* * *

  

   Бурлит в кастрюльке варево на ужин.

   Господь включает звездный лампион.

   И я свечу затеплил, чем я хуже,

   и в этом мы сравнялись, я и Он.

  

   Так со своим единственным Соседом

   мы вместе тщимся темень побороть.

   Он правит миром, я – велосипедом.

   Он – вечный дух, я – суетная плоть.

  

   Сей мир замыслен, в общем-то, неплохо,

   да только он... Иного, впрочем, нет...

   Мой огород зарос чертополохом,

   Твой вертоград... Сам ведаешь, Сосед...

  

   И как не посмотри, с какого боку,

   мы оба – суть явленья одного.

   Я, грешный, жив, доколе верю Богу,

   Он, сущий, есть, сколь верую в Него.

  

   * * *

  

   Мне бросить бы все нажитое даром,

   такая жизнь почти не дорога,

   и вместе с неприкаянным Макаром

   гонять телят аж к черту на рога.

  

   Топтать никем не мерянные версты

   и знать что никого не обману,

   спать, насмотревшись досыта на звезды

   и вдоволь наглядевшись на луну.

  

   Там в небесах туманится дорога,

   и чёток путь полуночных планет,

   и я готов поверить даже в Бога,

   хоть знаю сам, что даже Бога нет...

  

   Молитва

  

   Догорающей ночи

   остывают угли.

   Я молю Тебя, Отче,

   пронеси, отдали

  

   петушиной побудки

   хриплый утренний крик.

   Ты же добрый и чуткий

   всемогущий старик.

  

   Ты ведь можешь, Создатель,

   упасти от креста.

   Но подходит предатель

   и целует в уста.

  

   И до блеска надраен

   наконечник копья.

   Доживем, доиграем,

   ибо воля Твоя.

  

   Кольцо Соломона

   (Пятидесятилетие)

  

   Жизнь горит, как сухие поленья.

   Уж не каждый рюкзак по плечу.

   Раньше я отмечал дни рожденья,

   а теперь отмечать не хочу,

  

   за вторую шагнув половину,

   приближаясь к итога черте.

   И друзья не былые, не те,

   за столами пируют полтину.

  

   И морщины легли на лицо

   отпечатком былых мерехлюндий.

   – Все проходит, – сказало Кольцо, –

   для чего тебе gloria mundi...

  

   * * *

  

   Я слишком долго жил в эСэСэСэРе

   и не умею верить во Христа.

   В душе, (а есть она ли?..) – пустота,

   но хочется во что-нибудь поверить.

  

   В кого-нибудь, хоть в самого себя,

   стать самому себе домашним богом,

   на свой алтарь в своем углу убогом

   молиться, самого себя любя.

  

   На всякий случай нового потопа

   построить свой ковчег, хоть небольшой.

   И властвовать над собственной душой.

   Коль есть она, она важней, чем жопа!

  

   * * *

  

   Все взверили в Христа и неофиты

   кладут поклоны, сдвинувши щепоть.

   От истовых молитвий лбы разбиты,

   однако не торопится Господь

  

   нас осенить сияньем благодати

   и облегчить от горестей и мук.

   Все невпопад, все криво, все некстати,

   лишь отовсюду слышно: Стук! стук!! стук!!!

  

   И тонет чистый глас в фальшивом хоре,

   где все орут без смысла и без нот.

   Коль Бога нет в Душе, то нет Его и взгоре.

   И в новый Храм Господь не снизойдет...

  

  взгоре – здесь: свыше      

  

   Возвращение Одиссея

  

   Сколько врагов я по свету рассеял,

   двадесят лет я кружил по Европе.

   Только я б не был царем Одиссеем,

   коль не вернулся к своей Пенелопе.

  

   Кончена битва, пир вольного духа.

   День долгожданный наступит сегодня.

   Пала на берег тяжелая сходня.

   Вот и Итака!

   А кто ты, старуха?...

  

   * * *

* * *

Унылый дождь привычно кружит
по копошащейся Москве,
и, отразившись в мелкой луже,
эМпревратилась вдубль-Вэ.

Какая чертова погода...
У входа в гулкое метро
дрожит кровавое тавро
под каблуками пешехода...

Мой Высоцкий

...Гордясь хоккеем и балетом,
народ шагал нога к ноге.
А стал мне университетом
магнитофон восьми кг.

Струясь с бобины на бобину
шуршала плёнка типа шесть
и в нашу тихую долину
несла неслыханную весть,

неукротимый, незаконный,
нечеловеческий надрыв.
И шли штрафные батальоны
на смерть в отчаянный прорыв.

Хрипел горящий истребитель:
Мир будет дому твоему!
И был я с ними, победитель,
душой причастный ко всему.

И вместе со стрелком опальным
портвейн лакали из бадьи,
и сердце ёкало в груди,
когда рвалось к вершинам скальным.

  

  

   Воспоминание о Таганке

  

   Пыль бархатных кулис,

   тень старого портала,

   где мы кричали: "Бис!"

   ладоней не щадя.

   И мудрый датский принц

   нам кланялся устало,

   слепящей рампы блиц

   рукою отводя...

  

   * * *

  

   Мир, отраженный зеркалом, двоится.

   Под скрип почти невидимых пружин

   в программке перечисленные лица

   играют роли женщин и мужчин.

  

   Я – зритель заблудившийся, который

   незваный гость на собственном пиру.

   Мне наплевать, я не гожусь в актеры

   и не прошу принять меня в игру.

  

   Устав плутать в надуманных интригах,

   щекой примял несвежий воротник.

   Я все читал в каких-то старых книгах,

   верней, в одной из самых старых книг.

  

   Вот на исходе действия пружины,

   пустеет зал – все меньше дураков,

   помреж сигналит: Бога из машины

   пора спускать из-под колосников.

  

   Но, привалясь к редуктору лебедки,

   спит монтировщик в майке и трусах.

   Он принял триста грамм палёной водки,

   и Бог завис, качаясь на тросах.

  

  Зеркало сцены – часть сцены, видимая из зала, с боков ограниченная порталами, сверху падугой и снизу рампой.

  Помреж – помошник режиссера (чаще женщины), в обязанности которого входитъ во время спектакля следить за выходами актеров и подавать команды техническому персоналу, обслуживающему спектакль, на перемены сценического оформления по ходу действия

  Колосники – решетчатый "потолок" над сценой, где установлены блоки, через которые проходят троса многочисленных сценических подъемов (штанкетов)

  Монтировщик – рабочий сцены. Опытный монтировщик имеет должность машинист сцены (от латинского выражения deus ex machina "Бог из машины")