Толстой Сергей Сергеевич. С.С. Павлов. Воспоминания. Часть 1. Детство, школа, институт

Толстой Сергей Сергеевич : другие произведения.

С.С. Павлов. Воспоминания. Часть 1. Детство, школа, институт

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]

Ссылки:

Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками

Оставить комментарий © Copyright Толстой Сергей Сергеевич (serg_st@list.ru) Размещен: 06/05/2025, изменен: 07/05/2025. 108k. Статистика. Рассказ: Мемуары Иллюстрации/приложения: 1 шт. Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: В первой части своих воспоминаний мой дедушка по материнской линии Сергей Сергеевич Павлов рассказывает о своём детстве, школьных и студенческих годах. И всё это - через призму семейных отношений, школьной дружбы и довоенного быта страны Советов. Немного затронуты также первые, самые тяжёлые, годы войны с немецкими оккупантами. Такой интересный факт: в 2025 году моему дедушке исполнилось бы 100 лет, наша великая страна празднует 80-ие Победы в Великой Отечественной Войне, и у меня тоже юбилей - 50 лет. Поэтому решил, что сейчас самый подходящий момент для обнародования мемуаров моего дедушки

НЕСКОЛЬКО СЛОВ О СЕМЬЕ

Родился я 9 июня 1925 г. в г. Москве в родильном доме имени Грауэрмана, что на Арбате (теперь Старый Арбат) недалеко от Арбатской площади. Это был один из лучших родильных домов в Москве, где появились на свет десятки тысяч москвичей, в том числе и мои дети Маша и Ваня, а также дети Славы Калашникова Анечка и Алеша. В начале 90-х годов родильный дом был закрыт, в доме нашли убежище целый ряд учреждений, как непосредственно связанных с медициной, так и очень далеких от нее типа Сберегательного Банка. Если кого заинтересует мой вес и рост при рождении - пожалуйста: вес 4,0 кг., рост - 52 см. Семья, в которой я родился, состояла из четырех человек: мамы, Ольги Сергеевны Павловой, урожденной Поповой, папы, Сергея Георгиевича Павлова, бабушки (бабы), Лючии (Лукии) Федоровны Поповой, урожденной Бостанжогло и дедушки (деди) Сергея Александровича Попова. Проживала наша семья в двухэтажном особняке в одном из старинных арбатских переулков, Мало-Николо-Песковском, который шел от Арбата к знаменитой Собачьей площадке, на которую выходило несколько особняков, в которых размещалось музыкальное училище им. Гнесиных, Союз композиторов и еще ряд учреждений, а самым высоким зданием в торце площадки было четырехэтажное здание поликлиники. Посреди площадки перед поликлиникой был небольшой сквер с остатками фонтана. К сожалению, в начале 60-х годов по инициативе Н.С.Хрущева началось строительство Нового Арбата (тогда Калининского проспекта), и было снесено несколько старинных зданий, в том числе и наш дом, исчезла, с карты Москвы и Собачья площадка. С нашей стороны переулка остались дома ?? 2 - 8, а с другой стороны переулка сохранился даже восьмиэтажный дом ? 11, стоявший как раз напротив нашего. В общем, нашей семье - не повезло!

Моя мама была старшей дочкой в семье Поповых, а всего у Лючии Федоровны и Сергея Александровича было четыре дочери и ни одного сына: Ольга, Зина, Таня и Мариша. Самая младшая - Мариша - умела еще в детстве, а Зина в начале 20-х годов вышла замуж, но вскоре тоже умерла, причем я так до конца и не понял: то ли от тяжелой болезни, то ли покончила жизнь самоубийством. Таким образом, я помню только одну из маминых сестер - тетю Таню. Но о ней - позже. Мама получила очень хорошее образование: она окончила одну из лучших гимназий Москвы - гимназию Хвостовых. В этой гимназии давалось прекрасное воспитание и образование, причем преподавались не, только гуманитарные, но и точные науки. Кроме того, мама дома занималась с гувернанткой-француженкой, а также английским и немецким языками, но знала эти языки хуже французского. Одновременно мама окончила музыкальное училище Гнесиных по классу фортепиано. После окончания гимназии с одной четверкой мама поступила на Высшие Женские курсы на химический факультет. Однако в 1918 г. ей пришлось оставить учебу, не дотянув полгода до диплома высшего учебного заведения - надо было зарабатывать, чтобы содержать отца и мать и дать возможность получить высшее образование сестре Татьяне. Мама поступила на работу в Высший Совет народного хозяйства Российской Федерации, а затем - кажется уже после моего рождения - она перешла на работу во вновь созданный журнал 'Химическая промышленность', в котором проработала редактором более сорока лет. В ВСНХ мама познакомилась с моим папой, Сергеем Георгиевичем Павловым, который также там работал.

Папа был на 13 лет старше мамы; он окончил реальное училище, после чего закончил бухгалтерские курсы, а затем, занимался революционной деятельностью. К какой партии он принадлежал - не знаю, но перед началом первой мировой войны царская охранка его арестовала и посадила в Таганскую тюрьму, где он просидел до 1917 г., когда его освободила Революция. Содержание в тюрьме подорвало его здоровье и привело к потере слуха. Папа получил инвалидность, а когда за революционную деятельность начали назначать персональные пенсии, он получил персональную пенсию республиканского значения. Не помню размер пенсии, но она давала льготы по оплате квартплаты, а также бесплатный проезд на городском транспорте и на пригородных поездах. Для меня это было, пожалуй, главным. Персональная пенсия давала также право на посадку в автобусы. Это было очень важным и приятным для меня: уже с 5 - 6 лет я ездил с папой за город: чаще всего в Рублево на автобусе и в Царицыно-дачное на пригородном поезде с Курского вокзала. Мы гуляли по лесу в Рублево, по парку и развалинам дворца в Царицыно. На моей памяти папа работал заместителем главного бухгалтера и главным бухгалтером внешнеторговых объединений 'Легтехсырье' и 'Табакэкспорт' откуда он приносил мне срезанные с конвертов почтовые марки ряда стран, что послужило началом моему увлечению коллекционированием почтовых марок.

Дедя, С.А. Попов, происходил из купеческой семьи, получил хорошее образование: гимназию и юридический факультет Московского университета, он получил статус присяжного поверенного и стал почетным гражданином Москвы. Семья Поповых владела рядом предприятий в Московской области и домами в городе, в частности Лоскутной гостиницей, одной из лучших гостиниц в городе. Дед был акционером и директором Лоскутной гостиницы, здание которой было расположено рядом с 'Охотным рядом', рынком, в самом начале Тверской с левой стороны улицы, если смотреть со стороны Кремля. Расположение в самом центре города сделало гостиницу очень привлекательной, и она имела постоянную клиентуру. Сергей Александрович имел широкие связи среди московской интеллигенции, особенно в театральной сфере, и особенно дружеские отношения у него сложились также с купеческой семьей Алексеевых и с Константином Сергеевичем Станиславским. Дед принимал участие во многих театральных начинаниях, происходивших в городе, дружил со многими видными актерами и режиссерами начала 20 века. Знание истории развития театра в Москве и России позволило ему уже при советской власти стать старшим научным сотрудником первого и единственного в Москве Театрального музея им. Бахрушина, где он написал целый ряд научно-исследовательских работ, в частности большой труд о театральном деятеле Лентовском, работу, которую дед завещал Музею. Сергей Александрович был принят членом в Союз театральных деятелей Советского Союза, что позволяло ему ежегодно ездить по льготной путевке на его любимый курорт Кисловодск. Кстати его членство в этом Союзе уже после его смерти позволило бабе Люте и маме в начале пятидесятых годов поехать на отдых в дом отдыха 'Плес', принадлежавший этому Союзу.

Баба Лютя - Лючия Федоровна Попова (в девичестве Бостанжогло) была из небогатой ветви известной и Греции богатой семьи Бостанжогло, родом из Константинополя. Её отец Феодор Георгиев и красавица-мать Ефросинья Константинова приехали в конце 19 века в Россию и обосновались в Москве. Фамилия Бостанжогло, видимо, сыграла не последнюю роль в назначении Феодора Георгиева консулом Греции в Москве (посольство Греции в России как и генеральное консульство естественно находились в столице России - Санкт-Петербурге). У четы Бостанжогло родилось три сына (Михаил, Константин, Василий) и три дочери (Елена, Лючия и Александра). Когда они подросли и стали выезжать в 'свет' Сергей Александрович влюбился в среднюю сестру и вскоре с ней обвенчался, причем власти имя Лючия заменили на русское Лукия, но до конца жизни бабушку все равно называли Лючия Федоровна. Она получила отличное образование: полный курс гимназии и прекрасное знание русской классической литературы, а также приличное владение французским языком. Греческого языка баба Лютя не знала или полностью забыла, так как я ни разу не слышал, чтобы она разговаривала на этом языке со своими старшими братьями. Баба Лютя была сама грамотность русского языка, и были случаи, когда после того, как мама иногда проверяла мои домашние задания, баба Лютя находила ошибки, пропущенные мамой, человека редкой грамотности.

Как я уже отмечал выше, жили мы в двухэтажном особняке, до революции принадлежавшем семье Поповых. После революции семью 'уплотнили', оставив ей две комнаты по 35 кв.м. с окнами, выходящими в переулок. На первом этаже было еще 6 - 7 комнат, разных размеров, в которых проживало 4 семьи. Уже после моего рождения имевшаяся в квартире ванная комната была переоборудована в жилую, и появился еще один жилец, а затем помещение парадного подъезда, которое было закрыто, въехало еще два жильца, а из передней сделали еще одну комнату, где поселилась семья из трех человек. В конце коридора, который шел буквой 'Г', была расположена кухня, где стояло 10 - 12, а может и больше столов с керосинками и примусами. В кухне было два водопроводных крана - и это на весь дом. В кухне же был выход во двор - единственный выход из дома, для всех жильцов. В середине коридора была лестница на второй этаж, где было еще 7 или 8 комнат, где проживало еще 5 семей. Таким образом, в нашей квартире в разное время проживало от 35 до 42 жильцов. Туалет, извиняюсь, был один, и по утрам в него всегда выстраивались очереди. Надо сказать, что жильцы этой коммунальной квартиры, в основном, жили дружно, особых ссор в доме не было, но, конечно, без мелких инцидентов на кухне не обходилось. В доме было и подвальное помещение с отдельным входом также со двора. Там проживало еще более 10 семей, во дворе были кирпичные сараи, где жильцы держали дрова и уголь для отопления, так как у каждой комнаты была своя печка В комнате, где жили баба Лютя и дедя был камин, очень красивый и хорошо обогревавший комнату. Но разжигали его довольно редко, так как уголь был дорогой. Камин был сделан по эскизам Васнецова, и, когда в 1964 г. дом сносили, мама и тетя Таня с великим трудом договорились, чтобы его аккуратно разобрали и отправили на хранение в Новодевичий монастырь. Думаю, что сейчас он украшает один из коттеджей на знаменитом Рублёво-Успенском шоссе. Когда мама меня возила гулять в коляске, она познакомилась с Татьяной Петровной Августинович, родившей 15 августа того же года сына Алешу и проживавшую в доме ? 8, т.е. через дом от нашего. Татьяна Петровна была моложе мамы, очень бойкая дама, общительная и спортивная женщина, так, она занималась в клубе парашютистов - что тогда было очень модно - и совершила несколько десятков прыжков. Ее муж - Лёшин отец - Александр Ильич Зак, был очень веселым и остроумным человеком. Жили они тоже в коммунальной квартире, ранее принадлежавшей его отцу. Семье Заков оставили 4 комнаты из 9 или 10. В одной проживали Алешины бабушка и дедушка, в другой - сестра бабушки, а в двух других - семья Зака младшего.

Наши с Алешей мамы подружились и часто ходили вместе гулять. Когда нам исполнилось года два или три, Татьяна Петровна предложила найти женщину, которая бы с нами гуляла. Вскоре Татьяна Петровна нашла мадам Мари - француженку, которая до революции работала гувернанткой в одной из московских семей. Мадам Мари практически не говорила по-русски, но, естественно, отлично говорила на своем родном языке. Гуляла она с нами по 3 - 4 часа в день сначала в нашем районе, большей частью на Собачьей площадке, а потом водила нас гораздо дальше в зоопарк и даже в район Шмитовских прудов. Она, естественно говорила с нами только по-французски, разучивала с нами стихи французских поэтов и басни Ла Фонтена. У нее была дочь, которая училась в Институте иностранных языков, она тоже говорила с нами по-французски, но французский у нее был уже с небольшим русским акцентом. Какое-то время к нам присоединялись еще один - два мальчика или девочки нашего возраста, но они не приживались и вскоре мы оставались снова вдвоем.

ДАЧНАЯ ЖИЗНЬ

Несмотря на стесненное финансовое положение нашей семьи, мама и папа делали все возможное, чтобы на лето вывозить меня на дачу. Лето 1926 г., а затем и два (или три) последующих года мы жили в Царицыно-дачное. Это был поселок в получасе езды на поезде с Курского вокзала. Я, конечно, не помню, но родители говорили, что в начале лета весь поселок утопал в белых цветах вишни. Снималась одна (или две) комнаты с верандой обязательно с садом, где я мог спокойно играть, а мама доставала портативную пишущую машинку и садилась за работу - собственно говоря, благодаря ее переводам мы и могли снимать дачу. В те годы была введена пятидневка, и выходные падали на дни; заканчивавшиеся на '5' и '0'. Поэтому папа приезжал почти каждый день. В выходные, когда мне уже было три - четыре года, мы отправлялись по левую сторону от железной дороги, а жили мы по правой, в прекрасный парк с развалинами бывшего Екатерининского дворца с густыми аллеями и сетью прудов. Уж не знаю от кого стало известно, что очень дешево можно проводить лето на Оке в городе Касимов, что располагался недалеко от Нижнего Новгорода. Так как цены в Царицыне значительно подскочили, решили поехать на лето в Касимов. Это была целая экспедиция: в Касимове делал остановку пароход, ходивший каждую неделю из Москвы (Южный порт) по Москве-реке и Оке. Пароход был старый, шел очень медленно, причаливал к каждой небольшой пристани. Каюта была довольно большая, не очень шумная, и я был и в восторге от путешествия. Плыть был довольно долго - пять или шесть дней. Баба Лютя напекла нам в дорогу целую гору пирожков, которые я стал поглощать с самого утра, а отплывали мы вечером. На каждой стоянке папа выходил на пристань и что-нибудь покупал из съестного, придирчиво выбирая, как ему казалось, самое свежее: он был страшно брезглив! После обеда, за которым я съел еще несметное количество пирожков, я почувствовал себя плохо: температура поднялась до 40 градусов, тошнило и т.д. Папа обратился к капитану с просьбой вызвать врача на следующую стоянку парохода. По-моему это была Елатьма, а может быть другой населенный пункт, но доктор действительно появился, пожилой, как сейчас помню, с седой бородкой клинышком. Осмотрев меня и выслушав маму о съеденных пирожках, он достал из чемоданчика пузырек с касторкой, заставил меня выпить столовую ложку и только сказал: 'глотаешь ты еду, как пеликан'. Эти его слова я запомнил на всю жизнь (а может быть их мама часто повторяла). Ночью - извиняюсь - пронесло, А утром я был здоров. Поездка на пароходе нам понравилась: спокойная река, изредка попадались лодки с рыбаками-удильщиками, очень мало населенных пунктов, а в основном леса, ухоженные поля и цветущие луга. Папа покупал на пристанях летние ягоды, иногда внушавшие ему доверие молочные продукты. На каждой пристани выходили и садились новые пассажиры, но основная масса ехала до Нижнего Новгорода и обратно - такие поездки тогда только входили в моду. После войны из Москвы отправлялось по несколько пароходов (теплоходов) в день в Нижний Новгород (тогда уже Горький) и Астрахань, а затем и в Ростов и на Валаам с экскурсантами в обе стороны, и свободных мост не было. И, действительно, плыть на пароходе - прекрасный отдых, масса впечатлений и никаких забот.

Кода мы приплыли в Касимов, вместе с нами сошли всего несколько человек - таких же 'данников'. Папа оставил нас с мамой на пристани с вещами, а сам пошел подбирать пристанище. Так как он был чересчур разборчив, то пришел он самым последним, и мы уже начали волноваться. Но выбрал он в общем неплохой дом с русскими хозяевами (в Касимове жили почти одни татары) и большим садом, он снял две комнаты с отдельным входом. Дом был расположен на левом высоком берегу Оки, в шаговой доступности до реки. Папа снял это помещение, как он оказал 'за гроши'. Он оставался с нами двое суток, дождавшись нашего же парохода, который дошел до Нижнего Новгорода, простоял там сутки и возвращался в Москву. Папа, естественно побывал на рынке, был удовлетворен разнообразием продуктов, но очень расстроился тем, что на рынке был совсем небольшой выбор говядины, но зато все прилавки ломились от конины. Папа строго-настрого запретил маме покупать конину и кобылье молоко, которое было очень дешевым, а коровье молоко гораздо дороже, как и говядина по сравнению с кониной. За говядиной и коровьим молоком надо было ходить на рынок с раннего утра. Зато овощи и фрукты были на рынке в изобилии и по доступным ценам. После папиного отъезда мы с мамой утром после ее возвращения с рынка (раз в два-три дня) ходили на Оку. Слева от пристани вверх по течению был прекрасный пляж с очень мало покатым дном: мне надо было сделать не менее 8 -10 шагов, чтобы вода достигла груди. На пляже было полно народа, особенно после обеда, но мы ходили утром, когда купающихся и загорающих было еще мало. Ребята, в основном местные татарчата, все хорошо плавали и наперегонки переплывали Оку. Я же барахтался около берега, так как мама запрещала мне заходить далеко в воду. Как-то один из местных мальчиков сказал мне, чтобы я попробовал поплыть вдоль берега, опустив голову в воду и закрыв глаза. Я попробовал: получилось. На следующий день я мог уже проплыть таким способом метров пять-шесть, а затем стал высовывать голову из воды и продолжать плыть. Так, в пять лет я научился плавать, но все равно далеко не заплывал.

В пять лет я уже читал, и мама взяла с собой несколько детских книжек, и после обеда и сна я читал сказки и повести Пушкина, рассказы Сетона - Томсона (тут я, наверное, прихвастнул, я прочитал эти книги год-два позже). Мама же ставила на все послеобеденное время на стол в саду свою пишущую машинку и печатала переводы, которые набрала на все три месяца. К тому времени она уже зарекомендовала себя одной из лучших переводчиц химических статей с английского и немецкого языков. В издательствах, с кем она работала, ей даже давали выбирать "по вкусу" наиболее ей понравившиеся по тематике статьи. Папа приехал в середине августа, чтобы провести с нами отпуск и уехать вместе в Москву. Видимо, у него закрались подозрения, что мама покупала конину, хотя перед его приездом мама вымыла всю посуду и не оставила следов своего 'преступления'. Даже я понимал, что платить за говядину было в два-три раза дороже, чем за конину, а котлеты из конины были ничуть не хуже, чем из говядины. Однако когда надо было собираться в дорогу, мама одна пошла на рынок и, уж не знаю почему, купила конину. На обратную дорогу она наготовила котлет из чистой конины, которые все-таки отличались от говяжьих и вкусом и запахом; видимо, глухота компенсировалась обонянием, и, когда на пароходе мама дала нам бутерброды с котлетами, разразился скандал, и все котлеты полетели за борт, ели мы то, что папа покупал на пристанях, в основном молочные продукты, овощи, ягоды, маринованные и соленые грибы, в которых он, понимал толк и разглядывал их очень пристально. Подъезжая к Москве, уже в Коломне случилась неприятность. На день рождения мне подарили фотоаппарат "Фотокор" и у меня оставались две кассеты. Подъезжая к Коломне, я увидел очень красивый мост через Оку. При вечернем освещении он так и просился на фотопленку. Я быстро обегал в каюту, достал фотоаппарат и побежал на корму, так как мост уже оказался позади парохода. Сделав два снимка, я пошел к себе в каюту, но был остановлен моряком в форме - помощником капитана. Он отвел меня в свою каюту и стал интересоваться кто я такой, с кем плыву и т.д.. Позвали палу и предъявили ему документ об уголовной ответственности за фотографирование стратегических объектов. Бедный папа сначала ничего не понял, но потом, когда понял, что я снял на свой детский фотоаппарат железнодорожный мост, предъявил свой документ персонального значения, извинился, что недосмотрел за мной, засветил кассеты, после чего мы с миром были отпущены. Помня тот случай, я старался даже за границей, не говоря о нашей стране, не снимать что-либо похожее на стратегический объект.

После Касимова, мы дачу в Царицыне уже больше не ездили. Следующие два или три года родители снимали дачу в Голицыне, в сорока километрах от Москвы по Белорусской железной дороге. Здесь дача стоила дешевле, чем в Царицыне, правда это был не дачный поселок, утопающий в садах, а крупный населенный пункт, но зато здесь был пруд, в котором можно было купаться, а в пяти-шести километрах был лес или скорее перелесок, в котором было очень многое земляники. 3а два или три сезона в Голицыне мне запомнились два события.

Во-первых, к нам два раза приезжали на велосипедах тетя Таня, ее муж дядя Сережа, его брат дядя Коля с женой тетей Нютой. За один день они доезжали до нас по Можайскому шоссе, а затем возвращались в Москву - а это около 100 км. Тетя Таня вышла замуж за Сергея Александровича Бернштейна. Его старший брат Николай Александрович был известным медиком и научным работником, был избран членом-корреспондентом Академии Наук СССР. Тетя Таня, получив высшее образование, работала с Николаем Александровичем. Они изучали способности спортсменов-стайеров, делали выводы и давали советы, как лучше готовиться к соревнованиям и побеждать на них. 0ни, в частности, занимались спортивной подготовкой знаменитых братьев Знаменских, рекордсменами и чемпионами СССР и мира на дистанциях в 5 и 10 км., изучали работу их сердца и дыхания.

Второе, запомнившееся мне событие, это приезд на один из моих дней рождения папиного брата дяди Васи, Василия Георгиевича. Он тогда был еще холостяком, и был страстным рыболовом и охотником, в частности был директором охотничьей мастерской, знал всех известных рыболовов и охотников и очень неплохо по тем временам зарабатывал. Дядя Вася привез мне в подарок удочку, самую современную, состоящую из трех колен. Естественно, удочка была с леской, поплавком, грузом и крючком. После обеда, а дядя Вася любил опрокинуть рюмку-другую (папа практически никогда не пил), все мы пошли на пруд. Дядя Вася надел червя и закинул удочку. Не успел поплавок встать, как все увидели поклевку и, передав мне в руки удилище, закричали: "тащи". Я дернул, и на берегу затрепыхалась довольно крупная плотва (грамм 150-200). Пока все стояли, разинув рты, рыба избавилась от крючка и начала довольно активно прыгать в сторону воды. Папа, одетый в белые брюки и белые туфли, сделал несколько попыток схватить ее, но не тут-то было - она достигла среза воды, вильнула хвостом и была такова. Папа бросился за ней, зашел по колено в воду, но, естественно, безуспешно. И тогда, весь мокрый и грязный, отправился в сопровождении мамы домой, а дядя Вася простоял ее мной на берегу часа полтора, но больше так никто и не клюнул. Это была моя первая, но, увы, не пойманная рыба. С тех пор я неравнодушен к рыбной ловле.

У тети Тани родился сын Саша - мой двоюродный брат, и они тоже начали сжимать дачу. Снимали они дачу на Сходне, на тихой улице в доме с большим участком. Им там понравилось, и они предложили моим родителям поменять Голицыно на Сходню. Съездив на разведку мама с папой нашли на той же улицу дачу с двумя комнатами и верандой и хорошим садом. Муж хозяйки был сослан за 101-й километр (тогда это было наименьшим наказанием). У нее было две взрослые дочери Валя и Леля. Единственным неудобством был их жилец, у которого беспрерывно гремела музыка, естественно, современная эстрада, и который по выходным постоянно ездил на мотоцикле или ремонтировал его.

Дача была расположена буквально в двух шагах от оврага, заросшего лесом, по которому протекала река Сходня. На другой стороне оврага была возвышенность типа холма - "Гучковка", по названию имения фабриканта Гучкова, занимавшего пять-шесть гектаров. Далее по дороге, которая вела к деревне "Новая" и Ленинградскому шоссе ранее находилась дача нашего деда Сергея Александровича Попова, которая была реквизирована после революции и где в, описываемые мною времена, размещался детский дом. На Сходне мы прожили лет восемь вплоть до сентября 1941 г. С переездом на Сходню мама пошла работать и была на даче только во время отпуска. Папа приезжал раза два в неделю - привозил продукты, а со мной жила папина сестра тетя Маня. У папы было три сестры: Елена, Мария и Анна и брат Василий, о котором я уже писал. Насколько я помню, лет с четырех-пяти меня возили к папиным родственникам, жившим в Климентовском переулке в Замоскворечье. У них была одна довольно большая комната в коммунальной квартире, в которой жила папина мама, Мария Ивановна, баба Маня, и сестры тетя Лена и тетя Маня - обе старые девы. Баба Маня была очень больна, почти не вставала с постели и вскоре умерла. Младшая сестра отца, тетя Аня, вышла замуж, жила отдельно, у нее был сын Виталий - Таля. С ними я познакомился только после войны. В углу комнаты у стола стоял граммофон, старинный и, как оно и положено, с трубой, и при нем было несколько пластинок, которые я все время крутил пока мы были в гостях. Я слушал арии Гремина, Торреодора и Мефистофеля в исполнении Федора Ивановича Шаляпина. Пластинки были с большими дефектами, но музыка и голос Шаляпина запомнились мне на всю жизнь.

Так вот, на Сходню на все лето приезжала тетя Маня, в чье распоряжение я и поступал. Она была верующим человеком, но со мной никогда никаких религиозных тем не обсуждала. Она была малообразованным, но очень честным и порядочным человеком. Тетя Маня занималась хозяйством: готовила, убиралась, стирала. Её сестра, тетя Лена, приезжала только на время своего отпуска, она работала секретарем или бухгалтером с небольшим окладом, и помогала тете Мане вести хозяйство. На даче было довольно просторно, и раза три-четыре за лето на Сходню приезжали баба Лютя и дедя. Мир в нашей дачной довольно разношерстной семье нарушала только ..... кошка. Тетя Маня обожала свою небольшую серую кошку, которую звали Морькой. Дедя же, не знаю почему, терпеть не мог кошек, и кошка чувствовала неприязненное отношение к ней деди и старалась не попадаться к нему на глаза. Все-таки кошки умные животные! Тетя Маня очень любила природу и хорошо ее знала. Когда мы снимали дачу на Сходне, мне было уже лет пять-семь, и я мог ходить с тетей Маней в лес по 7-8 часов. До настоящего леса было три километра, он начинался за деревней "Новой" и простирался до реки Клязьма, на другом берегу которой было поле, превращенное после войны в аэродром Шереметьево. Начинали мы походы в мае со сбора ландышей и бутон-доров, затем отправлялись за ягодами: земляникой, малиной и черникой и потом - за грибами. У нас всюду были свои излюбленные места, которые мы посещали из года в год, и никогда не возвращались пустыми. Вот только не помню, чтобы мы собирали опята, по-видимому мы уезжали в Москву до их появления. Когда мама была в отпуске, она иногда к нам присоединялась, но, как правило, не выдерживала многочасовых и многокилометровых походов и уходила домой.

На мой день рождения я всегда приглашал Алешу Зака и его младшего брата Юрия, а когда я стал школьником и подружился со Славой Калашниковым, то и его. Вместе с двумя-тремя дачными приятелями образовывалась довольно большая команда, и мы играли во что-то вроде казаков-разбойников, с криками носились по обеим сторонам оврага реки Сходни. У Алеши день рождения был в августе, и Татьяна Петровна приглашала нас со Славой к ним на дачу, а снимали они дачу в деревне в трех километрах от станции Апрелевка Киевской железной дороги. Дача стояла рядом с рекой Пахрой, довольно глубокой, с быстрым течением. Туда мы ездили все вместе, но это было уже в школьные годы, когда нам было по 12-13 лет.

Пару раз в эти же годы я ездил к Славке на дачу на Николину Гору, где у него было много друзей, с которыми я знакомился или уже был знаком, так как многие из них учились в нашей школе и даже в нашем классе. Там, в частности, я встретился с Каноном Молодым, впоследствии известным советским разведчикам Ландейлом, просидевшим в послевоенные годы несколько лет в английской тюрьме и про которого был снят замечательный фильм 'Мертвый сезон' с Донатом Банионисом в главной роли. С Каноном после его возвращения на Родину мы много раз встречались у Славы на дне рождения и с удовольствием слушали его рассказы о жизни нелегала (разумеется, в пределах дозволенного). Сергей Александрович Бернштейн, окончивший Московский Институт Инженеров Железнодорожного Транспорта и спроектировавший и построивший немало железнодорожных мостов, всю жизнь был неравнодушен к железным дорогам. К тому же он увлекался фотографией, и его снимки были одни из лучших, которые я когда-либо видел. Не сомневаюсь, что даже у фотографов-профессионалов не найдется такое количество черно-белых, а затем и цветных снимков довоенной и послевоенной Москвы, что в коллекции дяди Сережи! Когда он приезжал на дачу, они с Сашей каждое утро ходили на станцию и встречали 'Красную стрелу', которая всегда минута в минуту проезжала из Ленинграда в Москву. Дядя Сережа успевал сделать два-три снимка и всегда с удовольствием отмечал четкость организации движения лучшего поезда страны. Иногда я присоединялся к ним, и это было мое первое приобщение к проблемам транспорта. Особым днем на Сходне считалось 18 июля. Это - день ангела, т.е. именин Сергеев, а у нас их было аж четверо: дедя, дядя Сережа, папа и я. Обычно стол накрывали у нас на террасе, и тетя Маня с мамой готовили еду. В нашей семье пили очень мало. Иногда позволял себе рюмочку или две дедя, дядя Сережа и папа вообще не пили, и только мама, тетя Таня и тетя Маня выпивали по рюмке вина за здоровье Сергеев. Обед проходил всегда интересно, одно воспоминание следовало за другим. Эта традиция, к сожалению, ушла вместе с войной.

ДОШКОЛЬНОЕ ОБРАЗОВАНИЕ

Вернусь на несколько лет назад. Когда мадам Мари приводила нас с Лешей домой, баба Лютя кормила меня обедом и укладывала спать, а затем разучивала со мной стихи и басни, которые во время прогулок читала нам француженка. Баба Лютя читала мне русские сказки и детские книжки. В то время выпускалась серия для детей "книга за книгой", в которой печатались произведения русских классиков. По-моему баба Лютя прочитала мне всю серию. Уже к пяти годам я сам мог читать русские книжки и вскоре избавил бабу Лютю от чтения вслух, которое все же ее утомляло. Почти одновременно я начал читать и по-французски. У нас сохранилась очень хорошая библиотека русской классики, а также много французских, особенно детских книжек, оставшихся в наследство от мамы и ее сестер. В частности, было две серии детских книг на французском языке: "Голубая библиотека" и "Розовая библиотека", соответственно для мальчиков и девочек. Эти книжки были написаны литературным языком, но простыми словами и выражениями, и воспринимались очень легко. После того, как я прочитал большинство этих рассказов, я, в возрасте 8-9 лет, принялся за Жюля Верна. У нас было томов 8-10 Жюля Верна в красочном издании и прекрасными иллюстрациями. Естественно, я начал с "Детей капитана гранта", а после завершения чтения трилогии прочитал и менее известные eго произведения, предсказавшие космическую эру наших дней: "От земли до луны", "Вокруг луны" и др. Уже позднее, когда я учился в школе, я увлекся "Тремя мушкетерами", проглотил "Двадцать лет спустя", а также рассказы Ги де Момпасана, Мериме и других французских классиков. Чтением на русском языке руководила баба Лютя, и я брал ту или иную книгу с ее позволения. Конечно же в первую очередь здесь был Пушкин, Лермонтов и Гоголь, а затем Лев Толстой (кроме романов), Чехов (кроме пьес) и Тургенев. Однако некоторые произведения откладывались в сторону, и их мне читала на даче вслух мама. Так, большое впечатление произвели на меня прочитанные мамой вслух "Вий" Гоголя и "Вешние веды" Тургенева. Из русской классики зияющей дырой у меня остался Достоевский. У нас дома в прекрасной библиотеке русской классики оказался только первый том сочинений Федора Михайловича, и я прочитал только его рассказы, а что касается романов, то "Преступление и Наказание" я прочитал только в зрелом возрасте. "Идиота" и "Братьев Карамазовых" должен признаться до сих пор не читал.

Однако пора поговорить о проблемах школы. В школу принимали с 7 лет, но мы с Лешей уже умели читать, знали четыре действия арифметики, таблицу умножения. Поэтому мама с Татьяной Петровной решили готовить нас к поступлений сразу в 4-ый класс. Баба Лютя, хотя сама была абсолютно грамотным человеком, но учить меня грамматическим правилам, не делать ошибок, писать изложения и сочинения - она не бралась. Через каких-то знакомых она нашла бывшую гимназическую учительницу русского языка, проживавшую практически рядом с нами, даму лет шестидесяти, имевшую несколько учеников и с удовольствием взявшуюся подготовить меня к школе. Она была в меру строгая, не допускала опозданий, пропусков занятий, невыполнения домашних заданий, звали ее Евгения Арсеньевна. Жила она в одной комнате большой коммунальной квартиры, ранее полностью принадлежавшей какому-то известному художнику или архитектору. Квартира была на 5-ом этаже большого серого дома в Серебряном переулке, шедшему от Арбата к Собачьей площадке, но ближе к ней, чем наш дом. Дойти до дома Евгении Арсеньевны через Собачью площадку занимало 4-5 минут, а когда снесли забор между нашим двором и двором двухэтажного дома, стоявшего против дома учительницы, всего 1-2 минуты. По иронии судьбы этот серый дом, в котором я учился у Евгении Арсеньевны, сыграл в дальнейшем заметную роль в моей жизни. Во время войны из дома выселили всех жильцов и переделали его под военный госпиталь. После окончания войны домом продолжало распоряжаться министерство обороны, и, учитывая его расположение в центре города практически рядом с Министерством Обороны, дом был использован одновременно в качестве поликлиники и госпиталя для высшего командного состава Министерства. Семья моей будущей жены Эллы Ивановны - о чем дальше - была прикреплена к этой поликлинике. Осенью 1961 года отец Эллы был госпитализирован и находился в госпитале де 5 ноября, был выписан, а, на следующей день, 6-ого ноября, умер, в возрасте 55 лет. Мама Эллы несколько раз лежала в госпитале, все обходилось, но в 1980 г. ночью сестра, видимо заснула и не отключила вовремя капельницу - в результате воздух попал в вену, и - смерть. 12 сентября 2001 г. Элла тоже попала в госпиталь, утром чувствовала себя нормально, а после обеда была переведена в реанимацию, где вскоре умерла. Я тоже прикреплен к этой поликлинике, поднимаюсь на тот же пятый этаж к своему лечащему врачу, на том же лифте, что поднимался к Евгении Арсеньевне. Дважды лежал в стационаре госпиталя, но пока там меня еще не 'замочили'!!..

Итак, я начал заниматься два-три раза в неделю русским языком. Евгения Арсеньевна методично проходила со мной все правила и исключения из них, склонения и падежи, спряжения времена и наклонения. Прямо окажу, что правила и исключения, изученные с Евгенией Арсеньевной, до сих пор "засели" в моем мозгу. Под ее диктовку я писал диктанты по особенно сложным орфографическим и синтаксическим правилам, особенно по исключениям из них. На дом мне задавалось большое количество всевозможных упражнений, а в дальнейшем изложения и сочинения. В общем, я человек довольно грамотный и обязан атому бабе Люте и Евгении Арсеньевне. Мама рекомендовала Татьяне Петровне договориться с Евгенией Арсеньевной об уроках и для Алеши, но после месячных испытаний у строгой учительницы он не выдержал и перестал ходить на занятия. Весной 1935 г. как я, так и Алеша, были готовы к поступлению в четвертый класс. Татьяна Петровна, которая в отличие от нашей семьи, имела широкие связи во всех интеллектуальных кругах Москвы, рассказала маме, что в районе Остоженки находится очень хорошая школа - Московская опытно-показательная школа имени Лепешинского /МОПШИК/, но туда принимают только детей, живущих в этом районе или "по большому блату". Мама сходила в школу, ей она очень понравилась, но надо было найти "ходы" для поступления. Действительно в ней училось большинство детей партийных и государственных чиновников, живущих в знаменитом Доме на Набережной, дети режиссеров и артистов театра им. Вахтангова, а также дети известных деятелей науки и искусства. Поэтому туда мальчика по фамилии Павлов, не имеющего никакого отношения не только к всемирно известному академику Ивану Павлову, но и к какому-нибудь более или менее известному человеку, той эпохи, вряд ли бы взяли. Мама почувствовала, что можно сыграть на имени известного революционера Лепешинского - ведь недаром школа имеет его имя, и мама направила к директору школы папу с его удостоверением политкаторжанина и книжкой персонального пенсионера. Директор школы Николай Яковлевич Секачев весьма любезно принял папу и сказал, что, конечно, очень уважает заслуги отца перед революцией, но все будет решать подготовка сына, которую определят три преподавателя на экзаменах-собеседованиях, а о дате этого мероприятия папа будет своевременно проинформирован. Папа Алеши, доктор экономических наук Александр Ильич Зак, также побывал у директора школы и также получил "добро" на экзамен-беседу. Таким образом родители взяли курс на наше поступление в эту школу. Надо было активно готовиться к встрече с преподавателями школы.

ЕДИНСТВЕННЫЙ УРОК РИТМИКИ

Не могу не рассказать об одном, можно сказать, событии, которое произошло зимой 1934 г. Как я уже писал выше, Алешина мама имела массу знакомых во всех кругах Москвы. И вот однажды она сказала маме, что мы с Алешей приглашены на урок ритмики, который проводится раз в неделю в квартире одного из высокопоставленных чиновников для определенного круга детей нашего возраста. С собой надо было иметь спортивную форму, а одежда должна была иметь презентабельный вид. Мама с бабой Лютей бросились подбирать подходящую экипировку. В назначенный день Татьяна Петровна зашла за мной с Алешей, и мы отправились на Спасо-Песковскую площадь в дом из красного кирпича, сохранившийся до сих пор, расположенный с другой стороны сквера на этой площади напротив теперь всем известного "Спас-Хауза" - резиденции посла США. В то время в этом особняке жил заместитель наркома иностранных дел Карахан, дочь которого также занималась в этой группе. Квартиру, расположенную на 4-ом или 5-ом этаже занимал один из известных соратников В.И. Ленина - Ломов. Нас очень приветливо встретила молодая женщина. В большой квартире были выделены две комнаты для переодевания девочек и мальчиков. Приведшие детей мамы и бабушки были приглашены на чашку чая. Нас ребят, девочек и мальчиков, было человек десять. Как мы поняли, они собирались уже несколько раз и были между собой знакомы. Кроме того, ряд ребят учились в одной школе. Мы собрались в большой комнате с ковром на полу и мебелью, сдвинутой к стенам. Таким образом, в комнате было много свободного места. Начало урока задерживалось. Старшая дочь Ломовых, руководившая мероприятием, начала волноваться. Минут через десять после назначенного времени появилась пожилая женщина с девочкой, по внешнему виду нашей ровесницей. Она была довольно рослой, полноватой и довольно суровой. Когда девочка вышла в спортивной форме, начался урок. Мне очень понравилось то, что мы делали: и ходили, и бегали и играли в мяч, и делали упражнения с палками. Руководила уроком молодая женщина спортивного вида, очень умело и интересно командуя нами. Когда мы переоделись, нас тоже угостили чем-то вкусным. Когда мы уходили, почти все вместе, меня удивило, что около подъезда стояли несколько автомашин, в которых и разместились почти все приглашенные. Татьяна Петровна сказала нам, что приехавшая позже всех девочка - Светлана Сталина. Откровенно говоря, мне эта фамилия ни о чем не говорила, так как в нашей семье о политике разговоров не велось. Из упоминавшихся политических деятелей я знал только фамилии Ворошилов, Буденный и Бухарин. Последнего, видимо, потому, что папа выписывал газету "Известия", главным редактором которой был как раз Бухарин, и он иногда в разговорах с мамой упоминал его фамилию.

Это был единственный случай, когда, мы были на уроке ритмики, так как где-то в это время умерла мама Светланы Надежда Алилуева, и уроки прекратились. На следующий год, поступив в школу, я встретил несколько мальчиков и девочек, ходивших на уроки ритмики, в частности Иру Карахан и Юру Ломова. Они оба учились на класс старше и у обоих вскоре были арестованы отцы. Ира в школе больше не появлялась, а Юра продолжал учиться. Мы с ним много раз встречались уже после войны на почти ежегодных вечерах в школе, а также часто играли в преферанс у одного его родственника.

МОИ УВЛЕЧЕНИЯ. РЫБАЛКА

Несколько слов о моем увлечении рыбалкой. Первое время на Сходне меня одного на речку не пускали, и я ходил с кем-нибудь из взрослых. Речка 'Сходня' была узкой и мелкой, но с очень чистой и холодной водой. В одном-двух местах в реке были более глубокие места, где детвора, а иногда и взрослые, купались. Глубина в этих местах мне была где-то по шею, так что утонуть при всем желании было трудно. Во всех же остальных местах реку можно было перейти вброд не замочив трусов. Я привез с собой подаренную мне дядей Васей в Голицыне удочку и пытался хоть кого-нибудь поймать. Там, где было мелко, попадались только малявки (мелкие рыбешки, похожие на кильку, размером 5-6 мм - более крупных размеров я не встречал) и гольцы - рыбки коричневого цвета, похожие на угря, только размером не более 8-10 см и не очень аппетитно выглядевшие. Поэтому весь улов, а он обычно состоял из 4-5 рыбок, отдавался тети Маниной Морьке, готовой съесть любую рыбу. Когда никто не купался в ближнем бочаге, я пробовал ловить там, и два или три раза поймал там плотвичек по 60-70 г. Конечно, это было уже достижение! Но более весомые уловы были еще впереди.

Однажды в конце августа - вода в речке была уже очень холодная - я пошел с удочкой и сел на берегу на бугорок так, что дно реки освещалось солнцем. Вдруг я увидел какое-то движение: против течения медленно двигался косяк каких-то небольших рыбок. Они плыли, тесно прижавшись друг к другу, таких я раньше не видел. Я размотал удочку, надел червя и забросил выше по течению. Когда косяк приблизился к червяку, одна из рыбок бросилась на червя и схватила его. Когда я вытащил удочку, то увидел небольшую рыбку размером 6-8 см серо-зеленого цвета с рядом соединенных между собой иголок на спине, о которые я тут же укололся. Каждый мой заброс удочки оказывался удачным. Выловив штук двадцать этих рыбок, я пошел домой, где тетя Маня тут же сказала, кого я поймал - ершей. Раньше в 'Сходне' я их не встречал. В дальнейшей жизни, особенно на зимней рыбалке, я переловил их сотни, если не тысячи штук, причем не таких как этих первых грамм по 15, а до 100 грамм . Это были "королевские" ерши и ловил их я всего раза 2-3 из подо льда на озере Сенеж. Я попросил папу купить мне наметку, и когда он мне ее привез, я начал ее оборудовать: сначала надо было срезать ствол орешника средней толщины, который смог бы согнуться в полудугу, на эту дугу я натянул сетку, а оба конца связал веревкой, которая должна была быть натянутой. Посреди дуги из орешника я закрепил палку длиной метра в два с половиной, а ее конец, желательно с рогулькой на конце, должен упираться в грунт реки. Наметка ставится против течения реки с тем, чтобы ее хвост растягивался по течению. Наметка ставится одним рыбаком под берег реки, желательно у обреза более глубокого места, а второй берет палку с прибитым к концу куском доски размером 10X10 см. Удар такой палки по дну реки или, что лучше, под берег, выгоняет рыбу, и она попадает в наметку. Однажды я не нашел никого из приятелей-рыболовов и пошел с бабой Лютей. Я установил наметку в единственном глубоком бочаге и, держа наметку одной рукой, другой пару раз ударил палкой под берег где-то в метре от наметки. Когда я вынул наметку, моей радости не было предела: в наметке была щука, конечно небольшая, грамм 400-500. Это была первая щука в моей жизни!

Как-то два парня-студента, увидев меня с наметкой, попросили поучаствовать в ловле. Они произвели на нас хорошее впечатление, и баба Лютя разрешила нам втроем пойти вниз по реке, куда обычно мы не ходили. Студенты ставили наметку только в определенных местах, где было глубже и где было много коряг. В одном из таких мест в наметке оказался налим, довольно крупный, весом более килограмма. Мы пошли дальше, прошли под железной дорогой и дошли до места впадения в Сходню речки Горетва. На слиянии двух рек был довольно большой и глубокий бочаг, который студенты обловили со всех сторон и в одном месте поймали еще одного налима почти такого же размера. Они довели меня до дома, мы поделились налимами и договорились сходить с наметкой еще раз через несколько дней. Второй поход был также удачным. Студенты уже изучили реку и не останавливались в тех местах, где трудно было ожидать добычу. Пройдя тот же путь, мы снова поймали двух налимов. Конечно, в этой ловле я не принимал непосредственного участия, все делали они, но наметка-то была моя! Снова поделили добычу поровну и договорились о следующей встрече. Когда мы ходили с тетей Маней по грибы, мы часто выходили к реке 'Клязьма'. Она была больше Сходни, более глубокая и широкая, рыболовов и купающихся на ней не было. Я знал дорогу и вел за собой студентов, но когда мы подошли к реке, я ее не узнал: в реке было много почему-то очень мутной воды - видимо сказались шедшие в течение нескольких дней проливные дожди. Найдя более или менее подходящее место, где даже высоким парням было по шейку, они установили наметку и стали стучать палкой, но не за 2-3 метра, как обычно, а метров за 7-8. Тот парень, кто держал наметку, начал ее поднимать, когда его напарник был еще метрах в трех от него, сказав, что что-то сильно ударило. Когда он вынул наметку, мы не поверили своим глазам: там были две здоровые рыбины весом каждая килограмма по 2,5 - 3. Как потом мы выяснили с помощью тети Мани (ее отец, мой дедушка, был страстный рыболов, и знал всё обо всех рыбах Европейской России) это были сазаны. Как они попали в Клязьму для меня до сих пор загадка. Дальнейшие попытки ребят повторить свой успех ничем не увенчались: ни выше, ни ниже по течению больше ничего не попалось. Домой мы вернулись довольные и счастливые. Ребята уехали учиться, а я еще долго вспоминал эту удачную рыбалку.

Мы с папой ездили на рыбную ловлю еще трижды. Один раз мы поехали на Пахру попробовать побросать спиннинг, который мне опять-таки подарил дядя Вася на очередной день рождения. Вышли мы на станции Ленино-Дачная Павелецкой железной дороги и пошли по правому берегу реки в сторону Ленинских Горок. При первом же забросе, а ни папа, ни тем более я не умели обращаться со спиннингом, блесна улетела не более, чем метров на десять-двенадцать. Вода была в реке чистой, и мы увидели, как щука, весам грамм 500-б00 хотела схватить блесну, но наши неумелые действия не дали ей этой возможности. Это был единственный мой опыт ловли на спиннинг на долгие годы. И я не возвращался к ловле на спиннинг, наверное, лет пятьдесят. Два другие выезда были более удачными. Через несколько остановок после Сходни находится станция Подсолнечная, недалеко от которой расположено озеро Сенеж. Папа повез меня на это озеро. Мы дошли до рыболовной базы, взяли в аренду лодку и - по совету лодочника - купили немного мальков. Мы выехали на лодке на это чудное озеро, во многих местах заросшее кувшинками и белыми лилиями, и начали ловить. Почти тут же поплавок стал тонуть, но мы спешили и только теряли мальков. Однако после того, как мы набрались терпения и дали поплавку уйти под воду поглубже - поймали окуня, по нашим тогдашним представлениям очень даже приличного - грамм 100-120. Всего нам удалось поймать 9 окуней. Папа давал мне вытаскивать удочку, на которой была поклевка. В то же лето мы еще раз съездили на это озеро. На этот раз мы поймали уже 15 окуней, и некоторые экземпляры тянули примерно грамм на двести. Вот эта рыбалка, наверное, окончательно "зацепила" меня, сделав рыболовом-удильщиком.

СДАЧА ЭКЗАМЕНОВ В ШКОЛУ

Где-то в конце мая раздался долгожданный звонок: Серёже Павлову был назначено время экзамена. Повела меня, конечно, мама. Школа размещалась во 2-ом Обыденском переулке во дворе против действующей церкви пророка Божьего Ильи. Идти надо было минут 20-25: сначала перейти Арбат, затем перейти весь Староконюшенский переулок, перейти Пречистенку, пройти Всеволожский переулок, выйти на Остоженку и, повернув налево и перейдя на другую сторону, повернуть направо во 2-ой Обыденский переулок. Школа занимала не очень большое трехэтажное здание старой постройки, перед школой был небольшой заасфальтированный двор. Нас ждали. Встретила нас высокая, худая женщина, лет сорока-пяти, представилась: Капиталина Георгиевна, учительница русского языка. Обменявшись несколькими словами с мамой, она повела меня в один из классов, спросила, читал ли я "Дубровского" и "Героя нашего времени". Услышав утвердительный ответ, задала несколько вопросов по грамматике русского языка, в основном ее интересовали исключения из правил. Я их знал, как говорится, на зубок. Потом она предложила мне письменно проспрягать несколько глаголов в разных временах, просклонять несколько существительных вместе с прилагательными. Я все это проделал довольно быстро, стараясь писать красиво и без помарок. Потом мы перешли к диктанту. Я бы не сказал, что он был трудным, но было в нем два или три момента, на которых можно было споткнуться, особенно в синтаксисе. Но подготовка Евгении Арсеньевны дала себя знать - я не сделал ни одной ошибки. Капиталина Георгиевна была явно удовлетворена и отвела меня в соседний класс к учительнице арифметики Зое Ивановне, женщине лет сорока, небольшого роста, но то же с виду довольно строгой. Экзамен по математике был короче: таблица умножения, несколько примеров на деление и три задачи, на которые я, не задумываясь, тут же дал окончательный ответ.

Третьим этапом было собеседование с педологом. Я был одним из последних, кто беседовал с представителем этой дисциплины, так как уже осенью 1935 года педология была объявлена лженаукой, и была исключена из всех школьных программ. Но в мае еще котировалась, и все поступавшие в школы должны были побеседовать с преподавателем-педологом. Меня проверяла молодая женщина, сразу расположившая меня к себе. Я с удовольствием отвечал на ее вопросы, которые касались и семьи и моих интересов, и книг, которые я прочитал, и читаю в настоящее время. Было несколько вопросов на сообразительность, где требовался быстрый ответ. В общем, обе стороны остались довольны друг другом. После итого Капиталина Георгиевна собрала учительниц, пригласила маму и сказала, что я, конечно, хорошо подготовлен и готов к зачислению в четвертый класс. Однако она попросила маму подумать, прежде чем докладывать директору и писать заявление о приеме в четвертый класс. Как она объяснила четвертый класс в школе один, как и большинство других классов. Он переполнен, но дело даже не в этом - класс очень слаб по своему составу, в нем мало способных учеников, поэтому учителя равняются на среднего ученика, знания которого далеки от совершенства, поэтому общий уровень знаний в классе довольно низкий. В то же время сейчас идет набор в третий класс "Б", так как третий класс тоже переполнен, и новых учеников туда направлять не представляется возможным, В новый класс уже зачислено более двадцати новых учеников, в основном очень способных ребят, и учиться в таком классе будет означать получение хороших знаний. Через несколько дней ту же процедуру прошел и Алеша Зак. И мои и Алешины родители вынесли решение в пользу вновь набираемого третьего класса. Тогда еще никто не задумывался, что мы мальчики, и что в один прекрасный день нас призовут в армию. Нам было по 10 лет, значит, школу мы окончим в 1942 году когда нам будет по 17 лет, и у нас будет время поступить в институт. Сказано - сделано. И наши мамы тут же отнесли заявления в школу. Директор наложил резолюцию "принять", и мы стали школьниками.

ШКОЛЬНЫЕ ГОДЫ

Лето, как обычно, я провел на Сходне, но вернулись мы в Москву уже не в середине сентября, а в конце августа. Были приобретены рекомендованные учебники, тетради, ручки, карандаши, портфель и прочие необходимые для школы вещи, включая спортивную форму для уроков физкультуры. И вот 1-го сентября 1935 г., по-моему, уже в 8 часов утра мама повела нас с Алешей в школу. Большинство ребят знали, куда им надо было идти, а мы вынуждены были спросить, где наш класс. Пришли мы туда одни из первых, Классной руководительницей оказалась учительница математики, которая нас экзаменовала. Она подождала, пока собрались практически все вновь поступившие, и принялась рассаживать нас по партам. В классе стояло четыре ряда парт по пять парт в каждом ряду, кроме двух средних рядов, так как вместо двух первых парт в этих рядах был стол учителя. Алеша был меньше всех ростом, и был посажен на первую парту. На первые парты были посажены также ребята в очках. Высоких детей она посадила на задние парты. Остальные ребята оказались на вторых-четвертых партах. Меня посадили на четвертую парту в третьем от окон ряду рядом с мальчиком примерно одного и того же роста, звали его Олег. Учеников оказалось порядка тридцати человек. Почти никто никого не знал, за исключением нескольких человек, как позже выяснилось живших летом на уже знаменитой Николиной Горе.

К концу учебного дня за мной и Алешей пришла мама, и уже известным маршрутом мы пошли домой. Мы шли с Алешей, а рядом с мамой шел худенький рыжеволосый мальчик, немного выше меня ростом. Они о чем-то беспрерывно говорили между собой, и мы с Алешей, как не пытались вклиниться в их разговор, не смогли. Оказалось, что это был Слава Калашников, живший в большем доме в Староконюшенном переулке недалеко от Арбата. Когда мы с Алешей разобрались, что он из нашего класса (в первый день познакомиться со всеми учениками класса было довольно сложно), мы договорились, что будем ходить в школу втроем. И, действительно, с тех пор мы ходили в школу вместе, но уже без сопровождения взрослых.

Знакомство с одноклассниками шло постепенно. В первую очередь познакомились, конечно, с соседями. Мой сосед Олег Пирогов оказался очень веселым, компанейским мальчиком, сыном известного солиста Большого театра Александра Пирогова, уже тогда народного артиста. СССР. Олег жил с мамой, с которой Пирогов был в разводе, женившись на солистке Большого театра Заслуженной артистке России Жуковской. Впереди нас сидели две девочки, немного старше нас, Туся Рудик и Ира Малыгина, причем Туся была с Николиной Горы, а родители Иры имели какое-то отношение к театру им. Вахтангова. Сзади нас сидел Сережа Вляхер, очень интересный и умный мальчик, увлеченный наукой - биологией. Рядом с Алешей посадили Галю Берлину, то же ходившую в очках и жившую рядом со Славкой в соседнем доме, но так как Галя всегда и всюду опаздывала, она с нами не ходила. На четвертой парте, но во втором от окон ряду, сидел еще один Сережа - Лобашков - сын известного артиста театра им. Вахтангова, а рядом с ним Гарик Варейкис, приехавший из Воронежа - сын первого секретаря Воронежского обкома партии. На первой парте в нашем ряду сидела очень полная девочка - Лиля Кучмина, дочь начальника Московской железной дороги, а рядом с ней Валя Валескалн, дочь какого-то партийного работника из Прибалтики. Лиля Кучмина запомнилась мне тем, что в 4-ом классе она уже не появилась. Мы тогда еще не знали, что начались аресты сначала видных чиновников, и отец этой девочки был арестован.

На уроках Капиталины Сергеевны и Зои Ивановны я аккуратно выполнял все задания и делал домашние задания, хотя мне все это было хорошо знакомо. В дневнике у меня были одни отличные отметки: за ответы на уроках, за контрольные работы и диктанты. За третий класс я получил почетную грамоту. Надо сказать, что в третьем и четвертом классах отличников в классе было много - десять, если не больше. Но в более старших классах их число уменьшалось, и остались всего несколько человек. Появились учителя и других дисциплин. Физкультуру преподавал Тихон Николаевич, уже пожилой, по моим тогдашним понятиям - мужчина, который очень интересно проводил уроки. По выходным Тихон Николаевич устраивал для всех желающих учеников - причем от первого до десятого класса - походы по Подмосковью, а зимой - лыжные походы, с проведением разного рода игр и соревнований. Я только один раз ходил в такой поход, как раз на Николину Гору, и мне очень понравилось. Я до сих пор жалею, что не принимал участия в этих походах, но я просто не мог, ведь по выходным мы с папой продолжали ездить в разные места ближнего Подмосковья.

Учителем пения был Иван Иванович Потоцкий, который организовал хор-класс из учеников третьих-шестых классов. Раз в неделю проводил репетиции, а два-три раза в месяц выводил хор-класс на концерты в разные дома культуры, где исполнялись разученные песни, которые всегда пользовались успехом. Уж не знаю почему, но на первом же уроке пения он предложил мне участвовать в хор-классе. У меня никогда не было голоса, вообще слон наступил мне на оба уха, но, видимо, сказались уроки музыки, которыми меня буквально мучили мама и баба Лютя. Они настроили рояль, стоявший у бабы Люти в комнате, и пригласили учительницу музыки из Гнесинского училища. Дедя, баба Лютя и мама хорошо играли на рояле, и как же их внук и сын не будет играть на этом инструменте!? Я два или три года мучился по два раза в неделю, разучивая различные гаммы и каноны, а потом и простейшие этюды, а в остальные дни исполнял домашние задания под контролем бабы Люти. Потом я взмолился, и эти занятия были прекращены. Возможно знание нот и клавиш, приобретенные на этих уроках, и подтолкнуло учителя музыки Потоцкого записать меня в хор-класс. Однако уже в четвертом классе мне подобное предложение сделано не было, и я в хоре я уже не пел. Были у нас еще уроки рисования, которые продолжались, по-моему, до 7-го класса. Учителя часто менялись, и я никого из них не запомнил. Рисовать я никогда не умел, а когда надо было представить какой-то рисунок на четвертную оценку, за меня это делала мама, и у меня и по этому предмету всегда стояло "отлично".

Единственной осечкой за пять лет учебы с 3-го по 7-ой классы включительно у меня был экзаменационный диктант в 3-ем классе. Диктант был на редкость легкий, и, наверное, половина класса получила "отлично". Как сейчас помню: последнее слово в этом диктанте было слово "помощь". Я прекрасно знал правило, о том, что после существительных женского рода, оканчивающихся на шипящую нужно ставить мягкий знак. Но почему-то у меня перед глазами появилась надпись на санитарной машине "скорая помощь" без мягкого знака. Олег Пирогов, поставив мягкий знак, опросил меня почему я его не поставил. Я ответил, что по-моему не нужно, и, Олег, во всем следовавший за мной на контрольных работах, особенно по математике, зачеркнул свой "ь". Естественно мы оба получили за первый экзамен по "4", но так как во всех четвертях у нас были пятерки, нам годовую вывели "5", и я получил 'Почетную грамоту'. Забегая вперед, скажу, что и за 4-й, и за 5-ый и за 6-ой, и за 7-ой классы у меня не было ни одной "4" в четверти ни по одному предмету, и я получил "Похвальные грамоты" за все эти классы.

Один раз мне угрожала четверка в четверти - по ботанике. Это было в пятом или шестом классе, в самом конце четверти я получил "4" за ответ у доски, и Мария Николаевна, наша учительница по биологии, и к тому же завуч, сказала мне, что я должен сдать ей весь материал за первую четверть, иначе она поставит в четверти "4". Поэтому когда мы ездили с папой гулять в Царицыно, я все время в поезде штудировал ботанику и выучил все по-моему почти наизусть. Мария Николаевна гоняла меня по всему курсу, была полностью удовлетворена, и дневник не был испорчен "четверкой".

Не помню сейчас в 3-ем или в 4-ом классе нас принимали в пионеры. Все было очень торжественно обставлено, принимали нас в Музее имени В.И. Ленина. Принимали ребят двух третьих классов. Приняли всех за исключением нескольких мальчиков, из-за плохого поведения и успеваемости. За все эти годы я побывал на всех "ответственных" должностях: пионервожатый, староста класса, редактор стенгазеты. Помню, как в восьмом классе, будучи пионервожатым, я единственный в классе ходил в красном галстуке. Но больше всего мне нравилась работа редактора стенной газеты. Мне помогали Алеша, Олег и Сережа Бляхер, писавшие в газету неплохие стихи, передовые я писал всегда сам, а оформлять газету помогали девочки во главе с Валей Бродской, будущей художницей и дочерью художника. Название газеты мы взяли необычное: "Зеркало", а под названием приписка: "неча на зеркало пенять, коли рожа крива". Сначала это название не понравилось вышестоящим товарищам, в частности кому-то из комитета комсомола, но оно все же сохранилось, и газета выходила под этим названием четыре или пять лет, причем ни одного номера не выходило без критики в стихах или прозе в адрес пионервожатой школы, комитета комсомола, учителей и даже директора школы.

Директор школы набирал учеников из интеллигенции, но ему было предписано, чтобы 10 % учеников набирались из детей жителей района, в котором была расположена школа. В нашем классе было несколько девочек и мальчиков из этой квоты, причем, если девочки переходили из класса в класс без проблем, то мальчики чуть ли не в каждом классе оставались на второй год. Одним из таких ребят был Коля Резчиков. В 4-ом классе это был уже парень лет тринадцати-четырнадцати. Классная руководитель, видимо, решила, что парень будет лучше учиться, если рядом будет сидеть отличник и выбор пал на меня, разлучив меня с Олегом Пироговым и пересадив на последнюю парту к Резчикову. Не прошло и недели как произошло следующее: на одном из уроков я отвечал с места, закончив ответ, сел на свое место, а Резчиков подставил мне, слава Богу, не ручку с пером, а кисточку, но она все равно даже через брюки проколола мне, извиняюсь, заднее место (хорошо еще, что эта кисточка не попала в задний проход). Меня отправили в медпункт, но ничего страшного не нашли, а Николая отстранили от посещения школы на три дня. Я занял свое место на парте рядом с Олегом. На этом инцидент был исчерпан.

Еще один неприятный случай произошел в 1936 или в 1937 гг. На перемене мы часто устраивали поединки по борьбе. В этих боях участвовали Гарик Варейнис, Славка и я. Ребята стояли вокруг и подбадривали одного из нас. И вот один раз, когда я боролся со Славкой, мы стукнулись о стену, на которой висел портрет товарища Сталина. В эти годы портреты вождя уже в обязательном порядке были во всех классах. Портрет упал, осколки разлетелись по полу. Появился директор школы и сказал нам, чтобы завтра утром портрет висел на месте под стеклом. Мама где-то нашла новое стекло, вставила портрет, и мы его повесили на место к приходу учеников и учительницы. Таким образом, все обошлось, хотя могло все это кончиться весьма плачевно.

ТЕАТРАЛЬНОЕ ОБРАЗОВАНИЕ

Уже в третьем классе у нас образовалось несколько групп "по интересам". Вокруг Олега Пирогова, Алеши Зак и меня объединились Слава Калашников и Сережа Бляхер. Дружил я и с Сережей Лобашковым и Шурой Бобковым. В эти годы мы часто ходили в театры. Олег Пирогов доставал контрамарки в Большей театр. Мы практически прослушали весь оперный репертуар Большого. В те годы шла конкуренция между Александром Пироговым и Марком Рейзеном, но мы ходили на спектакли только с участием Пирогова. Конкуренция между ведущими басами обострилась с приходом в театр Максима Дормидонтовича Михайлова. До Большого он служил в Елоховском Соборе, и многие москвичи ходили в Собор специально, чтобы послушать Михайлова. Олег очень переживал приход в театр Михайлова, у которого был очень глубокий и красивый бас, и он практически монополизировал роли Сусанина и Колчака. Единственным его недостатком была тучность, он почти не двигался по сцене и пел, неподвижно стоя на сцене. Я, правда, несколько раз был на спектаклях с его участием, но это было уже после войны, когда Пирогов уже выступал крайне редко, так как много пил.

Сережа Лобашков организовывал нам походы в театр им. Вахтангова, где мы посмотрели, конечно "Принцессу Турандот", "Много шума из ничего" и еще не мало спектаклей. Когда мы познакомились не только с учениками нашего класса, но и с другими близкими нам по возрасту ребятами, то оказалось, что в параллельном 3-ем А классе учатся дети знаменитых Вахтанговцев, которые впоследствии сами стали знаменитыми: Женя Симонов, который сменил знаменитого Рубена Николаевича и ставшего худруком Вахтанговского театра, Кира Раппопорт, ставший известным кинорежиссером, Вадим Толчанов и другие. В этом же классе учился средний сын Анастаса Ивановича Микояна Алеша, а классом старше - Володя. Старший сын Анастаса Ивановича Степан учился в старших классах, а два самых младших сына Серго и Вано учились на два - три класса позже нас. В старших классах нашей школы училась дочь Орджоникидзе и сын Артема Сергеева.

Мои театральные познания не ограничились походами с Олегом и Сережей. Еще до школы мама меня водила в тот же Большой на "Лебединое озеро" и "Спящую красавицу", на "Снегурочку" и "Царя Салтана". С большим удовольствием я посмотрел во МХАТе "Синюю птицу", "Царя Бориса" с Хмелевым в заглавной роли, "Таланты и поклонники", а также в Малом театре "Ревизора", "Горе от ума" и ряд пьес Островского. Но главным спектаклем, на который дедя достал нам билеты в третий ряд партера был "Вишневый сад", который был посвящен сорокалетию МХАТа. В нем играли: Раневскую - Книппер-Чехова, Гаева - Качалов, Епиходова - Москвин, Лопатина - Добронравов, Фирса - Тарханов. Все они уже были Народными артистами СССР. В спектакле также были заняты: Коренева, Степанова, Ханаева, Трофимов, т.е. лучшего состава было трудно себе вообразить, и играл этот прекрасный ансамбль замечательно. Думаю, что многие "старики" прощались с любимой сценой. Спектакль произвел на нас с мамой колоссальное впечатление, и лучшего спектакля - не только "Вишневого сада", а вообще - я больше никогда не видел.

Мое театральнее образование продолжилось в 6 - 8 классах в походах в театры со Славкой, в основном в филиал малого. Он размещался тогда на той же театральной площади в помещении детского театра. Мы считали особым шиком, а покупали мы самые дешевые билеты на галерку, сидеть не на своих местах, а желательно в партере или в бельэтаже. Как правило нам это удавалось, так как многие зрители опаздывали. Однажды на одной из пьес Островского в пяти действиях нам удалось посидеть в первом действии в партере, во втором - в бельэтаже, и так поднимаясь все выше и выше, оказались на своей галерке и то не на своих местах, а на ряд ниже. Мы тогда этим были страшно горды.

Вообще в нашей школе учились дети всех чиновников, проживавших в знаменитом Доме на Набережной. Поэтому, когда начались в 1936-1937 гг. аресты известных людей, они одновременно затронули и нашу школу. Надо отдать должное директору школы Николаю Яковлевичу Секачеву. Он не давал в обиду детей репрессированных. Уж не знаю, как ему это удавалось, но только, за редким исключением, таких учеников не отчисляли, не отдавали в детские дома или колонии, а они все оставались в школе и не подвергались никаким гонениям. В нашем классе это коснулось нескольких человек и, в первую очередь, Алешу Зака, у которого был арестован отец. Родители Ольги Рубинштейн, Володи Шамберга, пришедшего к нам в 6-ой класс, Лили Кучминой, о который я уже писал выше, а также Демченко (сын наркома сельского хозяйства), проучившийся у нас всего лишь месяца три, тоже пострадали.

Кстати, я несколько раз упоминал Дом на Набережной, а побывал я в нем всего два раза. Первый раз, когда нас только что приняли в пионеры, а меня выбрали вожатым. Тогда только что спасли челюскинцев, и все хотели посмотреть на героя-челюскинца. Видимо, директор договорился с героем-летчиком Михаилом Васильевичем Водопьяновым, проживавшим в этом доме. Выделили делегацию из трех пионеров, меня назначили старшим и отправили приглашать героя в школу. М.В. Водопьянов нас очень по-дружески принял, показал несколько фотографией своего самолета, дал нам подержать Звезду Героя, угостил чаем и дал согласие приходить в школу. Второй раз я побывал в этом Доме у Демченко, когда он пригласил нас, нескольких мальчиков, поиграть в бесчисленное число игрушек, которые у него были. В основном это были танки, пушки, бронемашины, которые мы видели в первый раз и не очень знали, как в них играть. Зато я посмотрел на квартиру, мебель, довольно пустые комнаты, что не произвело ни на меня и ни на кого из товарищей особого впечатления. Совсем вскоре после этого посещения квартиры Демченко исчез из класса и школы.

Большая неприятность произошла с Сережей Бляхером. Его отец видный ученый-биолог доктор биологических наук занимался генетикой, которой увлекся и Сережа. В это время шли острые научные дискуссии в области биологии. Ярый противник генетики Трофим Денисович Лысенко втерся в доверие к И.В. Сталину и подготовил Постановление ЦК и Совнаркома о запрете псевдонауки Вейсманизма-Морганизма (по фамилиям ученых-генетиков - основателей этой отрасли биологии). Все научные учреждения, занимавшиеся генетикой были закрыты, а сотрудники уволены, а многие даже репрессированы. Не знаю, был ли арестован отец Сережи, но он заработал инфаркт и вскоре скончался. Сережа после окончания 8-го класса больше в школе не появлялся.

Обстановка в мире с каждым днем ухудшалась. В конце августа 1939 г. было подписано советско-германское соглашение, 1-го сентября, когда мы пришли в 7-ой класс, началась Вторая Мировая Война, а зимой 1939-1940 гг. - советско-финская война. Весной 1940 г. советское правительство назначило нового министра обороны С.Т. Тимошенко, сменившего на этом посту ветерана партии Климента Ефремовича Ворошилова. Одним из первых приказов нового министра был приказ о призыве в Красную Армию. В нем предусматривалась отмена отсрочки от призыва в армию лиц, достигших 18-летнего возраста, независимо от того, окончил призывник школу или продолжает учиться. Получалось, что я не получу аттестат о среднем образовании, так как меня призовут в армию в начале июня 1943 г., когда мне исполнится восемнадцать дет, и я не успею сдать выпускные экзамены.

Когда, после окончания мной 7-го класса (лето 1940 года) мы переехали на Сходню, в один из воскресных дней мама взяла меня на прогулку. Мы гуляли по дорожке вдоль реки, и мама в течение двух часов говорила мне о серьезности положения, так как надо обязательно уйти в армию с аттестатом зрелости, иначе поступить в ВУЗ после армии будет практически невозможно. Что делать мама сама не знала и не делала никаких конкретных предложений. Я же, понимая всю сложность положения, никак не хотел оставлять свой родной класс. Мама сводила меня следующей зимой на лекцию известного в то время экономиста Варги, который обрисовал положение дел в мире и всячески старался убедить аудиторию, что стране ничего не грозит, но прослушавший лекцию народ понял, что война не за горами.

ПОПЫТКА ПЕРЕПРЫГНУТЬ ОДИН КЛАСС

Когда мы пришли в школу в 8-ой класс, то с удивлением увидели нового ученика - Уника Фохта, учившегося до этого в параллельном классе. Уник сел за парту с Алешей Середняковым за нами с Олегом Пироговым. В 8-ом классе историю СССР нам преподавал профессор Степан Савич Кривцов. Это был настоящий ученый, очень умело и интересно ведший уроки. Когда он не приходил на урок, его заменяла его супруга Анастасия Викторовна Фохт, тоже очень известный историк, доцент, отлично знавший предмет и проводившей уроки очень интересно. Оказалось, что Уник - сын Анастасии Викторовны, а Степан Савич ее второй муж. Всё шло как обычно до конца декабря. Где-то 21-22 декабря я услышал спор между Уником и Алешей Середняковым о сроках сдачи экзаменов. Какие экзамены в декабре?! Я обернулся и спросил их в чем дело. Тогда они мне рассказали, что получено разрешение директора школы о сдаче ими в конце декабря экзаменов по химии, математике и физике за второе полугодие восьмого класса с тем, чтобы с началом третьей четверти перейти в 9-ый класс, а остальные предметы за второе полугодие 8-го класса сдавать постепенно в течение 3-ей четверти. Первый экзамен по химии назначен на следующий день. Они также мне сказали, что все эти дни с сентября по декабрь брали частные уроки по этим трем предметам.

Химию я знал хорошо. К тому же мы со Славой Калашниковым, который уже выбрал себе химию, как будущую специальность, ходили к нашему преподавателю химии в кружок. Она одновременно преподавала химию на химфаке МГУ и с нами занималась в кружке около двух лет. Я там узнал многое из того, что не проходят в школе. Придя домой, я взял учебник химии и прочитал в нем материал, который проходят в третьей и четвертой четверти. Не найдя в этом материале ничего сложного, я позвонил маме на работу и попросил ее прийти домой пораньше. Я рассказал маме о плане Уника Фохта и Алеши Середнякова и попросил завтра утром сходить к директору школы и попросить его дать разрешение мне сдавать экзамены вместе с ними. Мама согласилась, хотя высказала сомнение что директор даст на это свое согласие, однако потом решила, что скажет, что я тоже занимался этими предметами. После этого мы с мамой просидели до позднего вечера над учебником, и оказалось, что я не знал только способы промышленного производства серной кислоты. Мама мне подробно объяснила все три способа, изложенных в учебнике, кое-что добавила, а потом немного погоняла по другим разделам. На следующее утро мы пошли в школу к 8-ми часам утра, та как Николай Яковлевич, живший рядом со школой, приходил на работу раньше всех. Мама попала к нему первой. Он ее хорошо знал, так как она регулярно ходила на родительские собрания, активно работала в общественном совете школы, а также знал меня как отличника и примерного ученика. После небольших колебаний директор дал согласие на мое участие в этом эксперименте и проинформировал об этом учительницу химии. На третьем уроке учительница химии забрала нас троих и посадила на свободные места в 10-ом классе, где она давала урок, дав каждому из нас листок с задачами на решение довольно сложных реакций с кислотами и щелочами. Учительница собрала наши листочки, отвела нас в кабинет химии и начала проверять наши ответы. У Алеши Середнякова она нашла кучу ошибок, и сказала, что она даже не станет экзаменовать его устно. Нас же с Уником она оставила и стала задавать вопросы по программе второго полугодия. Мне досталась как раз тема получения серной кислоты, и я неплохо ее изложил. Уник немного поплыл, но учительница в принципе была удовлетворена и поставила нам обоим зачеты. Оставалась физика. Если с химией я был на "Ты" с большой буквы, то с физикой я был на "Вы". Особенно мне не давалась механика, а как раз-то ее и преподавали в 8-ом классе. Экзамен назначили на 30-е декабря. Оставшиеся три дня мы не ходили в школу, а зубрили физику. Молодая учительница физики вела свой предмет в нашем классе, я регулярно получал пятерки и за ответы и за четверть, но другое дело знать предмет и сдавать экзамен только по учебнику. Особенно не давались мне задачи. Мама то же не была сильна в физике, и помочь мне не могла.

Когда мы пришли в школу в кабинет физики, на душе у меня было более чем тоскливо, а Уник хорохорился и держался молодцом. Но на первом же вопросе мы оба поплыли, не сумев правильно сформулировать ни одного закона, я уже не говорю о задачах, которые мы ни отдельно, ни вместе так и не решили. Учительница позвала директора школы и сообщила ему, что с такими знаниями она пропустить нас не может. На коротком совещании, на котором кроме учительницы и директора присутствовали также Анастасия Викторовна и мама, где кстати они и познакомились, было принято решение дать нам 12 дней, благо наступали каникулы, и в первый же день новой четверти повторить экзамен. Учительница, которая не хотела брать на себя ответственность, попросила пригласить на экзамен профессора Перышкина, преподавателя МГУ, соавтора известного учебника по физике и преподававшего физику в 10-ом классе нашей школы. Нам посоветовали ознакомиться еще с несколькими трудами по физике, кроме учебника. Анастасия Викторовна, которая прониклась к маме симпатиями, предложила отвезти нас на дачу на Николиной Горе и оставить нас двоих на все каникулы, снабдив соответствующим запасом продуктов. Мама согласилась, и на следующий же день нас отвезли на Николину Гору, причем Уник успел набрать десятка полтора книг, вернее каких-то учебников по физике, предназначенных не для средней школы, а для институтов и то специализированных.

За 10 или 11 дней мы с Уником, кстати, крепко подружившись за эти дни, прилежно штудировали учебники и заглядывали в другие книги. Гуляли мы очень мало и только в большом саду при доме. Никто ни разу к нам не зашел. Мы сами топили печь и готовили себе еду, зато спали по 9-10 часов и просыпались только от уханья совы, которая обосновалась где-то рядом с дачей, но потом просто на нее не реагировали. Сказать, чтобы мы хорошо усвоили материал второго полугодия 8-го класса, по-моему, трудно, но по крайней мере мы уже разбирались в основных законах, умели их правильно формулировать, а главное научились решать задачи, правда не все, но большинство. 11-го января за нами прислали машину и отвезли в Москву. На следующий день состоялась экзекуция. Присутствовал при этом директор и приехал Перышкин, совсем еще молодой интересный мужчина, никак не похожий на профессора. В принципе мы ответили на все вопросы, конечно, не без шероховатостей, но ответили. Когда экзекуция закончилась, нас попросили подождать в соседнем классе, но вместо этого мы спрятались в кабинете биологии, где нас довольно долго не могли найти. Все обошлось благополучно, и помог этому, видимо, Перышкин, который был приятно удивлен принесенными Уником полтора десятком учебников, причем не менее половины из которых принадлежали перу Перышкина. Уник, не краснея, сказал, что все эти книги мы проштудировали. Директор тоже был явно доволен и разрешил нам на следующий день занять места в 9-ом классе.

ПРЫЖОК ИЗ ВОСЬМОГО КЛАССА СОСТОЯЛСЯ

На следующий день мы пришли в 9-ый класс, в котором и так было около 40 учеников, причем только 6 мальчиков. Мы представились классному руководителю Константину Константиновичу Сикорскому. Он приготовил уже нам парту, последнюю в крайнем ряду рядом с входом в класс. Не помню, кто сидел впереди нас, а с боку то же в последнем ряду сидели две Николо-Горки Таня Дамир и Наташа Кекчеева, которых Уник хорошо знал. Из знакомых мне был только Юра Ломов, который сидел за одной партой с Володей Микояном. Честно говоря, всех учеников класса я так и не узнал до конца занятий. Учителя же все были знакомые, кроме К.К. Сикорского, ведшего математику. Уже на второй или третий день нас стали спрашивать, мы готовили домашние задания, как и другие ученики, и особых проблем ни по одному предмету у нас не возникало. По литературе, биологии, географии и истории мы не зависели от знаний 8-го класса и первых двух четвертей 9-го класса, поэтому мы ничем не выделялись среди других учеников. Иностранный язык в 9-ом классе был немецкий, но оказалось, что "Коварство и Любовь" Евгении Арсеньевны были более чем достаточны для третей четверти девятого класса. Уник же знал язык с детства и сразу стал первым учеником в классе по немецкому языку; по алгебре и геометрии я просмотрел учебник за первое полугодие, и скоро мог решать задачи как в классе, так и дома.

Я еще не рассказал о неприятности, которая со мной случилась в мае 1940 г. На большой перемене мы пошли поиграть в волейбол в сад, расположенный с другой стороны школы. Там была оборудована хорошая волейбольная площадка с натянутой по всем правилам сеткой, а площадка была залита асфальтом. Я во все игры играл, наверное, слишком увлеченно, и тут, отбив мяч со всей своей медвежьей ловкостью, упал навзничь и потерял сознание. Меня отвели (или отнесли) в медпункт, привели в чувство, но все же идти я не мог. Тогда директор достал машину, и меня отвезли домой. Так как у меня во всех четвертях стояли одни пятерки, то Совет школы во главе с директором принял решение освободить меня от экзаменов, а тогда экзамены проводились в 4-ом, 7-ом и 10-м классах, и выдал мне очередную подвальную грамоту. Сотрясения мозга у меня, по-видимому, не было, несколько раз приходил школьный врач и разрешил мне гулять. В следующее воскресенье мы с папой, как всегда куда-то поехали на воздух. Мы шли по Арбату, когда вдруг я увидел, что по другой стороне улицы идет Николай Яковлевич, но он нас, вернее меня, не заметил. Оказывалось, он шел к нам проведать меня. Вот каким удивительным человеком был наш директор школы Николай Яковлевич Секачев!

Расскажу еще об одном эпизоде, происшедшем в 8-ом классе. На площади Дзержинского, напротив метро открыли пивной автомат: опускай монету (уж не помню какого достоинства, или несколько монет), подставляй кружку и получай порцию пива. Олег Пирогов, а он всегда был заводилой, кликнул клич всем ребятам езжать на Лубянку (кстати, площадь Дзержинского в народе чаще называлась Лубянкой). И мы все вылезли через окно, а наш класс был на первом этаже с окнами, выходившими в сад, и в обход школьного двора побежали к метро. Мы все в первый раз попробовали пиво, и не скажу, что оно нам понравилось, во всяком случае, мне. Из мальчиков не принял участие в этой вылазке только Эмка Гулидов, за что тут же получил прозвище Эмиль-Гуль-Дезертирова. Конечно, было назначено собрание класса, нас здорово пожурили, но так как нас было пол класса, то никаких административных мер принято не было. Третья и четвертая четверти прошли нормально, правда у меня, не помню по каким предметам, появилось две или три четверки в четвертных оценках. Но с этого года в 9-ых классах ввели экзамены, чуть ли не по всем основным предметам. Главным экзаменов считалась география, так как эта оценка шла в аттестат. По географии мы получили пятерки. Остальные экзамены мы сдали тоже благополучно, я получил все пятерки, а Уник одну или две четверки по математике. Оставался экзамен по физике. Опять физика! В общем-то, я материал знал, особенно неплохо за первые две четверти, но когда вышел отвечать, то наступило какое-то затмение. Еще на первые два вопроса я ответил довольно прилично, а на два следующих промычал что-то невразумительное. Все же мне поставили "3", а с учетом пятерок в четвертях вывели годовую четверку.

После экзаменов инициативная группа, а такая всегда находится, предложила устроить вечеринку. Так как в классе были в основном девочки, то нас с Уником начали уговаривать, не отказываться. Уник согласился почти сразу. Я долго колебался, так как танцевать не умел, в таких мероприятиях никогда не участвовал, но все же дал согласие. Собралось человек 16-18 в квартире у Тетериной, не помню, как ее звали, недалеко от меня в переулке Сивцев-Вражке. Немного выпили какого-то вина, съели бутерброды, и все начали танцевать. Мне было до безумия скучно, но Уник разошелся и никак не хотел уходить, а без него я тоже не хотел покидать это мероприятие. Когда я, наконец, вынудил Уника собираться, было уже около трех часов ночи. Оказывается, начиная с полуночи, наши родители начали не на шутку волноваться и каждые 10-15 минут мама и Анастасия Викторовна перезванивались, а мы им не дали телефона квартиры этой девочки, правда и сами его не знали. Уже где-то с половины переулка я увидел вывешивающуюся из окна маму, которая, увидев меня, побежала звонить Анастасии Викторовне. Конечно, нам здорово досталось! И было за что!

НАЧАЛО ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ

Была уже середина июня 1941 г., и мы поехали на Сходню. Надо сказать, что все эти дела с прыжком из 8-го в 9-ый класс, не дали мне возможности вступить в комсомол. Все мои товарищи по 8-му классу были приняты в комсомол в третьей четверти 8-о класса, а одноклассники по 9-му классу стали комсомольцами за год до нашего с Уником прихода к ним в класс. Когда гитлеровцы напали на нашу страну, райком комсомола объявил мобилизацию всех комсомольцев и отправил их под Вязьму рыть противотанковые окопы. Собирали комсомольцев по домашним адресам, так как школы были закрыты. Так как я не был комсомольцем, то до меня этот призыв не дошел. В начале июля кто-то позвонил домой и передал бабе Люте, что надо явиться в школу. Я поехал в Москву и пошел в школу. Там никого не было, и мне посоветовали пойти в райком комсомола. В райком меня не пустили, так как у меня не было комсомольского билета. Таких как я набралось человек тридцать, если не больше. В это время начали передавать историческое выступление Иосифа Виссарионовича Сталина, и в течение часа мы все стояли и внимательно слушали выступление. Когда оно закончилось, к нам вышел один из руководителей райкома и сказал нам, чтобы мы разъезжались по местам проживания и там обращались в райкомы комсомола, так как Московской области требуется помощь молодежи в сельском хозяйстве.

Приехав на Сходню, мы с моим соседом, тоже дачником и не комсомольцем, пошли в школу и обратились в комсомольский комитет. Нам тут же выписали направление на работу в колхоз деревни '"Новая". Председатель колхоза, когда мы его нашли, долго думал как нaс использовать, а потом привел на колхозный двор, отдал в наше распоряжение лошадь с телегой, дал пилу и топор, а также схему владений колхоза и велел заготовить столбы и врывать их по периметру колхозных земель. Конюх показал нам как надо запрягать лошадь, а председатель велел докладывать ему каждую неделю о проделанной работе. До сих пор не могу понять целесообразность этой работы для колхоза, когда враг наступал по всем фронтам. Мы исправно ходили на работу, научились быстро запрягать лошадь, которая вскоре начала нас признавать, и вкопали энное число столбов, пронумеровав их и написав на столбах принадлежность земель колхозу "Новая". Однако уже к концу августа задание нам поменяли: из Москвы стали привозить большое количество женщин и немного мужчин, которые рыли противотанковые рвы между деревнями "Новая" и "Черкизово" по обе стороны Ленинградского шоссе. Нам же погрузили на телегу бочку и велели заполнять ее из колодца водой и развозить вдоль окопа и поить строителей водой. Было очень жарко, и к нам выстраивались целые очереди. Вычерпав всю воду, мы отправлялись к колодцу за следующей порцией, и так целый день.

В средине июня немцы начали бомбить Москву. Баба Лютя и дедя оставались в Москве, а мама и папа стали каждый день после работы приезжать на Сходню. Однажды ночью при очередной бомбежке фугасная бомба попала в театр им. Вахтангова, а так как он находился недалеко от нашего дома, баба и дедя почувствовали сильный толчок, к тому же взрывом выбило несколько стекол в наших комнатах, тогда мама собрала в сумку документы и наиболее ценные вещи и уговорила своих родителей перебраться на Сходню. Сама же мама почти не приезжала на дачу, так как дежурила па ночам на крыше дома, где была редакция ее журнала. Папа продолжал работать и приезжал каждый день: его по возрасту и инвалидности освободили от дежурств по защите города от зажигательных бомб.

Так как все школы в Москве были закрыты, то мне посоветовали пойти в школу поселка Сходня. Это была десятилетка, размещенная в новом здании. Меня очень хорошо приняли и, посмотрев на мою справку об окончании девяти классов, да еще на отметки, зачислили учеником школы. Но я походил в эту школу меньше двух недель, так как папа, регулярно заезжавший на квартиру, привез известие, что все ученики девятых и десятых классов должны явиться в школу 14 сентября. Мы все собрались в указанный день, и разошлись по классам, решив, что сейчас начнутся занятия. Но пришел директор и объявил, что мы все мобилизованы на оказание помощи колхозам и совхозам Московской области, и должны явиться на вокзал с необходимым набором вещей, рассчитанным примерно на месяц. Нашей школе выделен Зарайский район, пожалуй, самый отдаленный от Москвы. Мама быстро собрала мне вещи и на следующее утро мы собрались на вокзале и поехали в Зарайск. На вокзале нас встречали три подводы: две для девочек и одна для нас. Ребят оказалось 8 человек: Юра Ломов, Володя Микоян, Ростик Буянов, Кожевников, Самохин, Слава Калашников, Уник и я. Слава за лето сдал экстерном экзамены за 9-й класс в школе в Староконюшенном переулке, где учился его старший брат, и таким образом снова оказался рядом со мной. Повезли нас в разные стороны. Утром подняли нас в 6 утра. Уник накануне разведал куда будут направлять на работу. Оказалось, что двое будут каждый день отвозить на приемный пункт, расположенный рядом со станцией, на телеге мешки с зерном. Остальные будут убирать картошку. Узнав у меня, что я научился запрягать лошадь, он быстро оделся и пошел к председателю колхоза, предложив наши услуги по перевозке зерна. Председатель согласился, посмотрев как я довольно ловко запряг лошадь. Так мы с Уником и ездили весь месяц на станцию с мешками с зерном. Конечно их надо было загрузить и разгрузить, а затем идти рядам с телегой 20 км. Иногда по ровной дороге и под горку мы позволяли себе по очереди садиться на телегу, так как груз был тяжелый и лошадь с трудом его тащила. Зато на обратном пути мы спокойно ехали на телеге, к тому же и лошадь бежала домой быстрее. К моменту нашего возвращения ребята тоже приходили с уборки картофеля. Кормили нас очень хорошо. Утром давали гречневую кашу с молоком, в обед наваристые щи или борщ с мясом, а вечером мясо с картошкой и кружкой молока. Спали мы в амбаре, на толстом слое соломы, а когда стало холодать, нам дали одеяла. Ложились мы рано, но засыпали поздно, так как "травили" анекдоты. Информацию о положении на фронтах мы получали по радио, громкоговоритель был установлен посреди села, недалеко от нас, и из газет. Когда мы с Уником успевали купить газеты на станции, народ их моментально расхватывал.

16 ОКТЯБРЯ

14 октября пришла команда из Москвы всем возвращаться. На следующий день нас отвезли на станцию, девочек тоже, и мы поехали домой. Мы думали, что на следующий день начнем заниматься, но утром 16-го нам объявили, что до особого распоряжения школа работать не будет. Мы разошлись по домам. В нашей школе было тихо, но когда мы со Славой проходили мимо школы ? 59, где он сдавал экзамены и знал, где расположены физический и химический кабинеты, а они находились на первом этаже, мы увидели, как мальчишки разбирают приборы и всё, что может пригодиться, как говориться в хозяйстве, тащат из школы. Когда папа пришел домой, а с моим отъездом в колхоз, все мои вернулись со Сходни в Москву, он рассказал, что все шоссе Энтузиастов, а это шоссе вело на восток, в Горький, было запружено грузовиками, автобусами, автомашинами набитыми людьми. Много народа шло пешком с рюкзаками или чемоданами на плечах. Город охватила паника. Конечно тут было не до учебы. Бомбежки стали реже, но все равно два-три раза в неделю продолжались. Дедя ушел с работы, так как транспорт ходил очень нерегулярно, а идти пешком до района Павелецкого вокзала, где был музей Бахрушина, он не мог. Мама же с папой продолжали ездить на работу. Мама продолжала еще и дежурить по ночам, правда уже не каждую ночь.

По радио, а у всех были радиоточки, как их называли "тарелки", постоянно объявляли: "Слушайте важное сообщение", но его так и не было. Из сводок Совинформбюро было понятно, что немцы взяли Вязьму и продвигаются к Москве. Плохо стало с питанием, ввели карточки, но по ним можно было получить только хлеб, остальные продукты, заложенные в каточках - сахар, масло, крупы и т.д., не отоваривались. Вовсю шла эвакуация различного рода учреждений, заводов, институтов, имевших отношение к обороне. Почти каждый вечер звучали сигналы воздушной тревоги, хотя бомбежки проводились все реже и реже. Нас, ребят шестнадцати лет, через школу собрали в Центральном доме пионеров, что недалеко от метро Кировские Ворота, и провели двухнедельные курсы-сборы по военной подготовке: строевая подготовка, уставы (строевой и внутренней службы), а также устройство трехлинейки, т.е. винтовки 1891 г. выпуска. Курсы закончились экзаменами, которые я сдал на все пятерки и получил соответствующее удостоверение. Через несколько дней меня пригласили в военкомат и дали команду по вечерам командовать взводом мужчин, которые не были призваны в армию по возрасту, состоянию здоровья, или имеющих бронь. Я должен был преподавать тоже, что прослушал на курсах. В заместители мне определили офицера - милиционера, из политработников, которого все звали "комиссар". Занятия проводились через день, по будням, по три часа. Зато я стал получать рабочую карточку, т.е. 600 г хлеба. Служащие, мама с папой, получали 500 г. Иждивенцы, баба и дедя, а также тетя Паша, няня моей мамы и ее сестер, которая жила в отдельной комнате на втором этаже, но пока у нее были силы помогала бабе Люте по хозяйству. Во время войны тетя Паша умерла.

ЗАНЯТИЯ ПО ПРОГРАММЕ 10-ГО КЛАССА

В конце ноября мне почти одновременно позвонили Слава и Уник и сообщили, что родители Наташи Кекчеевей решили собрать группу десятиклассников и подготовить их к экзаменам на аттестат зрелости. В группу вошли Наташа Кекчеева, Таня Дамир, Галя Хазова, Ира Стеслицкая, Уник, Слава, а также две девочки и мальчик из другой школы, ученики Анны Христофоровны, сестры папы Наташи Кекчеевой, которая всю жизнь преподавала математику в старших классах школы Мартьяновой. Уроки будут проводиться три раза в неделю, с десяти утра до двух часов дня, в квартире Кекчеевых. С родителей надо ежемесячно собирать по тем временам небольшую сумму в 50 или 100 рублей. Мои родители тут же дали согласие, и уже на следующий день занятия начались. Математику преподавала Мария Христофоровна, историю Анастасия Викторовна, а физику и химию Крикор Христофорович - молодей профессор МГУ, необычайно интересный и остроумный ученый. Нам давали большие домашние задания, а во время занятий только читали лекции и объясняли правила. Литературу и биологию мы учили сами. Половина группы держалась обособленно, это были четыре Никологорца: Наташа, Таня, Слава, Уник и примкнувший к ним я. После занятий мы часто шли к Тане Дамир, где часа два играли в дурака и травили байки.

Как известно зима в этом году была очень суровая, и у нас кончались дрова. Ближайший дровяной склад был на берегу реки Москва, где-то чуть ниже нынешнего Белого Дома. Папа отпросился с работы, и мы с ним ранним утром пошли на склад, вновь папе помогли его документы, и мы оказались в огромной очереди, конечно не первыми, но и не последними. Очередь двигалась медленно, и мы куда-то ходили греться. В полдень заработало радио и мы услыхали сообщение Совинформбюро о разгроме немецко-фашистских войск под Москвой. Ликование народа было огромным, но отпуск дров не прекращался ни на минуту, и уже где-то через полтора часа папа договорился с возчиком, мы погрузили дрова и повезли их домой. Надо было еще перенести дрова в сарай и аккуратно их сложить. Раз в неделю я их колол на небольшие поленья так, чтобы они влезали в печки, а два-три раза в неделю, по вечерам, приносил их в комнаты и растапливал печки.

АТТЕСТАТ ЗРЕЛОСТИ

В конце февраля вышло постановление Моссовета об организации консультационных пунктов при одной из школ в каждом районе города. В нашем районе выбор пал на одну из лучших школ Москвы - ? 29, где директором была одна из лучших преподавателей города Мартьянова (школа так и называлась Мартьяновкой). Школа занимала очень хорошее здание на Зубовском бульваре близ Зубовской площади. Эти консультационные пункты открывались только для выпускных классов, для 7-ых - неполной средней школы, и 10-х - для средней школы. Занятия для 10-х классов были разбиты на три части: первые два месяца - математика, занятия и экзамены, затем два месяца - химия, история и иностранный язык, и последние два месяца - литература и физика. Мария Христофоровна, как свой человек в школе, зачислила нашу группу целиком, и сразу же начала вести занятия. Фактически это было повторение того, что мы проходили с ней же у Кекчеевых. В конце апреля прошли письменные и устные экзамены по алгебре и геометрии с применением тригонометрии. Вся наша группа сдала экзамены успешно, чего нельзя было сказать об остальных учениках, записавшихся на курсы. Историю преподавала Анастасия Викторовна, и она же принимала экзамены. Химию - преподавательница из нашей школы. Так что проблем с экзаменами по этим предметам у меня не было. Что касается английского языка, то мы попали к преподавателю из нашей школы. Я немного подогнал английский во время занятий, и получил заслуженную пятерку. Уже после того как я сдал английский, я встретил преподавательницу немецкого языка из 9-го класса. Она позвала меня к себе, взяла зачетную ведомость и, вписав в нее мою фамилию, поставила "отлично". Таким образом, у меня в аттестате образовалось сразу две пятерки по иностранному языку, причем, не по тому, который я прилично знал.

Наступил июль, а с ним и последние занятия по литературе и физике. По физике мы занимались только вдвоем с Уником. Преподаватель был довольно молодой человек, который уже успел побывать на фронте, где был довольно серьезно ранен. У него не действовала одна рука, и для того, чтобы собирать различного рода приборы, он просил нас ему помогать. Мы с удовольствием помогали ему, особенно старался Уник, который проводил по несколько часов в физическом кабинете и даже помогал в качестве лаборанта проводить преподавателю занятия в других группах.

В самом начале августа поступило указание прекратить занятия, принять экзамены и отправить всех учеников в Московскую область на помощь колхозам и совхозам. Директором было принято решение провести письменный экзамен по литературе, т.е. сочинение, а литературу устную и физику - оценить по совокупности оценок, полученных на занятиях. Значит основным было сочинение. Я не задумывался, выбрал Шекспира, какую-то тему по Гамлету. Главное в любом сочинении - не сделать ошибок. Это я выполнил и получил 'отлично'. Но получить аттестат зрелости можно было только после "стажировки" в совхозе или колхозе. Все мои товарищи поехали на Николину Гору, где в соседнем колхозе деревни Аксиньино им были обеспечены необходимые справки. Я же вместе с другими выпускниками получил направление в совхоз. В третий раз в 1941/42 гг. я поехал на сельхоз работы, однако на этот раз в совсем незнакомой компании. Сбор группы был на Павелецком вокзале. Сопровождал нас один из преподавателей. Собралось около сорока человек, конечно в основном девушки. Ребят набралось человек десять. Преподаватель произвел проверку по списку. Оказались все на месте кроме одного или двух. Довезли нас до станции Михнево, оттуда повезли на крытых грузовиках в совхоз имени ХХVII съезда КПСС, примерно в 25 км от станции.

В совхозе нас встретили очень приветливо, разместили в нескольких избах, кормили хорошо, а утром распределили по рабочим местам. На этот раз мои дружеские отношения с лошадями не пригодились. Всех ребят отправили на стогование снопов пшеницы. Работали мы с рассвета до обеда, работа была тяжелой, особенно, когда ты находился наверху стога. Когда урожай был собран, и стога были сложены, нас перебросили на перевозку урожая на пункт приема на станции Михнево, но в отличие от Зарайска перевозили зерно на грузовиках, и нас, ребят, разбили на три группы по три человека. Мы должны были загружать мешки по пятьдесят килограмм, т.е. снимать мешки с весов, нести их на плече к машине, поднимать мешок в машину и укладывать там так, чтобы вошло больше мешков. Мы ехали в кузове на мешках, а в кабине рядом с водителем ехал ответственный от совхоза за сдачу зерна. Каждая перевозка продолжалась примерно 4 часа, смены менялись, так как работала то одна, то две машины. Поэтому иногда приходилось делать по две ездки, что было очень тяжело. Пока мы не перевезли всё зерно, предназначенное для сдачи, нас не отпустили, а потом выдали бумаги о выполнении задания, отвезли на станцию и отправили в Москву. На следующее утро я пошел в 29-ую школу и получил аттестат "отличника", который в ту пору заменял золотую медаль и давал право на поступление в любое учебное заведение.

СТУДЕНТ СТРОИТЕЛЬНОГО ФАКУЛЬТЕТА МИИТа

Сразу стал вопрос о выборе ВУЗа. К сентябрю все вступительные экзамены были давно закончены, но "аттестат отличника" позволял мне подать документы и быть зачисленным в любой ВУЗ. С 6-го класса меня интересовала химия, недаром мы со Славой Калашниковым регулярно ходили на химический факультет МГУ, где преподавала наша учительница химии. До сих пор не могу сам себе объяснить, почему я вдруг решил поступить в Московский Институт Инженеров Железнодорожного Транспорта, да еще на строительный факультет, хотя не только к строительству, но даже просто к черчению, у меня душа никогда не лежала. Видимо повлияла биография мужа тети Тани Сергея Александровича Бернштейна, который окончил этот институт и именно этот факультет, построил целый ряд мостов, а буквально незадолго до войны защитил докторскую диссертацию, получил звание профессора, был назначен заведующим кафедрой в танковой академии и стал полковником. Другого объяснения моему поступку я не вижу. Но дело было сделано, я стал студентом МИИТа. Институт был расположен в районе театра Советской армии, т.е. довольно далеко от дома, добираться надо было на нескольких трамваях. В здании МИИТа, кроме факультетов и кафедр самого института, был размещен Ленинградский Институт Железнодорожного Транспорта, эвакуированный в Москву. Студентов было много, в основном девушки. Все понимали, что все ребята в 1943 г. будут призваны в армию. Кроме известных по школе предметов /физика, химия, иностранный язык, черчение/ изучали и новые предметы: дифференциальное исчисление, начертательная геометрия, марксизм-ленинизм. Обучение состояло из лекций, семинарских занятий, проводившихся в группах по 10-15 студентов. В школе мне математика девалась чрезвычайно легко, здесь же дифференциальное исчисление давалось мне с большим трудом.

Однако самое главное, в эти месяцы было питание. В нашей семье было 2 служебных и 4 /вместе с тетей Пашей/ иждивенческих карточки, на которые выдавали только хлеб - 500 г - по служебной и 400 г - по иждивенческой карточке. Других продуктов по карточкам не выдавалось, хотя в карточках были талоны, и на сахар, и на мясо, и на крупы, и на масло. На рынках ничего не было или продавалось очень дорого. Со мной в группе учился парень из Серпухова, он был намного старше остальных студентов, был ранен на фронте, он говорил, что на рынке в Серпухове все продукты значительно дешевле, чем в Москве, а также можно поменять на продукты вещи в хорошем состоянии. Он сам ездил в Серпухов почти на каждый выходной день, но у него был пропуск для этих поездок, в то время выезд из Москвы и въезд в Москву был строго ограничен, и без пропусков никого не выпускали и не впускали, и никакие прописки или другие подобного рода документы не принимались во внимание. Этот студент сказал, что поехать в Серпухов все же возможно, если приехать на станцию Москва-Каланчевская за пару часов до отхода поезда с Курского вокзала и залезть на верхнюю третью полку, то можно проехать на ней до Серпухова, так как контроль осуществляется только при посадке, и контролеры во время движения поезда на верхние полки внимания не обращают. Еще один студент и я приняли решение рискнуть и отправились в путь в ближайшую субботу. До Серпухова мы добрались благополучно, если не считать того, что при выходе надо было предъявить документы, которых у нас не было, но мы были молоды и сумели перелезть через заграждение. Переночевали мы у нашего серпуховского приятеля, а рано утром пошли на большой рынок, где продавали, покупали, меняли и т.д.

Мама дала мне несколько неплохих вещей женской одежды, а также сохранившиеся каким-то чудом две полировки, пожалуй, это был самый ходовой товар, и к четырем часам дня мы вернулись в дом серпуховского товарища в принципе довольные добытыми продуктами (несколько буханок хлеба, немного крупы и сала). Поезд отправлялся в 6 часов вечера. Опять контроль, и очень строгий. Наш серпуховской товарищ подвел нас к мужскому туалету и показал, что если вылезти через окно, то попадешь в ту часть туалета, который имеет выход на перрон. Мой товарищ тут же полез в окно и спокойно вышел на перрон, где уже стоял наш состав. Я же, более толстый и менее спортивный, с большим трудом пролез в довольно узкое окно. Когда вылез, то ... оказался в объятиях милиционера, который провел меня в отделении милиции. Там я предъявил паспорт с московской пропиской и студенческий билет, но это не произвело на милиционеров никакого впечатления. Больше часа я просидел в милиции, не зная, что же решит милицейское начальство. Видимо и милицейское начальство не знало, что со мной делать. Минуты за три до отхода поезда меня провели к поезду, и что-то сказав проводнику, впихнули в поезд. Однако на этом мои приключения не закончились: пришли контролеры и, не увидев у меня билета, высадили на первой же остановке. Это была станция Гривно, на которой стоял воинский эшелон. За ночь мороз усилился, и я здорово замерз. Вышедшие покурить солдаты посадили меня к себе в вагон, и я доехал с ними до последней станции перед Курским вокзалом, откуда добрался до дома. Привезенные продукты помогли продержаться несколько дней, но больше я в такую авантюрную поездку не поехал. К тому же надвигалась экзаменационная сессия. Надо было сдавать зачеты, а затем экзамены. Я сдал на "отлично" три экзамена: химию, иностранный язык, уже не помню какой, но только не французский, так как преподавателя французского языка на кафедре иностранных языков не было, и экзамен по марксизму-ленинизму. В то время на лекциях и семинарах по этому предмету изучались только работы товарища И.В. Сталина. Особенно хорошо надо было знать речь И.В. Сталина 3 июля, его речь на историческом параде на Красной площади 7 ноября 1941 г. Что же касается других экзаменов дело обстояло хуже. По начертательной геометрии надо было сначала сдать зачет, т.е. сделать и защитить чертеж по индивидуальному заданию, и я практически весь январь просидел над этим чертежом. Я никогда не был хорошим чертежником, хотя имел "пять" по черчению. О сдаче экзамена по дифференциальному исчислению и по физике я и не мечтал, так как этими предметами не занимался, почти не ходил на лекции, не посещал семинары и лабораторные занятия. Вообще в то время я задумался о том, зачем и почему я поступил в этот институт, ведь никакого влечения к железнодорожному транспорту и строительству я не испытывал, и завидовал Славе, который целеустремленно поступил на химический факультет МГУ.

Главное, зимой 1941-42 гг. было питание, и я посвящал продовольственным вопросам практически все время. Я узнал, что в районе Белорусского вокзала на левой стороне Ленинградского проспекта, напротив часового завода, работает столовая при фабрике-кухне. В этой столовой можно было пообедать за небольшую плату. Столовая открывалась в 12.00, обедов хватало человек на восемьдесят. Поэтому надо было приезжать туда не позднее половины двенадцатого. Хлеба в столовой не давали, и выносить еду из столовой выносить было нельзя. По вечерам раза два в неделю я ходил в Филиал Большего театра, брал билет на галерку, прослушал по несколько раз весь оперный репертуар театра, а в антракте шел в буфет, где продавались бутерброды с колбасой, а иногда даже с красной икрой. В Москве продолжались воздушные тревоги. Единственный раз, когда я попал в бомбоубежище, был как раз при возвращении из театра, когда милиция всех отправляла в метро на Арбатской площади. Вообще же все мы в бомбоубежище не ходили и пережидали бомбежки дома. Гитлеровцы бомбили Москву все реже и реже, и жители уже меньше боялись ночных бомбежек.

В ноябре 1942 г. нашу семью постигло большое горе: 16 ноября скончался дедя Сережа, как тогда говорили от "грудной жабы", видимо от инфаркта. Умер он без мучений, утром, практически во сне. В первый раз в жизни я видел мертвого человека, да еще родного. Похороны взял на себя музей Бахрушина. Похоронили дедю на семейном участке, на Ваганьковском кладбище, было много народа, в основном из театрального мира. Мама всеми силами поддерживала бабу Лютю, которая ужасно переживала.

Оставить комментарий
Размещен: 06/05/2025, изменен: 07/05/2025. 108k. Статистика.
Рассказ: Мемуары

Связаться с программистом сайта.
Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"
Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"