В годы довольно давние, я "бомбил" на видавшей виды "Копеечке" (ВАЗ-2101) в своем родном Городе. К "копеечке" я относился, как к живой, да она и была живая. Как и полагается женщине, она довольно благосклонно позволяла себя любить, принимала подарки и комплименты, иногда капризничала и требовала ненужных, но существенных трат. Однако в трудный момент на нее можно было положиться - она меня никогда серьезно не подводила: если и падала в обморок, то в 50 метрах ог гаража. Возить пассажиров ни она, ни я зазорным не считали. Мы их считали своими гостями.
Разные нам с "копеечкой" попадаются гости, мрачные и веселые, щедрые и жадные, разговорчивые и молчаливые. Разговорчивых больше. Иногда в таких грехах каются, что священик в исповедальне завистью изойдет. Думаю, это не из-за излишней болтливости, а просто таксист в большом городе - очень удобный слушатель. Он выслушает (а куда ж деваться-то?), а потом пропадет навсегда. Вывалят все быстро и выходят - ни имени, ни адреса не остается. А нам с "копеечкой" что? Пропускаем мимо ушей, не вникая. Зачем нам в чужие грехи и жизни лезть? Мы ж не священники, наше дело маленькое - доставить гостя по указанному адресу.
Белые ночи - самое лучшее время в моем Городе. В легких сумерках Его ненавязчивая, но запоминающаяся красота многократно усиливается, затмевая блистательные мировые столицы, а неприглядные стороны, заметные при ярком Солнце, наоборот, становятся незаметными. В это время не чувствуешь усталости даже ночью после тяжелого дня. Спать, конечно, хочется, но изматывающей, пронизывающей все тело и душу усталости, которая зимой прижимает к земле, во время белых ночей нету. И земля не так крепко держит - дает распрямиться и даже как будто немножко полетать. А сон в белую ночь, легкий и добрый, напоминает бабочку-капустницу, незаметно опустившуюся на плечо, а не тяжелый пыльный мешок, падающий на голову, когда доползаешь до кровати зимним вечером.
Был поздний летний вечер или уже раннее утро - ночи в это время просто нету, солнце висело низко над самыми домами, прямо по курсу. Его красноватые лучи входили в глаза, не ослепляя, а освещая мозг до самого затылка, очищали мысли и осветляли воспоминания. Машин здесь, вдалеке от массовых гуляний на набережных Невы, было мало, людей еще меньше. Эту девушку мы увидели издалека. Она не вытягивала руку, не выходила на проезжую часть, она взглядом дала понять, что ей нужно ехать. Мы остановились. Она устало, но мягко опустилась на сиденье, сказала "Домой" и задумалась о чем-то. Я молчал. Через минуту, заметив, что мы никуда не едем, она спохватилась, виновато улыбнулась и назвала адрес, пояснив:
- Извините, задумалась...
- Бывает, - согласился я, и мы поехали.
Ехать было неблизко - на северную окраину города, но белой ночью ездить по пустым проспектам легко и приятно. Наша гостья была молода, красива, одета "на выход", дорого, но оставалось ощущение какой-то незавершенности в одежде. Вид был уставший. Поначалу она пыталась если не заснуть, то хотя бы расслабиться и забыться, но не получалось - видимо, что-то мешало. Она посмотрела по сторонам, потом на меня, и сказала:
- Красиво! Люблю белые ночи.
- Ага, - сказал я, - я тоже.
- Профессионально "бомбите"? - без особого любопытства поинтересовалась гостья.
- Да нет, так, между делом.
Я вспомнил, что мы ее подобрали около развлекательно-гостиничного комплекса, и спросил, тоже без любопытства:
- С вечеринки едете?
- С работы... - ответила гостья.
- В казино крупье? - решил я блеснуть знанием красивой жизни, почерпнутым из бульварных газеток.
- Да ладно, не прикидывайтесь, что не поняли, - Она, видимо решила, что я глупо шучу.
Но я и вправду не подумал о древнейшей профессии. Она совсем не походила на уличных проституток, которых мне доводилось видеть, и которые иногда, совершенно непонятно откуда взявшись, заглядывали в окошко "копеечки" со словами "Молодой человек не желает развлечься?" В таких случаях, "копеечка" с отвращением закрывала окно, и мы уезжали. Но сегодняшняя ночная гостья приятно отличалась от тех.
- Продаю любовь за хорошие деньги, - цинично, с вызовом, пояснила она.
- Любовь? - поразился я, - Вы можете продать любовь? Это сильно, такие женщины всегда ценились, но их совсем немного знает история.
Гостья взглянула на меня с интересом и протянула:
- Хмм. забавно, - на уголках ее глаз появились легкие морщинки, обозначая едва заметную улыбку, - Ладно, уточним, не любовь продается, а профессиональные услуги.
- Теперь ясно, - улыбнулся в ответ я, - а то я уж подумал...
Развивать эту тему мы не стали, и дальше ехали молча, наслаждаясь очищащими солнечными лучами, пронизывающими голову и душу.
Вдруг она заплакала, тихо, по-девичьи, вздрагивая плечами. Я посмотрел на нее, но ничего не сказал и не попытался выяснить причину или успокоить. Она перестала всхлипывать и сказала:
- Блин, наступил ты на больную мозоль...
- Извините, - вежливо ответил я, хотя не понимал за что, и расскаяния не испытывал.
- Да ладно, - отмахнулась гостья, - А давай на "ты", мы с тобой оба услуги продаем. Ты чем вообще занимаешься, кроме того, что таксуешь?
- А вообще я тоже продаю свои услуги, знания и умения, только не отдельным людям, а всем сразу, - я решил говорить загадками, как Сфинкс.
Но ее эта загадка не смутила:
- Художник? Или ученый? - сразу сообразила она, потом внимательно осмотрела меня и заключила:
- Нет, не художник.
- Верно! - удивился я такой проницательности, - Физик.
Опять помолчали, наслаждаясь прозрачной и парящей атмосферой белой ночи.
- Вот ты говоришь, что любовь не продается, - продолжила она, - Не возражаешь, я поплачусь тебе? Советов, сожалений не надо, послушай и все. По крайней мере, не заснешь.
- Давай, - согласился я, готовясь отключать уши от мозга, чтобы не вникать в историю раскаявшейся проститутки. Но кое-что я все-таки уловил.
Гостья была из "золотой молодежи" - дочка профессора-лингвиста по романским языкам, который постоянно мотался по заграницам, и легко входила в самые элитные компании. Яркие шмотки, модные гаджеты и большая дача с громадным участком, заросшим лесом, на Карельском перешейке - пропуск в высший мир. Она без проблем поступила в Университет на филфак - папины контакты работали безупречно. А потом... Пришли Большие Перемены, статус и доходы профессоров упали ниже плинтуса, тем более, что папа заболел и больше не мог часто ездить на отхожий промысел по Европам. И она стремительно свалилась на уровень обычного студента. Привыкшая к широкой жизни, она заметалась в поисках источника нормального существования. И метания были замечены. Один из солидных людей, изредка появляющийся на тусовках, взял ее под покровительство, и она она стала тем, кем стала - элитной эскорт-девушкой, обслуживающей гостей и деловых партнеров своего покровителя. Надо было не только и не столько обслужить их физически, но и провести экскурсии, сводить на балет, обаять и вообще сделать так, чтобы у них остались самые приятные впечатления. И она преуспевала в этом - красивая, хорошо образованная (теперь-то она с благодарностью вспоминала те убитые дни и вечера, когда папа силой таскал ее в музеи и театры), неплохо, с приятным акцентом и милыми мелкими ошибками, говорящая на нескольких европейских языках. Оплата была очень хорошей - пары выездов хватило бы, чтобы нормально жить месяц, но вызывали чаще, а отказать покровителю нельзя. Сам он, впрочем, никогда не пользовался своим покровительством личных целях - только бизнес. Она знала, что такое положение - недостижимая мечта тысяч других девушек, но на душе рос снежный пласт недовольства, который уже был готов в любой момент сорваться сокрушающей лавиной.
У нее был друг детства - парень на пару лет старше (в возрасте 12-14 лет это - огромная разница), творческая натура. Он закончил архитектурный институт, работал где-то в проектном бюро, и был Художником от Бога, писал неяркие странные картины. На жизнь подрабатывал тем, что делал акварели с видами Города, которые затем чужие люди продавали на Невском проспекте и отдавали ему не более 10% дохода, но ему этого хватало. В богеме он не тусовался, недолюбливал ее, и вел довольно тихую и спокойную для артистичексой натуры жизнь. Она была влюблена в Художника еще с детства, повзрослела, а влюбленность не пропала, как обычно бывает. А он, хотя и симпатизировал ей - она это знала, сторонился ее, как большинство людей сторонится "золотой молодежи". И вот сейчас она созрела, чтобы пойти к нему в открытую, но боялась, что он отвергнет ее, такую низкую. И вообще, хотела бросить все и начать новую жизнь. Почти никто не знал про ее "работу", и она уверена, что покровитель отпустит ее. Но она-то не забудет, над ней-то это будет всегда висеть. Эту память не убить. Новой жизни не получится - она уже вкусила заразы, которая не лечится.
- Вот и все, спасибо, что выслушал, - сказала гостья, - Соплей и слюней не надо.
Я прищурился на солнце, запуская в себя большую порцию пронзительного солнечного света.
- У тебя есть сестра-близнец? - спросил я, сам не понимая, к чему бы это.
- Нет, - оторопело ответила она, - А почему ты спросил?
- Давай считать, что есть, - сказал я, все еще глядя на Солнце, и многократно отраженный в мозгу свет начал формировать странные образы.
- Зачем?
- Давай считать, что твоя сестра-близнец, она совсем как ты, только она не знает про твою "торговлю".
- И что? - она заерзала на сиденьи, видимо начиная сомневаться в моей умственной полноценности. Я ее сомнения разделял.
- А то, что я сейчас тебя убью, а дальше поедет твоя сестра, - я сам поразился своим словам, но воспаленный солнцем мозг гнул свое.
Гостья начала нервничать, рылась в сумочке в поисках то ли телефона, то ли перцового баллончика. А я со спокойствием маньяка продолжал:
- Вот смотри, навстречу шаланда едет, по-моему Вольво, весит тонн 30. Через 10 секунд я выверну руль влево и дерну ручник, нас занесет правым бортом вперед, прямо под Вольво. У тебя не будет никаких шансов, да и у меня немного...
Она судорожно искала ручку двери и одновременно продолжала рыться в сумочке. "Копеечка" тоже испугалась - я чувствовал это по задрожавшему рулю, но, умничка моя, не возражала и не норовила прыснуть в меня перцовым газом, она мне доверяла даже после таких моих слов. Грузовик Вольво стремительно приближался, я отвел глаза от Солнца - на всякий случай...
- Ну, что-нибудь заметила интересное? - спросил я через секунду.
Гостья подняла голову и только сейчас заметила, что Вольво уже позади нас.
- Кретин, псих! Останови сейчас же! - закричала она.
Все-таки филологическая семья накладывает отпечаток на человека - я бы легко понял, если бы она употребила более крепкие слова и выражения или ударила меня. Я притормозил, "копеечка" тоже еще подрагивала от пережитого стресса, и сказал нашей дрожащей гостье:
- Посмотри назад.
Она оглянулась, глядя на то место, где Вольво и "копеечка" мирно разошлись - ничего особенного, выбоина в асфальте, крышка люка, пятно давно пролитой белой краски. И она увидела, как бы ЭТО могло быть - наша маленькая бежевая машинка заскользила влево, 30-тонная махина подмяла ее под себя с отвратительным скрежетом, и все...
- Я вижу, ты все себе представила, - внушал я, - все так просто, верно? Так вот, твоя сестра, которая совсем такая же, как и ты, но у которой был один секрет, осталась там. А ты здесь. Твоя сестра не хотела, чтобы ты знала про этот секрет, и ты не будешь знать.
Она еще раз посмотрела на то самое место, на меня, достала зеркальце, посмотрелась в него, переложила что-то в сумочке. Успокоилась и наконец-то сказала нормальным голосом:
- Ну ты, блин, даешь, псих хренов. Спасибо, я, наверное, кое-что поняла. А теперь вези меня домой, только тихо, без закидонов.
Оставшиеся пару километров мы проехали спокойно, на Солнце я больше не смотрел. Мы молчали. Когда она выходила из машины, я пожелал:
- Удачи, сестра!
Она весело рассмеялась и махнула рукой:
- Спасибо, псих! - а потом уже тихо добавила: - А может сработает, а?
А я еще раз извинился перед "копеечкой" за такую выходку: "Это все Солнце...", потом погладил ее по оплетке руля и сказал без слов "Спасибо, подруга, ты-то мне всегда веришь".