Аннотация: другой взгляд на жизнь и деятельность советских вождей, деятелей культуры...
ГЕРОЕМ РОМАНА БУДУ Я
Андрею Абдуллину
Первая часть
-Гниды! - напряженно забилось в седых висках в унисон с мутной струей.
Генрих Ягода застегнул ширинку, бросил на свое отражение привычный тяжелый взгляд и вышел в коридор. До кабинета вождя было недалеко и было, впрочем, о чем подумать. Но думалось не о главном. О странном думалось. О том, например, что сейчас вождь мирового пролетариата подаст ему сухую, крепкую ладонь, и что Ягода ответно подаст свою. И то, что только что лежало в его ладони - распаренное и рыхлое - окажется в руке товарища Сталина. Ягода замер на миг на месте. Может вернуться, вымыть руки с мылом? Но что за туалетный мистицизм?
Ягода усмехнулся. Навстречу шел вприпрыжку Карл Радек. Круглые автомобильные очки Радека нелепо сосуществовали с провалившимися скулами теоретика, так думали о нем многие, кто сталкивался с ним в ЦК.
-Товарищ Ягода? Ну, и странные ж у нас фамилии... Как раз иду и думаю, что странные у нас у всех большевиков фамилии получились...- Радек протянул холодную и влажную руку. Ягоде подумалось, что это рука мертвеца.
-Что ж странного. Вы, кстати, еврей, Карл Венцеславович?
-Не-е-ет! - лицо Радека приняло наивный вид, словно его застукали на поедании сладостей в родительском буфете.
-Вы давно были у Надежды Константиновны? - спросил зачем-то Ягода.
-Давно. Да. А что? - Радек неестественно улыбался, переминаясь с ноги на ногу.
-Купите ей халвы и кренделей.
-Непременно, голубчик. Вот прямо сейчас и займусь этим важным партийным заданием... - пародируя Ильича, отпялив зад, ответил Радек, - Вы, кстати, к вождю? Осторожнее. Дурные вести. Рериха загрыз гималайский медведь...
И притянув вплотную за лацкан изумленного теоретика, Ягода прошептал:
-Смотри мне. Молчок. Потроха намотаю на маховик революции. Из мавзолея похищена голова.
***
Радек не был знаком лично с Надеждой Крупской. Но это не мешало явиться к ней и сделать вид, что они знакомы. Через семью Ульяновых-Крупских прошло не так уж много людей, Ильич был щепетилен и не каждого пускал за порог своего дома. Эта домашняя селекция была частью революционного делания, партийным ситом и жерновами, работавшие исправно в течение десятилетий напряженной борьбы. Здесь отделяли зерна от плевелов и бросали кого в эти самые жернова, а кого в печь, в дуло революции. И не последнюю роль в этом отборе играла Надежда Константиновна.
Радеку вспомнилась история, как в Цюрихе его приятеля, Гришку Классона, Ильич спустил со второго этажа. Ульянов явился домой уже хорошо подшофе. Крупская пыталась его уложить, суетилась и зачем-то оправдывалась перед партийцами, мол, Володя, был на важных переговорах с банкирами-капиталистами, устал. А Володе надоело слушать эту липкую пошлость, и тогда он вышел в залу, к товарищам. Вид его был зловещим и одновременно смешным. В галстуке в крупный горошек и в кальсонах. Добротных австрийских шерстяных кальсонах. Товарищи поняли, что пора и честь знать. Один лишь непреклонный Григорий съязвил, ишь, вождь мирового пролетариата, а кальсоны как у буржуя, на партийные деньги приобретенные, как пить дать, на наши кровные...
Это и стало причиной тогдашнего ульяновского пароксизма. О горячности Ильича знали многие, но не все. Классон был крепко схвачен шустрым Ульяновым за густой чуб. Далее Ильич волочил еврея по длинному коридору, а потом последовал беспощадный пинок в зад. Сколько прошло через чистилище великих и безымянных героев?
***
На лице Радека блуждала не то радость, не то его охватило состояние внезапно навалившегося счастья. Он отсчитал широколистные купюры, положил на витрину кондитерского отдела.
Приятно, когда есть деньги. Карлу вспомнилась молодость. Ни копейки. Жрать хочется. Беляши в трактир ходил нюхать. Так выковывались первые революционные инстинкты. Потом в его жизнь вошел великий тезка, К. Маркс с его магическими руладами типа "экспроприация экспроприаторов"... Радек быстро выучил эту формулу и долго был единственным из компании голодных подростков, кто мог, не картавя, это выговорить.
"Хорошо. Эх, как хорошо им жилось по заграницам... Надюша? Позвольте вашу `гучку" - ехидно ухмыльнулся Карл и скартавил:
-И, этого медведя, заверните, сладкого, непременно...
Радек был человеком вполне артистического склада. Ему Мейерхольд как-то сказал, Карл, бросайте свое революционное делание и перебирайтесь к нам. Вы ведь гениальный актер. Вам цены не будет в моем театре. Радек потрепал режиссера за щечку и сказал:
"Настоящий художник умирает на баррикаде..."
Бледный, как мел Мейерхольд ухмыльнулся про себя - " заяц-паяц" - и больше не приставал к самородку.
Действительно в тот момент Радек походил на охмелевшего неразумного зайца.
***
Хотя Крупская и была старше своего великого покойника на год, и ее преследовали обычные болезни, она оставалась женщиной вполне симпатичной и даже привлекательной. Ее нельзя было назвать красавицей. Выглядела она при этом импозантно. Такие нравятся мужчинам. Им тоже слегка за пятьдесят: пузатым и лысым. Это они мчат в сияющих вагонах к средиземноморью зацепить рыбку попривлекательней, но рыбка почему-то не идет, а на безрыбье и рак-дурак. Но в Наде присутствовал артистизм - и в умении носить одежду, шляпки, платки, чулки, и в умении вести беседу ни о чем. Это была достаточно ироничная и нервическая дама, и первая черта наиболее импонировала "Ильичу мирового пролетариата", как обозвал однажды его старик Свердлов.
Но почему-то в этой связи Радеку вспомнился Коба. Он часто говорил в узком кругу: "Бабы- дуры. Свели вождя с ума." Сталин, вероятно, имел ввиду Инессу Арманд
.
***
Дама с величественной осанкой томилась у витражных окон курительной залы Британской библиотеки. Она заприметила, что за ней снова, второй день подряд, пристально наблюдает невысокий, прилично одетый господин. Он был лысоват, с бородкой клинышком. Своими манерами и сероглазостью он чем-то напоминал петербургского адвоката. Типичный адвокат. А может шпик? "Интересно, что он будет делать со мной дальше?" - подумала дама и изящно погасила папиросу в фарфоровой вазе с геранью.
Ильич подошел к ней и, учтиво поклонившись, произнес по-английски:
-Простите, но позвольте представиться. Иван Владимирович Ленский. Свободный журналист.
-Внучок? - по-русски, с неким пренебрежением произнесла дама.
-Увы. Творческий псевдоним...Насколько я понимаю, имею честь беседовать с... - Ленский запнулся.
-Да, да... Именно. Вы только посмотрите! Однако какая головища! - негромко, но с восхищением произнесла она, и словно нечаянно, хотя в этом чувствовалась сильная страсть, сделала несколько пасов над вспотевшей головой.
- Ну, да, конечно же, тот носил шевелюру!
Владимир не ожидал такого поворота отношений. Сгруппировался.
- Думаю, что может нам лучше отужинать?
-Вы, господин хороший, из купцов? Или быть может вы растоможили партию французской свинины? Робеспьеры, вольтеры, и прочие кровососы? Терпеть не могу вашу Францию. Бифштексная нация. Нет. Индия! Только Индия, мой друг. Как вы смотрите на Индию?
-Моя излюбленная кухня... - сделал поклон писатель. Он, будучи журналистом, плохо представлял себе, что такое Индия и где она находится. Знал лишь, что есть такая земля, принадлежащая Британскому льву.
Они чинно спустились по широкому мрамору вниз. Накрапывало.
Тут же был подозван кеб. Ульянов, вел себя как обычно - эксцентричною собакой, размахивал рукой и громко говорил на никудышном английском...
(далее записки 20 летней записи обрываются)
***
Карл Радек ловко воспользовался своим мандатом члена политбюро ЦК, который получил час назад в секретариате Сталина. Автомобиль, везший дрова в какое-то ведомство был оккупирован Радеком, и полторы тонны прекрасных дров были присовокуплены к сладкому подарку.
В Горках ему указали на дом. Радек дал распоряжение проходящему мимо бородатому мужику и шоферу разгрузить дрова.
В окне он увидел силуэт Надежды Константиновны. Радек по-свойски помахал ей рукой, а она помахала в ответ.
-Принимайте дровишки, Надежда Константиновна, - задорно выкрикнул, а затем улыбнулся Радек , входя в сени.
Пахло ладаном. Радек увидел хрупкую девушку, набиравшую воду в фаянсовый кувшин из огромной кадки. Ее лицо выражало испуг и тревогу.
-Проходите, проходите, простите, как вас величать?
- Член политбюро ЦК, товарищ Радек. - он протянул корочку.
-Очень рада. Простите за каламбур, - смутилась Крупская, протянув руку, - Вы проходите, я распоряжусь, чтобы подали чаю. Маша! Поставьте самовары для товарища. Кажется, мы встречались...
-Да, если не изменяет мне память, в 1916 году... - Радек поцеловал пухлую и теплую руку.
-В Цюрихе? Ну, конечно же, в Цюрихе! - всплеснула руками несчастная женщина. Ей уже хотелось, чтобы они встречались раньше, даже если они и не встречались никогда.
-Все время мне кажется, что сейчас откроется дверь и войдет Володя. Не могу смириться с мыслью... - Крупская посмотрела с грустью на известный портрет вождя.
-И мы, товарищи по партии, скорбим... Нам не хватает, так сказать, светлого ума, так сказать головы... - попытался искренне сказать Радек, и у него получилось.
-Неужели вы не боитесь говорить это вслух? Столько товарищей не стало с нами. Сколько сгинуло! И что этот грузин? Не напился еще крови? Вурдалак.
-Это временно. Мы найдем способы урезонить Джугашвили.
-Мне верится в это с трудом. Какие новости, товарищ Рудик?
Радек пододвинул пакет с яствами. Его передернуло новое звучание собственного имени. Крупская, как девочка заглянула внутрь пакета и ахнула.
Он осмотрелся и обратил внимание на огромное количество пластинок, на конвертах которых был изображен Ильич в самых различных ситуациях и позах. Ильич на броневике, Ильич в шалаше, Ильич на трибуне, Ильич с рабочими, Ильич лежащий на мостовой.
-Боже мой, сахарный медведь! Неужели медведи не перевелись в нашей стране?
-Сахарные не перевелись, а вот в Гималаях их развелось столько, что даже гибнут от них некоторые товарищи. Хорошая у вас фонотека. А граммофончик где?
-Что вы имеете в виду? - Крупская посмотрела на Радека рачьими выпученными глазами. Радеку почудилось в этом взгляде нечто роковое.
-Я имею в виду, что господин Рерих пал жертвой нападения медведя. В Гималаях.
-Ну, наконец-то! - радостно всплеснула руками Надежда Константиновна.
-Это самая свежая и секретная информация, Надежда Константиновна. Мне лично покойный товарищ Блюмкин сообщил. Мы, кстати, отслеживаем ситуацию в Кремле. Сталин под нашим колпаком, - развязно произнес Радек.
-Вы меня утешили. Все они одним мазаны. Самозванцы! - с брезгливостью, на французский манер произнесла Крупская. А Радек оторопел от сказанной глупости - если новость свежая, то ак ее мог сообщить покойный? Но Крупскя не знала кто такой этот Блюмкин.
-Надежда Константиновна, расскажите мне, пожалуйста, о сношениях с Еленой Блаватской, - деликатно спросил Радек.
-Чьих именно? Что вы имеете в виду? Я ее никогда не видала... - она не смогла скрыть свое волнение, покраснела.
-И, пожалуйста, не вспоминайте об этом. К делу это не имеет никакого отношения. Я говорила Володе, предупреждала, что Рерихи, особенно Хелен Рерих, посторонний и крайне опасный человек для дела революции, а он настойчиво работал с ними. А когда Володя в одном разговоре назвал вашего неотесанного грузина тараканом, то Рерих возмутился. Сказал, что таракан это самое ветхозаветное и благородное существо и не заслуживает таких вот грязных эпитетов... Володя промолчал. Он не любил тараканов. Словно был под гипнозом.
-Нам известно, что Рерихи уже тогда работали на все империалистические разведки, - выдумал Ягода.
- Так вы тоже в курсе? Все бобры в Коминтерне знали об этом. А Володя не верил никому.
Радек аж зачесался. Если Рерих был агентом британских , германских, американских и французских спецслужб, то эта версия открывает новые варианты интерпретации роли эзотериков в пролетарской революции. Так вот оно что! Лоб Радека внезапно покрылся холодным потом. Он понял, что запутался.
***
Хелен загасила папироску и откинулась на подушку.
Мокрый лоб и крупная капля пота замерла на носу Владимира Ильича.
-Ну, не стоит так торопиться, - улыбнулась Елена Николаевна, -Ты будешь всегда помнить меня, потому что я не отсюда. Я вестник. И ты будешь слушать меня, потому что в твоих руках Скипетр, а в моих руках Знание.
-Да, да, да... - Ильич тщетно попытался просунуть колено между сжатых ног.
-Не надо, это излишне, - она решительно отвернула голову.
Володя обречено посмотрел на ее безразличный профиль.
-Иди, мой друг. Пора. И напоследок. Мне нужно 200 фунтов.
-Зачем? - не сдержал себя Владимир Ильич. Ему, серьезному менеджеру, не нравились подобные разговоры. Блаватская усмехнулась, но не подала виду, что обиделась.
-Мне надо уехать.
-Так давай уедем вместе. Ты и я.
-Вместе нельзя.
-Почему?
-Теперь ты ведешь себя как гимназист, мой друг. Не забывай, что ты вождь мирового пролетариата и твое место на площадях... У Ильича голова пошла кругом - он увидел себя стоящим на броневике. Тьма народу!
Видение быстро прошло, сменившись пресной прозой.
-Почему ты молчишь?
-У меня с собой 10 фунтов, - снова соврал Владимир Ильич.
-Десять фунтов - это десять фунтов, Володя....
-Завтра донесу, - насупился Ильич, зная, что завтра он пересечет Ла-Манш и окажется в объятьях... "Как ее зовут? Полина Виардо? Нет, нет... Тьфу, забыл. Наваждение, да и только!" Он напрочь забыл, как зовут ту. Ну, как ее?
Он надел пальто, шляпу, щедро рассчитался с пронырливым ганду и вышел в промозглую английскую ночь. Крестик он так и не нашел.
***
Чай давно остыл. Радек пребывал в некотором оцепенении. Его разморило с мороза. Да еще эти бесконечные воспоминания... Не любил он копошиться в прошлом. Радек был человеком настояще-будущего, человек-пожар, лавина. Его влекли иные горизонты. И поделать с собой он ничего не мог.
"На мавзолее, окружённый своими ближайшими соратниками - Молотовым, Кагановичем, Ворошиловым, Калининым, Орджоникидзе, стоял Сталин в серой солдатской шинели. Спокойные его глаза смотрели в раздумье на сотни тысяч пролетариев, проходящих мимо саркофага уверенной поступью лобового отряда будущих победителей капиталистического мира ... К сжатой, спокойной, как утес, фигуре нашего вождя шли волны любви и доверия, шли волны уверенности, что там, на мавзолее, собрался штаб будущей победоносной мировой революции" - Радека вздрогнул, словно его кольнули в бок. Он встряхнул отяжелевшей головой.
Надежда Крупская отложила спицы и по девичьи улыбнулась.
***
Горький дописал восьмой абзац. Вспотел. Покрутил ус и перечел написанное: "Писать его потрет - трудно. Он, внешне, весь в словах, как рыба в чешуе. Был он и прост и упрям, как червь, выползающий из чрева яблока..."
Затем он взял идеально заточенный карандаш, зачеркнул последнюю фразу и написал: "Был он прост и прям, как все, что говорилось им".
Он недовольно посмотрел на выведенные собой литеры.
-Чушь.
Написанное же не зачеркнул. Ильича он любил больше правды.
***
-Это правда, что Блаватская стояла у истоков первого съезда РСДРП? - отхлебнув холодного чаю, спросил Радек. И сам поразился своему нелепому вопросу, будто его языком водил кто-то чужой, забравшийся в его внутреннее дупло. Крупская сделала вид, что вопрос правомерен.
-Володя однажды сказал, что она похожа на сдобную булку, а такие пышки могут участвовать лишь в партиях кренделей... В лучшем случае бисквитов, - Крупская рассмеялась, отломив от зайца ухо. Радек тактично по инерции улыбнулся в ответ.
-Только это была не Елена Блаватская. Ишь куда вы метнули! - Крупская снова улыбнулась чему-то своему, - И знаете, что я вам скажу, молодой человек, что вся эта якобы пролетарская символика пришла от них. Оккультистов. Тупота и непроходимая срамота. Это они навязали Володе звезды, серпы и молотки. Не хотел он, но они налегли, налетели как коршуны. Он и согласился, хотя был кремнем... Согласился, но с одним условием. Ведь как тут справиться с такой махиной? Россия ведь не дрезина - сел и поехал. Тут нужны были особые, высшие подходы! А эти охальники наобещали, что будут тайной доктриной снабжать, - шепотом сказала Крупская, и делано повела нездоровыми глазами вверх, к потолку.
-Вы хотите сказать, что Владимир Ильич был эзотериком? - тихо спросил Радек.
-Нет. Никогда. Володя прочно гнездился на ветвях материализма. Но ведь энергия тоже материальна. Это он хорошо понимал. А они умели каким-то образом эту энергию использовать. Они же предсказали нам все. И все даты, и ядовитую пулю Каплан и этого рябого грузина... Только дату смерти утаили. Но я уверена, что порчу на Володю навел этот самый бультерьер Рерих. Из своей Шамбалы. Вот и поплатился. Есть правда на белом свете, - левой рукой перекрестилась Надежда Константиновна.
Радек понял, что с Крупской что-то происходит неладное. Да и взять с нее больше было нечего. Он резко встал из-за стола, поправил френч.
-Ну, что ж. Благодарю вас, Надежа Константиновна. Дела. Дела. Дела.
-Вы, уж, себя берегите, и заезжайте просто так, запросто, молодой человек, простите, как вас зовут? Карл Чапек? Чарли Чаплин?
-Радек, товарищ Радек.
-А еще через сорок лет к власти придет шут меченый. А дедушка Палкин, развалит все, что Ильич вам, засранцам, завещал. Эх, гуляй Москва! Только ветер в ушах! Десять фунтов - это десять фунтов... Я знаю вас, кренделей! Я тебе, голубь мой, соколы поклюют глазки-то, сученок... Носите с гордостью красный галстук. Береги горлышко, мой свет. Всю продавшуюся старую гвардию к столбу! И Бронштейну голову финским топориком. Раз! Раз! И нет головы! Ха-ха-ха. Всех в лагеря! Гитлер капут! Шнель! Шнель! Хрущи прилетели! Оттепель. Фидель! Либерти! Архипелаг ГУЛАГ! Гагарин! Pe-re-stro-ika! Бульки, бульки, бульки...
Еще какие-то странные, утробные звуки буквально изблевывала Надежда Константиновна, подпрыгивая на стуле. Она была явно не в себе и даже чем-то стала похожа на медиума на спиритическом сеансе. Радеку показалось, что она вошла в медитативное состояние или в транс. У него подкосились ноги, и он едва выскочил во двор, столкнувшись в предбаннике с полунагой девушкой Машей.
Радек бежал по дороге. Бежал быстро, словно бешеная собака мчалась по пятам. Внезапно он остановился. Поднял голову и увидел перед собой старую деревянную колокольню с покосившимся крестом на ней. На ней тихо восседали вороны.
Радек перекрестился.
-Боже мой, Боже мой! - всхлипнул он и упал на колени.
Он вспомнил свою мать, предместья Праги. Слезы хлынули из глаз.
-Господи, помилуй... - вырвалось из его маленькой груди.
"Нет, нет. Бежать. Домой. К маме. В Прагу. Там меня не найдут. Я стану учителем. Или стану детям продавать леденцы. А потом наступит Рождество. И я пойду в костел. С мамой. Меня будут любить. И будут называть Карлушей..."
Радек вздрогнул, услышав за спиной автомобильный гудок.
-Вот собака! Надо в ЦК. Надо срочно! Сумасшедшая старуха! Бульки, бульки... - Радек снова перекрестился. Второй раз в своей жизни. Он уже бежал к грязному профилю автомобиля. Отряхивал на ходу испачканные глиной колени. В висках пульсировали выпуклые крупные бульки.
***
Ульянову не спалось. Он перебрался в приемную. В кабинете его назойливо преследовал запах формалина. Запах бессмертия. От этого не спалось.
Этот же диван напоминал ему о веренице замусоленных, заскорузлых задов скороходов, этих, ну... хитрюг. Владимир Ильич испугался, что-то снова стал забывать слова. Землеходы... Нет! Нет! Доброхоты! Судорога сжала вспотевшую лбину. "Забыл! Каждый охотник желает знать... Это я знаю. Эти, как их? Крестьяне с вареньем... Сыром. Сырники? Нет!"
-Надя! Как называются, как их там, которые насмердели тут. Не моется народ, что ли?
-Ходоки, Володенька! - из спальни донесся ватный голос Крупской.
-Ну, да. Они, сволочи... - впадая в забытье, выплеснул злобу Ильич.
Крупская с распущенной седой косой склонилась над своим единственным, вытерла лоб краем ночной сорочки и укрыла пледом.
На спящее, несуразное тельце вождя мирового пролетариата, из прозрачной хирургической колбы смотрели мертвые глаза последнего императора.
***
Иосиф Безобразный сидел на дереве и жевал шелковицу. Его лицо не вызвало бы ни у кого чувства эстетического восторга. Иосиф был дик как репа, как скала. Он гадил в винограднике. Он гадил на газетные листы. Клал в угол и какал на них, если было дождливо во дворе. А так он исправно ходил в отцовский виноградник. Отец сетовал, опять, мол, шакалы насрали. Иосиф не был шакалом. Иосиф был человек. Он был безобразен. Иосиф Безобразный...
Именно так и никак иначе называли грузинского мальчика злые языки в деревне Гори. Ничего такого безобразного, конечно, в нем не обнаруживалось. Обычный грузинский мальчик. Невысокий, рыжий, ноги немного кривые, лицо порченное оспой, кто не болел оспой? Кому не мотали на ручки тряпочки? Этот же расковырял свое лицо. Не мог терпеть. Потом упал с крыши амбара. Не плакал. Тихо лежал, стонал. Пока отец не пришел, не поднял, не дал тумака. Потом каялся священнику, говорил, что мальчишка зашибся, а я его кулаком по спине. Отец умер по весне. Зарезали. Те же злые языки говорили, что Иосифа мать понесла от известного русского путешественника с лошадиной фамилией. Но это неправда. Никто так не говорил, это потом придумали псевдоисторики, чтобы очернить Иосифа в сомнительности происхождения. Сделали из мальчика бестию. Но эта теория не прижилась. Об этом любят поболтать недоумки. А мы возвращаемся к нашему Иосифу, ну, так и быть, Безобразному. Я легко соглашаюсь на этот эпитет, поскольку в истории повторение, говаривал Гегель, а за ним Маркс, сродни анекдоту. Здесь же до анекдота ой как далече. Очень далеко.
Мать выходила своего единственного и прекрасного сынка и сказала ему так:
-Ты, мой мальчик, здесь лишний. И миру всему ты лишний. Пойдешь в монастырь. Богу будешь служить, ибо Богу ты мил.
-Почему, дэда? - спросил мальчик.
-Потому что теперь я твой и отец и твоя мать. И я буду рядом. В монастыре. Только ты никому не говори, что я твоя дэда.
-Почему, дэда? - снова спросил Иосиф.
***
И Иосиф стал куском своего народа. Живым членом, органом своего времени. Куском сырого, кровавого бифштекса, брошенного большевистской революцией на сковороду самопознания и самоопределения. Слишком велика оказалась эта сковорода. Осмотреться страшно. В кипящей пене борьбы невесть за что и с кем, обретаются понятия и позиции, недруги и временные опоры. Это реальная жизнь, которая такова и всё тут. Думаешь и делаешь одновременно. Нет разделения функций. Мозг стынет. Рука сжимается в кулак. В кулаке камень, молот, револьвер... Все побежали направо - и нам туда, не потому что туда нам надо, а потому что нет иного пути. Только так можно обрести то, что грядет, то, что неведомо, то, что приходит своим неизведанным, но объективным путем.
Сталин крепко стиснул желтые зубы.
"Я обречен. Эсхатологически я обречен. Историческое поражение христианства. Эх! А меня развенчают. Экое будет веселье. Как на жидовской свадьбе. Эх, как они все порадуются, пархатые. А ведь я сам не ведаю, что творю. Но творю, ибо ведаю, что надо что-то творить. Творю, как могу. По собственному разумению. Ибо велено мне. Стать им судией и творцом. Не Высшим. А ветхим, немощным судией. Яко Саул. И если кто поднимет руку на мою немощь, то лишь из незнания, на что поднимается бренная длань. Пусть сперва испытают себя в посте и молитве. Где они эти праведники? Иные награждены своими мученическими венцами. Я так велел. Так мне было велено. И все тут! Судите потомки. Да судите с пониманием права вашего быть судьями. Не будет этого. Будет свалка. Будут праведные речи елеем течь, да праведников не будет. Снова всколыхнется жидовская мразь. Снова потекут по улицам моего Иерусалима красно-коричневый гной . Снова большевистская чума заполонит умы и души. Так будет..."
Мысль шатнулась, словно ветка, тронутая тяжелой птицей, и потекла в новом, поэтическом русле.
А в Германии Маркс. Он
Объективный открыл закон...
Хорошо ведь. Очень хорошо. Как говорил Ильич - Nota bene. Sic.".
Сталин не любил евреев, называя их жидами. Ожидающими. Но любил Ветхий Завет, потому что тогда этот народ лишь только самоопределялся. Маятник болтался меж ног этого народа - между богоизбранничеством и жидовством.
Иосиф шел по сосновому бору в сторону дачи. Вокруг него радостно скакали рыжие белки. Прорезался аппетит. Хотелось черного хлеба и репчатого лука.
***
Радек склонился над обветшалой тетрадкой. Он сопел, тщательно выводя круглые буквы.
"Может быть, все грузины тайные сталинисты, я не знаю. Во всяком случае, для них Иосиф Виссарионович Сталин особая тема. Это и объясняется, на мой взгляд, просто - обычный грузин, из глухой деревни, а Россию поставил на колени. Как они любят выражаться - раком. Это, кажется, им льстит. Вероятно, каждый грузин в недрах своей грузинской души хочет того же. Продавец мандарин хочет завалить Россию мандаринами... Порой от грузин можно услышать, что они православнее других православных. Что ж, в этом имеется много исторической истины. И получается, что каждый грузин - это маленький, гениальный Сталин. А мы для них - так, материал... Мальчики на побегушках. Представляете целая нация мальчиков-побегайчиков! 170 миллионов! Лев Толстой впереди всех, видать, бежит с фонарем, дорогу освещает. За ним писатели рангом пониже - Федор Михалыч, Лесков, Пушкин, Державин... Справа литературную секцию пытается обойти русская философская мысль, конечно, тут впереди всех Петр Чаадаев с лоснящимся черепом. Леонтьев, Соловьев, Лосев, Бердяев (далее по желанию)..." Карл отложил перо. Задумался и дописал: "Может, и меня занесут в эти ряды?"
***
Край морошки и клюквы разрезала надвое узкоколейка. В сером финском небе толпились, жались к земле низкие тучки. Они с природным усердием рисовали неведомые фигурки: то карлик сжирает бегемота, а женщина-птица крылато проносится стороной, кусок разорванного синего неба затягивается снова серыми рыбами, орхидеями, вазами, оторванными ногами, головами, детскими кудрями...
В этом калейдоскопе живых картинок неожиданно появилось облако-волк.
"А ведь Финляндия тоже страна, населенная людьми. Пролетариатом и буржуазией. Крестьянами и помещиками. Гм-гм..." - Ульянов искренне поразился своему открытию.
Люди, правда, не встречались уже больше пяти часов. Неспешная дрезина плавно врезалась и уходила в чрево гипербореи.
Тучный финн, походивший со спины на птицу гагару, седой и важный, в тугом, плотном дождевике, глядел вперед.
-Гм... Нет, Надюша, на Кобу он не похож. Может Струве? Или Плеханов? Почему ты так его не любишь?
Он задумался, глядя в аморфные небеса.
-Нет, нет, Наденька, на Джугашвили совсем не похож...
Через минут двадцать молчаливый финн отбросил от могучей груди рычаг и наконец-то нарушил молчание.
-Простите, но эта пил не вольк, эта пил саяс...
Путешественники разразились хохотом. Финн нахмурился. Механик Йонес не любил, когда над ним смеялись. Надул щеки. Он был прав. Пути перебежал серый. Молоденький. Глупый.
Крупская со всей своей тонкостью натуры это тут же учуяла. Толкнула супруга в бок, шепнув:
-Володь, доставай, - она кивком указала на надутого финна, а потом на ручную кладь.
Владимир посмотрел на Надю с удивлением, но опустил руку в добротный саквояж и извлек пузырек .
-Что-то холодает! Кх-кх! - четко артикулируя, с преувеличением произнесла Крупская.
-Гм-гм. Весьма прохладно. Не выпить ли водки? - так же искусственно в тон поддержал Ильич супругу.
Статус-кво наступил быстро, как и полагается.
Быстро смеркалось. И вот из редкого кустарника филоцентосуликастимоцулинтуса, словно тень от отца датского принца, появился Феликс Дзержинский.
Он взмахнул сухопарой ручонкой, и дрезина встала, как закопанная.
-Приех-х-али, - с северным задором молвил румяный финн и шатаясь отошел в кущи.
Ему предстоял весьма долгий переезд. Отсюда - обратно.
Крупская отсчитала пятнадцать рублей. Потом добавила еще трешку. Добрая.
Дзержинский, словно он был хлебосольной девушкой, протянул Ильичу картуз с морошкой.
-Милости просим!
-Что это? - с брезгливостью спросил вождь, - клюква?
-Морошка, пан Владимир. Угощайся. Це витамин це, - скаламбурил по-украински пан Феликс.
Вождь отмахнулся от угощения, как от комара.
-И где ж наш шалаш?
-Шалаш, это эвфемизм, пан Владимиж, - уклончиво ответил старый конспиратор, - Проше паньство до хербаты... - Дзержинский посмотрел на Крупскую, которая впихивала тучному финну в придачу искристый бутылёк "Смирнова" и старый номер "Искры". Тот не супротивничал. "Хороша, ах как хороша!"
Пан Владимиж с тоской глядел на темные облака. Огромный клубящийся глаз смотрел на него с адекватной тоской. Вот ведь как бывает: то Джугашили, то Саваоф...
-Пан Феликс, как вы обычно лечите геморрой? - непонятно зачем спросил Ильич, легко обняв за плечи Дзержинского. Сзади с котомками, путаясь в сырой траве, брела подслеповатая Крупская. Ильич притворился хромым. Дзержинский, вздохнув, подхватил баулы, и теплая компания направилась к террасе дачного дома.
"Кажется, у него чахотка..." - флегматично подумал Ильич.
-У меня такое ощущение, - вдруг сказала Крупская, - что за нами постоянно кто-то наблюдает.
-Пани Надя, вы уверены? - напружился Феликс. В его глазах мелькнула тень обреченности.
Надя улыбнулась темноте.
-Шпики? - напрягся Дзержинский.
-Да Боже упаси, какие здесь, в этой клюквенной глуши шпики? - Ильичу не хотелось сразу оказаться в провальной ситуации операции "Шалаш".
Дзержинский незаметно от всех высыпал ягоды на тропинку и надел картуз. Комары упорно лезли в ноздри и уши.
-Нет, я говорю о другом. Мне постоянно кажется, что за нами следят из космоса, - Крупская остановилась у поломанной сосны, и закатила свои прекрасные серые глаза. Владимир молча почесывался. Эти Надины фобии его крепко утомляли.
-Товарищи, я приготовил прекрасный польский обед - весело, пытаясь поменять тему, сказал Дзержинский.
Ульянов капризно махнул рукой. Мол, знаем мы ваши польские обеды.
Компания незаметно растворилась в лесной глуши. Еще долго была слышна разноголосица.
От солений и водки Ильич сразу отказался. Ему нездоровилось в заду. Выпил горячего чаю с сушкой. Неужели томиться здесь целый месяц? Стремительно, словно маленький лев, он ходил по узкой комнатке. Гм, гм. Не густо. Книжек совсем нет. Ни Монтеня тебе, ни Скотта... Расстроился, прилег у печурки. "Тоже мне Дрезинский!" Вскочил. Подбросил пару поленьев. Переписка Энгельса с Каутским. По-немецки. Тьфу, ты! Листая набухшие от влаги страницы, он периодически подсовывал холодные ноги к огню, и, наконец, согревшись, уснул. Ему приснилась собачка. Головастый бультерьер.
Дзержинский не сразу схватил Надю за бедро. Он был человек деликатный. Сперва они вышли во влажный финский вечер. Разглядывали звезды, которые в тот вечер, по правде сказать, не были видны. Это выглядело со стороны неуклюже, и через какую-то дистанцию, достаточно внятную от снятой у финского лесоруба хибарки, повалились на влажную траву-мураву. Надя тяжело дышала, в голове плелись узоры и кружева. Но она не забывала поглядывать на тропинку. И все же природа одолела. Взяла свое. Она билась ланью. Его горячая плоская ладонь по дирижерски снизу поддерживала конвульсии. Ей наконец-то пришлось испытать то, от чего бежала ее революционная плоть-совесть.
***
Мемуары американского поэта-коммуниста У.У. лежали на столе вождя. За окнами огромными белыми лапами лежал сосновый лес.
Он не верил в написанное. Он не мог в это поверить. Не укладывалось в его деревенском сознании, что есть педерасты, тем более коммунисты и уж тем более негры. Негры для Сталина бесспорно были расой угнетенных, которых, конечно же, "имели", но в другом, в социально-экономическом контексте...
Сталину было нехорошо. Троцкого можно было простить за все, за его кровавую мировую перманентность, за его анархо-синдикализм, но чтоб так...
"Приходил утром Лео. Целовались. Пили кофе. Рассказал новость, про украденную голову. Украл невесть кто из Мавзолея. Лео сказал, что это проделки Чингисхана с телефоном (так гениально он прозвал Сталина!) Прекрасный сюжет для повести! Я как поэт допускаю, что у вождя мирового пролетариата, как гения было две головы. Одно является для меня загадкой. Где он хранил вторую? Ответ можно найти лишь у мадам Блаватской и ее американских последователей: Олькотта и Джеджа. Искать надо у них, потому что только они знают пути..."
"Вот ведь pidarasy" - только и подумал Сталин.
***
Ресторан "Националь" шумел на полную катушку. Тихому сероглазому человеку легла тяжелая ладонь на плечо.
"Вы писатель Булгаков?"
"Да. А в чем, собственно, дело?"
"Вас вызывает товарищ Сталин".
Булгаков оттопырил локоть и неспешно, по белогвардейски опоржнил рюмкку, пытаясь что-либо придумать, оттянуть... Но ничего не придумывалось. Мутило.
Булгаков пребывал в тумане. Он вообще мало что понимал. Он даже не представлял, как переходить улицу без трости.
"Я знаю силу слов... - перед глазами вождя побежали буквы, у Сталина от нахлынувшего видения закружилась голова, -Да, Михаил Афанасьевич, силу слов ты знаешь, но не знаешь их тайны. Знаешь слова, но не знаешь Слова. Набат - это ты понимаешь, но магии простой человеческой речи для тебя вообще не существует. Ты не чувствуешь в слове его судьбы, не видишь в нем свойств индивидуальности, не доверяешь ему, не признаешь за ним никакой свободы. Даже в самых лучших своих произведениях, слова нанизаны на строку, как на жесткий проволочный каркас, плотно пригнаны и прижаты друг к другу, каждое - на специальном месте, строго отведенном для него тобой. Ни одно не может быть заподозрено в том, что заняло свое место само, по вольному выбору. Шаг влево, шаг вправо невозможен в этой жесткой конструкции. Тем, что сопротивлялись, свернули челюсть... Значит, хомо-футутурис, что ж неплохое начало".
В комнате появилась дынеподобная голова капитана Сороки.
-Эй! Отгадай-ка загадку. Товарищ кретина - это кретин или товарищ? - рассмеялся вождь, глядя на перепуганного капитана.
-Товарищ, товарищ Сталин, к вам товарищ Булгаков!
Сталин величественно стоял у стола в излюбленной позе, словно он был выдолблен из гранита.
Булгаков неуверенно вошел в комнату.
-Вот скажите мне как крупный художник, как человек широкий. Может у обычного человека быть две головы? - Сталин говорил очень просто, без тени фальши.
Михаил Афанасьевич, как известно, был в стельку пьян в тот день.
-Товарищ Сталин, я не большой ученый на этот счет. Это академик Павлов мог бы ответить полноценно на этот вопрос. Или доктор Фохт. Я... в Бога верую, - выпалил писатель.
-Что, христианин? - Сталин прищурился, закурил папиросу.
-В церковь хожу.
- Крест есть?
Булгаков запросто расстегнул белую потную рубаху, словно был на приеме у доктора. На его дряблой белесой груди красовался огромный медный крест.
Сталин усмехнулся.
-Что попа ограбили?
Булгаков хоть был и пьян, а все же не растерялся.
-У попа была собака, Иосиф Виссарионович. А этот крест мне достался от моего деда. Священника.
Весь этот разговор, вся ситуация представились вождю пошлейшим фарсом. Словно он - Николай Романов, Первый, а этот пьяный паяц - Пушкин. И Булгакову это тоже почудилось, во всяком случае, он что-то подобное учуял своим поэтическим нёбом. Спохватился.
-Говорите, Михал Сергеевич, я вас для чего позвал... Э-э-э... Больше некого. Не Пастернака с этой обезьяной, как его ...этого черта... акмеиста... Менделя.
-Мандельштама... - помог Булгаков.
Вождь махнул рукой, словно отгонял от лица муху.
Сталин потихоньку расположил к себе Булгакова.
-А вы никогда не задумывались над тем, товарищ Булгаков, что Владимир Ильич жив? Реально жив?
Булгаков начал трезветь.
-Не может быть! - прошептал писатель.
Сталину это понравилось.
-А профессор Преображенский? Значит, вы были в курсе. И вообще, мне не совсем понятна ваша связь со всякой сволочью, и этими чертовыми врачами. Вы упомянули доктора Фохта. Вы что с ним заодно?
Булгаков побледнел. Он знал, что Фохт резал на ленты и смотрел в микроскопию мозги вождя.
-Нет. Я заодно со своими ненаписанной прозой... - потупил взгляд Михаил Афанасьевич.
-Не валяйте дурака. Что вам известно, про голову ? Про вторую голову?
-Я знаю, что об этом ходят слухи. Но ведь это не больше, чем мистификация, игра. Масонская агитка. Вы ведь знаете, что у Владимира Ильича с интеллигенцией роман не сложился. Даже товарищ Луначарский частенько смеялся над чрезмерно большой головой Владимира Ильича... И Дзержинский. И Горький... Вот они и навыдумывали всякой нечисти.
-Это мне хорошо известно. Кто вам дал указание написать "Собачье сердце"?
-Я сам дал себе указание, - нахмурился Булгаков, - Вам не понравилось?
Сталин подошел вплотную к писателю.
-Понравилось. Даже очень понравилось. Признайтесь, товарищ Булгаков, ведь вам было жалко Шарикова?
Булгаков же по своей прирожденной наивности полагал, что, кивни головой, подмахни, и его непременно выпустят отсюда и отведут и посадят туда же, в то же кресло, откуда и вынули, как плюшевого медведя. В ресторан. В это верилось лучше. И тогда... "Напьюсь! В зюзю!"
-Да. Было очень жалко. Я плакал, когда клал это существо на операционный стол. Оба раза.
Сталин дернул за ус и продолжил неспешно:
-Вы, я смотрю, человек впечатлительный. А все водку пьянствуете вместо того, чтоб делом заняться. Что, не о чем писать? Что за роковые яйца? Это про Кощея? Сказки сочиняете... - обиженным тоном сказал Сталин, - А советский народ ждет вашего веского слова, - неспешно рассуждал Сталин.
-Товарищ Сталин, я собираю материалы для пьесы, - Булгаков многозначительно посмотрел в глаза вождя. Тот все понял.
-Материалы? Вы писатель, а рассуждаете как чекист, - Сталин смягчился. Ему стало приятно, что о нем кто-то напишет пьесу, настоящую, честную. - И это правильно, это может получиться хорошая, своевременная книга.
-Мне надо бы съездить в Грузию... Нужны факты, фактура...
-Не стоит. Поработаете факультативно. У вас и так богатое воображение, Миша. Вы ж не ездили в Галилею, - усмехнулся вождь.
-Я перелопатил столько фолиантов...- Булгакову вдруг стала интересна эта беседа.
-Хм... Подумайте о другом, товарищ писатель, - Сталин посмотрел в окно. Легла долгая пауза.
-Так вот, у каждого своя Голгофа. Идите и работайте.
Булгаков зачем-то поклонился и вышел совсем тверезый, еще не понимая, зачем его вызывали.
Сталин закурил папиросу, вытер нахлынувшую от дыма слезу и нажал сухой рукой на черную кнопку.
Его голос был обычный. Бесстрастный.
-Галка, автомобиль! И выдайте писателю десять тысяч рублей и отвезите туда, куда он скажет...
***
Мария (по официальной версии Екатерина Геладзе), когда еще была юной и пасла коз, как-то заснула на горе. И приснился Марии дивный сон. Приснился ей ее сын - Иосиф Прекрасный, въезжающий на колеснице в дивный град. Народ ликует и кричит: Осанна! И сын ее, Иосиф, входит в языческие храмы и разрушает идолов. И приснился Марии огромный пир и что ее сына окружают страшные люди, даже не люди, а демоны - хвостатые, рогатые... И смотрит на все это Иосиф и горько ему. Одиноко...
Через год она родила мальчика от сапожника Виссариона Джугашвили и назвала его Иосифом.
А вскоре из-за гор явились волхвы и принесли весть Марии. Сказали, что родился спаситель России. Но не сказали, от чего он спасет Русь Святую. Забыли. Или не ведали.
***
Желтый листок нахальной птичкой выпорхнул из толстой кипы дел и спланировал на зеркальный паркетный пол.
-Ну-ка, ну-ка... - Ягода склонился над листом. Ягода был суеверен. Верил в знаки.
Прочел, зацокал языком.
-Нехорошо...
Через галифе потер лобок. "Этих животных ничего не берет. Даже лизол не берет. Остается керосин. Но потом, потом..." - Генрих был большим эстетом и поэтому гнал от себя неприятные мысли.
Он еще раз перечел стишки. Всего-то было ничего, всего лишь две строки. Но очень сильные строки.
Глядеть на воду не годится.
В воде Ягода с Ягодицей.
-Кто? - чуть не захлебнулся комиссар НКВД.
Дать приказ по министерству, чтоб нашли этого негодяя, было бы неразумно. Эпиграмма была слишком яркой и запоминающейся.
"Может Кузьмин или Георгий Иванов? А если Ходасевич? Это позор на всю Европу! Или Пастернак? Нет, Пастернак не мог. Он эстет".
Он крепко задумался, и наконец снял трубку.
-Принесите мне все напечатанное на пишущей машинке Мандельштама.
Через четверть часа Ягода вооружившись большой лупой и пожелтевшими листами, пыхтел над своим домашним расследованием.
-Он. Ей-ей, он. Ишь куда маханул, шельма! На кого руку поднял? - предположение выкристаллизовывалось в неоспоримое доказательство. Эти "Я" и "е" предательски глядели в увеличенный зрачок следопыта.
-Ну-ка! Мандельштама сюда - заорал он в телефонную трубку.
Еще через четверть часа Осип Эмильевич в заплетаясь в новых каучуковых калошах и что-то, лепеча себе под нос, шел по коридору Лубянки, робко поглядывая по сторонам. Его настораживала большая спина сопровождавшего его офицера. Лейтенанта звали Малявка. Он так и представился Надежде Мандельштам, открывавшей дверь.
"Эх, козявочка, эх малявочка...На хрена тебе коридорчики. Дома б водку кушал с помидорчиками..." - автоматически вылупливались стишки. Так с Осипом Эмильевичем было всегда. Писалось особо хорошо в состоянии повышенной физиологической опасности.
Он поэтому и прозвал себя экзистенциалистом. Тогда его не понимали, это было новое словечко. Мало кто знал Кьеркегора. Словом, Мандельштам всегда отличался экзальтированной вычурностью. Словечки вытаскивал из латыни, перекраивал, перекрещивал да перекрашивал на свой собственный лад...
На пороге большого кабинета появилось нечто несуразное, получеловечье.
-Ты, что ж это сучья харя. Выкрест херов! - заорал Ягода.
-Простите меня... - у Мандельштама подкосились ноги, он обмяк и мешком опустился на ковер.
-Принесите нашатырь. И коньяку. Две рюмки! - приказал Ягода. Ему стало вдруг стыдно за свое поведение. "Слабак".
Мандельштама откачали быстро. Усадили в большое кожаное кресло и нахлобучили старую ондатровую шапку на маленькую воробьиную головку, так как не знали, что с ней делать. Не класть же на дорогое чистое кресло.
Ягода поднес поэту рюмку.
-Выпейте, Осип Эмильевич.
-Ага... - Мандельштам любил коньяк. Армянский. Это и был как раз армянский.
-Будьте здоровы, - делано улыбнулся Ягода.
Хотелось в Эревань. В потное лето. А тут эта катавасия с этой головой... И этот еврейчик. Повезло, эх, как повезло Оське. Ой, как повезло...
-Зачем вы это написали? - Ягода сунул листок под почти греческий нос поэта.
Мандельштам взглянул и испугался. Это было его. А страдать за мимолетное, тленное, честно говоря, дерьмецо не хотелось.
"Я знаю, что еврей способен уничтожить другого. Но чтоб из такого пустяка... - и вспомнилась поэту ветхозаветная мысль со знаком бесконечного еврейского вопроса. "Они будут падать ниц, поклоняясь тебе, и слизывать пыль с твоей обуви. Неужели же это про меня?"
В худющем горле струнами подергивались аорты.
-Хотите, я вас сейчас разочарую, Генрих Георгиевич? - наконец-то выдавил из напуганного нутра Мандельштам, - Это написал не я.
Сказал и испугался такой наглой лжи.
-Эти, с позволения сказать, стишки сочинил Маяковский.
Ягода действительно разочаровался. Недоверчиво и с печалью посмотрел на доносящего поэта, на это усердное ничтожество...
Но поэта по тонкому ледку нес страх .
-Да. Да. Покойник Маяковский, это говорю вам я, как стиховед и как поэт. Не верите? Это его метр, шаг, стиль... Поступь, так сказать.
-Н-да-с... Мне говорили, Осип Эмильевич, что вы прекрасный стиховед... хорошо знаете Данта... - покраснел Ягода от столь очевидной лжи своего визави.
-Лично, с позволения сказать, не знаком...
- Я спрашиваю про "Divina commedia". Вы верите во все это? В эти страсти? В этот ад?
-Ну, разумеется. Но тут необходимы некоторые пояснения. Не правильно, скажем, мыслить inferno как нечто объемное, как некое соединение огромных цирков, пустынь с горящими песками, смердящих болот, вавилонских столиц и докрасна раскаленных мечетей. Ад ничего в себе не заключает и не имеет объема, подобно тому, как эпидемия, поветрие язвы или чумы, - подобно тому как всякая зараза лишь распространяется, не будучи пространственной, - он энергично обвел стены руками, - можно еще коньяку?
Ягода налил рюмку. Да этот смешной человечек его тронул своей двуличной природой. Эстет, интеллектуал, но труслив как пес побитый и хитрый... А ведь может пригодиться. В нем было что-то потустороннее, едва уловимое, мистическое.
-Что вы знаете про вторую голову Ульянова?
Мандельштам чуть снова не потерял сознание.
Его качнуло вбок, шапка едва не свалилась на пол.
Но он ухватился субтильными ручками за боковину кресла. В паху Ягоды снова стало зудеть.
-Я... Ничего не знаю про это, кроме официальных данных вскрытия... Мозг, кажется, имел свойство извести...
-Не притворяйтесь. Вы ведь были знакомы с Рерихами? - Генрих Георгиевич уселся за стол. Так было удобнее почесываться.
-Был. Но это было крайне давно, это первое...
-Меня интересует второе. Что говорят в вашем эсеровском кругу про пропавшую голову?
Мандельштаму снова стало нехорошо. "Какой сверхреализм! Я - эсер!"
-Мне кажется, - соврал он, - что ее похитили монархисты.
-Зачем? - оживился Ягода, такая забавная версия ему в голову еще не приходила.
-Как зачем? Чтобы обменять ее на голову царя.
Ягода начал потеть.
-Откуда у вас эти сведения? И откуда вы знаете про голову Романова?
Мандельштам замялся, искренне не зная, что сказать.
-Кто говорил вам об этом? Ну?
Мандельштам понимал, что сейчас наступил момент истины. Он снял шапку и снова соврал:
-Это мне сказал Ундервуд.
Ягода ответу не удивился. Он знал, что большая часть подследственных Лубянки, да и аппарата ЦК слышат разные голоса. Говорили двигатели автомобилей, двери, вентиляторы, лошади, кастрюли, половики, вазы и даже фикусы.
-Напишите-ка об этом карнавале страстей. И чтоб было поподробней. В деталях. Даю вам на это ночь. Идите. И сохраните этот разговор между нами. Вы меня хорошо поняли? - острыми шипами сыпал фразы Ягода.
Мандельштам не поверил своим поросшим мхом ушам. "Мне заказали написать книгу про Данта!"
-Сейчас вы пойдете домой, ваша супруга соберет чемодан, у вас есть чемодан? Вы забудете о нашем разговоре. И отправитесь для начала в Воронеж. Я ясно выражаюсь?
Сердце Осипа Эмильевича забилось снегирем. Он надел шапку и, перекрестившись, выпил коньяк одним махом.
***
"Осло. Дикий-Дугласу. Совершенно секретно. Времени нет. Ничего не получается. Все вязнет. Реально беспокоит вопрос, куда девалась голова Лысого? Ведь если у Лысого не было в голове мозгов, а сплошная известь, как утверждает профессор Фокс и возглавляемая им партия эсеров, значит, он чем-то должен был думать. Значит, у него была вторая голова. Скорее всего, внутри первойголовы росла вторая голова, которая-то и думала гениально. Это логично, во всяком случае. Жду дальнейших распоряжений. Дикий".
У двери шифровального кабинета Ягода перечел написанное. Покрылся испариной.
"И это написал я? Какие такие нахрен эсеры? Какая такая нахрен вторая голова?" Порвал лист на множество мелких кусков и горсть бумаги быстро вложил в рот. "Бес попутал..."
***
Иосиф явился домой под вечер. Усталая мать стелила постель. Попросила его умыться. Мальчик нехотя снял сапоги и опустил грязные опухшие ноги в тазик с водой.
-Говорят, у нас был в гостях черный человек.
-Монах. Не дождался тебя. Принес денег на учебу. И Библию. Что у тебя с ногами?
-Ничего.
Иосиф врал. Он целый день провел в горах в поисках меда. И все-таки нашел. Выкачал почти целый трехлитровый бидон. Килограмм он сразу же съел. Съел бы больше, если бы не подвергся яростной атаке пчел. Опухший и злой он просидел несколько часов в Куре. Потом бежал от медведицы. Хорошо, что та была сыта. На чердаке Иосиф спрятал бидон, чтобы наутро часть съесть, а остатки продать на базаре.
Мария подала сыну Ветхий Завет.
-Ишь, толстая какая, - книга легла на колени отрока, -Что еще сказал этот монах?
-Он сказал, что ты должен учиться и что ты... - мать запнулась.
-Ну, что? - властно спросил Иосиф.
-Что ты Богом избранный человек. И ты спасешь Россию. Так сказал Господь ему в вещем сне.
-Значит так и будет, - сухо сказал Иосиф и отвернулся.
Он вынул мокрые ноги и на мысках направился к кровати, оставляя на полу несуразные кривые следы.
-Я есть не буду, деда.
Он облокотился на подушку и открыл книгу.
Через минуту он уже крепко спал.
"Над страной парит красная птица. Эта птица-женщина. Гудят заводы. Идут поезда. Хроника дня. Огромный экран. На нем Мавзолей. Первомай. Все это сменяется длинным коридором. Скрежет железных задвижек, скрип дверей... Звучит голос Левитана:
"Мы, нижеподписавшиеся, комбриг Ульмер, капитан госуд. безопасности Деноткин, капитан госуд. безопасности Бриль, ст. лейтенант госуд. безопасности Березовский и ст. лейтенант госуд. безопасности Петров, на основании ордеров HКВД СССР за NN 2, 3 и 4 от 28 и 29 марта 1937 года в течение времени с 28 марта по 5 апреля 1937 года производили обыск у Г. Г. Ягоды в его квартире, кладовых по Милютинскому переулку, дом 9, в Кремле, на его даче в Озерках, в кладовой и кабинете Hаркомсвязи СССР.
В результате произведенных обысков обнаружено: 1. Денег советских - 22 997 руб. 59 коп., в том числе сберегательная книжка на 6180 руб. 59 коп.; 2. Вин разных, большинство из них заграничные и изготовления 1897, 1900 и 1902 гг.- 1229 бут.; 3. Коллекция порнографических снимков - 3904 шт.; 4. Порнографических фильмов - 11 шт.; 5. Сигарет заграничных разных, египетских и турецких - 11075 шт.; 6. Табак заграничный - 9 короб.; 56. Мужских верхних рубах шелкового полотна заграничных -29... 61. Пластинок заграничных - 399; 62. Четыре коробки заграничных пластинок неиграных... 92. Револьверов разных - 19; 93. Охотничьих ружей и мелкокалиберных винтовок -12; 94. Винтовок боевых - 2; 95. Кинжалов старинных -10; 96. Шашек - 3; 97. Часов золотых - 5; 98. Часов разных - 9; 99. Автомобиль - 1; 100. Мотоцикл с коляской - 1; 101. Велосипедов - 3; 102. Коллекция трубок курительных и мундштуков (слоновой кости, янтаря и др.), большая часть из них порнографических - 165; 103. Коллекция музейных монет; 104. Монет иностранных желтого и белого металла - 26;
105. Посуда антикварная разная - 1008 пред... 106. К.-р. троцкистская, фашистская литература -542; 107. Чемоданов заграничных и сундуков - 24." 108. Резиновый искусственный половой член - 1..."
Иосиф вскочил среди ночи. Мокрый от пота. Он не понимал, что с ним происходит.
Он встал и подошел к лампаде. Перекрестился. На топчане тревожно спала мать
-Дэда! Что такое резиновый искусственный половой член - один?
-Не знаю, Иосиф. Ложись спать. Спи.
-И я тоже не знаю...
Откуда мог, грузинский, дикий мальчик, проведший большую часть своей жизни на деревьях, знать о новейших технологиях половых извращений? Этого не могла знать и мать Иосифа, да любой житель горской деревни не мог этого знать. Но что-то тревожное запало в сознание одиннадцатилетнего отрока. И эту тревогу он сохранил в своем сердце навсегда.
***
"Для того, чтобы человека унизить, сперва его надо вознести. Например, наградить орденом. Можно подарить дачу. А потом расстрелять. Кажется, так написано в 4-й Книге Царств... Одному товарищу Сталину ничего не надо. Ни орденов, ни дач, ни машин... С собой все это не возьмешь."
Сталин гулял по Кремлю. Падал мягкий снежок. Он запахнул шинель и посмотрел в серое московское небо. Он вспомнил свою деревню и любимое дерево. Вот расправлю крылья и улечу. Сталин взмахнул одной рукой. Вторая была сухой.
Он вспомнил первомайскую партийную пьянку-гулянку, где Сталин еле сдержался, чтобы не врезать распоясавшейся жене вождя по жопе. Обозвал ведьмой и пообещал прислать в Горки метлу. Нет, не для того, чтобы мести старый большевистско-жидовский сор из избы вождя. А для ночных дозоров. Больше всех этой шутке смеялся Зиновьев. Он простреленному Ильичу и передал эту историю во всей красе, и тогда-то Владимир разродился ироничной филиппикой к съезду, где Сталина обозвал грубой чуркой.
Сталин усмехнулся и бессмысленно взмахнул рукой, вспугнув старую стервозную галку. Виски учащенно забились.
Иосиф встряхнул головой и эпилептический припадок закончился.
"Все говорят, что у товарища Сталина отсутствует чувство юмора. Возможно, товарищ Сталин не слывет шутником. Не знает дежурных шуток, как тот же Рудек. Но товарищ Сталин прекрасно понимает диалектику шутки". Он снова посмотрел в небо. На синие ели. В Кремле снова появились белки. Одна глупышка залезла в Царь-пушку. У вождя поднялось настроение. "Пушки с пристани палят...Я бы Ягоду посадил в эту пушку и пальнул бы, что есть дури. На Луну. Пусть летит. Надеть на него все накопленное барахло, шоб не змэрзл, и хай лэтыть".
Со стены кремля сорвалась все та же галка, и низко спикировала. Сталину почудилось, что она влетела ему в мозг. Он замер, словно сомнамбула. Потряс головой. Потом снова потряс. Прислушался. И тут перед ним пронеслись колонки с цифрами, перечни вещей, Юрий Гагарин, танки на Красной площади, что делают немцы под Москвой? А что думает товарищ Жуков? Тегеран-43...Гитлер капут! Архипелаг Гулаг! Оттепель...
Почему я слышу лязг гусениц, шорох коверкотовых гимнастерок? Что за стук колес? Почему обломки храма засыпают меня? Почему они пугают меня, кто это? Или проклят я?"
Сталин схватился за голову. Согнулся до земли. Его вытошнило утренним винегретом.
-Кыш! Кыш! Смерти моей хочешь? Я не твой! Рано хоронить товарища Сталина, - сквозь блевотину пробился голос Иосифа Виссарионовича.
-Гм,гм.... - сжал кулаки вождь. Где-то в левом полушарии, словно запиленная пластинка зашипел голос Владимира Ильича : "Не бойся, Коба, тебе жить ровно столько же, сколько прожил Иосиф Прекрасный. Гм-гм..."
Голос рассыпался на молекулы и провалился в пищевод.
Позеленевший от страданий вождь вошел в здание.
На винегрет слетелись гадкие голуби.
У входа вытянулся человек с ружьем.
Сталин усмехнулся. Вспомнился Чехов: "Если в первом акте на стене висит ружье, то в финале должен стрелять пулемет..."
Сталин протянув ему свою сухую руку, в черной шерстяной перчатке.
-Никак нет! - проорал рядовой.
-Тебя как звать, балда? - тихо спросил Сталин солдата.
-Рядовой Моголь! - браво ответил часовой.
-Убьет тебя под Ржевом, дружок, в 41-ом... Зароют в землю. А ты живой. Да, вот такая неприятность... - тяжело вздохнул Джугашвили, и медленно стал подниматься по мраморной лестнице.
"Говорят, что у Сталина-черта нет чувства юмора..." - он налил стакан белого вина, жадно выпил, потом второй стакан. Разгладил усы и прилег на мягкий кожаный диван. На груди его застыл Ветхий Завет.
***
Авто с Радеком притормозил у Кремля. Посмотрел на желтые окна вождя. Не спит.
Надо доложить. Или сперва посоветоваться с этим чесуном? Нет. Тут лобковые вши нам не нужны. Радек сидел в приемной, полируя рукавами шинели голенища грязных сапог. На пороге появился Сталин.
-Это вы рядовой Радек?
В скромном сталинском кабинете пахло, как и в сенях Крупской. Ладаном. "Или мне мерещится?" - Радек нерешительно переминался с ноги на ногу.
-Я только что из Горок, товарищ Сталин. Крупскую видел.
-Все чаи гоняет, овца? - ухмыльнулся Сталин.
Вождь вспомнил, как лет десять-двенадцать назад, в сочельник, члены политбюро собрались у Ильича на чай. Наступал очередной год торжества революции. Ульянов был плох и передвигался на хромированной немецкой каталке.
Тогда Крупская предложила поиграть в литературную игру. Она сказала так: "Мы с Владимиром Ильичем как раз перечитываем Николая Гоголя. Прекрасный писатель. Володе очень нравится одна повесть.
Тут за дверью что-то ухнуло и затявкало. Крупская побледнела, метнулась к дверям, но опомнилась.
-Давайте, друзья, по старой конспиративной традиции, поиграем в эту игру. Но это сюрприз. Сперва мы бросим жребий, кто будет главным героем игры. Крупская сняла со стены большую соломенную шляпу, набросала туда горку свернутых записок, и понесла по кругу.
Сталин нехотя сунул в шляпу сухую руку и загреб бумажку. На ней жирным химическим карандашом, словно его долго слюнявили, было выведено "Вий".
Остальные члены ЦК отделались легкими второстепенными ролями. Кроме Зиновьева.
Он, наивно улыбаясь, рассмеялся: "Товарищи, а я Хома"!
"Брут ты!" - подумал Сталин.
Крупская была чрезмерно возбуждена и продолжила:
-Поскольку среди вас лишь одна дама, то роль панночки на себя возьму я.
Открылась дверь, и въехало тело нездорового Ульянова. Лицо его было землистого цвета, и взгляд тяжело-свинцово блуждал по стенам. На его коленях покоилась большая круглая коробка. "Торт, наверное...", - хитро шепнул сидевший рядом со Сталиным Каменев.
Бледный Дзержинский держал в своих длинных руках хромированные ручки коляски. По его ополоумевшим глазам читалось: "Приехали, жопаньки".
***
Александр Исаевич Солженицын ехал по Сибири. Поезд нарезал, наматывал серые российские версты. На сократовской голове возвращенца трепыхался полный стакан барматухи.
Он загадал про себя так: "довезу до Вятки - стану царем..."
До Вятки оставалось 542 километра".
***
-Господа, важнейшим является говно! - неожиданно громко выкрикнул, почти протявкал Ильич.
-Владимир Ильич имел ввиду искусство кино, - виновато улыбнулась Крупская. На нее было больно глядеть. Рана присыпанная солью. Но она держалась.
-Поэтому мы сейчас для нашего любимого вождя и устроим спектакль, - весело, с аффектом сказал Дзержинский и нервно рассмеялся, но в полном одиночестве. Явно он хотел помочь Надежде.
А дальше было все еще бессмысленнее.
Сталин ходил как обгаженный по большой зале и зычно вторил:
-Откройте мне веки! Откройте мне веки!
Умирающий вождь смеялся как дитя, и эму вторили все члены ЦК.
Я вам, бля, устрою такого Вия khueva", - ругался Иосиф Виссарионович после голого чая, идя по хрустящему снегу к автомобилю. Торта так и не дождались. "Не дали. Зажали Ульяновы торт" - делано сокрушался шедший сзади Каменев.
Крупская была счастлива своей проделке. Она вертелась как обезьяна на резинке.
Так она отомстила Сталину за известный первомайский конфуз.
***
Сталин навел резкость на объективную реальность. На здесь и теперь.
Радек размахивал руками.
-...и, в конце концов, интересные вещи, товарищ Сталин, разузнал я. Например, что Владимир Ильич встречался в Лондоне с Блаватской.
-В каком году? - недоверчиво посмотрел Сталин на взмыленного Радека.
-В 1916-м, - не моргнув глазом, соврал Радек.
-А вы знаете, что в 1916 году от Елены Петровны Блаватской остались одни рожки да ножки? Почему вы верите напраслинам Крупской? Она пыталась обвести вас вокруг пальца, а значит обвести вокруг пальца и всю партию.
-Но ведь Блаватская, будучи, так сказать, человеком незаурядным, победила смерть. Это была ее реинкорнированная сущность, - на собственный страх и риск пустился в рассуждения Радек.
Сталин задумался.
-Так был Ульянов чародеем или не был? И где его вторая голова? Вы это выяснили, Радек?
Карлу было невдомек, о чем идет речь. Но он не растерялся.
-Полный чародей! Полнейший! - с аффектом произнес Радек, а вот насчет головы Ульянова позвольте доложить, что по показаниям жителей Горок, Крупская часто выходит из дома с большой коробкой овальной формы. Никто, правда, не знает, куда она ходит...
-Под себя она ходит... - хихикнул в усы Сталин и серьезно добавил, - так это надо немедленно выяснить. И второе. А вдруг эта голова давно в Индии? В этой самой чертовой Шамбале? Если она вещает там всякую, так сказать, ересь? Вы мне лично ответите за это, товарищ Радек! Лично!
Радек обомлел. Что-то в нем подвинулось. Вождь никогда не был с ним столь откровенен.
Зазвонил телефон, смягчив ситуацию.
-Ягода на проводе. Товарищ Сталин, у меня имеется важнейшая новость... - зависла пауза, - Мне только что сообщили резиденты из Осло. Голову покойного вождя выкрали монархисты.
-А зачем им эта пустая голова? - ехидно спросил Сталин, пряча волнение.
-Чтоб обменять на голову императора, - шепотом ответил Ягода.
-Срочно ко мне! - приказал Сталин комиссару НКВД, - А вы никуда не уходите, товарищ Чарли Чаплин. Ждите за дверью. Напугаете Ягоду.
Радек испугался по-настоящему. Холодный пот ядовито пополз по его искривленной спине. И вождю нездоровилось. В голове била клювом черная птица.
***
Сталин давно путал слова, понятия, людей. Не потому что его память слабела с годами. А потому что кто-то постоянно вмешивался в его внутренний диалог с самим собой. Разумеется, не обошлось без путаницы, много людей забили на сталинских этапах, говорят, миллионов двадцать-тридцать - но это врут, наверное. Солженицын все выдумал. Его ведь в архивы не пускали... А ведь сколько много осталось в живых, не меньше ста пятидесяти миллионов, и ведь многие из них так были счастливы.
Вождь не вел подсчетов. Он просто руководил большой людской рекой. Это был новый командор земли Российской. Он знал, куда направить этот неповоротливый, громадный пароход. Главное - необходимо было остановить запущенную большевиками махину. Остановить, во что бы то ни стало!
***
"Говорят, что Сталин не любит целоваться. Об этом знали в основном мертвецы. Он не смог поцеловать даже вождя в гробу..."
Неожиданно из под пера выскользнула странная фраза:
Мочились с Ильичом
Он ссал классно!
Перечел наоборот. Ухмыльнулся. Посмотрел за левое плечо. Потом посмотрел на написанный лист. "Неплохо, а? Сучий сын! Совсем неплохо..."
"А может и вправду был якутом? Говорят любил алмазы... Это страсть. Плохо это... Я бы научил тебя, Володя, ничего не любить. Даже родину. Сгорелнапрасной искрой гениальный твой мозг. А это все, потому что царя велел зарезать. Ирод тоже плохо кончил"...
Сталин представил, как они вдвоем с Ильичем на сцене Малого оперируют тело Кирова. "Мейерхольд дубина. Не додумался!"
"Наша задача не создавать культ личности вождя, а медленно, постепенно останавливать паровоз революции. Только так можно спасти Россию. Только так. Убрать всю большевистско-жидовскую гвардию . Троцкого надо поймать и разорвать на куски", - в голове Сталина стало черно, он представил раскроенный надвое череп Льва Бронштейна. "Пароход или паровоз?"
Он снова перечитал написанное и медленно перечеркнул. "Это формализм."
Вождь закрыл коленкоровую тетрадь, неспешно встал и холодно произнес:
-Мне нужны все факты о Блаватской. Фотографии. Книги. Переписка.
Ягода подошел к телефонному аппарату и чеканным голосом приказал:
-Весь блатавский ахрив крочно в сремль! - Ягода похолодел от испугу. В животе зашевелились клочки шифровки.
-А вот товарищ Чапек говорит, что собрал интересную информацию о Крупской. - Сталин подтолкнул онемевшего Ягоду под зад. Из-за двери с криком , словно обезьяна, выпрыгнул человечек в очках. Генрих от неожиданности выронил из руки золотой портсигар. Затем подскочил к Радеку и сказал:
-Вша! Доложить ситуацию вождю, - приказал Ягода.
***
Радеку было бедственно. Стоя за дверьми, ему приснился сон, словно он стоит на Мавзолее. Идет парад строителей коммунизма. На трибуне вожди мирового пролетариата. Среди них и он, Радек. И вдруг гранитная плита проваливается под ним, и попадает Радек в преисподнюю. А там здоровущая голова Ильича говорит:
-Твоя задача, Карлуша, убить Вия. Для этого нужен осиновый кол и серебряная пуля, на которой будет начертан барельеф Маркса-Энгельса-меня.
-А где голова царя? - перезвездился Карл Радек.
-Не твое собачье дело, - сердито ответила голова Ильича.
Тут из темноты появилась нарядная, в белом подвенечном платье Крупская. Но это была не совсем Крупская. Больше она походила на танцовщицу Дункан. Она едва касалась земли ногами. Левитация - сразу понял Радек.
-Много будешь знать - состаришься и умрешь не своей смертью, пес цепной. Что, убьешь вурдалака? Она протянула Радеку серебряную пулю.
Радек протянул потную ладонь, но пуля провалилась сквозь радекову руку и со звоном шлепнулась на гранитный пол.
Голова продолжила:
-Надюша, Кремлю срочно понадобились архивы Елены Петровны. Гм, гм...Оформите это наилучшим образом..." Затем приснился поезд, старик-проводник трясет спящего пассажира за плечо.
Чапек поправил френч и вытянулся по стойке смирно.
-Товарищи, в результате своей тайной командировки, я пришел к экстра-важному выводу. Что Крупская, не есть собственно Крупская... Диалектика вопроса неизбежно подводит нас к выводу, что...
-Продолжайте... - заволновался Сталин.
-Крупская - это реинкорнированная и глубоко законспирированная субстанция Елены Петровны Блаватской, - многозначаще произнес Радек.
-Конгениально! - Сталин что было дури хлопнул Радека по спине, - Я тоже так думаю.
-Так что, будем брать старую ведьму за zhopus? - почесал руки Ягода.
-Берите, только не уколитесь, - усмехнулся вождь, - И главное, чтоб голова была цела. За голову Владимира Ильича отвечаешь ты лично! Своим задом! - сверкнул ясными глазами Джугашвили.
Ах, Боже, если бы это был не сон. Если б это был хотя бы 1917 год, когда революция лишь только закипала маслом на окраинах российской империи...
Ни за что! Никогда! Ягода вспомнил свое прошлое, ювелирную мастерскую в Нижнем Новгороде, старика Свердлова, молоденькую еврейскую красавицу Идочку Авербах, украденный инвентарь у будущего тестя... При царе было лучше. Однозначно. Будь проклят ты, Октябрь семнадцатого года!
Он увидел свое худое изможденное отражение в оконной раме. Там повсюду пульсировала московская ночь.
***
Он прекрасно пел. Особенно в ванной. Он ложился в теплую воду и вспоминал Тифлис, горячие серные бани, бесконечные застолья. Сталин лежал в воде и пел. Его кривые волосатые ноги болтались изможденными севрюгами и не слушались хозяина. Он пел про горы Грузии, про деревья и цветы, про старика Вахо, который поливал цветы под его окнами, он пел про пчел и горные ручьи, из которых складывалась великая река Кура.
"Я человек хороший. Я не жаден. Я не богат. Я не пью. Я не ем много. Я скромно одеваюсь. Я никого не обижаю. Я мало говорю. Я мало сплю. Да, я хороший человек. У меня много власти. Да, очень много власти и я должен правильно распоряжаться властью, данной мне Богом..." - часто думал так Сталин в теплой воде.
"Горький не звонит. Обиделся что ли? Не верит в успехи социалистического строительства, хитер он. И лесть его не берет. И глория мунди... Редкий человек. Почти как я. Поэт он никакой, а вот проза. Какая плотная, тягучая проза! Как аргентум. Не осталось в России писателей. Все пишут, да не тем органом. Ум свой выказывают".
Сталин хорошо разбирался в литературе. И сам грешил - пятый год писал. Писал об одном грузинском мальчике. Отрывки читал задумчивому французскому писателю. Анри Жид оценил. Долго ходил по кабинету вождя, чуть ли не локти кусал от зависти.
Последние дни были никакими. Ничего не получалось. Буквы застывали крючьями. Смысл замирал и падал в бездонное пространство подсознания, вытащить оттуда его было невозможно.
"Молчи пустая голова!" - из небытия прозвучал голос. Иосиф понял, что началось. Завернувшись в простыню, он спустился в библиотеку и незаметно растворился среди бесчисленных полок. Вечный покой. Тишина. Тепло. Детские воспоминания окутали уставший мозг Иосифа.
Ему захотелось здесь спрятаться и бродить по этим аккуратным проходикам, тереться щекой о кожаные переплеты, мурлыкать и жить вечно.
Вышел из библиотеки огорченным и озадаченным.
"Надо бы всем большевикам уши надрать, как следует! Если б вы знали, как я любил вождя октябрьской революции. Как страдал от невозможности быть рядом с ним ежечасно, ежесекундно, слушать его слова, смотреть в его лучистые, мудрые глаза..."
Сталин крякнул от умиления и боли.
Ему вспомнился вчерашний инцидент с винегретом. Он глядел на это отстранено, издалека, словно это было не с ним, а каким-то посторонним юношей. Именно юношей, идущим в политехнический музей с книгой под мышкой. "Неужели Ильича отравили?" - Сталин почесал за ухом.
"Какой у человека желудок"?
Сталин потрогал живот. Напряг мышцы. Наклонился. Выпрямился. Говорят, что если сорок раз сделать глубокий вдох и сорок раз выдохнуть, но весь воздух, до самого последнего глоточка, то можно отойти в лучший мир. Зиновьев сказал на даче. Они гуляли по лесу. Зиновьев рвал одуванчики и дул на них сильно. "Зачем они меня разлучили с вождем?"
На столе Сталина черный аппарат, початая бутылка кахетинского вина , нефритовая чаша и на расписанном Татлиным серпами-молотами блюде чурчхелла. Чаша отражает солнечные лучи. Они словно небесные лазутчики. Прекрасный пролетарский натюрморт. А рядом две фотографии. Слева портрет какой-то седовласой пышной старухи, справа стройной молодой бабы. Она улыбается. Левой рукой она держит велосипед. Рядом Ильич. Красивый, молодой, живой. "Кто сюда их подсунул?",- удивился вождь. Наполнил чашу вином, подошел к окну и отпил несколько глотков. "Отравили?"
-Радека ко мне! - распорядился вождь через селектор.
-Как до головы товарища Ульянова, товарищ Сталин, - попытался пошутить Радек. Шутка не удалась.
-Ответ не правильный. Вы когда перешли на нелегальное положение?
-В шестнадцатом, - соврал Радек. Нелегалом он не был никогда.
Сталин это прекрасно знал.
Радек залпом выпил вино.
-Поздравляю, ваша версия взята в разработку. Поедете в Горки за говорящей головой.
Радек выпучил глаза, став похож на только что пойманную рыбу.
-А если там ее не окажется, Иосиф Виссарионович?
-А кто мне болтал про короб? - недобро посмотрел вождь.
-Понял. В любом случае без головы не возвращаться!
-А если понадобится поедешь в Гималаи, на Северный полюс поедешь! В Сахаре песок рыть будешь! Куда партия прикажет!
-Есть! - выкрикнул Радек. Ему было уже все равно.
"Надо серьезно поговорить с Сербским. Вождь, кажется, нездоров. И надо что-то тут делать", - заключил Радек и бросился бегом по коридору.
***
"Потайной унитаз вождя заволокло зеленью. Который год Сталин гадил серебром..."
Горький испугался и сломал карандаш. "Крамола". Огрызки выбросил в окно бывшего особняка Рябушинского.
Часть вторая
(Необходимые пояснения ко второй части)
Мой родной дядя, Иван Денисович Пурга (Петушок - знатоки советского театра поймут, о ком идет речь), инженер сцены во МХАТе, поэт, переводчик, талантливый художник, был в достаточно близких отношениях с Булгаковым. С него, как известно, Михаил Афанасьевич писал поэта Бездомного. Еще о нем ходила легенда. Во время премьеры горьковской
"Лошади" провалилась сцена. К счастью, никто не пострадал. Оказалось - сгнили балки. Вину времени приписали честному инженеру, но вступился Ворошилов,
и все сошло на тормозах советского чиновничьего балагана. Перед войной у дяди вновь возникли проблемы с Советской властью, ему припомнили былое "вредительство". Грозило ему лет пять Колымы. Тогда он надел шубу, валенки и ушел в Манчжурию. Три года он пробыл в степях, жил с монголами, пил кумыс, пас лошадей. Чувствуете ухмылку судьбы? Отбыл все же свой срок - не мытьем, а катаньем.
Я запомнил стихоплетство, которое мне читала его родная сестра, моя же мать:
Идет по полю человек
Считает фонари
От суеты от маяты
До самой до зари
Когда же первый гребешок
Над степью заалел
Он бросил наземь вещмешок
И в небо полетел...
Что-то в этом роде. Автобиографично. Гребешок - петушок... Сейчас это мне кажется глупостью. Романтическая чепуха. Но тогда я был ребенком и мне до ошалелости нравился этот "первый гребешок". Я думал, что речь идет о золотом петушке Пушкина.
А когда Иван Денисович все ж "долетел" до Квебека, только тогда он вскрыл потрепанную годами скитаний подкладку шубы, где хранилась бесценная рукопись. Зрелище было удручающим. Рвань и гниль. Труха. А это были наброски, отдельные зарисовки, план повести о Джугашвили, о которой тот так долго...
Эту тетрадку передал Ивану Денисовичу на хранение лично Булгаков в 1939 г. Авторская датировка - лето-осень 1938 г. Лишь в 1990 году, дряхлый, невменяемый дядюшка передал эту почти истлевшую реликвию мне. Ну, а поскольку время было лихое: решил я тетрадку не передавать органам советской культуры, чем нарушил предсмертный завет моего Петушка. Каюсь.
Более того, моя дерзость повела меня дальше. Я изменил название рукописи (называлась повесть "(Але)бастровая груша"), переделал план (поскольку он почти весь истлел), и внес совсем немного дополнений в единственную "вторую часть".
"Часть вторая"
Радек оказался умнее, чем сам думал о себе. Утром позвонил в Большой театр и спросил у администратора, что сегодня дают?
Давали "Ивана Сусанина".
Тогда Радек тут же позвонил в Горки и связался с Крупской.
-Надежда Константиновна, я хочу пригласить вас в Большой театр, - голос-кисель потек по проводам.
-А что дают, товарищ Радек? - сухо спросила Крупская.
Узнав, что "Сусанина", Крупская улыбнулась. "Жизнь за царя" была любимая отечественная опера Владимира Ильича............................
.....................................Условились встретиться у крайней левой колонны.
-Как это романтично... - улыбнулась Надежда Константиновна, положив трубку. Ее внутреннее напряжение куда-то исчезло, она даже стала что-то напевать из "Аиды".
-Машер! Какое мне платье надеть, голубушка? Может вот это? - суетилась у шкафа Крупская.
-А, что, матушка. Прекрасная мысль. Народ это оценит. Вдова вождя продолжает начатое дело революции... Это так символично! - бесстрастно ответила Маша.
-Шарман. Пусть Джугашвили лопнет. Нет, ты представляешь, он решил остановить объективный, естественный ход истории. Остановить революцию! - восклицала в комнате (Кру) пская, но никто ее не слушал.
Как и было условленно, к 17 часам к дому Ульяновых подкатил автомобиль.
Водитель посигналил несколько раз, в окошке на мгновение показалась голова в буклях и тут же исчезла.
-Машерочка, принеси коробку из спальни. Смотри, не урони, - Крупская с брезгливостью, словно этот были пиявки, сбрасывала бигуди с седых волос.
Вскоре, минут через десять, Надежда Константиновны вышла из дома. Она была прекрасна. Длинное бордовое, кроваво-красное платье волочилось по снежному покрову. Следом шла красивая девушка с худым бледным лицом Соломеи, неся на вытянутых руках цилиндрическую коробку.
-Ого-го-гос! Какой тортище! - протянул какой-то малый.
Радек который раз посмотрел на часы. В его маленькой обезьяньей ручонке нелепо мотался букет белых хризантем.
Он был похож на Александра Сергеевича Пушкина.
"Да где ж она?"
Из-за угла выметнулся Роллс-Ройс, автомобиль Ягоды, и складно затормозил у крайней колонны.
Радек открыл заднюю дверь и протянул даме руку. Появилась красивая нога, плотно затянутая черным чулком. Спекулянты и ротозеи, толпившиеся у театра, замерли. Неужели Исидора Дункан? Конечно, уж все давно позабыли, что Дункан умерла. Но очень хотелось, чтоб она была жива.
Левая рука крепко прижимала к туловищу круглую коробку.
-У нас с вами прекрасные места. В самой главной правительственной ложе, - поддерживая Крупскую под локоть, молвил Радек. От волнения он размахивал букетом как веником.
-Белые цветы... Хм... Они больше уместны на сиротской могилке, - холодно улыбнулась Надежда Константиновна и мельком окинула Карла Венцеславовича с головы до пят.
-Кстати, ваша матушка еще жива?
-Увы... - смущенно ответил Радек.
Он бросил дорогие цветы на мерзлый булыжник. Через полсекунды чья-то ловкая рука схватила букет.
В ложе было пусто, темно и угрюмо. Пахло трухой. Крупская профессионально осмотрела помещение. Заглянула за портьеру, под кресло, затем взглянула вниз, в зал - высоко ли? Вдруг придется прыгать? Это не осталось незамеченным Радеком, старым ловкачом. При этом он не сводил глаз с коробки.
Все выходы и проходы были заблокированы работниками НКВД.
Комбриг Ульмер, капитан Деноткин, капитан Бриль, старший лейтенант Березовский, старший лейтенант Петров - самые проверенные и надежные люди Ягоды пили чай в буфете, ожидая третьего звонка. Все это время пять снайперов держали под контролем правительственную ложу.
Когда погас свет, и зазвучала увертюра, Крупская почувствовала, как на коленях зашевелилась коробка и прохладная рука заскользила по ее капрону.
-Хотите шампанского? - сладострастно гадостно шепнул на ухо Радек.
-Очень, - в тон ответила Крупская.
Радек, одернув френч, выскочил из ложи и ястребом набросился на билетершу, сотрудницу НКВД.
Появление Сталина спасло консьержку от генеральской ярости. Радек обомлел. На его на голове выросли заячьи уши.
Сталин державно прошел в правительственную ложу. Его грустные глаза были прикрыты, скулы слегка подергивались, вождь шел на ощупь.
Увертюра боролась с невнятным зрительным залом, подбираясь к своей кульминации. Крупская всеми своими внутренними соками и боковым зрением увидела, учуяла за своей спиной серый силуэт.
Сталин вытянул руки, они дрожали в корчах... Его крючкообразные члены напряглись, как удочка, зацепившая сома.
-Поднимите мне ... занавес, - из последних си, превозмогая себя самого, взговорил вождь.
-Занавес! - громко повелела Крупская!
Механик неожиданно для самого себя, словно был марионеткой, дернул за трос и занавес пошел. На сцене замельтешили артисты и, захваченные врасплох рабочие сцены. По залу покатился аплодисмент. Кто-то из вредности выкрикнул "браво!"
Тут он увидел в руках Крупской кузовок.
-Отдай это мне, барышня.
"Эта она - женщина-флаг" - заискрило в голове вождя, и тут светлый разум товарища Сталина погас, словно монтер щелкнул электрическим выключателем.
Вопль остудил театр. Оркестр умолк, хотя дирижер продолжал неуместно помахивать палочкой.
-Вурдалак! - Крупская взметнулась на бархатный бордюр и, обхватив коробку, ступила вниз.
Радек только и успел подумать: "А ведь хороша! Kurva!" и застыл от ужаса. Крупская взвилась над головами зрителей красной птицей, и устремилась к огромной хрустальной люстре театра.
-Полундра! - крикнул какой-то матросик из правого бенуара.Этого возгласа оказалось достаточно для того, чтобы все в зале смешалось в одну шумящую людскую кучу.
Крупская, сделав плавный зигзаг, негромко хихикнула, и исчезла из поля зрения озадаченных стрелков. Прозвучало несколько робких выстрелов. Сверху посыпалась штукатурка и мелкий дождик осколков от хрустальной люстры. Но в общем шуме это обстоятельство осталось никем незамеченным.
-Врешь, не уйдешь! - шептал Радек, он уже сорвал голос. Что-то важное и функциональное разорвалось внутри бесстрашного чекиста. Словно лопнуло и брызнуло кровавыми шариками в самую душу. Но ноги, подчиняясь внутреннему приказу, несли его вверх, на чердак, на крышу. Выше, выше...
Смерть люто неслась над Москвой...
Крупская затаилась за стылыми бронзовыми гривами коней, и услышала осторожные шаги и тяжелое дыхание.
-Наденька, Елена Константиновна, где вы? Вы теперь в безопасности, - шептал Радек. В его руке вероломно мелькнул револьвер.
-Я здесь, Чарли, - Крупская внезапно появилась перед тщедушной фигуркой.
Они посмотрели друг на друга с неизбывной любовью. Это длилось миг.
-Руки вверх, ведьма! Короб на землю! - прохрипел Радек.
Короб рассмеялся и Крупская всем телом шагнула навстречу.
-Ну, иди сюда, мальчик мой, - ласково, по-матерински, проговорила она. Радека покрыл ужас. Он не вынес напряжения и выстрелил в грудь, почти в упор. Пуля ударилась обо что-то железное, отскочила.
-Ишь, железная дама, - прошипел Радек.
Снова нажал на курок и снова услышал лязг пули, и картавый ехидный голос: "Гм-гм...Не берет. Пули неправильные! Свят, свят, свят! Учение Маркса нетленно, потому что всемогуще!".
Снег заигрался с налетевшим порывом ветра. Закружилось все, завертелось в глазах бледного Радека.
Надежда свободной рукой задрала бархат, подпрыгнула, зависла в воздусях, затем с нежданным изяществом выбросила вперед мощную, почти лошадиную ногу и нанесла сокрушительный удар. Английский каблук пришелся аккурат в кадык Радека.
У того перехватило дыхание, он согнулся, чтобы схватить глоток морозного воздуха, но это было уже напрасным делом. Кадык провалился внутрь. Карл ахнул, несколько раз выстрелил в непробиваемую Крупскую, осознавая бессмысленность и бесперспективность каких либо действий, да и всей собственной жизни. Конвульсируя, он увидел яркую алую звезду, как над театром взметнулся живой Кумач Революции, и из короба зазвучал родной голос Ильича.
Что там бормотала голова, Радек уже не понимал...
Приложение
(выписки из моих архивов)
Булгаков исчез бесследно. Мало кто знает о его судьбе. Я полагаю, что Михаил Афанасьевич устроился дрессировщиком обезьян в Московский цирк и бежал во время гастролей из Одессы к румынам. Ведь его двоюродная бабушка была румынкой и ведьмой.
Мандельштам поменял имя и фамилию и с Надеждой Яковлевной поселился в предместьях Осло. Торговал германскими газетами. Он тосковал до конца своих дней по Италии. Книгу о Данте он так и не написал.
Генриха Иегуду замучили во внутренней тюрьме Лубянки. Его долго пытали. Били резиновой палкой по заднему месту. Говорят, он визжал как свинья. Зато умер мгновенно от выстрела в затылок.
Радек погиб при невыясненных обстоятельствах, выполняя важное государственное задание. Его закоченевшее тело нашли в лесу, в Озерках, неподалеку от дачи Ягоды. Труп Карла был исклеван, сильно изуродован орлами или соколами. Это вызвало переполох в НКВД. Откуда в Подмосковье соколы да орлы?
Рядового Моголя контузило в окопах Сталинграда. Он остался жив, дошел до Берлина старшиной.
Призрак Надежды Крупской по-прежнему носится красным кумачом над просторами России. Это видели пионеры 21-й средней школы города Кирова 21 января 1994, о чем подробно писала газета "Товар-Деньги-Товар" (1987 г., N21).
Обезглавленное тело Владимира покоится в Мавзолее, на Красной площади, под стенами Кремля. Тот, кто внимательно всматривался в черты покойного, наверняка, заметил: вместо головы - фаянсовая груша.