Сфандра : другие произведения.

Станция

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    эта сказка изменила мою жизнь


   Вы можете говорить, что это розовые сопли. Вы можете говорить, что это избито, изъезжено и исхожено до дыр - в дорогах и сапогах. Вы можете говорить, что это совсем не оригинально. Вы можете говорить все, что угодно. Но это - единственная позитивная сказка.
   И поэтому она имеет право на жизнь...
  
  

Посвящается прошедшему лету.

  
   Трамвай остановился, и поток людей устремился сначала на мраморные платформы, а потом - внутрь трамвая. Время замерло на протяжении этой остановки между пятью и шестью часами вечера. Все возвращались с работы. Час пик. Там, наверху, сейчас наверняка глухие пробки. Я всегда любила трамваи.... И не только я...
   Не спуская глаз с долговязой фигуры мальчишки, я застыла у первой двери и наблюдала непрерывный поток людей, перемещающийся мимо меня.
   - Вы выходите сейчас?
   - Нет, проходите.
   - А вы выходите?
   - Что-то водитель остановки не объявляет.... А какая следующая, не подскажете?
   - Так.... Мы сейчас из метро выедем скоро.... Парк культуры и отдыха.
   Смешное у нас метро - три остановки. Но очень уютное, как мне думается. Многие могут не соглашаться - их право. Но я наслаждалась и темнотой, и холодом каменных тоннелей, и быстрым бегом трамвайчика. Трамвайчик отчего-то напоминал мне эритроцита, скачущего на веревочке города...
   - Вы выходите на следующей?
   - Да, - так, не ответ даже, деловой короткий кивок. Мужчина периодически потирал глаза и морщил лоб, всем своим видом давая понять, что устал, что ужасающе плотный график не дает ему ни минуты отдыха, что он руководит не меньше, чем крепкой фирмой средней руки.
   Я усмехнулась. Я знала, что и его строгий галстук, и темный пиджак, и выглаженные уголки рубашки - лишь атрибуты продавца-консультанта в одном из магазинов города.
   Яркая полоска света ударила по глазам всех пассажиров. Мы выбрались из тоннеля. Мимо пронеслись бетонные опоры моста. Строят-строят этот мост, сколько я себя помню, и никак не завершат начатое.
   Синие столбики следующей платформы поприветствовали трамвай. Механические двери раскрылись, и люди покинули транспорт, ощутив твердую землю под ногами.
   Мальчишка, за которым я наблюдала, тоже вышел и направился вдоль путей. Я выскользнула за ним, хмурясь. Что опять задумал этот неугомонный подросток? Ведь обычно, возвращаясь из школы, он выходит куда позже, на 39-ой Гвардейской.
   Меня отвлекла женщина с глубокими усталыми серыми глазами. Две сумки, очень потрепанный жакет. У нее трое детей и муж-алкоголик, проводящий свою жалкую жизнь на разваливающемся не по дням, а по часам заводе. Она измождена, загружена работой, она моет полы в магазине по соседству. Но, что удивительно, она все равно счастлива. Вот такая вот жизнестойкость.... Просто она умеет мечтать...
   А я не умею...
   Стоп. Где он? Где Кирилл?
   Я бегу по платформе, глядя по сторонам. Спускаюсь, перепрыгивая через три ступеньки, но его не вижу. Мимо несутся автомобили, вырвавшиеся из тугой пробки центра на широкий проспект. Еще под машину попадет, с него станется...
   Но нет. Кирилл спокойно шагает вниз, по направлению к парку, к реке. Я замечаю его красную куртку, объемный потертый рюкзак. И иду за ним, словно тень.
   Да я и есть тень...
   Мне поручили следовать за ним, когда... когда он влип в неприятную историю из-за одной барышни. Десятый класс - ну, детский сад, второе полугодие. Иначе не скажешь.
   Девчонка - Лера ее звали - вертела хвостом по-страшному и профессионально. Всегда удивлялась, как некоторые так умеют. Видела я ее - красивая, не спорю, светлые волосы (свои, не крашеные), фигурка скроена как надо, и она умеет подчеркивать то, что нужно. Но главное - характер, улыбка, взгляд. Рождена она для того, чтобы сталкивать на себе чужие интересы. Вот только однажды доиграется девочка.... Но это я забегаю вперед. И нет никакого желания ей помогать, когда помощь ей действительно понадобится. Может, это чисто женская зависть. Не отрицаю. Но вытаскивать ее из передряг, в которые она сама себя благополучно поместит своей смазливой мордашкой, тоже не собираюсь.
   Так вот. Влюбился он в нее. Хотя, будь я на его месте, обратила бы внимание на очень милую и добрую Аню, которая сидит позади него. Но, видно, милые и добрые не в чести. Принцессы никому никогда не были нужны. Я-то знаю...
   Но Лере на него было наплевать. С высокой колокольни. Но, что удивительно, даже сердце таких недосягаемых красавиц может быть занято. Вот и она вбила себе в голову, что Антон из параллельного класса - принц на белом коне. Даже повстречались они немного, но что-то не заладилось.
   И тогда в порыве злости и желании мести она вдруг заметила Кирилла.
   Несчастный.... Он прыгал до потолка от радости.
   Глупый.... Он верил, что все творящееся с ним - правда.
   Слепой.... Ему казалось, что нет никого искренней, чем Лера.
   Сколько ошибок он допустил...
   Антона действительно зацепило, что его девица тут же нашла себе утешение. Это и сыграло Лере на руку. И пошли двойные стандарты. То с одним, то с другим. Но Кирилл был всего лишь чудесной и удобной пешкой, которой стоило жертвовать, чтобы поставить мат королю.
   Один раз (это случилось вчера) мой подопечный случайно увидел сладкую парочку на школьном дворе. И ему, наконец-то, хватило ума прозреть. Вот только прозрение не принесло ничего хорошего. Теперь Кирилл считает, что все женщины стервы (он прав. В большинстве своем - стервы) и жизнь - просто мрак. И жить вообще не надо.
   А вот это настораживает.
   Самый переходный возраст. Здесь и курение, и наркомания, и суицидальные порывы.
   Вот зачем он идет к реке? На звезды смотреть? Сомневаюсь...
   Мы в парке.
   Передаю своему товарищу.
   Понял, Эмма.
   Он ведет нового участника нашей истории...
   Кирилл прошел парк насквозь. Осень.... Ранняя осень, желтеющие листья - очень яркие, режут взгляды, сухая трава, которую становится жаль. Не знаю, почему. Может, потому что сравниваешь себя с этой ржавой пыльной травой, застывшей на грани между жизнью и смертью...
   Темнеет. Тихо, подкрадываясь, осторожно набрасывая на лицо синий полог. Для меня сумерки всегда синие.... Зажигаются огни в построенных недавно домах дорогого красиво названного комплекса. А Кирилл идет, спотыкаясь, не разбирая дороги. А я - за ним - след в след, шаг в шаг. Я тень. Тень....
   Ему плохо, этому рыжему пацану с веснушчатыми руками, в красной куртке и с большим рюкзаком. Он шагает крупно, тяжело, шумно, шаркая и цепляясь за землю.
   А на асфальте - кислотно-желтые пятна от разбитых пластиковых шариков. Здесь играют в пэйнбол. Играли всю весну, все лето, играют и этой губящей осенью. А вот придет зима, а с зимой умрут на три месяца обезлюдевшие дорожки...
   Мне тоже было плохо. Я никогда не была счастлива полностью. Всегда - как-то с оглядкой. И еще я всегда боролась. За победу. За возможность стать лучшей. Я боролась со своим неудачным телом. Я боролась за общение. Я боролась с одиночеством, с жадностью относясь к каждому другу. Я боролась с несправедливостью, но несправедливость была сильнее меня. На несколько порядков. Я билась на мечах с неудачами, но всегда падала, пронзенная предательским копьем откуда-то со спины.
   Но счастлива я не была никогда.
   Ибо есть такая сказка - о спящей царевне в ледяном гробу или в заколдованном замке, ожидающей, что приедет принц и поцелует царевну, и очнется она от столетнего сна, и будут жить они долго и счастливо и умрут в один день...
   Царевны никогда никому не были нужны. Особенно спящие. Особенно в ледяных гробах за тридевять земель в тридесятом царстве.
   А потом иногда приходила ярость. И тогда не было человека сильнее меня.
   Только ярость приходила редко. Очень редко.
   А вот жалость к себе была частой гостьей.
   Кирилл остановился на песчаном утесе, обрывавшемся над рекой. Я застыла у его левого плеча, боясь, как бы не опоздать.
   Подожди. Еще рано сводить счеты с жизнью. Уж тебе-то...
   Горько как-то, безысходно...
   Я знаю, как это...больно.... Но, Кирилл, взбодрись. Ты ведь сильный. Тебе не нужно это. Тебе не нужна эта Лера...
   Какое-то слабое утешение. И слова не те. Здесь не в Лере дело, а в преданном чувстве.
   Нет любви! Нет, понимаешь! Это глупость! Сплошная глупость!
   Я сама готова разрыдаться на его плече. Но мне нельзя плакать. Да я и не умею....
   А жить надо! Надо. Есть такое слово. И... еще...
   Я всхлипываю, держу его за плечи, но он не чувствует моих прикосновений, только ветер перебирает волосы цвета мертвой травы и играет на щеке, принося словно чье-то дыхание...
   Каждый черпает свою силу в чем-то. Может быть, в мести? Отмсти тем, кто нанес тебе этот удар, своим счастьем. Но никогда, слышишь, никогда!, не наноси таких же предательских ударов тем, кто тебя любит...
   Я содрогаюсь от глубины невыплаканных когда-то слез, которые вкладываю в эти слова, в этот осенний ветер.
   Кирилл вдруг оборачивается.
   Меня всегда пугало то, как он улыбается. Как-то криво, как-то демонически. Но он не демон, я верю, что он не демон - что это глупая детская бравада. А он, мальчишка, гордится этим, гордится своей улыбкой. А я боюсь... боюсь усмешки на его тонких губах, боюсь непонятных глаз - то ли карих, то ли зеленых, боюсь таящейся в них жестокости...
   - Плохая из тебя тень, Эмма.
   - Я знаю, - соглашаюсь я, - Ты пришел, Ник?
   - Да, мы пришли.
   Рядом с Ником хрупкая девушка в серой ветровке, она кутается от влажного холода, сочащегося из реки, а под ногами кружатся высохшие измятые листья.
   - Привет, - тихо говорит она.
   - Это Аня? - спрашиваю я.
   Ник кивает и с любопытством наблюдает за продолжением этой как бы случайной встречи.
   - Привет, - вздрагивает Кирилл, и я чувствую, как под моими руками снова струится живая горячая кровь, - А что ты тут делаешь?
   Аня смущена. Но вскидывает голову и насмешливо, хотя и мерещится в ее голосе грусть и задумчивость, отвечает:
   - Я тут живу недалеко. Не знал, да?
   - Не знал.
   - А ты что здесь потерял?
   Кирилл поводит плечами. Он не знает, что сказать, он думает, как бы соврать поудачней.
   - Не знаю, - шепчу я.
   - Не знаю, - повторяет он, удивленный сам таким ответом.
   - Не подсказывай, - с укором говорит мне Ник.
   - Тогда пойдем, поищем тебе цель, - я подхожу к Ане и, дразня своего компаньона, стелюсь ветром по ее русым растрепавшимся волосам.
   - Пойдем искать твою цель, - серые глаза Ани широко распахнулись. Она не понимала, что это она такое выпалила.
   Я веселилась.
   - Эй! - запротестовал Ник, - Не трогай ее. Это не твой клиент.
   Я показала Нику язык, и ветер внезапно сменил направление и подтолкнул Кирилла к девочке, о существовании которой он даже не догадывался.
   - Ну, пойдем, - вяло соглашается он. Теперь я молчу. Теперь это его интонации - вязкие, равнодушные.
   Эх, Кирилл, Кирилл, и опять все в мире решают женщины.
   Я грустно усмехнулась.
   - И почему ты такая сильная и смелая, когда тебя никто не видит? - с иронией заметил Ник, когда мы побрели за молодыми людьми.
   Аня молчала и слушала словоохотливого Кирилла, который с любопытством наблюдал за ее реакцией и пытался разговорить и ее.
   - Потому что мне удобно быть незримой.... Потому что мне не страшно тогда...
   Экран монитора. Светящийся дисплей телефона. Серые крылья посмертия.
   Так было всегда...
   - Ты плохая тень, Эмма, - вновь повторил Ник, шевеля задумчиво указательным и средним пальцами, пропуская и запутывая звонкие нити ветра, - Чему ты учила его на утесе? Любви нет? Ты, правда, так думаешь?
   - Угу.... Все это выдумки людей.
   - И ты что - никогда не любила?
   - Любила, наверно, - я пожимаю плечами, а в бездонных глазах, будто смотрящих с черно-белой фотографии, наверно, клубится грусть и благодарность, - когда была маленькой...
   - Врешь ты все.
   - Как знаешь, Ник..., - смотрю на него с напускной веселостью, - Пошли скорей, а то мы отстали от молодежи.
   Кирилл опять что-то оживленно рассказывал, а Аня лишь бросала на него смущенные взгляды. Она боялась не понравиться.
   Как я ее понимала.... Вечный страх, сковывающий по рукам и ногам, опутывающий горло, мешающий словам.
   Стряхивая с себя оковы памяти, я обернулась к Нику.
   - Как ты думаешь, у них что-нибудь получится?
   - Не знаю, - Ник пристально вглядывался долгий миг в спины впереди идущих.
   - Ну, вот ты. Ты ведь был парнем. Что бы ты думал о ней?
   Ангелы существа бесполые, бестелесные, но, как правило, они выбирают себе лицо, являются такими, какими были на самом деле.
   - Или перед тобой вставали более глобальные проблемы? Мир ужасен, и никто не может понять мою боль?- поддразнила я его.
   Ник был типичным эмо-боем с огромным количеством значков, челкой, почти закрывающей глаза, резаными руками под напульсниками. Я видела его живого лишь один раз, мельком.
   Мы погибли в одном ДТП, ехали в одной маршрутке...
   Теперь, когда смерть смыла с его глаз краску и больные стереотипы и обрядила его в серое, рядом со мной шел обычный худощавый парнишка с очень печальным взглядом и приятными острыми чертами лица.
   - Очень смешно, Эмма, - проворчал он, - И почему у тебя открывается чувство юмора, когда надобность в нем отпала?
   Ник почему-то стал очень трогательным ангелом, а я его помощником. До ангела не дотянула. Так - мелкая пешка в чужой игре. Так - просто отражение на черном асфальте, живущее собственной оторванной от оригинала жизнью. Будто сдернутый с ветки лист, который терзает ветер и который никак не упадет, а парит где-то между землей и небом.
   Но у меня тоже есть крылья - серые, сотканные из соленого пепла. Но я не ангел...
   А ведь так когда-то хотела быть им...
   - Туше, туше,- пошла на мировую я, - Так что бы ты сказал об Анне?
   - Ну,... я бы не решился к ней подойти. И здесь страх того, что она окажется скучной или очень гордой. И очень самодостаточной. А знаешь, как трудно тянуться к кому-либо? Тут нужна смелость и внутренний стержень.
   - Да... она тоже боится...
   - Чего ей бояться? - удивился Ник, - Симпатичная, особенно если наденет какие-нибудь каблучки и юбочки. Умная. Независимая. Успешная. Что ей бояться?
   - Что до нее не дотянутся, Ник...
   Я вдруг закружилась, собирая вокруг себя ветер и опавшие листья. А в глазах блестели слезы.
   - Что с тобой, Эмма?
   - Он ведь тоже не дотянется.
   - Кто?
   - Кирилл. Он глупый маленький мотылек. Он чуть не сжег себе крылья, когда бросился на скалу. И огнем была яркая Лера. А вот самое ценное и трепетное он разгадать не сможет - он глуп, мал. Слеп.
   - Да что с тобой?
   Меня било, как в лихорадке, как проливной дождь отбивает нервную дробь о цветы сирени, и лепестки осыпаются на влажный черный асфальт.
   - Просто она мне нравится! Я хочу, чтоб она была счастлива.
   - Потому что ты сама такая была?
   Я сделала вид, что не услышала его последней фразы. Скользнула бестелесным отпечатком дождя к Кириллу и зашептала ему в лицо.
   - Позвони ей завтра. Слышишь, позвони! Ты слеп, но надеюсь, не глух.
   - Эмма, Эмма...
   - Отстань, Ник, со своими нравоучениями.
   - Ты по голове получишь за свое самоуправство.
   - Я в метро. Ты куда, Ник?
   - Спать, - он как-то непонятно улыбнулся, развел руками и растворился в осеннем вечере, только осыпалась серебристая невесомая пыль на притихшие листья.
   С уходом Ника исчез и ветер. Только мой компаньон мог играть с ним так виртуозно, как с прирученным зверем.
   А я бросила последний взгляд на удаляющихся подростков и отправилась в подземелье....
   Жизнь затихала - осенняя тоскливая жизнь уставших от веселья людей. Спокойствие.... Нет, не спокойствие - меланхолия, сплин, грусть.
   Я усаживаюсь на краешек изогнутой скамьи и наблюдаю за ожидающими трамвай. Вот - странный человек. Широкоплечий, смуглый, льняная рубашка, какая-то аккуратная куртка и очень светлые - медового цвета - волосы. Наверно, выгорели за июль-август. Когда он поднялся, я заметила, что он слегка сутулится, и скользнула за ним в подошедший трамвай. Неправильное, крупное лицо, но приятное, притягивающее взгляды. А на руке - татуировка. За С.... Я нагибаюсь, силясь прочесть, но остальные буквы стерты. Видимо, пытался вывести, но не вывел. Что-то остановило его потерять какую-то память...
   Я пристально смотрю на его широкую фигуру и выхожу на платформу.
   Вот так - бесцельное путешествие. Не путешествие даже - бродяжничество какое-то. По темным залам, где каждый шаг по мрамору становится эхом. Под высокими сводами, наверно, имитирующими небо. Где знаешь, что ты нырнул глубже дна...
   Меня всегда привлекало метро. Тоннели, скорости, стремящиеся к светлым точкам в конце коридоров. И кромка земли - там, где должно быть небо...
   А потом приходило время, когда метро закрывалось. И тогда я поднималась на крыши небоскребов, сидела там, уронив голову на сведенные колени, и смотрела на редкие огни проносящихся одиноких машин...
   Воздух сгустился, собрался, завьюжил, и передо мной появился Ник, взъерошенный, помятый. И мне кажется, или лицо его такое же серое, как и одеяние?
   Хоть бы мне только показалось...
   - Призрак подземелья, - Ник схватил меня за руку, и пальцы его дрожали. Я поняла, что мне не кажется, - Пока ты развлекаешься с трамваями, твой идиот вновь...
   - Кирилл...
   Мы несемся сквозь город в обычную панельную многоэтажку, на седьмой этаж. Странная картина - ангел, держащий за руку тень.
   Отчего-то мы сдружились. И я рада этому. Пусть и нахожусь в подвешенном состоянии на иерархической лестнице между смертным и ангелом. И Ник имеет право приказать мне. Но он этого никогда не делал. И я ему благодарна за это - понимаешь понемногу собственную ценность.
   - Но почему? - сейчас мальчишка держит в руке лезвие и внимательно его разглядывает. А я не понимаю...
   Хотя нет, понимаю...
   Сколько раз мне хотелось умереть, исчезнуть, раствориться среди бездушных стен из стекла и камня, среди притворяющихся лиц, среди твердых усмешек и утешительных слов. Хотелось уйти, скрыть свой проигрыш от других. Хотелось вычеркнуть себя из этой реальности, ибо только другие реальности удавались так, как было нужно.
   Я помню, когда меня предали. Не раз. Два - по-настоящему больно и по-настоящему жестоко.
   В первый раз я на самом деле любила. Знобкая дрожь и абсолютное непонимание. И странное холодное чувство ножа под лопаткой. Потом я простила. Конечно, простила - не могла по-другому. Но что-то во мне сломалось.
   Во второй раз было просто расчетливое и бездушное предательство. И здесь я сжала зубы и возненавидела. И в ярости не находилось никого сильнее меня.
   Я и сейчас ненавижу. Желаю растоптать. Отмстить.
   Но не могу.
   Это не стезя тех, кто имеет крылья.
   - Лети к Ане. Пусть она позвонит ему! - я с тревогой наблюдаю за неловкими движениями пальцев Кирилла.
   - А ты бы позвонила, Эмма? - Ник серьезен, вглядывается в меня своими большими серыми глазами.
   - Нет, - тихо и горько отвечаю я.
   Вот видишь...
   Ангел молчит, на лице его - печаль и скорбь.
   - Она не я, Ник! Она другая. Она смелая и будет бороться за свое счастье!
   Он исчезает, а я смотрю на Кирилла.
   За тонкой стенкой спят его ничего не подозревающие родители.
   Мгновение густое, тягучее, словно застывший мед.
   Кирилл шлепает в ванную.
   Дурак!
   Заносит над предплечьем лезвие - неумело, боясь.
   Ник! Хоть бы у тебя получилось!
   О чем он сейчас думает? Напряженно уставился на свою руку. Страшно.
   И в этот миг звонит телефон. Заливается в его комнате мобильник.
   Кирилл вздрагивает от неожиданности, дергается от напряжения рука, и лезвие царапает кожу. Мальчишка тихо ругается от этой резкой и внезапной боли, зажимает случайную ранку пальцами и возвращается в спальню.
   Я шумно выдыхаю, чувствуя, как меня знобит, и бессильно оседаю на пол в коридоре, путаясь в своем сером балахоне, подгибаю ноги, мрачно уставившись на смутные очертания Кирилла в его комнате. Если б у меня было тело, то я сейчас походила на привалившийся к стене мешок из костей, жил и порванных нервов.
   Мобильник все еще пел какую-то заводную громкую песню. Я сморщилась. Ну и вкусы у нынешней молодежи. Кирилл пытался судорожно отыскать его среди беспорядка на столе, все-таки нашел, взглянул на дисплей. И сбросил.
   Я не верила своим глазам.
   И картинка - яркая, живая, стремительная - впечатывалась в сознание, как ожог раскаленными клещами.
   Девочка, сжимающая трубку в руке, переступившая через, возможно, какую-то внутреннюю гордость, смущение, собственные комплексы, и короткие гудки - как отказ, как грубое нежелание говорить, как отрицание. И трубка летит куда-то на сбитые простыни. А в глазах девочки непонимание, обида, безмолвный упрек. Но не тому, кто не пожелал с ней разговаривать, а себе. Себе. В том, что она не нужна. В том, что она не такая, как хочется. Не такая красивая. Не такая умная. Не такая интересная. Пустая. Скучная.
   И мне безумно хочется надавать Кириллу пощечин, расцарапать ему лицо.
   Я вскидываюсь, бегу к нему.
   Дурак! Зачем ты так сделал? Ты обидел ее, понимаешь? Нет, не понимаешь.... Куда тебе понять...
   Щеки у меня горят. Губы искусаны в кровь. А в глазах - слезы.
   Она спасла тебе жизнь.
   Но он не слышит моих вскриков. Но он не видит моих изломанных рук. Но он не чувствует моей ярости.
   Я заношу ладонь, чтоб отвесить ему оплеуху.
   Я ведь мщу за себя.
   Но меня держит сам воздух. Хватает меня за плечи, стискивает запястья, оттаскивает в сторону.
   - Остановись, Эмма!
   Я лишь рыдаю в ответ, уткнувшись лбом в грудь Ника.
   - Она позвонила, - продолжает он, - И этим спасла его. Если б ты была на ее месте, он бы умер...
   - Да. Я знаю. А он не стал с ней говорить, - я всхлипываю, но отворачиваюсь от серой ткани, намокшей под моим лицом.
   - Поэтому ты предпочитала молчать?
   - Да.
   Мы уходим, и я долго смотрю на Кирилла, который сидел за столом, уронив голову на руку, потом дрогнул и дернул выключатель. Свет в комнате погас.
   Ник ведет меня на крышу. Мы молчим. А над головами - мутное небо, затянутое пепельными облаками.
   - Знаешь, сейчас самое время закурить.
   Ангел непонимающе вскидывает на меня глаза.
   - Романтика гольная, - объясняю я, смеясь над собой, - сидеть на крыше и курить. Видеть звезды.
   - Звезд нет, - замечает Ник.
   - Но можно представить.
   - Зачем?..
   Я замираю, задумываясь. И, правда, зачем?
   Чертов рационализм.
   - Я не представляла с двенадцати лет, Ник. И не мечтала.
   - Эмма, Эмма...
   - Разрешаю тебе жалеть, - горько говорю я, - Не только же подушкам жалеть меня.
   Но Ник молчит. Он настоящий друг. Он не лицемер, как все остальные, которым обязательно было что-то от меня нужно. И у него есть честность и обязательства передо мной. Обязательства, которых я ему не навязывала. И почему он так рано умер? И почему я не встретила его раньше?
   Хотя, может, только смерть делает нас свободнее в выборе друзей?...
   Ник вдруг хмурится.
   - Письмецо, - скупо произносит он, и я замечаю, как наполняется чем-то тяжелым его карман.
   "Письмецами" раздавали директивы вышестоящие инстанции, сортируя между хранителями людей.
   - Так, - он хмурится, - завтра в твоем любимом трамвае. А я полетел, узнаю, в чем суть дела.
  
   Я снова в трамвае.
   Теперь утро. Трамвай полон служащими фирм, магазинов, студентами, спешащими к назначенному времени. Рядом со мной материализуется Ник, устало глядящий на пестрый сбор курток, плащей и мокрых зонтиков. Идет дождь, унылый осенний дождь. Серая пелена над городом.... Серые стены падающей воды.
   Стены нужны, чтобы их разбивали. Пусть они и существуют лишь пару мгновений.
   Я бью дождь рукой, но он убивает меня своим безразличием.
   И я ежусь от холода и страха исчезнуть. Но все равно иду под дождем среди других потенциальных пассажиров.
   Многие мои коллеги предпочитают солнечные дни для своих действий - под солнцем легче и отчетливей наши шаги и черточки наших взглядов. Я же люблю ночи - пусть движения неуверенны, сливаясь в кромешной тьме, но фонари делают нас сильнее. А вот в эту серую муть решился выйти только самоубийца - в дымке мы слепцы, и нет путеводной трости под рукой или собаки-поводыря.
   - Видишь девушку? Вон в черной куртке блондинка.
   - Ага, вижу.
   - Инна, 22 года. Студентка. Только выучилась на права. Сегодня расстроится и, будучи внутри собственных проблем, вечером собьет Кирилла. Если мы не помешаем, конечно.
   - А если она водит, то почему пользуется общественным транспортом, - уточняю я, - и машина?
   - Машина маменьки. Ездит трамваями, ибо боится пробок. Водит она, к слову сказать, плохо и только, чтобы избавиться от лишних эмоций.
   - И как же помешать? - в моем голосе нет ни сожаления, ни страха. Кирилла я в глубине души ненавижу после вчерашнего. Но вопрос звучит глупо.
   Ник хмыкает. Трет подбородок.
   - Ну, на педаль тормоза ты не нажмешь и руль не выкрутишь, - говорит он, и я не знаю, шутит он или нет.
   - Давай так - ты с Кириллом, - я морщусь, - а я с Инной. Может быть, не дам сесть ей за руль. Или не дам расстроиться..., - мгновенная мысль скользит сквозь дождливую морось, - А почему она загрустит и решит сесть в автомобиль, чтобы избавиться от негатива?
   - Ну, это как раз в твоем стиле, - ухмыляется Ник, - нервы, депрессия, недопонимание со стороны симпатичного ей человека.
   - Нервы... депрессия... недопонимание..., - эхом повторяю я, - Они специально поручают нам такие дела?
   Ник пожимает плечами.
   - Может быть.... Такой метод перевоспитания. А, может, просто совпадение. Ой, Кирилл вышел из дома, бежит, опаздывает. Проспал, бедолага, - он почему-то веселится, - Я полетел, дабы он никуда не влип снова.
   - Угу..., - отвечаю я, смотря на девушку в стильной черной курточке, встряхивающую влажные светлые волосы...
   Инна, Инна.... Неудачный день, поиск научного руководителя для диплома не принес ничего, кроме осознания, что диплом, наверно, не напишется, а руководитель не найдется. А тут еще ссора с подругой. И натянутое молчание Максима. Она каждые десять минут кидала тревожные взгляды на дисплей, поджимала губы и хмурилась.
   Я стояла, привалившись к колонне, когда она в восемнадцатый раз смотрела, нет ли сообщений или непринятых вызовов. Нет.
   Она обладала удивительной пластикой и резкой притягивающей красотой. Зеленые глаза, немного вздернутые к вискам, нежные розовые губы, чуть насмешливые, крупные, небольшой подбородок, прямые волосы, пшеничными волнами падающие на плечи.
   Промотавшись в университете полдня, она нетерпеливым движением оправила на плече сумочку и отправилась домой. Дождь уже кончился, но сырь и жадная духота витала над дорогами, над мутными лужами, над пропитанным дымом, гарью, прелыми листьями и резкими женскими духами асфальтом.
   А дома Инна, криво усмехаясь, сделала себе какой-то жутко крепкий кофе и уселась в глубокое кресло, заливая свою печаль кофеином. Я сидела в кресле напротив, традиционно путаясь в мягких складках серой одежды, липкой, как паутина, безразмерной, как ощущение, жалкой, как... сама я.
   Бедная... ей, наверно, сейчас хочется волком выть от одиночества, скрестись о стеклянные колпаки чужих глаз, только пальцы скользят...
   Я вздохнула и поднялась. Прошла в ее комнату, не оставляя следов.
   Счастливая... ей дарили плюшевых мишек...
   Инна вновь разблокировала телефон. Я услышала, как тактично зазвенели кнопочки аппарата. И вновь пусто. Безмолвно.
   Слова - осколки зеркал, разбитых над бездной. Слов надо бояться.
   Но бессловье... пустота... тишина пугает еще больше. Да так, что мы умираем от страха.... А там, за пределом, не смерть, нет. Вечность. Целая вечность ожидания.
   И если смерть - это избавление, то вечность - это проклятие.
   Да кто ж такой этот Максим?
   Я полна глухой отупляющей злобы и любопытства. Приближаюсь к Инне, касаюсь ее головы. Она поводит плечами. Холодно?
   Ничего. Потерпи.
   Для меня нет границ. Сейчас - нет границ. Падают карточными домиками стены, отодвигаются крыши, открывая взгляду небо, и я шагаю над городом, как ветер, суровый северный ветер, тянусь проводами, спешу электрическими импульсами, радиоволнами, сверкаю искрами под мокрыми рогами троллейбусов, разбрызгиваюсь грязью из-под колес желтых маршрутных такси.
   Секунда, город. Одна секунда среди бесконечности твоих часов. Одно окно среди бесконечности твоих окон.
   Я касаюсь пальцами влажного подоконника, перекидываю ноги в комнату.
   Странно, окно открыто.... И в комнате гуляет ледяной ветер, перебирая бумаги, лежащие на столе. Тихонько гудит компьютер. Человек, сидящий за ним, откинулся на спинку стула и потирает уставшие глаза.
   - Что печатаем? - интересуюсь я, зная, что мне не ответят.
   - Последняя часть осталась.
   Я встряхиваю головой, а он продолжает:
   - Ничего интересного, правда.
   Потом он оборачивается и долго смотрит в окно. Сквозь меня. Я пару мгновений в ступоре, непонимающе расширяя глаза.
   - Дождь уже кончился?
   Может, он ненормальный? Сам с собой разговаривает? Заработался малый, вот и несет всякую чушь.... Такое бывает, мне рассказывали.
   Потом взгляд его приобретает фокусировку. И я ужасом понимаю, что смотрит он на меня - очень пристально, очень вдумчиво. Даже не удивляясь.
   - А ты откуда? Ты кто такая? И что делаешь на моем окне?
   Стоп.
   Бред какой-то.
   - Так ты меня видишь? - на всякий случай уточняю я, но уже догадываюсь, что ответ положительный.
   - Угу. Вижу. Да ты не стесняйся, заходи. Что ж на окне сидеть, еще разобьешься...
   Я медленно соскальзываю с подоконника.
   - Кофе будешь?
   Он, правда, мозгами двинутый...
   - Угу, - неловко отвечаю я, глядя, как он уходит в кухню, не дождавшись моего согласия, звенит там чашками.
   Пока его нет, я осматриваю комнату - беспорядок, книжки, какие-то бумажки, клубы дыма, витающие под потолком, пепельница, до края наполненная окурками, пеплом и другим мусором.
   - Держи, - он возвращается, балансируя среди груд книг, лежащих прямо на полу, и протягивает мне чашку.
   - Спасибо.
   - А ты всегда по карнизам гуляешь? - насмешливо интересуется он, - Из Димкиной квартиры, да? Тоже по скалам лазаешь?
   О. Вот, правдоподобная версия. Гостья еще более ненормальных соседей.
   Этот дом положительно сошел с ума.
   - Угу, - я не оригинальна в своих ответах, но это мой обычный столбняк - боязнь реальности.
   - А ты из какого города?
   Сказать, что для меня нет границ? Или промолчать?
   - Из этого, - кофе оказался очень горьким, очень крепким, - А ты сколько чашек выпиваешь в день?
   Максим хмурится.
   - Не считал. Шесть-семь где-то. А почему ты спрашиваешь?
   - Сердце остановится, - я вглядываюсь прямо в неправильное лицо, смуглое, но несколько болезненно смуглое.
   - Врач?
   О! Лекарь людских душ. Как звучит-то красиво...
   - Нет.
   - Эх, как-то скомкано получилось. Я Максим, - протягивает мне руку.
   - Эмма, - пальцы его крепкие, сухие и теплые.
   Он молчит несколько минут, рассеянно глядя на меня и в окно. Этот скользящий взгляд - сквозь и прямо - совсем выбивает меня из колеи.
   Я поднимаюсь со стула, подбирая широкий подол серого балахона, и подхожу к подоконнику, наклоняюсь, смотрю вниз.
   - А у тебя тут высоко...
   - А ты что - только заметила? - мне не нравится его странный тон, я не понимаю, серьезен ли он или смеется надо мной, - А вы осенью тоже в горы ходите? В дождь...
   - Ходим, - никогда не была в горах и лгу виртуозно, - там красиво.... Там ветер...
   Собираю пальцами крупные капли, оставшиеся на металлическом козырьке после дождя. Вдруг хлопают где-то форточки от сквозняка. Я вздрагиваю и оборачиваюсь.
   - Твой ветер..., - и я вновь не знаю, почему ветер именно мой, - Я открываю окна, когда идет дождь. Люблю его просто.
   - Я тоже люблю дождь, - отвечаю я, - Ты не заболеешь?
   - Тебе холодно? Прикрыть окно? - он вскакивает, но я останавливаю его жестом.
   - Нет. Я не чувствую холода.
   Я вообще не чувствую ничего...
   - Я не заболею, - усмехается он, - А что ты печешься о моей безопасности?
   - Может, обязанность моя такая, - это не шутка, и в глазах нет улыбки. Я не умею улыбаться.
   - Я уже ничему не удивлюсь.
   - Я тебя не отвлекаю от диплома?
   - Нет. Будущее начинается для нас еще вчера, и поэтому мы всегда немного опаздываем. Это абсолютно нормальное явление. Тем более это не диплом. Еще кофе?
   Я покачала головой. Мы всегда немного опаздываем.... Может, он прав.
   А я опоздала на эпоху...
   - Кто же пишет диплом в октябре? Обычно только к марту осознают, что его нужно делать, - продолжает шутить он.
   Я неловко улыбаюсь.
   - Еще не сталкивалась?
   - Нет.
   - Эх, веселая студенческая пора, - мечтательное чуть наигранное выражение лица. Ему не идет совершенно, - Еще острее начинаешь ценить, когда она заканчивается.
   - Это всегда так. Почти всегда...
   Со мной трудно разговаривать, я знаю.
   И липкое ощущение безнадежности накатывает, душит, заставляет склонить голову набок в тщетном желании исчезнуть.
   - Значит, цени, пока ты в ней... или она в тебе. Ведь потом нет надежды вернуться.
   - И очень хорошо, что нет, - очень резко, со злобой в надтреснутом голосе.
   Максим непонимающе вскидывает на меня глаза. И кажется, что он удивлен или даже испуган моей реакцией. Но я продолжаю, словно кто-то рвет из глотки слова, комкает их в тяжелые снежки и кидает их в собеседника.
   - Надежда - самое ужасное, что есть в мире. Вот живешь-живешь в этой надежде, а дальше - она исчезает, разрушается, осыпается прахом, желтыми засохшими листьями, застывает кровавыми следами на траве. И жизнь - это бесконечный поиск надежды. Только знаешь, что никогда... никогда не суждено ей сбыться. А когда она все же сбывается, то теряет свое очарование. И ты ищешь снова. Ищешь. Ждешь. Веришь. Тщетно. Напрасно.
   Может быть, я слишком рьяно развенчивала идеалы, слишком импульсивно и жарко, но он вдруг подошел ко мне и заглянул в лицо.
   - Что случилось с тобой? Почему ты так ненавидишь эту жизнь?
   Я нервно сглотнула странный комок в горле и не ответила.
   - Поэтому ты, не боясь, ходишь по карнизам, и лишь потом замечаешь высоту этажа?
   Зачем он мне это говорит? Это я должна нести светлое, доброе, вечное. А получается, что мы поменялись ролями.
   - Ненависть - не венец всего, Эмма. Ненавидеть...
   - Просто мне надоело прощать, - глухо говорю я.
   Хочется разрыдаться. Но не буду. Принципиально не буду. Я ведь сильная... была...
   - Все те, кто обижал меня, никогда не считали нужным просить прощения. И я прощала просто так - просто потому, что так правильно. А теперь - хватит.
   Пора прекращать этот разговор. Сейчас ударимся в этику и философию. Глупо. Не нужно.
   - Налей мне еще кофе.
   - Хорошо, - он не убежден, и на лице читается работа мысли.
   Пока он на кухне, я размышляю, не время ли исчезнуть, но мне не хочется. Я хочу остаться в этой захламленной комнате еще на чуть-чуть и понаблюдать за Максимом. Что-то в нем цепляет. И я составляю на стол с кресла пачку тетрадей и сворачиваюсь там калачиком, ожидая обещанную чашку кофе.
   А ветер теребит тюль, и она саваном касается моего лица...
   ... Я открыла глаза, пальцы коснулись зеленого клетчатого пледа. Шумел осторожно компьютер, и человек за компьютером что-то вдохновенно печатал, будто музицировал, и клавиатура казалась экзотическим фортепиано. Резкие, словно порванные, черты, морщины, пролегшие между бровями, когда он думал, и глаза бутылочного цвета.
   - Проснулась? - между прочим поинтересовался он, не отрывая глаз от монитора.
   - Да, извини...
   - Все в порядке, - Максим усмехнулся, - только твой кофе уже остыл.
   Эмма! Где ты? Она села в машину!
   И только тут я замечаю, что за окном темно. И тьма сырая и тяжелая.
   - Который сейчас час? - наверно, я очень испугана, вскакиваю, сбрасывая плед, судорожно рвусь к окну.
   - Девять. Что случилось?
   - Мне пора..., - я оборачиваюсь к нему. Он уже не набирает, а стоит рядом, - Позвони Инне!
   - Что? - теперь он в ступоре, и моя очередь злорадствовать. И делает вид, что не помнит, не знает ее. Вот мерзавец. Все вы, мужики, такие.
   - Инне позвони.
   Я уже на подоконнике, застываю у самого края, оглядываюсь на него.
   - Позвоню, - он морщится, - Стой ты! Воспользуйся дверью, если хочешь уйти!
   Я качаю головой.
   - Ты же разобьешься. Там темно, не увидишь грани между карнизом и воздухом. Ненормальная! - он хватает меня за руку и крепко держит.
   Это ты ненормальный, дружок.
   - Кто бы говорил, - если бы на моем месте оказалась я настоящая, реальная, я бы промолчала, но сейчас я кидаю в него слова, - Отпусти меня!
   - Нет. У тебя нет крыльев, не отпущу. Ты сорвешься. А полет камнем очень различается от полета птицей.
   - Какая догма..., - огрызаюсь я, - У меня есть крылья! Смотри!
   И серое марево хлестко бьет его по лицу, рассекая кожу над левой бровью, а мое запястье растворяется в его руке. Крылья, сотканные из пепла. Перья, выкованные из стали. Отражение, рожденное из тумана.
   Мне надо спешить.
   Я кубарем несусь, как неумелый или пьяный канатоходец, по проводам и крышам. Шутка ли - промчаться сквозь два района за несколько секунд. Что-что, а расстояния, как и время, незыблемы. Перевожу дух у подъезда Инны, напряженно глядя на автомобили, припаркованные у бордюра. Но в них темно и тихо. Неужели я не успела? Неужели она уже уехала?
   Ник! Какая у нее машина?
   Ты опоздала, Эмма, - мягко говоря, он раздражен, - Красная "десятка". Быстрее!
   Я выбегаю из-под козырька подъезда и натыкаюсь на группу моих сотоварищей. Тени столпились в дрожащем свете фонаря.
   - Хай, - сказала патлатая фигура непонятного пола.
   - Привет, - у меня нет ни времени, ни желания пересекаться с ними и уж тем более болтать с ними языком.
   - А что ты к этому ангелу привязалась? - лениво теребя слова, протянула худощавая женщина в длинном платье и полупрозрачной накидке, которая периодически сползала с плеч, и ее приходилось поправлять.
   От неожиданности я остановилась.
   Все новички группировались по парам "ангел и ангел", "тень и тень". Содружество "тень и ангел" встречалось очень редко и только тогда, когда просто не хватало пар, и длилось очень недолго, ибо ангелы обычно были высокомерны, а тени вспыльчивы и сами лезли в бутылку. Тем более каждый стремился перетянуть одеяло на себя и доказать собственную состоятельность в ущерб компаньону. То, что мы с Ником работали вместе, совершенно нарушало существующие традиции и сдвигало меня (не знаю, как Ника, но меня точно) к краю теневого общества. И была я маргиналом, изгнанником. Но изгнанником по собственной воле.
   - Мы работаем вместе, - резко ответила я и поспешила прочь от этой сплоченной группки, то ли чересчур любопытной, то ли мнящей себя всеведущими.
   Но не тут-то было.
   - Эй, подожди. Куда побежала? - цепкие холодные пальцы стиснули мои предплечья.
   Да что ж сегодня меня все пытаются удержать...
   - Дело у меня. Сейчас человек погибнет, - ох, ненавижу оправдываться.
   - Делооо, - растягивающая слоги насмешка заиграла на губах женщины в сползающей накидке, - Да твой дружок разберется.
   - Так. Если у вас есть ко мне вопросы, то задавайте. Или оставьте меня в покое. И быстрее, - нетерпеливо я глянула на нее.
   - Да просто интересно, - новый участник беседы, которого я не заметила сначала - облысевший старик в очках (а вкупе с серым балахоном это смотрелось смешно) вышел вперед, - Интересно, почему ты не работаешь одна. Неужели не хватает самостоятельности или смекалки?
   Я фыркнула и чуть не рассмеялась. Я вызываю интерес! Я эпатирую эту публику, а они не понимают...
   Чудесное чувство!
   - Так, ребят, - они допустили ошибку, не знаю, когда, но допустили, и я растеряла те остатки страха и неприязни, которые у меня были, - Вы ходите на дела по одному. А знаете, что люди бывают одинокими, когда строят стены вместо мостов?
   Фраза повисла во влажном воздухе, а руки, держащие меня, разжались.
   Пусть думают теперь. Это даже забавно.
   Эмма! Где ты? Кирилл уже у дороги.
   Я кидаюсь, скользя по асфальту, оставаясь кругами на воде. Красный автомобиль несся по направлению к перекрестку. А на перекрестке замерла худощавая фигура мальчишки.
   Ночной проспект завораживает мириадами огней, тугой дымкой, струящейся над дорогой, стремительными всплесками автомобилей.
   Почему не звонит этот Максим?
   И вдруг я поймала себя на мысли, что не хочу, чтобы он позвонил...
   Эмма! - в голосе Ника паника, - Эмма! Он переходит улицу. Я не могу его остановить.
   Я черной кошкой бросаюсь между Кириллом и хищным взглядом машины. Свет фар разрезает меня надвое, я закрываю лицо ладонями, но кожа лоскутами слезает с обуглившихся рук, трещит, лопается, обнажая призрачные кости и синие, необыкновенно синие вены. Слышится оглушительный визг тормозов. Я замечаю, как Инна выкручивает руль, и красная красавица вертится по асфальту, еще не высохшему после дождя, и уже на малой скорости тормозит о бордюр. Девушка за рулем обессилено смотрит перед собой на пустую дорогу. И тут звонит телефон...
   А я рассыпаюсь, размозженная об алый капот, и смешиваюсь с мутной грязью и машинным маслом...
   - Эмма! Эмма!
   Неужели я научилась чувствовать боль? Я часто смаргиваю печаль и комья слез и открываю глаза.
   Почему Ник так сияет, и крылья его стали белые...
   - Идиотка, - беззлобно приветствует он меня.
   - И я тебя тоже рада видеть, Никки.
   - Эмма, мы чуть не провалили операцию. Кирилл чуть не погиб. И то, что случилось с тобой..., - он замялся на минуту, подбирая нужные слова. Но так и не подобрал, - Понимаешь, это беспрецедентно. И тебя ждет разговор. Серьезный разговор. Наверху.
   Я непонимающе уставилась на него и рывком села. Мы находились на крыше девятиэтажки под небом, сваливающимся на глупую землю осенним дождем.
   - Занятно, - тихо говорю я, - ты можешь мне что-нибудь объяснить?
   Ник передергивает плечами.
   - Ты влезла не в свою историю. Ты изменила ход событий. Событий, влекущих за собой что-то глобальное. Вот все, что я знаю. Остальное, я думаю, ты поймешь сама. И расскажешь мне, - добавил он после мгновенного молчания, - Я беспокоюсь, Эмма!
   Я сидела, обхватив руками, выпачканными сажей, колени, тупо уставившись на мокрую сталь крыши.
   - И еще одно. То, что мне удалось узнать. Подслушать, - он слегка улыбнулся, - Тебя видел человек. И ты говорила с ним.
   - Максим...
   - О, вы успели с ним и познакомиться, - мне кажется, или стоит позлорадствовать насчет того, что хваленая ангельская невозмутимость покинула его. Он что - ревнует?
   Вот глупости-то...
   - Я не знаю, почему так получилось, почему он меня увидел.
   - А зачем ты отправилась к нему, если на тебе висело задание? - ну, что за третирование с его стороны?
   - Так, начальник, - я игриво пихнула его в ногу, - а я по заданию к нему и направилась. Знаешь, из-за кого Инна решила проветриться по проспекту?
   Я не понимаю его взгляд. В его глазах - жалость?..
   - Эмма, - тихо, спокойно, но мне думается, что это - затишье перед бурей, - Хватит ровнять всех людей под одну гребенку. Хватит судить о каждом по себе. Каждый человек - дверь куда-то. Некоторые двери распахнуты настежь, за ними сады, птицы, фонтаны, танцующие дети. Другие двери ведут в тёмные сырые подвалы, пропахшие мертвечиной и спекшейся кровью. Есть двери, приоткрытые лишь на сантиметр, в щель пробивается полоска света, просачивается музыка, или голос, или плач... И есть также двери, открывающиеся на широкие проспекты, сверкающие огнями, где каждая витрина - произведение дизайнерского искусства, а каждая вещь - продаётся... За твоей дверью - березовая роща, а в роще стоит высокий терем, а в тереме плачущая царевна. А за дверью Инны - ночной мегаполис. Вы разные, Эмма, понимаешь? Сравни лесную тропку и роскошный бульвар? Сравни цветок-василек и какую-нибудь экзотику, выросшую в верном свете кварцевых ламп? Сравни солнце, пробивающееся сквозь переплетенье листвы, и неживой блеск фонаря? Она не нуждается в такой защите и участии, как нуждалась бы ты, окажись на ее месте. Она погрустила бы и забыла на следующее же утро о существовании Максима. И нашла бы другой объект. Перестань путать себя с другими, а других с собой, - голос его стал мягче, а глаза мои зажгло обидой.
   - Двери, говоришь? - как неразумный ребенок, у которого отобрали конфету, как человек, у которого отобрали мечту, - Есть двери, запертые на амбарные замки. А есть двери просто далёкие, их видно, но что за ними - не понять. Правда ведь, Ник?
   Ангел замер над самым краем и обернулся. И я видела, что ему больно.
   - Почему ты так говоришь, Эмма? Я никогда не закрывал перед тобой свои двери.
   - Не закрывал, - согласилась я, - Но до них невозможно добраться. Никому, кроме тебя. Я не знаю, что это - неприступный утес или маленький остров среди холодного моря. Но почему, Ник? Неужели кто-то пытался войти в твою дверь?
   - Это станция метро, Эмма...
   Но я не могла успокоиться. Не могла вовремя остановиться. Не могла осознать смысл его слов, полная лишь упреком и чувством несправедливости. Я так старалась, улаживая личную жизнь Инны, а он... он отчитал меня, как двоечника.
   - Ник, ничего я не путаю! - я поднялась и стала ходить по крыше, обхватив себя руками и морщась от боли ожогов, - Я все делаю верно. Я всегда права, понимаешь? И сейчас тоже. Я не могу быть неправой...
   - Потому что ты так решила для себя? - мягко интересуется он. Лучше бы он меня ударил. Слова действуют еще больнее, чем пощечина.
   - Неправда! - запальчиво кричу я.
   - Правда, - и в этом тихом голосе столько твердости, что мне становится страшно.
   Люди строят стены вместо мостов...
   Я сжигала мосты, сама того не подозревая...
   - И правильно говорят, что ангелы высокомерны! Ты что - считаешь себя умнее других?
   - И правильно говорят, что тени вспыльчивы и обидчивы, - замечает он.
   - Неправда!
   - Правда.
   Но вдруг лицо его меняется, светлеет, становится прозрачнее и тревожнее. Он что-то кричит, но я не слышу его слов. Он бросается ко мне, но руки его сжимают лишь дождевой воздух.
   А я хватаю его пальцы своими слабыми руками, но у меня ничего не получается.
   На уши давит тишина, я глохну, слепну и вдруг немею.
   Вечность...
   Пустота...
   Загранье?...
   Закулисье какого-то грандиозного театра, где в сундуках лежат испортившиеся, истрепавшиеся куклы, задыхаясь в многовековой пыли?
   - Здравствуй, Эмма.
   Может, мне выкололи глаза? Ибо тьма жесткая, пружинящая, тяжелая - сгибаются плечи, и я где-то у пола, касаюсь пальцами скользких плит. Я знаю, они, наверно, черные и глянцевые. И холодные, безразлично холодные.
   - Вставай. Ты можешь ответить.
   Я, качаясь, медленно поднимаюсь и делаю шаг вперед-назад-вверх-вниз. Нет направлений, нет ничего. Только голос и вязкая темнота. Я пытаюсь что-то сказать, но лишь хриплю, хватаюсь за черное горло черными пальцами.
   - Ну-ну, - говорит кто-то.
   - Хватит! - шепчу я. Хочу закричать - от страха, от собственной беспомощности, от этой давящей вечности - но лишь шепчу, тихо-тихо, осторожно-осторожно, словно боясь разбудить младенца в колыбели.
   Любители драматических эффектов...
   И тут впереди вспыхивает свеча - тонкая, белая, обычная восковая свечка. Около свечи стоит фигура, и грани ее плаща теряются в полумраке.
   Я подхожу ближе и узнаю лицо, смотрящее на меня. Ничем не примечательное, серенькое лицо. Равнодушное, усталое, морщинистое. Плоское, рядовое мужское лицо.
   Но это лицо я видела первым, когда осознала реальность после аварии, когда умерла...
   - О! Здрасьте...
   Так это и есть тот самый разговор Наверху, о котором говорил Ник.
   - Эмма, от тебя не ожидали такой... ммм... инициативы.
   Так... хорошенькое начало.
   - Не понимаю..., - не самый лучший выбор амплуа при разговоре с начальством.
   - Понимаешь, Эмма. Все ты прекрасно понимаешь. Ник тебе уже обрисовал ситуацию. Тебя ждет изменение статуса.
   Приехали....
   Можно было помечтать о повышении, но тон говорившего разом отсекал мои сладкие подозрения. Значит, меня больше не пустят в мир людей?
   Но за что?
   - За что? - испуганно спрашиваю я.
   - А ты думала, тебя по головке погладят за то, что ты засветилась в общении с человеком? Или сложила две абсолютно не соединяемых судьбы?
   - Но я же не дала Кириллу погибнуть, а Инна тоже будет счастлива.
   - Счастлива? Не будет. Она будет изводить его истериками, ему станет противно возвращаться домой, он будет оставаться на работе и пить с коллегами. Умрет от нарушения работы почек. Она будет злиться на него, на его несостоятельность, искать утешения у любовников. Их единственная дочь погибнет от передоза. Чудесная перспективка, не правда ли?
   Я потрясенно молчала. Такая изящная Инна.... Такой обаятельный Максим...
   - Молчишь? Правильно, теперь молчи. Инна должна была родить сына. От другого мужчины, которого встретила бы, если б не ты и не Максим. И сын ее стал бы большим ученым и изменил бы судьбу человечества своим открытием. Но теперь все пошло прахом. Из-за тебя. Тебе не давали разрешения на вмешательство в судьбу Максима. Так зачем ты вмешалась?
   - Я хотела, чтобы все были счастливы.
   - Что за пагубная манера! - всплеснул руками говоривший, - Строить чужие судьбы, не сумев построить свою.
   Я мрачно держалась, сжимая кулаки в пульсирующей обиде.
   - Сверху виднее, - бросила я, - Не правда ли?
   Он вздрогнул и даже несколько посерел.
   - Так ты знаешь, Эмма?
   Ничего я не знала.
   - Знаю, - холодно произнесла я.
   - Ну, вот. Поручился я за тебя. Вижу, девочка умная, строгая. И жалко мне тебя стало.... А ты надежд не оправдала. Понимаешь, никто не ждал от тебя самостоятельности. А здесь такое, - голос его смягчился.
   - Не ждали? Неужели вы думали, что я безвольная кукла? - возмутилась почему-то я, - Почему?!
   - Странные вопросы ты задаешь, Эмма. Ведь Хранители знают о судьбах своих подопечных. О всех судьбах. И я знал...
   - Так значит, вы были моим Хранителем! - я захлебнулась от горечи и злобы, - Так значит, из-за вас все было так сухо, так ровно, так...серо! Никакой поэзии! Никакого волшебства! Рационализм - и все! Кем же вы работали в жизни? Учителем математики?
   - Бухгалтером, - как-то быстро сглотнул он.
   - Бухгалтером! - как же все несправедливо! - И вы даже не пытались направить меня к счастью! И чудес со мной никогда не происходило. Из-за вас...
   - А ты знаешь, что самые страшные проклятия являются результатами наших молитв? - отрезвляюще прервал он поток обвинений.
   - Неправда.
   - И ты будешь спорить?
   Я села прямо на пол, сложив руки на коленях. А Хранитель продолжал.
   - Понимаешь, ты всегда была послушным орудием обстоятельств. Тебя сожгли на костре - ты и не пикнула.
   - Я была ведьмой? - с надеждой спросила я.
   - Если бы. Тебя просто обвинили в колдовстве. И знаешь, кто? Самый дорогой тебе человек. Ему поверили. Тебе - нет. Да ты и не отпиралась. Просто смотрела на него, силясь понять, почему. А он ничего тебе не ответил на твой безмолвный вопрос. Ты даже не заплакала перед ним. Зато потом пролила море слез, когда дожидалась в узилище утра своей казни. Странная ты все-таки. И упрямая там, где не нужно. Почему ты никогда не плачешь на людях?
   Он рассказывал историю моей жизни. Но я не чувствовала ничего. Лишь пустоту и какую-то застарелую грусть, от которой пахло поздними розами и пылью.
   - Не хочу разрушать создавшиеся устои. Своей жизни. И чужой.
   - Но ведь в женщине главное не сила, Эмма. Ты ведь сейчас хочешь разрыдаться. Правда?
   Я подняла на это безучастное лицо глаза.
   - Неправда.
   - Дальше..., - будто читал мне лекцию. Может, он и впрямь учитель математики? - Начало двадцатого века. Революция. Крушение традиций.... А тебя угораздило влюбиться в поэта. Он уходил-возвращался, а ты прощала. А ты ждала. Не плакала снова просто для того, чтобы он не видел твоих слез. Вскоре он погиб. А ты покончила с собой через год после его смерти, застрелилась на его могиле. Выкурила несколько пачек сигарет перед тем, как нажать на курок. После этого ты не можешь курить - просто физиологически, а иногда хочется...
   Я молчала.
   - Я не знаю, что это был за рок у тебя, - не дождавшись моей реакции, продолжал он, - Но почему-то ты всегда страдала. Припоминаешь?
   - Да все я помню, - устало сказала я, - Все. Понимаете, что тяжелее всего скучать по человеку, когда знаешь, что он никогда не будет твоим...
   Он глубоко вздохнул. Может быть, ему было жаль меня.
   Ненавижу, когда меня жалеют!
   - И, несмотря на то, что ты была несчастна, люди завидовали тебе. Ты побеждала и не замечала опрокинутых тобой в грязь проигравших. А они знали тебя в лицо, знали и злились. И хотели, чтобы ты однажды сорвалась вниз, в ту же грязь.
   - Вы замолвили за меня словечко после моей смерти, чтобы загладить свою вину?- прервала я его.
   Он пожал плечами.
   - Не только. Ты, наверно, была достойна. Ты была честнее других. Начинающийся алкоголизм - на это здесь закрыли глаза. И еще - ты хорошо исполняла все, что требовала жизнь, требовали другие.
   - Тогда почему не ангел? А так - нечто, не мертвое и не живое.
   - А ты очень хотела умереть. Слабая все-таки. Не желала бороться...
   - Нет. Я просто устала...
   - И такими просьбами ты ставила нас в неловкое положение. Ангелы не просят смерти. Они служат жизни.
   - Зачем вы мне это все рассказываете? - мне вдруг надоело противиться и слушать печальные повествования о собственной судьбе, - Вы говорили об изменении статуса?
   Пора было кончать с этим ожиданием.
   - Да. Хорошо, что напомнила, а то я заговорился с тобой совсем, - Хранитель посмотрел на часы - настоящие наручные часы.
   Я встала.
   - Ответьте мне на один лишь вопрос. Напоследок. Почему вы не привели ко мне человека, которого я ждала всю жизнь? А? Хранитель?
   - Я бы привел. Да только не успел. Ты к тому времени уже погибла.
   Я сморщилась. Все равно не оставляют мне поводов для радости.
   - Ты, кстати, с ним уже познакомилась недавно, - бросил в меня последний комок из слов Хранитель, - Вопреки всему. Даже смерть не стала для вас преградой...
   Мне безумно хотелось спросить, кто же он. Но я промолчала. Ожидая наказание - забвение, великую тишину, бесцельное скитание вне пространства и времени...
   - Пора исправлять ошибки, Эмма. Мы переиграем партию.
   Я кивнула.
   И, правда, по мне ударила еще большая тьма, беспамятство и беззвучие.
  
   Тук...
   Тук-тук...
   Тук-тук-тук...
   Я с хрипом втянула в себя густой воздух, пропахший бензином и тревогой.
   - Она дышит! - услышала я над собой и открыла глаза.
   Мутный солнечный свет. Чьи-то лица. Белые халаты. Асфальт под щекой. Запах гари, недавнего пожара, жженой резины, изорванного металла. Погребальный вой карет скорой помощи.
   Я рывком села, голова закружилась, но взгляд сумел зацепить бледное лицо, полуприкрытое длинной челкой. До боли, до судорог в сердце знакомое лицо.
   - Ник! Ник! - какие-то руки пытались меня удержать, какие-то голоса пытались меня увещевать и успокоить. Но я не слышала и не видела ничего, кроме пугающе белого дорогого лица.
   - Ник!
   Пятна крови на белых простынях. Он лежал прямо на дороге, и его тело накрывали с головой, пряча от лишних глаз.
   Я бросилась к нему, еще не понимая, что произошло и почему я здесь, под этим далеким небом, а он... он...
   - Вы знаете его, девушка? - спросил меня кто-то, - Нужно сообщить родным...
   - Нет..., - я замотала головой, - Я не знаю.... Я знаю лишь имя...
   - Пойдемте, пойдемте, вам самой нужна медицинская помощь.
   И меня, плачущую над другом, уводят куда-то...
   Я лишь думаю о том, что даже не попрощалась с ним, когда уходила....
  
   Осень. Эту осень я уже переживала один раз.
   А, может, мне только снилось.... Не знаю уже.
   Раннее утро. Я выхожу из трамвая и спешу в институт. Останавливаюсь в нерешительности перед тем, как зайти на ступеньку эскалатора, оглядываюсь на поток людей, наполнявший метро.
   Где-то здесь спрятана дверь Ника...
   Но служащие фирм и студенты нетерпеливо обходят меня и увлекают за собой. Я лишь вздыхаю и поднимаюсь наверх. Веря, что обязательно найду эту дверь...
   Первые желтые листья срываются с тополевых веток и, кружась, падают на белый мрамор, отражаясь в мутных хлопьях неба. Я гляжу на часы и понимаю, что опаздываю на лекцию.
   - Девушка! - кто-то хватает меня за руку.
   Я поднимаю на незнакомца лицо. И застываю как неживая. Уж очень яркое это видение.
   - Вы, наверно, подумаете, что я ненормальный, с ума сошел, но подождите, не убегайте, - торопливо говорит он, - Я везде ищу вас. Я видел вас уже один раз. Вы пришли ко мне по карнизу. Не верите мне? - обреченно спрашивает он, но руки не отпускает, - У вас еще были серые крылья...
   - Здравствуйте, Максим, - я нервно улыбаюсь.
   И понимаю, что ни на какие занятия сегодня не попаду...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"