Аннотация: Рассказ по мотивам реальной истории сумасшествия молодой девушки
Обещание
Лариса появилась на свет в такой неподходящий момент - как будто подгадала специально. Мама Ларисы как раз должна была защищать диплом в грозненском электротехникуме. Папа был в отъезде. В общежитии, где проживала семья Ларисы, все уже ушли на работу, и, когда роженица поняла, что неизбежное вот-вот случится, некого было даже попросить передать дипломной комиссии, что причина неявки уважительная. Скорую мама вызвала сама, с вахты, уже одевшись и спустившись на первый этаж с чемоданчиком.
Так и пошло. Всё Лариса делала не вовремя. Некстати болела, когда семья собиралась на курорт. Когда папе дали квартиру в центре Грозного, как лучшему мастеру на заводе, -опрокинула на новый светлый линолеум баночку с синей краской, оставив раздражающее маму пятно. Приводила из школы домой подружку, которая однажды стащила мамины дорогие духи.
-Нам за тебя даже не заплатили, - ворчал папа, - потому что, когда ты родилась, мы ещё студентами были.
-А за Серёжу заплатили? -интересовалась Лариса.
-Конечно! Сто двадцать рублей! -хвастался отец.
Да. Серёжа, младший братик, - совсем другое дело. Он никогда не мешался под ногами. Его все любили. И Лариса его очень любила. Она принимала как данность, что Серёжа лучше и от того, что он есть, все счастливы.
Отец был строгий. Ларисе влетало за тройку или грязные ногти, за немытую посуду или за то, что, забирая Серёжу из садика, забыла зайти купить хлеба. Мама ругалась за беспорядок в комнате, за испачканную блузку и вообще всегда на неё ворчала. Но Лариса как-то ничего этого не замечала. Мир был чудесен. В школе она была в первых рядах. Пела в хоре, играла в волейбольной команде. Подружки были весёлые, а их мамы звали в гости на чай и конфеты. Кроме того, Лариса была красивой девочкой и знала об этом. А что ещё надо для счастья?
Но вдруг очень быстро началась Чеченская война. Родители не разрешали гулять. Отец становился всё строже, мама - раздражительнее. И в один зимний день, почти перед самым Новым годом, пришли папины друзья с работы и стали выносить из квартиры вещи. Пятнадцатилетняя Лариса и десятилетний Серёжа тоже бегали с табуретками, коробками и узлами от квартиры до грузовика. Дверь была нараспашку весь день, и холодное гулкое эхо заполняло освобождённое мебелью место. Папа уехал с вещами, а мама и дети провели ночь на оставшемся старом диванчике, который решено было не брать в новый дом. Лариса старалась не прижиматься к холодной, теперь без ковра, стене и плакала. Опять не вовремя. Не то что счастливо-усталый Серёжа, посапывающий между мамой и Ларисой. Ему было интересно переезжать в другой мир, в какое-то кубанское село из большого красивого города. Ему пообещали речку и завести щенка.
Новый дом оказался совсем маленьким, ранее нежилым домиком-сарайчиком на небольшом участке, поросшем жухлой колючей травой. Фактически родители купили именно этот участок в маленьком селе под постройку дома. Это всё, на что хватило денег после продажи трёшки в центре Грозного. Жильё там почти ничего не стоило. Война. Папа надеялся устроиться и зарабатывать на строительство, но устроиться оказалось непросто. Комбинат, на который его взяли простым рабочим, был далеко, и дорога на работу и обратно съедала заработок и время. Хотя строительство началось почти сразу после переезда, семья прожила во временном домике больше трёх лет.
Лариса между тем вошла в новую, бедную, почти нищую жизнь легко. В новой школе появились новые подружки. Один мальчик по имени Артём из восьмого класса (Лариса-то училась уже в девятом) влюбился и стал носить ей сумку до дома, делал маленькие подарки и обещал жениться, чем смешил и смущал счастливую Ларису, а её подружек приводил в состояние надменной язвительности. Хора в школе не было, но была ещё жива молодёжная организация, оставшаяся от комсомола, в которой Лариса быстро заняла место президента. На школьных линейках она в лучшей белой, ещё грозненской, блузке с горящими карими глазищами и каскадом блестящих тёмных волос под красной маленькой пилоткой читала патриотические стихи о войне. И каждое слово было правдой, хотя война была уже другой.
Она проводила в школе почти всё время. Домой не хотелось. Мать стала просто мегерой. Уже и Серёже доставалось за оценки, за неаккуратность, да и просто так. Обещанный щенок превратился в злющую, под стать матери, суку, которая лаяла на Артёма и пугала ухажёра до смерти. Отец сильно пил -бывало, по ночам заявлялся пьяный, и приходилось убегать к соседке вместе с мамой и Серёжей. Соседка пускала. Муж соседки тоже был пьющий, и пару раз она ночевала у новых соседей. Да почти у всех так было.
Кроме, пожалуй, семьи Артёма. Лариса как-то была на его дне рождения. Влюблённый мальчик так и сказал своей матери -крупной, с редкой для сельской жительницы высокой салонной причёской: "Это Лариса. Я после школы на ней женюсь". После чего Ларисе стало страшно от сверлящего взгляда этой строгой и властной женщины. Потом она ещё долго не соглашалась идти к Артёму в гости. Папа Артёма был человек мягкий, работящий и непьющий и поэтому слыл в селе чудаком.
Бедность оказалась настолько всепоглощающей, что Ларисе было даже интересно преодолевать возникающие трудности. Она мастерила на школьной швейной машинке в классе труда для девочек две мини-юбки (себе и подружке) из одних старых папиных брюк. Или вязала модную сумку-рюкзак из нарезанной на кожаные ремешки старой куртки, оставшейся от прежних хозяев домика. Мать давала ежедневно восемьдесят рублей. Когда-то это была целая зарплата. Теперь их хватало на чай и булочку в школьной столовой. Пару раз в неделю Лариса не обедала и на сэкономленные деньги покупала лотерейный билет в единственном на всё село магазинчике.
Училась она почти на одни пятёрки и знала, что сможет поступить в институт. Это стало золотой мечтой -вырваться из ненавистного дома и уехать в город. Жить в общежитии, пойти работать, ходить в кино по вечерам - и, конечно, никаких Артёмов! Не то чтобы она не хотела замуж, но жить под взглядом Артёмовой мамы не хотелось.
В селе было два красивых здания: школа и церковь. В школе Ларису любили. Церковь полюбила Лариса. Мать с отцом не были верующими людьми, и это тоже подталкивало навстречу тому чуду, отблеск которого в солнечный день сиял на золотых боках церковных маковок. Однажды зайдя внутрь и опьянев от прохладного покоя, от высокого купола, от печального света в глазах святых и тоненького мелодичного пения, Лариса влюбилась. Она стала бывать в церкви каждый день. Когда было тепло, шаталась в саду вокруг. Приставала с расспросами к настоятелю, отцу Петру. Он рассказывал истории из Старого Завета или про Христа и Деву Марию. Девочка благодарно слушала и проникалась чистой и простой древней моралью. Всё в этих историях было просто и точно. Добро и зло. Благодать или кара небесная. Веди себя правильно, будь доброй и терпеливой. Тогда Бог будет с тобой.
Лариса была доброй и терпеливой, и чувствовала, что Бог с ней, и в ответ любила Его. В холодные дни заходила внутрь, помогала в уборке и болтала с матушкой, всегда спокойной и деловитой. Матушка никогда не бывала измотанной и уставшей, хотя у неё было шесть детей, таких же спокойных и довольных. После задёрганной мамы у Ларисы дома это казалось настоящим чудом. Если бы не сидевшие в голове мечты о жизни в городе, до которой уже осталось всего полтора года, может, она погрузилась бы в церковную жизнь глубже и не случилось бы всего того, что произошло потом.
Лариса выучила молитвы и искренне и наивно обращалась к небу со своими нехитрыми просьбами. И кого же ещё слушать Богу, как не влюблённую чистую одинокую душу. Бог услышал! Лариса выиграла в лотерею. Она смотрела воскресный розыгрыш по телевизору вместе с братом.
-Мама! -заорал Серёжа, -Лариска миллион выиграла!
И Лариса на целый месяц превратилась в любимицу и спасительницу семьи. Мать так расчувствовалась, что пообещала сама отвезти её в город к тётке для поступления в институт. Жизнь стала радостнее. Дом быстро начал достраиваться, и Лариса, глядя на растущие стены, думала: "Теперь они не смогут меня не пустить. Это и мой дом, хотя бы наполовину!" -и страшно гордилась собой.
Маленький Артём вырос в высокого нескладного парня. С приближением выпускных экзаменов он стал нервничать, умолял не ехать, остаться с ним на год:
-Поженимся и поедем поступать вместе, -умолял он.
Этот настрой заставлял Ларису усерднее зубрить и экономить деньги на городское будущее. Отъезд был решённым делом. После нескольких напористых речей со стороны горе-жениха Лариса вдрызг с ним разругалась, что воодушевило её ещё больше. "Всё! -думала она, -мосты сожжены. Привет, будущее!"
Тётка жила в Краснодаре. В богатой четырёхкомнатной (!) квартире им с мамой отвели целую комнату на всё время вступительных экзаменов. А между математикой и сочинением даже свозили их на близкое Чёрное море. Лариса с визгом вбегала в смешную, как будто мыльную, солёную воду, собирала ракушки и объедалась варёной кукурузой, которую продавали на пляже местные люди с тёмно-коричневой от солнца кожей.
Утром в день, когда вывешивались списки поступивших, Лариса невовремя, некстати шла через большую тёткину залу, и ей на голову упало одно из тяжёлых медных колец богатой люстры с хрустальными подвесками. Очнулась Лариса через три недели в отделении нейрохирургии. Голова была обрита наголо. Под глазами расплылись огромные зелёно-чёрные пятна. Всё лицо было опухшим. На голове из хирургического шва торчали колючие нитки. Даже поплакать сил не хватило.
Тётка сообщила, что мать забрала документы, потому что доктор сказал, что Лариса навсегда останется слабоумной. И зачисление в институт не состоялось. А через неделю после аварии мать вообще уехала домой, потому что у Серёжи какие-то неприятности в школе. Ещё через неделю Ларису выписали. Тётка проводила её до автобуса. В косынке на лысой голове, в лёгком не по осенней погоде платье, с ненужными теперь книжками в сумке Лариса вернулась к родителям.
Голова очень болела. Иногда тошнило по утрам. Мать снова превратилась в мегеру. Теперь несчастную. Той проблемой, что возникла у Серёжи, оказались наркотики. Серёжа принимал их уже не первый месяц. В школу не ходил. Пропадал с какими-то взрослыми парнями неизвестно где. Отец был на сезонных работах.
В общем, единственным человеком, который жалел Ларису, навещал и лечил, оказался Артём. Лариса сходила в церковь, поплакала там и вышла за Артёма замуж. На свадебных фото она была с короткой нелепой стрижкой. Лариса эти фотографии ненавидела и потом всю жизнь носила длинные, почти до талии, волосы. Артёму после выпускного ещё не исполнилось восемнадцати лет, поэтому регистрацию брака провели позже, уже в Ростове, куда молодожёны уехали жить и учиться.
Жизнь в Ростове-на-Дону была хорошая. Молодожёны учились в университете на экономическом факультете. Артём был заботлив и нежаден. У Ларисы впервые в жизни была своя комната, карманные деньги, обновки. Можно было пригласить к себе друзей. Недалеко от квартиры, которую они с Артёмом снимали, была высокая белая мраморная церковь. Лариса стала ходить туда по выходным и по церковным праздникам. Познакомилась с настоятелем и почувствовала себя почти счастливой.
Почти -потому что на душе у Ларисы была одна тёмная тяжёлая мысль. Эта мысль иногда всплывала из глубины на поверхность, и весёлая свободная жизнь, о которой она мечтала и которая сбылась, вдруг меркла. Становилось душно и страшно. И тогда Лариса шла в церковь и молила Бога успокоить её и направить - и чувствовала себя лучше.
То, что так терзало молодую жену и студентку, было странной, смешной и стыдной тайной. Тайной настолько нелепой, что долгое время Лариса не могла её осознать и даже просто рассмотреть её не получалось. С сознанием Ларисы словно что-то случалось, и оно отказывалось смотреть в ту сторону.
А тайна была такая. Артём никогда не видел её раздетой. Нет, секс у них был, и даже много. Но Артём настаивал, чтобы Лариса была одета. А ещё лучше -одета нарядно. В гардеробе Ларисы появлялись непрактичные концертные платья, разноцветные чулки, даже шляпы. Артёму нравились высокие воротники, застёгнутые до подбородка на миллион маленьких пуговичек, узкие манжеты от ладони до локтя, шнуровки и корсеты, неудобные туфли на шпильках. Многое из этого он покупал где-то сам. Но выйти из дома в этих карнавальных туалетах было невозможно. Всё это барахло нужно было прятать, чтобы не увидели гости или часто наведывающаяся свекровь. Поначалу казалось, что молодой муж просто робеет. Потом Ларисе всё казалось игрой и чудачеством. Позднее прихоти Артёма стали пугать.
-Давай свет выключим и разденемся, -предлагала она. -Подумай, как приятно прижаться всем телом, ощущать кожей друг друга!
Но Артём отшучивался и откладывал смелый эксперимент на потом. Как все молодые девушки, Лариса верила, что всё можно изменить, и пошла на решительный шаг. Вечером, когда муж уже лёг, забралась к нему под одеяло совсем голая. Опыт тут же закончился. Артём как ошпаренный вылетел из постели и не разговаривал потом с Ларисой несколько дней, ничего не объясняя. Ещё прощения пришлось просить. С тех пор Лариса стала понемногу смиряться со странностями супруга, но чувство недоумения и стыда оставалось.
Впрочем, кроме этой мелочи, всё было хорошо. Учёба давалась легко. Ларисе предлагали остаться после окончания университета на кафедре, поступать в аспирантуру. Муж был не против, не торопил с детьми. Детей, конечно, хотелось, но когда-нибудь потом.
Когда закончился третий курс, пришли нехорошие вести из дома. Отец Ларисы перенёс инсульт и сошёл с ума. Пока мама сообразила, что дело плохо, и вызвала Ларису, пока они с Артёмом приехали, сумасшедший папа практически разгромил недавно отстроенный дом и пару раз крепко избил жену. Серёжа вообще не приходил домой, потому что сразу приводил отца в бешенство. Сильный Артём связал тестя ремнями и отвёз его в больницу. Через месяц папа выписался почти таким, как раньше, - спокойным и ворчливым. Только вот сразу по приезде начал пить и уже через неделю превратился в того же разъярённого зверя, которого стянутым ремнями госпитализировали два месяца назад. Он кричал о заговоре, о неверности жены, о том, что она со своими любовниками пытается убить его. Он видел в кустах за окнами притаившихся убийц и отчаянно старался защититься. Всё чаще его пьяные выкрики становились бессмысленными. Уже совсем нельзя было понять, где просто ругань, а где бред.
Его пролечили в психушке ещё дважды. После третьей госпитализации он как-то сдал. И, напившись по случаю выписки, заработал ещё один инсульт, который через пару дней уложил его в могилу. Мать не плакала. Она тоскливо вздыхала, бродила из стороны в сторону. Потом позвала Ларису на разговор.
-Ты, Лариса, живёшь хорошо. Муж у тебя прекрасный. А у Серёжи беда. Совсем он на эти наркотики подсел. Вещи из дома продавал даже. Забирай его в Ростов, полечи там его. Пусть в училище поступит какое-нибудь. Я с Артёмом говорила, он поможет.
Сказав всё это, встала. Мол, разговор закончен. И Сергей переехал к ним.
Поначалу всё было хорошо. Сергей даже внёс какую-то свежесть в устоявшуюся семейную жизнь. Но втроём в одной комнате было тесновато, и Артём, похлопотав, не только пристроил парня в кулинарное училище, но и выбил ему общагу.
Всё как-то покатилось. Ларисе казалось, что её студенческие годы находились на вершине жизни и теперь она катится вниз, собирая на склоне разные беды, и скорость спуска пугающе растёт. После смерти отца и навалившихся хлопот о Серёже пришла настоящая беда. Свекровь решила переехать в Ростов. В числе поводов был и такой: скоро нужна будет помощь с внуками.
Лариса боялась свекрови. А тут ещё обнаружилось, что беременность не наступает. Раньше они с Артёмом предохранялись, но теперь нет. Прошло уже полгода, но толку не было. Врачей Лариса тоже боялась. Но тут свекровь настояла. Ларису положили на обследование, провели несколько жутких и болезненных процедур. Не выяснив причины бесплодия, посоветовали избегать стрессов. В гинекологических мытарствах прошёл ещё один бесплодный год.
Серёжа не бросил принимать наркотики, но умер не от них. Его сбила машина на оживлённом перекрёстке напротив общежития. Похоронили брата в селе, рядом с отцом. Он лежал в гробу красивый и спокойный. Казалось, что он доволен и счастлив. "Словно теперь он выиграл в лотерею. Мы все мучимся бесполезно и гадко, а ему хорошо", -думала Лариса не к месту.
Лариса не смогла ничего возразить матери на упрёки: "Недосмотрела, не уберегла". В уме её от разрывающей печали всё сместилось. Казалось, что причина всех бед не в ней, и не в машине, убившей Серёжу, и не в стрессе, от которого она не может забеременеть, а в городе Ростове. Все несчастья произошли, когда они с мужем стали жить там. До Ростова всё было прямо и чисто, хотя бедно и тяжело.
После похорон брата Лариса пошла в сельскую старую свою церквушку и долго истово молилась. Она просила послать ей ребёнка. Обещала уехать из проклятого города и отдать что угодно, заплатить любую, самую страшную цену за материнство. Уставшая, но успокоенная, Лариса вернулась в город. Бог услышал. Беременность случилась.
Лариса сразу поняла, как ошиблась. Не надо было ни о чём просить. Надо было терпеть и ждать. Но теперь не повернуть. Теперь придётся нести это странное нелепое бремя много лет.
В то время Лариса только устроилась на работу в банк, но наступившая беременность не дала поработать. Каждое утро её нещадно рвало до самого обеда. А после обеда просыпался зверский голод. После еды опять тошнило, и наступала сонливость. Лариса не могла ей противостоять, и сон заставал её в любом месте-хоть в троллейбусе, хоть на работе и, конечно, дома. А за этим следовали бессонная ночь и снова тошнота. Лариса похудела, осунулась, стала какой-то отёкшей и неопрятной. Возникало неприятное чувство, что тело не слушается, организм живёт своей жизнью. Опять начались врачи и больницы. Капельницы несколько облегчали тошноту, но аппетит совсем пропал, тело уродливо худело в противоположность круглеющему животу.
Во всех медицинских неприятностях Ларисе неожиданно понравилась одна процедура. Чтобы улучшить кровоснабжение в матке, Ларисе прописали десять сеансов в барокамере. Первый раз было страшновато думать, что вот сейчас тебя герметично укупорят в большом металлическом цилиндре и никто даже не услышит, если закричать. Но серо-голубая стальная утроба барокамеры напомнила церковное гулкое нутро и показалась уютной. Ларисе захотелось помолиться внутри, но она ещё чувствовала вину за свою настойчивую истовую просьбу послать ей ребёнка и не решилась. Впрочем, присутствие там Бога ощущала и, придя в следующий раз на процедуру, волновалась, как перед свиданием. Робко входила и наслаждалась покорно и тихо безмятежной радостью причастности. Все тревоги и люди оставались снаружи. А этот покой был её и только здесь.
Маленькая, не набравшая полный вес, Анжелика появилась на свет в июне. Короткое время счастья от того, что роды прошли хорошо, быстро закончилось. От груди девочка отказалась. Молока у Ларисы было много, но ребёнок истошно орал и отворачивал головку, едва прикоснувшись к соску. Свекровь укоризненно смотрела на Ларисины мучения, потом молча забрала малютку и стала кормить из бутылочки. Из бутылочки ребёнок ел тоже плохо, но всё же ел. Бесконечные колики, и срыгивания, и постоянный плач изматывали молодых родителей. Лариса то недоумевала от ненависти, которую испытывал к ней маленький орущий монстр, то страстно ругала себя за эти мысли. Врачи подбирали молочную смесь и лекарства, чтобы Анжелика лучше усваивала пищу, но ребёнок плохо прибавлял в весе. Во рту появлялись болезненные язвочки, и животик раздувался, и стул не был таким, как надо. На попке появлялись опрелости. Ночи превращались в липкий, пропахший скисшим молоком кошмар. К досаде Ларисы, Анжелика хорошо себя чувствовала только на руках свекрови. Она явно предпочитала дородное спокойное тело бабушки худосочным маминым косточкам. Ревности не возникало - даже, наоборот, появлялась долгожданная передышка. Но в глубине сознания, рядом со стыдом за эротические карнавалы и нескромность своей молитвы о беременности, поселилась ещё одна тайна. Понимание, что как мама она не годится. Можно было делать вид, хлопотать по дому, наряжать ребёнка, гулять с коляской в парке, даже болтать с другими молодыми мамашами во дворе, ничем внешне не отличаясь от них. Но про себя Лариса знала. И знала, что это знает дочь. Они чужие, нелепой случайностью связанные между собой люди. Девочка улыбалась папе и бабушке, затихала на руках у них. А с Ларисой была беспокойной, капризной и недовольной.
"Как же дальше? - думала Лариса, наполняясь чувством приближающегося Страшного суда. - Сколько ещё постыдных мучительных тайн может выдержать душа?"
Жизнь вокруг шла своим чередом. Артём устроился на хорошую работу. Институтские подружки выходили замуж или летали в Турцию и Египет с богатыми ухажёрами. Мама в деревне тоже стала жить лучше. Сошлась с каким-то непьющим мужчиной, у которого была своя автослесарная мастерская маленький, но прибыльный бизнес. В стране стали расти как грибы церкви и храмы. Религиозность граждан, правда, не особенно повышалась, но церковные обряды быстро входили в моду.
Ларису не радовало это бесконечное разрастание. Конечно, она рада, что Артём больше зарабатывает, а мама научилась водить машину и приезжает в гости к внучке на своей "девятке". Приятно было, что в телевизоре появился религиозный канал, на котором сытые красивые батюшки с ровно подстриженной и причёсанной бородой в очках в дорогой модной оправе певучим голосом призывают не делать абортов. Но Лариса оставалась вне кипучей жизни и её перемен. Она никогда не чувствовала себя настолько одинокой и несвободной, настолько далёкой от Бога. Она была неподвижной точкой, как пустой центр вращающейся пластинки.
Артём живёт, мама, свекровь, подруги. Особенно живёт маленькая Анжелика. Это Артём дал ей такое имя, которое означает "ангел". И теперь она, словно насмехаясь над отцовской наивной попыткой придать ей святости, превратила жизнь в ад, а сама превратилась в маленького дьяволёнка. Ларису, не склонную к хитростям и интригам, поражало, как Анжелика с младенчества, едва научившись говорить, запросто искажает факты, а то и просто выдумывает всякие ужасы. Чаще всего это враньё было адресовано свекрови -любимой бабушке.
- Бабуля! Мама меня избила и не давала мои игрушки, - с ангельским выражением личика сообщала она с порога.
- Да как же так? - подыгрывала или на самом деле возмущалась свекровь. Кто ж разберёт?
Учитывая трудный характер девочки, Лариса водила её в психологические кружки или центры развития для детей. Неплохо проведя там время, девочка рассказывала бабушке, как её обижали дети и воспитатели, как она жаловалась на их жестокость маме, но мама говорила, что надо всё равно туда ходить, и заливалась слезами. Свекровь проводила с Артёмом беседу о вреде непрофессиональных троечниц -психологов из этих центров -и пользе домашнего воспитания и предлагала забрать ребёнка на неделю от нервозной мамаши, спихивающей дитятко кому попало. Девочка проводила неделю у бабки и приезжала домой ещё более чужая и пополневшая в теле на бабушкиных пирогах. А ещё Анжелика болела. Всегда. В те редкие времена, когда у неё не было простуды, она температурила просто так. У неё часто была рвота. Шла носом кровь. Если её на улице царапнет кошка, ранка обязательно воспалялась. Бесконечные болезни не давали возможности отдать девочку в садик, а Ларисе - устроиться на работу. Она вспоминала своё детство с обедами через день, в промокших ботинках и даже в самый холодный ветреный день без шарфа и шапки, но вспомнить постоянных болезней не могла. Так, иногда насморк. Или дня три поболит горло.
В это беспросветное время вдруг пришла хорошая новость. Артёма перевели в другой город по работе. Лариса воодушевилась: "Может, Бог простил меня?" Она засуетилась. Собирала вещи, планировала найти всё-таки садик для дочки и работу на новом месте. На новом месте должна начаться новая жизнь. Подальше от свекрови и её дьявольского альянса с девочкой.
Новый город оказался поменьше Ростова, поскромнее, поуютнее. Он виделся Ларисе своим, и она начала менять жизненный уклад к лучшему. Ну, во всяком случае так ей хотелось. Пятилетняя Анжелика пошла в садик, Лариса нашла работу, Артём купил машину. Спокойствие продолжалось несколько месяцев. Лариса снова забеременела и, как это обстоятельство ни тревожило её, была счастлива. В отличие от прошлого раза, беременность протекала хорошо. Не было ни тошноты, ни слабости. Лариса похорошела, была энергичной и спокойной. Анжелика почти не болела, и между мамой и дочкой затеплилась нежная дружеская близость.
Маленького Серёжу принесли домой в ясный февральский день. Это был пухлый малыш, похожий на своего тёзку-дядю. Он сосал грудь и спал. Он ничего не требовал, не плакал, а только лениво кряхтел и мечтательно улыбался. А Лариса думала, что, если бы не приставала тогда к Богу со своим нытьём, не было бы мучений с Анжеликой, а вот появился бы сразу этот идеальный мальчик.
Маленькая старшая сестричка, своим шестым чувством разгадав мамины мысли и заручившись поддержкой приехавшей в гости бабушки, начала бунтовать. Она закатывала истерики по ничтожному поводу, отказывалась есть, идти в садик, а по ночам стала просыпаться с жутким свистящим дыханием. Родители вызывали скорую. Врач делал укол, и приступ проходил, но через пару дней повторялся снова. Лариса не могла оставить младенца, и в больницу на обследование Анжелика легла вместе с бабушкой. Вернувшись через неделю, она, гордо картавя, объявила: "У меня блохиальная атсма! Меня нельзя волновать! Надо купить мне аллегенную подуску! И возить в Клым!" Свекровь настояла, чтобы про садик Лариса и думать забыла.
В доме завелись ингаляторы, пылесос с особенным фильтром, новые подушки и одеяла. Анжелика округлилась на домашнем режиме и ещё больше стала походить на ангелочка своими складочками на ручках, ямочками на щеках и кудрявыми каштановыми волосами. Приступов было мало, но и те, что изредка мучили удушьем девочку, пугали и придавали всей жизни тревожный звенящий фон.
Лариса стала как-то совсем иначе спать. Нельзя было пропустить ночной приступ. Она где-то слышала, что лошади спят одним полушарием мозга. "Вот и я так. Сплю одним полушарием и живу тоже наполовину", - думала Лариса, измождённо бредя по парковой аллее за коляской. Анжелика норовила пробежаться по лужам, словно назло, чтобы промочить ноги и снова заболеть.
- Мама, а почему Серёжу назвали как мёртвого дядю? - звонко спрашивала девочка.
- Для меня он не умер -он живёт у меня в душе, потому что я его сильно любила. Поэтому Серёжу так назвали. Чтобы он чувствовал мою любовь, - отвечала Лариса.
- А меня назвали Ангелом! - хвасталась дочь.
- Да, потому что ты ангел и Бог тебя нам послал, как небесный подарок, - старалась попроникновеннее внедрить свои взгляды мама, пока интерес девочки открывал доступ к её религиозному чувству.
- Бабушка говорит, что Бога нет, а в Него верят только слабаки и дураки. Потому что боятся сами нести ответственность за свои поступки. Говорят: "Это всё Боженька виноват", - а на самом деле виноваты они сами. Потому что дураки,- Анжелика, гордая своей тирадой, с прищуром ожидала материной реакции и криво, брезгливо улыбалась.
Лариса вздыхала и, стараясь не замечать провокации бесёнка, мягко рассказывала, что и сама так раньше думала, но вот однажды в детстве зашла в церковь... Но Анжелика её не слушала, увлечённая новой лужей, с разбега прыгала в самую середину, промокнув окончательно и вынуждая поворачивать домой. "Вечером точно будет температурить", - злилась про себя Лариса.
Если получалось побыть вдвоём с сыном, Лариса переживала острое чувство родства и близости с ним. Её наполняло то материнское животное счастье, о котором она тосковала, пока растила одну дочку. Но такие моменты были редки и в конце концов стали мучить, терзая сердце сравнением. Чем сильнее Лариса ощущала радость от близости сына, тем больше винила себя в неприятии дочери. Иногда каким-то нечестным лукавым путём она успокаивала сама себя тем, что мир несовершенен и неровен. Одного любишь, другого нет. Что ж теперь делать? Надо жить и стараться не навредить никому, стараться только самой нести свой крест. Только через пару недель такого искусственного рассудочного покоя накатывал ещё больший стыд за враньё и попытку в него поверить.
Вечером, ожидая мужа с работы, Лариса делала высокую прическу, ярко красилась, надевала парчовое платье в пол и большие серьги. Анжелика, уже в пижаме, смотрела на маму через зеркало:
- Ты наряжаешься на праздник?
- Нет. Просто буду встречать папу с работы.
- Я тоже хочу наряжаться для папы.
- А ты будешь наряжаться утром. Я разбужу тебя пораньше. Наденешь красивое платье и позавтракаешь вместе с папой, проводишь его на работу.
Но Анжелике хотелось сейчас. Она тут же начала канючить, и её капризы грозили перерасти в истерику и испортить вечер. Лариса пообещала завтра сходить в "Детский мир" и детский городок, но девочка хныкала, соображая, что ещё можно выторговать. Пришёл Артём, Анжелика радостно на него взобралась, потребовала ещё прогулку в парке и аттракционов на выходных. Счастливый Артём уложил дочку спать, поглядел на давно спящего сына.
Лариса ждала его, чувствуя, как струйки пота текут по спине под тяжёлой жаркой тканью, и испытывала только желание поскорее снять всё. "Он так всем доволен, - думала она про мужа, - как он может не чувствовать, что мне плохо? Как он может быть счастлив рядом с таким несчастным человеком, как я?" Но привычки и выработанные годами ритуалы брали своё. Минутная слабость отступала. Всё проходило как по маслу. Артём засыпал, а Лариса, смывая в душе грим, уговаривала себя, что всё хорошо. Дети почти здоровы, муж счастлив, сама она выглядит как королева. И тихонько плакала.
Но судьба баловала недолго. Едва начав первый класс в школе, Анжелика дважды переболела ангиной, а потом стала плакать по ночам, жалуясь на то, что "болят косточки". И действительно, маленькие пальчики распухали и плохо сгибались, поднималась температура, а характер испортился окончательно. В поликлинике Анжелика распугивала всех своим визгом, когда приходилось сдавать кровь. А когда пришлось лечь в больницу, Лариса бегала за маленькой хулиганкой по этажам, бесконечно извинялась за взятые из чужих палат вещи, за драку с мальчишкой из урологии и разбитые цветочные горшки. Вся эта разнузданность непостижимым образом сочеталась с воспалением множества маленьких суставов и суставчиков в ладошках, позвоночнике и даже челюстях Анжелики.
Пожилая сухонькая доктор, называвшая девочку Анжеликой Артёмовной, объявила приговор: ювенильный ревматоидный артрит. Этот артрит был очень редким хроническим заболеванием. А его сочетание с бронхиальной астмой -ещё более редким. Лариса, выслушав врача, немедленно испытала острый обжигающий стыд. Ей было ясно, что Бог наказывает её, Ларису, а несчастный ребёнок страдает заодно, потому, что ему просто не повезло с непутёвой матерью.
Рядом с чувством вины за болезнь дочки, параллельно с ним, жило и мерзкое, душащее понимание, что новая болезнь позволяет малышке с новым арсеналом манипулировать взрослыми. И астма, и артрит протекали не слишком тяжело. Лекарства помогали. Во всяком случае так говорили врачи. Они настаивали на возвращении к активной жизни, к школе. Но их мнение растворялось в ночных криках и лихорадках, в жалобах и слезах и абсолютно реальных страданиях всей семьи. Анжелика осталась на домашнем обучении. Лариса уже не могла вспомнить, где лежит её диплом и кем вообще она могла бы работать. Маленький Серёжа научился правильно выговаривать названия всех таблеток, которые принимала сестра, и в садике (где он ни разу не заболел) рассказывал об астме и ювенильном артрите воспитательницам, обещал стать врачом и вылечить любимую сестричку. Сестричка, в свою очередь, помыкала братом, как слугой, частенько его лупила и сваливала на него свои проступки.
Лариса приняла свой новый статус наказанной грешницы. Она перестала удивляться навалившимся несчастьям и просто стала ждать новых испытаний. Снова начала регулярно ходить в храм, уже без робости и стыда. В новом своём положении грешницы ей было плохо, но уже не стыдно. Исповеди стали формальными, но более правдивыми. А молитвы - бесстрастными, автоматическими. Так легче. "Может, и не будет прощения никогда. Но если надеяться на него, то это ещё хуже, потому что похоже на торг или подкуп. Пусть Он сам меня примет или отвергнет. Смирение - это то, что я могу".
Иногда Лариса пыталась рассказать Артёму про свои тревоги, про чувство вины и греховности. Но ожидаемого сочувствия не получала. Любящий, даже влюблённый муж яростно доказывал, что жена не права, что она лучший человек на свете. Смущал Ларису незаслуженной лестью и награждал ещё и неловкостью за то удовольствие, которое рождали его комплименты. Но эти моменты близости немного облегчали душу. "Вот! Я хоть в чём-то не ужасна. Хоть разговоры у нас не через тряпочку", - и смиренно ставила себе как жене четвёрку.
При всей неоднозначности такой оценки Ларисе было чем похвалиться. Артём, будучи нетерпеливым, запальчивым и раздражительным, но незлым человеком, не мог решать проблемы, если они тревожили и не имели быстрого энергичного выхода. Например, его реакция на Анжеликины болезни была примерно такой. Сначала он пугался и расстраивался, обнимал дочку и давал ей горячее обещание, что ничего не пожалеет для лечения. Потом, узнав от жены нудную схему приёма лекарств, диет и физиопроцедур, с чувством огромного облегчения отдавал Ларисе деньги. Иногда звонил какому-то высокопоставленному другу для помощи в поиске суперпрофессора медицины. После этих ритуальных действий он обретал прежнее прекрасное самочувствие и статус главы семейства и спасителя.
Он ни в коем случае не умалял роль Ларисы -наоборот, восхищался её усердием, жалел, когда она уставала. Снисходительно и с нежностью позволял ей общаться с Богом, совершенно не чувствуя никого одушевлённого на том конце. Для него религия от ритуала не отличалась. Он не знал, что Бога Лариса любит и жаждет больше, чем мужа, и ценит выше. Что Бог для Ларисы живой, а супружеские яркие ночные сцены лишь декорации, лишь надоевшая привычка. А если бы узнал, то не понял бы и не поверил.
Отношения с сыном у Артёма были такими же, как у всех. Он радовался беспроблемности, послушности и здоровью ребёнка и особенно им не интересовался.
Смирение принесло свои плоды. На душе Ларисы посветлело. Она стала лучше спать. Обострения Анжеликиных болезней стали рутинной и понятной задачей. Получилось вернуть её в школу. Девочка пошла в четвёртый класс. Серёжа после садика ходил на борьбу, и тренер хвалил его. Лариса устроилась на полдня бухгалтером в маленькую фирму и с наслаждением воспринимала и работу, и новых знакомых. Артём свозил семью в Турцию на одну райскую неделю, когда даже Анжелика была всем довольна и ни разу не температурила. Лариса наслаждалась полуголым существованием и почти голым (наконец-то!) сексом, потому что костюмы взять не подумали.
Испытание пришло исподволь, незаметно, но с ожидаемой стороны. Лариса давно привыкла к вранью дочки и уже давно воспринимала его как особенности детского воображения. Но то, что Анжелика начала говорить сейчас, отличалось от обычных её манипуляций. Однажды, расплакавшись из-за разболевшихся под вечер суставчиков левого запястья, она рассказала, что эта рука не её, а чужая и поэтому так болит. А её настоящая рука неизвестно где. Когда Лариса, с холодком вспоминая рассказы отца Петра про бесов, спросила, чья же это рука, получила конкретный ответ:
- Это рука Генриха. Она не слушается меня, она слушается только Генриха.
- Кто же этот Генрих и где он? - не могла осознать Лариса.
- Это парень, он живёт во мне. Ему шестнадцать лет. Он такой красивый, с чёлкой и острыми ушами, как у эльфа, - несло девочку. - Он меня не любит, но я его люблю, потому что он красивый.
- Анжелика, как в человеке может кто-то жить? Такого не бывает.
- У меня бывает. Он всегда во мне жил, но он спал, и я не знала.
- Когда же он проснулся?
- Когда его разбудил Женя. Он тоже во мне живёт, только он ещё маленький. Ему четыре года, и он разговаривает так...- и девочка начала шепелявым писклявым голосом изображать голос Жени.
Больше жильцов в Анжелике не нашлось. Подавив возникший ужас, обезболив руку и причастив девочку, невзирая на её протест, в ближайшей церкви, Лариса постаралась жить дальше.
Однако новости на этом не закончились. Однажды пришлось отпроситься с работы и забрать дочку с урока. На математике она без всяких причин и объяснений стала рыдать. Попытки успокоить только пугали ребёнка, она шарахалась от учителей и одноклассников, как от монстров, и верещала. Лариса так и застала её забившейся в углу за шкафом и трясущейся от никому не понятного ужаса. Дома она успокоилась после корвалола и валерьянки где-то через час, но рассказать ничего не могла. Потрясало и то, что, как только неведомый ужас отпустил девочку, она стала притворно весела и болтлива, но причины истерики не раскрыла ни назавтра, ни на послезавтра. Только загадочно попросила закрыть все шторы на окнах и не выключать свет ни в одной из комнат даже на ночь.
Ещё через неделю, которую Анжелика провела дома, она сидя за столом и размазывая сгущёнку сырником по тарелке, вдруг страшно и зло захохотала и швырнула тарелкой в маму. Через секунду набросилась на Ларису с поцелуями и чрезмерно сильными объятьями:
-Прости, прости, любимая моя мамочка! Ты же знаешь, я тебя обожаю и никогда не буду бить!
Серёжа заплакал и залез под стол. Лариса, ошалев от до синяков болезненных ласк, решилась рассказать о своих подозрениях мужу.
Артём не понял.
- Может, она просто привлекает внимание? Ты вспомни: она же артистка. Вечно наплетёт что-нибудь. Вон у матери каждый раз шок после её рассказов.
Но после нескольких похожих приступов в его присутствии сделался совершенно несчастным и позвонил знакомым. Попросил телефон хорошего психиатра "для тёщи".
Врач, морщинистый старик с мелкокудрявой сединой вокруг блестящей плеши, беседовал с Анжеликой наедине больше часа. Когда измученную ожиданием Ларису пригласили в давно не ремонтированный захламлённый профессорский кабинет, она уже ничего не понимала. Половину слов она упустила. Слова словно проваливались в туман её сознания. Почему-то представлялась барокамера, её прохладные стены. Лариса пыталась стряхнуть наваждение и уловить смысл, но не получалось. Очнулась она от резкого нашатырного запаха. Её подняли с пола, снова посадили на стул. Терпеливый старичок несколько раз повторил слова "острый психоз" и "госпитализация".
Спустя несколько дней Лариса отошла от шока, узнала, что "острый психоз" - это мягкое(!) название шизофрении. Анжелику и особенно Артёма удалось уговорить только на госпитализацию в дневной стационар психиатрической больницы. Для Артёма последним решающим доводом стал обнаруженный на плече Анжелики довольно большой порез, который "сделал Генрих за то, что я его не слушалась".
Несмотря на начатое лечение, сумасшествие нарастало и захватывало дом. Анжелика то спала по восемнадцать часов, сонливо переходя от кровати к дивану и неопрятно поглощая всю еду, до которой могла дотянуться. Лекарства вызывали вялость и повышали аппетит. То вдруг становилась чрезмерно деятельной. Постоянно жестоко подшучивала над матерью и братом. Однажды, увидев испуг Серёжи, пообещала, то ли всерьёз, то ли в шутку, задушить его во сне. Бедный мальчик больше не мог спать один, и Лариса ночевала в его комнате.
Сказать по правде, она и сама побаивалась новой саркастично-зловещей дочки. Но такое её состояние через пару дней сменялось новым. Анжелика начинала бояться чего-то, чувствовала преследователей, подозревала, что "мама отравила еду", умоляла о прощении за какие-то одной ей понятные преступления и порывалась снова порезать руки или выпрыгнуть в окно. Наутро после такой безумной ночи она, спокойная и весёлая, рассказывала врачу о планах переехать в Ростов, потому что там, на родине и рядом с любимой бабушкой, ей будет лучше.
- И эти ненастоящие родители меня не достанут, -шёпотом добавляла она, доверительно наклоняясь к врачу.
- Вы думаете, они ненастоящие? Почему? - серьёзно интересовался доктор.
- Разве вы не видите? У мамы мёртвые глаза. Они, конечно, хорошо притворяются. Я один раз почти поверила. Но пока я их не боюсь. Они хоть и вредные, но беспомощные. Только я скучаю по своим родным родителям, -и Анжелика начинала плакать.
Лариса снова уволилась. Анжелику перевели на домашнее обучение. Правда, обучения никакого не получалось. Девочка почти всегда вела с кем-то внутри себя диалоги, которые отвлекали от занятий. Она и раньше не отличалась усердием, а сейчас не могла сделать даже минимальных усилий, чтобы сконцентрироваться. Лариса пыталась сократить то время, которое дети проводили вместе. Она отправляла к бабушке на выходные то одного, то другого. Серёжа всё больше времени проводил в школе или на тренировках. Лариса с тоской вспоминала, как школьницей засиживалась в гостях у отца Петра или подружек, лишь бы не идти домой. Улучив минуты, закрывала дверь в своей комнате, чтобы Анжелика не услышала, и тихо, но страстно молилась.
Артём тоже стал бывать дома реже. В первый год психической болезни он ещё как-то боролся, используя привычные стратегии. Привлекал медицинских светил. Как-то поскандалил с врачом. А однажды разрыдался перед тем же доктором, умоляя помочь, найти лекарство. Какое-то время он утверждал, что лекарства не нужны и Анжелику надо просто жёстче наказывать за лень и враньё. Но эта позиция тоже долго не просуществовала, уступив место простому и надёжному избеганию. В конце концов, здоровьем детей занимается жена. Его дело - зарабатывать.
Спустя два года с того дня, когда Анжелика впервые рассказала о людях в своей голове, появился наконец просвет. Галлюцинации прекратились. Настроение стало ровнее. Если раньше дочь пугала внезапными переменами в своём состоянии, неистовыми истериками или высказываниями настолько циничными, что Лариса сразу думала о бесах и ждала Божьей кары, то в последние месяцы всё стало обыденным и спокойным. Доктор сказал, что "бредовые переживания полностью не купированы, но значительно дезактуализировались и редуцировались".
Анжелика снова стала понемногу учиться, больше не дралась с братом, не ругалась с матерью. Она стала мрачной и замкнутой. Часами могла смотреть в окно и гулять в одиночестве. Она казалась Ларисе внезапно постаревшей, как будто сразу за ярким детством без перехода наступила пенсия. Анжелика действительно получала пенсию по инвалидности. Наступивший покой больше напоминал опустошение. Ларисе было нечего делать в пустом доме. Муж на работе, сын в школе, дочь закрылась в своей комнате и выходит пару раз в день на пару минут.
За эти два года отношения между мамой и дочкой изменились. Общее вынужденное одиночество и затворничество, проведённые вместе дни в ожидании консультаций врачей или начала нового лечебного протокола, заставляли искать опоры и утешения. Лариса предложила посещать церковь. Именно предложила. В серьёзной беседе о необходимости искать выход везде. Повзрослевшая Анжелика согласилась попробовать. Не имея религиозного чувства, но уже утратив агрессивный задорный сарказм по отношению к Богу, она хвостиком ходила за Ларисой на службы и беседовала с батюшкой. Слушая его доводы об испытаниях, и пожирающих человека страстях, и очищающем раскаянии, Анжелика уныло вздыхала и задавала какой-нибудь нелепый, не относящийся к делу вопрос. Батюшка терялся, пытаясь сообразить, слушала ли его девочка или столь превратно истолковала его слова.
- Если страдания нужны, чтобы очиститься, чтобы стать лучше для Бога, Который нас хочет к себе забрать чистенькими, что же тогда Он нас сразу не забирает из этой клоаки? Или лучше вообще не посылал бы нас в этот мир. А то сначала по Его воле народится куча народа, глупого и мерзкого. А Бог говорит: "Давайте-ка, ребята, как-то почиститесь, а то вас, таких грешных и грязных, не пущу в Царствие Небесное". Тогда Его этот поступок чем от человеческих грехов отличается? Такая же глупость и грязь,- и Анжелика, машинально поцеловав руку священника, забыв перекреститься, тоскливо шла к матери.
Лариса умилялась, видя дочь с покрытой опущенной головой, спускающуюся к ней по церковным ступеням. Ей хотелось верить, что грусть на её лице - признак внутренней глубины и светлого страдания, так знакомого самой Ларисе. "Может, то, что мы не были близки, пока дочка была маленькой, не было моей ущербностью? А было приготовлением к тому, что мы сблизимся через Бога. Ведь никто не разделяет моей веры, ни муж, ни мама. А если дочь будет со мной, это бы всё оправдало, все мучения, все страшные болезни", -мечталось ей.
Анжелике было явно лучше, и Лариса предложила мужу снова съездить в Турцию, на море. Артём и Серёжа очень обрадовались. Анжелика молча надменно пожала плечами. Это было принято за согласие, и все стали суетиться. Поездку организовали быстро. Через неделю Артёму давали короткий отпуск, и билеты были уже заказаны. Серёжа одолжил у друга маску, чтобы нырять. Лариса купила новый огромный чемодан серебристого цвета, красивый, как космический шаттл. Анжелика сидела в своей комнате.
За два дня до отъезда Лариса робко постучалась к дочке:
- Анжелика, примерь купальник, я тебе купила.
Дверь рывком приоткрылась. Анжелика равнодушно посмотрела на обновку.
-Нормально. Спасибо.
Забрала. Закрыла дверь. Лариса растерянно пошла в свою комнату. Надо было приодеться. По сложившимся традициям сегодня она встречала Артёма в роскошном платье. Закончив макияж и застегнув пряжки и пуговички, Лариса спустилась вниз накрывать на стол. В обычно пустой в ночное время кухне, напротив иконы, когда-то купленной в Турции в Софийском храме, стояла Анжелика. Она была к Ларисе спиной, но было понятно, что руки девочка прижимает к груди и голову наклонила, как в молитве. Было понятно, что ей тяжело и страшно. Лариса подошла к дочке, обняла её:
-Ну что случилось, ангелочек мой?
Девочка была напряжённой, монолитной и, казалось, вибрировала. Она медленно обернулась.
- Ты горячая! Я градусник принесу, -Лариса хотела повернуться, но не получилось. Жар вливался от Анжелики через живот в Ларису. Лариса глянула на свой живот. Из чёрного блестящего шёлка между пряжками широкого корсета торчала деревянная рукоятка большого ножа. Анжелика смотрела на неё ожившими впервые за эти месяцы восторженными глазами.
-Прости, -почему-то сказала Лариса не к месту. Было не больно, а горячо. Сердце лупило в груди, выталкивая кровь из раны. Ларисе стало обидно, что сердце ускоряет её уход, ей хотелось ещё обратиться к Богу, сказать, что всё понимает, и отдаёт обещанное Ему безропотно, и благодарна за минуты близости с дочкой, даже такие. Но она не успела.