Долгую ночь тайга шумела, переговаривалась тысячами голосов, то отпугивая, то нагнетая страхи. Кусты о чём-то спорили с высокими стеблями папоротника. Лиственницы тараторили невразумительно, перебивая визгливыми голосами неуёмно шумливые пихты.
Степенные ели кивали вершинами, беря под защиту пугливые ёлки. Над всем этим грохочущим от ветра базаром возвышался огромный не сгибаемый кедр, который вовсе и не слушал досужую болтовню леса, а тянулся на цыпочках, высматривая что-то или кого-то.
Кедр - бессменный страж тайги. Ещё отец говорил, что ценнее дерева, чем кедр, в тайге не найти.
Славен он не только орехами и древесиной, но и корой, невероятно целебной. И иглами, настой из которых по полезности превосходит заморский продукт лимон или ананас.
Если иглы кедра смолоть, смешать с мелко перетёртой корой ствола, да добавить в порошок смолистую слезу дерева, да подсыпать сахарку и выставить на подоконнике в тёплой комнате на солнышко, в стеклянной прозрачной баночке; то заквасившееся тесто по вкусу начинает напоминать сказочный фрукт ананас, о существовании которого Борька впервые услышал от отца; тесто из кедрача кисловато сладкое с искрой, как засахаренная земляника.
Дети любили настойку кедра, потому не болели простудными болезнями, да и заразные обходили их стороной. Война выкосила не только взрослых, но и детские кости легли жертвами ненасытного Молоха. Корь и скарлатина валили с ног тысячи новорожденных, и старшие не избежали такой же участи.
Те же, кто пил кедровое ситро и не боялись лёгкой его горечи, выжили, окрепли.
Борька среди таких. Борька должен жить долго. Потому что уже выжил. Умирать теперь, когда самое страшное позади, когда вернулись с войны доктора и лекарства появились в аптеках, просто стыдно.
Он не враг народа, не бандит, не дезертир. Он верный сын.
А Советская страна любит своих верных сыновей. Защищает их. Выручает. Награждает.
" Есть такая страна, где никто никогда не страдает от холода, голода. И везде в той стране, люди любят в себе имя Ленина, Сталина имя... "
Получилось складно. Это не первое его стихотворение. Но вот так, лёжа под кустом рядом с могучим корнем великолепного кедра, он не писал ещё никогда.
Борька был уверен: Советская армия ищет его. А товарищ Сталин в Кремле слушает доклад маршала Ворошилова и, отдаёт приказ.
Командующий сахалинским гарнизоном генерал-полковник Крылов стоит перед ним на вытяжку: оправдывается мол, он не знал, не догадывался что в плен попал сам Борька. Уже поднимаются по тревоге дивизии. Морская пехота в бушлатах нараспашку прочёсывает сопки.
Мама взяла в руки снайперскую винтовку и летит на самолёте. Она смотрит в прицел и горе японским бандитам.
Мама, Ворошиловский стрелок. Первым, кого она убьёт, будет поганый толстый японец, мучавший Ваську.
Стыдно погибать. Стыдно лежать в яме, в этой берлоге, в часы, когда решается его судьба.
А что делать?
Он видел фильм про Александра Матросова. Нужно идти вперёд. Может быть у японцев в лагере также есть ДЗОТ. Борька знает, это долговременная земляная огневая точка. Борька заставит пулемёты замолчать.
Он выполз из ямки. Светало. Ветер стих. Угомонились деревья. Тайга стояла тихая, скучная, понурившаяся; как будто совершенно не радовалась первым взошедшим лучам солнца.
Ишь, угомонилась! - Мелькнула мысль.
Видимо тайга живёт только по ночам. Ночью люди спят, кроме часовых и пограничников, а деревья спят днём. Теперь Борька это точно знает. Ночью тайга живая. Разговаривает, ссорится... Днём, деревья распластают свои многорукие ветви, застынут в неподвижности, уснут.
Никогда раньше он не мог подумать, что в стволах толстых и крепких, бушуют страсти.
Побежал. За ним не гнались. Наоборот, это он распугивал недавно проснувшихся птиц; от неожиданности дрофы не сразу взлетали, некоторое время всё бежали впереди Борьки, пока не прятались за случайно поваленный ствол или торчащий чуть в сторонке густой ошипованный колючками куст.
Взобрался на бугорок. Перед ним раскрылась неожиданная панорама. Знакомый лагерь. Только в нём ни кого уже не было: ни японцев, ни гиляков, ни детей.
Но войти в лагерь он побоялся.
Совсем рассвело. Рыжее солнце показало свой ржавый бок из-за горизонта. Поляну, где располагался лагерь окатило светом. Под деревьями, где ещё держались сумерки, посветлело. Стало теплее, от земли пошли лёгкие, едва различимые струйки пара.
Там где травка погуще, поднялись из пазухи листочков слёзки росы.
Посветлело, на душе повеселело. Жизнь перестала казаться пропащей, а тайга бесконечной и желчно склочной. Местами она была густой, местами пореже, тогда местность далеко просматривалась.
И он пошёл. Думал, что просекой. Но это просто болотистая низина, на нетвёрдой почве деревья росли неохотно. Скоро ноги стали утопать в мягком податливом мху. Упругом как панцырная сетка на его кровати. Как хорошо отдыхалось на тёплом матрасе под одеялом. Зимой стелились одеяла подбитые медвежьим мехом. Совсем рай.
Рай - такое место на земле или на небе... тут Борька запамятовал, где именно, но помнил, что если есть счастье и блаженство на свете, то только в раю. Так рассказывал дед на завалинке, который уже умер, о чём сожалели все дети знавшие старика.
Но рай и дома. Он точно знал это. Потому что только теперь понял, что вместе с домом потерял счастье и блаженство. Разве не блаженство укладываться в постель на подпрыгивающую панцырную сетку и засыпать зная, что мама всегда рядом и что всё хорошо, и так будет всегда, так должно быть.
За сопкой, что медленно нарастала по мере продвижения Борьки по болотцу, заревело громко, громко и едва он задрал голову как над деревьями низко пронёсся самолёт.
Не " ястребок ", а с двух ярусными крыльями. Он видел подобные на аэродроме. Их крылья и корпус обтянуты брезентом. Рассказывали, что фашисты их боялись. Брезент мокрый всегда, поэтому не горит, снаряды протыкают фюзеляж как иголки тряпку, без сопротивления; потому не взрываются.
Нужно попасть в лётчика, а лётчик на бронированном стуле, пулей его не возьмёшь.
Немцы это знали, а японцы видимо нет. Потому что справа открылась такая стрельба с земли, что Борька сразу понял куда идти нельзя. Бандиты сменили месторасположение. И потому он побежал в сторону противоположную той.
Зато под ногами захлюпало. В продавливаемом ногами мху появлялись зеркальца воды. Он попробовал правее пойти, но и там вода, да поболе. Осторожно взял левее.
Где лево, где право, учить не надо. Сколько себя помнит, всегда маршировал с солдатами. Солдаты в строю, мальчишки сзади. И поворачиваться по команде умел.
Вот с компасом обращаться так и не научился. Хотя в руках держал и стрелочку вертящуюся видел.
Хорошо знал, что немцы на Западе, а русские на Востоке. Но японцы ещё восточнее русских. Что если он своих прозевает, а выйдет прямо к японцам?
Потому ступал осторожно, оглядываясь и прислушиваясь.
Земля под ногами закачалась. Вернее мох закачался. Закачались и кусты, и небольшие корявые деревца. Только теперь Борька заметил, что деревья - то настоящие остались позади, впереди лишь поросль из папоротника и мха.
Услышал шум. Долго прислушивался, пока не понял: это же шум воды, шум быстрой речки, когда она бежит по каменистому дну, огибает большие валуны, вокруг которых всегда буруны образуются, оттого и шум.
Если здесь речка, значит, есть и берег, даже два. А берега всегда сухие, на то и берега.
Он уже боялся болота, знал, какими коварными они бывают. Лоси и те проваливаются и тонут. Медведи нет. Медведя в болото не загонишь. Медведь лучше от пули погибнет, но на самоубийство не пойдёт.
Лось, другое дело. Лось гордый. Он в руки не дастся, но и от пули уйти хочет, потому и пытает своё счастье до конца, даже в болоте.
Точно. Скоро стало посуше, появились камушки под ногами, потом и песочек. Мох пропал сразу. Был и кончился. Как будто линия прочерчена где ему расти, а где уже нет.
Действительно за бугром текла речка. Быстрая, прозрачная, неглубокая. Текла она и не на Восток и не на Запад, а так по серединочке. Вдоль реки идти легче и веселее. Не выскочит на тебя зверь, человека увидишь из далека.
Шёл долго, солнце поднялось к зениту. Речушка превратилась в речку, а речка расширила берега, дно не просматривалось. Заглянул было с бугорка, определить глубину, но там темно. Если дом на той стороне - плохо. Не переправиться. Плавать не умел. Никто его этому искусству не учил.
Очень хотелось есть. Челюсти сводило от голода. Но под кедрами лишь прошлогодняя шелуха, новые шишки ещё не поспели, да и снять их с огромной высоты не было бы возможности.
Борька видел, как обирают шишки. Мужики приходят с огромными дубинами, почти палицами как у Ильи Муромца, и бьют не жалея сил по стволу. Спелые шишки осыпаются им на головы, потому мужики надевают меховые шапки, но после войны предпочитают пользоваться немецкими касками.
Ягода остаётся, но и ей не время. Черника силу набирает. Костяника розовая, да что толку. Кость есть кость. Мякоти кот наплакал. Сколько собрать нужно, чтобы только рот увлажнить.
Зато воды , пей сколько хочешь. Не раз и не два Борька спускался с бережка и черпал воду ладошками.
И то. Без воды совсем плохо. Можно жевать иголки сосен, а лучше молоденькие их побеги, полные нежного свежего вкуса. Однако и здесь сытности никакой.
Выскочила ласка. Встала за задние лапки и смотрит. Не боится, но лишь Борька пошарил по земле в поисках камня или палки, как молнией юркнула под берег. Сколько не искал норы, не нашёл. Зато нашёл крепкую палку и теперь держал её в правой руке, как древний охотник, на случай встречи с какой-нибудь, зазевавшейся зверушкой.
Речка всё время забирала вправо. Сначала он не обращал на это внимания, потом понял, что идёт уже точно на Восток, потому что солнце склонилось на Запад. Но на Восток он идти не хотел. На Востоке океан. За океаном Япония.
А что Япония? Вдруг, осенило его. По берегу океана ходят Советские пограничники,по морю плавают корабли и торпедные катера. Командует торпедными катерами папин друг, капитан первого ранга дядя Серёжа. Фамилии его Борька не знал. По фамилии дядю Серёжу никто не называл. Но что он командир маленьких кораблей стреляющих торпедами он знал точно.
Найдёт дядю Серёжу и всё расскажет ему.
С самолёта его не заметят. Самолёт летит быстро. А с корабля увидят. Потому что на кораблях стоят огромные бинокли, которые приближают берег, и кто там, на берегу, всё видно.
Теперь он шёл на Восток, но так ему только казалось, потому что крутился он фактически на одном месте, а речка вытекала из болота и впадала в болото, но другое лежащее совсем неподалеку. Идти по берегу, вдоль бесконечно петляющего русла, можно весь день а напрямки - километра три, четыре и всё.
Вновь послышалась стрельба. Стреляли очередями. Стрельба становилась всё ожесточённее. Значит, выявили всё-таки наши японцев, теперь окружают их, скоро уничтожат всех.
Хотелось помочь Советской Армии. Но палка не оружие.
Чем ближе стрельба, тем страх сильнее. Он пригибал голову почти к самой траве. Конечно, его трудно заметить. Он маленький. Лучше переждать. Но ждать он не умел.
Вдруг, наступление прекратится, тогда ему отсюда уже не выбраться. Трава становилась всё гуще. Начинался кустарник. Борька знал эти растения. Китайский лимонник. Очень целебная зелень. Все мамины подруги летом, в период его цветения, занимались сбором листьев, коры и цветов.
Лимонник удваивает силы, снимает усталость, прогоняет сон. Борька нащипал нежных веточек с побегами и старательно жевал их, несмотря на заметную горечь и терпкий вкус.
Ноги сами несли вперёд. Он уверен был, что его отец, самый храбрый и бесстрашный из всех полковников Советской армии, ведёт в бой бойцов. Он где-то здесь, близко.
Прислонился к тонкой берёзке, передохнуть, она вдруг переломилась над головой, верхняя её часть упала, потянув за собой и Борьку. Это автоматная очередь брызнула стальными пулями, возьми стрелок чуть ниже и нет человека.
Он пополз. Полз как Александр Матросов. Только тому было тяжелее. Матросов полз по открытому полю, по снегу; в него целились. Очень страшно, когда в тебя целятся.
Вдруг всё переменилось. Борька взлетел над травой. Почувствовал, как голова отделяется от тела, а ноги дёргаются сами по себе. Боль в шейных позвонках, накатила острым приступом, он закричал, но ворот рубашки пережал горло и крик оказался хрипом, а разжёванная и не проглоченная зелень застряла в горле, мешала дышать и поперхнувшись он подавился. Глаза закатились. Сознание помутнело.
Это японец в одежде гиляка, с ППШа под локтем, ухватив мальчишку за волосы, поднял на вытянутой руке, показывая набегающим матросам и солдатам, что не остановится ни перед чем.
Действительно, некоторые приостановились и стали кричать японцу, чтобы он отпустил мальчишку. Из-за деревьев показалась русская женщина - снайпер. Она прижала винтовку прикладом к плечу и опустившись на одно колено ловила лицо японца на мушку. Но в прицел постоянно попадала голова мальчика. Тогда она опустила ствол ниже и выстрелила, проведя мысленно траекторию полёта пули между ног ребёнка противнику в живот.
Попала.
Японец выпустил мальчика, закрутился волчком. ППШа упал в траву. Самый момент взять врага живым, молниеносно. Но офицер только - только набирал в лёгкие воздух, чтобы выкрикнуть команду: вперёд!
Поэтому японец успел снова подхватил мальчишку, согнувшись, с диким криком в два прыжка достиг ствола сосёнки и одним ударом о дерево попытался размозжить ребёнку череп.
Там оказался сук. Сук разорвал щеку, выбил зубы, повредил язык, но голова застряла; японец, дёрнул мальчишку за одежонку..., в этот момент его самого подняли на штыки. Штыков было много.
Просветление наступало медленно. Он долго никого не узнавал. Потом различил усатое лицо человека в белом халате. Потом мать и сестёр. Через несколько дней он уже сидел, но разговаривать не мог, потому что был накрепко перевязан бинтами.
А так хотелось обо всём рассказать маме и Милке, и Ирине. Очень хотел видеть Таньку. Но знал, Таньки здесь больше нет и никогда он её уже не увидит.
Через месяц с него сняли повязки. Правую щёку пересекал уродливый шрам. Мать всплёскивала руками, но врач успокаивал, мол, шрам затянется, постепенно сойдёт на нет. Зубы вырастут.
Повезло тебе, Борька, говорил доктор. Зубы - то молочные. Нарастут новые. Пожуём ещё мы с тобой пироги с маком!
Кормили его через трубку каким то пойлом, без вкуса, без запаха. Живот раздувался, а голод не отпускал. Сосало под ложечкой, хотелось домой. Мечтал о домашних пельменях, сочных наваристых, с лучком и перчиком.
Как дела? Спрашивал на обходе хирург, соорудивший огромный шрам во всю щёку. - А ну, улыбнись! - Борька улыбался.
Хирург вздыхал: Не получилась у меня твоя улыбка. Хотел сделать её заразительно смешли вой. Вышла грустной и печальной.
Но дела твои Борис Александрович вовсе не плохие, даже хорошие. Потому как голова твоя, Борька, цела оказалась, а значит идёшь ты на поправку и всё путём.