Она волевым жестом остановила машину, и хриплым грубым голосом скомандовала: "В Центр!" Потом плюхнулась на пассажирское сиденье, как-то уродливо расставила ноги в бесформенных кожаных штанах, и положила на колени чёрный рюкзак. Её губы были презрительно искривлены, взгляд тёмных глаз неприязненно колол окружающее пространство, кожа лица отталкивающе белела на фоне выкрашенных в ядовито синий цвет волос, а довершала картину капелька металла под нижней губой - очередное модное увлечение. Везти эту девушку с далёкой окраины до центра мне было заведомо неприятно. Но я был на мели, и потому согласился.
Она молчала, да и я говорить не хотел; ехали молча. Вдруг какой-то остолоп на здоровенной фуре выехал с прилегающей дороги, и мне удалось чудом избежать аварии.
- "Ну, как объяснить козлу, что он - баран?!" - в сердцах крикнул я, чтобы заглушить и не излить на поверхность более грубые слова и междометия. И вдруг я услышал смех: хриплый, немножко неестественный, но всё-таки человеческий. А затем - вопрос: "Так кто он - козёл или баран?"
- "Урод!" - ответил я, и тоже рассмеялся.
И начался разговор. Не то, чтобы я люблю беседы со своими попутчиками и пассажирами. Но разговор - это вещь живая и зачастую вполне самостоятельная.
Иногда приходиться говорить вымученными фразами, дабы занять капризного пассажира, или чтобы усыпить бдительность пассажира опасного, или чтобы заткнуть пассажира глупого. Но иногда разговор возникает сам: ты его не ведёшь, а только ловишь его течение, направляешь свои мысли и слова в его русло - так было и на этот раз.
И вдруг человек, прежде казавшийся каким-то засаленным и неприятным, преобразился: я почувствовал тонкий, чуть заметный запах её духов, мне стала видна женственность её тела - пусть через отталкивающую современную униформу - но женственность. И ямочки на щеках, и чувственные складки возле губ привлекали внимание больше, нежели блеск металла пирсинга. И голос потеплел, и куда-то ушла резкость движений, и нарочитая грубость: всё стало мягче, приятнее, и вещи, которые были предметами нашего разговора, оказались близкими каждому из нас, а некоторые вещи - даже родными... И дорога стала приятной и желанной: и мы ехали по набережным уже не мегаполиса, изваянного грубыми алчными суетливыми руками, а по улицам города, созданного гениальными зодчими и неспешными строителями прошлых веков.
А когда она выходила из машины возле Медного Всадника, то я взглянул на небо, и мне показалось, что за хмурыми питерскими тучами есть какой-то свет. Его очень мало, белая ночь темна, тучи мокры и тяжелы, но свет светит. И на душе стало капельку легче.