Аннотация: Продолжение мистического романа "Вороны" о любви ворона девушки. Действие происходит во времена язычества
Автор Вика Варлей
"Вороны 2"
Глава 1
Метель выдувала в пространстве замысловатые узоры, которые можно было принять то за лапы медведя, то за волосы лесной кикиморы. Сумрачный лес темнел, все быстрее скрывая сказочное убранство елей и царское величие вековых дубов, - власть перешла в руки ночи.
Нафанья поправила на голове платок и зашагала быстрей, - чтобы кровь жарче бежала по жилам и не давала ее членам замерзнуть. На ее широком лице отразилось болезненное сомнение: "Не сошла ли она с ума, отправляясь в дальний путь в такую погоду?". Слава богам, что хоть оделась тепло, - в чиненый, но еще крепкий тулуп, душегрейку, валенки. По зарубкам Нафанья поняла, что почти на месте. Впереди скоро показались знакомые очертания высокого дуба, пары тонких тополей, а подле них - дом лесной ворожеи Воробы.
Осенью Нафанье исполнилось сорок лет. Жизнь шла тем же чередом, что и у всех: детство, девичество, замужество. Ее жизнь можно было бы назвать счастливой, - все сложилось как хотелось, грезилось. Но, чтобы все оставалось как прежде, нужно было дважды в год наносить визит Воробе...
"Наконец-то! Дошла! Теперь все будет по-прежнему" - думалось Нафанье, когда перед глазами замаячил темный угол избы с крепкими ставнями и фигурой ворона на коньке крыши.
Звонко залаял пес, почуяв чужака. Из его пасти вырывался пар, и эхом с привкусом железа растворялся в кронах. Нафанья постучала в дверь, - та оказалась незапертой. На женщину тут же пахнуло теплом, запахом сушеных трав и свежеиспеченных лепешек. Она вошла внутрь. Свет больно ударил по глазам, а до слуха донеслось скрипучим, словно колесо старой телеги голосом:
- Входи, Кирилова дочь. Заледенела, небось? Ничего, сейчас согреешься. А я тебя уж было заждалась...
Гостья торопливо притворила за собой дверь. Смела веником с обуви снег и тут же прижалась щекой к горячей печи.
- Ох, и колюч зимний дух Трескун! Ох и колюч! - забормотала Нафанья. - Думала, сгубит где по дороге, не сдюжу. Еще б хватило сил на обратную дорожку! Ох, вернусь живехонька - выставлю Трескуну подаяние щедрое...
Тепло разливалось по телу, принося чувство покоя и домашнего очага. Нафанья прижалась к печи уже спиной и бросила на Воробу благодарный взгляд. Та скользнула по гостье пронзительным, всезнающим взглядом, - словно косой прошлась. Внезапно Нафанья бухнулась к Воробе в колени, заголосила:
- Воробушка, помоги! Спаси, родимая! Век почитать буду! Что ни попросишь - все исполню! Кончилась моя власть! Как вода сквозь пальцы вытекла! Он ко мне почитай третью неделю не подходит! Не говорит со мной. Смотрит на меня, что зверь лесной! А вчера, - мать рассказывала, - опять возле дома Василины ошивался... Что же мне делать? Невмоготу мне, Воробушка! Ой, невмоготу! Сил нет больше терпеть! Горю и таю сама как свеча, видишь! Вон в какую стужу да метель к тебе прибежала, - вот как невмоготу! Есть ли справедливость на свете? За что мне такие муки? Что ж он ее никак не забудет то? За что жизнь мою губит? Ведь сколько годков прошло! Василина в бабах давно ходит, он в мужиках. У всех дети. Какое средство искать? Где? Будет ли мне когда покой? Неужто так меня никогда и не полюбит? Иначе на меня не взглянет? Ведь он муж мне! Мне, не ей!!!
Нафанья смолкла, обомлев от хлесткого удара. Через мгновение до ее сознания дошло, что Вороба плеснула ей в лицо горсть воды.
- Легче?
Нафанья подобострастно закивала.
- Да, Воробушка... благодарствую, родимая... и в правду легче...
- Успокойся! Что толку себя жалеть? Разве отвар, что даю, не помогает? Замуж ты ведь за него вышла. Дите родила...
Вороба помогла Нафанье подняться с пола и усадила за стол, а та в ответ покачала головой.
- Да, разве ж я тогда все угадать могла? Молодая да глупая была, не знала в чем счастье то...
Вороба ворчливо пробормотала:
- Ох, люди... Стало быть, теперь тебе покоя захотелось? Все чтоб по - настоящему? И снова ведь просишь средство чтоб дунул - плюнул... Конечно, есть средство и посильнее отвара, только ведь потом жалеть будешь. О-ох, как жалеть! Время отымется и у тебя и у Прокоша твоего. Век вам обоим укоротит. И любви той, что ищешь, все равно не даст. Не даст! Поняла? Нарушение это законов и наказывается сурово. Хотя, конечно, о Василине твой Прокош совсем думать перестанет, словно и не было ее никогда...
Не заметив вспыхнувших радостью глаз Нафаньи, Вороба продолжала:
- Сама ты себя мучаешь, поверь мне. Зачем маешься? Жизнь ведь у вас неплохая. Живете как все. Прокош верен тебе и про Василину если и вспоминает, то редкий раз. Как о былом, которое давно прошло и не вернуть. Тоска в сердце, да угли; вот все, что осталось. Что тебе с того? Новый отвар я тебе дам и скоро станет легче...
Из груди Нафаньи вырвался протяжный вздох. Она отломила лежащую перед ней лепешку. Тут же попросилась переночевать. Вороба согласно кивнула. Долго еще ведьма уговаривала Нафанью успокоиться и не терзаться понапрасну. Под конец, осознав, что повторяет в который раз одно и то же, а Нафанья будто ее и не слышит, сказала с упреком:
- Устала я повторять! Пойми, что никто не властен над сердцем человека, только он сам. Знала ведь, что он другую любит, не тебя. Что сердце его занято. Невозможно заставить силком полюбить. Нельзя. Это был твой выбор. Что толку теперь плакаться? На! Возьми! - Вороба пододвинула к Нафанье склянку, что была для нее заготовлена. - Дай ему выпить. И ложись, отдыхай! Пойдешь обратно завтра поутру. Теперь раньше лета не приходи...
Глава 2
Проводив спозаранку гостью, Вороба выглянула в окно. Утро погожее, тихое - Нафаньино счастье. Значит, быстро доберется дома, еще засветло. Беды других ей по плечу, но вот неплохо бы и своими делами заняться... Она накинула на плечи безрукавку из козьих шкур и вскоре вернулась с кувшином молока.
- Ну, здравствуй, Вороба, - раздалось неожиданно за спиной. Коренастая тень скользнула в дом. Сметливые глаза блеснули из - под седых, густо заросших бровей. Крепкий мужичок в тулупе стоял на пороге и топал по нему сейчас ногами.
Вороба с немалым удивлением взирала на вошедшего, не веря своим глазам и, наконец, выдохнула:
- Ох! Да это Самоха! Зачем явился?
Ворожея постаралась спрятать в глазах растерянность и досаду. И как же она его не учуяла?! Даже ее верный пес Тартар не издал предупреждающего лая. С чего бы? Она всегда чужаков чуяла за версту...
Самоха стянул с головы меховую шапку, смял в руках. Рот растянулся то ли в улыбке, то ли в ухмылке:
- Зачем? Затем, что и все... кому надо, к тебе тропу не забывает; и зверь лесной к тебе торопится, и птица поднебесная, и люд местный дорогу топчет... затем, что не чужие мы друг дружке... все ж таки родня... нехорошо это - не знаться столько лет... Как ты думаешь? Аль совсем забыла обо мне?
- Хм! Родня! Сто лет такую родню не видела и еще б сто лет не видала! Одни беды от тебя, да несчастья! Земля разве зря слухами полнится? Ходишь, сколько лет даром землю топчешь...
- А ты не верь слухам то, Вороба, - все больше растягивая рот, отвечал Самоха. - Люди больше брешут, чем правду говорят. Так, за ради забавы... А я, так же как и ты, людям помогаю. Да, пусть, ты по - своему, а я - по - своему... Что ж... каждому свое. Каждой птичке свое гнездышко найдется. Что ж теперь нам врагами то жить? А может, я и переменился за столько то лет? Вот, пришел тебя с праздником поздравить. Коляда на носу. Разве ж плохо? Что в дом не приглашаешь? За стол не сажаешь? Надо же... А ты ни на день не постарела... Все такая же...
Взгляд ворожеи говорил сам за себя; из ее глаз всей по избе расходились волны неприязни. Самоха помолчал некоторое время, затем приблизился к Воробе так близко, что их дыхание слилось воедино. Шепотом, проговаривая каждый слог, он произнес:
- Что ж, сестра... Если на этом свете со мной видеться не хочешь, - ничего уж тут не поделаешь. Значит, свидимся на том!
Во взоре Воробы блеснула догадка. Она зашипела, закрутилась на месте, словно волчок и кинулась обнюхивать каждый угол своей избы. Но ничем инородным, приносным не пахло. Вороба в сотый раз повела носом. Самоха лишь рассмеялся и пожал плечами.
- Глупая ты баба! Все тебе мерещится, да чудится! Совсем веру в людей потеряла! Я пришел по - доброму, по - хорошему, а ты меня вон так встречаешь... - в голосе Самохи зазвучала обида. - Ну, проведал. Повидал... Жива - здорова, и то ладно...
Самоха с силой толкнул дверь. Впустив в дом подол зимней стужи, дверь за ним захлопнулась. Во дворе раздался звук удаляющихся шагов.
Вороба присела на лавку. Глаза ее пристально вглядывались в пустоту перед собой, губы беззвучно проговаривали слова оберега. Потом, будто очнувшись, Вороба вышла из дома. Во дворе были ясно видны следы недавних гостей. Понятно, зачем явилась Нафанья. Но вот для чего явился Самоха? Ведьма медленно обошла дом. Всюду заглянула пытливым взором. Ее нос то и дело втягивал воздух, пытаясь уловить нечисть. Ничего. В страшных для человеческого взора глазах читалась растерянность. Тартар крутился возле ног, радостно виляя хвостом, и просился в дом. Вороба ласково потрепала пса по загривку и чуть слышно проговорила:
- Чего тебе надо было, Самоха? На самом деле? Зачем поплелся ко мне в стужу, да в этакую даль?
Глава 3
Прокош встретил полумертвую от усталости жену на пороге расспросами - ее не было почитай два дня. Куда ходила? Почему не сказала ничего? Нафанья склонила низко голову, старательно пряча в глазах вину. Она и под пытками не сказала бы мужу, что ходила к ведьме, и теперь ей ничего не оставалось, кроме как нахмурить брови и казаться обиженной.
- За отрезом на платье ходила, Прокош. В дальнее село. Там и переночевала. Я Любаву вон предупреждала, что собираюсь из дому...
Дочь Любава, которой недавно исполнилось семнадцать, отвлеклась от вышивания и проговорила: "Ох, точно, батюшка. Матушка точно еще с прошлой недели собиралась и мне говорила о том... Я то и позабыла..."
- А мне отчего не сказала ни слова? - спросил Прокош. - И охота тебе было в такую пургу по полям бродить? Да еще за куском ткани? Что за надобность?
- А где ж отрез? - проговорила дочь, быстро отметив, что в руках матери ничего нет. - И кому отрез то, матушка? Тебе иль мне на новый сарафан?
Спохватилась Нафанья, что руки у нее пустые. Совсем было сникла под недоверчивым взглядом мужа.
- Красив отрез, да больно дорог, - пробормотала она и тут же прикрикнула на дочь. - Что расселась будто в гостях? Что мать не встречаешь, как следует? Не видишь - еле стою? Гляди ка, отрез ей подавай! И месяц не прошел, как отец сарафан тебе с ярмарки привез. Мало тебе? Лучше супу нам с отцом разогрей, да побыстрей!
- Хорошо, матушка, - откликнулась Любава и направилась на кухню.
Тем временем Прокош подошел к дверям, стал натягивать на себя тулуп.
- Куда ты то собрался? - не на шутку забеспокоилась Нафанья.
- В погреб слазаю. За соленьями, - сухо ответил Прокош и взял в руки лампу. - Грибов, да огурцов соленых достану. Может, еще чего принести? Может, ты чего хочешь, Любавушка?
- Яблочек моченых, - заулыбалась дочь. - Ох, как люблю я такие яблочки!
Прокош вышел в сени, а Нафанья поспешила в свои покои. Надо успеть спрятать склянку с отваром. Куда ж ее деть? Пошарив глазами по комнате, она засунула ее под гору подушек. Затем с шумом выдохнула и принялась на кровати расчесывать волосы. Ноги гудели, как пчелиный рой. "Слава богам! Дома! Добралась!" - шумело в голове. Только бы дочка или муж не проведали, что в дальнем селе ее не было! Не сболтнул бы кто на гуляньях! Что у подруги и отреза то никакого нет! Ох, что же она сидит - расселась? Еще надо умудриться влить отвар в питье мужу, да так, чтоб Прокош не заметил. Летом хорошо подмешивать отвар в крошенку, в кислый квас, но ведь на дворе зима. Куда сейчас лучше подмешать зелье Воробы? Чем скорей она доведет дело до конца, тем скорей кончаться ее муки. Пускай и на полгода... Вспомнив о супе, Нафанья вытащила склянку. С трудом добралась до столовой, где крутилась Любава; дочь уже выставила на стол дымящиеся тарелки кислых щей. Нафанья застыла в ожидании, когда же дочь из комнаты выйдет. Прокош вот-вот должен вернуться... Но Любава как назло застряла возле окна, наглаживая кота. Вот незадача! Взгляд Нафаньи торопливо пробежался по столу.
- Хлеба принеси! Что тебе все говорить то надобно? - прикрикнула она на дочь, да с такой злостью, что та расплакалась.
- За что вы матушка так осерчали на меня? Иль не люба я вам стала? Чем я вас так прогневила?
Вышла на кухню Любава, не дождавшись ни материнского ответа, ни ласкового взгляда. Нафанья бухнула в суп отвар целиком, глянув перед тем с опаской на кухню, - не видит ли дочь. Где - то в глубине души промелькнуло сомнение, - зря обидела Любаву. Но сил быть виноватой еще и перед ней, уже не было.
Глава 4
Детьми росли Прокош и Василина по соседству. Вместе бегали они по воду, в лес по грибы - за белыми или груздями, вместе стерегли домашнюю живность. Часто их можно было увидеть несущихся стремглав на речку или в поля. Им было интересно рассказывать друг дружке обо всем на свете: о том, как гудят в ульях пчелы, как плещется карась в пруду, как ветер гуляет в волосах берез и страшна гроза; хорошо им было вдвоем. Легко. И мысли Прокоша текли сквозь ее. На расстоянии Василина чувствовала, что на сердце у милого друга. А вдвоем - не успевал Прокош и подумать, как Василина уж отгадывала и с задором журила его или кивала головой. И Прокош всегда знал по взгляду васильковых глаз, что таилось у Василины на уме.
Пролетело беспечное детство. Вот уж они рука об руку у ворот мятной юности. Все село смотрело на неразлучную пару с любованием. Прокош из худенького мальца превратился в высокого, стройного юношу со смелым взглядом, копной золотых волос и золотыми руками. А пригожая и лицом и характером Василина легко разжигала звонким смехом в сердцах юношей огонь. Но вся радость на ее задорном молодом лице принадлежала только Прокошу. Сам Прокош и дня без Василины обходиться не мог; то забежит к ней помочь с домашними хлопотами, то отобедать, то на общинные гулянья звать. На гуляниях за руки ее одну брал и вел, цветущую, сквозь хоровод. Казалось, сама судьба распорядилась им вместе быть...
Неожиданно для всех Прокош ушел. Семнадцать лет ему родители справили, и на следующий же день с утра пораньше собрал он в дорогу еды, кой какой одежды и отправился прочь из дома. И мать Прокоша и Василина не знали, что и думать. Почему Прокош ушел? Куда? Зачем? Надолго ли? Почему не объяснился? Отчего оставил родителей? Невесту свою?
Первое время Василина места себе не находила. Бегала по ближним и дальним деревням, выходила на дорогу, что пролегала через их село и все расспрашивала; не видал ли кто ее милого Прокоша, не слышал ли что о нем. Но никаких известий не было. Прокош не возвращался и сам о себе вестей не подавал. Шли месяцы. Поникла Василина, как срезанный колосок, пожухла, и глаза на белый свет бы ее не глядели. И слезы из глаз течь устали. Искололось сердце девичье, истосковалось, измучилось от страхов и обид. Совсем слегла Василина, с постели почти не вставала. Лишь иногда из дому выйдет - и снова голова ее к подушке клонится. Полгода прошло в неизвестности, будто в густом тумане. Мать Василины опасаться уж стала, - не прыгнула бы единственная дочь с высокого обрыва. Стала косо поглядывать на несостоявшихся родичей. Зачем мать Прокоша отпустила? Не удержала? Не выспросила? Но что та могла поделать? И той ожиданье казалось пыткой.
После материнских слез и причитаний Василина на гулянья вновь ходить стала. Казалось, что ничто душу уже не согреет; ведь не было рядом Прокоша. Что ей за дело до других парней? А тут вдруг сваты в дом к ней пожаловали. Охотник Святослав попросил Василину себе в жены. Хороший парень, честный. И с Василины глаз не сводит, - всякому видно, что обожжено любовью молодое сердце. Вот только ведь Василина не о нем тоскует... Родители не на шутку забеспокоились о судьбе дочери: "Партия достойная. Сколько ей еще в девках сидеть, да горевать? И когда Прокош явится, если вообще явится... Клин клином вышибают", - и благословили молодых. Летом свадьбу справили. Василина в первую же ночь понесла. А осенью в селе появился Прокош...
Не к родителям сперва поспешил он в дом, а к ненаглядной своей Василине. Счастливо глядели его глаза на людей вокруг, пока ноги сами несли с дорогому сердцу порогу, но отчего то во взорах, устремленных на него, не было ответной радости. Лишь испуг, да удивление. Пойманной бабочкой затрепетало сердце молодца. Заныло, предчувствуя беду. И правда, - в доме Василины не суженая его встречает, а ее хмурая мать. Рассказала обо всем та без утайки; как ждала его Василина, как гадала отчего Прокош ее бросил, ведь до этого и дня в разлуке прожить не мог. Как замуж пошла, лишь бы унять боль в сердце своем, да забыться... Как поверить в такое?! Стрелой полетел Прокош к дому, где теперь жила Василина вместе с мужем своим Святославом. Стал стучать он в дом чужой, будто в собственный. Выглянула в окно Василина, ахнула. Вышла вскоре к Прокошу на крыльцо. Перед тем попросила она и мужа и свекровь не мешать их разговору. Свекровь кивнула, но все же к двери подошла, ухо приложила.
Каменное молчание повисло меж неразлучной когда-то парой. Первой нарушила тишину Василина и речь ее зазвучала не без горечи:
- Где ж ты был, Прокош? Зачем бросил меня? Одну здесь оставил? Никогда не подумала бы я, что ты вот так со мной поступишь...
- Неправда в словах твоих, - запальчиво отвечал тот. - И в мыслях у меня не было расстаться с тобой. В дальние края я ходил. Бывал там, где людей живет много разных, на нас совсем не похожих. Речь у них непонятная и уклад жизни иной, чужой нам по духу. Почти год я трудился в тех краях не покладая рук. Что только ни делал: и плотничал, и у кузнеца в подмастерьях ходил, и торговал. Даже украшения всякие из золота и серебра делать выучился. Пока, наконец, не накопил денег - сколько надобно нам на свадьбу, на дом новый, тебе на подвенечный наряд...
- Ох, Прокошенька, - залилась слезами Василина. - Да разве ж так делают? Что ж ты ни словечком о том не обмолвился? Не знала я что и думать. Никто не знал. Не знала, - жив ли... Вернешься ли... Свидимся ли когда - нибудь...
- Не хотел я сам раньше времени загадывать, да тем более говорить о том. Думал уж потом обрадовать всех: тебя, матушку свою, отца...
- Не радость ты принес нам всем, - покачала головой девушка. - Смотри, тяжелая уж я. Дите жду. Женой честной другого поклялась быть. Опоздал ты и ничего уж тут не поделаешь.
- Пойдем, - проговорил Прокош, не в силах поверить словам любимой, за руку Василину взял. - Ничто еще не потеряно. Будешь жить в доме родителей моих, а там к родам как раз наш новый дом поспеет. Жена ты мне, не ему. Верно ведь? Такова воля была богов. Не зря мы друг другу дадены как стручок и горошины. Не зря чуем сердцем друг друга, как никто другой. Ну, взгляни же на меня! Все я для тебя делать буду, пока силы есть. И словом не обижу. Пусть ты с другим под венец пошла, - это ничего. Хотя и дрожь до костей меня пробрала, когда узнал я о том. Не мог я и помыслить, что ты другого выберешь! Зачем же оставила ты меня? Не дождалась?
- Ты оставил меня, не я тебя, - еле слышно проговорила Василина, бросив полный безысходной тоски взгляд на Прокоша. От того взгляда земля из - под ног Прокоша рванула, в голове помутилось.
- Василина! Жизнь моя! Что ты глядишь на меня так, будто коня раненого пристрелить хочешь? К чему, милая? Ни к чему такие муки и тебе и мне. Пообещай лишь вновь моей быть. Поверь, - и ты мне дорога безмерно и ребенок твой. Проживем как - нибудь, пусть и не в освященном людьми браке, пока жив муж твой... А хочешь? Уедем отсюда! Насовсем уедем!
Пуще прежнего залилась слезами Василина. Выдернув руку, ушла в дом. Ждал ее на крыльце Прокош с обеда до ночи, но не дождался. Не вышла к нему Василина. Мужа послала сказать, чтобы Прокош не ждал ее. Шел домой.
Сам не свой вернулся Прокош в отчий дом. Неделю сидел на постели мрачнее тучи. И есть, и пить отказывался. Только рычал иногда как пойманный в капкан дикий зверь, да кулаки кусал. Потом не выдержал, снова к дому Василины пошел. В окна заглядывать стал, чтоб хоть краем глаза любимую увидеть, - вдруг подаст какую надежду... Шли месяцы и уж не надежду искал Прокош в окнах Василины, а лишь по привычке смотрел на нее, вспоминая как гуляли они вместе, как мечтали, как целовались тайком в теплых стогах... А настоящее все назад смотрело... И бабы на селе не раз утирали рукавом слезу, завидев как Прокош идет проторенной тропой к дому Василины...
Только жизнь течет и меняется, хочет того человек или нет. Прокош и сам не понял, как женился. Иногда сквозь пустоту проступали воспоминания о том, что все чаще к нему стала заглядывать Нафанья. Через полгода стала уж по хозяйству помогать его матери, - стирать, да готовить. Вышила ему на именины красную рубаху, и сама же надела на него, жарко глядя в его очи. Прокош смутился, отвернулся. Не люба она ему была. Никогда не люба, - ни сердце, ни душу не грела. Да и зачем она здесь, будто бельмо на глазу? Только мать просила, не переставая, смириться с судьбой, пойти под венец, да и отец уговаривал. Нафанья от смущенья красная ходила, как та рубаха. В одну ночь уж и проснулась на его руке. Не помнил он ничего, и поцелуев ее не помнил, только не хорошо это было, чтоб про молодую девку на селе дурные слухи пошли. Не враг ведь она ему. Плохого ему не делала. Так и поженились... Несколько лет прошло. Полетело, как один день. И вновь судьба играла с ними злую шутку: Прокош будто от сна очнулся, узнав, что пропал Святослав - охотник, в лесу сгинул. И тела даже не нашли. Его ненаглядная Василина стала свободна от уз, разлучивших их, только вот сам он теперь был несвободен ...
Глава 5
Зимнему царствованию осталась половина от положенного срока. Коляда - бог пиршеств и мира, облетел поселенье и началось двенадцатидневное празднование. По обычаю старейшина Яромир на восходе солнца провозгласил запрет на работу, зажег священный огонь Бадняк из особого полена, - так зарождалось в своем новом круге Светило. Бадняк должен был гореть, отгоняя злых духов, все двенадцать дней. Все селенья вокруг веселились в "страшные" вечера, - так звались в народе дни колядования, поскольку их заполняли магические обряды и гадания. На Коляду приходилось время зимнего солнцестояния, открывались границы между новым и старым годом; самое подходящее время заглянуть в будущее. То тут, то там разжигались костры, ряженые ходили по домам, бойко пели колядки, пускались в пляс. Все селенье радовалось от мысли, что приход новой жизни уже не за горами.
Время, свободное от суеты повседневных дел, выбивало Пелагею из колеи. Уже несколько дней подряд она наведывалась к Богдану, - проведать, поздравить с праздниками и посмотреть на внучатых племянников. Чем занять себя сегодня? Пелагея на скорую руку позавтракала и принялась мерить шагами свой большой дом. Ее высокая статная фигура то и дело мелькала в окне. Может, помыться самой и соседку вон позвать,- у той котел прохудился и когда еще наладят новый... В купальне приятно заполняли ноздри ароматы мыла, сушеных трав и березовых веников. Быстро управившись с растопкой, она недолго посидела на широкой деревянной лавке, рассматривая огрубевшую за столько лет кожу на руках. Когда то эта кожа была мягкой, нежной, тонкой. Словно светилась изнутри. Годы - годочки... Пелагея вернулась в столовую. Заботливый хозяйский взор оглядел комнату. Полотенца на морозных окнах чистые, свежие. Прям как снег за окном. Те самые, что Гардиния вышивала. Ее любимая доченька. Мать ласково погладила вышивку, словно руку дочери, прижала к щеке. Как там она? Здорова ли? Если боги милостивы, все хорошо... На глаза вдруг накатила непрошенная слеза. Вот если бы... В укор себе женщина покачала головой и поспешила к печи, стала ловко орудовать ухватом. Вскоре на столе появились кутья, овсяный кисель. По обычаю Пелагея выставила часть яств во двор, для ряженых.
Вечером в окошко постучали. Пелагея, узнав в лунном свете фигуру соседки Прасковьи, накинула меховую телогрейку и, не глядясь в зеркало, поспешила на общинные гулянья...
Празднование началось с восхвалений Коляды. Затем старейшина провел гадание по снопам, - будет ли хороший урожай в новом году. Боги предрекли им плодородный, сытый год, отчего все село одобрительно загудело и стало радостно наполнять кубки с хмельным медом.
Пелагея уселась в круг старших женщин и тоже пригубила чашу, ловя на себе время от времени полные праздного любопытства взгляды. Многие слышали историю ее дочери, - внезапно исчезнувшей. Будто бы та растворилась в воздухе и все тут. Народ шептался, что красива дочка была так, что дух захватывало, что, мол, превратилась в птицу и улетела с милым сердцу черным вороном... Да кто поверит в этакую небыль? Но, как ни крути, свадьбы дочери не было, сама дочь как в воду канула и могилы ее никто не видел. Ох, сколько подозрений, догадок роилось в головах селян! О Гардинии и об ее исчезновении второй год бродили слухи, слагались легенды. Пелагея же держала рот на замке, иногда бросая на слишком любознательных пустой взгляд, и обходя все расспросы о красавице - дочери стороной...
Приезжих было полно. Незнакомые Пелагее девицы, - задорные, краснощекие зазывно смотрели то на парней, то на неусыпно приглядывающих за ними матерей. Позже все должны были разойтись по званным домам, улечься на пуховых перинах и занять себя новыми развлечениями: веселыми песнями в кругу подруг, или рядом с "братцем", то есть суженым, разгадыванием снов, гаданием по зеркалам, воску или кольцу...
"Я сама вчера слыхала, - отчетливо донеслось до ее слуха голосом Нафаньи, - что Матрона собирается гадать на каше, чтоб в свое будущее заглянуть. Перед рассветом, говорит, ту кашу сварить надобно. Потом должно смотреть, полон ли горшок. Если через верх - худо будет..."
- А если не через верх, - повернулась Пелагея к рассказчице. Почему бы ей самой не узнать судьбу? Все лучше, чем убивать время попусту.
- Тогда снимай ножом пленку то, - закивала Нафанья, взглядом выискивая в кругу танцующих своего мужа, - каша полная, красная - счастье всему дому, урожай хороший. Каша мелкая, да белая - худо будет. А уж когда горшок треснул - жди беды...
Прокош находился среди других мужчин и в сторону Василины не глядел, отчего лицо жены расцвело, а с губ сорвался довольный смех. Она поманила к себе младшего сына Василины - Иваню и насыпала тому на радостях полные ладоши сладкого печенья.
Пелагея кивнула Нафанье и повернулась к ряженым, что веселили благодарный народ. Через некоторое время в толпе показались двенадцать старцев-жрецов. Народ стих. Эти двенадцать избранных, одетых в звериные и скотские маски и обвешанные по поясу коровьими бубенцами, сошлись сюда из разных сел и теперь готовились к сражению. Пелагея рассеянно наблюдала за представлением возле костра, когда к ней подошла незнакомая девица с кружкой хмельного меда и с улыбкой проговорила:
- Желаете еще отпить?
Пелагея мотнула головой и вскоре засобиралась домой.
На следующее утро Пелагея нарезала в лесу еловых и сосновых веток. К обеду все стены ими были старательно украшены, - по дому сразу же разнесся теплый смоляной дух. Закончив с приготовлениями, Пелагея отправилась в гости к Матроне, чтобы выспросить у той все подробности гаданий.
- Все, что ни выйдет на восьмую ночь празднования Коляды, - все непременно исполнится, - предупредила в конце разговора знахарка.
- Вот и ладно. Пусть сбудется, чему суждено.
Как и требовалось, в два часа ночи Пелагея принесла из амбара крупу. Потом ловко стала растапливать печь. Вскоре горшок отправился в печь, а Пелагея - отдыхать в спальню.
Наутро женщина потянулась за кашей, и, открыв заслонку, охнула, - стоило ли гадать? Горшок был расколот надвое.
Глава 6
Вороба ходила по лесу, складывая в котомку снадобья: перья птиц, лосиный помет, мерзлую кору, сосновые шишки, тайники лис и сов, в которых всегда можно найти штук пять-шесть полевок, - все пойдет в дело. Народу к ней в стужу ходит немного: запасов корений и трав от разной хвори хватит до весны, но вот припасы для магических обрядов подходили к концу.
Она шла, то и дело застревая в сугробах. Ноги приходилось поднимать высоко. Шаг. Еще шаг. Как же она сегодня утомилась! Пот струился градом по спине: пуховый платок стал совсем сырой, хоть выжимай. Где-то поблизости вспорхнула с гнезда птица. Вороба подняла голову и тут же прищурилась, - зимнее солнце слепило глаза, сияющим ореолом высвечивая кроны деревьев, яркими брызгами отражаясь на снежном саване. И лес притих, - когда еще погода порадует хорошим днем. Перед взором Воробы вырос большой валун, - место, где земные токи выбиваются наверх и дают силу посвященным. Снега вокруг камня было мало. Вороба постояла рядом, давая себе отдых и напитываясь мощью земли. Затем стала продвигаться дальше. Руки в теплых рукавицах доставали припасенные хлеб, яблоки и рассовывали их под елями, задабривая тем самым духов предков. Заодно задобрит и Трескуна или Мороку, - кто как его в народе зовет. Дух, который сковывает реку жгучим льдом и одним своим дыханьем несет смерть всему живому...
Вороба подкинула котомку за плечами и зашагала глубже в лес, чувствуя, что идти становится все тяжелее. Усталость наваливалась свинцом, руки и ноги нещадно ломило. Вороба повернулась, глянула на зарубки и с удивлением поняла, что ушла от дома вовсе недалеко; и четверти пути нет. Обычно она доходила до края леса и возвращалась обратно бодрая, словно нет ни что. Может, к ней, как и к простым смертным, пришла старость? Нужно возвращаться, мало ли. И если боги будут милостивы к ней, то сейчас она отыщет еще один совий тайник, и тогда уж непременно вернется... Вот и он! Вороба сунула в дупло руку и бросила в котомку добычу. Затем, то и дело останавливаясь, чтобы перевести дух, зашагала к дому. Неожиданно до ее слуха звонкими детскими голосами донеслось:
"Красная девица по бору ходила, болесть говорила, травы собирала, корни вырывала, месяц скрала, солнце съела. Чур, ее колдунью, чур, ее ведунью!".
Где это? Откуда? Вороба огляделась и поняла, что вокруг ни души. Что голоса раздаются в ее голове и только. Где же? Когда же она слышала те голоса, повторяющие грозные слова заклятья вместо считалочки?
Вороба медленно зашагала дальше, а память медленно, но верно стала доставать из своих сундуков прошлое: вон она босоногой девчонкой, - лет пять, не больше, - бежит вдоль пруда. На лице детский восторг, в руках плетенье из одуванчиков. Сорвав гибкий стебелек, маленькие пальцы связали желтые ароматные головки в венок. Девочка надела венок на голову и побежала вприпрыжку домой, чтобы показаться матери. Она и не заметила, что ей наперерез спешит сельская детвора. "Стой!" - до боли громко раздалось в ее сушах. "Стой, ведьмачка! Стой!". Одна из селянок испуганно шепчет: "А вдруг она матери нажалуется? Старая колдунья нас тогда всех со свету сживет! Или превратит в жабу! Мне бабушка строго - настрого запретила в их сторону даже глядеть!". Но мальчишки уже с визгом и улюлюканьем бросились следом за "ведьмачкой", больно швыряя в нее камни и всякий мусор, - все что под руку попадется. Далеко тогда убежать не получилось, - споткнулась она, упала, заплакала навзрыд. Несмотря на ее слезы, детвора стала водить вокруг хоровод, как считалочку повторяя: "Красная девица по бору ходила...".
Видимо так на роду было ей написано. Мать родилась ведьмой. И она не могла ей не стать. Вместе с молоком матери, грозой, ветром, туманом в нее вливались тайные знания. Незнакомые раньше силы. Куда денешься? И младший Самоха не мог не стать колдуном. Она, Арсенья (когда то так ее люди звали), нянчилась с ним, баюкала в люльке, играла. И Самоха, подрастая, стал ей верным товарищем, был по сути единственным в жизни близким другом; вместе они лазали по деревьям, воровали яблоки, соленья из чужих закромов, ставили силки на зайца или птицу. В детстве же они поклялись стоять друг за друга горой, помогать друг другу, беречь, защищать от простых смертных, от их обидных речей и колючих взглядов. Так и было долгое время, пока их молодость не прошла. С годами Вороба многое переосмыслила. Многое пережила. И стала помогать всем, кто жил в ближних и дальних селах, спасать, лечить, вразумлять. Разошлись их с Самохой пути - дорожки по разные стороны...
Ее ждали. Возле порога сидела давняя знакомая Митрофана. Вороба помнила Митрофану еще с тех пор, как та была желторотой девчонкой и прибегала за снадобьями для своей матери. Теперь Митрофана больше походила на старый, засушенный гриб, который опирался на клюку и с усилием ронял слова в землю.
- Доброго дня тебе, Воробушка, - задыхаясь, проговорила Митрофана. - Боялась, не дождусь тебя. Как же? Думаю, неужели придется вертаться с пустыми руками? Такую дорогу сломала! Столько погодку добрую ждала! Ты чай по лесу чай ходила? За снадобьями?
- Доброго дня и тебе, Митрофана. Правда твоя. В лесу была.
- Ну, удача мне в руку, - рано воротилась, - бубнила Митрофана. - А то мерзнуть бы мне здесь до ночи... И не страшно тебе одной - одинёшеньке по лесу бродить? Среди тополей да берез, леших да кикимор?
- Кто живет в гармонии с природой, да на природе, тот жив долго будет! А кто отказывается от нее, тот больше болеет и век его короток.
Вороба вошла в дом, бросила котомку в угол. Стала развешивать одежду возле печи. Митрофана же присела на лавку, и ее по - старчески мутный взор следовал за Воробой как нитка за иголкой. При приближении Воробы лицо гостьи заметно скривилось.
- Ты чего это, Митрофана? - подняла Вороба на гостью удивленно брови. - Что тебе не так?
- Я что, Воробушка, тебя хотела просить то... - пробормотала Митрофана, глядя при этом в сторону. - Мне б лекарство какое от хвори в спине, а то по вечерам по полу катаюсь, как пес шелудивый. Спать невмоготу стало. Да вот еще что... Соседка моя, Клавдия, да ты ее помнишь, - так она на сносях. Просила отвару какого спросить, чтоб боль унять при родах...
Вороба подошла к заставленным мешочками и склянками полкам шкафа, затем вернулась к столу, за который сидела Митрофана. Ведьма отвернулась на мгновенье, чтобы накидать в миску трав. Митрофана тут же пересела на другой край стола, что снова не осталось для Воробы незамеченным.
- Да что ж ты, Митрофана, все чураешься меня? Что с тобой?
Старуха бросила на Воробу перепуганный взгляд, всполошилась. Затем затрещала, будто сорока:
- Ох... Ты, не обижайся на меня, Воробушка... не обижайся... ничего плохого я тебе не говорила и не скажу... только смрад в доме твоем стоит. Ох, такой смрад, что головушка от него кругом. Еле дышу и боюсь, что вот-вот меня наизнанку вывернет... побожусь... сколько у тебя была, такого никогда не было. Может, ты матушка Воробушка, какой отвар новый придумала делать? Ведь, видно, что заболела ты крепко, - лица на тебе нет...
- Нет... Ничего я не варила... Разве что вот отвар... Готово уж, - она протянула полную склянку и несколько узелков с травами. Митрофана без стеснения прикрыла лицо рукавом, сунула в мешок узелки и заковыляла к двери.
На лице Воробы застыло изумление. Она покачала головой. Принюхалась. Воздух в избе ходил легко, ровно. Одежда привычно пахла морозной свежестью и псиной. На кухне сладко бродили дрожжи. Может, Митрофана учуяла дрожжевой запах? Что ж тут такого? Нет, не может быть то дрожжевой дух. Не просто так ни руки, ни ноги ее не шевелятся и силы покидают. Тревожная мысль о Самохе застучала в висках, - ведь почуяла она неладное сразу после того, как заглянул тот на огонек...
Вороба пододвинула к себе Чернокнижие, испещренное магическими знаками и письменами; мало кто из простых смертных мог прочесть его. Темные страницы древних тайн открывались перед ее взором. Вороба не без робости открыла главу о колдовских проклятьях и стала читать. В текстах говорилось о том, что колдун с помощью черного заговора мог испросить для себя у мертвых магическую силу. Такая сила нарабатывались колдунами и ведьмами долгими годами; постепенно, на ощупь, сквозь доверие своему внутреннему чутью и подсказкам природы. Нужно было посодействовать, - и не важно, за светлую ли темную ли ты сторону стоишь, - не одной сотне людей, чтоб на ту гору взобраться. Обрести мощь чародея без особых усилий можно было лишь одним путем - отправить в Навь близкого родича, опытного колдуна или ее, могучую ведьму, которой на роду написано прожить не одну сотню лет...
"Красная девица по бору ходила, болесть говорила, травы собирала, корни вырывала, месяц скрала, солнце съела. Чур, ее колдунью, чур, ее ведунью!" - всплыло в памяти. Обряд по писанию должен был совершаться три дня подряд, а заговор, что открывает ворота в Навь, читаться на вороньей крови.
"Ах ты, песий сын! Пакость земная! Решил силы мои себе забрать, а меня саму на тот свет отправить?!" - поразилась про себя Вороба, сообразив, для чего приходил Самоха. Ведь как раз третий день пошел! Солнце уж к закату клонится! Неужто брат решил отправить ее на тот свет, да так, чтоб она вовремя не почуяла? Не поняла? Не спохватилась? Не успела ничего предпринять?
Вороба налила в лохань воды, стала бросать в воду горькие травы. Губы зашептали непонятные слова, созвучные шипению змей, а глаза вглядывались теперь в воду так, будто резали ножом. Водная гладь вскоре покрылась рябью, подернулась и на поверхности стали проплывать события прошлого... Вот Самоха приходит в дом, стучит ногами на пороге ее дома, разглагольствует о родственных связях. Ничего в его действиях не было подозрительного, похожего на магию. Лишь перед выходом он украдкой смахнул ей что - то в кувшин с молоком... Вороба принюхалась, но не смогла понять что это было. Теперь перед ее взором стояло крайне довольное выражение лица Самохи, когда тот отправился в обратный путь и звенящая, яркая до рези в его голове мысль о том, что совсем скоро он обретет могущество, ничем не пожертвовав, ничего не потеряв, если не считать, конечно, своей давней соперницы, пусть и сестры, которой и самой - то по земле ходить надоело...
Вороба, застыв, смотрела в водное зеркало и видела теперь в нем себя, - со следами гниения и разложения на всем теле. С толстой паутиной в голове. Заморочил ей голову Самоха! Чтоб время выгадать! Вот откуда ее слепота! Искала гниль вокруг, а гнила она сама! Ведьма со стоном схватилась за край стола. Нет! Пусть искала она смерти, но не такой! Как же вырваться ей из лап черного колдуна? Есть ли средство? Вороба кинулась к Чернокнижию. Только бы хватило сил... Только бы успеть...
Глава 7
Василина скрутила простыню, выжимая из нее остатки влаги, и бросила белье в корзину. Затем подобрала подол, наклонилась над прорубью и принялась полоскать наволочки, от чего по округе разнесся шум водяных брызг. Ноги заиндевели от холода, пальцы распухли и покраснели. Бросив в корзину последнюю наволочку, Василина с тяжелым вздохом поднялась на ноги и тут же принялась себя ругать. Корзина полна до краев! Она ее и с места теперь не сдвинет! И как же не догадалась взять с собой старшего Василя! Может, оставить белье здесь и сбегать, позвать сына? А вдруг кто чужой мимо проезжать будет? Ведь полная корзина! Останется она ни с чем. Женщина застыла в растерянности.
- Что, умаялась? Давай, подсоблю, - раздалось поблизости. Будто из - под земли вырос перед Василиной Прокош и тут же ухватился за ручки корзины. Корзина с видимой легкостью очутилась на его спине.
- Откуда ты здесь? - пробормотала Василина.
- Мимо проходил, - откликнулся Прокош. - Пошли! Чего встала?
Василина торопливо оправила сарафан и зашагала следом за Прокошем. Путь к ее дому пролегал через все село, и на их пару скоро стали засматриваться люди. Василине стало не по себе.
- Зря ты это! - выдохнула она. - Оставь, Прокош! Уж как - нибудь сама справлюсь. Сплетничать ведь начнут! Супружнице твоей все как пить доложат, да еще приплетут чего...
- Ну и что с того, что болтать начнут? - Прокош остановился, повернул к Василине удивленное лицо.- На чужой роток не накинешь платок. И что же мы делаем такого стыдного? Я к тебе не темной ночью как вор или полюбовник пробираюсь. Все ж таки белый день на дворе. И что ты все о других печалишься? О себе б лучше подумала!
Прокош подкинул на спине корзину и зашагал дальше. Василина еле поспевала за ним, украдкой оглядывая широкую спину, светлые завитки под шапкой, край щеки. Заметно, как дыханье, вырываясь из его рта, превращается в пар. И шаги широкие, - в сажень длиной, мужские. Бабья грудь полнилась радостью и вместе с тем беспокойством. Волнение ярко разливалось по щекам. Словно родного кого нашла, кого не видела давно, но искала долго. И вот волей случая жизнь сама их столкнула на перекрестке, - стоят они вроде рядом, а все ж по разные стороны. Дотронуться б разок хоть до тесьмы!
- Как живешь то, Прокоша? - тихонько спросила она. - Дочь у тебя вон невеста ходит...
- Живу как все, - выдохнул Прокош, спиной чувствуя ее волнение.
На пригорке показался дом. Прокош с громким выдохом поставил корзину на лавку возле крыльца. Плюхнулся рядом, чтобы передохнуть. Василина застыла, не зная что делать, как себя повести. Не поднимая на нее глаз, Прокош проговорил:
- Может, есть еще какая тяжелая работа по хозяйству? Одной небось не управится. А то сыновья у тебя еще маловаты - мальки в пруду...
Василина с радостью кивнула, вспомнив про крышу.
- Мне б, Прокош, столб поставить, а то двор крениться набок стал, боюсь крыша бы не упала, скотину или из сыновей кого не зашибла...Вот так вот ночью...
- Топор есть? - перебил он ее.
- Есть...
Они прошли во двор. Прокош хозяйским взглядом окинул хлев с поросятами, коровой, курятник, поленницу дров в углу, навес, доверху набитый сеном. И вправду крыша вот - вот рухнет. Хозяйка Василина хорошая, да только не справится бабе со всем хозяйством без мужика.
Прокош, наконец, поднял глаза на Василину, - та стояла возле поленницы и нещадно теребила косы, сама того не замечая. И, как и он, от смущенья боялась от земли глаз поднять. Внезапно Прокош рассмеялся.
- Ты б в дом шла и сготовила чего! Щей, али каши принеси! Мне тут работы до самого вечера хватит...
Василина сорвалась с места, словно девчонка семи лет. В доме стала метаться по кладовой, гадая, что принести. Кисель ягодный Прокош всегда любил, да уху щучью. Ох, жаль! Ухи у нее вот нет! Зато пироги есть утренние, с капустой... Вскоре вернулась Василина с платком в руках, - завернула в платок шерстяной еду, чтоб та не остыла.
- Благодарствую, хозяйка, - кивнул Прокош и, набросив на плечи тулуп, принялся за еду.
Василина застыла подле него, прижав руку к груди, - слишком сильно внутри все бурлило.
- Может, в дом пойдешь? Неужто во дворе ужинать станешь? С поросятами рядом? Нехорошо это...
- Все тебе нехорошо, - проговорил Прокош. - Только вот если и вправду в дом к тебе пойду, молвы и впрямь потом пустой не оберешься. Да что пустой? Я за себя не поручусь. Не каменный. Так что иди, Василина, поскорей, да не думай ни о чем. А я здесь пока побуду. Когда работу всю доделаю, ключ от ворот на крыльце оставлю. Запру сам ворота. Договорились?
Василина губу прикусила, но послушалась. В дом ушла. В одиночестве время потянулось для Прокоша медленно. Почти застыло. Нет - нет, да прислушивался он что за стеной делается. Слышно было, как ходит по комнатам Василина. Как звенит в ее руках посуда, как вода льется из кувшина и громыхает в печи заслонка. Ел Прокош пирог, запивал молоком, слушал те звуки и улыбался. Редкие мысли текли сквозь него легко, свободно, будто лист кленовый по ручью. Платок, что Василина оставила, долго мял он в руках, прежде чем за пазуху сунуть... Впрочем, не привык он без дела сидеть. Да и радостно ему было показать Василине на что он годен. Прокош схватился за топор. К вечеру все столбы в хлеву стояли ровно. И крыша выровнялась. Любо - дорого посмотреть. Довольный собой, Прокош убрал топор на место. Радостно прикусил зубами сухой стебелек клевера, которым доверху был забит навес. Вспомнилось ему, как раньше прыгали они с Василиной по таким вот стогам. Пряталась в ароматных стогах на всю ночь. Как хорошо тогда было! Вольно! Не знал тогда он, даже не догадывался, что будет это самое счастливое время в его жизни... Прокош подтянул к себе лестницу, ловко забрался на сушила. На лице вновь заиграло счастливое детство. Ничего не случится, если он передохнет здесь малость, вспомнит былое... Прокош постелил под голову платок Василины, закрыл глаза и не заметил, как уснул...
Глава 8
- Мир тебе, Самоха! - поклонилась до земли Нафанья. - Здоровья тебе крепкого и долгих лет!
- И тебе не хворать! - откликнулся колдун. - Ну, проходи... Пришла все ж таки?
Самоха усмехался, бросая исподлобья на свою гостью сметливые взгляды.
- Не зря ты мне напророчил, что приду сама к тебе, хоть и выкуп попросишь... По правде сказать, жуть как страшно идти к тебе было... Сердце отворачивалось, а ноги вот сами к тебе принесли...
- Значит, не из пугливых ты? Значит, поняла кто твой спаситель? И молодец! Ведь извелась вся так, что смотреть тошно...
Нафанья стянула с головы платок и упала подле Самохи на низкую скамейку. Недолгий рассказ ее полился глухим, помертвевшим голосом:
- Вчера вечером Прокош дома не ночевал. А где был - не знаю. Вернулся только с петухами. Ни словечка мне не сказал, сколько не выпытывала у него. А ведь на коленях пред ним стояла, молила правду сказать. Всю ночь глаз не сомкнула. Бегала и у родителей его искала, - перебудила всех только, - и у Василины, - веришь, ведь и у нее его искала. Вдова ведь она! В пустой постели который год спит! Захотела, наверное, вернуть себе Прокоша. Каково мне было? Только к ней вот постучаться не смогла. В окошке их все пыталась разглядеть. Только не видать ночью ничего было. Небо все облаками затянуло, и даже луны не видать. Тьма кромешная, хоть глаз выколи. Сколько я за ночь пережила всякого? Одни боги ведают! Все гадаю, видела ли она меня? Муж видел ли? Может, смотрели оба, да насмехались надо мной?
- А я тебе еще тогда в лесу говорил, чтоб ко мне шла за спасеньем, а не к сестре моей, Воробе. Что ж одинокая баба в делах сердечных разобрать может? Да и не было у нее никогда соперницы. Как ей тебя понять? Не знает она каким ядом внутренности наполняются, как в глазах меркнет белый свет. И смерть милее жизни становится. А сама Вороба ведь в молодости то женихов уводила, не брезговала черным колдовством. Любого кто по нраву ей, могла в полон, в мужья взять. Небось и не слышала о том?
- Как же? Слышала! Мать рассказывала.
- Ну, вот... Видишь, правда за мной... Вот и ладно. Стало быть готова и о деле поговорить? Судьбу свою в корне изменить; взять и в единый миг повернуть себе во благо. И стереть в мужней памяти былую любовь начисто...
Блуждающий взор Нафаньи скользил по комнате, ногти раздирали ладони до крови, - не замечала она ничего.
- На тебя одна надежда, Самоха. Помоги! Сделаю все, что ни попросишь. Только избавь меня от этих мук!
Самоха повеселел. Вскочил на ноги. Стал ходить по половицам взад - вперед, глядя на Нафанью со все большим весельем.
- Вот и хорошо. Вот и ладно. Обещал помочь - помогу. Не будет на твоем пути Василины больше - будь спокойна. А за слухи дурные - что вдруг на тебя подумают - не беспокойся. Никто о том не узнает. Не догадается.
- Не из пугливых я, а все же - таки не по себе мне, Самоха... Скажешь, для чего тебе дите малое?
Зыркнул на нее в тот миг колдун так, будто молотком прибил. Дрожь пробила Нафанью до костей. Притихла она, будто волка в лесу встретила. И смотрел сейчас на нее Самоха как волк.
- Не твоего куриного ума это дело! Ишь, куда полезла! Курица - курица и есть! Что тебе с того, что узнаешь ты? Да и зачем? Так и тебе и мне спокойнее... Замани завтра мальчишку в лес поиграть, обещай пряник, да сладкий сусальный леденец. А как пойдет он за тобой, выведи его на лесную опушку, да и накрой лицо тряпицей какой. Тут я и появлюсь. А как воротишься обратно, - сразу же говори всем, что цыган кочевых неподалеку видела. Что сидели они возле леса, - коням отдых давали да костры жгли. Все что - ли поняла?
Нафанья тяжело поднялась со скамьи. Ее взгляд случайно упал на исцарапанные до крови ладони.
- Все поняла я, Самоха. Приведу его на опушку, как обещала. Жди. А теперь пойду я...
- Да не забудь вещь Прокоша принести! Хочешь - волос, а лучше рубаху нательную.
- Все сделаю. Только помоги...
Возвращалась Нафанья от колдуна, не чуя земли под ногами. Расплывалась земля, расползалась, рвалась из - под ног. Хваталась Нафанья за колючие кусты, тонкие ветви, чтоб не упасть, добраться до дома. Слезы душили, но не было им ходу. Разве помогут ей жалкие слезы? Казалось, ничего уже не облегчит душу. Не залечит ноющие раны. Ничего больше не радовало, не грело. Первая зеленая травка вызывала тягость, и резвые трели весенних птиц не радовали, - мучили. До того ли ей? Будто ослепла она. Истлела. Не видела ничего перед собой. Все чувства притупились, умерли, - она сама умерла, очерствела, и нет у нее иного выхода. Потому что нет сил дальше терпеть. Едучая желчь льется по внутренностям, попадает в голову и там кипит, пузырится, будто смола в котле. Кто б убил ее сейчас, - она бы благодарить стала. А самой на себя руки наложить - боязно. Все ж таки надежда еще есть. Жива еще надежда...
Нафанья будто пьяная шла по дороге домой. Как же быть дальше? Отпустить Прокоша невмоготу. Всю жизнь она на него положила. Неужто все достанется Василине, да после стольких то лет? Все было зря, впустую? Сколько слез она пролила, сколько горя узнала, сколько сил положила, молодость свою отдала. Жизнь ее - пустота. Реки разбитых надежд, закрома потерь. Все, то искала она - любви. Любви Прокоша. Разве многого она просит для себя? Заплатила она больше и еще заплатит. Что же еще остается? Не коротать же век в пустой избе, зная, что Прокош рядом, но не с ней. Что целовать, да жарко обнимать он будет не ее, не ей слова ласковые говорить. Да и видела ли она когда она от Прокоша ласку? Как такое стерпеть? Мало что - ли она делала для него? Верной женой была, дите родила, не перечила. Судьба ей смотреть весь век, как сохнет муж по зазнобе? Сохнет по другой и днем и ночью? Имя ее сквозь сон говорит? Не бывать тому больше! Вороба не помогла, - значит, пусть все будет так, как хочет Самоха! А дальше... Дальше будь что будет. Терять нечего.
Иваня проснулся спозаранку. Отец Святослав, пока жив был, звал его Иваном, а мать Василина все Иваней звала. Мягче звучало "Иваня" и подходило мальцу как нельзя лучше: и доброта в его голубых глазах и благость на лице, и улыбка, что зорька. А ласковый, будто солнышко майское. Одним словом - "Иваня". Василина нарадоваться не могла на своего младшего сына; и пол то по дому подметет, и по воду сбегает, и за коровой сходит. И ни слова не скажет, только кивнет вихрами на светлой макушке и уж готово все. Утешенье ей, вдове. Василина после обеда погулять с соседскими ребятами его пускала, да велела приглядывать за ним старшему Василю, - Иване и семи годков еще нет. Вдруг, отобьется один, где заблудится? Иваня почти всегда вставал рано, - как только услышит, как за стенкой зашевелились куры, раздалось первое грудное мычание коровы или блеянье козы. Быстрее ветра он соскакивал с печи и бежал босиком на улицу. Все было любопытно ему: и в росе трава и разноцветные жучки на листьях малины, лохматый пес Красавец с репьями в спутанной шерсти, птичьи гнезда в ветвях над головой и запах из бочки, в какую лил, не переставая всю ночь дождь.
Выглянув на улицу, Иваня постоял возле бочки, водя по ее краю пальцем и гадая, что же скрывается под толщей воды. Долго бы он еще простоял, да только ноги озябли. Иваня переступил с пятки на носок, чтобы согреться, но земля была уж очень холодная. Придется ему вернуться и обуть сапоги... Тут Иваня заметил пару куриц, чьи глупые головы выглядывали из дырки наружу. Куры пристально вглядывались в Иваню то правым, то левым глазом и смешно трясли гребешками.
- Кышть! - налетел было на них мальчуган, но тут сзади его окликнули. Он обернулся и увидел перед собой селянку, кутающуюся в платок, - мать Василина с ней общалась мало, но на общинных гуляньях здоровалась и даже иногда спрашивала о делах.
- Доброго утречка вам, тетя Нафанья! - звонко откликнулся он, вспомнив, как тетеньку зовут.
- Не шуми! Матушка велела тебя с утра в гости сводить, кое - что интересное показать, - хриплым тоном проговорила Нафанья и с опаской поглядела по сторонам. - Пойдем, голубь. Да поскорей. Дел полно. А у меня для тебя и подарок припасен...
Иваня послушно вложил свою ладошку в ладонь Нафаньи. Мысль о сапогах вылетела из головы, и мальчик босиком поспешил за Нафаньей, делая на каждый ее шаг три своих.
Перед глазами замелькал высокий бурьян. Они прошли задами в сторону окраины, свернули на дорогу, ведущую в лес: до него было рукой подать. Нафанья тяжело дышала и часто оборачивалась. Село просыпалось: в домах то тут, то там показался печной дым. Послышался стук топора. Но вскоре звонкий стук заметно стих - они были в лесу.
- А далеко еще? - удивился такому странному месту для подарка Иваня.
- На, - сунула она ему в руку леденец. - Не далеко. Поспешим!
Почти бегом они пересекли лес, прошли сквозь рощицу тонких берез и вскоре очутились на опушке.
- Вот и пришли! - выдохнула Нафанья, стараясь не встречаться с Иваней взглядом. - Вот и все!
Нафанья рывком накрыла голову Ивани мужниной рубахой, и в то же мгновение рядом послышался грохот и шум, будто от запряженной телеги, громкий хохот, в жилах от которого стыла кровь. Нафанья ждала, зажмурившись, чувствуя, как в руках трепыхается Иваня. Неожиданно тот резко дернулся из рук или его дернули, - Нафанья не успела сообразить, - и вот уж нет его. Нафанья открыла глаза. Никого вокруг. Лишь деревья шелестят листвой, качаются, будто шепчутся старухи, осуждая ее и в глаза и за спиной. "Чур вам всем!" - зло ругнулась Нафанья и поспешила обратно.
От пережитого кружилась голова. Любава еще спала. Прокош тоже крепко спал. Нафанья жадно напилась колодезной воды, затем на цыпочках проскользнула в свои покои, где упала на кровать и вскоре забылась тревожным сном.
Глава 9
По округе грозой прошел слух, что пропал Иваня. Василина в слезах бегала, искала, звала. Все село переполошились, кинулось на выручку. Люди побросали работу, все домашние дела. Но Иваню не нашли ни в колодце, ни в овраге, ни на озере, ни в лесу. Мальчик пропал, будто сквозь землю провалился.
- Может, волк загрыз? - предположил кто-то.
- Кровь бы была. Одежка какая осталась, - мотнула Василина головой, глядя на всех из под набухших от слез веками. - Да и не слышал никто криков. Неужто бы он не позвал меня на помощь? Или Василя?
- Следов волка нигде нет, - подтвердил Говен, бывалый охотник.
- Может, цыгане украли? - проговорила Нафанья, глаза которой были напротив сухи, колючи и, казалось, могли проткнуть кого угодно насквозь. - Сама видела, что вчера вечером табор остановился на опушке...
Община поспешила к тому месту, что Нафанья указала. А там и вправду повсюду следы пребывания людей и их лошадей: примятая трава, конский навоз, прогоревшие костры.
Василина вдруг заметила детскую рубашонку на кусте шиповника и упала на землю в беспамятстве. Несколько женщин бросились ее поднимать, да отряхивать. Повели домой. Остальные переглянулись и один за другим потянулись по своим делам. Весна пришла: забот - невпроворот. Дети без присмотра. И скотину кормить, да доить надо. Кто ж за них постарается?
Быстрой рекой ходили по селенью разговоры: о том, как видели цыган, сколько лет исполнилось Иване, и как рано погиб его отец, какая горькая бабья доля досталась Василине. Но жизнь, будто та же речка быстрая, вновь заторопилась, побежала дальше...
Нафанья тем временем не могла найти себе места. И помыслить она не могла, что жизнь ее может стать еще хуже. Тяжко ныло в груди, стонало. Душа трепетала от ужаса. Что же натворила она? Что наделала? За что невинную душу загубила? Все думалось ей, гадалось: где сейчас Иваня? Жив ли? Вдруг, жив? Ее счастье. А если нет?! Для чего ребенок понадобился старому колдуну? Для каких утех?
Решилась, наконец, Нафанья пойти ночью к дому Самохи, и проверить, - не там ли Иваня. Вышла она из дома засветло, взяв с собой воды и ломоть хлеба. Долго шла она, - все полями, да лесом, чтоб не видел никто. Луна уж повисла над головой. Вот, наконец, и окраина! Мелкими перебежками подобралась она к дому, что стоял особняком. Окна в доме колдуна были занавешены. Свет в окнах не горел, - не заметила она пламени лучины или свечи. Нафанья приложила ухо к двери. Вдруг внутри дома послышался шум, скрежет. Поступь тяжелая возле дверей. Нафанья тут же спряталась за угол, дрожа от страха. Видела она как на улицу вышел Самоха, запер дверь на ключ, да на засов. Видимо, собрался куда-то глухой ночью. Мысль промелькнула у Нафаньи остаться и попробовать влезть в окно, чтоб осмотреть весь дом. Если жив Иваня, то внутри он, в одной из комнат заперт. Но тут Нафанья села и еле успела рот рукой зажать, чтоб не издать ни звука. Жуткая картина открылась ее взору: колдун, сбежав с крыльца, тут же на четвереньки опустился и словно зверь побежал по дороге, опираясь на руки, будто на ноги. Нафанья тряслась от ужаса, но бабье любопытство порой сильней ужаса бывает. Выждав время, она направилась следом за колдуном. То ветка рядом с ней заколышется, то сучок под ногой треснет, - ничего, казалось, не слышал колдун позади себя и не видел. Нафанья же все за бугры, да за деревья пряталась, думая с удивлением, зачем Самоха ночью бежит в их село. Но тот обогнул село и побежал дальше. Все же Нафанья поняла, куда колдун так спешит. Вот уж насыпи впереди виднеются, да надгробия. Здесь все ее предки похоронены. Спряталась она за широким тополем и стала наблюдать, - что же колдун дальше делать будет.
Добравшись до места, поднялся Самоха в полный рост. Огляделся. Вокруг ни души. Чуть помедлив, стал он по кладбищу ходить, словно искать что-то. Возле одной из вырытых могил остановился. Прыгнул колдун в могилу, но вскоре его фигура вновь показалась на поверхности, только уже с мешком в руках. Присмотрелась Нафанья: мешок то шевелится! Самоха торопливо развязал тесьму, - вот уж видна детская голова. Ребенок в мешке. Мальчик. Бледный, что смерть. С жадностью приложился Самоха к щеке мальчика, стал кряхтеть, да урчать. Оборвалось все внутри Нафаньи - упырь перед ней. Разве что слышала она о таких вещах, - люди как сказку рассказывали. Но разве думала она когда, что самой увидеть отвратную картину доведется? Резкий крик пронесся над кладбищем, - очнулся на мгновенье от колдовского тумана мальчик, и от того вскрикнул от ужаса. Узнала по голосу Нафанья, что то Иваня был. Вот для чего Иваня понадобился! Она сама его в лапы упырю сунула! А Самоха вновь к юной щечке приложился и заурчал будто кот. Чудится Нафанье или седой волос Самохи чернеть стал? Жизнью наливаться. На лице морщины разгладились. В изумлении смотрела она, как колдун молодел на глазах, не будучи в силах с места сдвинуться. А Иваня белее белого стал, ручки его будто плети повисли, головка на шейку упала. Сунул обратно в мешок Самоха тело Ивани, узел завязал и взвалил мешок на плечи. Под конец покрутил он головой по сторонам, - как тлеющие угли в темноте глаза его сверкнули. И вот уже темная фигура скрылась за холмом...
Как только колдун исчез из виду, Нафанья побежала что есть мочи, но не следом за колдуном, а в другую сторону. Путь к Воробе не близкий. "Если кто и сможет теперь что-то исправить, - подсказывало сердце, - то только она... Только Вороба..."
Лес потихоньку заполнялся криком дневных птиц. В воздухе, как оголтелый, носился весенний дух. Туман рассеивался, оседая на одежде влагой, пробирая до костей. Нафанья не чувствовала ни холода, ни влаги. Ноги несли ее без устали. Ей нужно успеть к Воробе. Не бросит же старая знакомая все село в беде. А что с ней будет - не важно. На себя она махнула рукой...
Из последних сил Нафанья раздвинула мокрые лапы елей. На крыльцо еле забралась. Без стука она вошла в дом, - хозяйка наверняка уже ждет ее. Но отчего вокруг мертвая тишина? Слышно лишь, как под ступнями скрипят половицы. Запах корений и сушеных трав висит в воздухе. Но где же хозяйка? Нафанья растерянно огляделась. Позвала было Воробу, но та не откликнулась. Что ж, если дом открыт, значит Вороба где-то неподалеку. Нужно подождать. Нафанья подошла к столу, чтобы присесть, но тут же отшатнулась. Вороба лежала на скамье, вытянувшись во весь рост. Лицо ее было застывшее, словно маска. Руки сложены. Грудь не вздымалась от живого дыханья.
"Умерла! Умерла!" Приоткрыв от ужаса и удивления рот, Нафанья выскочила из дома ворожеи. Единственная мысль крутилась в голове, - ей теперь помогут разве что боги...
Птицы: вороны, галки, синицы слетались к ведьминой избе, садились на конек крыши, звери то и дело замирали, прислушиваясь, прядая ушами, настороженно вглядываясь в пустоту, затем подходили к дому бывшей лесной владычицы. Любопытство вперемешку с испугом застыло в их глазах и тянуло сюда магнитом. А кто теперь их будет охранять? Всем всегда заведовала Вороба... Шорох в кронах, резкий стук и зверь вздрогнул, словно от удара, ломая чащу, побежал прочь...
К дому Воробы подлетел большой черный ворон. Он совершил несколько плавных кругов вокруг человеческого жилища и влетел в распахнутое окно. Острый взор ворона изучал убранство комнаты. Казалось, черный глаз отмечал каждый штрих, каждую мелочь. Мелкие шажки по краю лавки... Ворон вздрогнул: на него веяла своим дыханьем сама смерть. Ворон издал резкое "Кро-о" и беспокойно захлопал крыльями. Черная фигура на несколько мгновений зависла над телом покойной. Затем ворон сделал большой круг по комнате, оглядывая все еще раз, и стремительно вылетел в окно.
Глава 10
Пелагея прихватила подол сарафана, поднимаясь вверх по широким ступеням. В доме Василины было темно, хоть глаз выколи. И очень душно. Одной рукой Пелагея нащупала крючок с одеждой и неторопливо разделась. Затем прошла вглубь. Вот и лучина! Когда в руке разгорелся свет, Пелагея негромко позвала:
- Василина, ты здесь?
Из соседней комнаты послышался тяжелый вздох, больше похожий на стон. Пелагея поспешила туда. Картина, открывшаяся ее взору, была удручающей: Василина лежала на постели на горе сбитых в кучу подушек и походила больше на обитательницу загробного мира. Заметно было, что она сильно похудела. Пелагея с тревогой на лице приблизилась, а Василина еле слышно пробормотала:
- Слава богам! Ты пришла! А то никто ведь больше не отозвался. Ты, да Матрона. Болтают уж по всей округе, будто проклятая я. Может, так оно и есть: не просто так столько несчастий на меня обрушилось. Столько несчастий, что жить не хочется...
- Брось глупости болтать! Я тоже мужа потеряла, - возразила Пелагея. - Что с того?
- Значит, ты сильная. А я вот слабая. Как Иваню возле ручья нашли, так совсем слабая стала. Даже на похороны встать не смогла...
Пелагея присела рядом с Василиной и стала гладить ее по руке.
- Это хорошо, что тело сына нашлось. В безвестности хуже гораздо, поверь мне. Но плохо то, что никто не знает отчего он погиб, - вот что плохо. Видела я его тоже у ручья, - ни ран каких, ни пятен на нем нет. Ни утоп, ни задушен. И откуда он там появился? Тыщу раз ведь всю округу облазали, пока искали...
- Оно, конечно, может и верные слова твои ... Но разве мне или сыночку уже что-то поможет? - вздохнула Василина. - Скажи мне лучше Василь где?
- Не волнуйся! К себе пока Василя я забрала. А завтра матушка твоя явится. Дела кой - какие доделает и Василя заберет, пока ты на поправку не пойдешь. По хворая ты, мы с Матроной за тобой, да твоим хозяйством присмотрим...
- Спасибо вам... Правильно, нечего Василю глядеть на меня такую... Скажи, Пелагея, совсем я плоха?
Поймав настойчивый взгляд Василины, Пелагея коротко кивнула и стала перестилать постель. Затем ловким движеньем стянула с больной ночную рубаху, перевернула словно перышко, на другой бок.
- Холодная ты какая... Одно слово - лед!
- Трав мне Матрона пахучих оставила. Велела заваривать и пить... И еще кровь... Говорит, крови во мне совсем мало стало. Кровь то пить ох как трудно. Не идет никак в утробу. Я ее глотаю, а она обратно... И теплую еще пить надобно, пока не окислилась... Тяжко!
- Да, слышала, - кивнула Пелагея. - Травы я тебе скоро еще заварю. Вот только приберусь тут, полы помою. Запах здесь дурной стоит. Нехорошо это. Потом пойду на двор, курицу заколю, - благо, кур у тебя не счесть... Знаешь, а твоя красота еще не ушла, Василина. Несмотря на годы. Хворь пройдет, и опять в теле будешь. Может, еще разок замуж выйти сумеешь...
Василина хмыкнула не без горечи и тут же зашептала, при этом свет лучины отражал лихорадочный блеск ее глаз:
- Послушай лучше, что я тебе расскажу... Мне кроме тебя и рассказать то некому... Слышала небось как вчера ветер всю ночь за окошком выл, да скрипел? Ставни аж вздрагивали. Жуть! Всю ночь не спала, - страшное мерещилось. Чудилось всякое. Ты, Пелагея, не пугайся! В уме я! Знаешь, мне ведь каждую ночь теперь страшное чудится! То будто сидит рядом кто или ходит по мне. Все тело трогает. А вчера ночь проснулась от того, что кто-то смотрит мне прямо в лицо и дышит. Чудилось, что кошка. Я ее скидывать было стала, хвать - а нет никого...
- Может и впрямь кошка была, - проговорила Пелагея, заметив на шее Василины царапины.
- Пустое! Как же она забралась сюда? Двери заперты были. Ни щелей, ни лазов у меня нет, потому как кошек я на дух не переношу... Ты никому не говори только, что я тебе сейчас сказала... И про хворь мою тоже... И так на сто лет вперед хватит обо мне сплетен! Хотя что уж мне... Не важно все...
- Не болтливая! - сухо откликнулась Пелагея и, взяв в руки ведро, направилась в сени.
- Потому и позвала, - Василина еле - еле приподнялась на подушках и проговорила последнюю фразу так, чтоб Пелагея ее услышала. - Два года ведь прошло, как дочь пропала. Бедная ты, бедная... И поговорить о своей беде не с кем... Это правда, что дочь твоя ворона полюбила? За ним в мир птиц ушла? Впрочем, не хочешь - не отвечай...
Пелагея вернулась с водой, поджав губы. Не готова она обсуждать свою дочь с кем бы то ни было... Но неожиданно ей захотелось рассказать Василине обо всем, излить душу. Василина тоже сколько всего в себе носила, с той поры, как Прокош исчез.