Аннотация: Чтоб пережить судьбы превратности Ищите юмор в неприятностях.
ЗАТМЕНИЕ
ИЛИ
ИСПОРЧЕННЫЙ ТЕЛЕФОН
(повесть-анекдот)
Генерал-майор Кот был мужик крутой. Ох, крутой! Командиров полков драл, как коней колхозных. И когда было за что, и когда было не за что - тоже. Профилактика - великая вещь. Да и чего там стесняться-то? Шутка ли? Командир дивизии! На высокую должность его выдвинули, в демократию играть, что ли? Гнилую интеллигентщину разводить? Нет! Чтобы большой корабль течи не давал - все гайки должны быть закручены. До упора. Его самого-то, кто-нибудь пожалеет? Сейча-а-ас... Чуть что - иди сюда, генерал! На ковёр. А командарм - не Арина Родионовна, не выбирая выражений, так оттянет - подтяжки на брюках провисают. И, ведь - на пользу! Да, стыдно бывает, обидно... Но бодрит, подзаряжает, добавляет энергии и изобретательности в предъявлении требовательности к подчинённым.
В общем, доля генеральская - не сахар. Совсем не то, что думают себе некоторые лейтенанты. Генералами, ведь, не рождаются. Пока из лейтенантов в генералы вылупишься - ох, натерпишься... Вот, уж, поистине - не поле перейти. А результат? И погоны, вроде, золотом шитые, и штаны, вон, с лампасом, а нервишки, глядишь, шалят и здоровьишко - не богатырское, и весь боевой путь - на роже - как на стенде, в комнате боевой славы...
Генерал имел обиженный вид боксёра. Безгранично преданного спорту неудачника. Со всеми зримыми результатами безрезультатности своего спортивного фанатизма. Криво рассеченная бровь создавала впечатление, что он постоянно подмигивает кому-то правым глазом. Крутой настырный лоб надежд на взаимопонимание не оставлял. Из под перебитого в юности острого с горбинкой носа стекали к тренированному подбородку сивые прокуренные, неухоженные усы и тонкогубый высокомерный рот. Глаза смотрели колко, неприветливо. Служебные генеральские глаза. Из тысячи дел они привычно вычленяли и брали на контроль главное.
А выбрать нынче было из чего - хватало работёнки в дивизии. Соединение вне плана выводилось из Германии в Союз. Всё планирование, чёткое, строгое, продуманное до мелочей, подписанное и утверждённое летело к чёртовой матери. Эшелоны, паромы, вагоны, самолёты, материальные запасы, экология, семьи офицеров и прапорщиков, передача недвижимости братьям-демократам... Проблем - выше крыши! И весь этот бардак, как принято в Красной Армии, в кратчайший срок. А срок определил лично дорогой товарищ Шеварднадзе. Умница и демократ. И если уж он поставил закорючку - закон.
И все бы ничего, войскам к штурму не привыкать. Вся служба - сплошной штурм. На крике, наказаниях, матюках... Но бесили политические органы. Этим лоботрясам в мирное-то время делать нечего. Знай, протоколы пиши да сплетни собирай - кто с кем спит, и о чём в постели речи ведёт. А сейчас и подавно - зачехляй авторучки и жди, когда поезд на Москву прогудит. Так нет! Ищут работу себе и другим покоя не дают. Член Военного Совета Армии предписывает кодограммой:
" ЗАВТРА, ТАКОГО-ТО, ТАКОГО-ТО, В 10.00 ПО МЕСТНОМУ ВРЕМЕНИ ПРОИЗОЙДЁТ ПОЛНОЕ ЗАТМЕНИЕ СОЛНЦА. ВО ИЗБЕЖАНИЕ РАЗГУЛА РЕЛИГИОЗНЫХ ПРЕДРАССУДКОВ И КРИВОТОЛКОВ СРЕДИ ЛИЧНОГО СОСТАВА ПРЕДЛАГАЮ:
--
ОРГАНИЗОВАТЬ И ПРОВЕСТИ РАЗЪЯСНИТЕЛЬНУЮ РАБОТУ С ЛИЧНЫМ СОТАВОМ ПОДРАЗДЕЛЕНИЙ И ЧАСТЕЙ;
--
ПРОСМОТР ДАННОГО АСТРОФИЗИЧЕСКОГО ЯВЛЕНИЯ ПРОВЕСТИ ОРГАНИЗОВАННО, В СОСТАВЕ ПОДРАЗДЕЛЕНИЙ ПОД РУКОВОДСТВОМ СООТВЕТСТВУЮЩИХ КОМАНДИРОВ И ПОЛИТИЧЕСКИХ РАБОТНИКОВ..." - и так далее.
Маразм! Две недели до отправки первого эшелона, а дивизия в полном составе в закопченные стёклышки пялится на солнечное затмение. Вот и выбирай тут главное...
А куда денешься? Будем наблюдать. И докладывать о выполнении по команде. С Военным Советом Армии, особенно с его Членом, шутки чреваты.
На служебном совещании с командирами частей генерал увесистыми фразами отбомбил за низкую исполнительность двух вытянувшихся в струнку подполковников, поставил задачи на завтрашний день, а под конец сообщил:
- ...и последнее. Завтра, товарищи офицеры день не совсем обычный. Произойдёт полное солнечное затмение. Поскольку такое происходит раз в сто лет, сегодня вечером следует провести с солдатами разъяснительную работу, чтобы не было никаких религиозных толков и прочего суеверия. Объяснить, что это такое явление, когда Солнце, Луна и Земля оказываются на одной прямой и мы попадаем область тени, отбрасываемой Луной. Ну, я думаю, мне можно не объяснять вам это... Затмение произойдет в 10.00. А посему, постройте личный состав на плацу, дайте каждому бойцу светофильтр, на худой конец, закопченное стёклышко, и пронаблюдайте это событие. Потом - развод и - за работу. Предупреждаю. К проводимому мероприятию не должно быть легкомысленного отношения. Оно на контроле у Члена Военного Совета. К кому-нибудь из вас обязательно заеду, проверю.
В помутневших глазах подчинённых генерал тотчас ощутил немое сопротивление. Разглядывать в 10.00 солнечное затмение - значит полдня убить ни на что, в то время, как работы у каждого - непочатый край. Но перечить в армии не принято. Командиры частей сидели хмуро, но молча. Только полковник Старченко позволил себе ехидно скривить губы. Командир артполка. Самый опытный и строптивый из командиров полков. Всегда ответит "есть" и сделает по-своему. Генералу даже показалось, что он услышал, как Старченко шепнул сидевшему рядом командиру мотострелкового полка: "Не забудь проинструктировать по мерам безопасности при обращении с битым стеклом..."
Горячей волной раздражение поднялось в груди командира дивизии. Требовалось немедленно поставить на место смешливого полковника.
- Товарищ полковник.- раздельно и неприязненно отчеканил генерал,- Вы находитесь на служебном совещании. У командира дивизии. Не в театре. Не в цирке. Я вам не анекдоты рассказываю!
Старченко поднялся со стула. Это был крупный, красивый мужчина. Солидный. Осанистый. Породистый. С львиной гривой густых седеющих волос. Он спокойно положил в карман записную книжку и низким уверенным голосом ответил:
- Если не улыбаться, товарищ генерал, то остаётся только зарыдать. Полдня уйдёт на это политическое сибурдэ. А когда же выполнять поставленные на день задачи?
- Какое там ещё сибурдэ? - не понял генерал.
- Старательная имитация бурной деятельности, товарищ генерал.
Крупная холёная голова начальника политического отдела дивизии полковника Малькова медленно перекатилась с правого погона на левый. Спокойный презрительный голубой взгляд. Пренебрежительная холодная усмешка в изгибе полных поролоновых губ. Ленивая угрожающая реплика:
Рекомендация Члена Военного Совета Армии для вас, извините, сибурдэ? Так вы изволили выразиться? Боюсь, вас могут не понять, товарищ полковник...
Старченко смолчал. Он давно уже вышел из возраста, когда его можно было перепугать посулами служебных неприятностей. Однако, явный намёк на то, что его слова сегодня же будут переданы Члену Военного Совета в восторг его не привёл.
Снова строго и резко заговорил генерал:
- Вам, товарищ полковник, найти время для выполнения поставленных задач? Вы что первый день в армии служите? Принцип со времён Куликовской битвы один - ночь корми, к утру зарежь!
- Товарищ генерал, до отхода первого эшелона - две недели. У офицеров и прапорщиков дома ещё, извините, конь не валялся. А им не мешало бы позаботиться об отправке семей. Вместо этого они у меня день и ночь на службе. Кормят и режут. Коэффициент бесполезного действия при этом асимптотически приближается к единице.
Тут командира дивизии буквально взорвало:
- Товарищ полковник! Можно подумать, что вы со своими офицерами и прапорщиками уезжаете, а я остаюсь здесь! - прорычал он, вскакивая с кресла, и по ноткам обиды в его голосе можно было догадаться, что остаться он был бы не прочь,- И у меня дома всё точно так же как у вас. Уже почти тридцать лет - жена - вдова, дети - сироты. Зато вот! - он шлёпнул себя ладонями по лампасам, - генерал!
Старченко не сдержался и снова улыбнулся. Генерал, вдруг, потух. Понял - смешон. Негоже генералу орать, материться, руками размахивать - не лейтенант, слава Богу! Он взял себя в руки, заставил вернуться в кресло и с ледяным спокойствием процедил сквозь зубы:
- Человек постоянно и без причин улыбающийся, товарищ полковник, наводит на печальные размышления. Выражаю вам своё неудовольствие. Садитесь. Если вопросов больше нет - все свободны.
Вопросов не было. Командиры полков, начальники родов войск и служб, заместители, не торопясь, чётко соблюдая субординацию, покинули кабинет. Чуть задержался начальник политотдела. Проницательно-холодно взглянул в лицо командиру. Разговор со Старченко он не считал исчерпанным, однако наткнулся на каменно-невыразительный взгляд генерала. Понял - всё, сегодня больше никаких разговоров. Пожал плечами. Вышел.
Что греха таить - не любили друг друга командир и начпо. Хотя и одно дело, вроде бы делали... Один стремился к единовластию, второй - к самостоятельности. Ни лишнего слова, ни вопроса, ни просьбы. Всё понимали с полувзгляда, но гармонии в этом понимании не было.
Оставшись один, генерал тяжело поднялся. Прошёл по кабинету. Запер двери на ключ. Вскрыл служебный сейф. Мигнула над дверью лампочка сигнализации, но ревун смолчал - дежурный по штабу был в курсе - комдив у себя. Он извлёк из сейфа бутылку коньяка, посмотрел красивую искристую жидкость на свет. Печально улыбнулся.
Хорош! Армянский. Здесь, на чужбине, такого днём с огнём не сыщешь. А вот, выпить не с кем... Такова участь военачальника. И как это было раньше, до исторического материализма? Генералы, говорят, и с поручиками на брудершафт пивали? И дистанцию умудрялись держать. А нынче и с замом не чокнешься. По душам не поговоришь. Единоначальник - это одинокий начальник - ни друзей, ни приятелей, одни сослуживцы. А как хотелось бы с кем-нибудь на "ты"... Ну хоть с кем-нибудь! Нет, нельзя. И люди не те, и отношения. В обиходе только "вы", "есть", "так точно", "никак нет", "смирно", в крайнем случае - "вольно", не более. Иначе ни лампасов, ни папах с красным верхом не видать, как своих ушей.
Привычно, по-русски, скривив рот, генерал высадил стакан до дна.. Откинулся на спинку кресла и равнодушно скользнув взглядом по плитке шоколада, затаил дыхание. Сладкая терпкая истома, расслабляя тело и душу пролилась в руки, в ноги, в сердце... Приятный букет отвлекал от тяжелых мыслей.
Генерал плеснул ещё коньяку в стакан. Задумчиво и чисто машинально взглянул на стул, где несколько минут назад сидел командир артполка.
Не так уж и неправ был он. Этот полковник. Как ни верти, Родина в очередной раз подставила ножку человеку в погонах. Где уж тут ночь кормить, а к утру резать... Да-а-а. Слаженная, полнокровная, высокообученная боевая дивизия совершала предсмертную конвульсию. Выводилась в Союз для расформирования. Только дурак мог по этому поводу сказать, что это традиционная русская глупость. Любой мужик, хотя бы раз в жизни надевавший кирзовый сапог на ногу, определённо знал - предательство, вредительство, подлость. Но - поди, заяви. Молох перестройки, повальный пацифизм - сила, которая перемелет в пыль. Чёрточки между двумя датами не останется. Да и подчинение - это, ведь, в крови. Сколько десятилетий беспрекословного повиновения, беспредельной преданности, неукоснительной веры - это, как ни верти, воспитание, система, традиция. Вот и ведём на эшафот сами себя. Харакири по-русски. А не размышлять, не сомневаться - тоже невозможно. Дивизия - не взвод, не рота. В Союзе - ни жилья, ни гарантий какого-либо устройства. Тысячи семей. Безработные жены. Обездоленные дети. Это ясно каждому лейтенанту. От этого жесткие устоявшиеся служебные связи начальников с подчинёнными начали рваться. Под напором лжи, наплевательства. Истинно ленинская революционная ситуация. Начальники не могут. Подчиненные - не хотят. Офицеры выходят из повиновения. Пьют. Жены устраивают истерики в кабинетах начальников. Пишут письма во все инстанции. А что им можно объяснить? Политическая необходимость? А им плевать на неё. На нас смотрит весь мир? А на англичан, американцев - не смотрит? Почему они не торопятся? Мы, русские великий, великодушный народ? Великодушный по отношению к кому? Ведь им жить негде. И так с каждым высоким политическим постулатом. Недавно большой армейский чин приехал в полк к Старченко поработать в массах. Собрал женщин, стал втолковывать им, мол, не надо скандалить, жаловаться, создавать нервозность. Всё равно будет так, как решил товарищ Щеварднадзе. Дык одна языкастая умненькая майорша так умело и последовательно загнала его в угол - ни пикнул. В результате - майора досрочно откомандировали в Союз. А что делать? Удержать дисциплину и повиновение сейчас можно только жестокостью, обещанием ещё больших трудностей и неудобств. Требовательностью, доведённой до предела.
Генерал щёлкнул зажигалкой. Жмурясь, прикурил красивую сигарету. Дыхнул облаком. С удовольствием. Он почувствовал, почти физически ощутил, как начала раскручиваться пружина, взведённая им на совещании. Дивизия пришла в движение. Ей некогда задумываться и размышлять. Она работает. И завтра утром уже появятся зримые результаты её работы. Вот он и заедет к этому строптивцу. К Старченко. И проверит, каков коэффициент его бесполезного действия.
Только так, - подумал генерал и отхлебнул коньяку из стакана.
* * *
Полковник Старченко был человеком сложным. Дерзкий и тяжелый по отношению к начальству, он совершенно нетерпимо относился к этим же своим качествам, когда они проявлялись в подчинённых. В полку он был царь. Все знали, можно свернуть кукиш в кармане, про себя попререкаться, на досуге порассуждать, что, дескать не прав командир в том-то и том-то, но ни звуком, ни взглядом, ни жестом не показать этого командиру. Иначе - беда. Опыт был.
Во время служебных совещаний в кабинете стояла гробовая тишина. Даже стулья скрипеть не смели. Командиры подразделений только записывали, вскакивали, как ошпаренные, услыхав свою фамилию и произносили три незамысловатых слова: "есть", "так точно" и "никак нет".
- Серебровский, - Старченко хмуро взглянул на командира второго дивизиона.
- Я, - подскочил со стула майор, - вытягивая руки по швам.
- Предупреждаю вас, товарищ майор, что если в карауле ещё раз повторится такой бардак, как сегодня, начальником караула будете заступать лично вы.
- Захожу утром в караульное помещение, продолжал Старченко, - двери - настежь. Бодрствующая смена дрыхнет. У оружия - никого. А лейтенант этот ваш ненормальный... как его?
- Так вот, этот ваш Есаков, представьте, сидит. Спиной ко мне. Ни доклада, ни полдоклада. На ушах японский дебильник. Очи закатил - балдеет. Нюх потерял окончательно. Я его предупредил и передаю вам. Сдам на лечение в пятнадцатое отделение. Шизофреники должны быть в дурдоме, а не на боевом дежурстве. И я это сделаю. А в караул будете ходить вы. Готовьтесь.
- Есть, - Серебровский командиру снова верил. Старченко слов на ветер не бросает.
- Садитесь.
Старченко окинул взглядом присутствующих - кого и за что ещё вздрючить? Но раздражение, которым наградил его командир дивизии, уже как будто улеглось. Ставить задачи на завтра смысла не имело. День был сломан. Единственное, что следовало довести до командиров подразделений, это организация занятия по наблюдению солнечного затмения. Вспомнив об этом он снова саркастически усмехнулся и приказал:
- Завтра построение полка в девять ноль ноль. На строевом плацу. Форма одежды зимняя, повседневная, для строя. Офицеры - в фуражках. Вместо политзанятий будем наблюдать солнечное затмение. Солдат оденьте поприличнее. Командир дивизии обещал в полдесятого нас посетить. Затмение произойдет в десять. Ну а чтобы время даром не терять, проведём строевой смотр. Посмотрим внешний вид, проийдёмся торжественным маршем, песенку строевую споём. А заодно и затмение посмотрим. Работу с войсками проведите - чтобы никакой религии, апокалипсисов там и прочее. Понятно?
Всем было всё понятно. Смотр, так смотр. Приказ фюрера - закон для Ганса. Лишь бы побыстрее да поцелее выскользнуть из кабинета.
- Все свободны, - Старченко нажал на пульте громкоговорящей связи клавишу "зам по тылу"
Зашипел динамик.
- Слушаю вас,- Сергей Фёдорович, - ответил заместитель по тылу.
- Зайди, - коротко бросил командир.
Через несколько минут в кабинет аккуратно постучавшись, вошёл зампотыл. Среднего роста, Рыжий, как апельсин. Кудрявый. Поджарый. Подполковничий мундир - с иголки. Сапоги - со скрипом, каблуки - на конус, с кавалерийским выпендроном. Фуражка - шире плеч, как у морского капитана. Весь он дышал здоровьем, сознаньем собственного достоинства, французским одеколоном. Не офицер - королевский пудель!
- Что там у нас сегодня на ужин, спросил командир, чувствуя, как лёгкие заполняются сладковатым империалистическим запахом, источаемым зампотылом.
- У нас, то есть здесь, - зампотыл указал правым мизинцем на дверь комнаты отдыха командира полка и интеллигентно улыбнулся, затаив в глазах хитринку.
- Ну не в солдатской же столовой -, раздражаясь его приторностью, ответил Старченко.
- Спирик-с, - загнул палец зампотыл, - картошечка с маринованным укропом, - загнул второй, - тушёночка, грибочки имеются, ну и там, пиво, лимонад...- он махнул рукой, перестав загибать пальцы.
Старченко удовлетворённо качнул львиной гривой.
- Добро. Организовывай. Всех замов ко мне пригласи, он взглянул на часы, полчаса хватит?
- Вполне, Сергей Фёдорович. Галина накроет...
- Нет, - перебил его командир, пусть лучше кто-нибудь из твоих приближённых прапоров.
Зампотыл удивлённо поднял бровь, но глаза смотрели понимающе.
- Сегодня и замполит будет?
- Я сказал всех...
- Понял, ухожу.
- Давай, Николай Иваныч. Сам не забудь придти.
* * *
Командир второго дивизиона майор Серебровский выглядел не по годам молодо. Словно всё ему не по чём. Тяготы службы. Хроническая нелюбовь начальства. Сварливая жена. Трое детей... Правильные черты лица. Чистый без морщин лоб. Густые вразлёт брови. Вечновесёлый, уголками вверх рот. Ладная фигура. Красавец-мужик. Лишь в серых широкопосаженных глазах, если пристально приглядеться, можно было разглядеть смертельную, непроходящую усталость. Наэлектризованность. Нервозность. Ежесекундное ожидание неприятностей. Но внешне это проявлялось лишь в минуты потери концентрации очень неприличным, отталкивающим жестом. Быстрым мелким движением указательного пальца он чесал себе за ухом, словно шелудивый пёс, вычёсывая вшей, бьющий себя лапой по уху. А было от чего зачесаться. Жизнь и служба задолбали его уже вдребезги. Ведь был раньше - человек, как человек - начальник штаба дивизиона. Работал с одними бумажками. Подчинённых - всего двое, и те - офицеры. Домой приходил со службы вовремя. Нареканий по службе не имел А тут предложили вышестоящую должность и, чёрт попутал, согласился. Власти захотелось. Вот и получил. Двести сорок душ посадил себе на шею. Черт бы их побрал, всех вместе и каждого в отдельности. Все двести сорок только и норовят - кто напиться, кто украсть, кто подраться или ещё какую-нибудь гадость отчебучить. Червонец к окладу прибавили, а нервов вытягивают на всю твою тысячу! Присвоение очередного звания задержали, дескать, заслужи. Ну как тут ещё заслуживать? И так на службе от зари до зари. Домашние уже забыли как он и выглядит- то. Когда младшенького на ноге последний раз качал - дай Бог памяти. А чтоб ту ногу на жену закинуть - и думать забыл. Только голова подушки коснулась - сразу сны про голубое беззаботное детство одолевают.
С тяжелым сердцем вошёл он в штаб дивизиона.
- Товарищи офицеры! - подал команду начальник штаба.
Командиры батарей, собранные на совещание и заместители лениво поднялись со стульев. Видно было, что собрал их начштаба не пять минут назад. Добрый час, наверное, томились, дожидаясь его с совещания у командира полка. Разомлели.
- Сидите...- махнул он рукой. Но только после того, как последняя задница в штабе оторвалась от стула.
Серебровский уселся за стол начштаба. Соскучился лицом. И в это время предательский палец зашкрябал по уху.
- Да, - солидным баском отозвался комбат, необъятный капитан Галиулин, - порезали, сложили, машину для вывоза на свалку на завтра запланировали. Только, товарищ майор, сегодня немцы с переводчиком приезжали. Они говорят - не надо на свалку металл вывозить. Они приедут, сами заберут и ещё деньги на счёт части перечислят за металлолом...
- Не велено, - ответил Серебровский, - вот когда немцы с переводчиком будут командовать полком, тогда будем выполнять их команды. Командир полка приказал - на свалку!
- Глупо, - пожал могучими плечами Галиулин, - со свалки они всё равно вывезут, только бесплатно...
- Не наше дело. Нам приказано очистить территорию и мы очистим. Будем вывозить, -равнодушно проговорил командир дивизиона.
Галлиулин вздохнул и сделал пометку в записной книжечке мощной рукой, в которой и авторучки-то видно не было.
Галиулин был могуч. Тяжел. Очень внушителен. Бывший десантник. Афганец. Из тех, кому не требуется особых стараний для того, чтобы внушить подчинённым стремление беспрекословно повиноваться. При этом был он симпатичен, добродушен и иронично смешлив. Однако малейшее "не так" высекало в его коричневых татарских глазах такую челубеевскую искру, что желание пререкаться или что-либо доказывать отпадало само собой. Поэтому батарея у него была послушная. Голоса он никогда не повышал. Даже матерные фразы, которыми так блистательно жонглировали некоторые офицеры, он обиходе чаще всего заменял универсальной связкой "турум-пум-пум". Его громадная фигура, мощная поступь и трубный голос, казалось спокойно и деловито говорили: нет, старик, Дарвин, ты не прав. Не от обезьяны. От слона! Так его и звали. Правда за глаза.
БС-4. Что означало - боевой слон четвёртой батареи.
- Хорошо-о-о- протянул Серебровский, - теперь пятая батарея, - он поискал глазами комбата пятой, но вдруг зацепился взглядом за комбата шестой батареи старшего лейтенанта Косаря и словно заново пережил позор и унижение, испытанное в кабинете Старченко, - От-ставить, - произнёс он, заряжаясь гневом. - Косарь, ты думаешь когда-нибудь заняться воспитанием своих лейтенантов?
Тот секунд пятнадцать сидел неподвижно, сосредоточенно разглядывая висевший на доске документации график отпусков, затем медленно и тяжко вздохнув, поднялся, продолжая молча рассматривать график.
Это был невозможный человек. До чего ж обманчива внешность. Статный, симпатичный, аккуратный, с неглупым взглядом офицер внутри был полным валенком. Тупой, бесхребетный, медлительный и о-о-очень ленивый. Командовать своей батареей он не умел и потому не любил. Сам, не проявляя никакой инициативы, указания, получаемые от командира дивизиона, выполнял с такой бешеной энергией, что Серебровскому казалось, легче сделать десять раз самому, чем один раз заставить шевелиться Косаря. Инертный, заторможенный, постоянно внутренне отсутствующий, он был вечной мишенью для шуток и насмешек среди офицеров. Между собой те звали его и гуманоидом, и отвинтистом любого дня, и наконец, просто "тормозом".
- Было у командира дивизиона три тормоза, два обыкновенных и один - горный... - хихикнул командир пятой батареи шустрый, быстроглазый старший лейтенант Родец, намекая на трёх комбатов.
Косарь неспешно отвёл взгляд от графика отпусков, взглянул на Серебровского и бесцветным голосом спросил:
- В каком смысле?
- А в этом самом, - исчерпывающе ответил Серебровский.- если сегодняшний бардак в карауле повторится, начальником караула будешь заступать ты. До каких пор Старченко будет передавать мне приветы от твоего Есакова?
Косарь посопел немного и сказал равнодушно:
- Не возражаю...
- А ты возрази! Возрази, мать твою! Или лучше, отодрал бы своего Есакова, как уборщицу. Хоть раз в жизни! А ты вместо этого целуешь его в задницу по три раза в день, перед приёмом пищи. Как, впрочем, и всех остальных... Поэтому лейтенанты твои и оборзели и делают всё что им захочется. Ну что за батарея? Каждый хрен - себе кондуктор. И за каким дьяволом там комбат? Не понимаю. А Есаков - самый охреневший в боях за Родину! Старченко клятвенно обещал сдать его в дурдом.
Косарь ещё с полминуты переваривал услышанное. Потом не спеша запустил руку во внутренний карман кителя, достал оттуда свёрнутый вчетверо стандартный лист, разгладил его и подал командиру со словами:
- Ну что я с ним могу сделать?
Серебровский взял лист в руки и прочёл вслух.
- Командиру батареи. Рапорт. Прошу Вашего ходатайства перед вышестоящим командованием об освобождении меня от несения караульной службы и боевого дежурства в связи с тем, что я сошёл с ума. Лейтенант Есаков. Дата. Подпись.
Теперь пришла очередь Серебровского надолго замолчать. Указательный палец нещадно драл ухо.
- Н-н-ну, что ж-ж-ж,- наконец, проговорил он, - зачёт! - и, протянув рапорт начальнику штаба сказал, - Дмитрич, сохрани. Когда этому придурку понадобится аттестация на выдвижение - подошьём в личное дело.
Серебровский посмотрел на часы и безнадёжно махнул рукой.
- А-А, отрицательно помотал головой командир пятой батареи и показал в идиотской улыбке ослепительные негритянские зубы.
Серебровский пристально посмотрел на него. На мгновение задержал взгляд на глупой физиономии и, вдруг, врубившись спросил:
- Не понял? Опять пьяный?
Родец - добрый малый. Самый молодой из комбатов. Вчерашний взводный. Служака до мозга костей. Смышленый, грамотный офицер. Исполнительный, как робот. Но борзый до самозабвенья. И пьяница. Весёлый ухарь. Своим восхитительным нахальством он частенько ставил в тупик командира дивизиона. Но многое прощал ему Серебровский только за то, что этому раздолбаю можно было без тени сомненья поручить всё что угодно. Как Иванушке-дурачку. Хоть Вашингтон к утру взять. И всё будет исполнено. Как в сказке. Без героических усилий. Так уж лучше было иметь десяток таких Родцов, чем одного Косаря.
- Ну не пьяный, а слегка под шоффе, - нахально ухмыльнулся Родец, - чего и Вам от всей души желаю.
Сказав так, он пошарил рукой в своём дипломате и, перегнувшись через стол, поставил перед командиром дивизиона бутылку "Наполеона".
Мгновение Серебровский размышлял - взорваться или сдержаться? Наконец, плюнул и спросил:
- С какой радости?
И только теперь, мельком взглянув на замполита, он вспомнил. Ещё утром перед разводом, замполит напоминал ему - у Родца день Рождения. Надо бы поздравить.
Но на разводе забыл и сей час еле вспомнил.
- День Ангела, - радостно доложил Родец.
Серебровский ещё секунду колебался, затем покосился на начальника штаба. Тот кивнул. Поднялся. Звякнул связкой ключей. Решительно вскрыл сейф. Энергично запустил туда обе руки и аккуратно поставил рядом с коньяком шесть стопок, банку консервов и лимонад. Взглянул на командира и спросил:
- Разрешите команднуть?
- Нет, вдруг спохватился Серебровский и ворчливо-поощрительно пробурчал, покосившись на Родца, - с этим пьяницей проклятым, чуть не забыл. Самое приятное. Завтра - строевой смотр. В 8.30 дивизион - на плацу. Форма повседневная. Без оружия. Но быть готовыми - в любой форме. Смотрит командир дивизии. А поскольку это указание Военного Совета Армии, не удивлюсь, если подъедет и командарм. В общем, всё посвящено солнечному затмению. Обезьян проинструктировать, что затмение - это не светопреставление, не апокалипсис и не Армагеддон. В общем, без религии чтобы. Ну не знаю, как с затмением, а то, что за внешний вид нам, по обыкновению, ввалят, как коням колхозным - факт! Так что - готовьтесь. Сегодня пока не подготовимся к смотру, спать не ляжем. Жду ваших докладов здесь.
Реакцию комбатов Серебровский предвидел. Галиулин молча принял к сведенью только усмехнулся. Косарь и ухом не повёл - видно ещё не дошло. Родец завозмущался, посмотрев на часы:
- Ну правильно, слава Богу - началось! Солнце село, в стране дураков закипела работа. Ну его в баню, товарищ майор! Ага. Ещё попозже бы сказали. Теперь сиди в казарме всю ночь. Эти ж ублюдки без подгоняла, сами, хрен рогом пошевелят.
Его расстроенная физиономия, как ни странно, вызвала у Серебровского больше сочувствия, чем наглый тон - возмущения. Однако пускаться в объяснения, дескать, не я это придумал, мол, сверху приказали и так далее не стал. Да и с какой стати ему оправдываться перед комбатом? Задача поставлена - исполняй. Кто, в конце концов, здесь командир? Почему он, майор Серебровский, командиру полка не смеет задавать квадратных вопросов? А этот наглец командиру дивизиона лепит, всё, что в голову придёт!
Родец, между тем продолжал свой жаркий монолог:
- И вообще - идиотизм. Через две недели - домой, шмотки ещё не собраны, а тут маршируй по плацу без толку. Я балдею с этих русских! Ну почему? Почему было раньше не предупредить? Почему я свой законный день Рожденья обязан проводить среди обезьян?
Серебровскому, наконец, надоело это словоблудие и он с силой вжав кулак в полировку стола, с нажимом произнёс:
- А потому, что перпендикуляр, товарищ старший лейтенант, потому, что люминий! Потому, что всему, в том числе и моему терпению имеется предел, беспредельны только тупость и физическое совершенствование личного состава! Понятно объяснил?!
Родец, вдруг, притих. Ухмыльнулся. Почесал за ухом на манер командира и, покорно сказал:
- Доступно. Хотя это ещё раз подтверждает, что нет в Красной Армии ничего страшнее, чем насмерть перепуганный воинский начальник. Вопросов не имею.
* * *
Старченко был из редких офицеров. Он знал себе цену. И сокровенным этим знанием пользовался не только для того, чтобы не продешевить, но и для того, чтобы не обольщаться на свой счёт. Знал - командир полка - его потолок. Хороший командир хорошего полка. Ни больше, ни меньше. От вышестоящей должности в своё время отказался сам. Военная карьера, как воровство - засасывает. Обязательно нужно уметь вовремя остановиться. А это дано далеко не каждому. Жажда власти губит. Потом удивляемся - парадокс - Все лейтенанты умненькие, образованные, толковые ребятки, так откуда же в таком несметном количестве берутся краснолампасные долбодеятели?
Свой полк Старченко слепил собственными руками. Вложил в него душу, сердце, мозг, волю. Полк стал частицей его личности. Говорили "артполк", имели ввиду Старченко. И наоборот. Казалось, по ритму, дыханию, выражению лиц, поступи проходящих на разводе торжественным маршем подчинённых, командир определял пульс полка, состояние дел в подразделениях. И дела эти ладились. В части практически не было "бегунов" Неуставняк, проявляясь крайне редко, подавлялся жестко и беспощадно. О том, что такое гибель, увечья - в полку знали только по разгромным приказам о случаях в других частях. И всё это - потому, что полком командовал Старченко. Стар - уважительно звали его за глаза старшие офицеры. Суперстар - восторженно отзывался о своём командире лейтенантский молодняк. Службу от рядового до полковника он прошёл не лёгкой трусцой. С чувством. С толком. Знал её до буквы в уставе, до завязки на солдатских кальсонах, до тысячной доли деления шкалы прицельных приспособлений самоходной гаубицы.
Да, так было. Ещё полтора-два месяца назад. Пока не пришёл приказ о выводе и расформировании полка. Его детище, полк, за командование которым он был в мирное время награждён орденом Красной Звезды, разваливался.
Нет, внешне всё было, как будто по-прежнему. Разводы, занятия, приказы, доклады... Солдаты строевым шагом отдавали честь, дежурный по полку по утрам встречал его душераздирающим "по-о-олк, смир-р-рно!!!!" Но... Всё уже было не так. Этого было не увидеть. Можно было только подсознательно ощутить за маской официальной субординации - безысходность, тупое безразличное, упрямое нежелание верить, доверять, подчиняться... и он, хозяин, уже был не в состоянии ничего изменить, предложить, пообещать. Кроме ещё более ужесточённой требовательности. И чем ближе подступал день отъезда, тем явственнее и очевиднее проступали на теле полка те губительные трещины, по которым он неминуемо развалится.
Первым толчком было досрочное откомандирование в Союз майора Тимохина. Старченко был категорически против. Но состоялся приказ командарма. В назидание другим - откомандировать в 24 часа. А сколько их, этих Тимохиных осталось здесь? Только они и жёны их молчат. Но они не верят, не уважают, они почти ненавидят... Стыдно. Он ли это? Стар? Суперстар??
Развал. И не только моральный. Полк натурально разрывали на куски. Часть подразделений должна была выходить эшелонами через Польшу на Украину. Другая - паромом через Мукран в Клайпеду, а уже оттуда железнодорожным эшелоном следовать для сдачи техники и вооружения на арсенал Закавказского Военного округа. Третья, опять же паромом, но через Росток и Калининград. Только после этого поездами, самолётами, автобусами все должны были прибыть на Украину для окончательного расформирования.
Полк лишался компактности. Рвались устоявшиеся, наработанные управленческие связи. С каждым самостоятельным кусочком нужно было отправить одного из заместителей, а это означало, что самому приходилось оставаться, как говорится, голым. Превратиться из организатора и вдохновителя в работягу. Да, для того, чтобы размазать полк по всей европейской части страны, а потом снова собрать в кучу, только для того, чтобы снова разогнать в разные стороны, теперь уже навсегда, командиру требовалось немало сил. И физических, и моральных.
Собственная дальнейшая судьба тоже не сулила больших радостей. Слава Богу, семью догадался заблаговременно отправить в Союз. Жена работает, дети - учатся. Так это потому, что в Союзе есть жильё. А у большинства офицеров этого нет.
Служба по-видимому подошла к концу. Он с грустью глядел правде в глаза. В Союзе в каждом полку свой командир имеется. И его при первой возможности выметут на заслуженный отдых. Ликвидируют, как и его полк. Вот и думай, полковник, в чем смысл твоей жизни, службы, труда, если за всё, про всё ты получишь прожиточный минимум пенсии и пролетарское спасибо. А всё, что ты творил в годы своей жестокой, безжалостной работы, немилосердно вдалбливая, насаждая, ломая и переделывая в соответствии с последними приказами, директивами и инструкциями пойдёт прахом. Всё отпишут на неудавшийся коммунистический эксперимент над людьми.
В кабинет, постучавшись, заглянул прапорщик.
- Разрешите, товарищ полковник?
- Да...
Голова в дверях исчезла и через мгновенье появилась снова. В обеих руках у прапорщика было по баулу. Старченко кивнул:
- Давай, Иван, хозяйничай, - и указал левой рукой на дверь в комнату отдыха.
Иван пропал за дверью и оттуда тотчас донеслись запахи, напомнившие командиру, что сегодня он не обедал.
Обычно в комнате отдыха заправляла Галина. Прапорщик-фельдшер. Но это - когда посиделки без замполита. Конечно, о существовании и историческом предназначении этой женщины в полку знали все, в том числе и замполит, но рекламировать это перед своим замом по политической части Старченко считал излишним. Политическая кафедра - это такая каста, дразнить которую в открытую небезопасно. Да и ставить замполита в неловкое положение он не хотел. Совестно было. Ведь, встав перед фактом падения нравственности, замполит по партийному долгу обязан был дать наверх информацию и поставить под удар командира. Мог, конечно, и не делать этого, и тем самым поставить под удар себя. Но это было абсолютно исключено. А когда всё существует для него на уровне сплетни, можно и не бить в колокола.
Старченко снял трубку с телефона, набрал номер.
- Здравствуй. Да. Я. Где-то после десяти. Нет, спасибо, сыт. Хорошо, не забуду...
С Галиной вообще, анекдот приключился. Когда женщина-холостячка едет служить за границу, она ещё проходит в Бресте таможенный контроль, а того не знает, что уже стала предметом пристального изучения. Отдельных начальников, целых штабов и даже компетентных органов. Решается вопрос - к кому её пристроить? Тщательно исследуется анкета, послужной лист, медицинская карта, взвешивается возраст, рассматриваются фотографии. Старченко пришлось изрядно потрудиться для того, чтобы заполучить эту красивую напористую блондинку себе начальником аптеки в медицинский пункт полка. Да вот незадача. К меcту службы Галина ехала в одном купе с не менее напористым холостым старлеем, возвращавшимся из очередного отпуска. И закрутился этот нелепый треугольник. Прапорщик, старлей и полковник. Смех и грех. Однако, каждый дроздок оказался на своём шестке. Галина была смышленой, понятливой, без особых комплексов и предрассудков девицей. Цель своей поездки за границу видела отчётливо. Поэтому теперь она была и при квартире и при шмотках, и при "Жигулях" и при командире. Ну а старлей остался при своём интересе. Был, наконец, произведён из взводного в командиры батарей, но пришлось переехать в другой гарнизон.
Старченко повесил трубку. Молча проследил за безмолвной фигурой Ивана, тенью выскользнувшего из комнаты отдыха и растворившегося в дверях кабинета. Взглянул на часы, начиная раздражаться неторопливостью заместителей. Вообще-то замы у него были подобраны дисциплинированные, толковые, работящие. С такими можно было и по сто граммов пропустить. Не без недостатков, но мужики с понятием - служба службой... Во всяком случае, получая от него не всегда заслуженные и корректные замечания, ни один ещё не попрекнул выпитой накоротке рюмкой.
Снова постучали в двери.
- Разрешите, - в двери гуськом просачивались заместители. Зампострой или чистый зам, замполит, начальник штаба, зампотех и замыкал шествие зампотыл, королевский пудель.
- Вызывали, Сергей Федорович? - замполит делал вид, что не подозревает,что к чему.
- Нет,- деловито отвечал Старченко.
Замы дружно вопросительно уставились на пуделя, который от неожиданности округлил глаза, смешался и выдвинул вперёд челюсть, сильно потеряв при этом в эктерьере.
- Ну как же? Разве не...? - промямлил он.
Заместители в замешательстве, - усмехнулся про себя Старченко, и довольный собой, он упрямо повторил, - Нет. Не вызывал. Но приглашал. Кажется, есть о чем поговорить. Неофициально, так сказать, без галстуков, - он протянул руку, указывая на дверь в комнату отдыха, - проходите товарищи. Присаживайтесь.
* * *
Выйдя из штаба дивизиона, Родец взял под локоть Галиулина.
- Шавкетыч,- промурлыкал он, - разберёшься со своими - подгребай ко мне в каптёрочку. Спрыснем это дело. Один чёрт тут торчать.
- Хм, - сказал в кулак БС-4 и тяжёлой владимирской рысью понёсся вниз по лестнице к себе в батарею.
"Наполеон" лёгкой занозой засел в мозгах и настоятельно требовал добавки. Но служба - на первое, это закон. Добавлять можно тогда, когда подчинённые озадачены.
Истерическое "смирно" дневального сразу насторожило. Не чисто. Так орать можно только вызывая дежурного для утреннего рапорта. Комбат на ходу бросил своё "вольно" и мощно распахнул двери каптёрки
В каптёрке - тепло, чисто, аккуратно. Сияние застеклённых шкафов, ряды вывешенного в них обмундирования, мириады бирок, две шеренги новых солдатских сапог под выдачу, грубый кожаный запах. А за столом немая сцена - старшина и трое взводных в напряженно незавершённых позах.
Но на столе - ни крошки, ни кружки, ни, тем более, фляжки. Это плюс. Школа, фирма, воспитание. Скосил взгляд на дневального - на носочках, голова - на излом, заглядывает через плечо комбату. Как там, дескать, господа офицеры, успели сгруппироваться? Я орал что было мочи, громче, извиняйте, не могу...
Старшина начал сворачивать недоразвёрнутую "литературку", которую держал к тому же (ха!) вверх ногами.
- Хм, конспираторы, - про себя ухмыльнулся комбат, - черт с вами, пейте, главное, чтобы служба была поставлена. Бьют не за то, что пьяный, а за то, что попался.
Он закрыл двери, тяжело опустился на табурет, жалобно пискнувший под ним.
- В общем, так,- сказал он, - всё, что мы планировали на завтра - отставить. Завтра строевой смотр. Проводит чуть ли не главком. Форма повседневная, но готовить всё. Кто знает, какие вводные поступят с утра? Без оружия. Но оружие почистить и смазать. Снаряжение не брать. Но вещмешки укомплектовать и подготовить. В казарме навести такой шмон, чтобы всё блестело, как кота турум-пум-пум. Не дай Бог, товарищ генерал завтра ткнёт меня носом во что-нибудь дурно пахнущее. БС-4 обвёл весёлым взглядом погрустневших взводных. Один старшина глядел преданно. Орлом. Этот домой никогда не рвётся.
Так уж складывалась жизнь, что прапорщик Жежеря дома своё отжил. Дети с Союзе по институтам учатся. При нём только жена Ярослава Петровна. Да и той муж был жизненно необходим только в день получения денежного довольствия. С отъездом детей домашнее времяпровождение потеряло для Жежери всякий смысл. Поэтому он пользовался любым предлогом для того, чтобы вечером подольше задержаться на службе, а утром, слегонца перекусив, на службу же убежать. Малейшая возможность пригубить чарочку-другую, для него была, как подарок судьбы. Ярослава Петровна, правда, вела борьбу с пьянством яростно, по-горбачёвски, но горбатого, говорят, могила исправит. В конце концов, любой здоровый мужик знает точно -все самые сокровенные тайны мироздания - на дне гранёного стакана. В общем он предпочитал выслушивать нотации и причитания благоверной, бесконечным пересыпаниям из пустого в порожнее о том, что почём в магазинах. Шмотки, сервизы, ковры - пропади они пропадом!
И попивал он от жизни такой частенько. Но пить пил, а службу помнил. Ветеран. Старая закваска. Называл его комбат "старый, добрый пьяница", но уважал. Знал, на Жежерю можно положиться, как на самого себя. Поэтому иногда и запаха не чуял, когда от старшины исходил неправильный утренний выхлоп, а при случае и прикрывал широкой грудью опаздывающего с похмелья на службу дедка.
- Построение завтра в восемь ноль ноль,- приказал Галиулин, - старшина, сделай заявку, чтобы завтрак для батареи был на полчаса раньше. Отбой сегодня после доклада о готовности к смотру. Проверяю лично. Можно повзводно. Взвод готов - докладывайте, уходите. Нет - до упора. Я буду в каптёрке у Родца.
Галиулин задумался - что ещё? Конечно, можно было взводных и отпустить, старшина сам справится. Но сам-то он тут сидит только для того, чтобы доложить командиру дивизиона. Нет. Работать - так всем или никому.
- Да, чуть не забыл, - БС-4 хохотнул в кулак, - завтра ж солнечное затмение. Как раз во время смотра. Вот, пока солдаты шьют да гладят, вы и расскажете им что это такое. И чтобы никакой мне религии, - он снова ухмыльнулся и добавил, -ибо религия у нас одна - Устав! Верно, старшина?
Взводные сидели молча. Пререкаться с комбатом было бесполезно, да и небезопасно. Смотр, так смотр. Затмение, так затмение. Как сказал, так и будет. Старшина "так-точнул" по поводу религии и устава и осторожно полюбопытствовал:
- Товарищ капитан, пробачте, будь ласка, вы кажете - затмэние. А як же смотр? То ж зовсим тэмно будэ?
- Старшина, - осадил его комбат, - ты по-украински разговаривай дома с женой. Не то я задачи буду ставить тебе на татарском. Это во-первых. А во-вторых, зовсим тэмно не бывает. Потому, что затмение - это всего-навсего тень. От Луны. Понимаешь?
- Так точно, товарищ капитан, понимаю, - браво ответил Жежеря, без всякого акцента и глубокомысленно нахмурился.
- Так вот. Тень - это эллипс,- комбат с улыбкой нарисовал на стекле стола указательным пальцем неровный овал и, проведя два перпендикулярных диаметра, заключил - семь на восемь. А вокруг - светло, как днём.
Жежеря ещё больше нахмурился и снова спросил:
- Ну а ежели тучи, или, припустим, дождь?
Галиулин смешливо взглянул на старшину. Всем хорош прапорщик Жежеря. Одно плохо. Как вмажет - так умные вопросы задавать начинает.
- Забодал ты, старшина. Если дождь - так есть спортзал. Там и свет электрический, и крыша над головой, - галиулин поднялся, давая понять, что разговор исчерпан.
Жежеря почухал в затылке, приподнял бровь и снова глубокомысленно протянул:
- Ну, а ежели...
Но дробный перестук подковок БС-4 уже грохотал вверх по лестнице
- Ежели, не ежели, - передразнил старшину один из взводных, - сказано - в спортзале. Даже ежели Хиросима и Нагасаки, всё равно приедет товарищ хищник и всех нас турум-пум-пум!
Нагнувшись, он выудил из голенища одного из вапог, стоявших у стенки, недопитую бутылку "Смирновской".
- Давай добивать её, да мы пойдём поужинаем, а ты Иваныч пока банду погоняешь.
Другой взводный усмехнулся:
- И как, Иваныч, комбат тебя не вычислил? Наверное, сам уже где-нибудь квакнул.
- Ладно,- хватив соточку, усмехнулся Жежеря, - валяйте, салажата, укусите чего, он снова усмехнулся, но уже грустно, - да женок пощупайте. Но потом приходите комбату докладать. Не то осерчает. Тогда - беда-а-а-а... А обезьянов ваших я, так и быть, на сон грядущий озабочу.
Приоткрыв дверь каптёрки, старшина, вдруг, преобразившись, издал звериный рык:
- Днева-а-а-альный!!!!!!!
- Я! - испуганно донеслось из казармы.
- Сержантов - в Ленкомнату!!! - ещё зверее прорычал старшина, закрыл дверь и, улыбнувшись, снова стал добряком, - доливай, Коля, по последней и валите домой. Пока старшина добрый.
* * *
Едва комбаты вышли из штаба дивизиона, в двери ввалился зампотех. Его появления в штабе, как правило, сразу снимали все проблемы. Тяжких дум, житейских передряг, служебных неурядиц - как ни бывало. Жизнь сразу превращалась в хохму. Шутки, прибаутки, шоферские байки, солдатский перепляс. Не зампотех - конферансье.
Замасленный комбез. Руки черные как у Патриса Лумумбы. Завитой донской чубчик. Весёлые глазки-маслины.
Он понимающе окинул взглядом командира, братьев замов и, привычно, как в автопарке, перекрывая рёв дизелей, проорал:
- Через кальсоны чую, по соточке ещё осталось!
- Весь в грязи и позже всех появился зампотех,- нетрезво ухмыляясь, обрадовался замполит.
Все начальники в дивизионе - и командир, и замы были ровесники, одногодки, майоры. В своей братской компании они особым образом выделяли лишь Серебровского. Он всегда был только "вы" и только "товарищ майор". Все остальные были "ты" и имели только отчества. И был при этом в управлении дивизиона такой особый микроклимат доброжелательности и взаимопонимания, что даже замполит с зампотехом, постоянно пикировавшиеся и находившиеся в состоянии незатухающего базарного конфликта, все свои подкожности и подвохи старались удержать на уровне сатиры и юмора. Ни один, ни другой не упускали случая, отпустить шпильку. Однако, делали это по-родственному, где-то даже тепло, с улыбкой, но непременно обидно.
- Товарищ майор, - заорал зампотех, - а замполит-то у вас, глядите - пья-я-я-яный!
Замполит, действительно, любил причаститься. Хотя должность, как будто не очень к этому располагала, и по натуре он был прижимист, но тем не менее, стопроцентным политическим работником он был только до первой рюмки.
- Положение обязывает, - разводил он руками. Будьте проще и к вам потянутся люди.
И люди тянулись. Выпивал он, как правило, на дурняк. Как говорил зампотех - "на шару". Поэтому с лёгкой руки зампотеха называли замполита "главной шаровой опорой дивизиона".
- Кто не успел, тот опоздал,- ехидно ответил замполит и показал зампотеху пустую бутылку из под коньяка.
Лукавая физиономия зампотеха на мгновение заволоклась облаком обиды. Он быстро, проницательно взглянул на начальника штаба и спросил:
- Митрич, как допустил?
Ни один мускул не дрогнул на лице Митрича. Он взглянул на Серебровского и вопросительно поднял бровь. Тот понял штабного и тоже поднял бровь. Но уже поощрительно. И воспитательное действо покатило дальше.
- Я, Валентиныч, человек подневольный, признался штабной. Предупреждал же тебя - не опаздывай на совещания. Приходи во-время. Будешь успевать, - он развел руками, - а как тебя ещё учить?
Наступила пауза. Зампотех глядел обиженно. Замполит - злорадно. Командир - бесстрастно. Митрич - в окно, держал паузу изо всех сил.
-Ну ла-а-адно, - проныл зампотех, - я вам ещё всем отомщу-у-у...
- А ты смири гордыню-то, - вкрадчиво посоветовал штабной, - извинись за опоздание, ударь челом командиру, может тебе с барского стола чего и обломится..? Правда, товарищ майор?
- Да у меня от этих ударов уже чело, как Восточно-сибирское плоскогорье!- упирался обиженный зампотех, - нашли мальчишку с грязной попкой - уму-разуму учить... пайки лишают! Я же в парке за всех за вас сам в дерьме ковыряюсь, никого туда не тащу. - он показал им перепачканные в мазут руки.
Просить и извиняться зампотех страшно не любил.
Вот и продолжал бы ковыряться, - съязвил замполит, - чего сюда-то припёрся, - и нравоучительно заключил, - в кругу друзей - не щёлкай клювом. Так что - вот.
- Ох, ну что за люди, - зампотех обессилено свалился на стул, - с кем приходится работать? Лишь бы толкнуть ближнего да обосрать нижнего...Ладно, сдаюсь. Нате. Бью! - он схватил грязной рукой стопку и протянул её Серебровскому, - Товарищ майор! Отпустите гре-ех! Налейте Христа ради старенькому больному майору-у-у-у!
- А нечистым трубочистам - стыд и срам, - задумчиво уронил Серебровский, понимая, что младшенький сегодня снова его не дождётся, так и уснет с "Мойдодыром" в руках.
- Эх, Валентиныч! Ну ты ж мёртвого уговоришь. Дьявол. Дмитрич, таможня даёт добро.
Штабной радостно зазвенев ключами снова полез в сейф. Зампотех вытащил из кармана носовой платок и стал тщательно оттирать руки.
- Предупреждаю, - штабной показал трехлитровую банку, - спирт чистяк. Дистиллировки нет. Разбавлять нечем.
Замполит заёрзал на стуле.
- Да вы что, мужики? Шило на коньяк? Это ж удар по организму! Валентиныч, пойди, хоть из под крана принеси. Заодно клешни сполоснёшь.
- Моется только тот, кому лень чесаться, - ласково заявил зампотех, - А с сырой водицы, милый, будешь серить дальше, чем видеть. - и не двинулся с места.
- У-у-у-у, грязнуля, - возмутился замполит, схватил графин со стола и полетел за водой сам.
Штабной поставил банку на стол, но наливать не спешил. Взял черный фломастер, подал командиру дивизиона.
- Товарищ майор, прошу уточнить расход.
Серебровский хищно прицелился, сообразуя количество и качество напитка с контингентом потребителей.
- Расход полнормы, - скомандовал он и нанёс на банке мензурочную риску.
- Хватит, - отдёрнул руку командир, - надо и ЭВМ-ке кое что оставить.
Штабной налил в стопки, поднял свою и произнёс с чувством:
- Ну, вздрогнули. За лично дорогого товарища Шеварднадзе. Кабы не он, не видать бы нам Родины милой, как своих ушей.
- Да-а-а, - морщась от спирта протянул командир, опуская свою стопку и глубоко затягиваясь сигаретой, - а как надеялись пережить перестройку в эмиграции, - и царапнул себе за ухом,- Но больше всего обидно, мужики, то, что такого дивизиона у нас уже никогда не будет. Как бы там ни было, а хотя и давали нам перца в зад за то, что попивали, плохо красили бордюры и опаздывали на разводы, а на боевых - равных нам не было.
Командир дивизиона за двадцать лет поменял немало мест службы. Поездил с запада на восток, с юга на север. Повидал. Было с чем сравнить. Дивизион, командование которого Старченко называл "вшивыми либералами", на боевых стрельбах неизменно занимал первые места. А отличная стрельба - это всё! Отпущение всех грехов. Слаженный, легко управляемый организм подразделения работал, как часы. Собранный из разнородных - русских, украинских, белорусских, армянских, но главным образом узбекских винтиков и шестерёнок, он давал сбои и осечки на политзанятиях, в нарядах, на строевых смотрах... В тягомотной трясине повседневности. Но на боевых стрельбах, когда к человеческому материалу приплавлялись лазерные приборы разведки, оптика, машины, аппаратура ориентирования и топопривязки, средства связи, когда начинала шевелить электронными извилинами ЭВМ, этот организм, словно получив мощный допинг, работал точно, расчетливо, быстро и безошибочно. И то, что этот организм вскоре должен был разложиться, как заколоченный в ящик труп, приводило в отчаяние тех, кто по праву считал себя его сердцем и мозгом. Они знали о жизнеспособности этого организма и никак не могли смириться с тем, что одним росчерком пера их погребают заживо.