Бродил ли он по коридорам, погруженным в безмолвие, или спускался в залитую огнями свечей трапезную - то место, где еженощно белизна кожи рядится в багрянец, а страстный шепот тонет в перезвоне хрусталя; или же, прячась от ока Луны, скользил незаметным порывом ветра в травах луга, близ замка - всюду юноша грезил о солнце. Загадочное, недостижимое, оно манило его так, как пламя обыкновенно притягивает доверчивого мотылька.
Вальтерус не знал, чего было больше в этом противоестественном желании - движило ли им стремление вкусить тайну, скрытую под замок и от того неимоверно притягательную для юного ума, как и всякое иное табу; либо, быть может, всему виной обычное наваждение.
К несчастью, он хорошо знал другое.
Мечта не могла сбыться, ведь для вампира губителен свет дня.
Мечта не могла сбыться.
Вот только сегодня плевать он на это хотел.
Любая мечта зарождается из искорки мысли. Как любая жизнь берет начало от лучика света.
Мечта Вальтеруса родилась из искорки чужой жизни.
Его братья, Флориан и Кристиан, вернулись после ночной охоты. В тот раз им попался совсем мальчишка, менестрель. Он ничем не отличался от многих прочих юнцов, что попадали в замок в разное время - ничем, кроме одного. Его тонкие руки сжимали лютню, бережно, будто икону. А стоило бледным пальцам коснуться струн, как незатейливый гриф оживал - по нему текла мелодия, точно кровь, пульсирующая в вене. Только мелодия эта была горячей крови и вина слаще.
Мальчишка пел. Быть может, так он черпал силу - для тела и для души. Под сводами замкового зала звучали баллады о полноводных реках и благородных героях, великих королях и тенистых рощах. О прохладе тихой заводи в час полуденного зноя, и об усталом путнике, что стучится в запертую дверь таверны на закате.
Закат.
Последняя песнь накрепко врезалась в память Вальтеруса. Выпитый до дна менестрель, оцепеневший, с белым, как алебастр, лицом сжимал в объятьях лютню, едва заметно трогая струны. Он умирал - и музыка умирала вместе с ним. Все медленнее струилась мелодия, все тише звенели слова, и все ярче и живее загоралось солнце в воображении Вальтеруса. Огромный пылающий шар по-королевски неторопливо уплывал за верхушки деревьев, чтобы навсегда остаться в сердце.
В сердце вампира.
Когда менестрель умер, Вальтерус забрал его лютню.
Им овладело наваждение куда большее, чем жажда. Часами гладил он холодный бок лютни, сработанный неизвестным умельцем из крепкого клена; ласково перебирал струны, проводил пальцами по грифу, касаясь едва заметной продольной царапины на его тыльной стороне. Но лишь визгливые натужные звуки рождались руками вампира - казалось, чудесная мелодия умерла вместе с юным менестрелем.
Вальтерус не отчаялся. Он знал, что способен обучиться ремеслу музыканта. Он расспрашивал тех несчастных, что то и дело попадали в замок. Слепой старик учил его премудростям игры, и вампир тайком таскал ему хлеб в подземелье. Раненый солдат с повязкой на глазу дал несколько уроков - кажется, сама музыка была ему наградой. И монах. И бродяга с рябым от оспы лицом.
Иногда, когда он выходил на ночные прогулки, удавалось подсмотреть какую-нибудь новую хитрость у деревенских лютнистов.
Сородичи начали сторониться Вальтеруса. Многие презирали его - в особенности Флориан с Кристианом. Старый Драго, глава клана, оставался невозмутим. Его дочь, гордая красавица Руксанда, поглядывала на изгоя с жалостью и странным интересом.
Именно ее он позвал с собой однажды ночью. В небе светила луна, округлая, как лютня, и Вальтерус играл тогда столь искусно, что звери замирали в чаще, и буйный ветер, казалось, стихал, пристыженный чарующей мелодией. Не шевелились кроны деревьев, не плескалась рыба в лесном озере, молчали птицы. Звучала музыка.
...Лунный свет отражался от деки брошенной лютни, такой же белой, как и кожа обнаженной Руксанды. Ее тело, гибкое, податливое, точно струна, извивалось в его руках, алые губы жгли кровь - страсть породила свою, особенную мелодию. Накатило чувство сродни тому, что Вальтерус испытал, слушая умирающего менестреля.
Когда все кончилось, она попросила:
- Сыграй еще.
Он запел про закат, прикрыв глаза, с упоением лаская струны так, как недавно касался девушки.
Он не видел ужаса на ее лице.
Не слышал, как она убежала, проклиная его.
Драго ждал у ворот замка.
- Уходишь, значит?
- Ухожу.
Они стояли лицом к лицу: один - хмурый глава клана вампиров, другой - менестрель, очень спокойный, в дорожном плаще и с лютней, заброшенной за спину.
- Еще не поздно передумать.
- Да.
- Так значит...
- Не поздно. Но я не передумаю.
- Клан будет оплакивать тебя.
- Клан будет ликовать. Но я все равно благодарен вам, Отец.
- Зачем ты это делаешь?! - голос Драго сорвался на крик. - Вампиру не стать человеком. - спокойно добавил он.
- Человек же может превратиться в одного из нас - отчего же обратное недостижимо?
- Нельзя просто так, во имя странной прихоти ломать естественный ход вещей. Мы мучаемся жаждой - и утоляем ее. Нас убивает солнце, поэтому днем мы прячемся. Глупо противиться собственной природе. Глупо и губительно.
- Вы правы, Отец. Вот я и не противлюсь своей природе. Просто она иная, чем ваша.
- Не обманывайся. Ты такой же, как мы - просто ты одержим.
- Может и так, - улыбнулся Вальтерус. - А может мы все одержимы, только я уже прозрел и сейчас указываю остальным путь в новый мир. Чтобы и они вкусили что-то иное, чем кровь.
...Проходя через распахнутые ворота, Вальтерус слышал последние слова Драго:
- Помни, глупец. Солнце всегда убивает вампиров.
Близился рассвет.
Скорым шагом он шел на восток, навстречу солнцу. Вампир, который стал менестрелем. Менестрель, который хотел стать человеком. Несколько раз за ночь им овладевала паника, ноги тяжелели - но стоило пальцам извлечь из лютни знакомый мотив, как страх тут же отступал. Окрыленный надеждой, он шел - минуя леса, пашни, луга, мимо спящих деревень и отливающих серебром озер.
Солнце подстерегло вампира, когда он огибал излучину реки, неподалеку от очередной деревеньки.
Много раз Вальтерус представлял этот миг в своих грезах, но реальность оказалась совсем другой. Очень красивой. Страшной.
Небо алело. Серая сумрачная дымка наливалась пурпуром - точно распускался бутон огромного цветка. Река обратилась огнем: еще мгновение назад скрытая от глаз, она пылала; змеились на водной глади яркие сполохи, и, казалось, вот-вот загорится весь окрестный лес. На противоположном берегу, над верхушками елей медленно поднимался шар - исполинский, пламенеющий багрянцем, напитанный кровью, как кусок сырого мяса. Вампир посмотрел на этот шар так, как, наверное, глядит бабочка на зажженную свечу.
И ослеп.
Тело горело все, от головы до пят. Боль зажмуренных век отдавалась мучительным эхом в стиснутых зубах; в кулаках, сжатых до ногтей, врезающихся в кожу, обломанных. Он упал на колени, закрывая лицо руками, размазывая кровавые слезы по щекам. Обессиленный, обняв лютню, повалился на землю - совсем как мальчишка-менестрель тогда - и замер в ожидании смерти.
Трава робко потянулась к свету.
В деревне заорали, заголосили петухи.
Вальтерус по-прежнему был жив.
...Он пел громко, заливисто, не таясь. Заслышав мелодичное звучание лютни, оборачивались крестьяне, работающие в поле, останавливал коня одинокий всадник, и пастух, казалось, забывал о стаде. На грязном, перемазанном кровью лице плясали солнечные лучи и глупая счастливая улыбка.
Таким запомнили Вальтеруса жители деревушки, известной в здешних краях как Гриндейл.
Лайнел и Марта вечерами сбегали из деревни, чтобы полюбоваться закатом. С холмов, вблизи Гриндейла открывался чудесный вид.
Сегодня, впрочем, их вылазка оказалась омрачена видами иного рода.
Они натолкнулись на труп, пересекая широкий Западный тракт. Первой его заметила девчонка - она заверещала, но Лайнел быстро закрыл ей рот ладонью и прижал к себе. Сам он не смог отвести взгляд.
Обнаженное мужское тело насадили на кол и обезглавили. Голова трупа покоилась на другом коле, поменьше, который воткнули рядом с первым. Рот, широко раскрытый, обнажал ровные белые зубы и клыки - тонкие и неестественно длинные. Глаза безучастно смотрели перед собой - смотрели на восток. В грудь, в том месте, где находится сердце, был вбит колышек.
Над телом роились мухи, ползая по внутренностям, вывалившимся из распоротого живота, копошась в волосах, во рту, и багровые лучи заката падали на землю, делая происходящее по-настоящему жутким.
Лайнел потащил Марту прочь.
Не оглядываясь, они покинули тракт. Девочка плакала. Он обнимал ее, пытаясь успокоить.
- Не плачь, - шептал Лайнел. - Это ведь вампир, исчадие ада.
- Вампир? - покрасневшие глаза Марты смотрели удивленно.
- Он пришел в Гриндейл сегодня. У него была лютня, и дядя Брег узнал ее. Он сам ее сделал семь лет назад для маленького Эрика, сына мельника. Тот ее еще как-то раз уронил на камень, поцарапал гриф в одном месте - точнехонько в том же, что и у вампира пришлого. А Эрик уж года три, как сгинул. Говорят, что люди из замка князя Драго его забрали. Ну, Брег сразу смекнул, что к чему...
Тут Лайнел запнулся, поймав гневный взгляд девочки:
- Ты! - она вырвалась из его объятий. - Ты знал!
И Марта, подобрав подол сарафана, побежала в деревню.
- Богу угодно истребление нечисти! - кричал он ей вдогонку. - Я не знал, я думал, его закопали!
Лайнел лгал, конечно. Ему непросто было признать, что отнюдь не страсть к созерцанию закатов вытянула его из дома сегодня. Чертыхаясь, поплелся он вслед за девчонкой. Голова была поглощена мыслями о вампирах и о том, отдаст ли мастер Брег ему лютню Эрика. Тогда бы он вновь завоевал любовь малышки Марты.
Лайнел мечтательно улыбнулся и ускорил шаг.
За спиной уползало за горизонт солнце - солнце внимательное, заботливое, доброе к своим земным чадам. Солнце, которое чутко стережет посевы, лелеет травы и злаки, дарит жизнь и тепло. Солнце, которое зажигает в людях искру любви.