*Сборник мало связанных рассказок, навеянных под стук колес*
*****
О галлюцинациях
Ну и лето выдалось. Впрочем, не о чем говорить, вы и сами знаете - глобальное потепление. Сущая катастрофа. То снег в июне, то жара, что в сочях и не снилась. Звереют люди. Инстинкты прут. Боятся не успеть - до осени осталось малость. То все в одеждах ходят, что в цивильном мире ужас уже в марте, то голышом, но тут уж кто как может. Сидеть бы у залива, пиво пить, а вот нужда - подите ж в город Питер...
Вагон был пуст. На редких, в поезде, скамейках сидело по дачнику; случалось, по два. Не сезон - четверг. Напротив меня, через пролет, в компании попутчиков из двух мужиков, весьма половозрелого, до ехидства, возраста, сидел дедок, годов за семьдесят. Глаза жгучие, беглые, глядит пронзительно. Борода торчит. Видно козерог. Мне про таких рассказывали. Посматривает в мою сторону исподлобья. В чем проблема, думаю? Натура что-ли? Я тоже козерог, переглядеть задумал? Ага! Чуть далее, налево, девица спит - на все сиденье разложилась. Сладко спит. Июль - девчонку разморило. Ее, забывшуюся сладко, пол вагона наблюдает. Дед туда же. Только ерзает, как будто. Видать, что дед ревнует...
Кого бы съесть?.. Буфет был пуст - едят глазами. Так, что у нас на ужин, дорогая? Симпатичная такая, лет на восемнадцать, в формах под саму прозрачность - одежда легкая и прилипает к телу. Ее волнующие бедра смотрят складкой в интересном месте прямо деду в лоб. Я сверлю ее торчащие сквозь майку, застрявшие в моем глазу бельмом, соски на безответственно развалившихся грудях. Дед воровато, изредка, оглядывается в сторону ее основы. Сглатывает жадно, видно пересохло. Я перехватываю его взгляд. Он это замечает... Засуетился дед. Ах же ты, козел ты старый, думаю. Дед, ерзая, на рюкзачок на верхней полке поглядывает, видно выходить скоро. Ну-ну...
Я сделал жаждоутоляющий глоток, изрядно запрокинув голову, ловя последнюю прохладу пива, как глядь, а деда нет. Вот сучий потрох - одно слово дачник. Ан что это я вижу? У изголовья нашей героини, с торчащими на пол-вагона из под майки, моими нежными сосками, приизмастился наш герой, из ветеранов, перемахнув проход и сев напротив юной дивы. Вот это прыть! Вот это удаль. Да ты ль не Фигаро ли, я подумал. С горя я еще глоток - опередил соперник. 0:6 - таков наш общий пассажирский счет напротив деда. Всех умазал, подлый. Но! Девушка-то спит! И до тебя ли ей, когда в вагоне сорок?
Жар растет. Еще глоток. Дно уж в потолок, голова медленно возвращается в естественное положение и, ну мать твою, ну казанова хренов! Девица уж сидит, потягиваясь томно - люди книжки побросали, посмотреть, как это происходит. Соски торчат уж на версту, не меньше, улыбаясь всем в нестянутой ничем, вздыхающей, раскидистой груди; спина изогнута назад дугой. Несчастные жены загораживают зрение отцам своим семейств, теряющихся в юных, неприкрытых формах, но все тщетно. Девица откровенно, не стесняясь, улыбается эффекту; наш дед, смущаясь, счастлив. Она о чем-то говорит ему лениво, я так понимаю, отшивает, но ей лестно...
Ни хрена не слышно, что они там шепчут, голубки дорожные - колеса нас несут навстречу солнцу. Еще буквально парой фраз ее погладив, дед спугнул добычу. А хрен тебе! - злорадно усмехнувшись, я чуть не подавился - девчонка встала. Ух, есть же где-то в российских селеньях! Немалый рост в ней приходился в пору, переходя в готовое к природному труду начало Женщины. Станция какая-то. Ехай прямо, дед. Твоя старуха заждалась тебя на даче.
Немного подтянувшись, наша героиня легко достала верхней полки, где лежит поклажа. Вот те раз! Взвалила девушка на хрупки плечи дедов рюкзачок, дедок тем временем поднялся, по козлиному сверкнув глазами напоследок и, гордо, вместе, они вышли вон на полустанке. А на перроне все смешалось - я их потерял из виду. Наверно, внучка. Такие вот дела. Жара - мерещится тут всякое. Пить надо больше! Больше охлаждаться.
*****
О юных девах и зрелых мужчинах
Привет, брат. Прошло, наверное, три дня, как я писал тебе последний раз. Да, впрочем, и неважно это. Писем моих тебе получить не доведется, видно. Да и не письма это вовсе, а так... Просто мысли и просто занятие - время убить. А пообщаться хочется. Вот, еду домой - пятница, седьмое марта, понимаешь. На скамейке, рядом, три девчонки. Сижу я, слушаю чего говорят - встревать не хочется. Девчонкам лет по восемнадцать - по семнадцать. Первый курс, студенты. Однокласницы - радость у них от встречи великая и искренняя. Сами они девочки хорошие, это видно.
Еще, брат, мне видно, что как женщины они меня совсем не интересуют, видно возраст не тот. Вот тут-то и призадумался я - почему? Должны интересовать, ан нет. На вид интересные, в вагоне. На улице не обратил бы и внимания. Как все, обыкновенные. Но ведь и не надо быть видным, не в том прок. И вот, брат, какие своеобразные мысли меня посещают. Похоже, что я старый для них, но мудрый, коли в себе это замечаю. Девчонок этих моя персона не интересует. Мне скоро сорок и мне это не нравится - цифира! К тому же, я замечал не за всеми молодыми женщинами падение интереса к своей персоне. Жена моя моложе меня на 15 лет и ей со мной хорошо. Мне тоже с ней хорошо. Тут, где-то с пол года назад, чуть было роман с одной не завел. Ей двадцать и тоже все неплохо начиналось - тормознул процесс... Но это другая история. Так что, девушкам еще нравятся некоторые мужики с грузом. Ехал я, как-то, в одном вагоне с дедком, лет под 70, к которому всерьез клеилась девица лет под надцать... Сошли они вместе, а дальше не знаю. Но деда жалко.
Эти, что сидят напротив, впрочем, не сильно отличаются от остальных в своем измерении. Их интересы - про сотовые телефоны, какие они блестящие в новом скине, про общаги и про то, как там здорово. Про домашнюю еду, о которой они так скучают, про их пары, на которые они не ходят, про парней - из их однокурсников, один из которых такая душка, но, видать, подлец. Про тех из класса, кто в Питер не уехал - тех жизнь, известное дело, закончена - там деградация, они и в школе это замечали хором, и все такое... Ну и конечно, про модные журналы, один, набитый сплошь рекламой, экземпляр из которых листают предо мною два часа, а долистать не могут. Уж много впечатлений больно накопилось за полгода взрослой жизни - не успеть, как видно, в таком темпе.
Закончим право. Девушки устать не могут перебирая клипы, фильмы не посмотренные, кремы и белье, которое им не купить, а я устал писать об этом, книжка не о том. Им лет по столько, сколько было мне однажды. Наверно, я такой же был, но только мальчик. И дело тут не в них. Они - нормальны. Сын мой, а ему пятнадцать, тоже весь неправильный, как кажется. Себя в пятнадцать помню, разгильдяем был, но в меру и пореже бедокурил... Спросить кого бы? Про женщин думал, вплоть до карательной по отношению к ним ненависти по половому признаку, об их бестолковости и бесполезности для общества. Сейчас смешно... Вот девочки - им по семнадцать. За два часа - всё об одном.
Я пересел - освободилось место. Что говорят - все слышно: по новой пожужжали про косметику и дальше, все по кругу. Что интересно, они вдруг повзрослели, как отсел. Видать, издалека не так заметно возраст. А та, что у окошка, что поглядывает мельком? Наверно, странен ей мужик - пил пиво, был как все, поспал, достал компьютер, стал писать рассказы... Она средь них была заметна сразу. Очки, блондинка, стрижка. От женщины в ней появилось что-то. Слушать может. Вторая видно вся в учебе, дальше всех пойдет. Базар фильтрует, больше все о светском. А третья - дурочка еще совсем, с двумя косичкми, как в пятом классе, и моргает часто. Нет брат, вру я все. Интересуюсь. Себя, ведь, не обманешь. Вот номер раз, быть может? Подъезжаем...
*****
Жизнеописание И.В. - паровозного человека, или "В продаже имеется"
Так уж случилось, брат, что давно мы с тобой не общались. Время течет, жизнь тоже, кажется, идет своим чередом, ну а я, со своей стороны, хочу с тобой поделиться, уважаемая Екатерина Матвеевна, что дела у нас идут хорошо. Весна за окном прет в полный рост, растет потребление напитков в дорогу, растет, соответственно, и их предложение. Солнце теперь встает раньше и светит подольше, а посему, это стало отчетливо видно. Так уж сложилось, что здесь, на тягучей железной дороге, взросла своя, типа, бизнес-формация, питаясь пассажиро-ресурсами, совершающими свои тело-передвижения между станцией А и станцией Б, подкрепляясь. По сути своей - это тайное общество, бесконечный поток из людей, превративших занудство в профессию. Не заметить его очень трудно, бороться с ним невозможно, наблюдать же за ним - занимательно. Аки спрут, опутав сетями охвата, скачет его поголовье стремглав по вагонам, таща свои необъятные, грязные сумки, катя дымящиеся пирожками тележки по ногам ютящихся с краю, потрясая перед воротящимися в окна носами пассажиров пачками вчерашних газет в полцены. Бросаясь под поезд, чтоб их не забыли, кидаясь к дверям, чтоб успеть из них выйти и вскочить в отходящую встречную. Оно стоит в очередь, в тамбурах и вагонах, и ждет. Дождавшись, кричит и играет на всех инструментах. Оно, это общество, скрепленное тайной, где деньги лежат и формой из синей фуфайки, оно звучит так: "Добрый день, уважаемые пассажиры. Всем хорошего настроения и долгого пути. Вас снова беспокоит неугомонная (тут они сами смеются) транспортная торговля". Трудно сказать, где есть эта школа, в которой их учат. Также трудно найти чудо-базу, с фальшивым и ненужным товаром, не дающую спать и усохнуть на привокзальном, ларьковом корму. Взорвать бы ее... Но, главное.., главное - люди.
Итак, господа: В продаже имеется...
Экземпляр первый - гастрономический. Только что от печки, пухлая бабуля, в перемотанном шалью пальто и в фартуке сверху, в сапожках "прощай молодость", с эмалированным бачком, полным пирожков, упакованным в картонную коробку, транспортируемую посредством тележки. Она неизменна во всем, от места и времени ее проявления до внешнего вида и присказки. У бабки есть дочка - помощница лет тридцати, иногда косящая под конкурентку, но чаще сопровождающая ее с дополнительным прицепом, добавляя в ассортимент лимонад и пиво. Речь бабушка произносит размеренно, поставленным голосом, складную и неторопливую, как сказку рассказывает, медленно продвигаясь вперед, с достоинством толкая перед собой тележку: "Кто желает перекусить горяченькие, горяченькие пирожочки? Пирожочки жаренные с картошечкой... с капустой... лук с яйцом... беляши с мясом... с бЭконом, - именно через Э, что придает ее голосу загадочность, на иностранный манер, - ... сосисочки в тесте."
Пройдя до середины вагона, она повторяет свою притчу. Затем, уже у дверей, добавляет коротко, для завершения композиции: "Кто желает перекусить?"
Затем она аккуратно исчезает в тамбуре, прикрывая за собой двери и переползая в следующий вагон. Бабка ходит по поезду медленно. Дойдя до конца, она возвращается, и все повторяется снова, не изменяя ни текста, ни темпа. Когда ее видишь в очередной раз, на языке невольно начинают вертеться горяченькие, горяченькие пирожочки... А пирожки у нее, в общем-то, неплохие. И пахнет потом хорошо. Резюме - пускай живет.
Объект второй - с приплюснутым носом девица лет двадцати трех, с неизменно большой, клеенчатой сумкой в крупную, полосатую клетку. Тертая-перетертая, в черных, драных джинсах с оторванным наполовину задним карманом. В черной футболке, с черным, накинутым на спину свитером, иногда еще, в черной, коротенькой курточке. В носу пирсинг, волосы спутаны, ноги ничего. Всегда куда-то торопится, лезет без очереди - берет обаянием. Собратья по цеху ее пропускают. Жуя слова и проглатывая окончания, бодрым темпом произносит непереводимое вступление, вытаскивая из сумки тряпки, и, сама того не замечая, приговаривает в конце всегда одну и ту же фразу: "Любой размер, любой расцветки", отчего на выходе у нее получается примерно следующее:
- В продаже имеются женские кофточки, - показывает леопардовую блузку, - нарядные с сорок шестого по пятьдесят шестой для женщин кофта сто рублей. В продаже имеется любой размер любой расцветки. По сто рублей для женщин кофточки.
- Футболки женские любой размер любой расцветки в продаже имеются по пятьдесят рублей. Размеры все синие красные белые. Пятьдесят рублей любой размер любой расцветки.
- Носки черные сто процентов хлопок двадцать полиамид любой размер любой расцветки для мужчин. Размеры двадцать пять двадцать семь. Для мужчин по десять рублей все размеры.
Товара у нее не много и никто у нее ничего не покупает. Говорит она смешно и быстро, улыбчивая, веселая хохотушка. Закончив, по рядам не ходит, сразу убегает. Приговор - отправим к бабке в печку.
Среди миссионеров Базы есть иные, своим колоритом напрашивающиеся побывать в этой притче. Один, особо экзотический - партизан из глухих каннельярвских лесов. Раз в неделю покидает землянку - он хочет и должен продать шоколада. И вид его весь сообразный. Не стрижен лет пять, не мылся с полгода. Отдельные зубы и выбитый нос говорят, что его шоколад, не иначе, трофейный, добытый с боями. Походка хромая, уставшего от всего человека. На всех ему похуй. Он всегда с бодуна.
О чем говорит - забывает. Посмотрит - в руках шоколад. Ух ты, сам удивится, посмотрит еще раз - от фабрики Крупской. Воспрянет. Окинет всех взглядом. Народ с него тащится. Вступит в беседу: "Чего вы все ржете? Напрасно вы ржете..."
Хороший мужик - был шофером. Пускай идет с миром, под свой грузовик, там ему было бы лучше.
И напоследок, наш герой - И.В. Театр одного актера. Талант от Бога. Трудолюбив, опрятен, с юмором и постановкой дела. Жалко, что не Шива в восемь рук. Таскает сумки по вагонам целый день, но не так часто. Товару прорва - в лет идет. А говорит как? Это надо видеть... Голос тверд, отрывист, сам черняв, горбатый, низенького роста. Неважно, спишь ты или весь в газете, ты будешь видеть, что такое Мастер и чего он стоит. Зайдя в вагон, он минут десять в подготовке шоу. Разложит весь товар. Проверит, нет ли сбоев с детским вертолетом, запустив его под потолок - тем привлечет к себе внимание. Проверит, все ли на местах и начинает шоу.
Нет смысла приводить его дотошно - это надо видеть, быть при этом. Он хоть и тоже с миссией, но, кажется, с другой. Оргвывод: выгнать всех, его оставить.
Ну, мои дорогие, поехали...
*****
Железный человек
Сильно подмывает поделиться, брат, своей болью за жизнь нашу разбитую. Разруха - она в корнях наших. И нет от нее избавления, кроме как корни эти рубить. Каждый день, трясясь от холода и неистребимой вибрации, я сижу на раздолбаной фанерной скамейке, обитой драными кусками залитого липким дерматина. Давно повылезавшие из нее гвозди рвут последние штаны и не дают мне согреться, вжавшемуся в драную скамейку, и едва теплую печку. Редкая, скажу я тебе, радость случается, когда едешь в почти новом поезде. У нас, в Питере, один на всех. Радость случается раз в две недели, примерно. Она на то и радость, чтобы редко случаться. И нет в нем особого шика какого, а только сквозняк не гуляет, скамейки не сломаны, трясет несильно, тепло и едет мягко.
Много ли человеку надо? Когда же и так все плохо, то свойственно нам вести себя адекватно и подсознательно совершать поступки, вполне ситуации соответствующие. Не секрет ведь, что всем случается в пути захотеть по нужде. Не секрет. В дальних поездах, например, и вопроса не возникает: захотел - сходил. В электричках - одно наказание. Куда деваться бедному пассажиру, попившему чаю или, что есть тоже неплохо, пива в дороге? Куда, куда - с поезда в кусты, а там, часа через два, и дальше поехать, не досаждая вредной потребностью.
Похоже, что местного значения дороги всерьез намерились воспитать новую формацию, в туалет желающую, но попасть не могущую. И ведь воспитали таки...
За двадцать с небольшим лет я не видел в электричке ни одного, кто бы поинтересовался важным для живого существа, а для разумного и естественным, вопросом - где туалет? Нет таких людей. В границах формации. Все играют по установленным правилам.
И не поворачивается ни одна мысль обвинить бедных, измученных людей в том, что скамейки ободраны, тамбуры, простите, обоссаны и едут зайцем. Просто правила таковы. Когда со мной вместе стал ездить приятель мой, он, поначалу, в силу установленной правилами традиции, не пошел в кассу и не стал покупать билета. Как человек, не лишенный возможности, он его сам напечатал. И с такими билетами ездил неделю. На четвертый день, контролеры, уже принимая его за своего, спросили его прямо - мол, не дурак ли ты, парень, такие дорогие билеты в кассе покупать? Приятель то усмехнулся, мол не дурак он. А контролеры тоже - они то всем зайцам квиточки выписывают - вдвое, а то и дешевле билетиков этих штатных. И ведь что удивляет, дашь двадцать - рубль сверху не требуют, дашь двадцать пять, сдачи не дадут. По правилам все. На всякую премудрость...
*****
Как я покупал компьютер
Так получилось, что мне подвернулась работа в Питере. Всё бы ничего, но вставать пришлось теперь в 5 утра. Работа, правда, хорошая, не сравнить с прежней. Да и платят прилично. Пишу программы. Когда пишу что-то новое, на душе становится хорошо. Когда исправляю чужую программу, становится тоскливо и работать лень. Плохо и неинтересно, не по-творчески это. Да и времени жаль. Такие дела, брат. Теперь в паровозах течет моя жизнь - утром туда, вечером взад. И так каждый день. Сначала совсем тяжело было - не высыпался и уставал сильно. Сейчас легче - привык уже.
Вот, пишу тебе снова. Прошло два дня, как я пользуюсь новой чудой от техники. Теперь у меня есть компьютер. И не просто компьютер, а карманный. На нем я и набираю сейчас это письмо. Технология, брат, штука та еще. Лет пять назад и во сне такого не снилось. Нынче я запросто, не вставая со стула, нашел компьютер, что хотел, в Internet, дешевле, чем в магазине раза в полтора. Залез в карман, достал чудо телефон, позвонил - и ...
Дорога..а.я! Я дома, - не сдерживая детского восторга, кричу я жене с порога, гордо тряся в руках новою игрушкой. (?..) Что-то не разделяет радость моя Лилинька, "Где зарплата?" - спрашивает. Где, где? - Вот, говорю, зарплата, отдавая ей половину суммы, про которую так долго говорили "большевики". У неё в глазах слезы... Чего реветь-то, думаю, радоваться надо, что удачно так все сошлось - и компьютер купил, и с голоду не подохнем. Объяснять ей давай, бестолковой, что енто за штука и чего она таких денег стоит. На третий день, смотрю, полегчало. Правда, в немилость попал, под экономию сплошную.
Особо, брат, хочу поделиться метаморфозою своею, - насчет впечатлений, значит, от штуки этой. Как ясно стало, что зарплата скоро, недельки за две, стал я себя накручивать - хочу и все тут. Ползаю в паутине, присматриваюсь, ума набираюсь. Ладно, думаю, за просмотр денег не берут, а у самого зуд уже в голове - куплю, значит, сам себе думаю. А выбрать что - затрудняюсь. В Internet'е все есть, в магазине - то, к чему душа не лежит. Цены и здесь, и там - прости Господи, что называется. Не вписаться мне с тележкою моей из трех ртов. И ладно, прикидываю - подкоплю, куплю месяца через два. Глядишь, там новое чего изобретут - прогесс то сейчас быстро движется. А сам отчет себе отдаю, со всей трезвостью. То, что видел уже - и не скажешь, что вот оно, это самое. Можно бы и покруче. Тогда и подождать не грех, потом лучше куплю. А деньги где?
Ан нет, говорю я себе, не лукавь. Бери, что есть. Тертый уже - натура то ясная. Характер мой, брат так устроен, что ждать я не люблю, да и не умею. Живу тем, что есть, тем и довольствуюсь. Тогда отдаю я себе приказание - будь что будет. На том и порешил. С женой беседы начал вести, издалека эдак, ненавязчиво. Да бестолку все. Бабу не обманешь. Сижу я так, неделю примерно, скандала жду. И хрен то с ним, легких путей не ищем. Вроде как успокоился. Зарплату в срок дали, в полном размере - вписался. Вот, брат, чего пережил я.
Теперь вот письма пишу по утрам в электричке. Все легче, чем сон зазывать, не идущий. На обратной дороге в игрушки играем с приятелем - хорошая штука, компьютер этот - наладонник, как его называют. Доволен я, чего греха таить. С работой этой по семь часов в дороге теперь каждый день. Привык уже. Да времени жаль, пропадает ведь просто. Теперь не обидно. Можно и делами позаниматься. Сначала меня сомнения терзали, типа - козел ты старый, тебе лет сколько? А ты в игрушки играешь все... Мол, все равно не компьютер это - барахло бестолковое. Деньги на ветер. Будешь с ним, как белая ворона, в вагоне сидеть, все пялиться будут. Вот ведь, наследие прошлого - научили, таки, коммуняки - с молоком матери в крови сидит - не выделяйся.
Потом думаю - фигня какая. В конце века и с телефонами, с мобильными, так же было. У кого телефон зазвенит, так на него чуть не вся улица пялится - новый русский идет. Дураков правда было... Гордость их распирала, деловых из себя строили. И что? Где теперь эти завистливые взгляды? Куда они делись? Теперь ты никому не нужен, с телефоном этим - у всех они есть, у пацанов двенадцатилетних, у старушек в магазинах... А мужики, из тех, что первыми игрушки эти покупали, видно так обеднели, потратившись на средство коммуникации, что у пацанов этих смех вызывают, когда те видят торчащего из кармана, по прежнему гордо, монстра эпохи, размерами, звонком и по весу от кирпича мало чем отличающегося. У мальчишек этих, подружек их, техника эта не есть признак чего-то материально - гордого, разве только артефакт, игрушка и средство быть модным, что, в общем-то, нормально. Не долго ждать и про компьютеры такой же истории - прогресс летит быстро, угнаться бы...
*****
Полчаса перед сном
Полчаса перед сном - время, когда можно уединиться в туалете. Годовалую Верусю укладывают спать и я могу себе позволить потыкать карандашом в до смешного маленькую клавиатурку, чтобы выдавить из своей уставшей за нелегкий день головы пару неглубоких мыслей. Здравствуй, брат, - по традиции начинаю я свою партию. На этом мысль вязнет в дыме раскумаренной сигареты и обрывается окончательно, ибо же и так хорошо.
Закончен этот день. Завтра опять рано вставать. Чтобы поспать пять часов и снова пуститься в эту гонку с бесконечностью. Устаешь сильно, но еще больше устаешь от понимания того, что это еще не скоро закончится. Есть работа - за нее платят деньги. За эти деньги приходится держаться, потому как без них держаться будет не за что. Деньги платят, если ты держишься. Стоит сорваться, расслабиться и ты уже свободен как птица - без работы, но и без денег. В общем, брат, тогда кирдык. Будучи молодым и ветреным, я бы так и сделал, скорее из принципа. Из чувства протеста - необъяснимого, но в молодости имевшего место быть.
Иногда мне самому было непонятно, почему я так поступаю, казалось бы, наперекор здравому мыслу. Позже, как правило, оказывалось, что поступки, движимые задним умом - более осмысленные. Теперь я так не могу. Впрочем, тому и тогда были причины, и теперь есть. Когда в "Брежние" времена приходилось напрягаться - по большей части происходило это по принуждению и в силу привычки, ибо во всем действовал добровольно-принудительный метод возействия на темные, читай естественные, позывы борющегося с рельностью сознания. Сознание не выдерживало, а инстинкт выживания срабатывал четко.
Не шипко мы могли себе позволить на что-то надеяться... Разве только повольнодумствовать всласть. Не все, конечно. Кто-то и в те времена с "драконом" боролся. Воспитанное на страхе поколение? Получишь в трудовой ст. 33 и ищи тогда, куда с ней сунуться. Сможешь забить - забей. Не сможешь - ты винтик, ты шестеренка в огромной машине. Там, где-то у руля, в машине хрустнуло и пошло движение - гудок, подъем, тук-тук, получи 8, опять гудок - свободен, спи. И так вся жизнь... Потом пенсионер. Почетно было раньше, между прочим... Теперь все проще - гудок не гудит, ты на хрен никому не нужен, если мнишь себя вне механизма. Ты волен собирать бутылки. Принцип то-же, детали лишь различны.
Механизм измельчал. Как будто перетерся. Раньше тебя ломала машина в масштабах государства - теперь какой-то чудило со своими представлениями о жизни в пределах его территории. Нет, не чудило вырос - государство исчезло. Он на Lexus'е - ты на электричке. Ему до своей фабрики десять минут ехать - тебе до его фабрики - три с половиной часа. У него зарплата полтора миллиона - у тебя пятнадцать тысяч. Ты специалист, ты знаешь, он тебя искал полгода - вот нашел. Ты, как элита в фирме, получаешь за свои мозги. Такой же Ваня, но попроще, за рабский труд получит в пять раз меньше, коль хозяин честный, чаще будет выгнан вон без содержания. Все просто - в промежутке будет Петя - он же мастер - он за Ваню все сполна получит, работа сделана - шеф доволен. Дело не стоит, а за воротами роботы в два потока - одни сюда, другие взад. Согласные, читай с уставом.
Теперь ты сам принимаешь обыденные и естественные по сути своей раньше вещи как издевку. Болеешь - ладно, ты нам нужен - мы потерпим, но платить не будем. Но не долго. Видел у ворот очередь? - так это по твою душу стоят страждущие... Не хочешь - только твои трудности. То государство, где ты? Встрячь не можешь? Ты этих людей плодишь, чтобы их сыновей на войну забирать? И только? На коленях стоит. Оно и правильно, и нет. А ты говоришь, брат, Россия. Да, брат, Россия, и оттого больно...
Наивные старики наши. Как объяснить отцу, ему семьдесят с небольшим, когда спрашивает - ну что сын, как у тебя там на работе, договор то заключили или как? Да все нормально папа, отвечаю, не говоря ему ничего. А что, думаю, и правда все нормально, ибо познается все в сравнении с худшим. То, что было из лучшего, труднее достичь снова, проще забыть. Трудовая, мало того, что не требуется теперь, а даже и не приветствуется вовсе. Не понимает папа... Бог им судья, хозяевам наших книжек, трудовая теперь - не есть книга жизни, как была в свое время. Теперь ее не покажешь с гордостью, разве в собесе только - пенсию попросить... На работу теперь берут чаще без таковой - не нужна она никому. Берут и ладно. И на том спасибо. А к тому, что договор нигде не прописан, папа, так ведь Россия же...