Аннотация: Это ,конечно, не Андерсен,но он мог бы это написать в Рождественскую ночь...
Святочная история
Что-то никак не хотела наступать зима. Осень в этом году была затяжная и промозглая. В Москве в такую погоду обычно ужасно неуютно. Но сегодня не было сырого, порывистого ветра, орудующего на пару с холодным моросящим дождем, от которого нет спасенья. Небо с самого утра было тревожным: темные, фиолетовые тучи с седыми кромками наползали друг на друга, толпились, росли и корчились, пытаясь заполнить собою все небо. Иногда солнце все же пробивалось сквозь них, бросая длинные, тонкие, косые лучи на суетливый город, окрашивая его на миг в теплый, чуть розоватый цвет.
Татьяна Сергеевна, как всегда по воскресеньям, собиралась выбраться на бульвар. Она любила бульвар: длинную аллею со скамейками и сомкнувшиеся высоко над головой ветви деревьев. Здесь жизнь как бы замедлялась, это был ее ритм жизни, ритм, которого больше не было в сумасшедшем городе.
Когда же выпадет, наконец, первый снег? В Москве обычно становится, как будто теплее после снегопада. Она любила бульвар, покрытый снегом, когда он лежал мягкими, сияющими на солнце шапками на всех скамейках. Тяжелые ветки деревьев почти касались земли. Снег покрывал все - и землю, и крыши домов, и детскую площадку, и ступени, и даже плечи и голову самого Гоголя, чуть склонившегося и разглядывающего бульвар с высоты своего постамента. Только цепочка свежих следов вилась темной и влажной тропой. Бульвар свежел и светлел под снегом. И лица людей обычно становились теплее и радостнее. И они с новой силой начинали любить свой измученный город.
Но снега все не было. И бульвар был как остров, обтекаемый с двух сторон грязной и шумной рекой машин. Так много машин, так много людей... Они все мешали друг другу, все куда-то спешили и опаздывали...
До бульвара было минут десять ходу, если идти 'огородами' - через старые московские дворы. Но и эта дорога с каждым разом становилась все труднее: вдруг вырастали на пути заборы новых строек или продуктовые палатки. Это было неприятно, потому что требовало дополнительных усилий и изменяло ее привычный маршрут.
Она всегда жила в Москве. Всю жизнь проработала в одной из московских школ учительницей химии. И всегда приходила на бульвар. Особенно после смерти мужа. Обычно она прогуливалась от памятника до последней скамейки и обратно, потом присаживалась на одну из них в середине маршрута, подальше от детской площадки, чтобы не нарушать внутренней гармонии громкими детскими капризами и ссорами,
доставала из полиэтиленового пакета накопившиеся за неделю хлебные корки и выбрасывала их голубям.
Сушились эти остатки хлеба всю неделю, когда-то давно - в картонной квадратной коробке, а в последнее время - в пластиковой круглой крышке из-под торта, который иногда привозили дети. Эта коробка всегда стояла на кухне на холодильнике. И сегодня, собираясь на прогулку и выглядывая в окно, не пошел ли дождь, Татьяна Сергеевна чуть не забыла прихватить с собой корки для голубей. Долго она сегодня собиралась, или вечер надумал наступить раньше, чем обычно? Сумрачно было на бульваре, хотя еще было раннее 'после обеда'.
Днем детей на бульваре было меньше - не то, что утром. Она была, в принципе, не против детей вообще. Просто она устала от них за свою долгую педагогическую жизнь. Хотя, пожалуй, поздней весной они ей даже нравились. В это время они становились какие-то другие, более солнечные, неторопливые, не такие дикие и крикливые, какими обычно они становятся, когда сходит снег, подсыхает асфальт, и они вырываются на свободу - навстречу весне. И сам бульвар весной был гораздо приятнее. Даже голуби казались неторопливыми и задорными. Да и многочисленные жалобы старух, живущих по соседству и сидевших, как курицы на насесте, на скамейках бульвара теплым весенним днем, не казались такими однообразными и скушными, как в осенне-зимней промозглой Москве.
Хотя и знакомых старух, не говоря уже о стариках, становилось все меньше. Вытесняла их из города бурная московская жизнь, а может, помирали они потихоньку. Но об этом Татьяна Сергеевна старалась особенно не задумываться. Годы были уже немолодые, и здоровье в последнее время означало горсть таблеток из разных баночек, которые надо было не забыть принять три раза в день. И давление все время скакало вслед за капризной московской зимой.
Одиноко стало ей в Москве, хотя внуки и старались приезжать почти каждый месяц и обязательно привозили торт под круглой прозрачной крышкой. Красиво научились упаковывать торты - загляденье. Но вкус их, казалось, изменился: то ли пропитывать бисквит стали чем-то другим, то ли изменился сам рецепт бисквита - не ясно. Но торт не доставлял ей больше такого удовольствия, как раньше, когда она отрезала себе кусочек к чаю, положив еще рядом на блюдце тонкий, желтый, масляно - дырявый кусочек сыра... Без сыра что за торт?
Внукам, вообще-то, была давно неинтересна и скушна ее жизнь. Они и приезжали, наверное, только потому, что она была их бабушка, и ее надо было навещать, хоть иногда. Обычно они пили чай со своим тортом, с закрытыми наушниками ушами, ритмично покачивая вихрастыми головами в такт живущей в них музыке. Дети вообще стали совсем другие, не то, что раньше. Они теперь жили в каком-то своем, отдельном электронном мире, куда не было доступа ни их родителям, ни, тем более, старикам.
Дочь обычно забрасывала к ней внуков и сумку с продуктами в одно из воскресений. Она вечно торопилась куда-то, даже толком не могла попить чаю - хватала кусок, запивала его на ходу и опять убегала в свои проблемы, на обратной дороге захватив детей домой. Так и шла медленно ее жизнь между редкими приездами внуков: походы за продуктами, прогулки по бульвару, регулярные посещения поликлиники...
Обо всем этом думала Татьяна Сергеевна, собираясь присесть на влажную скамейку, подстелив с некоторым сожалением еще нечитанные 'Аргументы и факты'. Похоже, зима все же наступит, вот и снежинки вроде бы начинают кружиться... Она привычно достала из сумки пакет с засушенными хлебными корками и высыпала его чуть в сторону - лениво топчущимся и бормочущим что-то в ожидании дармовой еды голубям... Голуби подтянулись ближе, сгрудились, пытаясь отобрать друг у друга кусок побольше. Несколько воробьев короткими набегами суетливо хватали крайние корки и спешили возвратиться на свою ветку.
Две пожилые женщины остановились неподалеку, расцеловались и принялись оживленно обмениваться новостями. Видимо, они давно не виделись, и эта встреча была случайной и приятной для них обеих. Татьяна Сергеевна даже немножко позавидовала им, их нечаянной радости. Одна из них что-то рассказывала, оглядываясь на мальчика, стоящего в стороне около клюющих еще не размокшие корки голубей.
Мальчик действительно был необычный - он не старался топнуть ногой или напугать голубей, он просто, молча, смотрел на птичью суету и улыбался. Ему, наверное, было лет шесть или семь. Одет он был как-то неярко и недорого, не так, как обычно одеты московские дети. Белокурые, чуть вьющиеся локоны выбивались из-под темной вязаной шапки. Он неторопливо подошел к Татьяне Сергеевне, поздоровался и спросил, как она себя чувствует, ведь погода сегодня не очень хороша для прогулки. Голубые его глаза спокойно и открыто смотрели на Татьяну Сергеевну. Ее несколько удивил вопрос мальчика. Можно даже сказать - сильно удивил. Согласитесь, в Москве не каждый день к вам на улице подходят незнакомые дети, чтобы просто поболтать. Особенно, если учесть 30-летний стаж работы в школе. Но ей почему-то захотелось ему ответить, может быть, даже рассказать о своих проблемах, пожаловаться на здоровье и редко приезжающих внуков. Она, сначала очень осторожно, потом все более смело и подробно, начала рассказывать ему свою жизнь и незаметно для себя увлеклась... Память уносила ее все дальше и дальше. И как-то так получалось, что жизнь ее оказалась, в общем-то, совсем неплоха, может быть, даже успешна.
Он стоял, спокойно кивая головой, иногда задавая вопросы, очень толковые, говорящие о том, что он ее внимательно слушает.
Они смотрели на голубей и разговаривали, и ей казалось, что этот маленький мальчик с легкой и певучей речью и слегка загорелым лицом, в сущности, совсем для нее чужой, становится ей родным и близким, гораздо ближе, чем все ее немногочисленные внуки. От этого как-то сладко сжималось и покалывало сердце. Она вдруг поняла, что он - не московский ребенок, потому что совсем не боится ее и не чувствует в ней учителя. И спохватившись, она спросила, как же его зовут.
- Давид, - ответил он.
- Откуда же ты, Давид? - удивилась Татьяна Сергеевна.
- Из Иерусалима, - ответил он. И лицо его осветилось улыбкой, вспомнив свой родной, солнечный и древний, как мир, город с маленькими тесными улочками и домами, ушедшими в землю, откуда он прилетел две недели назад вместе с мамой в гости к своей московской бабушке.
- Из Иерусалима, - тихо и задумчиво повторил он.
И Татьяне Сергеевне сразу все стало ясно. Ее сердце вдруг сжалось в последней мучительной судороге и тепло разлилось по всему телу. Улыбка, тихая и светлая, коснулась ее губ. Она неожиданно выпрямилась и откинулась на спинку скамейки... да так и осталась сидеть, глядя уже не видящими глазами на тихое кружение снежинок в золотистом свете только что зажегшихся фонарей и этого белокурого ангела, стоявшего рядом с ней...