- Цель визита? - с неподдельным интересом спросила девушка, когда Генрих поравнялся с ней.
Генрих почему-то ждал ее вопроса. Ему даже подумалось, что она обратила на него внимание, еще когда он только встал в очередь на паспортный контроль. Конечно же, это вздор. Девушка - синтезированная в воздухе голограмма, имитация, за которым скрыты блоки искусственного интеллекта. Горячие блоки, стоящие в лишенном свете зале где-то глубоко под землей. Если что и смотрят на него, так это сотни камер, понатыканных тут и там.
Изображение девушки еле уловимо мерцало, а отдельные части даже чуть смазывались - когда девушка двигалась. Милая, с нереально красивым полудетским лицом, одетая в пышный бело-черный костюм мейды. Словно сошедшая со страниц толстого журнала с мангой, каких полно в здешних киосках и автоматах за пятьдесят иен.
- Я хотел любоваться цветущей вишней и пытаться понять, способен ли я выдавить из себя что-нибудь, похожее на стих. Но, к сожаление, время цветения уже прошло. Тогда я решил повторить путь Хиросиге и побывать в местах его знаменитых гравюр "Пятьдесят три станции Токайдо".
- На велосипеде, - уточнила девушка, радостно улыбаясь.
Вот, подумал Генрих, дело в велосипеде. Большая объемная коробка привлекла внимание искусственного интеллекта, мою персону выудили среди сотен и тысяч пассажиров, беспрепятственно проходящих границу, и одарили особым вниманием.
- Я подумал, что путешествие на велосипеде будет даже немного соответствовать тому времени. А вообще...
Генрих задумался.
Девушка смотрела приязненно, доверчиво и даже восхищенно. Чтобы не оставалось сомнений, что она находится здесь исключительно ради Генриха, и только его.
- Я путешествую в поисках себя, - сообщил Генрих.
- Понимаю, - восторженно отозвалась девушка, - Путь к себе подобен пути улитки, решившей подняться на гору.
- Вот как? - Генрих оторопел. Таких слов от висящей в воздухе голограммы он никак не ожидал.
Девушка как будто заметила его реакцию и среагировала - чуть сдвинулась к нему, заговорщически подмигнула одним глазом и понизив голос - эти слова предназначались только ему, - добавила:
- А вы, Генрих Вайс, знаете, что сделала улитка, достигнув вершины Фудзисан?
- Нет, - машинально ответил Генрих.
- А ведь это самый главный вопрос!
Девушка важно кивнула, поклонилась и показала жестом, что он может двигаться дальше.
Разноцветные полосы с цифрами и надписями на сером бетонном полу влюбили в себя с первого взгляда. Запутанный международный аэропорт Наруто стал понятным, логичным и даже комфортным.
Нужная полоса довела Генриха до зоны выдачи крупногабаритного багажа. Его велосипед уже ждал на транспортной ленте. Длинное и узкое картонное коробище, обмотанное толстой пленкой для упаковки.
Генрих самолично упаковывал байк и пленки не жалел. К тому же, объемная пупырчатая пленка пахла нежным цитрусовым ароматом. Возможно, компания, производящая пленку, выпускала серии с разными запахами. И код аромата указывался где-то среди кодов и дат. Не исключено, что запах мог обозначать какую-нибудь важную особенность. Скажем, упаковывать только то, что не похоже на апельсины и не оранжевого цвета. Или же запах менялся по истечении определенного времени, сообщая, что товар нужно распаковать. А еще мог существовать вариант, что производитель был тонко чувствующей натурой и считал, что красота мира и, в частности, конкретно упаковки не может быть полной без того, чтобы пахнуть фруктами.
Слои, мягко шелестя, опадали на пол. Генрих извлек тонкие, густой черноты колеса. Поверхность дисков тут же среагировала на свет и стала бледнеть, становясь зеркальной. За колесами последовала почти невесомая рама. Развернуть ее, выдвинуть крепления колес, защелкнуть запорные замки и прикрепить колеса заняло не больше пяти минут.
Тот, кто придумал такую конструкцию, не иначе был посвящен в тайные знания мастеров Иназумы, которые без шурупов, клея и гвоздей соединяли отдельные части в монолитное крепкое целое, причем так, что способ соединения оставался скрытым, а видимая простота не позволяла понять внутреннюю сложность и хитроумность соединения.
Хороший легкий велосипед, на котором Генрих объездил почти всю Европу и чуть Азии. Неубиваемая вечная батарея держала до четырехсот километров без подзарядки, что казалось Генриху даже читерством - колесить по дорогам, не прикладывая никаких усилий и не ощущая усталости.
Оранжевая полоса на полу привела к станции скоростной железной дороги, полной людей. Вечер конца недели и предстоящее пятничное чаепитие заставили бесчисленное число конторских служащих обоих полов в серых офисных костюмах, узких юбках и коротких пиджаках спешить на вечерние экспрессы.
О том, чтобы сесть в скоростные "Кинг Гидора" линии Кайдзю или "Наруто Экспресс" не могло идти и речи - свободные места отсутствовали вплоть до завтрашнего утра. Оставались обычные, медленные электрички Кайдзю, но даже собранный в положении ручной перевозки велосипед - без выступающих педалей и с опущенным к корпусу рулем, - не давал надежды забраться в полный вагон.
Генрих пропустил второй состав, и, почувствовав, что за ним наблюдают, оглянулся. На него смотрел стоящий у стены служащий в длинном, до колен темно-синем кителе с серебряными пуговицами. Белый кант на обшлагах и узкие серебряные параллелограммы эмблем на стоячем воротнике придавали кителю солидность высокого ранга, который не могли поколебать ни кожаные ботинки на шнуровке, доходящие почти до колен, ни легкомысленная копна пышных растрепанных темных локонов, закрывающих шею и наползающих на глаза.
Служащий заметил взгляд Генриха, оглянулся по сторонам, проверяя, смотрит ли Генрих именно на него, потом, подождав, пока пройдут очередные пассажиры и между ними появится просвет, приветливо помахал Генриху рукой в стильной белой кожаной перчатке.
- Я знаю, - сокрушенно сказал Генрих, перебравшись со своим велосипедом под стену, - если чаша полна, ее невозможно наполнить. Если охвачен желаниями, не увидишь суть вещей. Если поезд полон, велосипед в него не поместить.
- Еще у нас говорят, - радушно проговорил служащий, - имеющий цель полон непоколебимой решимости, его не остановить ничем.
Фраза развеселила Генриха, он улыбнулся.
- Боюсь, что мою непоколебимую решимость не оценят.
Юноша в кителе осмотрел Генриха, потом сложенный велосипед.
- Судя по первой вашей фразе, - с вежливым интересом сказал он, - вы приехали, чтобы прикоснуться к тайнам Востока? Все эти сентенции древних мудрецов, такие загадочные и многомудрые, открытие чакр и духовное просветление, зеленый чай "Дракон забавляется с луной", заваренный водой второго кипения. Не так ли?
- Ох, не бередите душу чаем, - Генрих смотрел беззаботно и открыто. - Заваренные кончики только что распустившихся чайных листочков дают необыкновенно тонкий аромат, его нужно чувствовать, это чай не для всех. Но цена на него безбожно непомерная. Ее не перекрывают даже открытые чакры. Вы слышали про Парижский синдром?
- Разумеется.
- Так вот, меня не отягощают ожидания. Я приехал в Иназуму, зная, что в переполненных электричках нет тайн. И люди здесь такие же, как и в любом другом месте Земли, усталые, прагматичные, со своими тараканами. И нет никакой утонченности и изысканности в воздухе, воде и балках старых храмов. А есть ежедневные улицы и дорога, к которым привык до отвращения, ранний будильник - когда так хочется спать, мечты о выходных и отпуске, и математические операции в уме при виде ценников в супермаркете.
Служащий проводил взглядом покидающий станцию очередной ярко раскрашенный поезд, с нарисованными на вагонах девушками с длинными тонкими ногами, которые едва прикрывали коротенькие юбочки, а потом перевел любопытный взгляд на Генриха. Во взгляде читалось: что же тогда вас прельщает в этом месте, что вы не поленились прилететь с громоздким нескладным устройством на больших колесах?
- Я сам не знаю, почему я здесь и что ищу, - признался Генрих с усталостью, которая вдруг вылезла непонятно откуда. - Меня заела обыденность. Когда она окончательно схлопнулась у меня над головой - с таким плотным чавкающим звуком, я решил, что мне нужны перемены. Другой мир, иные ощущения. Как когда-то решился поменять все Хиросиге. Размеренную спокойную жизнь на хентай, лапшу быстрого приготовления и вокалоидов.
- Вы собрались искать Старую дорогу Токайдо? - осведомился служащий. Его взгляд загорелся новым острым интересом. Он даже азартно пошевелил пальцами в перчатках.
- Это миф, - вздохнул Генрих. - Матерь всех дорог. Интерстейт Токайдо, дорога от восточного побережья до западного, от одного края земли к другому. Архетип. Нет. Я как улитка на склоне горы - начал путь, чтобы узнать, что дальше по склону. Кстати, с полчаса назад мне задали вопрос: что делает улитка, достигнув вершины? Не уверен, что меня и мое желание просчитали, но вопрос в самом деле очень соответствующий. Что жду я в конце пути? Ради чего затеял подъем? Не спрашивайте меня, я не знаю, и каждый раз мой ответ будет другим. Таким же изменчивым, как мир вокруг.
И Генрих скептически осмотрел свой велосипед.
Служащий источал удовольствие, благодушие и даже беззаботность. Ту, которая появляется после полудня пятницы, перед выходными. Или в день получки.
- Насколько вы привязана к своему велосипеду? - поинтересовался он. - Мне хотелось бы предложить вам вариант: вы едете ближайшей электричкой, а велосипед остается тут. Впоследствии, когда напор людей схлынет, я отправлю его за вами следом. Напишу ваше имя и отправлю.
- Без велосипеда я превращусь в пилота без самолета, - ответил Генрих, оглядываясь на опустевший было перрон, который быстро заполняли все новые и новые пассажиры. - Все планы на эту поездку связаны с ним.
Затем Генрих перевел взгляд на велосипед.
- Интересно, распространяется ли квантовая запутанность на велосипеды?
Собеседник Генриха извлек из внутреннего кармана блокнот и ручку.
- Генрих Вайс, - подсказал Генрих. - А это возможно - вот так найти человека по имени?
Юноша сосредоточенно написал иероглифами коротко и быстро. Похоже, что только имя. Генриху показалось, что служащий присовокупил еще несколько символов, но Генрих не стал бы утверждать это точно.
Юноша осмотрел велосипед, выбрал место и прилепил листок к раме. Тот прикрепился липким краем.
- Велосипед как и судьба - найдет тебя в любом месте и любом времени, - задушевно проговорил юноша. - Хочу вам сказать, что среди всех иностранцев,
которых я видел в этом месте, вы - первый, кто...
Юноша взялся за велосипед и аккуратно отодвинул его от стены.
- ... вызывает интерес и неподдельное желание помочь.
Служащий примерился к сложенной раме, оценил течение людей вокруг.
- Согласно правилам фусуи, - пояснил он, - все вещи должны занимать свое место и пребывать в гармонии с окружающим. Возле стены ему не место. Он должен стоять вот так...
Юноша выдвинул велосипед навстречу человеческому движению и поставил его под углом к стене.
- Углы наших крыш изогнуты именно по этой причине, - церемонно сказал служащий, - рассеивать прямолинейные потоки. Людской поток будет обтекать его, закручиваясь и разбиваясь на части.
- И мир станет лучше? - осведомился Генрих.
Юноша задумчиво посмотрел на Генриха.
- Нет, но он получит еще один шанс.
Генриха выпихнуло вместе со стайкой стройных офисных девушек в облегающих юбках до колен и узких коротких пиджачках. Девушки щебетали, азартно стучали каблуками, деловитые, красивые и опьяненные свободой вечера пятницы и невесомой лазурью неба, проглядывающего тут и там в просветах между домами и небоскребами. Неба явно другой Земли, в котором возможны летающие острова, блеклые большие луны близких спутников и яркие плиточки низкоорбитальных платформ. Неба возможностей, полного таинственной загадочности и обещаний - всем тем, что описывается с осторожным, страстным нетерпением словом "юген".
Красота таинственности, скрытая от случайного будничного равнодушного взгляда. Возможно, увидеть ее мешает собственная важность или даже уверенность - в чем угодно, в себе, в реакции мира, в том, что должно или не должно случиться. В словах, которые, казалось бы, способно описать все. Мешает повседневность, которая впитывается как дорожная пыль, серая невзрачная пелена, закрывающая чистый подлинный цвет. Или мешают дни, которые уже прожиты и которые занимают больше места в душе, чем должны. В любом случае нужны усилия, чтобы почувствовать эту тайну. Длинный перелет через континенты, чтобы сломать привычный ход дней, неожиданности, выбивающие из колеи и заставляющие взглянуть на все происходящее иначе. Так, как смотрят нарисованные повсюду - на вагонах поездов, на витринах магазинов, даже на глухих стенах герои рисованных историй: невинно, чисто и восторженно. Как никогда не посмотрят на мир умудренные, знающие толк в вещах, уверенные в себе люди. Только отчего их так притягивают эти милые персонажи манги, будоражат, заставляя сжиматься сердце от неизвестной печальной тоски - словно по утраченному навеки раю.
Если не смотреть вот так, беззаботно, чуть ли не по детски, то как узнать, как отзовется на подобный взгляд мир? А то, что он откликнется, неожиданно, непредсказуемо, словно у него уже все припасено для таких взглядов, и сладости, и возможности, и новые неизведанные дороги, в этом нет никаких сомнений.
Ресторанчик не отличался от других в длинном ряду вывесок и дверей, но он оказался в нужном месте, на суставчатом сложном стыке множества времен, которые кажутся простым незатейливым настоящим.
Среди ярких фотографий красных шашлычков и зеленых тонких салатов в мисочках без единой понятной надписи Генрих наугад выбрал одно блюдо.
Девушка в пестрой рубашке и черных брюках, с синим длинным фартуком и белой повязкой, охватывающей волосы, отводила неприветливый колючий взгляд. Словно Генрих являлся крайне нежелательной персоной в этом, лишенном посетителей заведении.
Она хмуро принесла ему заказ, донесла и поставила рядом две неожиданные и приятно удивившие плошки салата. Совсем как в Испании, когда в тапас-баре к заказанному бокалу приносят большую тарелку, на которой еле помещается бесплатная закуска.
Девушка всем видом выказывала, что Генрих тут явно нежеланный гость.
Не поклонился ли он чересчур небрежно? Не ждут ли от него, что он будет обращаться к ней "мама", как именуют в здешних местах хозяйку маленького заведения, которая и хозяйство ведет, и стряпает, и гостей обслуживает.
Она неуловимо отличалась от местных девушек. Возможно, чуть иными чертами лица. Не такими демонстративно раскосыми глазами. Поведением. Настойчивостью в глазах. Ее отец мог быть европейцем. И бросил их, подумал Генрих, после чего у девушки образовалась неприязнь ко всем мужчинам европейской внешности.
Еще с таким взглядом ходят длинноногие нескладно-угловатые модели на подиумах где-нибудь в Париже или Каннах. Словно вы им должны и не отдаете. Много должны.
Генрих машинально потянулся к чеку, который принесла девушка. Так и есть. Салаты, которые он и не думал заказывать и которые посчитал приятным бесплатным дополнением, оказались включены в финальный счет. Как в благословенном Средиземноморье в третьеразрядной забегаловке с ушлым хозяином-пронырой. Клиент, попавшийся в сеть, должен быть выжат как можно полнее.
Возможно, девушка - модель на пенсии.
Или все еще проще и ее отец - тот самый владелец харчевни. Ушлый и жадный.
В этом заключается одна из загадок мира. Наравне с поездами, переполненными именно в тот час, когда ты собираешься в один из них сесть, и пустыми, когда они тебя не интересуют. Наравне с желаниями - чем страстнее и нетерпеливее их ожидание, тем отдаленнее их выполнение; они сбываются, только когда ты перегораешь, оказываясь для тебя бесполезным лишним грузом. Хиросиге припомнил еще одну странность. Чем грязнее занавеска при входе, тем ресторанчик лучше. Так считалось в старину, поскольку прохожий люд, выходя из харчевни, норовил вытереть руки о занавеску. Почему, задавался вопросом Хиросиге, ведь можно менять занавеску чаще?
Хиросиге нарек подобные странности Непостижимым. В написании этого слова он использовал два знака: иероглиф "неведомая" и иероглиф "хрень".
Мир человечества, усложнившись, перестал быть простым и понятным. Приобрел новое качество, которое нельзя получить сложением маленьких и больших свойств, к которым привык и которые принимаешь за реальность. Как специалист по теории сложных систем, Хиросиге называл его эмерджентность.
Это новая странная особенность возникла давно. И даже еще давнее. Возможно, во времена пирамид, когда разморенные солнцем и веками монотонности, которую по незнанию можно принять за вечность, египтяне вдруг начали торопливо - по сравнению с прежней неспешностью, - высекать на плитах известняка созданий с клювами и суровыми строгими взглядами. Означали ли эти недобрые взгляды, что египтяне столкнулись с эмерджентностью? С тем, что необъяснимо с точки зрения здравого смысла, как непостижим собор, возведенный простыми, звезд с неба не хватающими, полными здравого смысла термитами. Возможно.
Можем ли мы утверждать наверняка, что за синими сумерками, в которые, как в теплый онсэн, неторопливо погружается город, за переплетением черных кабелей, чьи толстые и тонкие связки висят над узкими улочками, за переходами цветов - от чистого и глубокого синего, зеленого, оранжевого в серость и неопределенность вечера, не скрывается нечто иное, неожиданное и странное? Страннее даже изогнутых клювов древних египтян. Отличное от всего того, что мы могли бы ожидать посреди неторопливой безмятежности и шепота близкого, обволакивающего нежностью вечера?
Можем ли мы по достоинству оценить переливы - нет, не звуков и цветов, а времени, которое завороженно застывает над сходящейся перспективной узких невысоких улиц, с тенями небоскребов в отдалении. Время неторопливо следует по ломаным линиям не случайных деревьев и нежно парит среди осыпающихся тонких сладких лепестков только что отцветших вишен.
Или уловить то невысказанное, что скрывается среди рядов вертикальных вывесок, на мощеных серых тротуарах, в отражениях витрин, подсветке небоскребов, в бликах и огнях. Что не принадлежит ничему из этого, но что, возможно, придает им смысл и оправдывает существование.
Мало кто из живущих здесь способен понять этот смысл, подумалось Генриху. И те, кто любуются пышностью и утонченностью цветущих вишен, и те, кто рассуждает об ощущении красоты так же далеки от него, как я, чужестранец. Возможно, свою сопричастность могут уловить только девушки-подростки в темных гетрах до колен, плиссированных коротких юбочках и белых рубашках под форменными пиджачками. Наивные, добрые, с восторженными взглядами, в которых отражаются все богатства мира: от мороженого до кофе в старой кофейне с капибарами и книгами до потолка. От пятничного чаепития с подружками до чинного воскресного похода в храм Хакурей. Осознают ли они, что их записи в личном дневнике и слезы украдкой, которые случаются от полноты чувств и мира вокруг, тоже входят в число сокровищ Вселенной? Или воспринимают свою связь с другой, скрытой частью реальности легко и естественно, как данность или даже неотъемлемое их право.
* * *
Узкую улицу затопила пестрая процессия. Люди, одетые как в старину - в чулки, широкие плащи, с конусовидными соломенными шляпами на головах несли высокие узкие штандарты с иероглифами. Барабанщики нескладно выбивали ритм. Над толпой покачивалось святилище микоси, его несли, положив длинные бамбуковые жерди основания на плечи. Носильщики пригибались к земле и кряхтели от натуги. Группа женщин с повязками на голове раздавала флайеры. Процессия шумела, голосила речевки, вносила сумятицу в поток прохожих. Генрих даже различил речитатив: "Мы освободили тайные желания из подземных каменных гротов, навсегда отпустив..."
Генриху показалось, что в толпе находится та самая девушка из ресторанчика, но ее фигура мелькнула слишком быстро, чтобы утверждать определенно. Генрих привстал на цыпочки и вытянул голову.
- Завораживающее зрелище, не правда ли?
Вопрос женщины, стоящей рядом с ним, звучал риторически.
Генрих подумалось, что словосочетание "пожилая девушка" хоть и звучит двусмысленно и адски, все же имеет право на маленькое и тоненькое существование. Когда назвать просто женщиной не поворачивается язык из-за взгляда, полного юности и легкости, но который одновременно отягощен болью, неурядицами, и временем.
- Не думаю, - отозвался Генрих. - Люди вышли повеселиться, почувствовать общность, выплеснуть эмоции.
Симпатичная женщина в длинном плотном платье коричнево-сизово цвета, надетом на черный облегающий гольф, косо посмотрела на Генриха. Она не собиралась продолжать, но вот то, что молодило ее, не унималось и требовало удовлетворения.
женщина с досадой повертела композицию, букет из цветных оригами, который держала в руках.
- А скажите, вы, наверное, полагаете, что и любование цветущими вишнями -ненужная трата времени?
Собеседница смотрела с вызовом и даже неприязненно, отметил Генрих.
Ее тонкие ноги закрывали облегающие черные лосины, доходившие до щиколоток. Черные кроссовки на толстой рельефной подошве с псевдо-крыльями напоминали лапы дракона.
- Мне кажется, - сдержанно ответил Генрих, - что когда что-то возводят в культ, оно теряет свою первозданную сущность. И вступает на путь, ведущий к вульгарности.
- Можно задать вопрос? - с враждебной холодной вежливостью спросила женщина. Ее глаза остро сверкали. - Зачем вы приехали в Иназуму?
- Это сложный вопрос, - оживился Генрих. - Вы знаете, есть такая легенда про волшебные персики, растущие в райском саду будды Амида. По слухам, из небольшого их количества делают варенье и контрабандой переправляют сюда. Баночки с вареньем скрыты от всех, но если очень долго искать и верить, то их можно найти.
Женщина раздумывала.
- Вы только сейчас это придумали? - она смотрела на Генриха с неудовольствием и даже с пренебрежением. Не так, как смотрят бывшие модели на пенсии, но близко к тому. Генрих выпал из ее круга и, похоже, переставал интересовать.
- Умоляю, только не говорите мне "удачи", - сказал Генрих. - С какого-то времени я перестал выносить это пожелание, поскольку оно кажется слишком лицемерным. Видите ли, недружелюбная незнакомка, мне тоже нравится наводнение лепестков вишни, точнее то, что за ними может быть скрыто. То, что неочевидно. Как внезапная чужая баночка с персиковым джемом в самом дальнем углу маленького супермаркета сети "Ла Конбини". Это скрытое, возможно, мало соотносится с понятием красоты, скорее, с изнанкой мира. С тем, что заставляет рисовать на поездах девушек из манги. Или забавных фантастических зверушек. Что влечет своей неочевидностью и непонятностью. Как томление девушек-подростков. Мечты о мире за пределами реальности.
- То есть, тянет, но непонятно к чему, - саркастически уточнила женщина.
- Вот именно.
- Вы не писатель случайно?
- Вершина моей писательской карьеры, - заметил Генрих, - двустрочие, снизошедшее ко мне однажды ночью: "На пол вылилось варенье, вот и все стихотворенье". На большее я пока не способен. Хотя, судя по пронзительности и драматичности этих строк - они не могут оставить равнодушным,- какие-то задатки во мне есть.
Женщина пожала плечами.
- И все же, почему Иназума, вы так и не ответили. Не потому ли, что вас банально тянет на девочек в школьной форме и вы мелете всякую чушь в свое оправдание?
- Не потому, - рассудительно ответил Генрих, скользя взглядом по семенящим мимо него девушкам в узких одинаковых кимоно. Девушки ритмично махали веерами и метелками. - Это единственное известное мне место в мире, где люди тянутся к тому, о чем я рассказал. Есть очень показательный пример. Мировая премьера фильма Камерона "Титаник" в Иназуме совпала с премьерой полнометражного анимационного фильма "Унесенные призраками". Камерон и Миядзаки. Мировой кумир, звездный актерский состав, масштабность, феерия чувств, поступков. И милая мультяшная история с недостаточно проработанным сюжетом, местами слащавая и наивная.
Генрих искоса посмотрел на незнакомку, вполуха слушающей его.
- Вот что бы вы выбрали?
Женщина пфыкнула.
- А вот иназумцы выбрали Миядзаки, По кассовым сборам "Унесенные призраками" превзошли "Титаник" во много раз. Не из-за патриотизма или стремления поддержать отечественного производителя. А потому что людей тянет к тому, что скрывается за правдой жизни. За всеми ее красотами и соблазнами.
Женщина нахмурилась.
- Я в Иназуме больше десяти лет, - сердито произнесла она. - Пыталась и пытаюсь их понять. Мне нравится их культура, обычаи. Я досконально узнала особенности поведения, их привычки, убеждения и пристрастия. Этикет. Но за все эти годы я так и осталась для них человеком со стороны. Чужеродным телом, как ни стараюсь. То есть, есть что-то, чего я не понимаю. Упустила. И вдруг появляется тип, который заявляет, что знает их лучше, чем они сами.
- Пытались встроиться в их общество? - повторил Генрих. - Стать маленькой частью, шестеренкой в чужом механизме? Вместо того, чтобы попытаться создать новое устройство, построить его вокруг себя как главной части?
- Вы вызываете во мне раздражение, - недовольно мотнула головой женщина. - Не только пойму чем - своей самовлюбленностью? Нет, пожалуй...
- Самодостаточностью, - подсказал Генрих.
- Самоуверенностью, вот! Вы слишком легковесный. Несерьезный. Надеюсь, что Иназума отнесется к вам соответственно.
- Сегодня меня надули на два салата,- с сожалением вздохнул Генрих.- Которые я не просил и про которые думал, что они входят в цену. Не исключено, и чек завышен, я только мельком на него глянул.
Женщина весело и удовлетворенно смеялась.
- За все время, что я живу тут, слышу о первом таком случае. Это, безусловно, знак.
- Вся наша жизнь состоит из знаков,- философски заметил Генрих, - благоприятных или кажущихся не благоприятными.
Он вспомнил про велосипед.
Женщина рядом с ним торжествовала.
- Оставили на перроне в аэропорту? Просто листочек c именем? И не спросили, как зовут этого служащего? Нет, уверена, что велосипед не пропадет, но вы его так и не увидите, скорее всего, он уже отправился к потерянным вещам.
Генриха смерили снисходительным победоносным взглядом.
- А что это вы так улыбаетесь? - с подозрением спросила женщина вслед за этим. - Вы лишились велосипеда, вас обсчитали, и вас это не трогает?
- Если проблему можно решить, то не стоит о ней беспокоиться, если её решить нельзя, то беспокоиться о ней бесполезно, - философски заметил Генрих.
Женщина негодующе махнула рукой и отвернулась.
Да, оставить байк в аэропорту, поддавшись легкомысленному предложению сотрудника, чужому обаянию, заслуживало отдельной премии за авантюризм, спонтанность и верхоглядство, но чего стоило эта поспешность и несерьезность по сравнению с ясным синим небом над переплетением черных проводов, небом, которое уже тронула пылающая нежность заката. По сравнению с безмятежностью и покоем, замешанных на бесконечных рядах стекол и ярких огней, на линиях надземки и витиеватых надписей. По сравнению со сладким пьянящим наслаждением, скрытым в трепетных ласковых касаниях этой безмятежности.
Удивительно, что это чувство не соотносится ни с чем видимым. Ни с людьми, что заполняют улицы, ни с традициями, странными, вызывающими зависть или удивление, ни с насыщенностью - жизни, движения и иероглифов. Да, оно сильнее очерчивается стайками школьниц, клерками в строгих костюмах, спящих прямо на полу вокзалов, в каком-нибудь уголке, скоростными экспрессами, достигающими звук, но не принадлежит ничему из перечисленного. Скорее это отзвук, тень, ощущение того, что дарит понимание. Полное и абсолютное. И что уходит со снами - вот, вот оно, знание всего, только что окрыляло, а теперь безутешно тает, ускользая. Или же предчувствие другой жизни и другого или даже других миров, скрытых в простоте обыденности.
Одним словом, неведомая хрень, как и было сказано.
* * *
До станции Шинагава можно добраться на метро, сделав одну пересадку, или же поездами линии Яманото Кольцевая, если вернуться к центральному вокзалу, но Генрих выбрал путь пешком. Он прошел мимо знаменитого района красных капсульных башен, как назло огороженных строительными лесами, и свернул к набережной, чтобы увидеть висящий над заливом Радужный мост Всех Влюбленных.
Пройдя под линией монорельсовой дороги, он свернул в первый попавшийся переулок и долго шел по узкой безлюдной улочке, стиснутой маленькими двух и трех этажными домами. Мимо стоящих на асфальте кадок с деревцами и кустиками, чужих не пристегнутых велосипедов, мимо автоматов с прохладительными напитками - толстые зверушки с пузиком и маленькими ножками настоятельно рекомендуют. Мимо аптеки Ли Бо: "Только по рецепту. Лечение клизмой из зеленого чая". Мимо бетонных лестниц, ведущих на вторые и третьих этажи, и окон, закрытых жалюзями.
Он вполне мог бы тут жить. Покупать онигири и гёдза в магазинчиках "Семь-одиннадцать". Смаковать чай со сладостями на плоской крыше, всматриваясь в голубые созвездия огней небоскребов и стремительные черточки скоростных экспрессов. Нанизывать на нить, свитую из недель и месяцев, жемчужины дней. И слов, пытаясь найти в их узоре нечто большее, чем он кажется.
Три школьницы в очень коротких клетчатых юбочках, черных гетрах выше колен, белых рубашках навыпуск и длинных мужских полосатых галстуках запечатлевали себя на телефон. Наклонялись, поднимали руки вверх с разведенными в виде буквы V пальцами, надували губки, демонстративно чмокая друг друга, выставляли напоказ длинные тонкие ноги, в общем, вовсю искушали и влюбляли в себя Мироздание.
А может меня просто на них тянет, подумалось Генриху. И я устал от умудренных, прагматичных, уверенных особ, которые точно знают себе цену. Отягощен рассудительностью, важностью и взрослостью с ее неотъемлемым спутником - высокомерием. А мне хочется чистоты, восторженных глаз, воспринимающих все взаправду. Искренности и непосредственности. Легкости и отзывчивости.
Девушки улыбнулись Генриху, когда он подошел к ним ближе - словно заговорщики, встречающие сообщника. Потому что в их взглядах явно читалось: "Генрих, ты ведь тоже не против пошалить вместе с нами? Ну мы то знаем, как оно на самом деле!"
Генрих смутился.
Узенькая улица, разлинованая белыми линиями, как какая-нибудь большая солидная многополоска, с зелеными полосами, обозначающими тротуар, вывела Генриха к торговому центру.
Пятничный вечер настойчиво напоминал о чае в фарфоровых чашечках, тарелочках - одна над другой, со сладостями разных видов. О неторопливости и чинности чайных сервизов и отношений. Поэтому Генрих оказался в ярко освещенном холле торгового центра. В тот удачный миг, когда дверца лифта, ведущего в зону чайного комфорта, еще не закрылись. Генрих, выкрикнув "Омачикудасай!", рванул что есть сил и заскочил в кабину в последнюю секунду.
Внутри находился один человек. Женщина в длинном плотном платье коричнево-сизово цвета, надетом на черный облегающий гольф, и черных облегающих лосинах ло щиколоток. В руках она держала тот самый набор оригами.
Она, сдвинувшись вглубь кабины, посмотрела на Генриха слегка ошалелым взглядом. Потом выдохнула.
- Это - вы?
Генрих подтвердил. И невпопад добавил "Аригато".
Женщина смотрела непонятным взглядом, в котором смешивалось растерянность, сомнение и даже озабоченность.
- Скажите, вас зовут Йоган Шварцкопф?
Генрих удивленно покачал головой и назвался.
- Странное совпадение, - нахмурилась женщина.- Какова вероятность того, что в один день два человека оставят в аэропорту Наруто свои велосипеды и их будут разыскивать в многомиллионном городе?
- Мне хочется сказать, - признался Генрих, - что закономерности, которых не понимают, называются случайностями, но, боюсь, я снова вызову у вас раздражение.
- Не бойтесь, оно меня и не покидало, - женщина пристально рассматривала Генриха. - Может, у вас есть какая-нибудь другая фамилия? Или псевдоним? Хотя нет, это глупо.
- Если мне когда-нибудь предложат поменять имя и фамилию, скорее всего, я выберу имя Мейер. Не знаю, почему, но оно мне кажется гораздо звучнее, чем Генрих. И тем более, Йоган. А что, кто-то еще оставил велосипед в Наруто?
- Вот какая странность, - с готовностью подтвердила женщина.
Они вышли из лифта в атриум и остановились.
Это была курьерская служба доставки велосипедов, рассказывала женщина. Минут пятнадцать после того, как они расстались. Или нет, даже раньше. Два человека в серой униформе подошли именно к ней, что хоть и объяснимо, но все равно тоже странно. Какой-то Йоган Шварцкопф оставил свой велосипед в Наруто, служащие аэропорта оформили особую доставку и теперь служба розыска гоняет на своих фургончиках по всему городу, отыскивая следы Йогана.
- Они не могли перепутать имена? Все европейские для них на один звук и написанный впопыхах иероглифы прочитали иначе?
- Даже баночки с джемом из волшебных персиков, - заметила женщина, - выглядят более убедительнее по сравнению с этим предположением. Хотя, вы не поверите, я тоже подумала про такой вариант. Что вы собирались тут делать?
- Пятничное чаепитие, - напомнил Генрих.
Женщина пожала плечами.
- А затем?
- Затем по плану станция Шинагавы. Туда, откуда Утагава Хиросиге начинал свое долгое путешествие в поисках мифической дороги Токайдо. На стареньком шумном мотоцикле "Кавасаки", в потертой кожаной куртке и пестрой бандане. Под пронзительный напев "Всадник в небесах". Только вместо мотоцикла у меня велосипед "Кавасаки" и цель попроще.
Женщина благодушно улыбнулась.
- Я тоже ее когда-то искала. Дорогу в страну Ёму. Забавно.
- Мне кажется, этого не стоит стыдиться, - задумчиво произнес Генрих.
Женщина с усмешкой тряхнула каштановыми локонами.
- Я о другом. Забавно, как все в мире закручено. Сейчас я работаю конструктором на том самом "Кавасаки Моторс". Подразделение велосипедов, отдел конструкций - мы разрабатываем сочленения и складной механизм. И мне встречается ... - женщина смерила Генриха оценивающим и одновременно добродушным взглядом, - субъект с велосипедом "Кавасаки", который тоже хочет повторить путь Хиросиге.
Собседеница Генриха снисходительно усмехнулась.
- А вообще мне хочется вас, Генрих, поколотить. За вот это "не стоит стыдиться". Мне не нужна поддержка и вот эти подбадривающие интонации, словно я в них нуждаюсь. И словно незаметно, что я сильная.
Она обвела взглядом залитое светом пространство Атриума, скользнула взглядом по длинному ряду заведений быстрого питания и решительно произнесла.
- Знаете, что, идемте, - я устрою вам настоящее Иназумское пятничное чаепитие, с пироженками и вкусняшками. Как компенсацию от утраты байка. Черный чай с лимоном или молоком, все, как полагается.
Она действовала уверенно, расчетливо и споро. Выбрала столик, обстоятельно, с очаровывающей доверительностью поговорила с молоденькими продавцами, затем вернулась к Генриху, огляделась и удовлетворенно опустила свои оригами на стол.
- Что вы так на меня смотрите? - спросила она, элегантно садясь за стол.
- В каждом вашем движении чувствуется грация, - пояснил Генрих. - Не демонстративная, напоказ, а естественная тонкая женственность. Редко у кого такую вижу. Она сочетается с целеустремленностью. Вы, скорее всего, не цедите долго-долго кофе по утрам, медлительно раздумывая, с чего начать день, и не возитесь часами с косметикой. Быстрая и деловитая.
- Вам такое не нравится? - осведомилась женщина.
- Нравится, - односложно ответил Генрих.
На их столик аккуратно поставили трехъярусную тортовницу, полную кусочков многослойных тортов и пирожных, возле нее - фарфоровый тонкий чайник с молочником и хрупкие чашечки на блюдцах. Блестели чайные ложечки викторианского стиля.
- Не хватает еще плюшевых мишек или пингвинчиков, - увлеченно рассказывала собеседница Генриха, - Ну, как обычно изображают правильное пятничное чаепитие на картинках. А вообще, занятно. Мы увлекаемся культурой Инадзумы, а сами инадзумцы без ума от европейских традиций. Викторианское файв-о-клок, мейды, названия магазинов и брендов: "Эль Леон", "Ла Конбини" - словно где-нибудь между Испанией и Францией.
- Так всегда бывает. Мы тянемся к чему-то такому, чего нет рядом. Что умирает в обыденности. Что заслоняет привычность.
- Давайте не будем говорить за всех, - недовольно поморщилась собседеница. - Вот эти ваши менторские замечания бесят.
- Я тянусь к тому, чего нет рядом, - послушно уточнил Генрих.
- Так стараетесь мне понравиться? - спросила женщина. - Ни слова против?
- И не надейтесь, что я буду вас добиваться. Это всего лишь вежливость. Чаепитию полагается быть чинным и даже чопорным.
- Да у вас, оказывается, сплошные достоинства. Что еще более выводит из себя.
Женщина беззаботно смотрела на Генриха и по сторонам. Для выведенной из себя она выглядела чересчур довольной.
Они пили чай со сладостями, неторопливо и церемонно. Словно дети, согретые ласковым солнцем, окутанные безмятежностью и не замечающие ничего вокруг. \\\\
Когда они вышли из Плазы, улицы уже оставила невесомая нежность вечера пятницы, хотя, как заметила спутница Генриха, время оставалось еще детским.
- Тут неподалеку, - сообщила она, с наслаждением вдыхая теплый воздух, - есть совсем небольшой храм. В особом стиле. Вы бывали в Хакурейском храме?
Генрих кивнул, подтверждая.
- Этот в таком же стиле. Дорожки, ведущие в никуда. Упирающиеся в зеленую изгородь. Зал, словно неоконченный или даже обрезанный. Иназумцы считают, что все это продолжаются в других мирах. И где-то там этот небольшой уголочек продлевается до большого храма и большого сада, с озерцами, мостиками и павильонами. Когда я там бываю, эта мысль меня завораживает.
Они прошли мимо стены торгового центра и за пологим поворотом увидели стоящего человека в синей униформе службы доставки. Служащий активно объяснял что-то по телефону. Рядом с ним, прислоненный к стене, стоял сложенный велосипед.
Генрих остановился рядом с байком и, кивнув приветливо службе доставки, внимательно осмотрел. Вне всяких сомнений, это был его байк.
- Прошу прощения, - вежливо сказал Генрих, - что проявляю такое любопытство.
Служащий поставил разговор на паузу. Посмотрел на Генриха, потом на женщину рядом с ним. Кивнул и завозился с телефоном.
- Йоган Шварцкопф? - неуверенно произнес доставщик, сверяясь с текстом на экране. - Особая персональная доставка из аэропорта Наруто.
- Это ведь ваш? - поинтересовалась спутница Генриха.
Генрих не сомневался. Потертости, новое седло с желтыми полосками-вставками, даже блеск передаточной втулки от педалей к заднему колесу, очищенной перед поездкой, определяли принадлежность абсолютно точно. Но фамилия и имя Генриха упорно не желали связываться с этим велосипедом.
- А вы? - с надеждой спросил доставщик у спутницы Генриха, - с Йоганом Шварцкопфом не знакомы?
Служащий слушал и одновременно задумчиво ворошил что-то в телефоне.
Генрих кивнул ему и увлек свою спутницу за собой. Они пошли по улице дальше.
Женщина какое-то время наблюдала за Генрихом, а потом, не отыскав на его беззаботном лице других эмоций, не выдержала.
- Вы так легко с ним расстались? Мужчины... по крайней мере, те, которые знакомы мне, не иназумцы, начали бы выяснять, кто такой этот Шварцкопф, подняли бы на ноги службу доставку и весь аэропорт Наруто.
- Я неправильный мужчина? - осведомился Генрих. - Помните, как там у Хиросиге? Неожиданности приходят с невозмутимостью. А я приехал именно за неожиданностями. А кроме того, мужчина должен уметь...
Генрих замолчал.
- Должен сдерживать свои желания, - докончила женщина.
- Я не хотел этого говорить, чтобы вас не раздражать.
- Это как раз те слова, которые не вызывают у меня раздражение.
Перех входом в сад стояли три девочки-школьницы. Те самые, которых Генрих уже видел. Он даже смутился от их взглядов, полных любопытства и безудержной, искренней, задорной смеси восторга и насмешки.
- Ага, - сказала его спутница, веселясь. - Ну конечно, я была права. Вот почему вас притянуло в Иназуму.
Маленький сад вмещал несколько черных сосен, низких, с корявыми ветками. Дорожки, выложенные круглыми камнями, обходили сосны, описывали круги и петли.
В конце сада широкая каменная лестница, обрамленная мощными перилами, вела в небольшой храм с изогнутой черепичной крышей. Стена из плотного густого кустарника отделяла сад от улицы, не давая уличному освещению проникнуть внутрь.
Красные деревянные фонарики светили ярко только над входом храма, оставляя дорожки в бордовом полумраке, но и не давая ночи поглотить их.
Из-за своей миниатюрности, ладности, маленькой изысканности сад казался игрушечным. Красивая, притягательная, красочная, волшебная игрушка посреди бетонной обыденности улиц и домов.
- Ох, - только и сказал Генрих.
- Нравится?
Генрих восхищенно кивнул.
Они подошли к каменной лестнице и Генрих упоенно положил руку на массивные деревянные узорные перила красного цвета.
Женщина следила с ним с ликующей улыбкой.
- Видите, дорожка словно обрывается? Это то, о чем я говорила. А зал в храме будто обрезан. Сложный фигурный стык. Как сочленение "Хикае басира цугите".
Генрих вслед за спутницей вошел в низенький храм.
- Понимаю, - тихо сказал он. - Это место завораживает. Я тоже бы сидел вот на той каменной тумбе, представляя, что однажды в невесомой призрачной дымке проявится то, что на Той стороне. Дорожки протянутся дальше, а этот кусочек окажется преддверием, небольшим и скромным входом большого помещения.
- Я увлекаюсь фотографией, - с приязненной доверительностью сказала женщина. - И этот сад фотографировала раз сто, наверное. С надеждой, что на фото может что-то показаться. А вот здесь - место для писем с желаниями.
Свернутые в квадратики листочки с пожеланиями едва покрывали неширокий лакированный лоток под деревянными рельефными изображениями Рейму Хакурей и Марисы Кирисаме.
- Мне кажется, ваше тоже есть тут.
Женщина хмыкнула в ответ.
- Сильным женщинам свойственно загадывать желания? - спросила она. - Вы об этом подумали?
- Я подумал про ваши веснушки, - сказала Генрих, всматриваясь в глубину небольшого зала. - Я заметил их, когда мы пили чай. Милые, едва заметные веснушки, делающие вас... эти пожелания так старательно сложены. Чтобы не прочитали другие?
- И да, и нет. Они обращены к тому, что не проявлено. Туда, где находится, если так сказать, механизм исполнения желаний. Вне нашего мира. И потому листочки не должны быть доступны. Ни в какой форме. И бумага для них особая, тончайшая, на ней нужно писать с осторожностью. Высказанное желание должно как можно меньше находиться в нашем мире.
- Если листочек с желаниями вот так свернуть, - задумался Генрих, - иероглифы наложатся друг на друга, соприкоснутся. И образуется другой смысл. Или это неважно, главное, принцип?
- Знаешь, я не задумывалась об этом. В самом деле, иероглифы сложатся. И там, внизу, или где это желания прочитывают, поймут неправильно.
Женщина усмехнулась.
- Нужно будет спросить об этом иназумцев.
- Возможно, желание должно быть односложным, - проговорил Генрих. - И состоять из одного иероглифа.