Она полулежит на диване, закинув ноги на подлокотник и читает что-то из сочинений Гомера. Волосы разметались по аляпово-яркой подушке, колени чуть согнуты, тонкие пальцы небрежной лаской скользят по бумаге, которая, несмотря на очередную бессмертную поэму, на мой взгляд, не заслуживает подобной нежности. Губы бледны, а кожа, наверняка, холодна как лед, мне не нужно прикасаться, чтоб узнать это - мне кажется, что этот холод я теперь буду ощущать даже на расстоянии.
Брюки потрепанного адиадасовского спортивного костюма давно вытянулись в коленях настолько, что это вызывает обостренную эстетическую недостаточность. Она смеется - говорит, что я неправильно расставляю приоритеты. Ей все равно во что она одета и как причесана, для нее важно совсем иное и часто то, чего я не могу понять при всем своем старании.
Она говорит, что она человек, просто немного другой. Я не верю. Шестеренки в ее голове двигаются совсем не ту сторону, что у людей, она не просто смотрит на вещи иначе - она их иначе видит. Никакая "болезнь" не способна сделать такое с человеком...
Она снова смеется - и говорит, что, похоже, я просто плохо знаю людей и их болезни. Я не спорю - бессмысленно.
Я зову ее "Хелл" - она шутит и говорит, что у меня нездоровое пристрастие к христианской философии и что таким многообещающим именем ее еще никогда не называли. Но не протестует, а мне до сих пор сложно привыкнуть к именам, что она называет своими настоящими - Аманда, Амалия, Регина... Для меня она осталась навсегда "Хелен" - Елена Прекрасная, по словам того выжившего из ума датчанина. Мне иногда кажется, что он и правда считал ее той самой гречанкой из-за которой и началась Троянская война. Как то я даже спросил ее об этом, но добился только того, что Хелл подняла меня на смех. Чуть позже, перестав краснеть и размышлять о собственной ничтожности, я сообразил, что на вопрос она так и не ответила.
С тех пор как мы приехали в Россию ее зовут Ольга. Когда я спросил чем обусловлен такой странный выбор, ведь "Регина" или та же "Амалия" подходят не меньше, Хелл только покачала головой. "Потому что "Хельга", - вот и весь ответ. Что она имела ввиду, я понять так и не сумел.
Мне казалось, что мы что-то ищем. Я не знал "что", но был полностью уверен - все не просто так, мы обязаны найти то, что Хелен потеряла. Или найти таких же, как она - ведь не может же "болезнь" взяться из ниоткуда, Хелл тоже кто то "заразил"... если, конечно, она не врет мне. Я хочу верить, что она не врет.
Но мы не ищем ничего. Я наслаждаюсь жизнью ночного города, на которую у меня раньше не хватало ни смелости, ни денег, привыкаю к новому ощущению себя. Пьянящий воздух свободы кружит голову, луна зовет, а антрацитовый мрак забирается в самую душу, наполняя ее чувствами, о существовании которых я даже не подозревал.
А потом я возвращаюсь и вижу, что женщина, для которой сравнение с Еленой Троянской вполне оправданно, сидит на диване в линялых джинсах и смотрит телевизор. Или читает то, что брезгливо называется желтой прессой. Она говорит, что пока ее не было "кое-что" изменилось. Совсем немного. Чуть-чуть. И искать, мы, разумеется, ничего и не собирались. "У тебя слишком живое воображение, Дориан".
А я смотрю на ту, что назвала себя моей "матерью" и вспоминаю, как увидел ее в первый раз. Никогда не любил сказку про Белоснежку...
Я оказался в Страсбурге не от хорошей жизни.
Родом с Туманного Альбиона, я не прижился в обществе напыщенных снобов, которыми являлись мои драгоценные английские родственники, как не прижилась моя мать, красивая и талантливая, но, к сожалению, невезучая начинающая актриса, когда-то оставленная в детском доме в одном из провинциальных городов милой Франции. Родня отца изначально была против этого брака, но мама, в силу своей невезучести влюбившаяся в моего подонка-отца, умудрилась от него забеременеть и рассказать обо всем семье папочки, когда аборт стало делать уже поздно. Насчет того, на что рассчитывала моя мама, решившись рожать в девятнадцать лет от человека, кому ни она, ни ребенок были не нужны, а слово "ответственность" - малознакомо, у меня есть смутные мысли, но если смотреть на все это сквозь призму разума... Вообщем, становится понятно, почему из этой затеи ничего удовлетворительного не вышло. Кроме меня, конечно же.
Жениться отца заставили. И все. Первую брачную ночь мой папочка провел на пути в Вену, где ждала его очередная подружка, в отличие от мамы, не питавшая призрачных надежд и поэтому проводящая время с гораздо большей пользой. Мама, а позже и родившийся я, осталась в Лондоне на два года - большего хрупкая душевная организация творческого человека просто не вынесла. Зная маму и зная деда с бабкой, а так же прочих тетей, дядей, кузенов и кузин, я удивляюсь, как она вообще выдержала так долго - воистину материнство творит с женщинами чудеса. Мы отправились покорять Париж, чему вся родня была откровенно рада. Ну вот и избавились, хвала Господу! И обязательно пойти в воскресенье в церковь, помолится за блудную овечку...
Сводить концы с концами маме было не просто тяжело - почти невозможно. Импульсивная актриса не вязала денег родственников мужа, рассчитывая, что ее талант в столице Франции оценят по достоинству. Не оценили, а продавать свое тело вместо сценического искусства, мама отказалась - заставлять не стали. Она потом рассказывала, что уже решилась подписать отказ от родительских прав на мою скромную особу, но... Понять женщин сложно, быть может она вспомнила, как ей жилось в детском доме - по крайней мере, она объясняла решение вырастить меня самостоятельно весьма эмоционально, но нелогично, поэтому я и не поверил.
По четыре временных работы, врожденное неумение считать деньги и непонимание того, как воспитывать детей - мама была для меня уникальным созданием, клевой девчонкой (такие женщины не обладают возрастом), лучшим другом, но авторитетом в моих глазах никогда не обладала. Мы жили далеко не хорошо, но я рос, и перспективы были не так уж и мрачны. А потом от "модной болезни" сдох папочка.
Шел дождь, и я стоял у могилы, глядя как в нее опускают гроб. Мстительность - недостойное чувство, моя мама - моя добрая, святая мама! - плакала, обнимаясь с разом постаревшими бабкой и дедом, которых я видел всего пару раз за всю свою сознательную жизнь, а я... Я очень старался не улыбаться - надеюсь, никто не заметил. Мне было одиннадцать лет, я оказался единственным наследником своего драгоценного отца.
Долго это все равно не продлилось. Я сбежал из частной закрытой школы в шестнадцать лет, так и не получив образования с перспективами на Оксфорд, о котором так мечталось старикам. Увы, мой взбалмошный характер тут был совершенно не при чем, если мне что и нравилось в Англии, то это учиться. А сбежал я потому, что не нашел директора школы сексуально привлекательным. Будь он не столь омерзителен я бы может и подумал, но ЭТО!.. Старое, обрюзгшее, лысое чудовище никак не было тем, кто мог бы заставить меня подумать о смене ориентации.
Сбежал я не куда глаза глядят, а домой. Отстранено посмаковал устроенный стариками скандал. Вдумчиво выслушал причитания бабки и вопли деда по поводу безнравственности директора. А потом собрал вещи, взял сунутые стариками деньги и поехал "к друзьям" в Копенгаген. Что? Откуда у меня там друзья? Я разносторонний человек и друзьями у меня из разных сторон.
Я действительно съездил в Копенгаген, а потом еще в десяток городов маленькой, но такой большой Европы, пока не остановился в Вене. Да, этот город магически действует на членов нашей семьи, определенно... И неважно, что деньги давно кончились - романтика, вот что главное. Как я умудрится поссорится со стариками - сам не понимаю, я их и видеть то предпочитал как можно реже, а при редких встречах как можно больше молчать. Впрочем, факт остался фактом, в Берлине у меня кончились деньги, в том числе и те, что я задолжал куче агрессивно настроенных парней. Пересекать границу автостопом - то еще развлечение, но об этом я расскажу как-нибудь в другой раз. Я добрался до Страсбурга без денег, вещей (то еще развлечение, я же говорил), документов и прочих незаменимых для человека приятных мелочей. К тому же долг мне прощать никто не собирался, нужно было найти работу, чтоб поесть и найти крышу над головой, где спрятаться от "пострадавшей стороны" и полиции, пока пострадавшей стороной не стал я.
Тогда я и встретил Йохана.
Он нашел меня, когда меня выкинули из одной дешевой забегаловки, куда я за два дня до этого устроился мойщиком посуды. Между мной и хозяином сего заведения сразу возникли проблемы лингвистического характера, к концу второго дня работы, перешедшие в проблемы философские - что важнее ум, обаяние и интеллектуальное богатство или крепкие кулаки, страшная морда и богатство материальное до пошлости? Победило вульгарное мещанство, правая половина моего, некогда обаятельного, лица опухла, я полулежал на ступеньках сего достойного заведения, силясь вспомнить, сколько ребер должно быть у человека и сколько есть целых у меня.
Первое что я увидел, когда рискнул открыть заплывшее глаза, были идеально-выглаженные стрелочки черных брюк и острые блестящие носы лакированных туфель. Мне еще тогда подумалось, что если он сейчас меня одной из этих туфлей пнет - я точно не встану. Взгляд поднялся выше по полам распахнутого кашемирового пальто, снежного цвета рубашке и небрежно повязанному шейному платку. Фонарь светил прямо над головой мужчины и лица я его не видел и почему-то не горел желанием.
Пинать он, меня, разумеется, не стал. Надо было лучше узнать Йохана, чтоб понять, как он дорожит своими сшитыми на заказ дизайнерскими туфлями - марать их о какое то валяющееся в пыли недоразумение? Ха! Ищите дурака!
- Тебе нужна работа? - это было первое, что я услышал от него. Голос у Йохана был скорее неприятный, чем красивый, но богатый обертонами и палитрой интонации. Верить ему хотелось сразу и безоговорочно даже в здравом уме и твердой памяти, а в тот момент я был в принципе не нестроен на критическое мышление.
Каким образом я оказался у него дома, в постели и совершенно голый - я вспомнить не могу. С трудом вспомнив, что я, кажется, недавно подписался на какую то совсем непонятную работу и, учитывая свой печальный (как мне казалось) опыт, я попытался для начала обследовать себя на предмет следов от изнасилования. Ничего не обнаружил. Кроме того, о многочисленных ссадинах, ушибах и многострадальных ребрах напоминали лишь повязки на последних и легкое тянущее ощущение, которое бывает, когда рассасывается гематома или заживает рана... Сколько же я валялся без сознания?..
Часов в комнате не было, а узнать время, чтоб создать себе хоть какую-то видимость ориентирования в пространстве оказалось просто жизненно необходимо. Портьеры насыщенного цвета красного вина были задернуты, но мою руку, которая уже потянулась к плотной ткани, остановил по пути холодный голос недавнего знакомого.
- Не стоит этого делать.
Он стоял в дверях, держа в руках стопку с какими то тряпками, в которых я после недолгого размышления признал свою одежду, разве что выстиранную и выглаженную. Волосы Йохана оказались насыщенно-рыжего цвета, кожа бледной, а черты лица резкими и слишком тонкими - ему не шли ни утонченная линия носа, ни острый подбородок, ни плотно сжатая ниточка губ... Хороши были глаза - яркие и синие, но любоваться ими мне было некогда.
- Почему это? - глупее вопроса в данной ситуации придумать было просто нельзя. Я сообразил, что правила приличия, если таковые вообще имели отношение к моему "работодателю", требовали, чтоб я хотя бы прикрылся. Попытка не увенчалась успехом, но Йохан изволил оскалиться (это был именно оскал - клыки у него были заметно длиннее и выступали вперед) и бросить мне мои шмотки, в которые я незамедлительно облачился.
- В этом доме не открывают окон, - Йохан сделал мне знак следовать за ним и я пошел. Почему-то. Может быть, это просто был шок. Все может быть...
В гостиной было холодно - не настолько, чтоб я мгновенно замерз, но достаточно, чтоб почувствовать легкий дискомфорт в придачу к тяжелой депрессии, в которой я оказался. Долги, ссора с основным источником дохода, этот странный дядька с его странными правилами...
И эта комната. Ни соринки на идеально подогнанных досках пола, ни пылинки на блестящей поверхности стола. На диване, обитым бархатом, казалось, не сидел никто и никогда. Тут вообще живут?
- Да, теперь здесь живешь ты.
Я вздрогнул и во все глаза уставился на Йохана, удобно устроившегося в кресле напротив. Его огненная шевелюра дисгармонировала с алой обивкой, вызвав где-то в черепной коробке вспышку боли. Я уставился в стол, изучая свое отражение в лакированной деревяшке, а потом - еще одной вспышкой - до меня дошел смысл сказанных слов.
- То есть как?!
"То есть так". Он не сказал этого, но я отчетливо почувствовал эти слова в усмешке, неприятным касанием осевшей на коже. А Йохан смотрел и смотрел, пока я наконец не почувствовал странную эмоциональную пустоту. "Почему бы и нет? - подумал я. - Ведь я сам хотел найти крышу над головой". Это было неправильно - где-то на краю сознания о неправильности происходящего тонко вопил инстинкт самосохранения, но почему-то всегда ему послушный, сейчас мой разум наотрез отказывался его воспринимать. Я плыл по течению, захлебываясь синей водой, пронизанной оранжевыми сполохами. Я падал в облака, на ощупь напоминающие диванные подушки. Кажется, я кричал... впрочем, мне вполне могло просто показаться...
Он никогда так больше не делал. Не потому что я запрещал - при всем своем желании, я не мог запретить Йохану ни брать меня, ни выворачивать наизнанку мои мозги. Нет, просто датчанина это больше не интересовало. По-моему его это вообще интересовало и тот раз был чем-то вроде... проверки на вшивость, что ли? Меня подобная ситуация вполне устраивала, иногда я мог даже убедить себя, что обстоятельства знакомства с Йоханом мне просто приснились.
Йохан уходил утром и приходил ночью, не позволяя мне спать, силой вытаскивал из постели, заставлял делать уборку, отвлекал разговорами, поливал голову холодной водой. Постепенно я привык спать днем, чего, мужчина, похоже, и добивался, потому что как только обнаружил перестройку моих биологических часов почти перестал попадаться мне на глаза.
Дом был огромен. Сначала я думал, что эксцентричный датчанин взял меня к себе уборщиком, но оказалось, что уборщица приходит каждый день, пока я сплю. Я сделал еще одну зарубку в памяти, которых накопилось уже немало, начиная с того, как Йохан ухитряется читать мои мысли - я был не настолько наивен, чтоб верить его словам о том, что все они легко читаются на лице - и заканчивая тем, что датчанин исчезает и появляется в разных уголках дома в самый неожиданный момент, хотя я мог поклясться, что за час до этого Йохан покинул дом и назад еще не возвращался - не хлопнула ни одна дверь.
В течении нескольких месяцев я не видел солнца - мой "работодатель" запрещал открывать занавешенные окна и тем более выходить на улицу. Я начал много читать, мне казалось, что в дополнение к трем уже известным мне языкам я скоро выучу латынь и греческий - преобладающие языки, используемые в литературе в библиотеке Йохана. Я драл ножом портьеры, не поддающиеся хлипким лезвиям. Я устраивал разгром в комнатах. К концу третьего месяца моего проживания в доме датчанина он соизволил открыть мне свою тайну.
Мы спустились в подвал.
Наверное, мне никогда не удастся забыть - холодные ступени, обшарпанные стены, мраморный пол круглого зала и возвышение в центре.
- Любишь сказку про Белоснежку? - Йохан усмехнулся и взглянул на меня. Я скорее это почувствовал, мой взгляд был прикован к центру зала.
- Терпеть не могу...
Гроб из прозрачного стекла - или хрусталя - затейливо украшенный и невероятно красивый стоял на возвышении, покрытом черным бархатом. А в нем, среди источающих сладкий аромат цветов, лежала она. Белоснежка. Мертвая царевна. Кто там еще имел привычку засыпать в хрустальных гробах?..
- Ее зовут Елена.
"Елена"... как та царицу, из-за которой мужчины в свое время посходили с ума и устроили кровавую бойню. О, она действительно была красива - так красива, что смотреть больно. Холодная красота, черная - как зимняя ночь. Черты лица столь тонкие и совершенные, словно созданы гениальным мастером, а не рождены человеком. Глаза длинные, я часами мог сидеть рядом, пытаясь угадать, какого они цвета под тонкими веками - белыми, почти прозрачными, как и вся остальная кожа. Острые стрелы ресниц, бросающие на щеки тени, едва заметные в скудном освещении подвала. Укутавшие все хрупкое тело угольно-черные змеи волос, в которых путались всегда свежие цветы - всегда розы, всегда алые.
Бывает, что всю жизнь живешь ради своей цели. Не обращаешь внимания на то, что тебе говорят оставить бесполезные попытки. Бьешься лбом о стену, но достигаешь того, чего так страшно желал и... И понимаешь, что все было не то и не так. И жизнь твоя была и не про тебя вовсе.
А бывает иначе. Бывает, что цели нет, жизнь проходит мимо тебя, а ты стоишь на обочине и ловишь очередную попутку. Но однажды судьбе надоедает безалаберный везунчик и она берется за тебя всерьез и буквально сталкивается с тобой нос к носу. И ты понимаешь, что это - все. Конец пути и поиска, которого, как ты думал, никогда не было.
Нет. Ты не Елена. Ты Хелен. Я нашел тебя.
- Красивая, правда?
Или ты меня. Неважно. Хе-лен...
Йохан еще что-то говорил. Объяснял обязанности, кажется, ждал вопросов. А я смотрел только на нее, медленно, очень медленно вновь начиная осознавать окружающую действительность. Размышлять логически у меня никогда особенно не получалось, а сейчас любая мыслительная деятельность воспринималась моей несчастной головой, как величайшее кощунство. Я думал только о ней.
Я множество раз себя после спрашивал - была ли это любовь с первого взгляда? Мне много раз говорили, что любовью то, что я почувствовал тогда, глядя на прекрасную и совершенно-мертвую девушку в подвале дома странного человека, не является ни любовью, ни даже влечением. Сотни людей, мудрые, взрослые, опытные - все говорят одно и то же. Но пока я знаю одно - может это и не была любовь, но судьба - совершенно точно.
Мне не хотелось задавать вопросы - не потому что я был нелюбопытен, нет. Просто с того момента, как я столкнулся с Йоханом, я начал понимать, что ответы не всегда приносят счастье. Если честно мне было просто страшно. Я любил мистические триллеры, но встретить того, чья жизнь так напоминает жизнь... вампира... К этому я был просто не готов - не готов к тому, чтоб поверить в реальность собственных предположений, хотя об этом и кричали все пять чувств в компании седьмого.
- Она не мертва, - голос Йохана вывел меня зыбкого мира своих догадок, заставляя все же обернуться и посмотреть на датчанина.
- Она спит. Я знаю, - я не знал, но, сказав это, понял, что сказал правильно, потому что мужчина одобрительно хмыкнул, словно получив долгожданное подтверждение своим ожиданиям. - Кто она?
Я не был готов к ответу - я вообще не ожидал, что он ответит.
- Она спит уже более трех столетий и более трех столетий моя семья заботится о ней. Охраняет. Перевозит с места на место. Мы не знаем, как ее зовут. Мы не знаем кто она. Говорят, что когда она проснется - наступит конец человечеству.
Он ждал комментария. Я молчал. Избавиться от ощущения, что я сплю, никак не удавалось.
- Я не знаю, кто она, - Йохан сделал шаг по направлению к хрустальному гробу, но остановился. - И я не верю в конец человечества. Мой отец, мой дед, прадед - все кто был опекунами Елены до меня - все мы точно знали только одно. Потеряй мы ее - мы потеряем все, что составляет основу нашего существования. Дед рассказывал, что ее доверил нам Господь. Отец считал, что Дьявол. Но все сходились в одном - гипнотами мы стали, когда столкнулись с ней...
Он говорил, что то еще, а я... я падал в мир фантазий все глубже и глубже... Подтверждались мои догадки, что Йохан - телепат и гипнотизер, как он говорил "гипнот", но сейчас - именно сейчас - это не имело никакого значение. Во мне образовался эмоциональный вакуум и не исключено, что к этому был причастен сам Йохан. Возможно даже, что ему я обязан слепому поклонению спящей в гробу и обернувшейся тьмой своих волос, девушке и полному отсутствию страха, хотя подвал больше был похож на склеп, а то, что я сюда спустился...
- Мне необходимо уехать - увы, даже наследство предков не может быть бесконечным. У меня нет детей и вряд ли они когда-нибудь появятся. С Еленой останешься ты, если не захочешь отказаться...
"Если не захочешь отказаться" - это звучало изощренным издевательством. Я не мог отказаться - с мозгами, которые Йохан выворачивал на протяжении трех месяцев. Я не мог и не хотел - быть может, это тоже было влияние датчанина, но...
- Я согласен.
Даже сквозь ненормальное отупение, мне не понравилась улыбка Йохана.
*****