Апрельские сумерки в Пруссии тягучи, но в этот день трудно было понять - начало ли вообще темнеть? Дым и пыль над кварталом повисли такие, что не то что видеть, уже и дышать нечем.
Взвизгивало дерево по ступеням - стокилограммовая тушка в укупорке березовых брусков въезжать наверх не особо хотела. Славяне пыхтели, наваливаясь, подгонять никого не имело смысла - пара фрицевых сукиных сынов - снайпер с пулеметчиком всем осточертели. Колька напирал снизу, упираясь теменем помятой каски в зад ящика.
- Последний пролет, братцы!
Мина бахнула куда-то в дальний угол дома, за шивороты троих пехотинцев посыпалась едкая пыль мерзкой немецкой штукатурки. Отфыркиваясь, Колька напомнил:
- Ничего, к утру точно освежимся. По-крокодильи.
Где-то впереди имелась речка с сомнительным названьем Прегель. К ночи нужно выйти к воде, а к утру захапать побольше плацдармов на той стороне. Но пока вокруг был чистый зоопарк. В смысле сам зоопарк оставался чуть в стороне, его атаковали другие штурмовые группы 690-го стрелкового полка, а Колька со своей порядком поредевшей командой, оказался на фланге, у вот этого перекрестка.
Догадывался старшина Николай Зимин, что восьмое апреля ему определенно запомнится. С утра все пошло как-то кособоко. На рассвете был ранен лейтенант-командир группы, потом немцы подбили приданную самоходку, пулеметчиков накрыло на выходе из подвала, ослабевшую группу было отвели в тыл, но тут комбат вызвал Зимина и дал особое задание. Орудие у группы забрали, зато притарахтели в распоряжение старшины Зимина два бронетранспортера. С чего такая роскошь, выяснилось тут же: поручалось прикрыть разведчиков - тем нужно было проскочить за зоопарк, да так срочно, что аж вовсе невтерпеж. Разведгруппа оказалась странноватая: четверо бойцов, (с очень даже симпатичной товарищем старшим сержантом, видимо, радисткой), с ними четверо саперов, да еще трое немцев напуганного, вполне гражданского вида. Старший лейтенант, командир разведчиков, потыкал в точку на карте, куда нужно выйти. Колька догадался, что разведка "дальняя", не иначе штаба корпуса - старший лейтенант, когда уточнял у подотчетных немцев проходы по Моцартштрассе, шпарил по-немецки как на родном. Ну, куда и зачем идут, то не старшинского ума дело. Понятно, что разведгруппа только что выскочила из тыла фрицев, и раз вновь туда намылилась, значит, дело безотлагательное.
К намеченному ориентиру проскочили лихо, правда, один из бронетранспортеров бабахнулся на мине и вышел из строя. Контуженных немца и водителя, отправили в тыл. Раздосадованный командир разведчиков собрал своих, и разведка по-тихому сгинула, проскочив пустырем, что остался от давно разбомбленного, дома. Колька со своими пехотинцами, согласно приказа комбата, принялся закрепляться в угловом доме. Видимо, немцы прошляпили, поскольку дали осмотреться, а потом и врезать по двинувшемуся к зоопарку резерву.
Зачуханных фрицев, порядком разбавленных фольксштурмом, и марширующих по улице с восхитительной уверенностью, раскатали крепко. Потом стало сложнее: враг осознал, взволновался, насел со всех сторон. Группа воевала в полуокружении, помогал снятый с подбитого бронетранспортера пулемет, да вдоль улицы регулярно била "тридцатьчетверка" соседей. Фрицы лезли то по Моцартштрассе, то по переулку, названия которого Колька так и не мог выговорить, то со стороны пустыря, через который ушла разведка. Впрочем, особо напористыми атаки противника не выглядели: немцев крепко прижали в самом зоопарке, да и в центре города фашистам приходилось несладко. Туда, в сторону Королевского замка, непрерывно шли самолеты: на высоте - едва видимые тяжелые бомберы, ниже "пешки", еще ниже "илы". Штурмовики пускали снаряды "катюш" и куда-то рядом с зоопарком, работая по заказам штаба полка, но понятно, что главное творилось там - в центре. Кольке было слегка досадно - многое повидал старшина Зимин в свои девятнадцать лет, но штурмовать настоящий королевский замок ему не приходилось. Много ли таких замков в Германии, оставалось пока неизвестным, но нынешний шанс точно упустил.
Впрочем, дел и так хватало, поскольку немцы просочились в окружающие здания и занялись нудными, но опасными попытками выкурить группу. Зацепило ефрейтора Крынко, боекомплекта оставалось не особо много, имелись опасения, что могут и зажать группу. Но ничего, бронетранспортер уже дважды проскакивал от штаба батальона и обратно, про оказавшегося на отшибе старшину Зимина с бойцами не забывали...
***
...- Это иррегулярные татарские казаки. Налетают мелкими конными бандами и наводят панику. Мы не должны поддаваться страху! Скоро их выбьют. Русская слабосильная крепость Севастополь держалась двести пятьдесят дней, а мы обороняем несокрушимый Кенигсберг! Большевики обломают зубы...
Грета кивала. Хотя бормотание соседки ничуть не успокаивало. Несомненно, фрау Дармайнляуф весьма осведомленная женщина - ее покойный супруг-полковник воевал с русскими еще в 1914-м году и нарассказывал будущей вдове о восточных варварах множество подробностей, ставших неожиданно актуальными этой ужасной весной. Но повторять слова крайсляйтера Вагнера[1] о "слабой русской крепости" именно сейчас было неуместно. Какие еще "мелкие конные банды"?! Да под таким обстрелом ни одна лошадь не выживет!
В свои двадцать лет Грета пережила сотни бомбежек. Казалось, ничего страшнее быть не может. Но прямое попадание большой фугасной бомбы чаще всего означает мгновенную смерть. Но видит бог, когда за стеной и вокруг дома бьют из пушек, строчат из автоматов и кричат непонятные слова - все еще страшнее. Они прямо за дверью, эти русские татары. И что они сделают с миловидной девушкой и сколько раз сделают, прежде чем убьют... О, мой бог!
- 22 января 1759 года никогда не повторится, мы не капитулируем! - фрау Дермайнляуф продолжало нести. - Грета, нам следовало последовать примеру бесстрашных валькирий Союза немецких девушек, и добровольно заразиться сифилисом. Мы бы погибли, но исполнили свой долг. А теперь ты умрешь напрасно, несчастное дитя!
Грете хотелось схватить бутылку рома и треснуть фрау Дермайнляуф по безмозглой крашеной голове. Все из-за этой старой идиотки! Сидели в убежище вместе с соседями, так нет, "стихло, ты должна мне помочь, заберу документы, воды возьмем..." На улице действительно вроде бы не стреляли, женщины перешли двор, только поднялись в квартиру на третьем этаже, как во двор вкатил броневик, из него сыпанули солдаты в куцых ватниках. Какие к черту, иррегулярные банды, если орды кочевников разъезжают на бронетранспортерах, так похожих на немецкие, только еще страшнее и вооруженнее?! Самое обидное, что фрау Дермайнляуф не за документами пошла, а за ромом. Для бодрости духа ей нужно, старой дуре! Вокруг шел бой, русские бегали по лестнице, кричали и отстреливались
- Слышишь, про насилие говорят, - шептала фрау Дермайнляуф, помнившая несколько основных русских слов. - Если нас не освободят гренадеры, нам конец!
- Я бы и на старичков фольксштурма согласилась, - призналась Грета. - Мой бог, когда же это кончится?!
- Скоро. Сегодня мы умрем, - с некоторым пафосом предрекала фрау Дермайнляуф.
Грета всегда подозревала, что аристократичная соседка слегка не в своем уме. Да уж, "слегка". Вот откуда было знать?! Уважаемая дама, до последнего дня работала в магистрате, на важном трудовом посту Впрочем, не исключено что там, в администрации, вообще все умалишенные. "Мы непобедимы, азиатская волна разобьется о прусскую твердыню"... Русские штурмуют город всего третий день, и они уже на Моцартштрассе.
Грета понимала, что проявляет малодушие, граничащее с изменой рейху, но ничего не могла с собой поделать. Двое суток в бомбоубежище позволило отоспаться - грохот девушке не особо мешал. Вплоть до начала штурма Грета работала на стратегическом объекте - в велосипедной мастерской. Вечный запах резинового клея и сотни, тысячи заклеенных покрышек. "Нашим солдатам нужен транспорт!". Грета клеила - добросовестно и педантично, как надлежит истинной немецкой патриотке. В перерывах брела домой, спала, пила эрзац-кофе, судя по вкусу, из того же резинового клея, и опять возвращалась в мастерскую. "Транспорт - на войне важнее оружия!". Именно. Русские-то ездят на броневиках. Может и на лошадях тоже скачут, но определенно не на велосипедах, будь они прокляты!
- Нас не изнасилуют, - прислушиваясь, прошептала фрау Дермайнляуф. - Мы сгорим. Русские говорят про огонь.
- Огонь - это лучше, - призналась Грета. - Хорошо, что мы не из Союза девушек, и не обременены задачей тотального заражения.
Генрих - жених - пропал без вести чуть меньше года назад. С Восточного фронта успело придти всего три письма. Грета знала, что жених здоровьем, зрением и воинственностью не слишком похож на истинно нордического воина, и шансов выжить у него немного, но... В общем, если случится чудо, если рейх устоит, а жених вернется, хвастать подвигами по заражению противника венерическими заболеваниями Грете не хотелось бы. Собственно, если он вернется и не застанет невесту, то все равно, лучше обойтись без сифилиса и гонореи. Пусть лучше так убьют, бесславно.
Фрау Дермайнляуф начала молиться, но быстро иссякла. Подумав, прошептала:
- Наш долг пережить все! Наперекор этим варварам, во славу Германии и нашего возрождения. Фюрер обещал возмездие! Хайль Гитлер!
Они сидели в дальней темной комнате четырехкомнатной мышеловки, дышали пороховым дымом и запахами пересохшей лаванды, вокруг возвышались бельевые шкафы, за стеной опять строчил пулемет. В паузах стрекота было слышно, как фрау Дермайнляуф тайком пытается раскупорить ром.
Грете не хотелось спиртного. Умирать от пули или многократного насилия хотелось еще меньше. Хотелось чем-нибудь поужинать и жить дальше. Она уже сутки не ела, а долгий сон обед все-таки не заменял.
Мэ-тридцать один[2], в просторечии "Лука Мудищев", смотрел крупнокалиберным набалдашником в полуприкрытое крышкой стола и портьерой окно. Запускались эти мощные снаряды прямо в упаковочных ящиках, особо точным оружием их считать было сложно, но стены заваливали на раз. До дома, где засели гадостные снайпер с пулеметчиком, было метров шестьдесят, промахнуться мудрено.
- Не суетись, сейчас сделаем, - сапер-ракетчик отполз от "Луки", хладнокровно проверяя присоединенные провода. По комнате приходилось передвигаться на карачках - фашисты бдили. Вот опять стукнуло по стене, звякнула, закачалась крепко побитая люстра.
- Щас дождутся, тварыны, - сказал харьковчанин Соковенко.
- Свое получат, - заверил сапер. - Выметаемся на лесенку, товарищи, бо как полыхнет выхлопом...
Бойцы штурмовой группы выбрались за дверь. Колька заорал пулеметчикам, чтобы цель пощекотали, а то проявят собачью чуткость фрицы, дадут деру не вовремя.
Трофейный МГ выдал очередь, под шумок сапер завалил маскировочное заграждение в окне и выскочил на лестницу.
- Уши, славяне! - он крутанул ручку взрывной машинки.
Колька зажал ладонями уши. Донеслось глухое шипение, из-под двери дыхнуло пламенем, потом донесся грохот. Бойцы ввалились в комнату "огневой" - от выброса реактивной струи горело тут неслабо. Одеялами и перинами сбили огонь с мебели и пола.
Еще бы не заткнулись - в стене куда бахнул "лука" зияла нехилая дырища, над домом клубилось облако дыма и пыли. Вышибло часть перекрытия между этажами, упорные немцы или вниз провалились, или на клочки их разнесло. Туда и дорога.
Колька сходил на другую сторону дома, проверил обстановку. С той стороны фрицы тоже притихли. Бойцы набивали диски "дегтярева" и требовали еще одного "Луку" - за забором фрицы накапливались. Колька обещал, если со следующим рейсом снаряд пришлют, то непременно. Хотя если каждый забор эр-эсами околачивать, сильно жирно будет.
Старшина спустился вниз, осторожно выглянул через разбитую входную дверь: вполне спокойно, валяется посреди двора пара заполошных фрицев, больше никого. Временно угомонились немцы, можно дух перевести. Колька закурил, озираясь. Мусор, тряпье, бутылка кокнутая - словно уж месяц здесь воюют. А ведь утром, наверное, еще относительно чистенько было. На стене у входной двери тянулась многобуквенная черная надпись, снабженная устрашающим восклицательным знаком. Что-то вроде "Свет - твоя гибель!" - с переводческими талантами у старшины было так себе. Поздновато о затемнении заботиться, господа пруссаки.
Николай Зимин, несмотря на молодость, слыл человеком образованным и рассудительным. В общем-то, так и было, поскольку с замашками шпаны замоскворецкой Колька расстался еще в сорок первом, когда работать пошел на МосКАРЗ[3]. Думалось, работа - дело временное, поскольку десятилетку желал окончить тов. Зимин. Пусть из чистого упрямства и назло директору, но непременно закончить. Ну, с этим как-то не сложилось.
Эх, было времечко. Все Якиманское отделение милиции Кольку-Зиму знало. Иной раз даже изловить умудрялись, но Колька широко раскрывал свои раскосые "калмыцкие" глаза и уходил в глухую несознанку. А что с него взять, безотцовщина - папаня, то ли татарин, то ли вовсе каракалпак, мелькнул, да сгинул еще до рождения дитяти. Вот и делай с такой наследственностью что хочешь. Маманя предрекала, что в тюрьму непутевый сядет, но не угадала.
А нынче был Николай Зимин обычным бойцом образца 1945 года: отнюдь не кавалергардского роста, в многократно чиненном, но все равно рваном ватнике, в порыжевших сапогах. Не парадное обмундирование, конечно, зато подогнанное. Облезлый автомат, зато финка на поясе с великолепной наборной ручкой, пистолет сунут за пазуху, и ремешок пистолетный трофейный, с красным кантом. Два ранения и почти год стажа фронтового-госпитального бытия - не шутки.
Орден и три очень даже заслуженные медали Колька в бою не носил. Целее будут, да и намек командованию - вот у человека свободное место на груди имеется, не мешало бы отметить. Не то, чтобы товарищ Зимин был болезненно честолюбив, но война идет к концу, и вернуться к себе на Шаболовку без наград было бы, по меньшей мере, странно.
Колька осознал, что о возвращении подумывает неуместно, не к добру такие мысли, немало ребят они сгубили. Тут штурмовать и штурмовать, и Кенигсберг этот задрипанный, а потом двигать из балтийского угла Германии к самому центру - к Берлину.
За спиной скрипнуло - старшина обернулся, уже точно зная, что совершенно напрасно повесил автомат на плечо.
Из темноты под лестницей лезли немцы. Передний целился из винтовки и делал страшные глаза - молчи, рус! Понятно - уже бы пальнул, но боится нашуметь.
Колька в ужасе выкатил-округлил глаза - многократные опыты доказывали что выходит очень убедительно - и перепуганно прошептал:
- Нихт шиссен!
Кто-то из немцев - в темноте не разобрать двое или трое лезут - пробурчал ругательное. Ага, азиат поганый вам попался. Колька растопырил руки, правой взял автомат за дырчатый кожух ствола, очень медленно и предупредительно начал снимать с плеча. Так, пистолет из-за пазухи явно не успеть выхватить. Значит...
Он пихнул, почти кинул автомат в рожу немцу, одновременно ныряя под ствол винтовки. Над головой бахнул выстрел, в следующий момент, старшина Зимин, выхватывая из ножен финку, врезался во врага...
Башка в каске - оружие довольно серьезное. Колька сшиб переднего, достал клинком кого-то за ним, учуял, что там заорали-завозились, ухватил перила над головой, и одним махом забросил свое поджарое, коротконогое тело на верхний лестничный проем. С опозданием снизу ударила автоматная очередь, но это было уже пофигу - старшина Зимин лежал спиной на жестких ступенях, жался к стене, и одну за другой зашвыривал вниз "лимонки"...
Сверху прибежали свои, прочесали темную дверцу под лестницей из автоматов. Стоны там затихли.
- Видать, еще один ход из подвала, - сказал старшина, крутя головой - боднул немца так крепко, что шея до сих пор хрустела. - Нехорошо, не уследили мы.
Народ согласился, что "нехорошо", но ведь как уследишь, если всё вокруг изрыто-издырявлено - пруссаки и есть пруссаки, наготовили себе щелей.
Автомат счастливо отыскался - немец благородно прикрыл его животом - царапин на оружие не прибавилось. Под лестницу навалили рухляди, натащенной из ближайшей квартиры, оставили Игоря присматривать за дверью и подвалом, поднялись на ка-пэ[4].
- Тьфу, вовсе не выветрилось, - заругался Колька на дымное помещение.
- Реактивный эффект! - авторитетно пояснил сапер-ракетчик, временно перешедший на должность автоматчика.
Менять удобную угловую комнату не хотелось - обзор хороший, солидная часть улицы просматривается. Старшина глянул на боковую дверь: сортир или кладовка? Не исключено, что с окном, что на эту же сторону выходит...
***
...- Опять началось! - прошептала Грета, вздрогнув от неожиданных выстрелов внизу.
- Гренадеры на подходе, и они... - многозначительно начала фрау Дермайнляуф, по-видимому, все же справившаяся с пробкой на бутылке.
После пожара по соседству, едва не задохнувшиеся и слегка угоревшие женщины уже не слишком боялись смерти, а щедрые глотки рома вернули хозяйке квартиры веру в неминуемую победу.
- Нас спасут, и они...
Слова полковничьей вдовы заглушили взрывы на лестнице. Было слышно, как побежали туда русские.
- Отступают! - восторжествовала фрау Дермайнляуф.
Донеслись автоматные очереди, потом русские, переговариваясь, начали возвращаться в соседнюю комнату.
- Это еще не конец. Это была разведка! - предрекла фрау Дермайнляуф.
В дверь бельевой ударили, очевидно, ногой...
- Вот теперь - конец! - возвестила фрау Дермайнляуф и торопливо забулькала из бутылки. - Грета, помни, - они нелюди, они дикари. Делай, как я сказала.
***
Колька врезал сапогом в третий раз, дверь хрустнула и приоткрылась. Держа на отлете фонарик, а свободной рукой готовя ТТ, старшина толкнул дверь.
- Ни, то не сортир, - принюхиваясь, сказал страхующий командира Соковенко. - Несет спиртным и лавандою. Буфетна, чи що?
Он выскочил, захлопнул дверь, заложил ручку двери обломком доски и на всякий случай подпер обгоревшим стулом.
Бойцы наблюдали за маневрами командира с некоторой тревогой.
- А там чего? - с опаской спросил сапер.
- Окна там точно нет, - пробормотал Колька. - Немки сидят.
- Про окно мы зрозумили, - заверил Соковенко. - А немки шо? Страшны таки? Ты аж враз осип.
- Страшные?! Не то слово! - старшина Зимин сплюнул и честно сказал. - По-моему, они совсем спятили. Просто слов нет!
- Немцы отойдут, надо будет санроту известить, - сказал практичный сапер. - Психическое помешательство на войне дело обычное, но опасное. Не выскочат?
Колька помотал головой. Он не был уверен, что немки так уж агрессивны. Но стоять в темноте, заголившись снизу и сверху, в смысле с задранными юбками и распахнутыми кофтами - очевидно ненормальное дело для разумного человека.
- Это их Гитлер, гад, довел, - решительно объяснил бойцами Колька, не желая вдаваться в подробности.
- Это точно, - согласился сапер. - Наших он насмерть убивал, а своих с ума постепенно сводил. До чего ж поганое дело этот их фашизм.
Осуждение отдельно взятого случая нацизма пришлось прервать - на улице показались отходящие от зоопарка немцы. Заговорил пулемет в соседней квартире...
Пройти немцам не дали - потеряв часть своих, отступающие фрицы драпанули через проломы в стенах. Подходили основные силы батальона...
Бегал старшина Зимин по "своему" дому, проверял, не забыли ли чего. Пулеметчик Крынко с простреленной ногой укатил на бронетранспортере с комфортом, орал, что через день-два вернется в роту, чтоб не вздумали исчезать. Пулемет забрали, спускались по лестнице и тут Колька спохватился.
- Игорь, у тебя в эн-зэ банка тушенки осталась? Я сумасшедших выпущу.
- А без тушенки ты их выпустить никак не можешь? - забухтел автоматчик, без особой охоты развязывая "сидор".
- Ладно тебе, они на всю башку больные. Нужно понимать.
- Тут вся Европа больная, - справедливо заметил Игорь, но консерву отдал.
Старшина Зимин поднялся на третий этаж и с некоторыми колебаниями подошел к двери. Тьфу, знал бы, так и под пулеметом туда не полез. Окно понадобилось, будто обойтись нельзя. Теперь ведь так и будет вспоминаться.
Нет, замоскворецкого человека голой-полуголой бабой не напугаешь. Но дико же вот так, ни с того ни с сего. Человек воюет, не ждет подвоха. А они... Построились они, понимаешь. Дикость, ей-богу, дикость.
Он отодвинул стул, приоткрыл дверь, строго крикнул в темноту:
- Штыль зе зитцен! Хье ахтунг![5]
Катнул внутрь банку тушенки и поспешно сбежал по лестнице.
***
Стрельба стихла, взрывы громыхали где-то в отдалении. Моцартштрассе явно осталась за русскими. И вот теперь они, иррегулярные татары, вновь открывали дверь.
- Я так и знала! - сказала фрау Дермайнляуф, вскакивая и приводя себя в готовность.
Сидящая на полу Грета, не шевельнулась, лишь плотнее закрыла лицо ладонями. Пусть убивают, пусть делают что хотят, только быстрее.
Из-за двери на ужасающем немецком прокричали угрозу, потом что-то покатилось по полу и уперлось в ботинок Греты.
"Граната!" - поняла девушка. Ну и хорошо - все кончится очень быстро.
- Мой бог! - фрау Дермайнляуф метнулась за шкаф, запуталась в опадающей юбке и ромовых парах, рухнула на пол.
Грета приготовилась к боли, но взрыва и боли не было, зато было слышно, как по лестнице убегает русский татарин. Грета приоткрыла один глаз - банка, довольно большая, по-прежнему упиралась в ее ботинок. Никаких детонаторов, ниппелей и взрывателей не видно - довольно мирная банка.
- По-моему, это консервы.
- Отравленные? - фрау Дермайнляуф осторожно заворочалась за шкафом. - Я не буду это есть! Наверняка, сырая конина.
В щель приоткрытой двери влетал запах гари, пороха, апрельского дымного и холодного сквозняка. Запах агонии Кенигсберга. Штурм продолжался...
Штурм продолжался, а война лично для фройляйн Греты закончилась. Девушка спустилась с массивной банкой консервов во двор - там лежали трупы, но, по сути, люди павшие в уличном бою, не так уж отличаются от убитых при бомбежках. Грета побрела в бомбоубежище.
Еще ночь, день и ночь, бушевала канонада над Кенигсбергом. Утром 10 апреля грохот начал затухать. Еще воевал форт "Дер-Дона", но сборные пункты пленных уже были переполнены, выходили и выползали из щелей, дотов и подвалов, бросившие оружие немцы, уже давал показания капитулировавший командующий гарнизона генерал Ляш, а в зоопарке жалобно ревел семикратно раненый, но чудом выживший бегемот. И остальные уцелевшие горожане ждали, что с ними теперь будет.
Ничего особо ужасного с ними не случилось. Через два года немцы были выселены в центральную Германию. Уехала фрау Дермайнляуф, умудрившаяся сохранить часть фамильной посуды и даже пару бельевых шкафов. Грета уехала раньше - родители ее погибли еще до войны, в городе ее ничего не держало. В Германии работала на стройке - восстанавливать приходилось много, и, по правде говоря, штукатурить оказалось приятнее, чем дышать резиновым клеем. В Лейпциге Грету нашло письмо от Генриха - и это было истинным счастьем. Еще через год вернулся и он сам - от обмороженных ушей уцелели одни коротенькие хрящики, и очки Генрих теперь носил на шнурочке, но это был он, живой и практически здоровый. Поженились немедля, муж был полон планов: на учебу, работу и строительство семьи.
Собственно, фрау Грета жива и до сих пор. Случается, рассказывает правнучкам о войне. О приходе русских в рыжих сапогах. Девочки должны помнить. И о тотальном сумасшествии, и о погибших.
Но кое о чем фрау Грета никому так и не рассказала. О том, как стояла с задранным подолом, о том как ела тушенку, пряную и пересоленную от слез. О лице русского офицера молчала - помня, как он, ужасно некрасивый, широколицый, наверное, действительно татарский казак, отчаянно покраснел. Ему было стыдно за германских женщин. И Грете было стыдно за себя всю жизнь.
О, конечно, русские не были ангелами. Они приходили в Германию отомстить, придушить нацизм и нацистов. Именно за этим, а не за дебелыми ляжками нордических женщин. Впрочем, сейчас принято помнить то, что хочется молодым, а не то, что рассказывает древняя прабабка. Junges Blut hat Mut - молодость не ведает страха - известная истина. Интернациональная.
Вот что нам неизвестно, так это судьба старшины Зимина. Поговаривают, что увела Николая военная судьба не в Берлин, а совсем в иную сторону. Так и не доучил немецкий наш старшина, зато занялся иными языками. Видели его на склонах Большого Хингана, а позже в Люйшуне, Осане и еще много где. Что ж, с его "многонародной" физиономией очень даже неудивительный поворот судьбы. Но будем надеяться, ужасов, вроде темной бельевой комнаты на Моцартштрассе, ему на боевом пути больше не попадалось. Тьфу, даже неудобно вспоминать. Лучше бы автор про штурм Королевского замка или про чудесное спасение гиппопотама написал. Про рыжие сапоги и стыд мало кому интересно.