Я бы не хотела жить в эпоху позднего палеолита, это неуютное время оледенения и господства мамонта. Ведь тогда в промежутках между рождениями детей мне бы пришлось собирать ягоды и сладкие корешки. А, случись мне родиться мужчиной, я была бы обречена на ежедневную охоту, хорошо, если на мамонта ("он большой, его всем хватит!"). Освежевав тело несчастного животного, и обмотав свой торс доставшимся мне куском мохнатой шкуры, я бы наелась еще теплого мяса и, глядя на то, как мои (а может и не мои) многочисленные дети доедают то, что осталось от мамонта, я бы занялась совершенствованием ручного рубила. Тяжелая жизнь дикаря... Впрочем, я бы потрудилась оставить более подробные рисунки на внутренних сводах пещер, так сказать, привет будущим археологам.
Я не хотела бы провести жизнь в шкуре бедной китайской крестьянки. Ибо жизнь моя тогда была бы бесправна и беспросветна. Промозглыми неуютными вечерами я бы сидела на корточках на глиняном ложе и чинила ветхое белье или беседовала с такими же безрадостными и голодными родичами. А ночью, лежа на камышовой циновке под ватным одеялом, и согреваясь о тощий бок своего желтого мужа, я бы слушала вой ветра за бамбуковой стеной. И как о манне небесной я мечтала бы о горсточке риса и добротном деревянном гробе для последнего пристанища.
Не хотелось бы также родиться существом мужского пола где-нибудь в Абиссинии. Ведь тогда с большой вероятностью мои родители продали бы меня работорговцам, а те сделали меня евнухом (гладким) и, в случае успешной кастрации, перепродали бы в один из османских гаремов. И всю последующую жизнь я бы говорила фальцетом, писала через трубочку и, снедаемая жгучей завистью к полноценным мужчинам, вымещала бы злобу на гаремных невольницах. Правда, с помощью коварства и интриг, я бы могла прилично разбогатеть. Но все же мне не хотелось бы...
Я бы не хотела жить в эпоху викингов на территории Европы, которую "северные люди", как известно, посещали регулярно и также регулярно опустошали. Невзирая на мои внешние данные (обладай я внешностью Хариты или Гарпии, все равно), я наверняка была бы изнасилована и обращена в рабство и вместе с награбленными ценностями перевезена на драккаре в родное гнездо какого-нибудь Хастингса-хёвдинга. И вот там, ведя трудную и унизительную жизнь треля, я бы истерла руки на ткацком станке, варила пиво и вялила рыбу, а рожденный от меня сын навечно был бы покрыт позором, как дитя несвободной женщины. И, предаваясь у очага мечтам о своей далекой родине, я бы находила утешение лишь в запутанном смысле скальдических стихов.
Не хотелось бы мне быть и рядовой жительницей ацтекского Теночтитлана. Ведь тогда по утрам я бы толкла кукурузные зерна или натирала жгучий перец чили, а потом, перекинув за спину ремень ткацкого станка, переплетала бы нити утка и основы будущего полотна. Мой муж от восхода до заката рыхлил бы колом землю в огороде, а потом сеял, растил и убирал кукурузу. В редкие праздники я сидела бы в тесном семейном кругу прямо на полу и коротала время, поглощая куски черепахи или саранчу с шалфеем. А вечером, украсив свое тело куском шкуры ягуара и перьями, танцевала бы под бешеный ритм бубнов и барабанов. Во время кровавых жертвоприношений нашему великому и ужасному богу Уицилопочтли я бы вдохновенно вопила в религиозном экстазе, глядя, как верховный жрец извлекает пульсирующее сердце из груди еще живой жертвы и возлагает его на багряный алтарь. Вот ужас-то!
Совершенно не хотелось бы мне отправиться однажды с Федором Конюховым в его очередное кругосветное плавание на утлом суденышке, без средств связи, без спасательного жилета и короткоствольной винтовки, да еще и с одной удочкой на двоих. Во-первых, я не люблю бородатых мужчин. Во-вторых, не умею плавать. В-третьих, вследствие постревания в горле кости кефали в раннем детстве, я не люблю рыбу. По указанным причинам мое путешествие закончилось бы бесславно оттого, что я бы либо утонула, либо загнулась от голода. А случись Федору утопить удочку в океане (случайно), боюсь, у него бы появилось порочное желание съесть меня (как у дикарей известного английского естествоиспытателя). Может быть, поэтому знаменитый путешественник всегда уходит в одиночное плавание. С одной стороны, не хочет делить славу, с другой - боится не совладать с голодом.
А вообще, не хотелось бы очень много. Не хотелось бы оказаться в Помпеях в день извержения Везувия и навечно остаться под слоем пепла; не хотелось бы быть обвиненной в колдовстве (а, судя по современной псевдо-исторической литературе, почти всех женщин в средние века подозревали в колдовстве и на всякий случай сжигали на костре); не хотелось бы быть крепостной крестьянкой, революционеркой-народницей, Ниловной, Карениной, Мармеладовой, разоблаченной советской разведчицей, сельской учительницей, вышедшей в тираж певицей, растолстевшей балериной, старой девой.
Но более всего не хотелось бы провести свою старость в казенном доме для престарелых, забытой детьми и внуками. Как-то, учась в школе, в составе агитбригады я побывала в таком доме. Тяжелый запах старых сундуков, мочи и дешевого освежителя воздуха произвел гнетущее впечатление. Персонал дома с криками: "Пионеры пришли!" согнал ничего не понимающих старух в Красный уголок, где под репродукцией знаменитой картины "Ходоки у Ленина" мы продекламировали стихи о вечно молодой революции и спели песню "И вновь продолжается бой, и сердцу тревожно в груди..." Пансионерки утирали набежавшие слезы. Видимо, они вспомнили своих внуков (тоже пионеров), которые посещали их раз в месяц - аккурат в день пенсии. Когда мы уходили, сморщенные беззубые подслеповатые бабушки в платочках смотрели нам вслед сквозь немытые окна. Кое-кто даже робко махал рукой. А мы не помахали. Постеснялись. Вот с тех пор я всегда думаю, что очень не хотелось бы оказаться по другую сторону грязного окна.
И остается радоваться, что все это со мной (во всяком случае, пока) не случилось.
Но на стакан, наполовину наполненный водой, всегда можно посмотреть и с другой стороны. И в связи с этим хотелось бы сказать: хотелось бы тоже очень многого!
2. Чего бы мне хотелось
Мне бы хотелось просыпаться по утрам в кровати под голубым шелковым балдахином, а на завтрак иметь чашку черного кофе и пару свежих газет с политическими новостями. А можно так: поднявшись с постели, пройтись в пеньюаре босыми ногами по росе и завтракать в одиночестве в беседке, наслаждаясь пением соловьев и кваканьем лягушек. А на обед я бы хотела наслаждаться порцией вестминстерского супа с бычьими хвостами, тушеными почками в сметане и горьким шоколадом, и чтоб при этом на маленьком столике стояли: зеленый чай, джин с тоником, да вина грузинские "Киндзмараули" и "Хванчкара". А вечером, после радостно-утомительной работы, чтоб был накрыт стол со всем, чего только душа пожелает (но чтобы от всего этого не толстеть, и не чувствовать тяжесть и урчание в желудке).
Хотелось бы жить в серых стенах средневекового замка, стоящего на скалистом берегу Западной Шотландии. А в холле чтоб горел огонь в камине, и подле спали набегавшиеся в парке собаки (лохматые и грязные). Чтоб по утрам есть овсянку, а потом, удалившись в библиотеку (где книжные шкафы доходят до потолочных балок, и к верхней полке ведет дубовая лесенка), писать исследование о взаимовлиянии кельтской и римской культур. И чтоб ни телевизора, ни телефона, ни центрального отопления. Чтобы, умывшись ледяной водой из кувшина, потушить сальную свечу и нырнуть в постель, согретую горячей бутылкой, и вот так, совершенно умиротворенной, отдаться в объятия Морфея. Думаю, в таком доме нашлось бы местечко и для в меру ужасного привидения.
Или вот еще хотелось бы, чтобы дом был как традиционный японский - когда пространство комнаты практически пустое, а все вещи убраны в стенной шкаф. В углу комнаты токонома - японский "красный угол", - где на свитке тушью начертано мудрое древнее изречение и стоит икебана. Мной частично обдуман ее состав: 1) голая кривая колючая ветка; 2) скромный цветок повилики. Над третьим пунктом я думаю. Ибо, найдя третью составляющую, я найду себя (вот только поиск что-то затянулся!).
Еще хотелось бы, чтоб все устроилось так, чтобы в результате мини-глобального потепления погода в Центральной полосе России была примерно, как в Портофино. Тогда зимой можно было бы ходить в плаще и туфлях и не завидовать проходящим дамам в мутоне. Я бы сменила шапку-треух на элегантную шляпу, а панталоны с начесом и штаны с утеплителем из синтепона в качестве гуманитарной помощи отослала бы чукотским оленеводам. Очередной счет за отопление не провоцировал бы у меня пароксизм ненависти ко всем газовикам, а на сэкономленные деньги я бы купила, например, лошадь. Я бы неплохо смотрелась в красной амазонке, скачущая вдоль трассы Симферополь-Москва.
Хотелось бы быть пышногрудой и в меру крутобедрой украинкой, и чтоб звали меня Гандзей. И жить бы мне в беленой изнутри да снаружи хате; да чтоб тын вкруг нее стоял, и торчали на нем вверх дном кувшины и горшки. А на маленьких, чисто вымытых окошках, белели бы занавесочки. Еще в сенях должна стоять кадка с квасом, а в погребе висеть колбасы разные. На мне: сапожки красные со скрипом, рубаха-вышиванка, сукня с высокими разрезами и хустка красная на затылке! А на столе под тряпицей чтоб лежало розовато-мраморное сало с хлебом душистым. И я выглядываю в окошко, Грицка дожидаюсь. И чтоб, шумно ворвавшись в хату, глядел бы на меня мой ненаглядный лучистыми глазами, а потом, захохотав, запрокинул бы голову и запел от счастья: "Гандзя - душка, Гандзя - любка, Гандзя мила, як голубка..." И чтоб на сенокос вместе весело шли, с песней и бутылью самогона доброго; и чтоб мужики косили, а мы, бабы, сено бы в стога сгребали, и на головах у нас венки ромашковые белели.
Хотелось бы однажды, зачерпнув вдохновения из Иппокрены, вложить свою нерастраченную творческую энергию и страсть к писанине (вообще, она находит припадками) в создание толстого детективного романа (заснеженный дом, семь друзей, два с половиной трупа, никаких улик, неожиданная развязка). И чтоб издательство *, возопив от радости, напечатало роман бешеным тиражом. И вот тогда, разбогатев, поехать прополоскать свое тело и желудок в целебных водах Баден-Бадена. А на обратном пути, проездом через Москву, дать интервью, например, В. Познеру, изумив последнего своей эрудицией.
Я бы хотела сидеть однажды на усыпанном древними валунами морском берегу и любоваться закатом. И чтоб сидящий рядом сын рисовал пастелью в альбоме тонущий в черной воде резко очерченный красный диск и покачивающихся на волнах чаек. Редкий крик этих птиц смешивался бы с плеском волн, накатывающихся на прибрежные камни, а мерный блеск маяка на скале в соседней бухте напоминал бы нам, что мы не одни на планете Земля (только никаких курортников и торговцев сувенирами!) И где ты, высокий слог Максимилиана Волошина, призванный воспеть в виршах эту прекрасную и почти иррациональную картину: солнце уже утонуло, и лишь небосвод еще хранит рваную полоску его багрового, но уже мертвого света.
Но больше всего я бы хотела лежать на дне пахнущих навозом саней, влекомых парой резвых лошадок. И чтоб вокруг простиралась только заснеженная гладь бескрайней степи, без признаков современной цивилизации. И только изредка фыркают лошади, выбрасывая из ноздрей сизый пар, да возница тянет под нос унылую "Степь, да степь кругом..." А я лежу, накрытая овчинным тулупом, раскинув руки на соломе. И так хорошо мне! И смотрю я на ясное звездное небо, и мысленно пронзаю толщу Вселенной.