Томах Татьяна Владимировна : другие произведения.

Имя твоего волка

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Роман опубликован в издательстве "ФОРУМ", 2009 г.

  
  

ИМЯ ТВОЕГО ВОЛКА

  

Пред-сложие

  

Марго

  
   Сердце шерстяным клубком запуталось между ребер. И жарко, и колюче, и не вдохнуть - воздух вязнет в переплетениях толстых нитей.
   И не распутать.
   Марго стояла на краю поляны, вцепившись в плечи окоченевшими пальцами. Вглядывалась в серый туман сумерек, уже почти растворивший в себе контуры ближних деревьев. Старалась не шевелиться. Потому что сейчас от любого неверного движения, слова, даже вздоха, могла зависеть ее жизнь.
   Он пришел, когда Марго уже почти перестала ждать.
   Лучше бы она, действительно, перестала ждать. Повернулась бы спиной к угрюмому отряду хмурых елок и заторопилась назад - по узкой, извилистой, хорошо знакомой тропинке. Домой.
   Как будто она могла вернуться - после того, что случилось. Как будто она когда-то считала этот дом своим домом...
  
   Марго сначала не заметила его. Наверное, он уже некоторое время разглядывал ее блестящими глазами, замерев в тени горбатых елок. А когда, наконец, решил пошевелиться - одна мохнатая тень вздрогнула, разрываясь пополам - и Марго с трудом сдержала испуганный крик.
   Потому что, наверное, он пришел для того, чтобы убить ее. И она это знала - когда звала его.
   Марго смотрела, как он идет - очень медленно и неохотно, напряженным, скользящим шагом. Так, как обычно подкрадывался к добыче.
   С бесшумностью тени. Гибкостью кошки. Изяществом сияюще-черной змеи, ускользающей в копну сухих листьев, не потревожив ни один из хрустящих ломких лепестков. Широкогрудый и поджарый; с узлами напряженных мускулов под обманчивой мягкостью шерсти; с усмешкой и смертью на кончиках острых клыков и в расплавленном золоте блестящих глаз.
   Огромный, темно-серый, почти черный волк.
  Ее волк.
  

Ритка

  
   ...Волк тоже как-то приснился. Почему-то не страшный. Настоящий, не мультяшный - огромный черный зверь с блеском на кончиках белых клыков. Только эти клыки блестели не в оскале - а в улыбке. Совершенно невозможной для такого зверя, беззащитной улыбке. Как будто это был не волк, а добродушный игривый щенок...
  Страшным был совершенно другой сон. И не то, чтобы, сон - обрывок. Клочок вязкого тумана, который таял, просачивался сквозь пальцы, когда Ритка пыталась его удержать и рассмотреть. Оставалась дорога - черная и липкая; скользкая от грязи, размешанной тысячами ног. Исток и продолжение дороги пропадали в том самом тумане, проглотившем почти весь Риткин сон. Сон не вспоминался.
  Он приходил уже несколько раз. С тех пор, как мама заболела. Нет, не так. С тех пор, как Ритка поняла, что мама умирает.
  
  Ритка просыпалась, вцепившись в подушку дрожащими пальцами и чувствуя, как липнет к спине промокшая от пота рубашка. И ничего не могла вспомнить. Только эту дорогу. И женщину. Женщина шла по дороге - из тумана в туман. Уходила. Узкая спина; вздернутые худые плечи; одежда серая, невнятная - не то плащ, не то балахон; темные волосы спутанной гривой метались по плечам. Ритке хотелось ее окликнуть, но горло почему-то сжималось от страха. Потом, когда туман начинал уже дотрагиваться до женщины, тянуть ее в себя бледными зыбкими руками; Ритка решалась. Она очень боялась, что женщина обернется; но еще страшнее было позволить ей насовсем раствориться в этом тумане, а самой остаться на этой дороге, ведущей из никуда в никуда. Ритка протягивала руку; расстояние искажалось; кончики пальцев уже почти касались серого плаща ... Женщина начинала оборачиваться - дрожь спутанных волос, выступ острой скулы, впадина щеки... Ритка кричала, захлебываясь от ужаса, раздирала туман, липнущий к лицу. Выныривала на поверхность. Просыпалась. Жадно глотала воздух. Испуганно вглядывалась в темноту, узнавая знакомые очертания комнаты. С трудом разжимала скрюченные пальцы, уцепившие - не плащ уходящей в никуда незнакомки - а измятый уголок подушки.
  
  Может, это мама уходила от Ритки по этой черной дороге? Так, как она уходила наяву. С каждым днем, все дальше и дальше - от Ритки, от бабы Веры, от жизни. С каждым днем - ближе к смерти, от одного имени которой стынет в горле, замерзает дыхание - в колючую ледышку, которую не проглотить, ни выплюнуть.
  
  Может, потому Ритка и боялась окликнуть эту женщину? Чтобы не увидеть мамино лицо? А, может, она боялась, что мамино лицо окажется не таким... Искаженным смертью? Или беспамятством? Просто чужое лицо с мамиными чертами; глаза, смотрящие сквозь Ритку, не узнающие ее...
  
  А может, страшнее всего было то, что пряталось в тумане, вместе с дорогой. Ее началом, уже пройденным, но забытым; и продолжением, еще пока неизвестным, но уже предопределенным... Так, что сейчас уже нельзя ничего изменить. Только ждать.
  
  ...............
  ***
  
   В первый раз этот сон приснился после маминой операции.
   Мама лежала в постели, бледная почти до прозрачности. Но улыбалась.
  - Как ты, ма? Как? - робко спрашивала Ритка, осторожно баюкая в ладонях мамину безвольную руку.
  - Получше, доча. Меня выпишут скоро. Через несколько дней. Домой вернусь.
  - Домой! Домой! - Ритка, не удержавшись, засмеялась. Мама слабо улыбнулась в ответ. А бабушка Вера сидела на табурете неподвижно, как истукан, неодобрительно поджимая губы.
  - Поди-ка, яблочков помой, - велела она и сунула Ритке сетку с антоновкой. - Витаминов сейчас надо побольше...
  Ритка летела к умывальнику по длинному коридору больницы, пританцовывала, скользила на цыпочках, как балерина. Мама возвращается домой! На полпути спохватилась - а апельсины? Баба Вера-то забыла! А говорит - витаминов побольше. Ритка развернулась, поскользила обратно - легко, как на крыльях. Как во сне, где умеешь летать.
  И споткнулась на пороге палаты. Окаменела. Чувствуя, как сползает чужой, примеренной на минуту, одежкой - легкость, танец, крылья, улыбка.
  Баба Вера покачивалась на своем табурете, зажав ладонью рот, как будто пыталась удержать - стон, крик, вой, почти беззвучным шелестом все равно рвущийся сквозь пальцы:
  - Выписывают... Выписывают умирать... Да что же это... Что.. Деточка...
  Увидев на пороге палаты Ритку, баба Вера осеклась. Застыла. И они так смотрели друг на друга - несколько секунд. Баба Вера - с ладонью, запечатавшей рот, и дрожащими слезами в глазах; и бледнеющая Ритка.
  Это неправда, подумала Ритка. Неправда. Увидела мамино лицо - испуганное, худое. Отшатнулась, отступила в коридор. Назад. Не слышать. Не знать. Скользить по коридору легкой птицей, с сеткой ярких крутобоких яблок...
  - Рита! Дочка!
  Ритка бросилась бежать. Сетка с яблоками мешалась, больно лупила по ногам. Выпустить ее из рук Ритка так и не догадалась.
  
  Бабушка Вера, с молоденькой медсестрой в хрустком белоснежном халатике, нашли Ритку возле пожарной лестницы. В углу, среди рассыпавшихся яблок.
  - Пойдем, деточка, - позвала баба Вера, шумно дыша и протягивая Ритке вздрагивающую ладонь.
  Ритка отчаянно замотала головой.
  - Не расстраивай маму... Сейчас.
   Ритка неуверенно уцепилась за бабушкину руку, покачнулась. И, всхлипнув, уткнулась в бабы Верино пухлое плечо, затянутое в колючую шерстяную кофту. Хрустнуло под ногой раздавленное яблоко.
  - Поплачь, деточка. Все равно бы узнала. Теперь уж ничего больше не сделаешь... Поплачь...
  Этот день так навсегда и запомнился Ритке - запахом больницы, яблок и душной бабы Вериной кофты...
  
   .....
  

Старуха, ведьма без имени

   - Имя твоего волка ... - пробормотала старуха. Хрипло и устало. - Имя.
   И опять замолчала, слепо глядя в черные угли, над которыми еще совсем недавно плясало пламя.
   Костер умер на рассвете. Так, как умирают почти все костры.
   На рассвете.
   В бесцветный час между умирающей ночью и еще не рожденным утром. Когда небо, роняя пушистые клочья влажного тумана, так близко нагибается к земле, что до него можно дотронуться.
   Когда приснившиеся сны еще не потеряли свой цвет, и кажется, что до них тоже можно дотронуться - как до неба. Дотронуться и пережить заново. И тогда может оказаться, что именно они и есть твоя настоящая жизнь. А то, что раньше казалось жизнью - просто сон. Сон, который забудется уже к полудню...
   Надо только сейчас прикрыть усталые веки - и не смотреть. На черные угли мертвого костра. На старуху, горбящую костлявые плечи и утопившую неподвижный взгляд в трухе этих углей - так, будто над ними до сих пор пляшет яркое пламя...
  - Когда люди приручают... - снова тихо заговорила старуха.
  Было непонятно, кому она это говорит. То ли себе, то ли мертвому костру, то ли щупленькой девочке лет десяти-двенадцати, испуганно смотрящей на старуху широко открытыми темными глазами.
   - ...Видишь ли, девочка, люди приручают не только зверей. Они приручают реки и озера, и землю, и цветы, и других людей... И, приручая, они дают имена.
  
   Девочку звали Марго. Сейчас, слушая старуху, она подумала, имеет ли это имя какое-то значение. Почти все взрослые называют ее Маргаритой - и хочется поежиться от того, как они это произносят. С опаской и неприязнью - будто при этом пытаются обойти змею, пригревшуюся на солнцепеке. А старуха называет ее Марго - и девочке нравится, как это звучит, несмотря на то, что старухин голос почти всегда брюзглив, резок и строг. Иногда, очень редко, этот голос становится задумчив, тих и почти нежен. Но именно тогда почему-то старухин голос пугает девочку. Как сейчас.
  
  - ...Имя - для того, чтобы звать. Для того, чтобы вспоминать. Для того, чтобы проклинатьЧтобы шептать это имя - с любовью и нежностью. Даже если никто не слышит. Ведь даже тогда это придает силы. А иногда больше ничего не остается - только имя, набитое воспоминаниями - как звериная шкурка, которую чучельник набивает опилками. Имя прирастает, как вторая кожа. Его можно оторвать только с кровью, памятью - и болью. В имени - весь смысл... или - бессмыслица...
   Старуха говорила, а ветер трогал ее волосы - осторожно перебирал спутанные седые пряди. Марго, стараясь, чтобы ее взгляд был таким же легким и незаметным, как прикосновения ветра, разглядывала старуху.
   Она была уверена, что совсем недавно старухины волосы были черны, как вороновы перья ночного неба. А тускло-серый, похожий на половую тряпку, рваный плащ, обнимающий тощие старухины плечи, несколько часов назад переливался матовым блеском дорогого шелка на плечах юной высокой женщины. И голос... Голос, который сейчас стал таким измученным и хриплым...
   Как будто в сером рассвете, потихоньку выползающем из-за восточного края земли, все вылиняло почти до бесцветности и небытия. Огненно-черное звездное небо, старухины волосы, шелковый плащ, звонкий голос... Как будто...
   Как будто это все не могло быть просто сном...
  
  

...........................

ТРЕТИЙ СЛОГ

***

...........................

Пан Владислав

  
   Звериное рычание, туго и неотличимо переплетенное с человеческим криком догнало его возле первого деревенского дома - черного, покосившегося, необитаемого. Пан Владислав испугался, что опоздал. Плеть коротко и жестоко ужалила лошадиный бок, кобыла обиженно всхрапнула и понеслась, прижав уши и пластаясь над самой землей огненно-рыжей грохочущей молнией.
   Дома, горохом просыпавшиеся мимо, были такие же, как и первый - черными, необитаемыми. В ноздри плеснуло запахом гари, розовое сияние расползлось на полнеба. Горела кузница на другом краю деревни. Сильно, страшно. Языки пламени лизали бледнеющую в зените луну, сыпались трескучие алые искры. Ночь обжигалась и пятилась, моргая ослепшими звездами. А жители деревни - от древних старух, вылезавших за калитку только ради больших праздников, до малых детей, еще цепляющихся за мамкину юбку, - стояли вокруг горящей кузни. Стояли и смотрели. Никто не бежал за ведрами, не плескал водой в сатанеющее пламя. Как будто на фейрверк сквозь решетку панского сада пришли поглазеть. Или - к костру, погреться. Озябли осенней ночью, да запалили всем миром огромный костер - руки обогреть. Запалили...
   Кобыла, осаженная дрогнувшей рукой пана Владислава, споткнулась. Сердито дернула мордой, покосилась на всадника. Воспоминание опять обожгло его. Ослепило, перебило дыхание. Запах пожара двадцатилетней давности. Горечь во рту. Бессилие изменить - то, что уже случилось двадцать лет назад.
   Через секунду он опомнился.
   В толпу крестьян пан Владислав врезался как топор в мягкое дерево. Кобыла, грубо осаженная поводом, чуть не разорвавшим ей рот, взвилась на дыбы, молотя в воздухе копытами над чьим-то виском. Так и не размозжив светловолосую голову ловко увернувшегося парнишки, лошадь гулко грохнула подковами о землю и с визгливым ржанием завертелась на месте, подгоняемая укусами плети и пятясь от нажима натянутого повода.
   Люди с криками и руганью кинулись в разные стороны. Вокруг зло скалящегося пана Владислава немедленно образовался пятачок свободной земли.
   - Дор-рогу! - ревел пан, продавливаясь вперед, в самую гущу толпы. К звериному рычанию и женскому крику. К пышущему алым, опасно кренящемуся скелету горящей кузницы. К силуэту, мелькнувшему в огне - тонкой фигуры с облаком светлых, с яркой рыжинкой, волос. Волос, вспыхивающих ослепительной короной - одновременно с диким криком горящей заживо женщины. А рука белой птицей бьется о стекло, и подсвечник медленно катится к ногам... Подсвечник, еще теплый от прикосновения обожженной женской руки.
   Глаза пана Владислава опять заволокло алой огненной мутью. Он рванулся, стряхивая с себя (морок; воспоминание; заботливые руки старого слуги, придерживающие теплый плащ; подступающее безумие). Может, на этот раз он и задавил кого-то, неудачно прянувшего под лошадиные копыта.
  
   Она поднималась, выпрямляясь, над лежащим на земле человеком - обгорелым, черным, неподвижным. Мертвецом? К ее ногам прижимался зверь - скалился, роняя слюну с ощеренных клыков; клацал зубами, глухо рычал на топор, блестящий в руке светловолосого широкоплечего Яноша-плотника....
  
   ............................
   ================================================
  
  

...........................

Анжей

  
  ...Прощаясь. Теперь, кажется, навсегда.
   Она уходила, едва касаясь легкими ногами земли. В белом платье, похожем на облако.
  Девочка с темными тревожными глазами.
  Его жизнь.
  
  Сначала Анджей пытался высадить дверь. Шаг, два, три - удар плечом, со всей силы. Дверь вздрагивала, но стояла. Крепкая дверь, сам прилаживал. Неудобно вывернутые плечи скоро заныли.
  
   ............................
  
  А потом Анджей почуял запах дыма. Принюхиваясь, вдохнул поглубже. Закашлялся.
  - Эй, мужики! - неуверенно позвал он через дверь: - Э! Вы чего!?
  От двери полыхнуло жаром.
  
  Он бился в дверь, не обращая внимания на боль в вывернутых плечах. Колотил ногами, скреб дерево ногтями. Кричал. Потом вспомнил про молот. Кашляя, смаргивая слезы, потащился вслепую к инструментам. Запястья одеревенели, распухли, не слушались. Размахнуться руками за спиной было невозможно, молот выскальзывал. Выскользнул. Ухнул возле самых ног. Поднять уже не было сил. Дым забивал ноздри, горло, глаза. Кашляя, Анджей согнулся пополам. Голова кружилась. Каждый вдох был как кусок репейника, застрявший в глотке. Не проглотить и не выплюнуть. Упираясь спиной в дверь, Анджей сполз на пол. Закрыл глаза, измученные дымом.
  
  Она уходила. Так, как всегда уходила от него. За невозможно высокой решеткой панского сада - девочка в платье, похожем на облако.
  Его жизнь.
  Уходила.
  И все, что он мог - смотреть ей вслед...
  
  - Вставай, - всхлип, плач, молитва: - Вставай, пожалуйста...
  Дрожащие пальцы бродят по лицу. Трогают веки. Будят боль. Разжигают уже почти потухшее пламя. "Не нужно", - попросил он: "Не нужно". Так хорошо - ничего не чувствовать. Не дышать опаленным горлом, не шевелить пылающими огнем веками, не разлеплять спекшиеся кровавой коркой губы.
  - Ты думаешь, я тебя оставлю? Я?! Тебя?! Мы уйдем вместе. Или останемся - вместе. Слышишь?! Вставай!
   "Я не могу. Я умер", - хотел сказать он, но не сумел. Губы только дрогнули, запекшаяся рана рта порвалась и вспыхнула адовой болью. В один миг Анджей опять почувствовал свое тело - тонкую обожженную кожу, натянутую на раскаленные угли. Огонь изнутри рвался к тому огню, который все еще полыхал снаружи. Анджей был просто тонкой кожей - между огнем и огнем. Кожа ломалась, скручивалась в пепел, истекала кровью. Хотела уже догореть совсем, перестать мучиться, корчиться в агонии. Между огнем и огнем.
  "Я не могу. Я умер".
  - Вставай.
  
  Она вернулась. Девочка в платье-облаке. Его жизнь.
  Вернулась - за ним.
  
  - Иду. Сейчас. - отозвался Анджей. Кинжальная рана опять вспыхнула на дрогнувших губах, так и не произнесших ни звука.
  Встать было невозможно.
  Анджей вставал.
  Отталкивал от себя колючую землю - обожженными ладонями, локтями, коленями. Отталкивал, а она не хотела отпускать. И рука девочки в белом платье, вцепившаяся в Анджеево плечо - тоже, не хотела отпускать. Такая маленькая, слабая рука. И - такая сильная.
  Так они и тянули Анджея в разные стороны. Земля и девочка. Смерть и жизнь.
  А потом смерть сдалась. Отступила. Выпустила Анджеевы запястья из своих черных тугих клешней. Куда ей, одной, против двоих - Анджея и девочки в белом платье. Его любви, его веры, его жизни.
  - Ты думал, я тебя оставлю? Я? Тебя?!
   dd>   ================================================
   ............

............. - Марго(19) Сентябрь -

  
   ............
   - Опять... - Она чувствовала теплое плечо волка возле своей ноги, и слышала (чувствовала?), как клокочет рычание в его горле - и ей казалось, что это рычание рождается в ее собственном горле и рвется к губам, растягивая их в (усмешку?) -оскал - и обнажая острые, тускло блестящие в лунном свете лезвия длинных клыков...
   - Кого они сожгут...на этот раз? Кого?
  
   Рычание разрывало ее горло, небо опрокинулось на лицо, рассыпая колючие звезды... небо, в котором нельзя летать, но в которое можно упасть, поскользнувшись на острых осколках таких ломких и блестящих звезд... небо - черный хохочущий зверь, который бежит по твоему следу - и догоняет...всегда догоняет... но иногда - может быть, раз в жизни? (или никогда?) - можно попробовать побежать с ним наперегонки...
   И Марго побежала...
  
   Невидимая земля упруго толкалась в мягкие подушечки сильных волчьих лап, еловые ветки послушно расступались, пропуская гибкое стремительное звериное тело...
   Марго бежала... и волчья тень - отражение луны - скользила возле ее ног...
  
   "...Ни один человек никогда не сможет бежать рядом с волком по ночному лесу - и видеть - как волк, и слышать - как волк, и чувствовать землю под своими ногами - как волк. И...и оставаться при этом человеком. А ты - сможешь, Марго. Сказки про оборотней - просто сказки, придуманные теми, кто никогда не пробовал разделить свою жизнь на двоих... с волком... нет, не так... - кто вообще никогда не пробовал разделить свою жизнь на двоих..."
  
   ...Они бежали - волк с человеческой тенью - и человек - с волчьей...
   Два существа - с одним сердцем, с одним дыханием, с одной - на двоих - жизнью...
   Одно существо - и два сердца, два дыхания, и две - жизни...
   Существо, которое умеет бежать сквозь ночь - как умеет только волк; любить и защищать свою любовь - как умеют люди и звери; и ненавидеть и мстить - так, как умеет только человек...
   Одно существо - два сердца, два дыхания, две - жизни...
  
   И небо, запыхавшись, стало отставать, поскальзываясь на своих собственных звездах...
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"