Аннотация: Во время прогулки к водоему пожилая женщина натравливает свою собаку на бобра, и это превращает ее жизнь в ад.
БОБЁР
Рассказ
- Жучка! Куда ж ты так, шельма серая... Сюда иди!
Над розовой от зари гладью Быстринского водохранилища клубился легкий туман. Жучка, черный лабрадор-ретривер, радостно неслась к берегу по еле различимой за зарослями высокой травы и камыша тропке, которую они с хозяйкой протоптали за месяц ежедневных прогулок. Любовь, низенькая угловатая женщина лет шестидесяти с очень короткими серебристо-фиолетовыми волосами, шагала следом, раздвигая траву гладко обструганной палкой.
- Но-но, куда полезла, дурында? - строго прикрикнула она, когда Жучка на миг скрылась в зарослях левее тропы. - Прямо давай! Совсем тропу не чуешь, старая...
Свесив язык, собака немедленно вылетела обратно и так посмотрела на хозяйку своими наивными глазищами, что та при всей своей внешней суровости не могла не улыбнуться на краткий миг.
Часы показывали пять тридцать утра. Хорошо, точно по сроку, как и всегда. В пять у них подъем и водные процедуры. В пять сорок - заплыв, полчаса до центра водохранилища, полчаса обратно. Потом легкий завтрак, уборка дома и работа за компьютером до обеда. После обеда прогулка с Жучкой, короткий сон, снова работа до 18-ти. Потом чтение книг и статей, телевизор, поход в магазин за продуктами, вычесывание Жучки, еще немного работы, снова прогулка перед сном. В 22:00 - отбой. И так каждый день, вот уже много-много лет.
Впереди среди травы уже виднелся маленький песчаный пятачок, с которого Любовь с Жучкой обычно отчаливали. Уже издали Любовь заметила, что собака как-то странно замерла, на что-то уставившись.
- Что такое, Жучка? Что ты там увидала?
Выйдя из зарослей, Любовь всё поняла. В пяти шагах от их места прибилось несколько сучковатых бревен, верхом на которых сидел бобёр. Мокрая наглая харя внимательно изучала пришельцев, меленькие короткие лапки перебирали пальчиками у мохнатой груди. При виде изучающих ее любопытных глазок Любовь затряслась.
- Ишь, нахал! Тебе кто тут строить разрешил? А ну брысь отсюда! - грозно прикрикнула она и замахнулась палкой. Бобёр и носом не повел. - Не боишься? Вот же ж подлюка... Жучка, ату его! Кусь!
И указала палкой на бобра.
Залившись веселым лаем, Жучка ринулась к зверьку, мгновенно перемахнув с берега на бревна. Шлёп! А бобёр уже и уплыл, только круги по воде. Вон его морда, уже в метрах в двадцати от берега выглядывает, не угнаться.
- Ага! Знай наших! - торжественно крикнула Любовь, потрясая своей деревянной палицей. Но радость ее ножом располосовал отчаянный визг Жучки. - Что, что такое?
Жучка лежала на одном из бревен и отчаянно билась, громко визжа. Отбросив палку, Любовь бросилась к собаке, ворвавшись в воду как была, в старых кроссовках и джинсах.
- Ах ты ж, божечки, лапка застряла, беда... Не плачь, девочка, я здесь, не плачь... - причитала Любовь, освобождая Жучку и взваливая на руки. Видно, не устояв на мокром бревне, собачья лапа соскользнула и оказалась зажата между двух бревен. Вынося скулящую Жучку на берег, Любовь заметила на руках кровь. Перелом был открытым.
- Чёрт! Ох ты ж, дурочка, ну как же ж тебя угораздило, ёлки зелёные...
До дома она её, положим, ещё как-то дотащит, хоть это и будет непросто. А дальше как? Хорошего ветеринара в поселке нет, это её в город придется везти. А для того надо звонить Вадиму, сама ж она без машины...
Морщась, как от зубной боли, Любовь достала из кармана спортивной куртки дешевый кнопочный телефон. Мешкала секунду, потом, выдохнув, набрала номер.
- Да, - отозвалась трубка хриплым сонным басом.
- Это я, - сказала она. Долгая пауза. Следующие слова дались ей огромным трудом. - Вадим, помоги... Тут с Жучкой беда.
- Еду, - прохрипела трубка после некоторого молчания. Гудки.
Любовь убрала телефон и зажмурилась. Горло сдавило, в глазах стояли слезы. Впервые за много лет.
Двадцать км от городской ветклиники до посёлка по шоссе ехали молча. Её муж Вадим, коренастый седой мужик, такой же квадратный, как и его очки на резинке с толстыми линзами, сопел, ухватившись за баранку "Жигулей". Любовь печально глядела в пролетающие за окном фонарные столбы, вышки ЛЭП и мелькающие ряды деревьев.
На заднем сидении, тяжело дыша, на детской простынке лежала Жучка. Ещё не отошла от наркоза, маленькая. На задней правой лапке у неё была замысловатая конструкция из пронзающих ногу спиц и держащих их железных колец, аппарат Илизарова. Врач прописал курс антибиотиков, постоянный уход и полный покой. За последнее Любовь переживала больше всего - Жучка всегда была непоседой.
На приборной панели машины Вадима сидела игрушечная собачка с кивающей головой, подарок Любови. На каждой яме она неистово мотала головой, а Жучка тихо взвизгивала во сне.
- Потише давай, не дрова везешь, - буркнула Любовь, и Вадим послушно сбавил скорость. Открыв окно, он выудил двумя пальцами из нагрудного кармана сигарету, сжал фильтр зубами и потянулся за зажигалкой.
- И можешь не курить? - сказала Любовь и снова уткнулась лбом в оконное стекло. Вадим молча взял сигарету и с досадой бросил в окно. Больше до самого дома они не обменялись ни словом.
- Осторожней, тише, тише, - бормотала она, пока Вадим нес Жучку в комнату. - Тут на коврик клади.
Вадим стал медленно опускать Жучку, как вдруг она сильно дернулась от боли и едва не выскользнула из его мозолистых рук.
- Ополоумел, раззява? - рявкнула Любовь. - Чуть не угробил!
- А что я? Сама дернулась! - огрызнулся он без злобы, уложил собаку и ушел на веранду курить. Любовь вышла к нему, лишь когда он потушил сигарету и собирался уходить.
- Больше ничего не нужно тебе?
- Пока нет. Если что, позвоню, - сказала она. Потом добавила с легкой дрожью в голосе. - Спасибо.
Вадим кивнул, уселся в машину и завел мотор.
- Собаку надо усыпить, - твердо сказал он. - Не мучь ни ее, ни себя.
Черное цунами взметнулось и накрыло Любовь так, что она смогла лишь выдавить:
- Тебя не спросили!.. Да ты...
Сказала бы больше, но Вадим уже уехал. Привычка, выработанная годами.
Вечер Любовь коротала, топя печку их с Вадимом старыми фотографиями.
Это они на даче, все мокрые от палящего солнца. Три мешка картошки в тот день собрали. Это одесский пляж. К его тетке вместе мотались в восемьдесят четвертом. Боже, что за чертова прорва лет... А вот это совсем старая карточка, стройотряд, семьдесят седьмой год. Кажется, там они и познакомились. Сам момент знакомства Любовь не помнила. Она училась на оператора ЭВМ, все возилась со своими перфокартами и расчётами, была мелкая наивная дурочка, городская. Он - деревенский, после армии на строительный поступил, на гармошке играл, руки золотые, работящий, добрый был, не пил опять же. Ну и что, что чуть замкнутый. Да тогда за такого б любая пошла. Ну она и пошла. Все равно больше не звал никто... Так, это они институт вместе заканчивают. В топку всё. Усыпить Жучку, ишь чего удумал, дурень, чурбан бессердечный. Это ж насколько надо не чувствовать, чтоб такое сказать? Кошмар, страшно представить, сорок два года вместе! Сорок два года этот его вонючий табак по полторы пачки в день, эти застиранные клетчатые рубашки и вечно рваный на большом пальце носок, его бородавка под ухом, его толстенные линзы в роговой оправе на резинке, его угрюмое молчание, его упрямство, его храп, похожий на урчание ржавого трактора, его недельная щетина, как у борова, его причмокивания за едой, его дурацкая присказка "Любишь крендельки, люби и угольки", гармошка эта его...
Сорок два.
Это пятнадцать тысяч триста тридцать дней, с хвостиком.
Они ложились спать и вставали, ложились и вставали, ложились и вставали. День, ночь, день, ночь, день, ночь, день, ночь. Утро, вечер, утро, вечер, утро, вечер, утро, вечер. Утро, день, вечер, ночь, утро, день, вечер, ночь, утро, день, вечер, ночь, утро, день, вечер, ночь. Она делает гимнастику, он курит на балконе. Она варит суп, он читает газету. Она гладит рубашки, он моет посуду. Она приходит с работы, он смотрит новости. Она заправляет постель, он отжимает белье. Она штопает носки, он ушел за продуктами. Она клеит окна, он моет бутылки. Она режет лук, он выбивает палас. Она вернулась из библиотеки, он ушел в баню. Она укачивает Ваню, он чистит картошку. Она ставит чайник, он читает газету. Она варит суп, он курит на балконе. Она моет посуду, он смотрит хоккей. Она делает гимнастику, он ставит чайник. Она приходит с работы, он моет бутылки. Она варит суп, он ушел за пивом. Она читает книгу, он смотрит новости. Она штопает носки, он ушел в баню. Она гладит рубашки, он выбивает палас. Она ведет Ваню в садик, он в гараже чинит машину. Она перебирает гречку, он отжимает белье. Она клеит окна, он ушел за продуктами. Она заправляет постель, он бреет бороду. Она говорит по телефону, он читает книгу. Он ведет Ваню в школу, он ушел на работу. Она готовит борщ, он чистит картошку. Она гладит рубашки, он отбивает мясо. Она стирает белье, он смотрит футбол. Она проверяет с Ваней уроки, он ушел за хлебом. Она вытирает пыль, он меняет лампочку. Она выносит мусор, он бреет усы. Она клеит обои, он красит раму. Она варит щи, он читает журнал. Она режет оливье, он достает сервиз. Она подметает пол, он приподнимает ноги. Она ставит чайник, он курит на балконе. Она готовит окрошку, он открывает соленья. Она делает гимнастику, он еще храпит. Она провожает сына в институт, он помогает ему собрать чемодан. Она штопает, он гладит. Она моет, он чистит. Она пришла, он ушел. Она ведет, он чинит. Она готовит, он бреет. Она вернулась, он смотрит. Она читает, он слушает. Она говорит, он выбивает. Она, он, она, он, она, он, она, он, она, он, она, он, она, он, она, он, она, он...
- И когда вы "проснулись"? - спросил психолог. На Любовь смотрела семь пар глаз - одни с любопытством, другие с равнодушием, третьи с раздражением. Ее группа.
- Дык вот, недавно, как на гештальт пошла, - сказала Любовь. - На пенсии времени больше. Общения не хватает, мы ж с Жучкой одни теперь.
На горькой кличке она с трудом проглотила ком в горле.
- И что вы почувствовали в тот момент?
Любовь задумалась. Момент осознания был одним из самых неприятных в ее жизни.
- Страшно стало. Очень-очень страшно.
- Почему?
- Потому что не поверила, что это я. Живу с каким-то роботом, мы не родные друг другу вовсе, нам и сказать-то друг другу нечего. Если б мне платили за каждое сказанное ему слово, я б разорилась. На днях вот иду по поселку, а навстречу мне Алевтина с мужем, соседка, мы с ней ровесницы. Они с ним чуть меньше в браке, тридцать семь или тридцать восемь лет, но всё равно много. Они до сих пор за руку ходят! Как молодняк, будто только познакомились. Гляжу, он ей какие-то глупости на ухо воркует, она смеется. Дверь перед ней раскрывает, джентельмен.
- А ваш Вадим не такой галантный?
- Да хрен с ней, с галантностью. Тебе сколько лет, тридцать пять? А я сорок два года в браке, и они столько же. Иные не живут столько. Как за такой срок друг другу не надоесть? Ну что он там ей может сказать такое, чего за все эти годы не сказал, чего она не знает? Откуда там взяться чувству? Они ж ходят еле-еле, не то что...
- Словом, с Вадимом вы контакт утратили.
- И не только с Вадимом. Вообще никого не осталось. Из друзей кто поприличней был, те поумирали давно. Один в Израиль уехал. Остальных погаными тряпками прогнала, они только злословить да нервы мотать... Ванька - вообще инопланетянин стал. Совсем не помню, как его упустила. Сперва казалось, всё о нем знаю, потом глядь - внешне изменился, слова какие-то непонятные говорить стал, мысли странные. А как в институт поступил, так всё, совсем пропал. Смотрю на него: ты кто вообще? Ты мой ли сын? Когда рожала, вот такой был, два вершка, поперек кресла умещался. А щас стоит, детина, смотрит, как институтка на пассатижи. Я говорю: что ты все смотришь на меня, иди делом займись! А он мне: тебе в дурку пора. Родной матери, представляете? Мы с Жучкой вещи собрали, да в поселок перебрались. Душно в городе.
- А вы не пробовали с ними говорить?
- О чем? Я от Жучки больше отклика получала, чем от этих... Простите...
Любовь принялась утирать слезы салфеткой. Сдавившие горло тиски мешали говорить.
- Ваша собака еще не поправилась? Вы говорили, уже два месяца прошло. Любовь? Вот, возьмите еще салфетку...
Гнойное месиво с торчащими спицами и обломками костей.
Любовь не могла без слез смотреть на лапку Жучки. Ну зачем, зачем ты все разбередила, дурында? Тебе врач для чего под наркозом раны зашивал, обеззараживание проводил? Все псу под хвост.
За два месяца она возила Жучку в клинику еще трижды. Каждый раз это был ад. Звонить Вадиму, унижаться, просить... Потом под ее непрекращающийся визг таскать ее туда-сюда, глаза эти ее бесстыжие так и сверлят, кричат: за что?! А что ей сказать, дурынде? Ей же не объяснишь, что швы разошлись, что в рану попала инфекция, и теперь ножка гнила заживо. Под конец Жучка уже почти не скулила и не визжала, как в первый месяц. Боль стала ее постоянной спутницей, и от того Любови становилось еще больней.
Третий месяц она не могла нормально работать. Мысли путались, все валилось из рук. Она напрочь выбилась из графика, перестала смотреть на часы, забросила заплывы на водохранилище и гимнастику, ела раз в сутки, и то приходилось себя заставлять. Стоило ей сесть за компьютер и приступить к работе, как она чувствовала тяжелый собачий взгляд, упиравшийся ей в спину. Жучка просто лежала на коврике и смотрела на нее не моргая, почти не притрагиваясь ни к еде, ни к воде в мисках прямо возле ее морды.
- Даже не проси, слышишь? - кричала на нее Любовь. - Поправишься еще, как молодая будешь скакать! Бобра мне на шапку принесешь!
Три раза в день она носила ее во двор на прогулку. Очень аккуратно просовывала под нее руки, ухватывалась поудобней, и как штангист через выдох вставала, сперва на одну ногу, потом на две. Медленно переставляя ноги, несла теплую мохнатую тушу, чувствуя, как громко стучит сердце под ребрами в ее руках. Через коридор на веранду, потом вниз по крыльцу во двор, за дом, на поросший жухлой травой пятачок. Стараясь не смотреть на больную ногу, не задевать спицы, не задевать стен и дверных косяков, не уронить тяжкую ношу, не разжать сухих ладоней. Шаг, шаг, еще шаг. Вот так, положить Жучку на травку, вот так. Давай, милая, сходи сюда, я все приберу потом. Не хочешь? Тогда подыши, подыши, я тебе травки нарву. Холодает, уже не такая вкусная, как в июне. Не хочешь травку? Ну ладно. Помню, как тебя заводчица принесла десять лет назад. Тысячу долларов заломила. Ты такая маленькая смешная дурочка была, в переноске сидела, всё вокруг нюхала, хвостиком виляла, как сумасшедшая. Не какая-нибудь там шавка поздаборная. Породистая, с родословной, с документами. Чернющая, только на носу розовое пятнышко, и глазищи такие любопытные, блестящие, как две капельки масла. Я как увидела, так все деньги на отпуск отдала, чтоб тебя к себе взять. Когда Ваньку рожала, так не радовалась, когда тебя обнимала. Мишку помнишь, Стёпку? Игрушка твоя первая. Трепала его за ухо, таскала по всем углам. Другие игрушки в клочья рвала, только пух по дому летел, а Стёпку вылизывала, как своего. А выставка, выставка наша первая в Питере была, помнишь? Юбочку тебе сшила розовую с оборками кружевную, просто загляденье, ни в одном магазине такой не было. Второе место нам дали, помнишь? Какой-то вшивый корги со своей хозяйкой-курицей нас обскакал, ух они! Да разве может какой-то корги с твоей красотой спорить, девочка? Нет, конечно. Ты у меня самая-самая, никому я тебя не отдам. Ну что, подышала? Не хочешь сходить на дорожку? Ну ладно-ладно, пойдем, маме еще немножко поработать надо, чтобы денюжка была. Готова? Потерпи маненько, отнесу тебя в дом. Потерпи, потерпи...
Когда выпал первый снег, из города приехал сын. Последний раз они общались полгода назад - ей понадобилось, чтобы он что-то там ей скачал по работе, а самой переводить инструкции на английском не хотелось...
Она даже не встала из-за компьютера, когда он вошел.
- Здравствуй, матушка.
- И тебе не хворать.
Он стоял и долго глядел на Жучку, весь какой-то несвязный. Борода, кеды, джинсы драные - в такой-то дубак! Очки пластмассовые, кофта с длиннющими рукавами, тоже драная. Часы электронные странной формы, а то и не часы вовсе, а какой-то браслет, затычки белые в ушах. Татуировка на запястье, будто срок мотал. Ну инопланетянин.
- Как тебе тут? Что-нибудь нужно? Может, дров еще закупить?
Про Жучку не сказал ничего, и на том спасибо.
- Я машину на прошлой неделе заказала, пока всего хватает.
Ваня прошелся по комнате, оглядывая углы. Так она представляла себе наркоманов, прикидывающих, что бы выставить из вещей, чтоб хватило на дозу. Уж сколько она из него крови выпила, подозревая, что он шыряется или нюхает. А он всегда был, как стёклышко. Вот что за человек... Разве можно так мать доводить?
- Пыльно у тебя тут, прибраться бы.
- Оставь, я сама. Потом как-нибудь.
- С папой как?
- А то ты будто не знаешь.
Ваня покивал, вздохнул, будто собираясь с мыслями. Любовь начало это раздражать.
- Ну говори, что там, раз уж пришел.
- Я уезжаю. Далеко. Мне работу предложили, зарплата хорошая. Нам с Марусей даже квартиру снимут за счет компании.
- Понятно.
- Контракт долгосрочный, так что не знаю, когда в Россию вернусь. Но вы с отцом можете приезжать. Тебе только загран сделать надо и визу получить, сейчас это быстро.
- Это вряд ли. Нас и здесь неплохо кормят, - сказала Любовь, не глядя на сына. Новость о его отъезде не всколыхнула в ней ничего. Для нее Ваня выпорхнул из гнезда уже давным-давно.
Судя по поджатым губам, ответ его задел.
- Вот неужели это то, чего ты хочешь? Сидеть тут в пыли, в паутине, с умирающей собакой?
- Не говори так, она не умирает. Не умирает.
- Мама...
- Мне доктор сказал, она поправится. Сказал, надо еще на прием прийти.
- Он тебя обманул.
- ЗАМОЛЧИ! - крикнула Любовь, и на миг повисла гнетущая тишина.
- Может, объяснишь мне, почему ты цепляешься за нее больше, чем за меня?! - его голос дрожал. - Если ты не расслышала, я повторю: мама, я уезжаю. Понимашь? Мы еще черт знает сколько не увидимся, а тебе всё равно?! Что я сделал не так? Я годами задавал себе этот вопрос. Что во мне не так, почему ты так со мной? Я всегда всё делал, как ты говорила! Вам с папой помогал, учился хорошо, чертов диплом защитил, женился, работу мечты нашел! Не гей, не наркоман, не даун. ЧТО НЕ ТАК?!
Любовь молчала, глядя на Жучку. Она не смогла бы ответить, даже если б захотела.
- Ну и сиди тут, - проронил он обреченно. - Я сделал все, что мог.
И вышел, не став хлопать дверью. Она бы хлопнула.
- Я пригласил ее на свидание, - рассказывал парень-писатель, сидящий на соседнем с ней стуле. По возрасту он был примерно как Ванька. Такой же пришелец. - Но я сделал это не потому, что хотел, а потому что так было надо.
- Кому надо? - уточнил психолог. Парень замялся.
- Наверное, надо для очередного гениального сценария. В кавычках, - сказала блондинка напротив. Пара человек из группы хихикнула, парень наградил блондинку своим фирменным надменным взглядом.
Как вы можете жить, дышать, обсуждать, личную жизнь когда ЖУЧКА УМИРАЕТ?!!
- Любовь, с вами все в порядке? - осторожно спросил психолог, все это время с опаской косившийся в ее сторону.
- Вообще-то я еще не закончил, - встрял парень.
- Руслан, погоди секунду. Любовь? Просто хочу, чтобы ты знала, мы все здесь для тебя и готовы о тебе позаботиться. Тебе стоит только попросить.
- Я не готов, - снова встрял парень. Если б у неё с собой был нож, он бы прямо сейчас поскользнулся и упал на него несколько десятков раз.
Все уставились на Руслана.
- Ну серьезно, какого черта? Мы уже полгода каждую неделю заседаем, и каждый раз одно и то же. Жучка то, Ванька сё, Вадим третье, сестра четвертое. Честное слово, я долго эту херню терпел, но всему есть пределы! Собака попала в беду, полгода уже умирает, тяжело, всё понятно. Но это всего лишь собака!
Несколько человек в группе согласно закивали. Слушать ее стенания уже ни у кого не было сил, но сказать это вслух пока что смог лишь один.
- Это. Не просто. Собака, - мёртвым голосом проговорила Любовь. - У меня, кроме нее, никого нет.
- Серьезно, Люба? Да что ты говоришь! У тебя муж, сын, сестра, мать до недавнего времени была, царствие ей небесное! И это называется "никого"?! Я теперь понимаю, откуда вокруг тебя такая мёртвая зона! Ты ж вампирша, самая натуральная, всем кровь выпила и мозг ложечкой съела. И ни на грамм осознанности. Жизнь свою просрать так бездарно, шестьдесят лет на автомате, проснуться на пенсии, это ж полный пиздец! Да что там, ты на похороны матери не поехала ради этой дурацкой собаки, это кем надо быть?!
Тут плотина не выдержала, и соленый поток слез снес просто все.
- Почему вы мне не верите?! Почему мне никто не верит, что эта собака для меня важнее матери?! Куда бы я поехала?! К этим двум старухам, которые на всю жизнь друг к другу приклеились?! Я им ничем в жизни не обязана, ни матери, ни сестре! Змеиный клубок, все шипят, кошёлки, ты должна, ты должна, грех, не по-христиански. Да плевала я на них! Слышишь, мать? С детства ни одного доброго слова, только "должна" да "должна". Я никому ничего не должна! Только Жучка меня по-человечески любила и принимала. Ни разу мне не возразила, не попрекнула, всегда рядом была. Ну как я ее брошу, как предам?! И ради кого?! Да пошли вы все в жопу, твари вы, ноги моей здесь больше...
- Любовь, погоди, останься!
Но она уже была в прихожей, дрожащими руками натягивала валенки поверх толстых шерстяных носков. От хлопка входной двери по всей квартире психолога пробегает дрожь. К черту лифт, прочь из подъезда. Метель, снег в лицо, слезы стынут на щеках, но ей все равно. Скрип, скрип, скрип под ногами. Мимо несутся машины, люди, кто-то сигналит, зазывала что-то кричит в мегафон про сезонную распродажу, всюду какие-то новогодние гирлянды, будь они неладны. Душное метро, потом электричка, потом еще пятнадцать минут от станции по поселку. Калитка открылась не сразу, уже целый сугроб намело, тут с утра никто не ходил. Дома серо, уныло, только настольная лампа тускло горит, она специально Жучке оставила. Смердит страшно, но она привыкла. Жученька, родная моя, живая, живая... Снова ничего не ела, дурочка. Открывай пасть, не вредничай, вот. Пожуй немного, потом глотай. Не упрямься. Я сама тебе жевать буду, погоди. Вот, на, глотай. Водички полакай, тепленькая, чистенькая. Больше не уеду от тебя ни к кому, тут вместе зимовать будем. Нету у нас больше никого. Совсем никого, только ты и я. Ты и я.
Снег за окном валил и валил, заметая ее следы, калитку, крыльцо, укутывая толстенным покрывалом двор, крышу, деревья в саду. И никто бы не догадался, что в поселке осталась хотя бы одна живая душа.
Ржавая лопата вонзилась в холмик оттаявшей земли. Любовь сделала шаг назад и тяжело выдохнула. Она уже не плакала. Слёз не осталось, только тихое принятие неизбежного. Они не верила ни в рай с адом, ни в переселение душ, ни в бесконечный и абсолютный разум. Не было для нее ни провиденья, ни неисповедимых путей, ни глубокого смысла. Были лишь законы физики и органической химии. Были рецепторы, которые перестают чувствовать, были нейронные связи, которые перестают пропускать импульсы, было сердце, срок годности которого однажды истечет, были легкие, которые когда-нибудь перестанут наполняться кислородом. Все мы заперты внутри несовершенной машины, иного выхода из которой за тысячи лет не нашел ни один умник.
Но этого не надо бояться. Жучка ей это сказала, а уж она-то знает, как никто.
Все эти бесконечные зимние дни, тянувшиеся дольше, чем вечность в квартире Вадима, Жучка учила ее не бояться. Говорят, разум собаки по уровню восприятия можно сравнить с разумом четырехлетнего ребенка. Но разве есть на свете более мудрые существа, чем дети? Стоики, циники, эпикурейцы - каждый выбирает, что ему больше по вкусу. Для неё Жучка, не вставая с места, обскакала их всех.
Это лето было жарче, чем обычно. Туман над розовой кромкой воды стал гуще, и Любовь уже не различала в нем очертаний противоположного берега. Сбросив на сырой песок одежду, Любовь осталась в одном черном закрытом купальнике. Помедлила немного, и решительно вошла в воду. Уже через пятнадцать минут все, что мог различить глаз, утонуло в белом молоке. Только она, прохладная вода, черная бесконечность внизу, белая бесконечность вверху.
Она не знала, сколько времени она пролежала так на спине, еле заметно покачиваясь на водной перине. Из забытья ее вытянул раздавшийся неподалеку всплеск. Медленно-медленно мимо нее проплывало бревно, верхом на котором с видом капитана дальнего плавания сидел бобёр. Тот самый, вне всяких сомнений. Все та же ехидная, нагловатая харя, тот же здоровенный хвост лопатой, выпирающие зубищи, мелко перебирающие на груди пальчики.
Любовь глядела на него, не отрываясь, и чувствовала какую-то странную, незнакомую до этого радость, как от встречи со старым другом.
- Вот и ты, мордатый, свиделись... - проговорила она с ноткой задора в голосе. - Прости, что в тот раз так тебя. Лето, теперь часто пересекаться будем.
Бобер смотрел немигающими черными глазищами. Чем-то они даже напоминали Жучкины...
- Где там берег? А то ж не видно нихрена... Там? Ну смотри, коли обманешь... - говорила Любовь, загребая ладонями водную прохладу. - Да шучу я, шучу.
Зверек не обманул, берег действительно оказался в той стороне. Выбравшись на песок и растерев полотенцем суставы, Любовь почувствовала себя лет на десять моложе. Давно ей не было так хорошо и спокойно.
Перед тем, как войти в дом, она по привычке заглянула в почтовый ящик. Обычно там было пусто, но сегодня что-то было. Любовь сунула руку, достала и покрутила то, что там лежало. Открытка от Ваньки с Марусей. Он без бороды, с ней, в сарафане, на фоне моря, пальмы, песок. И маленькая лялька на руках. Там был и непривычно длинный телефон, и адрес. Почти что другая планета. Это ж надо так далеко от дома забраться...
Любовь чуть заметно улыбнулась. Пожалуй, она все-таки сделает паспорт и визу.