В парке вдоль дорожки, вымощенной плиткой, в ряд стояли скамейки. Ни одна из них не пустовала. На ближайшей к Коле скамейке, прямо посередине сидел старичок, одетый в старое пальто. Седые волосы прикрывала потертая шляпа. Оперевшись о трость он смотрел куда-то вперед, а может и не смотрел никуда, а просто целиком погрузился в свои мысли.
На следующей скамейке обнимались и целовались парень с девушкой. С другой стороны несколько молодых мам с колясками, вполголоса, чтобы не разбудить своих чад, делились друг с другом секретами материнства. Далее - студенты, пьющие пиво, еще одна мама с ребенком повзрослее, мужчина с пуделем.
Коля поколебался немного и присел на краю той скамейки, где сидел старичок. Тот подвинулся, не отрывая взгляда от неведомого предмета, или продолжая о чем-то думать.
Коля поежился. Тонкая курточка являлась слабым препятствием для несильного, но холодного осеннего ветра.
- Как бы не простыть, - подумал он и застегнул молнию до самого верха.
Телефон уже был в руке, но Коля оттягивал момент набора номера. Странное и крайне неприятное чувство волнения не желало утихать, что, в конце концов, привело Колю в раздражение на неспособность совладать со своими эмоциями. А он так хотел перед разговором со Светой обрести уверенность и спокойствие. Но так уж устроен человек, что, все важное в его жизни, имеет над ним власть, через чувство страха это самое важное упустить.
И в момент, когда Коля понял, что чем больше он думает о предстоящем разговоре, тем сильнее разрастается его волнение, он надавил на кнопку вызова большим пальцем руки.
Света ответила почти сразу.
- Алё, привет! Я только что вспоминала о тебе и ты позвонил, - звучал голос, ставший уже родным, в котором слышались нотки ее, по особенному мелодичного, смеха.
Колин мандраж оборвался и исчез в небытии, освободив место радостной мысли: Она думала обо мне!
- Привет, Светочка, звоню, чтобы узнать как у тебя дела.
- Хорошо, спасибо.
- Что делаешь?
- Я на работе.
- Наверное, помешал?
- Немного. Давай лучше встретимся вечером, сможешь?
- Да, конечно смогу.
- Тогда давай в семь, на том же месте.
- Давай.
- Тогда до встречи?
- До встречи.
Это был момент настоящего счастья. Коля счастливо откинулся на спинку скамейки, счастливо огляделся на стоящие вокруг деревья с желто-красной листвой и счастливо улыбнулся.
Старичок, зашевелился, медленно, словно нехотя повернул голову в сторону Коли и воззрился на него увядшими, часто мигающими глазами. Так, он смотрел где-то минуту и, затем, спросил:
- Молодой человек, вы выглядите так счастливо и, вместе с тем, взволнованно. Скажите, это - любовь?
Николай засмеялся и опустил голову.
- Да, наверное.
- Это прекрасно.
Старичок, не смотря на глубокую старость, четко выговаривал каждое слово.
- Любовь - это всегда прекрасно. Как вас, кстати, зовут?
- Николай.
- И меня Николай. Николай Ярославович. Так вот, Коля, я вам сейчас расскажу о своей любви.
В моей жизни случилось две женитьбы. Но любовь была только одна. Нет, конечно, моих жен я тоже любил. Но любовь к ним - ничто, по сравнению с тем, что я испытывал к моей Верочке. Хотя, почему же я говорю, испытывал? Любовь к Вере не померкла через все годы и даже сейчас она жжет и мучает меня. Мучает, потому что, однажды зародившись, любви не суждено было найти выход.
Я встретил это прелестное, ангелоподобное существо в мае сорок первого года. Вы можете обойти весь мир и встретить миллион красавиц. Но такой красоты, переливающейся всеми радужными оттенками света жизни, вы не встретите нигде. Так искрится светом чистый бриллиант.
Мы горячо влюбились друг в друга. Но не успели даже понять, насколько серьезны наши чувства, как грянула война. Скоро наша земля оказалась под пятой врага.
Немцы вошли в наш город неожиданно и как-то по-тихому. Не звучала стрельба, не гремели взрывы, никто не умирал. Просто в одно утро, улицы заполнили люди в серой униформе и железных касках. Установили свои законы и правила, стали жить в наших домах.
В доме, где я жил со своими родителями, поселился толстый немецкий офицер, вытеснив нас в подсобку. А так как на дворе было летнее время, в основном я ночевал в огороде на сеновале.
Все население города теперь работало на захватчиков. Вот и меня обязали обслуживать их автомобили, как грузовые, так и легковые. Тогда я только закончил учиться на автослесаря.
Работать приходилось много. Обычно я уходил домой часов в девять-десять вечера. Иногда удавалось закончить пораньше - часов в восемь. Но не имело значения, какой поздний час на улице и как сильно я устал. Стоило мне освободиться, как я бежал к моей Верочке.
Дом ее родителей находился на другом конце города. Она всегда ждала меня в саду у своего дома, только возвратившись с колхозного коровника, где работала дояркой.
Старичок ненадолго задумался и добавил: - Она мечтала ехать поступать на ветеринара.
Свежая июньская листва и низкие ветви садовых деревьев создавали плотную завесу, за которой надежно укрылась от посторонних взглядов маленькая скамейка. Это было местом наших тайных свиданий. Мы садились, я робко обнимал девушку за талию и тогда весь остальной мир на время прекращал свое существование. Сад, погруженный во тьму, Вера и моя любовь к ней заполнили собой всю Вселенную для меня.
Она сидела, положив голову мне на плечо, смотрела в темноту и мечтала вслух. Мечтала о том, что скоро наши в пух и прах разобьют немцев и настанет свободная и счастливая жизнь. Мечтала, как она поедет учиться на ветеринара. Мечтала о новых платьях, путешествиях и крыльях, чтобы летать.
Главной же ее мечтой были дети. Два мальчика и одна девочка. Или две девочки и один мальчик. Детские шалости, крики и ссоры. Она мечтала о том, чтобы отдать своим детям все свободное время, все мысли и силы.
А я все время говорил о своих чувствах. Но еще не осознавал, как сильно ее люблю. Хоть мне и хотелось видеть Веру каждый день, не думал я, что даже один вечер без нее станет для меня сильнейшей мукой.
Тем временем фашистское начальство запретило мирному населению появляться на улицах после одиннадцати вечера. Это означало прекратить наши свидания, о чем я даже помыслить не мог. Хоть Вера и умоляла меня не рисковать и уверяла, что подождет до лучших времен, каждый вечер, под прикрытием вечерних сумерек, обходными путями я пробирался в тот сад, чтобы сделать еще один глоток счастья и ненадолго успокоить огонь в сердце, с каждым днем разгорающийся все сильнее.
Так продолжалось недели три и, однажды, я совершил непростительную ошибку, ставшею трагической.
В тот день на меня навалилось необычно много работы и я закончил только в одиннадцать вечера еле держась на ногах от усталости. Мне выписали бумагу, позволяющую беспрепятственно со стороны патруля дойти до дому в неурочный час. И поначалу я действительно думал прийти домой и дать своему телу отдых. Но огонь в сердце не давал действовать разумно и, вот, я уже прокрадываюсь через огороды в заветный сад.
От усталости, нетерпения и нехватки времени, во мне зародилась такая мысль:
- А не сократить ли путь, ведь немецкого патруля в том месте, где я намеревался пройти, кажется быть не должно?
Оставалась последняя улица. Я прижался к углу дома и огляделся: никого, лишь кошка вдалеке переходила дорогу. Тогда спокойно, стараясь ногами не создавать шум, я направился вдоль улицы. Но стоило мне сделать шагов двадцать, как позади я услышал немецкое "Halt". Сердце мое упало. Я обернулся и понял, что Веру мне сегодня не увидеть. Ко мне шли два человека в касках с автоматами наперевес - немецкий ночной патруль. Вероятно, они стояли где-то в тени, или в том месте, которое было не доступно моему зрению из-за угла дома.
Меня привели в полицию, и заперли в кутузке до утра. А утром начались разбирательства, с какой целью я находился на улице, позднее разрешенного часа. Допрос проводил молодой офицер. В целом он произвел на меня довольно благоприятное впечатление - говорил спокойно и тихо, смотрел без враждебности.
В комнате, где проходил допрос, был еще переводчик.
В памяти я имел пару придуманных за ночь историй, но по наивности, подумал, что не случится ничего плохого, если скажу правду. И через переводчика, я рассказал о том, что шел к своей девушке, что из-за работы не имел возможности видеться в урочное время.
Офицер записал все сказанное на бумагу и спросил адрес Веры. Я спросил: - Зачем? Офицер успокоил меня, сообщив, что вызовет девушку сюда и, если она подтвердит показания, нас обоих отпустят.
Через час пришла Вера, а меня снова вывели из кутузки. Она выглядела очень взволнованной. Глаза ее испуганно блестели, грудь поднималась и опускалась от учащенного дыхания, пальцы нервно теребили край кофты. Вера все время смотрела на меня, лишь кидая взгляд то на офицера, то на переводчика. И тогда ее глаза принимали еще более испуганное выражение. А я сидел, смотрел на нее и думал о том, как прекрасна она, даже сейчас, в этой мрачной комнате, немного растрепанная и беззащитная.
Офицер спросил Веру, знает ли она меня. Та не успела ответить, как открылась входная дверь, и офицер с переводчиком вскочили по стойке смирно. В помещение вошли еще три немецких офицера, один из которых, похоже, являлся офицером высокого ранга.
Офицер, ведущий допрос начал рапортовать, видимо о том, что здесь происходит и кто мы такие. Офицер высокого ранга (я так и не узнал его ни имени, ни фамилии. Назовем его условно: Генерал) во время доклада кинул на меня равнодушный и высокомерный взгляд и повернул голову в сторону Веры. И тут я увидел как равнодушное выражение его грубого неприятного лица изменилось и стало таким...мерзким.
Он смотрел на Веру, не отрываясь, и девушка под тяжестью этого взгляда отвернулась и опустила голову. Генерал что-то сказал офицеру, ведущему допрос. Затем, еще раз окинул взглядом Веру и, вместе с другими двумя офицерами, вышел из комнаты. Почти тотчас же, без всяких объяснений, меня увели обратно в камеру.
Не помню сколько я пробыл под арестом, но сидел довольно долго. Самым мучительным было то, что меня полностью изолировали от связи с внешним миром и только Богу известно, сколько я передумал и перестрадал за это время. И однажды дверь в камеру открылась, два охранника вывели меня наружу и скрылись в здании полиции. Я понял, что освобожден.
Такой, какой есть - грязный, в порванной одежде, я помчался к дому Веры. Вот я бегу, задыхаясь, по улице, где меня остановил немецкий патруль. Вот передо мною сад, и, вот он - дом и я стучу в дверь обоими кулаками.
Но дома не оказалось никого.
Тут до меня дошло: какой же я дурак, должно быть она на работе, на ферме! Как сумасшедший, я помчался на другой конец, хоть и не большого, но все-таки города.
Женщины-доярки, с которыми вместе работала Вера, привычно суетились среди коров. Практически все женщины были мне знакомы. Но среди них я никак не мог отыскать мою любимую. Тогда я подошел к ближайшей доярке, поздоровался и спросил о том, где найти Веру. Она посмотрела на меня так странно, как будто услышала неожиданную и дерзкую грубость, и произнесла еле слышно: Иди домой, Николай, родители тебе все расскажут.
Великий ужас тяжелой волной накрыл меня тогда. Не помня себя, я добежал до своего дому. И далее, от отца, я узнал что произошло.
Ключевой фигурой здесь оказался Генерал - тот немецкий офицер, зашедший тогда в комнату, где допрашивали меня и Веру. Как оказалось, зашел туда совершенно случайно, по роковому стечению обстоятельств, так как не в обыкновении для столь высокого ранга было проверять места, подобные тем, где мы с Верой находились.
На нашу беду, генерал оказался сластолюбивой сволочью, вообразившей, что по своему положению захватчика и победителя он имеет право поступать так, как ему вздумается и мы - русские люди, лишь игрушки и рабы, обязанные исполнять волю своих господ.
Не случайно я обратил внимание на взгляд, с которым он взирал на Веру. Генерал отдал приказ не выпускать меня, а девушку привести к нему в кабинет. В своем кабинете он стал говорить ей, что я попал в очень тяжелое положение. Уж не знаю подробности того, что он наговорил, но выходило так, что мне по законам военного времени угрожала смертная казнь. Но у Веры, якобы, есть возможность помочь мне. Генерал со своим положением добьется моего помилования и освобождения, если Вера покорится и станет добровольно жить с ним.
Вера попросила отсрочку подумать. Мой отец рассказывал, как однажды вечером в дверь раздался стук. На пороге стояла Вера, бледная, с воспаленным от слез лицом. Не входя в дом, срывающимся тихим голосом она сказала, что пойдет на это. Она выстоит, а со временем все забудется. А я, даже если не прощу ее, буду жив и это главное. С этими словами она скрылась в темноте и это был последний раз, когда мой отец видел ее живой.
Через два дня моя Вера была найдена мертвой в том самом саду, на нашей скамейке с ранением в сердце и парабеллумом на земле, который она украла у Генерала.
В кармане нашли записку со словами:
Я думала, что сумею выдержать, но это оказалось в стократ мерзостнее, чем я представляла. Простите.
Николай, упаси вас и всех живущих на Земле испытать похожую боль, какую почувствовал я тогда. Эта не та боль, что нахлынув однажды, рано или поздно исчерпает свою силу. Это боль непроходимой язвой мучает вас годами и лекарства от нее не существует.
Очень заманчивой и легкой показалась мне мысль также покончить с собой. Остановило лишь желание подороже продать свою жизнь. Я бежал из оккупации, записался на фронт рядовым в пехоту. Прошел всю войну до победного конца. Вражеские пули обходили меня стороной, видимо решив, что с меня и так хватит.
Спасибо вам, Николай, что выслушали меня. Я посидел тут с вами, отдохнул немного и сейчас продолжу свой путь к автобусной остановке. Еду к Вере на могилу. Я часто езжу туда вот уже сколько лет. Скажу слова любви ее изображению на памятнике и станет легче. Ну, прощайте.
- Подождите минуточку, пожалуйста, - Коля вскочил со скамейки и подбежал к цветочнице, неподалеку предлагающей маленькие тюльпаны влюбленным парочкам.
Купил букет из семи красных тюльпанов и вытащил из него один цветок. Оставшиеся шесть Коля поднес старичку.
- Пожалуйста, положите эти цветы Вере на могилу. От меня.