Аннотация: Отрывок из романа "Рай-отдел". Скорее, не о войне, а о памяти.
Старый парк
Время за дверью было вечернее. С датой, понятно, полная неизвестность, зато со временем года кристальная ясность - воздух густо и неистово благоухал цветущей сиренью.
- Опять май, стало быть, - свернувший было цигарку начоперот, стряхнул махорку обратно в кисет.
- Нет, ты бы закурил, - запротестовал Игорь. - А то такая сладость, что хоть не дыши.
- Не поможет, - угрюмо заверил Вано. - Сплошное цветение и никакого проблеска разума. Нехорошая ночь случится.
Игорь и сам понимал, что ночь грядет нехорошая. Отчаянная сирень таила в себе смутную угрозу. Хотелось всхлипнуть, размазать сопли по морде, сесть прямо на пороге и поскорее влить в себя стакан. Полный, до самой каемочки, граненый стакан. Не залпом, а медлительно и безнадежно. Цедить, ненавидя себя, вспоминая все сбывшееся и несбывшееся, смаргивая слезы. Допить, горько выдохнуть в плотный аромат парфюмерной ночи...
Игоря передернуло.
- Сейчас принесу, - пробормотал начоперот. - Если с закусью, то ничего, пойдет. А то, мля, вообще спятим в этой томной безнадеге...
Одному сидеть перед домом оказалось и вовсе невмоготу. Игорь прошелся до окон бойлерной, заглянул в арку. Из сумрака дохнуло сыростью и той же майской тоской. Хозинспектор окинул взглядом пустынную Якиманку - судя по фонарям и прочему - конец 30-х. Следов войны еще нет, вон плакат мирно-спортивный. Кое-где горят окна, но на тротуарах ни души. Чувствуют живые, что нехороша ночь или что-то иное не пускает их за дверь? Что в этой сиреневой мгле затаилось и на душу так давит?
Хлопнула дверь, начоперот поставил на тротуар пластиковый "макитовский" кофр, принялся возиться с защелками.
- Левую петлю заедает, помял ее Петрович, - сказал пустынной улице Игорь. Поворачиваться спиной к душистой тьме не хотелось. За карабином сходить, что ли?
- Садись, - сказал Вано, извлекая из перфораторного чемодана стаканы и расставляя на импровизированном столике. - Я грибков взял и воблина у нас завалялась. Собьем сладость дурного мая, чтоб ему... Да не смотри ты по сторонам. Это не страшная ночь.
- А какая? - Игорь опустился на бордюр.
- Это... - начоперот пригладил усишки, пытаясь подобрать слова. - Это душе-выматывающая ночь, вот такое у нее неопределенное определение.
Хозинспектор подумал, что определение на редкость глупое, зато точное.
Водка была теплой, как темнота вокруг. Сотрудники одинаково неспешно влили в себя сомнительный эликсир из поллитровки "коленного вала" .
- Тьфу, гадость, - начоперот пальцами подцепил из миски симпатичный груздь. - Стало быть, во всем виноваты бабы...
- Гм, дрянная водка и неудачи мировой революции - тоже они?
- Не обобщай и давай без троцкизма, - Вано указал алюминиевой вилкой в густую темноту. - Тебе про конкретную ситуацию толкуют. Вот там она бродит, а под утро примется окна в павильонах бить и розы вытаптывать. И ничего с этим вандализмом не поделать.
- Кто "она" и отчего такая предопределенность и внезапный фатализм?
- От нелепости ситуации, - опытный начальник выловил еще гриб и пояснил: - Она девушка, притом гипсовая. Думать не умеет. Да и чем ей думать, если в башке чуть арматуры и тот же гипс? Печальная история безумия и мелкого хулиганства...
Оказалось, такие ночи выдавались с определенной регулярностью. Из-за зыбкости служебного календаря судить о их графике было затруднительно, но Вано точно знал, что его наставник ходил в парк и как-то утихомиривал разбушевавшуюся статую. Ну, это у Старого получалось, а у юного начоперота попытка вышла не особо удачной. Технические подробности Вано опустил, но судя по всему, нехорошая скульптура на требование "прекратить хулиганство" ответила грубо, попросту отвесив правоохранителю пинка. Ну, или влепила "леща". В общем, начоперот улетел в кусты и был вынужден смириться с актами паркового вандализма.
...- Понимаешь, она хоть и ростом крупновата, но гипсовая и, в общем-то, почти голая. Отстрелить ей руки-ноги или попросту кувалдой расколотить, несложно. Но девушка все же, пусть и без мозгов. Культурно-парковое достояние. Не могу я беззащитное изваяние уничтожать грубой силой оружия, - признался Вано.
Хозинспектор кивнул и разлил остатки водки. Молча сглотнули. Игорь взял одинокую воблу и спросил:
- Это та, которая с веслом?
- Не знаю. Так-то она по парку бродит без весла. Но похожа. Хотя, когда не на постаменте стоит, а запросто на аллее шагает и ногой пнуть норовит, то никакой уверенности в ее личности. Вообще статуи вблизи не особо симпатичны.
- Понятно, - Игорь, так и не начав чистить, кинул рыбу обратно на чемоданчик. - Слушай, а ты как вообще относишься к истории скульптуры, ваяния и прочей пластики?
- Никак не отношусь. Статуи, они статуи и есть. Хотя, конечно, эта еще ничего. В тогдашнем парке очень правильно спорт и физкультуру пропагандировали. А вот позже скульпторы вовсе сдурели. Вон, в "Музеоне" на какую фигуру не глянь, плюнуть хочется. Про царя с газеткой вообще не говорю.
- Ты не на очертания фигур смотри, это же тебе не "городки". Ты глубже глянь. Чувствуешь ты все, только не понимаешь, - Игорь достал сигареты.
Сотрудники курили, Игорь рассказывал про скульптора, про легенды о модели "Девушки с веслом", про споры тогдашних искусствоведов и многократные переделки статуй. И про войну...
...- Не знал, - пробормотал начоперот. - Разминулись мы во времени. Думал, с танцовщицы какой-то ее лепили. Но... Она же не живая, та, что в парке. В смысле, и изначально не была живой.
- Мы тоже не особо живы, - Игорь сунул окурок в пустую бутылку. - Я схожу. Поговорю. Может, поможет ей чем-либо разговор.
- Она, кажется, разговаривать не умеет, - неуверенно заметил Вано. - Но пойдем, нехорошо ведь так оставлять.
- Не, я один схожу.
- Потому что я тупой, да? Я же не знал ничего, - заворчал начоперот.
- Дело не в том, что не знал. Я и сам-то как-то совершенно случайно прочитал. Но вот слишком молод ты был при жизни, это да. Пошли, до парка проводишь, а дальше я сам.
Переулки и сады благоухали, но уже не так удушливо. Сотрудники в тишине двигались к парку, иногда из кустов доносился щебет ночных птиц, но обрывался, не успев разлететься вдоль замерших домов и оград. Томительная звездная тоска парила над городом. Это не тридцатые, это та последняя предвоенная весна. Майское предчувствие...
Конечно, гипс холоден и бесчувственен. Но он несет память. Память о руках скульптора, о смехе девушек-моделей - их много, тех живых образов, позировавших или лишь промелькнувших перед взглядом творца-скульптора. Иные остались в его памяти с детства, другие рождены впечатлениями от книг, фильмов, театральных сцен и мелодий песен. Их много, тех воспоминаний, вложенных в творение. Эхо прошлого и будущего. Они и останутся в мраморе и гипсе, целлулоиде и цифровых кодах, на страницах книг и в росписях церковных стен и куполов.
Одну из легенд-моделей звали Верой. Дочь учительницы и шахтера, поехавшая поступать в Московский институт физической культуры. Она училась, прыгала с парашютом, осваивала пилотирование истребителем "Чайкой". Увлекалась стрельбой и поэзией, ходила в бассейн, где и поймал ее взгляд скульптора. Когда началась война, она поехала рыть противотанковые рвы, а потом оказалась зачислена в разведотдел Западного фронта. Она семь раз ходила в тыл немцев. 29-го ноября 1941-го ее, тяжелораненую, повесили фашисты. А статую, которой досталось часть живой Веры, убило бомбой во время налета...
Игорь понимал, что все было как-то иначе. Бомбой разбило не совсем ту статую, а ее наследницу, подправленную скульптором по замечаниям вышестоящих товарищей в соответствии с их безупречным руководящим вкусом. А потом "девушек с веслами" стало очень много, и они, уже другие, но все же чуть-чуть схожие, разъехались по паркам и набережным огромной страны. Здесь осталась просто легенда. Олицетворение счастливого и наивного "до войны".
Но будущее невозможно знать. И здешняя якиманская Гипсовая страдает и сходит с ума, лишь предчувствуя смерти. Свою смерть, смерть своих гипсовых и живых сестер, скульпторов и маляров, рабочих-установщиков, отдыхающих, что любовались и негодовали, спорили о ее слишком сильном и стройном теле.
- Ладно, покури тут, товарищ начоперот.
- Угу. Ты, это, поосторожнее. Она хоть и баба, но малость того... неадекватна.
Игорь кивнул.
Он пересек вымерший Крымский Вал, миновал забавные, еще совсем непохожие на знаменитую колоннаду, пропилеи центрального входа в ЦПКиО. В аллеях клубилась дымка сиреневого дурмана, порой наплывали приторные вкусы ситро и мороженого. Сквозь тоску сладостного ушедшего долетала музыка и треск дерева. Перголы она крушит, что ли?
Над фонарями закрутился фокстрот, который вовсе не фокстрот, и текстов к которому, сочиненно великое множество. Опять вспоминает Парк и тьма ту таинственную Рио-Риту...
Наверное, просто чудится музыка - и Гипсовой, и ее полуживому гостю. Кто знает, может и не случалось никогда этой сиреневой ночи?
...Обломок разбитого бруса от беседки, взрытая земля клумбы... Здесь она где-то.
Игорь осторожно обогнул угол "Базы пионеров и школьников". Над головой жизнерадостные рисованные дети запускали планеры, катили на паровозах и целились из фанерного "максима" в еще неочевидного, но близкого врага. Плакат, утверждающий что рогатка - "позорное оружие" выглядел весьма доходчиво и к месту.
...Ожидал, что она будет крупнее. Воочию, естественно, видеть никогда не приходилось, но... Впрочем, четыре с половиной метра - это четыре с половиной метра.
Сошедшая с пьедестала Гипсовая казалась одновременно и красивой и неестественной. Безупречная фигура, спортивные плечи, сильные гладкие руки... Прическа "рожками" сейчас не выглядела странной или смешной. Гипсовая замерла, держалась за крышу беседки... ссутуленная белая спина, опущенная голова... Ей больно. Нечему болеть в гипсовом организме, но все же ей больно...
Белое лицо повернулось к незваному гостю, слепые глаза взглянули. Нет, это не бельма, просто она вот такая...
- Я местный, не психуй, - чуть слышно обратился сорудник. - Давай, я все расскажу. О том, что будет.
Накатила волна смятения и отчаяния, и пыльный гипсовый привкус в воздухе разогнал невыносимость душистой ночи...
...Они шли по аллее сквозь свет неярких фонарей. Луна качалась на мачте парашютной вышки, норовила скатиться на крышу кинотеатра. Хозинспектор почти и не говорил вслух: достаточно было думать о тех вещах, что измучили Гипсовую. Утешать нечем и незачем. Да и не любил Игорь лгать женщинам. Хрустели камешки под большими босыми ступнями. Она поймет. Она ведь тоже местная...
...Рожденные в СССР сидели на широких ступенях, сбегающих к черной речной воде. Чуть заметно жила река, нарядная пусть и в еще недостроенной гранитной броне набережных. Вот берег напротив, оставался плосок и некрасив. Все будет: и красивая Фрунзенская, и разноцветные теплоходы. И все плавучие кабаки уберут отсюда почти своевременно...
Игорь думал-рассказывал о войне, Гипсовая сидела, подперев точеный подбородок огромными кулаками, слушала. Припорашивала камень скамьи тонкая белая пыль: то ли рисовая пудра, то ли пыль-мука давних, истертых годов.
Разговаривали гость и статуя: оба безвременные, безнадежные, но все же чуть-чуть живые. Якиманка, она сплошь такая, если хорошенько присмотреться...
Когда Игорь возвращался, сиреневое удушье ощутимо ослабло - видимо, к утру дело шло. Начоперот бродил вокруг недостроенного павильона, задумчиво пыхал самокруткой.
- Дай курнуть, а то я за разговорами все свои выкурил, - попросил Игорь.
Вано достал кисет:
- Сам заслюняливай, а то я знаю, какие у нас брезгливые некоторые.
- Тоже верно, - Игорь соорудил нелепую "козью ножку".
- Ну и как? - сдержанно поинтересовался начоперот. - Я издали глянул - сидите, беседуете. Значит, удачно?
- Да какая в такой ситуаци удачность? Сказал что мог. Но чем утешишь? Война-то никуда не денется.
- Это да. Но вообще она как? Чуть полегчало?
- Наверное, - Игорь кашлянул от едкой махры. - Она теперь знает, что во всем есть смысл. Пусть и страшный, но есть. И вообще тут дело больше в ее одиночестве. А сейчас, может, мы к ней когда зайдем, а то она и сама в Нескушный сходит. С чугунной дамой пообщается. Все же родственницы.
- Это с прыгуньей? - оживился Вано. - Вот та спортсменка мне очень симпатична. Естественная она, хоть и черная.
- Угу, там сейчас и черных пионеров вернули. С черными сазанами , - проворчал Игорь. - Пошли домой, товарищ начальник. Все же утомительное это дело - с нервными девушками беседовать.