"МЕХАНИЧЕСКИЕ ЧАСЫ МАСТЕРА ИОГАННА ФОН КЕХА" (повесть)
ГЛАВА ПЕРВАЯ.
Одно время ходил я в подмастерьях у часовых дел мастера Иоганна фон Кеха, изобретавшего помимо всего прочего вечный двигатель, но лишь с одной только целью - чтобы доказать, что изобрести его нельзя. Приблизительно лет тридцать назад отгремели события Реформации, и жизнь в нашем небольшом городке налаживалась, но неожиданно мастер мой принял неожиданное решение - уехать в Россию. И как решил - так и поступил, и меня с собой взял.
Взять меня с собой было несложно, поскольку был я лишь наполовину человеком, а на вторую половину отвёрточкой. Той самой с помощью которой часовых дел мастер Иоганн фон Кех часы свои знаменитые на всю Европу, и на всю Россию, делал. И шестеренки там внутри разные свинчивал, самые мельчайшие. И вот в то время, когда я не являлся той самой отверточкой, то являлся вполне себе обыкновенным с виду человеком, которого по приезду в Россию стали все окружающие называть на русский манер - Игнатом.
А после того, как приблизительно в возрасте 85 лет скончался учитель мой - Иоганн фон Кех, сделался я сам часовых дел мастером, известным на всю Россию. Но это лишь спустя сорок где-то лет случилось после того, как мы в эту страну переехали. И где-то спустя двадцать лет, после того, как начал учитель мой с окружающими вообще общаться. Потому что до той поры мы с ними вообще не общались, потому что жили в своеобразном внутреннем герметизме, включавшем в себя исключительно только наставничество и ученичество. И такой плотной завесой заурядности и обыденности сумел окружить Иоганн фон Кех наше с ним житье-бытье в часовой этой мастерской, что практически ничего о нас с ним не было известно окружающим, кроме того, что занимаемся мы починкой часов, и оба неразговорчивые, но не от гордыни, а потому что очень уж это кропотливое и требующее прилежания и внимательности занятие. И по этой причине никто к нам не лез, кроме как заказ принести на часы, и один раз - под Новый Год - от ремесленной общины к столу праздничному сыр присылали и разное другое тоже.
В то время, когда не являлся я отверточкой, которой мастер мой часы самых именитых господ чинил, и новые для них сворачивал, занимался я преимущественно тем, что тайком выкапывал на кладбищах трупы человеческие, чтобы потом оставить от них только скелеты, чтобы после в порошок их перетереть, и частично этот порошок в порох добавлять, а частично для производства краски специальной использовать, которой я миниатюры рисовал в книге, которую сочинял мастер мой Иоганн фон Кех. Об устройстве часового механизма, особенностях внутренней герметичности, о том, как с соседями ладить, как пословицы для того, чтобы скуку развеять, пригождаются. И для того, как правильного ученика по занятиям часовыми механизмами и внутренним герметизмом воспитать, чтобы не пытался он тебя убить только лишь от того, что ему об этом ночные демоны нашептали.
И нарисовал я таких миниатюр на полях его книги превеликое множество. И очень нравилось мне, что такую необычную краску для этих своих специальных работ использую. И вот где-то спустя двадцать лет такой жизни - начали мы с ним понемногу к людям выходить. И можно было отныне встретить приблизительно раз в год или два нас на центральной площади, к примеру, когда там происходили народные гулянии и калачи с крендельками продавались, и огромные самовары стояли, и блинов было море с самыми разнообразными начинками. И всем было весело, и даже мы с мастером моим принаряжались в этот день - и чтобы камзолы у нас были чистые и опрятные, и чтобы на шапках по небольшому банту торжественному было, но не в честь нас самих, а в честь всеобщих народных гуляний.
И вот таким образом стали узнавать нас не только те люди, которым часы мы чинили, но и разные другие люди. Особенно после того, как самый главный чиновник объявил в такой праздничный день - что именно мы и есть те самые мастера, которые часы городские, считавшиеся навсегда сломанными, починить сумели и заново в работу запустили.
И едали мы в такие дни на площадях множество разных блинов с самыми разнообразными начинками. И мастер мой больше всего любил блины с красной икрой, и сладкие - с черничным и малиновым вареньем, а я - с мясом, и с грибами, и с селедочкой, и запеканку картофельную тоже очень есть любил, особенно если сверху ее грибным соусом полить.
Но тем не менее продолжали мы, как и прежде, вести преимущественно уединенный образ жизни, потому что и занятие часовое наше такого образа жизни требовало - внимательного, неторопливого и без лишних посетителей и посиделок. И уж те более занятия по внутреннему герметизму к этому обязывали. Да и миниатюры, которые я рисовал, с каждым годом всё изящнее становились, и начал я каждой из них больше времени уделять, а не так как в самом начале - главное как можно больше самого разнообразного, что на ум пришло нарисовать, да айда ночью на кладбище - за новыми трупами для краски. А кроме того - возникли к этому времени свои проблемы неожиданные с этим самым выкапыванием.
Вообще-то трупы и до этого тайком на кладбище выкапывать запрещалось, особенно чтобы после в котле выварить, а кости в порошок для краски перетереть. И в той европейской стране, из который мы с мастером моим приехали так было, и в России тоже. Тем не менее многие к такому прибегали, особенно в период эпидемий массовых или после того, как бунтовщиков каких-нибудь подавляли, а после в одной большой яме всех и хоронили. Потому как всё равно их из этой ямы собаки бродячие растаскивали и лисы дикие, и остальные звери дикие, которые из леса прибегал. Да и не охраняли эти захоронения в таких случаях особо, потому как кому они особо нужны были? Они и живые-то никому особо не нужны были - бунтовщики эти - а уже мертвые и в одной яме закопанные - и подавно.
Однако с некоторых пор - примерно лет через десять после нашего приезда в Россию - эта ситуация вдруг внезапно меняться начала. Мастеру моему дела до этого никакого не было, а вот для меня - не только часового мастера подмастерья, но и художника-миниатюриста, оказалось неожиданно. И как я вскоре убедился - не для одного меня.
А началось всё с того - что одной прекрасной ночью обнаружил я возле давно приглянувшегося мне кладбища на окраине города - самую настоящую усиленную охрану. И не только солдаты стояли - чуть ли не через каждые двадцать пять метров по периметру, но даже и пушка небольшая была - возле центральных ворот. Чего я вообще никогда раньше не видел, даже по праздничным дням, когда фейерверки запускали на центральной площади, и даже в той части города, где наша мастерская располагалась. И так неожиданно это оказалось, что пришлось мне даже слегка подвыпившим прикинуться, который ночью из трактира домой шёл, но заплутал и по ошибке к кладбищу на окраине города вышел. Вот и подошел я так, слегка покачиваясь, к офицеру, который недалеко от этой пушки стоял, да и спрашиваю:
- По какому же это случаю, господин офицер, стали по ночам так серьезно кладбища охранять? Не иначе как мертвецы разбегаться начали? - сам сказал и так в кулак прыскаю, как пьяные делают, когда какую-нибудь глупость скажут, так что вроде рассмешила меня самого моя шутка, но я стараюсь сдерживаться, потому что передо мной офицер, а он и арестовать может, но поскольку я вроде как подвыпивший - у меня до конца сдерживаться не получается.
Но офицер, видать, именно так и отреагировал на мой вопрос, поэтому даже что и принюхиваться не стал, только рукой меня в грудь слегка толкнул, чтобы я на него не завалился или чего доброго не начало бы меня рвать прямо тут же после этого моего вопроса. В общем отстранил он меня так, чтобы я метрах двух от него стоял, в лицо мне фонариком посветил, да и отвечает:
- Указ вышел царский. Все кладбища под усиленную охрану поставить. Потому что средь белого дня мертвого на колокольне нашли. И не спрятанного, а вниз головой за ногу повешенного. Руки за головой связанные, а на голове колпак красный - как у шута - с бубенцами. И к тому же таким образом повесили, чтобы в сторону дома губернаторского смотрел. А когда сняли - то выяснилось, что мертвец-то не простой, а из самых что ни на есть знатных. Недавно скончавшийся при неясных обстоятельствах. А когда на его могилу вечером того же дня пошли - то обнаружили, что не только его могила раскопана, а и еще с десяток примерно - и тоже все знатные. А тела исчезли, одни гробы пустые в земле лежат. И в каждом из этих гробов по зеркальцу небольшому положено, по цветочку аленькому и по пряничку медовому. Вот и вышел тем же вечером указ - все кладбища срочно под охрану поставить, пока не выяснится - кто же это таким образом шутить изволил. Так что идите вы лучше обратно в свою часовую мастерскую, господин фон Кех-второй, и возле кладбищ в подвыпившем виде больше не гуляйте. Потому что это я вас знаю, потому что вместе с мастером вашим в праздничный день на площади видел, когда благодарность вам за городские часы объявляли от лица всего города, а вот кто-нибудь другой может и не узнать. Выстрелит из ружья, и кто же тогда часы всем горожанам починять будет? Да и мало ли - вдруг здесь целая шайка таких шутников орудует? Может, это они пока с мертвыми исключительно шутят, а там и за живых примутся? Так что и сами по ночам не ходите, и мастеру своему передайте. Спокойной ночи, я вам солдат двух с собой дам - чтобы до дома проводили.
И хотя хотел я отказаться от такого сопровождения, но подумал - что нелюбезно это окажется. Да и не по себе мне сделалось от слов его таких, и от того - когда картину эту представил на колокольне. Только кивнул ему молча и поблагодарил за то, что рассказал он мне про это. Да и пошел в мастерскую обратно в сопровождении двух солдат, размышляя - сколько же еще осталось у меня в мастерской порошка этого высушенного из костей, и на сколько миниатюр мне его хватит.
А уже когда до соседней с нашей улицы мы дошли, то увидел на одном из домов вроде как еле заметный, но знак нарисованный - точка совсем небольшая, не тем цветом - каким вся стена покрашена была. И может мне это в ту ночь показалось, конечно, но была нарисована та точка в виде человеческого черепа. Хотя может и показалось, потому что сильно видать повлиял на меня разговор недавний с офицером возле кладбища.