Аннотация: 2 место на конкурсе "Дефис" , опубликован в журнале "Наука и жизнь", май 2013
Между богами и свободой
1. Дверь. Ключ для Петра.
- Ну, что же ты? - Оленька нетерпеливо тронула его за локоть. Улыбнулась; тряхнула кудряшками, усыпанными по последней моде сияющей золотой пыльцой - отчего издалека Оленькина голова была похожа на елочный новогодний шар. - Что остановился? Заходи.
- Да-да, - Петер кивнул, надеясь, что его улыбка получилась настоящей. Рука будто закоченела на ручке двери, не желая шевелиться. Дверь была деревянная, скорее всего -даже не просто покрытая тонкими пластинками шпона - а деревянная целиком. А значит - безумно дорогая. Петер жадно вдохнул запах дерева - свежий и немного горьковатый. Может, орех? - попробовал угадать он, разглядывая красноватые прожилки. Сейчас бы прижаться щекой к этой двери, зажмурить глаза и вдыхать чудный запах. И думать о том, как зеленые листья колышутся над головой, плавится капелька горькой смолы на теплой коре, и ползет деловитый муравей вверх по стволу - будто надеется добраться до самого неба...
- Пе-етер,- нетерпеливо и капризно позвала Оленька.
- Да-да, - спохватился он. ...Просто стоять бы, вдыхать чудесный запах настоящего дерева - и никогда не открывать эту дверь. А потом Петер вспомнил, как долго шел к ней - и нажал на ручку.
Взгляд у Оленькиного папы оказался совершенно таким, как представлял Петер. Тяжелым и пронзительным. Как у рентгеновского аппарата, просвечивающего тело до уродливой и жутковатой основы скелета; умеющего разъять эту основу на кости и косточки и разглядеть каждую - до самого мелкого хрящика.
- Владлен Викторович, - глухо, с нажимом, сказал Оленькин папа и на несколько секунд задержал ладонь Петера в своей крепкой руке. Будто прощупывал - все ли кости соединены правильно - не ошибся ли на этот раз взгляд-рентген.
- Петер, - голос сорвался, неожиданно осип почти до беззвучности.
- Ага, - кивнул Владлен Викторович - удовлетворенный не то результатами рукопожатия; не то трепетом в голосе собеседника; не то именем будущего зятя. И, наконец, выпустил на свободу застывшую от ужаса ладонь Петера.
Смешливая взбалмошная Оленька в папином присутствии разом присмирела - стояла скромненько возле высоких, до потолка, стеллажей с архаичными бумажными книгами. Переминалась с ноги на ногу, разглядывала переплеты - простенькие, бумажные мелькали вперемешку с солидными, кожаными, иногда тиснеными, иногда даже инкрустированными золотом. Сокровища невероятной цены, сохраняемые ко всему еще так небрежно - без пластиковых непроницаемых контейнеров, без музейных архивных помещений с тщательно поддерживаемым климатом. Одна такая полка - и Петер мог бы жить безбедно несколько лет. А деревянные панели на стенах? А паркет? Из дорогой древесины разных, известных Петеру только по энциклопедии, сортов - вот здесь, кажется, липа, возле правой ноги - редкостное розовое дерево, а чуть дальше - роскошный цветок из эбенового или Черного Палисандра, драгоценнейшего Dalbergia Melanoxylon, которых уже не осталось в природе. Матово блестящий цветок густой, бездонной черноты, отпечаток бесследно канувшей в прошлое эпохи, который мог бы стать жемчужиной любой музейной коллекции и принести владельцу состояние. Цветок, на который Петер едва не наступил пыльной подошвой спортивной туфли...
Петер не мог ничего поделать - забыв, что, следует осторожничать и проявлять сдержанное почтение - он бродил восторженным взглядом по сокровищам, так щедро разложенным под ногами. Он чувствовал себя ... нет, не в раю... скорее, в чертогах богов, куда его, смертного, пригласили на минуту - и возможно, по ошибке. И пока ошибка не открылась - нужно успеть - наглядеться, надышаться - за эту минуту на всю жизнь. Владлен Викторович выждал паузу, с интересом наблюдая за будущим зятем, потом полуобернулся к дочери. Велел:
- Выйди, Ольга, - даже не позаботившись смягчить приказной тон хотя бы намеком на улыбку.
- Да, папочка, - совершенно незнакомым тоненьким голоском пай-девочки ответила Оленька и выскользнула за дверь.
- Ну, что, Петер, - в голосе будущего тестя странно смешались дружелюбие и угроза. Владлен Викторович нажал на тайную кнопочку на стеллаже - с мелодичным позвякиванием книжная полка повернулась, открывая сияющее золотистым светом нутро бара. Разнокалиберные бутылки блестели стеклянными боками; переливались радужными этикетками. Владлен Викторович ловко выдернул одну из них, даже не подумав справиться о предпочтениях гостя; щедро плеснул темно-янтарной жидкости в низкие граненые стаканы. - За знакомство!
Петер, торопясь за хозяином, глотнул слишком быстро и много, не успев почувствовать вкуса. Коньяк погладил горло шелковым холодком, а потом вдруг вспыхнул огненно, плеснул волной ярких и сильных ароматов, от которых закружилась голова. Петер задохнулся, на глазах выступили слезы. Поймал изучающий взгляд Владлена Викторовича.
- Как ты дальше жить собираешься, Петер? - строго спросил тот.
- Я.. ну...я как бы ученый, - смутился Петер. Поправился: - аспирант. Я получил грант, недавно. Выиграл конкурс. Мое устройство...
От коньяка в голове плавал янтарный искристый туман; Петер сначала сопротивлялся - потом позволил себе поплыть по его волнам; страх перед Владленом Викторовичем отступил на несколько шагов - дал волю словам. Речь стала получаться ровнее и легче, Петер увлекся, начав пересказывать содержание своего доклада на конференции, иногда спохватываясь и обьясняя научные термины. Владлен Викторович, развалившись в огромном кресле, поощрительно кивал. Его пристальный взгляд из под тяжелых набрякших век уже не пугал Петера, казался почти отеческим.
- ...Таким образом, это делает возможным в перспективе использование усовершенствованной модели для межзвездных перелетов, сократив затратное время от сотен лет до нескольких часов...
Петер замолчал.
Последняя фраза была самой важной. Именно последняя фраза была ключиком, открывшим сегодня перед подающим надежды аспирантом тяжелую дорогую дверь из настоящего дерева. Она - а не Оленькино сумасбродство. Петер почти представил, как несколько месяцев назад именно в этом роскошном кабинете послушная Оленька стоит перед Владленом Викторовичем; а он объясняет дочери, указывая на анкету, выбранную из многих других: "вот это, поняла? Петер...как его... Сенельдов. Познакомишься на банкете после конференции. Поняла?"... Петер вздрогнул, заметив, что Владлен Викторович по-прежнему смотрит на него. Будто просвечивает рентгеном. А если он мысли читать умеет? - испугался Петер.
- Хорошо, - сказал Владлен Викторович. - Хорошо. Я дам тебе лабораторию. Здесь, на острове. И Ольге спокойнее, да и мне... Что надо - говори. Оборудование, помощники... ну, одним словом... Результаты какие будут - сразу мне. Никаких публичный обьявлений без моего ведома, понял? Ну-ну, не тушуйся...хм.. зятек, - улыбка Владлена Викторовича почему-то испугала Петера еще сильнее, чем взгляд. - Мы ведь теперь одна семья, верно?
Петер торопливо закивал. Золотой коньячный хмель испарился, ему опять стало страшно - и опять захотелось быстрее оказаться по ту сторону роскошной ореховой двери. А еще лучше было бы - никогда ее открывать, пусть бы тогда и не пришлось увидеть удивительный цветок из эбенового дерева, пробовать ароматный коньяк и смотреть на бесконечные стеллажи с драгоценным книгами...
- Да, самое главное. Свидетельство о смерти с тобой? Я Ольге велел, чтоб напомнила взять.
- Да, Оля говорила... Я... мне еще целых тридцать лет, так что все в порядке... - замялся Петер, протягивая Владлену Викторовичу пластиковую карточку.
- Так. Петер Ольгович Сенельдов. Смерть от кровоизлияния в мозг. Две тысячи...ага, через тридцать лет. Хорошо, - одобрил Владлен Викторович. Отыскал на стеллаже еще одну кнопку - деревянная панель скользнула в сторону, открывая маленький офисный уничтожитель документов. Карточка Петера скользнула в щель, через секунду на поднос высыпалась горсть пластиковых крошек.
- А.. - испуганно ахнул Петер - А ведь при заключении брака надо предъявлять...
- Моя секретарша сегодня принесет тебе новое Свидетельство. С открытой датой. Как у Ольги. Свадебный подарок. От меня.
- А как?...
- Открытая дата - до тех пор, пока мы с тобой вместе не решим ее заполнить. Так, как ты захочешь. - Владлен Викторович опять улыбнулся. "Скорее - как Вы захотите, Владлен Викторович," - подумал Петер, еле удержавшись, чтобы не шарахнуться от руки, потянувшейся к нему для прощания.
***
- Ну что, Петер? Хочешь опять полюбоваться на паркет? Понравилось? - на этот раз улыбка Владлена Викторовича была более открытой - и почему-то более страшной. Как у акулы, которая перестала усмехаться и распахнула зубастую пасть во всю ширь. Широкоплечее грузное тело Владлена Викторовича обнимал светлый спортивный костюм, а не серый официальный, как при первой встрече. Из золотистых недр бара появилась знакомая бутылка и прежние стаканы. - Может тебе чего полегче? - любезно поинтересовался тесть, уже открывая пробку.
- Нет, нормально. То есть, спасибо, это хорошо. Спасибо большое за лабораторию, Владлен Викторович.
- Понравилось?
- Очень. А система моделирования процессов... у нас даже в институте такой...
- Ну-ну... Ты на работе-то не сгори, парень. Ольга говорит, тебя из лаборатории не вытащить. Отдыхать тоже надо. Понял? Ресурсы организма они того... не бесконечные. Медицина, конечно, много чего может; но и самому надо думать. Это раньше, когда у тебя предел был - было неважно, а сейчас... Понял?
- Да, я как раз хотел...
- Ты только спасибо сказать хотел или еще чего?
- Да, и спасибо за Свидетельство. Только, Владлен Викторович, я раньше никогда... Мне хотелось бы знать, если можно...
- Что - знать? - голос тестя стал строже и суше - подобрался, как зверь перед прыжком.
- Я волнуюсь немного... Я почти ничего не знаю о том, как... ну, на самом деле... Мне хотелось бы узнать - вот все эти истории, которые рассказывают - правда?
- Волноваться не надо, Петер. Это мешает. Работе и семейной жизни. Понятно?
- Понятно...я... - Петер почувствовал, как струйка пота скользит по спине - несмотря на прохладу кабинета.
- Какие истории, Петер?
- Например, про переворот Япетонского...
- Ясно. - Зверь в голосе Владлена Викторовича успокоился, опять прилег на мягкие лапы - выжидать. - Я попрошу принести диски, если тебе это интересно, Петер.
***
Из окон лаборатории было видно море. Глупые белорунные барашки торопились к берегу, пытались выпрыгнуть на сушу, но всякий раз разбивались насмерть об острое лезвие волнореза. Ветер разбрасывал остатки белой пенной шерсти, и новые агнцы стремились на заклание, не умея осознать печальный опыт собратьев и понять бессмысленности своего движения.
"А если у меня ничего не получится?" - иногда думал Петер. "Если мне придется остаться здесь навсегда - до тех пор, пока я не надоем Владлену Викторовичу? Пока он не решит заполнить дату в моем свидетельстве... или сделает все проще, без возни с документами..." Выбраться с острова можно было только вплавь - на несколько сотен метров, до тех пор, пока охрана не обнаружит движение и не расстреляет нарушителя границы. Или - улететь. Отрастить крылья - или вылепить из воска, как Икар - и улететь...
"А если у меня не получится - сделать крылья?" - думал Петер...
***
- Ух ты, здорово тут! - юноша, без стука вломившийся в лабораторию, озирался вокруг. Длинные волосы, усыпанные не золотой пылью, как у Ольги, а радужной, сияли и переливались. Одежда под цвет волосам - клочки разноцветного блестящего шелка причудливыми гирляндами обвивали тело, спускаясь с шеи до пяток.
- Мишель, - представился посетитель.
Растерянный Петер осторожно пожал узкую ладонь, опасаясь сломать один из причудливо изогнутых перстней, унизывающих тонкие пальцы с безупречно отшлифованными ногтями.
- А-а, ты не в курсе! Ольга нас не представила и ничего тебе не сказала. Неудивительно - я трагически обделен ее сестринской любовью с самого рождения... Невыносимо печальная история... Ты обрыдаешься, мой новоиспеченный родственничек, если я начну тебе ее рассказывать... Мой любимый космолетик, гнусно раздавленный этой жирной говорящей и самоходной куклой Лялей по наущению коварной сестры... Клубничные десертики, которые потихоньку крались из моей тарелки и скармливались прожорливой японской болонке... Ужас, ужас... Отложим эту горестную повесть на следующий раз, ладно? Иначе я сейчас сам расплачусь... Я собственно, по делу.
- Мм...да? - Петер ошеломленно смотрел, как гость, будто пританцовывая, легко и быстро скользит по лаборатории, заглядывая в мониторы, перебирая пластинки со схемами.
- Что, я не похож на человека, явившегося по делу? Ужас, ужас... - посетитель очень изящно всплеснул руками - перстни вспыхнули, радужный одежды затрепетали. - Не доверяйся первому впечатлению и внешнему виду, родственничек, - неожиданно оказавшись рядом с Петером, прошептал Мишель ему в самое ухо. - Особенно в этом гадючьем гнезде, в которое ты угодил. Ага. Мимикрия. Самое безопасное. Понял? - гость заговорщически подмигнул; кончики ресниц, усыпанные серебряной пылью, вспыхнули.
"Псих," - подумал Петер - почему-то с привкусом страха.
- Так о деле. Где же оно... - тонкие пальцы, сверкая перстнями, протанцевали по лепесткам цветастой одежды. - Ага! Папаша сказал, что ты интересовался одной историей... Опа!
На раскрытой ладони очутилась невзрачная поцарапанная коробочка.
- Получите. Жизнеописание Япетонского.
- Спасибо... - Петер еле успел подхватить коробочку, выскользнувшую из быстрых пальцев.
- Да, слушай, родственничек, - Мишель обернулся возле самой двери - одежды всплеснули шелковыми ладошками и вспыхнули радугой. - Смотри быстрее, ладно? И верни ее лично мне. Понял?
- Почему?
- Ну, видишь ли... - юноша улыбнулся, сверкнул маленькими бриллиантами на передних белоснежных зубах: - я принес тебе версию из архива, а не ту, которую дал папочка.
- И.. и какая настоящая?
- А ты как думаешь? - Мишель тихонько рассмеялся и добавил заговорщическим шепотом: - И вообще, все настоящее со временем становится глупыми мифами, в которые никто не верит...
2.Мифы. Прометей. Похищение Огня.
Когда официальная медицина откланялась и удалилась, шурша ослепительно белыми халатами и километровыми рулонами справок и заключений, оставляя Веронику умирать; Япетонский решил не сдаваться. Истерев ладони до мозолей о ручки дверей врачебных кабинетов, Япетонский выучился открывать и захлопывать эти двери без прежнего трепета и почтения перед величием современной науки. В конце концов, величие науки оказалось лишь блеском стекляшек, тщеславно назвавшихся алмазами; дешевой обманкой, призванной выменять у наивных дикарей подольше золотых самородков в обмен на сверкающие бусы. Когда захлопнулась последняя дверь, Япетонский обратился к знахарками и колдунам.
Впоследствии, в легенде, выросшей из этой истории, и украсившейся героическими и красивыми подробностями, Япетонский превратился в стройного белокурого красавца с мужественным суровым лицом и льдисто-голубыми глазами. То есть - с внешностью благородного героя, жизнеописание которого заставляет женщин плакать от восторга и сопереживания, мужчин - распрямлять плечи в стремлении хоть осанкой походить на идеал своих растрогавшихся спутниц; а детям дает темы для игр и мечтаний о будущем.
На самом же деле, Япетонский был низеньким, худощавым и неказистым. Старомодные очки и залысины на висках придавали ему вид безобидный, интеллектуальный и архаичный. Однако, эти же очки скрывали проницательный скептический взгляд, а облысевшие виски, кожу которых Япетонский принципиально не хотел уродовать рассадой искусственных волос - острый и бесстрашный ум. А в узкой, почти тщедушной груди билось львиное сердце титана и богоборца. В чем впоследствии пришлось убедиться беспечным богам, до поры презрительно воротившим нос от незаметного Япетонского.
Неказистая внешность во многом определила характер будущего Прометея. Еще в нежном возрасте он осознал, что, в отличие от хорошеньких или просто симпатичных сверстников, ему нечего надеяться на бескорыстные знаки внимания со стороны Удачи, Судьбы, воспитательниц садика, школьных учительниц и прочих ветреных и непостоянных дам. Однако, он не замкнулся и не стал угрюмо прятаться за стенами комплекса некрасивого ребенка, а, напротив, научился добиваться сам того, что другим доставалось даром. Получилось не сразу. Вместо того, чтобы плакать от отчаяния, он репетировал перед зеркалом спокойную улыбку. Когда хотелось кричать от досады, он сжимал зубы и заставлял себя анализировать причины неудачи. Когда обстоятельства подставляли подножки в двух шагах до вожделенной цели, и вместо сияющего кубка победителя в руках оказывалась грязь и мусор, и твердая земля опять больно лупила по лицу - Япетонский упрямо поднимался и начинал все сначала. Он определил для себя два главных правила и не отступал от них.
Спустя много лет, занимаясь подготовкой юных бойцов Сопротивления, Япетонский перво-наперво заставлял их учить и понимать эти правила.
- Дети, - тускло и негромко говорил он - голосом, напоминающим шелест змеи, выскальзывающей из сухих листьев - и заставлявшим цепенеть слушателей. - Запомните две вещи. Первое. Вас будут бить. Это больно и страшно. Но к боли и страху можно привыкнуть. Чем раньше вы привыкнете, тем лучше. Жизнь всегда бьет людей. И люди бьют людей. Тем сильнее, чем они отличаются от остальных. Но как бы вас не били, и как бы вы не падали - в самую грязь и мерзость; в отчаяние; в черноту - всегда заставляйте себя встать на ноги. Не на колени. Не на четвереньки. На ноги. Потому что только на двух ногах человек может быть человеком. Валяясь в грязи - он червь; на коленях - раб; на четвереньках - зверь. На ногах - человек. Это самое трудное и самое неустойчивое, да - стоять на ногах. Но только так вы - люди. Это понятно?
Он снимал очки и обводил юных адептов - юношей и девушек от двенадцати до двадцати - нетерпеливым и горячим взглядом фанатика. Контраст между безжизненным голосом и этим взглядом часто пугал тех, кто впервые видел Япетонского. Еще больше это пугало тех, кто знал его давно. Потому что огонь, который дремал раньше под доспехами выдержанности и спокойствия прежнего Япетонского, теперь будто сломал преграду и рвался наружу - как лава сквозь трещины в хрупкой коже земной коры. Как дикий опасный зверь, раньше наглухо запертый в клетке, а теперь с трудом удерживаемый тонкой привязью нарочито спокойного голоса. Теперь с Япетонским больше никто не искал дружбы - но ему это уже было и не нужно. Довольно того, что его боялись и уважали.
- Теперь второе. Это правило поможет вам соблюдать первое. Стоять на месте опасно. Болото - засасывает; пропасть манит покачнуться и упасть в нее. На двух ногах - человеком - тяжело стоять на одном месте. Только просветленным буддийским монахам это удавалось хорошо. Но обычному человеку - трудно и опасно. Двигайтесь! Двигайтесь всегда, хотя бы для того, чтобы не потерять равновесие. Если ваша цель далеко, а ваше зрение слабо, чтобы разглядеть ее - определите себе промежуточную цель и двигайтесь к ней. Червь наслаждается грязью и не станет выползать из нее; раб боится боли и не поползет вперед на коленях; зверь... зверь движется быстрее человека, но беспорядочно; он не умеет видеть цель. Вам не нужно бежать наперегонки со зверем; вам нужно просто двигаться к своей цели. Упрямо и настойчиво, всегда оставаясь на двух ногах. Это понятно?
- Хорошо говоришь, Паша-сан, - хвалил его после занятий Арамата - старый приятель, пожалуй, единственный из тех, кто остался по-прежнему близок Япетонскому. Будто не замечал страшных перемен с взглядом, голосом и опустевшей душой Япетонского. Или, наоборот - замечал лучше других. В жилах Араматы бродил странный коктейль - соединение крови индийских, китайских, русских и японских предков. Когда японская кровь в этой гремучей смеси брала верх, Арамата туго стягивал длинные седые волосы в пучок на затылке, отчего уголки раскосых зеленых глаз еще больше взлетали к вискам. Как птичьи крылья. Тогда в мягком голосе Араматы иногда проскальзывала сталь - будто лезвие катаны, до поры спрятанное под лохмотьями обнищавшего самурая, вспыхивало на солнце. - Только ты сам, Паша-сан, сейчас веришь в то, что говоришь?
- Моя Вера умерла, Арамата-друг. Ты знаешь, - отвечал Япетонский. Моргал, будто хотел смахнуть невидимую слезу, и его взгляд на несколько секунд переставал напоминать огненного зверя, рвущегося с привязи.
- Ай-яй, Паша-сан. Ты учишь идти на двух ногах, а сам хочешь стоять на одной. Разве ты цапля, а не человек?
- Почему на одной?
- Без Веры человек одноногий, а? А на одной ноге стоять трудно; идти - невозможно.
- Без Веры, - вздыхал Япетонский, надевал свои старомодные очки - и его взгляд опять прятался за толстыми стеклами: - друг Арамата, человек безногий. И бескрылый. Обрубок бестолковый и бесполезный, а не человек. Так то...
***
- Пашенька, - уговаривала его Вероника: - Надо примириться. Ничего не сделаешь. Зачем - головой-то об стену? И больно и бесполезно...
Япетонский обнимал ладонями ее лицо, целовал прохладные щеки, мокрые от слез ресницы, уголки горячих губ - нежно и долго. До тех пор, пока не высыхали слезы и Вероника не начинала улыбаться.
- Пусть больно, Верочка. Пусть. Значит - живые. Значит, мы с тобой еще живые... Если бы я мог, если... Если бы я мог - так, как могу прогнать твои слезы и вызвать улыбку... если бы я мог отдать тебе свои годы
- Все-все? - улыбалась Вероника, уютно и сонно сворачиваясь - как кошка на одеяле любимой хозяйки - в объятиях Япетонского.
- Глупенькая. Конечно - все, - честно отвечал он и трогал губами пушистое и теплое местечко на виске Вероники, где волновалась горячая жилка. Толкалась нетерпеливо и неровно, будто торопилась скорее отмерить немногие оставшиеся Веронике секунды, часы, дни. Он замирал, прислушиваясь к биению ее пульса, считал - раз-два-три; пугался - как мало осталось, даже если просто вот так сидеть и считать...
- Не надо все. Половину. Чтобы мы жили счастливо и умерли в один день, как в сказках. Да? - теплый шепот щекотал Япетонскому шею. - Я не хочу без тебя, Пашенька...
- Я тоже. Не хочу. Без тебя. - горло перехватывало, когда он видел улыбку засыпающей Вероники, и Япетонский еле сдерживался, чтобы не закричать или не заплакать. Это он умел очень хорошо - сдерживать и скрывать свое отчаяние, страх, слезы и беспомощность. А еще, оказывается, он умел забирать себе Вероникины отчаяние, страх, слезы и беспомощность и взамен дарить ей веру в невозможное. В то, что он, Япетонский, в самом деле может отдать Веронике половину своей жизни.
Он торопился. Времени на ошибки не было. Времени вообще почти не было. Врачи сказали, что Веронике осталось жить три месяца.
Япетонский снял деньги, отложенные на покупку дома - уютного гнездышка, которое так мечтала обживать и обустраивать Вероника, иногда набрасывая смешные кривенькие рисунки. ("Вот здесь будет спальня, да? А здесь - детская..." - "Детскую лучше справа, Верочка. Вот так, смотри. А рядом игровую комнату... Слушай, а нам обязательно детской дожидаться, чтобы..." - "Паша, перестань, - смеялась Вероника, уворачиваясь от губ, скользящих все ниже по ее шее: - мешаешь! Смотри, криво нарисовала!" - "Ужас какой!" - ахал он...)
Япетонский нанял нескольких студентов, одного профессора, специалиста по нетрадиционной медицине и двух профессиональных актеров. Через полторы недели был готов список всех практикующих гадалок, магов, знахарей, экстрасенсов, со статистикой достоверно подтвержденных излечений, заключения профессора по каждому случаю и комментарии актеров, посещавших лекарей лично с целью выявления очевидных признаков жульничества.
Первой в списке была баба Нюра из деревушки в такой глухомани, что добираться до нее пришлось целый день. Баба Нюра оказалась приветливой пухлощекой старушкой в длинной до пят вязаной юбке и цветастом платке. Она держала Веронику за руку, водила пестрым перышком над водой, бормотала и припевала что-то невнятное. Вероника вышла из ее домика, улыбаясь, легкой походкой, которую Япетонский не видел с начала болезни.
- Спасибо Вам, - сказал он, вдруг, на несколько минут, почти поверив, что все обойдется - глядя на за улыбающуюся Веронику - Спасибо.
- Да не за что, милай, - вздохнула баба Нюра. Япетонский заглянул в ее ясные не по-возрасту, печальные глаза, и его надежда умерла. - Травки-то я дала, - тихо и торопливо заговорила знахарка, зябко кутаясь в платок - будто мерзла под жарким солнцем июньского полудня: - пусть пьет, ты уж последи, милай. Полегше будет. А как помирать будет -на-ка, вот это в воду кинь - дай выпить. Легко уйдет - без боли, без слез. Будто уснет. Прости, милай, - опять виновато вздохнула старушка, робко трогая посетителя за рукав: - Прости, что зря ехали...
Япетонский высвободил руку и неуверенно, запинаясь, пошел к калитке. Будто ослеп в один миг. По отзывам его бригады баба Нюра была самой лучшей...
Второй была Ангелина Петровна. Вороной цыганской масти, с густыми черными бровями трагического излома и слишком яркими кроваво-алыми губами. Черная шаль обнимала худые плечи, то обвисала на спине сломанными крыльями, то струилась траурной мантией, то рассыпалась тревожными веерами длинных кистей - когда хозяйка заламывала руки. Ангелина Петровна была в молодости актрисой какого-то затрапезного провинциального театра - и теперь доигрывала свою самую лучшую, любимую роль. Роковой женщины, знающей нечто, недоступное простым смертным и отравленной этим тайным знанием. Скорбной и всемогущей вершительницы судеб.
Увидев хрустальный шар на черном круглом столе и ряды черных и белых свечей в серебряных подсвечниках вдоль многочисленных зеркал, Япетонский поморщился. От этой комнаты пахло ложью. Карты Таро, чучело желтоглазой совы, черные ширмы вдоль стен с каббалистическими знаками. Япетонский вспомнил простой дом бабы Нюры с вязаными половичками - и ему захотелось немедленно уйти - происходящее казалось балаганом и потерей времени, которого сейчас не было. Сама Ангелина Петровна пахла ложью. Заглянув в ее лицо, Япетонский вдруг с уверенностью почувствовал, что она не умеет ни гадать, ни лечить. Будто из-за того, что он сам, пытаясь удержать Веронику, уже давно чувствовал себя на грани - между тем миром и другим, чутье, обычно дремлющее в человеке, у Япетонского проснулось и обострилось. И теперь оно иногда вспыхивало ослепительно обнаженным лезвием - помогая разглядеть и понять раньше невидимые вещи; а иногда - кололось больно и неожиданно, когда Япетонский пытался спрашивать сам себя о будущем Вероники. Это чутье давало ему право быть уверенным, что Ангелина Петровна лжет. Более того, из-за своей полной неспособности чувствовать хотя бы чуть более среднего человека, она даже не догадывается, что Япетонский разгадал ее ложь.
Однако, он вспомнил результаты статистики - и заставил себя остаться. У Ангелины Петровны был самый большой процент полного излечения обреченных людей. Она не снимала порчу, не лечила от заикания, эпилепсии или нейродермита. Она спасала людей, обреченных на смерть. Тех, кому уже не брался помогать никто. Не всегда - но случаев было достаточно.
Япетонский смирно сидел на бархатной кушетке. Смотрел, как Ангелина Петровна водит ладонью над хрустальным шаром; льет воск в серебряную чашку с водой; совершает эффектные пассы над головой растерявшейся Вероники, встряхивая черными кистями шали... Когда шаль соскользнула с руки, Япетонский разглядел возле локтя полоску гладкого темного браслета, на котором вспыхивал и гас маленький зеленый огонек. Ангелина Петровна отвела руки от Вероники. Браслет перестал светиться. Япетонский насторожился, как охотничий пес, учуявший след.
- Прошу вас подождать в приемной, мои дорогие, - устало и величаво произнесла . Ангелина Петровна: - Мне необходимо сосредоточиться, выйти в астрал, и провести коррекцию восприятия информации.
- Что-что она собралась делать в этом... астрале? - тихо переспросила Вероника уже в приемной, неуверенно улыбаясь. Будто спрашивала - посмеемся над этой глупостью сейчас или обождем до дома?
- Серьезная мадам, - без тени иронии ответил Япетонский.
- Правда? - удивилась Вероника и замолчала.
- Мужчина, можете зайти, - позвала Ангелина Петровна минут через пятнадцать, выглядывая из-за двери.
- Ну, что, - Ангелина Петровна понизила голос и тяжко вздохнула, усаживаясь напротив Япетонского и наблюдая за ним сквозь полуопущенные ресницы. - Вынуждена Вас огорчить, Павел Сергеич. У Вашей жены рак легких и она умрет в этом году...
- Я пришел к Вам не за диагнозом, - оскалился Япетонский. Ему хотелось вскочить и встряхнуть за шиворот эту манерную куклу, которая имела наглость ломать скверное трагедийное представление даже сейчас - говоря о неизбежной смерти Вероники. А еще ему хотелось знать, откуда она узнала его имя и отчество - и столь точный диагноз, ради которого врачи не одну неделю мучили Веронику.
- А для чего, Павел Сергеич?
- Чтобы Вы вылечили мою жену.
- Видите ли, Павел Сергеич, речь уже не идет не о лечении, как таковом; а о том, чтобы подарить Вашей жене несколько лет жизни, которых у нее фактически не осталось. Понимаете разницу?
- Это возможно?
Ангелина Петровна опять вздохнула, зябко укуталась в шаль.
- Не знаю, -неуверенно протянула она, украдкой наблюдая за посетителем. - Марья Петровна, конечно, мне Вас рекомендовала, как человека исключительно надежного...
- Вы можете это сделать? - он смягчил голос до просительно-умоляющего, жалея о своей несдержанности. - Я отдам что угодно, если...
Ангелина Петровна помолчала и наконец проронила неохотно:
- Это дорого, Павел Сергеич.
- Сколько?
- Ну... - Ангелина Петровна смущенно возвела очи к потолку: - Понимаете, это отнимет столько духовных сил и весь запас моей маны... Я не смогу работать несколько месяцев. Понимаете? Более того, для восстановления равновесия и способности накапливать энергию мне придется скорее всего предпринять паломничество к одному из энергетических центров Земли - например, к Тибету. А это, вы понимаете...
- Как я могу компенсировать эти затраты?
- Знаете, обычно я беру за такое... - Ангелина Петровна вдруг, как по волшебству извлекла из складок своей шали маленький калькулятор и ловко нащелкала на нем длинное число. - Но в вашем случае... - палец Ангелины Петровны изящно подправил на экране несколько цифр. - Только необходимое. Для восстановления энергии. Я так сочувствую Вам и Вашей красавице жене...
Япетонский снял со счета оставшиеся деньги. Залез в долги, которые по самым оптимистичным подсчетам предстояло отдавать ближайшие лет тридцать. Параллельно он сводил Веронику еще к нескольким целителям, спускаясь по списку все ниже и ниже - только для того, чтобы получить несколько прямых и несколько завуалированных отказов.
-Ангелина Петровна, если Вы меня обманете...
- Что Вы, Павел Сергеич, - обиделась роковая женщина. Показав себя скверной и фальшивой актрисой, Ангелина Петровна неожиданно проявила честность и деловую сметку. - Я увидела, что у Вас есть нужная сумма. Теперь мы положим с Вами эти деньги в банковскую ячейку. На определенных условиях. Когда Вы сочтете, что у Вашей жены все в порядке со здоровьем - я с вашего согласия заберу свой гонорар. Только... на случай, если Вы решите, что платить уже необязательно... видите ли ..с той минуты, как я начну работать с Вашей женой - мы с ней будем связаны. Я буду ее поддерживать своей энергией - но если в какой-то момент я перестану это делать - процесс может повернуть обратно. И тогда возможно уже даже я не смогу Вам помочь, если Вы опомнитесь. Понимаете?
- Еще как, - улыбнулся в ответ Япетонский, тщетно пытаясь отыскать в этих объяснениях об энергии и мане зерно истины.
Через месяц Вероника начала поправляться. Еще через два, после полного обследования в клинике врачи признали, что она абсолютно здорова и следов опухоли нет. На все вопросы медицинские светила разводили руками. Чудо! Уникальный случай самоисцеления организма. Иногда, очень редко, случается. Несколько прецедентов зафиксировано. Но, чтобы не давать надежды на несбыточное - ибо таких случаев мало - обнародование этих фактов не приветствуется.
А через полгода Вероника погибла под колесами машины. Роковая случайность. Никто не виноват. Кроме...кроме одной стервы в черной шали, пообещавшей Веронике долгую жизнь еще минимум лет на тридцать...
Облик Ангелины Петровны и ее кабинет совершенно не изменились.
Когда Япетонский отшвырнул в сторону черный столик и ухватил целительницу за тонкое горло, хрустальный шар соскользнул на пол и разбился на мелкие куски.
Охранники, ворвавшиеся на шум, быстро и ловко скрутили Япетонского.
- Понимаете, Павел Сергеич, - чуть позже шепотом объяснила целительница, осторожно трогая шею и морщась от боли: - Потенциально Вероника должна была прожить еще тридцать лет. Я выполнила наш договор. Но я ведь не могла защищать ее от всех случайностей и несчастных случаев, понимаете?
Япетонский мрачно кивнул, покосившись на охранников, внимательно наблюдавших за ним. Он не понимал. Женщина по-прежнему лгала и почему-то боялась его - несмотря на своих телохранителей.
- Извините, -пробурчал он. - За шар я могу заплатить...
- Пустяки, - облегченно махнула рукой Ангелина Петровна: - Мне очень жаль, что все так получилось.
За ширмой, свалившейся в результате разыгравшейся битвы, Япетонский разглядел приоткрытую дверь - и компьютер на низком столике в другой комнате.
Обыск, тщательно спланированный и проведенный так аккуратно, что сама хозяйка ничего не заподозрила, выявил несколько интересных деталей. За ширмой, действительно, был кабинет, оборудованный современной техникой с прибором неизвестного назначения, подключенным к компьютеру. В сейфе хранилась картотека по клиентам Ангелины Петровны. В карточке Вероники Япетонской, распечатанной на принтере, в графе "год смерти" текущий год был зачеркнут ручкой и написано "плюс тридцать". В графе "причина смерти" диагноз "рак легких" - обведен в кружок с надписью рядышком - "оставить". Изучение карточек по остальным клиентам - особенно старым, и сопоставление с фактической информацией о жизни и смерти этих людей, приводил к очень интересному выводу. Ангелина Петровна была на короткой ноге с судьбой - то ли подружкой трем паркам, то ли помощницей. Она умела придержать ножницы, грозящие уже обрезать тонкую нить жизни; и умела разглядеть, когда и как именно они щелкнут над многострадальной нитью в следующий раз. Причину будущей смерти Ангелина Петровна определяла походя, со стопроцентной точностью за пару десятков лет до трагического события.
Япетонский организовал слежку за судьбоносной дамой. Терять ему было больше нечего, в очередные долги он теперь влезал, не задумываясь, как собирается их отдавать. Разгадка тайны, имевшей касательство к смерти Вероники, теперь была единственным, что волновало Япетонского. Возможно, подсознательно, он надеялся, в результате разгадки этого секрета - осознания механизма управляемой смерти; будет найдено средство каким-нибудь невероятным образом оживить Веронику...
Ангелина Петровна не делала ни шагу без своих дюжих охранников. Дама, зарабатывающая на отсрочке смерти такие деньги, могла позволить себе круглосуточную охрану. Однако это не помешало Япетонскому подготовить и блестяще исполнить похищение Ангелины Петровны и заключение ее - одинокой и беспомощной - в заброшенный лесной дом.
- Вы умеете управлять смертью других людей, - сказал Япетонский испуганной заместительнице парок: - а теперь я управляю Вашей смертью. Верите?
Ангелина Петровна поверила. Понадобилось не так уж много слов и совсем мало угроз, чтобы заставить ее рассказать все. Правда оказалась проста и цинична. Совершенно такой, какой обыкновенно бывает правда.
Через несколько лет, уже организовав свое знаменитое движение Сопротивления, проросшее метастазами ячеек, групп и объединений во многие страны, Япетонский рассказал эту правду населению всего земного шара. Он устроил совершенно дерзкое и гениальное по воплощению выступление одновременно по многим центральным каналам телевидения.
Готовясь к этой речи, он некоторое время не мог решить, как обратиться к своим потенциальным слушателям и зрителям. Сограждане? Япетонский давно не считал себя гражданином страны, которая позволяла происходить этому кошмару, или гражданином любой другой страны, где ситуация обстояла примерно так же. Господа? Как нет смысла рассказывать правду рабам - потому что пока те сами не поднялись с колен, они не смогут двинуться с места; так же бессмысленно говорить что-то их господам - те обычно уже плотно притерлись задними частями тел к мягким креслам - и не желают двигаться. Друзья? Все его друзья уже были рядом с ним - по эту сторону экрана, а не по ту.
- Люди, - сказал он. Помолчал, пристально глядя в камеру.- Я обращаюсь именно к людям. Для всех прочих, кто сейчас включил телевизор просто так или в надежде посмотреть свой любимый виртуальный магазин или рекламу новых фильмов - для всех прочих мои слова будут не нужны и не важны. Знаете ли вы, что уже при рождении каждого из вас определяется время и причина вашей смерти? Не богами, не судьбой, а тоже- людьми. Теми, кто считает себя людьми. Уже давным-давно разработана и реализована программа контроля над численностью населения. С учетом развития технологий, науки, промышленности и сельского хозяйства, для каждого года определяется количество людей, которое может существовать единовременно в каждом регионе. При рождении каждого ребенка уже известен год его смерти, а также иногда корректируются годы смерти других людей - если это ребенок сверх предполагаемого лимита. Все самые страшные болезни, с которыми уже так давно безуспешно борется медицина - на самом деле изобретены с целью контроля. Чип, вживляемый в мозг каждому младенцу при рождении, в свой срок запускает механизм развития заранее определенной болезни. Повинуясь приказу - не мозга - а инородной пластинки внутри него - организм сходит с ума. Перестает отличать патогенные клетки от нормальных, перестает бороться с вирусами. Такой человек обречен - если кто-то не залезет в базу дистанционного управления чипами и не исправит программу для записи именно этого человека. Некоторые "народные целители", кому этот секрет в результате различных причин и обстоятельств становился известен, так могли спасать обреченных людей. Некоторые - действительно целители, умеющие воздействовать на организм, иногда могли блокировать действие чипа - или даже выводить его из строя. Часто даже не осознавая, что делают. Вам уже многие годы лгут, люди. Изобретение гениального ученого, имени которого мне так и не удалось узнать, могло бы использоваться для лечения и спасения жизни. Вместо этого с его помощью контролируют численность и состав населения. Для того, чтобы вас убивать, люди. Тайно и грязно. Изнутри вашего собственного организма. По прихоти подонков, которые почему-то вообразили себя богами.
Трансляцию сумели прервать только через час. За это время Япетонский сумел рассказать достаточно. Те, к кому он обращался, могли сложить два и два - и получить не четыре, как уже много лет внушали им правительства их стран - а совершенно другое число. Покопавшись в подшивках газет и журналов, и в архивах телепередач, можно было отыскать крупицы того же самого знания, которое аккуратно маскировалось то в утиные одежды желтой прессы, то в оболочку фантастической литературы. Число получалось подозрительно похожим на три шестерки, расположенные в ряд. Общество закипело; правительства покачнулись; адский зверь Апокалипсиса, мирно дремавший под видом комнатных собачек подонков, вообразивших себя богами, оскалился и приготовился перегрызть горло своим хозяевам. Вспыхнули государственные перевороты, во многих странах организованные и срежиссированные талантливыми учениками Япетонского. Однако, в результате, Революция Япетонского, призванная принести людям правду, обернулась, как и многие революции, резней и переделом власти. После чего вновь образованные правительства выступили перед своими гражданами почти с одинаковыми заявлениями.
- Мы благодарны этому мужественному и гениальному человеку, Павлу Сергеевичу Япетонскому. К сожалению, преждевременная гибель любимой жены и тяжелые переживания, привели его к неадекватному восприятию реальности и невольному искажению фактов. Действительно, в последние несколько лет проводились испытания - подчеркиваем, исключительно на добровольцах - по определению заранее продолжительности жизни человека и вероятной причины его будущей смерти. Не контроля - определения! Результаты оказались успешными. Наша медицина, граждане, сейчас достигла такого уровня, что при рождении ребенка действительно, можно довольно точно предположить срок его жизни. Разве это плохо? Ведь тогда можно заранее спланировать свой жизненный путь, определить вехи и желаемые свершения; успеть подвести итоги, передать дела наследникам. Разумеется, те граждане, которые захотят получить о себе или своих детях подобную информацию, смогут это сделать - как только будет налажены поставки соответствующего оборудования в медицинские центры. Мы не станем скрывать ничего от наших людей! И мы скорбим о судьбе Павла Сергеевича Япетонского, титана и правдоборца, закончившего свои дни в психиатрической лечебнице; но при этом оказавшегося столь талантливым, чтобы увлечь за собой миллионы людей... Вечная ему память...
- А знаешь, Паша, - сказал однажды Арамата, любивший в свободное время почитать мифы и сказки народов мира. - Япет...Япет - это ведь отец Прометея. А Япетонский - значит, сын Япета. То есть ты - как бы Прометей, Паша. Прометей принес людям огонь, а ты - знание. Иначе - свет. А свет куда лучше огня, Паша-сан.
- Знание о чем? - поморщился Япетонский.
- О смерти, Паша. А без знания о смерти невозможно знание о жизни.
- Знаешь, Арамата, иногда мне кажется что ты говоришь непостижимо умные вещи; а иногда - так же непостижимо глупые. И вот сейчас я не пойму, то ли это глупость, то ли...
- А они рядышком, Паша-сан. Под ручку с друг другом ходят. Одна споткнется, другая поддержит...
- Вот и теперь - не понимаю...
- Все ты понимаешь, Паша-сан. Только признать не хочешь. Потому что тогда ты станешь таким же дурнем и таким же мудрецом, каким кажусь тебе я...
Так, с легкой руки узкоглазого Араматы Япетонского стали называть Прометеем. Сперва - ближайшие соратники, а потом и противники.
А в последнем разговоре, о котором сохранились свидетельства, Япетонский будто сказал своему крестному отцу:
- Знаешь, мудрый глупец Арамата, может, Прометей и зря научил людей пользоваться огнем. Они ведь не стали согревать и освещать свои жилища и готовить вкусную еду; но и жечь на кострах других людей.
- Но ведь это происходит реже, чем приготовление пищи?
- Разве это соотношение сможет утешить хоть одного из сожженных? Или оправдать убийство?
- Ты боишься, что так же будет использовано то знание, которое ты нашел? - улыбнулся Арамата.
- А разве изобретатель не ответственен за то, как будет использовано его изобретение? Вот, скажем, водородная бомба...
- Или садовая лопата, Паша-сан. Изобретатель садовой лопаты ведь хотел просто выращивать цветы и овощи. Виноват ли он в том, что с помощью лопаты иногда совершаются убийства и закапываются мертвецы?...
3. Боги
- Ну как? - Мишель щедро и небрежно плеснул рубиновую жидкость в роскошный инкрустированный золотом бокал. Несколько капель упало на золотистый шелк скатерти, расстеленной прямо на песке.
- Вкусно, - Петер покатал во рту глоток терпкого вина, распознавая и отделяя друг от друга ароматы, смешанные в изумительный коктейль.
- Настоящее, - сказал Мишель. Поднял бокал, прищурился, разглядывая на свет. - Виноград должен быть настоящим, а не из пробирки или оранжереи. Впитать солнце, ветер, воздух; радоваться теплу, учиться стойко переносить холод. Тогда получается хорошее вино. А не эта.. синтетика...
- Я раньше и не пробовал такого...
- Теперь напробовался? - Мишель усмехнулся, Петеру почему-то стало неловко под его взглядом. - Дорого. Недоступно простым смертным. Только богам - теперь... Виноградников-то осталось раз-два и обчелся. И содержание в копеечку влетает. Экосистема-то вся поломана. У меня есть несколько проектов, чтобы попытаться восстановить, хотя бы частично... хотя бы начиная с виноградников на юге Франции...
- Знаю, - усмехнулся Петер. - Я видел, чем ты занимался на обрудовании вверенной мне лаборатории за эти два года... А твой отец - он, что, не знает, что ты учился в Университете?
- Еще чего! Не учился, друг Петер - а пил, буянил и гулял с хорошенькими студентками.
- А на самом деле - в библиотеку - и работать, работать, работать?
- Мишка, а ты когда понял, чем я занимаюсь на самом деле?
- Когда ты попросил информацию о Япетонском... Нет, не так... Когда ты меня спросил потом - правда ли, что Япетонского пытались убить после его выступления - но не смогли? И только через несколько лет сумели подобраться к нему и застрелить - по старинке, как в древних мафиозных фильмах. Тогда я понял, что тебя, на самом деле интересовало, правда ли, что Япетонский смог сломать свой чип.
- Плохой из меня боец Сопротивления...
- Да ладно тебе, Петька. Кроме меня ведь никто не догадался. Да ведь ты и был в этом Сопротивлении всего полгода. Кстати, мы вполне имели шансы встретиться. Я там варился лет пять.
- Ты?! А Владлен Викторович, тьфу, твой папа.. он что, не знал?
- Мимикрия! А если серьезно, друг Петер, когда с детства изображаешь клинического идиотика, озабоченного шмотками и модой, на тебя просто особо не обращают внимания. Ну, ладно. Прощальный ужин объявляю закрытым, - Мишель размахнулся и выплеснул остатки вина на мокрый песок; следующая волна с недовольным шипением слизала темное пятно.
- Слушай, ты так говоришь... Может, отложим? Или вообще...
- Что - вообще, Петька? Знаешь, почему и когда я ушел из Сопротивления? Когда узнал их программу. Демократии и гласности - вот чего они хотели. Просто сказать всем, что время жизни определено и контролируется. Знаешь, чем бы это закончилось? Очередной сменой власти. А новая власть устроила бы торги, лотереи и системы поощрений из дополнительных лет жизни. Эта система ценностей была куда как сильнее, чем денежная. Академиков бы премировали пятью годами дополнительной жизни, у преступников отнимали бы эти годы. Дни, часы, минуты и годы можно было бы продать или купить. При известной ловкости, система, выстроенная на таких отношениях, практически всесильна и незыблема. Представляешь, какой кошмар?
- Я как-то не думал... А разве не этого хотел Япетонский?
- Поправка. Япетонский хотел свободы. Чувствуешь разницу? Не демократии и гласности - а свободы. А ты чего хочешь? Ты ведь теперь тоже наш, Петька. Бог. Тебе - чего надо?
Петер вздохнул.
- Знаешь, Мишка, сначала, когда я попал сюда, я...ну... думал иногда - а может, ну его все? Чего мне в самом деле еще? Буду себя хорошо вести - буду жить долго и счастливо, Владлен Викторович, глядишь, еще и приемником сделает...А потом представил, как я сам в руке миллионы жизней держу и определяю, кому и сколько жить... Это ведь еще и понравится может, со временем...Бр-р...
- Это потому что ты, как я, не хочешь быть богом - а хочешь остаться человеком. На двух ногах, как сказал бы Япетонский. Свободным человеком. Потому что бог - это раб. Он стоит не на своих ногах. В стремлении забраться выше других - по склоненным головам своих рабов, он оказался зависим от этих склоненных голов. Если они поднимутся - он упадет. Он раб. Раб своего величия и тех, кого он сделал рабами. Запиши это потом, Петька, ладно? Для истории. Хорошая ведь мысль - не хуже, чем у Япетонского про две ноги, а?
- Слушай, а может все-таки, в другой раз?... Да и вообще-то, изобретатель должен испытывать свое изобретение на себе...
- Мы уже это обсуждали. Только на друзьях-добровольцах, чтобы самому суметь оценить результат - и в случае неудачи изобрести что-нибудь новенькое. Ну давай уже. А то я это сделаю сам - и могу что-нибудь напутать.
Петер вздохнул и распаковал вторую наглухо закрытую корзинку для пикника, размотал провода, закрепил присоски на висках Мишеля.
- Потом я сделаю портативную модель. И дистанционную...
- Ага, ага... я хоть почувствую чего, когда эта штука сломает мой чип?
- Не знаю, Мишка. Я же говорил - не знаю. Если она вообще сработает...
- Ну да.. ты говорил, вероятность летального исхода - пять процентов, вероятность мозговых нарушений... Надеюсь, ты это все точно посчитал? Ладно, ладно... Знаешь, что хорошо? Если я стану идиотом - этого никто не заметит, кроме тебя. Ну, включай уже, что ли! Поехали - как сказал первый человек, ломая предел, положенный богами, не давшими ему крыльев... Поехали!!!