Критический комментарий
Текст цитируется по изданию: Светлый Источник -- Средневековая поэзия Китая, Кореи, Вьетнама. Издательство "Правда", Москва, 1989, стр. 19. Автор перевода -- Лев Залманович Эйдлин (1910-1985) -- выдающийся советский синолог и переводчик китайской поэзии, ученик акад. В. М. Алексеева.
"Доезжаю до подножия горы Бэйгушань" -- непонятно, откуда это "доезжаю" -- ведь в оригинале стоит иероглиф "цы" со значением "делать привал", "разбивать бивуак" и т.п. У Шефнера заглавие переведено более корректно.
"... за зелёной горой" -- в оригинале стоит иероглиф "цин" -- "сине-зелёный" -- как цвет поросших соснами гор в предрассветном сумраке. В остальных трёх переводах, "цин" передано как "синий"/"blue", что гораздо ближе к истине.
"... бирюзовой рекой плывёт" -- в оригинале стоит иероглиф "люй" -- "[ярко-]зелёный", который в китайской поэзии служит постоянным эпитетом речных вод. У бирюзы же цвет ярко-голубой или зеленовато-голубой. В китайском языке даже есть устойчивое выражение "циншань-люйшуй", переводимое в БКРС как "синие горы, зелёные воды".
"Ровен разлив..." -- звучит неуклюжей калькой с оригинала. Может ли разлив быть неровен? Не знаю, не встречал... Скорее всего, поэт хотел сказать, что разлив "выравнял" (кит. ху-пин) прибрежный рельеф, вместо которого теперь повсюду -- сплошная водная гладь. Собственно, поэтому-то и пришлось устраивать ночлег под горой, на сухом месте, куда не добралась вода.
"Ветер прямой..." -- довольно бессмысленная калька с оригинала. Ведь БКРС даёт перевод сочетания "чжэн-фэн" и как "попутный ветер", что идеально укладывается в данный контекст. Учитывая то, что в оригинале иероглифы поменяны местами -- "фэн-чжэн", образуя параллелизм с "ху-пин", при дословном переводе, эта пара звучала бы как "Разливом [всё] выравнено..." -- "Ветер благоприятен... (т.е. дует в нужном направлении)".
"... на глади парус один" -- здесь при переводе выпущен важный (ибо находится в позиции рифмы) иероглиф "сюань" со значением "поднимать, ставить [парус]". А ведь, переводя не в рифму, вполне можно было придумать и получше. Итак, дословный перевод всей строки: "На ветру попутном // один[окий] парус поднимаю".
"Солнце в морях..." -- множественное число как-то не убеждает, видимо, оно нужно исключительно ради соблюдения размера. Даже сознательно отказавшись от рифмы, переводчик всё равно вынужден порой поступаться принципами точности перевода. А что ещё прикажете делать, если русские слова могут иметь самое разное число слогов, да и ударения в них падают без каких-либо правил?
"В водах весна..." -- непонятно, откуда взяты эти "воды" -- ведь в оригинале стоит: "Цзян-чунь" -- "[на] Цзян[е] весна", что образует параллелизм с "хай-жи" -- "[из] моря солнце" в предыдущей строке. "Цзян" здесь означает не всю реку Янцзы, а лишь её земли её нижнего течения, т.е. Цзянсу.
"Письма родных // где меня в дороге найдут?" -- с формальной точки зрения, перевод вроде бы правильный. БРКС переводит "сян-шу" как "письмо из дома". Однако, художественный приём автора, задумавшего "ударную" концовку, строится на вопросе и ответе, имеющих строгую логическую взаимосвязь. Если едущий к югу поэт, по утверждению Эйдлина, гадает, где его найдут письма из дома, то как это связано с упоминанием диких гусей, летящих туда, а вовсе не оттуда? Ведь гусь в классической китайской поэзии всегда символизирует посланника, несущего близким весть от человека, находящегося вдалеке от дома. Поэтому вопрос, по логике, должен звучать так: "домой письмо // где=кто [сможет] доставить?" Именно такой смысл выражен в переводе N2 и чуть более размыто в переводах N1 и N3. Так же истолковывают эту строку и китайские комментаторы данного стихотворения в трёх просмотренных мною изданиях. Тогда становится логичным ответ -- "Возвращающиеся гуси // [что летят] в сторону Лояна". Поэт, будучи уроженцем Лояна, по-доброму завидует гусям, летящим по весне в направлении его родных краёв, когда сам он вынужден ехать в противоположную сторону -- к новому месту службы (?) или ссылки (?).
С позиций простого читателя, перевод Эйдлина проигрывает переводу Шефнера как в эмоциональности, так и в литературности,-- над ним слишком довлеет стихия китайского текста. Эйдлин исповедует творческие принципы В. М. Алексеева, говорившего о собственных поэтических переводах: "Это просто китайский текст в еле прикрытой русской форме." По такому переводу, специалист сможет процентов на 90-95 воссоздать китайский оригинал, буде тот вдруг утрачен. И получить спонтанный эмоциональный отклик от подобного перевода способны лишь те, кто уже знаком с китайской поэзией из первых рук. Это переходный этап между чтением переводов "литературных" и чтением поэзии в подлиннике. Основное его назначение -- не столько увлечь читателя перелицованной на русский манер поэтичностью оригинала, сколько дать ту основу, с помощью которой можно будет впоследствии ориентироваться в первоисточнике. Такой перевод решает скорее учебно-научную, чем литературно-художественную задачу.
Борис Мещеряков
|