Я много раз ездил в плацкартном вагоне и давно сделал вывод, что большинство путешествует на поездах исключительно ради того, чтобы поесть.
Не успели мы с женой сесть на полку и прийти в себя после беготни по переходам и платформе, не успел состав тронуться, а проводник - принести белье, а по узкому проходу уже вовсю снуют люди с белыми лоточками лапши и огромными кружками кипятка. Где-то уже открывают пиво, где-то расстилают газеты и нарезают толстые ломти хлеба, где-то вскрывают банки с консервами и разворачивают копченых куриц.
Оля смотрит на меня и подмигивает.
Мы с Олей едем отдыхать в Питер - первый раз наши отпуска пришлись на одно время. Впереди у нас две недели отдыха и ничегонеделания, более того, в Питере мы познакомились, и рейд по "местам молодости" неминуем. Оля даже составила список всех кафешек и лавочек - удивительно, что спустя три года она помнит всё до мельчайших подробностей. Я не против: какая разница, как отдыхать, главное, что наконец-то вдвоем.
Но до "райского уголка" нужно еще добраться, и я принимаюсь рассматривать соседей, с которыми предстоит ехать двое суток.
На нижней полке сидит женщина лет пятидесяти, полная, в слишком теплом для июня костюме. Она тяжело дышит и вытирает платком пот с красного лица. Рядом двое парней, оба в майках без рукавов, лысые и очень громкие. Они оживленно переговариваются и хохочут. На "боковушке" я вижу только мужчину лет сорока, уткнувшегося в газету.
Что ж, компания не лучшая.
Но мне плевать. Мы с Олей едем отдыхать в Питер.
Оля внезапно спохватывается, достает из кармана зеркальце и принимается причесываться. На мой взгляд, она прекрасно выглядит и слегка растрепанной, но убеждать ее в этом бесполезно.
Новый взрыв хохота заставляет Олю поморщиться. В следующую секунду один из парней, хохоча, пихает другого и, подскочив, плюхается на нашу полку, едва не задев Олю.
- Осторожно, тут моя жена вообще-то! - недовольно говорю я. Парень смотрит на меня, как на идиота, и отодвигается. Оля улыбается мне.
Меня же это всё начинает раздражать: парни продолжают гоготать, матрона возмущенно пялится на нас: видать, решила, что мы собираемся миловаться всю дорогу. Кольца на ее руке нет.
- Бесят меня эти старые девы-грымзы, - шепчу я на ухо Оле, и та снова улыбается. Она вообще редко говорит, моя Оля, зато если начинает, то я готов слушать хоть всю жизнь.
Теперь матрона пялится на нас с недоумением, как будто полагала, что мы полюбим ее всей душой, и теперь оказалась жестоко обманута. Я отворачиваюсь от нее и принимаюсь глядеть, как Оля подкрашивает глаза.
Плевать, черт возьми. Мы едем в Питер.
Приходит толстая проводница. Меня раздражают полные женщины - не те, про которых говорят "крупные", а которые добыли свои килограммы перееданием. Моя Оля никогда бы не дошла до подобного. А на проводницу просто противно смотреть.
Она выдает белье матроне и парням и оборачивается на нас:
- Молодой человек, будем брать?
- Конечно, у нас одно место на двоих, и белье одно... - говорю я, протягивая деньги.
Проводница изумленно глядит на меня. Я никогда не понимал подобной реакции: зачем тратить лишние деньги, если нам с Олей прекрасно спится и на одной полке?
Мы встаем и начинаем расстилать постель, однако я делаю это не так проворно, как жена, и мне скоро приходится выйти в проход и присесть рядом с мужчиной, который, видимо, заснул за своей газетой. Я смотрю, как Оля запихивает тяжелую подушку в наволочку, и вдруг замечаю, что матрона пялится на меня с возмущением и даже ужасом. Видимо, сообщение о том, что мы с Олей будем спать вместе, вызвало у нее шок. Я усмехаюсь и весело говорю ей:
- Можете не переживать, мы ночью будем вести себя прилично!
Тетка вздрагивает и уже в полном ужасе оборачивается к окну, один из парней громко хохочет, другой непонимающе смотрит на меня. Даже мужчина поднимает голову и смотрит на меня с укором. Я уже жалею о своей выходке и подумываю извиниться, но Оля зовет меня, и я быстро вскакиваю, сажусь на матрас рядом с женой и уставляюсь в окно.
- Красиво... - шепчу я, глядя на проносящиеся мимо темно-зеленые ели. Оля застывает, положив голову мне на плечо; поглаживая ее волосы, я ловлю ее запах - приятно-мыльный, клубничный, вкусный и родной...
Я люблю ездить в поезде по вечерам, когда вагоне в приятный полумрак, а за окном проплывают деревенские дома или дачи, деревья или луга, а особенно люблю ехать по мосту над рекой, хотя сами реки и купание не любил никогда. Оля же обожает плескаться в воде, хоть и плавает не слишком хорошо.
В Питер, в Питер, мы едем в Питер.
Парни к вечеру уходят в вагон-ресторан. Матрона же, видимо, таки и не прощает мне мою выходку: весь вечер я ловлю на себе ее неприязненные взгляды. Мне тоже противно смотреть на нее - моя Оля никогда не станет такой.
Ночью мы лежим, укрывшись нашей единственной простыней; Оля спит, положив голову мне на плечо, как на подушку, и я слушаю не только грохот колес, но и биение ее сердца, ее ровное дыхание, а сам не могу заснуть и все слежу за причудливыми тенями на стенке.
А потом матрона начинает громко, раскатисто храпеть, и я натягиваю простыню на ухо Оле - как будто это может спасти от такого! Позже к матрониному басу присоединяются тенорки пьяных парней и сипение соседа с "боковушки".
"Все, теперь мне точно не заснуть..."- думаю я и будто проваливаюсь в темноту.
Мне снится Оля - прошлый год, когда мы ездили в небольшой поселок к ее родственникам. Только в моем сне нет ни ее чопорной и скучной младшей сестры, ни ее матери, не слишком любившей меня, ни двоюродного брата - только мы с ней, только сад, в котором мы побывали, речка, или, скорее, маленький пруд, в котором мы купались... Оле нравилось жить в саду, где прошло ее детство, и потому мы пробыли там почти две недели. Этим летом Оля тоже собиралась туда... Хотела, но я ее не пустил. Не пустил...
А теперь мы едем в Питер.
- Мужчина, вставайте, вам пора выходить!
- А? Что? - уже светло, парни сидят в одних трусах и пьют чай, матрона роется в целлофановом пакете с мыльницей, зубной щеткой и прочим. Я вытаскиваю руку из-под Олиной спины и приподнимаюсь на локте.
- В чем дело? До Санкт-Петербурга еще сутки... - хмуро говорю я заспанной проводнице.
- Какой Петербург? Мужчина, у вас билеты до Иванова!
- Иванова?.. - я выглядываю в окно и вздрагиваю. На перроне почему-то стоят старуха и тощая девица в почти одинаковых черных блузках - Олины мать и сестра.
- Какого...
- Мужчина, или вы выходите, или...
- Оля, Оля! - кричу я, - Оля, что такое? Мы же едем в Питер!
Я ничего не понимаю, но, ругаясь сквозь зубы, кидаю всё в сумку и, схватив Олю за руку, бегу к выходу, чувствуя на спине злорадный взгляд матроны.
Какого черта, мы же едем в Питер!
От недосыпа и утренней прохлады меня трясет. Я подхожу к теще.
- Наконец-то ты приехал... - бормочет она.
- В чем дело, Марья Ивановна? - возмущенно спрашиваю я. - Вы что, договорились с Олей? А? - я разворачиваюсь к жене.
- Ты что, с ума сошел?! - взвизгивает девица, хватая меня за руку. Я отталкиваю ее. Она тяжело дышит.
- Спокойно, - процеживаю я сквозь зубы.
- Да ты что... - девица вдруг начинает реветь. Я ничего не понимаю.
- Марья Ивановна, мы же ехали в Питер! - говорю как можно спокойнее.
Старуха вздыхает.
- Пойдем, - говорит она.
- Но мы с Олей...
- Пойдем...
(едем в Питер)
Идем. Сначала на автобусную остановку; девица всё всхлипывает по дороге, и мне даже становится ее жалко. Потом долго ждем автобуса, потом едем домой к теще - на самую окраину.
- Надо было всё-таки ехать в Питер, - вздыхаю я, глядя на проплывающие за окном низенькие домишки.
- Надо было! - кричит девица на весь автобус, - Надо было... Это я, дура такая, уговорила ее сюда, дура, ну я соскучилась, по пруду тоже, мы с ней давно купались, лет десять назад еще, я дура, дура...
- Тише, родная, тише, - шепчет теща. Я замечаю, что она очень плохо выглядит, будто постарела лет на пять.
Я ничего не понимаю.
Мы же ехали в Питер!
А потом мы приходим домой к теще, где пахнет водкой и лекарствами, где ходят понурые родственники и где посреди гостиной стоит гроб, в котором лежит то, что выжившая из ума теща называет Олей.