Я сидел и писал рассказ о Моцарте. Здесь главное было - правильно расставить акценты. Моцарт должен был говорить с южно-австрийским акцентом, а Гайдн - с северно-австрийским. При том я хотел сделать Гайдна мерзавцем. К тому меня подвигли веяния времени. Сальери оправдали, а о Гайдне как-то подзабыли, а ведь он, наверное, тот еще был фрукт. Сто симфоний написать это тебе не прыщ выдавить. Я как раз трудился над контрапунктом истории. Дескать, вбегает Моцарт к Гайдну без парика, в одних панталонах, а в руке у него - кларнет.
Моцарт: Ах, ты паршивый старикашка! Так это ты прикинулся черным человеком! Ты хочешь, чтобы я с ума сошел от страха!
Гайдн (пытается выглядеть солидно): Я не хотел напугать тебя, о, мой Моцарт! (вариант: О, мой бедный белокурый ребенок!) Я всего лишь хотел украсть у тебя Реквием и выдать за свое произведение.
Моцарт (немного успокаиваясь и отшвыривая кларнет): Это совсем другое дело. Воровство я могу понять. При ваших-то запросах.
Гайдн (слезясь): Если честно, Вольфганг, последние двадцать четыре симфонии дались мне нелегко.
Затем они садились бухать. Я как раз работал над тем, чтобы их речь отличалась друг от друга в сторону вышеупомянутых акцентов, внезапно в дверь постучали.
Это был Шишов. Лучше бы я съехал или не ночевал дома. Вид у него был скверный. Шишов считал себя художником. И даже выбил себе под это дело мастерскую. Носил он патлы, берет и блузу. Иногда брился. В общем, соответствовал. Сейчас он походил на пугало, испуганное пугало.
-- Ты один? - спросил он первым делом.
-- Один.
-- Совсем один?
-- Может, тебе свалить?
-- Нет, -- он уцепился за дверной косяк. - А к тебе приходили?
-- Кто? Черти?
-- Нет. Менты. За мной.
После этого он закрыл дверь и вполуприсядку перебрался на кухню.
-- Меня ищут, -- поведал он, открывая холодильник и шаря там в поисках поллитры.
Я повернулся и пошел работать над рассказом. Время поджимало, на водку денег не было, из журнала уже дважды звонили и обещали похороны. Меня свершено не интересовали его проблемы. Но ему нужно было выговориться.
Гайдн: Все дело в количестве. Если ты пишешь мало симфоний, значит, ты - творческий импотент.
Моцарт: А как же качество?
Гайдн: Качество от импотенции не помогает. Я уже проверял.
Шишов приволокся в комнату и стал заглядывать мне за плечо.
-- Послушай, -- сказал я. - Ты видишь, я пытаюсь быть великим писателем, а ты, гнида, мне мешаешь.
-- У меня проблемы. Ты должен мне помочь. Я все для тебя сделаю. Потом. А ты помоги мне. Сейчас.
Он хотел убить Грекова. Как раз из-за Грекова он и влип. А дело было так.
Греков был его компаньоном. Вместе они пропивали деньги заказчиков. Вместе ночевали в КПЗ и делили баб. В общем, занимались искусством. Вчера Греков ввалился в мастерскую и с пеной у рта начал кричать, что в "Александрии" кто-то видел альбом Перена.
-- Прикинь! Живопись Перена в нашем сортире! Мы должны его купить!
Неприятность ситуации состояла в том, что деньги у Шишова были. Он взял заказ на голую бабу для какого-то кабака. Это произошло как раз перед приходом подельника, Шишов подозревал, что Греков подслушивал за дверью, благо его богадельня располагалась на той же площадке.
-- Если хочешь, купи. Сколько можно под Дали красить. Покрасишь под Перена.
-- Дурак. Дали - это коньюктура, а Перен - для души!
Не слил Шишов приятелю про аванс, а как только тот с горя побежал по соседям в поисках денег, он нацепил свой берет, вымыл голову, или наоборот, и почесал в "Александрию".
Этот гипермегамаркет книжной мафии открыли то ли армяне, то ли эскимосы месяц назад, народ болтал, что там можно было найти все. Одно плохо - книг много, на выходе - ворота, которые у тебя контрафакт изымают, красть не получится, поэтому нормальные люди там почти не бывали.
Однако, Перен стоил подвигов. Облазил Шишов весь стеллаж с альбомами, продавщицу достал, та по компьютеру постучала , нет, купили. Закажите, придет на следующей неделе. Да пошли вы в жопу. Не выражайтесь, а то я охрану позову. Ну да, художника обидеть легко, он без компьютера рисует.
-- Выхожу я, значит, через эти поганые ворота, а они звенят, -- рассказывает дальше Шишов. - У меня даже в руках ничего нет, потому что берет на башке, а они звенят. Охрана меня обшмонала с ног до головы, книг нет, а я звеню.
Пригласили его в смотровую комнату, еще раз обыскали и нашли клопа - пятак с микросхемой - у него на подкладке.
-- Так, -- сказал главный горилла. - Воруем, значит? Где книга?
-- Какая, твою мать, книга?
-- Ты не выражайся, твою мать, в храме знаний, -- и по рылу Шишову.
Охранник помладше званием сходил в отдел, там препарировали этого клопа, оказалось, что он прежде висел на "Иконописи". Ее фото показали Шишову, он начал отпираться, его начали уговаривать.
-- Книга, братан, дорогая, восемнадцать штук стоит. Сколько у тебя? Две триста? Давай сюда в залог. Митя, выпиши ему расписку. Ты скандалить? Дема, позвони боссу. Босс в Штатах отдыхает? А зам? Завтра будет? Ну, что с ним делать? Пусть ищет книгу, если не крал. Как у нас в дисбате говорили, вся ночь впереди. А Прохор за ним приглядит. Приглядишь? Ну, вот и отлично.
Остался Шиш на ночь в "Александрии". Звонил он втихаря Грекову - у того телефон за неуплату погасили. Пытался с другими поболтать, все ржут.
-- Это какая-то падла надо мной подшутила. И никому кроме Грека это в башку прийти не могло. Он все заранее спланировал. Шпионил за мной, а потом спер книгу, а микросхему приклеел, пока я между полок копался.
-- Ладно, -- сказал я. - Давай дальше. И покороче.
Полночи Шишов исследовал книжное эскимосское царство. Как много, однако, писателей развелось, думал он, собрать бы их да подпалить в этом сарае. Сторож Прохор ходил за ним тенью, дышал спиртом и предлагал напиться.
-- Первый раз не хотелось. Я книгу ищу, иконопись эту поганую. А он - надо скорее, а то не выветрится до утра. Надо непременно сейчас дернуть, потом поищешь. Когда потом?
В общем, подрались они со сторожем, отнял Шиш у Прохора ключи и свалил. На улице было еще темно. Он прикинул, что когда сторож очухается, начнут его искать, значит, в мастерскую нельзя. Проходя мимо костела, увидел свет в подвале. Вспомнил, что церковь всегда была опорой изгнанникам и праведникам. Постучался. Вышел батюшка, или как там его у католиков зовут? Папашка?
-- Чего, говорит, отрок, ночью не спишь. Благое дело задумал? Или грабить? Вот тогда посмотри, что у меня есть.
Он показал Шишову обрез, но Шишов уже замерз, хотел есть, ему было все равно. Тогда папашка повел его в храм. Вернее, в подвал. А в подвале он установил четыре бильярдных стола, бар с выпивкой и сауну в отдельном помещении.
-- Осваиваем новые методы работы с прихожанами, -- сказал он. - Конкуренция вынуждает идти на сделку с собственными правилами бытия.
Выпили они с Шишом коньяку. Рассказал Шиш свою историю. Потащил папашка Шиша в сауну. Лучше всего, говорит, худое настроение в сауне выходит. Только начали париться, еще коньяку выпили, Шиша развезло, а папашка к нему уже руками тянется. Какой ты, говорит, славный парень, когда вымытый, очень мне такие парни по сердцу, я ведь не женат.
В общем, подрались они с папашкой. Кое-как Шиш от него отделался, полночи мотался по подъездам, и вот теперь у меня расцвел буйным цветом.
-- Ладно, -- сказал я. - Чего ты от меня хочешь?
-- Я хочу пришить Грека, и ты должен мне помочь.
-- Куда пришить? - я все думал о Моцарте и Гайдне, решил, что Моцарт будет увлекаться шитьем женских платьев, а Гайдн...
-- Ну, грохнуть. Дай мне что-нибудь, у меня башка не варит, чтобы я ему череп размозжил.
-- Сковорода подойдет?
-- Она у тебя с ручкой?
-- С ручкой.
-- Тогда неси, попробуем.
-- Нет уж, обломишься. У меня всего одна сковорода. Самому нужна.
-- Ладно, -- он начал оглядываться с таким выражением лица, что я понял - не шутит.
-- Слушай, на фига его убивать? Избей только до полусмерти.
-- Нет, -- он покачал головой. - Нет. Ты меня не понимаешь. Как это до полусмерти? До смерти надобно, непременно до смерти. Чтобы мозги по всей комнате, клопоклей проклятый, крадун книг, скотина коньюктурная.
Гайдн сказал, что Моцарт не умеет шить женские платья. Моцарт сказал, что он ел в Лондоне овсянку, а то, что приготовил Гайдн, это не овсянка, а дерьмо лошадиное. Сам ты дерьмо лошадиное, сказал Гайдн, а Моцарт уделал его сковородой. Но пока он искал кларнет, чтобы проткнуть им горе-повара, Гайдн воткнул ему иглу в мягкое место. На что Моцарт только повернулся умело и, обладая от природы редкостной субтильностью, так кувыркнул ребра таза, что они переломили иглу пополам. Ах ты, иглодер! вскричал Гайдн. Ах, ты вундеркинд паршивый!
Н-да, напрасно я отвлекся. Я упустил Шиша. Он как-то быстро испарился. Я сходил на кухню, сковорода лежала в мойке грязная, и он побрезговал ее пользоваться, Раскольников несчастный. Заперев дверь покрепче, я приступил к трудам великого писательского размера. Но рассказ почему-то остановился. Не пошел. Образовался запор. Или выражаясь сантехническим языком, засор нижних дыхательных путей. Я еще немного помучался, надумал позвонить в журнал узнать, не примут ли они половину этого дерьма с композиторами. Но я не нашел телефон. Я нашел только оборванный шнур. И тогда я понял, что такое хотеть мозгов по комнате. Я был вне себя. Я даже протрезвел. Мне представилось, как Шишов бьет Грекова по балде моим из дешевого пластика телефоном, и как Греков, обливаясь кровью, отнимает у противника телефонную трубку, чтобы сплющить ею Шишовый нос. Они лупцуют и лупцуют друг друга. Пусть сильнее грянут трупы! Может быть, их будет целых два. Да, не меньше двух. Или четыре. Если считать задушенного Шишом сторожа и утопленного им папашку. Приятный рассказ об убийстве, подумал я, нужно написать приятный рассказ об убийстве. Чтобы всем было приятно. Не так ли, Моцарт? Не так ли, Гайдн? Черт с вами. И я написал его. Молодец, Тихий, сказали мне великие композиторы. Молодец, Тихий, скажите мне вы. Такая, твою мать, проза. Убийственная проза на реальных фактах. И все за одну сумасшедшую ночь.
Я встал и пошел мыть сковороду. Она мне еще пригодится. Я знаю.
Сделано 5.02.07 ИгорьТихий (Legendary William Lee)