Аннотация: Попытки маргинальной кульуры стать культурой традиционной
ОМСК В ПОИСКАХ ПЕРВОНАЧАЛА
Время Оно.
В мифологии сть время первоначала, время Оно - это особый момент, в который мир был создан и получил свои законы. Точнее, это даже не точка во времени, потому что времени еще предстоит быть созданным, равно как и пространству. Из христианской традиции нам более знаком хаос как начало, предшествующее творению, но в мифологии состояние, предваряющее мироздание, не имеет такого отрицательного оттенка, как в христианстве. Это просто другое состояние, как почка или бутон, из которого предстоит развернуться листу или цветку.
И, парадоксально, в соответствии с мифологическими законами, это время-пространство, сосуществующее где-то рядом с обыденным, профанным. В любое мгновение, в любом месте, любой желающий может вернуться во время Оно. Для этого есть обряд, разрывающий ткань обыденности - чтобы вскрыть укутанную обыденностью реальность, портал в стиле фэнтези - чтобы перенестись в иное измерение. Чтобы увидеть мир, таким каким он был в начале и каким он должен быть, чтобы самому стать тем, кем должно быть. Прорыв из профанного в сакральное нужен для того, чтобы постоянно сверять свою жизнь с недостижимым идеалом.
Христианство отринуло суть язычества, но копировало обрядность, так как очень немногие люди в состоянии принять евангельские истины так, как они были проповедованы. Так основой христианства стал миф о Воскресении, попрании смерти во имя любви и жизни. А пасха - стержнем, на которой нанизывалась жизнь истинного христианина. Он ежегодно проживал вместе со всем христианским миром мистерию ключевого момента в истории мироздания - смерть Бога в облике человека, чтобы вернуть человечество к первоначальному подобию Божиему. В те райские первозданные времена, когда вселенная еще не была фатально искажена грехопадением.
А потом коммунизм был вынужден перевести свои постулаты в доступную массам форму. Квази-религия, которая начинала с тотального разрушения, потом была вынуждена тщательно реставрировать сперва фрагменты, а потом и полностью все сооружение своего идеологического противника. В первую очередь - основание, фундамент, миф о первоначале, об октябрьской революции, времени абсолютной истины, когда волей масс и партийных гениев начиналась новая эра. Для огромной страны потребность к возвращению к октябрьскому первоначалу была навязана не только официальной пропагандой - в неменьшей степени в этом нуждались потребители пропаганды, простые граждане. Воспоминание о том, с чего все начиналось и каковы были чистые истоки болота, в котором оказалась потом страна, помогало справляться с ощущением гнетущей действительности. Вера в то, что истина марксизма оказалась искажена глупостью советского руководства, и то, что достаточно просто вернуться в начало, вычеркнуть неудачные эпизоды для торжества всеобщего счастья, снова начать заново, на сей раз более удачно - всегда подсознательно ощущалась в проведении демонстраций по разнарядке и официально разрешенной возможности упиться до поросячьего визга.
Культура, если она есть, не может не испытывать потребности к возврату в свое начало, во время Оно, для постоянной корректировки своего развития. То же самое можно сказать о психике отдельного человека или коллектива. Какими новомодными теориями их не описывали, организация психики очень архаична. Он не слишком изменилась за несколько тысячелетий. Мы по-прежнему живем в кругу понятий и законов мышления, которые требуют ритуального возврата в то время, когда творился наш мир. Жить без этого невозможно. Иногда, когда какая-то составляющая нашего мироздания, не подчиняется мифологическим законам или не имеет сакральной точки начала творения - мы придумываем ее сами.
Проклятие наследственности.
Омск с самого начала оказался лишенным истории и индивидуальности. Максимум, на что он претендовал - на послужной список ревностного исполнителя, сухой перечень анкетных данных.
О коренной России говорили: "что ни деревня - то говор, что ни город - то норов", отмечая разнообразие диалектов и местных обычаев, сложившихся в плавильном котле Великороссии за ее долгую историю. В центральной России каждый город индивидуален - то это реликт золотой осени Киевской Руси, то памятник жутких междусобиц и татарских набегов, то зримое проявление московитской железной воли.
Немногие города и села Сибири смогли приобрести личный облик. С самого начала они несли на себе печать стандартизации Сибирского приказа, предельной функциональности и отсутствие стремления со стороны самих обывателей выделиться из массы одинаковых острогов, городов и слобод. Все же иногда такое случалось - Тюмень хранила память о столице последних сибирских ханов, Тобольск гордился славой первой столицы Сибири и оплота православия, "златокипящая" Мангазея в унылой тундре грезила океанскими странствиями в ледяных морях.
Омску не досталось ничего.
Его равнодушно вбили - как гвоздь в бревно - в удачном месте на пересечении географии и политики, на века намертво скрепив их. Гвоздь оказался на редкость прочен и расположен удачно. Рядовая крепость Иртышской линии стала потом узловой с появлением следующей линии русского фронтира - здесь они пересеклись, выводя захолустную крепость в следующий чин. Омск делал свою карьеру как честный служака в провинциальном захолустье - без всякой надежды на фортуну или хотя бы на благосклонный взгляд начальства. Повышение статуса города шло постепенно и неуклонно, каждый новый ранг означал признание прежних заслуг, накладывал новые обязанности - и Омск снова оказывался на своем месте в государственном механизме. Сюда переезжали штабы и канцелярии правителей все более высоких рангов, в подчинении оказывались все больше и больше земель. В конце концов Омск оказался административным центром территорий, на которых мог поместиться изрядный кусок Европы. После этого объявление его столицей Белой России, противника Москвы, казалось чем-то естественным, вытекающим из общего хода событий, очередной ступенью. Инициаторам этого следовало бы задуматься об истории Омска и о том, что в ауре города всегда таилась покорность столице. Омск не мог быть по определению русской Вандеей - иначе бы он перестал быть самим собой.
При этом трудно отделаться от впечатления, что Омск раз за разом упускал возможность сделать какой-то решительный рывок, вырваться из навязанной ему роли исполнителя. История творилась рядом с ним - но не в нем. Он не стал оплотом борьбы с джунгарской угрозой, когда еще в 1628 году в первый раз царь повелел строить крепость в устье Оми. Он не стал воротами Сибири на юг - в близкую Среднюю Азию и далекую сказочную Индию. Он не стал торговой столицей как Томск, Тобольск и Красноярск. Он уступил близнецу-Оренбургу активную роль в умиротворении кахахских жузов и замирении Туркестана, не стал плацдармом для русского броска в Индию и к теплым морям. Он уступил выскочке-Новониколаевску лидерство в Сибири. Он не успел стать самим собой за двести лет до эры Транссиба, новой, промышленной, эпохи Сибири, когда города превращались в бараки, землянки и казармы для все новых и новых заводов. В новом времени индивидуальность города и его обитателей была уже никому не нужна - была надобность разве что в индустриальной специализации.
Во всех громких делах России есть весомый омский вклад, но всегда ему как исполнительному генералу, не хватающему звезд с небес, отводилась роль фланговой колонны в общем наступлении. Это подразумевалось само собой - на Омск можно положиться, Омск выполнит приказанное ему любой ценой и будет доволен доставшейся на его долю славой. Для каждого сооружения есть краеугольный камень - для России одним из таких камней был Омск.
Наверное, если попытаться высказать в одной фразе умонастроение большинства его жителей за всю историю, выразить дух города - то это девиз российского служилого дворянства: "В службе - честь!". Не больше и не меньше. В этом жила упрямая гордость за исполнение своих обязанностей - и, одновременно, приземленность, отсутствие инициативы, неверие в то, что город может быть чем-то большим чем он есть. Словно плоскость великой равнины, к которой приписали город, вошла в сознание его жителей и лишила мысль города ощущения дерзания, духовного полета.
Поэтому индивидуальность Омска - подчеркнутое отсутствие индивидуальности, растворенность в общероссийском чем-то среднем и сером. Это провинциальность самого худшего пошиба, в которой отсутствует ощущение собственной оригинальности, само-значительности, зато вдоволь присутствует ощущение неполноценности как результат удаленности от столицы. Если бы в истории государства Российского изначально присутствовал некий замысел и неуклонное осуществление оного, то Омск можно было бы отнести к самым удачным результатам претворения в жизь государственной идеологии - более лояльный и исполнительный винтик в государственном механизме представить трудно. К сожалению, история России обнаруживает мало признаков разумности и планомерности, отчего феномен Омска следует отнести к области психического - почему-то именно здесь сконденсировалась и постоянно самоиндуктировалась российская имперская идея: есть Москва и есть все остальное. Коммунистическая социальная инженерия развила эту тенденцию, превратив город с миллионным населением в абстрактную единицу, точку на карте. Город - маргинал, преставший быть субъектом собственной культуры, чтобы обрести себя в качестве производственной мощности. Впрочем, это судьба многих сотен промышленных центров, и не только в России.
Феномен Омска при первом же рассмотрении удивляет - как огромный город со сверхразвитой промышленностью, расположенный на редкость удачно географически и стратегически, оказался не имеющим никакого веса в государственном устройстве. Впрочем, для России это не такая большая редкость - единственным правом голоса обладала Москва, на роль остальных городов оставались роли исполнителей державной роли. Все же в безгласном хоре статистов кое-кто пробовал подавать голос и даже заставлял прислушиваться к себе. Омск никогда не претендовал даже на отведенную ему возможность хотя бы напоминать о своем существовании. Это выглядит примерно так, как если бы в Солнечной системе гравитационным полем обладало одно Солнце, а все остальные планеты не имели бы ни собственного притяжения, ни возможности притягивать другие небесные тела. Омск оказался лишенным собственного веса настолько, что даже не обзавелся собственной историей и самоуважением.
Омск еще в начале своей истории совершил самопожертвование, отказавшись от индивидуальности и полностью слившись с породившей его Россией. Он впитал всё - и хорошее, и плохое, что было в ней, не прибавив и не убавив ничего от себя. Все его интересы были посвящены стране. Потом настало время, когда страна отказалась от него, как и от множества других земель, городов, деревень, граждан. Он лишился смысла своего существования. То, что происходит с ним последние пятнадцать лет - пребывание в духовной коме, физиологическое прозябание организма без тени сознания.
Потерянный рай Сергея Сочивко.
...Где-то есть город, заполненный статными казаками, вальяжными городовыми и фигуристыми бабенками в ярких платках, крикливыми вывесками с ятями и пестрой толпой, не вмещающейся в рамках улиц, мозаикой крыш, окружающих белоснежные храмы, которые торжественно парят над землей, простор Иртыша и Омки в окружении мостов и пристаней. Город - как лубок, пестрый до крикливости и суматошный до мигрени. Город, соразмерный человеку, смешной и наивный, этакий простецкий и распахнутый настежь от переполняющей его энергии. Который не боится быть самим собой, потому что в его примитиве и наиве есть редкая внутренная сила и целостность.
Это и есть Омск Сергея Сочивко.
http://foto.rambler.ru/users/cakalipi/3/1/
http://foto.rambler.ru/users/cakalipi/3/2/
http://foto.rambler.ru/users/cakalipi/3/3/
http://foto.rambler.ru/users/cakalipi/3/4/
http://foto.rambler.ru/users/cakalipi/3/5/
http://foto.rambler.ru/users/cakalipi/3/6/
http://foto.rambler.ru/users/cakalipi/3/7/
http://foto.rambler.ru/users/cakalipi/3/8/
Это не потребительский рай, выглядящий как набитая корзина в супермаркете - причем желательно, чтобы она была полнее чем у соседа. Это потерянный рай нашего детства - тот самый единственный, который нельзя купить и который ничто не заменит. Далекий и недосягаемый, непонятный даже родным и друзьям, укрытый в глубинах сознания, но отзывающийся сладкой болью когда случайная цепь ассоциаций вдруг вызовет это ощущение из памяти. Воспоминания, которые приходят к нам милосердным облегчением в вечной круговерти. Неясные и невнятные, как чудом запомнившийся обрывок сна. Что-то от городка или деревни нашего детства ... Помните пыль, золотую в сиянии заходящего солнца? Как рассыпаются радужной пылью струи июльского слепого дождика? Как маняще качает черная вода весенней лужи хрупкие льдинки и бумажные кораблики?
Невозможно логично объяснить, почему мы грезим о залитых солнечным светом бесконечных днях в детстве - и проклинаем удушающую жару сейчас? Почему одно и то же в разные годы воспринимается по разному? Почему один и тот же вид в возрасте вызывает разочарование и скуку, в детстве - ничем не объяснимую радость.
Картины окутывает флёр ностальгии, причем по воспоминаниям, которых нет и не может быть. Картины Сочивко - родина тех, у кого ее нет. Потерянная и забытая родина сотен тысяч беженцев, переселенцев, мигрантов, которые весь двадцатый век вливались в тигель города и переплавлялись в амфорную массу его жителей. И их потомков, лишенных дедовских и отеческих корней - значит, и своего места в жизни.
Пусть все не так, пусть в реальности это был неуютный пыльный городишко, покорно сжимающийся под ударами свирепых казахских суховеев или заваленный нескончаемыми буранами. Город землянок переселенцев и серых домишек, утопающих в грязи, закопченных депо и лязгающей сутолки железной дороги. Бандитских предместий и мещанского сонного болота форштадтов. Всего несколько улиц с претензией на столичный шик - и, как всегда в провинции, вызывающие лишь неловкость от дурновкусицы и претензий на красивость. Ничего, что могло бы привлечь скучающий взор путешественника, отложиться в памяти и прорасти в нечто большее, прекрасное и поэтичное. Ровным счетом ничего, стоящее внимания для стороннего взгляда - но трогающее за душу неловкой и неумелой жаждой жить красиво и честно. В этом городе украшали резьбой наличники и сажали сирень у ворот, творили поэты и учителя упрямо и бесконечно вдалбливали прописные истины в вихрастые башки местных обалдуев. Омск жил смутной мечтой о своем утерянном предназначении и пытался вырваться из окутывающей его серой пыльной реальности. Любовь и Красота прорастали в нем как бурьян на пустыре - так же неуклюже, и так же неистребимо.
Возможно, таким был бы Омск, если бы одна из немногих составляющих его культуры имела бы возможность полностью реализовать себя. Мог ли казачий мир стать основой омской культуры? Породить уникальный феномен православной русской культуры, укорененной в земле и способной противостоять веяниям с Запада? Даже если забыть о том, что казаки тяготели к земле, что идеалом их мира была сельская община, что они со своей старомодной верностью и честью были чужими в чиновничьем ранжированном мире царской России - навряд ли. Бюрократический дух задушил казачий вскоре после основания Омска. А потом поток переселенцев по Трассибу смёл и казачий, и чиновничий миры Омска. Они не могли создать свою культуру - мигранты не способны на это по определению. Культура Омска стала образованностью, привитой в пределах средней школы и ВУЗа, и технической грамотностью - чем угодно, только не культурой в полном смысле этого слова.
И вот нереализованная мечта стала реальностью сто лет спустя на плоскости полотна. Омск получил свое первоначало. Та самая точка отсчета самосознания, которой не было в реальности и которая задним числом вписывается в странную нашего историю города.
Окуневский мираж.
Еще одна точка в пространстве и времени, в которую пытается вернуться Омск в поисках самого себя. В отличии от ностальгического локального варианта Сергея Сочивко, Окунево вставляет Омск во всемирную историю.
Окунево - духовный противовес железобетонному монстру, сегодняшнему Омску, его антитезис и альтер эго. То, что является полной противоположностью Омску и лучше всего выражает его дух. То, что было закатано в асфальт, казалось, навеки, а потом с упрямством тополиного ростка пробилось наружу.
Крайности, как известно, сходятся.
Есть два места на реках-близнецах, Оми и Таре, разделенные сотнями километров и, кажется, промежутком в целую вечность.
Где-то человеческая цивилизация в крайней точке своего развития - как раковая опухоль, распухшая железом и бетоном в плоти благодатной сибирской равнины, прорастающая метастазами в окружающем пространстве.
А где-то - далекая страна, в которой присутствие человека почти незаметно, которая живет по своим заповедным законам, ничего не имеющими с теми, которые действуют в Омске.
Строгая и скромная красота южной тайги, бронзовая колоннада сосновых чащ и прозрачная легкость березовых околков, извилистая красная река в обрамлении рыжих крутояров и ожерелья изумрудных пойменных озер, прозрачное небо над пустынными лесами и полями, звенящими комариным писком. Мир, в котором человек был, как в древности, учеником и детищем неведомых всемогущих сил.
И этот мир внезапно пророс в единственную известную нам реальность, разорвал ее, дал возможность заглянуть в тайны мироздания, увидеть воочию действие сокровенного механизма. Сквозь слой обыденности начинают просвечивать контуры иных миров и времен, в которых наша земля получает совершенно иное место. Асфальт с привычными колдобинами становится путем, ведущим к таинствам. В озерке с топкими берегами проглядывают купола храма Ханумана. В свете утренней зари сияние Кристалла озаряет планету и предвещает всеобщее спасение.
Окунево - классическая сибирская деревушка на отшибе. Впрочем, час до районного центра и шесть - до Омска, по сибирским меркам не расстояние. Те, кто не нашел лучшей доли в городах и на северах, и не спился, живут в условиях натурального хозяйства столетней давности. Поэтому люди здесь милы и дружелюбны. Тара много значит в местной истории, потому как здесь было основывались старейшие русские поселения в Западной Сибири. Деревушка состоит из полутора улиц. Центр общественной жизни - магазин без продуктов и автобусная остановка. Обычную серость и блеклость старой окраски деревянных домов приятно разнообразят свежие росписи по индийским мотивам и надписи на санскрите. Если пройти до околицы, до границы сумрачного соснового леса, то появляется другое святилище, в языческом стиле - деревянный забор, затейливые храмики и несколько идолов, все в резьбе и густом блеске лакированного дерева. На этом цивилизация заканчивается, начинается грунтовая дорога, петляющая между стволов. На одном из увалов, Татарском, в пяти километрах от Окунево, который тысячелетиями был святилищем местных племен, недавно почти одновременно воздвигли христианскую досщатую часовню и индуистский жертвенник - в нескольких метрах друга от друга. Ответственные лица обеих конфессий периодически устраивают разборки, кто здесь круче всех, что не мешает регулярным богослужениям. Большинство молится и там, и там, не забывая оставлять полоски ткани и прочие подношения на стоящем рядом шаманском дереве. Полная толерантность и политкорретность.
На другом берегу Тары, в десятке километров по прямой у деревеньки Инцисс среди болот находится Шайтан-озеро, очень сумрачное и неприветливое на вид. Чужому человеку сюда не добраться по тайным тропам и зарослям тростника, поэтому аборигены устроили себе безбедную жизнь на многочисленных экскурсиях.
Это реальная топография, на которую лет за пятнадцать наложилось несколько слоев мифов, которые уже успели обрасти легендами, научными исследованиями и просто слухами.
Во-первых, с этими местами издавна связывалась какая-то чертовщина, которая в середине прошлого века была привязана к НЛО. Собраны сотни свидетельств с классическими атрибутами контакта вроде свечений, летающих шаров, странных фигур и тому подобное. Отмечу, что в остальной Омской области такого не наблюдалось, а в тех местах фанатики-контактеры типа Фокса Малдера не ошивались. Многие места считаются чудодейственными.
Во-вторых, сам Сатья Саи Баба заявил, что в своем предыдущем воплощение он был жрецом в храме Ханумана и храм этот находился в Сибири. Его ученица Расма Розитас в начале девяностых отправилась с напутствием отыскать это место. У меня есть подозрение, что индус и латышка смутно представляли себе, что такое Сибирь, иначе место было бы указано немного точнее. Внимание было привлечено странными для русского языка (и такими знакомыми для санскритского слуха) названиями как Омь и Тара. По наитию Расма добралась до Окунева, а после поста и медитации на нее снизошло видение. Да, здесь был храм Ханумана - в Шайтан-озере. Немного странный для нас способ археологической рекогносцировки имеет глубокую индийскую традицию: именно так определялось местоположение утерянных святынь Вриндавана и Курукшетры. С тех пор Окунево стало Меккой для русских последователей Сатья Саи Бабы, месторасположением ашрама, а сам гуру неоднократно справлялся о своем прежнем местожительстве.
В-третьих, многочисленные визионеры и контактеры 90-х годов часто и независимо друг от друга указывали на этот район как на место расположения очень таинственных и важных объектов. Усредненная версия состоит в том, что в этих местах до эпохи оледенения располагался храм с ключом к тайнам мироздания, который с целью сохранения был перемещен в другое измерение, частично привязанное к местности на Земле, а в дальнейшем этим знаниям еще предстоит сыграть свою роль в спасении человечества. Феномен этот известен как "окуневский кристалл". Храм или отдельные его части имеют земную привязку в Окунево или Шайтан-озере.
В-четвертых, слухи и публикации в прессе привели к организации нескольких экспедиций с научным геофизическим оборудованием. Разведка обнаружила, причем зачастую в тех местах, на которые указывали контактеры, расположение под землей больших структур плотного строения - камня, проще говоря. Если учесть, что вся Западная Сибирь представляет собой километровый слой глины, то этот факт вызывает как минимум удивление.
В академической науке этот район тоже достаточно известен. Здесь прорабатывалась новая методика совмещения археологических и этнографических исследования, осуществлялись раскопки, местность описана во многих монографиях и отчетах.
Можно сказать, что это стандартный набор доморощенной мифологии - дешевый коктейль из старушки Блаватской и ультрасовременного нью-эйджа. Можно удивиться, как неожиданно быстро одна легенда за другой начали наслаиваться друг на друга, как перемешались и сплелись все основные мотивы современного мистицизма. Но это не легенда и не сказка. Это поиск себя в иных регистрах познания.
Можно удивиться еще одному - с какой легкостью Омск отправился в неизвестность в поисках самого себя.