Совсем недавно, в мае мне исполнилось тринадцать лет. Полная чёртова дюжина. И, естественно, я почувствовал в себе неведомую мне в недалёком детстве уверенность.
В движениях пружинистость, в эмоциях невоздержанность, в поступках как и в словах максимализм.
Ощутил себя впервые взрослым человеком. А раз я взрослый, то мне и родители не указ.
Всё большее значение приобретали друзья. Не школьные товарищи, от которых одни неприятности. Особенно когда ты взрослый, а они недоросли, мамины и папины.
Вон Новицкий Игорёк, не успел я ему по морде съездить за хамство, как тут же его мама с папой вмешались. В школе к заучу вызывали, позорили.
Новицким я отомстил. Они жили на улице Парковой, что в Риге, около Верманского парка, на первом этаже старого немецкого дома. Окна не низко, но и не высоко.
Я ловко взбирался по рельефной поверхности стены. Тогда все мальчишки играли в Тарзанов. Тарзан - кумир послевоенного времени. Это позже я узнал, что фамилия артиста Вейсмюллер, а тогда нам примером был героический образ его героя.
Лез к форточке с намерением горящую паклю в комнату вбросить. Знал, что в этой комнате спальня стариков Новицких. Игорёк с братом жили в угловой комнате. Угловая уомната за углом, там стена гладкая, мне туда не добраться.
Прислушался.., а в комнате хрипы, скрипы, охи-ахи, хлюп, хлюп.., шлёп, шлёп... С трудом дотянулся и заглянул в комнату.
Хотя солнце и встало над горизонтом. Но горизонт заслоняли высокие дома, поэтому разглядеть в деталях интерьер комнаты не возможно было. Однако, когда, напротив моих глаз взлетели вверх как крылья лебедя белоснежные женские ноги и раздался приглушённый визг, я не на шутку испугался.
Тлеющая пакля догорала и я поспешил бросить её в раскрытую форточку. Неудержался, свалился на тротуар и преследуемый чудовищным многотональным воплем кинулся бежать в сторону вокзала.
Вокзал такое место, где легко можно затеряться, уходя от погони. Вокзал в Риге смешной. Не похож на большинство типовых вокзалов в стране. А поездить мне с родителями пришлсь немало и повидал я к тринадцати годам уже кое-что.
Рижский вокзал опутан подъездными путями. Старые немецкие здания стиснули привокзальную площадь в железных объятиях и всё же оставались небольшие развязки и дорожки, которые утекали как ручейки за стены казалось бы монолитных сооружений.
Когда добрался до школы одноклассники сказали, что дежурные нюхают у мальчишек руки. Ищут на пальцах сажу или какие, другие приметы. Был страшный шухер. Новицих пытались сжечь, а как ты понимаешь папа Новицкий депутат, а мама главный санитарный врач города.
Я помчался в туалет. Мыла как всегда не было. Тогда напрягся и попукал себе на ладони. Чтобы наверняка не дымом пахло. а чем-то более острым.
Пронесло.
Вообще, мальчишка я был заводной. И жутко влюбчивый. Девчонки мне всегда нравились. Ещё на Сахалине я был влюблён в Танечку Шлиенко. У нас был роман. Мы прятались за небольшим зданием, где работал дядя Коля. Дядя Коля обслуживал дизель, который питал энергией дом-замок генерала Крылова и потому круглосуточно был на службе. Ему даже обед солдатский и ужин приносили на работу.
На нас он не отвлекался. Тут мы и разыгрывали сцены взрослой любви с демонстрацией своих достоинств.
Но это было давно. В детстве. А сейчас мне нравилась Лариса Лаптева. Востроносенькая девочка, смышлённая, общительная. Её сестра Галя - ей прямая противоположность. Почти суровая. Немногословная.
Это позже я узнал, что сороковая ср. школа, а до этого 83 школа, были переориентированы советской властью в Латвии, из национальной гимназии в среднее учебное заведение для русских детей.
Поэтому многие годы я искренно считал, что все дети в школе русские. И только много позже, с помощью еврейских друзей стал узнавать, что дети все разные.
Которые дети евреи - они хорошие. У них благородная кровь и Великая История.
А которые дети русских или нацменов - плохие. Потому что русские и нацмены не могут быть хорошими. У них ни истории, ни культуры нет.
В школе мы уже проходили классиков. Классики - это русские писатели. И нет такого русского писателя, который был бы против русского народа.
Но еврейские мальчики говорили, что абсолютное большинство писателей СССР не русские, а русскоязычные. Что между русскоязычными и русскими глубокая пропасть. Русскоязычные за мир, за любовь, за процветание, а русские, за войну, за оккупацию, за паразитическое существование одной нации во вред другим.
Странно было слышать. Понимать ещё труднее.
Новицкие оказались евреями. Даже Толик Раппопорт, который учил меня игре в шахматы, тоже оказался русскоязычным.
Дрозденко, Маламуд, Козловский... Русскоязычные гордились, что они не русские.
С первыми волнами послевоенной миграции все они сбросили русские фамилии, которые оказались кличками и стали носить свои родные, трудно выговариемые.
И всё-таки мне нравились еврейские мальчишки и девчонки. Они многое знали. Именно от них я впервые услышал такие имена как поэт Северянин, Мандельштамм, Ахматова, писатели Гинзбург, Диггер Фурман, тот самый, что написал Чапаева и другие.
Потому что в школе обязательным было изучение главным образом Пушкина и Маяковского.
Но всё это приходило позже.
Вечерами после беготни и потасовок собирались в кружок. Русские, латыши, евреи и делились историями, которые брались из ниоткуда. Я так думал.
Со мной родители не делились впечатлениями. Отец говаривал: дураков жизнь учит.
А вот у евреев родители делились впечатлениями о настоящем , что на то время являлось реальной действительностью и опытом из прошлого. Поэтому историй у еврейских деток было бесконечно много.
Именно от них я узнал, что большинство сказок написанных А.С. Пушкиным, являются лишь пересказанными историями из Ветхого Завета, Ариной Радионовной.
Именно их рассказы заставили нас, русских мальчишек и девчонок, обратить внимание на свой пол. Мы подолгу рассматривали те и другие гендерные принадлежности, а еврейские мальчики нам рассказывали, почему мы тупые. Потому, что наши письки не обрезанные. А это очень важно для умственных способностей.
Еврейские девочки тоже очень смелые. Лариса Лаптева уже с многими целовалась. А учились мы только в четвёртом классе. Поцеловала она и меня.
Это когда собирали макулатуру классом, сказала что у них в доме на чердаке масса газет. Всех одноклассников она на чердак провести не может, но одного, и указала на меня, возьмёт с собой.
Я все углы на чердаке обшарил. Голо. А Лариска расселась на каком-то бревне и не бэ, ни мэ.
"Сядь" говорит мне. Ну, я, сбычившись, недовольный и обманутый сел. Она меня и поцеловала взасос. Я не знал, что целоваться можно взасос. Даже в кино такого не видел. И в книгах не читал.
Стал задыхаться. Тогда она меня укусила за губу. Я разозлился. " Ведь больно".
Она сказала, что в первый раз всегда больно. У неё уже было. И если я хочу, то она меня научит. От таких слов мозги мои расплавились и я не знал уже, что говорить. Я только мычал. Лариска тискала меня везде. И это приятно раздражало.
Но на улице кричали. Звали нас. Пришлось спускаться. Моя соседка, тоже Лариска но Мартынова, русская, зыркнула на меня зло, а Лаптевой сказала: тебе что, своих мало?
Через неделю мы отмечали день рождение у Лариски Лаптевой. Её родители нас не надолго оставили. Мы стали играть в "фантики", такая игра была в то время из конфетных обёрток.
Если твой фантик накрывал фантик девочки, ты обязан был её поцеловать. И наоборот.
Мой красивый фантик с тремя медведями попал под дешёвый Ларискин фантик. Она повела менч в коридор и прошипела: покажи язык. Я, как дурак показал. Она вцепилась губами и зубами в язык мой, так сильно засосала, что он затрещал в корне и начала жадно его жевать и посасывать.
От неописуемой боли я вырвался и не помня себя помчался вниз по лестнице с четвёртого этажа на улицу.
- Дура! Дура! Кричал я, но язык не слушался и буквы "р" не хотел выговаривать.
Ткнулся в живот мужчине. Тот остановил меня, что-то спрашивал. На моих губах была кровь.
Тебя проводить?
Сам дойду.
Как позже выяснилось, это был не совсем мужчина. Десятиклассник из нашей школы Арик Ландо. Из русскоязычных.
Тот самый Арик Ландо, будущий муж моей названной сестры Ирши, цыганочки из Ямполя, что в Винницкой области.
Ирша старше меня на два года. Сирота. В военное время мать моя взяла сироту и воспитала. Позже выйдя замуж, так и оставила в семье.
Ирша не по годам развита. У неё уже есть грудь. У Лариски Мартыновой нет. У Лаптевой нет.
А у Ирши выпуклая как теннисные мячи.
Но сестра есть сестра. Я не обращал на неё внимания, до тех пор пока однажды, а жили мы в Риге на улице Суворова 16. Кв 8. на четвёртом этаже. Как-то мать затеяла ремонт и согнала всех нас, братьев и сестёр, в одну комнату и спали мы в четвером на двух кроватях.
Ночью я проснулся от незнакомого чувства.Не мог понять, что происходит. Потом вспомнил движения Лариски Лаптевой, спросонок даже увидал как она это делает.
Но оказалось, что я грежу. Это была Ирша.
Она крепко держала меня и целовала взасос, но не в губы.
Вспышка наслаждения была острой и короткой. Следом боль и отвращение. Я вывернулся и хотел ударить Ирку. Но глаза её сделались безумными, она беспрестанно повторяло имя Арика и я боялся, что она пустит вход зубы.
Ехали мы семьёй отдыхать к материнской сестре, на берега полноводного Днестра, что разделял Украину и Молдавию, территориально разные народы, но уже с послевоенного времени, считающихся народами советскими, то есть едиными.
Пришёл провожать Иршу и Аркадий Ландо. Они тогда уже были в старших классах.
Любовь - подумал я. Но поцеловать сестру прилюдно он всё же постеснялся. Зато подарил ей очень красивый перочинный ножичек, таких ножичков я ещё не видел.
Ямполь, старое польско-еврейское местечко. Со времён Петра Первого, прорубившего форточку в Европу, хлынули на Русь гонимые в Европе народы, неисчислимыми полчищами. Расселялись беженцы по огромным территориям Руси. Особенно густо обселили они Украину, Белоруссию и Южные волости России.
Свободно жилось им в еврейских местечках. Здесь их не называли жидами как в Германии и Франции. Здесь им не палили пятки огнём, вынуждая отдавать английским феодалам экспроприированные у местных народов богатства.
Откупив у пьяницы Петра Первого право на "монополку", неисчислимо гнали евреи самогон, открывая шинки, корчмы, постоялые дворы, другие питейные заведения ибо нет другого способа стремительно обогатиться, как только через спаивание народов.
И понесли русские, украинские и молдавские крестьяне прибыль от урожаев в еврейские закрома.
Ободранные в Европе до нитки, еврейские торгаши с лихвой забирали "своё" в России.
В Ямполе заправлял общинами раввинат под руководством Иезекиля Ландо.
Был Иезекиль для своего времени образованным человеком. Образованный человек всегда будет при должности. А где должность, там и денежные потоки.
Богатым сделался в русской земле Иезекиль Ландо.
Ходила под ним вся Бессарабия.
Даже цыгане, чья столица городок Сороки с красивой крепостью на берегу Днестра, платили Иезекилю оброк за крышевание цыганских рынков.
Но колесо времени что жёрнов, стирающий в пыль и историю и народы.
Пала от нашествия иноземных русскоязычных народов Российская империя. Не смогла устоять, в борьбе за выживание, с евреями у которых опыт "мирного существования" исчислялся веками и тысячелетиями. Такой опыт обмана стал называться "политикой".
Проиграл русский народ в политических играх своё государство.
Настала эра Ульяновых - Срулей; Троцких - Бронштейнов и улёгшихся под еврейский финансовый пресс большевиков коммунистов - иудаистов.
Нынче опасно считаться русским. Если русский - значит жидофоб. Если жидофоб - значит антисемит. Если антисемит - значит террорист - беспредельщик.
Зато русскоязычные - настоящие хозяева жизни.
Село Ивановка. Севериновка и множество украинских сёл вдоль Днестра, богатого рыбой, особенно сомами, с чистой прозрачной водой, где отмели перловицами усыпаны.
И в Отечественную войну здесь не голодали. Днестр выручал.
Благодатная земля Украина. Многие народы эта земля впитала. Мало кто интересовался из каких ты? Венгр, русич, запорожец, казак... Все свои. Все славяне.
И только одна русскоязычная порода спала и видела во сне как она разделит все языки и наречия, как она сведёт лбами все народы и народности, как она заставит их понять, уяснить себе, что все народы ничто, а один есть народ богоизбранный и этот народ - евреи, давшие остальным единого Бога, своего Бога, который равный среди равных, единый и неделимый, и всё же он еврейский бог для евреев.
Политика.
Село Ивановка уступами спускается к Днепру. На самом высоком месте "Господарство". Хоздвор колхозный, с амбарами, конюшняими, техникой.
Рядом кузня. Рядом за каменным млыном живут Мельники. Мамина сестра Татьяна.
Тётя Таня ещё красивая женщина. В ней нет лоска как в моей маме, но телом бела. Руки полные, нежные, ласковые. Её муж, дядя Иван, работает на железной дороге. Каждый день на велосипеде семь километров отмахивает. То ли обходчик, то ли сцепщик...
У них трое детей. Старший Вовка. Потом Рая и младшая Танька. Танька живая симпатичная девчушка. Ей десять лет. Моей сестре Милке одиннадцать. Ирке пятнадцать. Живём в саманной хате, оштукатуренной кизяком. Большая русская печь, где выпекает тётя Таня румяный, пышущий жаром, домашний хлеб. Мы разрываем его на части и уплетаем за обе щеки.
Хлеб, огурцы, помидоры, потом арбузы и рыба, на которую мы охотимся с утра до вечера. Каждый день я приношу сомят от малых до вполне приличных экземпляров.
Случалось нас оставляли детей одних. Наши девушки Рая и Ирша тут же убегали на свидания с хлопцами.
А мы, на печь. У нас свои игры. Мы изучаем друг друга.
Снимаем трусики и дурачимся. Милка хватает меня за писю и теребит, а мне щекотно. Танька к своей писе не подпускает но я ломаю её сопротивление и ощупываю её лоно пальцами.
Если больно я отпускаю и принимаюсь за Милку. Милке это больше нравится. Когда я уже сильно хулиганю, они обе наваливаются на меня.
Когда начинается семяизвержение кричат от восторга.
Рассмотреть их естество мне никак не удаётся. Девчонки визжат и крутятся.
Однажды я оказался на местном кладбище. Вишни на кладбище почти с грецкий орех. Вёдрами дети собирают. Все знают, что ягода с кладбища, но есть не брезгуют.
Полез на ветвистую вишню, а там уже девочка сидит. Красивая. Ножки голенькие. Я говорю, сядь удобнее. Мне не видно.
Она и села в раскоряку. И так меня поразило её естество, что слюни вместе с вишней кровавой слюною потекли. Как завороженный глядел. Когда спустились с дерева, говорит мне она : подари что-нибудь на память. Тогда ещё дам посмотреть.
Украл я у матери трёшницу. Отнёс той девчонке, и за селом под старым ясенем, ещё долго смотрел и даже трогал.
Как тебя зовут?
Милена.
Ты местная?
Нет. Мы табором стоим на берегу.
Завтра придёшь?
Приду, но ты подарок приготовь.
Больше Милена не пришла и говорили бабы мол, ушёл табор.
Куда? А в небо, за Сивериновку.
Скучно стало. Милка и Танька многого не позволяли, Милена же казалась мне доступной, а красота её неописуемой.
- Борька, проводи нас на бахчу. Хотим арбузов натырить. Поможешь тащить - обратилась ко мне Райка.
-Так возьмите Таньку с Милкой.
Какие из них помощницы. Мы малых арбузов не хотим. Нам крупные подавай.
И пошли. Я, важный от порученног дела, держал себя с достоинстом.
Я все пути на бахчи изучил. Всегда подойду с нужной стороны. Сторожа дымят махрой. Махру за сто вёрст слышно.
Вороватый я был малец.
Накатал арбузов с десяток в лесополосу. Все как на подбор. С лошадинный круп. Девки ягоду собирали. Пока их нет, прилёг отдохнуть.
К арбузам даже не притронулся. Объелся до того. Добра этого не считанно.
На "Господарстве" по копейке за килограмм продавали. Помидоры - по десять копеек. Огурцы по пять.
Лежу. Думы думаю. Вдруг шорох.
На руки на ноги навалились девки. Трусы с меня долой. Кто именно не вижу. Тряпками лицо закидали. Знаю, что девки.
Оголили меня и давай мучать. Садились на меня как на лошадь по очереди. Некоторые до отказу, другие робкими проникновениями.
Я рвался как зверь, но деревенские девчата сильные. Насытив своё любопытство и похоть, убежали. Как ветром сдуло.
Внизу жгло. Член оказался перевязанным.
Слёзы лились из глаз, а я никак не мог развязать узел. Нестерпимая боль заставила вскочить на ноги и тут я увидел ножик в корпусе одного из арбузов. Это был перочинный многолезвиевый ножичек, подаренный Аркадием Ландо моей сестре Ирше.
Шёл в село как потерянный. Больше Милку и Таньку не трогал, а Иршу избегаю по сей день.