Ткаченко Константин
1948

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Очерк о сути социально-технологического преобразования советского общества 50-х годов: создания экономики страны из передовых предприятий и формирования новой исторической общности "советский народ" из ячеек-коллективов соцпредприятий. Омские Нефтяники - градостроительный памятник этого эксперимента.
  
  Название главы определённо намекает на роман Джорджа Оруэлла "1984". В самом названии романа зашифрована дата написания: 1948 год. 84 - перевернутые 48.
  Самая знаменитая антисталинская антиутопия была написана именно в том году, к которому относился технический замысел строительства нефтезавода. Тогда же начала формироваться идеология строительства - точнее, начало внедряться в жизнь давно задуманное.
  "1984" изначально не являлся фактом антикоммунистической пропаганды. При всех своих метаниях, Оруэлл оставался коммунистом, но коммунистом европейским. Понять смысл сталинизма, то есть страх постоянной угрозы и бессилие непреодолимого отставания, ему было не суждено. Ракурс на происходившее в России из демократичной и развитой Европы сильно отличался от того, что видели сами русские и, скажем, китайцы. А Оруэлл совершенно не знал реальный сталинизм и смутно представлял себе причины, которые привели к нему. К сожалению, для себя самого и для своего произведения, автор почил в скором времени - в 1950 году, и, вследствие этого, никто уже не мог разъяснить смысл романа. Общим мнением стало то, что автор описал суть и будущее сталинизма. В таком качестве роман был популярен среди левой европейской интеллигенции - подчёркнуто антисталинистской, а потом, в годы перестройки в СССР, использовался для антисоветской агитации.
   В данном случае для нас интересно то обстоятельство, что в том же 1948 году, в реальном правоверном сталинском обществе намечалось иное будущее. И контуры нового общество можно разглядеть в истории общности нефтяников, даже в особенностях градостроительства.
  Был ли конкретный социальный заказ на формирование общности нефтяников, своего рода социальный проект наподобие технического проекта нефтезавода? Однозначно - нет.
  Было ли ясное понимание среди самих нефтяников, строителей и эксплуатационников, того общества, в котором они хотят жить? Своей роли в судьбе своей страны? Только в самых общих чертах, в виде интуитивного принятия одних явлений и неприятия других.
  То, что я буду описывать ниже, никогда не существовало в виде ясных директив, планов, графиков, статей или рекомендаций. Поэтому я уже делал замечание о том, что описываю не документальную историю, нашедшую отражение в документах разного рода, а своего рода коммунистическое "предание", аналог предания церковного. Иначе говоря - свода неписанных представлений, можно - традиции, которые дополняли, расширяли кодифицированные источники, а отчасти - и противоречили им.. Но, как Церковь не живёт только по Евангелию и Отцов Церкви, так и реальное советское общество не существовало исключительно в строгом соответствии с "Кратким курсом ВКП(б)" и передовицей в "Правде". Впрочем, святые отцы в случае затруднений, не находя аргументов в Священном Писании, ничтоже сумнящеся, апеллировали к преданию, то есть к существующей народной традиции. Так и коммунистическая власть, несмотря на тоталитарный характер, не могла существовать без постоянного, хотя бы формального, обращения к мнению "народа".
  Единственным доказательством моей теории является история общности и сохранившиеся материальные следы в виде самого городка Нефтяников. Подсознательное стремление к одной цели влияло на решение совсем разных специалистов, в разное время и в различных обстоятельствах. Нефтяникам как району суждено пребывать в виде кварталов старых зданий с осыпающейся штукатуркой до тех пор, пока мы не предположим, что была идея, вдохновляющая строителей и жителей, и которая воплотилась, пусть с искажениями, в таком виде. Та совокупность фактов, которой я располагаю, моё воспитание в определённом месте, привитое мне чувство "правильного" и "неправильного" заставляет склоняться к теории о попытке преобразования общества 50-х годов.
  В те годы советское общество переустраивалось, отходило от экономики, основанной на принудительном малооплачиваемом труде и прежних репрессивных принципов руководства в пользу совершенно иных - к построению страны из ячеек коллективов социалистических предприятий, которым передавались важнейшие функции государства. Об этом эксперименте, настоящей социальной и технологической революции, мало что известно. Точнее, мы прекрасно осведомлены о техническом и экономическом аспекте, создании передовой индустриальной и научной державы в послевоенные годы. А вот социальная часть, увы, практически неизвестна. Именно она была свёрнута в скором времени - в начале 60-х, не нашла поддержки у власти и затухла в годы застоя в инертном большинстве обывателей-мещан.
  В Нефтяниках зафиксирован дух этого эксперимента. Они - его памятник, со многими искажениями и позднейшими напластованиями, а зачастую - просто оставшиеся руины.
  Весьма упрощённо смысл эксперимента можно представить в передаче части функций государства коллективу современного промышленного предприятия. "Отмирание государства" по мере строительства социализма было общим тезисом коммунистической доктрины - и, в целом, такая идея не противоречила теории. Жесточайшее столкновение произошло с практикой.
  Впервые тезис "отмирания государства" был обоснован классиками марксизма, а Ленин упорно возвращался к нему до последних лет своей активной деятельности, хотя бы реальность оказалась противоположной. Социалистическая революция в России 1917 года была преждевременной, так как действительно в стране не было мощного слоя "сознательных" рабочих, то есть грамотных, политически ориентированных и организованных. В таких обстоятельствах, даже овладев властью в городах в октябре 1917-го, РСДРП(б) оказалась без существенной поддержки. Даже пролетариат, который должен был служить базой большевиков, был разделён между самими большевиками и меньшевиками, не говоря же о крестьянах, находившихся под влиянием эсеров и беспартийных трудовиков, и широком влиянии анархистов всех мастей. Советская власть в первые месяцы своего существования реализовывалась как временный союз левых сил, опиравшийся на советы крестьянских, рабочих и солдатских депутатов. Большевики не имели никаких преимуществ перед союзниками-соперниками, кроме своей лучшей организации - а ведь на повестке дня стояла ещё борьба с контрреволюцией.
  Весь 1918 год прошёл в попытках примирить теорию с практикой, придать жизненность марксистским заветам и в напрасном ожидании европейской революции, которая должна была оказать поддержку своему российскому авангарду, столь отважно бросившемуся на баррикады. В работах и выступлениях Ленина проглядывает курс на демонтаж имперских и буржуазно-демократических органов власти и создания вместо них очагов самоуправления трудящихся (отнюдь не всего населения!). С оговоркой - все новые формы самодеятельной, народной власти должны находиться под контролем большевиков и не противоречить марксистской теории. В итоге социального экспериментирования большевики потеряли почти всю страну, отвернулись от бывших союзников, лишились поддержки крестьян, которые выражали своё мнение в ёмком лозунге: "За Советы без коммунистов". В 1919 году произошёл перелом, который выразился в фактической передаче власти от "народа", то есть сознательных, но неопытных рабочих и крестьян, в пользу "комиссаров", иначе - партийным функционерам. Это была вынужденная мера, диктуемая обстановкой и элементарным выживанием нового строя. Только профессиональные большевики, связанные дисциплиной, единой целью, на время забыв о междоусобицах, смогли реформировать армию - сделать её регулярной, наладить простейшие формы производства и обмена, расстрелять преступность и контрреволюцию, кнутом и пряником подчинить крестьянское большинство.
  "Сим победиши" (с).
  Это была пиррова победа. Строй выжил, но перестал быть народным. Никто лучше не понимал свершившейся метаморфозы как сам Ленин. Подлинно народные органы власти - Советы, полностью перешли под контроль партии. Такой строй не мог не быть тоталитарным, так как не имел опоры в широких массах и держался только за счёт умелого маневрирования между карательными акциями и удовлетворением тех, требований, которые народ мог добиться силой. Это была диктатура - но не пролетариата, как гласила доктрина, а партфункционеров.
  В существовании коммунистической партии как таковой и в её руководящей роли в обществе нет ничего однозначно отрицательного. Могло существовать динамическое равновесие сил за счёт поддержания баланса интересов между несколькими ведущими силами страны. Партия должна была играть роль стратегического планирования, ставить задачи, которые можно отнести к "трансцендентным" - то есть выходящими за пределы обыденных планов, привычного круга представлений и просто бюрократической рутины. В истории средних веков такую роль играли мировые религии - под их окормлением строились государства, главной целью которых было снискание царства Божия на Земле, а отнюдь не построение гражданского общества или создания благоприятного климата для бизнеса. Советское государство изначально строилось как инструмент для построения безгосударственного коммунистического общества. Компартия должна была быть над государством, принизывать своими идеями и побудительными импульсами всю массу населения, задавать перспективные планы, относящиеся к будущему. Самому государственному аппарату, чиновничеству, отводилась чисто техническая роль: осуществлять грандиозные замыслы, разрабатывать на их основании план работы и претворять их в жизнь. Третью сторону советского общества должно было представлять само население, граждане великой страны: они должны были вдохновляться идеями коммунизма и контролировать снизу государственный аппарат - тем более что форма власти в виде Советов давала в теории для этого много возможностей.
  Неувязка была в том, что ВКП(б) - КПСС с 1920-х уже не могла играть роли вдохновителя и организатора: партфункционеры сами стали бюрократами, произошло слияние вдохновителей и исполнителей. В таком виде партия перестала видеть перспективу, конечную цель своей деятельности, утеряла критерий правильности действий, но при этом не приобрела хотя бы примитивных навыков управленцев. Партия хотела управлять, контролировать, но совершенно не знала, как это делать на практике и не желала нести ответственность за результаты своих "рекомендаций". Партия уже прочно ассоциировала себя с государством, поэтому тезис классиков марксизма-ленинизма о постепенном снижении роли государства по пути к коммунизму воспринимался как подрыв позиций партии, уменьшение её роли. И вызывал крайне острую реакцию при попытке воплотить в жизнь.
  В перспективе такой строй действительно мог эволюционировать в сторону ангсоца "1984".
  Партийные функционеры очень быстро сложились в высшую касту, которая оказалась никому не подотчётна, зато сама захватила в свои руки все рычаги управления. Идея уже значила мало, зато преобладало желание удержать власть любой ценой. А так как высшая каста не имела объединяющей идеи, а использовала её как формальную идеологию, то вскоре разделилась на враждующие фракции. Партократия могла управлять только силой, так как не имела целей, которые бы воспринимались остальным обществом, и не имела реальной возможности улучшить жизнь населения. Такая власть не могла развивать производство, овладевать современными технологиями, потому что научно-техническое развитие находилось за границами понимания профессиональных политиков. Держать народ в подчинении были призваны "враги" - внутренние и внешние.
  В совокупности экстраполяция реалий первой половины 30-х действительно напоминает мир романа "1984".
  Оруэлл верно подметил тенденцию, но не смог заметить многого, что препятствовало безусловной победе партократии; он также совершенно не учитывал фактора развития такого общества, описывая его статичным, воплощённым сразу с таким целями, в таких формах и как бы не имеющим развития под влиянием внутренних и внешних причин. То, что на самом деле было процессом, явлением, имеющим побудительные причины, ход развития и цель движения, автор "1984" посчитал неизменным статичным состоянием. Каковое он и описал весьма старательно. Товарищ Оруэлл действительно плохо понимал диалектический материализм...
  Опасность превращения советского общества в мир "1984" вполне осознавалась в СССР. Покажется очень странным, но именно Сталину - воплощённому в романе как Старшему Брату - удалось хотя бы на время сломить хребет партократии и превратить партию в отчасти работоспособную организацию. По сути, сталинизм середины 30-х - это попытка придать управляемость власти функционеров, заставить их служить стране, если не за совесть - так за страх. Репрессии можно понимать как необходимый инструмент контроля за деятельностью партийцев и бюрократов, позволяющий оперативно наказывать за неправильные действия. Над партией, выше надобщественного института, возникал центр более высокого уровня, который рассматривал всё общество как элементы одного уровня подчинённой системы. Таким образом Сталину удалось лишить ВКП(б) непомерной власти и создать систему противовесов, которые бы позволяли избавляться от дальнейших притязаний партократов.
  Есть совокупность фактов, которая позволяет предположить планы высшего руководства по снижению роли партии в советском обществе, некоторой демократизации и восстановлению роли Советов как подлинно народной власти. Это весьма неожиданные для 1937 года проекты свободных альтернативных выборов. Странно выглядит практика прекращения практики партийных съездов, которые руководили страной с 1917 года - но с 1927 года разрыв между ними стал увеличиваться, пока в 1939 традиция их созыва была прервана до 1952 года. Можно припомнить о существовании мощной технократической группировки во главе с Л.П. Берия, которая была выведена из-под надзора партии и "органов", и на долю которой приходятся реорганизация оборонной промышленности в годы войны, осуществление атомного проекта и общий надзор за руководством стратегическими областями. Неизвестно, что на самом деле стояло за такими решениями, это могла быть (отчасти) элементарная борьба за власть, для которой характерно создание врагов врагов - в данном случае противовесов партократии в виде НКВД, масс трудящихся или технократов. Или же замыслы с далёким прицелом.
  Сталинизм определённо не вписывается в те две схемы, которые предоставляются потребителю для восприятия: как эпоха великих свершений под руководством непогрешимого Сталина или как провал в истории страны, заполненный бессмысленными жертвами ради удержания власти тирана. "Истина где-то рядом" (с).
  
  Нельзя забывать и о сопротивлении партократии снизу, со стороны населения.
  Она имела различные формы.
  Крайняя проявилась в Великой Отечественной, в которой значительное число солдат сдавалось в плен по идейным соображениям, в сотрудничестве с оккупантами военнопленных и мирных жителей, и невозвращении на Родину тех, кто был угнан. Часть из них не были русофобами, пещерными антикоммунистами или людьми, тупо спасавшими свою шкуру. Генерал Власов олицетворял идейное течение, которое имело значительное число последователей: временное сотрудничество с немцами (ввиду их неизбежного поражения от Союзных Наций), а потом, после ещё более неизбежного конфликта союзников с СССР, участие в войне с Россией на стороне американцев и англичан. Эти люди ничего не имели против индустриализации, расцвета СССР как передовой державы, но были против лично Сталина, НКВД и ВКП(б).
  Часть заговоров, которые были раскрыты "органами" в 30-х - 40-х годах также могли иметь место. Из-за стандартности обвинительных формулировок трудно представить, чего же добивались недобитые контрреволюционеры, инженеры-вредители, врачи-убийцы и доблестные красные маршалы. В любом случае - не усиления руководящей роли ВКП(б), но и не победы капитализма на территории бывшего СССР.
  Слом дореволюционной России шёл медленно, до начала 40-х бОльшинство населения и ключевые позиции в обществе занимали люди, сформировавшиеся до советской власти - и все они, хотя бы в силу неграмотности, воспитания и привычек, воспринимали большевиков как социальных паразитов или касту угнетателей.
  Эти категории так называемых "врагов народов" попадали в поле зрения карательных органов, хотя бы на самом деле они таковыми не являлись. Нас больше интересует другая часть населения - вполне лояльная советской власти, но не удовлетворённая методами управления.
  Просчеты социалистического строительства были на виду, в 30-е их не особо скрывали, даже соревновались во вскрытии вредительств, измен и в преодолении оных. Советский человек, и я могу подтвердить это как очевидец, очень редко считал коммунистический строй принципиально неспособным достичь своей цели. Зато он любил критиковать отдельные конкретные недостатки. Я распространяю известное мне явление эпохи застоя на более ранние времена.
  Рано или поздно должен был наступить момент, когда нарождающаяся общность со схожими представлениями о мире и о своём месте в нём, заявит о себе. Не открыто, не в форме политической борьбы - в СССР это было неспособно. Это было подспудное течение, которое производило замену людей на должностях, смене атмосфере в компаниях и коллективах, идеях, которые обретали сторонников или, наоборот, теряли круг поклонников, в общей атмосфере, в котором жило общество.
  Критерии деления на "своих" и "чужих" можно реконструировать без труда. "Свои" были идейными коммунистами, патриотами, "чужие" - коммунистами по профессии и обязанности. "Свои" были специалистами, их чувство уверенности основывалось на полученных знаниях и приобретённом опыте в конкретной области; "чужие" были чиновниками и функционерами, занимавшимися не конкретным делом, а руководством. "Свои" выросли в атмосфере декларируемых братства и товарищества - и верили в формулу: "Человек человеку - друг, товарищ и брат", они были способны действовать в коллективах, основанных на сотрудничестве; "чужие" воспринимали то время как заполненное происками врагов, предпочитали видеть в окружающих потенциальных врагов и вредителей, заставить работать которых можно только насилием. Одно и то же время порождало противоположные по духу умонастроения. Я далёк от мысли представить ситуацию так, что "свои" были инженерами, учителями, врачами, учёными, рабочими и крестьянами, а "чужие" концентрировались в партии и в НКВД: водораздел проходил не по партийности или месту работы, а по отношению к советской действительности, оптимизму или пессимизму. "Свои" были ярыми коммунистами и, в большинстве своём, членами комсомола и партии.
  Время "своих" пришло в конце 30-х, когда сталинская индустриализация вступила в завершающую фазу; когда окончились пресловутые 10 лет, о которых говорил Иосиф Виссарионович, которые нужды были чтобы хотя бы догнать Запад. Наступал новый этап развития страны - с новой экономикой, с новыми людьми...
  Свою трагическая роль сыграла Великая Отечественная, которая обескровила советское общество, лишила запаса ресурсов и вернула к примитивным командным формам управления, вроде тех, что существовали ещё в Гражданскую. Но идея подспудно пробивалась сквозь объективные обстоятельства, обретая новые формы для своего воплощения. "Эра милосердия" - название романа Аркадия и Георгия Вайнеров - может быть, не просто случайный эпизод в фильме "Место встречи изменить нельзя", а выстраданное значительной частью населения представление о своём будущем. Ужасы слома дореволюционной жизни, репрессий, войны на уничтожение собственной страны и столь дорого доставшейся победы, действительно, имели только одно оправдание: в конце пути должно было появиться совсем другое, светлое будущее. Война, кроме того, внушила уверенность, что такое общество в состоянии победить в любых условиях.
  Такое психологическое состояние, ожидание скорой счастливой жизни и желание трудиться ради неё, необходимо учитывать при реконструкции социальных процессов в ранних Нефтяниках
  
  Это ощущение совпало по времени с техническим обновлением страны.
  До начала 30-х хозяйство страны было весьма архаичным по применяемым технологиям и способам управления. По сути, дореволюционное наследство (которое сами большевики именовали полу-крепостническим) просто сменило хозяев, перейдя из частных рук в распоряжение государства. В распоряжении новой власти было обширное наследие экономистов мирового уровня, в котором рассматривались модели работы хозяйственного механизма, был дан толчок проработке весьма оригинальных концепций управления, стимулирования труда, перестройке хозяйства на плановой основе. Сложности первых лет существования нового строя, неумение партократов и неграмотных хозяйственников стимулировать развитие новых общественных отношений в итоге привели к возобладанию примитивнейших командных - или тоталитарных - методов управления. В стройках первых пятилеток причудливо сочетались массовое применение труда государственных рабов - зеков - с внедрением новейших импортных технологий, разительный контраст между тяжелым физическим трудом основной массы рабочих и техническими прорывами ограниченной группы специалистов. Техническое и умственное состояние советского общества было таково, что передовые способы управления и новейшие технологии не имели возможности внедриться в хозяйство совсем иного характера. Наиболее драматично контраст между новейшим техническим оснащением и отсталыми методами руководства, отсутствием системы управления, исключительно иерархической командной системы отдачи приказов, проявился в первые месяцы Великой Отечественной. РККА имела превосходство над вермахтом в технике, не уступала в количестве бойцов - но именно из-за неслаженности действий родов войск, необученности личного состава и отсутствия адекватного командования потерпела сокрушительное поражение летом 1941 года. В той войне потом победила совсем другая русская армия, в которой современная техника оказалась в руках других людей, грамотных и большой кровью обученных взаимодействовать. История индустриализации 30-х - 40-х по этой причине полна провалов и катастроф, за которые привычно наказывали инженеров, хотя на самом деле на просчёты партийных и хозяйственных чиновников накладывалась малая опытность инженерно-технических работников, а усугублялась элементарной неграмотностью рабочих.
  В обучении и карьере квалифицированных рабочих, инженерно-технических работников того времени можно увидеть зарождение новых отношений. В начале 30-х они были скорее исключением, потом их число возрастало, появлялись отдельные цеха, заводы и комбинаты, в которых снижалась доля ручного труда, повышалась степень механизации, а работа зеков и неквалифицированных рабочих оказывалась неэкономичной и невостребованной. Советская власть шла к этому к этому долго и упорно, последовательно повышая грамотность населения, выделяя наиболее способных для обучения новейшим знаниям, выделяя передовиков и подтягивая до их уровня всех остальных. Количество переходило в качество, новые люди не только увеличивались в числе, но и организовывались, вытесняя прежние кадры и беря командование в свои руки
  Успех (хотя бы относительный) первых пятилеток, привёл к созданию первых предприятий нового типа, которые не были связаны технологически с дореволюционными разработками и входили в противоречие со сложившейся системой управления, основанной на командах и репрессиях.
  Предприятие, основанное на новейших технологиях, должно управляться грамотными специалистами: плановиками, финансистами, инженерами, техниками и рабочими. Это аксиома номер один. Аксиома номер два - грамотный специалист не может управляться исключительно принуждением. Зека можно заставить за пайку выкопать шесть кубов суглинка в порядке нормы. Выкопает - получит пайку, не выкопает - огребёт прикладом и останется голодным. Инженер, управляющий работой конвейера, не может работать, непрерывно думая только о миске баланды в конце смены и об избиении охранниками. Те задачи, которые ему нужно решать в ходе работы, не могут поместиться в мозгу, занятом примитивной борьбой за выживание. Существует физиологический и психический уровень, ниже которого от человека бесполезно ожидать работы, требующей ответственности, качества труда и оперативного исправления недостатков. Опыт СССР и Третьего Рейха в этом отношении однозначен. Специалист должны быть сыт, иметь элементарные удобства, уверен в своём будущем и воспринимать работу как творчество. Только в таком состоянии человек, в чью подготовку вложены значительные средства, способен работать с полной отдачей.
  Такой человек в своей работе должен иметь совершенно иную мотивацию, чем угроза наказания. На Западе это решалось деньгами. Высокая зарплата позволяла стимулировать наиболее сообразительных и грамотных работников, отделять их массы малоквалифицированного персонала. В СССР это называлось подкупом белых и синих воротничков, то есть выделением части средств, полученных от эксплуатации колоний, на формирование лояльного класса квалифицированных высокооплачиваемых специалистов. Проблема СССР заключалась в том, что бедная страна, все ресурсы которой шли на прорыв индустриализации в техническом отношении, не могла оплатить по западным стандартам труд и способности расширяющегося слоя квалифицированных специалистов. Это было возможно, когда они были исключением, но потом, по мере увеличения слоя новых людей, становилось невозможным.
  В качестве временной, компромиссной меры переходного периода можно рассматривать бериевские шараги: там специалисты находились под спудом страха изгнания из "круга первого" проектных бюро в настоящие зоны, но при этом - если не считать факта заключения - жили, в целом, не хуже своих коллег на воле. Для 40-х годов койка в бараке и регулярное питание было скорее роскошью, чем бытом большинства населения...
  Оригинальность создания советского слоя специалистов заключалась в их способности работать за идею, при крайне низкой оплате, которая едва покрывала их физиологические потребности. Точнее, поскольку деньги в СССР означали совершенно иное, чем при капитализме, они были согласны исполнять свои обязанности при системе снабжения минимальными удобствами и весьма скромном питании. В этом обстоятельстве - ответ на вопрос, почему сплошная индустриализация и формирование коллективов соцпредприятий, развернулось только в конце 30-х, то есть спустя два десятилетия после утверждения нового слоя. Для осуществления замысла требовались новые люди: патриотичные на деле, а не на словах, лояльные коммунистической идее, технически грамотные, способные оценивать действительность и воспринимать новации. При этом воспитанные аскетично, в постоянной готовности к напряжённому труду или вооружённой борьбе. В массовом числе они появились именно в то время. В конце 40-х, несмотря на потери в войне, они стали большинством. Они вдохнули жизнь в идею современных предприятий и стали основой зарождающейся общности "советский народ".
  Эти люди потом совершили "русское чудо" в холодной войне: при неравных стартовых условиях, при более скромном финансировании, при неравенстве ресурсов, они десятилетиями держали паритет социалистической системы с капиталистическим миром.
  Результаты 30-х - 40-х продемонстрировали даже самым упёртым партократам, что управление народным хозяйством тоталитарными методами, путём репрессий против допустивших просчёты и ошибки, только тормозят развитие страны. А вне СССР функционерам могла угрожать только смерть. Поэтому логично допустить, что ради выживания в целом, партократия пошла на определённые уступки высшей власти и обществу. Хотя бы не стала препятствовать изменению в экономических и социальных отношениях.
  Если в середине-конце 30-х новейшие предприятия были отдельными вкраплениями в окружении ручного труда под окриками партократов, то в конце 40-х ставилась задача сплошной индустриализации, вытеснения устаревших морально и физически колхозов, артелей, фабрик и заводов новыми механизированными высокотехнологичными производствами. Старый уклад уничтожался бесповоротно на четвертом десятилетии советской власти.
  Нельзя рассматривать отдельно друг от друга два процесса, которые набирали силу в конце 30-х - и затем, после прерывания Великой Отечественной - в конце 40-х. Становление современных высокотехнологичных механизированных предприятий - и сложение коллективов этих предприятий как нового сообщества высокообразованных специалистов, которые уже не могли подчиняться приказам и работать из-под палки.
  При наложении обоих процессов сложилось такое уникальное явление как социалистическое предприятие нового типа, которое взяло на себя на часть функций государства и сформировало коллектив работников, управляемый не методами государственного насилия, а корпоративной этикой.
  Рассмотрим данный тезис моей теории подробнее.
  Что означает взять на себя часть функций государства? Первейшая из обязанностей советской модели государства было распределение ресурсов по заинтересованным лицам и организациям. Государство отбирало у своих граждан время и труд в обмен на весьма скромную зарплату, запрещало заниматься предпринимательством в частном порядке, лишало доступа к ресурсам, которые бы помогли обустроить жизнь. Но государство брало на себя обязательство полностью обеспечить гражданина всем необходимым. "Всё необходимое" в понимании 30х-40-х представляло собой весьма скромный набор пищи, одежды, предметов гигиены, жилплощади и прочих удобств. Правда, даже в самых процветающих странах того времени о гарантированном наборе питания и услуг половина населения могла только мечтать.
  Нетрудно догадаться, что само распределение и контроль за распределением в масштабе страны, тем более в обстановке дефицита, требовал огромной армии чиновников, порождал неизбежные сбои, хищения и постоянное недовольство населения. Для СССР на протяжении всей истории это была практически неразрешимая проблема. Идея организовать снабжение работников предприятий через само предприятие появилась чуть ли не в Гражданскую и периодически возобновлялась позже. Правда, такое снабжение касалось в первую очередь продуктов и обеспечения жильём. Другим препятствием к полной реализации такой идеи было также нежелание госслужащих выпускать из своих рук столь лакомый кусок. Государство в конце 30-х - 40-х по-прежнему не могло вознаграждать работника за труд таким образом, чтобы он мог купить всё необходимое. Распределение товаров и услуг продолжало оставаться почти единственной формой вознаграждения за труд. Сфера обращения денег было ограниченной, а население в своём большинстве просто не обладало какими-то излишками и сбережениями.
  Появление новых социальных функций у промпредприятия было выходом на качественно иной уровень. Снабжение работников стало, во-первых, всеобъемлющим, во-вторых, комплексным, в-третьих, более гибким и направленным на стимулирование работника. Описанная мною система стала экономической базой для формирования сообщества нефтяников и образования специфических черт. Точно также крупнейшие предприятия северо-западного промузла в Омске формировали свои рабочие коллективы - сообщества, которые подстраивались в знакомую им структуру на основе ведущего предприятия - нефтезавода. Для 50-х это были энергетики, работники ТЭЦ-3, и строители, костяк передового населения городка Нефтяников.
  За предприятием была закреплена функция обеспечения своих работников жильём, причём, не просто койкой или углом за занавеской, а вполне комфортабельным, со всеми удобствами. Первые дома городка Нефтяников дают представление о стандартах того времени - скромных, но достойных.
  В обиход вошли слова "ведомственное", "социалка" - так называлась собственность, принадлежащая предприятиям и предназначенная для социально-бытового обслуживания их работников. В ранних Нефтяниках предприятия брало на себя воспитание детей в детских садиках и школах, медицинское обслуживание. Делалось всё возможное в тех условиях, чтобы рабочий был избавлен от бытовых хлопот и мог всецело посвятить себя труду.
  Разумеется, в условиях плановой экономики не могло идти речи о том, чтобы предприятие само добывало всё необходимое для обслуживания работников или же могло свободно распоряжаться в пределах положенного. Выделение ресурсов шло по нормативам: например, на нефтезавод определённой мощности (перерабатываемой нефти в год) положен был жилой городок, численность населения которого определялась по количеству работников, членов их семей и определённого процента людей другой ведомственной принадлежности. Строящееся предприятие обеспечивалось жилым посёлком в том смысле, что наряду с ресурсами (строительными материалами, техникой, специалистами) на возведение непосредственно производственного объекта выделялись также ресурсы на жилищное строительство. Но по сравнению со стройками 30-х это было новшеством: государство демонстрировало изменение отношения к рабочей силе, беспощадная эксплуатация заменялась заботой о человеке. Со строителей и дирекции строящегося предприятия спрашивали не только за введенные в строй мощности, но и за заселённые квадратные метры (за последние - в меньшей степени).
   В описании Захламино я отметил два "предприятия" старого типа и связанную с ними инфраструктуру. Первое - дореволюционный кожзавод в станице/деревне Захламино: архаичное ремесленное производство, которое оставалось неизменным в основных технологиях девятнадцатого столетия, с наёмными, скорее всего, сезонными работниками низкой квалификации, которые находили себе угол в сарае поблизости от чанов с вымачиваемой кожей. Второе - примитивный кирпичный завод 30-х годов с преобладанием ручного труда, первичная обработка добытой поблизости глины для получения кирпича. Самое большее, что могла предоставить администрация такого предприятия своим работникам - это домики для начальства и нескольких инженеров, койка в бараке для части семейных, а прочим было предоставлено право самим заботиться о себе. Крайне сомнительно, что в таком посёлке был полноценный магазин, почта, клуб. За товарами и развлечениями приходилось идти в сам Омск или Сибаки.
  На этом фоне идея Нефтяников, то есть полностью благоустроенного и комфортабельного жилого района при заводе, выглядит революционной. Нефтяники понимали, что они строят новое общество, возводят его с санкции государства, в полном соответствии с коммунистическими идеалами и со своими представлениями о будущем.
  Снабжение граждан через государственные органы может быть только уравнительным - по оптимальному набору потребностей, иначе организация распределения становится запутанной и затруднительной. В том случае, если распределение социальных услуг шло через коллектив и профсоюз, то администрация получала право награждать одних работников за ударный труд и наказывать других за халатность. "Передовые", то есть лояльные и трудолюбивые работники помимо скромных премий могли зачисляться в льготные списки на получение жилья, машины места в санатории. В такой схема можно видеть попытку перехода к стимулированию труда, поощрению ценных работников, что могло сказаться на повышении производительности труда. Подобный порядок значительно расширял методы воздействия дирекции предприятия на своих подчинённых.
  Был определённый идеологический подтекст: поскольку члены рабочего коллектива считались своего рода совладельцами предприятия, коллективным собственником-арендатором, то право собственности/аренды распространялось и на инфраструктуру завода. Рабочий нефтезавода с полным правом мог заявить, что он является совладельцем (хотя бы и в микроскопической доле) всего городка. Он не имел возможности обналичить своё право условной собственности, перевести эквивалент своего владения в другое место, и, всё-таки, его право на свой заводской посёлок - город - всю страну никем не оспаривалось. Вся страна была "нашей". Он имел право быть хозяином в обмен на свой труд.
  Я не имею сведений о том, как воспринималось изменение роли предприятий со стороны дирекции в те годы - если, конечно, кто-то рисковал высказать своё мнение по утверждённому свыше решению. Я застал те времена, когда такой порядок казался само собой разумеющимся и незыблемым, а "социалка" нефтезавода включала в себя кварталы жилых домов, детские сады, школы, магазины, больницы, пионерские лагеря и санатории, ДК, клубы, подсобные сельские хозяйства и десятки вспомогательных предприятий. Социальная сфера нефтезавода обслуживала несколько десятков тысяч человек и насчитывала свыше тысячи работников. В 70-е директора могли позволить себе ворчать по поводу обременения производства социальной сферой, на то, что хозяйственное и партийное руководство навешивали на заводы всё новые обязанности и объекты.
  Распределение шло по двум каналам - через дирекцию предприятия (более опосредованно) или через профсоюзную организацию. Социальная роль предприятия осуществлялась в обеспечении функционирования всего механизма "социалки". Предприятие содержало ремонтные бригады, штат обслуживающего персонала, выделяло ресурсы для содержания "социалки", часто - за счёт предназначенного для производственной деятельности. Профсоюзы работали непосредственно с людьми. Профессиональный союз из добровольного объединения трудящихся для борьбы за свои права ещё в 20-х превратился в помощника администрации предприятия - но с особыми функциями. Профсоюз выполнял отчасти функции надзирающего органа над деятельностью администрации в части соблюдения трудового законодательства: так, профсоюзный комитет санкционировал увольнения, трудовые споры, отчасти служил защитой рабочих. По традиции заводской комитет профсоюзной организации соответствующего ведомства располагался в заводоуправлении, а секретарь комитета в заводской табели о ранге занимал четвёртую позицию - после директора, главного инженера, секретаря парторганизации. Профсоюзный комитет на предприятии был составной частью отраслевого союза, имел иное руководство, источники снабжения и распределения, которые представлялись "от государства" (хотя на самом деле это были их же профсоюзные взносы, только превратившиеся из абстрактных денег в реальные блага). Через профсоюзы работники получали пайки, товары, жильё
  В заводских посёлках произошло сращивание профсоюза предприятия с территориальными общественными организациями вроде домкомов. В 50-е роль домовых комитетов была куда значительнее, чем в застой, когда они практически исчезли из поля зрения. Домкомы осуществляли полный надзор за жильцами вплоть до ведения их регистрации - позднее эта функция перешла к милиции. В "старых" городах профсоюзы на предприятиях и домкомы практически не соприкасались - они и были задуманы для контроля в разных областях жизни. В заводском посёлке большинство жителей оказывались работниками одного предприятия, знакомыми по работе, они автоматически переносили сложившиеся на предприятии отношения на свой быт.
  Как можно понять, вне описанной системы оставались весьма многочисленные категории граждан - служащие, врачи, учителя, нетрудоспособные. Они по-прежнему полностью зависели от государства. Государство при этом имело определённые рычаги воздействия на предприятия с тем, чтобы изымать некие излишки в пользу других категорий. Для них резервировались квоты в жилье, места в ведомственных садиках, не-члены коллективов соцпредприятий имели такое же право пользоваться инфраструктурой района, как и формальные "владельцы" заводского посёлка. Но в целом социальное положение их было хуже. Полноценным гражданином СССР всё-таки был работник крупного предприятия, обладавшего развитой "социалкой" - только в таком положении человек мог получить всё, что декларативно обещало государство. СССР в хозяйственном отношении состоялся как комплекс передовых высокотехнологичных предприятий.
  Оборотная сторона всеобъемлющей заботы предприятия о работнике - его полная подчинённость правилам, которые складывались в этом коллективе.
  Тут, кстати, можно припомнить того же Оруэлла, который в одной из статей в либертианском запале напал на милейших гуингмов Свифта. По мнению Оруэлла, традиционное общество - община является исключительно тоталитарным, потому что силой привычки, традиции, лишает человека права выбора, а за благостной картиной всеобщего согласия, которым говорящие лошадки так поразили йэху Лемюэля, можно узреть призрак самой страшной диктатуры. Тут я не могу спорить с Оруэллом, он прав: общественное мнение и индивид, воспитанный в подчинении от него, как правило, не дают осуществления прав "быть равными и свободными". Вот только "свобода" как таковая с моей точки зрения не является высшей и безусловной ценностью человечества.
   Предприятие наделяло работника средствами существования, помогало справиться с бытовыми проблемами, гарантировало будущее, но в ответ требовалась полная лояльность конкретному предприятию и строю, состоящему из подобных соцпредприятий. В описываемые мною годы увольнение с предприятия современного типа означало потерю множества явных и перспективных привилегий: благоустроенного жилья или перспективы получить его, обслуживания в заводских больницах, сносного питания в столовых, места для детей в школе или садике, достаточно высокой зарплаты, наконец. Он мог получить запись в трудовой книжке: "уволен по прогулу", после чего перед ним автоматически закрывалась возможность устройства в другом высокооплачиваемом месте.
   "Мнение" коллектива в отношении правонарушителя выражалось в порицании со стороны профсоюзного комитета. Для предприятий уровня нефтезавода, ТЭЦ-3 и треста 6 членство в отраслевом профсоюзе было обязательным для демонстрации лояльности и необходимым для участия в получении социальных благ. Поэтому устное или письменное порицание, заслушивание вопроса на собрании, могло смениться санкциями: отодвиганием назад в очереди на жильё, лишением товаров, распределяемых через профсоюз.
  Следующий этап воздействия формально находился в общественной сфере, но при этом уже под контролем милиции. Я не знаю, насколько эффективно работали добровольные народные дружины в 50-х. Я знаком с их работой по 70-м и 80-м, в первой половине 80-х сам дежурил в студенческом опорном пункте. Даже в застойное время ДНД занималась т.н. "профилактикой". Выглядело это как визит на квартиру правонарушителя участкового в сопровождении дружинников или специально приглашённого человека из "общественности". Общественность могла быть корпоративной (из профсоюза) или территориальной (домкома). Сопротивление ДНД приравнивалось к сопротивлению "органам", поэтому нарушитель в любом состоянии был принуждён выслушивать долгую лекцию об успехах социалистического строительства и о том, как его лично поведение тормозит достижение всеобщего счастья.
  Вменяемый человек предпочитал ограничиваться фазой общественного порицания и не доводить дело до следующей, когда ему пришлось бы остаться наедине с милицией и судом. Напомню, в 50-е суды были ещё сталинские, миллионами выносившими приговоры за опоздание на работы или прогулы без уважительной причины.
  Нужно чётко представлять контраст между благоустроенным городком Нефтяников и расположенными буквально на окраине, в десяти минутах ходьбы из центра городка, трущобами "нового" Захламино. Одной угрозы изгнания из "рая" в "ад" достаточно, чтобы человек вёл себя в соответствии со сложившимися писанными и неписанными законами. Работник современного предприятия 50-х оказывался по отношению к остальным гражданам 50-х примерно в положении нынешнего работника госмонополий вроде "Газпрома" или "Транснефти" - то есть человеком, чья зарплата в несколько раз выше оплаты за аналогичный труд в других отраслях, с гарантией продолжения работы на прежних условиях и прибавкой к пенсии, с дополнительными бонусами в виде страхования, наконец, просто профессиональной гордости от работы в мощной и высокопрофессиональной компании. В таких условиях современные сотрудники госмонополий не склонны проявлять корпоративное или общественное диссидентство, нарушать общественный порядок или другим образом демонстрировать свою асоциальность.
  
  Нельзя представлять описанную мною систему воспитания лояльности как основанную исключительно на страхе наказания. В ней были задействованы ещё факторы, каждый из которых оказывал на формирование нового человека не меньшее влияние, чем страх наказания.
  Один из них - естественное чувство коллективизма и желание принадлежать к значительной общности. Чувство принадлежности к общине было свойственно большинству населения СССР, которые на то время были выходцами из деревень - а там старая крестьянская община - мир только начинала перестраиваться в новые колхозные формы. Коллектив соцпредприятия казался возобновлением такой общины: с общей собственностью, с круговой порукой, общинной психологией. Менялся только технический уровень, на котором воссоздавалась привычная ситуация. Дореволюционным крестьянам вся Расея представлялась совокупностью общинных миров под отеческим попечением царя-батюшки и, к сожаленью, с неизбежным вкраплением "господ" и полиции. Создателям коллективов соцпредприятий представлялось, что они создают новую страну, состоящую из равноправных общин-коллективов. И вместо прежней "обчей" земли с индивидуальной сохой человек принадлежал к современнейшему предприятию, сплаву мощной техники с уникальными технологиями и научными прорывами, аналогов которых трудно было сыскать даже за рубежом.
  Русское чувство общинности накладывалось на тщательно культивируемый коммунистический коллективизм (хотя почему исключительно русское? - все народы СССР находились в той же стадии разложения земледельческих общин, в целом они чувствовали одно и то же). Но коллективизм относился, скорее, или к маленьким тесным группам вроде школьного класса или рабочей бригады, или же распространялся на весь советский народ, что было уж полнейшей абстракцией. Коллектив соцпредприятия как бы заполнял промежуток между двумя величинами коллективности - одной слишком маленькой, другой слишком абстрактной, он вводил человека в общность от нескольких тысяч человек, давал чувство сопричастности большому делу.
  Чувство коллективизма и желание работать ради общего дела нельзя рассматривать только с этической точки зрения. Это был важнейший фактор развития общества, потому что в психологии общего дела рождались новые решения и уничтожались старые проблемы. Чтобы наглядно представить реальную силу коллективизма, достаточно вспомнить время, когда это чувство просто исчезло. С 1989 по 1991год, в Советском Союзе формально не произошло ничего, что указывало бы на близкую катастрофу. Продолжало действовать прежнее законодательство и производственные планы, исправно работали заводы, транспорт и коммунальное хозяйство, большинство было взволновано переменами, но продолжало честно трудиться на своих рабочих местах. Исчезло немногое - например, чувства коллективизма между людьми и взаимосвязанности всех сторон жизни огромной страны. Достаточно было пронестись первому дуновению сверху о том, что можно безнаказанно присваивать общенародную собственность, думать только о своих интересах, а не о всей стране, как поток всеобщего эгоизма разорвал монолит СССР. Мощные предприятия оказались беззащитными перед первыми приватизаторами, как могучие динозавры перед мелкими падальщиками из млекопитающих.
  
  Следующий фактор, на который полагались строители нового общества - культура. Эта тема требует особого рассмотрения, которое будет сделано в другом месте.
  СССР проводил культурную революцию, имея цели как прагматичные - достижение минимальной грамотности населения - так и перспективные - в надежде, что воспитание заменит собой необходимое насилие сверху в формировании нового общества. Культура должна была воспитать в человеке такие моральные установки, при которых преступления против общества не могли иметь места, а человек был бы счастлив трудиться ради нематериальных ценностей.
  Культура должна была формировать цель развития общества и человека. Советское общество 50-х не собиралось удовлетворять материальные потребности человека как современное ему капиталистическое общество: во-первых, не могло, во-вторых, не хотело. Культурой предполагалось заменить недостаток того, чего не могло выделить человеку со стороны государства Овладение культурными и духовными ценностями представляет собой бесконечный процесс, который не имеет своего завершения, потому что по мере перехода на новую ступень развития перед личностью разворачиваются новые горизонты. Человеку нового общества предлагали путь в бесконечность - в космос, к постижению искусства, к построению фантастических на тот момент производств ради всеобщего блага, к созданию счастливого общества счастливых людей. Человек должен был жить творчеством и быть удовлетворенным тем, что он становился творцом, демиургом, коллективным богом, преобразующим мир.
  
  Весьма сложная тема - отчасти религиозный характер и черты воплощенной утопии в Нефтяниках. Сталинизм как сублимированную веру я опишу позднее, благо это восприятие господствовало на протяжении всех 50-х, наиболее полно проявляясь в общностях типа нефтяников. Вера, именно вера, а не расчёт или соображения выгоды стали важнейшей составляющей успеха эксперимента.
  Аскетизм первых нефтяников, о котором я упоминал, их пуританские нравы, могли существовать только при одном условии - если они все вместе разделяли некую идею, ради которой соглашались на скудость в материальном отношении, более того, считали такое положение вполне справедливым. Аскетизм не может появиться в обществе, нацеленном на приобретение и накопление исключительно материальных благ, связанных с обыденной жизнью. согласие первых нефтяников, строителей и эксплуатационников мириться с бытовыми неудобствами долгое время вплоть до не совсем явного будущего, подразумевало признание коммунистической идеи трансцендентным явлением, которой принадлежали судьбы советских людей.
  Утопией в советское время называли нечто, в принципе правильное, соответствующее доктрине, но не выполнимое по объективным обстоятельствам, или же, наоборот, относящееся к прошедшему этапу развития марксистской доктрины. Оба значения не несли с собой ничего хорошего, если применялись к какому-то замыслу. Таково было официальное отношение. В народе бытовали другие, весьма странные представления о коммунизме.
  Реальный советский коммунизм имел мало общего с научным передовым мышлением, коим успели овладеть несколько тысяч старых большевиков и о котором имели представление буржуазные экономисты и философы. Когда РСДРП(б) за 1917 год увеличила свою численность от десяти тысяч до несколько сот тысяч, то вновь прибывшие мало что понимали в эмпириокритицизме и нюансах формирования прибавочной стоимости, но зато остервенело хотели народного счастья. "Город-сад", который так упорно пытались создать в Омске 50-х - весьма слабое подобие мощнейшего подъема в народе, который буйствовал первые революционные годы и долго потом укрощался догматиками от марксизма. Но этот дух никуда не исчез и искал только новые формы проявления.
  С утопией городок Нефтяников роднит пафос строительства нового общества и близкое ощущение грядущего счастья. Писателям - утопистам всегда казалось, что они описывают совершенно естественные для любого общества порядки и нравы, которые способно воплотить в жизнь любое государство. Любой человек в глубине души склонен к принятию простых и взаимовыгодных правил поведения, которые послужат общему благу, а общее благо автоматически увеличит долю счастья каждого члена общества. Основываясь на этом, они описывали целесообразную организацию общества, весьма похожего на то, в котором жили сами авторы и их читатели, но заметно при этом отличавшемся в лучшую сторону. Утопию и реальный мир разделяли только географические преграды, а так, до утопии, было рукой подать.
  У описанного мною социального эксперимента не нашлось своего идеолога и летописца. Видимо, потому, что вся советская литература предчувствовала появление нового общества, грезила им, описывала доступным ей языком ход строительства новых заводов и новых людей. Поэтому никому не потребовалось оформить появление новой утопии. Происходившее в Нефтяниках можно описать как утопию нового рода - промышленную утопию.
  
  Описанная мною система функционирования общности нефтяников имела конкретное время и условия появления. Вне своей эпохи и вне побудительных причин, скажем, поколением раньше или поколением позже, при другом варианте индустриализации, такая общность не возникла бы вовсе или проявилась бы в другом виде. Раньше, то есть в 30-е, для этого не было материальных условий, позже, в 60-е, исчезли некоторые характерные черты сталинизма, которые привели к формированию трудового коллектива, спаянного идеологией и производственными отношениями. Эти общности потом распространялись скорее по инерции по всей территории страны, формируя новый уклад и новую советскую общность "советский народ". Вот только дух первой массовой волны коллективов соцпредприятий в них отсутствовал.
  
  Теперь рассмотрим, какое отношение моя гипотеза имеет к омским Нефтяникам.
  Заводской район, возникший вне сложившейся городской застройки, оказался лишённым атрибутов власти, чем разительно отличался от Омска.
   В "старом" городе по советской традиции подчёркивалась роль партии, исполнительных органов, "органов" тем, что под размещение их отводились лучшие, наиболее красивые и помпезные здания, стоявшие в центре. БОльшая часть их находится по прежним адресам под видоизмененными вывесками, так что человек, прогуливающийся в тени колоннад или рустированных стен, по-прежнему ощущает величественный масштаб власти и собственное ничтожество.
   В "новых" Нефтяниках зримых примет власти нет. Смысловой центр городка - Дворец Культуры нефтяников. Дворец культуры, а не власти. Законодательная власть в виде Совета Народных депутатов, районный исполнительный комитет с подчинёнными службами, районные комитеты КПСС и ВЛКСМ, прочие районные общественные организации Советского района располагались в кубическом здании райисполкома. Здание это появилось в 60-х, спустя годы после оформления градостроительного ансамбля Нефтяников, расположено в глубине от створа улицы, своими лаконичными формами и серым цветом контрастирует с бело-жёлтыми "ампирными" Нефтяниками. Поэтому оно как бы выпадает из того комплекса, что воспринимаются как "настоящие" Нефтяники.
  Под Советский суд было отведено скромное двухэтажное здание на самой окраине "жилой трапеции". Поблизости располагались военкомат и первый райотдел милиции, позднее перебравшийся в новое здание в другое место. Единственное место, которое имеет отношение к поддержанию правопорядка и умудрившееся расположиться в центре - это пункт добровольной народной дружины, нашедший себе место в подвале дома 15 по ул. Малунцева, которое выходит одним фасадом на центральную площадь. Посыл понятен - это общество в состоянии само контролировать себя, оно не нуждалось в приложении внешних сил в виде органов государственной власти.
  Тогда куда делась реальная "власть"? Тут рельефно выступает особенность Нефтяников, которая не имела аналогов в других заводских районах Омска: завод и корпоративное поселение оказались разнесены на несколько километров. Скажем, в бывшем ПО им. Баранова заводоуправление и ДК смотрят друг на друга, они только разделены ул. Богдана Хмельницкого. Тут смысл предельно ясен: подлинная власть в заводском посёлке принадлежит администрации предприятия, которая решает социальные вопросы через профсоюз. Для настоящих нефтяников в Нефтяниках здание заводоуправления со шпилем и вынесенный за ограждение корпус с профсоюзным комитетом мысленно представлялись где-то рядом с площадью у ДК, несмотря на топографическое отдаление на 4 километра. По сути, они были одним целым, сосредоточением технократической власти в новом понимании.
  Центром района стал Дворец Культуры - зримое воплощение основополагающей роли культуры в новом обществе, своего рода задел на будущем. Любопытно, что в составе городка Нефтяников 50-х на самом деле сложилось минимум два микрогородка - один, собственно нефтяников и другой, на окраине - строителей. В обоих случаях центр микрогородка маркировался тремя объектами: дворцом культуры, школой и парком. Возводили эти объекты одновременно с жильём или даже раньше. Многозначительное обстоятельство - культура вместо койки.
  Я вырос в обстановке зрелых Нефтяников, где правилом было отсутствие зримой власти - но при безраздельном владычестве общественного мнения и корпоративной солидарности.
  Поэтому я не могу представить психологический перелом в сознании обитателей Нефтяников, который произошёл примерно в 1955 году. Они видели начало Нефтяников как огромной зоны, опутанной колючей проволокой, внутри которой государственная власть осуществлялась в самой грубой и откровенной форме. Они собирались из множества городов и деревень, где "власть" демонстрировала себя превознесением высоких зданий под кумачовыми флагами, огромным количеством служащих и людей в разнообразных мундирах. Но вот прошло совсем немного времени, зона с заключенными и самострой с люмпенами освободила первые кварталы регулярной застройки. Бывшие обитатели бараков переселялись в отдельные квартиры и коммуналки. Они оказались в вакууме власти - её не было в привычной для них форме, в виде бдящих "органов" и озабоченных чиновников, они отрывались от привычной жизни, которая начиналась только в пределах Омска, в нескольких километрах бездорожья. Они могут надеяться только на себя и на свой завод, которой сам только зарождается - что они будут сыты, в их домах будет тепло и светло. Вся их жизнь оказывается связана с нефтезаводом, которой заменяет им государство, привычные формы жизни и общество. Завод перестаёт быть местом просто работы, отправления функциональных обязанностей в течение определённого времени за определённую плату. Жизнь предприятия тесно завязана с жизнью человека. Завод распределяет тепло, подводит воду и электричество, бросает ремонтные бригады на прорывы, организует питание в столовых, распределяет пальто по бригадам и кровати по квартирам, даёт направление на лечение. Но предприятие - это не абстрактная сила, оно состоит из инженеров, рабочих, строителей, которые живут рядом, по соседству, в тех же условиях и так же зависят от плодов своих рук. Так рождалась общность интересов и судеб, слияния людей и сопричастности общему делу.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"