|
|
||
о детской влюблённости | ||
Академия
|
|
|
|
Автор оригинала: |
|
|
Прерванное войной строительство коммунизма продолжалось с нечеловеческим звероподобным рвением. Из черного круга радиорепродуктора с утра гремели трудовые марши и из каждой песни по слову, как по капельки, сочилась идеология - работать, работать, работать. Папа строил разрушенный фашистами Ленинград, мама лечила зубы строителям коммунизма, которые крошились у них от непосильного труда. Репродуктор внушал, что перевыполнив пятилетний план восстановления народного хозяйства, советские люди заживут как люди. Бабушка всю жизнь была крестьянкой и домохозяйкой, грамоте была не обучена и нашла себе дело неподалеку от дома в детском саду Академии наук СССР. Здание Академии фасадом своим украшало берег Невы, а за ним тянулось каре двухэтажных зданий, образующих огромный двор. В одном из них находился детский садик для детей ученых академии. Бабушке дали привилегию: можно было устроить в садик своего внука, то есть меня. Так, провидением я попал в высшее общество. До этого счастливого момента я коротал свой досуг во дворе нашего дома среди поленниц дров и обшарпанных стен. Теперь, чтобы дойти утром до детского сада, нужно было пройти по третьей линии до Академии художеств, пересечь Соловьевкий сад, и по набережной Невы мимо Меньшиковского дворца, мимо Университета, полюбовавшись Исаакиевским собором и шпилем Адмиралтейства, изгибом колоннады Сената и горделивой статуей Петра 1, взойти по ступеням Академического крыльца, оглядеть всю панораму Невских берегов и... оказаться в игрушечном уголке. После сытного завтрака нас строили парами и вели через колоннаду биржи Томазо Таммона в сквер, на стрелку Васильевского острова на прогулку. Иногда нас заводили в Академию полюбоваться мозаичным панно Полтавской битвы. Вдоволь набегавшись, мы возвращались на обед и "тихий час". В большой музыкальной зале бабушка с другими нянечками расставляли рядами раскладушки, и укладывали весь детский сад спать среди бела дня. Часть детского населения послушно закрывали глаза и начинали сопеть, наслаждаясь видениями снов. Но у другой части это мероприятие вызывало протест. Как? Среди бела дня закрывать глаза и мешать бурной веселой жизни?! Разве мало темной ночи? И мы придумывали всякие гадости. Самым любимым занятием была демонстрация своих половых признаков - глупостей. Смельчак или смельчачка вставали в кровати и поднимали подол ночной рубахи. Это вызывало ликование окружающих. На шум появлялась воспитательница, и после нескольких замечаний удаляла злоумышленника в изолятор, предназначавшийся для больных острой инфекцией. После так называемого "тихого часа" полагался полдник с печением, а потом в этом же зале проводились музыкальные занятия с песнями и танцами под звуки рояля. Любимой тайной игрой в детском саду была забава с "женитьбами". Все переженились пять раз. "Поженившаяся" пара стояла вместе на прогулке, и играла в одну общую игрушку. У меня "ушедшие жены" вызывали чувство обиды, и я их щипал. Они жаловались родителям, и те проводили со мной воспитательные беседы. На лето детский сад выезжал в Старый Петергоф и размещался в шикарной усадьбе царского банкира - Заячий Ремиз. Свадебные романы разгорались с новой, разогретой солнцем, страстью. В одну очередную смену "жен" мне выпала царская невеста - Наташа Садикова, оказавшаяся ненароком дочерью заведующей детским садом Жанны Львовны. Она влюбилась в меня не на шутку и из боязни потерять меня, игру эту прекратила, полагая, что прекратив игру, оставит меня своим "мужем" навсегда. Она сообщила об игре своей матери, та навела порядок и игра прекратилась. Я восстал. И не потому, что Наташа мне не нравилась. Нравилась и даже очень. Но из принципа. Человек должен быть свободным. И в детском саду тем более. Так неслось из радиорепродуктора: - Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек. Чего только не предпринимала Наташа Садикова, чтобы оставить меня в сфере своего влияния. По ее просьбе Жанна Львовна организовала блатную группу, состоящую из друзей Наташи, которая была свободна и могла шататься по окрестностям. Мы играли в дочки-матери, где я был папой, а Наташа мамой. Мы ходили в Новый Петергоф на фонтаны, где Наташа просила меня укрыть ее от назойливых брызг Самсона. Мы купались в прозрачных водах прудов около Розового павильона, и в мраморной барской купальне заросшей белыми лилиями, которую нам под большим секретом показал в глубине заросшего сада садовник Отто Мартынович. А потом подсматривали, как девчонки выжимают свои трусики. Когда мы организовывались в поход на фонтаны по пути обязательно заходили на Ольгин пруд искупаться. Он был очень мелкий и заросший тиной. Девчонки в тину лезть боялись, но просили нас принести белые лилии, из которых плели очень красивые венки. Посреди пруда возвышались два острова с развалинами старых зданий, разрушенных во время войны. Мы доплывали до ближнего к нам острова и лазали по развалинам. Однажды между камней показался размытый дождями кусочек мозаичного пола с красивым геометрическим орнаментом. Витька хотел справить на нем нужду, но я полез с ним в драку. Спор о правоте затянулся. Хлынул дождь и мы побежали прятаться в церковь Петра и Павла, в которой находился склад молочных бидонов. Мы сидели на бидонах и любовались росписями на стенах. На фонтанах в будние дни совсем не было народу, и мы вольготно слонялись от одного фонтана к другому. Многие фонтаны лежали в руинах. Прогулки к Бельведеру тянулись дольше. Мы шли вдоль системы озер, питающих водой Петергофские фонтаны, купались, отдыхали и, наконец, забирались на единственный среди ровных бескрайних полей высоченный холм, усаженный липовыми аллеями. На самом верху холма красовалось здание, в античном стиле с огромной парадной лестницей, колоннадами и таинственным названием Бельведер. Раньше, при царе, это был дом для отдыха царской свиты во время псовых охот. На окрестных полях устраивали псовые охоты. Теперь во дворце была столовая для трудящихся и отдыхающих в доме отдыха. Если сильно везло, нас угощали компотом с пончиками, и, набегавшись по холму, мы полями возвращались домой. Но самым любимым для нас было путешествие в Ораниенбаум. Ехать надо было на поезде, а это считай путешествие в другую страну. С нами ехал кто-нибудь из старших ребят за вожатого и на кухне нам выдавали бутерброды. Чаще всего с нами ездила мамина сестра Люся. Она была старше меня на 8 лет и летом работала вместе с бабушкой. Поезд катился вдоль берега залива, иногда углубляясь в густоту леса. Апельсиновых деревьев, как это следовало из названия города, нигде не было, только дубы, липы и ели, но нам и этого хватало. Радости и так было выше крыши. Пока поезд стучал колесами, мы играли в садовника: - Садовник, садовник какой цветок ты больше всего любишь? Розу. Ой - вскрикивала Роза - влюблена. В кого? В Тюльпан. Ой - вскрикивал Тюльпан. С вокзала нужно было через дубравы парка идти до Китайского дворца, бывшей загородной резиденции Екатерины 1, каким-то чудом не тронутой фашистами. А там, вытаращив глаза и растопырив уши, мы скользили в войлочных тапочках по узорам сказочных полов, запрокинув головы, разбирали замысловатые рисунки стеклярусных панно и китайских ваз и спорили о том, что при коммунизме будем жить в таких же дворцах. И даже лучше. В жаркие июльские дни мы часами грелись на солнце на террасе солярия, откуда был виден Бельведер, и ветви старых лип протягивались над нашими головами, благоухая ароматом небесного мирра. Наташа искала моей взаимности и не находила. Она была мила и очень мне нравилась, но принцип был выше всего. Однажды, чтобы выпендрится перед новой девочкой, появившейся в нашей группе, я полез на липу. Мы часто залезали на ветви старого развесистого дуба, стоящего посреди центральной поляны парка и, рассевшись по его мощным толстым ветвям, вспоминали сказки Пушкина, или пели песни. Дерево, на которое я полез, было липой и тянулось вверх, к солнцу. Я быстро поднялся на такую высоту, с которой мои друзья казались мне маленькими куклами из театра Карабаса. Все закричали, чтоб я спускался, а больше всех кричала новенькая... Она боялась за меня. Наташка, молча, плакала. Я полез выше. Окрест меня шевелились на ветру кроны деревьев, бархатными коврами зеленели поля, сверкали зеркалами пруды, вдали на холме возвышался колоннадой Бельведер, вокруг сновали со стрекотанием стрижи. Я нащупал ногой ветку и полез еще выше. Ветка хрустнула и моя нога провалилась в бездну, я ударился головой о сук, затем на секунду повис на другом, который, с хрустом треснув, пропустил меня к земле. Листья шуршали по лицу, а ветки хлестали, как розги. Сломав, пролетая, еще пару сучьев, я всем телом грохнулся на землю к ногам Наташки и новенькой. Меня отвезли в больницу, где я залечивал сломанные кости до конца лета. Блатную группу прикрыли, а бабушку тихо уволили с работы. Академия была закончена. Начиналась новая эра. Эра вольницы в родной деревне. |
|