В больницу Коля добрался на том же грузовике. Врач сделал перевязку и сообщил, что скорей всего сотрясения нет, но для уверенности надо полежать в палате под наблюдением, как минимум, до завтра. Коля попросил, чтобы ему предоставили приличную палату, и он готов за это заплатить. Врач участливо ответил, что свободных палат нет даже платных, но можно подселить к кому-нибудь из очень приличных людей.
Соседом оказался молодой человек, с очень знакомым Коле лицом. Он лежал на койке с ногой, заключенной в гипс и читал газету. Увидав пришедшего, он отбросил газету и, пока Коля вспоминал, отчего это лицо ему так знакомо, схватил костыли и проворно, в несколько шагов пересек палату.
- Александр, Саша, - радостным голосом представился сосед и протянул Коле правую руку. Было видно, что лежит он уже давно и истосковался по общению.
- Где же я его видел, - продолжал вспоминать Коля, представляясь и отвечая на рукопожатие.
****
Телефон Миши был по-прежнему недоступен. Тогда Коля пролистал список номеров в телефоне почти до самого низу в поиске номера, который должен иметься у каждого автомобилиста: Э - Эвакуатор, чтобы договориться о вывозе разбитой машины с места аварии.
Саша нетерпеливо поглядывал в сторону Коли, ожидая хороший предлог начать беседу. А вот Коле не очень хотелось разговаривать, а еще бы лучше побыть одному. К тому же сильно болела голова. Но что поделаешь.
Закончив разговор с эвакуаторной фирмой, он обернулся к Саше. Тот встрепенулся.
- Как тебя угораздило? - спросил он Колю, имея ввиду перевязанную голову.
- Авария.
- И у меня авария, - сказал Саша и вздохнул. - По-глупому. Опаздывал на передачу. Гнал как сумасшедший. Зазвонил телефон, я отвлекся. Тут дорога повернула налево, а я как ехал прямо, так и продолжал ехать. До дерева. Еще повезло, что только ногой отделался.
Опаздывал на передачу. Коля понял, почему парень показался ему знакомым. Это же известный телеведущий на местном телевидении.
- А я тебя узнал! Как же теперь там, на телевидении без твоего участия?
- Как говориться, незаменимых людей не бывает. Правда, прикрыли мою авторскую передачу. Досадно. Теперь неизвестно, получится ли ее воскресить.
Коля молчал. Но, видимо, была затронута чувствительная для собеседника тема, поэтому он продолжил:
- Да, передачу жалко. Столько трудов и надежд... Ведь только начали. Теперь все, наверное. Эфирное время отдали кулинарному шоу.
Коля лежал в койке в одежде поверх одеяла и смотрел в потолок.
- О чем была передача? - спросил он без интереса, просто из вежливости.
- Мы приглашали известных и успешных людей и обсуждали все подряд: новости, истории из прошлого, политику, музыку. К нам на передачу приходили такие люди как Афанасьев, Трифонов, Сидоров, Джабаридзе, Барсуков...
- Барсуков? - Коля приподнял голову и посмотрел на Сашу.
- Да. Очень умный человек, кстати. Помню, как он высказывал очень интересные суждения по вопросам, которые мы обсуждали. Я тогда еще подумал, что вот - образец российского капиталиста или политика ближайшего будущего. И умен и интеллигентен. И в отличие от тех скороспелых богатеев с криминальным или полукриминальным прошлым, которые не заинтересованы больше ничем, как поплотнее набить свой карман, он откровенно радеет о своем деле и о людях, работающих на него.
Барсуков стал главным спонсором моей передачи. И теперь судьба ее не известна.
Чертова моя беспечность за рулем! - в сердцах воскликнул Саша и с такой ненавистью посмотрел на свою ногу в гипсе, как будто она была виновата в его бедах.
Коля лежал и думал:
- Опять Барсук. Совпадение ли это или закономерность? И тут другая мысль, о Свете, колоколом отозвалась в его голове.
Мысли о девушке стали анестезией от всего плохого, что происходило с ним в последнее время. Видимо любовь настолько сильно завладела внутренним существом Коли, что уже не нашлось места для других сильных чувств: ни для злости, ни для страха, ни для отчаяния. Под влиянием этой анестезии он испытывал странное спокойствие, и даже равнодушие ко всему, что не было связано с ее именем.
И только усилием воли, Коля заставлял себя вернуться к мыслям о судьбе фирмы, о дальнейших действиях, а также, о том, куда бы мог подеваться Миша.
- А ты каким образом в аварию угодил? - прервал молчание Саша.
- Бандиты колесо прострелили, - ответил Коля, спокойно, как будто говорил о рядовом светофорном столкновении.
- Как прострелили? - изумился Саша.
- Вот так, прострелили. Я же российский бизнесмен, мне по статусу пуля положена, - иронически заметил Коля.
- М-да, - задумчиво произнес Саша. - Коммерция и криминал у нас в принципе не разделимы.
Мне в свое время приходилось вести сводки происшествий за неделю. Поразительно, сколько кровопролития совершается ежедневно на улицах нашего города! Понятно, что основная масса происшествий - это хулиганство, мелкий грабеж и бытовые преступления потерявших разум от чрезмерного пьянства.
Но просто непостижимо, как часто подвергаются нападению коммерсанты, банкиры, директора и даже чиновники, политики.
На публику выносятся только самые громкие преступления. На самом деле от бандитских пуль погибают гораздо больше.
Так что, как сказал мой один знакомый предприниматель, необходимое условие для успешного бизнеса - связи во власти и криминальной среде.
Саша сделал паузу, о чем-то задумавшись.
- Ты не подумай, что я ратую за криминал и коррупцию, - вдруг спохватился он. - Просто говорю как о свершившемся факте. Сам я лично глубоко против и криминала и коррупционных связей, которые крепко окутали все жизненные процессы в нашем государстве. Я сам когда-то пострадал от бандитов. Только других.
Сейчас расскажу.
До того, как приехать в этот город, я жил в Москве и работал на главном телевидении полевым корреспондентом. Моей специализацией стали очаги напряженности и горячие точки.
А это значит, что только время отпусков я проводил дома в Москве. Все остальное время я был в тех местах, где, грубо говоря, одни люди убивают других. Больше всего командировок мне выпало, конечно же, на Чечню.
В то время главный конфликт был уже исчерпан и, в основном, шли бои с укрывшимися в горах бандформированиями.
Бандформирования - именно такое название присвоили этим воинственным группам, в котором подчеркнуто различие между бандитами и солдатами.
Думаю, что соглашусь с этим, как человек, побывавший неоднократно в тех местах. Ибо те мрачные бородачи, вооруженные до зубов, которых пришлось повидать мне, были похожи на диковинных разбойников из сказки про Али-Бабу, стилизованной под современность.
В них чувствовалась опасность, угроза и сила. Чувство силы в них, как я понял позже, вызывала ежесекундная, непонятная обычному человеку, готовность к смерти. Только бандиты умирают за деньги. За что умирали эти люди, мне не понятно до сих пор.
Однажды, от редакции я получил задание произвести серию репортажей о послевоенной жизни мирного населения, преимущественно в отдаленных от административных центров небольших деревнях и селах.
С этой целью меня прикомандировали к батальону, опекающему один из горных районов. Задачей батальона являлись: защита мирного населения; поиск и захват или уничтожение как отдельных бандитов, так и целых групп. С этой целью совершались дозорные обходы территории и проверки подопечных им селений.
Вместе с патрульными взводами и я посещал те места, где собирал материал для своих репортажей.
Трудно, конечно передать всю обстановку в этих Аллахом забытых деревнях. Разбитые дороги, посыпанные мелким гравием и печной золой. Небольшие домишки, ветхие и неприглядные, какие стояли здесь, наверное, и век и два и три века назад. Повсюду домашняя живность. И люди - неприветливые и замкнутые.
Об этих селах у меня сложилось двоякое впечатление. С одной стороны - поголовная бедность. С другой стороны - чистота и нет той убогости, что заметна в российских деревнях. С одной стороны - гордость и верность вековым традициям. С другой стороны - постоянный страх перед моджахедами.
Настроения, с которыми встречали наши войска, были также неоднозначны. Где-то население выглядело неприкрыто враждебным, где-то вполне дружелюбным. Не скажу, каких больше, и тех и других было примерно поровну.
В каждом селении, которое мы посещали, передо мной стояла задача... Я забыл сказать, что со мной еще был телеоператор, ведущий съемку репортажей. А также переводчик. Правда, переводчик войсковой, для военных нужд. Но командир любезно позволил и нам прибегать к его услугам.
Итак, предстояла задача побеседовать как можно с большим количеством людей и запечатлеть беседы на видео.
Обычно патруль состоял из одного бронетранспортера, двух-трех транспортных грузовиков повышенной проходимости и взвода бойцов под командой офицера.
В село старались нагрянуть неожиданно, в сумерках раннего утра.
И когда под крики испуганных женщин, плач детей и лай собак, взволнованное население показывалось на улицах, солнце из-за гор уже разливало свой свет по ущелью и в селении очень быстро рассветало.
Некоторые селения солдаты проверяли очень тщательно. Заходили в каждый дом, заглядывали в каждое подсобное помещение и подвал, проверяли документы у жителей. А некоторые селения не проверяли совсем. Просто останавливались на несколькочасовой отдых. И были особенно рады, когда местные предлагали им скромный завтрак - хлеб, молоко, немного овощей и фруктов.
В одной из таких деревень со мной произошло следующее приключение едва не стоившее мне жизни.
За пределами одного аула, сверху вниз по горному склону, простиралось поле, самое прекрасное из тех, которые когда-либо видел. Поле не было, в привычном понимании этого слова, ровным. Как по океану, в пасмурную погоду, перекатываются многочисленные волны, так и горное поле состояло из подъемов и спусков, холмов больших и маленьких.
Только одна особенность отличала эти холмы от схожести с волнами. Густой ярко-зеленый цвет, на всем протяжении склона горы, насколько взгляд мог охватить эту непривычную равнинному жителю поверхность, когда земля будто проваливается вниз, буквально в нескольких сотнях метров от ног наблюдателя.
Удивительно однородный и тем прекрасный пейзаж из сочной и живой травы, покрывающий здешний ландшафт сплошным ковром. Прозрачный как кристалл воздух и горное небо создавали удивительно прекрасный контраст синего над зеленым, которым можно было любоваться не уставая.
По всему небу, словно отары овец на пастбище "паслись" кучевые облака. А на поле, похожие на маленькие облачка, только не такие белоснежные, поодиночке, на некотором расстоянии друг от друга, паслись овцы.
У каждой отары есть свой пастух. Пастух и являлся причиной, что привела меня на этот живописный высокогорный луг. Кстати, Коля, вы сможете назвать еще одну профессию, окруженную столь блестящим романтическим ореолом? И исконно русский беспечный и немного неряшливый пастух коров. И миловидный европейский овечий пастух, едва выбившийся из детства. И мудрый годами седовласый чабан, к одному из которых, я, переводчик и оператор направились, тревожа и распугивая сонных овец.
Старого пастуха Ахмеда называл каждый житель аула, когда я спрашивал о самом уважаемом человеке в округе. Мы нашли его на краю поля, у развалин кого-то древнего строения, сидящим на большом гранитном валуне. Он сидел и спокойно наблюдал за тем, как мы приближались к нему.
Мы поздоровались, он, молча, кивнул нам головой. Мы представились, он поднялся с валуна и также назвал свое имя.
- Ахмед, - произнес он, словно нехотя.
Я, через переводчика, объяснил причину своего появления и спросил разрешение задать несколько вопросов о его жизни.
Надо сказать, что вид чабана поначалу разочаровал меня. В воображении мне виделась бурка и шапка из овечьей шерсти, статная фигура, пастуший посох, гордый взгляд, произнесенная зычным грубым голосом чеченская речь.
Передо мной же стоял совершенно другой человек.
Во-первых, Ахмед был очень стар. Года виднелись и в его согбенной фигуре, и в бесчисленных морщинах на лице и руках и безжизненных седых волосах пробивающихся из-под головного убора. Во-вторых, он был худым и невысокого роста. И, в-третьих, одет совершенно не колоритно: старый потертый пиджак еще советского покроя, мятые брюки и испачканные кирзовые сапоги. Он был больше похож не на горца, а на очень старого городского пенсионера, которого можно встретить в любом месте: в магазине, в очереди в сбербанк или у окна регистратуры в районной больнице.
Правда одна деталь мне показалась удивительной: приколотый c левой стороны пиджака наградной значок, говоривший о том, что Ахмед - боевой ветеран Отечественной Войны. И удивительно то, что в свои года этот человек еще находил силы работать.
- Переводчик не нужен, - молвил Ахмед с сильным акцентом. - Редко я теперь говорю на русском, но все еще помню.
Старый чабан согласился побеседовать. Оператор включил камеру и я, вопросами, приготовленными мною заранее, подводил Ахмеда к необходимой мне теме.
Только он с неохотой и совершенно неинформативно рассказывал о своей сегодняшней жизни и жизни аула. Отвечал на мои вопросы односложно, на уровне да и нет. Из него приходилось вытягивать каждое слово. Зато, когда я спросил о его боевом прошлом и молодых годах в послевоенные годы, Ахмед оживился.
Он рассказывал, как возвращался с войны, молодой и счастливый и знал, что жизнь только начиналась. Как жил на равнине и работал в колхозе. Как бросил все и вернулся в горы, в аул, где родился.
Пастух рассказывал совсем не то, что было нужно мне, согласно заданию редакции. Но я не перебивал и слушал внимательно и оператор продолжал снимать. Его рассказ о том, как в сложных прошедших годах нашлось место всему: и счастью, и слезам, и любви, и ненависти захватил меня.
****
Продолжая говорить, Ахмед, вдруг, стал запинаться. Между словами появились паузы, как будто что-то сбивало его с мысли. Свой взгляд он направил вдаль поверх наших голов.
Я обернулся, чтобы посмотреть, что же привлекло внимание пастуха. И увидел, идущую среди зеленых холмов, девушку.
Издали я сумел разглядеть только простое традиционное платье, повседневно одеваемое женщинами из местных селений и черный платок, покрывающий голову, также обычный для здешних мест.
Вроде бы ничего особенного, но я оставался стоять с повернутой в ее сторону головой. Во-первых, девушка шла к нам. А во-вторых, мне показалась необычной ее походка. Она шла не спеша, но уверенно делая широкие шаги, так как ходят женщины, привыкшие ходить там, где нет дорог.
Девушка шагала широко и вместе с тем удивительно грациозно.
Наблюдая за ней, я позабыл об интервью.
Когда она подошла ближе, я смог рассмотреть ее получше. Она была...
Саша сделал паузу и с трудом сделал глотающее движение пересохшим от долгого напряжения горлом. Затем он продолжил:
- Мне всегда нравились девушки европейского типа, особенно светлокожие блондинки. Но девушка, которая подошла к нам оказалась изумительно хороша собой. Это, видимо, заметили и мои компаньоны - оператор с переводчиком. Их глаза, устремленные на нее, мечтательно повлажнели.
Боюсь, не хватит моего красноречия, чтобы описать ее. Я бы с легкостью нарисовал тебе словесный портрет какой-нибудь одной из наших городских красавиц. Так как большинство существующих эпитетов, отдающих должное женщине, принадлежат внешнему.
Девушка-чеченка, приближавшейся к нам, была, конечно, хороша. Миловидное лицо, красивая осанка, высокая грудь. Но разве эта внешность, может соперничать с утонченной и ухоженной внешностью девушек Европы, чтобы так привлечь меня.
Что-то неявное, скрытое и, вместе с тем, чувствуемое отчетливо, задело мои сердечные струны. То, чего наши девушки, даже самые первые красавицы, не имеют.
Чеченка была красива не обычной человеческой красотой, а красотой, я бы сказал, дикой природы.
Из телефильмов о животных, вспомни глаза оленя или косули, всматривающиеся в окружающий мир в постоянном ожидании опасности и напряженную грацию тела, готового на эту опасность мгновенно отреагировать и ты поймешь, что я имею ввиду.
Таким необычным, свежим и даже первозданно-грубым очарованием были полны ее черты. Ни жеманства, ни притворства, ни любопытства не выражали ее черные глаза. Лишь скромность и строгость во взгляде и естественная настороженность перед чужими людьми, то есть перед нами.
И я изумился тому, что обнаружил в себе неожиданную тягу к такой неутонченной полудикой красоте.
Отведя свой взгляд к земле, девушка слегка склонила голову и произнесла что-то на чеченском, вроде "здравствуйте" или "добрый день". Затем, подошла к пастуху и из своих рук, в его руки, переложила какой-то матерчатый узелок.
Пастух сделал благодарственный жест, и девушка удалилась, не произнося не слова и не обращая на нас никакого внимания.
Некоторое время я смотрел ей вслед, пока платье и черный платок не скрылись за холмами.
- Замира, внучка, - пояснил Ахмед. - Ее отец с матерью уехали из страны несколько лет назад, и с тех пор нет от них никаких известий. Муж убит в бою с русским спецназом... Забрал ее к себе в аул... Каждый день приносит мне в поле обед.
Старик развязал узелок, в котором оказались пластиковая бутылка воды, желтый лаваш и белый сыр. Разломив хлеб и сыр на равные части, он предложил нам разделить его трапезу.
****
Может быть, здесь бы эта история и закончилась, оставив в памяти незначительный след, но вдруг пастух посмотрел на небо и заволновался. Вдалеке за скалами небо стало темно-синим, почти черным.
- Некогда больше разговаривать, - сказал пастух и засуетился, сгоняя овец в стадо и направляя их в сторону села.
Через полчаса небо от края до края заволокло тяжелым свинцом. В послеполуденную пору стемнело так, что стало казаться, будто вечерние сумерки вошли в свою финальную стадию и сейчас на землю опустится темнота.
Стало тихо и жутко. Через минуту сверкнула молния, выстрелил гром. И, вдруг, деревья в округе, словно испугавшись чего-то, пригнулись чуть ли не до земли. Налетел мощный шквал, приводя за собой сильнейший ливень. Разразилась вселенская буря.
Практически сразу с гор хлынули водопады и реки. Обширные территории оказались затопленными от сбегающих вниз водных потоков.
Командир патрульного подразделения понял, что двигаться дальше не возможно и что придется пережидать погоду. Прозвучала команда искать укрытия и приюта у местных жителей.
Я знал, куда мне следует идти. Интервью было необходимо закончить. И, что скрывать, мне очень хотелось еще раз увидеть ту девушку, Замиру.
Пастух жил на окраине селения и пока я с оператором добрались до его дома, сухой осталась только тщательно закутанная в полиэтилен видео камера.
Ахмед откровенно обрадовался нашему приходу. Он пригласил нас войти и сначала заставил нас снять всю промокшую одежду. Затем, дал полотенце и принес два диковинных одеяния - что-то бесформенное с рукавами. Скорее всего, это были халаты, только очень старые и потертые, но, тем не менее, чистые, с ароматом свежевыстиранной одежды.
После того, как мы с оператором облачились в предложенную одежду, старик пригласил нас к столу. На ужин были все те же лаваш с сыром. Только вместо воды на столе стоял кувшин с молодым красным вином.
Оператор предложил продолжить интервью прямо за обеденным столом. Я согласился, но меня занимала мысль совсем не об интервью. Девушки в доме не было.
- А где же ваша внучка? - спросил я как бы между прочим, стараясь не выдать своего интереса.
- В хлеву, проверяет, не закончилась ли у овец вода, - ответил Ахмед, тем не менее, метнув на меня подозрительный взгляд.
Вскоре послышался скрип открывающейся двери и звук шагов. По лицу старика я понял, что пришла Замира.
Наверное, по развешенной на просушку одежде, она догадалась, что в доме гости. Потому что, войдя в комнату, где мы сидели, она не выглядела удивленной.
Из-под черного платка пробивались черные пряди волос. И с платка, и с волос на платье стекали ручейки воды.
Девушка, молча, прошла мимо нас и намеревалась скрыться за дверями соседней комнаты, как Ахмед обратился к ней на русском языке:
- Замира, ведь ты последний раз ела утром, верно? Иди, поужинай с нами.
Девушка что-то ответила по-чеченски и удалилась.
- Сейчас переоденется и придет, - пояснил старик и, помолчав, добавил: - По-русски понимает, но говорить отказывается.
Замира вернулась к нам во всем сухом и, кажется, в таком же платье и таком же платке.
- Садись, - приказным тоном сказал ей старик, подавая ей хлеб с сыром и кружку вина.
Девушка съела предложенный хлеб, несколько раз откусила сыр. К вину не притронулась вовсе.
Оператор своей ногой толкнул мою, что означало: пора продолжать интервью. С трудом я отвлекся от созерцания того, как маленькие изящные, но, судя по огрубелой коже и ссадинам, не привыкшие получать продолжительный отдых, руки держались за светлую, аккуратно отрезанную ножом сердцевину хлеба. Как ровные, молодые и здоровые зубы отрывали кусок за куском и как вишневые губы старались не оборонить ни крошки. Как опущенные веки скрывали ее глаза, как интимную часть тела, подлежащую скрытию от любопытных взглядов чужаков.
В момент, когда я уже поворачивался к Ахмеду, чтобы продолжить беседу, ресницы Замиры взметнулись вверх и любопытно-оценивающий взгляд сверкнул в моем направлении и тотчас же погас - веки опустились снова. И короткого мгновения, когда я ощутил на себе ее взгляд, было достаточно, чтобы в сердце зародилась влюбленность.
****
Окончив ужин, Замира снова удалилась в другую комнату, затворив за собой дверь, и оттуда уже не выходила до самого вечера.
К вечеру буря ослабла до уровня обычного ветра. Дождь, хоть и не с такой силой, все же продолжал подпитывать им же созданные ручьи.
Оператор спал. Я, чтобы не тревожить компаньона, вышел на кухню. Электричества в доме, как и во всем селении, не имелось. Я сидел на табуретке, скучал и наблюдал через окно, как в черноте позднего вечера ветер играет ветками близрастущих деревьев и слушал, как дождь исполняет своеобразный концерт на крыше, подоконнике и листьях тех самых деревьев.
Откуда-то позади послышалось шуршание. Я обернулся и увидел Замиру. Я понял, что она не ожидала встретить кого-либо здесь, поэтому она остановилась, не зная, что ей делать: то ли повернуться и уйти, то ли остаться.
- Проходи, не стесняйся, - помог я ей определиться с решением.
Она, молча, прошла к шкафу, открыла дверцу, достала оттуда керосиновую лампу. Спичкой зажгла фитиль, и кухня наполнилась тусклым оранжевым сиянием. Огонь в керосинке мерцал и дрожал, создавая причудливую игру теней на стене, кухонной утвари и лице девушки.
Больше не смотря на меня, как будто стесняясь или боясь, она прошла к противоположной стене и неожиданно наклонилась к полу, схватившись за что-то и потянув на себя. Погреб, - догадался я.
Из погреба Замира принесла кувшин с молоком. Налила в глиняный стакан и начала пить, после каждого глотка отрывая стакан от губ.
- А можно мне молока? - попросил я.
Было видно, что Замира почувствовала себя неловко оттого, что выглядит невоспитанной в глазах гостя. Смущенно улыбнувшись, долила молоко в свой полупустой стакан и протянула мне.
Это действие чрезвычайно тронуло меня. Так неожиданно, доверчиво и по-детски непринужденно отдала свою посуду, которую только что касались ее собственные губы, что смущаться очередь теперь настала моя.
Я выпил все до дна. После чего взял кувшин, снова наполнил стакан и предложил его девушке. Замира одарила меня коротким проблеском молниеподобного взгляда, что заменил слово "спасибо" и приняла стакан, коснувшись своими теплыми пальцами, пальцев моих.
- Какая ты необыкновенная, - сказал я вдруг.
Замира вздрогнула и посмотрела на меня как-то искоса, причем не в глаза, а на мою руку. Я подумал, что она сейчас уйдет, разгневанная или испуганная моей дерзостью. Но Замира осталась.
Не ушла она и через час и через два. До двух или до трех ночи мы беседовали. Вернее говорил только я, а она только слушала. Я говорил обо всем на свете: о себе, своей работе, друзьях, Москве, кино, новостях и так далее. А она молчала, слушала и уже не боялась открыто смотреть на меня.
Я говорил до поздней ночи и находил несказанное удовольствие в своем монологе и в том, как моя молчаливая собеседница с неподдельным интересом внимала моим речам. Я не изрекал больше комплиментов, хоть мне очень этого хотелось, чтобы не смущать девушку с возможно другим представлением о приличиях и дистанцией между мужчиной и женщиной.
****
Когда далеко за полночь заспанный Ахмед показался на кухне, и покачал головой при виде нас, мы поняли, что засиделись. Перед тем, как уйти спать, я спросил у девушки разрешения навестить ее, если буду еще раз в этих местах. Замира опустила ресницы и утвердительно кивнула головой.
****
С тех пор прошло месяца два. Я постоянно вспоминал Замиру и мечтал о возможности увидеть ее. И вот возможность представилась. Мне снова пришлось освещать события, происходящие в тех горах. В то время, там возобновились кровавые стычки российских войск с чеченскими боевиками.
В один из периодов затишья, когда ни с одной стороны ни с другой активных действий не предпринималось, я попросил одного офицера, с которым мы находились в дружественных отношениях, одолжить мне на день служебную машину. Когда он спросил, зачем мне это нужно, я поведал, что очень хочу съездить в один аул поблизости. Мой приятель отнесся к этой идее крайне неодобрительно.
- Не знаю, что за надобность тебе туда ехать,- сказал он. - Только делать это сейчас безрассудно. Никогда не знаешь, где можно нарваться на банду L (L - предводитель одной из чеченских группировок). Оставь эту мысль.
Думаю, в искусстве убеждать я достиг совершенства, но обещанные две бутылки шотландского виски, купленные мною по случаю в аэропорту и ждущие своего часа, сыграли свою роль. Единственное, мой приятель запретил мне ехать одному и предоставил в качестве шофера опытного вооруженного солдата.
И вот я уже подхожу к дому Ахмеда. Самого пастуха я не ожидал застать, так как знал: с раннего утра он уводил овец в поле. Зато Замира была дома. Я увидел ее во дворе, в небольшом садике. Она выполняла какую-то садовую работу и первая заметила меня.
Некоторое время Замира наблюдала за мной из-за яблони, стараясь не выдать место своего пребывания. Пока я сам не увидал ее. Тогда девушка подошла ко мне настолько близко, насколько могла. Подошла бы вплотную, если бы не разделяющий нас невысокий забор и цветочная клумба.
Замира смотрела на меня и молчала. Ее глаза попеременно выражали то удивление, то страх.
- Привет. Мне очень хотелось тебя увидеть. Поэтому я здесь.
Замира настороженно поглядела по сторонам и неожиданно произнесла по-русски: - Здесь нельзя видеться. Приходи к тем развалинам, что в поле, как стемнеет.
****
Остаться до вечера мой шофер категорически отказался, объясняя это тем, что за задержку начальник его строго накажет. Тогда я сказал ему ехать без меня и что я найду способ вернуться на базу. Каким же все-таки по-молодому беспечным и глупым я был тогда! Но меня пьянила романтика и больше, ни о чем, как о свидании с Замирой я не мог думать.
Еще засветло, лишь дождавшись, когда пастух уведет своих овец, я пришел в назначенное место. Солнце уже спустилось за гору. Участок неба, окрашенный в багровые тона, сначала потускнел, затем померкнул, и исчез окончательно, поглощенный дымкой, сгустившейся над вершиной.
Стемнело быстро. И также быстро похолодало. То, что мне придется мерзнуть, я перед выездом, конечно, предусмотрел. Поэтому, будучи легко одетым, я основательно продрог. Чтобы согреться, я стал делать физические упражнения: приседать, прыгать и махать руками. За этим неловким занятием меня и застала Замира. Она остановилась неподалеку, не решаясь подойти ближе. И все, что я успел - это обрадовано воскликнуть:
- Ты пришла!
Вдруг я увидел какие-то странные, черные тени за ее спиной. Замира испуганно вскрикнула. Одна из теней протянула свою черную руку к лицу девушки и зажала ей рот. Крик оборвался. Другая тень очутилась между мной и Замирой, так, что я потерял ее из виду.
Все произошло за считанные мгновения - временной отрезок слишком короткий, чтобы нормальному человеку успеть осознать, что происходит. Когда же моя способность думать, понимать и реагировать освободилась от оцепенения, я подался вперед, чтобы броситься на помощь. Но не сумел сделать ни шага.
Я ощутил, как несколько сильных рук сзади схватили меня мертвой хваткой и повалили на землю.
Сначала я увидел разлитые по черному небу многочисленные звезды и лунный отблеск. И тотчас же небо заслонило чье-то лицо. В свете луны нетрудно было разглядеть отдельные его детали: кавказские нос, глаза, уши, ваххабитская борода.
- Не дергайся и не произноси ни звука, тогда останешься жив и цел, - услышал я.
- Ты в плену, - добавил голос.
Вот финал этой истории. Дальше не интересно. Меня держали месяц в грязном сарае на хлебе и воде. Руководство телеканала заплатило требуемый выкуп и меня освободили. У них всегда имеется финансовый резерв на такой случай.
Больше я в те горы - ни ногой, страх поселился в моей душе. С Замирой, думаю, все в порядке. Последнее, что я увидел, когда бандиты уводили меня - это то, что девушку отпускают, заставляя ее уходить в направлении села.
Так разрушилось мое романтическое свидание при бликах звезд и свете луны. И хоть это был единственный раз, когда я пострадал от бандитских рук, за время работы в Чечне и других боевых точках, я видел множество такого, что не забыть до самой старости.