В коридоре Павел Митридатович его впервые увидел. Странного этого, про которого директор предупредил. Одет весь в черное и смотрит так - исподлобья. Но не набычась, а просто взгляд такой - сразу и не скажешь какой - но не гипнотизирующий. Потому что смотрит не на тебя, а как бы сквозь тебя. Такое ощущение, что узоры из трещин на стене за твоей спиной разглядывает. Как будто ты сам прозрачный. Но самого тебя с ног до головы одновременно видит, и о чем ты в этот момент думаешь - тоже знает. Но не интересен ты ему при этом совершенно. И что ты здесь стоишь, что другой кто-нибудь стоял - точно так же смотрел и о чем-то своем думал. Возможно и об узорах на стене из трещин, потому что они ему интереснее.
Однако, когда Павла Митридатовича увидел, то отодвинулся от окна и небольшой шаг навстречу сделал. Не стал дожидаться, пока тот сам к нему подойдет. Может, откуда-то по дипломатической части? И не только шаг навстречу сделал, но и руку протянул. Сухо так, но не то, чтобы совсем официально.
- Странный, Альберт Аристархович. Но можете называть меня просто - по фамилии - товарищ Странный. Поеду с вами. В качестве, скажем так, сопровождающего. Ну и если на месте и по дороге вопросы решать какие-нибудь придётся.
- Павел Митридатович, руководитель экспедиции. Очень приятно.
- Ну, в таком случае, будем знакомы, Павел Митридатович. Это ваша первая экспедиция подобного рода? О том, что произойти может - знаете?
- Осведомлён. Изучал исторические источники.
- Не страшно? За рассудок свой не боитесь?
- Если честно, не боюсь, товарищ Странный. Потому что стыдно что ли как-то бояться. От нас же страна результатов ждёт. И технологического прорыва. А хоть и едем мы в места, где все исчезали бесследно или с ума сходили, но это все же не в банду убийц и отпетых головорезов соваться под прикрытием. И не через линию фронта ходить под минометным обстрелом, чтоб языка живого на себе притащить. Так что не боюсь, к тому же ждали мы этой экспедиции почти полтора года. Я, честно говоря, крест на этой затее уже поставил. Решил, что дальше Синего камня у Переяславля-Залесского никуда уже и не пошлют. А там я уже четыре раза был.
- Как двигается по берегу - видели?
- Если честно, то нет. Хотя один раз целую неделю в палатке прожил на берегу напротив. Не рядом, чтоб не спугнуть. И в бинокль смотрел все время. И колышки предварительно в землю вбил, чтобы передвиженье фиксировать. И ничего.
- А я видел. И даже на нём ездил.
- Как ездили?
- Сверху сел на него и ездил. Метров пятьдесят проехал. Жаль, я в тот раз один был. И кинодокументалиста рядом со мной не было, чтобы на пленке это мое путешествие на древнем камне документальное подтверждение имело. Вы когда там были - то сами сверху на камень этот залезали?
- Хотел, но все же не залез. Это же вроде как реликвия. И к тому же почти что как памятник. Хотя и природный.
- С одной стороны это, конечно, правильно. Чтобы дурной пример местным жителям не подавать. А то каждый залезать начнёт - и очень скоро не останется ничего от этого памятника. А с другой стороны - зря! Жаль, что не победил внутри вас в тот момент пытливый ученый-исследователь. Потому что когда сверху сидишь, то чувствуешь - что внутри он горячий. И как будто даже пульсирует там где-то внутри какое-то каменное сердце. И было у меня даже ощущение такое, когда я на камне том ехал по берегу озера, что вот сейчас раскроется он на две половинки, как примерно цветок-паукоед раскрывается, и окажусь я внутри. И начнёт он меня переваривать. А может и не начнёт, а напротив прижмусь я внутри к горячему пульсирующему сердцу этого камня и поведает он мне историю свою - такую же древнюю, как и история этой местности. И про людей, какие здесь жили, одно поколение за следующим. И про те времена, когда сами эти камни еще не камнями были, а великанами. И как же случилось так, что обернулись они однажды камнями? И что послужило причиной этому? И что с этим их обращением с тех пор на Земле исчезло? И может так случится, что сольюсь я с этим каменным сердцем воедино, и сам сделаюсь частью его, а человеком быть перестану. Но, к счастью, - неожиданно закончил товарищ Странный свой рассказ, - Ничего из этого не произошло, и поэтому в ближайшие дни я отправляюсь вместе с вами в пустыню Кара-кум. Будем изучать. Сколько людей планируете с собой взять?
- Троих. Лёвушку, Максимку и Лизаньку. С нами будет пять человек. И на месте проводника какого-нибудь найдём - из местных.
- И правильно. Больше для первого раза не надо. Ребята, надеюсь, дельные, в археологической науке сведущие и политически грамотные. Комсомольцы?
- Разумеется.
- Это очень хорошо. Тогда до встречи. Я вас сам завтра найду, Павел Митридатович. А вам советую провести эти дни не только за хлопотами экспедиционными, но и с близкими вам людьми. Потому что - чего скрывать - путешествие нам предстоит нелегкое и рискованное. До встречи.
После этих слов товарищ Странный как-будто сразу потерял к своему собеседнику всяческий интерес, развернулся, да и пошел прочь по коридору - лишь шаги равномерно по полу стукали. И чем дальше он удалялся, тем более гулко звучало в том коридоре их эхо.
"Не такой уж и странный, - подумал Павел Митридатович, - А для нашей профессии, так и вовсе совершенно нормальный. И даже спокойный, хотя заметно, что много чего повидать довелось. А из странностей в нём, пожалуй, одна лишь только фамилия. Хотя может быть, это и не фамилия вовсе, а вроде как профессиональный псевдоним. А на самом деле он самый обыкновенный какой-нибудь Иван Агафонович Иванов-Куличиков. Из небольшой деревеньки под Муромом, в которой до сих пор старушка-мать проживает. Смотрит целыми днями в окошко, как куры по двору бегают, и всё ждет - когда же приедет из города сыночка ее родимый Иван Агафонович. Потому как и огурчиков она ему засолила, и грибочков замариновала. И самогонки холодной в погребе - хоть до смерти упейся. И рассказал бы ей - что там творится в городе, и чем там он сам занимается? Потому что у них-то здесь все, как и было, когда уезжал он отсюда - давненько то было. И новостей никаких здесь особых нет, да и откуда им взяться? Разве что месяц назад у соседки сдохла коза Алевтина, а третьего года - муж - Севастьян, от желудочных колик. Несколько дней стонал и на печке ужом вертелся. И хотел уж фельдшер их деревенский ему весь живот разрезать, но Севастьян не дал.
- Заживёт, - все стонал, - Заживёт. Еще потанцую!
А потом под вечер как захрипел так страшно, и весь синий сделался.
- Черт, - захрипел, - у меня в животе поселился! Вот и толкается изнутри рогами своими, потому что наружу хочет. И поэтому я помру сейчас, чтобы самому чертом не оборотиться. Потому что если оборочусь, то перво-наперво всех соседей порешу, и с тебя, разлюбезнейшая моя, начну.
Похрипел, похрипел - и помер.
А как помер - сразу спокойный стал. И даже как-будто вонять от него перестало. Вроде как даже и наоборот - чем-то свежим и церковным в избе потянуло. Как будто душистыми цветами всю избу выложили, и его самого изнутри - как чучело. И решили все, что это оттого, что черт из него исчез, потому что именно черт так страшно и смрадно и вонял. А как убрался он, так и запахло приятно - мертвым, душистым телом. Потому что светел оказался померший душой, а не пакостным. И вот эта светлота его внутренняя после смерти благоуханьем сделалась. Потому что в предсмертной борьбе с темной половиной за душу его верх одержать сумела.
И вот про все это матушка бы этому товарищу Странному рассказала, если бы приехал он к ней в деревеньку от дел городских отдохнуть да ключевою водою умыться. И молоком бы парным она его отпоила с утра бы от самогонки вечерней, и в баньке отпарился б он от скверны, которая на человека любого от многочисленных дел ученых и срочных, и государственно-важных наваливается и копится.
Но некогда съездить ему в деревеньку родную, потому что едет он с ними в качестве сопровождающего в экспедицию в пустыню Кара-кум. Из которой они быть может еще и не все вернутся. А может, что и вернутся, но не такими как раньше были. Может, безумными вернутся, а может исчезнувшими. А может и вообще только один кто-то вернется, и тот в виде осла в полосатой попоне - как самый первый руководитель такой экспедиции - Антип Елизарович Рубинштейн.