Во тьме восходит свет правым;
благ он и милосерд и праведен.
И в душах этих божьих чад
"Парцифаль", Вольфрам фон Эшенбах
Сегодня ночью я одна в ночи -
Бессонная, бездомная черница! -
Сегодня ночью у меня ключи
От всех ворот единственной столицы!
"Бессонница, 6", Марина Цветаева
Глава первая
- Вы знаете, почему вы здесь?
Вопрос пронесся по судебной зале Готтенбурга, взлетел к величественному своду, украшенному фресками и мозаиками на религиозную тематику, и утонул в расшитых золотом гобеленах, которые прикрывали стрельчатые окна и потайные двери. За долевым столом, покрытым красным бархатом, восседал конклав кардиналов в бордово-лиловых шелковых накидках. В центре, перед огромной книгой, обтянутой черной кожей, находился Великий Инквизитор - седой, короткостриженый старик с фанатичными черными немигающими глазами. Дряблая кожа была усеяна глубокими морщинами, губы - гордо сжаты в тонкую полоску; обвислые щеки нервно вздрагивали, нетерпеливо ожидая ответ подсудимого. Покрытые старческими пятнами, крепкие руки сдержанно лежали на фолианте. Вкупе с выпуклыми мышцами плеч они выдавали в нем не только богослова, но и человека, которому доводилось держать клинок. Великий Инквизитор выправил осанку и приподнял подбородок.
Судья знал, что позади, возле витиеватых канделябров, топчутся послушники. Он слышал, как шуршат сутаны, как слегка хлопают сандалии по холодному мраморному полу, как сопят писари, которые сидели за обвиняемым. Инквизитор предвкушал триумф.
Тишину разорвал медленный хриплый голос - но в нем по-прежнему слышались нотки юношеского самолюбия:
- Я знаю прекрасно: нет истины в моих словах. Все в руках Единого Бога, и лишь конклаву, как Высшему Суду, решать, виновен я в своих прегрешениях, или стоит мне покаяться даром?
Человек, сказавший это, понимал, где находится; знал о неминуемой каре за неправильное слово. Обвиняемый сидел ровно, уложив руки на колени. Такая поза давала преимущество: он мог в любой момент опрокинуться назад и попытаться бежать, мог встать и подойти к столу конклава; в этой позе нельзя было разобрать, говорит он правду или лжет. Вымуштрованная в отряде капитана Родегера фон Ульрихбурга посадка доказывала: человек держит себя в руках, контролирует рассудок; он спокоен, чрезмерно спокоен.
Кардиналы искали брешь, малейшую слабину в речи подсудимого, чтобы вогнать в нее клин и выжечь на осужденном клеймо еретика. Ответ обвиняемого пришелся им не по душе. Они не ожидали от этого человека дерзости и рассудительности. В ответ на главный вопрос суда мужчина дал понять, что ставит под сомнение компетентность кардиналов. По зале прошли громкие перешептывания, которые отлично были расслышаны писарями. Перья зацарапали по пергаменту: "Какое самодовольство! Неслыханное тщеславие! Необузданная гордыня! Небывалая дерзость!"
Великого Инквизитора проняла мелкая дрожь. Тайно, он злился, разумея, что эти заявления ничем не подкреплены, а фраза подсудимого логична и справедлива. Нельзя было бездоказательно назвать мужчину еретиком. Этот человек, который спокойно сносил выпады, учился не только у знаменитого в Империи Гиттов лекаря, но и весьма образованного в теософии лица. Инквизитор поднял левую руку, совместив указательный и средний пальцы, прижав остальные к ладони, - кардиналы успокоились; перья застыли в ожидании новых слов, лишь послушники продолжали нервно шуршать. Судья понимал, какой урок они получили сегодня ночью. Редко встречается умный и хитрый подсудимый, которому защищать самого себя повезло. Раз или два в жизни.
Облизнув пересохшие губы, Великий Инквизитор сморщил лоб и, слегка наклонив голову, глянул на обвиняемого так, словно хотел внушить ему мысли. Секунду спустя судья принял прежнее положение; и под скулами заходили желваки, вырисовывая на морщинистом лице маску нестерпимого презрения.
- Назовите себя, - скривил он тонкие губы, прекрасно понимая, что это формальность для протокола. Инквизитору снился четыре года носитель этого имени. В первый год - как знак того, что желает с ним познакомиться, во второй - как память о первой встрече, в два других года судья грезил, представляя, будто лекарь отплясывает танец святого Гвидо, болтаясь в петле на Штирнплац.
- Дитрих Тильке, - спокойно проговорил хрипатый мужчина.
Он убрал с лица седой локон и заложил его за ухо; веки то ли покорно, то ли равнодушно опустились на льдисто-голубые глаза. За двадцать четыре прожитых года человек успел повидать многое. Еще в сиротливом детстве Дитрих узнал цену жизни: смерть рядом, она поджидает не только зевак, но и педантично осторожных. Поэтому, чтобы выжить, ребенок понял, необязательно желать больше, чем тебе необходимо на день, однако это необходимое нужно заполучить, во что бы то ни стало, даже через смерть другого человека - но это, как считал Дитрих, был крайний случай.
- Все правильно, - Великий Инквизитор открыл книгу где-то посередине. Не было нужды читать - эти строки писал он сам. Судья наизусть выучил то, что связывает подсудимого со смертью. - Родился в одна тысяча сто пятьдесят первом году от Рождения Единого Бога в городе Хопфенбауме, где в возрасте восьми лет забрал жизнь Лотаря Вайса, привратника Арены. В Небенвюсте, спустя двенадцать лет, находился под подозрением в покушении на Альбрехта Нита - наследного принца Империи Гиттов; за некромантию и алхимическое умерщвление людей был, в результате подкупа Великого Инквизитора Фолквина, осужден лишь на избиение палками!.. Далее. В Шварцфухсберге обвинялся в покушении на Андреса фон Фраубурга. И снова в Небенвюсте: покушения на Лазаря со Шмидегассе, Маречку Бюгель с Блюменштрассе... - твердил Инквизитор с упоением, давая писарям, кардиналам и послушникам ужаснуться от количества смертей, окружавших поседевшего лекаря, - находился под подозрением в убийстве кайзера Бертрама Нита... и это далеко не весь список. Я даже не затронул года Бегства, перед тем, как мы его поймали, - закончил судья, отваливаясь на спинку резного стула. Великий Инквизитор сладко сощурил глаза и, скрестив на груди руки, ухмыльнулся от удовольствия.
Кардиналы подались вперед, нетерпеливо ожидая очередной ответ. Они готовились поймать обвиняемого на лжи, как на червя плотву; готовились подсечь и вытянуть на берег, где бы сварили в котле этого еретика. Дитрих взглянул на лица, которые тянулись к нему, приподняв носы, словно в предвкушении рыбного супа. Это раздражало его, однако вида так и не подал.
Лекарь не раз играл с капитаном в шахматы: судья ходил белыми, но мужчина уже знал, чем кончится эта партия: черная дама поставит шах и мат. Оставалось смиренно ожидать развязки.
- Я убил одного человека, но уже искупил вину, - сказал он.
С необузданной, первородной злостью Великий Инквизитор захлопнул фолиант, от этого глухого взрыва подпрыгнули писари - им еще не доводилось видеть, чтобы так негуманно обращались с книгой. Они оторвали глаза от угловатых букв и посмотрели на судью - тот всем видом показывал, как сожалеет о том, что дал слабину, сорвался, позволил проявиться эмоциям. Лекарь же сносил выпады так, словно обвиняли не его, а кого-то другого. Заметили писари пристальные взгляды послушников, которые, по-видимому, решали для себя, видят они перед собой человека или его мистический образ?
- Убил одного, и погубил своим присутствием на Божьем Свете сотни! Так?! - собравшись, надавил Инквизитор; поседевшие брови при этом изогнулись так, что над сердитыми глазами проявилась литера "М".
- Я - раб Божий, мне как человеку разума, лекарю, неведомы магические и колдовские способы умерщвления, - парировал Дитрих, ожидая подобный вопрос.
Правду он знал, знал ее и Великий Инквизитор. Однако лекарь понимал, что такой человек, как судья, не положит своего короля на доску, признав поражение - он будет играть до конца, распаляясь, но следуя своему принципу: "Не сдаваться!". Дитрих помнил, как Великий Инквизитор может отстаивать свое мнение. Он добился расположения гроссмейстера Ордена святого Печольда Немертвого, к нему прислушивались на Совете Ордена, именно он добивался звания риттера для одинокого лекаря. Из-за его речей капитульеры разобщились, поставив вопрос ребром: либо они, либо Дитрих. Гроссмейстер выбрал лекаря - Орден распался. Однако Великий Инквизитор не сдавался. Желая величия и признания, он вскарабкался на вершину церковной власти. Если бы не его упорство, лекарь до сих пор был бы на свободе. Два года выслеживания, травления агентами, легатами, наемниками. Бегство - стало для Дитриха самым сложным периодом в жизни. Он должен был решить: следовать закону и звону гульденов, как те врачи, что лечили принца Альбрета Нита мышьяком и растертым в порошок изумрудом от простуды; или последовать за наукой, как призывал его покойный учитель - Дитерих Шварцфухс - соблюдая при этом заповеди, которые установлены Единым Богом. Дитрих понимал, что самый добродетельный путь в этом мире лживых Великих Инквизиторов станет ересью, ибо церковники продались магам, даже ламп и чудес накупили, только бы заручиться поддержкой одной из влиятельнейших организаций - Ордена Магов Белой Руки. Лекарь ненавидел магию, но не отказывался узнать врага. В своих исследованиях Дитрих нашел то, что связывает Орден Магов и Главную Торговую Гильдию, и то, какое отношение к этому союзу имеет Великий Инквизитор.
Лекарь был обязан появиться на суде, чтобы лично сыграть в словесные шахматы с человеком, который ему помогал три года назад, а ныне желает его смерти. Если Великий Инквизитор думал, что Дитрих смирился, поэтому дал поймать себя, то сам мужчина знал, что дерзнул предстать перед конклавом, ибо решил, что Бегство стало бессмысленным, но этот волевой поступок повлечет перемены, которые восстановят Равновесие в Империи Гиттов.
- Тебя прозывали некромантом, - наседал Инквизитор под скорое царапанье пергамента. - Твои волосы бесцветны, в то время как ровесники лишь начинают седеть. Как объяснишь этот факт ты?
В предвкушении победы он застучал до дубовой столешнице украшенными перстнями пальцами, ожидая скорой расправы над лекарем. Его строгие и раздраженные черты смягчились, и на лице проявился намек на кривую улыбку. Ехидно засверкали серые глаза, обрамленные глубокими морщинами. Инквизитор помнил, каким жалким и тщедушным попал юноша в Орден святого Печольда Немертвого, как долго он принимал в себе дух Гильдебранда фон Ульрихбурга, как тяжело было обучение среди сверстников, косо поглядывавших на простолюдина. Припомнил судья и битву Дитриха с Анри Дениксо. Некромант был прилежен и исполнителен, иначе бы гроссмейстер не позволил бы стать ему риттером. Орден распущен, и прежние заслуги не имеют значения. Дитрих стал опасен - это был единственный человек, которого Великий Инквизитор откровенно опасался. Если лекарь смог усмирить гордыню Родегера фон Ульрихбурга, пристыдить Лютвина Братоненавистника, то от этого мужчины можно было ожидать всего. Однако, улыбнулся судья, у некроманта есть одно слабое место - он боится смерти, он никогда не дойдет до убийства или угроз. Инквизитор знал, что Дитрих убил всего одного человека, появления рядом с другими трупами - лишь неблагоприятное стечение обстоятельств. Это-то и пугает лекаря - его всегда окружает смерть. Куда бы он ни шел, ни бежал, всюду остаются мертвые тела. Подобную комбинацию грех было не разыграть.
- В вашей книге должна быть страница об Ордене святого Печольда Немертвого, святого Ордена Некромантов. Упокоение душ насильно убитых людей тяжелая ноша. Эта печать старит быстро, - ровно проговорил Дитрих, радуясь внутри, что у Инквизитора заканчиваются доводы, и следует начинать контратаку. "Ты уже заигрался белой дамой. Что ж, прощайте белые кони".
- Орден распался! - поднялся Великий Инквизитор, задетый за живое: дерзкий лекарь выворачивается подобно снетку. - Он погряз в грехах и был предан анафеме!
Дитрих прекрасно понимал, что спокойствие больше раззадорит судью. Кардиналы, писари, послушники - это пешки, которые еще сыграют на руку черным фигурам, когда от злости Инквизитор пожертвует ферзями.
- Со смертью Петро де ля Флю-Букле и кончиной Фолквина, вашего предшественника, Орден рассыпался. Не было тогда ни гроссмейстера, ни Инквизитора. Только через год ландсмейстер стал Великим.
- Ты на что намекаешь?!
- Мне известно, как ландсмейстер подкупил капитульеров, дабы те избрали его гроссмейстером. Известны немалые суммы пожертвований Ордену Магов из утерянной казны Ордена Некромантов. Орден святого Григория Мароненрохского был ослаблен междоусобной войной за престол между Лютвином и Родегером, нашим ныне кайзером. Орден святой Марианны Небельсумпфской и так поддержал бы большинство. Нужен был лишь лидер, который повел бы всех.
- Это же симония! Подкуп! Грех! - заворошились кардиналы, от их голоса заколебалось пламя свечей, и расширились очи послушников - пешки разыграны.
Все переглядывались, только Дитрих ловил взор судьи. Тот краснел и гневался, лицо начинало дергаться, а левый глаз заплыл кровью. Его трясло, он не догадывался, что некромант знал так много - ставка на смерть не сыграла. Инквизитор понял, отчего лекарь был так спокоен, он не смирился. Этот больной, углубленный в себя юнец не смирился, он дерзнул выступить против Церковной Власти... "Истинный некромант" успел подумать судья, прежде чем услышал голос Дитриха, перекрывающего гомон:
- Не так ли, Фридебрахт фон Гистерхаус, ландсмейстер Кларраинский, Великий ныне Инквизитор?!
- Ложь! Ложь! Навет! Меня оболгали! Писари бросьте перья! - закричал Инквизитор, делая вид, что запаниковал; он уже сдался, впервые в жизни, и был этому рад.
- Почтенный брат, конклав постановил освободить Вас от обязанностей Великого Инквизитора и Защитника Доктрины Веры до выяснения всех оговоренных обстоятельств, - заявил высокопоставленный кардинал.
- Кому вы поверили, несчастные?! Некроманту?! Изуверы! - продолжал судья, откровенно облагораживая Дитриха, своего победителя.
- Сядь, ландсмейстер! Ты произносил, что Орден погряз в грехах. Не о себе ли ты говорил? - сказал Дитрих, подходя ближе к столу конклава. - Как считает одна моя знакомая: чем больше человек говорит, тем быстрее он умрет.
После этих слов Инквизитор демонстративно плюхнулся на стул. В оцепенении он бессмысленно смотрел на седовласого лекаря с молодым лицом, черными стрелками бровей и с томными, мудрыми глазами цвета полуденного неба, прикрытого тонкими перистыми облаками.
- А вот, кстати, и она, - улыбнулся Дитрих, глядя, как волнистое лезвие кинжала упирается в глотку Великого Инквизитора.
Черная дама сделала ход, следующим - она объявит судье шах и мат. Моргретта обязанности знала прекрасно. Это была лучшая ученица своего отца, знаменитого убийцы в Империи Гиттов.
- Вы не оскверните это место кровью! - возмутились кардиналы.
- Здравствуй, братик, - затем черноволосая девушка повернулась к церковникам и добавила: - А вам бы только Богу молиться!
Дитрих не мог наглядеться на кузину, слишком она была женственна и грациозна в темном и кровавом ремесле. Даже ушитая мужская одежда подчеркивала ее величие. Озера карих глаз, обрамленным густыми ресницами, так пленили, что, казалось, сам готов отдаться этой женщине с потрохами, подставить свою грудь, лишь бы жизнь отняла она, а не кто-нибудь другой. Доброжелательная улыбка под ровным красивым носиком - все, что нужно видеть перед смертью - черный ангел, который дает упокоение.
- Он признал вину. Убей, сестра, дочерь Тьмы - Симонию.
Моргретта склонила голову набок, затем встряхнула копной волнистых волос и заученным движением вогнала кинжал под кадык. Это выглядело так естественно, словно убийство - обыденный ритуал умывания, причесывания или приема пищи.
Великий Инквизитор посмертно запомнил запах жасмина, который провел его в Духовные Миры.
- Вы знаете, почему здесь я? - спросил у мертвеца Дитрих, убирая с глаз окровавленную прядь седых волос.
Судебную залу Готтенбурга осенила тишина. Наконец, перья перестали царапать пергаментные листы, люди замерли от ужаса смертоубийства. Огонь мерцал беззвучно, не чадил. Воцарилось необычайное безмолвие, казалось, остановились дыхание и время, какое возникает в предрассветные часы, когда известно, что солнце взойдет, но даже узкой полосы над горизонтом еще не заметно. Первой из этого оцепенения вырвалась Моргретта, которая за годы работы в Гильдии Убийц многому научилась у отца. Она прекрасно выучила главный урок, который зубрился до той степени, до какой заучивались движения - до уровня рефлексов: не терять самообладания, быть в ясном уме, всегда, в любых ситуациях. Это была гарантия не только успеха дела, но и выживания. Стряхнув с себя оторопь, кузина посмотрела на Дитриха, тот ехидно улыбался в лицо Инквизитора. Это выглядело настолько противно, что, казалось, он сходит с ума, безумствует и глумиться над покойником, как простой наймит, не имеющий принципов, не обученный строгому уставу Гильдии Убийц.
Моргретта засадила ему пощечину, тонкие пальцы нащупали крепкую руку некроманта. Убийца рванула его на себя. Дитрих рухнул на колени, потеряв опору. Взгляд льдисто-голубых глаз спрятался за седыми локонами, которые сползли на лицо. Она заметила, что это было не выражение ехидства - это была гримаса боли, словно Дитрих отравился Сардонийской петрушкой, вызывающей перед смертью зловещую, безумную ухмылку.
- Только не сейчас! Дитрих! Не смей уходить! Не смей! - закричала она, отдергивая руку, чтобы не причинить кузену больших мучений.
Легкая испарина пробежала по высокому лбу, укрытому черной волнистой прядью. Моргретта прекрасно знала, как это - убегать в последний миг, когда за тобой рушится мир, когда одолевают страхи и странные человеческие желания; когда в голове лишь одна мысль - выжить. Только инстинкты помогут скрыться от преследования, а мысли губительны, она помнила это хорошо. Убийца могла скрыться одна, бросив некроманта в судебной зале, но что-то ее держало; возможно, подумала девушка, к этому призывала первая встреча в Шварцфухсберге, когда Родегер фон Ульрихбург попросил выходить Дитриха. Капитан сказал ей, что он спасет Империю. И почему-то Моргретта поверила ему. Выходила юного лекаря с материнской заботой. Это были первые в ее жизни проявления женственности. Именно Дитрих пробудил в ней захороненные инстинкты. Она не могла бросить его. Это казалось неправильным, но необходимым. Убийца смотрела на седого кузена, который пал колени и безвольно склонил голову. Она знала, где он - в Мире Немертвых. Она помнила дух Гильдебранда фон Ульрихбурга, отца Родегера - это был первый дух, который просил упокоения у некроманта. Но теперь, когда желания убитого правителя Кларраина выполнены, Дитрих был свободен. Или нет, задумалась Моргретта. Кто-то завладел его волей, кого-то некромант отправляет на вечный покой. Кем был новый дух, она не знала: путь в Мир Немертвых закрывался для непосвященных.
- Дитрих! Вспомни Гильдебранда! - решила напомнить убийца. Он спасал Дитриха от смерти; он - ангел, который направил лекаря на путь некроманта, ставшего на защиту Трона Империи Гиттов.
Моргретта боролась с желанием растормошить кузена и вытащить его из залы. Карие глаза вскользь обежали окаменелые лица кардиналов, писарей, монахов. Но тронуть Дитриха в этом состоянии убийца не могла. Любое нарушение связи оставит дух самого некроманта в Мире Немертвых навсегда. Моргретта вспомнила приказ Рыжего Таракана: "Остановить Дитриха!" Как же она тогда огорчилась, что именно ей выпала "честь" убить некроманта! "Нет, - поправился Глава Совета Гильдии. - Я не сказал: убить его, я сказал: остановить его". Тогда свалился камень с души. Но Моргретте не раз приходилось "останавливать" Дитриха, балансируя на грани его жизни. И теперь оставалось только ждать и молиться...
Дитрих плыл по тягучему туману. Он уже не кричал, как было это раньше, не так сильно болели виски, кровь не била в темя. Глаза, полные решительности, страстно ждали увидеть дух неупокоенного. Как тот посмел забрать его в такой ответственный момент?! Гильдебранд - его первых дух - никогда бы на такое не пошел.
Наконец туманная пелена рассеялась достаточно для того, чтобы увидеть черный с огненной резьбой Портал Зеленого Пламени, кисельный пепел под ногами и большое пылающее озеро в виде восьмиконечной звезды - печати святой Девы Марианны. Дитрих знал это место - Пепельное Подземье, в которое ведет выдолбленная в горной породе Лестница Мук; наверху, как успел узнать некромант, находилась Долина Бездонного Котла. Зеленое едкое пламя вылизывало серые, мышиного цвета, камни. Дитрих спокойно отнесся к бесчувствию запахов, лишь металлический привкус вызывал в нем первые воспоминания о Мире Немертвых.
- Здравствуй, мой хранитель.
Из центра озера поднялась залитая багровым пламенем фигура старца. В его пустых глазницах горели два изумрудных язычка, а из ладоней капал огонь цвета каленого железа. Сами руки были обуглены и жилы представали потоками лавы, но не обжигали коричневую власяную рясу, перехваченную на поясе толстой пенькой.
- Иного времени найти не мог?! - вспылил Дитрих, сердясь на переход в неурочный час.
- Говорил я Печольду: привыкание вызывает дерзость, ибо живым неймется умереть, - голос духа был холоден, как зимнее Темное море, которое даже летом имеет стальной, сероватый оттенок. - А он меня не послушал. Сказал, что я - неверный, спихнул меня Антонию... Это другая история. Ты мне нужен, мой хранитель.
- Ты мне солгал! Это не твой убийца! На мне теперь грех!
- Забудь ты о грехе, мой хранитель! Я тебе говорил, что меня убили грехи! Первый из них заманил Антония в сети Нитрийских кёнигов, наследников этого дрянного рода Нитов. Теперь, когда на Престол взошли Ульрихбурги, мне дышится спокойнее, но когда в Мире Живых все еще царит Симония в Церкви - для меня покоя нет. Суд над Инквизитором - это лишь часть всего замысла по упокоению моей души, мой хранитель. Не я тебя направлял на убийство Инквизитора в Готтенбурге; - ты сам его выбрал, ты знал, что тебе делать. Разве это я уговорил кузину на эту работу? Какой на тебе грех? В том, что ты убивал словом? Так это слова Церкви, слова Божьи! Не мои.
- Моя вина! - выкрикнул некромант, понимая, что совершил смертный грех, он начал судить, чего был не вправе делать. Это нарушало его принципы, но он дерзнул с ними поступиться, и теперь Дитрих ощущал себя виновным, грешным.
- Не терзай себя понапрасну. Не твой ли отец - Якоб Тильке, который был священником под именем Бенедикт, - рассказывал во все стороны света, что его сын получил Божественное Откровение и Благословение? Не ты ли чувствовал прилив сил на мессе? Не ты ли просил возложить все тяготы убийства кайзера Бертрама Нита на себя? Разве ты его убивал? Нет! В чем твоя вина? В твоей праведной жизни, к твоему стремлению к аскетизму? Глупец! Оглянись на жизнь! Ты видишь ее во всей смердящей красе. Ты видишь больше, чем слепцы, тщетно пытающиеся продолжить свой род. Это я о Нитах. Единый Бог никогда бы не послал тебя в Небенвюст, не зная, что принц Альбрехт Нит умрет. Это была проверка. Ты убил единожды, но, как и говорил, искупил свою вину! Так чего тебе теперь страшиться?! Еще одного убийства?! Снова глупость! Воины убивают сотни людей. Смерть на войне легче вынести. Что делать лекарю? Убеждать себя, что пациента убил враг, не он. Что в этом плохого? Но своим Бегством ты дал понять, что уже никогда не забудешь первое убийство. Это наивысшее исповедание - познание собственного греха.
- Отойди от меня!
- Не цитируй! Бесполезно. Я чувствую, сколько ты здесь проводишь времени, и знаю, что твориться в Мире Живых. К примеру: тебя ко мне отправила пощечина от кузины, а теперь она боится тебя оставить здесь. Она любит не как сестра, но как жена. Береги ее, храни ее. Моргретта сейчас мечется в непонимании. Ей невыносимо тяжело думать, что она может бросить тебя в этой зале, пока кровь затмила разум кардиналов. Необходимо спешить, но она не знает, что делать. Ей просто страшно! Страшно за тебя.
- Моя вина!
- Вздор! Так, слушай, мой хранитель! Я отпущу тебя, но ты должен будешь уничтожить еще одну дочь Искусителя. Симония лишь старшая, сребролюбие - ее второе имя. Теперь ты убьешь Лицемерие - двоедушие. Ты знаешь, кто это.
- Моя величайшая вина!
- Молодец, я в тебе уверен. О, кстати, твоя кузина уже нашла интересную вещицу. Пусть она останется у нее, но не позволяй ее продавать. Она тебе пригодиться в будущем. А теперь: прочь из Мира Немертвых в Мир Живых!
Дитриха выплеснуло в украшенную залу Готтенбурга. Вдогонку слышался продирающий ознобом хохот: "Привыкание вызывает дерзость, ибо живым неймется умереть!" Лекарь задумался, если бы Гильдебранд сделал то же, Дитрих бы не выдержал: вернувшись в тело, непременно бы скончался. С этой мыслью некромант ощутил головокружение и приступ тошноты, словно накануне напился до беспамятства.
Лекарь взглянул ясными глазами на нервную кузину и холодным властным голосом приказал отдать ему найденную вещь. Лазурный медальон, в который были впаяны серебряные и золотые нити, собранные в замысловатый, но неполный узор, затмил великолепием залу. Южные ковры меркли перед красотой медальона.
Теплая ладонь прикоснулась к вещице. Дитриха засосало в Мир Немертвых, на одну лишь секунду. Он пронесся через Портал Зеленого Пламени и очутился в Мире Мертвых, прямо перед вратами в Преисподнюю. Секундное видение, но этого хватило, чтоб отпрянуть от медальона. Больше некромант не просил его ни показывать, ни дать подержать. Увиденное пронзило некроманта неизгладимым ужасом. Трепет к Миру Мертвых возрастал к каждым воспоминанием о медальоне. Прикосновение к наипрекраснейшей вещице праведного человека заставило дернуться Вратам в Преисподнюю. Раскат грома разразился в черной пещере Мира Мертвых. Гомон истерзанных голосов заложил уши. Дитрих только на секунду заглянул в Ад, в Огненную Геенну. Он почувствовал, что начал замерзать от страха, а пальцы, казалось, окоченели и загнулись от нарастающего оцепенения. Мышцы напряглись, и стали неподвластны лекарю. Если бы Дитрих не был седым, то в этот миг волосы побелели бы. Томные голубые глаза расширились и остекленели, Моргретте показалось, что кузен ослеп. Дитрих шебуршал ногами, тщась отползти от медальона, который убийца по-прежнему держала в руках.
- Дитрих! - закричала она. - Ты меня пугаешь! Братик! Что с тобой?!
Замешкавшись, она спрятала медальон в сумку. Некромант потерял сознание. Пощечина привела его в чувство.
- Никогда больше не доставай его, не давай мне, но и не продавай! Держи при себе. Я говорю, что тебя он защитит от всего. Тебя! Поняла?
- Я поняла одно: медальон-то меня защитит, но тебя убьет, братик. Поднимайся, нам пора.
Моргретта подала ему руку. Вцепившись холодными руками, Дитрих встал на ноги. Богатые украшения зала потеряли всякий интерес для некроманта. В другой ситуации, он непременно осмотрел бы залу досконально, но теперь, когда обнаружился медальон и когда время неумолимо истекало, делать этого не стал. Лекарь понял, если они с кузиной в сию минуту не скроются от потеплевших и успокоившихся глаз кардиналов, их ждет смерть.
Убийца повела его. За одной из колонн находился камелек. Он давно не использовался, так что стенки не были ни в саже, ни в гари. Тесаный камень с инкрустацией белого и зеленого мрамора отполирован так, что при желании можно было разглядеть собственное отражение. На верхней полочке по краям находились два небольших канделябра без свечей, а в центре стояла тонкая ваза с букетом сухоцветов, каждый бутон или цветок представал небольшим колокольчиком. Дитрих дотронулся - они пронзительно зазвенели.
- И ты здесь пролезла?
- Дурачок.
Моргретта взялась за правый подсвечник и повернула его влево на пол-оборота. Тихое скрежетание вылилось в новый перезвон цветков. Где проходила часть внешней колонны поддерживающей свод залы, открылся высокий, но узкий проем в стене, так неаккуратно прикрытый гобеленом с изображением добродушного старичка с темными глазами и седой окладистой бородой.
- Кардиналы и Фридебрахт так орали, что не услышали бы и звон Соборных колоколов. Только у наговорщика слух был острый, - продолжила убийца. - Когда войдешь в проход, не споткнись о его бедро.
- Мора, я же просил только Фридебрахта!
- Братик, прости. Но если не убить наговорщика Великого Инквизитора, а иными словами, его телохранителя и личного убийцу, то до самого Фридебрахта, я бы вряд ли добралась. Когда кто-то убивает сильнейшего; другие начинают думать.
- И в момент, когда человек думает, он - слаб.
- Не язви мне, братик.
Они вошли в проем, за которым открывался извилистый, из-за контрфорсов, проход. Дитрих понял, что этот коридор задумывался изначально, при строительстве. Здесь не было инкрустаций, украшений, кроме паутины, витающей над головой. Там ее не доставал жар и копоть чадящих факелов. В остальном замечалась холеность. Коридором часто пользовались, подумал лекарь, как тут же наткнулся на спину Моргретты.
- Когда человек думает, - напомнила ему девушка, не закончив фразу. - Что это?
Убийца указала в сторону собственного отражения. Дитрих недовольно заглянул через ее плечо. Высокое зеркало заполняло пространство, переливаясь неспешными волнами. Четкое отражение колебалось от вздоха и расплывалось от выдоха. Зеркало в этом месте бессмысленно, отметил некромант. Откровение пришло, когда гладь зеркала пошла мелкой зыбью до того быстро, что еле улавливалось направление. Она закручивалось против часовой стрелки, создавая воронку. Лекарь читал, что при таких оборотах создается выплескивающая сила.
- К стене! - успел скомандовать Дитрих.
Огненный шар вырвался из зеркала и пролетел мимо, сжигая воздух, который подтягивался к нему из-за вращения, как у падающей с неба звезды. Он разбился о стену, плазма растеклась, опалив камень до мутного "лесного" стекла.
Дитрих смотрел на кузину, вжавшуюся в стену. Ее пробирала мелкая дрожь.
- Теперь ты понимаешь, почему я не люблю магию?
- Ты хочешь сказать, что это портал?
- Если это в голову пришло тебе, то мне и подавно.
- Не язви мне, братик, - насупилась убийца. - Я выгляну еще раз.
Лекарь не успел предупредить. Как только показались ее черные волнистые волосы за пределами укрывающего контрфорса, из портала вылетел очередной огненный шар, но больше и жарче. Он пролетел, обжигая все вокруг. От разразившегося жара Дитрих покрылся потом, его лицо загорело, а мягкие волосы кузины опалились и стали сухими, словно солома.
- На такой надо много энергии. Бежим!
- Мои волосы! Они...
- Нет времени!
Дитрих поддел Моргретту за талию и нырнул в радужный портал, закружившийся по часовой стрелке. Зеркальную рябь всасывало вслед за ними, как в водоворот. Портал затягивался, оплетая собой ноги лекаря и убийцы.
Моргретта почувствовала, что медальон оттягивает ее сумку назад, в Готтенбург. В темноте она вытащила вещицу, другой рукой оплела кузена. Их встряхнуло. Медальон выпал из руки убийцы и стремительно падал в бездну портала; он светился лазурью. Единственный огонек среди окружающего их мрака. Моргретта тщилась заорать, но тьма глушила всякие звуки. Она надрывала связки, пока сорванное горло не схватил кашель. Мокрота плеснулась в опаленное лицо Дитриха. Лекарь открыл глаза и уставился на угасающий лазурный огонек.
Его сознание перенеслось к Вратам в Преисподнюю, они тряслись. В приоткрытых щелях проявлялись души людей, преданных огню за грехи. Красно-желтый цвет лавы резко контрастировал с туманно-черной пещерой Мира Немертвых. Их мольбы и стоны, щелканье бичей и бурлящая лава закружили голову некроманта.
Раздался женский голос. Такой знакомый. Кричала Моргретта. Он ее слышал, но голос казался грубым, надрывным. Что-то случилось! - решил Дитрих, лишь спустя пару секунд, к нему пришло осознание, что кузина выпала из его рук. В окружающей со всех сторон темноте некромант остался один. Пропал и огонек, словно его кто-то загородил.
- Мора! - пытался кричать он, но звук лишь отражался в собственных ушах. - Единый Боже! Не дай сестре застрять в портале!
Лекарь повернулся, как ему казалось, на бок и вновь заметил небольшое свечение. Оно приближалось и расширялось с каждым тяжелым вздохом. "Выход? - спросил себя Дитрих. - Как же я оставлю ее здесь?". Яркий белый свет возрастал, пока не ослепил льдисто-голубые глаза. Некромант невольно зажмурился. Тело выбрасывало вперед, его трясло и сжимало, как мнут вымоченную в березовом отваре кожу.
Затем лекарь почувствовал легкость, но тут же ударился о нечто тяжелое и крепкое.
Моргретта кричала изо всех сил. Она падала стремительно, погружаясь в бездну портала. Темнота окружала и пробиралась под одежду. Женское тело продирал озноб. Убийцу не волновало здоровье, она прекрасно понимала, в чем состоит ее "последний шанс". Это тот удар, который требует разумности и многолетней подготовки; но в тот момент лишь лазурное свечение, подобное огню маяка в густом тумане, занимало мысли молодой женщины. Моргретта была обязана выполнить поручение кузена. Медальон должен быть у нее!
Убийца тщилась достать его рукой, медальон выскальзывал из ладоней, обходил онемевшие от раздражения пальцы. Гнев поселился в ее разуме. Моргретта рычала, скалилась и скрежетала зубами. Не ужас был в ее надрывном голосе, но гнев, ненависть и ярость. Смерть, так ее звали в Гильдии, решилась на рывок. Она сжалась, словно зимой от холода, и резко распрямилась, как это делают ныряльщики, вытягивая тело в единый клин и устремляясь вглубь. Для Моргретты этой глубиной стал медальон, начавший испускать слабое прерывистое золотистое свечение.
Убийца вдруг заметила, что вещица начинала кружиться и втягивать материю вокруг себя. Скорость вращения набирала силу, непроглядный мрак портала озарился яркой вспышкой. Моргретта вновь закричала, теперь от ужаса.
Убийцу втягивало в медальон.
- Я должна!
Крикнула она и, отбросив мысли, только на инстинктах, нырнула в самую жаркую муть пылевой короны, собравшейся вокруг, как ей казалось, медальона.
Моргретту выплюнуло обратно в Готтенбург, чему она обрадовалась. Однако все же одновременно огорчилась оттого, что потеряла самого дорого человека в своей жизни - братика. Ее старший братик. Только ее! Ни с кем она его делить не будет. Убийца опустилась на колени, безвольно упали руки. Она шмыгала носом, а большие карие глаза увлажнились.
- Братик, где ты там, возвращайся. Через дворы короче путь... ты же помнишь, братик. Вернись, прошу. Это по твоим силам. Чего же ты не приходишь, братик? Неужели тебе не выбраться из какого-то мерзкого портала? Дитрих, братик, лети на медальон. Не знаю, слышишь ли меня, но двигайся на свет. Прошу тебя. Молю тебя, вернись.
Медальон пропал, осенило Моргретту. Груз позора, потеря кузена и собственная отрешенность заставили убийцу вернуться в детство. Моргретта смотрела на узкий коридор, на зеркало, увеличивавшее его высоту и узость. Она вспомнила Родегера, он спас ее тогда, двенадцать лет назад. Убийца никогда не забудет тот колодец, уровень воды и собственный захлебывающийся голос, раздирающий слух. Родегер вытащил девочку. Она тогда убежала и зажалась от страха в углу своей комнаты в таверне "Волчье Логово". Мора подтянула к себе ноги и оплела колени тонкими белыми ручками. Она плакала от обиды, от смущения. Моргретта была веселой и смышленой девочкой, но падение в колодец перечеркнуло жизнь, так ей тогда казалось. Также убийца себя чувствовала и в этот момент. Она всхлипывала, вытирала рукавом глаза.
- Я подвела братика...
Из портала вылетел Дитрих и с грохотом рухнул на пол. Радужное зеркало приняло обычный вид с ровной гладью, а затем медленно начало стекать вниз, закатываясь крошечными шариками, похожими на ртуть, в щели каменных стен.
- Братик! Ты вернулся! Я так рада! Так рада! Родной мой, братик! Как же я тебя люблю!..
Дитрих открыл глаза и увидел заплаканную кузину. Никогда ранее это видеть ему не приходилось. Волевая, серьезная за работой и резвая, веселая дома - такой он ее помнил. Теперь лекарь отпрянул от невиданного лица: смуглая кожа, слезы; опаленные волосы, тонкие брови и ресницы; ровные губы потрескались, словно побывали на морозе. Больше всего он запомнил любящие его карие глаза. Дух говорил правду: она любит не как сестра...
- Братик!!!
Моргретта прижала голову лекаря к груди и стала убаюкивать, подобно матери, запустив мягкие пальцы в седые волосы. Неожиданно в сознании некроманта вырисовался образ рук, умывавших израненное тело в Шварцфухсберге, когда его подобрал Родегер. На мгновение лекарь задумался: "А не очередная ли это шутка или спектакль?" - но тут же отбросил подобную мысль. Родегер фон Ульрихбург - кайзер и превосходный постановщик розыгрышей, как и мечтал его отец Гильдебранд - ненавидел магию во всех проявлениях, да и Церковь недолюбливал. Последнее передается по наследству. На смену этим мыслям пришли другие, полные обыденности: они в Готтенбурге!
- Веди на выход! - вскочил Дитрих.
- Братик, я потеряла медальон. Он ведь не так важен, да?
В густых зарослях влажной мокрицы угасал лазурный огонек. Он лежал под тем местом, где минуту назад на майском лугу возвышалось узкое окно в коридор замок богослужителей. Ночь клубилась вокруг. Единственный светоч исчез, оставив тускло-синий уголек. Маг подобрал его и завернул в расшитую золотом тряпочку. Он повернулся к монахам своего Ордена.
- Дело сделано, - сказал Рене Густав с легкой иронией в высоком голосе. - Вы славно постарались. С меня причитается награда.
Монахи поклонились гроссмейстеру и молчаливо побрели в Вайсбург.
Этот замок возвышался на одном из крупных холмов в двадцати лигах от Вайнгрундштадта. Гроссгерцог провинции по приказу кайзера Рупрехта IV Нита и Великого Инквизитора Дио Антонио Мацца 13 октября 1129 года отдал магам Лучший холм в безвозмездное пользование до тех пор, пока Орден Магов Белой Руки не будет распущен, если такое случиться.
С тех пор прошло сорок шесть лет. За это время сменилось четыре Гроссмейстера, отстроился Вайсбург, и теперь думают его расширить. Открылось несколько ленных часовен в крупных городах Империи и за ее пределами, в частности, в Эль'ейских Королевствах.
Все больше Орден отдалялся от своего идеала: помощь в обслуживании Церкви, поиске затерянных сокровищ и уничтожении ископаемых чудищ, тревожащих слабодушных единоверов. Два года назад маги были уличены в укрывательстве казны Ордена Некромантов и попечительстве Фридебрахту фон Гистерхаусу. К ужасу регент-кайзерины Дольганы это стало началом череды ужасных событий: убит кайзер Бертрам Нит, прозванный за новую веху в истории Империи Гиттов - Подснежником, последний из рода Нитов. Следом умер старый друг Дольганы - Петро де ля Флю-Букле. Затем неожиданная смерть всеми известного распутника и любителя Дома Услад - Великого Инквизитора Фолквина; регента и командора Имперского Легиона Андруша фон Петрушбурга, гроссгерцога Небельсумпфа и маркграфа Фраубургского; и прочих уже в летах людей. Другим ударом по слабой Империи стал неудачный поход в Оберхейн.
При одном лишь слухе о появлении некроманта провинции вооружались. Своим Бегством Дитрих наводил ужас на все селения. Везде, где он появлялся, начинался мор, словно смерть была его женой. Следующим несчастьем стала очередная междоусобная война за Престол Империи Гиттов. Как всем показалось, лишь по Божьему провидению вновь не разразилась Земельная Война. За престол боролись два рода и три претендента: Георг VI фон Нордхейнбург, гроссгерцог Мароненроха; Лютвин II фон Ульрихбург, по прозвищу Братоненавистник, гроссгерцог Кларраина; и Родегер фон Ульрихбург, герцог Цвишенфлюсский. В тот момент и появился на первом плане Дитрих, прозванный Некромантом. Когда Лютвин одержал победу над своим братом и заполучил Престол Империи, Дитрих, получив откровение от духа (отца враждующих братьев) Гильдебранда, - уличил Братоненавистника в грехе, заставив исполнить последнюю волю покойного.
Следующий год прошел спокойнее, хотя смертей меньше не становилось. Голод и неурожаи косили людей, надвигающаяся с юга чума заразила Оберхейн, и поговаривали о каре за смертельные грехи великих мира сего. 1174-ый год стал расцветом Главной Торговой Гильдии. Кайзер Родегер, удержавшись на Престоле, начал сдавать свои позиции. Верхний Совет Гильдии, во главе с другим сыном Гильдебранда - Никласом, повел совершенно другую политику, направленную на создании власти народа над кайзером. Орден Магов Белой Руки этому всячески способствовал, вкладывая свои деньги в долгосрочные и прибыльные проекты Главной Торговой Гильдии. Среди магов поднялась волна ростовщичества, каждый готов был урвать кусок для себя. С тем же успехом все бы отдали за сохранение Ордена, который получал доход с земель, часовен и от бурграфства Санта Палаццо, где в Готтенбурге располагалась Церковная Курия. Маги богатели, но тратиться не желали. Даже дела Церковные отошли на третий план.
Гроссмейстер Рене Густав де Шато-Сале от эль'ейского жоглара услышал легенду о девяти медальонах, собрав которые воедино, откроют путь к Всецарствию на Земле и на Небе. Маги подержали эту затею, поддержал ее и Совет Кардиналов Готтенбурга. Поиск сокровищ входил в Кодекс Ордена. Фридебрахт сам хотел заполучить титул Всецаря, и только его слово оказалось решающим на Совете. Инквизитор не понимал, во что он вкладывал деньги Церковной Казны.
Теперь, когда его не стало, и маги это знали, гроссмейстер Рене Густав вздохнул с облегчением. Он решил, что смерть - лучшее наказание за симонию в рядах Церкви. Подумав об этом, маг усмехнулся.
- Дело сделано, - говорил он в темноту. - Осталось всего четыре. Четыре! Какое счастливое число! Это мне дано от Единого Бога, и никто не будет в силах отнять мое Всецарствие на Земле!
Рене Густав вспомнил, что на эту ночь запланировано еще одна не маловажная затея - в графстве Клеетеппих.
- Сон в руку не идет? - эхом раздался сладковатый голос.
Граф Боэмунд оторвал туманный взор от огня в украшенном инкрустацией камельке и недоверчиво осмотрел позднего гостя. Тот стоял посреди залы. Черный шерстяной плащ обволакивал его тело, выделяя в призрачно-тусклом свете расплывчатый силуэт. Темные волосы были аккуратно расчесаны в пробор от темени до лба, а концы скрывались под высокой горловиной плаща. Казалось, что пробор нарочито сделан, чтобы впиваться в переносицу, таким был узкий лоб, а упитанные брови уменьшали видимость лобных долей и представали расходящимися в разные стороны стрелками молний.
- А тебя за каким чертом принесло?! - прогремел во вспышке ярости граф, чуть привстав, упираясь ладонями в широкие с искусной резьбой подлокотники.
Поздний гость начал осматривать зал: просторный с добротной кладкой из большого тесаного камня. Свод уносился вверх, где образовывал несколько арок, а по стенам лишь декоративные деревянные подпорки. Весь упор конструкции ложился на контрфорсы, делая коридоры замка извилистыми и гнетущими. Стены украшали большие гобелены, подвешенные на позолоченной перекладине и спускавшиеся до светлого осинового пола рядом пушистых, но уже зашарканных кистей. Вдоль стен пролегали суровые в своей простоте скамьи, словно в Соборе святой Кцины Нитрийской в Криштенбурге, покровительницы нищих и обездоленных. Многие баронеты на долгих собраниях отсиживали себе зад, но теперь, как говорил граф, они узнали, что значит тяготы лишений роскоши. Добрыми они все-таки не становились. Между длинными, тянущимися скамьями оставалось огромное пространство, которое вполне уменьшал ряд южных ковров. Дорогое удовольствие, если учесть, что казна графа Боэмунда в последнее время подверглась значительным тратам на праздники и приемы.
- Именно, что за чертом, - мягко произнес маг; голос его казался выше, чем у остальных мужчин, обольстителен и нежен, но за ним скрывался яд.
- Так схвати его за рога и тащи к себе! Что мне душу жмешь? - крикнул Боэмунд, безутешно полагая, что тем самым ночной гость не оставит его в покое.
- Мой черт прыток, не уснул. Да, и веревки нет. Такую скотину, когда она не в духе, голыми руками не одолеешь.
Граф рухнул на стул, понимая, что игра в загадки началась.
- Так говори, что хотел и выматывайся к чертям собачьим!
- Даже волк с овцой нежней себя ведет.
Рене Густав нервно взглянул на гобелен, который пошел еле видимыми волнами; пламя факелов предстало подобно треххвостым гонфалонам.
- За нежностью к камеристке иди. Любит слушать во весь рот.
Удрученный усталостью Боэмунд пропустил быстрое и почти неуловимое движение гостя. Слабая шутка графа, он понимал, даже его не развеселила, что говорить о пришельце.
- А может лучше к твоей прелестной дочке? - он обождал, пока слова вкрадутся в неторопливое, сонное сознание Боэмунда и продолжил: - Ах, нет! Так с чертом поступать я не могу. Она же девственна и мила лицом, как наипрекраснейший ягненок.
- Стража!
- Не стоит ягненку горло резать самолично, - сухо и твердо проговорил гроссмейстер. Ставка была сделана, и графу осталось лишь побить выпавшие на костях две пятерки.
- Свободны...
Граф отмахнулся от стражи, как бы говоря, что еще не время, слишком рано прибежали. Но они тоже не лыком шиты. Если Боэмунд, их добрый властитель, позвал единожды, значит, позовет и дважды, и трижды. Поэтому далеко отходить они не стали, вполне возможно, что этот ночной гость, который каким-то неведомым им образом проскочил в замковую залу, вновь оскорбит честь добропорядочной семьи.
- Чего тебе нужно? - серьезно спросил Боэмунд, напрягаясь на своем троне.
- Растопи в ушах воск! За чертом я пришел. Иного мне не надо.
Граф посмотрел в глубокие глазницы гостя, которые на секунду осветились кроваво-желтым, когда ветер внезапно пронесся по зале и тронул факела.
- Так бери меня к чертовой матери!
- Ты все-таки не понял, - ласково, словно обиженному ребенку, проговорил маг.
- Не юли, лукавый! Говори прямо! - приказал Боэмунд.
- Догадайся. Личного ничего, но этой кладке и тому гобелену я не доверяю.
- Там никого! Всего лишь ветер!
Рене Густав повернулся к полотну, затем быстрыми, неуловимыми движениями подбежал и резко откинул гобелен, сорвав его с перекладины. В чадящем с копотью свете сжалась маленькая девочка, лет тринадцати, в одной ночной сорочке, босая. Она клацала зубами, но любящему отцу - графу Боэмунду - было все равно, от чего она дрожит: от страха или от холода.
- Ягненок, когда же явишь ты свой голос? - маг повел себя словно церемониймейстер на спектакле, когда пошла заминка в пьесе.
- Папочка!.. - девочка побежала к отцу, рыдая.
Боэмунд покрывался багрянцем оттого, что не может в эту минуту раздавить пришельца голыми руками, которые успокаивали Вальпургу. Гнев и злоба, отчетливо читавшиеся в напряженных глазах графа, только подогревали властолюбие гроссмейстера, а с тем и его самомнение.
- Любовь... О, сколько смертей она несет? Чума лишь зубная боль на фоне этой гибели. Ягненок, иди ко мне.
- Папочка, кто он такой?
- Стража!
- Нет разума в тебе, граф Клеетеппих. Но в чертенке есть. Теперь она моя! - сурово, с натуженными тонкими губами, проговорил гроссмейстер Ордена Магов Белой Руки.
- Папочка-а!!! - визгливый детский крик заложил уши не только отцу, но и всем, кто находился в зале. Всем, только не Рене Густаву.
- Стойте!.. Ты не взял дочку, даже с места не сошел. Так какого черта тебе нужно? Кого? - недоумевал граф.
- Почувствовал, откуда ветер дует? Скажу: ту, которая тебя срамит при всех.
- Таких не знаю, и знать не хочу! Никто из моей семьи или слуг меня не посрамил. Ты ошибся! - воскликнул граф, прогнав в памяти все несчастья, что выпали на его тронутую сединой голову.
- Разве? - неподдельно удивился маг.
- Если и найдешь, кого ищешь, черт с тобой, бери ее!
- Построить замок ты не сможешь за ночь... Как говоришь, зовут младшенькую дочку?
- Лжец! - Боэмунд молниеносно вскочил со стула, держа на руках Вальпургу. Он понял, какую ошибку допустил. Не далее, как сегодня Кунигунда, занимавшая почетное место в колыбели, заставила графа переодеться.
- Ягненок, ты свидетель. Твой отец сам отдал мне твою сестру, что нынче прервала прием...
Стража застыла в недоумении. Граф взбесился такому щедрому подарку, который он вручил магу.
- Тень в ночи искать не стоит. Стража подтвердит. Прощаний я не жду.
Гроссмейстер распахнул плащ и раскружился, заставляя широкие полы взметнуться в воздух. Пространство искривилось и начало медленно затягиваться вокруг плавно танцующегося мага. Оно сжималось, и темный силуэт растворялся в тусклых бликах от чадящих факелов, направивших пленительное пламя в ночного гостя. Вихрь взметнулся к сводчатой арке и стрелой рухнул в пол, словно в воду. И как положено, тяжелые круги расплылись по комнате, сбивая с ног застывшую от изумления стражу и графа, заслонившего могучей спиной Вальпургу.
- Я посрамлен своею дочкой... - сказал он, наконец, вновь усевшись на стул и запустив глаза в размеренно полыхающий огонь. Как бы сказать о случившемся жене, графине Изабелле.
- Будь ты проклят, Рене Густав де Шато-Сале!
- Я оставлю ее живой... - развеял прохладу лукавый голос гроссмейстера Ордена Магов Белой Руки. - Мне нужен только...
"Осталось три медальона!"
Глава вторая
По темным дворам Небенвюста, Дитрих с кузиной добрались до самого безопасного для них в столице места - таверны "Братья Тильке", где, как известно всем, укрывается Гильдия Убийц. Известно всем, но не каждому ведомо, кто же ее Глава. Ходили слухи, что им был некий Рыжий Таракан, ведь таверна ранее называлась так. Потом говорили, что сам Некромант заведует делами неподкупных убийц. Словоохотливые наемники наперебой хвалились, что Главой Гильдии Убийц является дочь Вольфа, хозяина таверны со времен ее названия "Волчье Логово". Лишь самим убийцам было известно, кому на самом деле принадлежит Совет.
Дитрих нервно посапывал в одной из комнат таверны. Его мучили кошмары. Неприятный образ Инквизитора хохотал над тщедушным лекарем. Некромант ворочался. Его одолевал жар. Он просыпался в горячем поту, но добрая Эрменгарда всегда оказывалась рядом с влажным платком. Она любила Дитриха, однако сказать ему об этом не могла из-за врожденной немоты. Юная дева давала понять это теплотой души и трепетным отношением к израненному телу лекаря. Некромант никогда красавцем не являлся. Слабодушные и верующие девушки слетались на него, как на святого, словно ублажение униженного очистит их души. Эрменгарда не стала исключением. Сначала Дитрих протестовал насчет служанки, но верная кузина настояла. Моргретта умела уговаривать.
- Если она потеряет от тебя девственность, я убью ее; если ты прогонишь служанку, я убью ее, - так сказала Смерть.
Добродушный лекарь, которого воротило от убийств, сжалился над служанкой. И раздражался, когда ухаживания перерастали в нечто большее. Он позволял себя целовать, делать все, что ей взбредет в молодую голову, но если Эрменгарда переходила дозволенную грань, Дитрих обычно одевался и скрывался в городе. Некромант не любил служанку. Зато она краснела от смущения, лишь при одном виде или произношении имени своего возлюбленного. Дитрих любил кузину. Моргретта отвечала откровенной взаимностью только лишь в своих страстных мыслях. Смерть всегда держала лекаря за руку, когда позволял момент, кокетничала с ним или флиртовала, но этим дело заканчивалось. У посторонних складывалось впечатление, что отношения Дитриха и Моргретты вполне удовлетворяют нормам поведения, и ничего зазорного нет в их движениях и действиях. В конце концов, они родственники. К тому же лекарь держался даже хладнокровнее кузины. Порой казалось, что он одинаков во все дни и часы. Только Моргретта знала, что скрывается за утомленной жизнью маской - любовь. Любовь к ней, к его единственной, верной, но несбыточной мечте. Иногда некромант думал, что их отношения - знак родственной связи, но как же ему хотелось быть ее любовником!
Если Эрменгарда и понимала, то всячески старалась этого не показывать. У хозяина есть властная кузина. Одно слово милого, и служанка будет ублажать Моргретту, как и его, ее единственного.
Дитрих очередной раз приподнялся над подушкой. Горло сдавливал кашель, дышал лекарь хрипло, через рот. Эрменгарда провела пальчиками по небритой щеке. Затем она утерла пот. Белые тонкие ручки уложили лекаря на подушку. Служанка легла рядом. "Спи, мой милый, мой дорогой и самый лучший на свете. Пусть раны и разочарования тебя не тревожат. Я рядом с тобой. Спи, пожалуйста, спи. Я рядом. Я твоя", - мысленно разговаривала служанка.
Грудь поднималась и опускалась, поначалу быстро, вслед за тем спокойнее, равномерно. Эрменгарда задремала, но Дитрих глаз не смыкал. Он думал о Моргретте. Ему столько раз приходилось видеть смерть, что он научился забывать о ней, и мечтать лишь о другой Смерти. В часы разочарований, гнева, ярости лекарь вспоминал кузину - светоч его жизни. Он вспоминал ее ласковые руки в Шварцфухсберге, ее игривость, когда впервые увидел кузину в таверне, помнил холод лезвия, подставленного к горлу. Вспоминал сон-траву, которую она подмешала ему в вино. Представлял казнь, когда Родегер, их лучший друг, на показ казнил Моргретту. Как же он тогда перепугался за нее. Он думал, что она умерла. Припомнил глухую деревушку, где кузина говорила с его отцом - Якобом. Тогда-то он и узнал, что любовь к Моргретте так и останется мечтой: она - кузина, родная кровь. Отец Дитриха не потерпел бы инцест; ее отец - Вольф - тоже. Священник и убийца - хорошая парочка любящих своих детей отцов. Любить не запретишь, любить запрещают надежные законы и нравы - Дитрих это знал и сдерживал порывы страсти. Насколько Дитрих не любил нормы поведения, но Священное писание уважал, и с тем относился ко всему по заповедям, считая верными и истинными нормами. Все остальное он называл животными предрассудками порочного общества. Моргретта с ним была согласна. И все же вопреки всем правилам влюбилась в кузена, как и он в нее.
- Мора, мора. Любовь к тебе разит вернее бубонной чумы, - прошептал Дитрих.
Эрменгарда приподняла голову и взглянула на возлюбленного, выпрашивая повторить. Лекарь улыбнулся и провел рукой по ее волосам.
- Спи, пресвятая Эрменгарда. Я тоже скоро усну.
"Навряд ли, конечно" - уже подумал он.
- Сейчас обдумаю вечерние дела и усну.
"Кого же обвинить в лицемерии?"
Дитрих продолжал гладить служанку; задумался и не заметил, как та уже посапывала и видела сон о первой брачной ночи с ее господином. В отличие от некроманта тринадцатилетняя Эрменгарда была счастлива.
Рене Густав бешено расхаживал в опочивальне. Девичий крик Кунигунды его раздражал. Детский плач врезался в слух сотней игл. Разъяренный гроссмейстер не мог сконцентрироваться. Малышка барахталась на мягкой перине мага. Она была голодна, к тому же пора было ее перепеленать. Запах естества резал Рене Густаву нос. Маг привык к благовониям от сжигания можжевеловых веточек и отвара из шиповника. Резкий смрад Кунигунды приводил его в ярость пуще самого крика. Гроссмейстеру приходилось выбирать: либо слышать надрывный плач, либо нюхать человеческое зловоние. Он выбрал единственное лекарство от настигающей его разум мигрени: уединение, чтобы набраться энергией, затраченной на портал и перелеты до замка Клеетеппих и обратно.
Рене Густав вышел в богато обставленный коридор и перемолвился с монахом. Тот спешно убежал по поручению, а гроссмейстер прошел до винтовой лестницы и поднялся на площадку смотровой башни. Оттуда открывался вид на виноградники гроссгерцога провинции Грюнхюгель, занявшие склоны холмов. С юга на север, огибая Вайсбург справа, в долине протекала Грюндерфлюс, река Основка; далекие деревушки располагались по ее зеленым пологим берегам, заросшим лозой, тисом, вязом, ивами и ежевикой. Отражение наливающихся соками виноградников обволакивали реку в триколор. Даже герб Грюнхюгеля отражал эти три цвета: зеленый щит с лазурным столбом, обремененный тремя серебряными гроздями винограда. Небесно-голубая финифть говорила о благосклонности погоды и водных ресурсах провинции, а грозди из благородного металла - о монополии на выращивание и продажу вина, сока и самого винограда.
Чуть поодаль, в одном дне конного перехода, виднелось темное озеро, из которого вытекала речушка. Она змейкой спускалась по склону и впадала в Основку. На вершинах некоторых холмов, реже в низине замечались шпили соборов, монастырей и замки мелкопоместных или влиятельных феодалов, мелькали таможенные и ставшие историей после Земельной войны контр-замки.
На северном склоне Лучшего холма, на котором возвышался Вайсбург, отвели пастбище для скота и лошадей, на восточном и южном произрастал виноград, посаженный вперемежку с базиликом, орегано, чабером, розмарином и шалфеем. На западной стороне, самой крутой, на четыреста ярдов протянулась ухоженная аллея, где летом красовались сливы и вишни, а осенью рябины, черноплодки и каштаны. Огораживали холм, подобно забору, посадки из можжевельника и шиповника, так полюбившиеся гроссмейстеру.
Рене Густав вдыхал свежий воздух полной грудью и успокаивался. Радость и безмятежность приносили певчие птички, рассуждающие о сладости жизни и счастливом бытие. Маг ощущал всем телом, как красно-фиолетовый цвет ауры постепенно сменяется теплым, синим; чувствовал огромный прилив сил. Гроссмейстер сел на покрытый соломой каменный пол и прислонился к зубцу. Закрыв глаза, он наслаждался упоительной силой природы. "Бога продам, лишь бы мне дали поклоняться Природе! - неожиданно для себя мысленно воскликнул маг. - Столько запахов, столько цветов! Это не скучное собирательство собственных потаенных страхов, обозначенных двумя словами: Единый Бог. Природа - мать блаженства. Свои силы нельзя истратить, поклоняясь Ей. Природа привносит в нашу жизнь счастье, а не иллюзорное чувство свободы и спасения. Разве я Первочеловек? Я всего лишь часть распрекрасной матери Природы! Я могу и умею использовать Ее силы ради собственной цели на благо других. Лишь с Ее помощью я смогу собрать все девять медальонов Всецарствия! Я стану вечным поклонником Природы!"
- Блаженство... - пробормотал гроссмейстер.
Зорчий обернулся на господина, не понимая, чем же тот так доволен. По стране ходит чума, где-то еще поговаривают о злодеяниях некроманта. Люди жалуются на магов Ордена, обвиняя их в колдовстве и пособничестве Искусителю. Ко всем прочему шаткую репутацию магов подрывают Гильдии Черного Жезла, Магов Лазурного Неба и Охотников на Ведьм. Зорчий пожал плечами и отвернулся. Движение не укрылось от взгляда Рене Густава.
- Ты жмешься, подобно виллану, у которого спросили о том, как слышится музыка. Знаешь, Бедрих, ты - глуп, поэтому и зорчий, а не искусный маг хотя бы второго круга. Сила в тебе есть, но использовать ее из-за своей глупости, ты так и не способен. Скажи мне, что ты видишь?
- Земли.
- В том-то и дело, что земли. Если бы ты видел Природу и Ее силу над смертью, тогда бы ты стал выше в собственных глазах.
- Не дурите мне голову, мессир. Выше того роста, который я имею в свои двадцать пять, уже не стану.
- Ты глуп. Единый Бог прощает это.
Рене Густав встал.
- Ладно, поговорили и хватит. Пора приниматься за работу, - вслух подумал маг.
Зорчий обернулся и еще раз пожал плечами.
- О, да. Бедрих, забыл спросить: у тебя знакомые женщины есть?
- Устав запрещает...
Гроссмейстер скорчил недовольную рожу и всхлипнул уголком рта, затем застыл с надувшимися губами.
- Вот что, Бедрих. Снимай боевую котту и одевай орденский гарнаш. Теперь ты будешь обучаться у Оттона фон Эльштернвальда третьей ступени первого круга нашего данного нам от Единого Бога магического ремесла.
- Знаю одну девочку, но уже дозревает. Зовут Эрменгарда. Она моя сестра. Недавно переехала в столицу, - торопливо сказал новоиспеченный ученик.
- Ты все-таки глуп, Бедрих... Оттону скажи, чтобы к ночи доставил ее в наш замок!
С этими словами Рене Густав вернулся в опочивальню, где монахи колдовством успокоили несносную Кунигунду. Злобно глянув на девочку, он нащупал на груди ее медальон - мысли потеплели. К гроссмейстеру вернулась жажда власти. За окном солнце занимало положенное в полдень место зенита. Рене Густав так намучился с Кунигундой, что совершенно забыл о делах.
Он вызвал в церемониальную залу свободного наставника, брата Гвидо, и изложил ему суть возможной проблемы. Лишь по случайности маги смогли заполучить медальон, который хранился у Великого Инквизитора. Не малую роль в этом сыграли некромант и его убийца, однако, продолжал Рене Густав, теперь им известно, что маги ищут медальоны. Следовательно, Дитрих захочет узнать о них больше.
- Не исключаю, что он уже что-то знает, возможно, эти знания отличаются от моих. Ты понял, Гвидо, некромант для нас опасен. Я не знаю, что он делал в Готтенбурге, но полагаю, что Инквизитор мертв. Если у некроманта есть свои планы, а они есть у каждого человека, то, возможно, он собирается уничтожить тех, кто вынудил его бежать. После Великого Инквизитора в истории с кайзером Бертрамом Нитом главным был архиепископ Нитрийский. Какое совпадение! Он тоже хранитель медальона. Ты понимаешь, к чему я клоню?
Гвидо кивнул и проговорил, что ему нужно подождать, пока некромант убьет архиепископа, заполучит медальон, и тогда убить его, а медальон доставить в Вайсбург.
- Отлично! Но ты должен знать, нам неизвестна сила некроманта.
- Я буду осторожен, мессир.
"Чем меньше он знает, тем лучше, - задумался гроссмейстер, вдыхая запах можжевельника, - Второй круг - предметная магия, что же, медальон выше его знаний. Это запрещенная магия, ему в жизни с ней не совладать, использовать он тоже не сможет. Отлично. Однако медальон не был у Дитриха, его держала убийца. По логике, он снова будет у нее. Это надо тоже предусмотреть".
В церемониальную залу вошел брат-герольд. Рене Густав повернулся и приказал:
- Созвать магов-вербалистов седьмой ступени третьего круга! Для них есть еще одна работа! В этот раз иллюзионисты мне не нужны, не отвлекай их.
Все утро Моргретта отмокала в большой бадье с мыльной водой и цветками ее любимого жасмина. Тело ныло от перенапряжения, а сама убийца - от сухих волос. Она пробовала все, чтобы бы ее длинные черные локоны наполнились прежней восхитительной силой. Ради такого случая Милла-разносчица, послала мальчишек в Кайзербург за третьей верной подругой Моргретты - Эрлиндой Русоволосой, ныне кайзериной. Немедля та примчалась с камеристками и динеринами. Седельные сумки раздулись от разномастных масел, экстрактов трав, растворов пахучих веществ, склянок со смесями, кремами и просто листочков, цветков и хвоей; находились в сумках и несколько видов ягод, сушеных плодов и даже мед, а также завернутые в шерсть небольшие дощечки из березы, клена, лиственницы, осины, рябины, сосны, яблони и ясеня. Интересны были наборы для приготовления курений, чая, снадобий; порошки простых веществ и смесей. Еще у Эрлинды имелись специи, кора и смолы, которые, если бросить в огонь, давали смешащий или грустный дым, другие вещества успокаивали или вызывали страх, беспокоили или возбуждали, вызывали видения или раскрепощали, наводили пьяный дурман или призывали к полному равнодушию и безразличию, кроме самого себя.
Это все она привезла разом в нижний город столицы. Упитанная с длинными русыми локонами Эрлинда спрыгнула с лошади и прямиком направилась в таверну. Кортеж разделился надвое, камеристки вошли, а менее знатные динерины остались на Блюменштрассе.
Кайзерина говорила по-обычному спокойно и на манер менестрелей:
- В чьей тут кошачьей шерсти застряли собачки, подобно тому, как шелушится кожа и возле глаз распахивается нива?
- Я так рада, что ты, то есть Вы пришли... - быстро начала Милла, одновременно вытирая влажные руки о фартук и склоняясь в поклоне. Мидгарка так привыкла к прежней Эрлинде, что статус "кайзерины" ее несколько смущал, и Милла растерялась.
- Бедная Милла, как же тебя закрутило от банкиров-ростовщиков, я их тоже не люблю.
Эрлинда подошла к разносчице. По обычаю, та упала на колени. Кайзерина надула губы и отвернулась.
- Я тут, понимаешь, через весь город масла везла, думала, встретят пусть не с фанфарами, то хотя бы как старую подругу, а тут такие важные дела с учтивостью и ублажением моего высокомерия. Смотрите, как бы не пустила по миру весь ваш... убийственно страстный и смертельно интересный... притон.
Она вновь повернулась и подмигнула голубоглазой мидгарке, сжавшейся в поклоне.
- Где наша жасминовая кошка?
- Там.
Милла махнула в сторону стены. Эрлинда не раз была в той комнате, камеристки -нет. Эта комната была секретной, поэтому и впредь никто не должен был знать о ней, иначе Вольф не посмотрит, что она жена кайзера Родегера фон Ульрихбурга. Эрлинде и так несладко приходилось, ее длинный витиеватый язык готов был, при желании, выболтать все.