Трещалин Михаил Дмитреевич : другие произведения.

Мёртвые души, том второй

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Попытка воссоздать уничтоженный Гоголем второй том мертвых душ

  
  Николай Нéгоголь
  
  
  Мёртвые души,
  том второй
  
  
  ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА
  
  Прежде чем читать эту книгу, я настоятельно рекомендую вам прочесть повесть "Мёртвые души" Николая Васильевича Гоголя. Хорошо, если в этом издании будут дошедшие до настоящего времени главы второго тома и первая редакция запрещённой цензурой "Повести о капитане Копейкине". Тогда вам будет всё происходящее понятно, и вы, возможно, примите мою версию "Мёртвых душ", как созвучную замыслу Гоголя. Но ещё следует отметить, что я, хотя и старался писать подобно Гоголю, но XXI век совсем не похож на XIX столетие своим темпом. Что в сравнении с ямской почтой, теперь давно канувшей в лета, современная Mail.RU, мгновенно переправляющая ваше послание, например, из России в Канаду или на острова Фиджи - да просто черепаха в сравнении с космической ракетой. Вот и выходит, что писать в том неспешном темпе, каким пользовался Николай Васильевич, просто невозможно - это уж точно никто читать не будет, время не то. Вот и у меня второй том "Мертвых душ" вышел чуть больше ста страниц, а лить воду на мельничные колёса, не производя муки, нет уж - увольте!
  
  
  
  
  
  ПРОЛОГ
  
  Я читал и смеялся.
  - Дядя Миша, что такое смешное ты читаешь? - спросил меня молоденький паренёк, с которым я лежал вместе в больничной палате.
  - "Мертвые души" Гоголя.
  - Чего же в этом смешного? Книгу в школе на уроках литературы проходят. Скучнейшая вещь.
  - Да нет, ты напрасно так об этой книге думаешь. Просто до неё ещё нужно дорасти. Это чтение для взрослых людей, а не для школьников. Я полагаю, зря "Мёртвые души" в школьную программу включили, - ответил я и продолжил чтение.
  Я читал увлечённо всё, включая сохранившиеся чудом отрывки второй части "Мёртвых душ" и "Повесть о капитане Копейкине" в первоначальной её редакции, запрещённой впоследствии цензурой. Я сожалел, что замечательное произведение для моих современников так и осталось неоконченным, вспоминал все, что я знаю о Гоголе, о прочитанных мною прежде воспоминаниях о нём современников писателя. Вспомнил мемориальную доску на административном здании дорожно-эксплуатационного управления, сообщающую гражданам, что в этом доме проездом через Малоярославец останавливался Николай Васильевич Гоголь.
  В те далёкие годы здание это было почтовой станцией.
  Как-то один мой знакомый, коренной житель города Малоярославца, с усмешкой рассказал мне, что Гоголь на самом деле вовсе здесь и не останавливался, а только ногу опустил с дрожек в непролазную малоярославецкую грязь. Он выругался чёрным словом в адрес городских властей и поскакал дальше куда-то за Полотняный Завод, что расположен в верстах сорока - сорока пяти за злосчастным городком.
  Это ошибочная версия. По правде, дело обстояло совсем иначе.
  Однажды Николай Васильевич и его знакомый Л. И. Арнольди отправились к А. О. Смирновой, с которой писатель был хорошо знаком, проживающей в Калужской губернии - неподалеку от имения Гончаровых Полотняный Завод, в селе Бегичево Медынского уезда. Она давно приглашала их обоих к себе.
  В дорогу Гоголь взял с собой портфель, где, по предположению Арнольди, хранилась рукопись второго тома "Мёртвых душ", и с которым писатель почти никогда не расставался. Выходя из экипажа, Николай Васильевич брал портфель с собой и всегда держал его на коленях. Путешествие это произошло бы безо всяких приключений, если бы не одно досадное происшествие.
  На подъезде к уездному городку Малоярославцу тарантас, на котором ехали наши путешественники, сломался. Что-то случилось толи с колесом, толи с дышлом дрог, на основе которых был устроен тарантас. Правда, ехать было можно, но только очень медленно. Наши путешественники не стали рисковать и пошли пешком.
  На счастье, им навстречу ехал малоярославецкий городничий барон Э.
  Он кликнул ямщиков, послал за кузнецами, условился в цене и велел, чтобы все было готово через час. Успокоив Арнольди таким образом, он вдруг спросил его совсем неожиданно: "Позвольте узнать, кто едет с вами в серой шляпе?" - "Гоголь", - отвечал он. "Какой Гоголь? - вскрикнул городничий, - уж не писатель ли Гоголь, сочинивший "Ревизора"?" - "Он самый". - "Ах, сделайте одолжение, познакомьте меня с ним; я много уважаю этого сочинителя, читал все его сочинения и был бы совершенно счастлив, если б мог поговорить с ним". Арнольди, зная странный характер Гоголя, не любившего никаких новых знакомств, боялся, что он после будет сердиться на него, если представить ему городничего, но отказать любезному майору в такой пустой вещи за все его хлопоты не было возможности, и Арнольди повел его прямо к Гоголю. "Николай Васильевич, позвольте вам представить начальника здешнего города барона Э., по милости которого мы еще можем поспеть сегодня в деревню",- обратился Арнольди к Гоголю. К удивлению Арнольди, Гоголь весьма любезно поклонился майору и протянул ему руку, прибавив: "Очень рад с вами познакомиться". "А я совершенно счастлив, что вижу нашего знаменитого писателя, - отвечал городничий, - давно желал где-нибудь вас увидеть; читал все ваши сочинения и "Мёртвые души", но в особенности люблю "Ревизора", где вы так верно описали нашего брата городничего. Да, встречаются до сих пор еще... встречаются такие городничие".
  Гоголь улыбнулся и тотчас переменил разговор.
  - Вы давно здесь?
  - Нет, только полтора года.
  - А городок, кажется, порядочный?
  - Помилуйте, прескверный городишко, скука смертная, общества никакого!
  - Ну, а кроме чиновников, живут ли здесь помещики?
  - Есть, но немного - всего три семейства, но от них никакого прока, все между собой в ссоре.
  - Отчего это, за что поссорились?
  За интересной беседой Гоголь совсем забыл про свой драгоценнеший портфель.
  Тут Арнольди оставил Гоголя с городничим и пошел на станцию. Через четверть часа он застал их еще на том же месте. Гоголь говорил с ним уже о купцах и внимательно расспрашивал, кто именно и чем торгует, где сбывает свои товары, каким промыслом занимаются крестьяне в уезде, бывают ли в городе ярмарки и тому подобное. Арнольди перебил их живой разговор предложением Гоголю позавтракать. Услыхав это, городничий стал извиняться, что уже отобедал, и потому жалеет, что не может просить к себе; но, кликнув своего служащего, послал его вперёд в трактир - приготовить гостям особенную комнату и обед, а сам пошёл провожать их. Гоголь впился в городничего, как пиявка, и не уставал расспрашивать его обо всем, что его занимало. У трактира городничий с нами раскланялся. На сцену явился половой и бойко повёл приезжих по лестнице в приготовленную комнату. Гоголь стал заказывать обед, выдумал какое-то новое блюдо из ягод, муки, сливок и еще чего-то. По рассказу Арнольди, оно вовсе не было вкусно. Пока обедали, Гоголь всё время разговаривал с половым, расспрашивал его, откуда он, сколько получает жалованья, где его родители, кто чаще других заходит к ним в трактир, какое кушанье больше любят чиновники в Малоярославце и какую водку употребляют, хорош ли у них городничий и тому подобное. Расспросил он обо всех живущих в городе и близ города и остался очень доволен остроумными ответами бойкого парня. Наконец, ровно через час, тарантас подкатил к крыльцу, и они, простившись с шоссе, поехали уже по большой алужской дороге.
  Встретивший столь любезно их малоярославецкий городничий барон Э. был человеком весьма проницательным и обладал удивительным даром ясновидения. Он предчувствовал, что если он не совершит немедленно сего озарившего его голову действа, то литературный шедевр, случайно забытый в портфеле в экипаже, исчезнет навсегда, к очевидному огорчению благодарных читателей.
  Во время, что Гоголь беседовал с жителями города, барон Э. незаметно стащил знаменитый портфель из тарантаса, принес его в дворянское собрание и, раздав по нескольку листков всем находившимся тут жителям, разумеющим грамоту, приказал наибыстрейшим образом сделать списки. Это и было сделано в каких-нибудь двадцать минут. После чего портфель также незаметно, как и похищен, был возвращен на прежнее место.
  Здесь следует отметить, что похищенная, скопированная и возвращенная на место рукопись не имела ничего общего с первой редакцией второго тома "Мертвых душ", впоследствии уничтоженного автором, хотя отдельные его части неизвестным и чудесным образом дошли до нашего времени.
  Когда я столкнулся с малоярославецкой копией рукописи второго тома книги Гоголя, то оказалось, что списывалась она очень разными людьми, впопыхах, и многие фрагменты её совершенно невозможно разобрать. В связи с этим обстоятельством, мне второй том "Мертвых душ" пришлось писать самому, и вот на ваш суд то, что из этого получилось.
  
  
  
  
   ГЛАВА ПЕРВАЯ
  
  Граф Дмитрий Степанович Беззаботин был человеком нрава не особенно весёлого. С этим вот невесельем, но какой-то особенной изюминой в характере своём, он вполне бы мог быть актером даже в императорских театрах в самом Петербурге, имея явный драматический талант. Но, сами понимаете, в описываемые здесь времена у дворян подобные глупости были не приняты.
  Дмитрию Степановичу было около пятидесяти лет, а возможно, и чуть менее того. Его пристрастие в молодые годы к кутежам, поскольку он имел чин поручика гусарского полка, преждевременно убрали с лица его следы пылкой юности и добрались до расположенной к меланхолии его души. Он и ко времени, описанному здесь, был скучен нравом, хотя легко сходился с людьми и пользовался успехом у милейших дам, несмотря на вполне заметный уже животик, указывающий, что его владелец любит вкусно и много покушать. Роста он был, можно сказать, среднего, лицом приятен. Его чернявую, кудрявую голову ещё не посеребрил ни один седой волос.
   Граф довольно беспечно проживал в NN-кой губернии в большом и богатом селе Беззаботине вместе со своей возлюбленной женой Татьяной Ильиничной и дочерью осьнадцати лет от роду Машенькой.
  Граф, в силу своего меланхоличного нрава, менее всего интересовался делами имения, а любил ездить в гости, на балы и ярмарки. Особенно любил он посидеть за зелёным сукном ломберного стола в приятной компании подобных себе господ и расписать партейку-другую. Случалось ему и порядочно выиграть, иногда случалось и проиграть. Нет, проиграться в пух и прах, слава Богу, ему пока ещё не доводилось.
  Его жена, Татьяна Ильинична, напротив, была весёлого нрава, обаятельна внешностью, обладала хорошим вкусом и умела изящно одеться - нет, вовсе не броско, а цвета выбирала всё больше пастельные, хотя любила набросить с небрежным изяществом белоснежный мериносовый платок на свои покатые плечики. Она при этом сохраняла ясность ума и умение в строгости и порядке содержать имение. Ей это удавалось делать, совершенно не повышая голоса. Барыню любили все домашние и деревенские мужики и бабы.
  Именно благодаря её мудрому ведению хозяйства, имение славилось высокими доходами и ежегодно прирастало крепостными душами. Смерти в селе случались крайне редко.
  Что касается Машеньки, то я могу заметить, она была столь хороша и мила, что трудно подобрать слова в русском языке, пригодные для написания сего портрета. Разве что на аглицком портрет получится правдивым.
  Наш главный герой, коллежский советник Павел Иванович Чичиков, помещик, благодаря удачной покупке в NN-кой губернии довольно большого числа крепостных крестьян (вам должно быть известно, что крепостные на самом деле были мертвыми душами), слыл успешным и богатым барином. Ходили слухи, что он даже миллионщик.
  В начале приобретения мертвых душ Чичиковым среди дворян возникло невообразимое недоумение. Но Павел Иванович довольно подробно объяснил, что он представляет некоммерческое объединение, целью которого является восстановление справедливости для помещиков, вынужденных платить государству подать с мёртвых, как будто они в действительности живы. Приобретя права на владение этими душами, объединение имеет возможность уладить возникшее недоразумение, предоставив в соответствующий департамент сведенья об этих крепостных, как истинно умерших.
  Тогда губернские дворяне стали с великой радостью передавать права на владение выше упомянутыми душами Павлу Ивановичу Чичикову, и в скором времени он владел уже приблизительно четырьмястами крепостными.
   Репутация нашего героя не только была совершенно восстановлена, но и значительно укрепилась. Он имел неосторожность слегка влюбиться в дочь губернатора, но влюблённость эта однажды резко прошла так же, как и возникла. Так во все годы случается между особами противоположных полов. Вот уж была такая, разэтакая любовь, и вдруг раз - и нет её вовсе. Остались только печальные воспоминания. И вот уж разбежались недавние влюблённые, и, как говорят в народе, "горшки об пол".
  Прошёл слух, что у него было имение в Тверской или в Херсонской губернии. Жителям города NN-ска больше нравилась версия с Херсонской губернией, поскольку там, сказывали, земли все плодородные, чернозёмные, и сёла всё больше встречаются зажиточные, да и сказать прямо, богатые.
  Никто, конечно, здесь в точности не знал, откуда родом Чичиков, но малый он был славный, и его все разом полюбили. Я хочу напомнить вам, что при барине были кучер Селифан и лакей Петрушка.
  Как-то, изрядно выпив в кабаке, его кучер Селифан, несмотря на всю свою внешнюю суровость, произнёс: "Мой барин человек просто замечательный". Молвив это, Селифан закатил глаза под лоб и уснул, уронив голову в миску, где ещё оставалось две-три ложки щей, чуть не свалив со стола пустой гранёный стакан из-под водки, задев его лбом. Эта фраза моментально облетела город некое количество раз, обрастая удивительными подробностями. И вот уже Чичиков вовсе не коллежский, а действительный статский советник. А облетев город еще разок, фраза возвела его в чин полковника лейб-гусарского гвардейского полка, метившего прямо в генералы. Слух слухом, а о характере Чичикова я решил написать подробнее. В детстве, да и в годы своей юности, он испытал довольно лишений, не знал он никогда и материнской ласки, а отца помнил строгим, суровым, обиженным на весь белый свет человеком. Павлуше пришлось всего добиваться в жизни самому. Нужно непременно сказать, что он был не всегда чист на руку. Но ловчил он так умело, что только однажды попался и почти всего нажитого лишился. Однако, имея от роду весёлый нрав, он и тогда не впал в уныние, как впадают многие, попавшие в его незавидное положение. Иные от отчаяния и руки на себя наложить могут. А Чичиков - нет, ни в коем разе подобного не допустит, да и великий грех это.
  Как бы скверно не было вчера, Павел Иванович поутру просыпался в замечательном расположении духа. Он был рад всякой вещи, попавшейся ему первой на глаза, будь то свежевыглаженная сорочка, аккуратно развешенная на спинке стула, что погладил, принёс и повесил слуга, или сафьяновые сапожки, что делают в крохотном городишке Торжке, с вышитыми гладью узорами, каких больше нигде и не увидишь, или источающая изумительный аромат жареная пулярка , принесенная на завтрак лакеем постоялого двора. Рад был он уже и тому, что проснулся, что, слава богу, здоров, что есть на завтрак, что поесть, и что в окна светит солнце, да это и не столь важно, может идти дождь, или вовсе - снег. Тут, подобно тому, как Гоголь, описывая блеск шелковых платьев на обеде у губернатора, сравнил его с блеском расколотого сахара, а дальше описал поведение мух возле этого сладкого продукта, я, описав пулярку, вспомнил, как в годы моего детства в небезызвестном вам, читатели мои, Малоярославце, на чудной лужайке Зелёного переулка между улицами Кутузова и Парижской коммуны выступал индейский петух впереди своих индюшек. Он был красно-коричневой масти, ростом с шестилетнего ребенка, грациозен, как индийский факир, и держался так важно, будто он и не петух вовсе, а аглицкий принц, а то и король Вильгельм-завоеватель. Его пунцовая борода, небрежно свисающая под жёлтым крючковатым клювом, предостерегала детишек от грозящей им опасности своим отливающим синевой шариком на самом конце. Этот петух был грозен не только с виду, но и действительно представлял опасность для ребятни. Индюшки под его защитой все, как одна, чувствовали себя любимыми жёнами шаха, что было отлично видно по грациозному повороту их голов, когда мимо шел какой-нибудь посторонний человек. Тут-то непременно индейский петух считал необходимым обругать прохожего последними словами: "балды, балды, балды". Прошло время. И вот уж нет и в помине не только индейского петуха со своим гаремом. Нет уж и зелёного переулка с короткой, будто остриженной лужайкой. Всюду высятся громады серых многоэтажных домов. Так что, читатели мои, вам не удастся увидеть эту картинку, даже если вы приедете в Малоярославец.
   Спустя некоторое время в уездном городке Тьфуславле (читайте главы первой редакции второй книги "Мертвых душ" Гоголя) его уличили в подлоге завещания (бес попутал), по которому он становился владельцем некоего имения. Чичикова взяли под стражу. Чтобы не быть посаженным в тюрьму, он в виде взяток отдал все деньги, какие ему удалось скопить, и дело выиграл, чудом сохранив двух своих крепостных людей и бричку с тройкой лошадей.
  Вскоре в Тьфуславле история с Чичиковым была забыта и, кажется, он был прощён местным обществом.
  Точно теперь неизвестно, кому первому пришла в голову мысль, что Чичиков холост, и что его непременно следует женить, но она так овладела головами наиболее почитаемых жителей города, что нашему герою стало совершенно невозможно остаться холостым. Но к этому моменту в Тьфуславле уж и след Чичикова простыл. Вот и теперь, спустя некоторое время, наш герой всё также прибывал неженатым человеком.
  Манилов приехал в Тьфуславль на ярмарку порядочное время спустя после событий, описанных в первой книге "Мёртвых душ". Он довольно скоро уладил свои дела и тут, узнав давно забытую историю о Чичикове, воодушевился идеей непременно сосватать нашего героя с уже известной вам, читатели мои, Марией Дмитриевной Беззаботиной. Его очень воодушевила эта идея, поскольку село Беззаботное было довольно близко от его деревни Маниловки. Он немного позже, где-то на дороге между Тьфуславлем и своим имением, повстречался с Чичиковым и предложил ему съездить с визитом к Беззаботиным.
  Чичиков тотчас согласился съездить, поскольку такой визит его ни к чему пока ещё не обязывал. Он приказал Петрушке самым тщательнейшим образом вычистить и отутюжить брусничного с искрой цвета фрак, достать из дорожного сундука белые, ещё ни разу не надёванные панталоны, начистить до великолепного сияния сапоги, принести от прачки голландскую батистовую сорочку с кружевами и еще кое - какие мелочи, недостойные вашего внимания. Петрушка в точности выполнил приказание барина. Поверх всего наряда, перечисленного раньше, Павел Иванович надел шинель на больших медведях. Тут следует заметить, что один литературовед или филолог XIX века обнаружил в "Мёртвых душах" Гоголя некоторое несоответствие. Дело в том, что Чичиков выехал из ворот постоялого двора, надев шинель на больших медведях, то есть зимой, а приехал в Маниловку летом. По замыслу автора, главный герой книги был большим франтом, и Гоголь поддался соблазну одеть его в очень дорогую зимнюю одежду, подчеркивая, таким образом, каков он франт. Вот и я, описывая наряд Чичикова, не мог удержаться от соблазна ввернуть в книгу эту знаменитую шинель на больших медведях. Тут я решил заметить, что брусничного с искрой цвета фрак был уж не тот фрак, в котором ездил Чичиков к Манилову, а много лучше прежнего, и сшил его в Тьфуславле московский портной, на вывеске которого было означено: "Портной из Парижа и Лондона". Фрак этот был столь прекрасно подогнан по фигуре Павла Ивановича, что совершенно нигде не имел малейшей морщинки, а тем паче - складочки. В нём наш герой выглядел моложе своих лет, ладнее статью, и был, можно сказать, красив. А, затянув туже широкий пояс, он казался шире в груди и тонее в бёдрах, и весь его стан становился как-то особенно изогнут, что еще более придавало изящества его и так довольно красивой фигуре. Но вернёмся же, наконец, к нашим героям. Уже знакомая вам бричка, в которую была запряжена небезызвестная тройка лошадей, с кучером Селифаном и Петрушкой на облучке, катила нашего героя и Манилова по пыльной проселочной дороге. Позади них ехал пустой тарантас Манилова, управляемый его крепостным мужиком. Мужик от скуки затянул удалую ямскую песню. Признаться, пел он, можно сказать, здорово. Теперь редко встречаются такие мощные и красивые голоса. Чтобы скрасить однообразие дороги, Манилов предусмотрительно прикупил в Тьфуславле изумительных маленьких пирожков с ревенём, которые оказались весьма кстати. Наши знакомцы только что, успев прожевать один пирожок, немедленно принимались за другой. Так, за пирогами и приятной беседой, проехали они около тридцати верст и оказались в большом селе Беззаботине, где на пригорке высился каменный двухэтажный барский дом в стиле раннего русского классицизма. Дом был окружен высокой оградою, где на каменных столбах укреплены были изящные чугунные решётки с фамильными гербами графа в середине. Ограда выглядела одновременно и изящною, и добротною, явно указывая на достаток и благополучие хозяина.
  Как часто можно встретить в большом русском селе, была здесь и каменная церковь о пяти главах с золочёными куполами и золочеными же крестами, растянутыми также золочеными цепями. На синем фоне летнего неба купола словно парили в воздухе, навевая на человека, любующегося ими, благоговение и ощущения своей греховности и ничтожности. Павел Иванович даже перекрестился наспех, чувствуя что-то нехорошее в своих замыслах, но вспомнил дни своего безрадостного детства, вновь воспрянул духом и вслух заметил: " Благодать-то какая несказанная!"
  А вокруг действительно была благодать. В небе заливался жаворонок. Стая белых домашних гусей совершенно небывалой величины вразвалку вышагивала посередине деревенской улицы, своим гоготанием как бы сообщая миру: "Смотрите, какие мы важные да упитанные, краше нас, видно, на свете нет!"
  Лохматый, весь в колтунах пёс дворовой породы валялся, словно половая тряпка, подле крыльца крепкой крестьянской избы. Её маленькие оконца были растворены, и на всех трех оконцах сидело по кошке. Они выглядели родными сёстрами, так были похожи друг на друга, да и на всех прочих русских кошек, проживающих в этой местности. Сами серые, в серую же, но более темную полоску, белым фартучком и белыми носочками, а глазищи коварные и непременно зелёные. Тут мне пришло в голову рассказать вам про кота по прозванию Миша - кстати сказать, моего тезки, что живет в соседской квартире этажом ниже моей. Кот этот прибывал в довольно почтенном для котов возрасте, был толстым и ленивым старичком, миролюбив и любим всеми жильцами нашего подъезда. В свои молодые годы он жил в семье, что живёт в доме напротив. В то время в этой семье рос трехлетний мальчик, который очень любил кота, тискал его при всякой возможности, что Мише вовсе не нравилось. Однажды нашему знакомцу надоело терпеть это своеобразное проявление любви мальчика к себе, и он переселился к моим соседям. Это он совершил не вдруг, а прежде довольно долго приходил к своим будущим владельцам, ел угощения, предложенные будущими хозяевами, и вот однажды остался у них совсем. Но это ещё только часть истории. Каким-то образом в квартире кота появилась крошечная, вечно трясущаяся от холода болонка с хрипловатым заливистым лаем. Она облюбовала коврик, по всем законам жанра принадлежащий коту, и, не спрашивая разрешения, устроилась на нём. Вам, конечно, понятно, что такой наглости ни один кот стерпеть не может, но Миша стар, ленив, зато умён. Он не стал связываться с явно превосходящими силами противника, а просто перебрался на солнечное окно в спальню, где и прежде любил понежиться. Тут, кажется, пора бы и кончать рассказ о коте. Но это не всё. Теперь Миша стал частым гостем в нашей квартире. Первое время он заходил, обнюхивал углы и, не тронув предложенную ему жареную рыбку, уходил домой. Время идет. Кот уже не только ест угощение, но и спит на нашем диване, свернувшись, как это обыкновенно делают все кошки, и я стал уже побаиваться, что он переберётся к нам навсегда. Сказать по правде, меня это вовсе не радует, я люблю путешествовать, и подолгу ни меня, ни моей жены не бывает дома.
  Но нам пора вернуться в Беззаботино. Девчушка лет пяти-шести с грязным личиком в непосредственной близости от собаки прыгала через скакалку, да так, что обутые в новые лопаточки пятки так и сверкали.
  Хорошо одетая баба с хворостиной в руке гнала на луг отбившуюся от стада корову, ругая на чём свет стоит пьяного пастуха, что прикорнул на краю луга под кустом: "Рожа бесстыжая, какой раз напился и стадо подрастерял! Поди теперь, коровок собери!"
  Замечу, что такую картину довольно часто можно наблюдать в русских сёлах, и вовсе не важно, где село находится: в южных чернозёмных степях или в заблудившейся среди лесов северной деревне.
  - Вот и приехали, - заметил Манилов, указывая на барский дом.
  - А усадьба недурна, совсем недурна, - отметил Чичиков.
  Тут Петрушка, заметив возле околицы дымящую трубой баню, говоря как бы сам с собою, молвил: " А послал бы ты меня, барин, вот в эту самую баню? Я бы скверно вонять перестал. Да и вошь сильного жара не любит - разом вся сдохнет".
  - Это, пожалуй, я легко устрою, - ответил Петрушке Манилов, и, представьте, сдержал слово. По приезду он что-то шепнул встречающему их у крыльца мужику, и тот в скором времени позвал Петрушку в баню.
  На первый пар Петрушка не успел и был несколько удивлен, когда увидел стройных краснотелых баб а, возможно, и девок, выскочивших из бани и с криками и хохотом, чуть не кубарем бросившихся в имеющийся рядом пруд.
  Войдя в предбанник, Петруша разделся, аккуратно сложил свою одежду на скамью, не обратив при этом никакого внимания на то, что в другом конце скамьи уже лежит большим ворохом какая-то одежда, и вошел в самую баню, наскоро прикрыв дверь за собою, чтобы не выпускать тепла и пара. В бане было довольно темно. Над шайкой с водой в специальном зажиме горела, потрескивая, только одна лучина. Клубы пара наполняли все пространство, и сквозь них Петруша едва разглядел что-то розовое, большое.
  - Поднимайся на полок. Уж я тебя веничком уважу, так уважу, век не забудешь, - сказало это что-то. Тут Петруша, наконец, пригляделся к мраку бани и увидел притолстенную тётку непонятного возраста, абсолютно голую и готовую хорошенько выпарить его тщедушное тело.
   - Да не стесняйся ты, я уж которого красавца сегодня отпарила. Все, как один, довольны.
   Она разложила Петрушу на полке и принялась хлестать его веником, приговаривая: "Жги, жги, говори". Наш Петруша только и успевал прикрывать причинное место обеими руками, чтобы не лишиться навеки своих мужских достоинств.
  - Спускайся, плесни ковшом в пустую шайку из ушата кипятку, разбавь из бочки холодной водой, чтобы не ошпариться, и вымой с квасом голову, да и тело сполосни. Да не пялься ты на меня. Нехорошо это, грех!
  Петруша сел на нижнюю ступеньку полка и стал мыть голову. Потом мочалкой потер тут и там тело.
  - Да будет тебе. Уж скрипишь, какой чистый. Беги, прыгай в пруд, - зычным голосом повелела тетка.
  Петруша, как был нагишом, выскочил из бани и плюхнулся со всей мочи в воду, подняв великое множество брызг, и чуть ли не насмерть перепугал пять или шесть плавающих здесь женщин. Они с визгом и воплями бросились обратно в баню. Одна озорница не упустила случая и ущипнула Петрушу прямо за такое место, что никак невозможно употребить подобное слово в книге. Бедняге ничего не осталось, как сидеть в воде выше пояса и дожидаться, когда женщины нарядятся и покинут баню. Наконец, ему представился случай выбраться из пруда, одеться и уйти. Вскоре над ним потешался Селифан, сидя на траве в тени от брички и слушая его рассказ.
  Но нам уже давно пора вернуться к нашему главному герою, тем более что человек, к которому обратился Манилов, уже повел Петрушку в баню.
  Уже совсем другой мужик, стоящий у входа в барский дом, одетый в ливрею, опрометью бросился доложить о приезде гостей, и тотчас им навстречу вышел сам хозяин дома, Дмитрий Степанович Беззаботин.
  - Прошу любить и жаловать, Павел Иванович Чичиков, мой хороший знакомец, - представил гостя Дмитрию Степановичу Манилов.
  - Очень рад! Очень рад! - ответил хозяин, - милости прошу в дом.
  Тут у входа вышла некоторая заминка, поскольку каждый из присутствующих здесь господ норовил прежде пропустить в дверь других, приговаривая: "После вас!", а только потом входил сам. Ну, да какое-то время спустя эта ситуация, наконец, разрешилась, и гости, и хозяин оказались в доме.
  - Познакомься, милая, это Павел Иванович Чичиков, хороший приятель нашего соседа Манилова, да и сам он пожаловал, - обратился к встретившей гостей жене Дмитрий Степанович. - Моя жена, Татьяна Ильинична, - любезно глядя в глаза Чичикову, добавил он.
  - Очень приятно познакомиться, - отвечал Павел Иванович, - а имение у вас даже очень славное! Я полагаю, и доходы хорошие. Тысяч этак в шестьдесят за год? Я правильно полагаю?
  - Какой год выдастся. А то и поболее будет. Это у меня всё Татьяна Ильинична старается. Я в хозяйственные дела особенно не вникаю. С меня и того, что есть, довольно. Люблю, знаете, общество. Чтобы зала полна света от тысячи свечей! Шелест шёлка бальных платьев. Партеечку в вист можно расписать.
  - Да полно тебе, Дмитрий Степанович, поди, не такой уж ты у нас и гуляка. Так, покуражишься иной раз немного, и только-то, - не позволила наговорить на себя Татьяна Ильинична.
  - Ну, а людей крепостных у вас сколько будет? - спросил Чичиков.
  - Пожалуй, тысячи полторы наберется. Все больше крепкие, работящие люди. Я их жалею, на износ работать не принуждаю. За то они меня все любят, - отвечала Татьяна Ильинична.
  - Да, у нас хозяйство большое. Помимо этого села, еще две деревеньки и одна усадьба имеются. Комаровку с усадьбой и с тремя сотнями душ мы в приданое нашей Машеньке отдадим, как жених подходящий найдется, - заметил Дмитрий Степанович.
  - Дочка наша уже вполне может быть невестою, - добавила сокровенное Татьяна Ильинична.
  Павел Иванович только скромно улыбнулся на эти речи и промолчал.
  - А у вас-то, видимо, хорошее имение? - спросила хозяйка.
  - Да, есть скромная деревенька. Я не богат, - несколько смущаясь и краснея, ответствовал Чичиков.
  - Подавать? - осведомился дворовый человек, войдя в залу.
  - Подавай, подавай, голубчик, - распорядилась Татьяна Ильинична, - и Марию Дмитриевну к обеду пригласи, ступай.
  - Да пожалуй, и нам пора в столовую. Господа, вы уж не стесняйтесь, проходите! У нас все по-деревенски, разносолов нет, - пригласил в столовую радушный хозяин. И гости вошли.
  Разносолы как раз на столе и были: на закуску - маринованные грибки, да такие малюсенькие, что целый грибок не с первого раза удавалось зацепить вилкой, на первое - селянка. На второе были поданы как-то по-особому приготовленные перепела с молодым горошком, свежевыпеченный ржаной хлеб, и были загнуты белые пироги со всяческими начинками, и растягаи с сазаном. На десерт - имбирные пряники с брусничным напитком. Графинчик водки и бутылка мадеры дополняли этот скромный обеденный стол.
  По узкой лестнице со второго этажа в столовую спустилась девушка...
  
  ГЛАВА ВТОРАЯ
  
  Чичикову показалось, что это ангел спускается с небес: так мила, так хороша собой была Мария Дмитриевна - дочь Дмитрия Степановича и Татьяны Ильиничны Беззаботиных.
  Запели ангельские голоса, затрубили горние трубы, сердце Павла Ивановича ушло в пятки, затряслось, как осиновый лист и воспарило ввысь. Бедный Чичиков едва не потерял рассудок, так он был потрясен увиденным чудом. Он влюбился мгновенно, бесповоротно и безрассудно. В этот миг он вовсе не подумал, что ему, не имеющему ни кола, ни двора, с портфелем документов на владение мертвыми душами, она вовсе не пара. Ему пришлось собрать все свои душевные силы, чтобы совладать с собою. Он только и сумел вымолвить ни к чему не обязывающее: "Ах!", - и плюхнулся, словно куль с сахаром, на стул, предоставленный ему за обеденным столом. Весь обед он не проронил ни слова, только и выпил рюмку водки, да съел крошечный грибок.
  Манилов, уже видавший прежде, с каким аппетитом кушает обычно Павел Иванович, только что и смог удивиться и спросил: "Друг мой любезный, Павел Иванович, да здоров ли ты?"
  - Как будто здоров, только вот аппетит пропал,- а сам продолжал смотреть на божественное личико Марии Дмитриевны.
  Время лечит. К концу обеда Чичиков понемногу пришёл в себя и даже съел перепёлку. Он уже не только сердцем, но и рассудком стал понимать, как велика его любовь к Машеньке, как в мыслях он теперь называл её, как недоступна она для него. Но он понимал также, что сделает что-нибудь невообразимое, чтобы добиться её признания и быть всегда рядом с ней.
  Собрав всю свою волю, он попрощался с гостеприимными хозяевами и Маниловым, велел Селифану запрягать и бросился вон из имения, куда глаза глядят. Только теперь он позволил себе полностью отдаться своим чувствам и разрыдался, как шестнадцатилетний юнец. Петрушка, ни разу не видевший барина в таком состоянии, вытирал ему слезы весьма не чистым собственным платком и все спрашивал: "Барин, да что с тобой, наплюй ты на это всё, просто это так, дрянь обыкновенная".
  В этом месте в малоярославецкой копии пошли страницы, написанные таким неразборчивым почерком, что мне пришлось на время остановиться, чтобы подумать, как мне поступить дальше.
  Тут вспомнилось мне, хотя вам покажется и не совсем к месту, как однажды ехал я на своём автомобиле в Оптину пустынь, и я решил написать об этом. Августовский день был прекрасный: солнце, белые барашки облаков, холмы Среднерусской возвышенности, поросшие великолепным лесом; кудрявые белоствольные красавицы-берёзы, дрожащие на ветру всеми своими листочками осины, клёны, толстоствольные липы, заросли лещины, уже начавшие краснеть своими ягодами рябины - радовали мой, истосковавшийся по красоте природной, взгляд. У подножья всех этих дерев, словно основательные деревенские мужички, росли подосиновики с ярко-красными головками и толстенькими лохматыми ножками.
  Душа моя не вытерпела! Я остановил автомобиль у обочины шоссе, перебрался через придорожный кювет, и минуты не прошло, как уже собрал целую охапку великолепных, без единой червоточинки грибов. Наудачу в багажнике отыскалась вполне подходящая для грибов коробка. Мы с женой вскоре собрали её доверху.
  Чуть больше часа езды - и вот уже купола церквей Оптинопустыньского монастыря явились перед нашими очами. Огромная автостоянка для верующих, желающих посетить монастырь, слева и справа от дороги, ведущей к главным воротам монастыря, нескончаемая череда ларёчков с крестиками, иконками, подсвечниками, священными книжицами. Тут же можно купить шашлык, чебуреки, всевозможную выпечку, чай, кофе в одноразовых стаканчиках, обжигающих руки, сигареты, пиво в металлических банках, стеклянных и пластиковых бутылках, крепкие напитки, кока-колу и подобную чепуху, вовсе неподобающую к продаже в святом месте. Тут же неопрятного вида мужик продает корявые сучковатые палки. Он выдает их за посохи святых оптинских старцев. Невероятно, но находятся богатые идиоты, которым не жалко сто долларов за какую-то корявую палку.
  - Купите монастырских котят!
  - Вот монастырские щенки, чистопородные, с родословной. Купите, не пожалеете!
  Сразу за воротами монастыря стоит такой жирный монах в черной мятой рясе (он напомнил мне гоголевского Петра Петровича Петуха из второго тома "Мертвых душ"), с такой неблаговидной физиономией, что, кажется, он и сейчас предложит: "Продам безгрешную душу по вполне приемлемой цене. Купите, не пожалеете!".
  До сей поры у меня во рту остался неприятный привкус, словно в рот попалось тухлое яйцо... И над всем этим бесчестием широко распростерла руки свои нечистая сила. Она возмужала и окрепла с тех далёких пор, когда Чичиков скупал мёртвые души. Её могущество достигло невероятных масштабов, и теперь назвать её коротким словом "чёрт" стало просто неприлично. Вельзевул, Дьявол, Сатана - вот теперь истинные имена её.
  Я, наконец, справился с каракулями, что написал едва постигший грамоту малоярославецкий житель, и решил продолжить прерванное повествование.
   ...А Селифан гнал тройку по какой-то ему незнакомой лесистой дороге. Солнце клонилось к закату, и уж пора было показаться какой-нибудь деревеньке, селу или городу, но вокруг стеной стоял только лес. Могучие дубы были окружены высокими ольхами и берёзами. Заросли кустов орешника, молодая поросль ив, рябины и корявые дерева бузины делали лес почти непроходимыми дебрями. Могучие деревья сплетались над дорогой, обращая её в зеленый тоннель. Стало сумеречно, кони фыркали и по своей воле сбавили ход. Сколько не погонял их Селифан, они его не слушались. Заседатель как-то ни с того ни с сего стал вздрагивать и мотать головою. Чубарый - всем известный лодырь и хитрец, вовсе перестал тянуть. Его постромки ослабли и почти тащились по пыли дороги. Только коренной еще тянул вполсилы, иначе бы бричка давно остановилась. "Как бы не волки?", - подумал Селифан, и ему сделалось страшно.
  Тут, неизвестно откуда, на дорогу выскочил огромный бородатый мужичище, схватил коренного под уздцы и жутким голосом заорал: "Тпру-у". Кони встали. Чуть сзади брички на дороге появились ещё трое дородных, лохматых мужиков и стали грабить проезжающего барина. Они не нашли у него ни денег, ни золота. Только и было, что немного приличной одежды, смены две чистого, смена грязного белья и портфель с какими-то бумагами. Грабители были неграмотные и прочитать бумаг не могли. Они не нашли ловко спрятанную шкатулку с деньгами, скрытую в специально сработанном тайнике.
  - Отведём его к атаману. А ты, Никадим, у лошадей останься, да за мужичками присмотри, - сказал один из грабителей, по-видимому, старший среди них, тому мужику, что коней держал.
  - Да они со страху и так ни живы, ни мертвы, чего за ними смотреть, - тихонечко ответил разбойник.
  Чичикова, вместе с его пожитками, повели через непролазную чащу и вскоре вывели на поляну, где возле шалаша горел костер. У костра на обрубке дерева сидел человек не слишком большого роста, довольно широкий в плечах и как-то хорошо слаженный - похоже, бывший военный. Одной ноги у него не было. Её заменяла плотно подогнанная деревяшка. Вместо правой руки был пустой рукав, заправленный под верёвочный поясок, подвязанный на талии.
  - Чьи будете? - спросил довольно вежливо разбойник.
  - Чичиков Павел Иванович, помещик. Путешествую так, по своей надобности.
  - Так что же, мужиков всех на вывод купили? Без земли? И куда их определить собираетесь? - спросил атаман, пробежав глазами купчие крепости.
  - Эе-е, - только и сумел промычать Павел Иванович.
  - А про меня вы, верно, слышали. Я капитан Копейкин. Да только молва всё врет, что я после Америки покаялся и прощен государем. Это неправда. Ещё ни один царь не простил ни одного разбойника, ни при каких обстоятельствах. Правда лишь в том, что я граблю не всех, а тех, кто казенные денежки имеет. А иным, нуждающимся, я даже и помочь могу, если в этом действительно нужда есть.
  Тут Павел Иванович расплакался и поведал историю о своём несчастливом детстве, о том, что совсем недавно избежал тюрьмы и о своей затее с "мёртвыми душами". Рассказал он и о своей безнадёжной любви к Марии Дмитриевне Беззаботиной.
  - А что, если я дам вам деньжат на покупку имения, женитесь вы на Марии Дмитриевне, да и меня к себе и определите? - выслушав Павла Ивановича, спросил Копейкин, - я уж нынче не молод. Трудно стало разбойниками управлять.
  -О! Да как хорошо бы было! Я и мужиков ваших, что меня схватили, в имении обязательно куда-нибудь на приличное место определил бы, - восхитился Павел Иванович.
  - А много нужно денег, чтобы имение купить?
  - Да пятидесяти тысяч довольно будет.
  - Я вам дам семьдесят. Пусть двадцать тысяч на обустройство имения пойдет, - сказал капитан Копейкин.
  - Как же я буду благодарен! Век молиться за здоровье ваше буду!
  - Да уж помолись, пожалуй, - со смехом молвил Копейкин и велел одному из разбойников принести небольшой ларец, в каких чиновники обычно перевозят казенную почту. Он достал оттуда семь перевязанных бечёвкой пачек ассигнаций и отдал Чичикову.
  - А как же я вас найду, когда с покупкой имения всё улажу? - спросил Павел Иванович.
  - Не беспокойся, я сам к вам наведаюсь, как у вас всё уладится. Нет, пожалуй, дайте объявление в "Русском инвалиде", вернее будет. Проводите барина до его брички, да упакуйте все его вещи, как было, и до большой дороги не оставляйте. Уж ночь! - закончил свою речь капитан Копейкин.
  Немного за полночь бричка уже въехала на постоялый двор какого-то захудалого городишка. Селифан разложил лошадей, задал им овса и, спросив у барина, не нужно ли чего, отправился в ближний придорожный кабак, чтобы, как он объяснил Петрушке, выпустить пар, образовавшийся со страху от случившегося на дороге с ними. Петрушка вначале принес и устроил по местам вещи барина, хорошенько вспушил его постель в предоставленных барину нумерах, увидел забытый прежним постояльцем журнал "Нива" и принялся читать его, усевшись возле единственной свечки. При этом он старательно шевелил губами, хотя не читал вслух. Это постороннее чтению действие некоторым образом помогало ему понять прочитанное.
  Павел Иванович, весь в предвкушении того, что теперь дела его наладятся, решил прямо с утра заняться поиском деревни, которую возможно было бы купить за имеющиеся у него деньги. В таком приятном расположении духа он и заснул безмятежным сном.
  Ему приснился кошмар. Он будто бы играет в компании неизвестных ему господ в вист и уже порядочно выиграл, и ему приходится рискнуть и поставить на кон все деньги, какие у него только есть, а банк огромный, и, взяв его, он больше никогда не будет ни в чем нуждаться, будет богат. А на руках у худощавого высокого брюнета с этаким злым разрезом губ оказываются два туза - трефовый и пик. Банк достается брюнету, а у Чичикова уж больше нет ничего, и он теперь беднее церковной крысы. Стало так нехорошо, что Павел Иванович проснулся, встал с кровати, посмотрел: на месте ли деньги, и, только убедившись, что деньги на месте, прилег вновь, но так и не уснул до самой зари. Наконец, забывшись сном, он проспал до полудня и, поднявшись совершенно разбитым, велел Петрушке принести ему завтрак. Позавтракав, только и стал прибираться, чтобы отправиться в город. Во всё время, пока он знакомился с местными достопримечательностями, он никак не мог выбросить из головы давешний сон: " Никак не возьму в голову этот сон. Я в жизни никогда по крупному не играл, да и вовсе к игре интереса никакого не имею. А тут такой ужас! Не к добру все это! Нужно поостеречься". Но чего следует поостеречься? Он так и не знал.
  Побродив некоторое время по городу, и найдя его ни хорошим, ни плохим, а так, как говорится в пословице: "Ни с чем пирог - говённая ватрушка", он остановился у здания, в котором помещалось дворянское собрание.
  Калистрат Всеволодович Голицинский - предводитель уездного дворянства, совершенно случайно заглянул в дворянское собрание - просто так, чтобы спокойно выкурить трубочку и полистать свежие журналы. День был будний, и в дворянском собрании никого не было. "Быть может, к вечеру какие-то господа и заглянут составить партийку, копеечки по три, совершенно для времяпрепровождения. А сейчас никого", - подумал он. У предводителя была манера недоговаривать и даже недодумывать фразы. От этого он казался чрезвычайно умным и значительным. Горожане очень укрепились в этом утверждении и даже поверили на слово, что их предводитель в молодые лета учился в Сорбонском университете и получил степень бакалавра наук. Это утверждение так крепко застряло в голове Калистрата Всеволодовича, что он в него совершенно верил сам, хотя дальше Рязани от роду не бывал.
  Итак, Павел Иванович остановился возле здания дворянского собрания в некоторой растерянности, не зная, что перед ним этакое. Не мудрено: на этом здании не было ни вывески, ни какого-либо знака. Вот Чичиков и принялся его рассматривать.
  Здание было бревенчатым, очень ловко срубленным, брёвна подобраны по толщине все одинаковые. Оно расходилось двумя крыльями от более высокой центральной части, где был парадный вход под портиком, на манер древнеримских портиков, укрепленных колоннами. Только колонны были не мраморные, а деревянные, но раскрашенные под мрамор. Что только не выдумают русские умельцы за неимением надлежащего материала! Недаром говорят: "За неимением гербовой 'бумаги', пишем на простой". Окна на фасадной части здания были широки и высоки, их было много, сразу и не сочтешь.
  Вот в одном из этих окон Чичиков и увидел господина приятной наружности с трубкою в руках и задумчиво глядящего в небо. "Приятный господин", - подумал он и вошел в здание.
  - Прошу покорнейше простить. Здесь и доложить-то некому, - склонив голову несколько набок и поклонившись не так уж глубоко, как когда-то перед губернатором NN-ской губернии, но совершенно достаточно, по его разумению, для этого барина, обратился к предводителю наш герой.
  - Весь внимани.., - ответил предводитель.
  - Коллежский советник Павел Иванович Чичиков, имею намерение где-нибудь поблизости имение прикупить. Возможно, посоветуете что-то стоящее.
  По красивому наклону головы, по стройной гибкости спины, по бархатистому, даже несколько сладковатому голосу, а, в особенности, по модного покроя фраку брусничного с искрой цвета, Калистрат Всеволодович решил, что барин сей - человек приличный, и ему непременно нужно помочь.
  - Есть в нашем уезде село Никчемное и усадьба. Оно давненько выставлено на продажу, да только покупателя всё не находится. Земли там все больше бедные, леса - мусорные. Я бы вам не советовал и смотреть даже, - обратился предводитель к Чичикову.
  - Да нет, отчего же не посмотреть,- поминая разговоры с Константином Федоровичем Костанжогло, что подробно описан в первой редакции второго тома "Мёртвых душ", ответил Чичиков, - непременно нужно посмотреть.
  - Так извольте съездить в Никчемно..., - сказал предводитель местного дворянства и подробно объяснил дорогу, - да сами увидите, это недалеко, - и прибавил, - постойте, есть и ещё имения на продажу но, полагаю, дороговато за них прося...
  - А какие же?
  - Комарово и Иваньковское, но они от города подальше буду...
  - Благодарю вас за консультации. Дорогу я сам узнаю. Кучер у меня толковый. Прощайте пока, может, сведётся, и свидимся, - сделав известный уж вам поклон, промолвил Павел Иванович.
  Солнце уже давно перевалило за полдень, и Чичиков решил провести остаток дня, предварительно хорошо отобедав, за чтением журнала "Нива" - того самого, что вчера вечером читал Петрушка. Ему что-то не читалось, а в голове вертелась одна и та же приятная мысль о том, как он увидит Машеньку, и как между ними всё сладится, и все будет свет и любовь. И розы расцветут в садах, и ангелы запоют в сердцах. Вот пришла эта светлая, единственная, настоящая любовь, которая человеку является в жизни только раз, если вообще является, и ради неё он готов свернуть горы, направить вспять реки и беречь любовь эту, как зеницу ока, до самой смерти, до последнего вздоха. Он смотрел невидящим взглядом в окно и смотрел бы так до скончания веков, но по улице проскакал купец в сибирке на беговых дрожках, и стук его колес о булыжную мостовую вывел Чичикова из этого состояния.
  Кучер Селифан, обрадовавшись известию, что барин нынче никуда не едет, отправился в кабак, тем более что весь организм его требовал похмелья после вчерашнего. В кабаке он подсел к столу, где, по всему виду, сидели трое кучеров и, уже пропустив по стаканчику, мирно беседовали.
  - Тут как-то еду я мимо деревенского погоста. Дело было осенью, ночь темная - глаз коли, а я мертвяков боюсь до беспамятства. Еду я, со страха трясусь весь - гляжу, впереди идет мужик, пешком идёт, с посохом дорожным, но налегке, поклажи никакой у него нет. Подъезжаю к нему и предлагаю подвести. "Вдвоём, - говорю, - не так страшно мимо погоста ехать, вдвоём с мертвецами легче справиться, а, набравшись смелости, и вовсе можно их не бояться". Тут мужик мне и отвечает: " А чего нас бояться, мы смирные, никого не обижаем. Бояться нужно живых. А нас-то что? Вот, к примеру, я, кабы живой, почем знать, не разбойник ли я?" Я коней настегал да опрометью пустился подальше от кладбища.
  - А мертвец тебе ничего худого не сделал? - спросил его приятель.
  - Вроде бы и нет.
  - Так чего же ты их боишься? Лежат они себе упокоенные и никого не трогают, - вступил в разговор его другой приятель.
  - Дык, всё одно страшно!
  - Э, да это пустяк, - заметил Селифан. - Вот на моего барина намедни разбойники на дороге напали. Я как раз тройкой правил. Выскочил на дорогу, по темноте я решил - медведь, тройку хвать под уздцы! Лошади разом и встали. Мы с лакеем барским, Петрушкой, уж решили, что нам конец. Барина увели в лес вместе со всем скарбом, а нас при конях оставили, и один разбойник - ух, и громадный, с нами остался. Ему было велено нас караулить, чтобы не сбежали.
  Довольно скоро барин наш воротился с двумя разбойниками. Они его вещи все в сохранности принесли, уложили всё туда, откуда взяли, и проводили нас до большой дороги.
  В голову не возьму, чем наш барин этих разбойников умаслил, что его грабить не стали? Ни один волосок с головы его не упал. Чудно это? - окончил свой рассказ Селифан.
  - А я тоже слышал про этого разбойника. Говорят, и вправду он не всех грабит, иных отпускает, а некоторых даже и одарить может, - заметил кучер, что про мертвеца рассказывал.
  - Это все глупости. Добрых разбойников не бывает. Раз разбойник - значит, душегуб. А это просто байки для развлечения честного народа, - сказал кучер, что до этого молчал.
  Селифан не стал спорить и промолчал, тем более что половой принес ему заказанный стакан водки, огурец и ломоть хлеба.
  
  
  
  ГЛАВА ТРЕТЬЯ
  
  Дорога - совершенно особенное место. Она способна увлечь с собой почти каждого, не лишённого чувства романтики, человека. А правда, любопытно, что там, за горизонтом? И вот тысячи мужчин, оставив свои дела, устремляются в путешествие просто для развлечения, а чаще в силу жизненных обстоятельств.
  Дело, помнится, было в одна тысяча девятьсот девяносто ..., да не так это уж и важно, в каком году. Я ехал из провинциального городка Бологое в Москву на Черкизовский рынок за товаром, которым торговали тогда мы с женой с капота автомобиля. Был такой способ для того, чтобы выжить в те, теперь уж далёкие, но очень страшные годы.
  Отправляясь в подобную поездку, я не брал в машину ничего лишнего, чтобы можно было увезти больше товара. Вот и теперь я оставил довольно громоздкую крышку задка моего "41 Москвича" дома. В багажнике автомобиля лежала большая клетчатая сумка, какими в ту пору пользовались все "челноки" . К слову сказать, на машине был установлен мощный спортивный двигатель, которым обычно "41 Москвич" не комплектуется.
  Стояла темная мартовская ночь. Дорога по большей части не освещалась. Машин на трассе Москва - Ленинград было много, и управлять машиной было, если не сказать - трудно, то, во всяком случае, напряжённо.
  Где-то, не доезжая Торжка, меня обогнал праворукий микроавтобус "Nissan". Обогнал - и сразу резко остановился. Открылась дверь салона (у праворуких машин при нашем правостороннем движении она открывается на проезжую часть дороги) и из неё, словно горох, прямо мне под колеса высыпались пять или шесть человек. У них в руках были бейсбольные биты. "Будут грабить", - мелькнуло у меня в голове, и я, рискуя совершить лобовое столкновение со встречным КамАЗом, нажал до пола педаль акселератора и объехал опешивших на мгновение бандитов. "Добрых бандитов не бывает", - подумал я. Моя жена, дремавшая рядом в пассажирском кресле, так и продолжала спать. Вот и на дороге нынче всё чаще царствует Вельзевул. То он в образе бандита, а то гаишника, обирающего неосторожного водителя.
  Но вернёмся к трудночитаемой копии рукописи Гоголя.
   На следующий день после разговора с предводителем уездного дворянства Калистратом Всеволодовичем Голицынским, Павел Иванович Чичиков проснулся довольно рано и велел Селифану закладывать лошадей, чтобы направиться в село Никчёмное. Он велел Петрушке наскоро организовать завтрак. "Так и скажи буфетчику, что де мол, барин торопится".
  Петрушка точно выполнил приказанное поручение, и барин успел позавтракать и собраться в дорогу прежде, чем Селифан заложил лошадей. За что Павел Иванович обозвал его бестией и обормотом, а, дожидаясь, покуда кучер заложит, наконец, лошадей, все повторял, но совсем без всякой злобы: "Чёрт знает, что такое".
  Наконец, бричка, запряжённая тройкой лошадей, выехала из ворот постоялого двора и отправилась в направлении села Никчёмного. Утро выдалось - лучше не скажешь - просто славное. Да, погода в описываемое мной лето, действительно удалась. И дождей выпало в достатке, и жарких солнечных дней выстояло столько, что не нужно было никакого Кавказа или Крыма. Стоял август. Самое время жать хлеба, и на полях - повсюду, куда ни глянешь, шла напряженная работа. С раннего утра и до полной темноты все деревенские бабы, способные вообще работать, согнувшись, подобно перочинному ножу, вязали снопы. Мужики же всё это время, приладив к косам специальные приспособления для укладки срезанных хлебов в валки, равномерно взмахивали косами, останавливаясь разве только, чтобы поправить оселком притупившееся лезвие косы. Жжик-жжик - то здесь, то там слышен был звук оселка о сталь. Сердце пело, видя, как споро и ловко работает русский человек на земле. А в небе заливались жаворонки. В деревнях, которые медленно проплывали по сторонам дороги, на специально установленных шестах с надетыми на них негодными тележными колесами, на гнёздах стояли птенцы аистов, уже довольно большие, но ещё не выучившиеся летать. Воздух был напоён шелестом крыльев стрекоз, жужжанием слепней, стрекотанием кузнечиков, терпким и пыльным запахом свежескошенной соломы и непобедимым зноем. Нет, это только слабая пародия на то, что видел Павел Иванович, сидя в своей бричке. Увиденное чудо просто нельзя выразить словами. Это нужно было ощутить всеми органами чувств.
  А следом открывались живописные перелески, журчали прохладные ручьи и полноводная спокойная река, заросшая вдоль берегов тростниками, и в заводях - кувшинками и фантастическими белыми лилиями.
  От этого всего душа Чичикова наполнялась блаженством. Возможно, и у него скоро будут вот такие поля, луга и перелески, и будет, наконец, свой дом, просторный и светлый, удобный для жизни. Тогда сможет он и руки Марии Дмитриевны попросить. Тогда, пожалуй, ему не откажут.
  По мере того, как бричка с нашими героями приближалась к селу Никчёмному, окружающая местность постепенно менялась. Все чаще поля были изрезаны глубокими оврагами, леса становились всё мусорнее, березняки сменил повсеместно ольховник, заросли бузины да ивняка. Совсем уж пропали хвойные деревья, ни сосны тебе, ни ёлочки уж не встречалось. Опушки везде заросли бурьяном, который дружно набрасывался на поля и луга, граничащие с лесом. Совершенно невероятных размеров репейники распустили множество своих колючек. На кочковатых луговинах в проплешинах тощих трав росли кусты чертополоха с довольно красивыми темно-красными цветами, которые вскоре превратятся в зловещие колючки. Хлеба все чаще попадались низкие и редкие. Отчего-то они ещё не вызрели - толи посеяны поздно, толи по какой другой причине? Их еще никто не принимался убирать. Всё это, хотя ещё не нагоняло грусть, но всё-таки настораживало.
  На дороге повстречался неопрятно одетый и не очень трезвый мужик в рваных лаптях, подвязанных, чтобы совсем не развалились, лыковой веревкой.
  - Чьи это земли? - спросил мужика Чичиков.
  - Никчемновские, - ответил тот и побрёл дальше.
  Павел Иванович уже приготовился увидеть что-то неблаговидное, но то, что он увидел, совершенно ошеломило его.
  По сторонам широкой улицы, почти сплошь поросшей бурьяном, стояли ветхие покосившиеся избы, покрытые соломой. Их подслеповатые окошки были затянуты мутными бычьими пузырями. Иной раз в окне торчал рваный мешок с соломой, служивший затычкой, поскольку пузырь давно лопнул от старости, а нового не нашлось, чтобы заменить прежний. Плетни в основном валялись вдоль огородов. Колья, на которых они крепились, давно сгнили. Но это никого не озадачивало. Нередко свиньи, без всякого на то разрешения, копались в картошке и на грядах с репой и огурцами. Две коровёнки, такие истощенные, что впору их было показывать в анатомическом театре, объедали лопухи возле ещё чудом уцелевшего плетня. Пастуха при них не было и в помине. В огромной луже посреди улицы завязла телега. Её тут бросили давно. Только лошадей выпрягли. Так она в луже и гнила безо всякой надобности.
  Маленькая бревенчатая церковь являла собой совсем унылый вид. Её колокол толи свалился, толи был, прежде чем упал, благоразумно снят с колокольни и висел теперь на нижнем толстом суку вяза, что рос в церковном дворе. Единственный купол церкви сильно покосился, и его деревянный крест мог рухнуть в любую минуту.
  Грязные оборванные ребятишки возле этой самой церкви играли в горелки. Пьяная баба упала в лужу возле упомянутой телеги и безуспешно пыталась встать. Павел Иванович даже плюнул в её сторону. Так неприятен был её вид.
  Немного поодаль от деревни, на маленьком холмике, виден был барский дом с надворными постройками: конюшней, каретным депо и вполне ещё крепким сенным сараем. Напротив него был флигель, где, по-видимому, жили дворовые люди. Всё это требовало серьёзного ремонта. Да и сам барский каменный дом, покрашенный когда-то в весёленький жёлтый цвет, совершенно облупился и выглядел, словно рябой мужик, переболевший оспой.
  - Калистрат Всеволодович был прав, что это село смотреть не стоит, - подумал Чичиков,- но уж раз приехал, то нужно поклониться хозяевам, да и отобедать было бы не лишнее, и лошадям нужно передохнуть. Вот Павел Иванович и велел Селифану поворачивать во двор.
  Прасковья Ниловна Ворожейкина поди как тридцать лет схоронила мужа Поликарпа Ивановича. Детей ей бог не дал, и она к своим восьмидесяти трем годам осталась на свете одна-одинёшенька. Только и родни у неё было, что племянница, жившая в Саратове, которая была женой тамошних мест богатого барина. Как звали барина, Прасковья Ниловна никак не могла припомнить, а ведь прежде хорошо знала. Племянницу же помнила. Звали её Екатериною Семёновной, и она писала тетке поздравления на рождество и пасху и всё приглашала её погостить. Поехать же погостить Прасковья Ниловна не могла, поскольку уж очень не доверяла своему управляющему - отъявленному вору, боясь, что в её отсутствие он имение разорит напрочь.
  Сама она и видела плоховато, и переспрашивала всё по три раза из-за глухоты, так что хозяйство её само собой катилось под гору, день ото дня всё быстрее, к полному разорению. Вот она уж года три, как решилась продать имение и уехать в Саратов, поближе к племяннице. Только вот покупатель всё не находился.
  Всё это рассказала Прасковья Ниловна Чичикову, а он довольно долго молчал и, наконец, предложил ей: "А вы подарите имение племяннице, выхлопотав за это пожизненно стол и кров, достойный вашего положения".
  - Спасибо вам, добрый человек. Я так и поступлю. Завтра же пошлю в город к стряпчему написать дарственную. Да милости прошу со мной отобедать. Я ещё не столь бедна, чтобы не накормить приятного барина, - вдруг, переменившись в лице и став из жалкой старушки властной крепостницей, совершенно безапелляционно сказала Прасковья Ниловна.
  После этих слов Павел Иванович просто никак не мог не остаться обедать.
  Тут у меня опять вышла задержка из-за плохого почерка, и я вздумал рассказать про современную русскую деревню.
  Российские деревни в нынешнее счастливое время требуют отдельного рассказа. Я попрошу вашего внимания, читатели мои, и остановлюсь на этом предмете подробнее.
  После Октябрьской революции российский крестьянин, наконец, получил землю. Несмотря на империалистическую, а затем гражданскую войну и разруху, люди с небывалым воодушевлением принялись трудиться на земле. Казалось, теперь-то наступит благодать Господняя. Вздохнёт мужик полной грудью, наестся досыта, подлатает старые, а то и вовсе поставит новые избы, распашет не только залежные земли, но и все неудобья, все склоны оврагов. Жизнь настанет просто замечательная. Но, увы! Началась коллективизация. Сказать простым, человеческим русским языком: землю у крестьян не только отобрали, но, забрав у них паспорта, по сути, вернули крепостное право. Вот с той самой поры началось плановое уничтожение сельского хозяйства по всей необъятной территории Российского государства. Индустиралзация страны, проводимая в двадцатые - тридцатые годы двадцатого столетия, увела почти всю молодежь в города на стройки, заводы и фабрики. Оставшиеся в деревне мужики и бабы работали за палочки в тетрадке учетчика, то есть - даром. Выживали только тем, что удавалось вырастить в огородах, которые были великодушно оставлены властью крестьянам. Во времена правления Никиты Сергеевича Хрущева, исправив допущенную прежде несправедливость, крестьянам выдали паспорта, дав этим возможность крестьянину самому решать, где жить и трудиться: в селе или в городе. Большая часть селян выбрала город. Пошёл процесс окончательной гибели сёл. Сейчас в деревнях постоянно проживают повсеместно только дряхлые, никому ненужные старики и старухи. Их жизнь немногим отличается от жизни крестьянина в XIX веке. Разве что электричество есть. Да и оно может зимой отсутствовать неделями. Летом другая картина: понаедут дачники из городов, зазвенят детские голоса, нарядные горожанки атакуют сельские магазины, будут покупать привезённые из городов продукты: молоко в пакетах, яйца в пластмассовых контейнерах, хлеб, батоны, мясо, колбасы, да и всё то же, что продается в городе. Редко у какой деревенской старушки можно купить козьего молока, да уж никак не больше литра в день, или куриных яиц десяток. Никакой живности в деревнях теперь нет. Никто не сеет и не пашет. Редкие попытки наших земляков-фермеров возродить сельскохозяйственное производство всегда оканчивались банкротством. Землю пахать в России теперь - дело пустое! Зато нередко теперь можно увидеть в селе, где-нибудь у водоёма, новёшенький трехэтажный особняк, огороженный глухим металлическим забором. За забором огромные собаки злобно рычат на прохожих. Это дачи нынешних бизнесменов - по большей части, бывших в девяностые годы двадцатого столетия бандитами. Вот так теперь выглядит российская деревня, что прежде была кормилицей земли нашей. Многие луга и поля, что прежде давали хорошие урожаи, теперь забурьянили на неизвестные годы, а то и вовсе поросли мусорным лесом. Сам собой напрашивается уместный вопрос: "А что же едят граждане России, если никто не сеет и не пашет?" Всё просто: в стране безудержно добываются нефть и газ. Всё это продается за доллары за границу. Никого не беспокоит, что останется потомкам. Взамен из-за рубежа за вырученную валюту нескончаемым потоком везут всевозможную, не всегда доброкачественную, еду. Её более чем достаточно, чтобы накормить жителей России.
  Не стоит горевать Чичикову, что худы дела в селе Никчёмном. Все сёла в нечернозёмной зоне России стали теперь никчемными! Похоже, что над всей страной нашей нынче властвует Сатана.
  Благодарю Бога, но вот с великим трудом разобрал я, наконец, трудночитаемое место, и мы теперь вернёмся к Чичикову.
  На следующий день после поездки в описанное ранее село, Павел Иванович отправился в деревню Комарово, расположенную в тридцати семи верстах от города, совсем в другом направлении, нежели Никчёмное. Наши герои выехали очень рано, и путешествие прошло бы без каких-либо происшествий, не задави лошадьми Селифан, уж почти совсем выехав на просёлок, красивого белого петуха прямо на глазах у его хозяйки, полноватой, румянощекой и крикливой мещанки в сером капоте и кружевном фартуке. Хозяйка петуха была, по представлению Селифана, модисткой. И нужно сказать, приглянулась ему. Пока Павел Иванович разбирался с бабой, Селифан с неё глаз не сводил. Да и она так взглянула на мужичка, что сразу стало ясно: "Жду тебя, дружочек, в вечерочек". Звали модистку Пелагея. Ну, да оставим её до случая.
  Больше дорогой ничего не случилось, разве что лошади сильно устали. Уж больно дорога была плоха, да и кости наших героев изрядно болели из-за ужасной тряски по ямам и кочкам. Последние верст пятнадцать лошади еле волокли бричку по нескончаемым ухабам.
  Комарово оказалась прекрасным и богатым имением. Деревня радовала глаз большим количеством новеньких изб, барский дом был не дом, а дворец, и в наилучшем состоянии. Чичиков был готов хоть сейчас купить это имение, если позволят его деньги. Но возникло препятствие. Владелец поместья вот уж больше двух лет, как жил в Париже, и домой возвращаться пока не собирался. Да и твёрдого намерения продавать имение у этого барина не было. Так, выпив немного лишнего, ляпнул в честной компании, не подумав, да и всё тут.
  Об этом Чичикову рассказал управляющий имением Сергей Сергеевич Брянцев, бывший крепостной мужик из этой деревни, выкупивший сам себя прежде у своего барина. Павел Иванович расстроился от таких известий, и Сергей Сергеевич предложил в имении передохнуть, пообедать, а если пожелает, и остаться на ночь.
  - Завтра Ильин день. У нас в деревне престольный праздник. Здесь престол принято широко отмечать. Оставайтесь, Павел Иванович, - как-то особенно радушно приглашал Брянцев, и Чичиков остался.
  Обед был без разносолов, так что, и говорить не о чем, а вот библиотека в имении была богатая. Петрушка так и присел от удивления, увидев столько великолепных книг. Он умоляюще посмотрел на барина, и тот разрешил ему, предварительно с мылом вымыв руки, выбрать книгу и почитать прямо здесь в библиотеке. Этим действием Чичиков снискал особенное расположение у управляющего. Редко в то время можно было встретить грамотного человека на Руси. А чтобы барин разрешил слуге читать книгу из господской библиотеки - просто невероятно. Петрушка с огромным вниманием стал читать "Поэмы Жуковского", как всегда, помогая чтению губами. Павел Иванович подобрал и себе интересную книгу и за ней скоротал вечер. Спал он отлично. Постель была удобной, и проснулся он за полдень, отдохнувший и в прекрасном настроении.
   Селифан успел познакомиться с местной дворней и перед сном не упустил возможности изрядно пригубить браги и, захмелев, проспал мертвецким сном до позднего утра. Проснулся он, когда в местной церкви звонили к обедне. Его растолкал кто-то из местных мужиков: "Вставай, Селифан! Пошли к обедне". Кучер быстро поднялся, плеснул на лицо водой из стоящего неподалёку от конюшни ушата, наскоро вытерся чистой тряпицей, что нашлась в его пожитках в бричке, и пошёл вместе с местными дворовыми людьми в церковь. Петруха пойти не смог: ждал, когда барин проснётся.
  В церкви уже было многолюдно. Солнечный свет, струившийся из под самого купола через цветные стеклышки витражей, рассыпался цветными зайчиками по стенам, по потемневшим доскам образов святых, золотил высокие напольные подсвечники и лампады у главных икон, расцветил радостным светом и без того светлую улыбку Пресвятой Богородицы, разноцветными пятнами разлёгся на мозаичном полу храма. Пахло тающим воском и ладаном. Пономарь тихо и неразборчиво читал молитвы, положенные для этого часа. Вот в праздничной из золотой парчи ризе поп взошёл на амвон, поклонился молящимся христианам, пропел "Отче наш", и служба началась. Смешенный мужской и женский хор на разные голоса запел "Верую во единого Бога Отца". Ему стали подпевать прихожане, и всех людей, что были в храме, покрыла благодать Божья. Куда-то далеко-далеко отступили всяческие невзгоды и тревоги, позабылись обиды, и даже болезни близких людей на время перестали терзать души верующих. Поддавшись всеобщему благоговению, Селифан размашисто крестился, клал поклоны и радовался вместе со всеми людьми в церкви. "Храни вас Господь", - многократно возникало в его голове.
  Проснувшись, Павел Иванович позвал Петрушку и с его помощью быстро оделся, умылся и побрил щеки до восхитительной гладкости. "Как там погода?", - обратился он к слуге, и, не дожидаясь ответа, выглянул в окно. На западе, уже закрыв почти полнеба, надвигалась грозовая туча. "Как же без грозы в Ильин день? Нет, ни за что не обойдется", - подумал барин.
  А туча всё дыбилась, все курилась, будто вулканическая гора. Вот уж и зигзаг молнии резанул её надвое, и вскоре мощный раскат грома нарушил предгрозовую тишину. Шквал налетел с неистовой силой, завернул в вихри придорожную пыль и погнал её бешеной рысью по дороге. Где-то заревели коровы, шарахнулись в стойлах лошади, птицы забились под стрехами, даже деревенские собаки все, как одна, спрятались под крыльца домов. Прыснул дождь. Вначале он редкими, но крупными каплями только прибил пыль. Вдруг ярко сверкнула молния, затрещал и схватился пламенем старый вяз на лужайке совсем рядом с деревней, и оглушающий раскат грома заставил всех живых перекреститься: "Свят, свят, свят", - только и слышалось отовсюду. Ливень обрушился сплошной стеной. По дороге побежал ручей. Стемнело, будто уж наступил вечер. И люди, и животные - все попрятались, кто куда смог.
  Дождь прекратился так же резко, как и начался. Не прошло получаса, и выглянуло солнце. Всё вокруг посвежело, повеселело. Вот уже и первый жаворонок завел свою песню высоко в небе. У всех на сердце стало вновь радостно, будто бы и не было никакой грозы. Вот уж тащат мужики из изб столы, выносят лавки, а следом бабы несут праздничные кушанья, зеленоватые четверти с мутным самогоном, граненые стаканы, плошки и миски. Всё это расставляется на столах и вернувшиеся, отстоявшие обедню мужики и бабы рассаживаются, кому, где понравится, за столы. Гуляние началось. Откуда ни возьмись, явилась гармонь и балалайка. Заиграла музыка, за столом запели на разные голоса: вначале робко, осторожно, а понемногу все шибче, всё веселее. Праздник! Вот румяный мужик и полнолицая, полногрудая красавица уж пустились в пляс. Следом пошли и другие, хвастаясь друг перед другом удалью своей. Вот уже и девушки, отойдя на зелёную поляну, повели хоровод, утащив с собой Селифана, и поставили его в круг репою. Гармонист повел плавно, певуче. Девушки точно поплыли в медленном танце. Красота несказанная! Пришёл полюбоваться и Павел Иванович, и Петрушка. Селифан так засмущался сначала, что готов был заплакать, но вскоре освоился, и его повела хороводом миловидная русоволосая девушка с косой чуть ли не до колена.
  Стало вечереть, и на поляне разложили костёр. Играли в горелки, приговаривая: "Гори-гори ясно, чтобы не погасло! Глянь на небо: птицы летят, колокольчики звенят!". Уж как стало совсем не видно, стоило отойти от костра, принялись через него прыгать. Визг, хохот, веселье продолжались до первых петухов. Только тогда деревня понемногу стала угоманиваться.
  Павел Иванович пожалел Петрушку и кучера и остался в весёлой деревне ещё на сутки, и только рано утром третьего дня наши герои поехали в обратный путь.
  Вот и опять приходится разбирать написанную пером страницу, как курица лапой нацарапанную, да кляксы здесь, будто прострочил пулемётчик. Пока я разбираюсь, пришла мысль написать об игорном бизнесе в недалёкие от нашего времени годы.
  Игорный бизнес в России в конце ХХ столетия приобрёл огромный размах. Игровые автоматы, которые в народе окрестили "безрукими бандитами", можно было встретить в самом глубоком захолустье. Есть в поселочке магазин, в нем непременно есть и "безрукий бандит". Наивные и слабохарактерные люди проигрывали целые зарплаты. Были такие любители поиграть, что брали в банке кредит и все деньги спускали на рулетке, в карты, или на игровых автоматах. Только совсем недавно власти нашей страны приняли закон, запрещающий игровой бизнес почти на всей территории страны. Обратились к опыту "благословенной" Америки, где игровой бизнес разрешён только в одном городе страны - Лас-Вегасе. Теперь и у нас можно поиграть на законных основаниях - только в Сочи и где-то далеко в Сибири, кажется, в Алтайском крае. Слава Богу! Одной бедой на Руси стало меньше. Пообрубили когтищи вездесущему дьяволу.
   Во времена же, когда жили описанные в этой книге герои, играть было можно где угодно, и во что угодно. Карточные долги тогда считались настоящими долгами и могли быть востребованы судом. Нередко встречались господа, проигравшие за один вечер всё своё состояние и оставшиеся нищими.
  Простите. Я немного отвлекся от нашего основного повествования. Возвратимся к нему, тем более что удалось разобрать неразборчивый текст.
   Приехав на постоялый двор и разложив лошадей, Селифан выпросил у барина разрешения отлучиться до утра и отправился к той самой модистке, у которой недавно лошадьми задавил петуха. А Петруха, сделав всё, что полагается по приезду для барина, сбегал к сбитенному, что выглядывал из окошка возле самого угла постоялого двора, купил стакан сбитня за грош и калач за копейку, выпил сбитень и доел до ручки калач, а ручку бросил вертевшейся под ногами хромой собачке. После он вернулся на постоялый двор, с удовольствием сытого человека улёгся на свой тюфяк и некрепко заснул, боясь, что может ещё понадобиться барину.
  Пелагея Федоровна, красавица двадцати трёх годков от роду, вовсе не была модисткой, а владела довольно приличной портновской мастерской. Мастерская досталась ей в наследство от покойного мужа. В замужестве она и побыла всего полгода, когда супруг её - сорокапятилетний мещанин, погиб, попав под тройку лошадей. Пелагея не слишком горевала, что овдовела. Её выдали замуж, не спрашивая согласия. Мужа она не любила, а, сказать по правде, побаивалась. Он в гневе мог иной раз и руку приложить. Она была довольно набожная, но женское начало брало своё, и первого мужчину она завела спустя полгода с кончины мужа. Кавалер оказался ветреный и вскоре её оставил. Вот Пелагея, в надежде повстречать своё счастье, и кинулась во все тяжкие. Не отказывала она и мужикам, что были отпущены господами на оброк. Лишь бы мужик был видный. Вот и Селифан ей приглянулся.
  Вечерело. Пелагея Фёдоровна отпустила по домам двух мастериц и подмастерье, присела к зеркалу, что висело над комодом, взглянула на своё отражение и вслух подумала: "Ну, разве не мила? Конечно, мила, ещё как мила!" В зеркале отразилась вся комната позади неё, отворённые двухстворчатые двери, за ними чернота темного коридора. Из темноты в затылок Пелагее смотрел мужчина, довольно приятный, не считая маленьких рожек и козлиной жиденькой бородки; статный собою, только вот вместо сапог - копыта. Смотрел на красотку и нахальненько так ухмылялся.
  - Сатана, ей, ей сатана! - что было духу, закричала Пелагея, - сгинь, нечистая сила! - она стала часто креститься и призывать Господа нашего Иисуса Христа. Отражённая в зеркале фигура замутилась и исчезла. Тут кто-то постучал в окно. Тихонечко так постучал. Хотя была ни жива, ни мертва, но, собрав всю свою волю и поборов немного страх, Пелагея выглянула в окно. Подле окна стоял кучер, что третьего дня задавил курицу. Она несказанно обрадовалась, что не будет наедине с чёртом, и впустила его.
  - Что с тобой, красавица? - увидев белое, словно мел, лицо её, спросил Селифан.
  - Так, в потёмках привиделось что-то,- сказала она и зарыдала, уткнувшись лицом в рубаху нашего героя.
  Просидев с ней, наверное, с час и вытирая её неуёмные слезы, Селифан понял, что романтическое приключение его окончилось, не успев ещё начаться, и увидев, что его красавица более не плачет, откланялся и побрел на конюшню постоялого двора, где и завалился спать.
  Поутру Пелагея поделилась своим ужасным видением с соседкой Агриппиной, та поведала эту историю ещё кому-то, не упустив возможности ещё прибавить что-то про усищи, и молва о чёрте, появившемся в портновской мастерской, обрастая невероятными подробностями, покатилась по городу. На следующее утро заезжий ямщик рассказал Селифану такую историю, что наш герой никак не мог поверить, что это произошло с той модисткой. К слову сказать, Селифан так и не узнал её имени.
  
  
  ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
  
  Эту главу я хочу начать одной, очень для меня болезненной темой, что касается нашего повествования косвенно, но является яркой противоположностью Нижегородской ярмарки в XIX веке, на которой наши герои побывают позднее.
  Черкизовский рынок в Москве в девяностые годы двадцатого и нулевые годы двадцать первого столетий стоит того, чтобы о нём рассказать подробно.
   Над Москвой только еще розовела утренняя заря. До восхода солнца еще было более полутора часов. Я сидел в своём автомобиле на парковке прямо напротив главных ворот самого крупного в те годы мелкооптового вещевого рынка. После утомительной ночной езды я поспал пару часов, откинув, сколько было возможно, спинку водительского кресла. Ночь была теплая, так что я совсем не замёрз. Только всё тело затекло и побаливало от неудобной позы. Было совсем безлюдно. Транспорт по Большой Черкизовской улице почти не шёл. Лишь пару раз проехала поливальная машина, вымыв уже в который раз и без того чистую улицу. Воробушки пили прохладную воду из образовавшейся от поливалки прямо на асфальте лужи. Было довольно тихо. Так в Москве и теперь бывает в самые ранние утренние часы, когда запоздалые гуляки уже угомонились, а остальной народ еще безмятежно досматривает последние сны. Пока я, разминая руки и ноги, любовался этим московским пейзажем, совершенно рассвело, и началось некоторое движение. Вначале тоненьким ручейком потянулись от метро к рынку одетые в чёрные пиджаки и брюки, в совершенно одинаковые белые рубашки и чёрные узкие галстуки, невысокие мужчины с узкими глазами, без сомнения, принадлежащие к монголоидной расе. Все они были похожи на братьев-близнецов, совершенно неразличимых для белого человека, к коим относятся и русские. Поток этот поминутно ширился и через четверть часа превратился в могучую полноводную реку. Среди монголоидов нет-нет, да и стали видны лица кавказской национальности, как их называли в те годы, да и теперь частенько зовут. Более всего это были представители солнечного Азербайджана. Ни одной русой головы, ни одного европейского лица. Это шли на работу владельцы и наемные работники расположенных на рынке магазинов, магазинчиков, ларьков, палаток и "морфлотовских" контейнеров с всевозможными вещами самого низкого, какое только можно выдумать, качества. Все эти люди без суеты проходили на рынок через единственную открытую узенькую калитку. Некоторое время спустя распахнулись почти одновременно все ворота рынка, и толпа оптовых покупателей сразу широкими потоками за считанные минуты заполонила всё его пространство. Большинство "челноков" были азербайджанцы, хотя встречались и люди других национальностей, проживающих в странах СНГ. А вот русского человека здесь можно было увидеть редко.
  Вот уже потоки автомобилей, пикапы: "Газели", Уазы, Ижевские "каблуки" и иномарки всех вообразимых стран поехали по узеньким проходам рынка и, создавая непомерную толчею, стали загружать коробки, мешки, пластмассовые контейнеры и вообще такое, что неискушенному человеку и представить нельзя. Загрузившись товарами, машины осторожно выбирались из хаоса и суеты этого самого большого в России рынка, чтобы, подобно огромной паутине, расползающейся во все стороны, довезти до переживающих тяжёлые времена людей, отвратительные, но единственно возможные необходимые товары: обувь, одежду, кухонную посуду, да порой и такое, чего русский человек прежде не видывал отроду.
  Это всё потом продавалось в самых отдаленных уголках страны втридорога. Торговцы, по большей части выходцы из стран СНГ, быстро наживались на этом, теперь уже получившем неофициальное название челночном бизнесе, а покупатели - простые русские люди, становились только беднее. Позже выяснилось, что директор этого знаменитого рынка, азербайджанец по национальности, и имеющий двойное гражданство, стал на некоторое время самым богатым человеком мира. Совсем недавно нашлись в правительстве страны разумные люди, и Черкизовский рынок закрыли. На его директора завели уголовное дело. Да что толку? Он уже исчез вмести со своими миллиардами из страны!
  Вернёмся же к героям нашего повествования.
  Дмитрий Степанович Беззаботин - отец полюбившейся Чичикову Машеньки - вот уж неделю, как чувствовал одолевшую его хандру. Подобное уже с ним случалось и прежде. Тут не обошлось без лукавого, заглянувшего для разнообразия в NN-кую волость. Чёрт и прежде как-то сюда заглядывал, но, не находя ничего любопытного, тотчас отправлялся в другие места. А тут вот хандра. "Из этого может получиться что-нибудь для меня полезное", - подумал сатана и расположился в Беззаботине с комфортом. Он улегся в гостиной барского дома на атаманке, обитой белым английским ситцем в мелкую розочку, заложил ногу за ногу, подпёр голову кулаком правой руки и стал ждать, что произойдет дальше. Дьявол умел ждать. Люди ошибочно думают, что самое терпеливое терпение - ангельское. Ничуть не верно. Оно не идет ни в какое сравнение с дьявольским терпением.
  Хорошим лекарством от хандры на Руси считалась перемена мест. Она и Беззаботину не раз прежде помогала.
  - Что-то ты, Митя, кислый какой-то давненько ходишь? Съездил бы куда-нибудь. Вот хотя бы на Нижегородскую ярмарку. Привез бы Машеньке нарядов новых. Правда, я тебе список составлю, чего купить, - ласково предложила мужу Татьяна Ильинична.
  - И то, пожалуй, разве съездить? - ответил он, безо всякого интереса, жене.
  - Поезжай, поезжай, развейся, а то ты уж давно засиделся в деревне. Я вижу, скучно тебе.
  После этого разговора еще два дня Дмитрий Степанович раздумывал, а потом вдруг разом собрался, велел заложить лошадей в пролётку, да и поехал в Нижний Новгород.
  В подобные поездки Беззаботин с собой никогда не брал никого из домочадцев, только кучера Филимона и слугу Миколку. Однако в этот раз с ними отправился и наш невольный знакомец. Он отлично устроился на кончике оси левого заднего колеса и так проехал до самой Нижегородской ярмарки. Ни Дмитрий Степанович, ни Филимон, ни Миколка незваного пассажира не приметили. А вот крестьяне, работающие на придорожных полях, видели длиннющего, узкоплечего господина в черном узком смокинге и узеньких, коротеньких брючках, из-под которых выглядывали копытца, сидевшего на кончике оси заднего колеса пролётки и придерживающего левой рукой свой хвост, чтобы тот случайно не замотался в колесе. Они крестили лбы, приговаривая: "Свят, свят, свят! Избави мя, Господи, от лукавого".
  До ярмарки наши герои добрались совершенно без приключений за три дня. Разве что правую пристежную по кличке Воронок, хотя это была кобыла, пришлось подковать. Больше и рассказать не о чем. Это событие несколько вывело Дмитрия Степановича из себя, и он даже в сердцах выругался: "Чёрт знает, что такое всё это". После барин всё больше молчал, а Филимон беззлобно ругал лошадей, скорее для порядка, чем по необходимости. Миколка больше дремал, сидя на козлах рядом с Филимоном и, даже заснув крепко, чуть не свалился с пролётки. Но не упал же, так и говорить об этом больше нечего. Беззаботин же дорогой всё время хандрил, и, только издали увидав золотоглавые купола Нижегородских соборов, оживился.
  Нижегородская ярмарка в те времена была, можно сказать, отражением дел всей российской промышленности, сельского хозяйства и промыслов. Здесь можно было купить всё, что изготовлялось, выращивалось и добывалось в России. Иностранные купцы тоже не гнушались Нижегородской ярмарки и охотно привозили сюда достижения европейской промышленности. Бывали здесь и турецкие, и арабские купцы. Они везли свои товары из средней Азии, ближнего Востока, Индии и даже неизвестно где находившегося острова Цейлон. Здесь торговали великолепными сибирскими мехами и проводили пушные аукционы, многие ювелиры мира выкладывали здесь свои украшения, европейские купцы продавали сельскохозяйственные машины и ткацкие станки. Вообще, бог знает, что ещё можно было купить на Нижегородской ярмарке. Одной только солёной, копчёной и маринованной рыбы было здесь не меньше чем сорок сортов: от осётров горячего копчения, морёных лещей, таранки и сушёного снетка до восхитительного астраханского залома. Только колбасный ряд невозможно было пройти за день. День и ночь неутомимые бурлаки тянули сюда бичевой доверху груженые баржи. Огромного роста и необыкновенной силищи грузчики с рассвета до полной темноты доставляли товары с барж на пристань, грузили их в большие телеги, и лохмоногие владимирские тяжеловозы волокли всё это на ярмарку. Шум стоял такой, что по Волге его было слышно за три версты. То здесь, то там располагались балаганы циркачей и фокусников. Ряженые в невообразимые костюмы уличные кукольники прямо посередине небольшой площади показывали кукольное представление с единственной куклой, на ходу придумывая сценарий разыгрываемой пьесы. Лоточники, неистово крича, предлагали свои товары: ленты и бусы, пироги и печатные пряники. Люди двигались в понятных только им самим направлениях, примеряли товар, торговались, ссорились с заломившими непомерную цену продавцами, заглядывали в кабаки, чтобы пропустить по стаканчику, ругались по всякому случаю, а случалось, и без случая, нередко поминая чёрта. А чёрт, сами понимаете, любивший шум и тарарам, присутствовал на ярмарке именно там, где был более всего нужен: в кабаках, увеселительных заведениях, игорном доме. Более всего ему нравилось быть именно в игорном доме. Его так радовало лицо в пух и прах проигравшегося купца, а в особенности барина! Он так потешался над его бедой, в которую, кстати сказать, человека никто не толкал, а он попадал в неё добровольно. Если, конечно, не считать, что именно чёрт его и попутал.
  Игорный дом на Нижегородской ярмарке был организован на широкую ногу: была тут и рулетка, и более десятка ломберных, под зеленым сукном столов для карточной игры, и буфетные, где можно выпить шампанского, французского глеко, коньяка и хорошего качества водки. Была здесь и паюсная икра, и осетровый балык, и сёмга, и стерлядь. Можно было заказать молочного поросенка, седло барашка, буженины или копчёной грудинки. Были бы только денежки. Обстановка здесь была самая соответствующая: бархатные шторы на окнах, дорогая голландская мебель, хрустальные люстры, всё тот же хрусталь и серебро в буфетах. Сюда заглядывали развлечься наиболее успешные купцы и богатые господа, изнывающие от скуки, гусары, шулеры. Последние - господа, благодаря ловкости рук и обману, превратившие игру в средство дохода. Они выглядели вполне респектабельно и никак не выдавали рода своего занятия. Из этого следует, что игорный дом на Нижегородской ярмарке был местом сомнительным и опасным. Нечистый почти не отлучался оттуда во всё время работы заведения. Случалось, когда на кон ставились целые состояния, дом не закрывался по четверо суток. Небритые, с синяками под глазами, совершенно измотанные, не имея возможности уснуть, игроки, чуть не падая от усталости, покидали игорное заведение. Кто был в большом барыше - радовались, а проигравшие искали утешения, заливая горе крепкими напитками. Тут-то чёрт норовил забраться на воз к мужику, приехавшему продавать сено, и хорошенько выспаться. В такие часы на ярмарке наступала Благодать Господняя. Все свершалось мирно и ладно. Правда, такие моменты случались редко.
  Но оставим пока Нижегородскую ярмарку со всеми её героями и вернёмся на время в село Беззаботное.
  Стоял конец июля, и в барском саду поспели вишни. Татьяна Ильинична организовала сбор ягод, пригласив с этой целью деревенских девушек. Работа была приятная, и девушки её делали охотно, не упуская случая почесать языки.
  - Слышь, Лукерья, братик мой, Ванюшка с неделю назад собирал в лесу малину. Сама знаешь, малинник за Скучной балкой преогромный. Так вот, берёт Ванюша ягоду и видит: на противоположном конце малинника неизвестный барин в шубе ягоду есть. Вот он и спрашивает: "Кто позволил тебе в барском лесу ягоду есть?" А тот поднял медвежью морду, да как зарычит! Наш Ванюша до деревни бежал так прытко, что даже лапти потерял, - рассказывала курносенькая румяная девушка в нарядной цветастой кофте и синем сарафане из домотканого полотна.
  - Это хотя не больно далеко было, а вот моего тятеньку зимой волки гнали от самых Крестов восемь верст. Он чуть лошадку нашу не загнал, а страху- то натерпелся, - вступила в разговор маленькая, полноватая и бедно одетая девица Саша.
  - Это вам тятя сам рассказал? Ему, видно, спьяна почудилось что-то, вот он и давай лошадей стегать сдуру, а как понял, что коня чуть не угробил, так и выдумал про волков, чтобы оправдаться. Всем известно, какой он брехун, - подметила высокая белобрысая девчонка с розовой завязкой в косе.
  - Вы, девушки, беседу беседуйте, а вишню берите, спелых ягод не пропускайте, - окликнула работниц Маша. Её попросила присмотреть за девушками Татьяна Ильинична.
  - Да мы, барышня, и так чисто берём, стараемся, эво сколько уж собрали, - наперебой отвечали девушки.
  - Вот и хорошо, старайтесь, - ответила барская дочь. Она пошла дальше, чтобы взглянуть, не поспел ли крыжовник.
  - А на меня третьего дня Костик Золотарёв так поглядел, так поглядел, что просто, ух! Да и вздохнул, даже и объяснить не могу, как. Он парень приятный, только вот Золотарёв. Это ведь от золотарника, правда? - так сразу всем девушкам объявила смешная, вся в веснушках, рыженькая крестьянка, невысокая и фигуристая.
  - Вовсе, Зинка, нет, совсем не от золотарника, а от самого что ни на есть настоящего золота. Мне он тоже люб. Не нравится - оставь его мне, - смеясь, заявила Саша.
  - Эко ты даёшь! Глядит на меня, и пусть глядит. А ты на него и взглядывать не смей, а то я на тебя порчу напущу. Меня покойная бабушка Глаша этой хитрости научила.
  - Будет тебе, я пошутила. Не буду на твоего воздыхателя глядеть. Забоялась я, что и правда порчу наведёшь, - продолжая смеяться, ответила подружке Саша.
  - Ой, девочки, у меня полно лукошко ягод. Возьмите, кто пониже, боюсь, рассыплю, - попросила Луша, стоя на самой верхней ступеньке стремянки. Кто-то принял у неё ягоды, пересыпал их в стоящую рядом корзину и вернул лукошко назад. Так, с прибаутками, разговорами и смехом, девушки обобрали все спелые ягоды с вишнёвых деревьев, образовавших высокие и густые заросли.
  Тем временем две пожилые женщины из дворовых людей прямо на полянке, на чугунной печке с жестяной, подобной самоварной, трубою, в большом, желтой меди тазу, варили варенье под наблюдением самой Татьяны Ильиничны. Она лично взвешивала на безмене сахар и ягоду, чтобы всё было в правильной пропорции. Женщины следили за печкой и вовремя подкладывали в неё коротенькие полешки дров, помешивали варенье, чтобы не пригорело, и маленькой ложечкой на длинной, витой ручке снимали пенки.
  - Милые, вы бы мне что-нибудь спели, а я послушаю, - попросила барыня, а сама подумала, - будут петь - не смогут ни ягод господских, ни варенья есть. Женщины запели, глотая между тем слюнки. Варенье уже почти сварилось и источало восхитительный аромат.
  А в избе, откуда родом была одна из женщин, творилось следующее: совсем ещё крошечная и не умеющая ходить Глашка вывалилась из люльки. Она не ушиблась, поскольку кто-то из детей, спавший возле неё ночью, не убрал с пола овчинный тулуп, и поползла дальше. Как она оказалась подле задних ног месячного теленка, стоящего за печкой, неизвестно. Но оказалась! В этот самый момент телёнок сотворил большущую зеленую и довольно жидкую лепёшку, выпустив её из-под своего хвоста. Лепёшка аккуратно шлепнулась прямо на головку малышки. Глашка испугалась и громко заплакала. На крик прибежала пятилетняя Анютка - её сестрёнка, оставленная присматривать за маленькой. Чтобы вытащить кроху, Анюте пришлось пробираться между ног телёнка, но тот переступил с ноги на ногу и крепко придавил Анютку. Только через час детей обнаружил двенадцатилетний брат Ивашка, что пас гусей и зашел в избу попить водицы. Девочки уже были мертвы. Глаша захлебнулась в коровьем навозе, а Анюту затоптал телёнок.
  Этот случай вопиющий, но вовсе не единственный. Очень часто крестьянки вынуждены были, уходя на работу в поле, оставлять новорожденных и маленьких детей на попечение совсем ещё малолетних сестёр, или, взяв их с собой в поле, просто положить в межу или под куст. Нередко ребёнка заедали комары до кровавых язв, или крупные грызуны могли искусать дитя. Вообще, бытовые условия в крестьянской семье были ужасны. Особенно это было видно зимой. Семь-восемь, а то и больше маленьких детей сидели всю зиму на печи, не было у них тёплой одежды и обуви. Одни единственные, взрослого размера валенки стояли возле входной двери в избу, чтобы ребёнок мог выскочить на двор по нужде и тотчас обратно на печь - отогревать продрогшие косточки. Часто за русской печью в избе держали теленка или козу. Запах в избе стоял невообразимый. Животные испорожнялись прямо на отроду не мытый пол. Навоз днями не выгребался. В избе в любое время суток было почти темно. Подслеповатые крошечные окошки, затянутые бычьими пузырями, едва пропускали мутный свет. А в то же время в дворянских усадьбах в широкие итальянские окна вставлялись венецианские стёкла. Изразцовые голландки прекрасно отапливали просторные и светлые комнаты, картины иностранных мастеров радовали глаз, прекрасные букеты цветов в дорогих вазах источали приятный аромат. Во всём вокруг старались дворяне соблюсти красоту и гармонию. Как рачительно отличалось это жилище от крестьянской избы! Господа, как правило, не пытались запомнить имен своих слуг. "Эй, любезный!" или чаще "человек" употребляли господа, обращаясь к слугам. Вот так обстояли дела крестьян в крепостнической Российской империи.
  А еще господа устраивали забавы. Одной из таких забав была очень популярная в девятнадцатом веке псовая охота. Забава эта была чрезвычайно дорогая, и только богатые дворяне могли её себе позволить.
  Я думаю, что вам, читатели мои, будет интересно узнать про псовую охоту подробнее. Обыкновенно большие псовые охоты устраивались поздней осенью и по первым порошам. К этому времени на полях уже всё было убрано, включая гречиху, и только зеленели озими. Именно озимые хлеба всего более страдали от псовой охоты, хотя нередко вытаптывались лошадьми и чёрные пары, подготовленные к весеннему севу. В этом был прямой вред крепостному крестьянину, по полям которого, не выбирая дороги, мчались в погоне за несчастным, насмерть перепуганным зверем, ладно бы за волком или хотя бы за лисицей, а то за обыкновенным русским зайцем, что и мухи не обидит, многочисленные верховые и собаки. Но это ещё не весь вред. Господа на своих псарнях содержали большое количество дорогих собак: гончих, а это были чистопородные лайки, и борзых, что могли в бешеном броске стремительно догнать и задушить добычу. Для этой цели на Руси была выведена специальная порода собак - русская борзая. Собака эта - красоты необыкновенной. Я не знаю зверя грациозней русской борзой, ну разве олень или жираф какой-нибудь. Ну, да вернёмся к охоте. Само слово "охота" в понимании людей XIX века имело несколько другой смысл, каким его наделяют сейчас. Тогда под охотой подразумевали весь комплекс людей с принятыми для охоты нарядами, лошадей, собак, карет, повозок, оружия, охотничьих рожков и чёрт знает, чего ещё, что было необходимо взять с собой барину на эту забаву. Организовывали охоту неподалеку от имения, но и не только. Самые богатые и знатные господа выезжали в "отъезжие поля с охотою своей" . Отъезжее поле, в современном русском языке - охотничий заказник, было дорогим удовольствием. Здесь служили егеря, которые заботились об охотничьих угодьях, охраняли живущих в этих местах животных от истребления их браконьерами, подготавливали всё необходимое для охоты и организовывали саму охоту. Егеря были большей частью крепостными, но их нужно было содержать, а отъезжее поле прибыли не давало никакой. Самые дорогие и огромные отъезжие поля были у царской семьи. Их, кажется, было всего два. Туда приглашались охотиться только самые именитые дворяне, по большей части царских кровей или княжеских родов. Такая охота насчитывала до пятисот человек, триста-четыреста лошадей, до восьмисот гончих и борзых собак. Все участники охоты играли свои роли: загонщики с гончими собаками верхом на конях гнали испуганных зверей из лесов в поля, где их ожидали расставленные по специальным флажкам-номерам ловчие с борзыми собаками. В качестве ловчих приглашались участвующие в охоте дворяне. Они тоже выступали на конях. В их задачу входило не дать борзой порвать пойманного зверя. Для этого ловчие были вооружены арапниками - специальными плётками довольно сложной конструкции. Управляться с арапником было сложно, и этому искусству обучались специально. Управляли охотой обученные этому егеря, подавая команды охотничьим горном.
  И вот затрубили егеря, и охота началась... Но об этом много написано у литераторов XIX века, и я не буду повторяться. Тут мне вспомнилось определение охотника, данное в одном из охотничьих журналов: "Охотник - человек, любящий природу, с оружием в руках". Какой цинизм заключён в этих словах!
  А что же поделывает наш давний знакомец Павел Иванович Чичиков? Да он продолжает катиться в своей бричке по сельским дорогам бескрайней России. Вот и сейчас он направлялся в село Иваньковское - уезда, который так и останется для нас неизвестным. Дорога ожидалась долгой. Селифан никуда не торопился и вообще не покрикивал на лошадей, и те неспешно тянули бричку, как будто даже получая от этого некоторое удовольствие. Коренной иногда даже принимался ржать, каурой масти пристяжной, именуемый Заседателем, при этом встряхивал гривой и немного пританцовывал, и только лодырь Чубарый, воспользовавшись моментом, совсем переставал тянуть.
  - Как же хороши были девушки в хороводе, - вспоминал Селифан, - такие белошеие, белорукие, с красивыми глазами, румяными щечками и алыми губками. Просто прелесть, да и только. А одна особенно хороша. Вот бы барин обзавелся имением, да и женил бы меня. То-то было бы ладно! Тут-то лошади незаметно и сошли с дороги, забрели в крапиву и стали. Селифан этого даже и не заметил, как размечтался. Не заметил этого и Павел Иванович. Его мысли витали где-то в облаках, в имении Беззаботино. Вот уж он и Машенька сидят на скамье под липами и держат друг друга за руки. Она щебечет ему всякий вздор, а он радуется этому вздору и рад, что это всё вздор, и что кроме вздора, ему сейчас и слушать ничего не нужно.
  - А что вы думаете, Павел Иванович, куда исчезают лужи некоторое время спустя после дождя?
  - Я, признаться, даже и придумать не могу, куда, - отвечает мысленно он.
  - Вот и я не знаю, куда. Впрочем, разве это важно?
  - Совсем нет, милая вы моя Мария Дмитриевна. Важно, что мы теперь вместе... А вот и впрямь это скоро может теперь случиться, вот куплю Иваньковское и приеду просить руки вашей.
  - Селифан, отчего же мы стоим? Ты, бестия, никак спишь?
  - Не, барин, не сплю я. Верно, задумался.
  - Так о чем же ты, бесов сын, сидя на козлах и правя тройкой, смеешь задуматься? - без всякой злобы спросил Чичиков.
  - Знамо дело, барин, о девках. Уж больно они хороши, пока молоды, - ответил Селифан.
  - Насчёт девушек, это ты прав, бродяга. А все-таки выводи лошадей из крапивы на дорогу. Тут комар нас заест, - ласково так попросил барин.
  Селифан настегал лошадей, осторожно направил бричку через кювет и погнал их весело по дороге. " Барин наш что-то нынче странный, даже и не отругал меня, как следовало бы, за эту вот остановку", - подумал он. А Петруха как спал, так и не проснулся, сидя рядом с Селифаном на козлах. Только лишь несколько раз поднял голову, постоянно падающую на грудь. Ему тоже снились девушки, но какие-то ненастоящие, уж больно тонкие, едва касающиеся подолами земли, и было похоже, что под подолом вовсе и ног нет, а просто одна пустота. Девушки порхали, будто бабочки, в хороводе, плавно взмахивая широкими и тоже пустыми рукавами. И так - раз за разом, круг за кругом. И к чему такой сон? Говорят, что дети во сне летают, когда растут. Но Петрушка давно перестал расти. Чудно?
  Отчего на наших знакомцев напало такое меланхолическое настроение? Неизвестно. Возможно, в этих местах скопились какие-то флюиды, а быть может, взыграла кровь молодецкая?
  Правда, местность была восхитительная: дорога то спускалась вниз и мосточком перебиралась через прозрачный ручей, сплошь заросший по берегам лозняком, то взбиралась на пригорок, открывая необъятные просторы, насколько только мог охватить глаз. Леса, поля, луга, долы, деревни - всё было видно отсюда, как на ладони. На одном взгорке над широкой рекой парила белая, как снег, церковь с голубыми, словно летнее небо, куполами. Именно в таких местах вдруг осознаешь, как необъятна и как прекрасна наша Родина!
  - Но флюиды, флюидами, а, однако, есть хочется, - подумал Чичиков и велел повернуть лошадей к ближайшему трактиру, который вскоре не замедлил повстречаться возле дороги.
  
  ГЛАВА ПЯТАЯ
  
  Трактир был самый обычный - просто большой деревянный дом без каких-либо украшений, наподобие резных наличников на окнах, вычурных фронтонов или карнизов. Даже светёлки, какие повсеместно встречаются на домах в северных волостях России, не было. Но дом был срублен добротно из толстенных брёвен, и семи венцов с лихвою хватило, чтобы потолок был высоким. Окошки вовсе не были маленькими, какие устраивают в избах, а напротив, были довольно большого размера и забраны стёклами, отчего в трактире было совершенно светло. Вообще, здание это внушало доверие своей добротностью и прочностью. Навес над крыльцом опирался на два дубовых столба, ровных и гладких, без каких-либо затей, но уж понятно, что простоят эти столбы не меньше века.
  Хозяйка трактира, завидев тройку, сама вышла на крыльцо и встретила желанного гостя. Чичикову показалось, что он уж где-то встречал эту пожилую женщину, но где именно, вспомнить никак не мог, и спросил: "Вы, сударыня, здесь давно живете? Мне кажется, я вас где-то прежде видел".
  - Я здесь, сколько себя помню. А вот вы здесь проезжали, куда-то очень торопились, лет эдак десяток назад. Помню даже, что поросенка съели с хреном, - ответила хозяйка трактира.
  - Надо же, какая у вас прекрасная память на проезжающих! - восхитился Павел Иванович.
  - Да нет, я бы не запомнила, да за вами следом скакал урядник. Он ещё спрашивал меня: "А не проезжал здесь недавно барин приятной наружности в бричке, запряженной тройкой лошадей, с кучером и слугою?". Я подумала, что зачем мне вредить приятному господину, который у меня съел целого поросенка с хреном, вежливо поблагодарил меня за кушанье, да ещё сверх назначенной мною цены прибавил пятиалтынник. Ну, я ему и сказала, что, мол, никакой барин здесь не проезжал, и что де он, урядник, за три дня первый гость. Он у меня отобедал, выторговав за обед полтинник против того, что я просила, и повернул обратно. Я вслед ему только и подумала: "Чтоб тебе провалиться, крохобор", - рассказала хозяйка. Павел Иванович от этих слов покрылся румянцем и, чтобы этого не видела женщина, вошел в трактир, сел в самый темный угол и спросил: "А что, голубушка, есть ли у тебя нынче поросенок с хреном?".
  - Есть и с хреном, и с горчицей,и со сметанным соусом.
  - Ну, так принеси мне по куску каждого, да накорми моих людей тоже.
  Пока Чичиков ждал поросенка, ему вспомнилась история с фальшивым векселем, подделанным им, и по которому он получил в ломбарде приличную сумму денег. На них он купил бричку, в которой и сейчас приехал в трактир, и тройку лошадей, и кучера Селифана, и Петрушку.
  - Так вот кто меня спас от верной погибели, - сообразил Павел Иванович, - нужно непременно отблагодарить эту женщину, когда представится возможность. Отобедав принесенным ему поросенком и выпив сливовой наливочки, кстати сказать, очень даже недурной, он рассчитался за обед, набавив сверху двадцать копеек. Он бы и больше дал, но всё ещё чувствовал себя стеснённым в средствах, не купив ещё пока имения.
  Да, много на Руси ещё живёт участливых людей, которые сообразят, как выручить в необходимую минуту человека, особенно, когда он кажется добрым. Да и вообще русский человек по природе своей жалостлив. Русский пожалеет преступника, которого гонят пешком по этапу на каторгу, и подаст ему милостыню со словами: "Убивец ты, несчастный". Он никогда не позвонит в ГАИ предупредить, что от него из гостей уехал на машине подвыпивший приятель. Много ещё можно привести примеров широты русской души, да только это уже здесь будет не к месту.
  Село Иваньковское оказалось самым обычным селом, каких много в средней части России. Да и место, где оно располагалось, было ничем не примечательно. Совершенно ровная местность расстилалась во все стороны, насколько хватает глаза. Ни овражка, ни бугорочка нигде не было. В наше время здесь стоило бы построить большой международный аэродром. Я это так, к слову заметил. Барский дом, тоже ничем не примечательный, стоял неподалёку от деревни, и попасть к нему можно было, только проехав полсела, независимо от какой околицы путешественник сюда прибыл.
  Наши знакомцы въехали в Иваньковское с севера и были встречены заливистым лаем маленькой, рыжей, совершенно беспородной собачки на кривых коротких ногах, по кличке Брехун. Она так напористо налетала на лошадей и, не добежав до них трех шагов, останавливалась, заливисто с хрипотой лаяла, отскакивала назад, молчала несколько секунд и начинала свою атаку вновь. Собачка эта была деревенской: иначе говоря, у неё не было определённого хозяина, а кормилась она во всех дворах по очереди, никогда не приходя в один и тот же двор два раза подряд. Можно подумать, что у неё был составлен специальный график посещений на много лет вперёд. Она, как по расписанию, приходила в выбранный ей двор, садилась подле крыльца и терпеливо ждала, когда ей вынесут чего-нибудь вкусненького. Обычно ей перепадала вываренная добела, обгрызенная и высосанная кость. Брехун принимал угощение, вилял хвостом и с благодарностью уходил со двора, чтобы встречать всех въезжающих и входящих в село со стороны его околицы.
  На другом конце деревни путешественника встречала огромная, лохматая собака - помесь волкодава и какой-то овчарки. Её голос можно классифицировать как бас-профундо, так низко звучал её рык. Эта собаченция сидела на цепи во дворе крайнего дома и казалась внушительной и опасной, но стоило ей оказаться на улице с обрывком цепи на шее, как она становилась самым добродушным на свете псом. Вот как ожесточает любое существо неволя. Звали пса Пустобрёх.
  Так, облаянные с двух сторон, наши герои въехали, наконец, на барский двор.
  Порфирий Иванович Цапля был необычайно высоким, худым и длинноногим человеком, и в самом деле, своей походкой и манерой держать голову несколько набок, вытянув вперёд шею, здорово походил на цаплю. Соседи его любили и всякий раз в разговоре называли его цаплей, подразумевая при этом вовсе не его фамилию, а именно птицу, на которую тот походил.
  При знакомстве с Чичиковым хозяин имения так и представился: "Цапля", чем смутил Павла Ивановича. "Ну, Цаплин - это ещё, куда ни шло, - подумал он, - а то Цапля - это вообще чёрт знает, что такое".
  - Вы удивляетесь, отчего у меня фамилия Цапля? - спросил Порфирий Иванович,- так я вам расскажу. Мой, наверное, пра-пра-пра-дед во времена царствования Петра Великого был крепостным крестьянином в малороссийской деревне где-то под Полтавой. Его забрили в рекруты, отправили служить в Семёновский полк простым солдатом. Сколько времени он там пробыл, я не знаю, но при штурме крепости Орешек проявил невиданную храбрость. За это его государь лично произвел в офицеры, жаловал ему дворянское звание и вот это самое имение. Так что я свою фамилию ношу с гордостью. Да верно же, есть чем гордиться.
  - Так что же вы такое славное имение вдруг решили продать?
  - Вот не так давно мне удача вышла. Скончался родной дядя моей теперь уж тоже покойной жены. По-видимому, когда дядя составлял завещание, моя милая Анна Сергеевна, Ц царство ей небесное, еще была жива. Она умерла совсем незадолго до смерти дяди. А всё движимое и недвижимое принадлежащее ей имущество она завещала мне, вот и завещанное ей имение тоже мне досталось. То имение многим больше и богаче Ивановского, да и совсем близко Москва. Хотелось бы мне подле Первопрестольной пожить. Я ещё не стар.
  - Нет, рука не поднимается такое знатное для вашего рода имение покупать. Как-то совестно. Вы подыщите сюда порядочного управляющего, а имение не продавайте. У вас и особой нужды нет его продавать. А как подберёте надёжного человека, так и отправитесь в ваше подмосковное имение, - сказал Цапле Чичиков и про себя подумал, - вот бы капитан Копейкин подошёл на эту должность. Ну, да где его теперь сыщешь!
  Он составил компанию хозяину во время обеда - замечу, приличного. Особенно приятной оказалась бутылка щей, так и ударявших в нос не хуже шампанского. Был в этом прохладительном напитке какой-то свой секрет, но, к нашей печали, так и оставшийся секретом.
  После обеда Павел Иванович распрощался с гостеприимным хозяином, попросил у него прощения за оказанное беспокойство и, не зная, куда теперь направиться, велел Селифану править в трактир, что не так давно они проехали. Лошади за время пребывания в Иваньковском довольно отдохнули и бежали весело лёгкой рысью. Еще не успел обед у Чичикова как следует перевариться, наши герои подъехали к знакомому уж нам трактиру.
  Чтобы не выглядеть неблагодарным человеком, Павел Иванович заказал грибочков солёненьких и водки. Пока он это употреблял, довольно подробно расспросил хозяйку обо всех в округе помещиках: как у кого обстоят дела. По привычке спросил, не было ли каких эпидемий или мора, не продает ли кто из господ своих владений, и вообще обо всём на свете, о чем может рассказать любившая посплетничать трактирщица проезжему господину. После этой беседы, только чуть пригубив из рюмки, съев пару грибков и рассчитавшись с хозяйкой, он уселся в бричку и стал обдумывать план своих дальнейших действий.
  В пределах семидесяти вёрст от трактира было ещё три деревни, которые выставлялись на продажу. Господа, со слов трактирщицы, там же и проживали. Первой на языке вертелась деревня Хвощи из-за своего необычного названия. До неё было верст пятьдесят с гаком, именно с гаком, говорила трактирщица. Это засело в голове Чичикова прочно. Русский гак - это весьма неопределенная мера длины. Порой гак оказывается значительно больше, чем само расстояние, предваряющее сам гак.
  - Нет, в Хвощи сегодня нам, пожалуй, засветло не добраться. Неизвестно, как велик гак, - рассудил мысленно Павел Иванович. Следующее село было Квакушкино. Оно было недалеко, но нужно было ехать в обратном направлении. Этого Чичиков просто терпеть не мог. Его девизом было крылатое: "Вперед, только вперёд!". Это село было отложено на потом. Остались Обжоры. Они лежали где-то впереди возле большой дороги. Вот туда велел Селифану скакать наш герой.
  Они ехали уже давно, но никакого намёка на деревню всё не было. Стемнело. Стало не видно ни зги. Пришлось остановить бричку, съехав в чистое поле, и в ней заночевать. Селифан поднял у брички верх. Павел Иванович задёрнул плотнее кожаные шторы и, укутавшись в дорожный плащ, вскоре уснул. Селифан разложил лошадей и, спутав их, пустил пастись возле брички. Он предложил Петрухе покараулить лошадей до середины ночи, а потом пообещал сменить его. Это было довольно великодушно с его стороны, поскольку Петруха практически во всё время езды спал, и вполне мог покараулить всю ночь. Отчего-то Селифан пожалел Петруху. Он подстелил свой зипун под бричку и, завалившись на него, тут же и захрапел. Петруха не разгадал подвоха, но когда пришла пора караулить Селифану, его не было никакой возможности разбудить. Так и пришлось бедному Петрухе караулить всю ночь. Уже где-то за полем прокричали третьи петухи, а Селифан безмятежно спал. Его сумел разбудить только окрик барина: "Давай, скотина, закладывай!". Тут Селифан соскочил, как ошпаренный, ловко изловил лошадей, и вскоре наши путешественники продолжили путь.
  Проехав еще вёрст пятнадцать, бричка, наконец, въехала в деревню, расположившуюся по обе стороны от дороги. "Это Обжоры?" - спросил Селифан повстречавшегося мужика.
  - Нет, это Святое, а Обжоры вы, никак, уж вёрст пятнадцать, как проехали. Там еще повёрточка направо была, и через две версты были бы и Обжоры, - объяснил мужик.
  - Вот ведь чёртова баба. Сказала, что рядом с дорогой село, - сердясь, что проехали, вступил в разговор Чичиков.
  - Дык, две версты - это же и есть рядом. Зачем же вы, барин, неповинную бабу ругаете.
  - Пожалуй, по-нашему, по-русски, выходит рядом, - рассмеялся Павел Иванович и велел поворачивать назад. Он подумал, что возвращаться назад - плохая примета, что поездка, скорее всего, выйдет неудачной, и решил-таки вернуться в Обжоры.
  Совсем рядом с тем местом, где они ночевали, была не очень приметная повёртка. Конечно, кабы Селифан знал, что должна быть повёртка, то не проехал бы её, но он не знал, потому и проехал. Это теперь появились всякие там GPS, которые сообщают вам: "Через пятьдесят метров поверните направо или налево". Тут уж и дурак не заблудится, а что было делать неграмотному мужику в те далёкие и суровые времена? Повезло ещё, что было лето, а то ночуй под телегой зимой, в мороз. Каково!
  - То-то я слышал, как петухи кричат. Это они в Обжорах кричали, - сообразил Петруха. Вот что значит - грамотный человек. Сообразил!
  Село с первого взгляда не понравилось Павлу Ивановичу. Было оно какое-то неопрятное, и обжорством совсем не пахло, а было сразу видно, что народ здесь живёт впроголодь. И собаки, и коровёнки, попавшиеся на глаза нашим героям, еле таскали от худобы ноги. "Тут можно было бы много мертвых душ купить, а не имение, только души мне не нужны более",- подумал Чичиков, но раз уж приехал, решил хотя бы перекусить. Со вчерашних грибов у него не было и маковой росинки во рту.
  Помещица, Зимина Варвара Прокопьевна, была горбата, стара и беззуба. Нос её почти сходился с подбородком. Она была черна лицом, подобно арапу, и в руках держала совершенно не по росту ей клюку. "Вылитая баба Яга", - подумал Чичиков.
  - А отчего же вы, сударыня, продаете своё имение? - спросил он, по обыкновению своему несколько набок повернув голову и поклонившись.
  - Экий фигляр, с него нужно спросить подороже. Заплатит, - подумала старуха и ответила, - а я, батюшка, хочу при продаже выхлопотать у нового владельца угол и стол по конец жизни, а на вырученные деньги заказать из итальянского мрамора склеп, гроб хрустальный на золотых цепях и саван, чтоб из самого Иерусалима, да чтобы никак не хуже какой-нибудь княжны Таракановой было. И чтобы на мраморной плите имя мое сусальным золотом было пропечатано. Непременно золотом. Пусть обо мне память живёт вечно.
  - Ну, так об этом после поговорим. Я в дороге здорово заплутался, пришлось в поле заночевать, голоден. Прикажи меня покормить, да и мужикам моим чего-нибудь пусть сообразят. Я в долгу не останусь.
  - Пелагея, пусть сейчас барина накормят и людей пусть в дворницкой снабдят, как полагается, - властным голосом приказала старуха. Откуда у неё и голос-то такой взялся. Посмотреть, в чем только душа держится.
  - Да она семь раз меня переживёт, - подумал Чичиков и спросил, - а сколько вам годков будет, матушка?
  - Вон видишь во дворе дуб? Когда мне семь лет от роду было, помню, его посадили. А теперь вон он каков! Вот и считай.
  - Да ему почитай сто лет будет! - воскликнул Павел Иванович.
  - Наверное, да и мне на семь лет больше.
  - А за сколько же вы, сударыня, позвольте поинтересоваться, желаете имение своё продать?
  - Я прошу сто пятьдесят тысяч рублей, хочешь золотом, а хочешь ассигнациями.
  - Да что вы, матушка... - начал говорить Чичиков и осекся, поскольку подали обед. Чичиков ел с большим аппетитом, глотал крупными кусками. Сразу было видно, что он голоден. Накушавшись, он вернулся к прерванному разговору.
  - Вы уж меня простите, а имение ваше и двадцати тысяч не стоит.
  - Но мне на склеп и прочее нужно не меньше ста сорока. Один саван Иерусалимский на двадцать тысяч потянет, а мрамор итальянский, а работа, а привоз. Нет, никак меньше, чем за сто сорок тысяч я отдать не могу, - заявила старуха.
  - Хорошо, я подумаю и спустя некоторое время дам знать. Таких денег я с собой в дорогу не беру.
  - Ты уж не первый, мил человек, так обещаешь. Я думаю, что уедешь, и твой след простыл! Ну, да я не в обиде. Я ещё крепкая, поживу. А там, глядишь, и найдется богатый дурак и купит.
  - Я вам, матушка, от всей души желаю пожить подольше и сыскать такого дурака! Прощайте.
  - Как же, а за обед кто платить будет?
  - Я вот подумал, матушка Варвара Прокопьевна, про ваше христианское гостеприимство.
  - Да я вас и накормила бы даром, как бы ты, сударь, не молвил, что я у вас в долгу не останусь. Слово-то не воробей - плати! И Чичиков отдал старухе полтора рубля. Вот вам и село Обжоры!
  Деревня Квакушкино совершенно не была похожа на то, чего ожидал побывавший здесь посетитель. Здесь никто не квакал, и вообще какую-либо амфибию можно было отыскать разве что в крынке с молоком, да и то завезенную сюда специально для этой цели чёрт знает откуда. Здесь даже захудалого пруда не было, но, несмотря на отсутствие пруда, деревня выглядела богато. Всюду окна изб были украшены красивыми наличниками и поблёскивали чисто вымытыми стеклами. Не было ни одной избы, покрытой соломой. Крыши золотились ровненькой осиновой дранкой и только кое-где на северных скатах слегка поросли радующим глаз зелёненьким мхом. Бабы встречались все чисто и нарядно одетые, ребятишки - не босые, а в лопаточках, хорошо подобранных по ножке. Деревня и имение рядом с нею принадлежали Борису Борисовичу Гнедому, приятному в обращении барину средних лет. Вот здесь-то фамилия его попала как раз в точку. Гнедой держал конезавод. На тот самый момент, когда Чичиков въехал в деревню, в конезаводе содержалось немногим более двухсот лошадей. Борис Борисович разводил исключительно рысаков какой-то азиатской породы. Прежде я знал её точное название, но за ненадобностью запамятовал и теперь не помню. Вы уж меня великодушно простите за это, читатели мои.
  Встреча двух господ, Гнедова и Чичикова, произошла совершенно обыкновенно. Просто, когда бричка Павла Ивановича подкатила к крыльцу, Борис Борисович уже стоял на нем и смотрел куда-то вдаль, где чёрным пятном на зелёном фоне луга метался табун лошадей. "Эка их разогрели мои молодцы", - вслух подумал он.
  - Коллежский советник Павел Иванович Чичиков, интересуюсь насчет продажи имения.
  - Какой вздор, я никакого имения не продаю. Вот если коней желаете купить - пожалуйста. Могу и оптом, и по одному. Это вы, сударь, в какое-то недоразумение попали.
  - Жаль, я проскакал столько верст, да и деревня мне нравится.
  - Да вы не торопитесь назад, погостите. Я вам и конезавод покажу. У меня сегодня трёх молодых жеребчиков объезжать будут. Любопытное зрелище.
  - Спасибо за приглашение, с удовольствием останусь, - согласился Павел Иванович.
  - Пелагея Петровна, - обратился Гнедой к домоправительнице.
  - Слушаю вас, Борис Борисович, - ответила на зов барина довольно полная, румяная, лет сорока женщина, одетая в нарядное русское платье.
  - Пусть соберут нам с нашим гостем Павлом Ивановичем перекусить. Мы в конезавод до вечера едем, - объяснил он и, обращаясь к Чичикову, добавил, - поедем в моей пролетке, так быстрее будет, да пусть ваши лошади и люди отдохнут. Лошадь - животное благородное, с ним бережно нужно обращаться.
  - Возьмите меня с собой. Уж больно охота мне на завод посмотреть, я уж очень лошадей люблю, - вдруг попросился Селифан.
  - Отчего не взять, поедем с нами, - согласился Борис Борисович.
  - А ты, мил человек, - обратился Чичиков к Петрушке, - оставайся здесь, за лошадьми пригляни, да поваляйся на травке: вон хоть под той липой, в тенёчке.
  Конезавод очень впечатлил Павла Ивановича. Ровным рядом стояли на протяжении почти двух вёрст, словно по струне, добротные бревенчатые конюшни. Сразу напротив них расстилалась ровная бескрайняя луговина, разделенная заборами из слег на участки. Здесь были квадратные загоны по сто саженей на сторону, и был большой, совершенно круглый загон в четверть версты диаметром, где вдоль забора была выкатана телегами дорога, совершенно свободная от травы.
  - Здесь учат лошадей тащить повозку и скакать тройками или попарно цугом. Я продаю уже совершенно обученных лошадей для любой надобности. Только вот ломовых лошадей не держу. Это занятие - отличное от моего дела, - объяснил Борис Борисович. Они проехали немного дальше и остановились неподалёку от скачущего по одному ему понятному кругу табуну.
  - Ближе подъезжать опасно, кони могут затоптать. Теперь смотрите.
  Рослый, недюжинной силы конюх, верхом подскакал к табуну, постоял, высматривая нужного ему коня, и одним махом ловко набросил на него аркан. Жеребец некоторое время рвался в разные стороны, но, утомившись, подчинился упрямой силе человека. Конюх, понемногу подбирая веревку, подтащил жеребца к себе и повел за собой к расположенному неподалёку загону. Там двое, подобных первому, молодцов накинули на коня уздечку и повели его под уздцы. Никакого седла на жеребца никто одевать не стал. Первый конюх соскочил со своей лошади, ловко ухватил переданную ему уздечку и запрыгнул на спину коня. Тут-то и началось невообразимое. Конь брыкался задними ногами, подпрыгивал сразу на всех ногах, неистово мотал головой, всеми силами пытаясь сбросить наездника. Но удалец сидел, словно прикованный. Так продолжалось около пяти минут. И вот прыжки стали ниже, конь перестал лягаться, опустил голову и, совершенно смирившись со своей участью, спокойно встал.
  - Вот и всё, теперь он будет всегда послушен человеку. Гордыня его сломлена, - так, ни к кому не обращаясь, рассудил Борис Борисович.
  - Я хочу имение купить, жениться, да заняться каким-либо интересным делом, скажем, например, вроде вашего, - молвил Чичиков.
  - Жениться!? Я женился. Да какой от этого толк? Жена постоянно живёт в Италии на водах, всё чего-то лечит, хотя, что может быть здоровее нашей ключевой воды и деревенской пищи? Детей рожать не желает, у неё одни только наряды на уме да подруги, сюда вот уж год носа не кажет. Я, говорит, твоих коней боюсь. Вы, прежде чем жениться, невесту спросите, не боится ли она коней. Если не боится, тогда, пожалуй, можно и конезавод ставить.
  - Да выходит, и у вас в жизни не всё ладно.
  - А разве всё ладно в жизни бывает? Нужно радоваться тому, что есть, и тогда все будет ладно. А что до жены моей, так пусть она попархает, пока молода, а старше станет, да и приедет ко мне на конезавод, и лошадей бояться перестанет.
  Тем временем объездили еще двух жеребцов. Селифан смотрел на это священнодействие, словно завороженный. В глазах его загорелся совершенно бесовский огонь, горло его пересохло. Он открыл рот, будто собирался что-то закричать, да так и застыл, не вымолвив и полслова.
  - Что, впечатлился, Селифан? Хочешь, я тебе хорошую лошадь подарю? - с усмешкой спросил кучера Борис Борисович.
  - Что вы, барин, куда мне лошадь? Да и как мне её прокормить, я и сам при барине. Вот если вы Павлу Ивановичу лошадь подарите - другое дело. Уж я постараюсь, чтобы она всегда сыта была, и была в порядке. Да и левый пристяжной, Чубарый, у нас лодырь царя небесного, так и норовит прикинуться, что тянет, а сам постромок и не чувствует. Я уж измучился с ним, - ответил Селифан.
  - А что, Павел Иванович, давай я тебе коня подарю, или, коль хочешь, на твоего лодыря Чубарого поменяю? Он у меня на улучшение племени вполне сгодится.
  - Да неловко как-то.
  - Ну, Павел Иванович, смотри сам, а то поменяю.
  - Что вы, барин, Христом Богом прошу, раз Борис Борисович предлагает, не отказывайтесь, поменяйте, - взмолился Селифан.
  - Уговорили, Борис Борисович, поменяемся, - согласился Чичиков.
  Потом Борис Борисович велел своему человеку организовать угощение. Человек разложил на скатёрке, положенной на траву, приготовленную для этого завтрака домоправительницей снедь, и они отлично перекусили, не забыв и про Селифана. Кучер очень застеснялся, всё приговаривая: "Как же, барин?" Но, взяв кушанье, которое ему дали, уселся немного поодаль от господ и всё съел. А съесть было много чего: колбаса копчёная свиная с чесноком, зельц и копченая рыба, какой Селифан отроду не пробовал (барин объяснил, что это минога), и пироги закрытые, и курник, и капустная кулебяка. Нет, всего и не перечесть: пожалуй, непременно что-то и забудешь. Нашлась и бутылочка рябиновой настойки на коньяке. Знатный, прямо, скажем, выдался перекус.
  Потом осматривали конюшни. Селифан то и дело тихонечко приговаривал: "Да здесь не коням, а господам жить в самый раз". Павел Иванович относился к осмотру конюшен по-деловому. Всё спрашивал, сколько обошлось то или это. Борис Борисович Гнедой ему охотно отвечал и, что удивительно, на всё помнил цену. Это подметил и Чичиков. "Я, пожалуй, тоже смог бы на всё помнить цену, будь всё это моим", - думал он, и это его радовало. Так незаметно-постепенно они осмотрели весь конезавод, и Борис Борисович подобрал коня каурой масти на замену Чубарому. Его пристегнули к пролетке и отправились в обратный путь.
  Во времена, описываемые в настоящей повести, лошадь была основой основ всей крестьянской, да и городской жизни тоже. Без неё никак: ни вспахать, ни посеять, ни убрать хлеб, ни привезти, ни отвезти продукт, да и просто никуда не съездить. Теперь иначе. Лошадей совершенно вытеснили автомобили. Разве что увидишь лошадку, запряженную в фиакр, в городском парке ради сохранения экзотики. Остались ипподромы, где проводят бега и имеется тотализатор - страшное бедствие для семей мужчин, охочих до азартных игр. Есть теперь конный спорт - красивое, но дорогое занятие. Встречаются любители реконструкций старинных сражений с использованием кавалерии. Мне довилось побывать на реконструкции битвы Наполеоновской армии с армией Михаила Илларионовича Кутузова при Малоярославце, по случаю двухсотлетия со дня этой битвы. Зрелище впечатляющее, хотя явно игрушечное и совсем наивное. Вовсе это не имеет ничего общего с настоящим сражением. Средств на это затрачено много, а результат и всего-то - забавная игра.
  Но вернемся к нашим героям. По возвращении в имение они отобедали и, сидя в гостиной, пили чай из самовара, по русскому обыкновению.
  - Я ещё планирую съездить в ваших краях в деревню Хвощи. Там как будто имение продается, - сказал Чичиков.
  - Не советую туда вам вообще ездить, только зря время потратите. Деревня - дрянь, помещик - пьяница и мот. Все по три раза заложено-перезаложено. Не дай бог, купите - по судам кредиторы затаскают. Поезжайте вы долой из нашего уезда. Здесь смотреть больше нечего.
  Чичиков так и поступил. Он переночевал в Квакушкине и поутру поехал в другой уезд.
  Дорогой Селифан никак не мог нарадоваться на нового пристяжного. Орлик тянул ровно, и его вовсе не нужно было подстёгивать.
  
  ГЛАВА ШЕСТАЯ
  
  В город NN-ск въехала почтовая тройка, запряженная в карету, в которой сидел полковник от артиллерии и щуплый мужчина лет около... Да это в нашем случае не имеет значения. Ямщик проскакал прямо к почтовой станции и остановился. Щуплый человек, одетый в длинный демикотонный сюртук со спинкою чуть ли не на самом затылке, белые канифасовые панталоны, весьма узкие и короткие, юхтовые сапожки, изрядно поношенные и картуз с высокой тулией, тотчас выскочил из кареты и, оглядевшись по сторонам, отправился в полицейское управление. Его заметили двое мужиков, стоявших возле свечной лавки, и от нечего делать глядевших по сторонам. "А что, братец, этот господин пойдет прямо через вон ту большую лужу или обойдет её?", - спросил один мужик другого. Но их внимание отвлекла севшая на крестьянскую телегу ворона и начавшая клевать овёс из подвесной сумы, что одевают на голову лошади, чтобы та поела овса. Мы так и не узнаем, обошёл ли тот господин лужу или прошёлся прямёхонько через неё. Когда мужики поглядели на лужу вновь, господина и след простыл.
  Но интересующий нас субъект вовсе не исчез бесследно, а в это самое время вошел в волостное полицейское управление, где и застал известного вам, читатели мои, по первому тому "Мертвых душ" Гоголя полицмейстера. Полицмейстер был человек уравновешенный, всегда уверенный в своей правоте - можно даже сказать, упрямый. Уж если он заподозрил, что кто-то вор, то никакой суд не мог убедить его, что человек этот не вор. "Сейчас не украл, так завтра или некоторое время спустя обязательно украдёт", - говорил он. В поступках своих он был всегда последователен. Однако за ним водилась странность - прежде сделать, а потом подумать: "А следовало ли вообще это делать?" Таких людей называют самоуверенными. Сама по себе самоуверенность не опасна, если, конечно, самоуверенный человек не обладает некоторой властью. От самоуверенных чиновников в маленьких чинах и вред маленький; от средних - средний, а вот от важных и самоуверенных персон можно ожидать больших бед.
  - Александр Александрович Гусь, душеприказчик ныне покойного графа Нила Спиридоновича Губернского. Я разыскиваю коллежского советника Павла Ивановича Чичикова, чтобы сообщить ему о воле усопшего: передать ему в наследство село Прудки Коломенского уезда Московской волости. С ним вместе наследуются триста душ крепостных крестьян и двести тысяч рублей денег, да и ещё какие-то ценные мелочи на память о незабываемых встречах с внучатым племянником. Завещание хранится в государственной нотариальной конторе города Коломны.
  - Однако был здесь такой господин, но давненько. Приятный, знаете ли, человек. Не без странностей, конечно. Занимался филантропией, собирал у местных помещиков мертвых душ, которые по ревизским сказкам числились живыми, для какого-то некоммерческого объединения. Год или более, как покинул нашу волость. Уехал прямо по тракту, что идёт от почтовой станции.
  Гусь откланялся и, увидев, что карета полковника всё ещё стоит на месте, поспешил воспользоваться случившейся оказией, чтобы ехать дальше. Он даже успел выпить два стакана чаю в трактире, прежде чем были сменены лошади, и полковник приказал ямщику гнать, что есть духу.
  - Прелюбопытнейшая новость, нужно её немедленно доложить губернатору, - решил полицмейстер и отправился в волостную думу, где, по его разумению, должен был находиться губернатор. На дороге он повстречал почтмейстера и поделился с ним новостью.
  Почтмейстер был в городе известным сплетником, но человеком беззлобным и деликатным. У него была семья: весьма миловидная блондинка жена и три прехорошеньких дочери. Старшая была глупостью в мать, а от отца переняла любовь к сплетням, и ещё совсем маленькой девочкой умела сплести такую историю, что далеко не всякий взрослый сумеет подобную сочинить. Очень вероятно, что, когда девочка вырастет, станет талантливой писательницей. Средняя дочь, как говорят в народе: "Вышла ни в мать, ни в отца, а в проезжего молодца". Была она умна, скромна и молчалива, много читала и, вероятно, многое знала, но никому этим не хвасталась. Подруг у неё не было, со своими сверстницами было ей скучно. Видно, уж так судьбой уготовано умным людям - быть всегда одним. О младшей дочери пока что говорить было рано, поскольку та ещё только лежала в люльке, но была очаровательным ребёнком.
   Не прошло и часа, как весь город уже знал о счастье, привалившем Чичикову. Кому-то в голову первому пришла мысль, что тому, кто разыщет Павла Ивановича и расскажет ему о наследстве, Чичиков непременно даст вознаграждение.
  Первым отправился на поиски Чичикова почтмейстер. Он выписал на своё имя командировочное предписание о проверке почтовых станций в подведомственной ему волости и неподведомственных ему вовсе, если этого потребуют обстоятельства обследования. Такое предписание давало ему право пользоваться лошадьми и ямщиками всей почтовой службы России. И вот почтмейстер летит уже на перекладных вслед за ускакавшим полковником и душеприказчиком Гусем. От быстрой езды его охватил удалой задор. Он вздохнул полной грудью и почувствовал себя хотя бы на некоторое время неженатым, бездетным и свободным, словно ветер. Он мечтал нестись так далеко-далеко, туда, где небо падает за горизонт, туда, где открываются всё новые и новые дали, туда, куда зовёт его какая-то тайна, никем ещё не изведанная, не открытая. Он даже запел, не имея ни хорошего голоса, ни слуха, удалую ямскую песню, но на второй строфе поперхнулся и умолк.
  Следующим отправился полицмейстер. Он просто выписал ордер на розыск Чичикова, не указав причину, по которой тот разыскивается. Это тоже давало ему право пользоваться почтовой службой.
  Остальные чиновники NN-кой губернии также отправились в путь, но на долгих лошадях. Только губернатор благоразумно решил остаться управлять губернией.
  Полицмейстер скакал, что было духу в лошадях, и к вечеру догнал карету с полковником и, объехав её, помчался дальше. "Уж я теперь сообщу новость Чичикову прежде, чем к нему поспеет этот тощий хлыщ", - с явной радостью думал он. На следующий день он выехал за границы NN-кой губернии, но от этого ближе к Чичикову не стал. Ни на одной почтовой станции, ни в одном полицейском управлении о таком господине ничего не знали. Однако, в каком-то маленьком городке, знаменитым тем, что весь он был засажен вековыми липами, на постоялом дворе повстречался полицмейстеру один господин, весьма сомнительного рода занятий, и рассказал, что не так давно здесь же на постоялом дворе играл он с Чичиковым в карты. И тот, подлец, выиграл у него двести рублей, отыгрываться возможности не дал и с выигрышем уехал в Пятигорск, предложив приехать к нему туда и уж тогда отыграться. Правда, позже, когда полицмейстер ускакал, господин этот стал сомневаться в верности названной им фамилии, толи Чичиков, толи Чиричиков, но полицмейстер же упрямо несся вперёд по тракту, пока, наконец, очередная тройка лошадей не привезла его на Кавказ. В Пятигорске он поинтересовался в полицейском управлении, что известно о разыскиваемом им господине, но оказалось, что ровным счётом ничего не известно. Только тогда наш отчаянный сыщик призадумался: "А зачем, собственно, я приехал? Выходит, право, незачем было и вовсе ехать". Полицмейстер иногда страдал приступами озарения, которые случались с ним скорее поздно, чем рано. Но, приехав в Пятигорск, он подумал, что проскакать столько вёрст только, чтобы раз взглянуть на Кавказ, было совершенно глупо, и он остался на водах на довольно продолжительное время, о чем сообщил губернатору, испросив у него отпуск, и оповестил о своем решении домашних. Они-то уж начали его разыскивать, и некоторые уж усомнились: "А жив ли он вовсе?".
  Прибыв в Пятигорск, полицмейстер прежде всего огляделся. Ему представился вид на гору Машук, у подножья которой и расположился город. Над нею высилось пятиглавие гор Бештау, от которых и получил название город. Ещё выше синели снегами вершина Казбек и едва различимый вдали двуглавый Эльбрус. Наш путешественник поселился в совсем недавно открывшейся гостинице "Ресторация". Это было огромное каменное здание в два этажа с выступающим в центре фасада портиком, опирающимся на шесть круглых, уносящихся ввысь колонн. Мраморная лестница во всю ширину портика вводила посетителя в просторный зал, где по вечерам устраивались балы. Первое, куда отправился наш герой, был обеденный зал "Ресторации". Тут он чуть было не лишился рассудка от того изобилия, которым встретили его буфеты. Особенно его поразили восточные сладости. На серебряных подносах, подобно маленьким скирдам сена, источала свой аромат золотистая танинная халва; словно вершина Эльбруса, блистали чуть розоватой белизной вазы пастилы, плитки козинаки напоминали своим блеском янтари, всеми цветами радуги был окрашен рахат-лукум - он так и просился в рот; изюм, курага, шербет в серебряных кувшинах с узким горлом - всё, всё манило к себе приезжающих на воды людей. Конечно, эти угощения более подходили слабому полу, но ими не брезговали и господа мужчины. Нет-нет, да и отправит в рот лакомый кусочек полноватый молодец, проходя мимо; что с того, что запылают его щёки румянцем под взглядом неодобрения милых дам. Румянец вскоре пройдёт, а изумительный вкус останется надолго. Но вы не подумайте, что устроители сего заведения позабыли о мужчинах. Посмотрите на столы, покрытые белыми, накрахмаленными до скрипа скатертями с восхитительными мережками по краям, на трехэтажные серебряные с позолотой и матовым стеклом вазы, наполненные всевозможными восточными фруктами: здесь и грозди винограда, каскадами свисающие над скатертями, и румяные абрикосы, и персики, и миндаль, заранее очищенный от скорлупы, чтобы не утруждался кушающий его господин, и черт его знает, что ещё, не имеющее названия на русском языке. А рядом стоит скромная тарелка с огромным веником разнообразной пряной травы и хрустальный графинчик с острой грузинской приправой из Цхинвала, и непременно татарская отжига. Все это приготовлено, чтобы кушать и приправлять шашлык, а позже гасить костёр, возникший от непомерного количества перца, съеденного с этим шашлыком. А с веранды, пристроенной с задней стороны здания, сквозь открытые окна влетает сводящий с ума аромат дымка мангалов, у которых священнодействуют два старых кабардинца над кусочками баранины и кольцами лука-батум, сбрызгивая вспыхнувшие на углях капли жира белым кахетинским вином. Баранина, используемая для шашлыка, такая молодая, что рёбрышки не толще двух сложенных вместе спичек.
  Отобедав, полицмейстер отправился изучать город. Он посетил беседку "Эолова арфа", где в специальном устройстве были установлены две арфы, которые пели на разные голоса при малейшем дуновении ветра. Побывал он и в парке "цветник" на горе Горячей, и в гроте генерала Ермолова, в боях добывшего эти земли для России, теперь же управляющим этим краем. Наш герой, не имеющий привычки ходить по склонам гор, так устал, что ему не хватило духу посетить нарзанный источник. Это предприятие он решил оставить назавтра. Источник в неизменном виде сохранился и до нашего времени. Если вам это интересно, полистайте рекламные проспекты Пятигорских курортов, а если придется случай, непременно съездите туда. Тут мы и простимся с изнывающим от кавказской жары, погрязшим в непобедимой южной лени, до краёв наполненным нарзаном, который пьют из специальных фарфоровых поильников с ультрамариновым джигитом на выпуклом боку и узким длинным носиком, господином полицмейстером из NN-кой губернии.
  Остальные искатели приключений мчались в разные стороны от NN-ка, не имея ни малейшего представления, где искать Павла Ивановича. Они ночевали, где придётся, ели в трактирах, что попало и, кто раньше, кто позже, поняли всю бессмысленность затеи, в которую они ввязались.
  Мало-помалу, все они благополучно воротились домой.
   Немногим больше повезло почтмейстеру. Ему некоторым образом помог случай. В дороге захромала лошадь. Оказалось, что она потеряла подкову. Пришлось остановиться у придорожного трактира, рядом с которым была кузница. Пока лошади ставили подкову, почтмейстер решил перекусить. Он поинтересовался у полового, не знает ли он господина Чичикова. Оказалось, что знает, и что примерно с полгода назад он здесь обедал, и его с собой забрал Ноздрёв. Он повернул в имение Ноздрёва и, не застав его дома, долго выпытывал у дворовых людей, куда от них поехал Чичиков. Один хмурого вида мужик из дворовых людей, вспомнил, что слышал разговор, будто тот собирался к Собакевичу, а поехал или нет - неизвестно.
  Из всего услышанного стало ясно, что ничего не ясно. Но Собакевич жил довольно близко, а старинная пословица говорит: "Собаке сорок верст не крюк", и почтмейстер отправился к Собакевичу. Тут, кажется, что след нашего героя оборвался совершенно бесследно. Но кто-то сказал, или ворона на хвосте принесла, что Чичикова видели в Тьфуславле, и почтмейстер поскакал в Тьфуславль. Там почтмейстер узнал, что Чичикова чуть не посадили в тюрьму - скорее всего, по ошибке - но суд его полностью оправдал. Тогда он уехал, не оставив никакого адреса или хотя бы намека на то, где его можно сыскать.
  Из Тьфуславля почтмейстер поехал, можно сказать, куда глаза глядят. В одном из трактиров он случайно познакомился с Костанжогло. Вы, читатели мои, должны его помнить по сохранившимся главам второго тома "Мертвых душ" Гоголя. Константин Фёдорович необычайно ему понравился. Преинтереснейший оказался человек, ума необыкновенного. По любому вопросу Константин Федорович обязательно имел своё суждение, очень часто отличное от общепринятых суждений. Он рассказал, что дал Чичикову в долг двадцать тысяч рублей на приобретение имения, но с покупкой что-то не сладилось, и он уехал искать другое имение, а деньги пока не вернул. Но Константин Фёдорович совершенно не сомневался, что Чичиков непременно найдётся и отдаст долг, как только купит имение и поставит в нём дела на твердую ногу.
  Здравый смысл подсказывал почтмейстеру, что нужно, пожалуй, возвращаться восвояси, но это сладкое слово "свобода" безрассудно толкало его вперёд. Но почему безрассудно? Плывут же, рискуя жизнью, некоторые беспросветные чудаки в одиночку через океаны. Другие - карабкаются на Эверест, да и множество совсем не странных людей, а напротив, очень даже деятельных и успешных, обув на ноги туристические бутсы, отправляются чёрт знает куда: вдаль, за горизонт, в места неизученные, малоизведанные или просто невиданные ими прежде. Необъяснимое это чудо - дорога. Неважно, покрыта она в шесть полос асфальтом или это едва приметная тропинка среди горных круч. Дорога манила ещё первобытного человека, манит его и теперь, и будет манить всегда просто потому, что он - человек разумный.
  
  ГЛАВА СЕДЬМАЯ
  
  Почтмейстер продолжал поиски, не имея никакого намёка на то, где может быть Чичиков. Но это его вовсе не угнетало. Его звала своею тайною дорога. А Павел Иванович, покинув Квакушкино, проехал несколько волостей, побывал в десятках деревень, повидал самых разных господ: худых и не очень, пополневших и неприлично толстых, рассудительных и глупых, весёлых и кислых, словно квашеная капуста, да и чёрт знает, каких ещё. Его занесло в северные волости России, где ему особенно приглянулись избы - высокие и большущие, с надворными постройками, составляющими единое целое с избой. Выглядело это надёжно и добротно. Ни ветра лютые, ни снега высокие, ни морозы - такие, что птицы на лету замерзают и замертво падают - ничто было нипочем этим избам; слажены они были одним топором без единого гвоздя и стояли по двести лет, ничуть не покривясь. Так добрался Чичиков до Белого озера, где, стоя на валу Белозерского кремля, смотрел он, как мужики ловят неводами знаменитого белозерского снетка, а бабы носят его с берега в город в вёдрах на коромыслах и раскладывают на дощатых настилах сушить на прохладном северном ветре. Тут-то, глядя на белые барашки вспененной озёрной волны, вдруг подумал он: "Да это Господь не велит мне имения приобрести! Видно, у него на это до времени есть какая-то серьёзная причина. Как это я раньше не смог сообразить?". Он собрался духом и пошёл в храм Пресвятой Богородицы, поскольку его колокольный звон уж звал прихожан ко всенощной службе. Там, под песнопения и вкрадчивые слова священника, окончательно обдумал он озарение, что снизошло на него на кремлёвском валу. Он поставил свечу к иконе Богородицы, написанной давно почившим монахом Андреем Рублёвым, и решил совершить паломничество по святым монастырям земли русской, и идти так, пока Господь не пошлёт ему какой-либо знак для совершения задуманной покупки.
  Мне довелось побывать на Белом озере дважды. Первый раз это случилось в годы моей юности. Я тогда только-только женился, и мы с молодой женой моей отправились в свадебное путешествие. Белозерск в ту пору ничем не отличался от того Белозерска, в котором стоял Чичиков на валу и глядел на рыбаков, что ловили снетка. Была ранняя весна. Аэродром Белозерска был совсем игрушечным и принимал только маленькие винтовые самолёты. Вот мы и прилетели сюда на Ан-2. Этот полет оставил в моей памяти неизгладимое впечатление. Тогда почему-то летели в основном пожилые женщины, чтобы не сказать - старухи. Это всё были жительницы Белозерска и окрестных деревень. Говорили они на таком диалекте, что я, житель Подмосковья, их едва понимал. "Эвона, кака погода-то разошлась", - говорила одна женщина другой. "А сходила ты до ветру? Тут уж сходить буде негде". В другом углу самолёта слышалось: " Кока кортошка-то уродилась, в котелок не уломаашь". Что уж тут скажешь, богат и разнообразен русский язык! Но вот самолёт затрясся, словно в лихорадке, коротко разбежался и полетел, подобно подстреленной сороке, спотыкаясь на воздушных ямах. Он не стал набирать заоблачную высоту, а так, поднялся чуть-чуть, чтобы только не цепляться за чахлые северные ёлки. Кабина самолета вовсе не была герметичной, и гуляющий по ней сквознячок поднял мелкую пыль, и та заскрипела на наших зубах. Стюардесса в синей форменной лётной шинели раздала пассажиркам серо-зелёные гигиенические пакеты и леденцы "взлетный". Все до единой женщины забросили конфетки в рот и принялись старательно их сосать. "А смотри, Нюша, каки пакеты-то хорошие, крепкие, можно песок сахарный туда насыпать, не убоишься, что порвется", - сказала своей соседке женщина, закутанная до самых бровей в серый шерстяной платок, и убрала пакет в свою поклажу. "Правда, хороший пакет", - согласилась соседка и тоже убрала его в сумку. Бережливость и изобретательность русских деревенских людей известна давно. В те, далекиё теперь годы, все хозяйки мыли полиэтиленовые пакеты из-под продуктов и сушили их на верёвочке, закрепив прищепками, сначала с одной стороны, а потом, вывернув пакет наизнанку, с другой. Но вот, наконец, самолет совершил посадку в аэропорту города Белозерска. Ни подъезжающего трапа, ни автобуса-гармошки здесь не было. Просто все взяли свои вещи и пошли пешком к маленькому, с башенкой, деревянному дому. Это и был аэровокзал. Там в крошечном зальчике стояло несколько жестких деревянных диванов, в дощатой перегородке было маленькое окошко, а над ним надпись "касса". На стене висели доски с расписанием полетов самолетов из Вологды и Москвы на Череповец, и листок бумаги, на котором фиолетовыми чернилами было написано время вылета и прибытия нескольких рейсов местных линий. Городок Белозерск был деревянным. Только несколько административных зданий в два этажа были построены из кирпича, и они сильно проигрывали внешностью своей домам с узорчатыми резными наличниками на окнах. Двух одинаковых узоров в городе найти было невозможно. Широкая, мощёная белым булыжником улица, вывела нас на просторную луговину, поросшую по краям ивами, и дальше повела на мост через ров, а следом на вал, где прежде был выстроен деревянный кремль. От его первоначальной красы ничего не осталось, только несколько белокаменных церквей и двухэтажных зданий XIX века, не имеющих никакого отношения к той далёкой старине. Но озеро, как и тысячу лет назад, все также катит волны свои, разбиваясь о кремлёвский вал, всё также рыбаки тянут неводы и носят на коромыслах рыбачки вёдра с рыбой, всё также Белозерск живет своей патриархальной жизнью. Разве что огромные круизные теплоходы, плывущие из Петербурга в Москву, нарушают многовековую гармонию и выглядят чуждыми на зеркальной глади озера. Но теплоход проплывет, и нет уж его...
  Первым делом Чичиков отправился в село Ферапонтово, что в восьмидесяти верстах от Белозерска, в Ферапонтов монастырь. Дорогой ему пришлось переправляться через полноводную реку Шексну на пароме. Лошади на переправе сильно испугались, и Селифан с Петрухой едва справились с ними. В монастыре Павел Иванович усердно молился перед фресками работы богомаза Дионисия.
  Следом посетил он Кирилло-Белозерский монастырь, где молился в храме, построенном князем Василием Тёмным в честь рождения сына Иоанна, ставшего впоследствии царем Иваном Грозным.
  Тут я вспомнил случай, произошедший в этом монастыре с моей женой. Мы приехали сюда на машине в холодный дождливый день, какие как раз и преобладают в этих северных местах летом.
  А наше северное лето - карикатура южных зим. Мелькнёт, и нет...
  Мы устроились в местной гостинице, поспали и проснулись только под вечер. В окно светило низкое северное солнце. Решив, что нельзя упускать такую возможность, мы отправились в монастырь. Замечу, что в то время монастырь охранялся государством как исторический памятник. Никакие монахи в нем не жили. Велась нескончаемая, вот уже лет сорок, реставрация. Вход в монастырь был открыт, и мы легко попали за монастырские стены. Кроме нас, здесь не было ни единой души. Впрочем, насчет душ я, пожалуй, хватил лишнего. Людей, так точно, не было. Мы вошли в маленький дворик между очень старыми храмами и оказались как раз напротив церкви, построенной Василием Тёмным.
  - Ты слышишь церковное пение? - спросила меня жена.
  - Нет.
  - А я ясно слышу, как поёт совместный мужской и женский хор под сопровождение колокольного звона, да так красиво поёт - на несколько голосов!
  Я с опаскою посмотрел на жену. Сколько я ни прислушивался, ничего не услышал. Вспомнил, что она обладает каким-то шестым чувством, всегда знает, когда я вернусь из командировки, и даже когда я, служа в армии, получил отпуск и приехал, ничего не сообщив, к великому удивлению моему, она меня ждала. Вот и теперь совершенно невероятное явление. Никакого хора быть не могло. В этих церквях нет службы уже более полвека.
  Но вернёмся же к Павлу Ивановичу Чичикову. Из Кирилло-Белозерского монастыря он отправился в Суздаль, затем в Троице-Сергиевскую лавру, где получил благословление Патриарха Московского и всея Руси. Побывал он на Валдайской возвышенности у деревни Волговерховье, что в восьмидесяти верстах от городка Осташков, и выпил воды из родника, из которого вытекает тонюсенький ручеёк, уже зовущийся великою русскою рекою Волгой. Дальше речушка течет до озера Малое, а затем через озеро Большое Верхиты. Тут уж она из речушки становится речкою и встречает череду больших озер: Стреж, Вселуг, Пено и Волго. Ниже Пено её уже смело можно назвать рекою, а от города Бежецка и Зубцова Волга становится судоходной. Во времена княжения в Московском княжестве князя Дмитрия Донского шла нескончаемая междоусобная война между Москвой и Тверским княжеством. Зубцов тогда был крепостью и охранял рубежи Тверской земли. За десять лет войны Дмитрий Донской семь раз сжигал Зубцов дотла, но крепость вновь и вновь возрождалась из пепла. Это, конечно, выказывает необыкновенную выносливость и мужество русских воинов, но и становится видна неизвестная сторона биографии прославленного князя. В те времена мир был очень жесток, и уничтожение целых городов с людьми, говорящими на одном с завоевателем языке, не казалось дикостью. Впрочем, это и в наше время не кажется ужасным многим политикам мира. Убивают же в Донбассе своих соотечественников украинцы только за то, что они не хотят быть фашистами, залиты огнём и кровью государства Ближнего востока из-за незначительных различий в прочтении Корана. Ну, да бог им судья, или, если вам так удобнее, Аллах. Вернёмся же к нашему герою. Далее путь Чичикова пролегал в Новый Иерусалим, где молился он в подземной катакомбной церкви и купался в святом Иордане - маленькой речке Истре.
  Давайте, на некоторое время оставим здесь Павла Ивановича и понаблюдаем за другими героями нашей повести.
  Мы с вами, читатели мои, оставили Дмитрия Степановича Беззаботина и его двоих слуг Миколку и кучера Филимона на въезде в Нижний Новгород. Так вот, они и приехали на самый большой в городе постоялый двор и устроились в хороших и довольно дорогих комнатах. Конечно, Филимон остался на конюшне при лошадях, а Миколка расположил свои скудные вещицы в маленькой прихожей; там же он постелил прямо на полу свой тюфяк. Негоже спать слуге в одних покоях с барином.
  Наутро Дмитрий Степанович проснулся в скверном настроении, но, как не хандрил, а все же отправился на ярмарку за покупками. Он накупил уйму всяческих нарядов для Машеньки, не забыл и Татьяну Ильиничну, отправил покупки на постоялый двор, а сам безо всякой цели продолжил бродить по ярмарке. Ему попалась на глаза пара дуэльных пистолетов голландской работы изумительной красоты и дороговизны. К ним прилагались пули, пыжи и бездымный порох в изящной пороховнице, украшенной перламутром. Тут он не удержался против этакой красоты и купил пистолеты. "Осторожно, барин, пистолеты заряжены, только на полку чуть пороху насыпь, и стреляй", - предупредил Дмитрия Степановича продававший их немец. Зачем он совершил эту безрассудную покупку, Беззаботин объяснить не мог. Так просто - поддался минутному порыву. Он вовсе не был охотником и к оружию никакого пристрастия не имел. Хотя бы раз в жизни с каждым бывает такое наваждение, я тоже едва не совершил подобное однажды. Я был в командировке в Москве, покупал в Детском мире на теперь Лубянской площади вещички для моего новорождённого сына. В отделе игрушек я увидел собирающуюся из детского конструктора парусную яхту почти метровой длины. Стоила она очень дорого - чуть меньше половины моего месячного заработка. Но я был так пленён этой игрушкой, что, будь у меня с собой достаточно денег, непременно купил бы.
  Но вернёмся к Беззаботину. Он побродил ещё некоторое время по ярмарке, и ему на глаза попался игорный дом. "Вот где я смогу развеять свою хандру", - подумал он и вечером отправился играть.
  Узнав, куда отправился барин, Миколка и Филимон незамедля принялись обсасывать его косточки. "Ну, барин наш совсем ополоумел, за полторы тысячи купил какие-то финтифлюшистые пистолеты. Покупка, прямо сказать, дурацкая и бесполезная. А как я попросил двугривенный, чтобы купить набойки к сапогам, так мимо ушей пропустил, не дал. А набойки-то знатные были, и недорого. Вон у меня на сапоге, на подмётке дыра, а ему и дела нет", - разворчался Миколка. "И на овёс мне не дал денег, чем хошь теперь корми лошадок. А им ещё обратный путь - такая дорога предстоит", - бранился Филимон. "Он последнее время всегда не в духах, а с какой дури, кто его поймет? Вот ведь и не пил, чтобы с похмелья маяться, а может, зазноба какая его заела? Да ему нельзя - человек женатый. Вот и теперь пошел играть, это уж точно сдуру. Там, сказывают, такие деньжищи проигрывают, что потом домой идут пешком, а нам назад более шестиста верст будет",- добавил Микола.
  - Не, поменее, ты неверно считаешь, - возразил Филимон, - а что, Микола, давай в кабак сходим, нам грустить не полагается.
  - И то правда, пошли.
  Тем временем Дмитрий Степанович сел за зеленое сукно ломберного стола. Распечатали новую колоду карт, и жребий выпал раздавать высокому, черноволосому и чернобровому игроку, который назвался просто Николаем. Он сидел по правую руку от Беззаботина и кидал карту как-то вяло, без всякого азарта. Делал это он, всегда молча - не то, что принято было за картами у любого из соседей Дмитрия Степановича. Он ни разу не сказал что-нибудь вроде: "Не с бубей, так скинем двойку". Первый кон он проиграл, а на втором кону ему повезло, и он малый шлем взял, и в целом роббер вышел за ними. Проигрыш был пустяковый, и Дмитрий Степанович вовсе не огорчился. Потом стали играть крупнее, и брюнет выиграл уже прилично. Это тоже не особенно огорчило Беззаботина. Дальше - больше, раз за разом, роббер за роббером Дмитрий Степанович всё больше проигрывал, и в нём взыграла спортивная ярость. "Сейчас я непременно отыграюсь", - думал он и опять проигрывал. Его денежки таяли, как снежный ком в русской печи. Настал такой момент, что больше ему стало ставить нечего, а на кону лежало состояние, вдвое большее, чем стоило его имение со всем движимым и недвижимым имуществом, со всеми его крепостными душами. Уж и ехать домой было не на что, и не - чем было заплатить за постой, и он решил рискнуть. Он выписал вексель на все своё имущество, на всех крепостных людей, кроме взятой с собой прислуги, экипажа и тройки лошадей. Словно из-под земли явился стряпчий и заверил вексель. Дмитрий Степанович поставил его на кон. И..., проиграл!
  Словно удар молнии пронеслось у него в голове: "Нищий! Что я теперь скажу Танюше, Машеньке?" Мысль, что ему придется говорить с ними, стала для него совершенно невыносима. Он покинул игорный дом, не видя ничего, воротился в свои комнаты, увидел, что слуги нет, подумал: "Это и к лучшему". Достал один из купленных нынче пистолетов и застрелился.
  Только утром его нашёл на ковре Микола. Тело уже окоченело. Тут-то и начался невообразимый шум. Набежали служащие постоялого двора, пришёл полицмейстер Нижегородской волости. Понемногу разобрались, что произошло, и по ярмарке поползла молва: "Проигрался барин в прах и застрелился". Кучеру велели продать одну пристяжную и оплатить счет за постой, прокорм лошадей и гробовщику, за изготовление специального герметичного гроба, пролитого по всем стыкам сургучом. От продажи лошади денег осталось немного, но на дорожные расходы до Беззаботина должно было хватить. В полицейском управлении выдали кучеру, как более разумному и старшему по возрасту, свидетельство о смерти и подорожную грамоту с указанием причины, почему крепостные люди едут без барина. К вечеру был готов гроб. Покойного положили в него, закрыли крышкой, забили гвоздями и по стыку пролили сургучом. Мужики, не дожидаясь следующего дня, погрузили гроб с телом в пролетку и отправились в дальнюю дорогу. А ярмарка ещё две недели пересказывала новость о самоубийстве барина;
   уж появились новости и свежее этой, но о ней не забывали.
  На следующий день Николай, обыгравший Беззаботина, довольно дёшево продал вексель проезжему барину с удивительной фамилией Хмырь. Гоголь уже говорил прежде, что уж если дадут человеку на Руси какое прозвище или кличку, от него никак не избавишься. Вот и в нашем случае неизвестно, в каком поколении предков этого, нового для нас героя повести, жил человек, который, скорее всего, заслужил полученную кличку, а его далекий потомок вынужден из-за него всю свою жизнь мучиться, выслушивая насмешки над фамилией своей. Обидно, что потомок этот вовсе никакой не хмырь, а совершенно порядочный человек. Да и имя у него было очень даже благозвучное: Александр Александрович. Но Хмырь - сразу всё портило. Что тут будешь делать!
  Медленно тащилась пара лошадей с пролеткой и гробом, но в конце концов приехала в Беззаботино. Как и по дороге в Нижний Новгород, вместе с несчастными мужиками и гробом, всё там же, на оси заднего колеса, ехал чёрт. Теперь он не выглядел прежним удальцом. Его плечи опустились, на лице его застыла скорбная гримаса, хвост он запрятал под пояс так, что его стало почти не видно. Вот и беззаботинские крестьяне видели его, но изображение уж не было чётким, как в прошлый раз, а было размыто и дрожало, и уж трудно было сказать, чёрт это или не чёрт. Складывалось впечатление, что дьявол скорбит по покойному, но это вовсе не так. Это его лицемерие придавало его физиономии скорбную мину, на деле он в душе переживал двойственное чувство: с одной стороны, был рад превосходно выполненной работе, а с другой стороны, сожалел, что теперь придётся искать новую жертву. Он осторожно спрыгнул с колеса и отправился на сельское кладбище, где и решил подождать до случая. Более чем тысячелетний опыт подсказывал ему, что жертва должна непременно вскоре появиться здесь.
  Описывать горе несчастных Татьяны Ильиничны и Марии Дмитриевны я не стану. Это очень неблагодарное дело, тем более, что в горе все люди похожи. На третий день, как и положено по христианской традиции, Дмитрия Степановича похоронили возле ограды кладбища. Поп наотрез отказался хоронить самоубийцу вместе с благопристойно умершими покойниками, крест ставить запретил, и на могиле установили лишь камень со скромной эпитафией. Молва о неслыханном горе, постигшем семью Беззаботиных, в считанные часы прокатилась по всей NN-кой губернии. Узнал о ней и известный уже вам барин Манилов. Он вспомнил, как Мария Дмитриевна своим появлением к обеду привела Павла Ивановича Чичикова в совершенное смятение. Он понял, что в то самое мгновение Павлу Ивановичу суждено было без памяти влюбиться в барышню, и что Чичиков, к его вящей радости, теперь единственное спасение для Марии Дмитриевны и Татьяны Ильиничны.
  Манилов, не зная даже приблизительно, где искать Павла Ивановича, но уповая на Бога, поехал тут же, куда глаза глядят.
  Правда, пока несчастных женщин никто не трогал, и они по-прежнему жили в имении. Татьяна Ильинична даже находила в себе силы заниматься хозяйством. Но так не могло продолжаться вечно. Увы! И вот приехал новый владелец имения.
  - Здравствуйте, я здешний хозяин, Хмырь Александр Александрович, - вежливо поклонился Татьяне Ильиничне приехавший господин и показал документ, который ему выдали в присутствии, со всеми полагающимися подписями и печатью.
  - Здравствуйте, - дрожащим от горя голосом ответила Татьяна Ильинична.
  - Я понимаю и сочувствую свалившейся на вас беде и позволяю вам и дочери вашей пожить в имении столько, сколько будет вам нужно, пока вы не найдете возможности иметь другое пристанище.
  - Спаси вас Бог, - только и вымолвила несчастная женщина. Она только и была рада тому, что сцену этого унижения не видала дочь. А новый барин, как ни в чем не бывало, принялся распоряжаться, велел собрать для знакомства всех крепостных и приказал прислуге, прежде служившей верой и правдой семье Беззаботиных, нести его вещи и устраивать всё, как ему удобно. "Я здесь надолго не останусь, буду продавать имение, а если всё разом не получится продать, так распродам по частям", - так, между прочим, заметил он, не обращаясь ни к кому конкретно.
  Хотя Хмырь и казался на первый взгляд человеком порядочным, но из произошедшего только что разговора становилось ясно, что его предок не случайно был окрещен в народе хмырем. Эти качества спустя столетия проявились с необычайной яркостью и в его потомке. Так что Хмырь оказалось самым верным прозвищем нового владельца имения. А положение, в которое попали бедные женщины, было просто большой бедой. Тут и говорить-то больше не о чем.
  Но всё, что я выше написал о происхождении фамилии этого нового для нас героя, на деле оказалось лишь моим домыслом. По правде, дело было совсем не так. Александр Александрович родился в семье малоросского барина Александра Прокопьевича Хмари, который со дня своего рождения жил в доме собственных родителей в Москве на улице Ордынка. Когда Александра Александровича крестили, дьяк написал ему свидетельство о рождении. У дьяка был просто ужасный почерк, и буква "а" в написанной в свидетельстве фамилии, выглядела совершенно как "ы". Вот и вышло вместо Хмарь - Хмырь. Ни отец, ни мать Саши впопыхах ошибки этой не заметили. Положили свидетельство в шкатулочку, где уж лежало свидетельство Сашенькиной сестры, что родилась тремя годами раньше. Не обратили на неразборчивость почерка и тогда, когда мальчик поступил в гимназию. Ошибка эта выяснилась позже, когда пора было Александру Александровичу поступать на службу. Тут уместно будет рассказать о родителях его. Мать и отец имели в Малороссии, где-то под Полтавой, маленькую и бедную деревеньку, которая давала возможность кое-как сводить им концы с концами. Они могли содержать карету и лошадь, одного слугу и конюха, который был одновременно и кучером. Могли они себе позволить одеваться по моде, а вот нормально питаться им было порой и не на что. Они следили за всеми московскими балами и обязательно ездили на эти балы с тайной целью вкусно и сытно поесть. Малолетних детей, поскольку вся прислуга для представительских целей всегда ездила с ними, они оставляли в карете. Однажды в холодную пору дворовые люди господина, что давал нынче бал, услышали в карете детский плач и спасли голодных и замерзающих детей от гибели. Их накормили и отогрели. А в это самое время бесшабашные родители веселились на балу. Отсюда понятно, что Александр уже с раннего детства вынужден был ловчить и выкручиваться сам, чтобы выжить. Ему было всего шесть лет, когда мать умерла. Тут отец пустился во все тяжкие и довольно скоро промотал всё, что у него было. Судьбою старшей Сашиной сестры занимались чужие люди, а мальчик просто был всеми забыт. Шестнадцати лет от роду его сестра была выдана замуж и стала немного помогать брату, пока тот учился в гимназии. Только благодаря остроте ума, врожденному авантюризму и выработанной лишениями с детских лет жестокости, Александр Александрович Хмырь выжил на этом свете и сколотил кое-какое состояние. Вот и купленный за небольшие деньги вексель на проигранное в карты имение заметно поправил его дела.
  А чёрт, сидевший понуря голову на могильном камне Беззаботина, вдруг оживился, даже весь встряхнулся как-то, и в один момент оказался в спальне нового владельца имения. "Это Дмитрий Степанович застрелился, а я - вот, живёхонький, и ещё немало натворю в этом мучительном мире!", - подумал он.
  
  
  
  
  
  ГЛАВА ВОСЬМАЯ
  
  Павел Иванович только-только вышел из вод священной реки Иордан и даже не успел вытереться поданным ему Петрушкой полотенцем, как его, наконец, увидел Манилов. Манилов уж проскакал бессчётное количество вёрст, повидал около сотни городов, а сёл и сосчитать невозможно, и уж почти потерял надежду разыскать Чичикова, и вот встретил.
  Так довольно часто бывает, когда кого-то долго разыскиваешь и вдруг совершенно неожиданно находишь. Манилов, увидев Чичикова, просто потерял дар речи, и по его щекам потекли слёзы умиления. "Ах, ах!" только и мог вымолвить вконец растерявшийся Манилов.
  - Да что вы, право, расплакались, друг вы мой любезный, - с широчайшей улыбкой обратился к нему Павел Иванович, - да что же вас так огорчило, голубчик, я вот жив, здоров и рад вас несказанно видеть!
  - Да я вас, милый мой Павел Иванович, ищу уж и не могу сообразить, сколько времени. Все скачу, скачу, как бешеный, все еду, куда глаза глядят, а вас всё нет и нет! А у меня к вам важное дело. Не слыхали? Дмитрий Степанович Беззаботин проигрался в карты, разорен и застрелился! А бедная Татьяна Ильинична и Машенька совсем без средств, совсем без средств!
  - Да теперь Мария Дмитриевна пойдет за меня, а я деревеньку куплю, где нам можно будет прекрасно обосноваться! - воскликнул Чичиков, - едем, сейчас же едем! Петруха, скажи Селифану, чтоб закладывал, да не стой столбом, беги же!
  Не прошло и часа, а бричка с Павлом Ивановичем и Маниловым уж неслась во весь опор в направлении NN-кой губернии. А сзади, как и в прошлое их совместное путешествие, ехал экипаж Манилова с его кучером и слугой.
  Совершенно случайно и почтмейстер узнал о гибели Беззаботина. Эта весть заслонила известие о наследстве Чичикова, и он повернул назад.
  Без всяких происшествий Чичиков и Манилов добрались до NN-ка и от первого повстречавшегося им господина узнали, что новый хозяин Беззаботина продает имение, и что не больно много охотников на усадьбу с такой неприятной славой нашлось. Вернее сказать, что охотников купить это имение не было вовсе, тем более что новый хозяин заломил небывалую в этих краях цену. Новый барин вообще как-то не пришёлся ко двору в губернии. Его не жаловали помещики-соседи, будто бы это он убил прежнего барина. Не вызывала доверия и фамилия Хмырь. Так уж у нас водится, если кого невзлюбят, так не будет ему прощения вовек, хоть он, молясь, лоб расшибет. Вот и с Александром Александровичем Хмырём вышло также. Кроме того, вообще мало что можно было узнать о нем. Прошел только слух, что он будто бы из московских дворян. В провинции водился всегда грешок, да и сейчас водится: недолюбливают провинциалы москвичей: вероятно, из-за зависти, что в Москве жизнь веселее и много приятнее, чем в их захолустье. Вот и Александра Александровича особенно не возлюбили именно из-за московского происхождения.
  Разузнав о новом владельце как можно подробнее, Чичиков отправился в Беззаботное. Приехав в имение, Чичиков сразу встретился с новым владельцем.
  - Я интересуюсь вашей ценой на имение, хочу купить,- спросил Павел Иванович.
  - Я прошу двести тысяч.
  - У меня таких денег нет, но, возможно, хватит на деревню Комаровку с усадьбой.
  - Тысяч за семьдесят я, пожалуй, отдам.
  - Да и столько у меня не соберется. Постойте, возьмите у меня за тридцать тысяч четыреста душ крепостных, я их скупил по деревням этой волости, да вот только перевезти их было пока некуда. Я полагал поселить их в имение, что планирую купить. Да уж бог с ними, с душами! Мария Дмитриевна - моя невеста, - соврал, не моргнув глазом Чичиков.
  - А и правда, недорого за четыреста душ, - глядя в честные глаза Чичикова, воскликнул Александр Александрович.
  - Я бы так дешево не отдал бы, да за ними придется съездить к прежним хозяевам. Я их до поры оставил там на хранение.
  - А, была, не была, я согласен, - ответил Хмырь, и они ударили по рукам. Время еще только подходило к полудню, и наши герои, не откладывая дело в долгий ящик, тотчас поехали в волостной город, и ещё до закрытия присутственного места две сделки были оформлены. Одна сделка - на покупку господином Чичиковым села Комаровки со всеми проживающими там крестьянами, с барской усадьбою, со всем, относящимся к ней, имуществом. Об этом гласила выданная Павлу Ивановичу Чичикову купчая крепость. Вторая сделка заключалась в покупке господином Хмырем Александром Александровичем у Чичикова Павла Ивановича четырехсот крепостных крестьян, всех мужского пола. Об этом также была выдана купчая крепость. Дорогой в город Александр Александрович Хмырь думал, что как ловко он продает Комаровку, и что за четыреста душ он выручит как минимум сто тысяч рублей, а если повезёт, то и поболее. "Похоже, мой покупатель честен, как дурак, и глуп, как пробка.
  А вот как бы все люди были также честны как этот Чичиков, какова была бы жизнь на Земле? Верно, была бы скука смертная. Никто никого не обманывает, не обворовывает - совершенно неинтересная жизнь. Даже не стоит на свет рождаться", - мысленно рассуждал Хмырь.
  Словно на крыльях, летел Павел Иванович в теперь уже принадлежащую ему Комаровку. У него еще остались чуть менее двадцати тысяч рублей, которых вполне хватит на обустройство дома, свадьбу и развитие деревни. Он все потирал дорогой ладони друг о друга, радуясь, что все складывается таким чудесным образом. Только еще пропели вторые петухи, а он уже мчался из Комаровки в Беззаботино и, примчавшись, припал к ногам Татьяны Ильиничны, прося руки её дочери. Он рассказал о приобретении своем , о том, что они будут все вместе жить в усадьбе в Комаровке, о том что он полюбил Марию Дмитриевну с первого взгляда и... Но об этих подробностях мы уж говорить не будем. Татьяна Ильинична тут же позвала Машеньку и дала согласие на брак. Мария Дмитриевна тоже была рада без памяти. Она обняла жениха за шею и даже манерно подняла и изящно отогнула одну ножку, да так, что было видно не только изящную туфельку, но и кружевные панталоны. На это Татьяна Ильинична даже выказала своё неодобрение. А Мария Дмитриевна ответила: "Что вы, маменька, это же теперь мой жених", - и тут же поцеловала Павла Ивановича в губы. Да не так поцеловала, как целуют при встрече родственника, а с явным любовным жаром, чем очень смутила маменьку. А Павел Иванович так и обомлел, так и зарделся румянцем от этого поцелуя. Он вновь, как при его первой встречи с Машенькой, впился в неё глазами, потерял дар речи и так стоял, держа её в своих объятиях несколько минут, прежде чем отпустил её и пришёл в обычное своё состояние. В этот же день обе дамы уехали со всеми своими скудными пожитками в Комаровку. Назавтра Павел Иванович и Мария Дмитриевна обвенчались в беззаботинской церкви. Венчание прошло красиво и торжественно, как и подобает быть этому дорогому для жениха и невесты обряду. Невеста, вся в белом, была подобна ангелу. Да и жених выглядел несказанно счастливым. Тут так и просится сказать молодым: "Совет вам и любовь!". Поздравить молодых прибыли почти все знакомые господа и барыни волости. Не приехал только Ноздрёв. Совершенно запыхавшись, прискакал почтмейстер и радостно объявил о причитающемся Павлу Ивановичу наследстве. Это известие так огорошило Павла Ивановича, что он застыл, открыв рот, подобно статуе, и по щекам его потекли слёзы радости. Теперь появился повод Павлу Ивановичу и Марии Дмитриевне отправиться в свадебное путешествие, а заодно и вступить в права наследства. Молодые вовсе не стали устраивать длинных сборов. Они взяли с собой только самые необходимые вещи. Чичиков ещё не знал, что нужно брать в дорогу семейному человеку, а Машенька, прежде никогда не путешествующая, вообще мало что соображала в этом вопросе. Поутру следующего дня из ворот усадьбы деревни Комаровка выехала знакомая нам бричка, запряженная тройкой лошадей с нашими молодожёнами, с Селифаном и Петрухой на козлах. Татьяна Ильинична благоразумно осталась в усадьбе. Здесь так много требовалось сделать, чтобы жизнь была удобной. Для Татьяны Ильиничны дело это было привычное, и, скажем, приятное. За этим занятием мы её и оставим, а сами вернёмся в Беззаботино. Там, кажется, ещё не всё было кончено.
  Александр Александрович Хмырь ещё почти неделю пробыл в Беззаботине, хотя собирался отправиться за приобретёнными крестьянами, но возникали какие-то неотложные дела в имении, которые непременно следовало выполнить. То приезжал откупщик, и нужно было выяснить, сколько у него в имении для продажи пшеницы и ржи, а когда выяснил, пришлось наводить ревизию в амбаре с горохом, поскольку откупщик хотел купить и горох. Тут откупщик поинтересовался сушёными белыми грибами, а оказалось, что бывшая барыня разрешала крепостным грибы собирать для себя и даже торговать ими на рынке в городе, а на вырученные деньги покупать себе и ребятишкам своим обувь. Пришлось Хмырю и с этим разбираться, и на будущее отменить подобные разрешения. Эта отмена сразу настроила крепостных против нового барина. То, что они делали охотно и с радостью при руководстве Татьяны Ильиничны, теперь делалось с холодком, а то и вовсе не делалось. Новому барину вновь приходилось разбираться, настаивать, требовать и сердиться. Он даже за какую-то маленькую оплошность велел высечь очень даже хорошего и трудолюбивого мужика. Этот случай окончательно озлобил его крепостных людей. В общем, Александру Александровичу выехать за приобретенными крестьянами удалось только через несколько дней спустя со дня покупки. "Ничего страшного, больше ждали, подождут ещё немного", - думал новый барин.
  Между тем, наши молодые не спеша ехали по просёлочным дорогам NN-кой губернии. Мария Дмитриевна, прежде дальше губернского города нигде не бывавшая, радовалось, как ребенок всему, что видела в дороге. Увидела длинные-предлинные крестьянские дроги и удивилась, как это они не сломаются на повороте, зацепившись за деревья, что растут на обочине. Или встретили гнездо аиста на шесте с укреплённым на нем колесом. Тут же вопрос: "Как это с такой высоты разом не попадают все птенцы, раз нет у гнезда никакого ограждения?" Порой вопросы жены ставили Павла Ивановича в тупик, и он только и мог, что заливисто смеялся в ответ и говорил: "Душенька, я право не знаю, что и сказать вам!". А Маша радовалась и радовалась, говорила всякий вздор и снова радовалась. " Ах! Как же она мила", - в мыслях умилялся её новоиспечённый муж. Сказать по правде, всё было именно так, как всегда бывает с молодой парой в первые дни их замужества. Мне даже вспомнилось, как была в такую пору прелестна и весела моя жена, хотя и теперь она вовсе не растеряла всего своего молодого задора, несмотря на то, что в жизни нашей встречались и большие трудности, от которых другая женщина могла бы свой задор и растерять. Ну, да я это так, к слову, заметил.
  В одном из уездных городов, каких встретишь немало по России, Павел Иванович и Маша остановились, чтобы побродить по юр-базару, поглядеть, что почём и, возможно, купить что-либо полезное в хозяйстве молодой семьи. Мария Дмитриевна накупила там всяческих заколок и булавок, премиленькую крошечную подушечку, необходимую для рукоделия, и берестяной бурак , куда и сложила все купленные мелкие вещицы. Павел Иванович соблазнился на башкирский мед и купил его целую побратиму . Он ещё купил фунт китайского чая и головку сахара, это все упаковал в большое лукошко - мыкольник, в которое обычно крестьянки складывают вычесанные пучки льна - мочки. На ночлег они устроились в очень даже приличной для такого захолустья гостинице. Там Павел Иванович в буфете встретил генерала Бетрищева, того самого генерала, что во втором томе "Мёртвых душ" Гоголя, от которого до нашего времени дошли только отдельные главы, подарил Чичикову души умерших крестьян, предложив в придачу ещё и кладбище. Генерал очень обрадовался встрече, поинтересовался делами Чичикова и в ответ услышал, что тот женился и едет вступать в наследство имением.
  - Так значит, дядя тебе имение все-таки подписал? Стало быть, тебе удалось приобрести триста душ? - любопытствовал генерал.
  - Удалось обзавестись, не без вашей помощи, даже четырьмястами душами.
  - А куда же ты их теперь дел? Любопытно узнать.
  - Я их продал одному прохиндею по фамилии Хмырь.
  - Да как же это?
  - Я ему не сказал, что они мертвые. По документам-то они совершенно живые.
  - А дорого?
  - Нет, за четыреста душ всего тридцать тысяч.
  - Так это же обязательно вскроется?
  - Да ничего, бог не выдаст, свинья не съест. Как-нибудь обойдётся.
  - Представляю себе его рожу, когда он узнает, что обманут! - воскликнул генерал. И залился безудержным смехом, - вот так уморил ты меня. Нет! Не перевелись же ещё на свете клоуны. Мертвых купил, и не знает! Он снова залился смехом, да таким, что Чичиков подумал: "Как бы ни пришлось звать лекаря". Но, слава богу, всё обошлось и без лекаря, а генерал пожаловал Павлу Ивановичу бутылку шампанского.
  - А всё же, как ты полагаешь выкрутиться? - спросил генерал.
  - Я думаю, что он никому не признается, что я его провел. Уж больно он большой прохиндей, и ему будет стыдно признаться, что с этой покупкой он сел в лужу.
  - А пожалуй, ты прав. Такой сорт людей более всего боится признаться, что его надули. Он уж лучше потерпит убыток, чем будет осмеян.
  Первым прежним владельцем приобретённых Чичиковым душ был Манилов. Вот с ним и встретился Александр Александрович Хмырь.
  Манилов, зная "чьё мясо кошка съела", весь рассыпался в любезностях, пригласил гостя в дом, познакомил с женой и детишками - двумя мальчиками с удивительными именами, и во время всего этого разговора не давал Хмырю и слова вставить. Но все же в этом монологе образовалась крошечная пауза, и Александр Александрович объяснил: "Я за крестьянами, прежде принадлежащими Чичикову, приехал. Он вам их оставил на хранение. А теперь они мои". И он показал Манилову купчую крепость.
  - Да вот у нас по прошлой осени беда приключилась, холера свирепствовала и все Чичикова крепостные померли, да и я многих своих крестьян схоронил, - слегка краснея и пряча, словно девушка, глазки, ответил Манилов.
  - Но вы должны быть в ответе за них. Он же передал их вам на хранение! - воскликнул Хмырь.
  - Насчёт хранения договор был просто приятельский, его к делу не пришьёшь. Так что я ваших претензий принять не могу. Вот отобедать со мною - милости просим. А насчёт душ - извините, помочь не могу.
  - Ну, знаете ли! - только и сказал Хмырь и весь в гневе уехал.
  Следующим был Собакевич. По дороге к нему коляска Александра Александровича увязла в совершенно непролазной грязи и её вытаскивали почти целый час, подкладывали под колёса поленья дров, что лежали штабелем неподалёку от дороги. Видно, этот экипаж уж был не первый, что застрял здесь, и барин, по чьей земле пролегала эта дорога, вместо того, чтобы наладить здесь саму дорогу, распорядился положить штабель поленьев для того, чтобы было, что подложить под колёса застрявшей телеги. "Здесь тоже что-то будет не так", - раздражался Александр Александрович, предвкушая неладное. На вопрос о крестьянах Чичикова Собакевич спокойно ответил: "Померли, все как один, померли".
  - Да как же это? - с раздражением спросил Хмырь.
  - Раз уж вы сомневаетесь, так я вам могилы покажу. А как умерли - да очень просто умерли! Вот вчера ещё, к примеру, был человек жив, а нынче взял, да и помер. А от чего? Да просто смерть пришла. А вы, сударь, компенсируйте мне затраты на похороны ваших людей: гроб, могилу, опять же, панихиду!
  Александр Александрович понял, что здесь он ничего не добьется, да и внушительная фигура Собакевича являла основание для осторожности. А как он вдруг разгневается, да и прихлопнет! Вот и будешь тогда лежать на кладбище рядом с помершими крепостными Чичикова, а кто спросит: "Где теперь тот господин хороший?", - так услышит в ответ: "Помер. Хотите, я вам и могилу покажу?" Он с грустью вздохнул, будто бы поминая усопших, откланялся и поехал к Плюшкину.
  Плюшкин Хмырю вовсе не понравился. Возникло в нем здоровое чувство брезгливости от его неумытой физиономии, грязной шеи, неухоженных ногтей и грязной одежды, источающей скверный запах, это уж написано, чтобы не конфузить барышень, а если сказать прямо и честно, то Плюшкин просто отвратительно вонял. Тут уместно напомнить вам, что в первом томе "Мёртвых душ" Гоголь описал Плюшкина не просто как жадного человека, а показал его совершенным скрягою, жадность которого не имела предела. Он и сыну родному отказал в помощи, когда у того настала трудная минута. Сын вскоре помер, не сумев оправиться от ударов судьбы.
  - Вы спрашиваете меня о душах, принадлежащих Чичикову? Так они все померли. Голодной смертью померли. Я их что же, себе в убыток должен был кормить? Люди не мои, дохода от них никакого. А раз купил, так забирай себе. Я ему так тогда и сказал: " Купил, так забирай себе. Я теперь за них не в ответе", - объяснил Плюшкин Александру Александровичу.
  Хмырь, слушая это, только стоял, открыв рот, и не мог придумать, что и сказать на это. "Изверг, сущий изверг", - только и подумал он.
  Неужели и впрямь можно ещё встретить столь жадных людей на Земле? Да и люди ли это? Возможно, такие существа и не люди вовсе, а нечто другое, чуждое нашей планете? Но выходит - нет, не чуждое это существо. Такие часто встречаются во всех странах. Они, случается, управляют целыми государствами и народами. В этих случаях несчастные народы эти пребывают в совершенной беде и нескончаемом горе. И нет от этой напасти спасения. Но оставим эти скорбные размышления.
   Далее путь нашего героя лежал к известной вам барыне Коробочке Анастасии Петровне. Я опять здесь осмелюсь напомнить её портрет, данный Гоголем. "Минуту спустя вошла хозяйка, женщина пожилых лет, в каком-то спальном чепце, надетом наскоро, с фланелью на шее, одна из тех матушек, небольших помещиц, которые плачутся на неурожаи, убытки и держат голову несколько набок, а между тем набирают понемногу деньжонок в пестрядевые мешочки, размещенные по ящикам комодов". Тут вот, пожалуй, следует добавить, что наряд Анастасии Петровны, в каком застал её Александр Александрович, был несколько иным нарядом, чем тот, в котором когда-то повстречался с ней Чичиков. Одета барыня была в совсем ещё новый, из тонкой шерстяной ткани коричневого цвета, из какой в годы моего детства шили школьные формы для девочек, капот, по тому времени почти модного покроя. Кружевной чепец - правда, такие уж давненько и в те времена вышли из моды - покрывал её седую голову. На шее у неё, как и прежде, была фланелевая повязка. На вопрос Александра Александровича о крестьянах, она ответила: "Померли они, милый человек, все, как один, померли".
  - Любопытно, матушка, отчего же они померли?
  - А бог их ведает, батюшка. Человек смертен. Ещё как смертен.
  - Вышло - пропали мои денежки понапрасну?
  - Да что вы, барин, все люди были очень даже превосходные, работящие и умелые. Все, как один, мастера своего дела. Вот, к примеру, Пётр Савельев Неуважай-Корыто, какой плотник был. За неделю избу ставил. Да какую избу! Не изба - дворец. Или взять Семена Прохорова. Кузнец был, всем кузнецам кузнец! Колеса с его ободами по шести раз до Петербурга и обратно ездят. Жаль только, сгорел, от чрезмерного употребления водки сгорел. Вот его уж нет в живых, а колёса его работы по свету так и катятся. Что и говорить - мастер. А шорник Митрофан Самылин, так он самому князю Багратиону сбрую для боевого коня делал. Вот какой мастер был! Или Степан Пробка, вот тот богатырь, что в гвардию сгодился бы. Тоже славный был работник, но вот взял, да и помер! Да, все были работники славные. Так что вы, человек хороший, не сумлевайтесь, удачную покупку сделали. Жалеть не придется.
  Александр Александрович выехал от Коробочки и подумал: "Вот Чичиков, бестия, ведь меня надул! Вышло, как в пословице: "Вор у вора дубинку украл". Нет, это, пожалуй, похлеще дубинки будет. Ну, надо же, каков мерзавец". Так, раздумывая дорогой, он пришёл к выводу, что эту историю с мертвыми душами никакой огласке предавать не следует. А что до мерзавца, то он мерзавец ничуть не более его самого. Надул! Так в другой раз я его надую. А то, может быть, мы с ним вместе какое-либо дельце провернём. Кто знает? По всему видно: он человек ловкий. С таким дела водить можно, только нужно ухо держать востро. Пройдет время, всё забудется и можно будет продать имение вместе с этими душами, а пока разберутся, он уж будет далеко от этих мест.
  
  ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
  
  Павел Иванович с молодой женой не спеша продвигался поближе к Москве. Мария Дмитриевна чуть не с каждой почтовой станции отправляла матери наполненные восхищением и радостью письма. Она описывала в них все-все, что видела она в дороге, о чём говорила с Павлом Ивановичем и о том, как ей хорошо и покойно. Глядя на неё, Чичиков тоже решил написать. Первым делом он послал в Петербург, в газету "Русский инвалид", объявление о своей женитьбе с указанием адреса, где теперь живёт его семья. Второе письмо он написал тёще с просьбой о том, что если приедет отставной капитан Копейкин, то, несмотря на то, что он калека, его следует принять на службу управляющим имения. Человек он опытный и очень даже порядочный. Если с ним будут какие-то люди, то их тоже следует устроить, найдя им занятие по их умению. Далее Чичиков заметил, что совершенно счастлив в браке с её дочерью и пожелал всего наилучшего. Письмо это изобиловало множеством всяческих эпитетов и было столь красочно, что всякий литератор мог позавидовать умению Павла Ивановича. Вот я и подумал, что еще Гоголь сетовал на нелюбовь власти к тем писателям, что показывали в своих писаниях правду, им правда мешала управлять народами и была не нужна вовсе. Им подай книжицу пустую, развлекательную, чтобы не над чем было задуматься. А то задумаются читатели и, не дай бог, устроят бунт. Нет, это уж вовсе ни к чему хорошему не приведёт. А теперь и вовсе читатель не желает утруждать себя чтением серьёзным. Ему подавай лёгонькое чтиво, чтобы непременно больше "клубнички" было. А книжками умными только прежде заморачивали себе головы умники и от этого только лишь глупели всё более и более.
  Тем временем бричка, запряженная тройкой лошадей, в которой ехали наши знакомцы: Павел Иванович, его очаровательная молоденькая жена Мария Дмитриевна, слуга Петрушка и кучер Селифан, повернула на столбовую дорогу.
  Тут так и напрашиваются слова Гоголя, которыми он оканчивает первый том своей книги, поскольку вряд ли возможно написать лучше великого мастера:
  "- Эхе-хе! что ж ты? - сказал Чичиков Селифану, - ты?
  - Что? - сказал Селифан медленным голосом.
  - Как что? Гусь ты! Как ты едешь? Ну же, потрогивай!
  И в самом деле, Селифан давно уже ехал зажмуря глаза, изредка только потряхивая впросонках вожжами по бокам дремавших тоже лошадей; а с Петрушки уже давно, невесть в каком месте слетел картуз, и он сам, опрокинувшись назад, уткнул свою голову в колено Чичикову, так что тот должен был дать ей щелчка. Селифан приободрился и, отшлепавши несколько раз по спине Орлика , после чего тот пустился рысцой, да помахнувши сверху кнутом на всех, примолвил тонким певучим голоском: "Не бойся!". Лошадки расшевелились и понесли, как пух, легонькую бричку. Селифан только помахивал да покрикивал: "Эх! эх! эх!" - плавно подскакивая на козлах, по мере того, как тройка то взлетала на пригорок, то неслась духом с пригорка, которыми была усеяна вся столбовая дорога, стремившаяся чуть заметным накатом вниз. Чичиков только улыбался, слегка подлетывая на своей кожаной подушке, ибо любил быструю езду. И какой же русский не любит быстрой езды? Его ли душе, стремящейся закружиться, загуляться, сказать иногда: "чёрт побери все!" - его ли душе не любить её? Её ли не любить, когда в ней слышится что-то восторженно-чудное? Кажись, неведомая сила подхватила тебя на крыло к себе, и сам летишь, и все летит: летят версты, летят навстречу купцы на облучках своих кибиток, летит с обеих сторон лес с темными строями елей и сосен, с топорным стуком и вороньим криком, летит вся дорога невесть куда в пропадающую даль, и что-то страшное заключено в сем быстром мельканье, где не успевает означиться пропадающий предмет, - только небо над головою, да легкие тучи, да продирающийся месяц одни кажутся недвижны. Эх, тройка! Птица тройка, кто тебя выдумал? Знать, у бойкого народа ты могла только родиться, в той земле, что не любит шутить, а ровнем-гладнем разметнулась на полсвета, да и ступай считать версты, пока не зарябит тебе в очи. И не хитрый, кажись, дорожный снаряд, не железным схвачен винтом, а наскоро живьем с одним топором да молотом снарядил и собрал тебя ярославский расторопный мужик. Не в немецких ботфортах ямщик: борода да рукавицы, и сидит черт знает на чем; а привстал, да замахнулся, да затянул песню - кони вихрем, спицы в колесах смешались в один гладкий круг, только дрогнула дорога, да вскрикнул в испуге остановившийся пешеход - и вон она понеслась, понеслась, понеслась!.. И вон уже видно вдали, как что-то пылит и сверлит воздух.
  Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка несешься? Дымом дымится под тобою дорога, гремят мосты, все отстает и остается позади. Остановился пораженный божьим чудом созерцатель: не молния ли это, сброшенная с неба? Что значит это наводящее ужас движение? И что за неведомая сила заключена в сих неведомых светом конях? Эх, кони, кони, что за кони! Вихри ли сидят в ваших гривах? Чуткое ли ухо горит во всякой вашей жилке? Заслышали с вышины знакомую песню, дружно и разом напрягли медные груди и, почти не тронув копытами земли, превратились в одни вытянутые линии, летящие по воздуху, и мчится вся вдохновенная богом!.. Русь, куда ж несешься ты? Дай ответ. Не дает ответа. Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо все, что ни есть на земли, и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства" .
  Но так прежде было, а теперь летит Россия межзвёздными просторами на зависть и злобу соседей своих, стягивают они свои до зубов вооруженные рати к её границам, всё надеются одолеть Матушку-Россию, да не тут-то было. Напрасно надеются! Не одолеть её, и спешит она вперёд своей дорогой, не завидуя никому, не посягая на чужие страны, но и свою землю бережёт, как зеницу ока. Непобедима Россия во веки веков!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Михаил Трещалин
  
  
  
  
  
  РАССКАЗЫ
   
  
  КУРЬЁЗНЫЕ СЛУЧАИ ИЗ ЖИЗНИ ПЬЯНИЦ
  
  рассказ
  
  "Кому на Руси жить хорошо?"
  Н.В. Некрасов
  
  Пьянство на Руси имеет многовековые корни. Еще у славян, а, возможно, и раньше у скифов кипели, запенясь, ковши круговые.
  Попытки властей бороться с этой напастью практически ни к чему не привели. В России пили, пьют и будут пить, пока у людей есть рот.
  ***
  Саша Шорохов был совсем неплохой человек. Добрый и работящий, он никогда не отказывался задержаться на работе. Любил жену - пышногрудую красавицу Тому, дочь и внука. Все свободное от работы время он трудился на даче, где огород и сад всегда были в образцовом порядке. Небольшой, но уютный домик Саша выстроил своими руками и постоянно следил за ним. Чуть крыша потечет или краска облупится - он немедленно устранит поломку.
  На такого мужа жена должна богу молиться и день, и ночь радоваться. Но не все так прекрасно, как кажется на первый взгляд. Был в Саше серьезный изъян. Саша не знал меры в вине. Стоило ему выпить, ну самую малость, и мужик пропал; пьет до беспамятства и потом валяется по канавам. В первые годы своего замужества Тома искала пропавшего мужа, притаскивала его, как мешок с картошкой, волоком домой, отмывала грязь, раздевала и укладывала бездыханное тело в постель. Но с годами ей это надоело, любовь прошла, осталась привычка и необходимость совместно растить дочь. "Придет, никуда не денется", - говорила она соседям о пропавшем муже.
  Однажды погожим октябрьским днем Сашу пригласил сосед по даче Василий Семенович выпить по рюмочке. Кажется, у соседа был день рождения, но это не точно, я не уверен. Дальше пошло и поехало, как всегда. Догонялся Саша уже с другим соседом. Потом кто-то на мотоцикле съездил в город за водкой. Откуда-то принесли самогона. Как развивались события дальше, история умалчивает.
  Уазик скорой помощи возвращался с вызова из деревни Подлипье. Бригада была фельдшерская: две медсестры и водитель. В сумерках шофер сразу и не понял, что на дороге валяется человек. Он решил, что с грузовика упали какие-то вещи. Машина остановилась. Шофер вышел из кабины, потрогал тело. Не дышит. Холодное. Посмотрели медсестры. Даже зеркальце ко рту поднесли. Нет! Не дышит.
  - Давай, его в морг отвезем. Все равно по пути, - предложил шофер.
  - Давай, - согласилась одна из сестер. Скоропомощная бригада профессионально справилась с погрузкой.
  В морге дежурила только санитарка. Патологоанатом давно ушел домой. Сашу раздели догола, положили на каталку и отправили в холодильник, прикрыв простыней.
  Он очнулся оттого, что сильно замерз. Осмотрелся. Сам - голый. Кругом покойники. Его одежды нигде нет. В дальнем углу горит единственная тусклая лампочка.
  "Допился, надо же такому привидеться", - вслух подумал он. На его счастье, дверь холодильника не была заперта, и он выбрался в тепло. Из стопки белья Саша достал три простыни и закутался в них. Английский замок на входной двери морга изнутри открывался без ключа, и Саша выбрался на улицу.
  По причине ночного времени, улица была безлюдной. Только одинокая, шедшая навстречу женщина, увидев Сашу, бросилась бежать, куда глаза глядят; кажется, в страхе, она напустила в штаны. Еще бы не испугаться: средь черноты ночи навстречу вам движется бесформенная фигура, вся в белом! Ясно дело - приведение.
  Октябрьская ночь холодна, Саша здорово замерз и совсем протрезвел от холода. Когда он попал домой, Тома вовсе не испугалась его наряда.
  - Что, допился, алкоголик?! У тебя, видать, белая горячка. Ты весь белый, - произнесла жена.
  - Я в морге был!
  - Вот теперь и до морга твое пьянство дошло. Ложись спать! Завтра поговорим.
  Вы, возможно, подумаете, что теперь Саша уж точно бросит пить. Ничуть не бывало! Он пьет, как пил, по сей день.
  
  ***
  Митя не был заядлым рыбаком, хотя рыбную ловлю любил. Митя был пьяница. На Руси эти два понятия хорошо сочетаются друг с другом. Многие пьяницы - рыбаки, и уж почти все рыбаки - пьяницы.
  Тут мне вспомнился рыбацкий анекдот, и он сюда будет, пожалуй, к месту.
  Мужички собираются на рыбалку. Один из рыбаков спрашивает другого: "Водку взяли? Червей накопали? А удочки?"
  - А зачем удочки, раз водка есть?
  Река Воря. Места изумительной красоты. Глушь. Здесь не встретишь ни души. Да, добраться сюда можно не на всякой машине. Только вездеходу этот маршрут под силу.
  Митя и еще трое рыбаков расположились для ночной рыбалки на чудесной лужайке возле быстрой и прозрачной речки.
  Среди рыбаков Калужской области эта река слывет особенно рыбной. Да и не напрасно. Здесь и щука не редкость, и лещ на омутах больше килограмма, голавли в погожий солнечный день на бабочку и на стрекозу громадные берут. Есть и подуст, и жерех. А окунь, пескарь, ерш и за рыбу не считается.
  Мы тут отвлеклись от наших рыбачков немного. Вернемся же к ним.
   Приехали, разбили лагерь, дров для костра собрали, чтобы на всю ночь хватило. Костерок завели. Повесили котелок для чая над костром. Теперь пора за приезд по стаканчику пропустить. Дело святое. Рыбалка началась.
  Выпили по одному, полюбовались красотами природы, пропустили по второму. Закусили рыбными консервами и черным хлебом. Захмелели немного. Потекла непринужденная беседа. В общем, рыбалка, как рыбалка. Только Мите что-то не сиделось у костра. Может, маловато выпил, а может - рыбную ловлю любил?
  Митя встал, взял удочку, снял ботинки, брюки и трусы. Он остался в одной майке, повесил одежду на прибрежный куст, чтобы в случае чего быстро одеться, вошел в воду, нашел прядь речной тины, оторвав небольшой кусочек, повесил на крючок, вышел почти на середину реки и забросил удочку. Поплавок проплыл несколько метров по течению - и вот поклевка. Короткая подсечка - и очень приличная плотвица уже трепещется на кукане, завязанном вокруг пояса. Митя прицепил новый кусочек тины и вновь забросил снасть. Опять поклевка. Снова плотва.
  Митя увлекся азартной рыбалкой и не заметил, как его одежда упала с ветки в воду, и ее понесло течением. Поймав около десятка плотвиц, Митя замерз, выбрался на берег, хотел одеться и обнаружил пропажу. Он долго искал брюки, спускаясь вниз по течению, но безуспешно. Одежда уплыла, а, может быть, утонула. Мужики у костра похохатывали над Митиной бедой, но в поисках одежды участия не принимали. Наконец, и Митя вернулся к костру, бросил рыбу в траву и, стуча зубами от холода, стал греться.
  - Мить, возьми мою телогрейку, одень, а то простудишься, - предложил ему давнишний приятель Женя Казаков.
  - Спасибо, - поблагодарил Митя. Хмель у него совсем прошел.
  - Мужики, может, у кого запасные портки есть? - попросил Женя. Ответа не последовало.
  - В одеяло завернись, теплее будет,- посоветовал толстопузый мужик по кличке Хосенька. Митя завернулся в одеяло. Ему налили стакан водки "для сугреву". Он выпил и быстро захмелел на старые дрожжи. Жизнь вошла в нормальное русло. Приспособив одеяло на манер длинной юбки, Митя наловил пескарей, чтобы поставить жерлицы. Потом вместе с Женей на маленькой резиновой лодочке он втыкал приготовленные Хосенькой шесты на глубоких и тихих местах возле камышей, цеплял к ним рогульки жерлиц, сажал на крючки наживку и отпускал пескаря в воду.
  На вечерней зорьке ловили на червя и на пшеницу. Клевало. Когда стемнело, сварили уху. Поужинали, еще выпили под юшку понемногу, забрались в палатку и проспали до утренней зорьки.
  Поутру за завтраком выпили еще. Пили все, кроме Хосеньки - ему нельзя, машину вести.
  Потом еще порыбачили. Сняли жерлицы. Попалось четыре больших щуки. Как раз по одной каждому. К полудню свернули лагерь и поехали домой.
  Митя сидел без штанов, завернувшись в одеяло, а мужики посмеивались над ним.
  - Мы тебя на развилке высадим, а ты на автобусе до дома доедешь. Перед пассажирами уловом похвастаешь и своим модным нарядом заодно, - насмехался Хосенька.
  - Ладно, Виктор, отвези Митю домой. Чего он тебе плохого сделал, - пожалел Митю Женя.
  - Да я так, смеюсь, - ответил Хосенька.
  С шутками, подковырками и анекдотами дорога прошла незаметно. Митю высадили из машины у самой калитки дома. Он повернул кольцо щеколды, открыл калитку, в три широких шага пересек двор, легкой походкой взлетел на крыльцо. Тут его одеяло упало на пол.
   "Наплевать, я дома", - подумал он.
  - Вот и Митенька вернулся, - сказала его жена, идя навстречу. - Познакомься, это муж моей сестры Насти, Федор. Он из Астрахани к нам погостить приехал.
  - Здравствуйте, - прикрывая причинное место ладошками, ответил Митя.
  ***
  Я познакомился с этим рыбачком в аэропорту города Владивостока - Артеме. Он, радостный и счастливый после почти двухлетнего пребывания в море на большом морозильном траулере, наконец, ступил на твердую землю и теперь летел в отпуск к матери куда-то в Курскую область.
  В те времена "ИЛ-62" из Москвы летал только до Хабаровска. От Хабаровска до Владивостока пассажиров перевозили на двух самолетах "Ту-154".
  Взлетно-посадочная полоса аэропорта Артем была коротка для приема самых больших лайнеров.
  Сергей, так звали рыбачка, рассказал мне, что дома не был уже много лет.
  - В аэропортах есть заколдованное место - ресторан. Стоит мне в него попасть - и мой отпуск накрылся медным тазом. На рыбалке у нас сухой закон. Выпивки не найдешь нигде. Вот я соберу волю в кулак и Владивосток натрезвяк обычно проскакиваю. А вот в Хабаровске ресторан. Тут мне удержаться уже никак невозможно. Раз коньячку пригубил - пошло-поехало, пока не дойду до беспамятства. Когда очнусь, то оказываюсь на улице без единой копейки. Все отпускные пропью, а возможно, у меня их украдут у пьяного. Я точно не знаю. В отключке был. Так я уже раз пять до родительского дома долететь не могу. Перед матерью стыдно. Наобещаю ей в письмах, что приеду. Она ждет не дождется. А меня нет. Я опять во Владик, на первый попавшийся пароход - и еще на два года в море.
   Миша, ты меня в Хабаровске ни за что в ресторан не пускай, хоть к перилам привяжи. Только бы мне в самолет на Москву сесть, а там уж я и сам справлюсь, - поделился со мной своей бедой Сережа.
  Хорошо, я постараюсь тебе помочь, - пообещал я.
  В Хабаровске мы присели на скамейке в зале ожидания аэровокзала. Я увлек Сережу интересной беседой, да и регистрацию объявили довольно скоро. Так что с рестораном в Хабаровском аэропорту благополучно обошлось.
  По прилету в Москву я Сергея потерял у отделения выдачи багажа. У меня был только мой видавший виды командировочный портфель.
  Спустя три дня я возвращался из командировки во Владивосток. В аэропорту Домодедово я увидел Сережу - небритого, с отекшим, землистого цвета лицом. У него мелкой дрожью тряслись руки.
  - Что с тобой, Серега? - спросил я.
  - Не смог преодолеть Домодедовский ресторан. Пропился до нитки. Сейчас сижу на пирожках и жду телеграфного перевода из Дальневосточного пароходства. Обещали денег прислать на самолет, на обратную дорогу. Через четыре дня "Федор Заньков" уходит на антарктическую рыбалку. Меня берут на БМРТ матросом-рыбообработчиком второго класса. Накрылся отпуск. Если можешь, одолжи хоть рублей пять. Жрать хочется. Когда смогу, верну.
  Я дал Сереже десятку, написал на клочке бумаги свой уссурийский адрес, совершенно не надеясь на то, что долг будет возвращен. Просто пожалел бедолагу.
  Удивительно, но через полгода я получил почтовый перевод на десять рублей из Сингапура.
  
  ***
  Борис Корягин, собственный фотокорреспондент ТАСС, стоял на лестничной площадке четвертого этажа главного здания Телеграфного Агентства Советского Союза. Он курил и глядел вниз, в проем между лестничными маршами, оставленный когда-то для монтажа лифта, но так и не смонтированного до настоящего времени. Его изрядно трясло с похмелья. В голове упрямо застряла короткая и прямая, как линейка, мысль: "Нужно починиться". Мутный взор Бориса тупо упирался в гофрированный пластик козырька над стулом вахтера на первом этаже здания. Сам вахтер неспешно прогуливался по вестибюлю, разминая затекшие ноги после долгого сидения.
  - Здорово, Филиппыч, - поприветствовал вахтера Борисов коллега - фотокорреспондент Антонов.
  - Здорово, здорово,- кинул коротко вахтер.
  В руках у Антонова была рыжая авоська, ершащаяся горлышками бутылок под металлическими крышками с жигулевским пивом. Фотокорреспондент поднял голову и устремил взгляд вверх на площадку четвертого этажа, где стоял Корягин.
  - Спускайся, Борис. Пивка выпьем, - крикнул Антонов.
  - Я мигом, - ответил Борис и перемахнул через перила. Он упал на козырек вахтерского поста. Козырек смягчил удар, и Корягин без единой царапины предстал перед Антоновым.
  - Давай, - произнес Борис, взял протянутую коллегой бутылку, зубами сорвал с нее пробку и стал с шумом пить столь долгожданную жидкость. Сразу полегчало, перестали трястись руки, в душе запели ангелы...
  
  ***
  Этот случай запомнился мне с той поры, когда я работал в НИИ в Вишняках.
   Неподалеку от платформы Плющево, что на Казанской дороге, стоял пивной павильон, в обиходе - "шайба". В те годы "Москва просыпалась" в 11часов утра. Это означало, что крепкие напитки до 11 часов продавать было запрещено, а пивом - пожалуйста, торгуйте хоть с открытия метро.
  Я с моим приятелем аспирантом Пашей Петросяном около десяти решили утолить жажду, ушли ненадолго с работы и встали в хвост очереди за пивом в вышеописанной "шайбе". Мы постояли минут десять. Очередь слегка продвинулась, и нам в нос уже бил приятный аромат бочкового пива, когда к самому прилавку подошел прилично одетый мужчина лет сорока и попросил: "Товарищи, разрешите я одну кружечку без очереди возьму? А то помру".
  - Ишь, какой шустрый, мы тут все из-за кружки стоим, - загудела очередь. Мужчина сделал несколько шагов в сторону, почернел лицом, упал навзничь и умер.
  Знать бы, дали ему эту несчастную кружку, был бы он жив, возможно, и теперь.
  ***
  В тот год зима выдалась рекордно холодная. Почти весь декабрь и половину января стояли тридцати, а то и сорокаградусные морозы.
  На станции Медведево Октябрьской железной дороги образовалась течь в шестидесятитонной цистерне со спиртом. Спирт является легко воспламеняющейся жидкостью, и с течью вагон транспортировать по существующим на железной дороге инструкциям категорически запрещено. Именно поэтому его загнали в тупик и оставили на произвол судьбы, не выставив даже хоть какую-нибудь охрану.
  Медведевские жители по характерному запаху вскоре догадались, что это спирт. Нашелся смельчак, который попробовал выпить дармовую жидкость и остался жив. И вот тут началось явление, не предвиденное железнодорожным начальством. Люди с санками, на которых стояли двадцатилитровые молочные фляги, бачки для кипячения белья, детские ванночки, тазы, корыта и просто ведра чинно, без скандала, соблюдая очередь, стали наполнять спиртом имеющиеся емкости и увозить их по домам. К цистерне подходили все новые и новые люди, мужчины и женщины, подростки. Соблюдая закон государства, детям до шестнадцати лет спирт не отпускали.
  Нужно отметить, что такого порядка вряд ли можно было бы добиться, даже поставив здесь наряд милиции. Все происходило тихо, спокойно и чинно. Люди понимали, что хотя добро и пропадает, но это все-таки чужое добро, и если об этой дармовой раздаче слух дойдет до властей, все немедленно прекратят. В полной тишине, невзирая на лютый мороз, разлив спирта продолжался целую неделю, пока цистерна не иссякла.
  К этому времени уже практически все мужское население станции Медведево ползало на карачках, да и значительная часть женщин присоединилась к мужчинам. Удивительно, но замерзших не было. Видно, спирт согревал надежно. А опившиеся насмерть были. На первых порах в морг привезли шесть трупов. Потом стали поступать еще и еще. Нет, спирт был доброкачественный, винный. Только вот отдельные индивидуумы, не зная меры, в разы превысили смертельную дозу. Мой знакомый, судебно-медицинский эксперт Николай Михайлович Дуров, рассказал, что у одного покойника из желудка он вылил восемь литров чистого спирта. Наверное, случай годится для книги рекордов Гиннеса.
  Я хотел поначалу собрать здесь только веселые истории, да не получается как-то. Хотя жаль.
  
  ***
  Михаил Сологуб - профессор кафедры экономики Сорбонского университета, внук русских эмигрантов первой волны в Париже, во времена правления Бориса Ельцина стал частым гостем в России. Он консультировал премьер-министра Виктора Степановича Черномырдина по вопросам экономики капитализма. Старый и загнивающий общественно-экономический строй тогда совсем недавно вернулся в Российскую Федерацию. В Москве, да и в России вообще, у Сологуба были родственники, с которыми он поддерживал связь с давних теперь пор Советского Союза. Его мама, в девичестве Зайцева, дочь русского писателя, умершего в эмиграции и похороненного в Париже, очень хотела побывать в России. Наконец, сын устроил ей такую возможность, совместив свою деловую поездку с маминым круизом в Санкт-Петербург. Потом он свозил маму в Москву. Здесь он познакомил маму с ее троюродной сестрой и ее сыном Иваном. Иван предложил Михаилу и маме съездить в Тверскую область в Бологое, где у него была дача и жил его старший брат Михаил - тезка и ровесник Сологуба. У старшего Ваниного брата неподалеку от его дачи был выстроен большой и красивый дом. Решено было, что заграничных родственников, чтобы не ударить в грязь лицом, примут именно в этом доме.
  Так случайно совпало, что именно в день приезда гостей, у Миши, брата Ивана, был день рождения. Еще более удивительным оказалось то обстоятельство, что у Сологуба тоже оказался день рождения. Более того, оба Михаила были одногодками.
  Как заведено в России, дату решили отметить широко. Жена хозяина дома Валентина приготовила роскошный обед, на праздничном столе было много хороших вин и, конечно же, водка. У хозяина дома в заначке был еще технический спирт. Он надеялся, что до спирта дело не дойдет. "Иностранцы - люди приличные", - думал он.
  Сологуб своему четвероюродному брату, как это вскоре выяснилось, подарил ко дню рождения бутылку французского коньяка "Мartel". Нет, точнее не бутылку, а самую огромную бутыль, в какие только разливают этот коньяк. Бутыль, не задумываясь, поставили на стол.
  Тетя Наташа, как с Ваниной легкой руки стали называть маму Миши Сологуба, рассказала, что такую бутылку французы обычно выпивают за год, а иногда и за более длительный срок. Пьют его из тюльпанообразных коньячных рюмок, согревая напиток руками, чтобы насладиться его ароматом, закусывают шоколадом или фруктами.
  - Тетя Наташа, ты не удивляйся, ты в России, здесь коньяк, я так понимаю, будут пить под борщ, - обратился к пожилой даме Иван.
  Тете Наташе на момент описанного события было немногим за восемьдесят лет.
  - Я тоже попробую под борщ. Ванечка, будь любезен, налей мне капельку, - попросила она. Ваня налил всем коньяку и совсем немного тете Наташе. Пусть порадуется. Валентина большой суповой ложкой, которую в России чаще величают половником или чумичкой, разлила бордовый, насыщенный ароматом чеснока и петрушки, в блестках жира борщ по тарелкам.
  Поздравили новорожденных. Выпили. Откушали борща. Потекла оживленная беседа.
  - А правда, мама, под борщ коньяк совсем неплохо, совсем неплохо? - обратился Сологуб к матери.
  - Я думаю, эту русскую традицию нужно распространить среди нашей диаспоры в Париже. Согласен, сын?
  - Я этим непременно займусь, мама.
  Потом все было, как всегда. Звенели рюмки и бокалы, звучали тосты. Позже запели. Французский гость оказался большим знатоком старинных русских народных песен и обрядов. Пришел момент, когда в дело пошел и технический спирт, разведенный до крепости водки. Вы только не судите. Праздник удался. Всем было весело, никто не напился до невменяемости. Замечательный вышел день рождения!
  На следующее утро профессор Сорбонского университета, консультант по вопросам экономики капитализма премьер-министра Российской Федерации Михаил Сологуб стоял на крыльце среди цветущих клематисов и дышал легким ветерком.
  - Миша, не стой сподветра от меня. Пусть немного обдует, уж очень изо рта скверно пахнет. А быть может, немного осталось того напитка, что резиночкой отдает? Было бы очень кстати, - обратился он к четвероюродному брату.
  - Сейчас, Мишенька, организуем, - сказал брат и пошел разводить спирт.
  Около полудня тетя Наташа пригласила в свою комнату сына.
  - Мальчик мой, ты меня вчера неприятно удивил, - молвила она.
  - Все в порядке, мамочка. Мы в России.
  
  ***
  Этот разговор был невольно подслушан моей женой.
  - Что ты, Наташа, сердишься! Что, я не могу с братом культурно в кустах портвейна выпить? - говорил своей жене наш сосед Саша Кулешов.
  Немного позже я искал помещение для аренды под кондитерский цех. Такое помещение приглянулось мне в здании продовольственного магазина неподалеку от дома, где я живу.
  Владелец собирался в этом помещении открыть кафе. Я ему слово в слово пересказал подслушанный моей женой разговор. Владелец захохотал и уступил мне. Мы подписали договор аренды помещения.
  ***
  Степан Никонович, по меркам времени описываемых здесь событий, не был беспробудным пьяницей. Он был уже далеко не молод, получал пенсию, имел автомобиль, гараж, дачу, квартиру и строгих правил жену. В сезон сельскохозяйственных работ он вместе с супругой ездил на дачу. Они часто ночевали там вместе. Но в гараж Степан Никонович всегда ездил один. "Гараж - это не женское дело", - так считалось среди местных автолюбителей.
  Вообще, гаражный кооператив в России - это что-то сродни мужскому клубу в Англии. Как там, так и здесь мужчины собираются в этих местах для проведения своего досуга. Ну, а как проводят досуг русские? Дело ясное - наливай да пей. Вот наши российские мужички, скрывшись от недремлющего ока жен, под предлогом замены масла или свечей зажигания собираются поочередно то в одном гараже, то в другом и пьют водку. Иногда они выпивали в пределах разумного количества и расходились по домам, а бывало и так, как в нашей истории.
  Степан Никонович еще с молодых лет страдал отсутствием чувства меры в выпивке. Если он начинал пить, то непременно напивался до бессознательного состояния. В молодости он пил в компании, а к старости ему компания стала не нужна. Напротив, когда его звали принять участие в распитии бутылки на троих, он говорил: "Что тут пить?", - и уходил, не пригубив ни капли.
  Он иногда покупал несколько бутылок водки, запирался в гараже и пил там до умопомрачения. Бывало, что он не приходил ночевать домой. Жена беспокоилась и искала его. Убедившись, что он в гараже, она успокаивалась, зная, что он, проспавшись, вернется домой. В гараже было центральное отопление, и замерзнуть муж не мог даже в сильный мороз.
  Однажды жена пошла по знакомому маршруту искать Степана. Он уже одну ночь не был дома. Гараж был закрыт, и следов возле него не было, хотя шел снег. Жена искала мужа по его приятелям. Он ни у кого не появлялся. Похоже, пора было подключать к розыску милицию, но шестое чувство подсказало женщине сходить в гараж еще раз.
  Еще не дойдя до гаража, обеспокоенная жена прочла на воротах надпись, сделанную мелом крупными печатными буквами: "Я ТУТ".
  ***
  Это произошло в год моего совершеннолетия. 26 января большая семья Нины Константиновны отмечала ее день ангела. Нинин день всегда в православном календаре следует за Татьяниным днем. Это первый день зимних каникул у студентов в России. Даже старинная поговорка есть: "День Татьяны - все студенты пьяны". Но вернемся к именинам Нины Константиновны.
  Вечер уже подходил к концу, когда появились очередные гости. Я уж теперь не помню, кто пришел поздравлять именинницу, только оказалось, что выпивка кончилась, а праздник должен продолжаться. Нина Константиновна попросила внука Алексея сгонять за водочкой. Очень оперативно собрали денег. Алеша и я отправились в Серпуховской гастроном. На наше счастье, он работал до одиннадцати часов вечера, так как был дежурным магазином по Москве.
  Алеша - это мой троюродный брат. Он старше меня на три года и находился в это время как раз в том возрасте, когда парни норовят не пропустить ни одной юбки.
  В винном отделе гастронома стояла большая очередь. Не- мудрено понять: спиртными напитками в такое позднее время в Москве торговали только в четырех местах. Вот страждущие и собрались здесь чуть не с половины столицы.
  Алеша занял очередь. Мы немного постояли, поскучали, взор моего брата упал на молоденькую продавщицу гастрономического отдела. Девушка стояла с безразличным взглядом и терпеливо ждала конца рабочего дня. В глазах Алеши мелькнула какая-то озорная мысль.
  - Миша, ты постой немного, а я в гастроном загляну. Может, сыру куплю, - сказал он мне и, расправив плечи, с высоко поднятой головой пошел через торговый зал. В гастрономическом отделе покупателей не было. Между мной и этим отделом расстояние было невелико, и мне все было отлично слышно и видно.
  - Здравствуйте, - сказал Алексей продавщице, - вы мне не поможете?
  - А в чем? - оживилась продавщица.
  - Мы с братом идем на день рождения. Купили весы и гирю на два килограмма. Вот если бы удалось подобрать головку сыра ровно на два килограмма, это бы эффектно выглядело при вручении подарка.
  - Пожалуй, можно попробовать подобрать такую головку, - согласилась девушка. Она перевешала все головки, имеющиеся в отделе. Не повезло - сыр был то легок, то тяжел. Она попросила подсобного рабочего поднять ей из подвала еще несколько коробок сыра. Ее труд увенчался успехом. Перед Алексеем на прилавке лежала головка голландского сыра в ярко-красной вощеной бумаге. Продавщица, радуясь, что сумела угодить статному и красивому парню, широко улыбалась.
  - Спасибо, а теперь отрежьте от нее двести грамм сыра, - попросил Алексей.
  На его голову обрушился неистовый отборный мат. Алексей поспешил ретироваться. Тут и наша очередь в винном отделе подошла.
  ***
  Я был призван в ряды Советской Армии, окончив среднее специальное учебное заведение и имея специальность техника физика-дозиметриста, оператора ускорителей элементарных частиц. Мои знания вполне могли бы пригодиться в частях стратегических войск для обслуживания ядерных боеголовок. Судьба со мной распорядилась иначе, и я служил в отдельной бригаде противовоздушной обороны, базировавшейся на территории теперешнего суверенного государства Эстония. В бригаде имелась химическая служба. При ней - взвод охраны и химической защиты. Химической защитой и радиоционно-химической разведкой взвод, возможно, занимался бы во время атомной войны. Но таковая, слава богу, не случилась. В мирное время бойцы взвода бессменно ходили через сутки в караул, бессмысленно охраняя кусок красной ткани на палке, именуемым знаменем части. Вряд ли на него позарился бы какой-то вор. Разве что кто-нибудь из демобилизующихся воинов оторвет кусок на подворотнички к дембельскому парадному мундиру? Да и продовольственные и вещевые армейские склады большого интереса для воров в Эстонии не представляли. Опасаться было можно разве что за склады оружия и площадку боевой техники. Там были хорошие колеса, пригодные к автомобилям, и много радиодеталей очень хорошего качества. Правда, на такой грабеж смельчаков не было. Уж очень великий ждал срок такого преступника в случае неудачи.
  Но в армии караулы были заведены с незапамятных лет. Солдат в войсках много, занять их чем-то надо. Чем плох для этой цели караул? Вот я и спал одну ночь в казарме, а другую урывками по два часа в караульном помещении. Апартаменты караульного помещения для меня и моих сослуживцев на годы службы стали почти родным домом. Полслужбы мы жили в караулке.
  Напрашивается вопрос: принесла ли мне хоть какую-то пользу эта служба? Пожалуй, да. Я научился засыпать мгновенно и спать в любом положении тела, даже на ходу.
  Близился второй Новый год, который мне приходилось встречать на службе в армии. Всем моим сослуживцам и мне тоже хотелось праздника. Увы, мое отделение по графику попадало в новогоднюю ночь в караул. Обидно, конечно, но что поделаешь?
  Поразмыслив, мы решили, что и в карауле можно встретить Новый год. У караульщиков есть одна возможность, которой часто лишены другие воины. Караульщики видят и примечают все, что творится на складах. А творится разное. Офицеры и сверхсрочники приворовывают понемногу из солдатского довольствия, и это караульщикам известно. Заведующие складами, обычно сверхсрочники, бывшие когда-то солдатами, чтобы их делишки оставались секретом, подкармливали караульщиков маслом, сахаром, белым хлебом, сухофруктами для компота, чаем и тушенкой, когда их просили. Вот мои сослуживцы заранее, почти за месяц до Нового года стали комплектовать праздничный стол. На складе горюче-смазочных материалов попросили немного спирта. Но тут вышла осечка. На складе вскрылась большая недостача этого продукта, и зав. складом уволили. Новый завсклад ребятам был не знаком.
  Тут-то и возникла идея затворить брагу. На продовольственном складе удалось выпросить довольно много сахара и дрожжей. Возникла проблема, в чем затворить брагу и как ее спрятать. Проявили солдатскую смекалку. Раскурочили висевшие в комнатах караулки огнетушители. Их было всего четыре по восемь литров каждый. Сосуды для намеченной цели отлично подошли. Даже маленькое отверстие для выпуска газов в них имеется. Затея превосходно удалась. Огнетушители зарядили бражкой и повесили их на прежние места. Подвох был совершенно незаметен для постороннего глаза.
  Через две недели в караулке стало здорово пахнуть спиртом. Проверяющие начальники сбились с ног, разыскивая зелье. Но караул был совершенно трезв, и придраться было не к чему. Уж как ни принюхивался ротный старшина Рыбко, но и он ничего не вынюхал.
  К новогодней ночи брага выгулялась и набрала градусов.
  Около половины одиннадцатого вечера дежурный по части капитан Теплов проверил караул и, довольный караульной службой, вернулся в штаб бригады. К нему заглянула жена, принесла поесть с новогоднего стола и выпить. Хоть и не полагается на службе, но праздник. Кто узнает?
  Накрыли праздничный стол, и наши караульщики выпили по кружечке бражки за уходящий год. Не пил только боец, которому заступать в караул к знамени части в полночь. Посидели немного, выпили еще, потом еще. Разводящий без привычки к бражке свалился с ног. Трезвый боец пошел менять часового у знамени без разводящего. Пронесло. Капитан Теплов, уже тепленький, спокойно спал, завернувшись в шинель.
  К четырем часам утра два огнетушителя были пусты. Еще два были честно оставлены второму отделению, меняющему этот караул. Весь караул спал вповалку. Спали и все офицеры, находящиеся в части. Отдельную бригаду противовоздушной обороны можно было взять голыми руками. Правда, это ни - кому не было нужно.
  По стране победным маршем шагал Новый год.
  
  ***
  Владимир Г. - артист кино и сын известного кинорежиссера, пьяницей не был, но был хлебосольным хозяином, любившим вкусно накормить и напоить гостей.
  В то время страна переживала не лучшие времена. Встали заводы, совсем развалилось и так дышащее на ладан сельское хозяйство, пришла в упадок культура, едва не умер отечественный кинематограф.
  Семья Г. тоже нуждалась в деньгах. Володя ролей в кино не имел, перебивался случайными заказами на озвучке иностранных фильмов. Платили за эту работу мало, но на скромную жизнь семье хватало. А вот красиво принять гостей стало трудно.
  Володя нашел выход. Из томат-пасты, сахара и дрожжей получалась очень недорогая и отличная брага. Но как выгнать самогон в московской квартире, когда самогоноварение преследуется законом, и, если попался за этим занятием, можно схлопотать срок?
  Здесь тоже нашелся выход. Идея была проста: если собрать самогонный аппарат из стандартных узлов и деталей бытовой техники и быстро его разобрать, то средство незаконного производства как бы не существует, и преступление не доказуемо. Я не буду объяснять, как ведется возгонка спирта промышленным способом. Скажу только, что основными узлами установки для возгонки являются испаритель и холодильник.
  Володя нашел очень простой прибор для испарителя. Это кастрюля-скороварка. На место клапана к скороварке подключается резиновая медицинская трубка, которую можно легко купить в любой аптеке. Средняя часть трубки наматывается на любую бутылку. Бутылка кладется в раковину на кухне под струю холодной воды. Вот и готов холодильник. Свободный конец трубки опускается в сосуд для сбора самогона. Можно использовать бутылку или графин. Графин рациональнее. Его можно после наполнения сразу подавать на стол. Собственно, и все. Самогонный аппарат готов к работе. Осталось только в скороварку налить брагу, плотно закрыть кастрюлю крышкой, поставить ее на огонь и ждать, когда потечет целебный напиток. После прекращения процесса скороварку поставить в посудный шкаф. Трубочку аккуратно свернуть, убрать в аптечку. Бутылку и графин поставить туда, откуда взяли. Никаких улик самогоноварения не осталось. Можно угощать гостей.
  Жаль, что на подобные изобретения не выдают патентов в России. Не находят в них новизны, а то можно было бы на этом нажить состояние.
  
  ***
  Ольга училась на первом курсе в МГУ на факультете иностранных языков. Специализировалась она на немецком языке. Здесь она познакомилась с иностранным студентом из Эфиопии. Имя студента было совершенно непроизносимым для русского человека. Мы с вами для простоты его будем звать эфиопом. На достоверность рассказа это не повлияет. Незадолго до Нового года Ольга узнала, что парню совершенно не с кем встречать праздник, и она пригласила его к себе домой.
  Девушка рассказала о госте своим домашним, и было решено предоставить ему первый тост, как важному иностранному гостю.
  До Нового года еще было некоторое время, но вся семья и высокий гость уже сидели за столом. Незадолго до этого заглянул к ним младший брат Ольгиной мамы - Василий. Он сегодня вернулся из Якутии, где работал в геологической экспедиции. Все мечтали услышать Васины рассказы о дальних северных краях, где кроме него, никто из собравшихся за столом людей не был. Вася обещал поделиться впечатлениями и остался встречать Новый год.
  Как было решено раньше, эфиопу предоставили право первого тоста. Гость долго говорил на ломаном русском языке что-то о мире и дружбе, разлив всем по чуть-чуть водочки и, наконец, выпили.
  - Нет, я так не могу. Можно, я налью себе по экспедиционному обычаю в стакан, - попросил Василий.
  - Конечно же, наливай, - согласился за всех Ольгин старший брат Алексей.
  Вася налил двусотпятидесятиграммовый стакан всклень, произнес: "Будем здоровы", - и единым духом выпил.
  У эфиопа от ужаса стали расширяться глаза, завращались зрачки. Он, потеряв дар речи, не смог заговорить не только на русском, но и на эфиопском языке.
  Вася неспешно подцепил вилочкой кусочек соленого огурчика, не спеша закусил им, и принялся рассказывать о своей жизни в экспедиции.
  ***
  Наша семья в годы моего детства и юности жила в маленьком провинциальном городишке в сотне километров от Москвы. Мой младший брат Ваня учился тогда на втором курсе первого московского медицинского института. Общежития в Москве ему не дали. Первый курс он кое-как проскитался по нашим многочисленным родственникам. На втором курсе он познакомился со студентами консерватории, которые ради служебного жилья работали в ЖЭКе дворниками. Эта идея брату понравилась, и его музыкальные друзья помогли встретиться с ЖЭКовским начальством. Ваня стал дворником. Нужно отметить, что в эту пору он женился на миловидной брюнетке. Это и подвинуло моего брата на работу дворником. Молодой семье было нужно жилье. Поначалу ему выделили маленькую комнатку в подвале, подобную той, в которой жил булгаковский Мастер. Молодожены прожили там некоторое время, и им предложили перебраться в старинный особняк, который вот уже несколько лет, как собирались реставрировать, но все никак не могли начать. Громадный, в сорок комнат трехэтажный дом был даже меблирован роскошной мебелью в стиле русского классицизма. В нем все было в сохранности. Казалось, что хозяева просто отправились в отпуск и вскоре вернутся обратно. Молодой семье здорово повезло. Они заняли приглянувшуюся им квартиру на третьем этаже. Здесь вполне могла бы разместиться с удобствами огромная семья, а их было только двое. В квартире работало центральное отопление, имелась горячая и холодная вода, горела исправно газовая плита с духовкой. Все, как в нормальной благоустроенной московской квартире. Платить было не нужно ни за квартиру, ни за коммунальные услуги. Жилье ведомственное. За все рассчитывался ЖЭК.
  Студенту, конечно, на первых порах было тяжеловато учиться и следить за своим участком. Особенно тяжело было, когда приходилось убирать снег. Ваня набил на руках кровавые мозоли. Постепенно он втянулся в работу и привык. Появилось свободное время. Они с женой стали принимать гостей, что делать особенно любили, а место в квартире очень даже позволяло. Сокурсники Ваню любили за веселый нрав и охотно ходили к нему в гости.
  Вот в один из таких званых вечеров я тоже попал в гости к брату.
  Жена брата Леночка приготовила из одной курицы "сто куриных ножек", наварила картошки, а выпивку гости принесли с собой. Выпивки оказалось много. Недавно была стипендия, и каждый студент принес по бутылке водки.
  Однако у русских водки много не бывает.
  Я приехал прямо после работы, промерз два с лишним часа в пригородной электричке и изрядно устал. Выпив несколько стопок, мне ужасно захотелось спать. Я прилег на кожаном диване в одной из многочисленных комнат, надеясь, что мое исчезновение останется незамеченным. Но я ошибся. Меня обнаружили и решили, что мне плохо из-за выпитой водки. Принялись оказывать мне первую медицинскую помощь. Кто-то предложил просто побрызгать меня водичкой. Принесли стакан с водкой, думая, что это вода, и побрызгали мне на лицо.
  Я морщился от отвратительного запаха сивухи, плевался, просил прекратить меня мучить. Пока разобрались, что к чему, на меня вылили весь стакан. Я после этого случая целый год не то, чтобы пить, смотреть на водку не мог. Позднее я вновь обрел вкус к прекрасному, исконно русскому напитку. Но честно признаюсь, что выпиваю не часто и всегда в меру.
  
  ***
  Этот случай произошел во времена, когда КПСС руководил Леонид Ильич Брежнев. Время его правления теперь называют временем застоя, хотя тогда оно таким не казалось. Почти каждый год партия вносила все новые инициативы, направленные на укрепление народного хозяйства: механизацию сменяли мелиорация, химизация, интенсификация и прочие -зации. Но борьба с пьянством на производстве все эти годы была неизменной.
  Дмитрий Степанович тогда работал художником в "Автотранспортном предприятии". Как и большинство мужчин, живших в те времена, он крепенько и частенько выпивал, измучив пьянством свое семейство.
  Солнце неумолимо двигалось к полудню. У слесарей-ремонтников и у художника "горели шланги" после вчерашнего. Магазин на улице Крупской открылся в одиннадцать. Было пора слать гонца. Послали Дмитрия Степановича, как самого легкого на ногу. Он как был в синем халате, испачканном разными красками, так и отправился в магазин. Перед магазином халат пришлось снять. Над входом в винный отдел висела надпись: "Лицам в спецодежде спиртные напитки не отпускаются. "Постановление Совета министров СССР и ЦК КПСС ? ...". Дальше все размыл дождь, и прочитать было невозможно.
  Дмитрий Степанович повесил халат на сучок стоящего рядом с магазином тополя и вошел в магазин. " Кому нужен грязный халат?",- подумалось ему.
  Возле ворот "Автотранспортного предприятия" стоял его директор Петр Сергеевич по прозвищу "Большие сапоги" и измерял строгим взглядом всех входящих и выходящих.
  - Алкашей ловит, - еще издалека заметив директора, подумал наш гонец. Он достал из кармана халата поллитровку, сорвал с нее заводскую пробку и заткнул бутылку скрученной в плотный комок грязной бумажкой, которая случайно нашлась в кармане.
  - Махнем, Петр Сергеевич? - спросил художник, проходя ворота и держа в руках заветную бутылку.
  - С тобой "махнешь" и сразу на тот свет отправишься, - ответил директор, решив, что в бутылке какой-то растворитель.
  Пятью минутами спустя дело было сделано. Мужички опохмелились и мирно беседовали на производственную тему. За этим занятием их и застал Петр Сергеевич. Улики - пустая поллитровка, бумажная затычка и три граненых стакана, стояли на слесарном верстаке.
  - Я же тебя, Петр Сергеевич, звал. Ты отказался, - со смешинкой в голосе сказал Дмитрий Степанович.
  _ Ох! Ну что с вами делать, клоуны, да и только, - махнув рукой, сказал директор и вышел из мастерской.
  
  ***
  Ваня оканчивал первый курс мединститута и на праздник День Победы приехал погостить в маленький городок в сотне километров от столицы, где жили его родители.
  Девятого мая он и его папа пошли на встречу ветеранов на кладбище, где есть братская могила воинов, погибших во время Великой Отечественной войны.
  Ветераны поминали погибших бойцов крепенько! Ваня спасал отца от опьянения, как мог. Домой отец и сын вернулись на четвереньках.
  - Мама, не сердись. Я спасал отца, - сказал матери Ваня и отключился.
  Отец еще долго бродил по дому, бормотал всякую чепуху, но, наконец, угомонился и заснул, сидя в кресле. На этом празднование Дня Победы в том далеком году окончилось.
  
  ***
  С тех пор прошло более тридцати лет. Нет уже огромного государства под названием СССР. Давно уже власть не борется с пьянством, причиной которого были наркомовские сто грамм. Это они превратили практически все военное поколение мужчин в алкоголиков. Воспользовавшись примером своих отцов, пили без оглядки их дети. Только на поколении их внуков пьянство стало ослабевать и, надеюсь, вскоре прекратится совсем. Но на этих молодых людей обрушилась еще большая беда - наркомания. Если бы удалось пережить нашему народу и эту напасть!
  
  КРЫМ
  рассказ
  
  Крым, Судак, Подгорная 4. Это место, куда мечтал бы попасть каждый, если бы знал о нем. Те же, кто знают и имеют сюда доступ, стремятся сюда всей душой. Еще бы не стремиться: солнце, море, уютный белый дом под красно-коричневой татарской черепицей, примостившийся на естественной террасе горы Алчак в непосредственной близости с морем, царство неги, лени и восхитительного отдыха.
  Стоял июль. Воздух дрожал над раскаленными камнями стен летней кухни. Приехала из Германии Ольга и двое детишек, мальчик 12 лет и девочка немного младше брата. Дети по-русски почти не говорят. Это не важно. В событиях, которые вскоре произойдут здесь, они не участвуют. В доме и без немцев много отдыхающих: старший брат Ольги - Алеша с женой Ларисой, его друзья - Саша и Таня, Марианна со старшим сыном Витосом, его женой и детьми, Иван с женой Леночкой и еще какие-то люди. Всех не упомнишь.
  Ольга давно живет в Германии и успела привыкнуть к немецкому порядку. Сразу по приезду она взялась за дело. Она до блеска начистила бронзовую и медную бабушкину посуду на кухне, перестирала в доме все шторы, высушила, перегладила и повесила их назад, заказала машину, чтобы вычистить туалет, который, того гляди выплеснется через край. Окончив дела, она с детьми ушла на море.
  Вечер выдался прохладный. Детишки, набегавшись за день, уснули. Взрослые собрались на летней кухне, пили "Сураж", беседовали, слушали неистовый треск цикад, наслаждались югом...
  Утром пришла машина. Ассенизатор опустил толстенный шланг в выгребную яму и, запустив двигатель на полный газ, включил насос. "Не идет, густяк", - сказал он, пожал плечами, свернул шланг и, простившись, уехал.
  - Что будем делать? - с укором обратилась Ольга ко всем сразу. В ответ долго молчали. Наконец, Ваня молвил: "Нужно черпать".
  Нашелся черпак на длинной ручке, сделанный из фашистской каски, старый бачок для кипячения белья, носилки, ведра. Все трудоспособные мужчины, обитавшие в доме, взялись за дело. День выдался жарким. Вонь стояла нестерпимая, но мужики черпали сортирное золото, грузили его в бак, носили груз в виноградник и там раскладывали ароматную массу под кусты. Работали весь день. Только вечером в яме показалось дно.
  Усталые, скверно пахнущие мужчины, как были в одних плавках, так и отправились на пляж. Пошли купаться и представительницы слабого пола, составив компанию мужчинам. Таня благоразумно взяла с собой большой пакет с полотенцами, мылом и на всякий случай кошелек.
  Село солнце. Стало прохладно. Мужчины вымылись, поплавали, замерзли.
  - Неплохо бы вина выпить для "сугреву", - сказал, не обращаясь ни к кому конкретно, Саша .
  - Да, не плохо бы, - поддержал чуть было не пропавшую зря мысль Иван.
  - Мальчики, скоро магазин закроется, - сообразила Наташа, - а в город в мокрых плавках нельзя, милиция заберет.
  - У кого деньги с собой есть? - спросил Алеша, - Таня, дай мне твой халат, я слетаю быстренько.
  - На халат и возьми кошелек, - снимая халат, предложила Таня.
  Статный, черноволосый и бородатый Алексей в лиловом халате походил на турецкого хана. Взяв кошелек, он, не раздумывая, пошел короткой тропинкой через виноградники в центр Судака на небольшую площадь, где главной достопримечательностью был винный ларек, единственный, который работал допоздна. У ларька стояла длинная очередь. Алеша встал в хвост.
  - Он голубой! - сказал толстый украинец в тренировочном костюме фирмы "Адидас".
  - Да нет, он турок, я его уже видел, он и по-русски не понимает, - вступил в разговор высокий загорелый блондин.
  - А я говорю - голубой.
  - Точно же, турок.
  - Нет, голубой.
  - Говорю же турок, козел.
  - Кто козел?
  Завязалась драка. Нашлись приверженцы как одной, так и другой версии. Появилась милиция. Драчунов разогнали. Алешу почему-то забрали в отделение. Очень скоро выяснилось, что он в драке участия не принимал, а одет в халат, потому что прямо с пляжа пошел за вином, боясь, что не успеет до закрытия магазинов.
  - Можешь идти, свободен, - сказал дежурный милиционер. Алеша посмотрел на висевшие в отделении часы: без двадцати девять.
  - Командир, я не успею купить вина, а меня целая компания ждет. Я внук Льва Александровича Бруни и живу в его доме. Дом знаменитый, здесь бывали Волошин, Цветаева, Ахматова и все, между прочим, посещали туалет, а мы там целый день чистили его знаменитое содержимое. Понимаете, машина не берет - густяк. Устали, выпачкались, пошли на море, вымылись и замерзли. Нам бы вина для "сугреву", а тут придурки - "голубой, турок" - вот и привезли меня сюда. А там народ ждет не дождется, замерз, и магазин скоро закроется. Нехорошо, правда? Отвезите меня обратно, откуда взяли, прошу!
  - Петь, свези человека, нехорошо вышло, - сказал дежурный милиционеру, который привез Алексея.
  Алексей сел на заднее сиденье мотоцикла, и они помчались. Ларек еще работал, но Алешина очередь прошла.
  - Не беда,- сказал милиционер и стукнул в заднюю дверь, - Анюта, обслужи человека, торопится.
  -Командир, пожалуйста, свези меня на пляж, народ мерзнет.
  - Что с тобой делать, поехали, похоже, ты человек хороший, раз на "голубого" даже не обиделся.
  - Нельзя мне было в драку лезть, халат чужой, вдруг испачкают или порвут, - объяснил Алеша.
  Они ехали по Судаку с явным превышением разрешенной скорости. За рулем мотоцикла в полной форме милиционер, а на заднем сиденье бородатый мужчина в лиловом женском халате, развевающемся на ветру. Вслед им смотрели прохожие и недоумевали.
  А на пляже голые замерзшие мужчины ждали вина. И дождались!
  
  
  
  ПОЛЯНЫ
  рассказ
  
  Свет очей моих, Валентина,
  тебе, и только тебе, посвящаю
   я эти строки.
  
  С тех пор, как написан этот рассказ, прошла почти целая жизнь. Теперь я, умудренный жизненным опытом человек, полагаю, что имею право не только иметь собственное мнение по этому жизненно важному вопросу, но могу поделиться им с читателями.
   Любовь - это совсем не расхожее слово, как в ранние годы жизни некоторым кажется. Это, если хотите, свет очей, дар природы или Бога. Он дается человеку только однажды, если дается вообще. Встречаются люди, так и прожившие свою жизнь без любви.
  Мне повезло. Я повстречал свою любовь, и, несмотря на все препятствия, что выпали мне в жизни, я сумел сохранить её в чистоте до старости. Юная, нежная девушка мне и сейчас кажется такой же, как в те далекие годы. Я не устаю любить ее день и ночь, час за часом, год за годом. Она - свет очей моих на всю жизнь.
  Читатели мои! Я желаю вам встретить свою любовь, нести ее с чистой нежностью всю жизнь и беречь ее больше жизни. Она того стоит!
  Поляна 1
  
  Большой зеленый грузовик "ЗИС", груженый глыбами известняка, полз по ухабистой дороге, окруженной огромными деревьями, сквозь кроны которых фантастическим кружевом рассыпалось солнце. Мотор надрывно ревел, надувая щеки: "У-у-у, у-у-у" и вдруг, сбросив газ, издавал резкий рычащий звук: "Дрын, дрын, дрын". Одолев подъем, грузовик выбрался на поляну с песчаным холмом посередине. Поляна была покрыта огромными яркими тарелками одуванчиков, и на их фоне песчаный холм казался белым. Солнце дарило тепло всему, что пронзалось его лучами. С одуванчика на одуванчик перепархивали желто-зеленые бабочки-лимонницы, такие большие, как и сами цветы.
  Водитель "ЗИСа" посмотрел на песчаный холм, поляну, огромные деревья и голубое небо. По небу плыли плавно и неторопливо тонкие концентрические окружности величиной с трехкопеечную монету. Они покрывали пространство небольшими кучками и были похожи на маленькие мыльные пузыри, только не объемные, а плоские.
  "Ну вот, теперь я знаю, что это облака плывут, а раньше я никогда не видел их", - вслух подумал водитель...
  Он бросил веревочку, за которую тащил свой, хотя и большой, но все же игрушечный грузовик, и вывалил камушки из его кузова на кучу песка в центре крошечной полянки в зарослях вишняка.
  Водителю было не больше трех лет от роду и, по-видимому, он страдал малокровием из-за недостаточно хорошего питания, отчего в глазах у него плыли "мухи", которые он принимал за облака.
  Солнце щедро дарило свет и тепло старому саду, такому же старому бревенчатому дому, малышу, песчаной куче и всему миру.
  
  Поляна 2
  
  Довольно большая лужайка, поросшая мягкой, коротенькой, словно стриженой травкой, приютившаяся на перекрестке трех улиц: Верхней, Нижней и Почтовой была занята срубом дома, который время от времени менял свой облик, так как его увозили на место строительства, но на этом месте вырастал, почти как гриб, новый сруб, и ватага мальчишек порой даже не замечала подмены. Сруб, как сруб - всегда из свежих отесанных бревен, приятно пахнущих сосновой смолой.
  С утра до позднего вечера над поляной был слышен шум веселых детских голосов, сопровождающий всяческие игры и озорство.
  Со стороны поляна казалась беспорядочным скоплением детей. На самом деле здесь существовал строгий, хотя и неписаный закон. Все играющие были объединены в возрастные группы. Сруб принадлежал мальчишкам 10-12 лет.
  Закон этот почти никогда не нарушался. Правда, был один курьезный случай.
  Первоклассник, маленький ростом мальчик с большими черными глазами, щупленький, говорливый и озорной, явился к срубу в новенькой форменной фуражке. На эмблеме, в самом центре, красовалась буква "Ш" - школьник.
  "Швед, швед", - начали дразнить мальчишку старшие ребята. Мальчишка насупился и молча полез по неубранным еще лесам сруба на стену. Он забрался на самый верх, лихо прошел по балке и уселся на ее середине, словно на коне.
  "Сами вы шведы, - гордо огрызнулся он с чувством превосходства высоко сидящего человека, - кто пройдет по балке, как я. Эх, вы, трусы!".
  Чернявый, тощий, длинный и какой-то угластый мальчик с очень круглой кличкой "Ляка" не спеша подошел к срубу, ловко взобрался на стену и в три шага по балке очутился возле первоклассника. Он снял с его головы фуражку, прежним путем, ловко балансируя руками как канатоходец, сделал поворот назад, спрыгнул со стены внутрь сруба. Укрывшись в его углу, он помочился в фуражку, прежним путем добрался до мальчугана и напялил мокрый вонючий картуз на голову так, что скрылись лоб и уши.
  "Не хвались, швед", - посоветовал он.
  Моча текла по волосам, шее, за воротник. Мальчик плакал. Поляна хохотала.
  
  Поляна 3
  
  Эта поляна словно с холста Куинджи - ромашковая поляна на опушке леса. Коротенькая июньская ночь. Странно, но еще заливаются соловьи, хотя, кажется, им пора сесть на гнезда. Беседка на опушке, рядом неширокая речка горбится черной водой, дорога с уснувшей пылью бесшумно вбегает на деревянный мост. Смуглая, черноволосая, тоненькая девушка и молоденький паренек с густыми непослушными вихрами, обнимающий ее стройный стан. Им хорошо! Молодость! Любовь! Нежность! Кажется, будто время остановилось, будто они только и существуют в этом мире: он, она, опушка, беседка, поляна в ромашках да черная вода речки. Поляна слушает их шепот, биение их сердец в ночи...
  Но нет, время неумолимо бежит вперед, и вот та черноволосая девушка давно уже стала полной, раздражительной мамашей. Жаль, но в жизни ей не очень повезло. Отец ее доченьки оказался скверным человеком, точнее, вором в законе. Он все больше по тюрьмам да по зонам. Не стала она ждать его, выскочила замуж второй раз за первого встречного мужичка, тихого, беззлобного, но за горького пьяницу. Получит муженек получку, придет домой поддатенький, жена выгребет у него из карманов оставшиеся деньги и завтра выгонит вон, а в следующую зарплату опять приголубит и оберет.
  Да и поляна теперь уж не та: ромашки повывелись, речка обмелела, беседка разрушилась, а вихрастый мальчишка уехал, стерся из памяти.
  Поляна 4
  
  Небольшая, укрытая ото всех ветров поляна в чаще Варяжского леса - та, что по весне благоухала ландышами, теперь пожелтела, и лишь редкие осенние цветы вспыхивали искорками в увядающей траве. Стояла та короткая, но прекрасная пора, что зовется бабьим летом.
  - Тебе хорошо со мной? - спросил он.
  - Да, очень хорошо, любимый, - ее зеленые миндалевидные глаза улыбались.
  - Вот видишь, это все моя родина: мой лес, моя маленькая милая речка.
  - Как хорошо, что мы пришли сюда, правда?
  - Правда, милая моя невеста. Можно, я буду так тебя называть?
  Она только улыбнулась в ответ, и глаза ее подернулись грустной поволокой. Она задумалась: "Какой еще будет их супружеская жизнь?". Ей стало немного страшно.
  Они сидели прямо на траве и молчали. Ласковое осеннее солнце как-то особенно золотило ее и без того светлые волосы. В Варяжском лесу горела багрянцем листвы осень, а в сердцах обоих цвела весна, и чудилось, будто поляна вот-вот оденется белыми колокольчиками ландышей.
  
  Поляна 5
  
  Он хотел сделать сюрприз своим близким. За хорошую службу ему объявили отпуск, но он ничего не писал об этом ни родителям, ни молодой жене, с которой до ухода в армию прожил лишь несколько дней. Приехав в большой город, он с огорчением узнал, что жена в командировке в далекой деревне на берегу полноводной реки.
  Добравшись до ближайшей от той деревни железнодорожной станции на тормозной площадке товарного вагона, он по проселочной дороге, пешком, за ночь дошел до желанного места.
  Сюрприза не получилось. Она ждала его. Какое-то неизвестное чувство подсказало ей, что он придет. Зато потом была поляна - редкостная поляна с мягкой травой и огромным количеством неизвестных ярко-желтых цветов, таких, что казалось, будто само солнце отражается в осколках зеркала. С трех сторон к поляне подступал бор, и по ее краю струилась прозрачная, словно хрустальная река, заросшая вдоль берегов цветущими лилиями. После более чем годовой казарменной жизни ему казалось, что это сказка. Они валялись среди дивного запаха трав и цветов, смотрели на небо. Она щекотала его губы и нос тонким стебельком. Он смеялся.
  - Мне кажется, я так раньше не любил тебя никогда, - шутя, произнес он обычную чепуху нежности и восторга.
  - Не любил? Значит, лгал мне? - с упреком спросила она.
  - Что ты? Ты меня не поняла вовсе.
  - Я все поняла, я все поняла, - капризно ответила она.
  Кажется, на первый взгляд, произошла небольшая размолвка, и вскоре все забылось. Они снова радовались, смеялись, любили.
  Отпуск кончился. Он уехал. По-прежнему приходили частые и теплые письма, полные девичьего вздора, но появилась какая-то трещинка. От письма к письму она расширялась и расширялась. К концу его службы между их сердцами образовался непреодолимый глубокий овраг.
  После демобилизации их свидание было коротким, потом он несколько раз приезжал, пытался что-то сделать, но преодолеть овраг не сумел. Они разошлись, казалось, навсегда.
  Остерегайтесь полян с неизвестными желтыми цветами, подобными отражению солнца в осколках зеркала, они коварны. Особенно остерегайтесь, если вы молоды. Пусть не встретятся на вашем пути такие поляны!
  
  Поляна 6
  
  Десять долгих лет ему не встречались никакие поляны. Асфальт шумных городов вытеснил их. Правда, они мелькали довольно часто за окнами вагонов, проплывали под крыльями самолетов, но это были чужие поляны. Его полян среди них не было.
  Поляна 7
  
  Поляна у Соборной горки была укрыта толстым пушистым ковром снега. Она была чиста и бела, на ней не было ни единого следочка. Снег валил валом и укрывал ее все толще и толще.
  Он встретил ее не на этой поляне. Он пришел к ней прямо домой. Улица, дом, двор, подъезд совершенно не изменились за эти годы, только он помнил их теплыми, летними, а сейчас стояла зима.
  Он застал ее дома. Она была рада. На маленьком столике в беспорядке валялись журналы. Сверху - польский журнал "Кобетта". Настольная лампа под зеленым абажуром создавала уют. Она сидела в кресле, он в дальнем углу дивана у двери.
  - Как ты живешь? Не замужем? - спросил он.
  - А как ты?
  - Женат, дочь осенью в школу пойдет.
  Он женился тогда, после их разрыва, как-то по-дурацки, со злостью на нее, на себя, на весь белый свет. Правда, теперь все у него было: работа, квартира, должность, дочь, да и сама столица, казалось, вот-вот ляжет у его ног. Он преуспевал в делах.
  - Работа неплохая, должность. В общем, все нормально.
  - Жену любишь?
  Он помрачнел немного и промолчал.
  -А дочку?
  - Дочку люблю, - ответил он.
  - Тебе с ними хорошо?
  - Да, хорошо, - машинально ответил он.
  Вдруг, будто что-то тупое и тяжелое ударило его в затылок.
  - Зачем я лгу тебе. Плохо мне! Я люблю тебя, все эти годы люблю! - он ринулся к ней, примостился на подлокотнике кресла, целовал ее. Она отвечала на его поцелуи.
  За окном падал снег, все теплее укрывая город. Он падал и на поляну у Соборной горки. Поляна спала и видела восхитительный сон.
  
  Поляна 8
  
  В небе застыло уж не то ласковое европейское солнышко, согревающее все живое и наполняющее землю плодородием и радостью. В зенит поднималось палящее, ослепительно-яркое тропическое светило, от которого все ищет спасения в тени у воды.
  "Жаркий сегодня выдастся день, - подумал он, - и деваться некуда. Дела все сделаны, а уехать домой можно только вечером; надо же, как редко тут проходят поезда". Он попросил на проходной хлебоприемного пункта удочки, накопал червей и пошел вон из поселка в сторону синеющих вдали сопок, под склонами которых где-то протекала Дау-Би-Хе. Дорога шла через луга. Такого великолепия трав он еще никогда не видел. Местами трава покрывала его с головой. Яркими пятнами то здесь, то там, рассыпались скопления цветов: жарки, желтые и оранжевые лилии, пурпурные гвоздики. Он вышел на поляну, где трава была не так высока и доходила лишь до колен. Поляна была сплошь покрыта фиолетово-бархатными ирисами. Словно кто-то изрезал в мелкие лоскутки праздничную рясу митрополита и разбросал их по траве.
  "Жаль, что не видит она", - подумал он и, бросив удочки, стал собирать плотные высокие стебли, увенчанные фантастическими цветами. Он собирал их, а когда опомнился, то понял, что букет невозможно будет унести в руках, так он велик. Перевязав букет ремнем от брюк, он посмотрел на часы и понял, что пора возвращаться, иначе можно опоздать к поезду.
  В большой дальневосточный город поезд прибыл еще ночью. Он поймал такси, приехал домой, осторожно, чтобы никого не будить, открыл дверь, вошел, набрал ведро воды, поставил в него ирисы и водрузил ведро на стол.
  Она спала и улыбалась во сне. Он прилег на край постели подле нее.
  - Какой ты холодный, - сквозь сон прошептала она.
  - Я привез тебе мою поляну.
  Она открыла глаза, взглянула на стол и прошептала: "Я еще сплю".
  Поляна благоухала в их комнате.
  
  Заключительная поляна
  
  С тех пор прошло немало лет, но в их комнате по-прежнему живет та ирисовая поляна. К ней присоединились поляны из одуванчиков, ромашек, ландышей, но нет среди этого букета ярко-желтых цветов, похожих на отражение солнца в осколках зеркала. В этот букет вплелись их дети, заботы, седины, их неувядающая любовь. Возможно, вольются новые, яркие, радостные и солнечные поляны.
  А вы встретили ваши поляны? Спешите, ищите и, надеюсь, найдете.
  
  СЕРИЙНЫЙ УБИЙЦА
  Рассказ, быль
  
  Адам был вторым ребенком в семье. Его брат Райан был старше Адама на четыре года, и младшему доставались вещи, из которых брат вырос. Правда, Адам относился к обноскам, как к обычному и нормальному порядку вещей. В других семьях было заведено также. Делалось это вовсе не от бедности, а вследствие американской привычки рачительно вести хозяйство.
  Ко времени, когда Адам пошел учиться в школу, обнаружились незаурядные способности мальчика. Но он был молчалив, замкнут, часто пребывал в плохом расположении духа.
  В четвертом классе он оказался под влиянием группы фанатиков, исповедующих субкультуру готов. Это была жестокая религия, не позволяющая прощать никаких обид. Под этим влиянием были многие жители Ньютауна, в их числе и мать Адама. Одним из обязательных правил секты было иметь в доме как можно больше современного оружия для возможной защиты от обидчиков.
  В одиннадцать лет Адам забил соседскую собачку камнями насмерть только за то, что она на него залаяла из-за забора. Соседи, не ожидавшие от мальчика такой жестокости, добились отчисления Адама из общеобразовательной школы, и его родители вынуждены были перевести сына в частную школу Сенди Хук. Мальчик, и без того очень трудно сходившийся с одноклассниками, в новом месте вообще не завел товарищей. Но учился Адам по-прежнему хорошо.
  Именно тогда его отец развёлся с матерью и ушел из семьи. Мальчик очень тяжело перенес этот удар. Он стал совершать неадекватные поступки: прогуливал школу, чуть что, дрался с мальчишками и даже избил девочку-одноклассницу. Мама, беспокоясь за его душевное здоровье, показала сына психиатру: синдром Аспергера - легкая форма аутизма. Врач назначил амбулаторное лечение, выписал лекарства. Мальчик постепенно пришел в норму и опасности для окружающих не представлял. Так, по крайней мере, казалось матери.
  В свое время Адам окончил школу, и с хорошими результатами, дающими возможность поступить в престижный колледж. Деньги на продолжение образования были, так как отец к этому времени занимал должность вице-президента в General Electric и платил матери Адама очень приличные алименты.
  Отношения Адама со старшим братом всегда были натянутыми. Можно сказать прямо: Райан не любил брата. Он ему всегда мешал. Сказывалась большая разница в возрасте.
  В 22 года Райан женился и ушел из родительского дома. С тех пор с братом он почти не встречался.
  Довольно поздно - только в 18 лет, у Адама появилась девушка Салли. Она была мила и молода. Ей недавно исполнилось 16 лет. Отношения между юношей и девушкой были чисты и трогательны. День ото дня Салли стала замечать раздражительность Адама. Но они продолжали встречаться еще больше года. Однажды Адам чем-то сильно обидел девушку, и они расстались навсегда. Парень очень тяжело переносил разрыв. Его раздражительность достигла таких высот, что мать вновь обратилась к психиатру. Она даже не пыталась свозить сына к врачу, боясь с его стороны какой-нибудь агрессии, а просто тайком посетила врача и подробно ему все рассказала. Врач, выслушав рассказ матери, понял, что Адам представляет опасность для окружающих и предложил устроить его в психиатрическую больницу. Он дал ей бланки документов и попросил заполнить необходимые графы дома, в спокойной обстановке, аккуратным почерком без исправлений и ничего не перепутав.
  Последние годы мать Адама работала в той школе, которую окончил сын, учителем в младших классах и очень сдружилась со многими своими коллегами. Эта дружба немого сглаживала безрадостную жизнь оставшейся без мужа женщины. Подруг было пять. Они чем-то были похожи, а в чем-то дополняли друг друга.
  Адама дружба матери с сослуживицами раздражала. Он часто говорил ей: " Ну что ты в них нашла? Обычные училки, злые и завистливые".
  Мать в таких случаях отмалчивалась, стараясь не разжечь конфликт.
  В 9часов утра в пятницу 14 декабря 2012 года Адам быстрой, несколько угловатой походкой вошел в комнату матери и застал ее за заполнением анкеты. Достаточно было прочитать заголовок, чтобы понять, что его без его согласия упекают в сумасшедший дом. Он вернулся в гостиную, где на стене, покрытой ковром, были развешаны пистолеты, винтовки, автоматы. Он снял со стены автомат, вернулся в комнату матери и прямо с порога выпустил в нее короткую очередь. Мать скончалась мгновенно.
  Вернувшись в гостиную, Адам взял еще несколько пистолетов, рассовал их по карманам, перекинул через плечо три автомата и подсумок с пятью магазинами. Ужасно злословя и крича: "Это они ее научили", - он побежал в школу.
  Адам распахивал двери ногами, как заправский убийца из голивудовского боевика, и с порога стрелял по ничего не понимающим детям и учительнице. Переходя из класса в класс, он убил всех маминых подруг и заодно учеников. Всего были убиты 20 человек детей и шестеро взрослых. Отбросив последний использованный автомат, Адам застрелился из пистолета.
  Как могло произойти, что нарезное автоматическое оружие попало в руки душевнобольного? Да очень просто. Все это оружие было куплено и официально зарегистрировано матерью Адама.
   Что с того, что президент Соединенных Штатов Барак Абама пустил слезу по безвинно погибшим детям. Это уже пятый случай массового убийства в учебных заведениях Америки. Всякий раз после несчастья пускали президенты слезу и ровно ничего не делали, чтобы предотвратить подобные случаи. Первая трагедия случилась в школе "Бет" в 1927 году, потом Техасский университет в Остине в 1966 году, массовое убийство 24 марта 1998 года в Джойсборо в Арканзасе; тогда погибли 4 ученика и учительница, 22 апреля 1999 года в школе "Колумбиан" Колорадо ранено 37 человек, из них 13 погибли. И вот теперь школа Сенди Хук.
  Этот список будет пополняться, поскольку в свободной стране свободно продают отнюдь не охотничье, а многозарядное нарезное оружие, сконструированное исключительно для убийства людей. Нет никаких требований к его специальному хранению.
   Нравится убивать? Убивай в свое удовольствие. А производители оружия будут подсчитывать прибыли. Это же свободная страна! А в свободной стране главное - прибыль. Не берите в голову, не огорчайтесь, если застрелили вашего ребенка или жену. Это не со зла. Это просто бизнес.
  Боже, храни благословенную Америку!
  
  КОНСТАНТИН ИВАНОВИЧ СУСЛОВ
  Рассказ, быль
  
  Эта история произошла в теперь уже далекие времена застоя, когда хлеб десятилетиями не менял цены и стоил 14 копеек. Когда в магазинах не было ни мяса, ни рыбы, да вообще мало что было. Ваш покорный слуга, автор этих строк, в то время работал главным специалистом Главного управления "Главмехживэлектро" в Государственном Комитете "Госкомсельхозтехника" РСФСР. В те времена было принято давать организациям сокращенные непроизносимые названия. Более всего это касалось министерств. Вы полагаете увидеть красивое высотное здание в центре Москвы, куда я каждый день отправлялся на работу? Нет, вы ошиблись. Неподалеку от Пушкинской площади, сзади самого современного в то время кинотеатра "Россия", в одном из дворов старой Москвы на Рождественском бульваре в старинном одноэтажном доме, оклеенном внутри дешевыми обоями, как раз и находился мой Главк. Конечно, вывеска на черном стекле золотыми буквами была. Но висела она за выступом стены, и практически никому не была видна.
  Каждое утро я являлся сюда на работу, садился за большой письменный стол спиной к окну и просматривал толстую пачку писем. Часто на первый взгляд письма не имели никакого смысла, но отвечать на них все равно было необходимо. К некоторым из них был прицеплен красный клочок бумаги размером чуть больше почтовой марки. Это означало, что письмо на контроле у министра, и его рассмотреть необходимо немедленно. Бывало, что в письме писалась вполне обоснованная просьба, но помочь не было никакой возможности. Тогда следовало написать отписку. Проблема рассасывалась, как нарыв под чудодейственной мазью Вишневского.
  Иногда возникала необходимость разобраться на месте с возникшими обстоятельствами. В этом случае меня направляли в командировку.
  Об одной такой командировке я и хочу вам поведать.
  Причиной командировки явился фельетон в газете "Сельская жизнь" с громким названием "Головотяпство в Костромской области".
  Прежде всего, я прочитал фельетон. В нем говорилось о напрасно истраченных государственных деньгах в значительных размерах и исчислявшихся в миллионах рублей.
  Здесь следует разъяснить, что в те времена деньги были двух видов: наличные - которыми выплачивали заработную плату гражданам, и на которые эти граждане покупали все, что можно купить, и безналичные - которые существовали только на счетах предприятий, и банки списывали их со счетов одного предприятия и заносили на счет другого, как оплату товаров и услуг. Простым гражданам за эти деньги купить ничего было нельзя. Этих денег в банковских оборотах было на два порядка больше. Можно было бы рассказать о том, что случилось, когда безналичные деньги стали активно обналичивать, но это уже отдельный сюжет, и я на нем останавливаться не буду. Скажу только, что из-за этого произошла большая беда, но это случилось совсем в другое время.
  "Вернемся к нашим баранам", - как было принято говорить в те годы. На территории Костромской области было построено около ста пятидесяти бетонных сенажных башен. Их спроектировали по образцу башни, широко использовавшейся в штате Техас (США). Башни эти хорошо зарекомендовали себя в южных районах России. В них отлично сохранялся высоковитаминизированный и отлично усваиваемый коровами корм. В условиях суровой зимы Костромской области сенаж в башнях промерзал насквозь, и использовать его в качестве корма скоту было невозможно. Кроме того, под нагрузкой от толстого слоя снега тонкие алюминиевые купола башен разрушались. Кто придумал и добился разрешения на строительство башен, не изучив должным образом возможность их применения в северных районах России, комиссии, направленной в Кострому, и следовало разобраться. Я входил в состав этой комиссии от "Госкомсельхозтехники" РСФСР. Многим позднее я узнал, что на строительстве сенажных башен защитил кандидатскую диссертацию первый заместитель Костромского обкома КПСС Суслов.
  Перед отъездом в командировку я получил инструкции от самого министра товарища Босенко А. И. В нескольких словах можно отметить, что нужно было по возможности замять скандал. Строительный трест "Росбашняспецстрой" бывший непосредственным исполнителем монтажных работ, был подведомственен "Госкомсельхозтехнике", и если там были какие-то нарушения, министру хотелось, чтобы о них не узнали. Вот с такой задачей я и поехал в Кострому на день раньше назначенного для сбора комиссии дня. По приезде меня встретил мой коллега, начальник управления животноводства Костромской "Облкомсельхозтехники", и сразу, не заезжая никуда, привез меня в обком КПСС к первому заместителю секретаря товарищу Суслову Константину Ивановичу.
  Этот человек запомнился мне с первого взгляда. Я понял, что люди с такой мощной волей встречаются редко. Он не был высок, хотя и маленьким не был. Голова очень правильной формы, с короткой стрижкой черных волос, на могучей шее возвышалась над широкими плечами. Черные глаза его буквально сверлили собеседника. Казалось, он видит человека насквозь. Ему было немногим больше сорока, но не было даже намека на пивной живот, столь часто украшающий в этом возрасте мужчин. Нет, он не был сложен, как атлет, но и лишнего жирка на нем не было.
  - Босенко звонил мне, и я понял, что он на нашей стороне. Вы, разумеется, тоже? - обратился ко мне Суслов.
  - Я перед выездом имел беседу с министром. Мне задача понятна. А кто против, я пока не знаю,- ответил я.
  - Есть опасения, что крайне негативно настроен начальник главка виноградарства и виноделия Минсельхоза СССР Стома Александр Митрофанович. Вы прежде встречались с ним?
  - Несколько раз сидел неподалеку за длинным столом в зале совещаний Совмина РСФСР. В кулуарах слышал, что он заядлый охотник, а вот выпивкой хорошей его не удивишь. Чего-чего, а вина марочного и коньяков отменных ему привезут. Насколько известно, он и семьянин хороший, - добавил я.
  - Хороших мужей не бывает. Бывают недостаточно хорошие бабы, - улыбнулся Суслов, - а что охотник и, наверное, рыбак, за информацию спасибо. Вы уже устроились? Да не важно, будете жить в гостинице обкома. Там приятное обслуживание. Он позвонил секретарше и велел устроить гостя.
  Гостиница обкома была по-домашнему маленькой, двухэтажной, с толстыми кирпичными стенами, высокими лепными потолками и прочими архитектурными излишествами, присущими зданиям сталинских времен. Номера почти все располагались на втором этаже, а на первом был большой буфет, холл с телевизором и бильярдом.
  Очень приятная и вежливая дежурная встретила меня почти у входа. Она явно ждала именно меня.
  - Вас устроит простой одноместный номер? - спросила она.
  - Конечно, устроит, - ответил я.
  - Сколько вы у нас пробудите?
  - Надеюсь, что не больше, чем до конца этой недели.
  - За пять дней с вас ровно два рубля.
  - Вы не ошиблись?
  - Да нет, все правильно, по сорок копеек в сутки. С завтраком и ужином. Обед по желанию за отдельную плату.
  Невероятно, койка в двухместном номере с туалетом в конце коридора обычно в провинциальной гостинице стоила в эти годы от рубля восемьдесяти копеек до двух с полтиной и оплачивалась командировочным по предъявлении квитанции. А тут сорок копеек с завтраком и ужином. Чудеса!
  - Вы поторопитесь, и успеете еще позавтракать. Завтрак с семи часов до половины двенадцатого, - сказала дежурная. Я не раздумывая, отправился в буфет.
  Здравствуйте, вы у нас новый постоялец? - спросила буфетчица.
  - Да, новый, - ответил я.
  - Берите все, что угодно, и в любых количествах. У нас здесь наподобие шведского стола. Приятного аппетита.
  Я взял из высокой стопки большущую тарелку и положил всего понемногу. Получился обильный и вкусный завтрак. В довершение я налил из заграничной кофемашины чашку кофе и положил две ложки сахара. К кофе взял бутерброд с красной икрой, хотя были бутерброды и с черной.
  Я позавтракал, сказал буфетчице спасибо и со смешенным чувством удивления и смущения отправился в "Облкомсельхозтехнику". Ужин оказался еще роскошнее завтрака. К нему полагалось вино, коньяк или водка - тоже в неограниченном количестве. Кажется, здесь уже наступил коммунизм.
  В Управлении механизации животноводства к этому времени собрались почти все члены комиссии по расследованию фельетона в "Сельской жизни". Не хватало только Стомы. Он должен был приехать ночью и приступить к работе завтра.
  Все, включая представителя областного управления сельского хозяйства, дружно желали замять надвигающийся скандал. Тактика была выбрана стандартная. Комиссию повозить по районам Костромской области, ознакомить с передовыми хозяйствами, обеспечить надлежащим питанием и организовать интересный досуг. Была запланирована рыбалка в глухом боровом озере в Сусанинском районе. Именно в тех местах Иван Сусанин завел в дремучий лес поляков, погиб сам и погубил врагов.
  Это совещание наскоро провел начальник управления механизации и предложил съездить пообедать и посмотреть достопримечательности Костромы.
  Обедали в каком-то ресторане, войдя в него со служебного входа в специально оборудованном зале не для простых людей. За обед платить вообще не пришлось. Официантка произнесла магические слова: "Распорядился Константин Иванович". Сказала она это шепотом, как бы сообщая государственную тайну. Потом долго катались на двух "волгах" по городу.
  Кострома - старинный русский город, немногим моложе Москвы. В нем на крутом берегу Волги довольно компактно расположился исторический центр с одной из главных достопримечательностей - торговой площадью. Костромичи называют ее сковородкой. Здесь сохранились торговые ряды со времен царствования Василия Темного - отца Ивана Грозного. Потом мы посетили живописный городской парк на берегу, побродили по его аллеям и, насладившись благолепием старинного города, вернулись в гостиницу.
  Утром опять состоялось короткое совещание - теперь в кабинете первого секретаря обкома Суслова. Было предложено выехать по районам. Это вполне устраивало Стому, желавшего все увидеть своими глазами.
  В этот день мы проехали добрых две сотни километров по пересеченной местности, присущей центральным областям России, любовались из окон автомобилей красотами смешанных хвойно-лиственных лесов, просторных полей с посадками картофеля и необъятных лугов. Мимо нас пробежало около десятка деревень с бедными крестьянскими подворьями, где колхозные животноводческие фермы все, как на одно лицо, выкрашены известью, несколько водонапорных башен с гнездами аистов на вершине. Было начало июня, и птенцы только-только вылупились из яиц. Родители беспрестанно таскали птенцам еду. Было забавно смотреть, как маленькая птаха открывала огромный рот и поглощала то лягушонка, то червяка. Проехали мы и мимо нескольких сенажных башен с провалившимися внутрь алюминиевыми куполами, но Стома наудачу в это время смотрел в другую сторону и башен не заметил. В каком-то районном центре мы пообедали с выпивкой для поднятия аппетита. Армянский коньяк был великолепен. Я обратил внимание, что на дверях висела табличка: "Ресторан закрыт на спец. обслуживание". Кроме нашей группы, действительно, здесь никого не было. Опять прозвучало магическое: "Константин Иванович", и мы уехали, не расплатившись.
  Стома ужинать в обкомовской гостинице не пошел. Он попросил в номер два стакана чая и пачку крекера "Молодость". Он здорово устал от поездки и сразу лег.
  Я и мой коллега из "Росбашняспецстроя" весь остаток вечера просидели в холле возле телевизора и тоже довольно рано отправились на ночлег.
  В аналогичных поездках мы провели еще несколько дней. Нам показали комплекс крупного рогатого скота на 1200 голов. Животноводческие помещения в это время были пусты. Скот кормился на выпасах где-то неподалеку. В стойлах было чисто, и пахло свежей известью.
  За дни этих непонятно зачем организованных поездок Стома очень устал и ко всему проявлял явное безразличие.
  Наступил четверг. Нас повезли в Сусанинский район. Это оказалось далеко, и туда вела очень плохая дорога. Но зато глушь первобытная. Точнее не скажешь. Среди вековых еловых лесов, как в сказке, вдруг явился взору крошечный поселок, бывший районным центром. Нас встретила миловидная женщина на вид лет 28-30. Сколько ей было на самом деле, я так и не узнал. Она оказалась секретарем райкома КПСС Сусанинского района. Она сразу повела нас обедать, что было очень кстати. За дорогу мы все изрядно проголодались. За обедом мы немного выпили. В этот раз не удержался и Стома. Был подан французский коньяк "Мартель". Каким образом такой редкий даже для столицы напиток оказался здесь, в костромской глуши, тоже осталось загадкой.
  После обеда нас повезли на рыбалку. Собственно, никакой рыбной ловли не было. Рыбу наловили специально для нас заранее, и хороший повар из ресторана сварил патриаршую уху из озерной рыбы на курином бульоне. Такое я ел впервые в жизни.
  Вокруг Стомы гоголем кружилась секретарь райкома, довольно открыто предлагая ему свою красоту. Пожилой начальник Главка виноградарства как-то быстро захмелел и совсем не отвечал на ухаживания красавицы. Незаметно для подвыпившей компании он задремал, и некоторое время спустя захрапел.
  Секретарь, уже готовая к мужским ласкам, попыталась ухлестнуть за мной. Я объяснил ей, что я и так на стороне руководства и мне этого не нужно, но могу быть ей другом. Мы отошли от костра и скрылись от посторонних глаз в вечерних сумерках. Нэлля, так звали секретаря, расплакалась. "Меня теперь съедят. Я партийное задание не выполнила. Я должна была со Стомой переспать", - сквозь слезы говорила она.
  - Не огорчайся, я думаю, все и так обойдется. Предчувствие у меня.
  - Ох! Не знаю, для моей карьеры это, скорее всего, конец, - с этими словами она перестала плакать, как-то вся собралась и вновь стала секретарем райкома, - пойдем, нас могут хватиться. Мне совсем не нужно лишних разговоров.
  В свою гостиницу мы попали заполночь. В кофемашине удалось нацедить кофе и с этим отправиться спать.
  Утром в управлении механизации животноводства нам принесли на подпись справку о состоянии дел по фактам, отмеченным в газете "Сельская жизнь". Большинство членов комиссии подписали ее без вопросов.
  Александр Митрофанович Стома сидел возле стола и его терзала единственная мысль: "Если я сейчас не выпью крепкого чая, то умру". Но обстоятельства вынуждали его терпеливо сидеть.
  В кабинет вошел Константин Иванович Суслов. Глаза его светились весельем и здоровьем.
  "Александр Митрофанович, подпишите справку и поедем завтракать", - весело и небрежно произнес он.
  Стома, не открывая глаз, подмахнул документ.
  - Спасибо, больше ничего не нужно, мы сделаем копии, - добавил Суслов.
  Все с величайшим облегчением отправились куда-то на противоположный берег Волги в музей русского деревянного зодчества под открытым небом, где был деревянный, стилизованный под терем, ресторан. После еды мы поехали в Москву. Почему-то не было билетов на поезд, и нас отправили в обкомовских "волгах".
  Я жил в самом центре, и меня высадили два водителя последним.
  - Ребята, передохните немного после такой длинной дороги, - предложил я.
  - Нет, что вы, нам к восьми нужно вернуться обязательно. Иначе не сносить головы. В обкоме с этими делами строго. Ой, да там на дорогу дали целый лоток копченых цыплят. Возьмите, они обратную дорогу не выдержат. Могут испортиться, - шофер открыл багажник и вынул лоток с курами. Я поднялся в квартиру, вывалил цыплят на кухонный стол и отнес лоток. Костромичи уехали. Потом моя семья питалась этими цыплятами почти половину месяца.
  Я доложил начальству, что командировка прошла успешно, и погрузился в рутину накопившихся за неделю писем. Жизнь вернулась в старое русло.
  Спустя полгода у нас в "Госкомсельхозтехнике" РСФСР появился новый заместитель министра Суслов Константин Иванович.
  
  ПОЖАР
  Рассказ, быль
  
  У этого дома была душа. Она родилась еще тогда, когда будущий хозяин проектировал дом. Хозяин, теперь уже вполне зрелый инженер, был женат и имел двоих детей: старшего - мальчика лет пяти и дочку, меньше брата на два с половиной года. При проектировании учитывались все пожелания жены и ребятишек. Проект удался на славу. Снаружи компактный трехэтажный особняк смахивал на терем или замок. Внутри дом был просторен и светел.
   В строительстве этого дома принимала участие вся семья. Начиная от кладки фундамента из природного камня, рубки бревенчатых стен и оканчивая устройством металлической крыши, хозяин все делал своими руками. Строительство дома шло не по мановению волшебной палочки, а постепенно, сообразно с финансовыми возможностями семьи. В первый год стройки удалось заложить под дом фундамент и закопать в нужном месте металлический кессон для оборудования погреба.
  Второй год ознаменовался началом рубки стен будущего дома. За лето удалось срубить первый этаж.
  Каждый вечер в любую погоду, пока не стало рано темнеть, после основной своей работы хозяин ехал на стройку и обязательно прирубал одно бревно. Неважно, коротким или длинным оно было. Короткое рубить труднее, поскольку оно крутится под ударами топора, и его приходится постоянно поправлять. За выходной день удавалось срубить целый венец.
  Жена с мужем опиливала края бревен в необходимый размер большой двуручной пилой. Она убирала щепки, которых каждый вечер образовывалось довольно много. Убирать щепки помогали дети.
   К концу лета третьего года строительства, сруб поднялся до уровня третьего этажа. За осень удалось перекрыть потолки строганными половинками бревен.
  Четвертое лето ушло на монтаж шатра крыши. Это было сложное сооружение, потребовавшее для своего создания большой сноровки. Но к осени и этот этап строительства был окончен.
  С осени до весны хозяин клепал металлические картины и монтировал из них кровлю.
  Теплыми майскими днями пятого года строительства семья дружно красила новую крышу. Потом вставляли многочисленные окна, стеклили их и, несмотря на отсутствие перегородок между комнатами, полов и межкомнатных дверей, было решено летом жить в доме.
  В саду прямо под открытым небом сложили крошечную печь для приготовления пищи. Из разномастных старых оконных рам, доставшихся случайно, наспех сколотили теплицу. "Прослужит годок, а там, что бог даст", - решил хозяин. Но теплица еще долгие годы служила семье верой и правдой. Она кормила всех помидорами, спасала от нежданно набежавшей грозы, даже куры отсиживались в ней ветреными осенними днями.
  А строительство дома продолжалось: появилась большая и сложная печь, отапливающая сразу два этажа. В гостиной с паркетными полами очаровывал красотой камин с мраморной каминной полкой. Над камином тикали старинные часы с большим круглым циферблатом. Их завода хватало на две недели. Появилась мебель ручной работы, сделанная хозяином. Кто-то подарил старый тормозной парашют от военного самолета, и из его белоснежного капрона сшили богатые шторы-маркизы.
  Все это совершалось вовсе не в одночасье, а постепенно. Год за годом обживался и обстраивался дом. Пришло время, и появилась пристройка, в которой разместилась баня и большая столярная мастерская. Здесь были верстак и деревообрабатывающие станки.
   Шли годы, и дети из милых малышей превратились в юношу и девушку. Не только дети, но и их друзья любили дом. На площадке возле бани появился стол для пинг-понга. Над столом зажигали яркий фонарь, и молодежь играла практически до рассвета. Родители были рады: дети дома и не попадут в дурную компанию.
  Но дом любили не только друзья детей. Сюда с удовольствием приезжала многочисленная родня хозяина, наведывались его друзья и подруги жены. В округе дом слыл хлебосольным и гостеприимным. Здесь царили любовь и радость, хотя семья не жила богато. В те советские годы большинство жило именно так.
  Постепенно дом становился все красивее. Вот подкопили денежек, купили вагонки, обшили ей дом снаружи и окрасили белой масляной краской, коричневым цветом выдели наличники на окнах. Получилось очень красиво. Все это делалось по выходным дням и в свободное от учебы детей время.
   За годы строительства сын стал заправским столяром, хотя не планировал сделать это своей профессией. После окончания школы он поступил в совхоз-колледж и выучился на ветеринарного фельдшера, а следом стал ветеринарным врачом, окончив Московскую ветеринарную академию. Он остался работать в Москве и теперь редко приезжал в дом своего детства, женился, родился сын, и захлестнула совсем другая, не детская, новая, очень напряженная и насыщенная событиями жизнь.
  Дочь тоже выросла и стала архитектором, и все как должно быть: муж, детки - своя семья. Дом стал не нужен. Он тяготил и постаревших родителей: нужно красить крышу, а сил нет, у хозяина был инфаркт.
  Господь, видно, распорядился. Дом сгорел. То, что создавалось десятилетиями, бесследно исчезло за час с минутами. Что послужило причиной пожара, так и осталось неизвестным. Пожар случился на глазах семьи, только сына не было, а дочь, еще незамужняя студентка, приехала ненадолго погостить.
  Попытки гасить пожар своими силами ни к чему не привели. Приехали пожарные и даже не стали пытаться бороться с пожаром, они только отстаивали соседние дома. Из имущества ничего спасти не удалось, да и оторопевшие люди почти не пытались. Кто-то вынес телевизор и поставил его в трех метрах от дома. Он все равно весь расплавился от нестерпимого жара.
  Соседка, дачница из Подмосковья, сунула в руку хозяина десятку со словами: "На погорелое место". И все! Ни друзья, ни родные погорельцам не помогли ни копейкой.
  На следующий день пришел районный пожарный инспектор. Он долго выпытывал причину пожара. Но причина была не известна. В своем акте пожарник написал: "Нарушение правил пожарной безопасности". К слову сказать: пока дом стоял, никто никогда с проверкой этих самых правил в нем не был.
  Через два дня пожарный инспектор вручил хозяину документ с требованием заплатить штраф за допущение пожара согласно закону СССР в размере 1500 рублей. Справочно: заработная плата начальника цеха на машиностроительном заводе, где работал хозяин в этой должности, в те годы составляла 230 рублей в месяц за вычетом подоходного налога и членских профсоюзных взносов. Хозяину пришлось набрать денег в долг, чтобы в назначенный срок выплатить штраф и потом долго отказывать себе очень во многом, чтобы вернуть долги.
  Прошли годы, распался Советский Союз, но до сей поры существует статья закона, по которой человека, потерявшего кров в пожаре, обязаны оштрафовать. Только теперь из-за инфляции этот штраф регулярно увеличивается, и каких высот он достиг сейчас, я не знаю.
  Время лечит. Вот и наш хозяин все реже вспоминает о доме, в котором прошли его лучшие годы. Теперь его тревожат частые болезни внуков, радости и неудачи детей, гипертония - последствие двух инфарктов и взаимная любовь между ним и женой.
  Несмотря ни на какие невзгоды, эти люди счастливы!
  
  ПРО КОСТЮ, СВЕТЛАНУ И ЧЕТВЕРЫХ ДЕТЕЙ
  Рассказ, быль
  
   Вообще говоря, подростком Костя был большим шалопаем. В школе он учился так себе, с тройки на четверку. Окончив среднюю школу, он и не собирался поступать в институт. В провинциальном городке, где он жил с рождения, есть сельскохозяйственный техникум. Теперь его величают совхоз-колледж - на английский манер. Вот туда и пошел учиться наш герой.
  Через три с половиной года стал он техником-механиком сельского хозяйства, которые, по причине полного уничтожения оного в России, стали никому не нужны. Да еще над парнем нависла угроза пойти служить в армию. По доброй воле тогда уже в армию идти не хотел никто, ее уже полностью деморализовала дедовщина. Родители пристроили парня в Ленинградский институт инженеров железнодорожного транспорта, разумеется, на платный факультет, поскольку пытаться сдать экзамены на общих основаниях было делом абсолютно безнадежным. И Константин стал учиться, вытягивая последние жилы из родителей - уже совсем немолодых людей.
  Но вернем наше повествование немного назад. Еще в школьные годы Костя влюбился в одноклассницу Светлану - совсем обыкновенную девочку, каких много в нашей стране. Она училась слабо и всего, чего смогла добиться в жизни - стала парикмахером. Правда, мастер из нее вышел хороший, и к ней сделать стрижку женщины записывались заранее.
  Ее роман с Костей шел, почти не развиваясь. Костя жениться не спешил, да и рановато ему еще было. Но он любил Светлану ровной, тихой любовью, которая мне совсем не знакома. Я-то любил так, что хоть в омут головой. Но это так, к слову. Так их роман ничем и не окончился, и Костя уехал в Ленинград.
  Светлана росла в многодетной семье, довольно бедной, и стала совсем не избалованной девушкой. Она была старшим ребенком и помогала матери во всем, что касалось воспитания младших детей. Отец, сколько себя помнила Светлана, пил беспробудно и в конце концов мать с ним рассталась, дети остались без отца.
   Мораль, внушенная дочери матерью с раннего детства, требовала непременно выйти замуж. Светлана после отъезда Кости в Ленинград, долго не раздумывая, вышла замуж за малоприметного парня и вскоре родила девочку. Ее назвали Лизой. Брак у Светланы не сложился с самого начала, и вскоре после рождения ребенка они разошлись. Отец совсем не помогал растить дочь, и Светлана добилась лишения его родительских прав. Да отец особенно и не возражал. Он оказался обычным мерзавцем, каких на свете много.
   Светлана воспитывала дочь совсем одна. Правда, как могла, помогала ее мать. Но денег дать дочери было просто неоткуда. Так и жила Светлана с дочерью в большой нужде.
  Костя проучился в ЛИИЖТе два года, нахватал хвостов почти по всем предметам, и его отчислили, несмотря на все старания матери, которая бессмысленно обивала пороги институтского начальства.
  Костя устроился на работу в автосервис простым слесарем. Его никто не оформлял на работу, так как он не был прописан в Ленинграде. Поэтому ему не шел трудовой стаж, не было отчислений в Пенсионный фонд, ни больничного листа, ни отпуска и вообще никаких прав. Он снял угол в Ленинграде и, как оказалось спустя месяц его работы, оплатить жилье было нечем. Он получил в автосервисе меньше, чем стоила квартирная плата. Конечно же, ему помогли родители. Он сменил работу на более оплачиваемую. А все равно жил, только что не впроголодь. Его хватило примерно на год такой жизни. Наконец, он плюнул на большой город и вернулся к родителям.
  Отец помог Косте устроиться на работу оператором снегоочистительной машины на железную дорогу. Работа была сезонной, но летом его использовали как ремонтника на железнодорожных путях.
   Костина жизнь, наконец, наладилась. Тогда-то он встретил Светлану. Его ничуть не смутило то обстоятельство, что у нее дочь. Старая любовь вспыхнула с новой силой. Вскоре Костя и Светлана поженились. Костины родители купили для молодой семьи квартиру, дали денег на обустройство и помогали им, чем могли.
  Шло время, приемная дочь Лиза подросла. Она привязалась к отчиму и новым бабушке и деду. Ей минуло шесть лет. Лиза пошла в школу. С первых дней она хорошо училась. Светлана ждала ребенка. Его очень хотели Костины родители. Им хотелось иметь своего собственного внука. Вам кажется, что на этом сюжет исчерпан, и писать больше не о чем. Если бы было так - было бы здорово! Но Костя завел себе любовницу и ушел из семьи к ней. Это совсем не единственный случай, когда мужья гуляют от беременной жены.
  Девица оказалась совсем не промах. Она обобрала Костю до нитки и через месяц выставила его вон. Он, будто пришибленный, вернулся к Светлане. Жена простила его и приняла обратно.
  Вскоре родилась Машенька - очаровательное существо. Мама, папа, бабушки и дедушка не могли нарадоваться на ребеночка. Костя же, наконец, остепенился и стал хорошим мужем и отцом. В семье воцарилась любовь и счастье.
  Отделение дороги, где работал Константин, ликвидировали, и ему пришлось уехать работать куда-то под Санкт-Петербург вахтенным методом. Работы прибавилось, но и денег стали платить больше.
  
  Костина двоюродная сестра пристрастилась к пьянству еще до замужества. Вышла замуж за подобного себе пьяницу и вскоре родила мальчика. Вася развивался с большим опозданием, заговорил только к четырем годам. В это время в семье появилась дочь Диана. К радости родителей, она оказалась совершенно нормальным ребенком. Спустя еще пять лет родился Антон. Этот ребенок был немного дефективным с самого раннего детства.
  Родителей дети почти не волновали. Они пили, пили до умопомрачения. Они не заметили, как пропили доставшуюся по наследству от родителей квартиру, и оказались в коммуналке. Ребятишки, худенькие и совсем неразвитые, не росли в этой семье, а выживали непонятным, но чудесным образом.
  Однажды пасмурным осенним днем мать умерла. Про такую смерть говорят: "Сгорела от водки". Отец даже не заметил смерти. Он находился в глубоком длительном запое, уже давно нигде не работал и был лишен отцовских прав. Его это даже ничуть не огорчило. Он по-прежнему пил.
  Васю забрала родственница и увезла в Удомлю. В ее семье был нормальный мальчик много моложе Васи.
  Диану и Антона взяли Костя и Светлана. Теперь в семье стало четверо детей.
  Константин стоически переносил все трудности, возникшие в связи с оформлением опеки. Служба опеки администрации города Бологое, где теперь жили сироты, старательно занималась волокитой, с целью как можно дольше не платить опекуну денег на сирот. Но новые родители любили племянников и делали все возможное, чтобы детям было хорошо.
  Вскоре обнаружилось, что у Дианы многолетний запуск в знаниях математики. Попытки репетитора поправить положение ни к чему не привели. В таких случаях девочка вдруг впадала в ступор и плакала.
  Не все знакомые Кости и Светланы отнеслись с одобрением к их поступку. Нашлись даже такие граждане, которые решили, что детей взяли из-за денег. Даже мать Константина на первых порах не одобрила поступок сына. Но со временем привязалась ребятишкам.
  Еще ничего не решилось с оформлением опеки, еще впереди семью ждали пока даже непредсказуемые трудности, но вера в удачу не покинула наших героев. Мне хочется верить, что у них сохранится счастье. Видит бог: правда на их стороне!
  
  САМОЕ ПЕРВОЕ ВОДНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ
  рассказ
  
  Мне не было тогда еще пятнадцати лет. Я учился в техникуме и вышел на практику, сдав весеннюю сессию. Практика моя проходила в Физико-энергетическом институте в городе Обнинске. Здесь была построена первая в мире атомная электростанция. Станция была экспериментальная и серьезного значения в энергосистеме страны не имела. На ее реакторах велись сложные для того далекого времени эксперименты. Но здесь речь не о том.
  В первый день практики я оказался среди группы физиков, которые только что вернулись из отпуска. Они большой компанией сплавлялись на байдарках по реке Угре и теперь показывали свои фотографии. Саша Поплавский плавал вместе со всеми на маленькой резиновой лодочке, был байдарочникам обузой, но его веселый нрав с лихвой покрывал плохие ходовые качества его плавсредства. Фотографий с Поплавским на его надувнушке было больше всего. Румяные и веселые молодые ученые увлекательно комментировали эти фотографии и после каждого рассказа дружно хохотали. Я как-то сразу пришелся в их компании ко двору и тоже смеялся вместе со всеми.
  Руководителем моей практики был именно Поплавский, балагур и весельчак. Он сразу предложил мне построить универсальный стабилизированный источник питания для всевозможных электронных устройств, которые использовали физики в экспериментах. Я работал без устали, и через три дня прибор был готов. Я так старался вовсе не из-за чрезмерной любви к электронике, хотя любил и неплохо знал эту дисциплину. Мне хотелось договориться с Поплавским о том, чтобы можно было прогулять практику, и вместо этого со своими братьями Иваном и Егором совершить байдарочный многодневный поход вверх по течению реки Лужи. У нас была надежда дойти до ее истока, который находился где-то за пределами Калужской области.
  Я вручил Поплавскому вполне приличный ящичек с измерительным прибором и ручками управления на передней панели и напрямик рассказал о нашей с братьями затее.
  - Прямо завтра ничего не выйдет. Наш руководитель лаборатории Игорь Олегович - человек строгий. Он не разрешит. Он с понедельника в отпуске. Тогда и дуй в свой тяжелый поход. Вверх по течению - это совсем не то, что сплавляться. Гораздо труднее, - ответил на мою просьбу Поплавский.
  - Егор с байдаркой завтра приезжает из Москвы, и мы хотели сразу же двинуться, - взмолился я.
  - Нет, завтра быть на практике в 8 утра, как штык. Братья твои могут отплыть без тебя. Им дальше Игнатьевского за сутки все рано не догрести. А ты туда на пригородном автобусе подъедешь и догонишь ребят.
  Делать было нечего, и я согласился на этот вариант.
  После рабочего дня я помог ребятам дотащить байдарку до воды, собрать ее, погрузить в лодку пожитки и отправить мальчишек в плавание.
  На следующий день после практики я добрался до деревни Игнатьевское и пошел вниз по течению реки. Я шел больше двух часов, пока не встретились братья. Они причалили к берегу под высоким обрывом. Над обрывом стояла усадьба Гончаровых - Панское. Ребята ужинали и угостили меня ухой из леща, которого, по словам Егора, они поймали. Я, конечно, знал, что суп из консервов "рыбацкая уха", но не стал разубеждать брата в его розыгрыше.
  Место, где ребята устроили привал, было красивое. Река здесь делала поворот и подмывала внешний берег, где на невообразимой высоте стояли могучие сосны. Узкая полоса песка между берегом и водой была достаточна, чтобы поставить палатку и разбить маленький лагерь. На песке в изобилии валялись сосновые шишки. Они оказались отличным топливом для костра. Ваня и Егор тщательно собрали их со всего пляжика и аккуратно сложили в кучу возле костра.
  Чуть ниже по течению реки шумел перекат, именуемый здесь Панским бродом. Это место для байдарочников было опасным. Сильное течение, стоячие волны, огромные камни - все это являлось серьезным препятствием для судоходства. Мои братья не рискнули выгребаться против течения и перенесли за несколько заходов пожитки и байдарку по берегу, обойдя опасное место. Выполнив обнос, мальчишки здорово устали и сделали привал.
  Солнце клонилось к западу. Я наладил удочку, снял штаны и, зайдя чуть выше колена в воду, стал ловить на червяка рыбу. Ждать долго не пришлось. Несколько секунд - и пескарь длиной чуть меньше ладошки уже оказался в садке. Пескари ловились - только закидывай. Их было так много, что они щекотали между пальцами ног, пытаясь там найти корм.
  Я ловил до полной темноты и поймал столько, что на завтра была отличная уха и еще сковородка мелких жареных рыбок. Нам пескари показались сказочно вкусными.
  В азарте рыбалки я и не заметил, как красив был закат, как уходящее солнце золотыми пятнами играло в вершинах сосен на высоком берегу, когда уже темно-синие сумерки накрыли наш лагерь у воды, и как резко запахло в воздухе открывшимися на ночь цветами. Тогда, в годы юности, я не обратил на эти чудеса природы своего внимания. Мудрость восприятия красот природы ко мне пришла позже, уже в годы зрелости. Тогда же была только всепоглощающая рыбалка. И этого было более чем довольно.
  Совсем стемнело. Мы сидели возле костра и пили чай с привкусом дыма. Егор рассказывал, как он с отцом в прошлом году путешествовал по Селигеру вот на этой самой байдарке, что сейчас была привязана за ивовый куст и плавно покачивалась на воде. Лодку не было видно. Она не попадала в круг света, падающего от костра, но хорошо был слышен плавный плеск воды в ее тугую скулу.
  - Селигер - очень большое озеро с множеством островов. Мы с папой там даже слегка заблудились. Нам дорогу показали местные рыбаки с большого катера. Едва успели к поезду, - рассказал Егор.
  - А я в прошлом году на Угре поймал огромного леща, - вдруг вспомнил я.
  - Ладно, врать-то, - усмехнулся Егор.
  - Правда, правда, Миша поймал такую огромную рыбину, что хвост доставал до земли, когда он ее нес на плече, - подтвердил Ваня.
  - А еще мы с папой и мамой бываем на реке Медведице. Это приток Волги неподалеку от города Кимры. Там в деревне Окатово живут наши друзья со смешной фамилией Автоножкины. Так вот, Санька Автоножкин резал серпом под берегом реки осоку и зацепил за жабры огромную щуку. Рыба была много больше Саньки, но он ее вытащил на берег, засунув пальцы прямо ей в глаза. Мальчишку с тех пор в деревне дразнят "Санька - глазки выньми". А он не обижается. Кличка-то геройская, - рассказал историю Егор.
  - Я думаю, каждому мальчишке хоть раз в жизни с рыбалкой обязательно повезет, - заметил я и предложил ребятам укладываться спать. Костер уже почти совсем догорел, да и завтра хотелось встать пораньше, чтобы проплыть как можно дальше.
  У нас была удивительная палатка. Ее брезент был не зеленым, как обычно, а красным, а задняя стенка и входной полог - рыжим. Просыпаясь утром, ощущалось, что на улице солнце. На самом деле мог быть и пасмурный день. Эта иллюзия сразу делала настроение радостным. Правда, приятно?
  Я проснулся очень рано. Солнце еще не взошло, но уже рассвело. Мои братья еще крепко спали. Я не стал их будить, а тихонечко вылез из палатки, надел свитер и штормовку. Было прохладно. Туман клубами стелился над рекой. Тишина стояла такая, что можно было различить писк каждого комара. Но и комары молчали. Даже вода не плескалась в борт байдарки.
  Я нацепил свежего червя на крючок, немного прошел вниз по течению и закинул удочку в самом начале стремнины. Не проплыв и десяти сантиметров, поплавок резко утонул. "Зацепилось", - подумал я и слегка потащил. В первое мгновение мне показалось, что действительно зацепилось. Но вот импульсы от ударов бьющейся на крючке крупной рыбы передались удилищу и моей руке. Я осторожно, не давая рыбе слабину, стал выводить добычу. Попался подуст около половины килограмма весом. Подуст - рыба стайная. За каких-нибудь полчаса я поймал еще трех таких рыб. Взошло солнце. Клев прекратился. Я вернулся в наш лагерь, развел костер, вскипятил чай и наделал бутербродов к завтраку. К этому времени проснулись Ваня и Егор.
  - Эх, сони, такую рыбалку проспали, - укорил я ребят и показал пойманных подустов.
  - Я никак не думал, что в такой маленькой речке может водиться крупная рыба, - удивился Егор. Мы позавтракали, сложили палатку и наши нехитрые пожитки, погрузили все в байдарку и отправились дальше в места, нами еще не изведанные.
  Река постоянно петляла, и солнце светило то слева от нас, то справа, а иной раз, даже сзади. Порой казалось, что мы плывем не вперед, а возвращаемся назад. Только течение, которое нам приходилось преодолевать подтверждало, что мы плывем правильно.
  К полудню добрались до деревни Игнатьевское, в которой на холме рос совхозный яблоневый сад и посередине него, будто сказочный дворец, высился большой и красивый клуб. Когда я учился в четвертом классе школы, то с учениками жил в этом клубе во время уборки картофеля. В ту осень школьников устроили в одной большой комнате первого этажа прямо на полу на соломе. Тогда многие дети простудились и заболели. Но никто из совхозного начальства никаких наказаний за такое отношение к детям не понес. Правда, за работу почти за месяц каждый школьник получил по два килограмма яблок. Это было неслыханной щедростью в те трудные послевоенные годы.
  Нам пришлось разгружать байдарку и обносить ее и весь наш скарб вокруг очень низкого моста. Из-за этого вышла часовая задержка. Правда, потом река, словно шоссе, плавно текла по прямой несколько километров, уходя с совхозных полей в густой и темный лес.
  Привал мы сделали на песчаной косе при впадении в реку большого ручья. На скорую руку на бензиновом примусе сварили суп из пакета. В ту пору в продаже нет-нет, да и появлялись венгерские пакетные супы. Конечно, это в Москве, а не в провинции. В Малоярославце, где я тогда жил, в магазинах по полкам гулял ветер. А в Москве Егоркиной маме посчастливилось, она случайно налетела на эти супчики и купила двадцать штук еще зимой. Они очень пригодились нам в походе. Острый, пахнущий ароматными травками, с мелкими фигурными вермишелинками суп, был просто объедением. На второе я поджарил двух подустов. А остальных посолил и переложил листьями крапивы. Это лучший способ сохранить в теплую погоду свежепойманую рыбу.
  Выпив чаю, мы неохотно погрузились в байдарку и лениво погребли дальше. Здесь река почти сплошь заросла кувшинками и белыми лилиями. Над листьями этих растений поднимались тростники, над которыми, замерев в воздухе, висели стрекозы. Иногда они срывались с места и, пролетев несколько метров, замирали вновь, заглатывая пойманную мушку. В прибрежной траве без устали стрекотали кузнечики. Воздух над берегом дрожал от зноя, но у воды было прохладно, и мы, постепенно разогнав послеобеденную лень, дружно гребли и шли вперед довольно быстро. На этом участке реки течение было почти незаметно.
  Следующий населенный пункт, о чем указывала карта, было село Юрьевское. Его мы миновали, когда солнце было еще высоко. Возле этого села нам попалось очередное препятствие - довольно низкие кладки. Но нам удалось протолкнуть байдарку под ними. Я пихал ее сзади под этот мосток, а Ваня и Егор приняли лодку впереди. Эта операция заняла всего несколько минут, и мы продолжили плавание.
  Так мы плыли несколько дней. Тихое течение реки сменялось быстрыми перекатами. Некоторые перекаты приходилось проходить вброд, таща байдарку на буксире. Позади нас оставались деревни, знакомые мне по поездкам с отцом и мамой за грибами: Колышкино, Ильинское, Дубровка.
  Вспомнилось, что во время Второй мировой войны под Ильинским долго держали оборону курсанты подольского военного училища. Слева и справа русские войска уже давно отступили, а здесь наша оборона держалась еще целую неделю, пока не погиб последний курсант. Уже потом, в послевоенное время выяснилось, что смерть этих мальчишек была совершенно не нужной. О них просто забыли, и приказа отступать им никто не дал. Грустно, конечно, вспоминать об этом. Но мальчики, которым не было двадцати лет, стояли на этом рубеже, не щадя жизни. Они все герои. Пусть живет светлая память о них в сердцах русских людей!
  Леса в этих местах глухие и нехоженые. Есть очень даже большая вероятность подорваться на фашисткой мине, оставшейся со времен той страшной войны.
  Дальше река уходила за пределы Малоярославецкого района. Мы вступили в места неведомые нам и таинственные.
  На седьмой день путешествия у меня кончились черви для рыбалки, и я ходил в деревню на левом берегу реки. Там я попросил очень милую бабушку поковыряться в куче старого навоза за хлевом и получил не только разрешение, но и вилы. Довольно скоро я накопал полную банку червей. Когда я возвращал вилы, бабушка предложила мне купить у нее крынку молока. Я согласился, но мне некуда было перелить молоко.
  - Не беда, внучек, я тебе дам просто так банку. У нее на горлышке трещина. Но донести до реки молоко в ней вполне можно.
  - Большое спасибо, - отблагодарил я старушку, заплатил совершенные копейки за молоко и вернулся в наш лагерь. В этот день у нас на ужин была настоящая пшенная каша на цельном молоке. После концентратов и нескончаемой рыбы нам она показалась царской пищей.
  С каждым днем река становилась все уже и извилистей. Все чаще байдарка скребла дном по песку. Неподалеку от очередной деревни мы повстречали местных ребятишек. Они ловили корзинкой рыбу и очень удивились, увидев нашу лодку.
  - Здесь мы байдарочников прежде никогда не видели, - сказал старший мальчик, оказавшийся москвичом, приехавшим погостить у бабушки в деревне на лето.
  - Мы надеемся добраться до истока реки, - объяснил мальчикам Егор.
  - Здорово! - позавидовал нам мальчишка. Его дружки в это время зацепили корзиной вполне приличного окуня. Ребята продолжили рыбачить, а мы поплыли дальше.
  Все это время мы почти не носили никакой обуви. Пальцы на наших ногах от мягкой речной воды размокли и покрылись извилинами. Это не причиняло нам никаких неудобств, но выглядело необычно.
  На десятый день у нас кончилась картошка. Мы надеялись купить ее в ближайшей деревне, но старая, прошлогодняя картошка уже у всех жителей кончилась, а молодую еще было рано копать. Мы подкопали несколько кустов картофеля на колхозном поле, набрали мелких, почти как горох клубней, двухлитровую кастрюлю и были рады хоть этому.
  На день моего рожденья -24 июля - мы решили сделать большой привал. На нашем пути оказался довольно просторный и богатый рыбой омут с пляжиком на правом берегу. Здесь мы и устроили свой лагерь. Тут кто-то сделал коротенькие мостки, вероятно, для полоскания белья. Сидя на дне возле них, можно было пить чай прямо в воде, а бутерброды класть на настил. Освежающая речная вода и горячий чай делали трапезу особенно приятной. Мы даже немного повздорили из-за этого места. Но я быстро допил свою кружку и уступил место Егору. Мне не хотелось ссориться по пустяку в день своего рождения.
  Прямо напротив нашего лагеря на противоположном берегу реки, на холме, приютилась деревенька. На карте она не была обозначена, и ее название так и осталось для нас тайной.
  В два часа дня в деревне произошла беда. Загорелся дом. Словно яркий красный цветок, формой похожий на пламя огромной свечи, расцвел на крыше. Через минуту-другую загорелся соседний дом и следом еще, еще. Вот уже вся деревня в огне. Когда приехали пожарные, тушить было нечего. На месте домов остались только раскаленные кучи пепла да русские печи, и искореженные жаром железные кровати. Смотреть на это было страшно. Помочь - никак нельзя. Мы свернули лагерь и поплыли дальше.
   Нам встретилось место, где река пробивалась сквозь ледниковую марену. Здесь она стала настоящим горным потоком. Мы тащили байдарку на веревке, с большим трудом преодолевая течение. Выбраться на берег здесь было невозможно. Отвесные скалы опускались прямо в воду. Местами вода доходила нам до груди.
  Преодолев этот участок реки, мы увидели крошечную площадку, засыпанную песком, под высоким обрывом. Темнело. Мы наспех поставили палатку и, завернувшись в одеяла, без ужина рухнули спать.
  Проснулись мы поздно. Солнце стояло уже высоко в небе. Я попытался вылезти из палатки, но, о Боже! все тело пронзала острая боль. Кое-как выбравшись, я увидел, что весь песок усыпан сосновыми шишками. Они-то и истерзали наши тела, пока мы спали. Вечером из-за усталости мы даже не заметили, на что легли. Пока готовили завтрак, мы понемногу размяли свои мышцы, и боль утихла. Можно было двигаться дальше.
  Поглядев назад, я увидел, что река в этом месте явно течет под гору. Такое мне удалось увидеть только тогда. Больше подобных мест я в жизни не встречал.
  Еще через три дневных перехода речка стала практически непроходима для байдарки. Мы решили одного оставить возле лодки, а двоим продолжить путь пешком. Честно бросили жребий, и остаться в лагере выпало Егору. Конечно же, ему было обидно. Но он остался.
  Через три часа быстрой ходьбы мы пришли к слиянию двух совершенно равных по ширине ручьев. Какой ручей является рекой, а какой притоком, угадать было нельзя. Наудачу мы пошли налево и через полчаса пришли к роднику, вытекающему из-под огромного валуна. Но это истинный исток реки Лужи или нет, так и осталось загадкой.
  На обратный путь у нас ушло немногим больше недели. Счастливые, загорелые, с размокшими ногами и полные впечатлений, мы вернулись домой. До учебы еще оставалось довольно времени. Начиналась пора грибов, и впереди было еще много интересного.
  
  НЕСОСТОЯВШИЕСЯ ПОХОРОНЫ
  рассказ
  
  Митя, как обычно, прибежал с работы обедать и, поев, умчался обратно. Его жена Аллочка мыла послеобеденную посуду и тихонечко что-то напевала себе под нос.
  - Аллк, говорят, Митя умер, - неожиданно появившись на пороге кухни, сказала бабушка Надя, какая-то далекая родственница со стороны мужа.
  Алла, все бросив, опрометью, побежала в контору "Калужторга", что напротив их дома, звонить на работу мужа.
  Мастер Сычев ответил ей, что Митя с обеда красит паровоз на шестой канаве в депо. Алла, немного успокоившись, вернулась домой.
  Около трех часов пришел художник Володя Куликов.
  - Аллочка, я слышал: Митя ..., он сделал паузу, боясь произнести роковое слово.
  -Я недавно звонила. Он паровоз красит, - успокоила Куликова Алла. Но у нее в душу закралось сомнение: "Вдруг, мастер ошибся. Он после обеда Митю мог и не видеть. Просто до обеда сказал ему про паровоз, а где он на самом деле и не знает".
  Прибежал хороший друг Мити Женя Казаков бледный, как полотно. Опять все тот же вопрос.
  Потом соседка Нина Васюкова: и пошли, пошли люди. За какие-то два часа во дворе дома собралось больше тридцати человек. Люди чего-то ждали, не расходились.
  Ровно в семнадцать часов семь минут Митя вернулся с работы и увидел толпу во дворе.
  - Что случилось? - спросил он
  По толпе прошел ропот: "Говорят, ты умер..."
  - Раз так говорят, давайте поминки справлять. Я получку получил. Женя, сбегай на Московскую в лавку, - попросил он Казакова и выдал ему четвертную.
  Потом, долгие годы спустя, Митя рассказывал историю, как он на собственных поминках выпивал.
  
  Ноябрь 2013 г.
  
  ХРОНИКА ПРОВИНЦИАЛЬНОГО ГОРОДА
  рассказ
  
  После событий августовского путча жизнь маленького захолустного городка Б, затерявшегося в российской глубинке, понемногу стала приспосабливаться к новым веяниям. Первые признаки новизны появились в витринах магазинов. Вместо столь привычных облезлых листов железа с надписью "Продтовары" над дверями вознеслись в полном блеске своем небесные светила.
  Новые владельцы "приватов" не были сильны в астрономии и ограничились скудными знаниями планет солнечной системы: "Марс, Сатурн" - выше их научная мысль подняться не смогла.
  Неискушенный иностранец решил бы, что здесь продают, по крайней мере, телескопы, но мы-то, россияне, давно подверглись искушению 70-летнего идиотизма, царившего на необозримых пространствах теперь уже бывшего СССР. Мы-то знаем, что, как бы ни назывался магазин, в нем нет ни телескопов, ни космических спутников, а есть: спирт, автопокрышки, американские сигареты, китайские гагачьи пуховики на курином пере (телевиденье информирует, что в пуховиках водятся особые куриные блохи; к счастью они не опасны для здоровья), шоколад, жевательные резинки и некоторый другой товар, не пригодный к употреблению честными гражданами из-за непомерно высокой цены и непервопотребного значения.
  Итак, перемены пошли! Спустя год после путча цены стали так высоки, что телевизионная реклама совершенно серьезно стала предлагать приобрести машинки для счета денег. Действительно, рубль упал в цене почти до уровня 1919 года. Правда, выросли несколько и доходы у честных граждан, но не настолько, чтобы они смогли из созерцателей витрин превратиться в покупателей.
  Действительно, говоря словами спикера парламента "процесс пошел", и не приватизированных магазинов не осталось.
  Помимо астрономических, появились вывески, взятые с обложек детских сказок: "Буренка, Репка", но и в магазинах под этими названиями, за редким исключением, можно созерцать все те же товары: водка, спирт "Royal" и т. д.
  Страсть же становиться собственниками среди той части населения, которую можно назвать с большой натяжкой: "среди честных людей", разрасталась. В городе началась ларьколизация! Несколько крохотных деревянных палаточек, окрашенных то в желтый, то в голубой цвета, почему-то раздражали местную власть. Власть приняла решение ввести в ларьколизацию стандартизацию! И вот первый стандартный ларек появился на месте сгоревшего два года назад дома. Он встал среди бурьяна, поражая воображение граждан своим величием. Размером он с полувагон и цвета серо-грязного. Из стали изготовлен он и сварен безобразно, но уж зато надежен он. Здесь не пробраться вору, по силам взять полувагон лишь только рекетеру. В часы, когда ларек не работал, его окна закрывались металлическими щитами, в рабочее время эти щиты поднимались, подобно козырькам или забралам рыцарских шлемов. В моем воображении эти козырьки ассоциировались с устройством гильотины времен Французской революции, и не без основания: определенные сомнения вызывает надежность проушин, за которые цепляются удерживающие козырьки крючки. Что касается товаров, то их ассортимент ничем не отличался от магазинов.
  Еще одна новость: появилось собственное городское телевидение, прекрасно уживаясь с детской школой искусств в бывшем здании горкома КПСС.
  Вы уже прочитали достаточно. Вы недоумеваете: "Где же герой сего повествования?" Не торопитесь, конечно же, герой будет, точнее, был раньше, да уехал.
  Одаренный мальчик В. К...в окончил местную музыкальную школу, консерваторию и стал выдающимся пианистом. Он объездил весь свет, поражая искушенную зарубежную публику виртуозной игрой, но всегда, когда у него появлялась возможность, он приезжал навестить старенькую маму и родную музыкальную школу. Иногда он давал благотворительный концерт. Немногочисленная местная интеллигенция гордилась им и любила его.
  После двухнедельной январской оттепели вдруг резко грянул мороз, превратив улицы городка в сплошной каток и разогнав по своим жилищам жителей. Так же, как и тысячи лет назад, опустился на город ранний январский вечер, вначале подсинив снег и стены домов, а затем погрузив все в непроглядную тьму. На улицах и в окнах загорелись огни.
  Из окна железного стандартного ларька, установленного в центре города, смотрел на торопящихся школьников третьих - четвертых классов продавец кавказской национальности, одетый в норковую шапку и китайский пуховик. Он нестерпимо мерз. Ларек весь внутри покрылся инеем, как сказочное жилище Деда Мороза. Стандартом не предусматривалось отопление ларька. Ребятишки спешили по домам, чтобы поскорее сесть к телевизорам, где в рубрике "детский час" городская телестудия демонстрировала очередной выпуск тележурнала "Плейбой".
  Было тихо. В морозном воздухе отчетливо слышался каждый звук. С автостанции донеслось объявление диспетчера: "Все междугородние автобусные рейсы на сегодня и завтра ввиду отсутствия бензина отменяются". Неожиданно ярко вспыхнули и разом погасли все фонари в городе. Из музыкальной школы донеслись чарующие звуки рояля. Играл В. К...в. Подходил к концу двадцатый день задержки выплаты зарплаты на местном машиностроительном заводе. Здание, когда-то служившее исполкомом, еще стояло. Оно сгорело дотла только в следующую ночь...
  
  ОГЛАВЛЕНИЕ
  
  Предисловие автора 1
  Пролог 1
  Глава первая 4
  Глава вторая 11
  Глава третья 18
  Глава четвёртая 27
  Глава пятая 35
  Глава шестая 44
  Глава седьмая 49
  Глава восьмая 56
  Глава девятая 63
  Рассказы 66
  Курьёзные случаи из жизни пьяниц 67
  Крым 85
  Поляны 87
  Серийный убийца 93
  Константин Иванович Суслов 96
  Пожар 102
  Про Костю, Светлану и четверых детей 105
  Самое первое водное путешествие 108
  Несостоявшиеся похороны 115
  Хроника провинциального города 116
  
  
  Рисунок на обложке книги Валерия Железнова
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Предлагаю вашему вниманию книгу М. Трещалина, опубликованную в издательстве Altaspera Publishing
  Я не просто грустен,
   Я - февраль... Стихи, поэмы
  ISBN 9781312851368
  Книгу можно заказать здесь: http://www.lulu.com/shop/mihail-treschalin/ya-ne-prosto-grusten-ya-fevral/paperback/product-22006609.html Николай Нéгоголь - это псевдоним Михаила Дмитриевича Трещалина. Михаил Дмитриевич родился в СССР в городе Малоярославце Калужской области. Инженер. С ранней юности пишет стихи, прозу, написал исторический роман 'Род', много рассказов, повестей, в том числе, в жанре научной фантастики, создал фантастическое шестикнижее для подростков и книжки-малютки для младших школьников. Эта книга - попытка создать подобие уничтоженного Гоголем второго тома повести 'Мёртвые души', конечно, таким, как это представляется современному автору.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"