Ноябрь стоял непримечательным. Слезливым. Тянулись тихо вправленные в слякоть дни, не сочетаясь с мыслями о чем-то превосходном. Последние цветы на клумбе из покрышек возле ОВД "Орехово - Борисово" уж до того зачахли, что всем идущим каждым утром на развод хотелось побыстрей свалить отсюда. А злющие начальники отделов на осточертевших начисто оперативках будут всегда зудить с нудным напором и совсем по-комариному о сводках да нарядах, о рейдах и о планах...
Второй этаж. Сразу - налево. Четыре шага по прямой и шаг направо. Глядь - и твои блестящие ботинки встали как раз у кабинета "топтунов" - оперативников. И если ты при красных "корочках" конторы решишься прошмыгнуть туда, то попадаешь в иной и явно не искомый мир, скучающий при старом сейфе, деловых мелких бумагах, рассеянных по двум перпендикулярно породнившимся столам, пузатеньким черным компьютером с рожденьем "до потопа" и пред шеренгой старых стульев с маркерными номерами по бокам. И все другое, находящееся здесь, характеризует превалирование данной службы на ногах, в редких набегах добиравшейся сюда. Всегда ждет разную одежду и уборы с головы рогами вверх направленная вешалка с разряда раритетов при блошиных рынках и мытый каждодневно пол из ламината, который временнЫм расскоком после совсем далекого ремонта уже давно по службе нынешней пробрался б идентичным сроком точно в капитаны. Занавески на окне все также источают своей отталкивающей напрочь душу зеленью вовсю насущный яд, отяжелев до невозможности за срок немытой службы. Они морально устарели, давя усердно психику уже четвертого владельца, но им еще висеть - греметь, что котелку - без малого три года согласно инвентарной описи, хранящейся под слоем мелкой, едкой пыли у делопроизводителей или же у секретаря "самОго". Он регулярно в пятницу по шею окунается в общественный "навоз" и два часа его мурыжат жалобами, склоками и умолениями под видом неотложно - важных для кого-то просьб почти до прения от пота любого нижнего белья. Принуждая его тут же после стресса за приемом к крохотной рюмке коньячка и вожделенным омовениям через час двадцать на своей дачной бане под Удельной. Не ждите здесь противоречия и пищи к назиданиям при состоянии "под мухой". Он с детства правильно воспитан и твердо встал со своим неписанным уставом в положительные стороны закона, а не прибился при вальяжности к той безрассудной вольности, манерами похожей на движение машин по скользкому шоссе. Его работа никогда не сочленяет в себе праведность, коварство и любовь. Первое он оставил церкви. Вторым он занимается по факту. Третье он видел только в юности и в общем словаре. А здесь - мертвенно - грубое сукно из кодексов, частей, параграфов и правил, вживую разбавляемое совещаниями, оперативками и встречами с людьми.
За руль его приличного авто после приема, конечно же, садится благоверная. Она с переднего сиденья источает откровенный дух приличного парфюма, журчащий бархат голоска с полным комплектом интонаций и возвращает его в мир, где надо бы читать что посолидней, смотреть "Жизель", комедии из списка мирового класса, почаще слышать без разбора Моцарта, прихватывать даже скачанного из "Ю-туба" чуть позднего "Пинк Флойда", а то под пенье птиц полюбоваться вовсю лесом, не переводя все это автоматом в территории, охваты и участки. И ей самой, впившейся крепко в руль, иногда тоже жаль его такого, всемерно перекрученного в жерновах правопорядка из того приятного, неловкого парнишки, что радовался озорно и искренне сорванным им же по весне нестойким, но пахучим ландышам, казавшимся чем-то совсем уж неземным в ее тонких ручонках. И то событие осталось в живой книге их совместной жизни хоть крохотным, но не затертым жестким временем светлым кусочком бытия. За это время, пролетающее вскользь, неделю вновь придется попахать изрядно на работе с наложенным нелепо отпечатком грубости и вывернутого не тем боком честолюбия. Он твердо знает, что система разносилась, но так же с одержимой тупостью усердно закрепляет открутившиеся гайки вместо обновы верхними чинами механизма. Будто с ключами носится вслед за гремящей среди всех узлов машиной. И твердо знает: за его спиной стоит с десяток тех в соседних кабинетах, кто станет впереди него в любой на то момент. И фактом может быть несоразмерность этой смены...
На окошке в комнате дежурных шестой день подряд все еще еле шевелилась жирная от неизвестно чего муха, будто бы сдававшаяся перед всем российским загнанным правопорядком, задрав под потолок ослабленные крохотные лапки. Вечером прошлым враз похолодало. Почти всю ночь лило. День даже после смены был такой же слабо выразительный. И тучи встали еще ниже, будто хотели вплыть всей многотонной массой к ним в дежурку. На мухе это все так и сказалось. Неуместным поведением она чем-то всем напоминала безответственно - разудалого капитана Чмокина, обдумывающего третий месяц перевод в другой отдел. Здесь второй с лишним год им был начисто да основательно прикормлен под размытые, будто дороги по проселкам, параграфы закона и по-своему зачищен здешний околоток. Там же ждала повыше должность и оклад с туманной перспективой эту практическую деятельность всемерно как-то наверстать, направить в то же русло. Здесь оставались просто стукачи любительских разливов, домушники, отбившиеся вслед за возрастом от всех "малин" и часть карманников, блюдящих с неким видом протеже низким процент районных краж в подобной смычке. Залетное ворье было при этом постоянно на крючке у местных очищал, которым незаметно и преференциально придавались льготы при их опасной собственной "работе". Сидит себе какой-то весь наглаженный служака в своей каморке при подземке, например, да с лени сам себе почесывает позавчера остриженную "репу" или с разным успехом ковыряется пальцем в носу. Носки туфлей с утра расставил врозь. И вытянул из обуви наружу ноги, чтоб явно быть для бега не готовым. А у него вместо него который час внизу вместе с летящими составами шумит, кипит работа. Звонят глазастые и добровольные гонцы с проколами, наводками и прочей дребеденью. Делят услышанное сразу на двоих. Сопровождают чьи-то пятки и затылки в переходах. Ищут чужие тренированные пальчики возле мужских карманов, почти у женских сумок, ридикюлей.. Бедняга успевает только с лысины почаще вытирать зернистый пот, гнать эсэмэски всем своим в рассылках да отделять предельно нужных к рапорту на выходе из всей огромной, живым кипуче - речевым вулканом импульсивно извергающейся снизу вверх толпы. Входящие в метро ему без интереса: их сортировка с видом настроений будет гораздо впереди. Согласно собственного поведения после чужой щучьей "работы"шустрых в "кидках" гоп - стопников и разномастных щипачей...
Район Орехово - Борисово стоит в Москве особняком. Известен разве только тем, что при царях в его прудах водилась стерлядь да с исторически легкой подачи привязанным сюда осталось имя Годунова. Ещё снимались фильмы про шпионов - резидентов. А так - ни замухрышка и ни люксовый район. Кроватно - спальный. Возле леса - отдыхальный.
В дежурке ОВД - привычная под утро пересменка и оттого среди участников царит слабый контакт эмоций. Дал - взял. Принес - отнес. Шепнул - кивнул. У кого-то - близкий сон перед глазами. А кто-то еще только вышел из него. И воздух в переливах чувственных нюансов, кажется, слегка подрагивает с тихих разговоров:
- Ты представляешь: репою пристал.- С крошкой у рта сержант, что только "отдуплился", дает лениво волю возмущению.- А я, прикинь, в гражданке. И без ксивы.
- Он был случайно не калдырь*?- Принявший пост застегивает пуговицы кителя, не отрывая от того проснувшихся за час до этого зеленовато - серых глаз.
- Да нет. Но чел* - гляжу - какой-то фиолетовый*. Как перед смертью.- Сжимает в нитку губы, часто лупая глазами.- Короче: будто дерево...
- Что, быковал?- Удивляется то ли ответу, то ли покрашенной в забытой, навязчиво до безобразности размытой здесь мутно - белым цветом в некий доселе непонятный вид воздуха, грубейшей копией от техники сфумато* стене возле двери.
- Да нет. Но чувствую, что башню сносит у него...- Пазл пережитого там страха вновь не укладывался в радость настроение уровня до-мажор.
- Странно все это. Ну, и... А дальше что?- Открылся рот формой последней буквы из вопроса. Из его зевла жутко потянуло перегаром, настоянным на мятном запахе домашней зубной пасты.
- Припарковал рядом с моей женой свое бедро. Я тут, как водится, его по полной ебуками по-мужски и обложил...- Глотает нехотя слюну.- Гляжу, а он и не мечтает отходить. И ну меня поносит!
- Беда какая?- Явно походя с досужего прислуха заправляет в речь внезапно появившийся слева сосед практический совет.- Просто граната корку кинешь под язык - и все тебе решение.
И тут трещит нещадно за спиной сегодняшнего свежего развода спокойненький до этого пару минуток телефон. Весь разговор под лязгающие звуки рядом в оружейке сходит в ничто.
Бывший дежурный под пропиткой зла глядит на неугомонный аппарат. Едва не обрывая провода, хватает трубку.
- Ал - ло! Ал - ло!.. Я то есть кто?- Брови несчастного мышцами мнут на лбу уставшую за сутки кожу формой в стиральную доску.- Да просто лейтенант Шмурыгин. Понятно, что дежурный же... Ага! И от дежурной части нашей. Откуда звоните? Шипиловская, 2. Наша земля... Так клуб "Манюня", говорите? Не - е - е, там все не наше... Вы или крест оденьте или ходите нагишом. Определитесь, наконец... Да! Важно. Очень... Значит, перейдите в лес обратно. Уже к ним.... Ах, да: следы ведут сюда... Ладно. Так уж и быть, заяву принимаем...
С минуту снова слушает с той стороны все тот же женский голос, успевая по ошибке дважды поздороваться со сменой. Снова, будто идет на приступ, задает вопрос:
- ...Ну, а лошадь цветом-то какая?- Смотрит жалко в нераскрывшееся светом утро за окном.
- Чалая...- Проходит безрассудным серым взглядом по фуражке заступающего сослуживца.
- Хилая, что ль?
- Тогда переведите на язык понятный.- Холодновато щурится чуть зеленоватыми, глубоко посаженными глазами. Выпускает дозами слова чеканно. Строговато. Обрыв критически приближен до терпения.
- Так говорите, седоватая.- Из перепалки выделяется полезное зерно. Его теперь оба и держатся, стараясь отойти от края смыслов.
- Согласен, что здоровая. А как же с сединой стыкуется ее здоровье?
- Ах, это окрас такой.
- То есть и не высокая еще.- С неким удивлением глядит на плексигласовую амбразуру, где из лотка напарник тянет паспорт с заявлением от рыжего, явно немытого ханыги.
- Запишем: средняя. С звездою. И в остальном порядке.
- Откуда звоните? Да и представьтесь...
- Не нужен мне ваш этот дом на перекрестке. Конь с неба ж не упал.
- Вот именно: они оттуда не сигают.
- Правильно! Оформляем вызов: клуб "Манюня". Оттуда б не мешало перекинуть номер телефона.
- У вас-то он пускай висит. Пусть даже и на трех гвоздях - семидесятках. Но мы его пока не знаем...
- А почему бы нам туда не позвонить?
- Так-так. Вам там по-женски неудобно. И что поймут не так...- Сменщик берет трогательно ручку. Пишет. И тут же - в крик:
- "Манюня", говорите, клуб? Дольская, 10. Это не на - а- а - ш район! Снимай заяву, обер - лейтенант.
- Как я сниму, когда она у нас стоит?
- Кто: дама или конь?- Спрашивает точно с таким немного дурковатым видом, как будто его литром водки припоили.
- Отвянь, Чекушкин.- Говорит мягко, словно спадает с голоса. - Лучше скажи, кто у меня слямзил кофе. Его тут на три пальца оставалось..- Переворачивает бедную стекляшку вверх дном. Чешет другой рукой лысый язык затылка.- Мне одному его б не выдуть и до Рождества.
- Ну, хорошо, простите... Мои напарники это как не совсем то определили. Сейчас вы с точностью стоите на ореховской земле? Ага... Вышли из леса.- Загадочно катит глаза под лоб. И будто бы повыше них соображает.- Там сразу две сосны в грязи стоят. Рядом - береза притулилась буквой "г". Да, это точно наш...- Из всех опознанных определений никак не унимается в наплывшей радости готовый принять смену.
Вошедший по своим делам следак Пендюркин проклинает про себя породу в Мексике собак чиуауа за те пять гласных букв, которые поставил друг за дружкой некий несомненно нехороший тип в испанском языке. Он, будто обезьянничая, против природы на ходу комкает губы, пытаясь хоть со зла запомнить их, чтоб в споре наверстать у этих охломонов продутый вчера начисто пузырь дороговатого после введенных санкций вискаря заму начальника отдела. И ему в лом определить рожденные в разных корнях слова, заумно названные кем-то уже на сей родной земле как "обличение", "облачение" и "облечение". Приходят почему-то однотипностью сравнения слова "наличка", "облака" и подкрепляется чем-то больничным. Хотел было всех, находящихся в дежурке, скопом такой загадкой наказать, но вовремя набрал на телефоне нужную страницу в словаре. С видом ответа побыстрей отбыл на свой этаж, забыв попутно, за чем шел. Уже у кабинета от волнения отдал честь без фуражки старлею из соседствующей группы ДПС.
Держащий неразрывно нити разговора через будто раскаляющийся телефон со злостью отбирает аппарат и прижимает трубку к худенькой груди.
- Она серьезно говорит, что там следов - туева хуча.- При этом удивленно отмечает про себя, что у него потеет нос. Дает себе обратно право говорить по телефону:
- Пардон, вы необычного чего там не заметили?.. Коня в какую сторону погнали, не определили?- Следом глаза дежурного как будто стекленеют и он становится недвижно - оловянным, словно только что отлит из формы. Следом совсем отсутствующим взглядом пытается что-то понять из разговора с заявительницей, безуспешно состыковывая это с тем, что видел до того во всей своей тридцатидвухлетней жизни. Голова покачивается метрономом: вправо - влево.
- И вы жалеете, что к вам не приставал?- Губы его в мгновение вытягиваются в нитку.- Я б извинился, но здесь все от ваших слов понято именно так.
- Как я могу судить о вашем даже кажущемся поведении, не зная и не видя вас? Конечно же, считаю, что вполне проговорились...
- Нет - нет! Все будет мимо протокола.- Смотрит серьезно на процедки света от окна, что заползают между ног под стол.
В трубке опять минуты две творится что-то несуразное, не попадающее в запись.
- Тот мужик, что задолго и на платформе курил "Винстон" да там же и сморкался, нам совсем без интересу... Да-да, не нужен. Даже и для ориентировки.
- Один, оказывается, был. Но коня в какую сторону погнал, не видели?
- Ах, да-да... Каюсь отчасти. Записываю: съехал он на на ём. Из леса вы пошли - правильно так! - и он туда же.
- Стоп, стоп! А телефон ваш?- Нарушает в себе внутреннюю тишину.
В дежурку вдруг заходит Вера - дознаватель. Издалека видны тончайше - нежные черты лица. Видна красивая прическа, хотя никто не знает, что таким бывает только боб. Цокает в ритме каблучками высотой с мобильный телефон. Белеется с запястья чуть приподнятая тоненькая ручка, держащая в себе пару листов какого-то приказа. Сквозь расступившийся вдруг строй с довольностью уверенно идет к столу. Кладет естественно и мягко все это писчее добро на стол. И с миленькой улыбкой уплывает, не забыв словом "Пока - а, парнишки!" ввергнуть некоторых слабых чувством психологически хоть и не в шок, но все ж в глубокий ступор. С минуту все молчат. И с улицы отчетливо доносится гул проезжающих рядом машин. Оживший первым оказался тот, что с телефоном:
- Простите, тут у нас свои нештатные проблемы...- С натугой переводит вздохом дух в русло работы, а не созерцания.- Злодеем забран, говорите... А на руках какой?.. Значит, так: вы будьте завсегда у магазина, чтобы попасть на нашу связь. Наряд к вам едет. Да, в эту вашу сторону.
- С крыш капает? Тогда пройдите к козырьку.- Мрачным становится оттенок настроения.
- Ах, нет. Тогда ладошками накройтесь. Да, с вами свяжутся - как пить дать...
В трубке что-то шебуршит и под конец его русые ресницы едва ли не влезают в брови.
- Может, и жаль, что вы не пьете...- Заканчивает с явным облегчением свою высасывающую душу речь, что чуть не растеклась свищем из самого.
- Ну, как тебе Верунчик?- Летит к стажеру вместе с восхищением вопрос от пьющего кофе наставника.- Приятная... Но все ж дохожая.- Нагляделся на колбасные обрезки и с правильных понятий соскочил ты, паря... Ходит как может.- Закругляется жёстко оценкой, отодвигая недопитой чашку.
И снова - то же город. Тот же день. Ненастье. Грязь. Но только ОВД не то. "Царицыно" оно. Проход к нему приличный. И помещение шикарно: после капремонта. Только в дежурке свежий воздух из открытого окна разбавлен смрадным запахом давно не мывшихся мигрантов, которые не то не собирались по маршрутам птичьих караванов уезжать, не то их где-то к плану отловили в щелях и подвалах, впопыхах втолкнув - набив в "УАЗ" двенадцать обреченных на доставку лиц. Они вдруг якобы не знают, почему же их сюда стольких нагнали. Но попадаются зачем-то только под конец рабочего сезона с той теснотой, с какой кучкуются на кухне тараканы к концу дня. Собравшие эту ораву с полной серьезностью никак в толк не возьмут, зачем ближе к зиме они такие им нужны в стесненном "обезьяннике". Разве что для квартальных "палок", которые по видам преступлений им вряд ли что дадут. А те и рады подставляться. Свободно попадаться. К нашему раздолбанному праву, хоть и косо, примыкать...
Южных гостей с былого Туркестана завозят пачками на сборный пункт сбоку конторы. Подкармливают плотно "на халяву" вполне привычным "Роллтоном", а иногда и жирной кашей до быстрого решения судов. Потом с шиком и совсем бесплатно потемневшим, безмерно загоревшим летом клином переправляют через воздух в родной край. Нет у "несчастных" радости полного конца: они и время скоротают, и деньги на дорогу сохранят. А что их в "черный" список занесут - беда невелика: кто ж в той любой стране, близкой по общему и даже не семейному родству милой душе не поменяет к зацветающим через полгода абрикосам паспорт...
Дежурный с плохо пришитым слева на кителе погоном под тремя лычками плотнее прикрывает трубку пухлой и розовой, явно нерабочей ладонью. Развязно обращается к напарнику:
- Пиши, пиши, несчастная жертва аборта. Восемь минут смена еще твоя. Да не с плаката распорядок, мать твою!.. Разверни его, Дюдюкин, оформлением поближе к нашему порядку. Пускай шуршит хоть с тех вон слов, что я слегка переиначил для заявы.
Слышно, что издалека чуть ли не чьи-то слезы слабым потоком речи горчаво выпадают из служебной трубки. Слушающий это рядом обращается к коллеге с трубкой:
- Терпила кто?.. Лошадь угнали? Ты говоришь, что клуб "Манюня".- Не отвернувшись, тут же и чихает способом "по-пролетарски", начиная с той ноздри, что ближе к телефону. Платочек носовой хоть и лежит сжатым в руке, только не очень помогает усмирить процесс от траекторий. Опрос от этого страдает своим качеством. Приходится что-то додумывать по ходу этого кусками пропадающего разговора на ногах.
- Какой-то, бля, Вонючкин.- Снова с основательностью прикрыв трубку, принимающий доносит до своих:
- Да нет же! Внучкин у них, кажись, всем этим делом заправляет.
- Надо б тебе сходить к ухологу, пускай поковыряется в ушах поглубже.
- Скачи туда... Кого б послать? Ах, да! Там же наряд из пэпээсников как раз стоит возле платформы.
Связались. Отчитались. Задачу передали тем, ловцам. Опять сидят...
- Сдается мне, что у нас стало как-то к закату года враз меньше "наркош".- В его больших глазах сейчас уже не умещалась радость.
- Не совсем так.- Вздыхает тягостно тот кто-то из в хлам ненастного дня за окном. Делает паузу, вгрызаясь речью в правду.- Но чтоб точнее быть: совсем не так. Они перебрались всем очагом в соседний дом. Просто их наш Балдежкин так запрессовал, что главарь притона хату поменял. А она приписана к Орехово. Я так же вижу их, убогих. Но - через дорогу. Они опять, уже торченые, видят меня. Но к нам - уже ни шагу. Я тоже ухожу: а на фига козе баян. Мы как в негласном перемирии. Ты вспомни, сколько лет мы эту их "малину" тормошили. Так что теперь соваться им сюда резона никакого нет. И нам это, что баба с воза: такую п...обратию мы на чужой земле прищучивать не будем. Свои тылы б не оголить. Ореховские ж в марте труп "подснежника", припомни, к нам перекатили... А труп тот у Треплова до сих пор завис поджопным*.
- Ты хотя б в базу фотороботы им скинь.
- Надо будет- сами позвонят. Я и так для "галки" им троих мошенников своих отдал. А сам сижу с жирным нулем по этим показателям почти квартал. Хотя б пузырь какой за ту подмогу нам прислали.-Мечтательно уставил хитренькие глазки в потолок, что именно в том месте неудобно фигурировал своей облупленную краской, будто дорвавшийся до солнца приполярный отпускник, разжившийся волдырной массой на спине.
- И то правда. Хотя... Моя кума детей там водит в сад.
- Тогда скажи, чтобы была поосторожней.
Входит майор, взбодренным направляясь в оружейку за кобурой и пистолетом. Настроение - выше волос. Но и у сослуживцев для него вопросов - как иголок у ежа:
- Второй уж месяц кончился, как ты "на лыжи встал"*.
- Ты бы и впрямь проставился, Колюня Алеексеич, за свою жирную звезду. Над головой твоей уже вовсю, видать, сыграла музыка, но мы ее не слышали.
- Братва, все учтено. Заметано. В кабак с получки и нагрянем...
Капитан, усердно ищущий что-то в сером, расхлябанном и заслюнявленном журнале, лениво привстает. Подходит.
- Вот чую носом я, Колюха, прибьешься ты, прилипнешь скоро к должностенке покрупней. Там хоть своих не забывай...
- С чего ты взял?
- Руки, гляди, тебе как развязали. Помельче и непыльней стала работенка. Возле порогов высших долго не стоишь. В слои надзорные стал вхож совсем без стука. С судьей тебя видали, где не надо...
- На сутки ты когда в последний раз определялся?.. Повспоминай!- Майор водит упорно так губами, что поднимаются хрящи его длинных ушей.
- Работу я тяну, как мне дают. И что с того, что парюсь я с районным прокурором. Кому-то ж надо часом наше разгильдяйство прикрывать, являясь с челобитьем. А с тем судьей - бывает и такое - один сорт пива пью. Кто ж виноват, что мы вместе любим эту баню. Однако ж уцеплюсь в слово "извольте". Как говорится, все равны на стадионе, кладбище и в бане. Хотя, согласен...За исключением тонких штришков.
- Это когда цыгане под кончину отливают себе памятник в три роста и ставят прямо посреди погоста.
- А хоть один из них когда-нибудь работал?- Тонюсенький раздался голосок стажера из-за спин под крохотную собственную думку: "Жаль, что в гаишники меня не взяли, хоть и выпрыгивал я прямо из штанов на той комиссии. А то бы вскоре деньги уже лезли из ушей". В цивильном всем сидит. Пока до службы не прибился.
- Не понимаешь ты, брат, нашу жизнь! Чтобы так жить - зачем работать?- Уставился майор во все еще не сфокусированный взгляд новичка.
У того вмиг закончилось усиленное слюноотделение от дерзкой, полной недоступности мечты. А тут еще нагло догнало резюме, определяющее вкратце смысл будущей службы.
- Сопливый ты еще, чтобы об этом рассуждать.
Стоявший у окна оперативник стал до того активным, что ставит перед остальными не решаемый им с самого утра вопрос кроссворда:
- Столица Сальвадора?-
- Да Гондурас, поди!- Наскакивает на последний слог едва сдавший оружие служивый.
- А по - че - му - у?- Стажер уже и за вопросом с сомненьем роется в своих мозгах.
- Да потому, что всех этих говенных сальвадорцев постоянно что-то гондурасит да колбасит! Они со зла, видать, столице эту назву в назидание и пришпандорили...
- С чего ты взял? Тогда б они могли назвать и Колбасой.
- Не - е, паря, колбасу они точно не хрумкают. Их лишь недавно с пальм согнали...
- Все б то ты знал!- Опровергает с явной укоризной дежурный возле входа.
- Если б не знал - здесь не служил.- Твердыней предъявляет монолог. Будто вбивает в вечность.
Новичок тут же очертил здесь свое место. Примолк. Встал ограниченно в подогнанную службой предопределенность, будто на рельсы паровоз...
Напряженность разрядил короткий выговор стоявшего до этого молчком возле окна высокого сержанта, легко играющего четками в ладошке.
- Приснилось мне, как будто меня теща прошлой неделей да под силой в церковь какую-то свела.
- А в зал какой?
- Не буду говорить...
- Может, узнала про любовницу твою?
- Я сомневаюсь, мужики. Она ж живет в совсем другом районе. Беды даже хоть отголоском она сюда не занесет. Там муж - такой амбал, я вам скажу...- Отговаривается, с задумчивым лицом попутно перекручивая пленку шашней глубоко назад.
- Бабы нутром такое дело чуют. Я раз в автобусе поехал как-то, так она полночи нюхала рубашку и штаны. А утром мне такое закатила, что даже и билет не спас!
- Я тоже ныне как в попах... Моя бабулька, неходячая уже четвертый год, когда хочет помолиться, зовет быстрей меня. Я кликом нахожу божью страницу в ноутбуке и перекидываю мышку на искомую иконку. Усаживаю ее рядом и иду курить бамбук. Макаром этим же и тексты к службам подбираю...
- Значит, кранты скоро тебе. Теща во сне - то не к добру. Поверь: из службы выгонят точно.- Переходит подозрительно на шёпот. Боязно смотрит на стажера. Для верности отводит в сторону.- Ты вспомни, как в апреле вы с Брехловым на отписках с хулиганкой облажались. Пока вы здесь в девятый раз над писаниной упражнялись, злодей свой замысел откладывать не стал, да ножичком несчастную и порешил. Да как в июне вскрылась такая откровенно неприятность, что вы, мудилы, с Гопниковым аж на трех стройках всех мигрантов мимо отдела крышевали...
- Ну и что с этого? Пусть лучше перевод берет в угрозыск наш и подается в "топтуны".
- А что, если уж мне и вправду во вневедомственную взять да и махнуть.- Надежда с благостью еще не покидают его худенькое тело.
- Там, мужики, глухо, будто в танке. Ты ж знаешь, что у нас нужных пустот в святых местах не существует...
- Там ты сгодишься. Бегаешь, сказывали, шустро. Не удивляйся: чавку подбери.
- Я вам серьезно... Там еще с лета не хватает трех, пригодных помотаться на земле. Глядишь, дыру у них и залатает. И здесь мимо приказа прошмыгнет. После обеда их главный Титькин к "самому" нашему как будто прилоскочет. Звонил при мне, будто бы Барыгу прихватили где-то при больших делах. Вот там-то и бери его.
- Зачем к барыге?- Стажер с открытым ртом не удержал зарок. Не врубится никак в такой расклад.
- Да это погоняло у него такое. А наш пусть к Титькину шурует. Этого парня без тебя повяжут. И так нагрузят - мама, не горюй!- Поворачивается нехотя к поисковику.- Ты все же Титькина успей за жабры прихватить. Он даже у себя нечастый гость в конторе.
Трезвонит телефон. Теперь уже наряд выносит всем мозги в дежурной комнате.
- Я тут никак не въеду, пацаны. Как будто и кукушка у обоих не съезжала.- Бархатистый голосок старшего наряда взрывает все спокойствие на пункте. Муху с семи часов утра все это не касается. Она куда-то отползла, чтоб отдохнуть от этой нудной и неугомонной пересменки, не умещающейся своим шумом в отведенные привычно ей десять минут.- Вот мы подъехали. Глядим. Следы повели в лес. В ту сторону придется рвать почти четыре километра. Я в навигаторе определил. Машине точно не пройти. И что прикажешь теперь делать? Обследовать вручную целый день все эти гребаные кустики - травинки.
- Ну вы там как-то... Хоть чуть - чуть покопошитесь. Чтобы покой лошадника не угасить...
- А кто заместо нас пойдет на территории пахать? Поглянь, что после там стоит в заявке: хулиганка с поножовщиной, какой-то непонятный наркотрафик и возле супермаркета полный разбой с кровянкой. Запара, мать бы ее так! На гээнэровцев чуток раскинь всей этой жести. Хватит им там под общей с вами крышей вместе с чаями прохлаждаться.
- Что ты зазря враз кипиш поднимаешь?.. Ты ж слышишь - разгружаем трафик на свой профиль. К хулиганке прибывает участковый. А вы, собравшись, дуйте на разбой. Бульвар Кавказский, 18. Только скажи там этому, Говнюшкину или как там еще его... Что пусть пока походит сам. Порыскает. Побдит. Путем следы определит. Но и уверь, что по его первому сигналу туда сразу же прибудет опергруппа. Ты уяснил, чувырло? И номер телефона для контакта пусть у вас оставит...
Час с лишним бьются два отдела за двух каких-то чалых лошадей. И ростом они средние. Бегают где-то рядом. Обе со звёздами на мордах. И рыщут, грызут землю два отдела. Выискивают тоже их обеих... Мотаются вовсю наряды. Куралесят иногда напропалую всеми видами прочеса по одной ориентировке. Жгут, бедные, народный наш бензин. Парят себе мозги. Растрачивают холостым такое дорогое время. Под головную боль себя усердно перенапрягают. Усилия тщетно везде кладут. А никак не могут в любой толк понятно смысл вложить, что одна и та же лошадь может выбежать из территории отдела одного, и тут же забежать в другой. Животное это скудно умом. Оно границ не понимает. И подотчетность ему как бы тоже не с руки...
Потом служивые, конечно, разобрались. Дошло до хохмы. Оказывается, этот прозванный потом бакланом средь дежурки Внучкин вывел без задней мысли лошадь из конюшни на прогулку. И привязал ее к забору. Пошел за телефоном, позабытым в раздевалке. А в это время подошла к забору тренирующаяся здесь же и на этой лошади Наталья Кочеткова. Взяла и села в то холодное седло. Да и уехала себе гулять. Чего зря лошади одной стоять. Пусть хоть немножко разомнется... А возле леса на нее напал грабитель. Отобрал и телефон, и лошадь. Потом, как говорится, сделал ноги. Вор у вора лошадку спер. Угнал. Украл. Стащил... Обе статьи - грабеж. И все нехорошо. Под разными оттенками. С разным концом. И слитыми по чистому недоразумению в один неясный правовой коктейль. Потом в этом крутом замесе все тесто от изюма отделили. Под разный соус развели. Но важно то, что выехала девушка из подотчетной территории одной, угнали же животное под ней с подведомственной территории другого ОВД. Уже в Орехово - Борисово. Потом грабителя по всем статьям нашли. На станции Царицыно. Он не нашел ничего лучшего, чем въехать на нее... за пивом. Конечно, за дешевеньким. Которое, конечно же, не пили никогда ни тот судья, ни этот капитан. Всем в этой истории было немного неудобно. И только муха отползла на выгодное место. Где она будет под апрельским теплым солнцем тихонько в уголочке оживать...
День отошел. Небо обмеркло. В уютных, тиховейных уголках покорно, налегке вздымалась вверх чуть потемневшая листва и будто бы после раздумий легонько опадала вниз. Грузный вставал от сытых дождем туч закат. С востока неотложно надвигалась всеобъемлющим накатом разом густевшая потемистая ночь. И незаметно отходил, покорно сцеживался в вечность отживший многомиллиардный миг...
На лыжи встал - получил майора.
Калдырь - алкоголик.
Сфумато - техника живописи.
Поджопный - нераскрытый.
Чел - человек.
Фиолетовый - необычный.