Маленькие комедии Ипатьевского дома
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
Аннотация: К 400-летию царствования Романовых
|
Маленькие комедии Ипатьевского дома.
В 2013 году будет отмечаться 400-летие дома Романовых. Уже сейчас можно смело сказать, что все российские и русскоязычные СМИ захлестнёт волна публикаций, передач и "мыльных опер" на эту тему. Не исключена вероятность того, что небезызвестный светоч рассейской киномысли Микита Нахалков выдаст на гора очередной киномегашедевр с бюджетом в 100-200-300 миллионов долларов. Например, "Сибирский цирюльник-2. Сибирский мегаподвальчик (Ипатьевский подвал)", разумеется в фильме играть он будет царя Николая Второго, а его дочери - дочерей царя. Или "Утомлённые солнцем 4/0. Предтеча", где убедительно докажет, что комбриг Скотов, Николай Второй и он, Микита Нахалков, - одно и то же лицо, зверски замученное кровавым палачом Сталиным за взятие Рейхстага посредством черенка от лопаты.
Что касается остальных грядущих публикаций, то их можно смело разделить на две темы:
Тема первая - "Рассея, которую они потеряли" - плач о молочных реках, кисельных берегах, Столыпине, который не достроил Великую Рассею и которого убили аццкие большевики, а также о пасторальном и тотальном православии, уничтоженном всё теми же большевиками и злодеем Сталиным. Дескать, если бы не большевики, то жили бы мы все сейчас в шоколаде.
При этом все рассказчики и авторы сознательно забудут о "небольшой" "мелочи" - они забудут рассказать о том, что в свержении с престола династии Романовых участвовали генерал Корнилов (изменил присяге, арестовал царя и его семью), адмирал Колчак (изменил присяге), а также Великие князья - братья, дяди и кузены последнего Императора России.
Тема вторая - "Трагедия" Ипатьевского подвала" - садистско-некрофильное смакование подробностей "расстрела" царской семьи в подвале Ипатьевского дома города Екатеринбурга. Будет подробно рассказано сколько пуль попало в каждого из Романовых, сколько штыковых ударов каждый из Романовых получил, сколько крови из них вытекло, а также в очередной раз внушена мысль о том, что большевики, советская власть и СССР - Империя Зла и все они должны быть приравнены к Гитлеровскому фашизму, осуждены международным судом и уничтожены вместе со всем населением. Разумеется, всё это будет сопровождаться бурным посыпанием голов пеплом по "убиенным" Романовым.
Почему "расстрел", а не расстрел? Почему "убиенным", а не убиенным? Потому, что как говорил Адольф Гитлер - "побеждённым народам не нужно знать своей истории"! Поэтому есть две истории. Одна для "белых людей", говорящих исключительно на английском или американском языке, вторая - для побеждённых русских недочеловеков-унтерменшей варваров-азиатов.
О чём рассказывается в истории для побеждённых? Основной источник для современного читателя - тот, что выискивает "Гугль"- статья в "Википедии" "Расстрел царской семьи":
http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A0%D0%B0%D1%81%D1%81%D1%82%D1%80%D0%B5%D0%BB_%D1%86%D0%B0%D1%80%D1%81%D0%BA%D0%BE%D0%B9_%D1%81%D0%B5%D0%BC%D1%8C%D0%B8
В этой статье идёт ссылка на следующий набор документов:
1. Сборник документов, относящихся к убийству Императора Николая II и его семьи
2. Н. А. Соколов, "Убийство царской семьи", Берлин, 1925.
3. М. К. Дитерихс "Убийство царской семьи и членов дома Романовых на Урале", 1922 г.
http://www.rus-sky.com/rs.htm
4. Р. Вильтон, "Последние дни Романовых!", Берлин, Перевод с английского Князя А. М. Волконского, 1923.
http://rus-sky.com/
На этом, собственно говоря, исторические источники "истории для побеждённых" и заканчиваются. Большего нам, тем, кто говорит, читает и пишет по-русски знать не положено!
Первое впечатление от чтения книг Соколова, Вильтона, Дитерихса - действительно шок и стыд за предков. Даже начинает шевелиться в душе червячок сомнения - очень уж убедительно написано - куча показаний свидетелей, детальные описания помещения, результатов экспертиз, огромнейший перечень вещественных доказательств. Очень "многа букаф!", и "мотор кажется похожим на настоящий" (С).
Однако стоит выключить эмоции, включить мозг и вчитаться внимательно, как сразу же возникает очень много вопросов.
Самый главный вопрос - во всех вышеприведенных источниках отсутствуют протоколы допросов свидетелей, допрашивавшихся по делу связанному с Ипатьевским домом. Все авторы используют отдельные фрагменты данных протоколов, полные же тексты данных документов в Интернете отсутствуют. Отсутствуют не в целях экономии места, а для того, чтобы путём выдергивания отдельных цитат создать у читателя искаженное, ложное представление о сути рассматриваемого вопроса. Благодаря этому авторы замалчивают неудобные и опасные для них факты.
Однако, если обратиться к другим источникам, то эти самые факты и неупомянутые фрагменты из показаний целиком и полностью разрушают внушаемую нам разного рода фашистами, общечеловеками и прочей белогвардейской сволочью картину событий происходивших в Ипатьевском доме.
Одним из таких источников является книга А. Саммерса, Т. Мангольда "Дело Романовых, или расстрел, которого не было" London, 1976, М.: Алгоритм, 2011. Авторы данной книги имели возможность прочитать протоколы допросов свидетелей в полном виде и соответственно, цитируют то, что жителям России знать не положено.
Маленькие комедии Ипатьевского дома. Часть первая "Анатомия расстрела"
Яков Михайлович Юровский.
Политическая необходимость уничтожения всей семьи Романовых (а не "зверская кровожадность", как это рисуют враги), была не всем понятна и не всеми понята еще и теперь. Не только за границей, но и у нас. "Для чего дескать убивать семью, разве они виноваты, разве они опасны". Мелкобуржуазный мещанский обыватель и обывательски настроенные люди именно так склонны рассуждать.
По части подготовки к побегу, попытки производились во все время пребывания царской семьи и в Тобольске, и в Екатеринбурге. Наряду с организацией к побегу, была и другая своего рода опасность, а именно настроения немедленного расстрела бывшего царя Николая среди эсеров, входивших в состав Облисполкома. Но что хуже, такие настроения были и среди отдельных ответственных коммунистов (некоторые из которых в прошлом состояли в партии эсеров).
Так как этот вопрос был вопросом сугубо политической важности, то все это дело было поручено пользовавшемуся особым доверием ЦК товарищу Филиппу Голощекину, на которого и была возложена ответственность за согласованное решение этого вопроса, так как сторонников сепаратного решения этого вопроса в Уральской областной организации было немало, в самый начальный период пребывания бывшего царя Николая в Екатеринбурге. Причем речь, разумеется, шла о принципиально политическом, а не только и не столько о практическом разрешении этого вопроса. Причем, забегая вперёд, нужно сказать, что товарищ Голощёкин с возложенной на него задачей не справился.
Политическая обстановка была очень сложна и если бы не близость фронта, вероятно, с ликвидацией бы не спешили, причем в отношении семьи, в особенности.
Бывший царь Николай и его семья были, так сказать, доверены товарищу Филиппу Голощекину и персонально и как военному комиссару. В день, когда стало известно, что вместо того, чтобы везти Николая и часть ехавшей с ним семьи в город Екатеринбург (Яковлев, уполномоченный ВЦИК по замене охраны Николая, состоявшей из приверженцев Временного правительства Керенского, нашей советской охраной, а затем и вывоза семьи и Николая из Тобольска на Урал, повернул на Омск, а куда он в действительности собирался ее везти и до сих пор, пожалуй, никому не известно, а известно, что этот Яковлев в скором сравнительно времени, том же 1918 году в Уфе перешел к белым), собрался актив Облисполкома, было это на углу Главного и Вознесенского проспекта в Коммерческом собрании. На этом активе, где обсуждали вышеуказанное сообщение и изыскивались меры к задержанию поезда с Николаем, ввиду того, что Яковлев был уполномоченный ВЦИК, велись переговоры с Центром, чтобы понудить Яковлева повернуть поезд с Николаем обратно на Екатеринбург, т. к. Яковлев спекулировал на том, что "Николая де" уральцы стремятся заполучить, чтобы немедленно его расстрелять. А было такое положение, что начальники уральских отрядов, не доверяя Яковлеву еще в пути от Тобольска до Тюмени, боясь измены или каких-либо случайных нападений отбить Николая, вероятно, и, несомненно, были готовы живым его никому не отдавать. Там ведь были такие товарищи, как Заславский, Хохряков, Авдеев и т. д.
Наряду с разговорами по прямому проводу с Центром было направлено сообщение по линии Сибирской железной дороги, и главным образом, Сибирскому Западному Совдепу, находившемуся тогда в Омске. Товарищи, как позже стало известно, крепко приготовились к встрече, но Яковлев "перехитрил", узнав о встрече, оставил поезд, не доезжая Омска, а сам на паровозе отправился в Омск. Напряженность в связи со случившимся довольно высокая, охватила всех и, так как сказано было выше, обязанность за сохранность и целость Николая была возложена на Филиппа, то ему стали задаваться в угрожающих тонах вопросы: "А ну-ка, пусть нам расскажет военный комиссар, как это так случилось, что Николая у него из-под носа увезли" и т. д. Наиболее резко и наступательно вели себя товарищи -- Сафаров, Войков и другие.
Нужно сказать, что атмосфера настолько была накалена, что товарищу Филиппу было крепко жарко. Тут хотя прямо и не говорили, но чувствовалось, что и по отношению к нему проявлялось "недоверие", недоверие в том смысле, что не за одно ли он с Яковлевым и что не содействует ли он тому, чтобы Николая увезти в Центр и тем самым, как бы шел против уральской организации. А если принять во внимание, что Яковлев, пользуясь доверием Центра, так информировал Центр, что в результате Центром, как будто, был санкционирован привоз Николая в Москву, а так как Филипп тоже доверенное лицо Центра, как партиец и как военный комиссар, то в свете этих фактов станет понятным выступление против Филиппа в той резкой форме, как это имело место и ругачка его "верноподданным" все время и до этого к нему отношения людей настроенных сепаратистско-местнически к нему центровику государственнику, сказалось с особой силой на этом активе, по весьма и весьма тогда актуальному вопросу.
Мое непосредственное отношение к дому особого назначения, где содержался бывший царь Николай с семьей, началось 4-го июля 19-года.
Мое назначение комендантом в дом особого назначения было вызвано, как я думал, во-первых, разложением коменданта, ближайших помощников, что не могло не сказаться и сказалось на охране внешней и внутренней, в особенности. Оно проявилось в пьянстве, растаскивании вещей и т. д., а отсюда -- ослабление нужной бдительности.
Одним из важнейших моментов надо полагать, это все больше и больше утверждавшееся мнение руководства и команды: "что, дескать, тянуть канитель, надо расстрелять и все". Авдеев и другие были арестованы и преданы суду (потом решили, чтобы люди искупили вину на фронте рядовыми бойцами (кара ожидалась вначале очень суровая в отношении их)).
Вступив в исполнение обязанности коменданта, я обнаружил следующее: кругом настроение полной распущенности и расхлябанности. Насколько разложение дошло далеко, показывает следующий случай: Авдеев обращаясь к Николаю, называет его -- Николай Александрович. Тот ему предлагает папиросу, Авдеев берет, оба закуривают и это сразу показало мне установившуюся "простоту нравов". Приношения монашек, которые были обильными, перестали, очевидно, уже к этому периоду играть роль, предназначенную им при разрешении, и приняли характер просто приношений, которые распределялись между бывшей царской семьей и комендатурой, что уже тоже могло служить некоторым источником для разложения. Имевшаяся звонковая сигнализация-связь бездействовала, пулеметы неисправны, для действия непригодны. Дисциплина отсутствовала. Люди жили за двумя заборами и наружной охраной и зажили, так сказать, успокоенной жизнью. По собственной инициативе, я повел следствие и оно обнаружило два разных мира охраны: внутренняя "привилегированная" часть, наружная охрана, совсем другая.
Комендатура, как всегда это в таких случаях бывает, думала, что никто ничего не видит, не замечает, а оказалось, что и видели, и знали, и ждали, когда об этом можно будет сказать. Одни по-честному, другие, очевидно, из зависти. Очевидно, что похищенные частично вещи, относятся к указанному выше периоду. В мой период никаких вещей ни откуда никто брать не мог, потому что по приходе я все закрыл и поручил это такому товарищу, что от него уж ничто никому попасть не могло.
Указанное выше состояние в деле охраны бывшего царя Николая с семьей в условиях наличия организаций, пытавшихся освободить бывшего царя и семью (хотя частью, вероятнее всего, не все главари были арестованы), наличие указанных настроений левых эсеров, настроение внешней охраны, наличие чехословацкого фронта в 35--40 верстах от Екатеринбурга -- все это требовало принятия серьезных мер охраны, коренного изменения всего. К этому я и приступил.
Прежде всего я взял себе помощника из ОблЧК, товарища Григория Петровича Никулина (до революции по профессии -- каменщик, очень хороший партиец и не менее хороший товарищ, в лучшем смысле понимания этого слова). Потом я сменил всю внутреннюю охрану. Ряд товарищей я взял также из ОблЧК, из них несколько латышей. Было их человек 5 или 6. Нескольких товарищей для внутренней охраны я получил, точно не помню, как будто непосредственно из партийного комитета или из ЧОНа.
Набрав нужный штат внутренней охраны, мы приступили к действительной подготовке охраны, организовали нужную сигнализацию, связь с постами, комендатурой и т. д., добыли пулеметы и др. оружие, организовали соответственным образом посты, дежурство и т. д. Я приступил к работе с внешней охраной. Я собирал ее вместе с лучшими товарищами внутренней охраны и этим самым, во-первых, удалось приблизить внешнюю охрану к внутренней. Нужно сказать, что по существу мы были на своеобразном военном фронте, причем на ответственном тогда участке и, если принять во внимание грозившие нам опасности с разных сторон, то те отношения, которые установили между руководством внутренней охраны, с одной стороны, и внешней -- с другой (до моего прихода), были совершенно нетерпимы, т. к. не обеспечивали абсолютной необходимой надежной и дружной работы этой единой по существу охраны.
Нужно прежде всего прямо сказать, что когда будет в свое время описана правда (а не брехня белогвардейцев), будущий читатель увидит, что великий класс, пришедший на смену царизму и буржуазии, даже в отношении своих злейших врагов руководствовался только мерами, которых требовали интересы защиты революции. Разве можно найти в истории дореволюционной и, особенно, после первой победившей пролетарской революции, подобные факты содержания арестованного врага в условиях, какие не снились в так называемой свободной жизни представителям победившего класса. Особняк в несколько комнат с необходимой обстановкой, полная свобода в помещении, обслуживающий персонал, постоянный врач, ежедневная прогулка и т. д. и т. п. Чего большего могли желать люди, на что большее могли претендовать арестанты, выпившие за свою жизнь моря человеческой крови. Может возникнуть вопрос, зачем же такое великодушие, откуда оно? В том то и дело, что победивший великий класс, руководствуется не местью, а только революционной необходимостью.
По части питания. Они, во-первых, получали обед, ужин из советской столовой, т. е. из столовой Горсовета, во-вторых, значительный период они много получали всяких продуктов из женского монастыря, это последнее, надо полагать, им было разрешено в целях обнаружения связи с организациями, принимавших меры к их освобождению, что и подтвердилось впоследствии. Правда, не все приносимое им передавалось, но все же немало и им перепадало. В-третьих, у них, очевидно, немало было всяких запасов, привезенных из Тобольска. Там, как известно, они имели массу денег и жили почти по-царски. У них надо, кстати сказать, было, например, большое количество великолепнейших папирос, которыми они угощали всю охрану. Были всякие другие запасы. Были, надо сказать, некоторые излишества, совершенно ничем себя не оправдывавшие. Например, на руках у них, когда я пришел, оказалось много ценностей. Увидев это, я внес предложение вышестоящим товарищам сделать общий обыск их вещей, но почему-то с этим не согласились, тогда я собрал только то, что было на руках. Все отобранное я сложил в их же шкатулку, опечатал и оставил Николаю на хранение. Ежедневно на утренней проверке он был обязан эту шкатулку предъявлять. С производством обыска, вероятно, не согласились потому, во-первых, что таковой был произведен раньше, а, во-вторых, потому, что дело близилось к развязке. Однако эта неосторожность могла многого стоить, и очень много хлопот могло создать и в момент ликвидации.
Утренней проверкой, которую я установил, как обязательную, Александра Федоровна была очень недовольна, так как она обычно в это время находилась еще в постели. Ходатаем по всяким вопросам у них выступал доктор Боткин. Так и в данном случае, он явился и просил - нельзя ли утреннюю проверку приурочить к ее вставанию. Я, разумеется, предложил передать ей, что или ей придется мириться с установленным временем независимо от того, что она в постели, или нет, или вовремя вставать. И, кроме того, сказать ей, что они как арестанты могут быть проверяемы в любое время дня и ночи.
Пользовались они ежедневно прогулкой. Александра Федоровна не всегда ею пользовалась. Гуляли они по 11/2 часа, сравнительно в большом саду, прилегавшем к дому. Однако все прогулки они ждали с нетерпением. Обычно прогулка, насколько помню, происходила после обеда от 21/2 до 4 часов, и если это почему-то задерживалось, кто-либо из дочерей прибегали спросить: "А что, скоро на прогулку?" и убегали с радостью и кричали в дверь, что скоро идем гулять. Отправлялись они на прогулку, обычно так: Алексей, как известно, был больной, он страдал гемофилией, в этот период у него болела нога, Николай Александрович его выносил на руках, а кто-либо из дочерей везли коляску. Там Алексей играл с поваренком и, кроме того, он развлекался с маленькой собачкой. Выходили они все гулять в том, в чем ходили дома, а Александра Федоровна, если выходила гулять, то более или менее наряжалась и обязательно в шляпе. Нужно сказать, что она не в пример остальным, при всех своих "выходах" старалась сохранить всю свою важность и прежнее достоинство, конечно, настолько, насколько это ей позволяло положение арестованной. На прогулке, кроме охраны рядовой, так сказать, бывал всегда Павел Медведев. Вели они себя на прогулках довольно оживленно, гуляли, девицы иногда даже бегали. Гуляли дочери вдвоем или с Николаем. В присутствии матери они себя чувствовали, по-видимому, менее свободно.
Лично мне их наблюдать пришлось очень мало, во-первых -- короткий промежуток пребывания, во-вторых, постоянная занятость, почти всегда все время дня и ночи или я, или Никулин были обязательно на месте, отлучались, то один, то другой, лишь в случаях крайней необходимости. Но раза два, вероятно, я на прогулке их наблюдал. В помещении -- постоянно, но тут, разумеется, многого не увидишь в качестве начальства.
Первоначальное общее впечатление от их жизни было такое: обыкновенная, я бы сказал мещанская семья, за исключением Александры Федоровны и, пожалуй, Татьяны, -- жалкое. Сколько-нибудь долгое пребывание с ними, люди слабой настороженности, могли быстро потерять бдительность. Сам Николай выглядел как захудалый офицеришка, пропойца. Всякий, увидев его, не зная, кем он был, никто бы не сказал, что этот человек был много лет царем такой огромной страны.
В царское время ходил такой анекдот: "По улице в Петрограде шли двое и вели между собой какой-то разговор, один из них крикнул:
-- Дурак!
Тут вмиг подскочил какой-то полицейский чин и придрался.
-- Вы кого это дураком ругаете.
Тот отвечает:
-- Да мы тут между собой разговариваем.
-- Да, знаем вас, между собой, мы знаем, кого вы ругаете, ведь у нас в стране один дурак, следуйте за мной".
И мне поначалу казалось, что, если б в семье Николая было произнесено слово "дурак", то никто не усомнился бы, что это относится именно к нему, а не к кому другому. Потому, что ни про детей, ни про Александру Федоровну, этого сказать нельзя. Несмотря на колоссальное наличие всяческих вещей: платья, обуви, белья и т. д., Николай, например, носил чиненые сапоги, Алексей и девицы были все время очень просто одеты, девицы почти постоянно что-нибудь чинили, штопали и т. д. И, причем порою это делали в коридоре, точнее в прихожей или приемной комнате, причем тут вели чинку, то одна, то другая из дочерей.
Я догадался, что все это делалось неспроста, все это, как я считал поначалу, вероятно, имело своим назначением, попытки расположить своей простотой людей охраны. Но я ошибался, как выяснилось позднее. Боткин ходил ко мне с разными жалобами на ухудшившееся к арестованным отношение, на строгость режима и т. д., и его цель расположения к себе простотой имела известный успех. Почему они выходили со своим штопаньем в приемную комнату? Дело в том, что местом постоянного пребывания были отведенные им комнаты, которые замыкались приемной и рядом расположенным помещением коменданта, а уборная находилась в коридоре, тут же и ванная комната.
Людям охраны, кроме коменданта, в комнаты входить не разрешалось и они туда не входили, следовательно, образ жизни арестованных внутри помещения они видеть не могли. Не могли также с ними сталкиваться. В коридоре и приемной стояли часовые и, следовательно, это было единственное место, где они могли, как я думал, встречаться с охраной и строить заговоры. Но тут они должны были проходить не задерживаясь, поэтому единственная возможность (а это надо отнести к нашему недосмотру) показать, так сказать, в домашнем обиходе. Это выйти в приемную, латать и этим обратить на себя внимание.
Посты в "Доме особого назначения" распределялись так: пост N 1 внутри дома, на площадке за парадной дверью. Пост N 2 -- внутри здания, на площадке с черного хода, где находятся ванная и уборная, пост N 3 -- во дворе у ворот, пост N 4 -- у калитки со двора, так, что был виден парадный подъезд, пост N 5 -- на первой будке снаружи большого забора, пост N 6 -- в будке по Вознесенскому проспекту, пост N 7 -- на углу дома, внутри малого наружного двора (во дворе за второй перегородкой по переулку), пост N 8 -- в саду, пост N 9 -- на заднем дворе. Кроме этих постов, были два поста пулеметных: N 1 на балконе с переулка, N 2 -- внизу, в помещении у окна, выходящего в сад, в той комнате, где в одном из двух окон, выходящих в сад, выставлена зимняя рама; на подоконнике этого окна и стоял пулемет. Я, прежде всего, увеличил число постов. Я поставил еще пулемет на чердаке дома и установил пост на заднем дворе. Этот пост на заднем дворе стал называться номером 10; пост у пулемета стал называться номером 11, а пост на чердаке -- номером 12. Латыши несли охрану постов за N 1, 2 и 12.
Вроде бы всё я подготовил и организовал, но в душе шевелился червячок сомнения. Что-то не сходилось и не срасталось. Какой-то момент я упустил из виду и не мог вспомнить, какой именно. Потом вдруг понял. Что-то во всём происходящем было неестественно. Но что? Чекистское чутье вопило во мне о незамеченной опасности. Я стал отматывать всю картину с самого начала. Авдеев. Пьяница Авдеев. Вроде бы не было такого за ним - пьянства, панибратства по отношению к злейшему классовому врагу! И ещё... С каким-то странным облегчением Авдеев воспринял приказ о своём отстранении от должности коменданта, аресте и предании суду революционного трибунала. Было весьма странным, что трибунал и перспектива расстрела испугали его меньше, чем дальнейшее пребывание в должности коменданта Дома особого назначения. Равно как и все его товарищи. Как будто избавились от какой-то неведомой опасности, которая страшнее собственной смерти! Точно! Ведь и вся прежняя внутренняя охрана вздохнула спокойно, когда её заменили латышами.
А этот Боткин? Что-то не так с его жалобами и просьбами! Как-то всё неестественно! Как будто он отбывает номер или играет роль в какой-то непонятной мне пьесе. И сам Николай. Не внушает он доверия. Точнее не так. Как-то уж сильно внушает он доверие. Захудалый офицеришка, пропойца. Человек, к которому можно безбоязненно повернуться спиной, ибо он неопасен. Но...как-то он равнодушно ко всему относится! Смотрит на меня... нет, не как на мебель, и не как на тюремщика, а вообще никак. Не в том смысле, что он меня не замечает, а в том, что складывается такое впечатление, что я для Николая как бы промежуточная остановка, безымянный номерной полустанок у которого останавливается поезд. Вот! Один из многих! Для него я ничем не отличаюсь от Авдеева и других предшественников. Не в плане того, что я большевик и его тюремщик, а именно в плане того, что ему всё равно - латыши во внутренней охране или китайцы, введены дополнительные посты или не введены, добавлены новые пулемёты или не добавлены. И при этом равнодушии он неравнодушен к жизни. Нет у него никакой обреченности, страха перед судьбой и перед возможными палачами.
А его поведение во время организованной нами проверки! Мы тогда от имени монархистов писали Романовым письма об организации "побега". Да, проверка показала, что в указанные дни они спали по очереди и спали одетыми. И мы в ЧК сделали вывод, что они ожидают помощи со стороны. Но так ли это? Если это всё такая же идиотская игра? Если Николаю всё равно будет помощь или нет? Не в том плане, что он смирился с участью, а в том, что ОН САМ МОЖЕТ УЙТИ, КОГДА ЗАХОЧЕТ????
Ответ на данный вопрос нужно было получить как можно скорее. Но как? Допросить Николая? Но согласится ли он на допрос? И не вызовет ли попытка допроса необратимые события? Хорошо всё обдумав я решил попробовать побеседовать с Николаем в непринуждённой обстановке. Выбрав подходящий момент я подошёл к нему в столовой и... не сумев придумать ничего лучшего обратился с дурацкой просьбой:
- Николай Александрович! Не угостите ли папироской?
Он посмотрел на меня и полез в карман брюк за портсигаром. Его лицо и глаза в тот момент ничего не выражали, но мне в голове словно послышалась его ответная реплика: "Ну, наконец-то сударь! А то я уже начал волноваться!".
Он предлагает мне папиросу, я так же, как в свое время Авдеев беру её, мы оба закуриваем. Я выдыхаю дым после первой затяжки и уже понимаю, что только что взвалил на себя те же проблемы, что и Авдеев. Проблемы, в сравнении с которыми моя собственная смерть окажется раем. И хотя Николай ещё не произнёс ни слова, я интуитивно понимаю, что я обречён и в его власти. Николай Александрович выдыхает дым, смотрит на меня с какой-то равнодушно усталой улыбкой и отвечает:
- Извините, Яков Михайлович, я не представился!...
Подробности этого своего разговора я сообщу позже. А пока скажу я только, что беззаговорочно поверил этому Николаю Александровичу, и так же беззаговорочно принял решение ему помочь, и действовать по его плану, ибо на кону стояло отношение населения России и мирового пролетариата к партии большевиков. Именно поэтому я решил пойти на обман своих товарищей. Ради авторитета партии большевиков. Кто-то конечно же скажет, что я спасал свою жизнь, но это не так. В данном вопросе моя жизнь никакого значения не имела. Был единственный путь решения проблемы - тот, который предложил этот Николай Романов.
Предполагалось, что если бы время позволило, был бы организован суд над ними. Но как выше уже было сказано, что фронт с начала июля приближался все ближе и ближе, и наконец, уже находился в 35--40 верстах, это неизбежно приближало и развязку.
Постольку, поскольку это являлось тогда вопросом большой политической важности и без разрешения центра не мог быть разрешен, а так как и положение фронта также зависело не только от Урала, а от возможностей центра (ведь к этому времени централизация Красной армии все больше и больше концентрировалась). Связь и разговоры по этому вопросу с центром не прекращались. Примерно числа 10 июля уже было решение на тот случай, что если б оставление Екатеринбурга стало неизбежным. Ведь только этим и можно объяснить, что казнь без суда была дотянута до 16 июля, а Екатеринбург был окончательно оставлен 25--26 июля, причем эвакуация Екатеринбурга была проведена в полном, так сказать, порядке и своевременно. Примерно того же 10, 11 июля мне Филипп сказал, что Николая нужно будет ликвидировать, что к этому надо готовиться.
Нужно сказать, что по части методов ликвидации мы ведь опыта таких дел не имели, так как такими делами до этого не занимались и поэтому, немудрено, что тут было немало и смешного в проведении этого дела, особенно еще и потому, конечно, что всякие опасности и близость фронта, усугубляли дело. Он мне сказал: "Отдельные товарищи думают, чтоб провести это более надежно и бесшумно, надо проделать это ночью, прямо в постелях, когда они спят". Я сказал, что это неудобно, и сказал, что мы подумаем, как это сделать и приготовимся. Об этом разговоре я в тот же день и сообщил этому Николаю Александровичу. Он усмехнулся и порекомендовал мне добиться от товарища Филиппа письменного приказа, о его Николае Романове расстреле, иначе, говорит, потом всё на меня и свалят - ведь Центр-то он против расстрела и требует вывоза Романовых в Москву. Не будет письменного приказа - слова к делу не пришьёшь - получится, что я сам, вопреки решению руководства партии большевиков расстрелял царя, за что с меня, по приказу того же центра, тот же товарищ Филипп и спросит по полной программе. Спросит, за то, что я выполнил его приказ. Вот такая вот юридическая казуистика.
Должен заметить, что он прав был этот Романов. Ругачка по этому делу потом была страшная. Никому это самоуправство не простили.
Пятнадцатого июля утром приехал Филипп и сказал, что завтра надо дело ликвидировать. Поваренка Седнева (мальчик лет 13) убрать и отправить его на бывшую родину или вообще в центр РСФСР. Также было сказано, что Николая мы казним и официально объявим, а что касается семьи, тут, может быть, будет объявлено, но как, когда и каким порядком, об этом пока никто не знает. Это все требовало сугубой осторожности, возможно меньше людей, причем абсолютно надежных. План этого Николая Александровича тоже требовал возможно меньше людей, причем абсолютно надежных. Только этому Романову было проще, чем товарищу Филиппу - он, организуя свой расстрел, защищал и интересы и авторитет партии большевиков и мои товарищи из ЧК состоящие во внутренней охране это понимали.
Пятнадцатого же я приступил к подготовке, т. к. надо было это сделать все быстро. Я решил взять из своих столько же людей, сколько было "расстреливаемых", всех и собрал, сказав в чем дело, что надо всем к этому подготовиться, что как только получим окончательные указания, нужно будет умело все провести. Тут нужно ведь сказать, что заниматься расстрелами людей, ведь дело вовсе не такое легкое, как некоторым это может казаться. Это ведь не на фронте происходит, а так сказать, в "мирной" обстановке. Это на фронте - там все обозленные и кровожадные так сказать. Жаждут отомстить за погибших в бою товарищей. А в "мирном" тылу всё по-другому. Не всякий может выполнить тяжелый долг революции. Тут даже такое обстоятельство, что если даже человек не способен выполнить данное поручение, не хватает характера, то это ещё не значит, что он не предан делу революции. Просто не всякий сможет. А тот кто сможет, тут тоже нужно задуматься - те же эсеры, что правые, что левые - все они были готовы убивать, ибо такова была ихняя эсеровская идея - убивать. И из-за этой идеи они все в итоге и стали врагами революции, ибо убивать нужно только по необходимости, и тому Владимир Ильич Ульянов-Ленин показал пример - Учредительное Собрание он приказал разогнать, а Депутатов запретил трогать, хотя они и были в большинстве своем врагами революции.
Шестнадцатого утром я отправил под предлогом свидания с приехавшим в Свердловск дядей мальчика, поваренка Седнева.
Из стенограммы допроса Павла Медведева следователем Сергеевым, состоявшегося 20 февраля 1919 года:
"Вечером 16 июля я вступил в дежурство, и комендант Юровский в восьмом часу вечера приказал мне отобрать в команде и принести ему все револьверы системы наган. Устоявших на постах и у некоторых других я отобрал револьверы, всего 12 штук, и принес в канцелярию коменданта. Тогда Юровский объявил мне: "Сегодня придется всех расстрелять. Предупреди команду, чтобы не тревожились, если услышат выстрелы". Я догадался, что Юровский говорит о расстреле всей Царской семьи и живших при ней доктора и слуг, но не спросил, когда и кем постановлено решение о расстреле. Должен вам сказать, что находившийся в доме мальчик-поваренок с утра по распоряжению Юровского был переведен в помещение караульной команды (дом Попова). В нижнем этаже дома Ипатьева находились латыши из "латышской коммуны", поселившиеся тут после вступления Юровского в должность коменданта. Было их человек 10. Никого из них по именам и фамилиям не знаю. Часов в 10 вечера я предупредил команду согласно распоряжению Юровского, чтобы они не беспокоились, если услышат выстрелы. О том, что предстоит расстрел Царской семьи, я сказал Ивану Старкову. Кто именно из состава команды находился тогда на постах -- я положительно не помню и назвать не могу. Не могу также припомнить, у кого я отобрал револьверы."
Яков Михайлович Юровский.
Почему я собирал именно "наганы"? Потому что в нём нельзя откинуть барабан и быстро проверить патроны и быстро перезарядить. Также после стрельбы не остается гильз. "Наганы" Николай Александрович снарядил холостыми патронами. Приготовленные им 12 наганов, распределил кто кого будет "расстреливать". Товарищ Филипп предупредил меня, что в 12 часов ночи приедет грузовик, приехавшие скажут пароль, их пропустить и им сдать трупы, которые ими будут увезены, чтоб похоронить. Этот момент в плане товарища Филиппа был самым идиотским. Я даже не знаю, что с нами со всеми было бы, и что было бы с советской властью в Екатеринбурге, если бы не этот Николай Александрович! Точнее знаю - пала бы власть большевиков в городе в ту же ночь! Ведь товарищ Филипп и другие товарищи, собирались потом ездить по городу с грузовиком трупов и хвастаться, а потом в их планах была организация митинга с демонстрацией трупов расстрелянных Романовых. С учетом того, сколько контрреволюционного и монархического элемента было в городе - не продержалась бы советская власть в городе и часа после такого митинга. Прямо там бы на митинге и закончилась. А так получается что этот Николай Романов, враг мировой революции, за дело этой революции радел больше, чем наше Уральское руководство.
Часов в 11 вечера шестнадцатого июля я собрал снова людей, раздал наганы и объявил, что скоро мы должны приступить к "ликвидации" арестованных. Павла Медведева предупредил о тщательной проверке караула снаружи и внутри, о том, чтобы он и разводящий все время наблюдали сами в районе дома и дома, где помещалась наружная охрана, и чтобы держали связь со мной. И что уже только в последний момент, когда все будет готово к расстрелу, предупредить, как часовых всех, так и остальную часть команды, что если из дома будут слышны выстрелы, чтобы не беспокоились и не выходили из помещения и что уж если что особенно будет беспокоить, то дать знать мне через установленную связь.
Наконец, прибыло руководство Уралсовета...
Должен сразу заметить, что воспоминания членов Уралсовета между собой сильно разнятся. О причинах этого лучше расскажет позже Григорий Петрович Никулин...
Петр Захарович Ермаков.
Ермаков, Пётр Захарович(1 (13) декабря 1884, Верх-Исетский завод.
Окончил церковно-приходскую школу, работал слесарем. Член боевой дружины Верх-Исетского завода, участвовал в охране митингов, экспроприациях, убийстве провокатора. В 1909--1912 -- в ссылке в Вологодской губернии.
На меня выпало большое счастье произвести последний пролетарский советский суд над человеческим тираном, коронованным самодержцем, который в свое царствование судил, вешал и расстрелял тысячи людей, за это он должен был нести ответственность перед народом. Я с честью выполнил перед народом и страной свой долг, принял участие в расстреле всей царствующей семьи.
Итак, екатеринбургский Исполнительный комитет сделал постановление расстрелять Николая, но почему-то о семье, о их расстреле в постановлении не говорилось. Когда позвали меня, то сказали: "На твою долю выпало счастье - расстрелять и схоронить так, чтобы никто и никогда их трупы не нашел, под личную ответственность, что мы доверяем тебе, как старому революционеру".
Поручение я принял и сказал, что будет выполнено точно. Подготовил место, куда везти и как скрыть, учитывая все обстоятельства важности момента политического.
Когда я доложил Белобородову, что могу выполнить, то он сказал: "Сделай так, чтобы были все расстреляны, мы это решили". Дальше я в рассуждения не вступал, стал выполнять так, как это нужно было.
Получил постановление 16 июля в 8 часов вечера, сам прибыл с двумя товарищами - Медведевым и другим латышом, фамилию не знаю, но который служил у меня в моем отряде в отделе карательном. Прибыл в 10 часов ровно в дом особого назначения, вскоре пришла моя машина, малого типа грузовая. В 11 часов мною лично было предложено заключенным Романовым и их близким, с ними сидящим, спуститься в нижний этаж. На предложение сойти книзу были вопросы: для чего? Я сказал, что вас повезут в центр, здесь вас держать больше нельзя, угрожает опасность. Как наши вещи, - спросили? Я сказал: Ваши вещи соберем и выдадим на руки, они согласились. Сошли книзу, где для них были поставлены стулья вдоль стены.
С первого фланга сел Николай, Алексей, Александра, старшая дочь Татьяна, далее доктор Боткин сел, потом фрейлина и дальше остальные. Когда все успокоилось, тогда я вышел, сказал шоферу: "Действуй". Он знал, что надо делать, машина загудела, появились выхлопки. Все это нужно было для того, чтобы заглушить выстрелы, чтобы не было звука слышно на воле. Все сидящие чего-то ждали. У всех было напряженное состояние, изредка перекидывались словами. Но Александра несколько слов сказала не по-русски.
Когда все было в порядке, тогда коменданту дома Юровскому дал в кабинете постановление Областного Исполнительного комитета. Он усомнился:
- Почему всех?
Но я ему сказал:
- Надо всех, и разговаривать нам с вами долго нечего, времени мало, пора приступить.
Я спустился к низу совместно с комендантом, надо сказать, что уже заранее было распределено, кому и как стрелять, я себе взял самые важные и ответственные цели: самого Николая, Александру, дочь, Алексея. Сделал я это по двум причинам: во-первых, пока я с ног сбивался и всё организовывал "эти" в кабинете у Юровского успели напиться до невменяемого состояния, во-вторых, у меня был "маузер", им можно было работать. Остальные имели наганы. После спуска в нижний этаж мы немного обождали. Потом комендант предложил всем встать, все встали, но Алексей сидел на стуле. Тогда стал читать приговор-постановление, где говорилось: по постановлению Исполнительного комитета - расстрелять. Тогда у Николая вырвалась фраза:
- Так нас никуда не повезете?
Ждать больше было нельзя, я дал выстрел в него в упор, он упал сразу, но и остальные также. В это время поднялся между ними плач, один другому бросились на шею. Затем дали несколько выстрелов - и все упали. Когда я стал осматривать их состояние - которые были еще живы, я давал новый выстрел в них. Николай умер с одной пули, жене дано две и другим также по несколько пуль. При проверке пульса, когда уже были мертвы, то я дал распоряжение всех вытаскивать через нижний вход в автомобиль и сложить, так и сделали, всех покрыли брезентом.
Когда эта операция была окончена, около часа ночи с 16-го на 17 июля 1918 года, автомобиль с трупами направился в лес через Верх-Исетск по направлению дороги в Коптяки, где мною было выбрано место для зарытия трупов.
Но я заранее учел момент, что зарывать не следует, ибо я не один, а со мной еще есть товарищи, которым нельзя доверять, ибо в такой ответственный момент они все напились. Я вообще мало кому мог доверять это дело, и тем паче, что я отвечал за все, что я заранее решил их сжечь. Для этого приготовил серную кислоту и керосин, все было усмотрено. Но, не давая никому намека сразу, то я сказал: мы их спустим в шахту, и так решили. Тогда я велел всех раздеть, чтобы одежду сжечь, и так было сделано. Когда стали снимать с них платья, то у "самой" и дочерей были найдены медальоны, в которых вставлена голова Распутина. Дальше под платьями на теле были особо приспособленные лифчики двойные, подложена внутри материала вата и где были уложены драгоценные камни и прострочены. Это было у самой и четырех дочерей. Все это было штуками передано члену Уралсовета Юровскому. Что там было - я вообще не поинтересовался на месте, ибо было некогда. Одежду тут же сжег. А трупы отнесли около 50 метров и спустили в шахту. Она не была глубокая, около 6 саженей, ибо все эти шахты я хорошо знаю. Для того, чтобы можно было вытащить для дальнейшей операции с ними. Все это я проделал, чтобы скрыть следы от своих лишних присутствующих товарищей. Когда все это было окончено, то уж был рассвет, около 4 часов утра. Это место находилось совсем в стороне дороги, около 3 верст.
Когда все уехали, то я остался в лесу, об этом никто не знал. Да и не помнят они толком ничего - пьяные все были, потом у меня и у друг друга переспрашивали, кто что из них делал. С 17-го на 18 июля я спускался в шахту, каждого по отдельности привязывать веревкой (то есть трупы привязывать), и вытаскивать (эти трупы). Когда всех вытащил, тогда я перетащил трупы на двуколку, отвез от шахты в сторону, разложил на три группы дрова, облил керосином, а самих (то есть трупы) серной кислотой. Трупы горели до пепла и пепел был мною зарыт. Все это происходило в 12 часов ночи 17-го на 18 июля 1918 года. После всего 18-го я доложил.
Михаил Александрович Медведев -Кудрин.
Михаил Александрович Медведев (подпольная кличка Лом)(псевдоним- Кудрин). 1891 года рождения.
Член партии левых эсеров с 1907 года. С 1909-го по 1912-й, командир эсеровской дружины на бакинских нефтепромыслах, принадлежавших Нобелям. По непроверенным данным шантажа получал деньги от исполнительного диретора Нобелей - некоего Альфреда Юргенса за организацию саботажа и забастовок на нефтепромыслах конкурентов.
Член РСДРП с 1913 года.
В 1913--1914 годах -- руководитель нелегального большевистского Союза моряков Каспийского торгового флота в Баку.
С 1915 по 1917 участник серии "эксов" в Крыму, Одессе и Николаеве.
Вечером 16 июля нового стиля 1918 года в здании Уральской областной Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией (располагавшейся в Американской гостинице города Екатеринбурга) заседал в неполном составе областной Совет Урала. Когда меня - екатеринбургского чекиста - туда вызвали, я увидел в комнате знакомых мне товарищей: председателя Совета депутатов Александра Георгиевича Белобородова, председателя Областного комитета партии большевиков Георгия Сафарова, военного комиссара Екатеринбурга Филиппа Голощекина, члена Совета Петра Лазаревича Войкова, председателя областной ЧК Федора Лукоянова, моих друзей -- членов коллегии Уральской областной ЧК Владимира Горина, Исая Иделевича Родзинского и коменданта Дома особого назначения (дом Ипатьева) Якова Михайловича Юровского.
Когда я вошел, присутствующие решали, что делать с бывшим царем Николаем II Романовым и его семьей. Сообщение о своей поездке в Москву к Я. М. Свердлову делал Филипп Голощекин. К сожалению санкции Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета на расстрел семьи Романовых Голощекину получить не удалось. Свердлов советовался с В.И. Лениным, который высказывался за привоз царской семьи в Москву и открытый суд над Николаем II и его женой Александрой Федоровной, предательство которой в идущую то сих пор войну дорого обошлось России.
-- Именно всероссийский суд! -- доказывал Ленин Свердлову: -- с публикацией в газетах. Подсчитать, какой людской и материальный урон нанес самодержец стране за годы царствования. Сколько повешено революционеров, сколько погибло на каторге, на никому не нужной войне! Чтобы ответил перед всем народом! Вы думаете, только темный мужичок верит у нас в доброго батюшку-царя. Не только, дорогой мой Яков Михайлович! Давно ли передовой ваш питерский рабочий шел к Зимнему с хоругвиями? Всего каких-нибудь 13 лет назад! Вот эту-то непостижимую "расейскую" доверчивость и должен развеять в дым открытый процесс над Николаем Кровавым...
Я. М. Свердлов пытался приводить доводы Голощекина об опасностях провоза поездом царской семьи через Россию, где то и дело вспыхивали контрреволюционные восстания в городах, о тяжелом положении на фронтах под Екатеринбургом, но Ленин стоял на своем:
-- Ну и что же, что фронт отходит? Москва теперь -- глубокий тыл, вот и эвакуируйте их в тыл! А мы уж тут устроим им суд на весь мир.
На прощанье Свердлов сказал Голощекину:
-- Так и скажи, Филипп, товарищам -- ВЦИК официальной санкции на расстрел не дает.
После рассказа Голощекина Сафаров спросил военкома, сколько дней, по его мнению, продержится Екатеринбург? Голощекин отвечал, что положение угрожающее -- плохо вооруженные добровольческие отряды Красной Армии отступают, и дня через три, максимум через пять, Екатеринбург падет. Воцарилось тягостное молчание. Каждый понимал, что эвакуировать царскую семью из города не только что в Москву, но и просто на Север означает дать монархистам давно желанную возможность для похищения царя. Дом Ипатьева представлял до известной степени укрепленную точку: два высоких деревянных забора вокруг, система постов наружной и внутренней охраны из рабочих, пулеметы. Конечно, такой надежной охраны мы не могли бы обеспечить движущемуся автомобилю или экипажу, тем более за чертой города.
Об оставлении царя чехословацким и белым армиям не могло быть и речи -- такая "милость" ставила под реальную угрозу существование молодой Республики Советов, окруженной кольцом вражеских армий. Враждебно настроенный к большевикам, которых он после Брестского мира считал предателями интересов России, Николай II стал бы знаменем контрреволюционных сил вне и внутри Советской республики. Бывшие царские генералы и адмиралы, используя вековую веру в добрые намерения царей, смогли бы привлечь на свою сторону сибирское крестьянство, которое никогда не видело помещиков, не знало, что такое крепостное право. Весть о "спасении" царя удесятерила бы силы озлобленного кулачества в губерниях Советской России.
У нас, чекистов, были свежи в памяти попытки тобольского духовенства во главе с Епископом Гермогеном освободить царскую семью из-под ареста. Только находчивость моего лучшего друга матроса Павла Хохрякова, вовремя арестовавшего Гермогена и перевезшего Романовых в Екатеринбург под охрану большевистского Совета, спасла положение. При глубокой религиозности народа в провинции нельзя было допускать оставления врагу даже останков царской династии, из которых немедленно были бы сфабрикованы духовенством "святые чудотворные мощи" -- также неплохой флаг для армий контрреволюционеров.
Но была еще одна причина, которая решила судьбу Романовых не так, как того хотел Владимир Ильич.
Относительно вольготная жизнь Романовых (особняк купца Ипатьева даже отдаленно не напоминал тюрьму) в столь тревожное время, когда враг был буквально у ворот города, вызывала понятное возмущение рабочих Екатеринбурга и окрестностей. На собраниях и митингах на заводах Верх-Исетска рабочие прямо говорили:
-- Чегой-то вы, большевики, с Николаем нянчитесь? Пора кончать! А не то разнесем ваш Совет по щепочкам!
Такие настроения серьезно затрудняли формирование частей Красной Армии, да и сама угроза расправы была нешуточной -- рабочие были вооружены, и слово с делом у них не расходилось. Требовали немедленного расстрела Романовых и другие партии. Еще в конце июня 1918 года члены Екатеринбургского Совета эсер Сакович и левый эсер Хотимский на заседании настаивали на скорейшей ликвидации Романовых и обвиняли большевиков в непоследовательности. Лидер же анархистов Жебенев кричал нам в Совете:
-- Если вы не уничтожите Николая Кровавого, то это сделаем мы сами!
Не имея санкции ВЦИКа на расстрел, мы не могли ничего сказать в ответ, а позиция оттягивания без объяснения причин еще больше озлобляла рабочих. Дальше откладывать решение участи Романовых в военной обстановке означало еще глубже подрывать доверие народа к нашей партии. Поэтому решить наконец участь царской семьи в Екатеринбурге, Перми и Алапаевске (там жили братья царя) собралась именно большевистская часть областного Совета Урала. От нашего решения практически зависело, поведем ли мы рабочих на оборону города Екатеринбурга или поведут их анархисты и левые эсеры. Третьего пути не было.
Последние месяц-два к забору Дома особого назначения беспрерывно лезли какие-то "любопытные" -- в основном темные личности, приехавшие, как правило, из Питера и Москвы. Они пытались передавать записки, продукты, слали письма по почте, которые мы перехватывали: во всех заверения в преданности и предложение услуг. У нас, чекистов, создавалось впечатление, что в городе существует какая-то белогвардейская организация, упорно старающаяся войти в контакт с царем и царицей. Мы прекратили допуск в дом даже священников и монахинь, носивших продукты из ближайшего монастыря.
Но не только понаехавшие тайно в Екатеринбург монархисты рассчитывали при случае освободить пленного царя, -- сама семья была готова к похищению в любой момент и не упускала ни одного случая связаться с волей. Екатеринбургские чекисты выяснили эту готовность довольно простым способом. Белобородовым, Войковым и чекистом Родзинским было составлено от имени Русской офицерской организации письмо, в котором сообщалось о скором падении Екатеринбурга и предлагалось подготовиться к побегу ночью определенного дня. Записку, переведенную на французский язык Войковым и переписанную набело красными чернилами красивым почерком Исая Родзинского, через одного из солдат охраны передали царице. Ответ не заставил себя ждать. Сочинили и послали второе письмо. Наблюдение за комнатами показало, что две или три ночи семья Романовых провела одетыми -- готовность к побегу была полной. Юровский доложил об этом областному Совету Урала.
Обсудив все обстоятельства, я принимаю решение: этой же ночью нанести два удара: ликвидировать две монархические подпольные офицерские организации, могущие нанести удар в спину частям, обороняющим город (на эту операцию выделяется чекист Исай Родзинский), и уничтожить царскую семью Романовых.
Яков Юровский предлагает сделать снисхождение для мальчика.
-- Какого? Наследника? Я -- против! -- возражаю я.
-- Да нет, Михаил, кухонного мальчика Леню Седнева нужно увести. Поваренка-то за что... Он играл с Алексеем.
-- А остальная прислуга?
-- Мы с самого начала предлагали им покинуть Романовых. Часть ушла, а те, кто остался, заявили, что желают разделить участь монарха. Пусть и разделяют... - пожал плечами Юровский.
Постановили: спасти жизнь только Лене Седневу. Затем стали думать, кого выделить на ликвидацию Романовых от Уральской областной Чрезвычайной комиссии. Белобородов спрашивает меня:
-- Примешь участие?
Я отвечаю:
-- По указу Николая II я судился и сидел в тюрьме. Безусловно, приму!
-- От Красной Армии еще нужен представитель, -- говорит Филипп Голощекин: -- Предлагаю Петра Захаровича Ермакова, военного комиссара Верх-Исетска.
-- Принято. А от тебя, Яков, кто будет участвовать?
-- Я и мой помощник Григорий Петрович Никулин, -- отвечает Юровский. -- Итак, четверо: Медведев, Ермаков, Никулин и я.
Совещание закончилось. Юровский, Ермаков и я идем вместе в Дом особого назначения, поднялись на второй этаж в комендантскую комнату -- здесь нас ждал чекист Григорий Петрович Никулин. Закрыли дверь и долго сидели, не зная с чего начать. Нужно было как-то скрыть от Романовых, что их ведут на расстрел. Да и где расстреливать? Кроме того, нас всего четверо, а Романовых с лейб-медиком, поваром, лакеем и горничной -- 11 человек!
Жарко. Ничего не можем придумать. Да ещё Юровский, Никулин и Ермаков не рассчитали свои силы в процессе обсуждения - пить на жаре коньяк из запасов приговоренной царской семьи. Сморило их. Заснули, положив свои революционные головы не на алтарь революции, а на письменный стол. Пришлось думать самому. Но понять их можно - обстановка нервная, поручение ответственное. Сижу, думаю. Может быть, когда уснут, забросать комнаты гранатами? Не годится -- грохот на весь город, еще подумают, что чехи ворвались в Екатеринбург. Тогда я придумал второй вариант: зарезать всех кинжалами в постелях. Растолкал уснувших. Даже распределили, кому кого приканчивать. Ждем, когда уснут. Юровский вроде оклемался. Никулин и Ермаков храпят за столом в комендантской. Юровский несколько раз выходит к комнатам царя с царицей, великих княжен, прислуги, но все бодрствуют -- кажется, они встревожены уводом поваренка.
Перевалило за полночь, стало прохладнее. Наконец во всех комнатах царской семьи погас свет, видно, уснули. Юровский вернулся в комендантскую и предложил третий вариант: посреди ночи разбудить Романовых и попросить их спуститься в комнату первого этажа под предлогом, что на дом готовится нападение анархистов и пули при перестрелке могут случайно залететь на второй этаж, где жили Романовы (царь с царицей и Алексеем -- в угловой, а дочери -- в соседней комнате с окнами на Вознесенский переулок). Реальной угрозы нападения анархистов в эту ночь уже не было, так как незадолго перед этим мы лично с Исаем Родзинским разогнали штаб анархистов в особняке инженера Железнова (бывшее Коммерческое собрание) и разоружили анархистские дружины Петра Ивановича Жебенева.
Выбрали комнату в нижнем этаже рядом с кладовой, всего одно зарешеченное окно в сторону Вознесенского переулка (второе от угла дома), обычные полосатые обои, сводчатый потолок, тусклая электролампочка под потолком. Решаем поставить во дворе снаружи дома (двор образован внешним дополнительным забором со стороны проспекта и переулка) грузовик и перед расстрелом завести мотор, чтобы шумом заглушить выстрелы в комнате. Юровский уже предупредил наружную охрану, чтобы не беспокоилась, если услышат выстрелы внутри дома; затем раздали наганы латышам внутренней охраны, -- мы сочли разумным привлечь их к операции, чтобы не расстреливать одних членов семьи Романовых на глазах у других. Трое латышей отказались участвовать в расстреле. Начальник охраны Павел Спиридонович Медведев вернул их наганы в комендантскую комнату. В отряде осталось семь человек латышей.
Далеко за полночь Яков Михайлович проходит в комнаты доктора Боткина и царя, просит одеться, умыться и быть готовыми к спуску в полуподвальное укрытие. Примерно с час Романовы приводят себя в порядок после сна, наконец -- около трех часов ночи -- они готовы. Юровский предлагает нам взять оставшиеся пять наганов. Петр Ермаков берет два нагана и засовывает их за пояс, по нагану берут Григорий Никулин и Павел Медведев. Я отказываюсь, так как у меня и так два пистолета: на поясе в кобуре американский "кольт" (правительственная модель "С" N 78517), а за поясом бельгийский "браунинг"( N 389965). Оставшийся револьвер берет сначала Юровский (у него в кобуре десятизарядный "маузер"), но затем отдает его Ермакову, и тот затыкает себе за пояс третий наган. Все мы невольно улыбаемся, глядя на его пьяный воинственный вид.
Выходим на лестничную площадку второго этажа. Юровский уходит в царские покои, затем возвращается -- следом за ним гуськом идут: Николай II (он несет на руках Алексея, у мальчика несвертывание крови, он ушиб где-то ногу и не может пока ходить сам), за царем идет, шурша юбками, затянутая в корсет царица, следом четыре дочери (из них я в лицо знаю только младшую полненькую Анастасию и -- постарше -- Татьяну, которую по кинжальному варианту Юровского поручали мне, пока я не выспорил себе от пьяного Ермакова самого царя), за девушками идут мужчины: доктор Боткин, повар, лакей, несет белые подушки высокая горничная царицы. На лестничной площадке стоит чучело медведицы с двумя медвежатами. Почему-то все крестятся, проходя мимо чучела, перед спуском вниз. Вслед за процессией следуют по лестнице Павел Медведев, Гриша Никулин, семеро латышей (у двух из них за плечами винтовки с примкнутыми штыками), завершаем шествие мы с Ермаковым.
Когда все вошли в нижнюю комнату (в доме очень странное расположение ходов, поэтому нам пришлось сначала выйти во внутренний двор особняка, а затем опять войти в первый этаж), то оказалось, что комната очень маленькая. Юровский с Никулиным принесли три стула -- последние троны приговоренной династии. На один из них, ближе к правой арке, на подушечку села царица, за ней стали три старшие дочери. Младшая -- Анастасия почему-то отошла к горничной, прислонившейся к косяку запертой двери в следующую комнату-кладовую. В середине комнаты поставили стул для наследника, правее сел на стул Николай II, за креслом Алексея встал доктор Боткин. Повар и лакей почтительно отошли к столбу арки в левом углу комнаты и стали у стенки. Свет лампочки настолько слаб, что стоящие у противоположной закрытой двери две женские фигуры временами кажутся силуэтами, и только в руках горничной отчетливо белеют две большие подушки.
Романовы совершенно спокойны -- никаких подозрений. Николай II, царица и Боткин внимательно разглядывают меня с Ермаковым, как людей новых в этом доме. Юровский отзывает Павла Медведева, и оба выходят в соседнюю комнату. Теперь слева от меня против царевича Алексея стоит слегка протрезвевший Гриша Никулин, против меня -- царь, справа от меня -- пьяный и икающий Петр Ермаков, за ним пустое пространство, где должен встать отряд латышей.
Стремительно входит Юровский и становится рядом со мной. Царь вопросительно смотрит на него. Слышу зычный голос Якова Михайловича:
-- Попрошу всех встать!
Легко, по-военному встал Николай II; зло сверкнув глазами, нехотя поднялась со стула Александра Федоровна. В комнату вошел и выстроился как раз против нее и дочерей отряд латышей: пять человек в первом ряду, и двое -- с винтовками -- во втором. Царица перекрестилась. Стало так тихо, что со двора через окно слышно, как тарахтит мотор грузовика. Юровский на полшага выходит вперед и обращается к царю:
-- Николай Александрович! Попытки Ваших единомышленников спасти Вас не увенчались успехом! И вот, в тяжелую годину для Советской республики... -- Яков Михайлович повышает голос и рукой рубит воздух: -- ...на нас возложена миссия покончить с домом Романовых!
Женские крики: "Боже мой! Ах! Ох!" Николай II быстро бормочет:
-- Господи, Боже мой! Господи, боже мой! Что ж это такое?!
-- А вот что такое! -- говорит Юровский, вынимая из кобуры "маузер".
-- Так нас никуда не повезут? -- спрашивает глухим голосом Боткин.
Юровский хочет ему что-то ответить, но я уже спускаю курок моего "браунинга" и всаживаю первую пулю в царя. Одновременно с моим вторым выстрелом раздается первый залп латышей и моих товарищей справа и слева. Юровский и Ермаков также стреляют в грудь Николая II почти в ухо. На моем пятом выстреле Николай II валится снопом на спину.
Женский визг и стоны; вижу, как падает Боткин, у стены оседает лакей и валится на колени повар. Белая подушка двинулась от двери в правый угол комнаты. В пороховом дыму от кричащей женской группы метнулась к закрытой двери женская фигура и тут же падает, сраженная выстрелами Ермакова, который палит уже из второго нагана. Слышно, как лязгают рикошетом пули от царских дочерей, летит известковая пыль. В комнате ничего не видно из-за дыма -- стрельба идет уже по еле видным падающим силуэтам в правом углу. Затихли крики, но выстрелы еще грохочут -- Ермаков стреляет из третьего нагана. Слышен голос Юровского:
-- Стой! Прекратить огонь!
Тишина. Звенит в ушах. Кого-то из красноармейцев ранило в палец руки и в шею -- то ли рикошетом, то ли в пороховом тумане латыши из второго ряда из винтовок обожгли пулями. Редеет пелена дыма и пыли. Яков Михайлович предлагает мне с Ермаковым, как представителям Красной Армии, засвидетельствовать смерть каждого члена царской семьи. Вдруг из правого угла комнаты, где зашевелилась подушка, женский радостный крик:
-- Слава Богу! Меня Бог спас!
Шатаясь, подымается уцелевшая горничная -- она прикрылась подушками, в пуху которых увязли пули. У латышей уже расстреляны все патроны, тогда двое с винтовками подходят к ней через лежащие тела и штыками прикалывают горничную. От ее предсмертного крика очнулся и часто застонал легко раненный Алексей -- он лежит на стуле. К нему подходит Юровский и выпускает три последние пули из своего "маузера". Парень затих и медленно сползает на пол к ногам отца. Мы с Ермаковым щупаем пульс у Николая -- он весь изрешечен пулями, мертв. Осматриваем остальных и достреливаем из "кольта" и ермаковского нагана еще живых Татьяну и Анастасию. Теперь все бездыханны.
К Юровскому подходит начальник охраны Павел Спиридонович Медведев и докладывает, что выстрелы были слышны во дворе дома. Я приказываю привести красноармейцев внутренней охраны для переноски трупов и одеяла, на которых можно носить до автомашины. Якову Михайловичу я поручаю лично проследить за переносом трупов и погрузкой в автомобиль. Первого на одеяло укладываем лежащего в луже крови Николая II. Красноармейцы выносят останки императора во двор. Я иду за ними. В проходной комнате вижу Павла Медведева -- он смертельно бледен и его рвет, спрашиваю, не ранен ли он, но Павел молчит и машет рукой.
Около грузовика встречаю пьяного Филиппа Голощекина.
-- Ты где был? -- спрашиваю его.
-- Гулял по площади. Слушал выстрелы. Было слышно. -- Нагнулся над царем.
-- Конец, говоришь, династии Романовых?! Да... Красноармеец принес на штыке комнатную собачонку Анастасии -- когда мы шли мимо двери (на лестницу во второй этаж) из-за створок раздался протяжный жалобный вой -- последний салют императору Всероссийскому. Труп песика бросили рядом с царским.
-- Собакам-ик -- собачья смерть! -- презрительно икает Голощекин.
Я попросил Филиппа и шофера постоять у машины, пока будут носить трупы. По правде сказать, для того, чтобы Голощёкин не упал на мостовую. Кто-то приволок рулон солдатского сукна, одним концом расстелили его на опилки в кузове грузовика -- на сукно стали укладывать расстрелянных.
Лично считаю каждый труп: теперь уже латыши сообразили из двух толстых палок и одеял связать какое-то подобие носилок. Замечаю, что в комнате во время укладки красноармейцы снимают с трупов кольца, брошки и прячут их в карманы. После того, как все уложены в кузов, советую Юровскому обыскать носильщиков.
-- Сделаем проще, -- говорит он и приказывает всем подняться на второй этаж к комендантской комнате. Выстраивает красноармейцев и говорит: -- Предлагаю выложить на стол из карманов все драгоценности, снятые с Романовых. На размышление -- полминуты. Затем обыщу каждого, у кого найду -- расстрел на месте! Мародерства я не допущу. Поняли все?
-- Да мы просто так -- взяли на память о событии, -- смущенно шумят красноармейцы. -- Чтобы не пропало.
На столе в минуту вырастает горка золотых вещей: бриллиантовые брошки, жемчужные ожерелья, обручальные кольца, алмазные булавки, золотые карманные часы Николая II и доктора Боткина и другие предметы.
Солдаты ушли мыть полы в нижней комнате и смежной с ней. Спускаюсь к грузовику, еще раз пересчитываю трупы -- все одиннадцать на месте -- закрываю их свободным концом сукна. Пьяный Ермаков садится к шоферу, в кузов залезают несколько человек из охраны с винтовками. Машина трогается с места, выезжает за дощатые ворота внешнего забора, поворачивает направо и по Вознесенскому переулку через спящий город везет останки Романовых за город.
За Верх-Исетском в нескольких верстах от деревни Коптяки машина остановилась на большой поляне, на которой чернели какие-то заросшие ямы. Развели костер, чтобы погреться, -- ехавшие в кузове грузовика продрогли. Затем стали по очереди переносить трупы к заброшенной шахте, срывать с них одежду. Ермаков выслал красноармейцев на дорогу, чтобы никого не пропускали из близлежащей деревни. На веревках спустили расстрелянных в ствол шахты -- сначала Романовых, затем прислугу. Уже выглянуло солнце, когда стали бросать в костер окровавленную одежду. ...Вдруг из одного из дамских лифчиков брызнул алмазный ручеек. Затоптали костер, стали выбирать драгоценности из золы и с земли. Еще в двух лифчиках в подкладке нашли зашитые бриллианты, жемчуг, какие-то цветные драгоценные камни.
На дороге затарахтела машина. Подъехал Юровский с Голощекиным на легковой машине. Заглянули в шахту. Сначала хотели засыпать трупы песком, но затем Юровский сказал, что пусть утонут в воде на дне -- все равно никто не будет их искать здесь, так как это район заброшенных шахт, и стволов тут много. На всякий случай решили обрушить верхнюю часть клети (Юровский привез ящик гранат), но потом подумали: взрывы будут слышны в деревне, да и свежие разрушения заметны. Просто закидали шахту старыми ветками, сучьями, найденными неподалеку гнилыми досками. Грузовик Ермакова и автомобиль Юровского тронулись в обратный путь. Был жаркий день, все измучены до предела, с трудом боролись со сном, почти сутки никто ничего не ел.
.
Григорий Петрович Никулин.
...Состояние наше было очень тяжелое. Мы с Юровским ждали какого-нибудь конца. Мы понимали, конечно, что какой-нибудь конец должен наступить. Сидели как на пороховой бочке. Я ведь в курсе был этой тайны Романовых - мне Яков Михайлович всё рассказал. И ведь ничего никому потом не докажешь! Скажут, что мы виноваты во всём! Как я завидовал Авдееву и его людям! Если бы мы знали, что они такую свинью нам подложат! Так ведь и сдать их нельзя - это ж такой удар будет по делу революции! И не потому, что их к стенке поставят, а потому, что над большевиками все смеяться начнут и утратим мы доверие революционного пролетариата. Хорошо хоть эти Романовы вошли в наше положение и помогли нам и словом и делом! Одна была у нас с Яковом Михайловичем надежда, что по указанию Владимира Ильича Ленина и Якова Михайловича Свердлова, всех этих Романовых этапируют в Москву для публичного народного суда. Тогда у нас появлялся шанс. Но наши местные закусили, что называется удила...Белобородов, то есть Голощекин, два раза ездил в Москву для переговоров о судьбе Романовых. Но вернулся ни с чем - и Ленин и Свердлов значит, настаивали на организации такого суда над Романовыми, сначала, значит, вот в таком широком, что ли, порядке, вроде всенародного такого суда, а потом, когда уже вокруг Екатеринбурга все время группировались всевозможные контрреволюционные элементы, стал вопрос об организации такого узкого суда, революционного. Но и это не было выполнено. Суда как такового не состоялось, и, по существу, расстрел Романовых был организован по решению Уральского исполнительного комитета Уральского областного Совета... утром 16-го июля Юровский мне говорит:
- Ну, сынок, меня вызывают туда, в президиум исполкома к Белобородову, я поеду, ты тут оставайся.
И так часика через три-четыре он возвращается и говорит:
- Ну, решено. Сегодня в ночь... Сейчас город объявляется на осадном положении, уже сейчас же. В эту ночь мы должны провести ликвидацию... должны ликвидировать всех. Хорошо, что дана директива: сделать это без шума, не афишировать этим, спокойно. Поэтому будем действовать по плану.
А затем, следом за ним, где то через полчаса прибыли Михаил Александрович Медведев, он работал тогда в ЧК. Кажется, он был членом президиума, я не помню сейчас точно. И вот этот товарищ Ермаков, и ещё с ним Голощёкин и кажется Войков или Сафаров. Прибыли они значит совсем никакие. Оно и понятно - боязно, ведь сознательно нарушить указания Центра о доставке Романовых в Москву. Но как ведь хочется войти в историю и стать, значит, знаменитыми, как этот Геродот, который у греков божий храм сжёг! Хвастать потом, что лично убивали Николая Кровавого. Как говориться - и хочется, и колется, и мамка не велит.
Ну этот, товарищ который Голощёкин, залез значит на капот автомобиля, и давай орать на весь Вознесенский проспект:
- Мы панимаешь , сейчас будем панимаешь убивать царя! ...
Насилу стащили этого пьяного идиота. Впрочем, нам это пьяное состояние, этих контролёров было на руку. Завели-занесли эту, значит пьянь в кабинет к Якову Михайловичу, усадили за стол, раздали стаканы. Тут Яков Михайлович, как и было условлено с этими Романовыми, достаёт из сейфа царский коньяк и разливает по стаканам. А в коньяк этот, эта Романова, которая царица, перед тем добавила какие-то глазные капли из аптечки. Я тогда не поверил, а тут, значит, убедился, что она не врала. Не прошло и пяти минут, как наши "гости дорогие" заснули очень крепким сном.
Тут я, первым делом, как заранее и договаривались, вытащил по очереди у всех пистолеты и заменил всем патроны на холостые.
Нужно сказать, что Яков Михайлович ещё вечером предупредил Павла Медведева о тщательной проверке караула снаружи и внутри, о том, чтобы он и разводящий все время наблюдали сами в районе дома и дома, где помещалась наружная охрана, и чтобы держали связь со мной. Сказал он ему также и о том, что в последний момент, когда все будет готово к расстрелу, предупредить, как часовых всех, так и остальную часть команды, что если из дома будут слышны выстрелы, чтобы не беспокоились и не выходили из помещения и что уж если что особенно будет беспокоить, то дать знать ему или мне через установленную связь.
К сожалению, только в половине второго явился грузовик, время лишнего ожидания не могло уж не содействовать некоторой тревожности, мы всё боялись что эти пьяные проснуться. Но не проснулись. Ещё плохо было и это было главное - ночи-то короткие. Только по прибытии этого грузовика мы начали действовать. Вначале латыши отвели-отнесли Медведева, Голощёкина и остальных в подвал предназначенный для расстрела и усадили на стулья, ибо эти "герои"-цареубийцы по-прежнему продолжали спать и были без сознания. Этот план очевидно придумали эти Романовы. Тут надо сказать, что они подумали своевременно о том, что окна шум пропустят и второе -- что стенка, у которой будут они сами поставлены -- деревянная, и можно не бояться рикошетов.
Наконец, Яков Михайлович привел этих Романовых. Присутствовавшего при этом в коридоре Павла Медведева я направил сопровождать, точнее тащить на себе Голощёкина на свежий воздух и заодно проверить не будет ли слышна стрельба. Как только они ушли, значит, Яков Михайлович предложил, как и было заранее с этими Романовыми оговорено, встать по стенке. Эта значит, которая Александра Федоровна сказала:
- Здесь даже стульев нет!
Сказала она это, чтобы значит, специально слышала охрана в коридоре. Слышала и запомнила. Ибо, как говорил этот Николай Романов: "Как правило запоминаются именно такие мелкие детали". Алексея нес на руках этот Николай. Он с ним так и встал в комнате. Тогда я велел принести пару стульев, на одном из которых по правой стороне от входа к окну, почти в угол села Александра Федоровна. Рядом с ней, по направлению к левой стороне от входа, встали дочери и Демидова. Тут посадили рядом на кресле Алексея, за ним шли доктор Боткин, повар и другие, а Николай остался стоять против Алексея. Одновременно Яков Михайлович распорядился, чтобы спустились латыши и велел, чтобы все были готовы, и что каждый, когда будет подана команда, был на своем месте. Николай, посадив Алексея, встал так, что собой его загородил. Сидел Алексей в левом от входа углу комнаты, и Яков Михайлович тут же, насколько помню, сказал Николаю примерно следующее, что его царственные родственники и близкие как в стране, так и заграницей, пытались его освободить, а что Совет рабочих депутатов постановил их расстрелять. Он спросил: "ЧТО?" и повернулся лицом к Алексею, я в это время в него выстрелил и "убил" наповал. Он так и не успел повернуться лицом к нам, чтобы получить ответ. И тут началась стрельба. Вначале из наганов залпами, затем беспорядочная. Комната специально была очень маленькая и с очень плохим освещением. Тут же всё заволокло пороховым дымом. Всё это сопровождалась женским истерическим визгом и беготней этой, которая Демидова. Затем Яков Михайлович крикнул:
- Прекратить огонь!
Стрельбу приостановили, и началась другая пьеса. Оказалось, что дочери, Александра Федоровна и, кажется, фрейлина Демидова, а также Алексей, были живы. Тогда приступили "достреливать" (чтобы не задеть лица "расстреливаемых" пороховыми газами, мы заранее договорились стрелять в область сердца). В этой разыгранной суматохе этот Романов, из своего "нагана" сделал три выстрела боевыми патронами в стенку. В самом конце я взял принесённую латышами винтовку и изображал, что добиваю штыком этих Романовских дочек, лежащих на полу. Сами же Романовы, когда всё заволокло дымом, достали из карманов разлитые по пузырькам красные чернила и стали обливать себе одежду и лицо. Пьяные контролёры тоже "стреляли", вернее значит, было всё не так - наши латыши, перед началом этого спектакля, поставили их к противоположной стенке, вложили этим в руки оружие и потом стреляли из него, следя значит, чтобы они ещё и не упали. В самом конце "расстрела" появился Павел Медведев. Он сказал, что выстрелы были слышны с улицы, несмотря на работающий мотор грузовика. Поначалу он ничего не мог разглядеть из-за дыма, плохого освещения и суеты множества людей, но затем увидел "трупы" этих Романовых, залитые "кровью", побледнел, значит, и побежал на улицу блевать. Да, значит, эти Романовы предусмотрели и эту шутку с грузовиком, который значит, должен был якобы заглушать звуки выстрелов. Может он бы и заглушил звуки выстрелов, но его специально поставили на Вознесенском проспекте, подальше от окон, выходивших на Вознесенский переулок. Поэтому звуки были отчетливо слышны. И всего-то мелочь - поставили грузовик не с той стороны...хитёр этот Николай значит Романов!
Носилки были сделаны заранее - взяли из саней оглобли и натянули, кажется, простыню. Чтобы никто не стал проверять, все ли мертвы, "трупы" Романовых, укрытые простынями переносили наши латыши. А я их сопровождал. Яков Михайлович стоял в расстрельной комнате и пресекал попытки осмелевшей внешней охраны попытаться что-то смародерничать с "трупов". Тут "вдруг" обнаружилось, что будут везде следы "крови". Взломали кладовую, взяли имевшееся там солдатское сукно, положили кусок в носилки, а затем выстелили сукном грузовик. "Трупы" Романовых, укрытых простынями доносили до сеней первого этажа, где эти Романовы соскакивали с носилок, а затем, повернув направо через дверь, попадали в проходные комнаты первого этажа, откуда по лестнице поднимались на второй этаж, и через шкаф возвращались в свои комнаты. (Потом мы этот ход снова опечатали сургучной печатью). Я же из расположенной кладовой клал на носилки свёрнутые в рулоны вещи Романовых, и прикрывал их "окровавленными" простынями.
Делалось это для того, чтобы сидящий на первом этаже Рудольф Лашер, австриец-интернационалист и ординарец Якова Михайловича, которого заперли на время "расстрела", мог видеть из окна канцелярии, что "трупы" укрытые "окровавленными" простынями грузятся в грузовик. Затем эти "трупы" укрыли сукном, а сверху пристроили "контролёров" - Медведева, Голощёкина и остальных. Туда же сели и шестеро латышей.
Старшим на грузовике отправился Яков Михайлович. Я же организовал уборку следов "крови" силами внешней охраны. Потом уже, после уборки, я подбросил в печи дома стреляные гильзы от "браунинга" и "кольта". Такой хитрый план придумали эти Романовы - пули в стене от "нагана", а гильзы в доме от других пистолетов. Потом уже, когда Яков Михайлович с этими "контролёрами" вернулся, я стал помогать ему, "переспрашивая" у "контролёров", ну значит, скажем у Ермакова: "А правда, что вы мне приказали штыком барышень добивать? Пьян был, всё не помню... а царя и царицу вы лично застрелили! Ну как такое забудешь! Вы же лично всем руководили!..." . У Медведева, который из ЧК я спрашивал другое, и говорил, что он всем руководил. Так эти Романовы придумали, чтобы совсем всё запутать...
Михаил Александрович Медведев -Кудрин.
Поздно ночью 17 июля 1918 года -- в Уральскую областную ЧК поступили сведения, что весь Верх-Исетск и Екатеринбург только и говорят о расстреле Николая II и о том, что трупы брошены в заброшенные шахты около деревни Коптяки. Вот-те и конспирация! Не иначе, как кто-то из участников захоронения рассказал под секретом жене, та -- кумушке, и пошло по всему уезду. Вызвали на коллегию ЧК Юровского. Выяснилось, что вечером 17-го пьяный Голощёкин и Войков организовали митинг в театре, где рассказали всему городу, что дескать они порешили Романова или даже всех Романовых, а Ермаков распинался об этом перед своей дружиной в тот момент пока я спал в грузовике, утомленный операцией. Постановили: этой же ночью отправить автомобиль с Юровским и Ермаковым к шахте, вытащить все трупы и сжечь. От Уральской областной ЧК на операцию назначили моего друга члена коллегии Исая Иделевича Родзинского.
Ночью с 18 на 19 июля 1918 года грузовик с чекистами Родзинским, так и непротрезвевшими Ермаковым и Юровским, матросом Вагановым, матросами и красноармейцами (всего человек шесть или семь) выехал в район заброшенных шахт. В кузове стояли бочки с бензином и ящики с концентрированной серной кислотой в бутылях для обезображивания трупов.
Об операции повторного захоронения, я говорю со слов в основном Исая Родзинского, ибо Яков Юровский слишком доопохмелялся и протрезвел только по дороге в Москву.
Подъехали к шахте, спустили на веревках двух матросов -- Ваганова и еще одного -- на дно шахтного ствола, где была небольшая площадка-уступ. Когда все расстрелянные были вытащены веревками за ноги из воды на поверхность и уложены рядком на траве, а чекисты присели отдохнуть, то стало ясным, насколько легкомысленным было первое захоронение. Перед ними лежали готовые "чудотворные мощи": ледяная вода шахты не только начисто смыла кровь, но и заморозила тела настолько, что они выглядели словно живые -- на лицах царя, девушек и женщин даже проступил румянец. Несомненно, Романовы могли в таком отличном состоянии сохраниться в шахтном холодильнике не один месяц, а до падения Екатеринбурга, напоминаю, оставались считанные дни.
Начинало светать. По дороге из деревни Коптяки потянулись первые телеги на Верх-Исетский базар. Высланные заставы из красноармейцев перекрыли дорогу с обоих концов, объясняя крестьянам, что проезд временно закрыт, так как из тюрьмы сбежали преступники, район этот оцеплен войсками и производится прочесывание леса. Подводы заворачивали назад.
Готового плана перехоронения у ребят не было, куда везти трупы, никто не знал, где их прятать -- также. Поэтому решили попробовать сжечь хотя бы часть расстрелянных, чтобы число их было меньше одиннадцати. Отобрали тела Николая II, Алексея, царицы, доктора Боткина, облили их бензином и подожгли. Замороженные трупы дымились, смердили, шипели, но никак не горели. Тогда решили останки Романовых где-нибудь закопать. Сложили в кузов грузовика все одиннадцать тел (из них четыре обгорелых), выехали на коптяковскую дорогу и повернули в сторону Верх-Исетска. Недалеко от переезда (по-видимому, через Горно-Уральскую железную дорогу, -- на карте место уточнить у И. И. Родзинского) в болотистой низине машина забуксовала в грязи -- ни вперед, ни назад. Сколько ни бились -- ни с места. От домика железнодорожного сторожа на переезде принесли доски и с трудом вытолкнули грузовик из образовавшейся болотистой ямы. И вдруг Родзинскому пришла в голову мысль: а ведь эта яма на самой дороге -- идеальная тайная братская могила для последних Романовых!
Углубили яму лопатами до черной торфяной воды. Туда -- в болотистую трясину спустили трупы, залили их серной кислотой, забросали землей. Грузовик от переезда привез с десяток старых пропитанных железнодорожных шпал -- сделали из них над ямой настил, проехались по нему несколько раз на машине. Шпалы немного вдавились в землю, запачкались, будто бы они и всегда тут лежали.
Так в случайной болотистой яме нашли достойное упокоение последние члены царской династии Романовых, династии, которая тиранила Россию триста пять лет! Новая революционная власть не сделала исключения для коронованных разбойников земли Русской: они похоронены так, как издревле хоронили на Руси разбойников с большой дороги -- без креста и надгробного камня, чтобы не останавливали взгляд идущих по этой дороге к новой жизни.
В этот же день через Пермь выехали в Москву к В. И. Ленину и Я. М. Свердлову с докладом о ликвидации Романовых Я. М. Юровский и Г. П. Никулин. Кроме мешка бриллиантов и прочих драгоценностей, они везли все найденные в доме Ипатьева дневники и переписку царской семьи, фотоальбомы пребывания царской семьи в Тобольске (царь был страстный фотолюбитель), а также те два письма красными чернилами, которые были составлены Белобородовым и Войковым для выяснения настроений царской семьи. По мысли Белобородова, теперь эти два документа должны были доказать ВЦИКу существование офицерской организации, поставившей целью похищение царской семьи. Александр опасался, что В. И. Ленин привлечет его к ответственности за самоуправство с расстрелом Романовых без санкции ВЦИКа. Кроме того, Юровский и Никулин должны были лично рассказать Я. М. Свердлову обстановку в Екатеринбурге и те обстоятельства, которые вынудили Уральский областной Совет принять решение о ликвидации Романовых.
Одновременно Белобородов, Сафаров и Голощекин решили объявить о расстреле только одного Николая II, прибавив, что семья увезена и спрятана в надежном месте
Вечером 20 июля 1918 года видел Белобородова, и он рассказал мне, что получил телеграмму от Я. М. Свердлова. Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет в заседании 18 июля постановил: считать решение Уральского областного Совета о ликвидации Романовых правильным. Мы обнялись с Александром и поздравили друг друга, -- значит, в Москве поняли сложность обстановки, следовательно, Ленин одобрил наши действия. В тот же вечер Филипп Голощекин впервые публично объявил на заседании областного Совета Урала о расстреле Николая II. Ликованию слушателей не было конца, у рабочих поднялось настроение.
Через день или два в екатеринбургских газетах появилось сообщение, что Николай II расстрелян по приговору народа, а царская семья вывезена из города и укрыта в надежном месте. Я не знаю истинных целей такого маневра Белобородова, но предполагаю, что областной Совет Урала не хотел сообщать населению города о расстреле женщин и детей. Возможно, были и какие-то другие соображения, но ни мне, ни Юровскому они не были известны. Так или иначе, это заведомо ложное сообщение в печати породило в народе слухи о спасении царских детей, бегстве за границу дочери царя Анастасии и прочие легенды.
Так закончилась организованная лично мной секретная операция по избавлению России от династии Романовых. Благодаря мне она прошла настолько успешно, что колчаковцами так и не раскрыта ни тайна дома Ипатьева, ни место захоронения Романовых.
Исай Иделевич Родзинский.
А вот что получилось с похоронами, так сказать, с укрытием следов. Получилась нелепая вещь. Нелепость заключалась вот в чем. Казалось бы, с самого начала нужно было продумать, куда деть, дело-то ведь было очень серьезное. Паче чаяния, если бы белогвардейцы обнаружили бы эти останки, знаете, что бы они устроили? Мощи. Крестные ходы, использовали бы ж темноту деревенскую. Поэтому вопрос о сокрытии следов был важнее даже самого выполнения. Подумаешь там перестрелять, не важно даже с какими титулами они там были. А вот ведь самое ответственное было, чтобы укрыть, чтобы следов не осталось, чтобы никто использовать это не мог в контрреволюционных целях. Это самое главное было. А об этом и не думали. И это дело пошло на откуп Ермакову, что ли. Товарищ такой был. Считали, он местный человек, он все знает, как упрятать, а куда он думал упрятать -- никого это не интересовало. Как и то, что пил он много и вечно пьяным был. Ненадёжный в общем. Он у нас в ЧК не работал. Он был известен как местный человек, и руководство местное решило, видимо, что вот, мол, он знает, чего, куда и как. Привлекли его для этого, и получилось с этим, знаете, страшенное дело. Кстати сказать, во время расстрела у изгороди этого дома бродил Голощекин. Он ходил с той целью, чтобы понять, мог ли кто-нибудь услышать, что там происходило.
Да, так вот, надо было упрятать. Куда? Зарыть -- чепуха, могут разрыть потом, найти по свежим следам. То же вот, что проделали -- спустили в шахты. Надо было понимать заранее, что это не путь, хотя бы потому, что будут знать, что здесь расстреляны, то уж как-нибудь проверят эти шахты, найдут. А что получилось. Этот самый товарищ Ермаков после того, как все это было проделано, повезли по его указанию в одну шахту...
Мы с Юровским взяли керосин, серную кислоту, грузовик. Ведь придется нам орудовать. И потом питание для группы. И поехали. Приехали уже поздно. Нашу охрану отправили дорогу охранять и в деревушку ходить присматривать. Кстати, там есть у этого белогвардейского исследователя показания из этой деревни, мы туда ходили по очереди молоко пить. И там, кстати, говорили, что тут облава идет на уголовных. Это единственная деревня была поблизости, больше ничего не было.
Я походил по лесу и нашёл заброшенную где-то в балке шахту. Ну, это шахта была глубинная, я сам лазал в нее - там внизу топка и засосет. Мы тут грузила приготовили. Пока я ходил, остальные трупы из шахты доставали. Ну, решили так, что часть сожжем, а часть спустим в шахту, либо всех сожжем. То что Ермаков всем лицо изуродовал - ерунда, ибо нам важно, чтобы не оставалось количества. И, потому что по этому признаку можно было узнать захоронение. Ну, а так что же, ну расстрелянные были люди, брошены, а кто? Царь или кто.
Но вот погрузили мы их на машину, весь этот штабель и решили двигаться к найденною мной шахте.
Но тут произошло неожиданное. Вдруг наша машина там застряла, оказалась трясина. Дело было к ночи. Мы немного проехали. Мы все эту машину вытаскивали, еле-еле вытащили. И тут у нас мелькнула мысль, которую мы и осуществили. Мы решили, что лучшего места не найти. Мы сейчас же эту трясину расковыряли. Она глубокая бог знает куда. Ну, тут часть разложили этих самых голубчиков и начали заливать серной кислотой, обезобразили все, а потом все это в трясину. Неподалеку была железная дорога. Мы привезли гнилых шпал, проложили маятник, через самую трясину. Разложили этих шпал в виде мостика такого заброшенного через трясину, а остальных на некотором расстоянии стали сжигать.
Но вот, помню, Николай сожжен был, был этот самый Боткин, я сейчас не могу вам точно сказать, вот уже память. Сколько мы сожгли, то ли четырех, то ли пять, то ли шесть человек сожгли. Кого, это уже точно я не помню. Вот Николая точно помню. Боткина и, по-моему, Алексея. Ну, вообще, должен вам сказать, человечина, ой, когда горит, запахи вообще страшные. Боткин жирный был. Долго жгли их, поливали и жгли керосином там, что-то еще такое сильно действующее, дерево тут подкладывали. Ну, долго возились с этим делом. Я даже, вот, пока горели, съездил, доложился в город и потом уже приехал. Уже ночью было, приехал на легковой машине, которая принадлежала Берзину. Вот так, собственно говоря, захоронили.
А потом поехали в театр драмы. Там митинг организовали. Но мы все пришли. Нас интересовало реагирование. Поэтому максимальное число людей, которое могло от нашей организации прийти, пришли и разместились там. Я тоже был там. И митинг открыли областные организации. С докладом выступил Голощекин с сообщением.
Вот, надо сказать, что публика собралась случайная: дамы со шляпками, обыватели сидели тут. Рабочего класса не было, потому что и время такое. Не знаю, почему так собрали митинг, ничего не могу сказать. Но во всяком случае вот так. Впечатление было от собравшихся самое такое, что обывательщина пришла.
Вот, я вам рассказывал: дамы в шляпках. Причем кое у кого на глазах слезы были. Мы наблюдали. Понятно, и такие вещи были. Кое-кто не верил, говорил, что врут большевики, что расстреляли. Это мы уже слышали после митинга. Не верилось им, что царя могли расстрелять. Надо сказать, что Голощекин, когда выступил на митинге, он так вдруг "от Николая до малого" сказал, чего он не должен был, конечно, говорить. Но публика, видимо, не поняла. Потому что все-таки говорили о Николае, а не о семье.
Ну, а на заводах, там знают тоже только о царе. Известие это было принято с подъемом. Это момент был очень широко использован в агитационной работе, главное, по созданию частей Красной Армии, и вызвал он большущий революционный подъем. Мы еще дней 8 просидели в Екатеринбурге. Надо сказать, уходили мы из Екатеринбурга, никто нас не обстреливал. Противник был организован так, что мы еще были в городе, а квартирьеры уже ходили по городу (колчаковские)...
Юровского после расстрела вызвали в Москву. Это я знаю. Я не могу сказать, по вызову ли Ленина он поехал или по вызову Дзержинского. Но это, собственно, неважно. Факт тот, что с докладом вызвали.
Г.И.Сухоруков.
...Простояв в Кусьвинском заводе несколько дней, мы получили приказ выехать в г. Екатеринбург для формирования [...]. Из остатков нашего батальона отобрали приблизительно 35 человек для отряда при Уральской областной ЧК, куда попал и я, через несколько дней, приблизительно, 18 или 19 июля из отряда нас отбирают человек 12 и говорят: "Товарищи! Вам вверяется тайна государственной важности, с этой тайной вы должны умереть. Горе тому, кто не оправдает нашего доверия". ...Председатель Урал-облЧК, если не путаю Лукиянов Федор говорит: "Сегодня мы должны ехать хоронить семью Николая Романова, она расстреляна..." Ночью выехали в сторону Верх-Исетского завода. Ехали на экипажах. Точно не помню, сколько нас было человек, но многих помню 1. Юровский, комиссар города. 2. Наш комиссар Павлушин, из ЧК -- Горин, Родзинский, потом не знаю фамилию мадьяра в сером костюме, впоследствии он его сжег серной кислотой, Ермаков. Из красноармейцев -- Тягунов Федор, мой земляк, лысьвенские рабочие: Боженов Алекс., Поспелов Николай Владимирович, его брат Иван, Самойлов Николай, Веселков Михаил. Эстонец Кют, Кильзин тоже эстонец, Пономарев Дмитрий -- лысьвенский рабочий, Гурьев. Верхне-Туринские рабочие: Петров, Рябков Алек., брат Рябковой, Яша, фамилию забыл, Рябкова его знает и я.
Приехали утром к шахтам, где были трупы, около шахты пепел, ни костра, братва начала рыться, догадавшись, что здесь сжигали царскую одежду, кое-кому попало изрядно, например, Поспелов нашел 2 крупных бриллианта, оправленных платиной, Сунегин нашел бриллиантовое кольцо и т. д.
Время шло, работа ударная, нужно было приступить к извлечению трупов, кругом расставили конных и пеших патрулей и приступили к работе, первым спустился в шахту с веревкой в руке Сунегин Владимир, и начали извлекать сначала дрова, цельными плахами, потом работа показалась нудной и длинной, решили взяться прямо за трупы, но на подмогу Сунегину спустился я, и первая попавшая нога оказалась Николая последнего, который и благополучно был извлечен на свет божий, а за ним и все остальные. Для точности можно отметить, что все были голыми, за исключением наследника, который был в одной матроске нательной, но без штанов. По извлечении трупы сложили недалеко от шахт и закрыли палатками, приступили к обсуждению, куда девать. Сначала решили вырыть яму прямо на дороге, закопать и сильно снова заездить, но грунт оказался каменистым, и эту работу бросили, решили дождаться автомобилей и с соответствующим грузом потом отвезти в Верх-Исетский пруд.
Вечером пришли грузовые автомобили, трупы были уже погружены на повозки, и мы с повозок их снова перегрузили на автомобили и поехали. Недалеко была мочажина, настланная шпалами в виде моста, и здесь-то задний грузовик, почти проехавши, застрял, все наши усилия ни к чему не привели, и решили шпалы снять, выкопать яму, сложить трупы, залить серной кислотой, закопать и снова наложить шпалы. Так было и сделано. Для того, что если бы белые даже нашли эти трупы и не догадались по количеству, что это царская семья, мы решили штуки две сжечь на костре, что мы и сделали, на наш жертвенник попал первый наследник и вторым младшая дочь Анастасия, после того как трупы были сожжены, мы разбросали костер, на середине вырыли яму, все оставшееся не догоревшее сгребли туда, и на том же месте снова развели огонь и тем закончили работу. Приехали в Екатеринбург на вторые сутки усталые и злые, ночью этого же дня я выехал старшим конвоя для сопровождения в Пермскую ЧК дочери короля сербского Елены, жены одного из великих князей, с ней сербская миссия, полковник Медичи, его холуй, и человек 20 свердловских буржуев, всю эту честную компанию я доставил благополучно. По приезде в Пермь я взял газету "Уральский рабочий", кажется, за 22 июля и в ней прочитал о расстреле Николая II и его семьи...