Аннотация: опубликован в 1)журнале "Реальность Фантастики", ноябрь 2006 г.; 2) альманахе "Молодой Петербург", 2007г.; 3)журнале "Искатель"(США), июль 2009
Если смотреть долго, не отводя взгляда, видно, как спицы в маминых руках превращаются в солнечные лучи. Кружатся друг возле друга; пересекаются, вспыхивают огненно - и опять расходятся. Плетут кружево крылатого танца; а мамины губы подсказывают тихонько: "Раз-два-три, раз-два...", и быстрые пальцы поправляют торопливо движения - будто боятся обжечься. Мама сама чувствует, когда металлические прутики в ее руках превращаются в солнечные струны - хмурится, выпрямляет спину, считает громко и внимательно, боясь ошибиться: "Раз-два-три, раз-два..." . Набрасывает на лучи петельку за петелькой - старается удержать солнечный свет, вплести в узор. Когда получается, белая нить, обозначающая границу узора, начинает светиться тепло и ярко, черная - наливается тяжелой темнотой; а серая... Серая остается такой, как была...
- Птенчик!
Тим вздрогнул, поднял взгляд. Мама смотрит строго; спицы в ее руках нетерпеливо подрагивают, опять просятся в танец, перекатывают по круглым скользким бокам солнечные пятна.
- Ты бы погулял, - сказала мама: - Погода вон какая. Солнышко. Иди, сынок.
Тим вздохнул, неохотно сполз с дивана, пошел к двери. На пороге обернулся - еще раз взглянуть на светлые лучи в маминых руках.
- Я хочу свитер к твоей школе закончить. Понимаешь, птенчик? - улыбнулась мама в ответ на его взгляд. Будто извинялась.
Тим кивнул, вышел и осторожно закрыл за собой дверь. Он понимал. Приближающейся школы он боялся. Наверное, это еще хуже, чем детский садик. Хорошо бы мама успела с новым свитером...
*
В садике Тима дразнили. Повторяя за долговязой злой воспитательницей Агнессой Львовной, мальчишки кричали: "Молчун-молчун, язык проглотил?"; приплясывали и корчили рожи. Агнесса Львовна рож Тиму не корчила, но ее худое костлявое лицо со щелью вместо рта - безгубое и неулыбчивое - все равно пугало мальчика. Потом ребята, видимо, наслушавшись взрослых, стали дразнить Тима "слабоумным"; а девочки отворачивались и прятали игрушки - будто боялись, что он отнимет или сломает. Зря. Игрушки были глупыми и Тима не интересовали. Вообще, в садике было странно. Агнесса Львовна сначала долго приставала с вопросами, возила длинным пальцем с кровавым ногтем по плоским некрасивым картинкам. Спрашивала, если сперва было пять яблок, а потом добавили три - сколько получается? Яблоки были ненастоящими; Тим скучал и жалел Агнессу Львовну. Такая большая, а не знает, сколько пять плюс три. Сам он считать научился быстро и уже давно, наблюдая, как петельки скользят по спицам в маминых руках, нанизываются друг на друга, соединяются - то по две, то по три. А когда восемь рядов по три, пять по два, четыре по одной (всего тридцать восемь белых петелек) - получалось начало очень красивого узора. Как помочь со счетом воспитательнице, Тим не знал. А может, если она сама не поняла до сих пор, как сложить пять и три, теперь уже и не поймет. Воспитательница чувствовала, что ей уже поздно - понимать, и злилась на Тима.
- Ну что ты молчишь, мальчик? - кровавый ноготь стукал по картинке, оставлял на боку плоских яблок тонкие вмятины. - Что молчишь?
Интересно, раз яблоки ненастоящие - им не больно?
Когда становилось совсем уж невмоготу, Тим отворачивался и трогал свою ниточку. Ниточка пружинила под его рукой, держала хорошо. Можно было подергать посильнее - позвать маму; но не хотелось ее беспокоить по пустякам.
Агнесса Львовна замечала улыбку Тима, растеряно смотрела на детскую ручку, ловящую в воздухе что-то невидимое; горестно вздыхала и оставляла мальчика в покое.
Вечером воспитательница тихо выговаривала маме. Мама не соглашалась, сердилась, на бледных щеках вспыхивали алые пятна.
Потом мама обьясняла Тиму:
- Птенчик, когда взрослые спрашивают, надо отвечать. Понимаешь?
Он кивал, прятал лицо в вязаной маминой кофте. Тепло, мягко и мамой пахнет.
- Ах ты, птенчик, - смеялась мама, гладила его по голове. - Ты ведь умница, все понимаешь, да? Только говорить не любишь...
Говорить Тим не любил. Зачем много слов - когда все и так понятно?
*
Во дворе было нехорошо. Тим почувствовал это еще на лестнице. Замедлил шаг, потом совсем остановился. Обернулся, неуверенно потрогал ниточку. Там, на другом конце, мама сосредоточенно и ловко вывязывала узор на новом свитере солнечными лучами, вплетала в него невидимую ниточку между собой и сыном. Чтобы ниточка напиталась светом, стала еще прочнее и ярче. Чтобы даже в страшной школе Тим всегда чувствовал и слышал маму, и она слышала его.
Тим вздохнул. Может, вернуться? Нет, нельзя - мама огорчится. Ругать не будет, но ниточка станет колючей и жесткой - как проволока. Он потоптался на ступеньке, потом опять неохотно пошел вниз.
Во дворе было непривычно тихо - только визгливо поскрипывали качели и плакала Юлька. Страшно плакала - рваными горькими всхлипами. Юлька сидела на коленях в грязном песке возле качелей, ребята молча стояли вокруг. Виталькин велосипед валялся рядом - переднее колесо еще крутилось, на бегущих по кругу спицах вспыхивало солнце - совсем как на тех, в маминых руках.
Тим попятился. Хотелось повернуться, ухватиться за верную ниточку, убежать к маме. И не видеть того, что лежало у коленей плачущей Юльки.
Юлька была хорошая. Она никогда не дразнила Тима, и - единственная из всех, кроме мамы, умела разговаривать с ним. Просто говорила, не задавая глупых вопросов, ответы на которые и так известны. Юлькины вопросы были интересными. Например: если звезды есть всегда, почему их не разглядеть днем, когда светло и видно лучше всего? Может, потому, что ночью город попадает совсем в другое место - там, где черное небо и холодный ветер, и бродят странные и опасные тени? Происходит это на закате, когда все люди моргают одновременно - и в эту секундочку, когда все закрывают глаза, город переносится в ночь. А если удержаться и не моргнуть, можно увидеть дорогу, которая ведет из дня в ночь - и потом научиться самому ходить по ней туда, куда захочется... Тим верил, что так и есть. Они с Юлькой пробовали поймать эту секунду - смотрели в закатное небо, пока не начинали слезиться глаза. Беда в том, что точно неизвестно, когда она наступает. Но Тим знал, что рано или поздно у них получится.
А когда мальчишки пытались дразнить Тима - как в старом дворе, Юлька не позволила. "Тили-тили тесто", - начал было долговязый второклассник Юрка, но наткнулся на Юлькин взгляд и замолчал.
А теперь Юлька беспомощно сидела на земле и задыхалась от плача.
Тим вздохнул и пошел к Юльке.
Правой ладошкой Юлька зажимала свой рот - будто хотела сдержать рыдания, сотрясающие худенькие плечи; а левая, дрожащая, с деревянно раскоряченными вымазанными в крови пальцами, тянулась к Лисичке. Лисичка лежала в песке, уткнувшись острой мордочкой в Юлькино колено, вздрагивала задней лапкой - пытаясь подняться? Пушистая белая шубка была грязной, а на боку - слипшейся и бурой от крови.
- Машиной ее, - обьяснил Юрка, хотя обычно он с Тимом не разговаривал.
- Врача бы, - сипло сказал Борька. Его круглые блестящие глаза казались стеклянными, пухлый кулак, цепко зажав металлический стержень, раскачивал пустые качели.
- Виталька побежал, - ответил Юрка.
Качели скрипели. Будто ржавая пила пыталась разрезать железо и соскальзывала с обиженным скрежетом. Скрип-скрип.
Тим присел на корточки рядом с Юлькой.
Лисичка повернула мордочку, посмотрела на Тима блестящим коричневым глазом. Приоткрыла пасть - наверное, хотела улыбнуться, как всегда, но не сумела - так и замерла - с черной губой, изогнувшейся над острыми белыми зубками. Помоги мне, - попросила она. Как? - спросил Тим. Ему вдруг стало страшно и захотелось расплакаться. Наверное, впервые в жизни - то есть, в той его жизни, которую он помнил.
Раньше все было понятно. Когда ребята дразнились, нужно было просто потерпеть - подождать, пока им не надоест. Так, как Агнессе Львовне в конце концов надоело задавать Тиму свои пустые вопросы. Если было совсем невмоготу - можно было подергать ниточку - позвать маму; сбежать, вернуться домой. Теперь тоже можно было сбежать - и Тим уже думал об этом, на всякий случай проверив, не делась ли куда его ниточка. А потом он представил, как будет сидеть дома в уютном кресле, ждать чая с пирожками - и вспоминать, как смотрела на него Лисичка и как беспомощно всхлипывала Юлька. Теперь, впервые в короткой, но такой восхитительно определенной жизни, ему хотелось не сбежать от происходящего, а изменить его. И впервые в жизни Тим не знал, что делать.
Избегая смотреть на страшный Лисичкин бок, он положил руку на шею собаки - там, где шерсть еще была прежней - белой и пушистой. Осторожно погладил кончиками пальцев. Мягко и тепло - как свитера, которые вязала мама. И тут, еще толком не успев понять, что происходит, Тим сделал то, чего не пробовал раньше никогда. Ухватился за чужую ниточку и шагнул следом за ней.
*
Нить была белой и пушистой, как Лисичкина шерсть. Начиналась она где-то далеко, в сердцевине вязкого черного болота. Туда хода не было - при первом же шаге нить с чмоканьем погрузилась в топкую грязь, выскальзывая из-под ступни. Тим покачнулся, едва успев отдернуть ногу. Вернулся на единственное твердое место - зеленый холмик, усыпанный белыми цветами. Лисичка - почему-то здесь огромная, размером с самого Тима, но в остальном, прежняя - поскуливая, радостно встретила его. Попробовала улыбнуться - но не сумела: она пыталась удержаться на маленьком пятачке земли, вцепившись зубами в обрывок нити. Лапы, вымазанные в черной грязи, скользили, сминали цветы и зелень; темное влажное пятно расползалось на боку, пачкая шелковистую шерсть. Тим кинулся было помочь - и сам едва не упал в топь, нетерпеливо подрагивающую вокруг в ожидании добычи. Эта Лисичка была слишком тяжелой, чтобы Тим сумел вытащить ее. Он постоял немного, кусая губы, оглядывая болото, окружившее островок с белыми цветами. Впереди - куда могла бы продолжиться оборванная нить - всего через десяток шагов по черной воде, опять начиналась зелень и белизна. Пушистый ковер цветов - и, кажется, спрятавшаяся среди них, крепкая белая нить.
Позади гулко чавкнуло. Тим обернулся - островок под его ногами и лапами Лисички становился все меньше.
*
- Эй, малец!
Тим вздрогнул. Юлькин папа, наклонившись, легонько тряс его за плечо.
- Отпусти-ка собаку.
Тим вывернулся и опять опустился рядом с неподвижной Лисичкой.
- Малец, не дури. Ее домой отнести надо, сейчас ветеринар приедет,
Сильные руки ухватили его за плечи, аккуратно приподняли, отодвинули в сторону.
- Придержи-ка его, пацан, - велел Юлькин папа Юрке, передавая ему молча сопротивляющегося Тима . - Чего он у вас такой?
- Да он вообще того, - чернявый Виталька постукал кончиком пальца по своему виску.
- Дурак, - неожиданно сказала ему Юлька дрожащим голосом. Всхлипнула, уткнулась в рукав отцовской куртки и расплакалась, больше не сдерживаясь.
- Тс-с, Юленька, тихо, детка. Все будет хорошо, все будет... - папа ласково гладил Юльку по голове. Врет - понял Тим по его глазам.
Мама звала домой. Тим послушался, впервые досадуя, что приходится возвращаться.
- Ты где был? - встревожено спросила она. Обняла, пригладила взлохмаченные волосы, заглянула сыну в глаза. - Мне показалось... а?
Знает, испугался Тим. Знает, где он был - и больше не отпустит его туда.
Вязание лежало на столе; спицы, пригвоздившие вертлявую нить к тугому клубку, были обыкновенными - металлическими.
Тим послушно выпил чай, проглотил пирожок - любимый, с яблоками, даже не заметив его вкуса. Потихоньку, когда мама отвлеклась, вытащил из ее корзинки ножницы и сунул в свой карман. Было стыдно - раньше он ничего не брал без спроса.
- Мам, тут... мне надо... ребята ждут, - торопливо пробормотал Тим. Люди говорят много слов, для того чтобы лгать, подумал он.
- Ребята ждут? - удивилась мама. - Играть?
Улыбнулась в ответ на его кивок. Отпустила - с улыбкой на губах и в голосе:
- Иди, птенчик. Иди.
Глядя, как сын торопится вниз по лестнице, окликнула встревожено и непривычно:
- Не уходи далеко!
Собаку он нашел на пустыре. Лохматый грязный пес, приподняв голову, настороженно смотрел на мальчика.
-Хороший, хороший пес, - Тим подходил медленно, протягивая на открытой ладони пирожок. - С яблоками... вкусно... Будешь?
Говорить много слов было непривычно. Много слов - чтобы лгать?
Пес неуверенно вильнул хвостом. Потянулся к пирожку, позволил мальчику опустить ладошку на мохнатый загривок.
*
На этот раз нить была серой, будто присыпанной пылью, и взлохмаченной. Она тянулась далеко вперед по жесткой земляной дороге. Ни цветов, ни зелени. Песок, пыль, камни и колдобины. Мохнатый пес стоял на этой дороге рядом с Тимом - удивленно косился на мальчика. Шагнул вперед, оглянулся, неуверенно вильнул хвостом - мол, что, ты со мной? Вздохнул - тощие бока поднялись и опали; поднял морду, глядя на дорогу. Усталые глаза слезились. Тоска, пожаловался он мальчику. Песок, пыль, камни. Когда закончится, а?
- Тогда, - спросил у него Тим: - тебе будет не жалко? Ну совсем маленький кусочек?
Он потрогал карман, вдруг испугавшись, что здесь ножниц внутри не окажется. Металлический холодок чувствовался даже через ткань.
Уже скользнув пальцами в широкие колечки, Тим замер. Так не годится - понял он. Здесь - не годится. Зажмурился; вспомнил, как спицы в маминых руках превращались в солнечные лучи. Замер, затаив дыхание, считая мысленно - как мама: "раз-два-три...раз..." - и представляя, как пляшет золотой свет на узких лезвиях.
Ножницы сияли нестерпимо, когда он достал их из кармана. Кольца, обнявшие пальцы, больно жглись.
Пес зарычал и попятился, когда огненные лезвия приблизились к серой нити.
- Сейчас, - пообещал Тим, морщась от боли: - сейчас, я быстро.
На месте разрезов нити дорога начала расползаться, посыпались с обочины камни, серыми пластами заскользил песок. Тим стряхнул с пальцев раскаленные ножницы - обратно в карман; торопливо подхватил обрезанные концы нити, подтянул, связал. Подергал - крепко? - добавил еще два узла для верности. У ног остался кусок серой нити длиной в полтора десятка шагов. Шагов по черной воде над бездонной болотной топью.
*
Сперва Тим боялся, что Юлькин отец его не пустит в квартиру.
- Кто там? - крикнула Юлька из дальней комнаты. Скрипнула дверью, пришла, шаркая тапочками - сгорбленная, потухшая.
- А, это ты, - сказала, выглянув из-под локтя отца. - Заходи.
Юлькин папа хмыкнул, с сомнением посмотрел на Тима, но посторонился.
Тим нерешительно протянул руку к Лисичке.
- Держится, - отозвалась Юлька на его вопросительный взгляд. Отвела в сторону покрасневшие глаза: - Пока.
Тим осторожно тронул белый пушистый загривок, избегая касаться повязок.
*
Лисичка держалась. Обрывок веревки медленно выскальзывал у нее между зубов, иногда она торопливо перехватывала его, стараясь сжать повыше и подтянуться. Черное болото плескалось уже на уровне ее груди. Балансируя на скользком горбе грязной кочки между лап Лисички, Тим торопливо вынул из-за пазухи серый клубок - туго смотанную нить бродячего лохматого пса.
- Сейчас, - сказал Тим, примериваясь, как половчее привязать нить к обрывку в Лисичкиных зубах.
Ветер взвыл неожиданно - заулюлюкал зло и визгливо; закружился вокруг; рванул за одежду, растрепал волосы, надавал хлестких пощечин. Столкнул Тима в черную топь, и тотчас подхватил ледяными руками под локти; поднял над болотом - и обернулся двумя тенями. Темными, невнятными; будто сложенными из многих нитей. Нити заструились змеями, искажая строгие женские лица; зашипели Тиму в уши.
- Вор, вор...
- Не вор - хужже... Наруш-шает границы. Ходит, куда не следует. Переносит то, что нельзя...
- Нарушает!!! Наруш-шает узор!
Рука из шевелящихся нитей - безглазых и безголовых змей, обрубков змеиных тел - скользнула к Тиму за пазуху, обожгла льдом; уколола огнем. Потом - в карман.
- Нож-жницы, мои ножницы! - взвизгнула тень.
Жуткая рука развела пальцы, черные провалы между век-нитей уставились на тусклые железные ножницы.
- Вор, вор! Где мои - золотые? Вор!
Ножницы шлепнулись обратно в карман.
- Не вор - хужже... Нарушает границы. Переносит то, что нельзя...
Рука другой тени вырвала у Тима клубок, швырнула в болото - далеко-далеко. Склонив голову, женщина-тень послушала, как топь с довольным чмоканьем проглотила подарок. Улыбнулась - черная нить-губа шевельнулась червяком на сухой дороге.
Ледяные пальцы разжались, выпуская локти Тима. Он шлепнулся вниз - едва успел ухватиться за Лисичкину нить. Отплевываясь от грязи, задыхаясь от ужаса, выбрался на скользкий островок, уже почти сьеденный болотом.
- Никогда, никогда больш-ше... Понял, малш-шик?
Черные пропасти между шевелящихся змеями век еще раз глянули на Тима, ледяным холодом дохнуло из провала рта.
Последней исчезла третья тень-женщина - та, что стояла на черной воде, наблюдая за подругами. Острие длинного веретена в ее руках вспыхнуло солнцем - совсем как спицы в маминых руках.
Топь плескалась уже возле самой морды Лисички. Коричневые теплые глаза смотрели на Тима печально и укоряюще. Мол, что же ты? А ведь обещал...
Он заплакал, размазывая слезы по щекам выпачканными в грязи руками. Понимая, что теперь уже не сделать ничего. Не успеть - если решиться начать все сначала. Да и не решиться - потому что желудок сводит от ужаса, стоит вспомнить тех, черных. Теперь - только стоять и смотреть, как захлебывается Лисичка. Или - не смотреть; взяться за свою ниточку - и вернуться домой. К маме.
- Нет уж! - крикнул Тим: - Нет!!!
Слова - чтобы лгать? Или - чтобы обьяснить непонятное, уговорить, переубедить , заставить? Другого - или самого себя?
Он утер слезы, мешающие смотреть. Сунул руку в карман. Ножницы. Волшебные, огненные. Те, настоящие. Ну!!!
Лезвия ножниц, выскользнувших из кармана, горели; кольца обжигали пальцы.
Он обернулся, подтянул к себе нить - почувствовал, как на другом краю волнуется и зовет его мама. Торопливо, чтобы больше не сомневаться и не передумать, щелкнул огненными ножницами.
*
Лисичка приоткрыла глаза, повернула голову, лизнула дрожащие пальцы Тима. Хвостик несколько раз глухо стукнул по подстилке.
- Юль, слушай, такое дело... Она может, какое-то время будет странной... Не знаю, может молчаливой... вроде как - задумчивой... - он запнулся. Улыбнулся неуверенно: - Или, наоборот - захочет говорить... Потом - это пройдет... Ты чего?
Юлька смотрела на него округлившимися удивленными глазами.
- Ты говоришь! - сказала она.
- Ну, - Тим пожал плечами. Улыбнулся - на этот раз, широко и счастливо. - Я решил, что это неплохо... Иногда...
Он торопился домой. Мама ждет, волнуется. Тим знал - несмотря на то, что с той, его ниточкой, теперь было по-другому. Потому, что он не стал привязывать ее обратно - так, как сделала мама. Теперь было по-другому. Теперь не ниточка держала его, а он - ниточку. Но - крепко держал - и пока не собирался отпускать...
Когда дверь подьезда захлопнулась, Тим на секунду замер, задохнувшись от ужаса. В темноте почудились те, три черные тени; и ледяной змеиный шелест:
- Никогда, никогда больш-ше...
Никогда, подумал он, передернув плечами от озноба. Вот еще. Чтоб я туда вернулся?!
Ну, разве что с мамой что-нибудь случится, или с Юлькой, или... Кстати, подумал он, припомнив молчаливую тень с золотым веретеном, может было бы проще... А не попросить ли маму научить его прясть? Ну так, на всякий случай...