Поднявшись на цыпочки и вытянув шею, Настенька выглянула в окно.
На море царил штиль, и она увидела не один, а два города, сросшиеся друг с другом в сине-зеленой воде с мраморными прожилками.
Минуту или две Настенька стояла неподвижно. Ее худенькие плечи подрагивали. Она думала о матери и вспоминала редкие, торопливые встречи с отцом в сквере у служебного входа в театр.
В тот злополучный день Настенька разглядывала чучела птиц в витрине магазина, а отец и мать о чем-то говорили.
Настенька прислушалась.
--
У меня нет ощущения, что я счастлива... и я боюсь смотреть в зеркало... - С притворной опаской мать глянула в тусклое изменчивое стекло витрины и поправила прядку волос, выползшую из-под шляпки. - Я похожа на призрак из какой-то мнимой истории...
--
Вовсе нет... ты заблуждаешься... - Отец провел рукой по лицу Настеньки, словно паутину смахнул, и смешался с толпой. Толпа поглотила его.
Осенью того же года умерла и мать Настеньки и она переселилась к дяде Егору.
Дядя Егор жил на одном из западных островов, их еще называли блуждающими. Он преподавал в школе историю и географию. Ему было уже за сорок, когда он женился. Жену он привез из города. Ее звали Лия. Одно время она была натурщицей, потом торговала цветами. Лия вполне оправдала ожидания дяди Егора, оказалась плодовитой и родила ему целый рой девочек, похожих на ангелов.
По субботам дядя Егор устраивал фарсы, веселил одним своим видом. В его облике было что-то театральное, к тому же он был наделен голосом. Волосы у него были рыжие, гладко зачесанные назад, как у немца, глаза карие, лицо вытянутое.
Прильнув к отцу, девочки слушали истории, занесенные в него Писанием, и исправляли в себе все, что успели испортить и исказить за неделю.
Когда дети выросли и разлетелись, дядя Егор заскучал. Появление в доме Настеньки было для него спасением...
Порыв ветра качнул створку окна. По воде пробежала рябь.
Настенька невольно повела плечами и с опаской огляделась. Глаза ее еще мутили обрывки видения, в котором вода унесла дом дяди Егора вместе с берегом.
Ночь они провели у развалин маяка. Настенька ежилась и дрожала в каком-то полусне. Ей было очень страшно. Она не знала, чего боялась. Страх был неясный, смутный.
Приоткрыв веки, Настенька увидела тень дяди на стене.
Она зажмурилась, когда прыгающие губы дяди вдруг коснулись ее щеки, обожгли. Она не смогла скрыть страх.
Тень отошла вниз головой, ногами вверх, как деревья.
Дядя Егор не ушел далеко. Он оставался поблизости, сторожил труп жены от бродячих собак. Ветер сорвал железо с крыши, которое разрубило ее пополам точно топором.
Оставшись без жены и дома, дядя Егор отвез Настеньку в город к двоюродной сестре Аде.
В поселок Егор вернулся с бюстом Шекспира и поселился в гостинице. Он увлекся сочинительством, чтобы отогнать старость и стариков. Днем он писал книгу, а ночью бродил по коридорам гостиницы, пугая носатую с тощим задом дежурную, которая в одиночку жила со всем поселком, или стоял у окна, закрыв лицо руками. Он воспринимал явь за окном бредовым измышлением.
Засыпал он под утро.
В ту душную августовскую ночь Егор не спал.
Дописав сцену с иерусалимскими розами, он откинулся на спинку стула, протяжно зевнул и уставился в потолок весь в паутине трещин, в которой путалась тень от ночника в виде вазы.
"Чувствую себя усталым, надо прогуляться..." - подумал он и попытался встать, но сил не было.
Он лег на кровать.
Прошел час или два часа.
Егор лежал и видел глаза жены, которые смотрели на него из пустоты, кроткие и ясные.
Усталость ушла.
Он встал, оделся и не успел дойти до двери, как усталость вернулась.
Не раздеваясь, он снова лег на кровать.
По подоконнику застучали капли дождя.
"Погода совсем испортилась..."
Какое-то время он думал о сцене с иерусалимскими розами и не заметил, как заснул.
Проснулся Егор как от толчка. Он лежал и пытался разобраться в своих ощущениях от сна, в котором он ласкал чье-то податливое тело, вполне возможно и не подозревавшее о его желаниях.
"В любом удовольствии есть что-то бесовское..." - подумал он и рассмеялся, не вполне искренне, потом встал и, прихрамывая, подошел к окну. Взгляд его тронул кусты колючего шиповника, скользнул выше, опустился на ржавые крыши домов, отвыкших от людей, за которыми поблескивало море и рифы. Они были похожи на нимф, плещущихся в волнах. Мокрые и черные они поднимались из воды, фыркая и сверкая слюдяным блеском, и снова ныряли в глубину вод.
Ветер изменился и на поселок наполз туман. Он стекал по склонам Козьей горы, похожей на окаменевшие облака.
Все неопределенно, гадательно.
В размытых пятнах тумана едва угадывались дома, фигуры людей. Их утонченность, изысканность выражалась в вытянутых пропорциях и в рисунке складок.
Подняв голову, Егор тут же опустил ее, испытав ужас головокружения.
В ту же минуту порыв ветра распахнул окно, разметав листы рукописи по полу.
С трудом закрыв окно, таким сильным был напор ветра, он снова лег, попытался заснуть.
Перед глазами снова всплыла сцена с иерусалимскими розами, окутанная некой мистической потусторонностью, которую кто-то комментировал. Голос глухо отдавался в висках.
--
Кажется, я уже слышал этот голос... - прошептал Егор. - Боже мой, знаю столько не нужного, и забыл, не могу вспомнить, что нужно... либо никогда не знал...
Егор еще долго шептался с кем-то уже безмолвствующим, прежде чем заснул.
Во сне он составлял псалмы и гимны, но, проснувшись, все забыл.
"Что-то блеснуло, но что?.."
Боль остро кольнула в бок, и больно, и страшно, и непонятно.
Егор затих и чтобы не думать о подкрадывающихся страхах, стал вспоминать прошлое, которое показалось ему каким-то выдуманным, лишним.
И снова боль потрясла его.
Жутко, нелепо всхлипнув, Егор вскочил на ноги и...
Странный постоялец с темным, как у египетских мумий, лицом и таким же темным прошлым раздражал дежурную по этажу. Почему-то она была уверена, что он занимается чем-нибудь непозволительным, а возможно и преступным.
Совершая обход, она остановилась у двери в его комнату и прислушалась.
Донеслись шаги, голоса, как будто постоялец был не один.
Неожиданно ее потряс грохот. Медленно, неуверенно она приоткрыла дверь и вошла в комнату.
Постоялец лежал на полу, нелепо вывернув голову среди осколков гипсового бюста. На его лице еще играли тени боли и страха, но уже начало проступать и уродство тления, пока смутное. В руках он сжимал листки рукописи, которую смерть оборвала на полуслове.
Смерть странного постояльца была описана дежурной по этажу директору гостиницы и низведена им в разряд случайных неприятностей. Она не должна была нарушить привычный порядок, поддерживаемый в гостинице.
Однако было заведено дело.
Директора гостиницы вызвали на допрос.
Час или два следователь задавал директору неудобные вопросы и смотрел на него как на преступника.
Директор молчал и мучился.
"Что же это?.. Зачем?.." - думал он и вдруг воскликнул со злобой:
--
Вы думаете, я убил этого сумасшедшего?..
--
Успокойтесь, никто вас не обвиняет... такой порядок... Подпишите... - Следователь положил перед ним допросные листы.
--
Такой порядок?.. - переспросил директор, стараясь не смотреть следователю в лицо.
Порядок, которому директор гостиницы служил всю жизнь, обратился против него...
Закрыв окно, Настенька легла на кровать.
Она читала недописанную книгу дяди, пока ее не нашел сон.
Сон занес Настеньку на небо. Маленькая, тощая еще неоперившаяся она шла и оглядывалась, удивляясь виду ангелов, что стояли и ходили там, подражая танцу птиц, когда они расправляют крылья с естественной грацией.
Настенька искала среди них мать.
Мрак сгустился.
Испугавшись темноты и теней, которые, когда хотели, казались людьми, Настенька попятилась и наткнулась на незнакомца.
--
Небеса - это всего лишь логово змей... И зачем было это скрывать?.. - пробормотал незнакомец, как бормочут во сне в подушку, и прошел мимо. Одним крылом он взмахивал, словно собирался взлететь, другое волочил.
Настенька почти узнала незнакомца и очнулась.
Она сидела на кровати и с недоумением оглядывалась. Сон все еще мутил глаза.
За окном царила осень. Одни деревья смиренно обнажились, другие стояли со старой листвой.
Затаив дыхание, Настенька прислушалась.
Из коридора донеслись какие-то странные звуки.
В чугунной ванной металась мышь. Она не могла выбраться, скользила, падала и снова судорожно наскакивала, карабкалась по белой эмали, покрытой тонкой сетью морщин, истощая себя. Бездушная сила притягивала ее вниз.
Мышь села на дно ванны, тяжело дыша. Глаза ее остро поблескивали, следили за каждым движением Настеньки.
Настенька спустила на дно ванны бельевую веревку.
Мышь обнюхала веревку, оценивая ее полезность и нужность, чихнула от тонкого, едкого запаха, покрутила головой, и проворно забралась на край ванны.
В ту же минуту мышь исчезла, а Настенька вернулась в комнату.
Тесня буквы, она написала:
"Мамочка я люблю тебя.
Когда ты заберешьменя к себе?.."
Слезинки одна за другой скатились по щеке Настеньки в ямочку на подбородке...
Ветер переменился и с моря на город наполз туман.
Все гадательно как на том свете.
Взгляд Настеньки остановился на актрисе, которая сидела на террасе, заставленной цветами в горках. Среди вьюнков, глициний и гераней выделялось лимонное дерево и куст, покрытый белыми цветами, похожими на опрокинутые вазы, в той реальности, которую туман менял по своему усмотрению.
Актриса о чем-то думала и забывала свои мелкие мысли, связанные с такими же мелкими событиями ее разных жизней, которые она проживала на сцене или во сне.
Настроение у нее было подавленное.
Ни родных, ни близких у актрисы не было, хотя в свое время она блистала на сцене и родила пятерых детей от разных мужчин.
По вялой коже щеки актрисы ползла муха.
Муха обследовала родинку в уголке ее носа, потом какое-то пятнышко под глазом, ощупала лапками веко и, заглянув в щель глаза, отшатнулась, неуклюже поползла задом, сорвалась вниз и повисла в паутине.
Из щели в стене выполз паук. Он полз по паутине и грел себя движением и чувством. Приблизившись к мухе, он остановился и посмотрел ей в лицо, чтобы узнать, как она выглядит.
Актриса со вздохом отвела взгляд.
Ветер переменился, и туман постепенно рассеялся.
Сверху было небо, облака, внизу поблескивала вода залива. Между ними зыбились отроги Козьей горы, отраженные в воде в опрокинутом виде и похожие на окаменевшие облака.
Вскользь глянув на окна дома напротив, актриса скрылась за гардинами.
Настенька последовала за актрисой и очутилась в комнате, заставленной антикварной мебелью и залитой каким-то подводным светом.
Актриса стояла перед зеркалом в ночной рубашке.
Ее отличала утонченность и изысканность, которая выражалась в плавности жестов, движений и в рисунке складок, подобным птичьим перьям. Лицо у нее было бледное, фарфоровое, но не такое гладкое, немного даже шероховатое, пальцы тонкие, маленькая грудь.
Неожиданно актриса, пребывающая, словно вне реальности, разрыдалась.
Рыдания сменились жутким смехом.
Воцарилась тишина, почти зловещая.
Несмотря на страх, Настенька подошла ближе.
--
Вы репетируете?.. - спросила она.
--
Да, репетирую... повторяю удавшиеся роли, которые мне стали так привычны, что я давно перестала понимать их смысл и содержание... - сказала актриса после довольно продолжительной паузы. - Я давно ушла из театра, чтобы не отнимать у публики заблуждения, к которым она привыкла и которым поверила... Теперь играю перед зеркалом... Реквизита никакого не нужно, кроме ночной рубашки... Можно добавить ночной колпак и бубенчики, чтобы не заблудиться в этом тумане... Что ты на меня так смотришь?.. Подозреваешь, что я сумасшедшая?.. Ты только подозреваешь, но я-то точно знаю, что я сумасшедшая...
В щель почтового ящика кто-то просунул письмо.
--
Очередное признание в любви, хотя я уже похожа на мумию, разматывающую свои пелены... - Актриса сняла ночную рубашку и накинула на плечи халат из узорчатого шелка с пальмами и павлинами.
Пауза.
Актриса читала письмо.
Прочитав письмо, она заговорила:
--
Это письмо от одного моего давнего поклонника... Одно время он был писателем, потом стал художником... Искусство писателя его едва не погубило, а искусство художника спасло... Я познакомилась с ним на гастролях... Помню, пьеса была скверная, роли распределены из рук вон плохо... Я играла роль, для которой совсем не подходила... В конце третьего акта я должна была покончить с собой, но покончила с собой не я, а одна из актрис... Ее звали Кларисса... Это было странное самоубийство, которому так и не удалось найти разумного объяснения... Ходили разные слухи... Говорили, что ее бросил жених накануне свадьбы... Жених явился на ее похороны, одним внушая изумление, другим ужас... Покойницу уже омыли, одели и положили на стол, окружив зажженными свечами... Не говоря ни слова, жених прошел в комнату и сел сбоку, спиной к окну... Невеста лежала перед ним как живая... Она как будто спала... "А что если наша земная жизнь не последняя и окончательная, и что от нее возможно пробуждение?.." - подумал он... И вдруг глаза невесты раскрылись... С тихим изумлением она взирала на него... Она молчала... Глаза говорили вместо нее... Невинное дитя, неспособное кого-либо ненавидеть... Она смотрела на жениха как на человека, заслуживающего сострадания... Он отвел взгляд, не в силах вынести это зрелище, и снова взглянул на невесту... Глаза ее были закрыты... Он поднес ее руку к губам, поцеловал... Ему показалось, что на тонких губах невесты обозначилась улыбка, а лицо вспыхнуло и тут же покрылось смертельной бледностью... Шум в прихожей привел жениха в себя... Принесли гроб... Тело переложили в гроб, на закрытые веки положили пятаки, в ноздри запихали вату, ноги связали, а руки скрестили... Пока все это происходило, жених исчез... А потом в салоне появилась эта странная картина, наделавшая столько шума... Жених витал с трупом невесты над улицами города...
Актриса положила письмо на комод.
Над комодом висел портрет мужчины в раме. Лицо бледное, волосы рыжие, глаза карие, скорее грустные, чем веселые.
--
Это он?.. - спросила Настенька, взглянув на портрет.
--
Нет, это мой первый муж... Надеюсь, что душа его, в которую он, впрочем, не верил, нашла прощение у бога... - Актриса глянула в зеркало и невольно оглянулась, испытав странное ощущение, что это не она, а кто-то другой, кого она не могла вспомнить.
Первый муж актрисы был философом, но больше напоминал сомнамбулу, описывал что-то на наш мир совсем не похожее, да и вообще, ни на что не похожее. Его арестовали по доносу. Там, где он очутился, поучать было трудно, а молиться бесполезно. Днем он собирал камни, а ночью, обхватив руками подушку, утомлял себя вопросами: "А есть ли Бог?.. И откуда зло?.." - или следил за звездами, как халдей. Свои наблюдения он описывал стихами, не свободными от бреда. Иногда он читал их вслух. Голос его напоминал лай.
Зимой философ впал в болезнь, его изъели вши, и он почти ослеп. Как-то, блуждая по острову, он вышел к морю. Место было пустынное. Здесь можно было жаловаться, не таясь. Разве только его могли выдать голые скалы и сосны. Охрипнув от жалоб, он умолк.
С неба сыпал мелкий холодный дождь.
Он шел, зябко вздрагивая и оглядываясь. Ему чудились чьи-то шаги за спиной, прерывистое дыхание.
Дорога привела его к обрыву.
Он остановился, а его тень шагнула со скалы и продолжала идти по воздуху с запрокинутым к небу лицом...
Подумав о том, что когда-нибудь будут показывать то место на террасе, где сидела сумасшедшая актриса, Настенька отошла от окна.
Какое-то время она разыгрывала на полу разные сценки с куклой, которую ей подарила актриса.
Длился день. Все исполняли свое дело, и люди, и ангелы, и даже Бог.
Ветер пел литании, а деревья рукоплескали, пока мрак не собрался на них.
Услышав скрип двери, Настенька привстала. Слабая улыбка осветила ее лицо. Ей показалось, что перед ней стоит мать. Всхлипнув, она прижалась мокрой от слез щекой к жесткому сукну пальто. Она обнимала ее так, как будто собиралась переселиться в нее.
--
Ну-ну, все, хватит слез... успокойся... и скажи мне, что ты делала у этой престарелой Минервы?.. - Ада сняла пальто.
--
Тетя, ты так говоришь, как будто ненавидишь ее...
--
Вовсе нет... Да я ее и не знаю... знаю только что у нее дурной нрав и склонность к подагре...
Ада разобрала постель, уложила девочку и сама приготовилась ко сну.
Едва задремав, она вздрогнула и проснулась, удерживая рукой сердце. Во сне она увидела брата, который дописывал свою книгу на небе.
Время шло. Ада не понимала, куда оно уходит и ей вдруг стало страшно.
Она включила ночник, и страх отступил, уступив место мыслям о незнакомце. Уже который день он преследовал ее. И сегодня он стоял на остановке трамвая, прикрыв лицо газетой, и следил за ней.
По всей видимости, она ему нравилась.
На ней было темное, сшитое по выкройке платье, лицо узкое, со следами отошедшей красоты, нос тонкий с горбинкой. Держалась она уже не так скованно и не сутулилась, как в прошлый раз.
Сложив газету, незнакомец кашлянул в ладонь и сказал:
--
Ваши родители, наверное, были людьми, но вы ангел...
Ада не поняла, медленно покраснела, переспросила:
--
Что вы сказали?..
--
Я хочу написать ваш портрет...
--
Но я вас не знаю...
--
И говорите вы как оскорбленный ангел...
Незнакомец удивил Аду. Он выражал свои мысли весьма неуверенно, с оговорками и извинениями.
Стая ворон с жутким карканьем взмыла в воздух.
Ада встала и босиком подошла к окну, из которого открывался вид на город и залив.
Светало. На востоке неба появилась золотисто-зеленая полоска.
Свет придал пейзажу странную призрачность.
На террасе длинного дома Ада увидела актрису. Ее окружали вороны, которых она видела или воображала, что видит. Они слетелись к ней со всего неба.
"Все играют и лгут не хуже... и лавров им не надо..." - Задернув занавеску, Ада села на край кровати.
Настенька спала. Мелкие летающие насекомые, стекавшиеся к белому пятну ночника, осыпались на ее лицо.
Выключив ночник, Ада закуталась в одеяло и заснула...
Солнце разбудило Настеньку.
Она очнулась в своей постели среди скомканных простыней, похожих на дюны, потерла занятые чем-то посторонним глаза и пошла в ванную. Умывшись под тонкой, быстро худеющей струей воды, она вернулась в комнату.
Тетя спала. Во сне она двигалась, постанывала.
Глянув в зеркало, Настенька поправила рыжие волосы, которые достались ей от отца, накинула на плечи плащ и вышла на улицу. Она шла и узнавала то, о чем ей не успела рассказать мать, и о чем молчала тетя.
Обойдя набросанные вдоль тротуара кучи листьев и грязи, она боязливо, как птица, приблизилась к витрине магазина. Во всяком движении ее была видна какая-то бесшумная порывистость.
В стекле витрины Настенька увидела небо и чье-то лицо на небе, бледное, невыразительное как подтек на стене. Лицо смотрело на нее с подозрением. Продемонстрировав несколько выражений, которые Настеньке удалось прочесть, лицо развело руками и исчезло в неспокойной глубине отражений.
Из переулка со скрипом и визгом выполз трамвай.
Трамвай остановился и в стекле витрины стали отражаться прохожие. Они появлялись как призраки и тонули в прозрачности и мутности стекла, изменяющего контуры фигур. Мелькнула и исчезла там детская коляска, мальчик на велосипеде, трамвай, почти пустой.
Еще какое-то время Настенька угадывала, ловила себя в отражении витрины, кусала, облизывала губы, путала волосы, поднималась на цыпочки. Все это было похоже на некий танец.
Настенька уже шла по улице, пытаясь догнать свою уменьшающуюся с возрастом дня тень, пока над заливом не появились тучи, похожие на горы черные и красные.
Ветер завыл на низких тонах.
Настенька зябко повела плечами и запахнула полы плаща.
Вечером Настенька задумчиво грызла ногти и писала очередное письмо матери на небо, грустное и тревожное, полное сомнений, от которого ее оторвал сон.
Спала она беспокойно. Ей снился отец. Все новые и новые его подобия, не узнавая друг друга, толпились у изголовья кровати, выгибая руки и беззвучно шевеля шершавой мякотью губ. Они пытались открыть ей вещи, скрывающиеся за словами...
* * *
Весь день Христофор провел дома в одиночестве. Он играл в войну, кончал одну войну, сдвигал, хмурил брови и начинал другую. Он гонял толпы оловянных солдатиков через всю Европу, посылал их сражаться в защиту по-детски понимаемых идей.
Пол был театром военных действий.
Кони вставали на дыбы, сшибались лбами. Всадники слетали с коней, валились наземь.
Сражения происходили не только на суше. Иногда Христофор брал компас, карты и выходил в открытое море.
В шум сражения вмешался бой стенных часов.
Христофор глянул на часы, оделся и вышел и комнаты.
На улице было безлюдно. С неба сыпал мелкий холодный дождь.
Какое-то время Христофор стоял у витрины магазина, высматривал Настеньку и разглядывал чучела птиц, потом направился к Пыхтину.
Пыхтин жил в подвальном этаже дома, украшенного химерами. Дом пустовал. Даже птицы облетали его стороной. Ходили слухи, что некогда в этом доме было совершено злодейское убийство, и по ночам его посещала нечистая сила, которую изгонял дневной свет.
Возможно, все эти слухи были навеяны сумрачным почти призрачным обликом здания.
Днем Пыхтин писал картины, а по ночам странствовал по городу, как лунатик. Странствия иногда заводили его в довольно сомнительные места. Как-то он обнаружил себя под лестницей в подъезде длинного дома с аркой. Одежда его была в грязи и в паутине. После этого случая он стал на ночь привязывать себя за ноги к кровати.
Пять ступеней вниз, ржавый скрип двери и Христофор уже в кромешной тьме длинного, гулкого коридора.
--
Кто там?.. А, это ты... и опять нелегально... Между прочим, твоя мать мне выговор сделала...
--
Она мне не мать...
--
Ну, да, конечно... Вчера снизошла... едва отбился от нее... Только задремал, слышу, шаги... Она у тебя зоркая... быстро выглядела, где тебя улавливать... Я ей: "Что вам угодно?.." - А она: "Что вы себе позволяете..." - Мне кажется, она помешана на манерах... и, наверное, обожает книги... поэтична и романтична... И меня она не выносит даже издали...
Вера Павловна запрещала Христофору ходить к Пыхтину. Она подозревала в нем дурные наклонности.
Комната и лицо Пыхтина озарилось. На город опускался вечер. Мерцающие рубиновые отсветы на стенах казались призраками увядающих роз.
--
Я принес сценарий... - пробормотал Христофор и покраснел.
--
Хочешь стать писателем?.. Оставил бы ты это... Писатели люди смутные и не совсем чистые... - Пыхтин порылся в куче картин, стоявших у стены. - Жалко, если все это сгорит... Я боюсь пожара... От отца этим страхом заразился... Он был связан с театром и боялся пожара и воров... А мать... Помню, по субботам она давала мне уроки французского языка, на котором, по его мнению, говорили в Париже... А на старости лет она увлеклась сочинительством... писала и стоя и лежа, когда была чуть жива, хотела оставить след... жаловалась, что у нее нет нужных слов, способных передавать ее мысли и чувства... - Пыхтин подавил невольный вздох. - Отец умер, когда мне было 13 лет... и мать вышла замуж... освободилась от ответственности за собственную жизнь... А я приобрел еще одного отца, который больше был занят лошадьми и собаками... Мне самому пришлось выпутываться из сомнений и озарений... Ты читай, читай...
Около часа Христофор читал сценарий.
--
Финал мне не совсем понятен... но когда-нибудь ты будешь знаменит... - Пыхтин сделал странный жест рукой. - Все хотят прославиться... а дорога на небо отовсюду одинакова... впрочем, как и в преисподнюю... - Пыхтин вскользь глянул в окно и, увидев незнакомца в потертом сером плаще, невольно повел плечами, как от озноба, испытав чувство скрытой непонятной опасности.
Неделю назад ночью на бульваре его окликнула рыжеволосая женщина в розовой кофте с жемчужно-бледным цветом лица и чувственными линиями тонких губ.
"Я вас знаю?.." - спросил Пыхтин. На его лице застыло выражение изумления и даже страха, сменившееся тоскливым недоумением. - "Вполне возможно... Почему бы и нет?.." - сказала женщина. - "Но я вас не знаю..." - "Я Елена..." - "Вы можете воображать себя Еленой Троянской, кем угодно, но причем здесь я?.."
Женщина смутно глянула на Пыхтина, и, почти касаясь губами, прошептала его имя.
Эту историю, имеющую трагическое продолжение, Пыхтин рассказал Христофору, опустив то, что, по его мнению, лучше было скрыть.
После довольно продолжительной паузы, Христофор спросил:
--
Она умерла?..
--
Да... - отозвался Пыхтин. - Не знаю, что ее убило... молния или безумие... В тот день была жуткая гроза... казалось, небо вот-вот рухнет...
--
Дело уже закрыли?..
--
Насколько мне известно, оно и не открывалось... Она жила в угловой комнате дома, который даже птицы облетают стороной... Я пытался написать ее портрет, но странным образом не мог закончить... Ее тонкое, бледное лицо терялось в толпе темных лиц, которые я видел или воображал, что вижу... Их изгонял дневной свет...
Небо постепенно выцветало. Золотой цвет сменился серебряным цветом, затем свинцовым.
--
Я знаю, о чем ты думаешь... - заговорил Пыхтин. - Но я к этому непричастен... - Он глянул в окно. Никого. Незнакомец в сером потертом плаще исчез. Темнота поглотила его как трясина.
Задернув занавеску на окне, Пыхтин пробормотал:
--
Она открыла мне небо, но, увы... незаметно для себя я соскользнул с неба, на которое мне как будто удалось взобраться, и оказался в этой пещере беспомощным и ни на что не годным импотентом... А ты пиши, хотя я не верю словам... слова, как ризы, в которые облачают то, что хотят скрыть... идола или бога...
* * *
Прошла осень, зима и еще несколько лет. Оловянные солдатики потускнели. Христофор вытянулся. Голос его погрубел, слегка надломился, ясно-синие глаза заметно потемнели.
Молодые люди делали историю.
Старики философствовали.
Птицы летали, не задумываясь, свободна ли воля и бессмертна ли душа.
Все это время Настенька искала отца, от которого сохранились какие-то смутные воспоминания, но она не знала, что с ними делать. Воспоминания были больше похожи на сновидения.
А Христофор искал источник, из которого все вытекало и изменялось, и видел видения, не всегда понятные.
Как-то он шел по дороге, по которой его вела уверенность лунатика. Приблизившись к краю света, он остановился, испугался, что дальше ничего нет. Туман рассеялся, и он оказался на кладбище статуй. Когда-то эти безрукие, безногие калеки, у некоторых даже головы отсутствовали, были не самыми плохими и незначительными людьми.
Среди статуй были и бюсты, похожие на высунувшихся из земли покойников.
Инвалид с фальшивой ногой, молча, переходил от одной статуи к другой, позвякивая медалями, которые укрывали его грудь словно панцирем. Лишь иногда он открывал рот для проклятия или зевка.
Инвалид остановился у лежавшей в траве статуи. Год назад статуя упала и кого-то убила, может быть, своего автора.
--
Что такое смерть?.. - заговорил инвалид. - И смерть ли она?.. Кто знает, где кончается один человек и начинается другой?.. И что под землей и что над небом?.. Этого никто не знает... и это хорошо, хотя хорошего тут мало, вернее, совсем нет ничего хорошего... - Инвалид сел на лежащую в траве статую. - Я знал автора этого истукана... начинал он как писатель... пытался отыскать истину, прочитал почти всех философов и понял, что за истиной нужно идти в другое место... У философов истину не найдешь и то, что они называют истиной, вовсе не истина и на истину совсем не похожа... Искусство писателя его едва не погубило... Он был арестован по доносу, и очутился на одном из западных островов... их еще называют блуждающими... Там он и познакомился с этим писателем, который из человека стал статуей... - Инвалид провел рукой по шершавому боку статуи. - Его звали Христофор, как и тебя... Он тоже искал истину... несколько лет жил среди монахов и пустынников, изнуряющих себя молитвами и цепями... Истины он среди них не нашел, обзавелся крыльями, реквизитом и отправился на небо... Темно, холодно... Куда идти?.. Кого там спросишь?.. Ему пришлось идти наугад, в темноте ощупывая дорогу... Он шел и прислушивался к тому, что творилось в его душе... Мне было видение этого места... Место это жуткое из-за тьмы... Туда ведет Млечный путь... Он скитался там без памяти, без имени, без цели, пока что-то известное, близкое, привычное внушило ему, что дальше идти некуда, да и не нужно... Он бросил свое бесполезное облачение и вернулся на землю... Используя свое изумление и ужас от одиссеи, он написал интеллектуальную драму и отдал ее для постановки на сцене... Я читал эту пьесу, в которой многие строки были стерты, а местами вырваны даже страницы... читал и трясся от страха и смеха... В драме он описал кромешную тьму, как свет, и зрелища во тьме... Он не все описал и, пожалуй, главное утаил... О многом пришлось догадываться, и режиссер вплел туда историю Сатурна, отсекающего лишние срамные части своего отца, который и сам оказался заточенным в темницу, захватившим небесное царство сыном... Режиссер выставил их на сцене обнаженными, как шлюх, чтобы доставить зрителям удовольствие... Удовольствие это самое опасное, что нам грозит... Лучше сойти с ума... Оно как гвоздь, которым человек прибивается к жизни и живет точно заключенный в пещере, пока его не посетит ангел смерти... Говорят, он весь сплошь покрытый глазами, как павлиний хвост... Кстати, он был твоим дядей... - Инвалид встал, вглядываясь в лицо статуи. - И он отчасти виновен в смерти твоей матери, но нашлись оправдывающие обстоятельства... Любовь требует жертв, только жертв...
Дверь заскрипела, приоткрылась.
В комнату вошла Вера Павловна, мачеха Христофора.
Она подняла упавшее на пол одеяло, укрыла притворяющегося спящим Христофора и вышла из комнаты.
Ощущая потребность в какой-либо реальности, Христофор глянул в окно.
День обещал быть темным и мрачным.
Какое-то время Христофор слонялся по комнате, пытаясь понять, кто говорил с ним во сне как бог с Моисеем, и испещрял листки тетради бессвязными записями, которые становилась все безумнее с темными намеками на какие-то чудеса и ужасы.
Бой стенных часов отвлек Христофора.
Он глянул на часы, торопливо оделся и вышел во двор.
У ворот, украшенных саламандрами, Христофора уже поджидала Настенька. Выгибая спину, она раскачивалась на створке.
Он стоял и смотрел. Настенька была похожа на маленького, танцующего ангела, одетого перьями и окруженного нимбом.
Услышав знакомые шаги и шелест шелка, Христофор помрачнел и опустил голову.
Вера Павловна прошла мимо, но вдруг остановилась, забеспокоилась, и, косо глянув на Настеньку, сказала:
--
Ты бы шел домой, сынок... - и попыталась поймать Христофора за руку, но он вывернулся, убежал.
Домой Христофор вернулся ближе к вечеру и заперся в своей комнате. Он изображал мятежника.
Иногда он подходил к двери и прислушивался.
Из гостиной доносились голоса. Родители выясняли отношения.
Иван Егорович, отец Христофора, слушал жену и страдальчески морщился, словно стыдясь чего-то.
Иван Егорович избегал сцен и затруднений. Они внушали ему вполне объяснимый страх с достаточно измеренными последствиями.
--
Оставь его, он с воображением... и ревнует тебя к покойной матери...
--
А мне, кажется, он влюбился... - Вера Павловна взглянула на мужа и в его взгляде прочитала недоумение и сомнение.
Христофор отошел от двери.
Зеркало следило за каждым его шагом.
"Это всего лишь игра, притворство..." - думал он, вспоминая поцелуи и ласки мачехи. Он не доверял ей и сомневался в ее искренности.