Улендеев Борис Александрович : другие произведения.

Три сестры

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

   Три сестры
  
   Владимир
   Было так, не было или только снилось...
  Лёгкий зимний вечер. Тихо. Под ногами поскрипывает белый снежок. Что там под снегом, какой там тротуар, доски или земля, он не знает, но идти удобно, да и неважно это. А важно то, что это был Симбирск и он какой-то чиновник в уездной управе, и шёл сейчас с коробкой конфет после работы к своим знакомым девицам на выданье Ивановым, трём сёстрам, в домик на улице Московской. Он не торопясь прошагал мимо немецкой кирхи и спускался вниз по улице. Погода была замечательная. Изредка проезжали экипажи, и от спин лошадей поднимался пар. На перекрёстке на дереве сидела большая ворона с белым пером на крыле и смотрела на него в упор маленькими чёрными глазками.
   'Бывают же такие!' - подумал он и поёжился, и вдруг вспомнил, что видел её рядом с магазином на Московской днём. Она летела прямо на него, чёрные навыкате глаза блестели, от неожиданности Владимир чуть ли не присел, а ворона бросилась ему под ноги, выхватила клювом что-то, тускло блеснувшее, и, тяжело взмахнув крыльями, улетела куда-то вниз по улице.
   Ветра, столь обычного в Симбирске, не было. Владимир с удовольствием вдыхал холодный декабрьский воздух. На душе было хорошо и уютно, на работе дела обстояли прекрасно - ожидалось повышение, и можно было думать уже и о женитьбе и спокойном уютном гнёздышке где-нибудь здесь, на этой же улице Московской. Он представил, как они счастливо заживут с Лизой, и улыбнулся. Детей у них будет двое - мальчик и девочка. Да, конечно, двое. Лиза - красавица, всё в ней было ему по нраву. И такая домовитая, всё время что-нибудь делает.
   Вот и домик уж виден, знакомые окна желтеют и занавески вышитые. И дом этот ему вполне нравился, и жить бы им здесь с Лизой. Только вот сёстры... Конечно, и сестра её, Мария, тоже на редкость хороша и сразу ему понравилась, по правде он с ней и собирался роман закрутить, но как-то так всё сложилось... В общем, матушка их Маргарита Ивановна, царство ей небесное, умерла неожиданно в прошлом году, так вот, мистикой всякой увлеклась, таинствами. Книги разные читала и стала она стол вертеть и духов вызывать.
   Он и не знал о них, но приятель его, Дмитрий - с ним работает в управе - прослышал про сеансы и спиритизм и напросился к Ивановым, через знакомых, и его позвал. Двадцатого августа, ещё звездопад тогда был сильный. Ну вот, вечером они и пошли к Ивановым. Жуткое дело, конечно, но интересно. Темно, ночь почти. Кухарка их в гостиную проводила. Там уже учитель из гимназии, Фёдоров, был. И женщина в шляпке, из газеты местной, Невзорова - феминистка известная, с ручкой и блокнотом. А позже ещё мужчина пришёл - приезжий вроде. Полутёмная комната и стол круглый посередине. На стене портрет - мужчина в сюртуке, в возрасте, бородатый и с усами - отец Лизин, умер уже давно. Посадила их Маргарита Ивановна за стол, смотрят они друг на друга, страшно... Сама вся в чёрном, в кружевах, строгая, платком утирается, жарко.
   - Я, - говорит, - медиум - посредник между нашим миром и духами. - И застыла, глаза вверх подняла. А потом каким-то неземным, хриплым голосом: - Положите руки на стол!
   На столе лист с буквами и в середине рулетка со стрелкой. А она продолжает:
   - Я прошу всемогущего Господа дозволить доброму духу сообщиться со мной ради познания истины... Я вызываю дух... - он и не запомнил кого, от страха.
   Тишина полная, только огонёк у свечек потрескивает. Сидят они так, и вдруг стрелка дрогнула и на буквы показывает! А Маргарита Ивановна вопросы задаёт разные. И ответы складываются из букв. Чудеса! Страшно было, не описать.
   Тогда-то Мария ему и приглянулась. Она как зачарованная была, как статуя, не шевелилась, только завиток чёрный на виске иногда подрагивал. Но так сложилось, что рядом они с Лизой сидели, и потом за ручку держались, и гуляли во Владимирском саду, и на Венце под оркестр вальс танцевали. И всё в ней ему нравиться стало - брови чёрные дугой, и родинка на запястье. Всё...
   А Вера, сестра их старшая, очень набожная была. Чуть что крестится, и не нравилось ей столоверчение, грех это - говорила, и уходила в другую комнату, а то и в церковь. И всё в монастырь уйти собиралась. Ну и ладно.
   ...Вот и окна, за занавесками движение какое-то в средней комнате. 'Чай пить собираются!' - с удовольствием подумал он. Чай - самое то сейчас, зима всё-таки. Знакомое крыльцо, высокая деревянная дверь. Он потянул за черный шнурок. Тринь-тринь - отозвался колокольчик в прихожей.
   - Иду, иду! - послышался протяжный, певучий голос.
   Дверь открылась. Дарья, кухарка Ивановых, раскрасневшаяся, в сером переднике, стояла, улыбаясь, перед ним.
   - Здравствуйте, Владимир Петрович! Заходите быстрей, застудите! А Вас уже заждались, проходите. Лизавета все глаза проглядела! А я пироги приготовила!
   - Молчи, Дарья, вечно ты болтаешь несусветное! Скатерть постели! Проходите, Владимир Петрович! - послышался голос Веры.
   - Здравствуйте, здравствуйте все! Всё хлопочешь, Дарья? - отозвался он.
   Владимир снял пальто, отряхнул и бережно подал его Дарье. Серое пальто из настоящей английской шерсти он сшил совсем недавно, перед зимой, и обошлось оно ему дорого и очень нравилось. Вид у него в нём был солидный и значительный.
   Он вошёл в гостиную. За столом в небольшом кресле сидела с книгой Вера и что-то писала в тетрадь. У окна, рядом с пальмой в кадке, в тёмном с кружевами платье сидела Лиза и вышивала.
   - А я в гости к вам! - сказал он, оглядывая комнату. - А где Маша?
   - Здесь я! - весело отозвалась из кухни Мария. - Садитесь за стол, Владимир Петрович, чай пить будем.
   'Как всё-таки Маша хороша!' - подумал он и подошёл к Лизе.
   - Лизочка, что шьёте? - спросил он улыбаясь.
   - Так, безделицу себе, - искоса взглянув на него, ответила Лиза.
   - Да платок она вам вышивает! - громко сказала Дарья и поставила горячий самовар на стол.
   - Дарья! Молчи, когда тебя не спрашивают! - грозно произнесла Вера, оторвавшись от книги.
   Дарья взглянула, улыбаясь, на Владимира, и вышла, приговаривая: 'Что там скрывать-то, обычное дело!'
   - Садимся, садимся! - скомандовала Вера.
   - Вот конфеты вам, - он аккуратно положил коробку на стол, рядом с чайным сервизом.
   - Конфеты! - вскрикнула радостно Маша. - Ура! Георг Ландрин! Чур, я открою! - и, слегка коснувшись его руки, села слева от него.
   - Открывай, конечно! - улыбнулся Владимир.
   - Лиза, садись! - почти скомандовала Вера.
   'Да она теперь тут вместо матушки, старшая', - подумал он.
   Лиза положила на подоконник своё шитьё и села справа от Владимира.
   - Что нового у вас, Владимир Петрович? - Вера отложила книгу и внимательно посмотрела на него.
   - Как же вы на матушку похожи, Вера! Только, конечно, моложе, - удивлённо произнёс он. - Взгляд точь-в-точь такой же! - И продолжил как-то механически: - Отчёт за год готовим, всё вроде нормально. А у вас всё так же хорошо, без изменений.
   - Изменения всегда есть, Владимир Петрович, - назидательно произнесла Вера, глядя на него, и он вдруг почувствовал себя неловко. - Вот маменькин портрет повесили рядом с папиным, а вы и не заметили.
   На стене, рядом с портретом отца, висел портрет матушки, и как раз в том платье с кружевами, которое он на ней видел на сеансе в августе.
   - Точно. Виноват - не заметил! - смутился он и вдруг добавил: - Да тут места нам всем хватит!
   'Что это я плету?' - мелькнуло в голове. - Извините, как-то вырвалось. Работа, знаете ли! - он неопределённо повёл рукой в воздухе и почувствовал себя вдруг неуютно.
   - Ничего просто так не говорится и не бывает. Всё имеет свои причины, и всё связано, - со значением заметила Вера, взяв в руки книгу.
   - Ну, Вера, хватит! А чай-то мы будем пить? Самовар остынет! И Владимир Петрович замёрз, наверно. Даша, подложи дров в голландку! - сказала Маша, взглянув на него.
   'Вот, молодец какая! - с облегчением подумал он. - Отдыхать же собрались. А Лиза
  что-то молчит. Ну, тут Вера теперь начальник. Вместо матушки'.
  Он взглянул на её портрет и с изумлением увидел, что лицо Маргариты Ивановны как бы оживилось, краски стали ярче. 'Да нет, такого быть не может, что это я?'
  Рука его потянулась перекреститься, но было неудобно - спросят, что это он, и что он ответит? 'Свет наверно такой', - подумал он. И точно, свечи вдруг вздрогнули и загорели ярче.
   - Дарья, неси пироги! - снова скомандовала Вера.
   - Несу, несу! - тут же почти пропела Дарья и поставила большое блюдо с горячими румяными пирожками на маленький столик у входа, рядом с тарелкой с чайными сухариками и вазочками с вареньем.
   - Ну, давайте же быстрее! А конфеты-то какие красивые! Конфеты, конфеты, я вас люблю за это! - тоже пропела Маша и взглянула, улыбаясь, на него.
   - Эх, развеселилась! - с укором сказала Вера. - А матушки нет - ещё года не прошло! Ну, да ладно, разливай!
   - Сейчас, сейчас! Я вам налью, Владимир! - Маша поставила чашку с чаем перед ним. Лиза хмуро посмотрела на Машу, собралась сказать что-то, но передумала. Некоторое время они молча пили чай.
   Он снова с опаской взглянул на портрет матушки. Маргарита Ивановна внимательно смотрела на него, мало того, и папенька тоже, казалось, заинтересовался происходящим.
   'Что это со мной? Это мне только кажется? Видения? - мелькало в его голове. - Что за ерунда? Простыл, наверно, дрожь какая-то, надо взять себя в руки'.
   Он встрепенулся, как бы стряхивая свои страхи, и произнёс каким-то деланно спокойным голосом: 'А чай-то замечательный у вас!'
   - Чай ханский, он всегда хорош! - отозвалась Вера.
   - А пирожки вам что ж? - недовольно, и вдруг в рифму, спросила от дверей Дарья.
   - А пирожки -ѓ вкусней не пробовал! - почти весело ответил он, и все засмеялись, как будто груз с себя стряхнули. - А конфеты? Георг Ландрин!
   - Георг Ландрин! Георг Ландрень! Мне б такие - каждый день! - смеясь, подхватила Маша.
   - Да вы прямо поэтесса, Маша! - Он тоже засмеялся, и снова, как бы случайно, взглянул на портреты. Краски, казалось, потускнели, портреты как портреты.
   'Чертовщина, какая-то!' - рука снова потянулась перекреститься. Но стало уже весело и легко, и он с интересом смотрел на окружающих. Все развеселились. Да ещё Вера достала матушкину вишнёвую настойку из шкафчика.
   Они пили чай с конфетами и настойкой, и Владимир рассказывал о своей службе, о том, что по итогам года ожидает прибавку, и как необходима государству его работа, и что надо думать о будущем.
   Ему стало жарко, и он, накинув какой-то зипунчик, поданный Дарьей, вышел во двор. Стало теплее. Сквозь тёмные мрачные облака, неожиданно, с порывом ветра, показалась луна - большая, яркая и неестественно жёлто-красная. На фоне высвеченного луной облака он увидел сарай в углу двора и какую-то птицу на крыше. Ветер стал сильнее, и птица встрепенулась, повернулась боком, и Владимир ясно и с каким-то холодком в сердце, вдруг увидел белое перо на крыле.
   'Ворона! Снова та же ворона! Третий раз!' - Сердце у него сжалось и похолодело.
   - Владимир Петрович! Вы здесь? А меня за вами послали! - перед ним, кутаясь в горжетку, стояла Лиза. Владимир вздрогнул: 'Лиза! Напугали вы меня!'
   - Чем же это я вас напугала, Владимир Петрович? Что, я страшная, что ли, такая? То-то вы всё на Машу посматриваете!
   - Да нет, что ты, Лиза! Ты - моя красавица единственная, - тусклым голосом ответил он.
   - Обманщик вы, Владимир Петрович, - как-то тоскливо произнесла Лиза.
   - Нет, Лиза, нет! Смотри, ворона с белым пером сидит на крыше!
   - Да. Ну и что? Ворона как ворона! Только перо белое, вот и всё.
   - Ну, вообще-то, я и не знал, что такие бывают. Я её видел уже. В первый раз, когда к вам летом на сеанс ходил. Матушка ещё была жива. А второй - когда она сегодня у немецкой кирхи на дереве сидела.
   - Да она тут где-то ночует, видела я её. Пойдёмте в дом, холодно, - Лиза красиво повела плечами в горжетке.
   - А когда же она здесь появилась, Лизочка?
   - Кто?
   - Ворона эта!
   - Ну, не знаю, - протянула Лиза... - а нет, точно: матушку схоронили и она появилась. Да пойдёмте, Владимир Петрович, холодно же! - И она снова повела плечиками под горжеткой.
   - Когда матушку схоронили?! - изумлённо почти выкрикнул он, снова взглянул на нахохлившуюся ворону, ворона посмотрела на него, и они вернулись в дом...
   'Что это я? Поцеловать её можно было, а я всё - ворона, ворона... Страху на себя нагнал. Может, к доктору мне пора, брома поглотать'.
   - Долго же вы гуляли! - Вера отложила книгу.
   - Ничего не долго, - недовольно ответила Лиза и продолжила: - Ворона Владимира Петровича напугала!
   - Ворона? Какая ворона? - Вера внимательно взглянула на него, переминая платок в руке.
   'Ну точно матушка с платком белым!' - снова промелькнуло в голове.
   - Да так, ворона обычная, только перо белое на крыле, я таких не видел.
   'А платок-то у Веры белый, как у матушки был! - вдруг пришло ему в голову. - Да что это сегодня со мной?'
   - Владимир Петрович, ещё чаю? - перед ним с цветастым заварочным чайником стояла, улыбаясь, Маша.
   - Да, спасибо, Машенька! - ответил он и тоже улыбнулся. Лиза, нахмурившись, отошла к окну. Он сел за стол и рассеяно стал пить чай.
   'Что это за вечер такой? И Лиза обиделась на меня. Ну сестру назвал Машенькой, и что? Она ведь и на самом деле очень весёлая и приятная. Да и вообще, я ведь с ней собирался познакомиться, ну и роман там начать. Это матушка так рассудила и Лизу ему подсадила... Матушка! - И он вдруг понял, что боится матушки, даже сейчас, когда её нет в живых. - Как же нет в живых! Вот она, здесь в комнате!' - он взглянул на портрет. Краски снова стали ярче - матушка в упор смотрела на него круглыми чёрными глазами. 'И ворона так на меня смотрела, спаси господи!' - Дрожь охватила тело, и он быстро перекрестился.
   - Что это вы креститесь, Владимир Петрович? - Вера внимательно смотрела на него.
   - Да так, в голову всякое лезет, чертовщина... - нехотя ответил он.
   - С чего это у вас? Вы в церковь чаще ходите - и на душе ясно будет!
   Владимир открыл рот, собираясь сказать, что в церковь он ходит, но тут странные вещи происходят - картины как живые и ворона эта с белым пером... Вдруг из прихожей послышался настойчивый звон колокольчика - тринь, тринь, тринь.
   Все вздрогнули.
   - Кого это к нам принесло? - недовольно произнесла Вера. - Дарья, открой!
   - Иду! - торопливо откликнулась Дарья.
   Дверь с трудом открылась, ветер со снегом влетел в коридор.
   - Ну и ветрище! Прямо буря! - на пороге, отряхивая какой-то модный, серый в полоску балахон стояла журналистка Невзорова.
   - Хозяева дома?
   - Дома, дома! Заходите, Надежда!- отозвалась Вера.
   - Здравствуйте всем! А я от тётушки своей домой иду. Тихо было, и тут ветер налетел, метель. Свет у вас увидела, вот и позвонила - переждать немного.
   - Дарья, налей чаю Надежде! - скомандовала Вера.
   Дарья, недовольно оторвавшись от своей чашки чая на кухне и пробурчав про себя: 'Вот ещё сплетницу принесло! Невзорова! Незванова она! Не к добру!' - прошла в гостиную и налила чашку чая.
   - О! У вас тут Крым! А на улице прямо ураган со снегом! - И, быстро оглядев гостиную и увидев Владимира Петровича, улыбнулась: - И вы здесь, Владимир Петрович. А что это вы читаете, Верочка?
   - Да так, от матушки остались книги всякие: 'Теософия', 'Тайная доктрина' - всё Блаватская пишет.
   - А, читала я! Перевоплощения разные, переселения душ. А что? Может, в следующей жизни я принцессой какой-нибудь буду?
   - Вон чего? Принцессой! В кикимору ты превратишься, так вот! Сплетница! - пробурчала Дарья на кухне.
   Владимир Петрович вдруг оживился. Какие-то, пока неясные, мысли появлялись в голове, и он неожиданно для себя сказал, как бы в шутку: 'И куда же мы переселимся? Не рано нам об этом думать?'
   - Думать только поздно бывает! - снова по-учительски объявила Вера. - Не нам выбирать! - И она указала рукой вверх.
   - Как же так? - вдруг заволновался он. - И от нас тоже зависит, что дальше будет. Вот, например, я живу себе, никому не мешаю, нищим подаю, законов не нарушаю, ну, хотя иногда могу и нарушить, сознаюсь. Но себя я сдерживаю, сдерживаю в себе зверя.
   - Ну тогда вам по делам и воздастся! - вдруг заговорила Лиза.
   - Да, Лиза правильно говорит! - подхватила Вера. - Значит, вы не от души делаете
  что-то, а потому что наказания боитесь за неподобающее. Так ведь?
   - Ну да, - сконфуженно признал он.
   - Эх, в философию вас понесло. А настойки-то мне не нальёте, что ли? - оглядывая стол, сказала Невзорова. - Замёрзла я жуть!
   - Ой, прости, кончилась, мы допили. Постойте, сейчас ещё у матушки в комнате посмотрю, была там какая-то, в столе.
   Вера встала и вышла, пройдя мимо портретов.
   'Чисто мать!' - опять подумал он.
   Вера вскоре вернулась с бутылью и какой-то тетрадью.
   - Ну вот, матушкин ликёр черносмородиновый, нам ведь и не давала его, да что делать, теперь попробуем. Наливайте, Владимир Петрович!
   - Да вы портрет её повесили! Рядом с батюшкой, молодцы, память чтите! - высказалась Невзорова. - Одобряю! Ну, давайте за матушку вашу, большого ума была женщина, светлая ей память! - И все выпили.
   - И ликёр-то какой интересный! Я такой пробовала, а у вашего вкус особый, - добавила она.
   - Матушка травами увлекалась - вот, похоже, и добавила, - ответила Вера.
   - И травы ей не помогли. Ушла от нас, - продолжала Невзорова. - Как говорила, что в мир духов воспарит, так и случилось. А доктора-то что сказали? Так неожиданно всё!
   - Да никто не ожидал! Удар, что поделать, не убережёшься, - хмуро произнесла Вера.
   - Да, удар! - многозначительно подтвердила Невзорова. - Ну, вот и теплее стало, отогрелась почти.
   - Что ж, давайте теперь за наше здоровье! - подняла стаканчик Вера.
   Владимиру тоже стало тепло, а потом он почувствовал, что всё вдруг как бы прояснилось. Дрожь прошла. Голоса сделались громче. Взгляд его, казалось, сделался всевидящим, и всё вокруг представлялось ярким и живым. Он взглянул на портреты - матушка и папенька смотрели на него добрыми внимательными глазами. Всё стало близким, понятным и родным. 'И правда, травы какие-то в ликёре', - расслабленно подумал он, но это было уже не важно.
   - Да как же вот так взяла и умерла? - не унималась Невзорова. - А мне редактор статью заказал. Я уж название придумала - 'Таинственное рядом', нет, лучше - 'Мир тайн'.
   Ветер на улице вдруг натурально взвыл и сразу затих. Громкий треск и глухой удар падения чего-то большого послышался со двора. Дом вздрогнул.
   Все на мгновение затихли. Владимир впился руками в ручки кресла. Дрожь снова охватила его и прошла.
   - Что там, Дарья? - севшим голосом спросила Вера.
   - Бочка опять упала, как с матушкой! - откликнулась раздосадованно Дарья.
   - Дарья! - сердито прикрикнула Вера.
   - Как с матушкой? - подскочила Невзорова. - Так матушку, что ль, бочкой ударило? То-то полицейский мне про ушибы говорил. А что за бочка?
   - Да душ летний в сарайчике, и бочка на нём. Плохо укрепили - вот и падает. А матушка сама упала - плохо ей стало, вот и всё, - недовольно ответила Вера.
   - Бочка? Да, и так бывает, конечно... - со значением протянула Невзорова и добавила, взглянув в окно: - Ну, погода! Как же я домой пойду?
   Но идти домой ей явно не хотелось. В голове уже вертелись строчки будущей статьи для газеты 'Симбирянин': 'Не всё так просто' или, как Вера говорит, 'Просто так ничего не бывает' и что-нибудь про переселение душ.
   - Садись Надя! Все мы скорбим по матушке, нам её не хватает, - Вера взглянула на портреты, - и папеньки, конечно, тоже. Так что давайте за нашу добрую память по ним! Добрую память! - со значением повторила она, глядя на Невзорову.
   Вино сладко разливалось по телу. Ему снова стало легко и спокойно.
   'Боже, как права Вера! Добрая память! Надо жить в мире со всеми, ничего не требуя и не обманывая. Жизнь протечёт быстро, не надо портить её хитростями, нужно всегда говорить правду, как бы это ни было неприятно', - подумал он и посмотрел на Лизу. Лиза, отвернувшись, смотрела в окно.
   - Так, что же, Вера, это правда - переселение душ? Вы сами в это верите? - неожиданно для себя спросил он.
   - Правда ли это? Я и сама не знаю, - ответила Вера. - Вот матушка верила, - и она подняла тетрадь в серой матерчатой обложке. - И вот, Владимир Петрович, что интересно - она пишет, что некто П. просит провести сеанс с В.П. и спросить его, но не сразу, а после вхождения в состояние, что необычное он видел? В.П. ведь это вы?'
   - Да, наверное, я - В.П., - озадаченно ответил он. - А кто же П. тогда?
   - Это, наверно, Пётр Иванович - приезжий из Петербурга. Да он с вами, Владимир, был на сеансе летом, когда вы в первый раз к нам пришли. Помните? - Маша, улыбаясь, посмотрела на него.
   - Помнишь, Лиза? - Маша повернулась к сестре.
   - Помню, - хмуро буркнула Лиза и отвернулась.
   - Лиза, Лиза - сестрёнка моя ненаглядная! Ну что ты загрустила? Я же люблю тебя всей душой! Я всех вас люблю! - Маша обняла и поцеловала Лизу, а потом, пристально смотря на Владимира, добавила: - И Владимир Петрович... - она замолчала и, сделав усилие, продолжила: - ...нравится мне. Очень нравится.
   'Что это она? Так же нельзя!' - растерянно подумал Владимир, но в то же время радость, свобода вдруг наполнили его сердце.
   Лиза молча посмотрела на Марию, потом на Владимира Петровича и тихо произнесла, глядя на Машу: 'Я тоже тебя люблю' - И отвернулась к окну.
   - Пётр Иванович, Пётр Иванович... Так вот, - радостно заговорила Вера, оторвавшись от матушкиной тетради, - я тут прочитала и вспомнила, матушка тогда, перед сеансом, цифры высчитывала и надо было ей женскую цифру, чётную, я-то в церковь тогда ушла, а вас семеро получалось на сеансе. Дарья! Что она тебе сказала?
   - О господи! - откликнулась Дарья, вставая с лежанки на кухне. - Маргарита Ивановна сказала мне идти на улицу и первого попавшегося человека, приличного вида, пригласить на сеанс. Ну, вот я и позвала, как раз рядом с домом прохаживался - Пётр Иванович назвался. Восемь тогда вас стало. Он ещё потом приходил. В карты играли.
   - Да, да! Карты Таро! Гадания о прошлом, будущем и настоящем! - подхватила Вера и добавила: - А на похоронах его и не было, странно это.
   - Он потом приходил! - отозвалась из кухни Дарья.
   - Восемь - цифра бесконечности. А мне в восемь лет папа куклу подарил. С головой фарфоровой... - как-то задумчиво произнесла Невзорова, отрезая кусок торта. - Да, живём, работаем, хоть и не ценят нас, а всё тлен. Вот были мы, радовались, волновались, надеялись - и нет нас. А есть только бесконечность. А нам конец есть, тлен.
   - Ишь, как заговорила!- прислушивалась Дарья в кухне. - А ведь правду говорит, хоть и Незванова! Что это на них на всех напало! Маша-то, считай, в любви Владимиру Петровичу призналась! Эх, Лизу жалко! Белены, что ль, объелись? - И она перекрестилась на иконку в углу.
   - Да, Надежда, вы правы. Правы бесконечно. Строим какие-то планы, думаем о будущем, приобретаем, хитрим, а жизнь уходит, - вдруг заговорил Владимир, - а нужно-то радоваться тому, что есть в душе, что на сердце лежит.
   - Так что у вас на сердце, Владимир Петрович? - улыбаясь, спросила Мария.
   - Что? - он задумался на секунду. - Ты - Маша! - неожиданно ответил он, и ему стало легко и радостно, как бывало в детстве.
   Ветер с улицы резко ударил в окно, стены вздрогнули и задрожали. От неожиданности Невзорова уронила нож на стол, свечки замигали, время вдруг резко замедлилось, провалилось, все застыли и, приоткрыв рты, смотрели, как нож медленно падает с глухим звуком на стол и так же медленно подпрыгивает: Раз! Два! Три! Распахнулась форточка, разбрасывая осколки стекла, и колючий снег влетел в гостиную, задувая свечи. В темноте слышались испуганные вскрики.
   - Дарья, сюда! Окно закрывай! - кричала Вера.
   - О господи! Темень какая! Чем же я закрою? - Дарья схватила одеяло и шагнула в темную гостиную. - Владимир Петрович, помогите мне... да помогите же!
   Кое-как Дарья заткнула окно одеялом и, натыкаясь на стол, трясущимися руками зажгла свечи, свечи робко зажглись, потом повернулась к столу, охнула и застыла. Владимир Петрович полулежал на стуле, как будто выпил лишнего. Голова его свесилась набок, а по белоснежной рубашке медленно стекали алые ручейки крови. Не шевелясь, круглыми от ужаса глазами, смотрели на него Вера и Невзорова. Маша, устремившись к Владимиру, застыла, держась за стол. Лиза, как статуя, стояла в дверях, с ладони капала кровь. Рядом на полу лежал столовый нож. Владимир Петрович что-то хотел сказать, очень важное, открыл рот - и вдруг провалился в мягкое небытие. Всё исчезло.
  
   Пётр
   Им было весело. Ещё бы, наконец-то стало складываться, получаться что-то. Что-то - это, конечно, громко сказано. Но муха, бедная муха, исчезала, ненадолго - на секунду-две, но исчезала. Куда? Они могли только предположить. На пять минут, на десять - неизвестно. Но её не было в этом стеклянном стакане, перевёрнутом вверх дном. Не было несколько секунд. А потом снова появлялась и, казалось, недовольно смотрела на них из стакана.
   Они сидели в институтской лаборатории и пили шампанское. Повод был - его день рождения и опыт, удачный опыт. Много пили... Молодые, увлечённые работой люди, собирающиеся сказать своё слово в науке. Да что слово! Переворот! Это будет переворот! Никто в институте не верил, что у них что-то получится, и они после работы, вечерами, занимались своим проектом. Два года трудов, неудач, пропущенных свиданий, догадок - и вот получается. А потом все ушли, и Лена тоже. Он остался один и лежал на раскладушке в пустой лаборатории, и пытался обдумать план завтрашних опытов, экспериментов, как они писали в журнале. Пётр взял журнал в руки.
   '22 мая 2050 года'. Так, так... Он начал читать ещё раз весь ход прошедшего эксперимента. Всё верно.
   - Постой-постой! - Пётр заговорил сам с собой. - Вот последний пункт. Резонансная кривая не уравновешена и сразу же спадает. И муха появляется тут же. А если включить параллельно контррезонанс? Вот меня сейчас качнуло вперёд и... и автоматически включается контрдвижение, напрягаются спина и ноги. И я в равновесии. Да! Это надо попробовать! Сейчас я попробую.
   Он неловко поднялся с раскладушки - его снова качнуло - и подошёл к аппарату, стоящему у стены, включил его и начал устанавливать датчики, глядя в журнал.
   - Так! А вот здесь мы изменим! - Он представил, что всё, конечно, получится и завтра все будут в восторге. - Готово! Управление, - Пётр взял в руки тускло блеснувший браслет - 2 - 2 - 1. Так, ещё раз 2 - 2 - 1. И нажимаю... Нет, ещё проверка... Так, стакан здесь. Муха! А где муха? Улетела?
   - Жжж! - зажужжало слева.
   - Ну, иди сюда! Последний раз! Ну, пожалуйста! И я тебя накормлю - колбаса осталась - и отпущу, честное слово!
   - А, вот ты где! - Он потянулся за мухой, неловко махнул рукой и упал на раскладушку, придавив браслет. Браслет засветился голубоватым светом, гудение станции у стенки стало громче, и Пётр почувствовал, что его как будто резко выдернули и бросили куда-то.
   ...Он проснулся утром от холода, но глаза не открывал, лежал, думая о том, что надо бы принести в лабораторию плед. И, конечно, не стоило пить столько шампанского. Да, вчера вечером они хорошо приложились. Но оно того стоило - муха ведь исчезала! И он остался в лаборатории один. А! Опыт! Он же ввёл контррезонанс! И отключился! Нет, так пить нельзя... Холодно, в самом деле холодно. Надо закрыть окно.
   - А что ты, мил человек, здесь делаешь? - вдруг услышал он незнакомый голос. Пётр, не открывая глаз, пробурчал:
   - Хватит прикалываться, лучше окно закрой!
   - Вообще-то это моя контора! - тоже пробурчал кто-то.
   Пётр нехотя приоткрыл веки. Яркое солнце било в глаза. Перед ним в потрёпанном сюртучке, пошатываясь, стоял мужчина среднего роста, с бородкой, одетый по старой моде. В руках у него был браслет. Пётр вскочил, он уже понял, что произошло что-то невозможное, и выхватил браслет из рук мужчины. А тот, оторопев, пошатнулся и забормотал:
   - Пожалуйста, пожалуйста, о чём речь, сударь. Мне материал вашего браслета интересен, технически, знаете ли. Как-то он как будто подрагивает и циферки какие-то... Не видал такого! И кровать у вас интересная.
   Он восхищённо смотрел на раскладушку и причмокивал языком.
   - На совесть сделана! Разрешите представиться. Семён Юрьевич Петров - владелец вот зтой мастерской, у входа в которую я вас имел честь обнаружить! - витиевато закончил он и покачнулся.
   Пётр стоял в одной кроссовке, открыв рот. 'Лаборатория, ребята, Лена... - выпили вчера... муха. Да, да! Муха исчезала! Они поэтому и напились! Дальше что? - Он оторопело глядел на мужчину в мятом сюртуке, смотревшего на него весьма благожелательно. За мужчиной была улица, мужик на телеге, в армяке, бородатый, проехал, глядя на них. Позади и по бокам стояли невысокие дома старинного вида, вдали церковь как в фильмах про старину. - Что за приколы? Ну, ребята дают!'
   - А, вижу, сударь, вы тоже вчера приложились! И я грешен! Но это того стоило! Часы батюшки Варфоломея отремонтировал, как новые стали! И он меня вознаградил, как положено, в соответствии, - мужчина икнул. - А давайте, сударь, ко мне в мастерскую - вижу, вы хлеще меня загуляли вчера и ботинок потеряли. Давайте-давайте! И постель вашу занесём, а то народ уж собирается.
   И точно: в стороне, метрах в десяти, стоял мальчишка в выцветшей косоворотке, смотрел во все глаза на них и жевал баранку. Семён Юрьевич извлёк из кармана длинный, темного металла ключ и открыл дверь.
   - Заходите, сударь! Добро пожаловать! - Он взял в руки раскладушку и стал заносить её в мастерскую. Раскладушка вдруг сложилась, и Семён Юрьевич восхищённо зацокал: - Вот это да! Вот так конструкция! И лёгкая какая!
   Он придвинул к заставленному всякими железками столу табуретку: 'Садитесь, сударь!' Потом взглянул на стоящего в какой-то прострации Петра и, заботливо сказав: 'Э, подлечиться нам надо!' - достал откуда-то снизу бутыль, пару солёных огурцов, поставил на стол, вытащил тряпочную пробку и разлил в маленькие стаканчики на столе, перед этим тщательно их протерев.
   - Давайте, сударь, за встречу. Чувствую, вы интересный человек. Как вас звать, извините, не знаю.
   Пётр, в каком-то оглушении, посмотрел на Семёна Юрьевича, потом с тоской взглянул на незнакомый пейзаж за мутным, давно не мытым окошком, взял стаканчик и как бы про себя, приговаривая: 'Сейчас всё пройдёт, всё пройдёт!' - закрыл глаза и выпил разом рюмку.
   - Точно, всё пройдёт, - сказал Семён Юрьевич, опрокинул свою рюмку, деликатно заел огурцом и вопросительно посмотрел на Петра.
   Маслянистая крепкая жидкость обожгла горло и провалилась в желудок. Он открыл глаза и... увидел то же самое - мутное окошко, старые дома, мастерскую и вопросительно-доброжелательное лицо Семёна Юрьевича.
   - Я - Пётр, Пётр Иванович, - каким-то охрипшим голосом произнёс он, снова ошалело осмотрелся и добавил: - Но как, как я сюда попал, не знаю - сплю, наверно.
   - Э, мил человек, абсолютная правда, вся наша жизнь - сон! - с готовностью подхватил Семён Юрьевич, аккуратно разливая самогонку по рюмкам. - Давайте, Пётр Иванович, ещё по одной.
   Они выпили.
   'Неужели не сон всё это? Нет, не может быть сон таким конкретным. Не розыгрыш же это? А почему нет? Ну, ребята! Реквизит что надо подобрали! И самогонка ещё. - Он оглядывал мастерскую, ища, что-то современное и понятное. - А вот как надо! Сейчас Семён Юрьевич проколется!'
   - Семён Юрьевич, а у вас газетки свежей какой-нибудь нет?
   - Газетки? А как же! Вот - 'Симбирянин'. - И он подал с полки над столом газету.
   Пётр Иванович осторожно взял пахнущие типографской краской листы. 'Симбирянин', очень натурально... - Дата, дата какая? 18 мая 1915 года?' Глаза его расширились, он открыл рот и выронил газету.
   - Да, да - газетка свежая, в прошлую неделю купил, - Семён Юрьевич аккуратно поднял газету, встряхнул и добавил: - Вот статья тут хорошая. Афанасьев Леонид Иванович, голова наш, американцем его зовут, о дорогах наших, о грязи непролазной пишет. Толковый мужик, центр замостил булыжником, электричеством воду качает... А вот и про войну германскую.
   - Так это Симбирск? - изумлённо спросил Пётр.
   - Точно, сударь. Симбирск, Чебоксарская улица. Не помните ничего?
   - Чебоксарская? Это же Бебеля?! Лаборатория у нас там! - Он огляделся. - Здесь, значит, Симбирск?
   С улицы послышался шум и крик:
   - Семён, куда бочку сгружать? Маргарита Ивановна прислала - протекает.
   - Извините, Пётр Иванович, - работа! - Семён Юрьевич поднялся и открыл дверь. Перед мастерской стояла телега с лежащей в ней дубовой бочкой.
   - Давай сюда кати, в сарай! - Семён открыл дверь рядом с мастерской, и мужик в армяке, кряхтя, закатил довольно объёмистую, пропахшую квашеной капустой бочку в сарай.
   И тут Пётр понял, что он действительно попал. Попал в Симбирск 1915 года. Конечно, здорово! Неужели всё получилось? Контррезонанс - вот чего не хватало мухе исчезнуть! Как ребята не догадались? Он ведь догадался и исчез. Исчез... Исчез? Ему стало страшно. Пётр нащупал в кармане браслет. Он вернётся, обязательно вернётся. Вернётся вечером, всё получится, конечно. Но надо с собой забрать что-нибудь, хоть вот эту газету 'Симбирянин', а то ребята не поверят.
   - Пётр Иванович, помоги мне, дорогой, поддержи бочку. Вон калоши мои надень.
   Перед ним, с зубилом и молотком, стоял, улыбаясь, Семён Юрьевич. Пётр вздохнул, обул калоши, и они стали подбивать обручи у бочки. Потом таскали воду, наполняли бочку, снова подбивали, точили и отбивали косы, клеили расшатанные ножки в стуле. Мимо мастерской в полдень проскакал на лошади полицейский в форме и, как показалось Петру, внимательно на него посмотрел. Желания куда-либо идти у Петра не было, он боялся влипнуть в какую-нибудь историю, всё было незнакомо, хотя по-книжному, со школы, он это знал в общих чертах. Ничего, вечером он вернётся.
   Вечером, устав, они сидели за тем же столом в мастерской и пили чай с плюшками. Плюшки были неожиданно вкусные, и Пётр, немного расслабившись, слушал Семёна Юрьевича, Тот рассказывал что-то о том, что приходилось ему ремонтировать, и посматривал выжидательно на отмалчивающегося Петра. За окном окончательно стемнело, и Пётр понял, что пора возвращаться.
   Семён Юрьевич продолжал что-то говорить о том, почему он живёт один, о родственниках в деревне. Пётр поднял руку, и тот замолк.
   - Знаю, Семён Юрьевич, ты узнать хочешь, кто я и откуда взялся. Я вот думаю, а надо ли тебе это знать?
   Тут Семён Юрьевич немного надулся и обиженно сказал:
   - Ну да, да, не по чину мне, наверно. Понятно, вы человек особый, вон и говор у вас другой какой-то.
   - Нет, Семён, не так ты меня понял. - И тут Пётр вспомнил, что они с ребятами, сами не веря и веря в свою машину времени, разработали, между делом, кодекс поведения путешественника во времени и первым пунктом там было - никогда не признаваться, что ты из другого времени. Пункт этот вытекал из опасения нарушить происходящую естественно связь времён. Каким-то поступком или действием - в общем, максимальное неучастие в чём-либо, что уже случилось раньше. Что могло произойти при нарушении, было трудно представить, но историю переписывать нельзя. Но тогда всё это казалось абстракцией, какой-то далёкой невозможной вещью - и вот, пожалуйста, всё конкретно.
   - Семён Юрьевич, спасибо тебе за то, что принял меня так по-дружески. Вижу я, ты хороший человек, - он замялся, подбирая слово, - мастеровой. А я... - он снова замолчал. 'Ну ладно, скажу ему, ведь сейчас всё равно исчезну, вернусь к себе на глазах изумлённой публики... Нет, в кодексе сказано 'никаких свидетелей'... да никто Семёну и не поверит - выпил, мол, лишнее. А я вернусь домой, в лабораторию к ребятам. Там, наверно, переполох, ищут меня. Лена что думает? Сейчас вернусь, конечно, вернусь'. - Но я... - продолжил Пётр, - ты сейчас не подумай, что я безумец какой-то, я вообще из другого времени. - Он взглянул на Семёна.
   Семён Юрьевич, широко открыв глаза, с каким-то детским изумлением, приоткрыв рот, смотрел на Петра Ивановича. Потом заговорил, торопясь:
   - Я понял, понял, что-то не то с вами, Пётр Иванович. Вон и кровать у вас какая, и обувка нездешняя. Да как же так? Воистину чудеса твои многогранны, Господь! - И он торопливо перекрестился на икону в углу. - Разве возможно это? В человеческом обличии? Вы, Пётр Иванович, может, ангел какой-то? И пострижены вы как-то по-особому, коротко! - заволновался Семён.
   - Нет, нет, Семён, я такой же человек, как и ты, с руками и ногами, - Пётр Иванович покачал ногой в кроссовке.
   - А из какого времени вы, сударь? И зачем здесь? Почему ко мне? - Семён Юрьевич неожиданно как-то успокоился.
   - Не знаю, Семён, не знаю, почему к тебе! - с недоумением произнёс Пётр. - Мы эту станцию времени только что изобрели. Изобрели в лаборатории, в Ульяновске, Симбирске то есть. Вот получается как раз здесь она и находится, где мы с тобой сидим, на Чебоксарской улице. Но мы-то здесь сейчас, а она тоже здесь, но там, - Пётр повёл рукой куда-то в сторону и вверх. И сначала с недомолвками, а потом вдруг подробно рассказал всё Семёну, и ему стало легче на душе. Семён Юрьевич, как зачарованный сидел, широко открыв глаза, и слушал, качая иногда головой и приговаривая: 'Иди ты!' или 'Вот это да!'
   - Ульяновск, значит, вместо Симбирска, а фамилия ваша как?
   - Петров Пётр Иванович.
   - Петров? Правда? А что? Не родственник мне? Мы с вами вроде и похожи, посмотри-ка на меня, бородку мне сбрить только.
   - Вряд ли родственники, хотя... все люди братья, - сказал Пётр Иванович и вспомнил, что кодекс строжайшим образом запрещал разыскивать родственников путешественникам во времени, чтобы не нарушить естественное течение времени. - Вряд ли, - повторил он, - Петровых тысячи и тысячи.
   - Ну вот, Семён, всё тебе я рассказал, а сейчас мне надо возвращаться!
   - Возвращаться? - огорчился Семён. - Только так подружились! Ну, да, да, понимаю!
   - Семён, а дай мне газету твою - ребятам покажу!
   - Да, пожалуйста, Пётр, бери. Бери что хочешь! - Он оглядел мастерскую. - Вот самогонки возьми, ребят угостишь.
   - Нет, нельзя - кодекс!
   - Пётр, а ты оставь мне что-нибудь: тебя не будет здесь - я взгляну и тебя вспомню! - Семён Юрьевич посмотрел на кроссовку на ноге Петра.
   - Нет, Семён, кодекс запрещает оставлять вещи, тем более непарные. Сам представь - одна кроссовка там, в лаборатории, в 2050 году, а другая здесь. Это вообще весь ход истории нарушится, обувная промышленность там, ещё что-то, - неуверенно сказал Пётр.
   - Ну, кровать тогда оставь, - попросил жалобно Пётр.
   - Раскладушку? Пожалуй, можно, - снова неуверенно ответил Пётр. - Что там - железо да брезент, у вас уже и то и то есть. Вот только бирку оторву. - И он оторвал бирку и сунул её в карман.
   - Спасибо! - обрадовался Семён.
   - Сейчас я, пожалуй, в сарай пройду, а то мало ли что - видишь, к тебе попал и раскладушка со мной прилетела, а там пусто.
   - Там бочка стоит, Маргариты Ивановны! - вспомнил Семён. - Ну и чёрт с ней. А меня, Пётр Иванович, ты можешь взять, хоть ненадолго! - Глаза Семёна загорелись.
   - Нет, нет! Кодекс, Семён! Я пошёл!
   - Чудеса! Невозможно это! Ты только от бочки отойди, а то вдруг тебя придавит ей в лаборатории. И ребята пострадать могут, - с заботой произнёс Семён. - Эх, такой человек ты, Пётр Петров, и уже прощаться!
   - Ну ладно, Семён, я вернуться постараюсь, - неуверенно пообещал Пётр. Они вошли в сарай, и Семён откатил бочку в сторону, приговаривая: - Бережёного бог бережёт.
   - Ты от сарая отойди на всякий случай. Я сам не знаю, что может произойти - в первый раз это. Прощай, дружище!
   Они обнялись, Семён перекрестил Петра, покачал головой и вышел из сарая. Пётр поправил кроссовку на ноге, вздохнул, стряхнул пыль с одежды и, достав из кармана браслет, встал в середине сарая.
   - Раз, два, три... Прощай, 1915-й! - Он набрал шифр, сжался, зажмурил глаза и нажал на браслет. Браслет вспыхнул холодным синим светом и... погас.
   Семён Юрьевич постоял немного перед сараем, было тихо. Он перекрестился и осторожно приоткрыл дверь.
   - Пётр! Пётр Иванович! Ты где?
   Посреди сарая, вытянувшись в струнку, перед ним был Пётр Иванович с газетой в одной руке и браслетом в другой. Он стоял так некоторое время, потом вздохнул, сел на пол, оглядел браслет и стал сжимать его в руках. Браслет не отзывался.
   - Сейчас, сейчас, Семён, не подходи, сейчас включится! - лихорадочно повторял Пётр. Слёзы текли по его щекам.
   - Пётр Иванович, ну не получилось, брось, завтра заработает! Посмотрим - может, заело что-то! Что ты как дитё малое! - вдруг довольным и успокаивающим голосом сказал Семён. - Пойдём! - И он, приобняв Петра, повёл его в мастерскую.
   Они долго сидели за столом, пили самогонку, и Пётр всё повторял: 'Неужели я здесь застрял? Застрял навсегда!' И плакал, а Семён Юрьевич успокаивал его и подливал, и говорил: 'А мне и не верилось, что ты исчезнешь так. Как это так? Это же невозможно, против природы!'
   На что Пётр с возмущением отвечал: 'А как же я здесь появился?' - И показывал бирку от раскладушки с надписью 'ЛайфМебель 2 смена, 18.09.2041'.
   Пётр рассказывал, как устроен браслет, что это на самом деле пульт, что он должен послать команду на включение основного аппарата в лаборатории, но почему-то заглох. А потом они совсем опьянели и уснули.
   Утром они поели вчерашние пирожки с капустой, с чаем из самовара. Семён Юрьевич достал из шкафа набор часовых инструментов, и Пётр осторожно стал разбирать браслет. Всё выглядело вполне нормально, он осторожно замкнул контакты выключателя, браслет мигнул синим светом - и всё! Красного света - ответа от станции из лаборатории - не было. Может, там и нет никого сейчас. Они же не знают, что всё получилось и он сейчас здесь, в прошлом, на том же месте. Что сейчас они думают - загулял? и раскладушку пропил? Лена, Лена что думает? Его нет, браслета нет, раскладушки нет, только кроссовка валяется.
   - Аккумулятор разрядился? Или станция не включена? - тихо прошептал Пётр. - Всё, приплыли. - И что же он его не зарядил перед экспериментом? И где он возьмёт зарядку здесь, в 1915 году?
   - А у нас, Пётр, электростанцию открыли, два года прошло, - сообщил Семён, - так что электричество найдём, не в деревне живём. И магазин по электричеству и технике на Московской стоит. Я там батареи видел.
   - Дорогие? У меня и денег нет, сам знаешь! - оживился Пётр.
   - Не дороже денег, не беспокойся! Поживёшь пока здесь, посмотришь, мы же родственники, - довольно ответил Семён, заваривая клей. И они взялись за ремонт стульев.
   Так прошла неделя. Пётр понемногу привыкал, появилась небольшая бородка, волосы отросли, и они с Семёном стали ещё больше похожи. Интересующимся Семён так и говорил, что это его брат из Петербурга. Потом, по каким-то своим тайным каналам, оформил ему паспорт на Петрова Петра Ивановича. С браслетом вроде было всё в порядке, аккумулятор пока держал заряд, но красный свет не загорался. Наверно, ждут его, думают, что уехал ненадолго.
   А они с Семёном вечерами ходили по Симбирску, пили прохладительные напитки в деревянных беседках на Венце, и он с удивлением находил знакомые черты Ульяновска в старом Симбирске. Волга с островами, конечно, была меньше, но красивее. Весь берег утопал в цветущих садах, и приятный дурманящий аромат висел над Венцом. Семён расспрашивал о жизни в будущем, но Пётр, ссылаясь на кодекс, рассказывал ему довольно размыто.
   Наступила зима, аккумулятор в браслете едва включал синий свет, вибрации чуть ощущались, и как-то после обеда Пётр отправился за батареями в магазин электричества на Московской улице. Браслет привычно лежал в кармане, так ему было спокойней, но красный свет так и не загорался, вызов не поступал. Он купил батареи (приказчик упаковал их в прочный бумажный пакет с надписью 'Магазин Юргенса') и вышел на улицу. Ветер бросал в лицо колючие снежинки, и Пётр, поёжившись, поднял воротник и вытащил перчатки из кармана.
   'Вечером заряжу браслет и всё получится, меня вызовут... - думал он. - И тогда прощай, Симбирск, прощай, Семён. Здравствуй, Лена, здравствуй, Ульяновск! И я всё объясню ребятам'.
   Он нёс пакет с батареями, и ему было хорошо. Вот уже Гончаровская, недалеко до дома.
   Вдруг Пётр остановился как вкопанный. Браслет? Браслет! Не было привычной тяжести браслета в кармане! Пакет выпал из рук, он лихорадочно шарил по карманам - браслета не было. Поднял пакет, посмотрел - браслета нет, огляделся вокруг, потом повернулся и быстрым шагом, почти бегом, внимательно смотря под ноги, вернулся к магазину. Навстречу, торопясь, прошагал молодой мужчина среднего роста в сером шерстяном пальто и чёрной мутоновой шапке пирожком. Браслета не было ни на тротуаре, ни в магазине. Пётр выскочил на улицу, мужчина впереди перешёл дорогу и встал перед витриной кондитерской.
   - Сударь, подождите! - закричал Пётр и подбежал к нему. - Извините, я браслет тут потерял, вы не видели? - запыхавшись, спросил он. Мужчина - это был Владимир Петрович, удивлённо взглянул на Петра и, тоже извинившись, ответил, что не видел, и зашёл в кондитерскую. Пётр, в панике, перешёл на другую сторону улицы и несколько часов, скрываясь, ходил за ним по городу и к вечеру знал, что мужчина чиновник в управе и проживает на улице Покровской, в доходном доме.
   Браслет пропал. Пётр с Семёном долго сидели за столом в мастерской. Семён всячески сочувствовал, разлил самогонку и обещал поговорить с полезными людьми, а утром на вывеске мастерской дописал: 'Ремонт всяких механизмов' - вдруг кто-нибудь принесёт непонятное. И они снова взялись за работу... Так и прошла зима и весна, шла война с Германией, о браслете ничего не было слышно. А Владимир Петрович вёл себя вполне обычно, как обычный чиновник. Жизнь продолжалась, и прошлое, вернее прошлое-будущее стало казаться Петру каким-то сном.
   И вот как-то Владимир Петрович Григорьев и его приятель Димка Зеленов пошли к Маргарите Ивановне, на сеанс столоверчения.
   Пётр незаметно шёл за ними, по другой стороне улицы. Мужчины вошли в дом на Московской, Пётр приблизился к закрытой двери и вдруг почувствовал едва уловимую, но хорошо знакомую ему вибрацию. Она продолжалась некоторое время и пропала. Браслет! Браслет был где-то здесь. Пётр ошеломлённо стоял у дома и не знал, что делать дальше. Вдруг дверь открылась, и женщина в зелёном переднике оглядела его и пригласила войти, сказав, что хозяйка, Маргарита Ивановна, любезно приглашает его на сеанс.
   - Сеанс? Какой сеанс? - спросил он и вошёл в дом. Владимир Петрович сидел за столом, рядом с Лизой. Но вибрации пропали...
   Пётр Иванович расспрашивал Маргариту Ивановну о сеансах, о вызове духов, о таинственном, и они подружились. Он приходил ещё, и они вместе раскладывали карты Таро и предвещали судьбу. Вибраций не было.
   С тех пор Пётр каждый вечер, иногда с Семёном, гулял по маршруту Венец - дом Владимира Петровича - дом Маргариты Ивановны. Вибрации не возвращались. И ему постепенно стало казаться, что они почудились, и почудились потому, что он их ждал, что это был обман восприятия.
   А потом он узнал, что Маргарита Ивановна внезапно умерла. Умерла в день его рождения - 22 мая.
   - Удар, - просто сказала Вера, - сердце. Дарья что-то пробурчала о бочке, проходя в кухню. Пётр почувствовал боль - он на самом деле подружился с этой немного театральной, эффектной женщиной, хозяйкой дома, семьи. В душе появилась смутная тревога, что-то не сходилось, и ему казалось, что это как-то связано с вибрациями, пультом, а в общем, с вмешательством в ход времени, в события, которые для его две тысячи пятидесятых уже произошли. И он ответственен за случившееся, он причина этого.
   Кодекс требовал неучастия в том, что уже произошло, а он, мало того что прибыл из будущего наугад, так ещё и пульт потерял. А главное, там, дома, никто не знает, что он здесь, в прошлом. Лена, Леночка! Как ему не хватает её!
   Странно всё. Он вспомнил, как Маргарита Ивановна загадывала на своё будущее. Карты, к её удовольствию, говорили, что она уйдёт в мир духов. Иногда она загадывала на то, когда кончится германская война, и Пётр осторожными подсказками подсказывал ближнее будущее. События подтверждались, и доверие Маргариты Ивановны к нему росло. Как-то она сказала, что Пётр прирождённый медиум и хорошо чувствует суть вещей и колебания тонких сфер, это редко встречается. Пётр же ответил, что ощущает во Владимире Петровиче какую-то тайну, и попросил её, при случае, в ходе сеанса и вхождения в транс расспросить его о непонятных ему таинственных происшествиях с ним. Маргарита Ивановна охотно согласилась. И... не успела.
   А Владимир Петрович продолжал приходить к Ивановым, и как-то раз Пётр встретил их с Лизой на Венце. Пётр с Семёном по-прежнему занимались ремонтами. Симбиряне несли им поломанную мебель, часы и швейные машины 'Зингер', но пульт никто не принёс. В городе становилось неспокойно, вечерами были слышны выстрелы, повсюду ходили солдаты.
   Наступило 17 декабря, день рождения Лены в той - другой - жизни, то ли будущей, то ли прошедшей. Весь день на душе висела тяжесть, а вечером они с Семёном отправились на обычную прогулку. Было тихо, в небе желтела яркая луна, снег сочно похрустывал под ногами. Впереди приятно светились окна дома Маргариты Ивановны. Вдруг Пётр снова почувствовал едва уловимую знакомую вибрацию, потом резко задул ветер и бросил в лицо охапку колючего снега, усилился, взвыл и началась буря. Пульт, где-то здесь был пульт! Петра вызывали, вызывали в аварийном режиме, без подтверждения! А он не мог нажать кнопку подтверждения и был уверен, что пульт у Владимира. 'Эх, Владимир Петрович, зачем ты не отдал пульт!'
   Во дворе что-то глухо ухнуло и упало, дом вздрогнул, резко хлопнула форточка, и послышался острый звон разбившегося стекла. Свет погас, и из дома послышались разрозненные крики. Потом кто-то суетился у разбитого окна. Свет снова загорелся - и снова крики. Вдруг стало тихо. Пётр подбежал к двери, потянул за шнурок. Через некоторое время дверь открыла Дарья с испуганным лицом.
   - Что случилось? - закричал Пётр.
   - Там! Там! - сдавленным голосом повторяла Дарья, показывая на гостиную. Он вбежал в гостиную и увидел Владимира Петровича в кресле, в белой рубашке, залитой кровью, Лизу, лежащую без чувств около кресла, и нож на полу. Рядом, с расширившимися от ужаса глазами, театрально прижав руки к груди, стояла Невзорова, а в углу у иконы истово и громко молилась Вера.
   Семён тут же был послан к доктору, жившему рядом. Пётр осторожно поднял Лизу и положил её на кушетку; она открыла глаза и тут же заслонила их ладонью, по пальцам стекала кровь. Пришёл доктор, огляделся, увидел разбитое окно, сказал, что холодно, и приступил к работе. Владимир был жив, тяжело дышал и смотрел вокруг ничего не выражающим взглядом. Раны были неглубокие, доктор смахнул с его груди осколки стекла, посмотрел на нож, лежащий на полу, перевязал, сделал укол и сказал, что всё, наверно, обойдётся, только надо приехать в больницу, к хирургу - для консультации и перевязки. На вопросы Владимир Петрович не отвечал.
   - Шок, - объяснил доктор. - Так бывает, пройдёт. - Он осмотрел Лизу, смазал чем-то и забинтовал ей руку, дал успокоительное и спросил что-то. Она молчала. - Шок, - ещё раз повторил доктор, взял деньги, пожелал здоровья и ушёл.
   Владимира положили в комнату матушки, и он сразу заснул. Пётр снял с него сюртук и незаметно ощупал карманы. Пульта не было. Маша не сводила с Владимира глаз и просидела, без сна, всю ночь на стуле. Лиза заперлась в своей комнате и не открывала. Вера с Дарьей молились.
   Утром Пётр с Семёном приехали с извозчиком к Ивановым. Семён быстро вставил стекло в гостиной, а знакомый Дарьин дворник поставил на место бочку. 'Накрепко, никуда не денется!' - сказал он, взял деньги и ушёл. Владимир Петрович, перевязанный, молча сидел на стуле и пил чай. Он не отвечал на вопросы и, похоже, никого не узнавал. Рядом стояла заплаканная Маша. Пётр с Машей одели его, посадили в коляску и повезли в земскую больницу.
   Григорьева быстро приняли - как раз освободилось место в лазарете для раненых солдат. Мария осталась на некоторое время в больнице, а Пётр отправился в мастерскую. Вибраций больше не было. Так прошёл этот день.
   На следующий день Владимир Петрович пропал. Рано утром привезли группу раненых с фронта, а группу вылеченных отправили на вокзал. Мария была и дома у Владимира Петровича, и на вокзале - никто ничего не знал. Война была в разгаре. Солдаты уехали на фронт, и никто ничем не мог помочь.
   Вечером Пётр сидел молча в мастерской. Всё было страшно и непонятно. Семён тоже молчал, смотрел на Петра, собирался что-то сказать, но медлил. Наконец перекрестился и произнёс: 'Дело тут нечисто, Пётр'. Потом потёр лоб и лицо ладонью, встал перед иконой и негромко начал молитву: 'Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое...'
   Пётр сидел, слушал, потом тоже встал и принялся креститься вслед за Семёном. Кажется, стало легче, и Семён открыл шкафчик.
   - Наука, конечно, наукой, но не всё она может объяснить. Нечисто тут, Пётр, - повторил Семён, наливая рюмку. - Ведь Маргарита Ивановна, царство ей небесное, покоя ей желаю, грешна была. Нельзя духов тревожить и вызывать, как заблагорассудится, как будто слуги они. И ты, Пётр, извини, как малое дитё, туда пошёл по незнанию... Вот в деревне у нас дом сгорел с хозяевами вместе, а баня целая осталась. А перед этим собака лаяла, не как они на всех лают, а на дом - чуяла что-то. И кошка ушла. Неспроста это было - нечистая сила. Дом этот горелый отмаливал батюшка, а к бане, она в огороде стояла, и не подходил - может, торопился куда. И никто и близко туда не подходил, а потом, на Благовещение как раз, мужики пришлые, что в город на работу шли - так вот остановились вечером во дворе и баню затопили, а ночью шум там был, крики. А утром смотрят - а они все мёртвые лежат и следов нет никаких. Бесы-то из дома в баню переселились, вот и позабавились.
   - А с баней что?
   - С баней? Так и стояла, а после сжёг её кто-то.
   Пётр слушал Семёна, а потом сказал:
   - Я вину свою чувствую, Петя. Это я, как нечистая сила, тут появился, и всякое началось. Неслучайно это.
   Семён взглянул на поникшего Петра.
   - Брось, брат, какая твоя вина? Дарья же сказала, что бочкой её ударило - бочка упала! Ты же не по своей воле здесь появился, сам не ожидал. Это вот как раз нечистая сила тебя сюда подбросила. Тебе молиться надо за спасение.
   - Зачем, Семён? Зачем? - пьяным голосом повторял Пётр, садясь на раскладушку. Глаза его закрылись, и он уснул.
   Проснулся он рано, лежал и перебирал в уме всё случившееся. 'Да, похоже, случайное только кажется случайным, а на самом деле всё имеет свои причины. И то, что он провалился сюда, в прошлое, было предопределено, нужно для чего-то, чего он не знает и наверно, никогда не узнает. Кто же всё это решает? Кто может знать и предвидеть всю эту массу событий, кто этим оперирует? Не человек - это не в его силах. Компьютер? Суперкомпьютер? Но его тоже делают люди. Нет. Нет! Это кто-то верховный! Создатель, творец. Бог?
   А он, Пётр, просто участник, фигура в игре. Он должен был провалиться в прошлое, потерять браслет, встретить Владимира Петровича, прийти к Маргарите Ивановне. Всё было предопределено, и Лиза должна была чуть не убить своего жениха, и потом Владимир Петрович должен был пропасть без вести. Как и он сам пропал для Лены и ребят не по своей воле. Всё в руках тайных сил, добрых или недобрых. Это, наверно, чисто человеческое определение - добрые или злые силы. Резонанс и контррезонанс, баланс сил. На каждый плюс есть свой минус. Равновесие. И вот он, каким-то непонятным ему до конца или совсем непонятным образом, интуитивно, нарушил этот баланс и провалился сюда, в прошлое. И мир не взорвался, не рассыпался, а просто впустил его для каких-то своих - неведомых ему - целей'.
   Ему стало жалко себя, Маргариту Ивановну, Владимира Петровича и почему-то особенно Лизу, хрупкую Лизу, которой некто определил такую жестокую роль. Очень жалко.
   Он вытер слёзы и встал.
   На следующий день Вера пригласила в дом батюшку. Батюшка пришёл, огляделся, взглянул осуждающе на портрет Маргариты Ивановны, ничего не сказал и долго ходил по комнатам с кадилом, и за ним тянулся успокаивающий запах ладана. Лиза дрожала и плакала, батюшка поговорил с ней и назначил ей на неделе прийти в храм.
   Жизнь продолжалась. По воскресеньям Пётр с Семёном стали ходить на воскресные службы, и он как-то неожиданно для себя успокоился. Мария вскоре уехала, не сказав куда. Вера занялась шитьем, Лизавета пришла в себя и ей помогала.
   Германская война закончилась, началась гражданская, а они с Семёном продолжали заниматься ремонтами.
  
   Владимир Петрович
   Солнце заливало тёплым жёлтым светом его комнату. Спешить было некуда, и он лежал, глядя на лёгкие белые облака в ярко-голубом небе. Всё хорошо. Всё, вроде бы, хорошо. Вот только сны тревожат... город где-то на Волге, и он - какой-то чиновник в управе до революции, немецкая кирха, и три сестры... Больше он ничего не помнил. Помнил только Тверь и что работал при церкви. Здесь же, в Калинине - тогда город Тверью назывался. Сны, сны... Обманы сознания, всё в тумане.
   В его характере всегда была некоторая дотошность, стремление знать, разобраться и ещё расположенность к цифрам, подсчётам, и он курсы даже бухгалтерские кончил и работал при Троицкой церкви. И вот опять этот сон. Кто же он на самом деле? Кем он был? Калязин Владимир Петрович - так в паспорте у него написано. Почему не помнит, что было раньше? Что за шрамы у него на груди? Сорок лет прошло, а он так и не знает. Сорок лет назад отец Гавриил посмотрел на него внимательно, поговорил и велел ему молиться, не ворошить прошлое, и помог получить паспорт. Не помнит - значит, так угодно Господу. Молись! Мало ли что - время-то лихое: война, революция. И сны...
   Так он и жил эти годы. Незадолго до кончины отец Гавриил позвал его к себе в келью и сказал, что он, Владимир Петрович Калязин, ему как сын. И он молится за него каждодневно, и всегда желал ему спокойствия душевного, и рассказал, что через полгода после появления Владимира Петровича в церкви приезжала молодая женщина и спрашивала отца Гавриила - не здесь ли господин Григорьев Владимир Петрович. Вид у неё был болезненный и страдальческий, поставила свечку перед образом и стала молиться истово, как бы не в себе была.
   - Ты тогда выздоравливать стал, помогал нам в церкви, и тут женщина эта. Помнишь, я тебе её показал, она молилась тогда. Ты сказал, что не знаешь её. И я боялся за тебя, за твоё здоровье, отпустил тебя по делам нашим. И грех на душу принял и не показал тебя, сказал, что ушёл ты в мир, уехал куда неведомо.
   - А как её звали, батюшка?
   - Мария, Мария Иванова. Знал ты такую?
   - Не помню, батюшка! - ответил он тогда.
   - Откуда она?
   - Сказала - из Симбирска.
   И вот отца Гавриила уже нет. А он, Владимир Петрович Калязин, теперь пенсионер и всё живёт, как во сне, и никто уже не отвращает его от поисков себя, прошлого. Надо поехать, поехать в этот город. Хотя бы просто так, посмотреть. Наверно, это просто совпадения, всё это сон. Да что же это он за человек, себя не помнящий? Только сны, сны из прошлого. Над ними он не властен.
   Значит - Симбирск.
   Через два дня утром он вышел на небольшую привокзальную площадь в Ульяновске. Новый вокзал со шпилем и площадь, залитые майским солнцем, были ему незнакомы. Улыбчивый таксист на синей 'Победе' вёз его по зелёным улицам к гостинице в центре. Город ему нравился.
   Он долго ходил по центральным улицам и вдруг поймал себя на мысли, что ему легко и привычно. Казалось, некоторые старые здания ему знакомы и в то же время были другими. Смущало, что не было церквей, как во снах. Но церкви, монастыри сносили по всей стране, в Твери тоже так было. Это он помнил.
   Владимир Петрович заходил в старые здания, спрашивал, что там было раньше.
   - Раньше? - переспрашивали его.
   - Да, раньше, до революции? - говорил он. Люди удивлённо смотрели на него и посылали в музей. Он долго ходил по улицам, разглядывал старые дома, ничто в нём не откликалось, и вдруг, за памятником Карамзину, за кустами цветущей сирени, увидел знакомые очертания здания. Владимир Петрович прошёл через сквер и... Да это же управа, где он и был чиновником во сне. Из раскрытых окон доносились звуки пианино. Музыкальное училище. А слева ещё памятная табличка: 'Городская управа...'
   На третий день, в краеведческом музее на Венце, в экспозиции старого Симбирска он увидел фотографию. На старом, выцветшем снимке стояли, глядя на него, чиновники управы, и ему показалось, что многие ему знакомы, а главное - он узнал Димку, Дмитрия, своего приятеля. Тогда где же он сам? И он вдруг вспомнил, что опоздал тогда и его поставили в последнем ряду. Вот этот взъерошенный парень точно похож на него!
   К вечеру он спускался вниз по улице Ленина мимо зелёного газона у немецкой кирхи. На углу стояла будка телефона-автомата, проехал, звеня на повороте, трамвай, и он увидел старое потемневшее дерево. На зазеленевшей листьями ветке, нахохлившись, сидела ворона. Сердце внезапно часто забилось. Ворона посмотрела на него и отвернулась. Чёрная ворона из его снов. Ветер качнул ветку. Птица расправила крылья, тяжело поднялась и полетела вниз по улице, и Владимир Петрович ясно увидел белое перо на правом крыле. Та же ворона, только белое перо у прежней - из сна - было слева.
   Ветер толкнул его в спину. Какая-то упругая тёплая волна охватила всё тело, и он вдруг почувствовал, что никакой он не бухгалтер на пенсии, а чиновник управы, идущий к своей невесте. Вокруг стояли старые деревянные дома, покрашенные выцветшей коричневой краской. Медленно, как будто его вели, он шёл и остановился перед старым деревянным домом с высокой облупленной дверью и свисающим сверху шнурком. Ветер стих. Владимир Петрович поднял внезапно отяжелевшую руку и потянул за шнурок.
   -Тринь, тринь! - отозвался колокольчик. Послышались неторопливые шаркающие шаги и негромкий женский голос.
   - Кто там?
   - Извините, пожалуйста, здесь Петровы жили, как их найти? - спросил он.
   Дверь открылась. Пожилая полная женщина в сиреневом халате смотрела на него из тёмного коридорчика.
   - Ну, я Петрова. А вы кто будете?
   - Петрова? - удивлённо спросил он вдруг охрипшим голосом.
   - Да, Петрова, Лизавета Васильевна.
   - Лизавета? Правда Лизавета?
   - Да, а в чём дело?
   - А вы давно здесь живёте?
   - Да как родилась, так и живу! А в чём дело-то? - Голос зазвучал раздражённо.
   - А сёстры у вас есть?
   - Есть. А вы-то кто будете?
   - Ох, извините! Я Калязин Владимир Петрович. - Он замешкался.
   - Калязин? Не знаю такого! - Она пристально посмотрела на него, глаза её вдруг расширились, застыли, и как-то тихо прозвучало: - Заходите! Ветер сегодня.
   Он вошёл, оглядываясь, в коридор. Велосипед, какие-то коробки, но коридор ему знаком.
   - Вот направо у вас кухня была. А дальше гостиная.
   - Да, а вы откуда знаете?
   - Сам удивляюсь, я и не помню ничего, но вот зашёл и узнаю... А в гостиной у вас портреты на стенке висят.
   - Ну да, они у всех висят в гостиных.
   - Матушка там ваша, сейчас вспомню... Вспомнил! Маргарита Ивановна! Правильно?
   - Да, Маргарита Ивановна. Откуда вы это знаете? - Женщина пристально смотрела ему в глаза.
   - Не поверите, во сне видел, и не один раз. Прямо наваждение какое-то. Батюшка мне велел забыть, а мне снится...
   - Так вы Владимир Петрович? Григорьев? - вдруг охрипшим голосом сказала Лизавета и быстро перекрестилась.
   - Да, Владимир Петрович, но не Григорьев, а Калязин.
   - Проходите в гостиную, чай поставлю.
   Портреты висели на стене. Владимир Петрович подошёл ближе, Маргарита Ивановна, немного потускневшая, равнодушно смотрела перед собой. Рядом безучастно смотрел на него батюшка. По бокам висели фотографии.
   - Вот и чай! - Лизавета Васильевна поставила чайник на стол. - Одну минуту, мужу позвоню, день рождения у него сегодня. Я пирогов напекла, ешьте... Он увидеть вас хотел, часто вспоминал, вы с ним знакомы давно. Неужели не помните? Ничего? - И она, как-то судорожно взглянув на него, торопливо вышла в соседнюю комнату. Владимир Петрович сидел, оцепенев, за столом и смотрел на портрет матушки. Краски на портрете, казалось, становились ярче.
   - Вот и снова я! - неожиданно весело сказала, входя, Лизавета Васильевна. - А чай что не пьёте? Чай-то ханский!
   - Ханский? Где-то я это слышал... Ханский? Так это же - китайский!
   - Ну да! Только теперь он хуже стал. Вы вот здесь и сидели - и чай пили, и пироги ели.
   - Дарья готовила, правильно? Так это было? Когда? Когда это было? - как-то торопясь, заговорил Владимир Петрович.
   - Да уж сорок лет прошло. Вы ещё на мне жениться хотели! Лучше дальше не вспоминать, меня до сих пор трясёт, - сказала Лизавета Васильевна, вытирая рукой глаза.
   И Владимир Петрович увидел родинку на запястье.
   - Правда? Я не помню ничего.
   - Как же вы не помните? - вдруг взволнованно заговорила Лизавета Васильевна. - Где кухня была - помните, матушку помните, портреты! И конфеты ещё принесли. А говорите, что не помните! А вот на стенке посмотрите фотографию! Кто это там?
   И правда, на стене справа от портрета матушки висела старая выцветшая фотография, и с каким-то удивлением и ужасом Владимир Петрович увидел молодого и очень похожего на него человека, в том же тёмном сюртуке, как и на фотографии в музее. Внизу было выведено ровными каллиграфическими буквами 'Владимир Петрович Григорьев'.
   - А вот ещё посмотрите! - Лизавета Васильевна открыла ящик у столика и вынула аккуратно сложенный носовой платок. - Берите! Это я ведь вам вышивала!
   Он осторожно развернул платок и увидел вышитые синие цветочки и инициалы в углу - 'В.П.'
   - А что же мне тогда не подарили? - тихо спросил Владимир.
   - Не помните ничего?! А я ведь вас любила! И матушка была не против. Духов вызывала, спрашивала. Правильно Вера против матушкиных увлечений была, нельзя так. Вот весь ужас и случился! Я себя не защищаю, что я? Девчонка была влюблённая, а вы ещё при всех Маше в любви признались! Каково мне было это слышать? За что так со мной? И буря была, думала - конец света, духи мстят за то, что их тревожили!.. Так вы правда не помните? - Лизавета Васильевна заплакала.
   Что-то забрезжило в его сознании: какие-то обрывки разговоров, пронзительные глаза матушки, стол... - и всё.
   - Не помню, извините.
   С улицы послышались торопливые шаги, дверь открылась, и вошёл ещё крепкий седой мужчина, в бежевой куртке на молнии, примерно одних лет с ним.
   - Ну и ветрище сегодня! Прямо буря! А с утра ясно было! Здравствуйте, Владимир Петрович! - улыбаясь, заговорил мужчина. - Узнаёте меня? Я Пётр Иванович, из Петербурга!
   - Не помню... - озадаченно произнёс Владимир Петрович. - С днём рождения Вас!
   - Спасибо. Да, да! Тогда я моложе был, и вы тоже! Сейчас вместе вспомним! - как-то радостно сказал Пётр Иванович.
   - Давно мы не виделись. Когда это было? Август 1915-го... - Он вздохнул и покачал головой. - Сорок лет прошло... целая жизнь. А я вас искал... Где же вы были? А, погодите! Давайте за встречу! У меня настойка есть, по матушкиному рецепту. - И он повёл глазами в сторону портрета.
   Владимир Петрович взглянул на портрет, и ему показалось, что краски стали ещё ярче и глаза матушки внимательно осматривают гостиную. Он быстро перекрестился.
   - Вот и тогда вы крестились, Владимир Петрович. Помните? - сказала Лизавета Васильевна.
   - Сейчас, сейчас, подождите. Вот и наливка! Я так рад, что вы пришли! Лиза, а тортик у нас был в холодильнике?! - Пётр Иванович уже наполнял рюмки. - Давайте за встречу!
   Они чокнулись. Вкус настойки был приятный и неожиданно странный.
   - Лиза! Покажи гостю фотографии старые!
   Лизавета Васильевна тяжело поднялась и прошла в соседнюю комнату.
   - Всё как-то удивительно, Пётр Иванович, но я вот знаю, что это за комната!
   - И что же? - заинтересованно спросил Пётр Иванович.
   - Матушкина комната. - И он быстро взглянул на портрет. Маргарита Ивановна внимательно смотрела на него, и батюшка тоже, казалось, очнулся от сна.
   - Владимир Петрович, браво! Вот и память к вам возвращается. Давайте ещё по одной!
   - И мне тоже! - Лиза протянула пустую рюмку.
   - Лиза, может, не надо? Опять плохо будет! - забеспокоился Пётр Иванович.
   - Нет, я хочу выпить с Владимиром Петровичем. Такой случай! - И она наполнила рюмку.
   Они выпили ещё. Владимир сидел охваченный приятным теплом, рассматривал старые фотографии и ждал. Казалось, что вот-вот всё разъяснится, всё откроется и он узнает - кто же он.
   - Владимир Петрович, а вот давайте вспомним, как мы с вами встретились! - Голос Петра Ивановича звучал отстраненно, как бы издалека.
   - Как встретились?- растерянно повторил Владимир и взглянул на портреты. Всё вдруг потемнело, за окном повисла тёмная, почти чёрная туча.
   - Да что это сегодня за погода! - раздражённо произнесла Лизавета Васильевна и включила свет.
   - Что это со мной? Ведь я, кажется, вспоминаю! И почему-то не хочу вспоминать! Не надо мне больше пить! - вдруг заволновался Владимир. - Дрожь какая-то! Всё странно... Родинка у вас на запястье, помню.
   - Помните? А замуж меня взять хотели, говорили, что я у вас единственная! Вот же я на фотографии с вами! - почти выкрикнула Лизавета.
   - Лиза, успокойся, что было, то было, всё уже в прошлом! - привстал со стула Пётр Иванович. - Хватит! Больше не пей! Нельзя тебе пить! Успокойся... сегодня, в конце концов, мой день рождения!
   - А мы, Владимир Петрович, давайте вспомним с вами вместе. Вот расскажите нам, как вы сюда пришли в первый раз.
   - Как? Димка из соседнего отдела меня позвал, и мы пришли на сеанс матушкин.
   - Да, да! Дмитрий Юрьевич Зеленов, из отдела учёта.
   - Точно! Вспомнил! Рядом со мной работал. А вы откуда знаете?
   - Так я же вас искал! А вы где были-то?
   И Владимир Петрович, запинаясь, рассказал, что вдруг очнулся уже в монастыре, в Твери, и что было потом.
   Лиза сидела отвернувшись, вытирая глаза платком. Пётр Иванович доброжелательно улыбался и слушал.
   - Ну ладно, это понятно, - сказал он. - А вы расскажите, как зимой сюда пришли.
   - Зимой? - с удивлением спросил Владимир Петрович.
   - Да, да! 11 декабря 1915 года. Помните?
   - Помню! - удивившись самому себе, проговорил Владимир Петрович.
   - Продолжайте, продолжайте, всё-всё говорите! Вот вы вышли из управы, дальше что? Всё подробно!
   - Я вышел, конфеты у меня ещё были для Лизы.
   - Георг Ландрин... - глухим голосом произнесла Лиза,
   - Лиза! Подожди! - недовольно остановил её Пётр Иванович.
   Лиза встала из-за стола и подошла к окну с фикусом в кадке.
   - Дальше, Владимир Петрович, что дальше? Вы вышли с конфетами...
   - Да. Тепло было, снег вокруг. И тротуар занесло, скользко, помню...
   - Это я знаю. А дальше что?
   - Ворона большая... на меня летела, я пригнулся, а она выхватила из снега какой-то браслет и... - Владимир вдруг увидел всё ярко и замолчал.
   - И что? - спросил напряжённо Пётр Иванович.
   - И улетела.
   - Улетела?! - разочарованно вскрикнул Пётр Иванович.
   - Да...
   Владимир поднял голову и взглянул на Петра Ивановича. Тот с несчастным лицом сидел перед ним, сжавшись, опустив глаза в пол, повторяя про себя: 'Всё зря, всё зря!'
   - А... вот вы о какой вороне мне говорили! - Лиза повернулась к Владимиру Петровичу.
   - Да, - удивлённо произнёс он, - говорил.
   - Погодите, погодите! - вдруг оживился Пётр Иванович, глаза его заблестели. - Давайте же за стол! Лизочка! Торт нарежь, пожалуйста! Владимир Петрович, ещё по рюмочке? Давайте, давайте! Сейчас всё вспомним!
   - А вы-то кто будете, Пётр Иванович? Вы же из Петербурга тогда были?
   - Кто? Да это и неважно совсем. Важно вам память восстановить, помочь вспомнить.
   - Да как-то вы очень заинтересованы, странно это... - тихо произнёс Владимир Петрович.
   - Лиза, так что он говорил про ворону?
   - Да то, что второй раз её у нас во дворе видел на сарае. Что эта ворона вам сдалась?
   - Да, видел, с белым пером на крыле, вспомнил сейчас! - неожиданно взволнованно сказал Владимир.
   - Ворона! Ворона на сарае! Как я не догадался! - вдруг радостно воскликнул Пётр Иванович. - Сейчас, сейчас! Я быстро! - И выбежал во двор.
   - Куда это он? - удивился Владимир Петрович.
   - А, не всё ли равно? Вот лучше скажите мне, вы меня-то тогда любили? - Лизавета повернула заплаканное лицо к Владимиру.
   - Вас? - переспросил он, снова посмотрел на Лизавету Васильевну и вдруг вспомнил прежнюю Марию, Машу, подрагивающий чёрный завиток на виске, яркие глаза, смотрящие на него с любовью, её смех. Всё вдруг стало складываться, и показалось, что всё разъяснится, и едва дыша, он спросил: - А где Маша?
   - Вам Маша нравилась, вы её любили! - глухо и ожесточённо произнесла Лизавета, глядя в сторону и подняв руку с платком к лицу. На запястье он снова увидел родинку.
   - Нашёл! Нашёл! - послышался радостный крик Петра Ивановича, потом треск и громкий звук падения чего-то тяжёлого во дворе. Дом вздрогнул. Форточка на кухне резко хлопнула, и раздался острый звон разбившегося стекла. Ветер влетел в дом. Свет заморгал и погас.
   Владимир Петрович и Лиза застыли за столом. Время как будто замерло, а потом провалилось вниз... полутёмная комната, свечи, неясные фигуры за столом... Его взгляд метнулся и остановился на портрете матушки. Краски сияли, глаза матушки вздрогнули, казалось, вдруг округлились от ужаса, лицо её двинулось в сторону вместе с падающим портретом, задевшим портрет батюшки, и они упали вместе на пол. Следом полетели вниз фотографии, поворачиваясь в воздухе. Он увидел себя в сюртуке, каллиграфическую надпись 'Владимир Петрович Григорьев' - и всё вспомнил: Машу, улыбающуюся ему, завиток на виске, Веру с книгой в кресле, Лизу у окна, себя... Фотография, казалось, повисла в воздухе, потом плавно перевернулась и медленно опустилась на пол...
   А Пётр Иванович, кряхтя, поднялся с земли. Рядом лежали сломанная лестница и старая бочка, уткнувшаяся в стену дома.
   - Ведь хотел же починить лестницу, что ж не сделал? Тоже мне мастер! Да купил бы просто новую, вот и всё! Браслет! Где браслет?
   Он лихорадочно зашарил поцарапанными руками по траве.
   - Сейчас, сейчас, где же он? - Только что браслет был у него в руках, и вдруг его нет! Сорок лет! Сорок лет он его искал! - О! Вот оно - счастье! Вот он!
   Пётр Иванович дрожащими руками поднял тускло блестящий браслет с какими-то цифрами, выемками и выпуклостями, осторожно протёр его и вдруг услышал шум падения чего-то в доме.
   - Да что там? Лиза! Что случилось? Опять? - Прихрамывая, он вбежал в дом. Всё было тихо. Владимир Петрович сидел, полулёжа в кресле. Глаза его были закрыты.
   - Лиза! Ты где? Что с тобой? - закричал Пётр Иванович и увидел на полу Лизу, лежащую возле кадки с фикусом, и столовый нож, выпавший из руки. Дыхание было еле заметно.
   - Жива, жива! Слава богу! Это ничего - бочка просто упала!
   Рядом в кресле зашевелился Владимир Петрович.
   - Всё повторяется... Всё повторяется, - прошептал он и снова затих.
   Пётр Иванович осторожно уложил Лизу на диван. Веки её дрогнули, она открыла глаза и спросила: 'Что случилось?'
   - Слава богу! Всё нормально! Все живы. Ветер какой! Бочка просто упала, и я с лестницы... просто бочка, - обрадованно повторял Пётр Иванович. - Как вы, Владимир Петрович?
   - Знаете, я всё вспомнил! Лиза, как ты? А где Маша?
   - В монастыре ваша Маша, в Ярославле. Она вас найти не могла. И Вера там.
   И тут Пётр Иванович почувствовал вибрацию, знакомую усиливающуюся вибрацию в пульте.
   - Сейчас, сейчас, одну минуту! - И он, с подрагивающим пультом в руке, торопясь и хромая, с трудом открыл дверь и вышел во двор. Порывы ветра пригибали кусты и деревья. Пульт включили оттуда - наверно, из лаборатории, скоро будет вызов! Внезапная радость охватила его. Вот и случилось! Его не забыли. Лена, ребята. В его день рождения! Сорок лет он ждал вызова, жизнь прошла вдали от дома. Домой! Домой! Что там? Кого он увидит? Узнает ли их? Узнают ли они его?.. Мысли лихорадочно метались в его голове. Да есть ли эти ребята, живы ли? А Лена? Может, это всё сон? Не сон, наверно, не может быть сон... Скоро он вернётся... Куда? Куда он вернётся? Домой? А есть ли дом? Остался ли он? И кем он там будет? Экспонатом, отставшим от своего времени, нарушившим кодекс. Вся жизнь здесь прошла! Семён... да, Семён! Забыл ведь лекарство ему купить! И Лиза - она же пропадёт без него, кто будет за ней ухаживать... И стекло в форточку надо вставить.
   Он посмотрел на бочку, уткнувшуюся в дом, откатил её в сторону и тяжело опустился на скамейку. Пульт засветился красным. Вызов! Пётр Иванович вздохнул, взглянул на разросшуюся вишню, цветы, посаженные Лизой, и медленно набрал отбой. Вибрации прекратились, и красный свет исчез. Ветер стих.
  
   Улендеев Борис
   Ульяновск 1, 12. 2018
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"