В уютной гостиной среди старинной мебели, лицом друг к другу, сидели пессимист, оптимист и поэт. Оптимист сидел в низеньком черном кресле, одна ножка у кресла была длиннее других, и оптимист, дабы не выпасть из него, цепко держался за левый подлокотник. Кресло пессимиста было очень высоким, он еле дотягивался лакированным длинноносым ботинком до паркетного пола. Под поэтом был деревянный табурет. Горели белые свечи, воск шипел и капал на тяжелые кованые подносы. Комната временами вспыхивала и гасла: от сквозняка качались языки пламени и громадная бронзовая люстра тускло поскрипывала.
- Мы начнем строить завтра, и наши потомки успеют завершить дело до времени, - говорил поэт.
- Веками уже не строят, - возражал пессимист. - Больше двадцати лет строить не престижно.
- Ха, двадцать лет, - вмешался оптимист. - В наше время за двадцать лет ого-го что можно построить!
- Что вы! Нужно строить по-настоящему! Чтобы вечность удивилась! - воскликнул поэт и сам удивился.
- И чем будем удивлять? - спросил пессимист.
- Пирамидой, - ответил оптимист и зевнул.
- Не то, - сказал поэт и тоже зевнул. Затем, вытянув шею, он сообщил пессимисту: - Мы будем строить что-то другое. То, что объяснит ИМ, какими мы были.
- А, конца света ждем?! - осмыслил оптимист и, подняв руку, объявил, крестя воздух: Мир - еще - не - гибнет!
- Еще не... - а завтра! - воскликнул поэт, оттолкнув руку оптимиста от своего лица. - Как же вы не понимаете, пора думать о вечном!
Огонь над свечами качался, шаря далекие стены. Звякнула люстра.
- Зачем мы вспомнили о марсе? - недоуменно произнес пессимист. - Какое нам до него дело?
- В этом есть что-то, - сказал оптимист.
- А? - вынырнув из себя спросил поэт. - В чем?
- Мы снова о лице на марсе, - повторил пессимист.
- Гениально, - констатировал поэт.
- Фантом, - решил пессимист.
- Да если и не фантом, кто сказал, что это лицо для нас? Никто не сказал, - заметил оптимист.
- Не будем сомневаться, - настаивал поэт. - ... но нам нужно что-то свое.
- Компьютер, - предложил оптимист.
- Компьютер, - устало повторил пессимист, - разве мы такие. Разве ничего другого, важного, в нашей жизни нет. Разве это - наше лицо?!
- Ну, тогда Интернет. Только как его изобразить?
- Нужно что-то красивое, - сказал поэт.
- И не понятное, - добавил пессимист.
Догорела одна свеча: яркий синий огонек подпрыгнул и - исчез.
- Посмотрите вокруг, разве что-то из этого сохранится? - сказал поэт.
- Разве что-то из этого исчезнет? - спросил оптимист. - Мы так наследили, что никакой Конец света нам не грозит. А вот кто решил, что мы должны заниматься этим... увековечиванием?! На Земле семь миллиардов человек. Пусть думают другие.
- А кто нам может запретить! - воскликнул поэт. - Пусть другие тоже думают. Пусть! Но никому нет дела до вечности. Все сиюминутное. Глупое. Бездарное. А я хочу, что бы именно в наше, сиюминутное, время было создано то, что останется в веках. Взгляните на девятнадцатый век, и даже на двадцатый, разве осталось от них нечто фундаментальное, кроме науки? Что было построено?!
- И что из этого можно увидеть из космоса? - спросил поэт.
- Океанариум, - ответил оптимист.
- А через двести, триста лет?
- Пирамиды.
- Пирамиды! Да что за пирамиды. Что они о нас расскажут!
- Тише, тише, - попросил пессимист. - Спокойнее.
- Разве можно на некоторые темы говорить спокойно?! - воскликнул поэт. - Это не обсуждение научной теории, это жизнь! Как о жизни можно говорить, сохраняя спокойствие?
- Это не жизнь, - сказал оптимист, потянувшись в кресле, - это фантазия. Мне не нравятся такие убийственные настроения. Нас ждет долгая, счастливая жизнь. Нам рано думать о гибели.
- О гибели? Мы говорим о памяти, - возмутился поэт.
- Память, смерть. Какая разница! - сказал оптимист. - Рано.
- Рано? - удивился поэт. - Никогда не рано. Как там у Блока:
Пусть одинок, но радостен мой век,
В уничтожение влюбленный.
Да, я, как ни один великий человек,
Свидетель гибели вселенной.
- Великий человек, - повторил пессимист. - Свидетель гибели. Мы же не станем строить из себя Великих. Мы только что сидели за столом, пили вино, кушали курицу с картошкой.
- Прекрасный вечер, - подтвердил оптимист.
- Чудный... - мечтательно произнес поэт.
- И чем этот девятнадцатый век влюблен в уничтоженье, - сказал оптимист. - Что там было разрушать?
- Двадцатый, - поправил его поэт. - Двадцатый век - век разрушения.
- Я думал двадцатый век - век железный, - удивился оптимист.
- Железный век - девятнадцатый, - сказал пессимист.
- Какая путаница с этими веками. Двадцать первый обязан запомниться чем-то великим.
- Пока кроме адронного коллайдера в новом веке ничего не... сотворено, - сказал пессимист.
- Разве это ново. Ускоритель частиц, ну большой, ну работает. Ничего нового, - сказал оптимист.
- Все новое это старое, все старое это новое, - размышлял вслух поэт. - Но скажите, без чего наше время представить нельзя?! Без чего мы погибнем. Или, по крайней мере, не будем собой.
- Я уже говорил - Интернет.
- Интернет это мелко, - сказал пессимист.
- Скорее мелочно, - добавил поэт.
- Кха! Не верю своим ушам! - поперхнувшись воскликнул оптимист. - Интернет глубже океана, величественней Эвереста!.. Ну... разве только он не везде есть. Еще.
- Никто не спорит о величии, - сказал поэт. - Символом может быть лишь что-то действительно значимое... незаметное. То, что заставляет двигаться вперед...
- И ведет к гибели, - вклинился пессимист.
- Почему к гибели?
- Потому, что все, побуждающее к действию, ведет к гибели.
Навязалась какая-то тишина, погасла еще одна свеча.
- Деньги, - сказал оптимист, и попытался сесть прямо. - Деньги. Деньги - товар - деньги - чем ни вечность!
- Так говорили еще в Древнем Египте, - отозвался поэт. - Это не спасло его от упадка. И нас не спасет. Необходимо нечто активное, живое.
- Тогда золото, - поправился оптимист. - Изобразим золото значком, как на географической карте или напишем латынью.
- Это мертвый язык, - сказал пессимист.
- Живое, живое... - продолжал свои размышления поэт. - Конечно, живое! Электричество!
- Электричество? - хором переспросили опимист и пессимист.
- Да. Именно. Человек отправляется в далекое путешествие, на полюс. Он отправляется туда на чем? - спросил поэт у своих приятелей и загадочно улыбнулся. - Ну? Не на собаках. А!
- Электричество, - презрительно сказал оптимист. - Прошлый век. Тогда уж лучше бензин. Нефть. Точно, нефть - черная, липкая, забавная. Все от нее движется.
- Сначала искра, лишь потом движение, - деловито объяснил пессимист и чуть не выпал из кресла, сильно наклонившись вперед.
- И я о том же, - сказал поэт. - Одна искра и все начинает работать! Электричество течет по проводам, течет как вода и как вода несет жизнь.
- Электричество не везде есть, - обижено возразил оптимист.
- Мелочи, - фыркнул поэт. - Электричество там, где есть человек. Без человека вообще ничего нет.
- Предположим, электричество есть везде, - произнес оптимист. - А как его изобразить? Как Интернет - никак.
- В виде лейденской банки, - предложил пессимист.
Оптимист рассмеялся и сказал: Раз уж латыни никто не знает, то откуда же понять, что это за вещь - лейденская банка.
- Современники Лейдена этого тоже не знали, но поняли, для чего она нужна, - возразил поэт.
- Обмотаем Землю проводами и напишем по латыни "Мы здесь были", - зло сказал пессимист.
Подстанция дала свет, и разговор прекратился сам собой. Рекламный менеджер и школьный учитель, вызвав одно такси на двоих, разъехались по домам. Смотритель музея включил сигнализацию, запер двери и пошел на автобусную остановку, благо автобусы еще ходили.