... как горела изба соседки нашей Матрёны Ивановны. Батя тогда выскочил и с ведрами к колодцу побежал. Забор-то у нас общий был, и сарай её рядом с нашей избой. Сперва как раз сарай и загорелся. А потом и изба. Ведь не тушил же никто. Батя только нашу стену водой облил, а потом ушёл сразу.
А я у калитки стояла и всё смотрела на пожар, потому что никогда такого большого огня не видела. И мамка тоже стояла и смотрела. И Матрёна Ивановна. Она, как в одной рубашке из избы выбежала, босая, растрёпанная, так и стояла возле калитки, пока всё не сгорело.
Матрёна Ивановна. Она сразу после пожара заговариваться стала и ушла на Выселки. Мы думали - насовсем. Но она несколько раз возвращалась, вставала у калитки и молча на печку свою смотрела. От избы её только печка осталась.
Корова Зорька. Мамка и так ее, и эдак, а та не дается. Тогда мамка за батиным ружьём сходила и, глядя ей в глаза, зарядила оба ствола. Зорька сразу успокоилась, и мамка её подоила. Я тогда как раз первое свое слово и сказала:
- Зойка...
Правда, мамка не услышала. Доила она. А "мамка" я уже потом сказала, через месяц.
Сказка. Когда мамка с общего поля пораньше возвращалась, она мне сказку рассказывала. Всякий раз одну и ту же. Я потом, когда выросла, спросила её: почему ты мне одну и ту же сказку рассказывала?
- А чтобы ты заснула скорее.
В той сказке про хорошую девочку говорилось, про Машеньку. Которая родителей слушалась и на Выселки смотреть не ходила. Я не сразу поняла, что это я - Машенька. А когда поняла, обрадовалась, что я такая хорошая. Потому что всё время помнила, как мамка ружьё заряжала, когда Зорька доиться не хотела.
Перед этим ещё мамка плакала сильно. Один раз всего, но очень сильно. Это когда батя пропал. Почти сразу после пожара. Я потом только поняла, что она про батю горевала. А тогда просто ревела вместе с ней и всё.
Нет, потом она ещё раз так же плакала. В сарае когда. Только я не сама видела, а дядя Семён рассказал.
Дядя Семён. Он к нам стал приходить с мамкой спать. Он в общем-то хороший, дядя Семён. Когда не пьёт. Сарай вот наш починил. И подарил мне настоящую куклу. Она у него от дочки его, которая там осталась. Так-то мне мамка тоже кукол делала. Из тряпок скручивала и говорила: это, мол, голова, а это - руки.
Круг. Меня дядя Семён на болото водил - змей смотреть. Он говорил, что, если повезёт, можно змеиную свадьбу увидеть. Это когда змеи в колёса сворачиваются и катаются по болоту между кочек. Мы тогда змеиную свадьбу не увидели, но всё равно интересно было. И я в первый раз по кругу прошла. Вместе с дядей Семёном. А это пять часов от завтрака до обеда. У дяди Семёна часы на ходу. Раньше часы хорошие делали, а теперь только на батарейках. Но по кругу ходить - это, как мамка говорит, бесполезная трата времени. А вот в хлеву убирать - это полезное дело.
Мамка меня и на дойку стала брать. Чтобы привыкала и "не разлеживалась".
Коровы. Они хорошие, добрые. Любят, когда им мамка перед дойкой солёную морковку даёт.
Но это простые коровы, которые с выпаса никуда не бегают. Не то что Зорька. Зорьку-то зарезать пришлось. Но сначала мамка в неё выстрелила из батиного ружья прямо в хлеву, чтобы остальные коровы видели. Потому что нельзя только пугать. Мамка говорит, что Зорька упрямая была и всё на Выселки вернуться норовила. Да, странные они, те, кто на Выселках побывает. Что коровы, что люди.
Матрёна Ивановна, вот, через год после пожара последний раз пришла на печку свою смотреть. Растолстела ещё. Мамка сказала тогда - плохая эта полнота.
Мамка. Потом мамка повеситься хотела. Отослала меня за хлебом, а дядя Семён пьяный был. Но пьяный-то пьяный, а услышал, как мамка в сарае плачет. А вскоре и я подоспела.
Дядя Семён сказал, что мамка всё равно не повесилась бы. Потому что в сарае плакала. Те, кто совсем-совсем решится, в лес уходят.
Иван Сергеевич. А ещё через полгода Иван Сергеевич пришёл. Он до сих пор мается. Образованный же.
Так-то, если из деревенских кто приходит, быстро привыкают. Как поймут, что назад уже никак, погорюют немного и обустраиваться начинают. Мало кто сразу на Выселки.
Мамка говорит, что деревенские все такие. Боятся, чего не знают. А городские - грибники или охотники, сначала долго по кругу бегают. Им всё кажется, что заблудились просто.
Некоторые совсем плохие делались. Как устанут по кругу-то, в деревне бегают между изб и кричат: "Нельзя так! Нельзя!" А чего нельзя и кому кричат - непонятно.
Эти, которые кричат, первые на Выселки уходят. А вот Иван Сергеевич с самого начала не кричал, но и обустраиваться не стал, хотя изб свободных много ещё. Он у нас пока живёт, в старом сарае. Там, где мамка вешалась.
Вера. Дядя Семён говорит, что образованные все поголовно неверующие. А здесь плохо - неверующим быть, тоскливо. Но он это только в лесу говорит, когда мамка не слышит. Потому что она тоже образованная. Но на Выселки не ушла, дядя Семён говорит, из-за меня только.
А я думаю, она батю ждёт. Верит, что он не на Выселки подался, а дорогу из круга нашёл. И обязательно вернётся за нами.
А дядя Семён опять говорит, что всё это ересь - про дорогу из круга. Но только когда мамка не слышит, говорит. Мамка-то у меня неверующая, поэтому много времени прошло между тем, как батя пропал, и пока дядя Семён не пришёл.
Церковь. Дядя Семён из-за мамки даже в церковь стал реже ходить, но как сходит - пьяный возвращается и злой. Там, в церкви, ему всякие слова говорят, что, мол, Софья твоя просто так с тобой живёт, и если батя вернётся, она опять к нему уйдет. Потому что образованные все неверующие!
А мне мамка говорит, что все люди верят, только в разное. И она вот верит, что и дорога из круга есть, и что батя за нами вернётся. Только сомневается она в этом, иначе б вешаться не собралась. Так что не знаю я, кто из них правый.
Календарь. Дядя Семён, он старый уже, не то, что мамка. Здесь только сорок лет уже, если по Календарю, что около церкви. Когда мамка болела, дядя Семён меня к церкви сводил и Календарь показал. Это большой такой камень около церкви, там каждый день верующие палочкой отмечают и иногда приписывают, что в тот день случилось. Там и как я родилась отметка есть. И как батя пропал. Дядя Семён показал даже, когда мамка пришла. А вот свой день не показал. Дерево на Календарь упало, кусок отвалился и много дней пропало. Камень же совсем мягкий. Дядя Семён говорит, что если б камень твердый был, то и Календаря бы не было, потому что весь железный инструмент наперечёт, и нельзя его об твердый камень портить.
А в церковь тогда дядя Семён и меня не пустил, и сам не пошёл. Рано, говорит, тебе туда.
А мамка говорит, что церковь только называется - церковь, а так - просто изба, и там внутри пьяный дым. От которого люди злые становятся и всё хорошее забывают.
Опять про сказки. А мамка помнит ещё, как она с подружками своими, тоже образованными, поехала на практику сказки местные изучать. Про Грибное Место. А дядя Семён совсем ничего про прежнюю жизнь не помнит.
Иван Сергеевич долго мамку про Грибное Место расспрашивал. А потом сказал, что не сказки это, а кто-то всё же из круга вышел и рассказал про то, что здесь видел.
Чистилище. Дядя Семён, как и все верующие, думает, что мы все умерли и деревня наша и лес - Чистилище. Это такое место, где все, кто умер, сами понять должны, в ад им или в рай. А рай и ад - это там, на Выселках. Там будто бы всё есть и всё одинаковое, только одни мучаются, а другие наоборот. Но это только там, на Выселках, понять можно.
А кто в деревне остался, те понять не могут, потому что если хоть раз на Выселки попадешь, то рассказать ничего не сможешь и в конце концов там навсегда останешься.
Нет, вернуться-то на время можно, вон Матрёна Ивановна раз пять приходила на печку свою смотреть. Я думаю, что батя всё же дорогу из круга нашёл, потому что, если б он на Выселках был, обязательно ко мне на день рождения пришёл бы. Ну, хоть раз.
Но если он из круга вышел, то почему за нами не возвращается? Я и Ивана Сергеевича спрашивала, и дядю Семёна. Иван-то Сергеевич непонятно ответил, что, мол, если из круга выйти, то неизвестно куда попадешь. И когда это будет. А дядя Семён просто меня по голове погладил и куклу, ту самую, подарил.
Ещё дядя Семён говорит, что верующие не должны пожары тушить. Если у кого-то пожар и изба сгорела, значит всё, нет человеку места в Чистилище.
Лабиринт. А Иван Сергеевич говорит, что никакое у нас тут не Чистилище, а искривление пространства и времени. Или эксперимент кто-то ставит.
Ещё он почему-то про крыс говорил. Мол, крыса в лабиринте тоже не знает, что над ней эксперименты ставят, а просто выход ищет.
Иван Сергеевич мне много чего рассказывал. О том, что "само существование Выселок постепенно меняет психику людей". Зачем жить впроголодь и надрываться на огороде, если есть этот "простой выход"? И опять про крыс, что, если б в лабиринте была кормушка и поилка, они бы выход не искали.
И ещё Иван Сергеевич говорил о том, как повезло, что раньше здесь большая деревня была, как он сказал, "натуральное хозяйство". И гончарная мастерская, и ткацкая, и кузница. Скотина всякая и огороды. И погода. Все время начало осени.
А иначе б все сразу на Выселки шли и не возвращались потом. Потому что там и еда, и питьё, и ещё что-то, что "как-то бы увидеть надо".
Вот как раз сегодня Иван Сергеевич на Выселки и ушёл. Не совсем, а посмотреть на это "что-то". Мамка его и так и эдак отговаривала, а дядя Семён не отговаривал, он, как и остальные верующие, Иван Сергеевича не любит. Потому что Иван Сергеевич, мол, шибко умный, профессор какой-то, и всех уговаривает дежурство устроить, чтобы понять, когда из круга выйти можно. Он вроде как место нашёл.
Ведро. Только сначала он ведро хорошее украл из сарая и дырку в нём проделал. И ходил потом с этим ведром по кругу, искал место, где вода прямо из дырки льется, не закручиваясь.
Долго искал. И объяснял мне потом, что ведро должно хорошее быть, и как ждать надо долго, чтобы вода успокоилась, и ещё про "силу Кориолиса" и "число Россби". Интересно так объяснял, только я не поняла ничего.
А потом его поймали, с ведром-то, и за порчу имущества заперли в яме, хотя он и кричал оттуда, что, по его расчетам, как раз время пришло, и еще что-то кричал, но из ямы слышно плохо.
Вчера Иван Сергеевича выпустили, потому что он пообещал больше вёдра не дырявить. А сегодня с утра он на Выселки ушёл. Посмотреть. Что там ещё есть, кроме кормушки и поилки.
А перед этим подошёл ко мне и сказал: хорошо, мол, Машенька, что ты всё так хорошо запоминаешь. Если пропаду я на Выселках, то ты рассказывай всем, что от меня услышала. Может, кому и пригодится. И так он это сказал грустно, что я села на скамеечку и заплакала.
Потом он ушёл, а я всё сидела, думала...
И решила для себя: если не вернётся Иван Сергеевич с Выселок, то дядя Семён прав, и нет никакой дороги назад, а если вернётся, то можно и из круга выйти, и батю сыскать.
Сижу вот, жду, хотя уже дневную дойку пропустила, и мамка ходит и сердится.