Пятнадцатый поезд прибывал на Киевский вокзал столицы в десять утра. Я еще раз пересчитал свои пузатые авоськи, оглядел чемоданы, перевязанные ремнями и веревками, и убедившись, что все на месте, прилип к окну, дабы увидеть на перроне тестя и супругу, которые должны были меня встречать. Поезд начал сбивать скорость задолго до остановки, мое сердце уже стало колотиться, я даже силился не моргать, дабы не пропустить тестя и супругу, стоявших на перроне. Встречающие замелькали перед окнами, а своих я просто не заметил. Несколько расстроенный, последним вышел из вагона, сгрузив свой солидный багаж на перрон.
Вскоре показался тесть Алексей Григорьевич с сигаретой-самокруткой во рту. Он хитро улыбался, протягивая руку и пренебрежительно поглядывая на мой солидный багаж.
− А где Женя?
− В роддоме, где же ей быть. Хитрец ты, как я вижу: побыл у нас недельку в прошлом годе, обрюхатил ее за это время, затем женился ради московской прописки, а теперь и сам приковылял. Две комнатушки, слишком тесно на четверых, а с рождением ребенка, пятеро получится. Общага выходит. Но ничего: в тесноте, да не в обиде, как говорил Ильич.
Я проглотил горькую пилюлю и от мелькнувший обиды ухватился за самый тяжелый чемодан, набитый салом, домашней колбасой и самогоном. Тесть взял другой чемодан и тут же опустил его на пол.
- У тебя там что - кирпичи в этих чумайданах? Небось там барахло, а в карманах пусто. Привез бы лучше денег, а то, небось, тащишь всякую муть. В Москве ведь все есть, были бы деньги, тут купить можно все, кроме дедушки и бабушки. Мы твой сушеный овощной груз не потащим на метро. От твоих чумайданов и мешков несет черти чем. Нас не пропустят. Надо брать такси. Сколько у тебя тышш с собой?
- У меня пять рублей, или, кажись, семь, но никак не больше, - произнес я гордо, как настоящий советский голяк, у которого в голове идей полно, а кошелек всегда пуст, и схватил тот чемодан, который тесть только что опустил на пол.
- Да ты что?! шутишь, что ли? На такси не хватит. У меня денег нет, - произнес он сквозь сморщенные губы от злости и про себя добавил: ну и зятек - голяк чертов.
- Пятерку найдете, - сказал я, как ни в чем не бывало, все так же улыбаясь. - Вы пятерку, я пятерку и этого должно хватить.
Тесть тяжело вздохнул, почесал за ухом, потом уставился на меня, как на щенка, и хитро прищурив левый глаз, сказал:
- Знаешь, не ври мне, прохвост. Такого быть не может. Ишь, хитрец, сразу пытаешься сесть мне на шею. Ну да черт с тобой. Сколько лет ты учился в юнирситете?
- Пять.
- И сколько же тебе платили в месяц, как школьному учителю? Ты ведь проработал почти год в школе?
- Вообще-то ставка шестьдесят рублей в месяц, а после всех вычетов, налогов оставалось, когда сорок шесть, когда сорок три рубля с копейками, - выдал я чистосердечное признание, от которого тесть только икнул. А то, что платил еще и алименты, сообразил промолчать. Это было не меньшей тайной, чем если бы я отбухал годика два за драку в общественном месте; только Жене был известен тот тягучий длиною в десять лет за мной шлейф. Она, скрипя сердце, простила мне мой петушиный подвиг, надо же было ей в тридцать лет выйти замуж, даже за такого искривленного и бесперспективного голяка, каким был я. Правда, ей в этом возрасте выбирать особо не приходилось.
- О Боже! Ну и дура же моя единственная дочурка. Засиделась в девках, малость, все выбирала, как баба платье в магазине; но все равно можно было еще годик-два подождать. Да ей всего-то тридцать годков. Что это? рази это возраст? Поспешила, не подкреплялась.
Работник Центрального телевидения СССР Нинель Шахова сделала ряд репортажей об училище и это было хорошим ответом на многие вопросы ко мне моих начальников. Она была уже в возрасте и я ей годился в сыновья, в племянники. Когда ей надоело со мной возиться, она прислала 'молодуху', худую, даму высокого роста, по всей видимости, разведенную лет этак за тридцать Киру Григорьеву. Кира была не писаной красавицей, но весьма симпатичной молодой женщиной, которая очень хотела со мной подружиться. У нее был ребенок, хорошая квартира и муж. Но муж все время находился в командировке. Я не годился в любовники для замужних женщин, и это помешало нам сблизиться. Какое-то время спустя Кира позвонила мне из дому, она жила в Кунцево, и попросила посмотреть у нее в квартире елочку в ванной.
− Если хотите, сначала приезжайте на центральное телевидение, я покажу вам помещение, откуда диктор передает популярную программу 'Время' в 21-00. А там договоримся о вашем визите ко мне. Посмотрите елочку в ванной.
Я не устоял и поехал. В помещение, где находился пульт, у которого обычно стоял диктор, нас не пустили: у входа стоял работник в форме КГБ и хоть знал Киру в лицо, она туда даже не порывалась, а только стала показывать и рассказывать, что это за комната. Она была так скромна, а я так молчалив, что мы не смогли перейти на лирические темы даже тогда, когда я сидел в ее кабинете и угощался чаем.
- У меня совсем не работает сантехника: ванная протекает, батареи плохо греют. Можете мне помочь?
- Я пришлю сантехника, - сказал я.
- Может, сначала сами заглянете...после работы. Я буду вас ждать. Вот мой адрес, номер телефона, - сказала она, протягивая мне визитку.
− Кира, вы так хороши, что...я не знаю, как я буду себя вести в вашей квартире и могу натворить такого, что...
− Ну и что? вы можете сделать только то, что может сделать мужчина с одинокой женщиной. Приезжайте, разберемся. Я ко всяким вопросам в том числе и нестандартным отношусь философски. Я надеюсь, вы меня поняли.
Я узнал, что у Киры есть дети, и не одно, а двое. А муж в Германии, не то сбежал, не то, там служит, а Кира брошена на произвол судьбы. Я это узнал от Нинель Шаховой, а вот то, что Кира так скучает без мужа, без мужчины, я просто не догадывался и потому воздержался от визита и послал мастера Колодина. Сознание того, что она уже была замужем и что у нее растет дочка и сын, удержало меня от очередного опрометчивого шага и нежелательного бесперспективного романа. И, видимо еще то, что Кира казалась мне слишком ранимой. Оставить такую женщину после соблазна просто невозможно, не каждый решится.
Чаепитие продолжалось недолго: я торопился на работу; директора общеобразовательных школ района в четыре часа пополудни уже ждали меня в актовом зале.
Я вернулся в родное ПТУ, едва перекусив в столовой, поспешно поднялся на третий этаж в актовый зал, рассчитанный на шестьсот мест. Директора уже сидели. Я рассказывал им об училище, о методах работы с коллективом. Все были удивлены, что учащиеся носят школьную форму, сменную обувь, что в коридорах и кабинетах идеальная чистота и обилие технических средств обучения, а также наглядных пособий, сделанных руками учащихся. Не меньшее удивление вызвало у них то, что в учебном заведении так много мужчин.
- Как же они у вас работают, ведь учитель, между нами, не мужская профессия. У нас на десять школ один мужчина и то физрук или истопник, а так, как правило, одни женщины, - не отставала от меня одна упитанная дама - директор московской средней школы с углубленным изучением английского языка. - Да я бы с таким составом развалила школу. У нас одна беда - группировки. Сколько у вас группировок в коллективе?
- Ни одной, - сказал я.
- Я в это не могу поверить. Ну, не кривите душой, хитрец.
- Татьяна Ивановна, - обратился я к преподавателю Томилец, - в какой группировке вы состоите? А то директор передовой школы не верит, что у нас нет группировок.
- Да что вы, Александр Павлович, у нас никаких группировок нет. Мы все живем дружно, как одна семья. Говорят, до вашего прихода группировки были, кажется, их было семь. А теперь ни одной.
- Почему ваши преподаватели учеников на 'вы' называют?
- Для лучшего взаимопонимания.
- У вас какие-то люди не такие как у нас, видать, жизнь без склок это ваше самое большое достижение. А нас склоки замучили, житья от них нет.
В плане склок, наличие мужчин, вернее, их отсутствие в школьном коллективе - печальная картина всех московских средних школ. От уборщицы до директора, обучением, воспитанием, привитием хороших манер, подготовкой к самостоятельной жизни завтрашних полноценных граждан, занимались одни женщины. Это была одна неполная семья, типа, мама есть, а отца нет. Тупоголовые московские отцы города по скромности своего интеллекта, не обращали и не могли обратить на это внимание.
22
В шестой группе будущих маляров-штукатуров, где я преподавал эстетику, одна девушка, довольно симпатичная, стройная, высокая, так похожа на взрослую, друг подошла к столу и оставила мне записку. Она тут же села на место и начала ерзать. важных для нас всех, для наших воспитанников и для будущего нашего учебного заведения на долгие годы. Как вы знаете, с первого сентября мы даем наряду с профессией и среднее образование. Тут я берусь оказать непосредственную помощь, поскольку меня есть определенный опыт работы в московских средних школах. Я обязуюсь курировать этот участок и надеюсь на подспорье Анастасии Ивановны, вчерашнего сотрудника а буду молод, и ты разницу в возрасте не почувствуешь. Ну, раскрой свои губки, или ты никогда в жизни не целовалась?
- Это приказ? Это требование директора? - спросила она, приходя в себя от состояния шока, в котором она, видимо находилась.
- Нет, Лида, нет. Как директор, я могу тебе приказать, что-то по службе, а что касается наших личных отношений - ты свободна как птица. Делай, как тебе велит сердце.
- У меня уже есть мальчик ...моего возраста, - сказала она, и это прозвучало как приговор суда.
- Так все дело в возрасте?
- Я не знаю... не думала об этом.
- Ты любишь его?
- Не знаю, может быть...
- Я не посягаю на твою свободу. Ты можешь поступать, как велит тебе твое сердце.
- Сердце иногда заводит в такие дебри, из которых трудно выбраться, - сказала Лида, как бы жалея меня.
- Ты имеешь в виду меня?
- И себя тоже. Это ко всем относится. Можно, я пойду?
- Лида, ты могла бы и не говорить мне о своем мальчике...