Трэйси У. : другие произведения.

Последний жилец

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Роман отнесен к жанру Crime & Mystery Fiction, но я с этим категорически не согласен, поэтому и отношу его просто к художественной прозе.

  

THE LATE TENANT

by

GORDON HOLMES

(Louis Tracy)

  
  

New York Edward J. Clode 156 Fifth Avenue 1906

Copyright, 1906, by Edward J. Clode

Entered at Stationers Hall

The Plimpton Press Norwood Mass. U.S.A.

  

СОДЕРЖАНИЕ

  
   ГЛАВА I. АРОМАТ ФИАЛОК
   ГЛАВА II. ПОДПИСЬ С РОСЧЕРКОМ
   ГЛАВА III. ВАЙОЛЕТ
   ГЛАВА IV. "ИОГАНН ШТРАУС"
   ГЛАВА V. ФОН ИЛИ ВАН?
   ГЛАВА VI. СЛОВОРАДОСТИ
   ГЛАВА VII. УСЛОВИЯВАЙОЛЕТ
   ГЛАВА VIII. ГЛУБОКОЙ НОЧЬЮ
   ГЛАВА IX. ЦЕНАПОДАРКА
   ГЛАВА X. СЕРТИФИКАТЫ
   ГЛАВА XI. МЕЧ ОБНАЖЕН
   ГЛАВА XII. НОЧНЫЕ ПОИСКИ
   ГЛАВА XIII. БОЛЬШЕ НИКАКОЙ ВАЙОЛЕТ
   ГЛАВА XIV. ДНЕВНИК
   ГЛАВА XV. БОЛЬ
   ГЛАВА XVI. ИЗ РУК В РУКИ
   ГЛАВА XVII. ДЭВИД ВОССТАНАВЛИВАЕТ УТРАЧЕННЫЕ ПОЗИЦИИ
   ГЛАВА XVIII. ПОРТРЕТ МЕЛОМ
   ГЛАВА XIX. РЕШЕНИЕ ВАЙОЛЕТ
   ГЛАВА XX. У ДЭВИДА ПОСЕТИТЕЛЬ, И ОН ОЖИДАЕТ ДРУГИХ
   ГЛАВА XXI. ПОЛУНОЧНОЕ СОБРАНИЕ
   ГЛАВА XXII. ЗАВЕЩАНИЕ ВАН ХАПФЕЛЬТА
  
  

ГЛАВА I. АРОМАТ ФИАЛОК

  
   "Полагаю, со временем к подобным вещам привыкаешь, - подумал Дэвид Харкорт, вглядываясь в пыльные зеркальные окна своей квартиры на третьем этаже. - Хотя в настоящее время я лучше могу понять чувства быка из Вайоминга, когда он видит перед собой борта грузовика для перевозки скота. Кто я - птица в клетке? или обезьяна из зверинца? или просто осел? В конце концов, в теории эволюции что-то есть. Возможно, один из моих уважаемых предков брыкался".
   Затем, будучи натурой жизнерадостной, он рассмеялся и отвлекся от внешнего вида своего нового жилища, чтобы оценить его внутренний уют. Он еще не понимал, что в доме N 7, Эддистон Мэншн, выбранном почти случайно из списка агента по недвижимости, он наткнулся на жилище, на удивление свободное от вещей любого рода, которые могли бы вызвать приступ хандры. Во-первых, из-за судебного иска, "подходящая" строительная площадка напротив была пуста, и большинство окон дома N 7 выходили на открытое пространство. Во-вторых, сама улица не соединяла две основные магистрали, поэтому ее покой редко нарушался транспортными средствами. В-третьих, - и, возможно, это было самое важное из всего, - его соседями, сверху, снизу и с трех сторон, были люди, которые намеренно сделали то, что он сделал случайно, - поселились в Эддистон Мэншн из-за тишины в сердце Лондона, обусловленной всеми тремя приведенными выше обстоятельствами.
   Ибо у Лондона каменное сердце с деревянными артериями, по которым шумно несется поток жизни. Для ушей, привыкших к безмятежной тишине прерии, этот шум уличного движения был оглушительным. Для глаз, привыкших к ровному горизонту, было ошеломляющим видеть ясное небо над головой и солнце, медленно опускающееся, словно тусклый китайский огненный шар, в смешение дыма и труб. На самом деле, Дэвид Харкорт пришел к выводу, что лондонцы, как представители человечества, должны быть слепыми и глухими.
   "Интересно, смогу ли это вынести я? - подумал он. - Сегодня я видел карту Южной Африки в витрине магазина. Она выглядела удивительно привлекательно. Что ж, я начинаю верить, что среди моих предков не было никого, кто щеголял бы когтями или перьями. Кажется, моя родословная начинает проясняться". Он снова засмеялся, снимая коробку сигар с книжного шкафа, и любой, кто слышал его смех, понял бы причину, по которой мужчины называли его "Дэви", а женщины улыбались, когда он смотрел на них.
   Госпожа Природа, через его менее отдаленных предков на эволюционном древе, была добра к нему. Потребовалась бы самая худшая "среда", какую когда-либо знала социология, чтобы заставить его деградировать. Как бы то ни было, здоровое воспитание, хорошее образование в государственной школе и тот факт, что его родственник владел ранчо в Вайоминге, объединились в создании превосходного образца крепкого и жизнерадостного молодого мужчины. Но та же самая Общая Кормилица, которая намеревалась сделать так, чтобы Дэвид владел стадами и обширными пастбищами, усложнила ситуацию, добавив литературный излом в ловко закрученные нити его жизненного повествования. Поэтому, в возрасте двадцати пяти лет он больше интересовался написанием рассказов и поиском рифм, чем подсчетом выручки от продаж на чикагских ярмарках. Хуже того, часто воображая и стремясь изобразить различных эфирных существ, типа Духа Зари, Феи Долины или Богини Тумана, он самым решительным образом отказался жениться на дочери пожилого владельца ранчо, своей родственнице, леди, наделенной большим богатством и весом, превышающим необходимый для любой женщины в мире.
   Так что, подобно многим другим молодым людям в далеких землях, он слышал голос Лондона, звучавший в каждой книге и газете, которые читал. Это был голос сирены, лишенный акцента. Пребывание в Вайоминге тоже стало серьезным испытанием; поэтому, подобно одному из голубоглазых быков, которых так хорошо знал, он, словно охваченный внезапной паникой, бросился бежать, собрал личные вещи, "помчался к ближайшей станции и начал свое путешествие на восток".
   Он пробыл в Англии месяц, в Лондоне - неделю. С пристани в Ливерпуле он отправился навестить кузенов, которые заботились о его детстве и воспитании после смерти его матери, которая была сражена рукой, убившей ее мужа-солдата в Даргае. Он нашел кузенов уютно устроившимися в своем бедфордширском гнездышке. Похожий на сквайра, глава семьи тупо задавался вопросом, почему какой-то мужчина должен покидать место, где мог бы "преуспеть", ради поиска ненадежных средств к существованию на земле, "быстро приходившей в упадок". Дэвид, безусловно, получал больше поддержки от младших членов семьи, особенно от восемнадцатилетней девушки с ясными глазами, которая считала Лондон "ужасно веселым" и заверила его, что ему будет легко обеспечить себе литературную карьеру.
   Но Дэвид был достаточно здравомыслящим человеком, чтобы понять, - вердикт сквайра и горничной одинаково неблагоприятен.
   Затем последовало несколько дней в большом отеле. Он нанес серию бесполезных визитов в редакции журналов, которые, насколько ему было известно, печатали всевозможные вздорные статьи о жизни ковбоев, но нисколько не заинтересовались литературным талантом человека, который мог не только собрать стадо, но и ловко описать этот подвиг пером. В конце концов, он решил осадить цитадель, которую не смог взять штурмом, и разбить свой лагерь против вражеских палаток. Он снял меблированную квартиру "с посудой и постельным бельем, газовой плитой, электрическим освещением, ванной, с горячей и холодной водой" на шесть месяцев.
   Став, таким образом, лондонцем, он столкнулся с первой причудливой аномалией лондонской жизни. Когда он подъехал к двери самого фешенебельного отеля в Вест-Энде и отнес пару чемоданов в спальню после подписи в регистрационной книге, ему разрешили получать и оплачивать счета по истечении недели; но когда он предложил заплатить наличными аванс, то получил категорический отказ.
   Агент был непреклонен, но снизошел до объяснений.
   - Это условие ставлю не я, а арендодатель, - сказал он. - Фактически, сдача в аренду полностью в моих руках, поскольку покойный арендатор мертв; но по определенным причинам наследники хотят сохранить это место в его нынешнем состоянии до истечения срока аренды через год.
   - В нем умер предыдущий жилец? - спросил Дэвид.
   - Ну... да... с тех пор прошло целых пять месяцев; впоследствии там были другие жильцы, а условия настолько разумны...
   - От чего умер он или она? - настаивал Дэвид. Он привык читать по лицам людей и заметил, как дрогнули веки агента.
   - Ничего, что могло бы вызвать тревогу, никакой заразы, уверяю вас. Люди... э-э... умирают в съемных квартирах точно так же, как... э-э... в собственных домах. - Это должно было выглядеть шуткой.
   Но агент также по-своему разбирался в людях и посчитал, что увиливать неразумно. У Дэвида был пристальный взгляд. Он создавал у окружающих впечатление, что тот слышал и взвешивал каждое произнесенное ими слово. На самом деле, агент задавался вопросом, почему шея молодого человека была такой длинной и тонкой - ничего более серьезного, но, с учетом неприятного подозрения, пристальный взгляд Дэвида заставил его быть откровенным.
   - Рано или поздно это должно дойти до ваших ушей, мистер Харкорт, так что я могу рассказать вам это сейчас, - сказал лондонец. - Покойная арендаторша была леди, многообещающей певицей, как говорили. По неизвестной причине - вероятно, какая-то любовная связь - она... э-э... приняла слишком много снотворного. Она была очаровательной женщиной, довольно молодой. Немыслимо, чтобы она совершила самоубийство. Конечно, это был несчастный случай, но... э-э...
   - Скептически настроенный коронер решил, что это убийство?
   - О, нет, ничего подобного. Дело в том, что... ну, это звучит нелепо в отношении популярного многоквартирного дома в центре Лондона, но две глупые женщины - нервная актриса и ее служанка, ваши предшественницы в квартире - распространили слухи о странных шумах. Ну, вы же понимаете, не так ли? какую чушь могут нести женщины.
   - Выражаясь простым английским языком, они говорят, что это место населено привидениями.
   - Ха, ха! Что-то в этом роде. Вы попали в цель! Что-то в этом роде. Абсурд!
   - Кто знает? - Дэвид не верил в привидения, но ему было забавно видеть, как агент извивается; сам он сидел спокойно. Веки снова затрепетали, и мистер Диббин гневно стукнул кулаком по гроссбуху.
   - Послушайте, мистер Харкорт, - воскликнул он, наконец. - Это квартира сдается за пять гиней в неделю. Я сделаю вам такое предложение: снимите ее на шесть месяцев, и я отдам ее вам за полцены.
   - Я сэкономлю на призраке две с половиной гинеи в неделю?
   - Назовите это так, как вам нравится. Если такой здравомыслящий человек, как вы, проживет здесь достаточно долго, об этом несчастном случае забудут; так что для меня это стоит потерь, а для вас это первоклассная сделка.
   - По рукам! - сказал Дэвид.
   Агент был так доволен, что его раздражение исчезло; он пообещал нанять женщину, которую он знал, чтобы она присматривала за хозяйством нового жильца. Вероятно, она никогда не слышала о трагедии в Эддистон Мэншн. Через четыре дня она будет у него в квартире. Тем временем, уборщица могла бы заняться своим делом.
   Рекомендации оказались удовлетворительными, и сегодня Дэвид проводил первый вечер в своем новом жилище. Он купил несколько книг и канцелярские принадлежности; уборщица ушла; и, когда дверь за ней закрылась, он отвернулся от головы девушки, нарисованной мелом над каминной полкой, чтобы выглянуть в окно столовой, снова вернуться глазами к милому лицу, нарисованному мелом, а затем опять выглянуть в окно.
   Это было в четверг вечером в последнюю неделю января. Экономка должна была явиться в субботу. Дэвид определил понедельник как хороший день для начала работы. А пока он собирался бездельничать, обедать в заслуживающих внимания ресторанах, читать и ходить в театры.
   Человек, привыкший ориентироваться в своих передвижениях по расположению горных хребтов или звезд и считать расстояния по дням, проведенным верхом, скорее всего, заблудится в радиусе четырех миль. Дэвид находился на начальной стадии знакомства с магнетической жизнью мировой столицы. Грохот Лондона еще не звучал знакомой гармонией; скрип омнибусов, звон экипажей не звучали музыкой в его ушах. Было что-то сверхъестественное в молчании миллионов людей, кружащихся по улицам. Там, где все остальное было шумом, человечество было немым, если не считать криков мальчишек-газетчиков, болтовни автобусных кондукторов и криков бродячих торговцев.
   Итак, Дэвид, одевшись и выйдя, забрел в другой ресторан, не тот, в который он стремился; задержался за едой, пока не закончился первый акт пьесы, которую он намеревался посмотреть; решил посетить мюзик-холл; наконец, в одиннадцать, направился обратно к Эддистон Мэншн.
   Лифт, расположенный в центре здания, спускался с цокольного этажа; те, кто им пользовался, должны были спуститься на несколько ступенек от входа и пройти по коридору. Харкорт почувствовал необъяснимую усталость, - жизнь в Лондоне такая же напряженная, как и на вершинах гор, - поэтому предпочел лифт лестнице.
   Портье, сидевший в лифте, обдумывая ставки весенних гандикапов, узнал его и приветствовал.
   - Добрый вечер, сэр! Прекрасная морозная ночь, сэр, - сказал он. Они начали подниматься. Дэвиду пришла в голову мысль.
   - Как звали даму, которая занимала номер 7? - спросил он.
   - Мисс Эрмин л'Эстранж, сэр, - последовал мгновенный ответ.
   Даже в дебрях Вайоминга можно понять значение определенных классов имен. К примеру, никто не ожидал бы, что "Одноглазый Пит" окажется священником.
   - Я имею в виду леди, которая умерла здесь, - сказал Дэвид.
   Портье остановил лифт.
   - Ваш этаж, сэр, - сказал он. - Я живу в этих квартирах всего два месяца, сэр.
   - Ей-Богу, вы - славный парень! - воскликнул Дэвид. - Вы - человек, на которого можно положиться. Но, конечно, нет ничего плохого в том, чтобы назвать мне имя бедной девушки. Оно, наверное, было во всех газетах.
   Служащий приподнял шляпу и почесал голову. Во всяком случае, новый жилец N 7 казался милым джентльменом. Он посмотрел вверх и вниз по лестнице, две секции которой были видны с площадки, где они стояли.
   - Я слышал, - ответил он, - что здесь жила молодая леди, которую звали мисс Гвендолин Барнс.
   - Это больше похоже на правду. Спокойной ночи.
   - Спокойной ночи, сэр.
   Харкорт, возившийся с замысловатым замком, услышал грохот лифта, когда тот спускался вниз. На его лестничной площадке имелись две двери, его собственная и дверь N 8; под дверью N 8 был виден свет. Лестница тоже была хорошо освещена.
   Наконец он нажал на ключ правильно, и защелка поддалась. Он вошел внутрь и бесшумно закрыл дверь. Электрический выключатель лампы в прихожей находился на стене за коротким коридором. Он снял пальто и шляпу в полумраке; свет, проникавший сквозь рифленые стеклянные панели наружной двери, даже не отбрасывал тени.
   Внезапно он уловил аромат фиалок, слабый, но отчетливый. Странно! Он знал, - почти невозможно, чтобы этот запах появился здесь раньше, когда он был дома, и остался им не замеченным. Ни один мужчина из тысячи в Лондоне в ту ночь не уловил бы тонкий аромат, но Дэвид сохранил чутье охотника. Пока он стоял в напряжении, в нем проснулось и выросло чувство, что запах несет с собой намек на смерть; его мышцы напряглись, готовые сражаться, защищаться от этого мира или иного.
   Но уже в следующее мгновение он улыбнулся, подумав: "Чепуха! Должно быть, он был здесь раньше. Каждый раз, входя, я курил; воздух морозный".
   Он нащупал выключатель, включил свет и, забыв о запахе фиалок, повернул налево по главному коридору, который шел под прямым углом по отношению к вестибюлю. Миновав дверь гостиной, он вошел в столовую. Напротив последней располагались кухня и помещения для прислуги. На другом конце главного коридора располагались три спальни и ванная комната. Свет одинаково освещал вход и коридор.
   В столовой он обнаружил, что камин все еще горит. Это было хорошо. Ведерко для угля стояло не у камина, а в углу. Он подошел к нему; а когда наклонился, до него снова донесся волнующий аромат, вызывая в мозгу видение девушки, которую он однажды видел лежащей в гробу, окруженной цветами и одетой в белые одежды.
   Дэвид поворошил угли совком. "Что это со мной?" Он чуть не рассмеялся. И все же, его глаза обратились к рисунку Гвендолин Барнс.
   Он закурил сигару, развернул вечернюю газету, купленную на улице, и попытался занять себя новостями этого нового-старого мира, в котором он только что родился.
   Но его мысли блуждали. Снаружи он слышал отдаленный гул уличного движения; экипажи двигались по улице внизу; он слышал хлопанье дверей; звон колокольчиков; топот ног по тротуару; щелчок кнута кучера, и ускоренный бег лошади.
   Как эти звуки контрастировали с хрустом веток и шелестом травы ночью в прериях! Там, лежа у тлеющих углей костра, он слышал, как койот крался мимо в темноте, в то время как привязанные лошади настороженно фыркали. Здесь люди и улицы являли собой странную дикую местность. Он сидел у камина, отдавая дань величию внешнего океана жизни.
   Но в прерии или в городе - человек должен спать. Дэвид встал и подошел к буфету за графином. Некая грациозная медлительность присутствовала в его движениях. Горожане могли бы быть обмануты, сделать вывод, что он был вялым; хотя и крепкого телосложения, но все же человеком, которого можно было успеть ударить три раза, прежде чем он соберется защищаться. Именно такая ошибка суждения приводит к несчастным случаям, когда горожане сталкиваются с обитателями джунглей. Рука Харкорта уже потянулась за графином, когда он осознал, что не один. Ни зрение, ни звук не были причиной этого знания. Оно появилось из интуиции, своего рода ощущения пространства, осознания того, что он делит свои апартаменты с другим, хотя и неосязаемым существом. У многих мужчин, возможно, такого ощущения не возникло бы, но с Харкортом это было не так.
   Он мгновенно напрягся. На этот раз он не пытался объяснить никакие фантазии, как это было с ароматом фиалок. Чувство близости другого существа действительно присуще человеку. Проживание в оседлых общинах притупляет его, но у Дэвида Харкорта эта способность была живой. Он стоял неподвижно, ожидая какого-нибудь простого доказательства своего ощущения.
   Дверь, прикрытая портьерой, не была закрыта совсем, но достаточно, чтобы скрыть часть пространства коридора. Квартира была устлана таким толстым ковром, что движения заглушались. Но Дэвиду показалось, будто он слышит шелест, - словно стену или пол задело женское платье. Он уже собирался подойти и распахнуть дверь, чтобы посмотреть, действительно ли он это услышал, - или подумал, что услышал, - когда раздался щелчок выключателя света снаружи, как если бы его осторожно нажали. В тот же миг, не колеблясь, он нажал на выключатель в столовой. Его окутала темнота. В лондонской пустыне тоже водятся волки.
   Словно лесной кот, он подкрался к двери, открыл ее и выглянул наружу. Несомненно, свет, который он оставил гореть, был потушен чьей-то рукой; коридор был погружен во тьму.
   Харкорта никогда не беспокоила его нервная система. Но его сердце забилось сильнее. Скорость мысли не поддается измерению. Множество вопросов и одно сомнение промелькнули в его мозгу. Он стоял в глубоком мраке; рядом с ним, он был убежден, присутствовало нечто в облике женщины. Лицо, нарисованное мелом над каминной полкой, казалось, заполняло темноту, лицо женщины, которая витала на грани его сознания с тех пор, как агент упомянул о ней.
  

ГЛАВА II. ПОДПИСЬ С РОСЧЕРКОМ

  
   Он держал себя в руках, хотя кровь в его венах похолодела, а у корней волос чувствовалась странное шевеление. "Кто здесь?" - спросил он сухим тоном.
   Ответа не последовало, и теперь у него появилось ощущение, будто чье-то присутствие приближается.
   Он был безоружен. Неразлучный шестизарядный "смит-и-вессон" лежал на дне чемодана в его спальне. Но его способности проявляли себя в такой степени, какая едва ли была возможна для людей, не живших среди дикой природы. Он понимал, что его безопасность требует не только мужества, но и хитрости. Поэтому тихо направился в угол у входа в комнаты для прислуги; стоя там, нашарил в жилетном кармане спичку и поднес ее к стене, готовый зажечь в любое мгновение. Он не собирался играть в рыцарство в ситуации, которая могла оказаться игрой не на жизнь, а на смерть. Женщина, или что бы это ни было, своим поведением показывала, - она не собирается объяснять свое присутствие; он определит по ее первому движению, едва только вспыхнет свет, как с ней поступить; и, если с ней были другие, ее тело станет его щитом, пока он не доберется до наружной двери и лестницы. Поэтому он ждал с бдительным терпением индейца, балансируя на самом краю действия.
   Но время шло, в коридоре больше не ощущалось никаких признаков присутствия, и ситуация становилась все более напряженной. Он сформулировал новый план. Позади него была кухня с камином; он метнулся туда, схватил кочергу, затем выбежал и осветил коридор, гостиную, комнаты. Но он никого не увидел.
   Он с нетерпеливой поспешностью обыскал каждую комнату, но не обнаружил ничего необычного. Входная дверь была закрыта, как он ее и оставил. Он вбежал во внешний вестибюль и, не спуская глаз с выхода, вызвал лифт. Тот прибыл; но у швейцара, распахнувшего двери, при виде "N 7", стоящего перед ним с кочергой в руке, приветствие замерло на губах.
   - Вы видели, как из дома выходила леди? - спросил Дэвид.
   Швейцар отступил назад, держа одну руку на рычаге, а другую на скользящей железной решетке.
   - Н-нет, сэр, - пробормотал он, заикаясь.
   - Не бойтесь, - резко сказал Дэвид. - Я хочу, чтобы вы оставались в здравом уме. Кто-то был в моей квартире...
   - Это правда, сэр?
   - Где вы были последние пять минут?
   - Внизу лестницы, сэр.
   - У двери?
   - Нет, сэр, в задней части, менее чем в пяти ярдах от лифта, сэр. - Он счел излишним упоминать, что разговаривал с горничной дома N 2, которая шла на почту.
   - Значит, любой мог выйти без вашего ведома?
   - Если спускался по лестнице, сэр.
   - Идемте, помогите мне снова осмотреть мою квартиру.
   Швейцар попятился. Лицо мужчины выглядело почти комично.
   - Ну же, - сказал Дэвид, - бояться особо нечего; говорю вам, что кто-то погасил свет в коридоре, и я почти уверен, что слышал шорох женского платья.
   Бледность лифтера усилилась.
   - В том-то и дело, сэр, - пробормотал он. - Другие тоже это слышали.
   - Чепуха! - сказал Дэвид, поворачиваясь на каблуках.
   Немногие британцы могут вынести презрение. Швейцар последовал за ним.
   - Будьте мужчиной, - сказал Дэвид, когда они вошли в квартиру. Харкорт закрыл и запер дверь на засов.
   - Теперь, - сказал он, - вы останетесь на страже в коридоре, а я продолжу охоту.
   Он отыскал бы даже мышь, если бы та пряталась, настолько тщательным было его повторное обследование каждого укромного уголка. Наконец, закончив бесплодные поиски, он налил швейцару виски с содовой.
   - Вот что я вам скажу, сэр, - пробормотал тот, - в этом есть нечто большее, чем кажется на первый взгляд. Мисс л'Эстранж, она никогда ничего не видела, но слышала всевозможные шумы, а пару раз обнаруживала, что все ее вещи были перерыты. И это не был вор. Горничная, та, очевидно, видела бедную леди. Могу сказать вам по секрету, сэр: если вы хотите, чтобы вас не беспокоили, в следующем квартале есть дом N 18...
   - Я арендовал это место на шесть месяцев и останусь в нем, - заявил Дэвид. - Выпьете еще? Нет? Ну, вот вам полкроны. Ничего никому не говорите о сегодняшнем приключении. Я иду спать.
   - Господи! Вы собираетесь спать здесь один? - ахнул его спутник. - Я не стал бы этого делать ни за какие деньги.
   - И все же, я это сделаю. Запомните, однако, что я сказал вам.
   - Хорошо, сэр. Надеюсь, вы хорошо отдохнете ночью, сэр. Я буду в лифте еще около часа, если я вам вдруг понадоблюсь.
   Оставшись один, Дэвид снова запер наружную дверь на засов и вернулся в столовую. Повинуясь безотчетному импульсу, он набросал несколько строк об этом событии, уделив особое внимание времени и впечатлениям. Затем он лег спать, заперев дверь своей спальни и положив револьвер под подушку. Он думал, что проведет без сна много часов, но, усталый и переутомленный, вскоре заснул, и его разбудила только попытка распространителя засунуть утреннюю газету в почтовый ящик. Уборщица уже была в квартире, солнце светило сквозь узор на жалюзи.
   "Воздух Лондона, должно быть, сродни наркотикам, - подумал Дэвид, глядя на часы. - Проспать до половины девятого прекрасного утра!"
   Подобные утренние упреки знаменуют собой первый этап городской жизни.
   После завтрака он отправился в банк. За последний месяц он потратил много денег, но был хорошо обеспечен материально, владел комфортабельным, - если не принимать во внимание такие события, как предыдущей ночью,- жильем в течение шести месяцев, и имел в банке хороший баланс на своем счету.
   - Я продержусь до тех пор, пока у меня не останется двести фунтов моего капитала и заработка вместе взятых, - решил он. - После чего сяду на следующий почтовый пароход и отправлюсь куда-нибудь, где выращивают скот.
   Он заглянул в офис агента.
   - Надеюсь, ничего не случилось? - спросил мистер Диббин.
   - Ничего важного. Я просто шел мимо и зашел, чтобы узнать что-нибудь о мисс Гвендолин Барнс.
   Харкорт обнаружил, что в Лондоне полезно использовать американизмы в своей речи. Люди улыбались и становились внимательными, когда новые идиомы щекотали их столичный слух. Но упоминание о мертвом арендаторе комнаты в N 7 в Эддистон Мэншн заставило улыбку Диббина исчезнуть.
   - Что-нибудь насчет нее? Бедная леди! О ней можно забыть, - ответил он.
   - Так скоро? Я полагаю, вы знали ее?
   - Да. О, да.
   - Милая девушка?
   Агент склонился над какими-то бумагами. Казалось, он не мог вынести пристального взгляда Харкорта.
   - Она была чрезвычайно хороша собой, - ответил он. - Высокая, элегантная фигура, хорошо поставленная голова, лицо, которое вы видите у Ромни, высокий лоб, большие глаза, маленький нос и рот -такой тип очень любят художники.
   - У нее на шее было много кружев?
   - Что?.. Откуда вам это известно?
   - О, не пугайтесь, - сказал Харкорт. - Над каминной полкой нарисована мелом ее голова...
   - Ах, да, верно.
   - Интересно, была ли это она или какая-то другая леди в моей квартире прошлой ночью в половине двенадцатого.
   Диббин снова вздрогнул, уставился на Харкорта и застонал.
   - Если это вас огорчает, давайте поговорим о чем-нибудь другом, - сказал Харкорт.
   - Мистер Харкорт, вы не представляете, что это значит для меня. Речь идет о моих доходах. Любые разговоры о призраке в N 7 вызовут недовольство, и частная компания наймет другого агента.
   - В таком случае, давайте будем благоразумны. Даже если я буду проводить спиритические сеансы каждую ночь, я буду придерживаться контракта, не обращаясь к совету директоров. Можете не беспокоиться на этот счет. Но, взамен, вы должны помочь мне с информацией.
   Диббин моргнул и вытер лицо носовым платком.
   - Спрашивайте, - сказал он.
   - Когда умерла мисс Барнс?
   - Двадцать восьмого июля прошлого года. Она жила в квартире одна, наняв приходящую служанку. Эта женщина ушла из квартиры в шесть часов вечера. На следующий день в половине девятого утра, когда она попыталась войти, защелка оказалась запертой. После нескольких часов задержки, когда ничего нельзя было выяснить о передвижениях мисс Барнс, хотя утром она должна была быть у учителя музыки, а днем на репетиции, дверь взломали, и выяснилось, что дверь заперта не только на щеколду, но и нижний засов; это стало доказательством того, что несчастная девушка сама заперла дверь, чтобы показать, -она добровольно выбрала смерть.
   - Почему вы так говорите, если присяжные вынесли вердикт: "Смерть в результате несчастного случая"?
   Взгляд мистера Диббина слегка переместился.
   - Это было... э-э... то, что называют...
   - Понимаю. Вердикт был фактически вердиктом о самоубийстве?
   - Иначе и быть не могло. Она сама купила снотворное, но, к сожалению, добавила в него стрихнин. Как еще можно было объяснить предосторожности, связанные с дверью? Это единственный способ попасть в квартиру. Каждое окно находится в шестидесяти футах от земли.
   - Она сама снимала квартиру?
   - Нет. Это единственное по-настоящему загадочное обстоятельство в этом деле. Она была арендована на три года и обставлена для нее джентльменом.
   - Кто он?
   - Никто не знает. Он заплатил наличными вперед.
   Дэвид был удивлен.
   - Скажите, мистер Диббин, - спросил он, - как насчет "рекомендаций", на которых настаивал арендодатель в моем случае?
   - Чего стоят рекомендации? - раздраженно воскликнул агент. - В данном случае, когда полиция проверила их, было доказано, что они фальшивые. Пачка банкнот внушает доверие, когда вы являетесь покупателем и предлагаете немедленно расстаться с ними.
   - Конечно, это вызвало подозрения?
   Агент сдержанно кашлянул.
   - Вы должны понимать, это Лондон. Хорошенькая девушка, певица, второстепенная актриса, которая покидает свой дом и живет одна в чрезвычайно хорошо обставленной квартире, - что об этом подумают люди? У этого человека было достаточно причин оставаться неизвестным, и эти причины были десятикратно усилены скандалом со смертью мисс Барнс. Она не оставила даже клочка бумаги, который позволил бы опознать ее или его, если уж на то пошло. Все, что у нас было, - это его подпись под соглашением. Полагаю, имя вымышленное. Не хотите ли взглянуть?
   - Хочу, - сказал Дэвид.
   Диббин достал из ящика какие-то бумаги. Среди них Дэвид узнал документ, который он подписал несколькими днями ранее. Теперь перед ним лежал аналогичный документ. На нем было написано каракулями "Иоганн Штраус", а последняя буква "с" превращалась в замысловатый росчерк.
   - Иностранец, - заметил Дэвид.
   - Возможно. Этот человек прекрасно говорил по-английски.
   - Вы когда-нибудь слышали о Ломброзо, мистер Диббин?
   - Ломброзо? Я видел это название, кажется, где-то в Сохо.
   - Только не в Сохо, - сказал Дэвид с должной серьезностью. - Человек, которого я имею в виду, - известный итальянский криминалист. Он устанавливает в качестве принципа, что подпись такого рода является признаком морального вырождения. Следите за теми из ваших клиентов, кто использует такой росчерк, мистер Диббин.
   - Боже милостивый! - воскликнул агент, бросив взгляд на плотно набитые ящики с документами в своем офисе. Сколько моральных вырожденцев оставили там свои говорящие подписи!
   - Еще два вопроса, - продолжал Харкорт. - Где проживают родственники мисс Барнс?
   - Ее звали не Барнс, - последовал мгновенный ответ, - но я поклялся хранить тайну в этом отношении. У нее осталась мать, очаровательнейшая женщина, и сестра, обе, безусловно, очаровательнейшие дамы, из очень уважаемой семьи. Они узнали о смерти несчастной девушки только после того, как ее давно похоронили...
   - Тогда почему квартира осталась в том же виде, как и при жизни мисс Барнс?
   - Ну, это достаточно просто. Разве соглашение еще не действует почти год? Когда этот срок истечет, я распоряжусь мебелью и передам вырученные средства законным наследникам юной леди, разумеется, в соответствии с указаниями, на случай, если настоящий арендатор когда-нибудь предъявит претензии.
   Дэвид вышел на людные улицы, смутно представляя Гвендолин Барнс и Иоганна Штрауса, две туманные личности, скрывающиеся под вымышленными именами. Но они так засели у него в голове, что он спросил себя, не сбежал ли сам он от преследования живой женщины в далеком Вайоминге, чтобы его преследовала мертвая женщина в Англии? Как и большинство чужаков в Лондоне, он обратился в полицию и рассказал дежурному инспектору в полицейском участке свою историю о запахе фиалок, о погашенном свете в коридоре и о реальном или воображаемом прикосновении женской юбки к стене или ковру. Его выслушали, внимательно, хотя, конечно, без особого доверия. Однако от инспектора он узнал адрес суда, где, вероятно, проводилось дознание; это было недалеко, и Дэвид отправился туда. Там он наугад задал несколько вопросов, не обнаружив ничего интересного; если не считать того, что "Гвендолин Барнс" похоронена на кладбище Кенсал-Грин.
   Был поздний вечер. Он прогулялся по Тоттенхэм-Корт-роуд в Холборн, съел поздний ланч на Оксфорд-стрит и неторопливо отправился домой, а не в театр, поскольку это было бы утомительно. Но на полпути он вдруг подумал, что уборщица уже ушла, и что в квартире никого нет; он сел в кэб, сказав вознице: "Кладбище Кенсал-Грин!"
   На улицах уже мерцало несколько электрических фонарей. Наступал час, когда Лондон шумит громче всего, когда город начинает извергать свои полчища, коляски спешат, мешая одна другой, и чем сильнее спешат, тем сильнее опаздывают. Когда он добрался до кладбища, приближалось время закрытия.
   Между могилами лежало немного снега, сквозь который виднелись пучки травы. Несколько звезд отважились выглянуть на зимнем небе. Сторож предоставил Дэвиду информацию, которую тот искал. Участок земли был куплен в бессрочное пользование; он находился в тенистом месте на приличном расстоянии от входа; крест Ионы, установленный друзьями, отмечал это место с единственным словом: "Гвендолин".
   - Уже поздно, сэр, - сказал сторож. Но сила денег велика, даже на кладбищах.
   Дэвид шел по аллее к небольшому холмику, который скрывал молодую актрису. Он был примерно в двадцати ярдах от него, когда услышал рыдания неподалеку и почти остановился. Он посмотрел по сторонам, но никого не увидел. Это место с его молчаливым населением было более одиноким, чем прерия; новое чувство неуклонно росло в нем с половины двенадцатого прошлой ночи - ощущение "другого мира", его возможной реальности и близости. Он ощущал запах, достаточно сильный, цветов, особенно фиалок, смесь сладкого и отвратительного, который будет ощущать в течение многих дней. Однако он не колебался, и медленными шагами, почти бесшумно, повернул, не сходя с тропинки, миновал заросли деревьев, загораживавших ему обзор, и увидел могилу Гвендолин, крест, венок из свежих фиалок у подножия креста, а над крестом - плачущую женщину.
   Она рыдала, закрыв лицо руками, согнувшись от горя, и дрожала всем телом. Харкорт сразу почувствовал, что вторгся в святая святых. Он дал себе время заметить только то, что она была высокой, полностью закутанной в черное, - и повернулся, или полуобернулся, чтобы удалиться.
   Но в спешке и смущении он выронил свою трость из рук, отчего молодая женщина вздрогнула и посмотрела на него.
   В одно мгновение Харкорт понял, что она была сестрой той, чей портрет был нарисован у него над каминной полкой; и еще он понял, что никогда прежде не видел такой милой и нежной женщины.
  

ГЛАВА III. ВАЙОЛЕТ

  
   Она смотрела на Харкорта широко раскрытыми глазами, казалась испуганной, напряженной и готовой убежать, поскольку он не сознавал, что пожирает ее глазами.
   - Мне жаль... - начал он, отступая на шаг.
   - Чего вы хотите от меня? - спросила она, пристально глядя на него.
   - Ничего, - ответил он. - Не пугайтесь, я здесь случайно.
   - Но почему вы последовали за мной?
   - Я вовсе не следил за вами, уверяю вас. Я даже не знал, что вы здесь. Я прошу вас не тревожиться...
   - Тогда почему вы здесь?- настаивала она.
   - Это общественное кладбище. Я пришел на могилу, как и вы...
   - На эту могилу?
   - Как вы могли догадаться об этом, - спросил он, - если никогда прежде не видели меня и не знаете, кто я такой?
   - Вы остановились здесь, не так ли? - спросила она. - Вы остановились и странно посмотрели на меня.
   - Конечно, я посмотрел на вас, - признался Харкорт. - Мне и в голову не пришло, что я выгляжу "странно". Однако позвольте мне быть откровенным. Я действительно пришел взглянуть на могилу вашей сестры.
   - Моей сестры! - сказала она, съежившись, как от прикосновения к ране. - Откуда вы знаете? Что за нужда привела вас сюда в такой час?
   - Никакой нужды у меня не было, - ответил он. - Я здесь просто для того, чтобы занять свободное время, и еще потому, что арендовал квартиру, в которой умерла ваша сестра. Между ней и мной есть эта связь; она переехала в тот же маленький дом, смотрела из тех же окон, спала в той же комнате, что и я, бедная девочка.
   Она вдруг подняла глаза от земли и сказала:
   - Могу я спросить, как долго вы там пробыли?
   - Сегодня всего лишь второй день, - ответил он с ободряющей улыбкой.
   - В вас слишком быстро пробудился интерес к ней.
   - Над каминной полкой в моей столовой есть ее портрет, нарисованный мелом, и он очень интересный. Увидев вас, я сразу понял, что вы - ее сестра.
   - Вы, должно быть, знали, что у нее есть сестра.
   - Да, я это знал.
   - Кто вам об этом сказал?
   Ее манеры изменились: тревога сменилась негодованием, недоверием. Вопросы сыпались из нее, как из уст судьи, готового вынести приговор.
   - Ни для кого не было секретом, что у нее была сестра, - ответил он. - Агент случайно упомянул об этом, говоря со мной о покойном арендаторе, как это делают агенты.
   - Конечно, - сказала она наполовину самой себе. - У вас на каждый вопрос готов ответ. Мудры, как змеи, если не безвредны, как голуби.
   Последние слова были произнесены надломленным голосом и сопровождались взглядом, пронзившим сердце Харкорта. Он понимал, что находится в присутствии чего-то странного, разума, доведенного до безумия чудовищным горем и нуждающегося в деликатном обращении.
   - То, что я сказал вам, правда, - мягко произнес он.
   - Конечно, - повторила она. - Но вы знали историю квартиры до того, как арендовали ее?
   - Да.
   - И все же арендовали. Каков был ваш мотив?
   - Послушайте, - сказал он. - Я вижу, вы на ложном пути, и я должен попытаться все исправить. Возможно, с вашей сестрой плохо обращались, и вам пришла в голову мысль, что я могу быть одним из тех людей или иметь какие-то сведения об одном из них. Но я в Англии всего месяц; я родом из Вайоминга, места на другом конце света. Вслушайтесь в мой акцент. Я никогда не видел вашу сестру живой; я совершенно чужой в Лондоне. И это нехорошо, когда тебе не доверяют.
   Она серьезно обдумала это, затем сказала с минутной открытостью сердца: "Простите меня, если я отношусь к вам несправедливо"; но тут же снова изменилась, упрямо бормоча себе под нос с некоторой мстительностью: "Если я вам не доверяю, то у меня есть на это причины. Я полагаю, что вы все примерно одинаково безжалостны и смертоносны. Вот она лежит, униженная, мертвая, уничтоженная - такая юная - Гвен! Ей было отказано в жалости, в помощи, и даже Господь не вмешался, даже Господь!"
   Она снова закрыла лицо руками и разрыдалась, в то время как Харкорт, сочувствуя, но не смея сделать и шага к ней, стоял, терзаемый болью, пока она, наконец, не подняла на него пристальный взгляд, в котором читалась прежняя подозрительность, и заговорила, перемежая слова с всхлипами: "Но, в конце концов, слова - это всего лишь слова. Вы говорите очень гладко, но вы не смогли дать мне никакого вразумительного объяснения".
   - Чему? - спросил он.
   - Вашему странному интересу к этой даме; вашему присутствию здесь у ее могилы; тому факту, что вы решили арендовать квартиру, узнав то, что вам теперь известно о ней. На мой взгляд, это говорит против вас.
   Он не мог удержаться от улыбки.
   - Позвольте мне возразить, - сказал он серьезно. - Вспомните, что я не первый человек, который нанял эту квартиру после смерти вашей сестры. Разве мисс л'Эстранж не арендовала ее раньше меня? Мой мотив точно такой же, как и у нее - я хотел где-нибудь жить. Думаю, вы не приписывали мисс л'Эстранж никаких скрытых мотивов? В таком случае, зачем приписывать их мне?
   - Я никому ничего не приписываю, - вздохнула она. - Я просто прошу объяснения, которое вы, похоже, не в состоянии дать.
   - Но разве я не дал его? Я же сказал, что мне нужна была квартира, и я арендовал эту. Не нужно приписывать мне того, что я не делал!
   - О, я совершенно непредубеждена. Но пока мне что-то не докажут, я никому не доверяю. Вы же оправдываетесь слишком серьезно, чтобы быть убедительным, потому что вам было бы все равно, что я думаю, если бы у вас не было мотива.
   - Мой мотив - просто нежелание ссориться с вами, - сказал Дэвид. - Надеюсь, вы не станете меня в этом упрекать?
   Она впервые посмотрела прямо на него, ее глаза задержались на его лице, когда она сказала: "Если вы никогда не знали мою сестру, с вашей стороны было хорошим поступком прийти на ее могилу. Вы не похожи на мужчин, не знающих, что такое жалость".
   - Надеюсь, что нет. Спасибо, - сказал Дэвид, опустив глаза. Он был застенчив в общении с женщинами.
   - И все же, кто и в чем может быть абсолютно уверен? - Она вздохнула, наполовину про себя, устало опустив руку. - Мир, кажется, так безнадежно отдан во власть - я не знаю, чему. Можно сказать, что люди составлены из обмана и недоброжелательства, так что человек не только не знает, кому доверять, но даже есть ли кто-то, заслуживающий доверия. Вы арендуете квартиру без какого-либо серьезного мотива. Будь моя воля, вы никогда бы в ней не поселились!
   - Вы против того, чтобы эта квартира была сдана в аренду? - спросил Дэвид.
   - Прошу прощения, но это не ваше дело! - быстро ответила она, обидевшись на его вопрос.
   - Я спросил только для того, чтобы сказать вам: если это было против вашей воли, вам стоит только пожелать, и я найду способ отказаться от аренды.
   - Благодарю вас за любезные слова, - ответила она. - Простите меня, пожалуйста; наверное, я кажусь вам неразумной. Возможно, вы не знаете, что такое горе. Да, квартира была сдана в аренду против моей воли. Это сделала моя мать; она настаивала, потому что подозревала, что у меня есть склонность... тяга к этому месту; она боялась, что я могу... пойти туда; и поэтому дала разрешение. Но я полагаю, для вас бесполезно отказываться от аренды. Она была бы сдана кому-то другому. И кто бы ни снял ее, у меня возникнут те же самые подозрения...
   Опять это слово!
   - Подозрения в чем? - спросил Дэвид. - Видите ли, я нахожусь в полном неведении относительно того, что вы имеете в виду! Если бы вы объяснились, тогда я, возможно, смог бы вам помочь. Вы позволите мне помочь вам?
   - Только Бог знает, в чем заключается правда, - уныло произнесла она, снова глядя в землю, потому что, когда Дэвид взглянул на нее, ее глаза опустились. - Они все достаточно добры поначалу, без сомнения, но их доброта заканчивается здесь, где растет трава, а ветры стонут всю ночь, Гвен. Я не знаю, кто вы такой, сэр, - добавила она со своей загадочной резкостью, - или каковы могут быть ваши мотивы, но... что вы сделали с бумагами моей сестры?
   - Бумагами? - удивился Дэвид. - В квартире остались какие-нибудь бумаги вашей сестры?
   Она пристально посмотрела на него, опустив веки, пытаясь прочесть его мысли, как будто это была открытая книга.
   - Кто знает? - сказала она.
   Он вспомнил свою безобидную уловку в разговоре с Диббином. Он мог бы улыбнуться при этой мысли, но ответил только:
   - Конечно, все ее бумаги были изъяты?
   - Кто знает? - повторила она, пристально глядя на него.
   - Я не видел никаких бумаг! - воскликнул он.
   - Кажется, вы говорите правду.
   - Я надеюсь на это.
   - Если бы вы случайно нашли какие-нибудь бумаги в квартире, они не были бы вашей собственностью, не так ли?
   - Конечно, нет!
   - Что бы вы с ними сделали?
   - Я отдал бы их вам.
   - Дай Бог, чтобы вы были честны! - вздохнула она. - Но как вы меня найдете?
   - Если вы дадите мне ваше имя и адрес...
   - Меня зовут Вайолет Мордаунт, - быстро произнесла она, как будто решаясь на какую-то опрометчивость. - Я живу в Ригсворте в Уорикшире, недалеко от Кенилуорта, но в настоящее время я нахожусь в Лондоне, в...
   Прежде чем она успела назвать свой лондонский адрес, они оба осознали, что рядом с ними присутствует третий человек. Легкий снежный ковер не заглушил бы его приближение для Дэвида, если бы он не был так поглощен словами, взглядами, малейшими жестами своей собеседницы. Дэвид услышал, как девушка сказала: "Ах, мистер Ван Хапфельт!" и мимо него к могиле прошел мужчина с приподнятой шляпой. Мужчина и Вайолет Мордаунт пожали друг другу руки. Уже темнело; но Дэвид все еще мог видеть, что новоприбывший был необычайно красивым человеком, одетым с безупречной элегантностью от блестящего бобрового воротника до кончиков сапог "верни", с темной, желтоватой кожей и черными усами, изящно завитыми, как те усы, какие можно увидеть в витринах костюмеров. Дэвид немного отступил назад, испытывая неловкость. Рядом с этим денди из Вест-Энда он чувствовал себя в некотором роде мужланом, и, подобно большинству молодых людей, наделенных умом и мускулами, полагал, что женщины предпочитают опрятно одетых соек из общества. И все же, Вайолет Мордаунт, казалось, была совсем не довольна тем, что ее прервали.
   - Я ищу вас по просьбе вашей матери, - услышал Дэвид слова незнакомца. - Я боялся, что вы можете быть здесь, и я должен отвезти вас домой, если вы окажете мне честь отправиться в моем экипаже.
   - Меня не должны выслеживать, - сказала Вайолет с раздражением, прозвучавшим музыкой для Дэвида.
   - Это вопрос чая и обеда, - заметил Ван Хапфельт. - Если леди не обедала, она должна ожидать, что ее будут разыскивать.
   - Я предпочитаю идти домой пешком.
   - Это невозможно, это слишком далеко, - сказал Ван Хапфельт. - Прошу вас! - умоляюще продолжал он, с любовью глядя ей в глаза.
   Через минуту они вместе покинули могилу. Ван Хапфельт, проходя мимо Дэвида по тропинке, на мгновение нахмурился; Вайолет слегка наклонила голову.
   Он посмотрел им вслед и признался себе, что они представляют собой красивую пару. Но не успели они отойти от него и трех ярдов, как у Вайолет что-то упало - карточка; случайно или намеренно, Дэвид не знал; но мысль о том, что это могло быть сделано намеренно, вызвала дрожь во всем его теле. Он поднял ее. На ней был указан адрес пансиона в Порчестер-Гарденс.
  

ГЛАВА IV."ИОГАНН ШТРАУС"

  
   В понедельник утром Дэвид познакомился с экономкой, женщиной, рекомендованной Диббином, прибывшей, чтобы взять в свои руки его хозяйство. Он думал, что она будет спать в этом доме, и скорее надеялся на человеческое общество, потому что нет ничего более удаленного от мира живых, чем квартира, если ты в ней один, особенно во время ночных бдений. Конечно, если существуют призраки, нуждающиеся в спокойной комнате, в каждой холостяцкой квартире должны водиться привидения.
   Миссис Гровер, экономка, однако, сказала, что Диббин не предлагал ей "ночевать дома", поскольку "не нужно было присматривать за детьми". Дэвид, со своей стороны, не хотел показывать, что его это вообще волнует; поэтому миссис Гровер, маленькая пухлая женщина, принялась за работу, заставляя вещи греметь, исходя из понимания "ночевать вне дома" и свободного времени для воскресных церковных служб.
   Этот понедельник был назначен Дэвидом для начала работы над романом. Но он не преуспел. Много бумаги, много чернил и новая золотая ручка не делают Шекспира. Начинать всегда трудно, даже когда ум не блуждает. Но у Вайолет Мордаунт были карие глаза, такие мягкие, такие серьезные, как те, что лучатся жалостью к умирающим. Она была красивее своей сестры, чье лицо Дэвид мог видеть затылком. Кроме того, Ван Хапфельт, несомненно, был более элегантным объектом для женского взгляда, чем Дэвид Харкорт.
   Дэвид гадал, помолвлен ли Ван Хапфельт с Вайолет. Он, конечно, говорил с ней у могилы с большой нежностью и галантностью, как будто между ними было что-то подобное. А поскольку мать Вайолет послала этого человека искать ее в его экипаже, это должно означать, что они были в близких отношениях; если только мать действительно не очень беспокоилась о Вайолет, не могла поехать сама, и не было никого, кто мог бы вернуть молодую женщину домой с могилы ее сестры. Такие вопросы были причиной долгих пауз между написанием предложений. Он был рад, когда что-то прервало его - когда прозвенел звонок и появился Диббин.
   - Я заглянул на одну минуту по поводу... экономки, - сказал агент. - Прошу вас, не беспокойтесь. Что ж, я вижу, что миссис Гровер должным образом заняла свое место, а вам здесь уютно, как птичке в гнезде.
   - Так уютно, - сказал Дэвид, - что даже душно. Меня поражает, как люди могут настолько привыкнуть к такого рода тюрьмам и больше не помнить, что они находятся в тюрьме. Ни воздуха, ни места, чтобы размяться, угольная пыль в самой твоей душе, и даже ночью в твоей постели!
   - Черт возьми, не говорите этого.
   - Не говорить - что?
   - Вы собирались сослаться на какой-нибудь новый опыт?
   - Вы имеете в виду призрак? Нисколько! - сказал Дэвид. - Я больше ничего не видел, не слышал и не обонял.
   - Хорошо! - мягко продолжал Диббин. - Продолжайте в том же духе, и мы выкарабкаемся. Тем временем, я нахожу, что у вас полно фиалок.
   Дэвид немного неловко рассмеялся и ответил: "Да" - больше ничего. Запах фиалок в одинокой квартире, которому ничто не может дать объяснения, не совсем приятная вещь. Поэтому Дэвид окружил себя фиалками, чтобы, когда его встретит их аромат, он мог сказать себе, будто этот аромат исходит от тех, которые он купил. Он не признался даже самому себе, каковы были его мотивы при покупке; и он не признался бы в этом мистеру Диббину. Фиалки стояли в нескольких горшках, и их аромат сразу привлек внимание посетителя, потому что лондонский флорист владеет искусством подчеркивать скучную природу фиалок и многого другого.
   - Присаживайтесь, мистер Диббин, - сказал Дэвид, - и давайте поговорим.
   - Боюсь, мне пора, - начал тот.
   - Я не задержу вас надолго. Я только хочу услышать от вас все, что вы можете рассказать мне о миссис и мисс Вайолет Мордаунт.
   - Что? Вы узнали их имена? - воскликнул Диббин, вздрогнув.
   - Узнал.
   - Мистер Харкорт, вы замечательный человек, - сказал агент со спокойной уверенностью.
   - О, не слишком замечательный. Но поскольку я кое-что знаю, вы могли бы позволить себе расслабиться в отношении остального, ибо мне это интересно. Я знаю, вы видели мать. Вы также видели дочь?
   - Несколько раз.
   - Симпатичная девушка, да? Или... каково ваше мнение?
   - Ну, я становлюсь стариком, - сказал Диббин, - но я был молод, и мне кажется, могу вспомнить, что должен был чувствовать в двадцать пять лет в присутствии такого существа.
   - Вы скорее считаете ее хорошенькой, так?
   - В точку!
   - Красивее, чем Гвендолин? Красивее, чем ее сестра?
   - Ну, я мало что могу сказать об этом - другой тип - серьезнее, мягче в глазах и волосах, выше, темнее, не так молода; но эта бедная мертвая девушка тоже была чем-то особенным, сэр - такой ограненный алмаз! видеть ее в полной боевой раскраске, раскрасневшуюся, как маргаритка! - Короче говоря, они обе, милые существа.
   - Их мать хорошо устроена?
   - Вы имеете в виду - в финансовом отношении? О, я так думаю. У нее есть прекрасное местечко в Уорикшире, недалеко от Кенилуорта. Старая добрая семья и все такое.
   - Но как, черт возьми, этот человек Штраус, - более или менее авантюрист, я так понимаю, - мог заполучить такую девушку, до такой степени, что вытащил ее из ее счастливого дома и отправил на сцену? Он не женился на ней, Диббин? Он не женился на ней?
   - Откуда мне знать? - спросил Диббин, моргая. - Мы все можем строить догадки, но никто не может быть абсолютно уверен, хотя факт ее самоубийства, по-видимому, является своего рода доказательством.
   - Что думают об этом мать и мисс Мордаунт? Предполагают ли они, что она была замужем? Или они достаточно знают мир, чтобы догадаться, что это не так? Не думаю, чтобы вы этого не знали.
   - Боюсь, они знают, что думает мир, - ответил Диббин. - Я в этом уверен. Да, они знают, они знают. Я был с миссис Мордаунт много раз, по той или иной причине. Я могу сказать, что она чувствует, и я боюсь, она не только догадывается, что думает мир, но и соглашается с его воззрением. С другой стороны, у меня есть основания полагать, что мисс Мордаунт упрямо верит в свою сестру и не верит ни в то, что она умерла незамужней, ни даже в то, что она покончила с собой. Ну, вы не можете ожидать много ясных рассуждений от бедной сестры, у которой голова наполовину повернута от горя.
   Диббин допил свой бренди, в то время как Дэвид расхаживал по комнате, заложив руки за спину и нахмурив брови.
   - Неужели у них нет защитника, у этих женщин?- спросил он. - Разве мисс Мордаунт не помолвлена?
   - Думаю, что нет, - сказал агент. - На самом деле, думаю, могу сказать, что, несомненно, нет. Я уверен, что она не была помолвлена до смерти своей сестры; и это несчастье с ее сестрой, по-видимому, внушило бедной девушке такое отвращение ко всему мужскому полу...
   - Вы случайно не знаете, кто такой некий мистер Ван Хапфельт? - спросил Дэвид.
   - Ван Хапфельт, Ван Хапфельт... Нет, никогда о нем не слышал. Что с ним?
   - Он, кажется, довольно близкий друг Мордаунтов, если я прав.
   - Он может быть близким другом и в то же время никем, - сказал Диббин, - как иногда бывает. Никогда о нем не слышал, хотя мне казалось, что я знаю имена большинства знакомых миссис Мордаунт либо через нее саму, либо через ее адвокатов.
   - Но вернемся к этому Штраусу, - сказал Дэвид. - Вы хотите сказать, что ни мать, ни мисс Мордаунт ни разу его не видели?
   - Ни разу, насколько им известно.
   - Тогда, как он добрался до Гвендолин?
   - Вот в чем вопрос. Есть подозрение, что он познакомился с ней, тайно с ней встречался и, в конце концов, уговорил ее сбежать из дома. Для меня это вполне правдоподобно, потому что я дважды видел Иоганна Штрауса, и каждый раз меня поражала мысль, каким очаровательным должен быть этот человек в глазах молодой женщины!
   - Так каким же он был, этот мистер Иоганн Штраус с размашистой подписью?
   - Очень красивый молодой человек, - внушительно сказал мистер Диббин. - Трудно точно описать. Приехал из Штатов, я думаю, или, возможно, жил там; голландец по происхождению, я так понимаю. Красивый парень, очень красивый; за таким мужчиной девушки бросаются в пропасть: зубы сверкают между крыльями его черных усов - высокий, худой мужчина, всегда очень элегантно одетый - смуглая кожа - желтоватый цвет...
   При слове "желтоватый" Дэвид вздрогнул; описание Иоганна Штрауса так странно напомнило ему Ван Хапфельта! Но мысль о том, что причина гибели одной сестры находится в дружеских отношениях с другой сестрой, ухаживает за ней над могилой злополучной жертвы, была слишком дикой, чтобы сразу найти себе место в сознании.
   Дэвид нахмурился при мысли о таком ужасе. Он сказал себе, что было темно, когда он увидел Ван Хапфельта; существует много высоких мужчин с белыми зубами и черными усами, с желтоватой, темной кожей. Если он и почувствовал какую-то антипатию к Ван Хапфельту с первого взгляда, то это не было доказательством зла в натуре Ван Хапфельта, а, возможно, лишь доказательством способности Дэвида ревновать к тому, кто, как ему казалось, был более любим природой, чем он сам, - и Вайолет Мордаунт, - мысль, которая раздражала.
   И все же, он хмурился. Диббин сказал, что этот Ван Хапфельт может быть "новым другом - тем, кто стал другом после смерти Гвендолин".
   Дэвид мерил комнату медленными шагами и, пока Диббин рассказывал о том или ином человеке, который знал Гвендолин Мордаунт во плоти, поклялся себе, что возьмет это дело в свои руки и доведет его до конца.
   - Кстати, о мисс л'Эстранж, которая жила в квартире до меня, - сказал он. - Как долго она здесь пробыла?
   - Почти три месяца, - ответил Диббин, - а потом вдруг она не захотела оставаться ни на день. И у меня не было возможности заставить ее сделать это.
   - Почему? Призрак внезапно стал вести себя хуже?
   - Не могу точно сказать вам, что произошло. Мисс Эрмин л'Эстранж не из тех леди, которых легко понять, когда они в возбужденном состоянии. Достаточно сказать, что она не захотела оставаться здесь больше ни часа и ушла с шумом, похожим на колеса грузового фургона.
   - Понятно. Скажите, Диббин, вы можете дать мне адрес этой леди?
   - С удовольствием, - ответил агент, на которого бренди и содовая действовали как растворитель. - У меня прекрасная память, мистер Харкорт, и я держу в голове триста с лишним адресов, уверяю вас. Но, с другой стороны, мисс л'Эстранж - перелетная птица...
   - Хорошо, просто запишите адрес, который вы знаете; и есть еще один адрес, который мне нужен, мистер Диббин - адрес девушки, которая помогала мисс Гвендолин Мордаунт.
   Диббин знал и этот адрес и, пообещав посмотреть, сможет ли он найти его среди своих бумаг, - ведь именно он рекомендовал девушку, - ушел. Едва оставшись один, Харкорт, не позволявший траве расти у него под ногами, надел шляпу и пальто и отправился навестить мисс Эрмин л'Эстранж.
  

ГЛАВА V. ФОН ИЛИ ВАН?

  
   Адрес мисс л'Эстранж, данный Дэвиду Диббином, находился на Кингс-роуд, Челси, и Дэвид отправился туда, размышляя в кэбе о слове "бумаги", о странном вопросе Вайолет у могилы: "Что вы сделали с бумагами моей сестры?"
   О каких бы бумагах ни шла речь, вряд ли можно было предположить, что мисс л'Эстранж что-то знала о них, и все же он надеялся получить от нее информацию, поскольку следующий по порядку арендатор всегда, скорее всего, собирал сведения о предыдущем арендаторе.
   Что же касается его права совать нос в чужие дела и вмешиваться, то это, как он уверял себя, дело решенное. Прокручивая в уме слова и поведение Вайолет на кладбище, он пришел к выводу, она была отчасти склонна подозревать, что он был убийцей ее сестры, который теперь занял квартиру по какой-то неясной причине, возможно, чтобы найти или скрыть от нее те самые бумаги, которые она так жаждала. Неужели она никогда не слышала, подумал он, что злой приятель ее сестры - мужчина с черными усами и бледной, темной кожей? Возможно, если бы она когда-нибудь это слышала, она бы заподозрила... кого-то другого, а не его! Это было бы достаточно странно, ее подозрение в отношении невиновного, если бы, в то же время, виновный был рядом с ней, - и ничего не подозревала! Но Дэвид постарался выбросить из головы мысль о том, что Ван Хапфельт, возможно, и есть Иоганн Штраус.
   В Челси его впустили в квартиру, такую же уютную и тусклую, как его собственная, но гораздо более заставленную легкомысленными безделушками; и ему не пришлось долго ждать, пока мисс л'Эстранж, несколько растрепанная и немного раскрасневшаяся, ворвалась внутрь. Было около часа дня, но у нее был ранний утренний вид, измученный и "расслабленный", как будто она только что встала с постели. Ее туалет был неполным. Ее лицо выглядело грубо, как акварельная мазня школьницы; вихрь рыжих волос был уложен вокруг головы, как тюрбан.
   - Что я могу для вас сделать? - спросила она.
   - Мне жаль... - начал Дэвид.
   - Хватит оправдываться, - сказала мисс Эрмин л'Эстранж. У нее была репутация резкой особы, в своем окружении считавшейся остроумной.
   - Я живу в квартире в Эддистон Мэншн, которую вы недавно покинули.
   - Надеюсь, вам понравится.
   - Мне она нравится.
   - Как? Вы ничего не видели?
   - Нет. А что я должен был увидеть?
   - Призрак! - огрызнулась она, сидя, подперев подбородок ладонью, ее лицо наклонилось вперед, к лицу Дэвида, в то время как рукав соскользнул с ее тонкого предплечья. Она решила, что он интересный молодой человек.
   - Я не видел никакого призрака, - сказал он. - И не верю, что когда-нибудь увижу его.
   - Призраки существуют, - заявила она. - Бесполезно говорить, что их нет, потому что за моей старой бабушкой Прайс кто-то гнался, и в этой самой квартире тоже был призрак. Моя служанка Дженни видела его собственными глазами.
   - Невидимое всегда видят чьи-то чужие глаза, - сказал Дэвид.
   - Глаза Дженни принадлежат не кому-то другому, а ей самой. Говорю вам, она его видела, но, возможно, вы один из тех людей, которые всю ночь от страха прячутся под простынями, а днем клянутся, что призраков нет.
   - Как? Вы уже так много обо мне знаете?
   - О, как правило, я узнаю мужчину в тот момент, когда его вижу. Вы из Австралии - я могу различить ваш акцент - и вы приехали в Англию, чтобы найти жену. В конце концов, вы ведь не можете обойтись без нас, не так ли?
   - В этом есть доля правды. Как жаль, что вы сами не видели призрака!
   - Я слышала его, я чувствовала его присутствие.
   - Действительно? Чем он пах? Бримстоун?
   - Фиалками!
   Дэвид вздрогнул, но не из-за того, что подумал, будто мисс л'Эстранж будет польщена такой данью ее напористой манере.
   - И это мне вовсе не показалось, - продолжила она, довольная произведенным эффектом.
   - Как часто это случалось?
   - Дважды за три месяца.
   - Днем? В ночное время?
   - Глухой ночью. Первый раз около двух часов ночи, второй раз около трех.
   - Мне это, естественно, интересно, - сказал Дэвид. - Пожалуйста, расскажите мне...
   - В первый раз я спала в передней спальне, когда внезапно обнаружила, что проснулась - не могу сказать почему, поскольку не так давно легла и устала. Я поймала себя на том, что прислушиваюсь, услышала какие-то скрипы, не более тех, какие обычно можно услышать в доме глубокой ночью, и уже подумывала о том, чтобы снова уснуть, как вдруг мне показалось, будто пахнет фиалками. Сначала я не была уверена, но убеждалась все больше и больше, и, если бы это был бримстоун, как вы сказали, я бы не была так потрясена, как была - что-то такое торжественное и смертельное в этом фиалковом запахе, посещающем кого-то в темноте таким образом. Поскольку я знала, что Гвен Барнс, которая отравилась в этой самой комнате, любила фиалки - я несколько раз видела ее как на сцене, так и за ее пределами, - вы можете догадаться, как я себя чувствовала. Я накрылась одеялом, потому что, будь это любая живая девушка, я бы встала и выставила ее любым способом; но у мертвых есть несправедливое преимущество. В следующую минуту я услышала хлопок, - мне показалось, это была крышка одного из моих сундуков, - и за этим последовал крик. Крик подействовал на меня, - я приходила в себя в течение нескольких недель. Это кричала Дженни; но я, как дура, подумала, что это призрак - не знаю, почему; на самом деле, я просто услышала крик, - и лишилась чувств. Когда я пришла в себя, рядом со мной дрожала Дженни,- свет был включен, - и говорила, что видела в квартире высокую женщину...
   - Была ли Гвендолин Барнс во плоти высокой девушкой? - спросил Дэвид.
   - Довольно высокая; ее можно было бы назвать высокой.
   - И Дженни была уверена? Она действительно видела женщину?
   - Совершенно уверена.
   - При свете?
   - Нет, в темноте.
   - Ну, это могло быть ошибкой. А что касается вашего сундука, он был заперт?
   - Нет, не думаю. Во всяком случае, несомненно, что-то или кто-то был там в ту ночь, потому что на следующий день я обнаружила, что вещи перерыты.
   - Вы уверены? Не думаю, что вы очень аккуратны.
   - Идите к черту! Говорю вам, что в вещах рылись.
   - И ничего не украдено?
   - Призраки - не воры. Они возвращаются только для того, чтобы притворяться перед самими собой, что все еще живут на старых сценах и что их небольшая интрижка не закончилась навсегда. Я хорошо представляю, что чувствуют эти бедняжки, не так ли? Конечно, ничего не было украдено, хотя я и не нашла кое-что в сундуке день или два спустя...
   - Что это было?
   - Мой договор с театром. Не могла найти его нигде, хотя была почти уверена, что положила его в тот самый сундук. Через три недели после того, как он исчезло, о чудо! Мой договор приходит ко мне однажды утром по почте! Никакого письма с ним, ни слова объяснения, просто благословенный договор явился передо мной, словно чудо. Так вот, я не верю в чудеса, а вы? Поэтому я сказала себе...
   - Подождите, а какой был почтовый штемпель на конверте, который вернул вам этот договор? - спросил Дэвид.
   - Только Лондон и дата.
   - Вы могли бы найти этот конверт сейчас?
   - Разве я похожа на ту, которая завязывает старые конверты в пакеты? Или вы принимаете меня за старую деву? Потому что, если так, дайте мне знать.
   - Конечно, не старая, - сказал Дэвид. - А что насчет второго визита призрака?
   - Во второй раз это было около трех часов ночи. Дженни тогда ее не видела; но мы обе проснулись в один и тот же момент без всякой видимой причины - мы спали вместе, можете поставить на это свой последний доллар! - И мы обе почувствовали запах чего-то похожего на запах фиалок, и мы также услышали звук, похожий на то, как закрывается крышка пианино. "Мисс л'Эстранж, - прошептала Дженни мне на ухо, - в гостиной что-то есть". - "Идите, Дженни, - прошептала я ей, - и посмотрите, что это". -"Идите вы, мисс л'Эстранж, - прошептала мне Дженни, - вы - хозяйка; и я приду следом". - "Но вы служанка, - прошептала я ей, - вы идите". - "Нет, мисс л'Эстранж, - прошептала она в ответ, - вы храбрее меня, вы идите, а я приду следом". - "Нет, ты знаешь, что ты самая храбрая, Дженни, так что не будь такой трусихой, - прошептала я ей, - и я приду следом".Это было похоже на фарс. При этом мы услышали что-то вроде стула, упавшего на ковер в гостиной, и пришли в такой испуг, что не могли пошевелить руками, не говоря уже о наших ногах. Потом прошло много времени, и мы больше ничего не слышали; итак, примерно через полчаса мы с Дженни вместе бросились к выключателю, и вышли в гостиную. Затем мы снова почувствовали слабый запах чего-то похожего на фиалки, но там никого не было, и мы больше ничего не видели и не слышали.
   - Итак, после этого второго опыта, я полагаю, вы больше не захотели оставаться в квартире? - спросил Дэвид.
   - На самом деле, я осталась на несколько дней. Меня прогнал не совсем призрак, хотя, возможно, он имел к этому какое-то отношение, а наглость и подлость человека, который поселил меня туда.
   - Поселил... Ах, прошу прощения, - сказал Дэвид, опустив веки.
   - О, это не воскресная школа. Если вы будете хихикать и подшучивать, я покажу вам кратчайший путь к входной двери. Это было честное деловое соглашение, так что не думайте ни о чем другом. Этого человека звали Штраус, и независимо от того, был ли у него честный мотив поселить меня туда или нет, пусть он не думает, что я собираюсь его защищать, потому что это не так. Я честна с теми, кто честен со мной; но те, кто замышляет подлые уловки, пусть остерегаются цвета моих волос...
   - Значит, вас поселили в квартире!
   - Разве я жила в ней задаром? Подождите, я расскажу вам, и вы сами рассудите, подло со мной обошлись или нет. Однажды вечером в августе прошлого года друг представил меня джентльмену по имени Штраус - смуглому, бледному мужчине, довольно привлекательному, но не в моем вкусе. Однако на следующий день он появился у меня дома - я тогда жила на Грейт-Титчфилд-стрит; и как вы думаете, чего он хотел? Поселить меня в квартире в Эддистон Мэншн на шесть месяцев за свой счет при условии, что я или Дженни будем каждый день посвящать некоторое время поиску бумаг среди мебели. Он сказал, что его приятель когда-то занимал эту квартиру и оставил в ней один или несколько тщательно спрятанных где-то документов, имевших первостепенное значение; я должна была найти их и отдать ему. Ну, мне это и вполовину не понравилось, поскольку я подумала, что он злой. Почему, спросила я его, он в таком случае не снял квартиру и сам не поискал документы на досуге? Ну, он придумал какую-то отговорку, и, наконец, когда заговорил достаточно здраво, я согласилась - аренда бесплатно, шесть месяцев, поиск по часу каждый день; и мы с Дженни переехали.
   - Вы искали по часу каждый день? - со смехом спросил Дэвид.
   - Как бы не так! - ухмыльнулась мисс Эрмин л'Эстранж. - Так и вижу, как изо дня в день обыскиваю маленькую квартирку в поисках сама не знаю, чего, как гусь. Искать было негде. В первый день я немного осмотрелась, но, не найдя никаких документов, подумала про себя: "На этом все заканчивается". Конечно, мне пришлось сказать ему, что я занята поисками, поскольку этот человек так приставал ко мне, вы не поверите. По той или иной причине он так и не пришел в квартиру; но ночь за ночью, когда в сентябре открылись театры, он был там, желая знать, нашла ли я что-нибудь, прощупывала ли я подушки шляпными булавками, заглядывала ли я под ковры и все остальное. Признаюсь, в конце концов я начала относиться к нему немного пренебрежительно, и не прошло и трех месяцев, как однажды вечером он сказал мне, что, если я не найду что-нибудь, ему придется сократить пособие на квартплату. Я сказала ему, что он поместил меня туда на шесть месяцев, что я выполняю его условия, и что он идиот. Если он не знал, что у него на уме, то я знала, что на уме у меня. О, я знаю, как обращаться с такими, могу вам сказать. Он сказал, что, поскольку я оказалась ему бесполезна, мне придется самой платить за квартиру, так что, учитывая привидения и все такое, я не осталась в этом месте и на два дня; уходя, я также задала жару этому мистеру Диббину...
   - А что сделал Диббин? - спросил Дэвид.
   - Он ничего не сделал; но все же я высказала ему часть своего мнения, потому что была вне себя.
   - Бедный Диббин! его все еще трясет от этого. Он упомянул мне, что вы ушли с шумом, похожим на колеса грузового фургона. Но вы так и не нашли в квартире никаких бумаг?
   - Нет... кроме одной, или, скорее, двух, которые Штраус так и не получил.
   - Как это было?
   - Я нашла их только на следующий день после того, как мы поссорились, когда мои чемоданы были готовы к отъезду, и я не собиралась отдавать их ему тогда, черт бы его побрал. Кроме того, они его не касались; это было всего лишь свидетельство о браке и свидетельство о рождении, которое выпало из картины.
   Дэвид сел и спросил:
   - Что вы имеете в виду под "выпало из картины"?
   - Когда мы выносили сундуки, раздался удар, и одна из картин в коридоре упала. Доски на задней стенке, должно быть, были ослаблены, потому что они выпали, и среди них был конверт с двумя сертификатами.
   - Благословляю свои звезды за то, что пришел к вам, - сказал Дэвид. - Возможно, это именно то, что мне надо.
   - Хотела бы я знать, сколько из вас охотятся за бумагами в этой квартире. Сначала был Штраус, потом эта молодая леди, а теперь вы...
   - Какая юная леди? - спросил Дэвид.
   - Я не пробыла в квартире и трех дней, когда пришла молодая леди, высокая темноволосая девушка, и практически оскорбила меня. Она хотела знать, каковы были мои мотивы для поселения в квартире, была ли я чьим-либо агентом, и намеревалась ли я присвоить какие-либо бумаги, которые могла найти. Ну, я не из тех, кто пользуется соусом другой женщины; потому что у меня рыжие волосы, как вы можете видеть сами, но почему-то я не могла быть с ней строга, у нее были какие-то большие проблемы, я могу сказать - где-то тоже немного тронутая, подумала я, подозрительная, и ее тошнило от одного имени Штрауса! Она сразу поняла, что я там для того, чтобы служить целям Штрауса, и встала передо мной на колени, прося меня не делать этого. Я не могла до конца понять, о чем все это или что было между ней и Штраусом, потому что она мне не сказала. Это было что-то довольно значимое, потому что, когда я рассказала Штраусу о ее визите, я подумала, что этот человек упадет замертво. Ее звали Вайолет Мордаунт. Я помню это, потому что Мордаунт была также фамилией женщины в свидетельстве о браке...
   - Почему вы не послали это свидетельство о браке Вайолет Мордаунт, - спросил Дэвид, - раз вы не отдали его Штраусу?
   - Я бы отправила его ей, я уверена, но у меня не было ее адреса. Она оставила мне адрес в тот день, когда пришла; но, по правде говоря, я не восприняла всерьез всю эту возню с бумагами, бумагами, бумагами, и Бог знает, что стало с адресом...
   - О, Боже милостивый, как эгоистично и беспечно! - простонал Дэвид.
   - Послушайте, молодой человек, вы приехали из Австралии? - воскликнула мисс л'Эстранж, вскакивая со стула. - Видите ли, в Лондоне люди заботятся о себе и занимаются своими делами. Мы здесь такие же добросердечные, как и в любом другом месте, но у нас нет столько же досуга, чтобы быть добрыми. Говорю вам, что, если бы у меня был адрес молодой леди, я, скорее всего, послала бы ей бумаги; но я этого не сделала, вот и все; так что не нужно читать проповедей.
   - Что ж, лучше поздно, чем никогда, - сказал Дэвид. - Просто отдайте мне документы сейчас, если хотите, потому что я знаю ее адрес...
   - Бумаги? - удивилась мисс л'Эстранж. - Вы же не думаете, что я храню бумаги...
   - Только не говорите мне, что вы их потеряли! - взмолился Дэвид.
   - Я не имею ни малейшего представления, где бумаги! Я была в обычном волнении, просто переезжала с места на место; у меня не было никакого интереса к бумагам. Я взглянула на них, чтобы понять, что это такое, и, насколько я помню, бросила их на пол или передала Дженни. Вполне возможно, что они сейчас здесь, но я бы так не думала. Я спрошу Дженни, когда она придет.
   - Ах, вы даже не представляете, от скольких страданий вы могли бы спасти бедную девушку, если бы были немного более вдумчивой, - прорычал Дэвид, и его гнев, казалось, несколько напугал женщину. - Имя Мордаунт было девичьей фамилией вашей предшественницы в квартире, которая взяла псевдоним Гвендолин Барнс; Вайолет Мордаунт - ее сестра; весь мир, включая ее собственную мать, считает, что Гвендолин была введена в заблуждение, и сертификаты, с которыми вы обошлись так легкомысленно, очистили бы ее имя и сняли тяжесть с сердца ее бедной сестры.
   - Боже милостивый! Откуда мне было все это знать? - взвизгнула мисс л'Эстранж, вытаращив глаза. - Так это Штраус погубил Гвен Барнс? И эта Вайолет Мордаунт была сестрой Гвен Барнс? Теперь, когда вы это говорите, я вспоминаю, они были чем-то похожи. Я всегда думала, что этот Штраус - дрянь...
   - Но почему, раз он женился на ней?
   - Женился на ком? Штраус не было именем мужа в свидетельстве о браке! Гвендолин Мордаунт было одним, а другое, насколько я помню, было иностранной фамилией, фон Кто-то или Что-то в этом роде...
   - Фон! - Дэвид тоже вскочил на ноги. - Вы уверены? или, может быть, это был "ван"? О, попробуйте вспомнить! Один немец, другой голландец!
   - Это могло быть "ван", или это могло быть "фон" - вы не можете ожидать, что кто-то вспомнит всех этих имен. Но я очень хорошо помню имя женщины, Гвендолин Мордаунт, потому что Гвендолин напомнила мне Гвен Барнс, а Мордаунт напомнила мне мисс Вайолет Мордаунт; и имя мужа, я знаю, было фон или ван Как-то так, и так же звали ребенка - мальчика, кажется... я думаю, его звали Генри...
   - Хапфельт? - неожиданно предложил Дэвид.
   - Хапфельт? Это мог быть Хапфельт. Я действительно не могу сейчас сказать. Я спрошу Дженни.
   - Во всяком случае, - сказал Дэвид, с огромным усилием успокаивая себя, - у нас есть тот несомненный факт, что Гвендолин Мордаунт была замужем. Хорошо, для начала; превосходно, для начала. Вы не можете сказать, где состоялась свадьба? Никакой другой информации вообще?
   - Мне жаль, поскольку это так важно, но, боюсь, нет. Тем не менее, я сделаю для вас все, что в моих силах. Я посмотрю, сможем ли мы с Дженни что-нибудь вспомнить. Когда мы выходили из квартиры, там было полно моих разорванных писем, и Дженни, возможно, бросила сертификаты или их обрывки в камин, возможно, уронила их на пол, или, возможно, положила их в карман и, возможно, они все еще у нее. Она будет здесь меньше чем через полчаса, так что, если я могу предложить вам сигару и виски с содовой...
   - Вы очень добры. Я не останусь сейчас, так как спешу кое-что сделать. Но, если я могу вернуться... Могу я?..
   - Скромная просьба! Так часто, как вам заблагорассудится, и добро пожаловать. Знаете, это Либерти-Холл.
   - Спасибо, тогда я так и сделаю. Есть одна вещь, о которой я должен вас спросить. Не могли бы вы дать мне информацию о мистере Иоганне Штраусе?
   - Конечно, если бы я его видела. Но я никогда не знала, где он живет, и никогда не видела его с того дня, как он покинул квартиру.
   - Что ж, может быть, вы его еще увидите, - сказал Дэвид, протягивая руку. - А пока, сделайте для меня все возможное, чтобы узнать о двух сертификатах. Спасибо вам за всю вашу доброту, и я скоро снова буду здесь.
   - До свидания, - сказала мисс л'Эстранж, - и я очень надеюсь, что вы собираетесь задать этому Штраусу трепку. Вы выглядите так, как будто можете делать это одной рукой, а другой ковырять в зубах. Это было бы не большим, чем он заслуживает.
   Дэвид бежал вниз по лестнице, пролет за пролетом, быстрее, чем поднимался.
   "Теперь, - думал он про себя, покидая здание, - у меня есть шанс доставить немного радости!" Зайдя в первую попавшуюся газетную лавку, он написал: "Доброжелатель мисс Мордаунт желает заверить ее, что совершенно очевидно, ее сестра Гвендолин была законной женой; доказательства этого утверждения могут рано или поздно появиться".
   Он не поставил подписи, поспешил отправить сообщение и поехал обратно в Эддистон Мэншн. Однако, было бы разумнее, если бы он польстил мисс Эрмин л'Эстранж, вернувшись к ней.
  

ГЛАВА VI. СЛОВО РАДОСТИ

  
   На данный момент в доме N 60А на Порчестер-Гарденс было немного гостей, так что Мордаунтам, матери и дочери, которые всегда останавливались там во время своих визитов в Лондон, почти казалось, будто они находятся в своем собственном доме. В старые добрые времена мистер и миссис Хэррод, владельцы, привыкли принимать трех Мордаунтов, когда Гвен, умная и ласковая, приезжала с Вайолет и миссис Мордаунт. Только две теперь посетили Лондон: седая мать и мрачная сестра; и, хотя Хэрроды не задавали вопросов, не совали нос в сердечные тайны и не произносили ни слова сочувствия, они догадались, что стопы ангела скорби прошли этим путем, и молча выражали свое сочувствие сотней маленьких услуг.
   Вайолет и миссис Мордаунт пили чай в гостиной в день визита Дэвида Харкорта к мисс л'Эстранж, когда послышался стук почтальона, и минуту спустя вошла миссис Хэррод со словами:
   - Письмо для мисс Вайолет, и в нем хорошие новости; потому что прошлой ночью мне снились солдаты, и так же точно, как мне снятся солдаты, так же точно есть письма с хорошими новостями.
   - Боюсь, все хорошие новости будут в письмах других людей, - сказала миссис Мордаунт. - Хорошие новости подобны богатству, миссис Хэррод, разделенному поровну; к некоторым из нас оно никогда не приходит.
   - О, перестаньте! - воскликнула добродушная миссис Хэррод. - Никогда так не говорите, таково мое мнение! У каждого в запасе есть и хорошее, и плохое; в конце концов, забота убила кошку. Разве я не говорила вам, что мне снились солдаты? Я уверена...
   - Это ваше доброе сердце заставляет солдат сниться вам. Чтобы принести исцеление некоторым людям в этом мире, нужно было бы, чтобы вам снились генералы и фельдмаршалы...
   - Еще чаю, мама? - вмешалась Вайолет. Она уклонялась от угрожающих неприятностями разговоров о человеческих бедах. Миссис Мордаунт, превосходнейшая женщина, была не прочь излить часть своего горя в сочувствующее ухо.
   - Хорошо, вы скажете мне за ужином, была ли я права, - воскликнула миссис Хэррод и ушла.
   Она положила письмо на поднос, и оно все еще лежало там нераспечатанным. Вайолет передала чай матери. Комната была пуста; кроме них, нескольких других гостей не было дома, и в доме царила совершенная тишина, умиротворение, подчеркиваемое стуком колес и копыт, проносящихся в сумерках снаружи.
   - Ви, - сказала миссис Мордаунт, - эти цветы у тебя на поясе почти увяли; я думаю, ты могла бы отказаться от фиалок в Лондоне. Они не кажутся мне такими же, как в деревне; но, по крайней мере, пусть они будут свежими. Мистер Ван Хапфельт скоро будет здесь...
   - Откуда ты знаешь, мама?
   - Он упомянул, дорогая, что приедет.
   - Но почему, в конце концов, каждый день?
   - Тебе это неприятно, дорогая?
   - Это кажется излишним.
   - Это заставляет меня предположить, Ви, что его приход сегодня имеет какое-то особое значение.
   - И почему, скажите на милость?
   - Разве ты не можешь догадаться?
   Девушка встала; она беспокойно прошлась к окну и обратно, прежде чем воскликнуть: "Мама! мама! Разве ты недостаточно испытала на себе проклятие общения с мужчинами?" Ее большие глаза мрачно остановились на лице пожилой женщины. В этой паре была заметна прекрасная наследственность; но редко более разнообразные души были заключены в подобные скинии.
   - Не говори так опрометчиво, дорогая, - сказала старая леди. - У тебя был лучший из отцов. В мире также есть и хорошие мужчины, а когда мужчина хорош, он лучше любой женщины.
   - Может быть, и так. Бог знает. Я надеюсь, что это так. Но является ли мистер Ван Хапфельт одним из этих сказочных существ? Мне это не приходило в голову...
   - Пожалуйста, Вайолет, не думай, будто я хочу хоть в малейшей степени повлиять на тебя, - сказала миссис Мордаунт. - Я просто хочу намекнуть тебе на то, что ты не можешь быть слепа и не видеть, что наклонности мистера Ван Хапфельта сосредоточены на тебе, и он, вероятно, выразит их сегодня. В субботу он обратился ко мне по этому вопросу, с большой теплотой умоляя меня поделиться с ним надеждами, которые, конечно, я не могла поддерживать, но которые я не чувствовала себя уполномоченной полностью разрушить. Во всяком случае, меня убедили пообещать ему сегодня хорошее поле для его предприятия.
   - О, мама! Право, это раздражает! - воскликнула Вайолет, со стуком уронив ложку, которую она подняла со стола.
   - Не понимаю. Почему?
   - Это звучит так легкомысленно в твои годы!
   - Как будто это я одна из двух заинтересованных сторон! - Миссис Мордаунт рассмеялась с некоторым материнским самодовольством. Она знала, или думала, что знает, свою своенравную дочь. Проявив немного такта, можно было бы устроить этот вполне подходящий брак.
   - Нет, - призналась Вайолет, злясь на слабость своей защиты, - но ты позволяешь втянуть себя в то, что называется любовной интрижкой, потому что это событие; и это несправедливо по отношению к мистеру Ван Хапфельту, поскольку ты прекрасно знала заранее, каков будет результат.
   - Хорошо, хорошо, - добродушно промурлыкала миссис Мордаунт, глядя вниз, чтобы погладить игрушечного Пома у себя на коленях, нервного маленького зверька, которого можно было бы завернуть в носовой платок, - я больше ничего не скажу. Если мне приходила в голову мысль о том, чтобы позволить себе лишиться тебя, ты понимаешь, ради чьего блага я позволила себе минутное развлечение. Брак, конечно, - это перемена в жизни, и для девушек, чьи умы были омрачены горем, это может быть не так уж плохо.
   - Но я думаю, что обычно в этом вопросе есть какой-то выбор, какое-то притворство предпочтения одного другому. Просто брак сам по себе вряд ли кажется целью.
   - Да, любовь - это хорошо, дорогая, никто не знает этого лучше меня, но лучше брак без любви, чем любовь без брака, - пробормотала миссис Мордаунт.
   - И все же лучше не жить ни с тем, ни с другим, как мне кажется; лучше всего - конец жизни, и прощай все это, мама.
   - Ви, Ви! ш-ш-ш, дорогая! - Миссис Мордаунт была искренне потрясена тем, куда повернулся разговор.
   - И все же, я не увижу этого человека. Скажи ему, когда он придет, что я его не увижу. Он возлагал на меня надежды, но ничего не сделал, чтобы их оправдать.
   - Какие надежды, дорогая?
   - Ты знаешь: надежды, что касается... Гвен, тогда.
   - Скажи мне.
   - Дважды он намекал мне, будто знает кого-то, кто знал человека по имени Штраус; что ему удастся найти этого Штрауса; что все очень, очень хорошо; и что он не отчаивается найти какие-то следы местонахождения ребенка. Он не имел права говорить такие вещи, если бы у него не было каких-то реальных оснований полагать, - он сделает то, на что намекал. Прошло два месяца с тех пор, как он в последний раз говорил таким образом в Ригсворте, и с тех пор не упоминал об этом, хотя несколько раз оставался со мной наедине. Я полагаю, он сказал это только потому, что воображал найти меня уступчивой к его желаниям. Я не увижу его сегодня.
   - О, он сказал это... что он мог бы найти... И он, должно быть, имел это в виду, раз сказал это.
   - Теперь я сомневаюсь, что именно он имел в виду. Кто знает, не в сговоре ли он с врагами той, которая была брошена беспомощной на съедение волкам...
   - Вайолет, как тебе не стыдно позволять таким словам срываться с твоих губ! Мистер Ван Хапфельт - человек с положением, представленный нам лордом Ванстоуном и вращающийся в высших кругах! О, берегись, дорогая, чтобы горе не исказило мягкие инстинкты твоей натуры, печаль на лице не делает сердце лучше! Горе действительно является злом, когда не вызывает у нас более сладкого ожидания милосердия. Я боюсь, Ви, что ты утратила часть своего прежнего дружелюбия после постигшего нас удара.
   - Прости меня, дорогая! - всхлипнула Вайолет, быстро опускаясь рядом с креслом матери, ее глаза были полны слез. - Это зашло слишком далеко, это ошибка. Прости, прости! Я хочу чувствовать и поступать правильно, но не могу. Это вина безжалостного мира.
   - Нет, не плачь, милая, - прошептала миссис Мордаунт, горячо целуя ее. - Все будет хорошо. Мы должны подавлять чувства бунта и злости и часто молиться, и, в конце концов, твое доброе сердце найдет свой путь обратно к своей естественной мягкости и покою. Боюсь, я сама слишком часто уступаю дорогу; пути Провидения так непостижимо суровы. Мы должны терпеть и ждать, и ждать, пока "суровая скорбь не перейдет со временем в далекую музыку". Что касается мистера Ван Хапфельта, то, похоже, нет причин, по которым ты должна его видеть, если не хочешь. Но ты не распечатала свое письмо - посмотри, не из Ригсворта ли оно, дорогая.
   Вайолет встала со стороны матери и вскрыла письмо. Она не знала почерка, а когда ее взгляд упал на слова, она вздрогнула. Они были такими: "Доброжелатель мисс Мордаунт желает заверить ее, совершенно очевидно, что ее сестра Гвендолин была законной женой. Доказательства этого утверждения могут рано или поздно появиться".
   От наблюдательного взгляда миссис Мордаунт не укрылись изменения цвета и выражения лица ее дочери, а это значило, что новости действительно оказались такими, как предсказала миссис Хэррод. Вайолет подняла глаза с молчаливой благодарностью, и, ничего не сказав, бросила письмо на колени матери. Подойдя к одному из окон, она остановилась там с дрожащими губами, глядя на тусклую улицу сквозь пелену слез. На мгновение никакие слова были невозможны.
   В комнате воцарилась тишина. Затем миссис Мордаунт позвала: "Ви, дорогая, иди сюда".
   Вайолет отбежала от окна плавной танцующей походкой. "Да простят нас Небеса, мама, за то, что мы мысленно причинили Гвендолин зло!" - сказала она, прижимаясь щекой к щеке матери.
   - Скорее, да простят меня Небеса, - сказала миссис Мордаунт. - Ты, дорогая, ни на минуту не теряла веры и надежды. Но все же, Ви...
   - Да?
   - Позволь мне предостеречь тебя, дорогая, от излишнего доверия к этому письму. Разочарование может быть ужасным. Почему отправитель не подписал свое имя? Конечно, мы можем догадаться, от кого оно исходит; но разве тот факт, что он не подписывается своим именем, не свидетельствует о неуверенности в его собственном заявлении?
   - О, я думаю, что нет, - воскликнула Вайолет, вспыхнув от энтузиазма, - если оно от того, от кого ты думаешь; но кто же, по-твоему, послал его?
   - Я так понимаю, оно может быть только от мистера Ван Хапфельта, дитя мое.
   Девушка, казалось, на мгновение растерялась, но затем ее мысли снова закружились со скоростью вихря.
   - Ну, его мотивом для того, чтобы не подписывать свое имя, может быть просто очень похвальная сдержанность, а не недостаток уверенности в его заявлениях. Если вспомнить, что он приходит сюда сегодня с определенной целью в отношении меня, то если бы он подписал свое имя, это было бы своего рода претензией на мою благосклонность в качестве награды за оказанные услуги. О, теперь, когда я думаю об этом, я называю его самым великодушным человеком!
   - Это великолепно, это верно, - сказала миссис Мордаунт. - Твои инстинкты всегда чуют благородство там, где его можно найти. Я рада, что ты воспринимаешь это именно так. Но молодые люди полны энтузиазма и склонны делать поспешные выводы. Когда мы становимся старше, то приобретаем привычку задумываться вновь и вновь. В данном случае, без сомнения, ты права; у него не могло быть никаких других мотивов, если только... Я полагаю, нет никого другого, от кого могла бы прийти записка?
   Услышав этот вопрос, Вайолет на мгновение застыла в изумлении, слегка задыхаясь, и каким-то образом, словно сквозь туман, в ее сознании промелькнуло полу-воспоминание, полу-мысль о Дэвиде Харкорте.
   - От кого еще она могла исходить? - затаив дыхание, спросила она у матери.
   - Почерк не мистера Ван Хапфельта, - сказала миссис Мордаунт. - Ты заметила, что это менее витиеватый почерк.
   Вайолет снова взяла записку, и ее красивые брови нахмурились.
   - Нет, - сказала она, - это гораздо более сильная и твердая рука... Я не знаю, кто еще...
   - И все же, если бы мистер Ван Хапфельт хотел быть великодушным в том смысле, о котором ты говорила, - сказала ее мать, - если бы его целью было скрыть свою роль в этом деле, он, естественно, попросил бы кого-нибудь другого написать за него. И, поскольку мы не можем представить никого, кроме него... Вот! думаю, это он стучит в дверь. Скажи мне, Ви, хочешь ли ты встретиться с ним наедине?
   - Да, мама, я увижу его.
   - Благословляю тебя за твое доброе и благодарное сердце! В таком случае, немного погодя, я выйду. Но, о, прошу тебя, не делай ничего опрометчивого в порыве радости и простой благодарности, дитя! Я не хочу лишиться двух своих детей. Найди свое счастье, моя дорогая. Это в первую очередь и - превыше всего.
   В этот момент в комнату заглянула миссис Хэррод со своей приятной улыбкой и сказала: "Мистер Ван Хапфельт здесь. Ну, в письме были хорошие новости?"
   - Милая! - прошептала Вайолет, подбегая, чтобы поцеловать ее. - Я должна надевать красное перед вами, чтобы вам каждую ночь снились солдаты!
   Послышались шаги Ван Хапфельта, поднимавшегося по лестнице.
  

ГЛАВА VII. УСЛОВИЯ ВАЙОЛЕТ

  
   Ван Хапфельт с поклоном вошел в гостиную. Его глаза блуждали, быстро перебегая с лица Вайолет на лицо миссис Мордаунт и обратно на Вайолет. Он увидел то, что ему понравилось, - улыбки на обоих лицах, - и морщинки на его лбу разгладились. Это был мужчина лет сорока, с небольшой проседью в прямых волосах, которые, разделенные пробором посередине, обрамляли лоб идеальной дугой. Он стоял на тонких ногах, прямых, как жерди. Его руки и ноги были маленькими. Черты его лица были правильными и точеными, как у статуи; он больше походил на испанца, чем на голландца.
   Миссис Мордаунт встретила его пожатием руки, в котором было выражено сочувствие и ободрение, и Ван Хапфельт наклонился к Вайолет, пробормотав:
   - Я рад видеть, что вы сегодня просто сияете.
   - Вы наблюдательны, - сказала Вайолет.
   - Относительно кое-чего, - ответил Ван Хапфельт.
   - Нашей доброй хозяйке снились солдаты, мистер Ван Хапфельт, - беспечно вставила миссис Мордаунт, - а такой сон, похоже, всегда приносит хорошие новости ее гостям; так что моя дочь испытывает его последствия.
   Ван Хапфельт выглядел озадаченным и спросил: "Мисс Вайолет слышала, что ее орхидеи цветут в ее отсутствие, или что те два лебедя, которые я обещал, прибыли?"
   Вайолет и миссис Мордаунт обменялись одобрительными взглядами в ответ на эту речь, и последняя сказала: "Слава Богу, в мире есть вещи поярче орхидей! а доброе дело может быть более белым и грациозным, чем все лебеди Дейл Мэнор".
   Ван Хапфельт выглядел еще более озадаченным, - это было замечено женщинами, но приписано ими его желанию принять такой вид, чтобы они ничего не заподозрили о его связи с письмом, - что было поставлено ему в заслугу. После нескольких минут разговора общего характера миссис Мордаунт вышла. Вайолет сидела в мягком кресле у одного из балконных окон. Ван Хапфельт прислонился к амбразуре окна. Казалось, он набирался решимости, прежде чем заговорить.
   - Сегодня вечер понедельника, и с субботы, когда я привез вас с кладбища, я не сомкнул глаз. Если вы продолжите предаваться этой безутешной скорби о судьбе вашей сестры, я этого не вынесу. Со мной что-нибудь произойдет. Думаю, я сойду с ума.
   - Вы очень добры, - ответила Вайолет, опустив веки, - хотя я не вижу...
   - Да, вы не видите, вы не знаете, - произнес он; его глаза были слегка красными, и он говорил с некоторым напряжением, -это делало правдоподобным то, что он уже некоторое время не спал. - Но это так. Страстное желание всей моей жизни - избавить вас от этого горя. Позвольте мне сделать это; вы должны позволить мне сделать это!
   - Каким образом? - спросила она, бросив на него взгляд из-под длинных ресниц и удивляясь блеску в глазах мужчины. - Меня не избавить от этого никакими средствами, но можно несколько утешить доказательствами честного имени моей сестры и ее ребенка, а также открытием местонахождения ребенка. Других средств нет.
   - Есть! Отказ от вашей нынешней жизни, общение с тем, у кого не будет никаких иных забот, кроме как сделать вас счастливой, избавить вас от зла, причиненного вашей сестре. Такова моя цель - видит Бог! - такова моя главная цель...
   - Конечно, я неправильно понимаю вас! - воскликнула Вайолет, несколько встревоженная его вспышкой. - Ваша цель - исправить зло, причиненное кем-то моей сестре, посвятив себя тому, чтобы сделать меня счастливой? Разумеется, это кажется самым благородным и бескорыстным мотивом; но разве филантропия подобного рода - лучшая основа для такого предложения, какое вы мне делаете? Филантропия, несомненно, со временем исчезла бы, если бы не основывалась на привязанности...
   - Вы сомневаетесь в моей привязанности? - воскликнул он; его голос дрожал от плохо сдерживаемой страсти.
   - Мысль о которой пришла вам в голову только сейчас?
   - Только сейчас, если сама моя жизнь зависит от того, чтобы постоянно видеть вас - и видеть вас счастливой? Говорю вам, если вы отвергнете мою мольбу сегодня вечером, если что-нибудь случится сейчас или в будущем, чтобы помешать моим страстным желаниям в отношении вас, - я принял решение, я не стану продолжать бороться с мучительными испытаниями жизни. Скажите мне: "нет", и с завтрашнего вечера вас будет мучить тот же червь раскаяния, который должен грызть человека, ставшего причиной смерти вашей сестры. Вы говорите о привязанности? Она у меня есть. Я действительно, да, я действительно люблю вас; но это был бы самый надуманный мотив по сравнению с той страстью, которая бросает меня к вашим ногам.
   - Я его не понимаю, - вздохнула Вайолет про себя - и неудивительно, потому что слова Ван Хапфельта исходили от него как шипение; его глаза были налиты кровью; он наклонился к ней, на лбу выступили вены. Было достаточно ясно, этот человек вкладывал всю свою душу в свои слова, и все же он так мало походил на обычного влюбленного. Он оставил ее равнодушной, эту женщину, созданную для любви, и она задумалась.
   - Ответьте мне сейчас, - сказал он, - я думаю, что ваша мать не против. Только дайте мне услышать слово: "да", а "когда" - вы вольны выбрать сами.
   - Прошу вас, послушайте, мистер Ван Хапфельт, - сказала Вайолет, склонившись над коленом, которое она зажала между сцепленными пальцами. - Давайте рассуждать вместе, давайте лучше поймем друг друга. Я не расположена быть недружелюбной по отношению к вам - не думайте так - и даже безоговорочно отвергать ваше предложение. Я многим вам обязана, и вижу, что вы очень серьезны; но я не совсем понимаю. Ваш мотив, по-видимому, филантропический. Вы сами это только что сказали. Тем не менее, филантропия - не страсть; она никогда не доводит до отчаяния; она никогда не совершает самоубийства в отчаянии из-за невозможности творить добро. Это первое, чего я в вас не понимаю. И, во-вторых, я не понимаю, почему вы хотите, чтобы между нами установились более тесные отношения для моего счастья, когда я уверяю вас, что ничто, кроме восстановления честного имени моей сестры, не может облегчить мое несчастье, и что, как только это будет сделано, никто не сможет сделать большего, что привязало бы меня к жизни.
   - Но я старше вас и знаю лучше, - ответил Ван Хапфельт, садясь рядом с ней и говоря теперь более спокойно. - Вы ничего не знаете о царствах мира и их славе. Путешествие в одиночку дало бы вам новый взгляд на вещи. Я всегда должен изобретать для вас новые удовольствия и развлечения. Иногда я лежу по ночам без сна, обдумывая их. Я очень богат, и все мое богатство будет направлено в одно русло, - чтобы радовать вас. Вы ничего не знаете об обществе в Штатах, о блеске и беззаботности жизни по ту сторону Атлантики. А парижский бомонд, с его очарованием, остроумием и непринужденной веселостью, - вы ничего об этом не знаете. Я найду средства, чтобы вы постоянно были веселой, чтобы являлись во все новых ипостасях, костюмах, драгоценностях...
   В голове Вайолет промелькнула мысль: "У него изысканные манеры, но вульгарный ум", и она сказала вслух: - Так вот как вы хотели бы избавить меня от печали, мистер Ван Хапфельт? Я бы предпочла неделю в Дейл Мэнор с моими птицами и цветами всему этому.
   - Тогда это будет Дейл Мэнор, а не "все это", - согласился он. - Все будет так, как вы захотели бы, если только вы будете счастливы и однажды бросите на меня взгляд, означающий: "Мое счастье принадлежит вам". Могу я еще раз взглянуть на медальон?
   Вайолет сняла с шеи медальон, нажала на пружину, и внутри обнаружилась акварельная миниатюра Гвен. Она слегка вздрогнула. Хотя она говорила о своей сестре, внезапная просьба мужчины задела ее за живое.
   - Мне нравится смотреть на нее, - сказал Ван Хапфельт, наклоняясь ближе. - Это напоминает мне о вас - главным образом рот и подбородок, милый маленький подбородок. Она страдала, да, она испытала горе, но раз страдала она, вы не должны страдать. Я целую ее вместо вас, потому что она была такой же, как вы.
   Это, конечно, было странной причиной нежности Ван Хапфельта к миниатюре, но сердце Вайолет мгновенно потеплело к нему за его жалость к ее любимой сестре; и когда он надел ей на шею медальон, сказав: "Итак, теперь мы понимаем друг друга?", она нашла трудным ответить: "Боюсь, я так же далека от понимания, как и прежде".
   - Это придет со временем, поверьте мне, - сказал он. - Но что касается короткого слова:"да", следует ли считать, что оно произнесено?
   - Нет, не произнесено, - мягко ответила она, - но не уходите, думая, что этого не случится никогда. Позвольте мне быть откровенной, мистер Ван Хапфельт. Вы прекрасно знаете, что в настоящее время я не расположена поклоняться вашему полу, и это действительно так. Честно говоря, я не думаю, что человеческий род украшает землю, на которой он живет, и меньше всего его мужская часть. Если бы я хотела выйти замуж, полагаю, что выбрала бы какого-нибудь бедного земледельца, который никогда не видел города и не слышал об искусстве порока. Итак, вы видите, что сама идея брака должна быть мне достаточно неприятна. Я не хочу и не могу отдать себя; но я вполне готова... заключить сделку.
   - Сделку? - Он вздрогнул, и его темные глаза безучастно уставились на нее.
   - Да, лучше быть откровенной. Когда вы очистите имя моей сестры или найдете ребенка, что, как вы надеетесь, сможете сделать, тогда, если вы все еще будете желать меня по-прежнему, скажите мне об этом. Я не могу расстаться со своей свободой без уверенности в том, что вы сможете сделать то, на что надеетесь; и будет только справедливо по отношению к вам сообщить, что я, вероятно, имею право дать такое же обещание любому другому мужчине, который хотел бы и мог бы сделать это для меня.
   При этих словах глаза Ван Хапфельта гневно вспыхнули, и он вскочил на ноги, воскликнув: "Но этого никогда не будет! Очистить имя вашей сестры? Вы все еще говорите, как ребенок..."
   Теперь настала очередь Вайолет удивленно выпрямиться, когда она увидела, что ее воздушный замок тускнеет. Она, в свою очередь, удивленно посмотрела на него и также воскликнула: "Это говорите вы? что этого никогда не будет?"
   - Как вы можете ставить жизнь человека в зависимость от возможности осуществления такой мечты? - раздраженно спросил Ван Хапфельт, сказав больше, чем было разумно.
   - Мечты? - пробормотала Вайолет, словно во сне. - Тогда кто же прислал мне это?
   Затем она вытащила из кармана неподписанное письмо Дэвида Харкорта. Она протянула его Ван Хапфельту, и он, не прикасаясь, наклонился и прочитал его; по-видимому, медленно; и не один раз, как показалось Вайолет. Он стоял, глядя на письмо все то время, пока она протягивала его ему, в то время как от лица мужчины отступала кровь, как будто оно умирало, и какая-то сила, казалось, приковывала его взгляд, препятствуя всем попыткам отвести его.
   Мысль, промелькнувшая в душе Ван Хапфельта, была такой: "Кто-то знает, что она была "законной женой". Но кто? И как он это узнал? Для него это, так или иначе, "довольно определенная вещь"; и доказательства этого "могут рано или поздно появиться"; и тогда он передаст эти доказательства Вайолет".
   - Я вижу, что это не вы прислали мне его, - сказала, наконец, Вайолет, и, когда она это сказала, где-то внутри нее вспыхнула некая радость, легкий трепет облегчения.
   Ван Хапфельт выпрямился. Его губы были белыми, они кривились в ужасной улыбке, хотя на какую-то долю секунды он заколебался, прежде чем ответить: "Кто вам это сказал?"
   - Я, конечно, не знаю фактов, - сказала Вайолет, - но мне бы хотелось знать.
   - Вам лучше знать, - сказал Ван Хапфельт, отворачиваясь от нее. - Да, его отправил я.
   Вайолет вспыхнула. В его манерах не было убежденности даже для того, кто не привык сомневаться в произнесенном слове. Было ужасно думать, что он лжет. И все же, на его лице была заметна странная робость; его голос не был уверенным.
   - Ну, я все еще пребываю в сомнении, - пробормотала она. - Поскольку это вы отправили его, и поскольку вы говорите в нем, что честь моей сестры теперь "вполне определенная вещь", и что "доказательства будут получены", почему вы минуту назад сказали, что это "просто мечта"- с нетерпением ждать их?
   Ван Хапфельт смотрел в окно. Он ответил не сразу; только через минуту он ответил, не оборачиваясь: "Это я послал вам письмо. Да, это был я; и то, что я говорю в нем, правда - так или иначе - в некотором роде правда; но я не хотел, чтобы вы ставили осуществление этих надежд условием вашего согласия. Поэтому я сказал, что ваше условие было "просто мечтой". Надеюсь, теперь вам все ясно".
   Вайолет вздохнула и ничего не ответила. Все было ей не так уж ясно. Ясно было только одно: благородство, которое она и ее мать приписали Ван Хапфельту за анонимную отправку письма, что не могло позволить ему требовать от нее вознаграждения, не было настоящим благородством; поскольку он сразу же добровольно сообщил информацию о том, что это он отправил его. Она почувствовала некоторое отвращение. Женщина, разочаровавшаяся в мужчине, устремляется к противоположному полюсу. Пусть только обнаружится, что он не тот герой, каким она его считала, и падение его будет быстрым. С того самого мгновения он не только перестанет быть для нее героем, но станет меньше, чем ничем, в ее глазах. Вайолет бесцельно прошлась по комнате, затем подошла к окну, самому дальнему от того, у которого стоял Ван Хапфельт, и невысказанные слова сорвались с ее губ: "Несчастный человек".
   Наконец Ван Хапфельт почти бросился к ней с криком: "Обещание на этом листе бумаги в вашей руке будет выполнено, и выполнено мной, я клянусь, клянусь вам в этом! Но выполнение этого не должно быть условием нашего союза. Сначала должен быть союз, а затем исполнение; и чем быстрее союз, тем скорее исполнение".
   - Нет, я на это не согласна.
   - Вы должны!
   - Вы должны освободить мое запястье, мистер Ван Хапфельт!
   - Вы должны!
   - Но зачем держать меня?
   - Послушайте, ваша сестра была законной женой. Я знаю это, у меня есть основания знать это, и я уверен, что, если вы выйдете за меня замуж, в течение шести месяцев после свадьбы я буду в состоянии предоставить вам доказательства всего - рассказать вам правдиво всю историю от начала до конца...
   - Но почему через шесть месяцев после этого? Почему не за шесть месяцев до этого?
   - У меня есть причины... есть причины. То, что я должен буду рассказать, будет для вас болью, я предвижу, болью; но, возможно, не такой болью, какую вы не сможете пережить. Тем не менее, из того, что я уже знаю об истории вашей сестры, я вижу, что это должно быть рассказано вам после, а не до нашего союза. Насколько я понимаю, это ужасная история, душераздирающая история. Вы даже не догадываетесь, вы далеки от того, чтобы услышать это сейчас, даже если бы я мог сказать вам. Вайолет! скажите мне: "да"!
   - Как? Ничего не понимая?
   - Да, Вайолет, доверьтесь мне! Вайолет, скажите мне: "да"!
   - Но какая гарантия...
   - Мое клятвенное слово, ничего больше; этого достаточно. Я говорю, что в течение шести месяцев, не больше, со дня нашей свадьбы вы узнаете все, что желаете знать, даже ребенок будет найден, потому что я уже почти сделал это. Но если вы не согласитесь, вы никогда не узнаете, ребенок никогда не будет найден; ибо я буду мертв, и знания, которые я собираю, умрут вместе со мной. Если вы не отдадите себя, тогда согласись на ту сделку, о которой вы говорили.
   - Человек что-то отдает в обмен на то, что получает.
   - Это единственное условие, которое позволит всему разрешиться к общему удовлетворению. Я не смог бы привести вам сегодня доказательства, которых вы жаждете, даже если бы они у меня были. Это должно произойти через шесть месяцев - не менее чем через шесть месяцев - и тогда я обещаю, призывая Небеса в свидетели. Верьте мне! Не все, что говорит человек, правда; но это правда. Вайолет, ради Гвен, в течение недели - чем скорее это будет сделано, тем скорее вы услышите - не более чем через две недели...
   Вайолет, охваченная болью, вяло прикрыла глаза рукой. Ван Хапфельт умолял, как человек, борющийся за свое последнее земное благо. И все же, и все же - он оставил ее равнодушной.
   - Я не сомневаюсь в вашем обещании, - сказала она с очаровательной застенчивостью, - но это слишком важно для меня, а вы не даете мне никаких гарантий; вы можете потерпеть неудачу, и тогда все будет напрасно.
   - Я не потерплю неудачу. Я сделаю так, чтобы не было никаких шансов на неудачу. И чтобы доказать свою веру, если вы скажете: "да", я думаю, что могу гарантировать, - в течение всего двух месяцев после брака ребенок будет обнаружен, а в течение шести вам будут вручены доказательства законности его рождения. Это справедливо... это кажется более справедливым... Не медлите. Только в этом случае брак должен быть быстрым, без двухнедельной задержки. Я не могу предложить лучших условий. Что вы на это скажете?
   Вайолет, не отвечая, внезапно бросилась на изголовье дивана, зарывшись в него лицом. У нее вырвался горький плач, такой тонкий и тихий, что Ван Хапфельт едва мог его расслышать. Он стоял над ней, глядя на нее с замиранием сердца; и вскоре, наклонившись к ней, он прошептал: "Скажи мне!"
   - Бог знает! - вырвалось у нее.
   Он коснулся губами ее волос, и она вздрогнула.
   - Тогда это: "да", - сказал он, - но пожалейте меня еще больше и скажите, что это будет немедленно.
   - Нет, - всхлипнула она, - у меня должно быть время подумать. В конце концов, это слишком важно...
   В этот момент вошла миссис Мордаунт. Вайолет, услышав звук открывшейся двери, встала, опустив голову и отвернув лицо, а Ван Хапфельт с каким-то безумным смехом сказал миссис Мордаунт: "Смотрите, насколько удлинился день".
   Миссис Мордаунт вопросительно посмотрела на Вайолет; большие глаза девушки остановились на матери, не отвечая никаким знаком на вопрос поднятых бровей. Девушка была озадачена и взволнована. Как мужчины завоевывали женщин? как какой-то мужчина завоевал ее сестру? Конечно, это было странное ухаживание!
  

ГЛАВА VIII.ГЛУБОКОЙ НОЧЬЮ

  
   Дэвид Харкорт тем временем уже давно вернулся домой после беседы с мисс л'Эстранж, после чего миссис Гровер преподнесла ему свой первый образец ведения домашнего хозяйства в виде обеда. Но, словно в доказательство того, что в тот день судьба была против литературы, она также вручила ему письмо от агента Диббина, в котором говорилось: "Сообщаю вам адрес Сары Гиссинг, служанки покойной мисс Гвендолин Барнс, как и было обещано".
   Первым побуждением Дэвида было сразу после обеда пойти и поговорить с этой Сарой Гиссинг. Затем он поджал губы, сказав себе: "Работа на сегодня", и, раскурив трубку, подошел к своим литературным инструментам с мрачностью человека, готового задушить врага. После чего он сел и что-то написал. Когда он вернулся на землю с усталым от напряжения мозгом, миссис Гровер уже ушла. Было около семи вечера, и степной волк внутри него требовал пищи.
   Его умственные способности были сейчас на пределе, и он подумал про себя, что нет никаких причин, почему бы ему не поторопиться и не навестить мисс Гиссинг сегодня вечером. Хотя после обеда смертельная апатия и реакция овладели им, нашептывая: "Завтра лучше, чем сегодня", он оказался верен своему деятельному "я" и отправился автобусом на Бейкер-стрит, где сел на поезд до ближайшей к деревне станции Чалфонт.
   Затем последовала короткая прогулка от станции до деревни. Колясок не было; и когда он приехал в гостиницу "Пикок", где Сара Гиссинг теперь работала официанткой, то узнал, что она уехала в отпуск в соседнюю деревню. Он бродил по тихой улице, пока в десять часов не вернулась Сара, худенькая девушка с выступающими верхними зубами и застывшим изумлением в глазах.
   - Вы не должны волноваться, - сказал ей Дэвид. - Я пришел только для того, чтобы задать вам несколько вопросов о вашей покойной хозяйке, мисс Гвендолин Барнс, к которой у меня есть интерес. Насколько мне известно, никто не пострадает, если вы расскажете мне все, что знаете, в то время как вы и я можем извлечь из этого выгоду.
   Они разговаривали в крошечной внутренней гостиной, и Сара в пальто и шляпке, сидя на табурете у пианино, смотрела на него и поначалу отвечала коротко. Мало-помалу она была вынуждена высказаться.
   - Он был высоким мужчиной, - сказала она, - худощавым, темноволосым и бледным...
   - Прямой нос? - спросил Дэвид.
   - Да, сэр, прямой нос; красивый мужчина.
   - Черные усы, красиво уложенные?
   - Да, сэр, у него были усы.
   - Хорошо, но все это ни о чем не говорит. Многие люди отвечают такому описанию. Неужели в квартире не было его фотографии? Вы никогда не видели фотографии?
   - Да, на каминной полке в спальне мисс Барнс стояла фотография в серебряной рамке, но на следующий день после ее смерти серебряная рамка все еще была там, а фотография исчезла, потому что я сама это заметила.
   - Вы понимаете, что говорите мне очень странную вещь? - спросил Дэвид с внезапным интересом. - Как скоро после взлома двери вы вошли в квартиру?
   - Разве я не была там, когда взломали дверь? Разве я не вошла сразу?
   - И как скоро после этого вы заметили, что фотография исчезла из серебряной рамки?
   - Как скоро? Вскоре после этого.
   - Это не был один из мужчин, взломавших дверь, кто вынул фотографию из рамки?
   - Я так не думаю, сэр. Я бы заметила это, если бы это было так.
   - Когда вы вошли, то обнаружили тело вашей хозяйки, лежащей мертвой; входная дверь была заперта изнутри, так что никто не мог выйти из квартиры. Когда вы уходили от своей хозяйки прошлой ночью, фотография была в рамке, но исчезла, когда на следующий день взломали дверь. Таковы факты, не так ли?
   - Да, сэр.
   - Ну, это, кажется, говорит о том, что фотографию убрала сама мисс Барнс, не так ли? А из этого следует, что фотография все еще находится в квартире?
   - Возможно, она сделала это, чтобы скрыть ее, - предположила Сара. - Я бы не удивилась, если бы это было так. Без сомнения, она порвала фотографию или сожгла ее.
   - Но вы нигде не видели ни клочков, ни пепла?
   - Нет, хотя я подметала квартиру в тот же день. Тем не менее, это не значит, что она не порвала ее.
   - Были ли там какие-нибудь обрывки?
   - Да; она, должно быть, порвала добрую пару писем за ночь, прежде чем сделать то, что сделала. Если уж на то пошло, мусору не было конца.
   - Но предположим, что она не сожгла и не порвала фотографию, - сказал Дэвид, - где бы она ее спрятала? Можете ли вы предложить какое-нибудь место? Вы когда-нибудь видели, чтобы она что-нибудь скрывала? Потому что, если она спрятала что-то одно, она могла спрятать и другое, не так ли?
   - Я думаю, есть одно письмо, которое она, должно быть, спрятала, - ответила Сара, - если только она не уничтожила его - письмо, пришедшее из Парижа за четыре дня до того, как она покончила с собой. Я видела почтовый штемпель и почерк, так что я знаю. Оно было от него, потому что он в то время был в Париже, и я уверена, что именно это письмо стало причиной ее смерти. Это произошло около одиннадцати часов, вскоре после завтрака. Она сидела за пианино в халате и пела, не как обычно, а вроде как стонала на разных нотах, упражняя голос, как... мне было грустно слышать ее каждое утро, это было так печально, как стон, стон, стон! Итак, я сказала: "Письмо для вас, мэм", и она сначала уставилась на него в моей руке, а потом внезапно вскочила и как бы выхватила его у меня из рук. Но она его не читала. Она подошла с письмом к переднему окну, выглянула наружу, держа письмо двумя руками за спиной, дрожа с головы до ног. Итак, не имея никакого повода оставаться, я вышла, но не совсем закрыла дверь. Я задержалась на некоторое время; но, ничего не услышав, я продолжила свою работу, пока полчаса спустя что-то, казалось, не сказало мне: "Лучше посмотри", и когда я заглянула в гостиную, она сидела там на полу, уткнувшись лицом в диван с письмом в руке. Я думала, у нее невралгия; я никогда не видела, чтобы она так страдала от боли. Я заговорила с ней, но она посмотрела на меня, как на больную, и ничего не сказала. Я не верю, что она смогла бы встать, даже если бы попыталась, и мне было больно видеть ее такой поверженной и беспомощной.
   Пристальный интерес Дэвида к ее истории порадовал девушку. Он был таким милым молодым человеком! Возможно, он зайдет еще раз как-нибудь вечером.
   - Я не думаю, что моя хозяйка была не совсем в порядке в остальное время, - продолжала она. - Она бродила по квартире, беспокойная, как странный котенок, напевая отрывки песен, и у нее был приятный сопрано, который пронзал вас насквозь, когда она брала высокие ноты. После письма она больше не ходила в театр. На следующий день она приходит ко мне на кухню, напевая и посмеиваясь, и говорит мне: "Что ты здесь делаешь?" - говорит она. "Что вы имеете в виду, мэм?" - спрашиваю я. "Послушай, Сара, - говорит она, приблизив свое лицо совсем близко к моему, - ты не должна быть здесь, это не место для такой порядочной девушки, как ты. Ты должна понять, что я не замужем. Я сказала тебе, что это так, но это была ложь. У меня есть ребенок, но я не замужем", - и она выбежала, смеясь, словно сумасшедшая.
   - Нет, не это! - перебил Дэвид, потому что это откровение причинило ему боль. - Это не совсем то, что я хотел услышать. Давайте поговорим о письме и о человеке. Вы больше никогда не видели это письмо? Вы не можете себе представить, что ваша хозяйка могла с ним сделать?
   - Нет, я больше никогда его не видела, - сказала Сара, - и я не могу представить, куда она могла его положить, если только она его не порвала. Есть только одна странная вещь, которую я могу вспомнить, и это то, что за день до ее смерти я вышла купить содовой, а когда вернулась, то обнаружила, что она стоит на стуле и вешает одну из картин в длинном коридоре. В то время я задавалась вопросом, не упала ли она или что-то в этом роде, хотя я ничего не сказала. Но теперь я начинаю думать об этом...
   Дэвид подумал про себя: "Она прятала свидетельства о браке и рождении, которые мисс л'Эстранж нашла позже, когда упала картина. Ей не хотелось уничтожать их, и все же она хотела скрыть их, имея в виду цель покончить с собой. Фотография этого человека и роковое письмо от него были спрятаны не за картиной, а, возможно, где-то в другом месте. Я должен обыскать каждую щель".
   - Конечно, - сказал он вслух, - вы могли бы легко опознать ее мужа, если бы его вам показали?
   - О, да, сэр, - ответила Сара, - я видела его десятки раз. Он приходил к нам на квартиру два раза в неделю, хотя иногда надолго уезжал, в основном, в Париж.
   - Они были нежной парой - любили друг друга?
   - Они действительно были такими, - сказала Сара с улыбкой, как человек, который понимает подобные вещи. - Он, я уверена, боготворил землю, по которой она ходила, и она относилась к нему так же. Для меня стало неожиданностью, что что-то было не так, хотя в последнее время у нее иногда бывали красные глаза после того, как он был с ней.
   - Каким именем она называла его? - спросил Дэвид. - Его звали Иоганн Штраус, не так ли?
   - Он был мистером Штраусом, сэр, да, но не тем другим именем, которое вы назвали. По крайней мере, она всегда называла его Генри.
   - Видите ли, Генри иногда по-английски означает Иоганн, - пробормотал Дэвид, догадавшись, что Сара ничего не поняла. - Ребенка тоже звали Генри, не так ли? Как насчет ребенка? Разве вы не знаете, где он?
   - Я знаю только, что она ездила каждый вторник и четверг поездом в семнадцать минут третьего с Бейкер-стрит и возвращалась к шести часам, так что это не могло быть очень далеко. Честное слово, иногда она сходила с ума из-за этого ребенка. Там была маленькая коробочка с одеждой, на которую она много раз заставляла меня тратить полдня, показывая мне вещи, как будто я никогда раньше их не видела, все, что можно, вышито фиалками, и она всегда делала...
   - Она любила фиалки, не так ли? - перебил Дэвид, ухватившись за эту фразу.
   - О, она была вся в фиалках - фиалки в ее волосах, на шее, на талии и повсюду вокруг. У нее была сестра по имени Вайолет, и я знала эту сестру так же хорошо, как знала ее саму, в некотором смысле, - она всегда рассказывала мне о ней. Потому что часто ей не с кем было поговорить, и тогда она заставляла меня сесть и послушать о ее матери, об этой мисс Ви и ребенке, и о том, что она собирается делать, когда ее брак станет достоянием общественности, и все такое. Она была хорошей, любящей леди, мисс Гвен, сэр. Вы не могли не любить ее, и то, что случилось, было смертельно тяжело.
   Как раз в этот момент заглянула хозяйка с несимпатичным лицом, поэтому Дэвид встал и сунул золотую монету в руку вытаращившей глаза Сары. Разговор длился уже довольно долго, и дверь гостиницы пришлось открыть, чтобы выпустить его.
   Он прошел две мили обратно до станции и там узнал, что последний ночной поезд только что ушел. Даже на пригородных линиях существует ограничение на поздние часы.
   Эта небрежность с его стороны заставила его зарычать. Теперь речь шла либо о том, чтобы найти какую-нибудь гостиницу, либо о том, чтобы пешком добраться до Лондона - около двадцати одной мили. Однако двадцать одна миля не имела для него никакого значения, и, задав себе вопросы о маршруте, он отправился в путь.
   Перекинув пальто через левую руку, он уперся локтями в ребра, поднял лицо к небу и пошел длинной, медленной, раскачивающейся рысью. Первая миля немного утомила его. Он остановился и стоял минут пять, затем снова двинулся ровной трусцой; и теперь, когда у него открылось второе дыхание, он мог бы одним махом добежать до Боу Беллс, не испытывая никаких чувств, кроме радости и силы. Он видел, как индейцы бегали весь день с перерывами. Он научился у них этому искусству, и у Лондона еще не было времени заставить его забыть это искусство. Вверх по холму и вниз по долине, он двигался неуклонно, словно машина. Сначала было темно, местами мрачно, небо черное, усеянное звездами, похожими на далеко посеянные алмазные зерна; но внезапно, когда он бежал рысью по главной улице Аксбриджа, все изменилось, вид и настроение вещей претерпели трансформацию, поскольку полная луна плыла по небу, как воздушный шар света в небе. Было тогда около половины второго ночи. С этого времени его путь был виден почти так же ясно, как днем.
   Он прошел через спящие деревни, через спящий Илинг к Шепердс-Буш; там были кошки, и там были полицейские, и один бегущий человек, больше ничего. То тут, то там констебль порывался броситься в погоню, но благоразумно воздерживался - он никогда бы не догнал Дэвида Харкорта. Но в Шепердс-Буше Дэвид оказался у подножия длинного холма, который он обогнул и остановился. Оттуда он направился к Ноттинг-Хиллу, мимо Кенсингтон-Гарденс, в сторону Оксфорд-Серкус. Было около трех часов ночи.
   Двигаясь по южной стороне Оксфорд-стрит в восточном направлении, он остановился, чтобы посмотреть на несколько книг в витрине. Лунный свет был таким ярким, небо таким ясным, что он мог видеть достаточно хорошо, чтобы прочитать их названия. Это был единственный тихий час в Лондоне. Не было слышно ни звука, кроме эха шагов полицейского где-то вдалеке по Риджент-стрит. Вдалеке не дребезжали коляски ночных извозчиков. И затем, на другой стороне улицы, его чуткий слух уловил быстро скользящие шаги - женские.
   Когда Дэвид оглянулся, женщина уже прошла мимо него, направляясь на запад, совершенно бесшумно, очень спеша. У него создалось впечатление, что она была застигнута лунным светом и боялась. Его сердце подпрыгнуло в спазме узнавания, почти страха. Он последовал за ней, - он ничего не мог с собой поделать; как вода течет вниз, как игла следует за магнитом, он последовал за ней крадущимся шагом разведчика, так же тихо, как если бы выслеживал оленя, и так же безошибочно.
   Его дыхание, тем временем, словно приостановилось, его сердце, казалось, замерло. Эти формы и движение, его инстинкты распознали бы их даже в полуночном мерцании тусклых ламп, но теперь они были перед ним в ярком лунном свете. Он все еще не мог поверить самому себе. Он сомневался, не лишился ли разума при луне, гоняясь за призраком, сотканным из непонятной для ясновидения материи тех глухих ночных часов, когда в мире полно снов, а призраки заглядывают в заколдованные уголки мозга. То, что она идет по улицам Лондона в три часа ночи, одна, тайно спеша домой, как какая-нибудь бедная изгнанница, предчувствующая рассвет! - это отдавало чем-то неопределенным и безумным. По какой уважительной причине она могла оказаться вне дома? Рой сомнений, полусомнений, странных предчувствий зародился в сердце Дэвида. Она действительно могла бы выйти, чтобы вызвать врача, чтобы получить лекарство в экстренной ситуации. Но что-то в ее манере держаться и походке, что-то тайное, отчаянное, будто незаконное, казалось, опровергало эту надежду. Она повернула на север, пройдя далеко на запад до Орчард-стрит, по-видимому, не думая, что за ней следят, и оттуда снова последовала на запад и север попеременно по маленьким улочкам, в районе, где запустение спящего города казалось еще более полным. Дэвид последовал за ней, думая о том, что, хотя он и не видел ее лица, у него был определенный способ определить ее личность - потому что, если летящая фигура перед ним отправлялась в дом 60А, Порчестер-Гарденс, - это был адрес дома Вайолет Мордаунт, - тогда это должна быть Вайолет.
   Не то чтобы на более позднем этапе погони у него были хоть малейшие сомнения. Длинный черный плащ, похожий на те, что носят сиделки, раздувался у нее за спиной, вид туники над ним, посадка головы, наклон плеч - все это принадлежало ей: и она быстро двигалась прямо, невзирая на повороты, к Порчестер-Гарденс. Дэвид из-за угла улицы видел, как она поднялась по ступенькам дома, что-то подняла, открыла дверь и надела то, что, по всей видимости, было резиновыми галошами. Эта скрытность возмутила его, и он снова почти усомнился, что это была она. Но когда она вошла, он поспешил со своего угла улицы к двери, чтобы прочитать номер дома, и это был 60А.
   Она скрылась в доме. Было слишком поздно упрекать ее. Он уже жалел, что не осмелился догнать ее и заговорить. У него это получилось бы. Что-то говорило внутри него: "Как похожи эти сестры!" Какой-то ядовитый клык гнева, злобы и ревности терзал его, несмотря на то, что он не имел никакого права судить о ее жизни и поступках; а затем, также, как масло, усмиряющее бушующие волны, пришла жалость. Он вернулся в свою квартиру с привидениями, где аромат фиалок, которые он купил, встретил его при входе. Было около четырех часов. Некоторое время мрачно глядя на рисунок мелом, он прочитал три письма, которые нашел в почтовом ящике. Одно из них было от мисс л'Эстранж, и в нем она писала:
   "Я спросила свою девушку Дженни о свидетельствах о браке и рождении, которые выпали из картины, и она повела себя очень смешно. (Женщина никогда не имеет в виду юмор, когда использует слово "смешно".) Она делает вид, что ничего не знает о том, что с ними стало, но я верю, она знает. Возможно, она нашла Штрауса и продала их ему, или, возможно, она только собирается это сделать, и вы можете получить их у нее, если поторопитесь и предложите высокую цену. В любом случае, я сделала для вас все, что могла, и теперь все в ваших собственных руках. Вы можете приходить, когда захотите".
   Но теперь Дэвид внезапно перестал быть таким преданным делам Вайолет и Гвендолин Мордаунт, как раньше. То, что он увидел за последний час, огорчило его. Он отправился на кухню в поисках чего-нибудь съестного, а затем бросился в постель в раздраженном настроении, когда утренняя серость смешалась с ночью.
  

ГЛАВА IX. ЦЕНА ПОДАРКА

  
   Что касается Генри Ван Хапфельта, то он тоже в тот утренний час лежал без сна в своей постели. Если когда-либо человек и испытывал панику, то это был он - всю ту ночь. Он поехал домой после беседы с Вайолет, прячась в карете даже от взглядов прохожих на улицах, пораженный в самое сердце неподписанным письмом Дэвида к Вайолет: "Совершенно очевидно, что ваша сестра была законной женой"... "доказательства этого будут получены в ближайшее время". Кто-то знал!
   Но кто? И как он это узнал? Ван Хапфельт заперся от своего камердинера - он жил в квартире недалеко от Ганновер-сквер - и часами сидел без движения, с взглядом безнадежным и потерянным. Тот факт, что он почти добился от Вайолет обещания посвятить себя ему, - факт, который в другое время привел бы его в восторг, теперь был почти забыт во мраке его бедствия, как звезда, скрытая облаками. Это стало известно! То, что было между святая святых его сердца и одним только Богом! Желание совершить убийство с шипением сорвалось с его губ. Он хотел добра, а вышло зло; но поскольку он не имел в виду ничего дурного и упорно боролся с судьбой, пусть никто не смеет вмешиваться! Он станет кремнем - против стали.
   Его глаза, давно лишенные сна, наконец, закрылись сами собой, и он бросился на кровать. Но острая боль, пронзающая сон осужденного преступника, вскоре разбудила его. Он открыл глаза; его рассудок прояснился, и он принялся размышлять. Неподписанное письмо для Вайолет было написано мужской рукой. Несколько ночей назад на кладбище он видел мужчину рядом с ней у могилы, и этот мужчина, казалось, разговаривал с ней, - молодой, загорелый мужчина. Кто он такой, он понятия не имел; у него не было причин думать, что это тот человек, который отправил записку. Осталась только мисс л'Эстранж. Она могла бы послать ее, заставив мужчину написать за нее - подозрение само по себе нависло над ней. Он всегда питал страх, что в квартире была оставлена какая-то бумага, что-то, что могло бы послужить уликой, которая какое-то время будет сокрыта, но затем выйдет наружу в полдень, чтобы окончательно уничтожить его. Он знал, Гвендолин не хотела, чтобы о нем узнали, но судьба была против. Он никогда не осмеливался войти в квартиру один, снять ее на свое имя и обыскать. В этом месте раздавались легкие шаги, в воздухе витали вздохи, которые не могло услышать ничье другое ухо, но которые его ухо непременно услышало бы. В этих стенах его глаза однажды ночью видели такое!..
   Он не осмелился снять эту квартиру; но он поселил туда мисс л'Эстранж, и она подвела его; поэтому, заподозрив, наконец, что она не ищет в соответствии с договором, он пригрозил прекратить арендную плату, чтобы просто подстегнуть ее к поискам, ибо его сердце всегда было полно предчувствия, что там можно что-то найти.
   Он знал, что Гвен вела дневник. Где он? Его фотографии, где они были? Его последнее письмо к ней? Сертификаты? Были ли они все должным образом уничтожены ею? Неужели она ничего не забыла? Но когда он попытался надавить на л'Эстранж, женщина пришла в ярость, и он позволил себе потерять самообладание. Как горько теперь было его раскаяние в этой глупости! Ему следовало бы постоянно держать кого-нибудь в квартире, пока не пройдет страх перед тем, что в ней что-то спрятано. Теперь он подозревал, что л'Эстранж, возможно, нашла какой-то документ и скрыла его от него, потому что он грубо вел себя с ней в последние недели ее пребывания там. Он громко застонал от своего ребячества. Нужно было поддерживать с ней связь, сделать ее богатой. Но было еще не слишком поздно.
   Итак, на следующий вечер он появился у дверей театра, где мисс Эрмин л'Эстранж демонстрировала свои прелести, держа в руке коробочку с бриллиантовым ожерельем. Он ни словом не обмолвился о том, почему пришел к ней после стольких лет, но протянул руку, как будто между ними не было никакой ссоры.
   - Вот так сюрприз! - сказала она. - Что за игра?
   - Никакой игры, - сказал он, напуская на себя необходимую веселость. - Стоит ли забывать о старом знакомстве?
   Они вместе поехали в кафе "Ройал".
   - Все было именно так, как я вам говорю, - объяснила она в кэбе, когда позже ехала в Челси. - Я никогда не видела ни клочка бумаги до того последнего дня, когда два сертификата выпали из-за картины, и я не отдала их вам из-за размолвки. Теперь я ужасно сожалею, что не сделала этого, - она взглянула на коробочку на своей ладони, - но дело сделано, и переиграть нельзя.
   - И вы действительно думаете, что они у Дженни? Вы уверены? Вполне уверены? - серьезно спросил Ван Хапфельт.
   - Таково мое искреннее убеждение, - ответила она. - Мне кажется, я помню, как бросила их Дженни, и поскольку Дженни знала, что я специально жила в квартире, чтобы найти документы для вас, она, должно быть, сказала себе: "Возможно, эти бумаги как раз то, что нужно, и они будут для меня на вес золота, если я смогу найти мистера Штрауса". Без сомнения, с тех пор она искала вас или ждала, когда вы появитесь. Когда я спросила ее вчера: "А как насчет тех двух бумаг, которые выпали из-за картины в Эддистон Мэншн?", она посерьезнела и не могла отдышаться. "Какие две бумаги, мисс?" - спросила она. "О, не нужно делать вид, будто вы меня не понимаете, - сказала я ей. - Вы прекрасно знаете. Те, что выпали из-за картины, которая упала". - "Да, - сказала она, - теперь я вспомнила. Интересно, что могло с ними случиться? Разве вы не бросили их в камин, мисс л'Эстранж?" - "Нет, я этого не делала, Дженни, - сказала я ей, - и женщина должна лгать мужчине, а не другой женщине, потому что нужно быть лжецом, чтобы поймать лжеца". - "Но разве я говорю вам неправду, мисс л'Эстранж?" - говорит она. "Я не уверена, - сказала я, - но знаю, что вам следует завязывать нос бечевкой всякий раз, когда вы говорите неправду, потому что ваши ноздри постоянно трепещут, так, как сейчас". - "Я этого не знала, - говорит она. - Это тоже странно, если мои ноздри трепещут". - "Это всего лишь правда, - сказала я ей. - Ваш рот привык произносить ложь, и это не имеет значения, но, когда ваши ноздри чувствуют исходящую ложь, они возбуждаются, моя милая". - "Подумать только! - говорит она. - Это забавно!" - "Так какой смысл продолжать в том же духе, Дженни? - сказала я ей. - Вы сводите меня с ума, потому что я знаю, что вы лжете, и вы знаете, что я это знаю, и все же продолжаете в том же духе, как будто я мужчина и не знаю вас. Если у вас есть документы, так и скажите; они вам совершенно не нужны, потому что я не собираюсь их у вас отбирать", - сказала я. "Ну, похоже, вы знаете больше, чем я сама, мисс", - говорит она. "О, убирайся!" - сказала я ей и вытолкала ее за плечи из комнаты. Это все, что произошло между нами.
   - По какой причине вы спросили ее об этих бумагах вчера? - хрипло поинтересовался Ван Хапфельт, чувствуя, как боль сжимает его сердце.
   - Я скажу вам. Новый жилец квартиры пришел ко мне...
   - Ах! квартира снова сдана внаем?
   - Как, разве вы не знали? Он только что переехал - молодой человек по имени Дэвид Харкорт.
   - И он пришел к вам? Зачем?
   - Спрашивал о бумагах...
   - Бумагах? Какой интерес он может иметь к ним? И вы рассказали ему о сертификатах?
   - Да.
   - Черт побери!..
   - Что такое?
   - Вы рассказали ему о сертификатах? Значит, это он написал письмо!
   - Какое письмо? Не надо так себя вести - в кэбе!
   - Вы сказали ему! Тогда это был он - это был он! Как он выглядит, этот молодой человек? Что за молодой человек? - Ван Хапфельту хотелось задушить женщину, сидевшую рядом с ним.
   - Ну же, взбодритесь, возьмите себя в руки; через сто лет все будет по-прежнему. Я понятия не имела, что причиняю вам боль, рассказывая ему, но даже если бы знала, я все равно должна была сказать ему - нет ничего лучше, чем быть откровенной, не так ли? Мы с вами не были приятелями...
   - Но каков он, этот молодой человек?
   - Неплохой парень, что-то вроде Джеймсона рейдера, веселый, честный парень...
   "Это он был с ней у могилы!" - прошептал Ван Хапфельт про себя, в то время как его глаза, казалось, видели призрак. - И вы рассказали ему все, все! Это был он, никто другой. Какое имя вы дали ему в качестве имени мужа по линии брака? Он тоже об этом спрашивал? Вы ему сказали? - С какой-то безумной скрытностью он задал этот вопрос ей на ухо, задыхаясь в ожидании ответа.
   - Я не запомнила имени мужа, - ответила она. - Я сказала ему, что это был не Штраус, а ван или фон Что-то в этом роде. И не прислоняйтесь ко мне таким образом. Люди подумают, что вы пьяны.
   - Ван? Вы сказали ему это? И что он тогда сказал?
   - Он спросил, не ван ли это Кто-то, я забыла кто, ван Хап... что-то. У меня ужасно плохая память на имена, и, послушайте, не приставайте ко мне со своими проблемами, потому что у меня есть свои собственные, о которых нужно позаботиться.
   Ногти Ван Хапфельта впились в кожу ладоней. Значит, этот новый обитатель квартиры знал его имя, и даже подозревал, что Штраус - это Ван Хапфельт. Откуда он мог это знать, кроме как от Вайолет? К паническим мукам Ван Хапфельта добавился укол ревности. В том, что Вайолет знала этого молодого человека, он больше не сомневался, как и в том, что встреча у могилы была назначена заранее. Возможно, Вайолет, желая найти подозрительные бумаги своей сестры, даже пустила этого человека в квартиру, точно так же, как он, Ван Хапфельт, когда-то поместил туда мисс л'Эстранж. Во всяком случае, в квартире был человек, проявлявший тот или иной интерес к Вайолет и бумагам Гвендолин, с именем Ван Хапфельт на устах и подозрением, что Ван Хапфельт - это Штраус, злой гений Гвендолин!
   - Никто не должен вмешиваться в мою жизнь! - прошептал себе под нос Ван Хапфельт, бросив на мисс л'Эстранж недобрый взгляд, который не предвещал ничего хорошего.
   Когда кэб остановился перед домом женщины, она сказала: "Вы не можете подняться, вы знаете; уже слишком поздно. И в этом нет никакой необходимости. Я позволю Дженни прийти к вам утром, когда вы захотите, если вы дадите мне свой адрес, или вы можете прийти завтра сами..."
   - Ах, не будьте ко мне строги, - взмолился он. - Я не должен терять ни одной ночи. Пришлите ее ко мне, если я не смогу подняться наверх.
   - Я этого не сделаю, бедная девочка спит, - ответила она. - Какой смысл вести себя как сумасшедший? Неужели вы не можете отнестись к этому спокойно?
   В конце концов, ему пришлось уехать, не повидавшись с Дженни, оставив свою визитную карточку с условием, что она должна быть у него не позже десяти утра, и что мисс л'Эстранж должна сохранить его адрес в неприкосновенной тайне.
   В тот момент, когда он ушел от нее, Эрмин л'Эстранж бросилась вверх по лестнице, как будто хотела что-то поймать, и, войдя в свою квартиру, поспешила в спальню, включила свет, сбросила плащ и надела ожерелье перед зеркалом. Это было прекрасное ожерелье, с настоящими камнями, в которых играли огни и цвета. Она сделала реверанс перед своим изображением, осмотрела себя со всех сторон, переступая с ноги на ногу, изящно, как павлин, наслаждаясь подарком, пока новизна обладания им не исчезла. Но она не испытывала никакой благодарности к дарителю и вообще не думала о нем в связи с этим - факт обладания ожерельем единственно занимал ее мысли, и его происхождение не имело никакого значения.
   Простое знание того, что оно было так ценно, доказывало, это была взятка, указывающая на шаткое положение подарившего его. Некоторые подарки женщинам, особенно великолепные, не вызывают не только никакой благодарности, но и некоторое ожесточение сердца, презрение и неприязнь. Возможно, у них есть чувство "я должна быть благодарной", но, будучи слишком счастливыми, чтобы быть благодарными, им наскучивает чувство вины, и за это они наказывают подарившего противоположностью благодарности.
   Как бы то ни было, к тому времени, когда мисс л'Эстранж сняла нитку с драгоценными камнями, в ней проснулось воспоминание о Дэвиде Харкорте, а вместе с ним и легкое чувство пристрастия и симпатии к Дэвиду в противовес Штраусу. Это была своенравная машина, женское сердце под корсажем мисс Эрмин л'Эстранж - своенравная без мотива, коварная без мысли, вероломная ради вероломства. На самом деле, прежде чем разбудить Дженни, ей пришло в голову "дать дружеский совет" Дэвиду на том основании, что он "неплохой парень", и она действительно приложила все усилия, чтобы отправить ему открытку, сообщив, что ждет его навестить Дженни в тот же день и что, если он серьезно относится к делу, он должен встретиться с ней не позднее половины десятого следующего утра, иначе он опоздает.
   Что за паутина была сплетена вокруг молодого искателя приключений из Вайоминга!
  

ГЛАВА X. СЕРТИФИКАТЫ

  
   Дэвид не пошел поговорить с Дженни накануне, повинуясь первой записке мисс л'Эстранж, из-за мрачного настроения, в которое погрузился после того, что произошло в три часа ночи на улицах Лондона. Его возмутило посещение "проблесков луны" молодой леди, которая надела резиновые галоши, прежде чем вернуться в свой дом, и он сказал себе: "Днем - работа, и забудь о Вайолет".
   Затем, на следующее утро, пришло второе письмо мисс л'Эстранж: "Вы должны увидеться с Дженни не позже половины десятого", иначе будет "слишком поздно". Но это не изменило его настроения. С характерными для него ленивыми, гибкими движениями он некоторое время прогуливался по квартире после раннего завтрака, не зная, что делать. Он видел, что кто-то другой охотится за сертификатами - Штраус - Ван Хапфельт - если Штраус и Ван Хапфельт были одним целым; но все же колебался между двумя мнениями, размышляя: "В любом случае, какое мне до этого дело?"
   И снова лицо, которое он видел у могилы, встало перед ним с безмолвной мольбой, лицо, трогающее сердце мужчины, с сухими, как лепестки розы, губами, со щеками оттенка увядающего персика. Откуда ему было знать, ревнивому юноше, какими сотнями причин объяснялись ее ночные блуждания? Почему он испытывал такую неприязнь к совершенно незнакомой девушке? Возможно, в этом действительно была какая-то ревность! При этой мысли он громко рассмеялся и внезапно бросился в бой, схватил шляпу и выбежал из дома. Но было уже больше девяти.
   Когда он добрался до квартиры мисс л'Эстранж, некоторое время никто не отвечал на его звонок, а затем дверь приоткрылась совсем немного, и раздался голос, который спросил: "Кто это? Я не одета. Она ушла. Я же предупреждала, чтобы вы не опаздывали".
   - Она ушла? - безучастно спросил Дэвид, которому не терпелось увидеть ее.
   - Послушайте, почему я должна беспокоиться о вас в этот утренний час? - воскликнула непостоянная л'Эстранж. - Я не могу помочь вашим бедам! Почему вы всегда приходите, когда кто-то лежит в постели?
   - Но почему вы отпустили ее до того, как пришел я? - спросил Дэвид.
   - Вы болван! Я что, ваша мать?
   - Я бы хотел, чтобы вы были ею в этот раз.
   - Из нас двоих получились бы славные мать и сын, не так ли?
   - Дело не в этом. Я боюсь, вы замерзаете... Вы должны были ухитриться удержать девушку до моего прихода, хотя это моя собственная вина. Но разве сейчас ничего нельзя сделать? Куда она ушла?
   - К Штраусу, конечно.
   - С сертификатами?
   - Я полагаю, что да. Я ничего об этом не знаю, и мне все равно. Я пыталась немного сдержать ее ради вас, но она очень хотела уйти к нему, как только узнала его адрес, коварная маленькая негодница!
   - Подождите... Сколько времени прошло с тех пор, как она ушла?
   - Не более трех минут. Вполне возможно, что вы сможете догнать ее, если будете действовать живее.
   - Но как? Я ее не знаю. Я никогда ее не видел. Так что даже если увижу ее на улице...
   - Послушайте. Она маленькая, стройная девочка с почти белыми волосами и маленькими китайскими глазками. На ней синяя саржевая юбка, мое старое болеро из каракуля и матросская шляпа. Теперь вы не сможете ошибиться.
   - Но в какую сторону? Где живет Штраус?
   - Я обещала никому не говорить, а я всегда держу свое слово, - воскликнула мисс Эрмин л'Эстранж, - но, между нами говоря, это не в тысяче миль от площади Пикадилли; и именно там Дженни сойдет со своего омнибуса; так что, если вы возьмете кэб...
   - Превосходно. До свидания! Увидимся снова! - сказал Дэвид.
   Дэвид исчез, пылая действием. Однако он не взял кэб, а пустился бегом, чтобы иметь возможность следить за пассажирами внутри и на крыше каждого омнибуса на линии маршрута, двигаясь немного быстрее транспортных средств. В этот час Лондон уже вышел на улицы, ходил по магазинам и в офисы. Утро было ясное, как в начале весны. Люди поворачивали головы, чтобы посмотреть на человека, который бежал быстрее лошадей, и забирались в омнибусы. Виктория, Уайтхолл, Чаринг-Кросс, он миновал их - и все же не смог увидеть никого, похожего на Дженни. Он начал терять надежду, тем более, что обнаружил, бег в Лондоне совсем не похож на бег в Вайоминге или даже на его бег из Бакса. Ему не хватало воздуха, так что, поднимаясь по крутому склону Нижней Риджент-Сент, он начал задыхаться. Тем не менее, словно в награду, там, недалеко от площади, он увидел в углу омнибуса матросскую шляпку, болеро, китайские глаза и рыжевато-белые волосы Дженни.
   Как только она вышла, двое мужчин бросились к ней навстречу - Дэвид и камердинер Ван Хапфельта. Ван Хапфельт жил недалеко от нижней части Ганновер-сквер, путь к которой был довольно запутанным и странным для того, кто его не знает; его беспокойство стало невыносимым, когда Дженни немного опоздала, поэтому он описал ее своему камердинеру, любителю острых ощущений по имени Нейл - Ван Хапфельт несколько раз видел Дженни с мисс л'Эстранж - и послал Нейла на площадь Пикадилли, где, как он знал, Дженни выйдет, - чтобы проводить ее в свои комнаты. Однако, когда Нейл быстро двинулся вперед, Дэвид оказался перед ним, и камердинер подумал про себя: "Ого, похоже, это тот случай, когда двое - компания, а трое - нет".
   Дэвид заговорил с Дженни:
   - Это вы служанка мисс л'Эстранж?
   - Я, - ответила Дженни.
   - Она послала меня. Я должен срочно поговорить с вами. Пойдемте со мной.
   Но перед глазами Дженни стояло видение богатства - богатства, которым она жаждала завладеть как можно скорее. Поэтому она сказала Дэвиду:
   - Я не знаю, кто вы такой. Я никуда с вами не пойду...
   Они стояли рядом на тротуаре, а Нейл, совершенно незнакомый Дэвиду, стоял позади них и слушал.
   - Вы не можете сказать "нет", - настаивал Дэвид. - Вы собираетесь встретиться с мистером Штраусом, не так ли? Что ж, я здесь вместо мистера Штрауса.
   Но это двусмысленное замечание не возымело действия, потому что Нейл, чей хозяин сказал ему, что в этом деле он не Ван Хапфельт, а Штраус, вмешался с дерзкими словами:
   - Прошу прощения, но Штраус - это я.
   Однако этот короткий способ объяснить, что он был там от имени Штрауса, оказался неправильно понят Дженни, которая с презрением посмотрела на камердинера, сказав:
   - Вы не мистер Штраус!
   - Конечно, нет, - быстро сказал Дэвид. - Как вы смеете, сэр, обращаться к этой леди? Поедемте прямо сейчас, хорошо? Сейчас же. Давайте сядем в этот кэб.
   - Кто вы? Я вас не знаю! - воскликнула озадаченная Дженни.
   - Я не говорил, что я сам - мистер Штраус, - начал Нейл.
   - Нет, вы сказали именно так, - возразила Дженни, - и это неправда, потому что я очень хорошо знаю мистера Штрауса, и ни один из вас не обманет меня, так и знайте!
   - Разве вы не понимаете, - заявил Дэвид, ум которого напряженно работал, - что один из нас должен говорить правду, а поскольку вы знаете, что он солгал...
   - Что все это значит? - потребовала Дженни. - У меня нет никаких дел ни с одним из вас. Просто скажите мне, пожалуйста, как добраться до Ганновер-сквер, и позвольте заниматься своими делами.
   - Именно поэтому я здесь, чтобы показать вам дорогу, - сказал Нейл. - Я не знаю, почему этот джентльмен берет это на себя...
   - Лучше придержите язык, молодой человек, - проворчал Дэвид. - Вы, должно быть, глупы, если думаете, что эта молодая девушка пойдет с вами, мужчиной, которого она никогда раньше не видела, особенно после того, как уличила вас во лжи...
   - Что касается этого, то, похоже, она знает вас не больше, чем меня, - парировал Нейл. - Мистер Штраус прислал меня...
   - Откуда ей это знать? Меня послала мисс л'Эстранж. Разве я не назвал вашего имени, Дженни, и имени вашей хозяйки?
   - Что ж, это верно, - согласилась Дженни, поразмыслив.
   - Тогда доверьтесь мне.
   - Но чего вы хотите, сэр?
   - Это из-за бумаг, - доверительно прошептал Дэвид. - Это все для вашего же блага - сначала пойти со мной и выслушать то, что я хочу сказать. Мисс л'Эстранж...
   - Ну, хорошо, но вы должны поторопиться, - сказала Дженни, принимая решение.
   Дэвид подозвал кэб, они с Дженни повернулись спиной к поверженному камердинеру, сели в него и уехали. Однако Нейл, бывший свидетелем лихорадочного желания Ван Хапфельта увидеть эту девушку, последовал за ними в другом кэбе. Дэвид поехал к станции метро возле Оксфорд-Серкус - дальше она его сопровождать не захотела - и, пока он разговаривал с Дженни на углу, Нейл, спрятавшись в толпе посетителей магазинов на другой стороне улицы, наблюдал за происходящим.
   - Я предлагаю вам, - сказал Дэвид Дженни, - отдать сертификаты мне, и при этом я понимаю, что вы бедная девушка...
   - В том-то и дело, - ответила Дженни, - и сначала должна знать, сколько я за них получу - если, конечно, у меня есть какие-то сертификаты.
   - Совершенно верно, - сказал Дэвид, - но главный мотив, который я предлагаю вам, заключается не в том, что вы получите наличные, а в том, что вы принесете огромную пользу, если отдадите мне бумаги. Они не принадлежат мистеру Штраусу, но они принадлежат матери и сестре бедной умершей леди, леди, чье доброе имя они очистят.
   - Ах, без сомнения, - согласилась Дженни с хитрой ухмылкой прирожденного кокни. - И все же, видите ли, девушка должна заботиться о себе и не обращать внимания на проблемы других людей.
   - Как? - воскликнул Дэвид. - Вы предпочитаете поступить неправильно и заработать двадцать фунтов или поступить правильно и заработать пять фунтов? Вы не можете говорить это всерьез.
   - Речь идет не о пяти фунтах и даже не о двадцати, - отрезала Дженни, оскорбленная простым упоминанием таких ничтожных сумм, - речь идет о сотнях и тысячах. - Ее губы растянулись в улыбке при слове "тысячи". - Не думайте, что я собираюсь расстаться с бумагами, если таковые у меня есть, за ничтожную сумму.
   - Какую же сумму вы хотите? - спросил Дэвид. - Сотню, тысячу?
   - Тысячу.
   - Подумайте. Вы отдаете себе отчет в том, что я могу забрать у вас бумаги сию минуту, бумаги, которые вам не принадлежат, которые вы предлагаете продать кому-то, кроме законных владельцев?
   При этих словах у Дженни изменился цвет лица. В нескольких ярдах от них стоял полицейский, и она видела, как ее великая золотая мечта рушится.
   - Еще неизвестно, есть ли у меня какие-либо документы. Вот в чем вопрос, видите ли! - сказала она.
   - Вы знаете, вас могут обыскать, просто чтобы прояснить ситуацию. Но вам не нужно этого бояться, потому что я настроен договориться с вами, и вы не откажетесь от разумного предложения, не опасаясь неприятностей со стороны полиции. Так что я предлагаю вам сейчас - пятьдесят золотых соверенов за бумаги, наличными.
   - Оставьте меня в покое, - робко пробормотала Дженни, поворачиваясь к нему плечом.
   - Ну, я думал, мы будем друзьями; но я вижу, что должен действовать жестко, - сказал Дэвид, делая угрожающее движение, чтобы оставить ее.
   - Вы можете получить их за сто фунтов, - пробормотала девушка слабым голосом, опустив глаза; на что Дэвид, чтобы не вступать с ней в дальнейшие пререкания, сразу же ответил: - Хорошо, вы получите свои сто фунтов.
   Однако в следующий момент он спросил себя: "Кто должен платить? Могу ли я позволить себе эти королевские излишества в делах других людей? Спокойно! Не слишком много для Вайолет!"
   Он отошел от девушки, обдумывая это. Он не мог себе этого позволить. Не было никакой причины, по которой он должен был это делать. Но он мог бы пойти к Вайолет, к миссис Мордаунт, и получить сто фунтов или их разрешение потратить эту сумму от их имени. В таком случае, однако, как тем временем позаботиться о Дженни? Вряд ли стоило оставлять ее здесь, на вокзале, так близко от Штрауса. Ее тянуло к нему, как магнитом, но он думал, что, если возьмет ее с собой к Мордаунтам, она обретет уверенность в себе и потребует от женщин, возможно, больше, чем они могут себе позволить. В конце концов, он решил отвезти ее к себе домой и оставить там на попечение миссис Гровер, пока не вернется от Мордаунтов.
   - Хорошо, - сказал он ей. - Сто фунтов. Я так понимаю, у вас действительно есть при себе сертификаты?
   - Возможно, и так, - ухмыльнулась Дженни.
   - Тогда все в порядке. "Есть" и "возможно" - это одно и то же в вашем случае. Так что сейчас я немедленно отправлюсь за ста фунтами, а вы тем временем отправитесь со мной в свою старую квартиру в Эддистон Мэншн - там я сейчас живу. Нет, не бойтесь, там есть кто-то, кроме меня, и призрак не ходит днем.
   Они взяли другой кэб, и снова Нейл, покинув свое укрытие, поехал за ними. Он видел, как Дэвид и Дженни вошли в особняк, затем остановился, не зная, то ли поспешить домой и рассказать о положении дел Ван Хапфельту, который, как он знал, к этому времени, должно быть, уже бредил, то ли подождать и посмотреть, выйдут ли Дженни и Дэвид снова.
   Он немного побродил по лестнице, обдумывая это, когда услышал спускающийся лифт, и вскоре увидел, как Дэвид выбежал - один. Дженни, значит, все еще была в здании. Нейл подбежал к лифтеру.
   - Джентльмен, который только что спустился, - сказал он, - он здесь живет?
   - Да, в N 7, - последовал ответ.
   "Значит, девушка осталась в его квартире, - подумал Нейл, почесывая затылок, - а парень, которому принадлежит квартира, не знает, что я шпионил. Мне лучше поскорее вернуться и сообщить хозяину, как обстоят дела".
   И камердинер, который был понятливее на деле, чем на словах, выбежал и взял кэб до Ганновер-сквер, чтобы сообщить Ван Хапфельту, где Дженни.
  

ГЛАВА XI. МЕЧ ОБНАЖЕН

  
   Дэвид тем временем, также в кэбе, отправился в Порчестер-Гарденс, чувствуя некоторую спешку и волнение. Он посмотрел на свое лицо в зеркале кабины и поправил галстук. Молодой человек, ведущий себя подобным образом, выдает симптом болезни сердца. Войдя в дом 60А, он отправил наверх свою карточку.
   Вайолет знала от Диббина имя Дэвида Харкорта, но, прочитав его, вздрогнула и слегка побледнела.
   - Проводите его, - сказала она в волнении.
   - Надеюсь, вы извините меня за мой приход, - объяснил Дэвид, не пожимая руки, - хотя мы уже встречались раньше - вы помните?
   Она слегка наклонила голову, стоя от него на некотором расстоянии и как бы немного съежившись.
   - Но мой визит связан с небольшим делом, которое не терпит отлагательств.
   - Моя мать... - начала она.
   - Я знаю, что ее нет, - сказал он, - но я здесь, поскольку дело срочное. Вы знаете, что я являюсь арендатором в доме N 7, Эддистон Мэншн, и вы также знаете, что, не стремясь к этому, я кое-что знаю о вашей истории. Я хотел бы спросить, не желаете ли вы, не утруждая свой разум множеством подробностей, разрешить мне немедленно потратить в ваших интересах сумму в сто фунтов.
   Она посмотрела на него с некоторой опаской.
   - В моих интересах? - сказала она.
   - Ваших и вашей матери.
   - Сто фунтов?
   - Да.
   - Это кажется странной просьбой.
   - Это не просьба. Если вы не доверите мне ста фунтов, я не буду сильно обеспокоен.
   - Но вы врываетесь, словно буря, и говорите с таким напором...
   - По вашему собственному делу - помните это.
   - Вы приложили усилия, чтобы прийти, - сказала она с улыбкой. - Вы не можете одновременно заботиться и не заботиться.
   - Знаете, я употребил слово "беспокойство".
   - Вы считаете это вежливым способом приблизиться ко мне?
   - Вы считаете вежливым не доверять?
   - Разве я сказала, что не доверяю вам?
   - Вашими глазами.
   - Ну, а теперь я говорю своими устами, что это не так. Чему вы поверите?
   - Без сомнения, то и другое могут обманывать.
   - О, вы опустились до грубости.
   - Есть вещи и похуже грубости, если подумать.
   - Понятия не имею, о чем вы говорите.
   - Это может быть потому, что я знаю о вас больше, чем вы думаете.
   При этих словах она виновато вздрогнула, и в этот момент снова предстала перед взором памяти Дэвида скользящей в лунном свете в три часа ночи, призраком, спешащим обратно к могиле. И все же, в ее присутствии негодование, терзавшее его, сменилось жалостью. В ее темных глазах появился призывный взгляд, и некая сущность честности и чистоты в ее существе подействовала на его инстинкты, лишив возможности думать о ней плохо в данный момент.
   Он поспешно сказал:
   - Боюсь, я плохо начал. Невразумительно.
   Она села, в своей обычной манере зажала колено между сцепленными пальцами и ответила:
   - Пожалуйста, скажите мне, что вы имеете в виду?
   Затем снова посмотрела на него с беспокойным блеском в глазах.
   Он быстро подошел к ней поближе, сказав:
   - Не подумайте ничего плохого. У меня просто такая манера говорить, ничего больше. Кроме того, я задал вопрос о ста фунтах, и время - жизненно важно.
   - Тем не менее, вы были достаточно определенны и, должно быть, слова ваши имели какой-то вполне определенный смысл, - продолжала она. - Разве я не слышала, как вы сказали, будто знаете обо мне больше, чем я думаю? Что ж, тогда, будьте добры, скажите мне, что именно.
   - Возможно, я поступил неправильно, - сказал Дэвид, - и вы теперь не успокоитесь, пока не узнаете, что я имел в виду. Но, прошу вас, не сейчас. Через несколько дней я, возможно, приду к вашей матери или снова увижу вас в месте, которое вы, без сомнения, посещаете довольно часто примерно в одно и то же время и к которому меня тоже почему-то странно тянет. Сейчас же перед нами стоит вопрос, должен ли я потратить эти сто фунтов на вас.
   - Что я могу сказать? Вы ничего не говорите мне о причине своей просьбы, моей матери нет дома, и я боюсь, что в данный момент у меня нет своих ста фунтов. Я собираюсь замуж, и...
   - Замуж?
   - Я сама несколько удивлена этим. И все же я не понимаю, почему вы должны быть чрезмерно удивлены.
   - Я? Удивлен? - сказал он ошеломленно. - Я просто ошеломлен, потому что...
   - Ну?
   - Потому что... ничего. Я просто ошеломлен, вот и все. Или, скорее, потому, что я не слышал об этом раньше.
   - Это было окончательно решено только вчера, - сказала она, наклоняясь над своим коленом.
   - О, только вчера. И когда произойдет это счастливое событие? потому что я, по крайней мере, заинтригован.
   - Скоро. В течение двух-трех недель. Я точно не знаю, когда.
   - И кто тот счастливый человек?
   - Тот самый, которого вы видели, который пришел за мной на Кенсал-Грин.
   - Мистер Ван Хапфельт?
   - О, вы знаете его имя. Да, мистер Ван Хапфельт.
   Дэвид мрачно усмехнулся.
   - Почему вы смеетесь? - спросила она.
   - Но каковы ваши мотивы? - резко произнес он.
   - Странно, что вы осмеливаетесь интересоваться моими мотивами, - сказала она, опустив глаза. Затем ее губы задрожали, и она тихо добавила: - Мои мотивы известны только мертвым.
   - Ах, не плачьте! - почти вскричал он; на его лбу от гнева внезапно выступило красное пятно. - Не нужно слез! Этого никогда не случится!
   - Что вы имеете в виду? - спросила она, с трепетом взглянув на него.
   - То, что я говорю. Этот брак не может состояться. Я позабочусь об этом. Но давайте не будем об этом - возможно, я слишком тороплюсь. "Пусть не хвалится тот, кто надевает свои доспехи, но тот, кто снимает их". Доброго дня, мисс Мордаунт. Я больше не буду беспокоить вас по поводу ста фунтов. Я потрачу их из своего собственного кармана...
   - Пожалуйста, подождите! - крикнула она ему вслед. - Все, что вы говорите, сбивает меня с толку! Как я могу верить вашей честности, когда вы говорите такие вещи?
   - Какие вещи? Честности? Вы можете верить в мою честность или нет, как вам будет угодно. Я уже говорил вам, что меня это не очень беспокоит. Если я сбиваю вас с толку, то вы просто злите меня.
   - Я сожалею об этом. Но все же?
   - Разве мужчина может спокойно слышать, что в нем сомневаются относительно его честности? И, кроме того, признайте, ваша сестра умерла не так давно, чтобы вы так легко дали согласие на помолвку...
   - Но какое вам до всего этого дело? - спросила она, наморщив лоб. - Почему мое личное поведение вообще должно вас злить? На самом деле, как вы и сказали, мое согласие было нелегко получить; и все же, даже если это так, удивительно, что вы читаете мне нотации. Если бы это был кто-нибудь, кроме вас, я бы рассердилась.
   - Что, значит, я в особом фаворе?
   - У вас честное лицо.
   - Тогда почему моя бедная честность постоянно подвергается сомнению?
   - Потому что вы говорите невероятные вещи. Например, не принято, чтобы люди платили сто фунтов в пользу случайного знакомого, как вы только что вызвались сделать. Либо у вас есть какой-то мотив, либо вы удивительно бескорыстны.
   - И что вы выбираете?
   - Я могу думать сейчас одно, а потом поменять свое мнение после того, как вы уйдете.
   - Что ж, спорить бесполезно. Если я позволю себе это, то останусь здесь на целый день. Я не настаиваю на вашем согласии. Я не из таких. Я просто заплачу сто фунтов из своего кармана...
   - Вы не должны этого делать.
   - Не должен?
   - Я думаю, что нет.
   - Вы понятия не имеете, о чем идет речь!
   -Тогда дайте мне какую-нибудь подсказку.
   - Чтобы потерять еще больше времени. Тем не менее, я это сделаю. Дело вот в чем: та, кто жила в моей квартире передо мной, некая мисс л'Эстранж, обнаружила спрятанные в картине свидетельство о браке и свидетельство о рождении, и я хочу купить их для вас у служанки мисс л'Эстранж, у которой они есть.
   Вайолет вскочила, пробормотав:
   - Благодарение Небесам!
   - Я не говорил вам этого раньше, - сказал Дэвид, - потому что еще не получил документы. Я оставил девушку в своей квартире...
   - Но где... где, вы говорите, она их нашла? - спросила Вайолет с большим интересом, чем, казалось, требовал вопрос.
   - Они были в рамке картины, между холстом и досками сзади, - ответил он. - Картина упала, и сертификаты выпали.
   - Хвала Небесам! - снова выдохнула она. - Было ли что-нибудь еще, что выпало?
   - По-видимому, больше ничего.
   - Что ж, этого достаточно. Почему я должна хотеть большего? О, принесите мне их побыстрее, ладно? - воскликнула она, оживленная и покрасневшая. - С ними все будет по-другому. Даже ваше пророчество относительно моего брака, которого вы, кажется, не желаете, сбудется с большой вероятностью.
   - Значит, теперь у меня есть ваше разрешение потратить сто фунтов? - спросил он с улыбкой.
   - Конечно! В десять раз больше!
   - Но благословенна та, кто не видела и все же уверовала!
   - Простите меня! Я действительно доверяю вам! - Она протянула руку. Он взял ее и некоторое время склонился над ней.
   - До свидания, мисс Мордаунт.
   - Ненадолго... час... два?
   - Я рад, что доставил вам удовольствие. Я всегда буду помнить, как выглядят ангелы-брюнетки, когда они благодарят Провидение.
   - Не нужно шутить, когда человек очень счастлив и глубоко благодарен, потому что тогда он слышит все как музыку. Расскажете мне об этом в другой раз, когда у меня будет наготове более четкий ответ. Но, пожалуйста, - только одно слово. Мистер Ван Хапфельт тоже, должно быть, каким-то образом узнал об этих сертификатах. Девушка не говорила, знает ли о них кто-нибудь еще?
   - Человек по имени Штраус знает о них.
   При этом имени ее веки опустились, словно ее скромность была задета.
   - Разве мистер Ван Хапфельт не знает о них? - спросила она, отвернувшись.
   - Я не могу вам сказать... пока, - ответил он, слегка отвернувшись от нее, чтобы она не заметила мрачную улыбку на его губах. - Почему вы думаете, что он может знать?
   - Потому что несколько дней назад он написал мне письмо - вот оно. Я полагаю, это может относиться только к этим сертификатам.
   Она вручила Дэвиду его собственное письмо: "Теперь совершенно очевидно, что ваша сестра была законной женой", - и Дэвид, взглянув на нее, спросил, слегка покраснев:
   - Мистер Ван Хапфельт сказал, что это он послал вам это? Я вижу, что на нем нет подписи.
   - Да, это был он, - сказала Вайолет.
   - Ах! - пробормотал Дэвид и больше ничего не сказал.
   - Если он имел в виду именно эти свидетельства, когда писал это письмо, - сказала она, - тогда у него тоже, как и у вас, должен быть шанс получить их от девушки. Так что вам лучше быть осторожным, чтобы он не опередил вас.
   Дэвид посмотрел ей прямо в глаза.
   - Но если их получите вы, то какая разница, кто принесет их вам?
   - Конечно, - ответила она, опустив глаза, - я буду очень благодарна человеку, который вручит их мне.
   Он сделал шаг вперед, прошептав:
   - Победителем должен оказаться я?
   Он не получил от нее ответа; только волна крови, румянец, внезапно затопивший все ее существо от кончиков пальцев ног до корней волос, залил Вайолет, пока он стоял, ожидая ее ответа. Он протянул руку, прекрасно владея собой.
   - Что ж, я должен попытаться, - беззаботно воскликнул он. Она просто коснулась его пальцев своими, и в следующее мгновение он уже шагал прочь.
   Его кэб ждал снаружи. Крикнув вознице: "Как можно быстрее!", он вскочил в кабину, и они быстро тронулись с места. Внутренне он был вполне доволен. Что-то похожее на птицу, казалось, слегка трепыхалось где-то внутри. Он попробовал сладкий яд медвяной росы.
   Что касается сомнений, то в данный момент у него их не было. Дженни он оставил в безопасности с миссис Гровер; он был уверен, что сертификаты у нее с собой. Но когда он добрался до середины Оксфорд-стрит, он увидел то, что заставило его вздрогнуть: Ван Хапфельт в ландо ехал на восток, а рядом с кучером сидел камердинер Нейл. Что подстегнуло интерес Дэвида, так это скорость, с которой лошади ландо мчались сквозь поток колясок, а также лицо, изможденное и дикое, человека в экипаже, наклонившегося вперед, стиснув обе руки на коленях, как будто он хотел ускорить движение экипажа напряжением своих пальцев.
   В голове Дэвида сразу же возникло множество предположений. Теперь, впервые, ему пришло в голову, что Нейл, возможно, следил за ним и девушкой до самой квартиры, что Ван Хапфельт мог иметь смелость быть на пути к квартире, чтобы отвоевать у него Дженни. Он чувствовал, что ему вряд ли удастся одолеть Ван Хапфельта, - Ван Хапфельт был богат, - но двое в ландо быстро отставали от кэба. В Дэвиде росло желание поскорее оказаться в своей квартире, поэтому он поднялся и крикнул своему изумленному вознице: "Послушайте! Садитесь на мое место и позвольте мне самому вести кэб".
   - Не следует этого делать, сэр. Он стоит больше, чем стоит мой дом, - начал возница.
   - Два фунта для вас, и я плачу все штрафы - быстро! - сказал Дэвид.
   Возница поколебался, но остановился. Он сел на место Дэвида, а Дэвид - на его. Хотя некоторые люди были удивлены, к счастью, ни один полицейский их не видел. Лошадь, словно почувствовав кого-то из Вайоминга позади себя, пустилась бежать. Дэвид рванул на север, вырвавшись из потока транспортных средств, и помчался по опустевшим улицам, в то время как старый возница удивлялся, во что превращается Лондон, когда такое возможно, и восхвалял дни своей юности. Когда Дэвид подъехал к Эддистон Мэншн, ландо нигде не было видно. Он взбежал по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки. Он не стал бы дожидаться лифта. В моменты стресса мы возвращаемся к природе и отбрасываем все искусственное. Открыв дверь своим ключом, он прошел прямо в гостиную, где оставил Дженни. Сердце его упало, потому что ее там не было.
   - Миссис Гровер! - позвал он, и когда миссис Гровер поспешила из кухни, с руками, измазанными тестом, Дэвид посмотрел на нее так грозно, что она отпрянула.
   - Где девушка, миссис Гровер? - прорычал он.
   - Она ушла, сэр.
   - Я вижу это. Вы отпустили ее, миссис Гровер?
   - Ну, сэр, сюда пришел мужчина, сказав, что у него есть сообщение от вас для девушки, и я впустила его. Они поговорили друг с другом, потом она сказала, что ей нужно идти. Я не могла остановить ее.
   Дэвид застонал.
   Зашедшим был Нейл, который, поспешив сообщить своему хозяину, где находится Дженни, был отправлен обратно с инструкциями попытаться убедить ее покинуть квартиру и приехать на Ганновер-сквер. Нейл добился этого, заставив Дженни покинуть Эддистон Мэншн; но она не хотела идти к Штраусу, потому что угроза Дэвида полицией, если она передаст бумаги кому-либо, кроме их законного владельца, была у нее на уме, и теперь она боялась продавать бумаги Штраусу. И все же, она испытывала сильное искушение продать их щедрому богатому человеку, поэтому, идя на компромисс между своими страхами и искушением, она сказала Нейлу, что подождет в кафе и там обсудит этот вопрос со Штраусом, если Штраус придет к ней. Она ждала там, и Штраус направлялся к ней, ведомый Нейлом, когда Дэвид увидел его в ландо.
   Во всяком случае, девушка исчезла. Дэвид чувствовал себя так, словно потерял все. Он обещал сертификаты, и Вайолет сказала:
   - Я буду очень благодарна человеку, который вручит их мне.
   Теперь они были или будут у Ван Хапфельта. Пока он развлекался и перебрасывался словами в Порчестер-Гарденс, Ван Хапфельт играл, и он стонал про себя от боли самобичевания: "Слишком много Вайолет, Дэвид!"
   Он быстрым шагом ходил взад и вперед по столовой, расхаживая с легкостью медведя в клетке, сжав кулаки, готовый действовать, но не зная, что делать. Девушка исчезла, сертификаты исчезли вместе с ней.
   Одно, однако, он приобрел благодаря этому приключению, а именно, почти уверенность в том, что Ван Хапфельт - это Штраус, поскольку он видел камердинера Нейла, который на площади Пикадилли заявил, что он слуга Штрауса, сидящим на козлах ландо, в котором находился человек, названным Вайолет у могилы "мистер Ван Хапфельт". Это казалось своего рода доказательством того, что Ван Хапфельт и Штраус были одним и тем же человеком. Тот же самый человек, который был так привязан к одной сестре и каким-то образом довел ее до смерти, теперь собирался жениться на другой! Мысль об этом поразила Дэвида словно молнией.
   - Этого не будет никогда! - поклялся он в своем безумии. - Что бы ни случилось, только не это!
   И тогда он снова разозлился на нее, подумав: "Он не может быть хорошим, этот человек; должно быть, ее просто легко завоевать".
   Он не мог знать, что Ван Хапфельт пообещал очистить имя ее сестры через шесть месяцев после свадьбы, и что именно таков был ее мотив, а вовсе не любовь, - для того, чтобы быть завоеванной. Он не понимал, что сертификаты, которые он потерял, освободили бы Вайолет от Ван Хапфельта. Он считал, что она легкомысленно вступает в брак с очень богатым человеком. И снова, в этом безрассудном настроении, он увидел ее во время ее ночных блужданий.
   Но горечь и сожаления не могли вернуть сертификаты, от получения которых зависела ее честь. Если бы он знал, где живет Ван Хапфельт, то отправился бы прямо туда. Того, впрочем, не было дома, он спешил прочь. Значит... Дженни явно не пошла к Ван Хапфельту, когда покинула квартиру, иначе, зачем Ван Хапфельту мчаться на восток? Похоже, Дженни и Ван Хапфельт должны были встретиться где-то в другом месте, возможно, где-то недалеко от особняков. Если бы Дэвид смог найти ландо, он мог бы проследить Ван Хапфельта до места встречи! Он чувствовал, что, если сможет увидеть их, тогда, силой или напором, он добьется своего. Он снова вышел на улицу.
   Наугад, побежал на юг. Если встреча происходила в каком-нибудь доме поблизости, и, если ландо ждало снаружи, он смог бы узнать его по лошадям и по Нейлу на скамье. Но, как оказалось, в этом не было необходимости, потому что, двигаясь по Блумсбери-стрит к экипажу, который он заметил стоящим перед французской шоколадной лавкой на углу Оксфорд-стрит, он увидел мужчину и девушку, выходящих из нее. Мужчина приподнял шляпу и кивнул девушке, поставив ногу на подножку экипажа, а затем уехал на запад. Через полминуты Дэвид догнал девушку.
   - Вы, жалкое создание! - в пылу гнева и спешки сказал он.- Отдайте мне эти сертификаты, и побыстрее!
   - Не имею ни малейшего представления, какие сертификаты вы имеете в виду, - смело ответила Дженни, потому что она, без сомнения, была уверена в защите Ван Хапфельта после встречи в лавке.
   Для Дэвида этого было достаточно. Из ее слов он понял, что бумаги теперь в руках Ван Хапфельта; в нем поднялась волна ярости, и без какой-либо определенной цели он бросился за экипажем. Тот не отъехал далеко из-за пробки на Тоттенхэм-Корт-роуд, и его разгоряченное лицо вскоре заглянуло в экипаж. Ван Хапфельт забился в самый дальний угол с выражением полного смятения на лице.
   - Да, вы можете взять их, мистер Штраус... - горячо начал Дэвид.
   - Что? - пробормотал Ван Хапфельт, присев на корточки и взявшись за ручку противоположной двери. - Это не мое имя.
   - Каково бы ни было ваше имя или сколько бы имен у вас ни было, вы можете оставить эти бумаги себе; но там, где они нашлись, могут быть и другие документы, и если они там, - запомните, - я найду их...
   - Документы! Какие документы? Найдете что? - спросил Ван Хапфельт с испуганным лицом.
   - Вы, негодяй! - воскликнул Дэвид, его сердце пылало. - Искупайте ваши преступления, пока можете. Если вы этого не сделаете, обещаю, что не пощажу вас. Скоро я до вас доберусь и...
   - Поехали! - крикнул Ван Хапфельт своему вознице, и, поскольку пробка рассеялась, лошади поскакали дальше, оставив Дэвида с красным от ярости лицом в непосредственной опасности быть задавленным пришедшим в движение транспортом.
  

ГЛАВА XII. НОЧНЫЕ ПОИСКИ

  
   Дэвид вернулся домой, злясь на себя во всех отношениях, не в последнюю очередь за то, что потерял самообладание, преследуя Ван Хапфельта без какой-либо иной цели, кроме как разразиться простыми угрозами. Его предположение о том, что среди картинных рам в квартире могут быть спрятаны и другие документы, помимо сертификатов, прозвучало детским хвастовством. Сначала нужно найти, сказал он себе, а потом хвастаться. Однако один из превосходных маленьких обедов миссис Гровер привел его в чувство, и, хотя в тот день работа была за тысячу миль от его настроения, он заставил себя сесть за нее.
   Но сначала он сказал миссис Гровер: "Я хочу, чтобы вы взяли лестницу и сняли все картины в квартире, кроме трех больших, о которых я позабочусь сам".
   Затем, поставив вазу с фиалками на стол, он вскоре погрузился в гущу истории ковбоев и цветов прерий. Его рассказы уже были известны по эту сторону океана благодаря дуновению реальности, которое они приносили из Штатов, и пользовались некоторым спросом. Почтальон уже вручил ему печатные гранки, и он сказал себе, что обладает некоторой мудростью змеи в выборе достойного жилья, потому что люди, которых он принимал, уходили, говоря: "У Харкорта есть средства. Он увлекся литературой как хобби", - мнение, сделавшее его популярным. Если некоторые редакторы, исходя из этого, хотели платить ему половинные ставки, вскоре им пришлось отказаться от этой мысли. Дэвид был слишком крепким орешком, чтобы его можно было расколоть таким простым способом.
   Тем временем ничто не напоминало ему о жутком опыте его первой ночи в доме N 7. Правда, в тихие часы раздавались звуки, которые дважды приводили в трепет мисс л'Эстранж и Дженни. Но они казались ему вполне естественными. Сухость внутри многоквартирного дома привела к расшатыванию половиц и смещению поперечных балок, так что простое перемещение предмета мебели над головой или переход жильца соседнего этажа из одной комнаты в другую вызывали достаточно скрипов, чтобы породить полдюжины призраков.
   В тот вечер ему нужно было быть в ресторане "Холборн" на ежегодном ужине выходцев из Америки, поэтому он приступил к работе вскоре после четырех, увидев, что к тому времени миссис Гровер закончила снимать картины и вытирать пыль; картины теперь лежали стопкой у буфета в столовой. Дэвид раздобыл себе большое количество оберточной бумаги, жевательную резинку и щипцы, сел на пол у кучи и, стараясь дышать не чаще обычного, принялся за работу. Это была не такая уж легкая задача, как казалось, некоторые картины были искусно скреплены оберточной бумагой, гвоздями и планками; и, поскольку они не были его собственными, он должен был оставить их в не менее аккуратном состоянии, чем нашел. Он был полон решимости не доверять в этом поиске никому. Однако, будучи ловким мастером на все руки, он к шести часам разобрал и снова собрал с полдюжины рам.
   Потерпев неудачу, он позвонил миссис Гровер, не получил ответа, позвонил снова, отправился на поиски, но не смог найти ее в квартире. Удивляясь этому, он вышел из входной двери, чтобы воспользоваться услугами лифтера, когда немного ниже по лестнице услышал приглушенный разговор. Его чуткий слух, казалось, уловил особый акцент его экономки, и он спустился вниз, высматривая, кто бы это мог быть. Он спускался в тапочках и, возможно, по этой причине подошел к говорившим раньше, чем его заметили. Это были миссис Гровер и молодой человек. Последний, как только почувствовал присутствие Дэвида, исчез, словно вор, так что Дэвид не видел его лица, - в этот час было темно, - но у него создалось впечатление, что это был Нейл, камердинер Ван Хапфельта, и его ноги сами собой пустились в погоню; но он сдержал себя.
   - Кто был этот человек? - спросил он миссис Гровер, когда они вернулись в квартиру.
   - Я не знаю его имени, сэр, - был ее ответ.
   - Возможно, вы знаете его. Это тот самый, что приходил сюда, чтобы поговорить с девушкой, которую я оставил на ваше попечение?
   - Я думаю, тот же самый, - сказала миссис Гровер, - хотя я плохо его разглядела.
   - О, не думаю. Что, черт возьми, ему было нужно от вас?
   - Он продолжал задавать мне вопросы. Я сказала ему, чтобы он занимался своими делами...
   - Что он хотел знать?
   - Довольна ли я своим местом, и не думала ли, что такая женщина, как я, могла бы получить лучшее, учитывая жалованье, которое я получаю...
   - Это все, что он хотел знать?
   - Примерно все...
   Дэвид, глядя на нее, сказал:
   - Уверен, что он был совершенно прав. Вы заслуживаете в пять раз большего жалованья, чем я вам даю; так что, если я заплачу вам жалованье за месяц вперед сейчас...
   - Но, сэр!
   - Бесполезно, миссис Гровер. Вы рождены для чего-то большего, чем это. И все же, куда бы вы ни пошли дальше, будьте верны человеку, у которого зарабатываете на хлеб, вопреки всему миру. Вот ваши деньги.
   Напрасно миссис Гровер протестовала. Место было хорошим, квартиру нельзя было оставлять в таком виде, в каком она была сейчас, вещи не выстираны, что-то на огне. Все было бесполезно. Для Дэвида, как прислуга, она умерла. Он проводил ее, сердечно пожав руку у двери и пожелав всего наилучшего.
   Только после того, как она ушла, он вспомнил, что она забыла отдать ключ от входной двери.
   Поскольку уже почти настало время одеваться к ужину, он отложил свою работу над картинами. В полудюжине или около того, которые разобрал, он ничего не нашел и был разочарован, раздражен и встревожен.
   Он сел и написал мисс Вайолет Мордаунт: "С сожалением сообщаю, что мне не удалось получить документы, о которых я имел честь говорить вам. Однако у меня есть основания полагать, что их купил ваш жених, мистер Ван Хапфельт, и вы, возможно, получите их из его рук".
   Но его совесть говорила, что это письмо было жестким, ироничным и неискренним; ибо, если, как он подозревал, имя Ван Хапфельта значилось в свидетельствах как мужа покойной Гвендолин, Вайолет вряд ли получила бы их из рук Ван Хапфельта. Поэтому он разорвал письмо и написал другое, которое в равной степени отражало его плохое настроение. Оно также не отправилось на почту. В конце концов, хотя он и знал, что она, должно быть, с нетерпением ждет от него вестей, он на время отказался от задачи объявить ей о своей неудаче и поспешил на ужин.
   Он вернулся домой поздно, и когда вышел из лифта на лестничную площадку, что-то заставило его вздрогнуть. Ему показалось, что сквозь матовое стекло своей двери он увидел свет. Конечно, впечатление сразу же исчезло, но оно у него было. Он вошел с некоторым беспокойством. Внутри все было темно, все тихо. Он быстро включил три или четыре лампы подряд, и его глаза шарили то тут, то там, не различая ничего, кроме знакомых предметов мебели.
   В тот вечер квартира показалась ему прекрасной. Хотя миссис Гровер в любом случае не было бы здесь в этот час, все же тот факт, что она не пришла утром, как обычно, тот факт, что теперь он был единственным живым существом в маленьком доме, делал его таким же одиноким в Лондоне, каким чувствует себя потерпевший кораблекрушение посреди моря. Солнце зашло. Он немного посидел в пальто у камина в столовой, взглянул на кучу картин, на лицо Гвендолин. Ему показалось... Что-то в лежавшей куче показалось ему не совсем таким, как тогда, когда он уходил.
   Он снова обвинил себя в том, что стал жертвой собственных фантазий. Он сердито спросил себя, не теряет ли он память и способность трезво воспринимать факты. Он думал, что оставил только две картины в разобранном виде; теперь таких было три. Пока он сидел и смотрел на них, часы на каминной полке внезапно перестали тикать, и эта мелочь, случившаяся исключительно по причине того, что он их не завел, повлияла на его настроение. Ему казалось, что он слышит внезапно наступившую тишину, подобную прекращению сердцебиения, а затем "все кончено" скорбящего, когда слетает последний вздох. Он встал, потянулся, зевнул и взял с собой в спальню один из горшков с фиалками, чтобы, если почувствует их запах, знать, откуда он исходит. И он позаботился о том, чтобы включить свет в своей спальне, прежде чем выключить все остальные лампы. Неужели, это тот самый прежний Дэвид, человек, привыкший спать под звездами?
   Он лег в темноте, все было тихо. Только издалека, из какого-то другого многоугольника в улье квартир, доносилось позвякивание, нежный звук пианино, очень слабый, такой же далекий от него, как и жизнь того, кто на нем играл. Он слушал это, думая об изоляции, в которой все души более или менее обречены жить, когда ему случайно пришел в голову вопрос: "Я действительно один в этой квартире? Действительно ли в ней нет никого, кроме меня?" Ему показалось, что он услышал отчетливый щелчок, и если это не был щелчок замка двери в квартиру, то, подумал он, его слух, должно быть, утратил свою прежнюю остроту.
   Он выскользнул из постели и, не издавая ни малейшего звука, выглянул в коридор. Казалось, ничто не шевелилось. Минуту за минутой он терпеливо стоял, слыша только ту музыку, которую барабанная перепонка издает в глубокой тишине. Однажды он услышал возню и писк в стране мышей. Позади него в спальне тикали маленькие часы, вскоре послышался еще один звук, тихий, но продолжительный, как будто где-то очень осторожно рвали бумагу.
   Дэвид, подчиняясь мгновенно проснувшемуся инстинкту, вспомнил о своем шестизарядном револьвере. Прежний опыт в квартире заставил его держать оружие наготове. Бывают времена, когда благоговение перерастает в негодование и действие, - это сейчас и случилось с ним. Молча, напрягая каждый нерв и каждый мускул, готовый к схватке, он отступил назад в свою спальню и достал оружие из-под подушки. Больше не заботясь о том, чтобы скрыть тот факт, что не спит, он бросился по длинному коридору в холл, схватил стул и стол из прихожей и подвинул их к двери, схватил подставку для шляп и также поставил ее у двери, тем самым преградив врагу путь к отступлению. После чего сказал себе: "Будь то призрак или смертный человек, на этот раз будем бороться до конца!"
   Тем не менее, он позаботился о своей безопасности, и, каким бы смелым ни было его бешено колотившееся сердце, стоял в самом дальнем углу холла у двери, напряженно прислушиваясь. И тут же ощутил запах фиалок, запах из могилы.
   Его ожидание было недолгим. Раны не так ужасны, как прикосновение руки, которую нельзя схватить. Он снова бесшумно прокрался в темноте вдоль стены в коридор, в свою спальню, запер дверь и, держа палец на спусковом крючке, включил свет. Прислушиваясь ко всему, что могло произойти снаружи, он обыскал комнату. Никого не было ни под кроватью, ни где-либо еще. Он выключил свет, вышел и аналогичным образом обыскал коридор, каждую из двух других спален и ванную комнату. В этом конце квартиры не было ни души, ни запаха чего-либо, кроме аромата фиалок в его спальне. И снова он начал думать, что, должно быть, стал игрушкой своих фантазий.
   Он снова прокрался по коридору, вошел в гостиную, запер дверь, включил свет и огляделся. В этот момент он услышал, или, скорее, почувствовал, как в квартире раздались шаги. Это было шестое чувство, приобретенное им, когда он прислушивался к шепоту прерии. Это были шаги, легкие и быстрые, как у призрака. Ему показалось, что они выбежали из столовой по короткому коридору между кухней и комнатой для прислуги; быстро, как мысль, он погасил свет в гостиной и погнался за ними.
   Дверь в спальню прислуги находилась слева от поперечного прохода, дверь в кухню - справа. Он шел, словно кошка, которая видит в ночи, быстро и мягко, вдоль левой стены, прижимаясь к ней грудью, пока, подойдя к двери спальни для прислуги, не повернул ручку, чтобы войти.
   Ручка немного повернулась, но не сильно. Дверь не открывалась. Казалось, ее что-то держало, потому что она не была заперта, так как в ней не оказалось ключа.
   Здесь, во всяком случае, наконец-то было что-то осязаемое. А когда речь заходила о силе, естественной или сверхъестественной, Дэвид оказывался в своей стихии. Он заставил себя повернуть дверную ручку, и она повернулась. Он приложил все усилия, чтобы открыть эту дверь, и она немного приоткрылась. Затем, внезапно, она распахнулась, и он, пошатываясь, нырнул внутрь. В то же время он почувствовал, как что-то стремительно выбежало наружу; он успел выхватить револьвер из-за пояса пижамы и выстрелить, когда его молчаливый противник исчез и яростно захлопнул за собой дверь. Почти в тот же миг хлопнула другая дверь - кухонная. И снова все стихло.
   Это было похоже на то, как если бы сильный порыв ветра налетел на дом глубокой ночью, захлопнул две двери и продолжил свой путь. Два хлопка и лай револьвера прозвучали почти одновременно - и тишина поглотила их.
   Дэвид бросился за существом, ускользнувшим от него, к кухонной двери. Его кровь кипела. Когда он впервые столкнулся с чем-то странным в квартире, у него сложилось впечатление о женщине, возможно, из-за запаха фиалок. Но на этот раз, похоже, этого запаха не было, а его последнее впечатление было о мужчине - впечатление, вряд ли вызванное зрением, потому что комната для прислуги была самым темным местом в квартире, ее единственное маленькое окно было занавешено гобеленовыми занавесками, а сама ночь снаружи была темной. Но теперь он почему-то верил, что это был мужчина, и снова и снова бросался на кухонную дверь, не имея никаких добрых намерений по отношению к этому человеку. Ибо не могло быть никаких сомнений в том, что кто бы или что бы это ни было, его посетитель сейчас находился на кухне, поскольку дверь не открывалась.
   После нескольких тщетных попыток, он замер, тяжело дыша, решая, что ему делать. В столовой имелась маленькая заостренная кочерга, с помощью которой он мог бы взломать замок; но прежде чем решиться на это, он снова попробовал силу плеча и на этот раз почувствовал, как внутри что-то поддалось. Дверь на самом деле не была заперта, в ней не было ключа. По-видимому, она была закрыта, если вообще была закрыта, на какую-то защелку или крючок, потому что после еще двух или трех ударов она широко распахнулась.
   Дэвид, ухватившись за ручку, придержал ее немного приоткрытой, и вот уже снова ночная тишина была возмущена его криком: "Руки вверх! или я стреляю!" В то же мгновение он ворвался в кухню и включил свет.
   Там никого не было! Бледность разлилась от уголков его рта до щек, даже несмотря на то, что его лоб покраснел, и он стоял ошеломленный, с вопросом в глазах и в сердце.
  

ГЛАВА XIII. БОЛЬШЕ НИКАКОЙ ВАЙОЛЕТ

  
   В ту ночь Дэвид Харкорт почти не спал. После того, как он ворвался на кухню и долго удивлялся, обнаружив, что она пуста, он снова обыскал квартиру; никого, кроме него, в ней не было, и никто не выходил через парадную дверь, потому что там стояла его баррикада из стола, стула и вешалки для шляп, как он их и оставил.
   Это, казалось, несомненно показывало, что он имел дело с тем, что находится за пределами естественного. Однако были и аргументы против этой точки зрения. Прежде всего, это было пятно крови, потому что в проходе между комнатой для прислуги и кухней он увидел нечто, похожее на пятно крови. Ковер представлял собой коричневый узор на розовом фоне, и в одном месте коричневый цвет казался краснее, чем в других местах, - вот и все. Если это была кровь, то выпущенная им пуля, которую он обнаружил застрявшей в раме кухонной двери, возможно, прошла через какую-то часть тела человека; но он не мог сказать с полной уверенностью, что это была кровь.
   Были, однако, еще и картины. Если только он не сошел с ума, факт был очевиден: он оставил только три из них разобранными, а теперь их было пять - и он отказывался верить, что действительно "поражен Луной".
   Итак, в квартире побывал мужчина, поскольку ни один призрак не мог материализоваться настолько, чтобы вытаскивать гвозди из рам для картин. А если там был мужчина, то этим мужчиной был Ван Хапфельт, и никто другой. Мотив Ван Хапфельта был бы достаточно ясен. Мисс л'Эстранж сказала Ван Хапфельту, что сертификаты выпали с обратной стороны картины. У самого Дэвида хватило опрометчивости в ярости из-за потери сертификатов сказать через дверь ландо Ван Хапфельта, что "там, откуда выпали сертификаты, могут быть и другие вещи". Миссис Гровер он видел в тот день разговаривающей со слугой Ван Хапфельта. Очевидно, ее пытались подкупить и переманить на сторону врага. Возможно, она рассказала, как Дэвид снял все картины и разбирал их, и как в тот вечер он должен был присутствовать на ежегодном ужине. Возможно, она передала Ван Хапфельту ключ от квартиры, и Ван Хапфельт, в безумном страхе, что Дэвид что-нибудь найдет в картинах, возможно, пришел, чтобы поискать сам.
   Все это казалось достаточно правдоподобным. Но, тогда как же Ван Хапфельту удалось сбежать? Был ли у него летательный аппарат? Был ли он грифоном? Были ли в стене дыры?
   Но если, на самом деле, он или кто-то другой был в квартире и каким-то образом вышел, кроме как через парадную дверь, появлялось подозрение - что Гвендолин Мордаунт, возможно, в конце концов, не совершала самоубийства. Самоубийство было предположено просто из-за закрытой и запертой на засов входной двери. Но что, если существовал какой-то другой потайной выход из квартиры? В этом случае ее могли убить - Штраус, Ван Хапфельт, если Ван Хапфельт был Штраусом.
   Дэвид, без сомнения, относился к этому человеку предвзято. Тем не менее, этот вопрос встал перед ним. Почему, спрашивал он себя, Гвендолин покончила с собой? Она была замужней женщиной - свидетельство, которое видела мисс л'Эстранж, доказывало это. Правда, Гвендолин получила какое-то ужасное письмо за четыре дня до своей смерти, как рассказала Дэвиду ее служанка, и она сказала девушке: "Я не замужем. Ты думаешь, что это так, но это не так". Тем не менее, теперь возникли сомнения относительно ее самоубийства. Ее сестра Вайолет не верила в самоубийство. Ни в чем нельзя было быть уверенным.
   Однако эта новая версия трагедии заставила Дэвида первым делом с утра написать Вайолет. Какими бы смутными ни были его сомнения, это было противопоставлением его позору поражения в вопросе сертификатов. Это было то, с чем нужно было встретиться лицом к лицу. Он решил сразу рассказать ей все, что было у него на уме, даже о своем шокирующем подозрении, что Ван Хапфельт - это Штраус, и написал:
   "Мистер Дэвид Харкорт, к сожалению, не смог получить сертификаты, о которых он имел честь говорить с мисс Мордаунт, но считает, что ее жених, мистер Ван Хапфельт, может оказаться в состоянии предоставить ей некоторую информацию по этому вопросу. Однако у мистера Харкорта есть другие неотложные дела, о которых он должен сообщить мисс Мордаунт в ее интересах, и, если у нее окажется свободное время, он будет рад увидеть ее около могилы ее сестры сегодня вечером около пяти, если она поставит его в известность об этом запиской".
   Он отправил это сообщение до восьми утра, вышел на поиски своей старой домработницы в Клеркенуэлл, позавтракал, вернулся домой и снова принялся за работу над картинами.
   И это оказался для него день из дней. Ибо незадолго до полудня, открыв корешок меццотинто "Последний рейс корабля "Отважный"", он обнаружил книгу, большую, плоскую и белую, как слоновая кость. Ее серебряная застежка была заперта. Он не мог заглянуть внутрь, но все же понял, что это была не печатная книга, а рукопись, и что это был дневник Гвендолин Мордаунт. Он все еще ликовал по этому поводу, с новым рвением разыскивая новые сокровища, когда получил записку: "Мисс Мордаунт надеется возложить цветы на могилу своей сестры сегодня вечером около пяти".
   От ее записки пахло фиалками, и Дэвид, поднеся ее к лицу, позволил своим губам украсть поцелуй, потому что счастливые люди иногда целуют душистую бумагу. Он был счастлив, думая о том, что, когда подарит ей дневник, то увидит ее радостной и благодарной.
   Однако в тот самый час, когда он так радовался, Ван Хапфельт поднимался по лестнице дома 60А, Порчестер-Гарденс. Он прихрамывал и опирался на своего камердинера, а его смуглая кожа была теперь настолько бледнее обычного, что, когда он вошел в гостиную, миссис Мордаунт вскрикнула:
   - Что случилось?
   - Не расстраивайтесь, - сказал Ван Хапфельт, прихрамывая и опираясь на свою палку, направляясь к ней. - Всего лишь небольшой несчастный случай - падение с лошади в парке сегодня утром... мое колено... сейчас лучше...
   - О, мне так жаль! Но вам не следовало приходить; очевидно, вам все еще больно. Какое несчастье! Садитесь сюда, позвольте мне...
   - Нет, правда, - сказал он, - все уже почти в полном порядке, дорогая миссис Мордаунт. Мне так много нужно сказать, и так мало времени, чтобы сказать это. Где Вайолет?
   - Она в своей спальне; скоро спустится. Позвольте мне положить эту подушку...
   - Надеюсь, с ней все в порядке?
   - Да, возможно, сегодня она немного странная и беспокойная.
   - Что с ней?
   - О, я полагаю, небольшое падение душевного барометра. Она не сказала мне ничего конкретного.
   - Вы получили мою телеграмму от сегодняшнего утра?
   - В которой говорилось, что вы придете в половине второго? Да.
   - Мне повезло, что я застал вас одну, поскольку в моем предложении не должно ощущаться то, что оно исходит от меня - пусть оно выглядит сделанным исключительно по вашему собственному побуждению, - но я должен умолять вас, миссис Мордаунт, вернуться в Ригсворт сегодня же.
   - Сегодня? В Ригсворт? Но есть еще множество вещей, которые нужно сделать до свадьбы...
   - Я знаю, знаю. Даже ценой отсрочки свадьбы на неделю, если вы сделаете все, что нужно, из Ригсворта, а не из Лондона, то окажете мне огромную услугу. Я надеялся, что вы сделаете это для меня, не требуя раскрыть причину, но я вижу, что должен раскрыть ее, без всяких хождений вокруг да около. Только сначала дайте мне гарантию, что вы ни словом не обмолвитесь Вайолет о том, что я вынужден вам сказать.
   - Боже милостивый! Что случилось?
   - Обещайте мне это.
   - Хорошо, я буду осторожна.
   - Тогда я должен сказать вам, что Вайолет завела нежелательное знакомство в Лондоне, и для нашей супружеской жизни крайне важно, чтобы она больше не виделась с этим человеком. Это мужчина, - нет, не пугайтесь понапрасну, - я ни на секунду не подозреваю, что их близость зашла слишком далеко, но она не должна заходить дальше. Я могу сказать вам, что, по моему убеждению, они обменивались письмами или записками, и, насколько мне известно, они встречались, по крайней мере, один раз по предварительной договоренности на кладбище Кенсал-Грин, потому что я застал их там врасплох. А теперь, прошу вас, не расстраивайтесь. Не делайте этого, или я пожалею, что рассказал вам. Конечно, это серьезное дело, но не думайте, что оно серьезнее, чем есть на самом деле...
   - Вайолет? - выдохнула миссис Мордаунт с вытянувшимся лицом.
   - Факты таковы, как я их изложил, - продолжал Ван Хапфельт, - и когда я узнал о них, то приложил некоторые усилия, чтобы навести справки о личности человека, о котором идет речь. Его зовут Харкорт.
   - О, вы имеете в виду мистера Харкорта, арендатора квартиры в Эддистон Мэншн? Да ведь он был здесь вчера. Вайолет сама сказала мне...
   - Здесь? Вчера? - Ван Хапфельт внезапно позеленел. - Но с какой целью? Что сказал этот человек?
   - Вайолет, по-видимому, не хотела быть откровенной, - ответила миссис Мордаунт, - но я поняла от нее, что он заинтересован в судьбе Гвендолин.
   - Он? По какому праву он смеет вмешиваться? Он интересуется Вайолет! Вот кем интересуется этот человек, миссис Мордаунт, говорю вам! И знаете ли вы, что это за человек? Я приложил все усилия, чтобы выяснить... писака, человек с печально известным дурным характером, которому пришлось бежать из Америки...
   - Какой ужас! Но у мистера Диббина, агента, были рекомендации...
   - Рекомендации совершенно бесполезны. Все так, как я сказал, и это не предположение, а утверждение, что Вайолет испытывает интерес к этому человеку - и это очень опасная склонность, которая не может привести ни к чему, кроме катастрофы, если ее не пресечь в зародыше немедленно. Я требую этого, поскольку имею на это право, и умоляю вас как друга, сделать так, чтобы она никогда больше его не видела.
   - И все же, это очень странно. Я думаю, вы преувеличиваете. Фантазии Вайолет не беспочвенны.
   - Возможно, я преувеличиваю. Но вы, по крайней мере, должны посочувствовать, миссис Мордаунт, моему ощущению острой опасности вашего дальнейшего пребывания в Лондоне в настоящее время...
   - Я думаю, вы делаете из мухи слона, мистер Ван Хапфельт, - сказала миссис Мордаунт с некоторой сухостью, - и теперь я сожалею, что обещала ничего не говорить Вайолет. Конечно, я признаю ваше право высказывать свое мнение и поступать по-своему, но что касается того, чтобы покинуть Лондон сегодня же, на самом деле это невозможно.
   - Но для того, чтобы сделать мне одолжение? для того, чтобы доставить мне удовольствие? - сказал он, сжимая руку старой леди с такой нервной силой, что она почти испугалась.
   - Мы могли бы уехать завтра, - сказала она.
   - Но если они переписываются или собираются встретиться сегодня вечером?
   - Ну, вы, конечно, влюблены, но вам не следует начинать с подозрений. А вот и сама Вайолет.
   - Оставьте нас ненадолго, хорошо? - прошептал Ван Хапфельт, поднимаясь навстречу девушке в своей импульсивной манере иностранца, но забыв о своей раненой ноге; ему пришлось резко замереть с гримасой боли.
   - Вы больны? - спросила Вайолет, и от него не ускользнула некоторая отчужденность.
   - Небольшой несчастный случай... - Он снова рассказал историю своего падения с лошади. Миссис Мордаунт вышла. Вайолет стояла у стола, перелистывая страницы книги, в то время как Ван Хапфельт изучал ее лицо встревоженным взглядом; повисло молчание, пока Вайолет, достав из кармана первую неподписанную записку Дэвида, протянула ее ему, сказав: "Это послали вы?"
   - Я уже говорил вам об этом, - ответил Ван Хапфельт, посеревший до корней волос. - Почему вы спрашиваете снова?
   - Потому что я озадачена, - ответила она. - Сегодня утром я получила записку, написанную тем же почерком, если я не очень ошибаюсь, записку от некоего мистера...
   - Да. Харкорта - христианское имя Дэвид.
   - Совершенно верно. Дэвид Харкорт - я могу это сказать, - тихо ответила она. - Но как же тогда получается, что ваша записка и его написаны одним и тем же почерком?
   Губы Ван Хапфельта открывались и закрывались, его глаза перемещались, и все же он усмехнулся с беспокойным весельем упыря: "Решение этой головоломки не кажется мне трудным".
   - Вы хотите сказать, что заставили мистера Харкорта написать за вас записку? - спросила Вайолет.
   - Вы - сама проницательность, - ответил Ван Хапфельт.
   - Я даже не думала, что вы его знаете.
   - О, я хорошо его знаю.
   - Ну, значит, вы принесли сертификаты? - живо спросила она.
   - Какие сертификаты?
   - Какие? Вы спрашиваете об этом? Конечно, вы знаете о том, что свидетельство о браке и свидетельство о рождении были найдены в квартире мисс л'Эстранж?
   - Нет, не знаю. Откуда я мог это узнать?
   - Неужели я сплю? Я подумала, что вы полагались на какие-то знания о них, когда писали в неподписанной записке: "Теперь совершенно очевидно, что ваша сестра была законной женой". - И она снова посмотрела на письмо Дэвида.
   - Нет, у меня были другие основания. Мне не нужно говорить вам, что именно, поскольку они еще не определены - другие основания. Я еще не слышал ни о каких сертификатах...
   - Ну, тогда помоги мне Бог! - пробормотала она, чуть не плача. - Что же, в таком случае, имеет в виду мистер Харкорт? В сегодняшней утренней записке он пишет: "Мистер Харкорт не смог получить сертификаты, но считает, что жених мисс Мордаунт, мистер Ван Хапфельт, может быть в состоянии предоставить ей некоторую информацию по этому вопросу". Что это значит, если вы никогда даже не слышали о сертификатах?
   Ван Хапфельт, глядя прямо на нее, ответил:
   - Это вообще ничего не значит. Вы можете поверить мне на слово, что никаких сертификатов найдено не было.
   Вайолет гневно вспыхнула.
   - Кто-то лжет! - закричала она.
   - Боюсь, что это так, - пробормотал Ван Хапфельт, отводя глаза от ее раскрасневшегося лица.
   Затем на некоторое время воцарилась тишина.
   - С какой целью этот Харкорт приходил к вам вчера, Вайолет? - спросил Ван Хапфельт.
   - Он хотел получить разрешение моей матери на то, чтобы потратить сто фунтов на покупку сертификатов у служанки мисс л'Эстранж.
   - Ах, это было его целью только на словах. Но, боюсь, его настоящая цель была несколько иной. Видите ли, я знаю этого человека. Он беден и не честен.
   - Нечестен?
   - Нет, нечестен.
   - Вы говорите такие вещи?
   - Но какое вам до этого дело? Почему вас это волнует? Почему вы так побледнели? Да, я повторяю это еще раз, не честен! жалкий негодяй.
   - Если бы он услышал вас, думаю, он возмутился бы, - тихо сказала она.
   - Почему вы так странно говорите? Почему? Вы сомневаетесь в том, что я вам говорю? - спросил Ван Хапфельт.
   - Я не сомневаюсь и не верю. Какое мне до этого дело? Мне просто стыдно жить в одном мире с такими людьми. Если он пришел не для того, чтобы получить мое разрешение потратить сто фунтов на сертификаты, зачем он пришел?
   - Не было никаких сертификатов! - яростно воскликнул Ван Хапфельт. - Сертификаты были предлогом. Чего он действительно хотел, так это не вашего разрешения, а самой сотни. Он надеялся, что, когда попросит вашего разрешения, вы, в своем стремлении получить сертификаты, дадите ему сто фунтов, что для человека в его положении является довольно большой суммой, после чего он сбежал бы, и вы бы больше не услышали ни о нем, ни о ваших ста фунтах. Но, поскольку вы не дали ему деньги, теперь он, естественно, пишет, что не смог получить сертификаты. Я очень хорошо знаю этого парня. Я давно его знаю. Он родом из Америки, где слишком часто разыгрывал подобные трюки.
   Вайолет страдальчески вздохнула, как человек, услышавший неблагоприятный вердикт врача.
   - О, не надо! - пробормотала она.
   - Мне жаль оскорблять ваши уши, - сказал Ван Хапфельт, с интересом разглядывая свои ногти, потому что несколькими минутами ранее они чуть не впились ему в ладони, - но это было необходимо сказать. Это не тот человек, который должен был когда-либо появляться в вашем присутствии. Кстати, как вы с ним познакомились?
   - Я случайно встретила его у могилы моей сестры. Он сказал мне, что является арендатором этой квартиры. Он казался хорошим. Я не знаю, что делать! - Она позволила себе упасть в кресло, подперла голову рукой и с несчастным видом уставилась в пустоту, в то время как Ван Хапфельт, прихрамывая, подошел ближе и сказал:
   - Вы должны пообещать мне, Вайолет, никогда больше не позволять себе поддерживать какие-либо отношения с этим человеком. На самом деле, вы вряд ли сможете увидеть его снова, потому что миссис Мордаунт только что рассказала мне о своем внезапном решении отправиться в Ригсворт завтра утром.
   - Завтра?
   - Так она говорит; и, возможно, в целом это к лучшему, как вы думаете?
   Вайолет безнадежно пожала плечами.
   - Мне в любом случае все равно, - сказала она.
   - Итак, значит, это согласовано между нами. Вы никогда больше не напишете ему.
   - Ничего подобного, - возразила она. - У меня должно быть время подумать. Вы совершенно уверены, что весь этот позор - Божья правда? Это все равно, как если бы вы сказали, что в горных ручьях текут чернила. Мужчина сказал мне, что там были сертификаты. Он сказал, что они выпали из рамы картины. Он выглядел правдиво, он казался хорошим и честным; это молодой человек с темно-синими глазами...
   - Он лжец!
   - Я пока этого не знаю, у меня нет определенных доказательств. Я должна была встретиться с ним сегодня вечером.
   - Встретиться с ним? Ах, никогда больше, никогда! И не могли бы вы теперь, после того, как услышали...
   - Я не уверена. У меня должно быть время подумать, у меня должны быть доказательства. У меня нет доказательств. В конце концов, это тяжело для меня.
   - Что вам тяжело? - спросил Ван Хапфельт; и, если бы девушка не была так расстроена, она бы увидела, что он больше похож на убийцу, чем на влюбленного. - Какие доказательства вам нужны, кроме моих слов? Этот человек сказал, что там были сертификаты, не так ли? Что ж, пусть он их предъявит. Тот факт, что он не может этого сделать, является доказательством того, что их не было.
   - Не совсем. Нет, есть сомнение. У него должно быть преимущество сомнения. В конце концов, человек не должен быть осужден до того, как его осудят. Если бы мисс л'Эстранж сказала, что никаких сертификатов не было, это было бы доказательством. Вы должны знать ее адрес - дайте его мне, и позвольте мне отправиться прямо к ней...
   - Конечно, у меня есть ее адрес, - сказал Ван Хапфельт, он даже подмигнул слегка сам себе, от внезапно промелькнувшей в его голове лукавой мысли, - но, конечно, я его не помню. Вы получите его через день или два. Тогда вы сможете написать и расспросить ее из Ригсворта, и она скажет вам, что никакие сертификаты никогда не выпадали ни из одной картины. - И подумал про себя: "Я позабочусь, чтобы она сказала тебе то, что я хочу, если у нее есть хоть капля любви к деньгам".
   - Но не могли бы вы дать мне адрес сегодня? - спросила Вайолет. - Это решило бы все сразу.
   - Боюсь, сегодня об этом не может быть и речи, - ответил Ван Хапфельт. - Я спрятал его в каком-то ящике какого-то бюро. Это может занять день или два; но я найду его, а пока стоит ли ожидать, что мой ангел поверит своему единственному лучшему преданному другу? Заверьте меня сейчас, что вы не увидите этого нежелательного человека сегодня вечером.
   - Я не собираюсь этого делать в данный момент, но... не знаю. Он написал, что хочет мне что-то сказать...
   - У него ничего нет! Он просто лжец. Где вы хотели встретиться с ним? У могилы, я думаю? У могилы?
   Вайолет покраснела и ничего не ответила. Вошла миссис Мордаунт.
   - Итак, мама, - обратилась к ней Вайолет, - завтра мы едем домой?
   - Я подумала, что это было бы хорошо, дорогая, - ответила ее мать, - в таком случае, нам нужно многое успеть сделать.
   - Но почему ты приняла такое внезапное решение?
   - Мы не всегда сами себе хозяева и хозяйки, дорогая. В настоящее время это кажется правильным, и мы должны поступить именно так.
   - Могу я иметь удовольствие поехать с вами, хотя бы на день или два? - спросил Ван Хапфельт.
   - Конечно, мы всегда рады вашему обществу, мистер Ван Хапфельт, - ответила миссис Мордаунт, - но это тяжелое путешествие, и оно может повлиять на вашу травму.
   - Для меня ничто не может быть тяжелым, если я делаю это для Вайолет, - сказал Ван Хапфельт.
   - Вайолет должна быть счастлива тем, что ей уделяют столько внимания, - сказала миссис Мордаунт, с нежной улыбкой глядя на дочь. - Надеюсь, она должным образом благодарна вам, делающему для нас столько хорошего.
   Вайолет ничего не ответила. Ее мрачный взгляд, если присмотреться, казался затравленным. Вскоре она оставила Ван Хапфельта и свою мать и в своей комнате легла на кушетку. "Идти к могиле или не идти?"
   Она обещала: но что, если Дэвид Харкорт действительно был таков, как о нем говорили? Ее девичий разум содрогнулся. Возможно, это было ложью, но, с другой стороны, возможно, это было правдой - все люди казались лжецами. Ей лучше подождать и сначала услышать правду от мисс л'Эстранж. Если мисс л'Эстранж докажет, что он лжет, она, Вайолет, позволит себе роскошь - написать ему записку - какую записку! жалящую, сокрушающую, убивающую! После чего она раз и навсегда забудет, что такое существо когда-либо жило, и казалось милым, будучи отвратительным. А пока было бы слишком опрометчиво с ее стороны встречаться с ним. Этого нельзя было делать; как бы сильно он ни притягивал ее своим магнетизмом, она не должна и не хотела. Почему он не мог быть хорошим, великим, всем благородным и прекрасным, каким и должен быть человек? В таком случае, это его собственная вина, и она ненавидела его. Тем не менее, она обещала, а человек должен держать свое слово, если только сдержать его не станет невозможно. Более того, поскольку завтра она должна была покинуть Лондон, ей бы очень хотелось еще раз увидеть могилу. Новый венок, должно быть, уже в пути из цветочного магазина. Ей бы очень, очень хотелось пойти, если бы не достоинство и сдержанность.
   Размышляя об этом, она пролежала так долго, что Ван Хапфельт ушел, так и не увидев ее снова; но он не собирался оставлять на волю случая ее встречу с Дэвидом в тот вечер. Он был уверен, что свидание назначено у могилы; его осторожный ум предпринял надлежащие меры предосторожности, и к трем часам глаза его шпиона, молодой женщины, довольно нарядно одетой, были устремлены на могилу на кладбище Кенсал-Грин, в то время как сам Ван Хапфельт терпеливо сидел в курительной комнате ближайшего отеля, готовый к вызову в тот момент, когда появится Вайолет.
   Вайолет, однако, не пошла к могиле. Около четырех часов один из слуг дома 60А по улице Порчестер-Гарденс приехал на кладбище на такси, подошел к могиле, возложил на нее новый венок, а на венок положил конверт, адресованный "Дэвиду Харкорту, эсквайру", и уехал. В тот момент, когда он ушел, шпионка Ван Хапфельта забрала конверт и с ним поспешила к нему в отель. Без колебаний вскрыв конверт, он прочел слова: "Мисс Мордаунт сожалеет, что не может сегодня посетить могилу своей сестры, как она надеялась, и с завтрашнего утра она будет в деревне; но, если мистер Харкорт действительно хочет сообщить ей что-то важное, он может написать, и она ответит. Ее адрес: Дейл Мэнор, Ригсворт, недалеко от Кенилуорта, Уорикшир".
   - Что вы думаете об этом почерке? - спросил Ван Хапфельт у женщины, показывая ей записку. - Как вы думаете, вы могли бы подделать его?
   - Он достаточно прост; похоже, его нетрудно подделать, - такова была оценка той.
   - Попробуйте, и дайте мне увидеть ваше мастерство. Напишите...
   Он продиктовал ей слова: "Мисс Мордаунт должным образом получила от своего жениха, мистера Ван Хапфельта, свидетельства, о которых ей говорил мистер Харкорт, так что теперь отпала всякая необходимость в каком-либо общении между мистером Харкортом и мисс Мордаунт. Мисс Мордаунт сегодня уезжает из Лондона".
   После нескольких переписываний, женщина, наконец, добилась сходства с почерком Вайолет. Затем конверт был надписан: "Дэвиду Харкорту". Молодая женщина отнесла его на могилу, и положила на венок из фиалок, где прежде лежал подлинный.
   Двадцать минут спустя Дэвид, полный предвкушения и надежды, с дневником в руке приблизился к Кенсал-Грин. Некоторое время он не подходил к могиле, а стоял на повороте тропинки, откуда мог увидеть приближение Вайолет. Но она не пришла. Минуты тянулись медленно. Подойдя поближе к могиле, он заметил свежий венок и лежащее на нем письмо.
   Он долго стоял у креста над фиалками, в то время как сумерки сгущались, превращаясь в мрак, подобный мраку его разума. Каким пустым казался теперь Лондон! Какой пустой казалась теперь жизнь! Ибо она уехала, и "всякая необходимость в каком-либо общении между ней и им теперь отпала". Он ушел с кладбища, насвистывая мелодию, бодрым шагом, чтобы убедить себя, что его сердце не было пустым, а разум не почернел от забот.
  

ГЛАВА XIV. ДНЕВНИК

  
   В течение некоторого времени после исчезновения Вайолет Дэвиду требовалось сосредоточение всех его сил, чтобы заставить себя работать. Он чувствовал, ничто не стоит того, чтобы тратить на это время. Ему хотелось сидеть в своем мягком кресле, делать покупки и смутно осознавать приход и уход уборщицы. Он стал старым лондонцем, он больше не слышал шума улицы, не вздрагивал, ощутив запах дыма, постоянно висевшего над городом. Он мог бы сидеть так, в каком-то абстрактном состоянии, без мыслей, надежды или заботы, в течение нескольких дней. Если он брался за перо, то стонал; но он все-таки брался за него, и это оказалось целебным. Мало-помалу он обретал прежнего себя.
   Он часто перечитывал записку, оказавшую на него такое сильное влияние, пока однажды, по мере выздоровления его ума, у него не возникла мысль: "Здесь что-то странное. Должно быть, она была очень взволнована, когда писала это!"
   Потом он начал думать, что это было не совсем похоже на то, что писала Вайолет. Вскоре в нем вновь расцвели надежда, энергия, действие. Предположим, подумал он, что все это было каким-то образом подстроено этим человеком? Предположим, она все это время была в Лондоне? В тот день он написал ей в Порчестер-Гарденс, но ответа не получил. Ван Хапфельт отдал приказ, чтобы все письма для Мордаунтов отправлялись ему, и при этом не отправил письмо Дэвида Вайолет, поскольку знал почерк молодого человека. Более того, он предупредил владельцев Порчестер-Гарденс, что некий человек, доставляющий неприятности Мордаунтам, может появиться там в надежде узнать их адрес в сельской местности, ввиду чего им лучше никому не сообщать этот адрес.
   Во время единственной встречи Дэвида с Вайолет у могилы, она назвала ему свой загородный адрес, но он услышал его только один раз, когда его мозг был полон новых мыслей; с течением времени сказанное вылетело у него из головы, и единственное, что он мог вспомнить, это Уорикшир. И никакое насилие над памятью не смогло вернуть что-то большее, чем название округа. Через несколько дней он отправился в Порчестер-Гарденс.
   - Миссис Мордаунт дома? - спросил он.
   - Нет, - последовал ответ, - сейчас она здесь не живет. Она в деревне.
   Значит, многое из записки, найденной на могиле, было правдой.
   - Когда она уехала? - спросил он.
   - На прошлой неделе, во вторник, - последовал ответ.
   Записка была правдивой!
   - Я написал мисс Мордаунт письмо, - сказал Дэвид. - Я сообщил в нем, что у меня есть нечто очень желанное для нее, и не получил ответа. Я полагаю, вы пересылаете ей ее письма?
   - Да, мы отправляем их джентльмену, который пересылает их дальше.
   - Да? Что это за джентльмен?
   - Некий мистер Ван Хапфельт.
   - Понимаю. Но не могли бы вы дать мне адрес миссис Мордаунт?
   - Мы не должны его давать, но любые письма будут отправлены ей.
   - Через мистера Ван Хапфельта?
   - Да.
   - Предположим, я пошлю вам письмо с крестом на конверте; не могли бы вы оказать мне особую услугу и отправить его напрямую, а не через мистера Ван Хапфельта?
   - У нас есть инструкции относительно писем миссис Мордаунт, - сказала хозяйка, - и, конечно, мы им следуем.
   - Пусть так, но, возможно, вы смягчите эти условия, если я скажу вам...
   - Ничего не могу поделать, сэр. Нам сказали, что вы придете, и я даю вам ответ, который мне было поручено дать. Совершенно бесполезно приходить сюда с какой-либо просьбой относительно Мордаунтов.
   Дэвид ушел смущенный. У него оставалась одна надежда - Диббин. Он побежал к Диббину и спросил адрес.
   - Боюсь, я вряд ли уполномочен давать его вам, - ответил агент, для которого подобные обращения были делом обычным.
   - Будьте благоразумны, - настаивал Дэвид. - Мисс Мордаунт сама дала мне свой адрес, только я забыл его.
   Диббин покачал головой, словно выражая сомнение.
   - Конечно, - сказал он, - я буду счастлив отправить все, что вы мне поручите.
   - Напрямую? - спросил Дэвид. - Или через Ван Хапфельта?
   - Напрямую, конечно, - ответил Диббин. - У меня нет никаких инструкций в отношении мистера Ван Хапфельта.
   - Вы когда-нибудь видели его, Диббин?
   - Никогда.
   - Вы случайно не знаете его адреса?
   - Нет; я узнал его имя совсем недавно - как человека богатого и как знакомого Мордаунтов.
   - "Знакомство" - это хорошо, как фраза, - не удержался Дэвид и выпалил. - Ну, у меня есть кое-что, принадлежащее мисс Мордаунт, и я пошлю вам письмо, чтобы вы его переслали.
   В тот же день было написано и отправлено письмо, короткое, строгое послание, в котором мисс Мордаунт сообщали, что мистер Харкорт должным образом получил записку, оставленную на могиле, и однажды уже писал ей, чтобы сообщить об этом, а также сообщить, что у него есть дневник, который, по его мнению, быть дневником ее сестры. Он не станет отправлять его ей через кого-либо другого, но сразу же перешлет, получив от нее хоть строчку.
   Через два дня пришел ответ: мисс Мордаунт чрезвычайно благодарит мистера Харкорта за его старания и будет рада получить дневник, на который он ссылается, по "указанному адресу": "Кедры, Бердлип, Глостершир".
   Дэвид действительно упаковал дневник, чтобы отправить по этому адресу. Затем сделал паузу. Почерк письма был не совсем похож на почерк записки, в которой она назначила ему встречу у могилы. Он был похож на почерк записки, которую он нашел вместе с венком. К тому же, адрес, который она назвала ему в тот вечер в Кенсал-Грин, находился в Уорикшире. Это он помнил, вне всякого сомнения. Значит, она проводила какое-то время с друзьями в "Кедрах" в Глостершире? Он подумал, что было бы неплохо, прежде чем отправлять дневник, съездить в Глостершир и убедиться, что она действительно там.
   Это он сделал на следующий день и обнаружил, что "Кедры" были особняком в двух милях от деревни Бердлип, старым, полуразвалившимся, закрытым, в котором жило всего несколько слуг. Никакой Вайолет там не было.
   В одной из деревенских таверн он узнал, что это место принадлежит Ван Хапфельту. В ту же ночь он забрал дневник с собой в Лондон.
   Что теперь казалось ему несомненным, Ван Хапфельт или какой-нибудь его агент должен присутствовать в доме Мордаунтов, и что письмо, отправленное через Диббина, так и не дошло до Вайолет. Итак, он снова был отрезан от нее. Он не мог передать ей ни единого слова. Даже одного-единственного. Когда должен был состояться ее брак с Ван Хапфельтом, он не знал, но чувствовал, что это может произойти скоро. Он взял на себя смелость сказать ей, что этого никогда не должно случиться, и не мог произнести ни единого слова, чтобы предотвратить это. Он находился в тупике, и его мозг ничем не мог помочь ему. Он ударился лбом об обеденный стол, на который устало опустил голову, вернувшись тем ранним утром из деревни домой.
   Пойти к ней, рассказать ей все, предотвратить недостойный брак, броситься к ее ногам и призвать ее пожалеть его пылкую молодость - это побуждение двигало им; но он не мог сдвинуться с места. Великое "Нет" околдовало его. Его усилия были направлены против стягивавших его стальных канатов. Не оформившиеся до конца мысли, невозможные решения возникали в его сознании, рассеивались, точно дым, и устало появлялись снова. Единственно возможным решением было встать на колени перед Диббином, сказать ему, что Ван Хапфельт, вероятно, одно лицо со Штраусом, и умолять его ради Мордаунтов дать их адрес. Но у него не было ни малейшей веры в успех этого. Для высохшего человека, окаменевшего насквозь, покрытого коркой свободы воли, все, что подразумевало новый поворот, новую точку зрения, было чем-то невозможным. Его покачивание головой было таким же упрямым фактом в природе, как любые Анды. Оставался только дневник - в дневнике мог быть адрес!
   Дэвид не хотел читать его. Вряд ли он имел на это право, но после целого дня, проведенного за разглядыванием тетради, внезапно рассмеялся и решился. Это был вопрос жизни, нескольких жизней. Он поднес дневник к губам и поцеловал его поцелуем отчаяния, вдыхая увядший аромат фиалок.
   Он поспешил с ним к мастеру, разбиравшемуся в замках, и был удивлен легкостью, с которой тот отодвинул крошечный рычажок при помощи куска витой проволоки.
   - Я могу сделать вам ключ к утру, - сказал мужчина, прищурившись на замок и прислушиваясь к его действию, пока крутил проволоку в пальцах. - Это простой механизм с двумя язычками. А пока, пожалуйста, замок открыт.
   Он даже отказался от того, чтобы ему заплатили за "такой пустяк". Дэвид протянул ему сигарету - и спешно ушел; вскоре он полностью погрузился в чтение. Первый пассаж взволновал его, как торжественная музыка:
   "О, безмолвный, я должна рассказать тебе о своих сладостях и горечи, так как не могу рассказать об этом другим. Ты будешь дорожить каждым слогом, и говорить обо мне такой, какая я есть: "ничто не смягчает и не умаляет злобы".
   Но, пожалуйста, будь добр, не навлекай на меня больше никаких обвинений несчастного мавра! Моли Небеса, чтобы тебе не пришлось записывать "несчастливые поступки" "той, которая любила не мудро, но слишком сильно", и твои бледные щеки пусть не выдадут твоего горя, потому что мои "смиренные глаза, хотя и не привыкшие к печали, роняют слезы так же быстро, как арабские деревья источают свою целебную смолу!"
   Я вышла замуж в прошлый вторник. Когда карета покатила обратно вдоль набережной, и рука моего дорогого мужа обняла меня за талию так крепко, как серебряная лента обнимает тебя, маленькая книжечка, в моей голове всплыла старая песенка: "Понедельник для здоровья, вторник для богатства, среда - лучший день из всех". Гадости, предсказанные на другие дни недели, не имеют ни малейшего значения, не так ли? Ну, слава Богу, я достаточно здорова, а Гарри говорит, что скоро у нас будет много денег. При наличии здоровья и богатства остается только счастье, это наше собственное изобретение. И я счастлива. В этом не может быть никаких сомнений. Конечно, я должна была наслаждаться пышностью и обстоятельствами бракосочетания в приходской церкви с ее торжественными колоколами, слезами радости, приятными речами, в то время как милый старый настоятель сиял, глядя на меня, а добрые люди из Р. вытаращили глаза, чтобы увидеть, как я выглядела, и на то, как Гарри держал себя.
   Льщу себя надеждой, что из меня вышла хорошенькая невеста, а что касается Гарри, то даже под леденящим душу влиянием магистратуры он производил впечатление человека, который знает, чего хочет. Как часто, щебеча в своих мыслях, я представляла себе день своей свадьбы задолго до того, как Прекрасный принц появился в поле зрения! И как все это отличалось от представлений в девичестве! Когда он все-таки пришел, он поднял неизвестный флаг и увел меня, словно пират".
   Затем шли упоминания о жизни в гостинице, без упоминания ее названия, о добродушных пристальных взглядах незнакомцев, "которые сразу узнали в нас молодоженов, хотя мы старались держаться друг с другом небрежно".
   Позже она описала начало ведения домашнего хозяйства в Лондоне, "где все так странно"; затем несколько фраз о том, что вызывало у нее раздражение.
   "Я возненавидел слово "мисс". Это постоянное напоминание о договоре. Гарри говорит, что скоро можно будет объявить о нашем браке; а пока я ловлю себя на том, что любезно улыбаюсь, когда продавец приветствует меня "мадам". В этом слове есть узнавание! "Мисс" лишь немного менее терпимо, чем "моя дорогая" в театре, которое я сегодня услышала в первый раз".
   Через несколько дней настроение стало мрачнее:
   "Меня потрясло то, что меня назвали "одомашненной". Я вернулась домой в пустой дом после сегодняшней репетиции, усталая и, возможно, немного раздраженная. Гарри говорит, что его влияние быстро выведет меня на передний план, что я должна набраться терпения, что театральный мир настолько компактен, но в то же время настолько разделен на клики, что, если бы наши отношения заподозрили, я столкнулась бы с враждебностью вместо безразличия. В таком настроении я начала расспрашивать свою хозяйку о пыли, придающей коричневый оттенок лондонским интерьерам. Решив, что демонстрация энергии может оказаться тонизирующим средством, я прибралась в столовой и навела порядок. Моя служанка удивленно подняла брови. "Господи, мисс, - сказала она, - вы одомашнены! У вас, наверное, была строгая мать?" Строгая мать! Она не понимала того, что сказала.
   Как отвратительно некоторые мужчины говорят, смотрят. Если женщина привлекательна, они глазеют на нее; если она проходит мимо, она меньше, чем ничто. Мужчины не разговаривают и не смотрят так в Р. Неужели здесь они все так думают? Не могу сказать. Даже Гарри рассмеялся, когда я вышла из себя, описывая наглость молодого щеголя, который купил себе место в хоре. "Ты должна привыкнуть к такого рода вещам в городе!" - сказал он. Затем: "Потерпи немного, милая. Скоро притворству придет конец, и я буду только рад, если к тому времени ты утратишь очарование рампы. У меня не было никакого желания, чтобы ты стала актрисой". Это совершенно, совершенно верно. Но сейчас я хотела бы... Нет, не хочу. Я глупа и несчастна. Пожалуйста, дневник, не сердись, если я буду плакать из-за тебя и писать глупости".
   Затем, примерно через четыре месяца после свадьбы.
   "Гарри сейчас в отъезде на целую неделю. Телеграмма из Парижа: "не могу оставить миссис Ш. Задержусь еще на некоторое время". Он рад, что я решила без промедления покинуть сцену. Так скоро, так скоро! Я тоже рада по некоторым причинам - и сожалею по другим.
   Странно, что я сожалею об уходе со сцены теперь, когда это стало необходимостью. Там я нашла своего рода дружеское общение. Мне будет так одиноко. Но ненадолго. Гарри возвращается на следующей неделе, "10-го", - говорится в его втором сообщении, и я думаю, что должна настоять на его встрече с моей матерью. Теперь он вряд ли сможет отказаться. Встретиться с ней снова! хотя наши глаза будут полны слез. И Ви, дорогая, дорогая Ви! Захочет ли она услышать все об этом? Видеть упрек в ее глазах!.. Что бы она подумала, прочитав мой дневник? Как бы она оплакивала свою старую подругу Гвен! О, дорогая мама и милая, всепрощающая сестра, как я хочу вас обнять! Если бы только Гарри знал вас, он наверняка доверился бы вам, и тогда мне было бы все равно, если бы оглашение брака было отложено еще на год".
  

ГЛАВА XV. БОЛЬ

  
   Час за часом Дэвид читал, умерший для всего на свете, кроме души, страдающей на этих страницах, и своей надежды на то, что, хотя бы однажды, она написала название своего дома. Каждый раз, натыкаясь на букву "Р" (под которой она подразумевала Ригсворт), он стонал; вдруг он посмотрел глазами, полными отчаяния и чего-то вроде нежного упрека, на ее лицо над каминной полкой.
   Он читал об ее уходе со сцены из-за необходимости, навалившейся на нее, а затем о месяцах страданий и слез. Худшим испытанием из всех, выпавших на ее долю, казалось, были постоянные разлуки из-за тирании некой "миссис Ш.", которая отнимала у нее мужа. Она написала:
   "Я действительно должна была бы ревновать, если бы она не была старой! От Парижа до Гомбурга, от Гомбурга до Сиены: и повсюду бедняжка Гарри тащился за колесами ее колесницы! Я хотела бы хоть раз взглянуть на нее во плоти, просто чтобы увидеть, какая она на самом деле. На ее портретах изображена толстая, сердитая старушка, но она не может быть совсем такой, с ее действительно добрым, любящим сердцем. Разве она не была лучшей из матерей для Гарри? По его словам, с тех пор, как она усыновила его, совсем бедного пятнадцатилетнего мальчика, она не могла прожить и месяца, не видя его, даже когда он учился в Гейдельбергском университете. Я должна смириться с тем, что делю его с ней, но сейчас я думаю, что у меня есть более веские права, если только она действительно не больна так сильно. Я уже слышала историю о ее "предсмертном состоянии", но такие старушки так легко не умирают. Но я не пишу так, как если бы хотела, чтобы она умерла! Боже упаси! Я не допускаю, чтобы мечты Гарри о великолепии, которым он будет наслаждаться после ее смерти, сильно волновали меня. Я надеюсь, что отнесусь к этому так же холодно, как к укладке волос, когда придет письмо: "Миссис Ш. умерла! ты миллионерша".
   Во всяком случае, меркантильность не входит в число моих недостатков. Это правда, что с тех пор, как перестала что-либо зарабатывать, я иногда ощущаю нехватку средств и жалею, что он не может присылать мне еще хотя бы несколько шиллингов в неделю. Но если бы это были все мои проблемы! Нет, миссис Ш., да проживете вы столько, сколько будет угодно Небесам. Если бы я подумала, что в какой-то части меня таится хоть малейшее желание услышать о смерти этой доброй женщины, я бы никогда себе этого не простила. Тем не менее, я не думаю, что с ее стороны правильно играть деспота Гарри в той степени, в какой она это делает. Мужчина тридцати восьми лет, несомненно, имеет право жениться, если он этого хочет. Если бы не она, мой брак мог бы быть оглашен с самого начала, и Р. был бы избавлен от горя. Гарри говорит, что она ненавидит само слово "брак" и что, если бы она получила хоть малейший намек на его брак, она не оставила бы ему даже пенни.
   Он рисковал, бедный старина Хэл, ради меня, и, если время от времени он не может сдержать желания быть богатым и свободным, его трудно винить. В тот день, когда он станет богатым и свободным, начнется веселье, Гвен! Неправильно предвосхищать это, но посмотрим, не заставлю ли я Р. быть пьяным, если не от французского вина, то хотя бы от пива, и если я не дам некой степенной мисс Вайолет Мордаунт хороший пинок, девочки! Интересно, все ли к тому времени закончится, и вернусь ли я в милый старый Р. не только женой, но и матерью?"
   Затем снова, месяц спустя:
   "Как это странно! быть матерью! Иногда эта мысль внезапно словно ударяет меня между глаз, и я не могу поверить, что это я - то же самое бессилие узнать себя, которое я испытывала целую неделю после свадьбы. Но это важнее - иметь что-то, что будет для меня тем, чем я была для своей собственной матери. Гвен, Гвен, как изысканно забавно! Как человек вырастает во что-то совсем другое, совершенно не замечая, как и когда! Но неужели это никогда не закончится? Это все равно, что испустить вздох длиной в столетие. Разве не было бы здорово снова танцевать и веселиться? Но, в то же время, такой груз забот, странные страхи, взгляды в не знаю какую бездну, и ни дня без потока слез. Я хочу к своей матери. Это бесполезно; я хочу вернуться туда, где я родилась. Я недостаточно сильна, чтобы вынести это. Но что я могу сделать после обещания, данного ему во вторник? Я уже сказала, что не буду писать до тех пор, пока все не закончится, - и не буду этого делать, если Бог даст мне силы".
   В течение двух месяцев не было никаких записей, затем - радостное известие, что родился сын; но со времени рождения дневник, который прежде был подробным и ежедневным, стал кратким и прерывистым.
   Казалось, возникла тупиковая ситуация. "Гарри" разрешил написать домой одно письмо, чтобы сообщить о рождении; но не разрешил никаких прямых заявлений о браке, ни о какой-либо встрече, ни о каких-либо дальнейших письмах, пока "миссис Ш.", которая теперь была "близка к концу", не умрет. Она написала:
   "Сегодня ровно шесть недель с тех пор, как я видела его в последний раз; он виделся с ребенком только дважды. Вчерашнее письмо было разделено на "главы", словно проповедь, в которой объяснялась причина, по которой я не могу приехать к нему в Париж, почему я не могу писать домой, даже не сообщая свой адрес, и почему он пока не может вернуться. Но прошел уже год, а у меня есть мать и сестра. Нет никакой уверенности в том, что миссис Ш. не проживет еще десять лет; и в письме прошлой ночью я сообщила, что 4 июля, через месяц, если не произойдет ничего, что изменит ситуацию, я буду вынуждена рискнуть вызвать его неудовольствие, поехав в Р. Это переход Рубикона, Гвен, и теперь я ужасно напугана. Я знаю, он сочтет это вызовом и будет разъярен. "Будь смелой, будь смелой, не будь слишком смелой". Но, с другой стороны, я всегда могу укротить монстра одним поцелуем Далилы. Я думаю, что знаю своего мужчину и могу покорить своего завоевателя, теперь пришло время начать немного самоутверждаться...
   Разве нет чего-то странного в его отношениях с "миссис Ш."? Он так смертельно боится ее! Я не думаю, что это очень красиво для мужчины - дрожать так по какой-то земной причине. Однажды я спросила его, почему он не может представить меня ей как... друга? Я могла бы ей понравиться, сказала я, поскольку обладаю соответствующим характером. Он выглядел весьма испуганным при одном только предположении о чем-либо подобном...
   В тот последний вечер, возвращаясь домой из театра, он сказал что-то об "Анне". Я спросил его, кто такая Анна. Он ответил: "Я имею в виду миссис Ш.", выглядя, как мне показалось, несколько обескураженным. Я никогда раньше не слышала, чтобы он называл ее Анной...
   Мой голос, конечно, уже не тот, что прежде, и я уверена, это не из-за недостатка практики. Люди, так безнадежно обеспокоенные, как я сейчас, не могут петь по-настоящему хорошо. Вчера я во второй раз написала, что действительно поеду к маме после четвертого числа следующего месяца, и это мое намерение серьезно, очень серьезно! Я кое-чем обязана ей, и по-прежнему не понимаю, какой вред это может причинить Гарри. Бедняжка, он ужасно напуган! "Если ты будешь упорствовать в этой дикой идее, ты вынудишь меня сделать шаг, который будет горьким для нас обоих". Я не знаю, какой шаг он может иметь в виду. Это всего лишь разговоры. Я поступлю так просто для того, чтобы посмотреть, что произойдет, поскольку не следует угрожать женщине наказаниями, которые она не может себе представить, иначе ее любопытство заставит ее сделать то же самое. Плохо понятая угроза заставила Еву съесть яблоко, мой Хэл. "Ты непременно умрешь"; но, не зная, что такое "умереть", она подумала про себя: "Ну, просто посмотреть". Нет никакого особенно "горького шага", который он мог бы предпринять, а для меня действительно пришло время немного самоутвердиться сейчас. Мужчины больше любят женщину, когда она не сплошное молоко и мед...
   Это уже близко, Ви! У меня есть она, ее руки, ее темно-серые глаза, сама ее улыбка. Я вот-вот, наконец, увижу себя в ее объятиях. Как она будет выглядеть? Что она подумает обо мне, маленькой девочке, которую привыкла направлять взглядом? Я больше не могу этому сопротивляться! Я сделаю это! Я собираюсь это сделать! Я сказала себе, что должна это сделать. Опасности нет, и я больше не могу сопротивляться своему желанию. Я только что вернулась из П. Мой малыш очень мил, и уже играет с погремушками. Я сказала миссис К., что через три дня заберу его у нее, по крайней мере, на десять дней, возможно, навсегда. Всего три дня! Сара начинает все готовить...
   Да, это будет достаточно "горький шаг", бедный Хэл! Да поможет Бог тебе и мне, и всем беспомощным!..
   Я только что сказала бедной Саре: "Я не замужем. Вы только думаете, что я замужем, но это не так. У меня есть ребенок, но я не замужем. Сара, это неподходящее место для такой девушки, как вы". Она думает, что я сумасшедшая, я знаю; но я сохраняю рассудок и самообладание. Мне жаль только бедного старого Хэла. Он любит меня, и я любила его, когда у меня было сердце...
   Я думала о том, чтобы увидеть мальчика еще раз, но у меня нет сил. Мне, кажется, все равно. Если бы я заботилась, или любила, или ненавидела, это было бы не так ужасно. Но я всего лишь призрак. На самом деле, я мертва. Моя природа сродни могиле, и меня не тянет ни к чему, кроме того, с чем она сродни. Что ж, я скоро приду. Это будет завтра вечером, сразу после того, как Сара уйдет. Но сначала я должна пробудиться и исполнить то, что является моим долгом. Я должна, как друг, уничтожить следы бедного Хэла, и должна быть справедлива и к мальчику. Он должен знать, когда вырастет, что, если его матери и не повезло, она не была брошена, и мой долг - оставить ему доказательства этого. Но как это сделать и в то же время защитить Гарри, вот в чем вопрос, поскольку я предполагаю, что полиция обыщет квартиру. Это очень утомительно. Я сомневаюсь, что моя бедная голова сегодня слишком ясна...
   Нужно сделать так: я спрячу бумаги где-нибудь, где полиция не сможет их найти. Я придумаю какое-нибудь место. Затем я напишу Ви, не сообщая ей, что со мной, но сказав, что если через несколько месяцев она тщательно обыщет определенную квартиру в Лондоне, она найдет то, что нужно ей, маме и мальчику. Я дам адрес; но не скажу ей точно, где я спрячу бумаги; из страха, что полиция найдет их и арестует Гарри. И я отправлю письмо после того, как Сара уйдет завтра вечером, как раз перед тем, как я это сделаю. Вот как я поступлю. Мой мозг совершенно ясен и спокоен. Я еще не знаю, где я спрячу эти бумаги; но я найду место, я обману всех и все устрою просто замечательно. Сара думает, что я сумасшедшая, но это не так. Это она сошла с ума, а сумасшедшие люди думают, что таковы все, кроме них самих.
   Я спрячу дневник в одном месте, сертификаты - в другом, а фотографию отца мальчика - в третьем. Вот что я сделаю. После этого я порву все остальные бумаги на мелкие кусочки. Нет; я спрячу также письмо, в котором он говорит, что он муж миссис Ш., и я - не его законная жена; потому что когда-нибудь я хотел бы, чтобы Ви узнала, что я не лишила себя жизни просто так, а был убита до того, как покончила с собой. Потом я сделаю это. Это не горько, это сладко. Смерть - это нора, в которую можно заползти в поисках убежища. Гарри будет в Англии через пять дней, так что я напишу ему письмо, чтобы попрощаться. Он любит меня. Он не хотел меня убивать. Он сказал мне это только для того, чтобы помешать мне вернуться домой. Это такое бремя - писать ему, но мой долг - сказать ему последнее слово утешения, и я это сделаю.
   Потом, покончив с делами, я сделаю это. Это не горько, это сладко. Боже, прости меня! Я знаю, что это порочно; но это хорошо, - смерть. Вещи такие, какие они есть. Никто не может бороться с океаном. Сладко закрыть глаза и утонуть".
   Это слово "утонуть" было последним. Дэвид закрыл дневник с мраком в сердце.
   Чтение опечалило его, и почти ничего не дало для практических целей. В том, что "миссис Ш." означает "миссис Штраус", он не сомневался, как и в том, что "Гарри" означает Генри Ван Хапфельта. Тем не менее, формальных доказательств этого не было. Название дома, чтобы узнать которое он осмелился открыть дневник, значилось только как "Р". Единственными сведениями, которые принесло ему чтение, были, во-первых, то, что в квартире все еще спрятаны фотография и письмо - конечно, ни на одной из картин, потому что он обыскал их все; и, во-вторых, что "Гарри" был членом клуба "Конститъюшн". Что касается ребенка, то он находился или находился в "П." на попечении некой "миссис К.".
  

ГЛАВА XVI. ИЗ РУК В РУКИ

  
   Необходимость, - Дэвид понимал это, - заключалась в том, чтобы действовать, бороться. Поиски все еще спрятанных фотографии и письма были слишком медленным процессом в его теперешнем состоянии смятения и отчаяния. Фотография, действительно, могла бы послужить определенным доказательством того, были ли Штраус и Ван Хапфельт одним лицом. Как и письмо. Но какая польза от доказательств чего бы то ни было, если ему полностью закрыт доступ к Мордаунтам? Однако он подумал, что если бы ему удалось приблизиться к Ван Хапфельту на расстояние слышимости и удара, то что-то могло бы получиться; правда, он не знал, что именно. Он надел шляпу и вышел, такой же мрачный, как и любой другой на улицах Лондона в тот день. Он не знал, где живет Ван Хапфельт, и направился к клубу "Конститъюшн".
   Он хотел, по крайней мере, выяснить, является ли Ван Хапфельт его членом, но надеялся узнать больше. Случай избавил его от необходимости расспрашивать, потому что он находился на расстоянии тридцати ярдов от клуба, когда увидел, как Ван Хапфельт вышел из него и сел в экипаж.
   Дэвид наполовину вжался в стену, ожидая, пока экипаж не тронулся с места, а затем рысью последовал за ним. Он подумал, что, возможно, сможет проследить Ван Хапфельта до его дома.
   Экипаж доехал до станции Бейкер-Стрит;Ван Хапфельт вошел и взял билет. Дэвид, прислушиваясь у внешнего входа в маленькую кассу, не смог разобрать название пункта назначения, но, когда Ван Хапфельт спустился во мрак и дым, Дэвид, спустившись на половину лестничного пролета, остановился и стал наблюдать. Он обладал немалым мастерством выслеживать, - выслеживать и оставаться невидимым, - и когда Ван Хапфельт занял свое место, Дэвид оказался в другом купе того же поезда.
   Вечерние сумерки сгущались, когда их поезд остановился в городке Пэнгли, в двадцати пяти милях от Лондона, где Ван Хапфельт сошел.
   Дэвид дал ему уйти подальше от маленькой станции, прежде чем спрыгнул, когда поезд тронулся. Затем он принял меры предосторожности, чтобы выяснить расписание следующих поездов. Один из них должен был отправиться в четверть девятого, другой - в десять вечера. Спрашивая о поездах и оплачивая билет, он не спускал глаз со спины Ван Хапфельта, спускавшегося по довольно крутой улице. И, когда это стало безопасно, он последовал за ним.
   В конце улицы они перешли мост, а затем пошли по дороге, по обеим сторонам которой тянулся вереск. Дэвид был зол на свою удачу, поскольку дорога была прямой и длинной, а на вересковой пустоши отсутствовали места, где можно было бы спрятаться, и он шел на некотором расстоянии от дороги. Один раз Ван Хапфельт обернулся, и, казалось, залюбовался последними цветами заката в той стороне, где Дэвид, словно подстреленный, упал в заросли утесника и папоротника. Он надеялся, что Ван Хапфельт, будучи человеком городов и цивилизации, не подозревает о его присутствии; но он чувствовал, что на месте Ван Хапфельта опасался бы этого. Свет быстро угасал, однако он мог ясно видеть Ван Хапфельта, размахивавшего свертком в руке; и подумал, что если он мог видеть Ван Хапфельта четко, то Ван Хапфельт мог видеть его лишь смутно. Ван Хапфельт, однако, не подал виду, будто кого-то видел.
   Дэвид видел, как он вошел в ворота красивого дома, и навстречу ему выбежала крупная добродушная деревенская женщина, ее лицо сияло добродушием. Неся ребенка на руках, она проводила Ван Хапфельта в дом, и, когда они исчезли, Дэвид, перепрыгнув через изгородь в сад, подкрался ближе к дому и спрятался за сараем, в котором увидел белого теленка. Он ждал там долго, - насколько, он не знал, потому что однажды, когда посмотрел на свои часы, ничего не увидел. Наступила темная и безлунная ночь. Место, где он прятался, находилось в тени деревьев.
   Тем временем в доме Ван Хапфельт сидел с ребенком на коленях. Он был так бледен, что миссис Картер, приемная мать ребенка, спросила, все ли с ним в порядке. Какая-то цель, какой-то страх или надежда волновали его. Однажды, когда деревенская женщина вышла из комнаты, чтобы принести стакан молока, оставшись один, он опустил ребенка, как вор бросился к дедушкиным часам, тикающим в старом уголке у дивана, открыл их, перевел минутную стрелку на двадцать минут назад и снова сел.
   Эти его визиты к ребенку, которые он наносил по одному разу в неделю, всегда длились полчаса. На этот раз он задержался так надолго, что миссис Картер взглянула на часы, но была ошеломлена ранним временем.
   - Благослови нас Господь! - воскликнула она. - Я думала, уже позже. У вас еще много времени, чтобы успеть на четверть девятого, сэр.
   Но Ван Хапфельт встал, сказав, что ему пора уходить. Надевая пальто, он добавил: "Миссис Картер, за мной из Лондона следил человек, который, я полагаю, вскоре появится здесь, когда я уйду. Он хочет знать о моих делах больше, чем имеет на это право. Если он придет, у меня есть причина попросить вас вежливо принять его и поддерживать с ним беседу до тех пор, пока он останется. Но, конечно, вы не удовлетворите его любопытство ни в чем, что касается меня. В частности, будьте очень осторожны, чтобы не дать ему никакого намека на то, что моя фамилия была Штраус при жизни моей жены".
   - Вы можете положиться на меня, - сказала миссис Картер голосом тайной сообщницы.
   - А теперь, малыш, спать, - сказал Ван Хапфельт, худой и неуклюжий в своем длинном пальто, осыпая поцелуями мальчика на руках миссис Картер.
   Через пять минут после того, как он ушел, Дэвид уже был у дверей фермерского дома. Он тоже не отказался бы от стакана молока.
   - Пожалуйста, - сказала миссис Картер. - Заходите.
   Первым делом он взглянул на часы, потому что не хотел опоздать на поезд в четверть девятого, поскольку это означало бы потерю шанса проследить за Ван Хапфельтом до места его жительства. Но часы успокоили его. Он лениво принял как должное, что часы показывали более-менее верное время, - без двадцати восемь. Он хотел завязать знакомство с миссис Картер в качестве предварительного условия для более тесных отношений в будущем.
   - А где малыш? - спросил он.
   - О, вы знаете о нем? - спросила миссис Картер. - Он в постели.
   - Я видел его в ваших объятиях, когда полчаса назад проходил мимо по дороге.
   - Вы проходили мимо? Я вас не заметила.
   - Я пришел со станции. Ваше молоко очень хорошее. У вас здесь есть милая маленькая ферма. Вы справляетесь с ней одна?
   - Да, мой муж умер год назад в мае.
   - Должно быть, это очень тяжело, одновременно заботясь о ребенке, особенно если у вас есть собственные дети.
   - Откуда вы можете знать, что этот ребенок не мой?
   - О, что касается этого, я знаю довольно многое. Я живу в той самой квартире, которую занимала его бедная мать. Я знаю его тетю, я знаю его отца...
   - Ну, вы, кажется, много знаете. Чего вы хотите?
   - Я знаю отца только в лицо - то есть, если тот, кто только что был здесь, его отец. Насколько я понимаю, так оно и есть.
   - Вы говорили, что знаете, а сами задаете вопрос.
   - О, тут нет никакого секрета, миссис Картер. Мистер Иоганн Штраус - хорошо известный человек.
   - Это его фамилия - Штраус? Ну, что ж, век живи - век учись.
   - Это его имя, и это его почерк, миссис Картер! - слова, которые Дэвид произнес почти с криком, когда выхватил конверт из ведерка для угля и положил его на стол, указав на него.
   Миссис Картер была поражена его внезапной горячностью. Конверт был адресован ей тем же размашистым почерком, который Диббин давным-давно показал Дэвиду, как образец почерка Штрауса.
   - Вы должны признать, - повелительно сказал Дэвид, - что этот конверт был направлен вам джентльменом, который только что был здесь.
   -Так оно и было; что из этого? - спросила миссис Картер, не понимая, из-за чего разгорелся скандал.
   - Тогда все в порядке, - сказал Дэвид, успокаиваясь. - Я только хотел быть уверенным.
   Это решило дело. Ван Хапфельт был Штраусом. Дэвид сохранил конверт, потягивал молоко и некоторое время разговаривал с миссис Картер о ее коровах, урожае и о том, следует ли продавать белого теленка или оставить его у себя. Когда на больших часах в гостиной было без десяти восемь, он встал, чтобы уйти, сказал, что надеется увидеть ребенка в следующий раз, если можно, и пожал руку. Но, выходя из дома, он по привычке взглянул на часы и теперь увидел, что на самом деле было десять минут девятого.
   - Боже мой! - воскликнул он. - У вас неправильные часы!
   - Нет, сэр... - начала миссис Картер.
   Дэвид исчез. У него было пять минут, чтобы пробежать больше мили, и он побежал со всей возможной скоростью; но на некотором расстоянии от станции увидел, что поезд уходит, и резко остановился.
   В тот самый момент Ван Хапфельт в поезде думал: "Это сработало. Он опаздывает, а другого поезда нет до десяти - у меня есть час и три четверти. У него только уборщица. Ее не будет в квартире в этот час. В ней вообще никого не будет. Повезет ли мне, и дневник не окажется под замком?"
   На самом деле дневник лежал на обеденном столе в квартире, осторожность едва ли была главным качеством характера Дэвида.
   Дэвид побродил по Пэнгли, заглянул в крошечные витрины, поужинал фруктами, пожалел, что родился дураком, и обнаружил, что час и три четверти тянутся как неделя. Он не был склонен к подозрениям в подлости и хитрости; ему даже сейчас не пришло в голову, что он оказался там, где оказался, благодаря хитрости Ван Хапфельта. Он винил только судьбу за то, что она навязала ему такое преступное бездействие в маленьком городке той ночью, когда тысяча шпор побуждала его к действию. Но, по крайней мере, пробило десять часов, и, сев в поезд, он спросил себя, почему испытывает такое нетерпение, поскольку, очевидно, в этот вечер ничего нельзя было сделать. Он добрался до Лондона до одиннадцати и поехал домой, уставший от самого себя и от своих забот.
   Было слишком поздно, подумал он, отправляться на охоту за Ван Хапфельтом. На следующее утро он снова попробует в клубе "Конститъюшн". Он развел огонь и сидел у камина в задумчивости, обдумывая план действий. Затем вспомнил о дневнике. Он будет перечитывать эту трагедию снова и снова. Он протянул руку, полуобернувшись от огня, чтобы взять его.
   Дневника на столе не было.
   Он встал и уставился на стол. Никакого дневника там не было. Он принялся обыскивать квартиру.
   Внезапно, в разгар его работы, его озарило. Он подумал, что если письмо, которое он написал Вайолет, сообщая ей, что дневник у него, попало в руки Ван Хапфельта, то Ван Хапфельт знал, что дневник у него; в этом случае именно Ван Хапфельт перевел стрелки часов на ферме в Пэнгли! Ван Хапфельт все время знал, что Дэвид следит за ним, перевел стрелки назад и теперь завладел дневником, за который и он, и Дэвид отдали бы любую сумму, будь то десять фунтов или миллион.
   "Это конец? - подумал Дэвид. - Неужели это конец? Посмотрим".
   Он не стал долго раздумывать, а, нахмурив брови, вышел на улицу, взвинченный, со сведенными судорогой пальцами.
   За час до этого он сказал себе, что для действий уже слишком поздно. Теперь, час спустя, такая мысль не приходила ему в голову. Этой ночью, и ни в какую другую ночь или день, он выяснит отношения с Ван Хапфельтом.
   Он запрыгнул в кэб и поехал в квартиру на Кинг-Сент, Челси.
   - Но с какими намерениями, черт возьми, - спросила мисс л'Эстранж, заглядывая в щель приоткрытой двери, - вы являетесь в квартиру леди в столь поздний час?
   На самом деле было около половины первого.
   - Долго объяснять, - сказал Дэвид. - Вы должны впустить меня. Я знаю, что у вас доброе сердце, и я полагаюсь на него, когда говорю вам, что на этот раз это вопрос жизни и смерти.
   - Но я одна.
   - Тем лучше.
   - Это мне нравится!
   - Конечно, я вам нравлюсь; так что вы можете смириться и покончить с этим.
   - Черт! Вы приходите сюда только тогда, когда у вас есть ко мне дело. Вы ни разу не пришли просто повидаться со мной.
   - Я приду к вам в другой раз. Просто накиньте что-нибудь и впустите меня.
   - Хорошенькое дело, "накиньте что-нибудь"! Я плесну на вас чем-нибудь, и это будет горячая вода, - в следующий раз, когда вы придете беспокоить меня в такое время. Ладно, не берите в голову, вы неплохой парень. Входите.
   Дверь открылась, мисс л'Эстранж убежала, а Дэвид прошел в гостиную, где подождал несколько минут, пока она не появилась снова, свежая и отмытая от ночной маски, закутанная во что-то объемистое.
   - Итак, в чем дело? - спросила она. - Говорите сразу.
   - Вы должны дать мне адрес Штрауса, - сказал Дэвид.
   - Этого я не сделаю, - сказала она. - За кого вы меня принимаете? Я пообещала этому человеку, что не буду этого делать. Я уже говорила вам однажды, что он не в тысяче миль от Пикадилли, и это все, что вы от меня узнаете.
   - Хорошо! Я понимаю вашу позицию, - сказал Дэвид. - Но прежде чем вы откажете наотрез, выслушайте, что я скажу. Этот Штраус - человек, заставивший Гвендолин Барнс, которую вы знаете, покинуть свой дом, женился на ней, - когда его первая жена была жива, - и таким образом стал причиной ее самоубийства. И теперь тот же самый человек, под именем Ван Хапфельта, собирается жениться на ее сестре, не сказав ей, что он хотя бы знал девушку, которую убил. Я не знаю, какие мотивы побудили сестру дать согласие выйти за него замуж - вполне возможно, в этом есть какой-то подвох, - но я знаю, что мотивом не является любовь. А теперь просто подумайте минутку и скажите мне, справедливо ли это, с вашей женской точки зрения.
   - О, вот оно что! - воскликнула Эрмин л'Эстранж.
   - Все факты, о которых я упомянул, правда, - сказал Дэвид.
   - Тогда, это объясняет...
   - Объясняет - что?
   - Я расскажу вам; но это между нами, имейте в виду. Некоторое время назад Штраус приходит ко мне и говорит: "Я дал ваш адрес молодой леди - мисс Вайолет Мордаунт, - которая собирается написать вам письмо с вопросом, нашли ли вы какие-либо сертификаты или фотографии в квартире особняка Эддистон; и я хочу, чтобы вы дали отрицательный ответ,- ради меня, - относительно того, что какие-либо сертификаты когда-либо были найдены".
   - И вы это сделали? - воскликнул Дэвид с глубоким упреком.
   - Никаких проповедей, или я никогда больше вам ничего не скажу, - взвизгнула мисс л'Эстранж. - Хорошенькая благодарность! Конечно, я это сделала! Он сказал, что это всего лишь невинная выдумка, которая никому не может навредить, и если бы вы видели браслет, который я получила за это, мой мальчик...
   - Вы написали, чтобы сказать, что никаких сертификатов не было найдено!
   - Я так и сделала.
   - Тогда что она может обо мне подумать? - воскликнул он с выражением боли на лице. - Я сказал ей...
   - Ах, вы тоже охотитесь за ней? Теперь я понимаю, в чем дело, - сказала мисс л'Эстранж.
   - Но она могла бы, по крайней мере, дать мне шанс оправдаться! - простонал Дэвид. - Она могла бы написать мне, чтобы сказать, что уличила меня во лжи.
   Вайолет действительно пообещала себе роскошь написать Дэвиду "язвительную, сокрушительную, убийственную" записку в случае, если мисс л'Эстранж докажет, что он лжет. И, на самом деле, в поместье Дейл было написано не одно, а множество таких записок. Но ни одна из них так и не была отправлена - глубокое презрение заставляло ее молчать.
   - Но, - воскликнул Дэвид, охваченный внезапной радостной мыслью, - поскольку мисс Мордаунт написала вам, а вы ей, вы знаете их адрес и можете дать его мне!
   - Нет, я не знаю ее адреса, - ответила мисс л'Эстранж. - Теперь я полагаю, Штраус, возможно, боялся, что, если я узнаю его, то могу дать его вам, поэтому он, должно быть, помешал ей написать его в своем письме. Не думаю, что в нем был адрес, поскольку, когда писала ей ответ, я отдала свое письмо Штраусу для отправки.
   - Ах, как он осторожен! - с горечью сказал Дэвид. - И все же... я уличу его... не завтра, а сегодня вечером. А теперь - его адрес.
   - Что ж, я обещала никому не говорить его, - напомнила мисс л'Эстранж в своей лучшей манере субретки, - и я сдержу свое слово, поскольку никогда не нарушаю обещания, однажды дав его. Я просто напишу его на листе бумаги и случайно уроню на пол, а потом, если кто-нибудь случайно заметит это и поднимет незаметно для меня, - это не мое дело.
   Она встала, подошла к столу и со всей серьезностью разыграла эту пантомиму. Адрес был брошен на ковер, и Дэвид, "случайно" заметив это, поднял его за спиной мисс Эрмин л'Эстранж, "на мгновение отвлекшейся". В записке значился номер дома недалеко от Ганновер-сквер; в следующий момент Дэвид пожал руку леди и ушел, пообещав: "Я приду снова!"
   - И ни слова благодарности, - сказала себе мисс л'Эстранж, глядя ему вслед.- Дуй, дуй, зимний ветер.
   Дэвид вскочил в ожидавший его кэб и помчался через весь Лондон.
   В комнате Ван Хапфельта все еще горел свет, а сам Ван Хапфельт в тот момент, когда позвонил Дэвид, размышлял над последними словами дневника той, кто была частью его жизни. Он был в ярости от страха, только что узнав из написанных слов, что в квартире все еще спрятана его фотография и его последнее письмо Гвендолин, когда услышал ссору между своим слугой Нейлом и кем-то снаружи. Мгновение спустя он услышал, как Нейл резко вскрикнул, а затем услышал приближающиеся к нему торопливые шаги. Первой мыслью был дневник, и с трепетом скряги, застигнутого врасплох пересчетом своих золотых, он сунул его в потайную нишу бюро, возле которого читал. Едва он сделал это, как оказался лицом к лицу с Дэвидом.
   В этот момент лицо Ван Хапфельта, казалось, осветилось безумием страха, удивления и ярости. Дэвид, надвинув шляпу на глаза и сурово нахмурившись, сказал: "Мне нужны от вас четыре вещи: дневник, ключ от моей квартиры, который у вас есть, сертификаты и адрес миссис Мордаунт".
   Ван Хапфельт закричал:
   - Нейл! полиция!
   - Совершенно верно, - сказал Дэвид. - Но прежде чем приедет полиция, делайте, как я говорю, или я убью вас.
   Ван Хапфельт с трудом переводил дыхание, чтобы говорить. Человек, настолько охваченный ужасом, что на него было больно смотреть.
   - Предупреждаю, у меня слабое сердце, - сказал он.
   - Слабое сердце? - проворчал Дэвид. - Это говорите вы? Что ж, тогда сохраняйте хладнокровие и позвольте мне поступить по-своему. Мы должны как-то решить это сейчас. На данный момент полиция на вашей стороне, я один...
   Было слышно, как хлопнула наружная дверь, - Нейл выбежал позвать на помощь.
   - Я действую не от своего имени, - сказал Дэвид, - а ради девушки, жизнь которой, я уверен, вы собираетесь сделать горькой. Ей нет до вас никакого дела...
   - Как вы смеете! - хриплым от сосредоточенной страсти голосом вырвалось у Ван Хапфельта.
   - Вы ей безразличны...
   - Вы ей никто!
   - Даже если это и так, она наверняка рано или поздно узнает, что вы Штраус...
   - Ах! если бы я знал!..
   - ...что означало бы ее смерть...
   - Я никогда этого не допущу.
   - Так что, от ее имени, я просто проведу обыск, пока не приехала полиция. Эти вещи не ваши. Если бы ваше сердце не было слабым, я бы терзал вас до тех пор, пока вы не захотели бы отдать их по собственной воле.
   С этими словами Дэвид сделал движение к бюро, после чего Ван Хапфельт издал вопль и налетел на него, как дикий кот, но Дэвид отшвырнул его в другой конец комнаты.
   На бюро было разбросано несколько писем в конвертах, готовых к отправке, и первое из них, на которое упал взгляд Дэвида, было адресовано: "Мисс Вайолет Мордаунт".
   Это была удача! Но когда его сердце подпрыгнуло, еще до того, как он увидел хоть слово из адреса, он оказался в темноте - Ван Хапфельт выключил свет.
   Дэвид снова почувствовал, что хитрость этого человека взяла над ним верх. Комната была большой, заставленной предметами роскоши, а выключатель - иголкой в стоге сена. Где его искать, к тому же на ощупь, Дэвид не знал. Он побежал туда, куда отшвырнул Ван Хапфельта, чтобы силой заставить его включить свет. Но Ван Хапфельта там уже не было. Он воспользовался внезапностью наступления темноты. Дэвид не мог найти выключатель и, опасаясь, что Ван Хапфельт может выхватить письмо Вайолет в темноте, он помчался обратно к бюро, опрокинув сначала стул, а затем столкнувшись с Ван Хапфельтом на небольшом расстоянии от бюро. Он снова отшвырнул Ван Хапфельта и, держась поближе к бюро, ощупал стену в поисках другого выключателя.
   В разгар этих поисков его уши уловили звук ключа в замке внешней двери, и, поняв, что к врагу прибыла помощь, мгновенно принял решение, нащупал восемь или десять конвертов на бюро, сунул их все в карман и ушел. В холле, он встретил Нейла и офицера, но, словно бы сделав глубокий поклон Закону, легко, как волна, проскользнул под рукой офицера и исчез в широко открытой двери. Офицер побежал за ним. Напрасно. С того момента, как Дэвид проскочил через дверь дома, этот конкретный офицер больше никогда его не видел до дня его смерти.
   Остановившись под фонарем на Оксфорд-стрит, он дрожащей рукой достал из кармана письма Штрауса, потому что в его сердце была мысль: "Возможно, среди них не окажется нужного!"
   Но нет; пятое письмо было адресовано ей: "Мисс Вайолет Мордаунт, поместье Дейл, Ригсворт, недалеко от Кенилуорта". Понимание пришло к нему с болью восторга. В течение двадцати четырех часов он увидит ее. Он был так счастлив, что бросил остальные письма Штрауса в первый почтовый ящик. Какое это имело значение теперь, когда дневник, сертификаты, что угодно, были украдены у него? Завтра, нет, в тот же день он увидит Вайолет.
  

ГЛАВА XVII. ДЭВИД ВОССТАНАВЛИВАЕТ УТРАЧЕННЫЕ ПОЗИЦИИ

  
   Теперь Харкорт оказался в положении человека, который думает, что изобрел летательный аппарат - энтузиазм стал сильнее знаний, вера превратилась в доказательство. Встретиться с Вайолет, снова заглянуть в ее милые глаза - вот что он пообещал себе на следующее утро. Он предался мечтам о такой встрече, покуривая трубку за трубкой в своей одинокой квартире, вместо того, чтобы заняться упорядоченным пересмотром своих сил для предстоящей схватки с Ван Хапфельтом.
   Оказавшись достаточно далеко от дома Ван Хапфельта, он понял, что находится в безопасности от активных действий Закона. Человек, на которого он теперь смотрел как на своего соперника, хитрого противника, которого он презирал, когда тот взывал к его милосердию из-за своей физической неполноценности, никогда не осмелился бы обратиться за помощью к власти. Смирившись с этим фактом, готовый приветствовать перспективу схватки без посторонней помощи, Дэвид не думал о том, что совет кого-нибудь, старше его возрастом, - это было бы не так уж плохо. Например, Диббина. Диббин, чьи идеи ограничивались бухгалтерскими книгами и расписаниями, тем не менее, как он сам говорил, "когда-то был молод". Конечно, Дэвид мог бы в достаточной степени насытить кровь агента кислородом с помощью истории несчастной Гвендолин, чтобы этот человек отправился с ним в Ригсворт и там столкнулся с настоящим Штраусом. Диббин был аккуратным человеком. Ван Хапфельту было бы трудно отмахнуться от Диббина.
   Но нет; Дэвид курил и мечтал, видя живую Вайолет на меловом портрете мертвой Гвендолин, и сказал так много приятных слов созданному таким образом представлению, что сам в них поверил; поэтому он оставил Диббина в его затхлом кабинете, даже не вспомнив о существовании такого заслуживающего доверия свидетеля как Сара Гиссинг, горничной бедняжки Гвендолин.
   Он оставил на столе записку, написанную карандашом, чтобы уборщица разбудила его, когда придет в восемь, - ибо так Лондон покоряет Вайоминг, - и, когда она постучала в дверь, он вскочил с постели, веселый, как жаворонок, а его сердце пело: "Привет солнечному утру".
   Манера одежды, оттенок галстука, точная степень белизны белья - все это было делом момента. И вот наш бывший фермер останавливает свой экипаж по дороге на станцию, чтобы купить шикарную пару перчаток из оленьей кожи, с любовью смотрит на бутоньерку из фиалок, но воздерживается от ее приобретения.
   Был полдень, когда он добрался до Ригсворта; согласно расспросам, дом Мордаунтов находился в дальнем конце маленькой деревни. Он шел по улице с разбросанными домами и привлек к себе некоторое внимание тем несомненным фактом, что был незнакомцем. Во всяком случае, именно так он расценивал осторожное пристальное внимание местных жителей.
   "Большой дом с воротами, сразу за церковью слева", - таковы были указания начальника станции, и Дэвиду не составило труда найти дорогу. Его сердце немного упало, когда он увидел стиль этого места. Домик сам по себе был симпатичной виллой. Его сад был бы очень красив в пригородном районе Лондона. За ним простирался парк Дейл Мэнор, а башенки особняка среди множества величественных вязов, казалось, возносили Вайолет на неприступную вершину. Дэвид не знал, что люди со средним достатком могут поддерживать состояние, разрешая охоту, но в свободном воздухе Штатов научился оценивать человека на другом уровне; если такой полукровка, как Ван Хапфельт, смог проникнуть в эту цитадель, точно вор, ради одной дочери дома, почему бы честному человеку не взять его штурмом ради другой?
   Однако у изгороди он встретил решительный отпор. "Посетители не допускаются", - был краткий ответ человека, похожего на егеря, возникшего в дверном проеме, когда Дэвид попытался открыть запертые ворота.
   - У меня важное дело, - спокойно заявил Дэвид, хотя его лицо слегка покраснело от дерзких манер этого человека.
   - Таков отданный мне приказ, - сказал тот.
   - Но я должен увидеть либо миссис Мордаунт, либо мисс Вайолет.
   - Вы никого не увидите. Таков строгий приказ. Ваша фамилия Харкорт, не так ли?
   Тогда Дэвид понял, что Ван Хапфельт позвонил сюда, и разрушение замка его мечты вызвало такие вспышки молнии изнутри, что угрюмый егерь свистнул своему ретриверу и якобы ненароком показал двуствольное ружье, стоявшее в углу крыльца.
   Но Дэвид не собирался отступать.
   - Да, - сказал он, - меня зовут Харкорт. А вас?
   - Мое имя не имеет значения.
   - Очень хорошо, пусть будет "не имеет значения". Я не сомневаюсь, что вы подчиняетесь приказам, но вас нужно научить вежливости. Предупреждаю вас, мистер "Не имеет значения", что немного позже я хорошенько пройдусь по вам вдоль и поперек, а если этого будет мало, вас, вероятно, вдобавок уволят.
   Мужчина почувствовал себя оскорбленным, но Дэвид отвернулся. Теперь он был не хорошо одетым, в перчатках, с иголочки лондонцем, а индейцем прерий, с сердцем, из которого исчезло сияние, с глазами, которые видели, ушами, которые слышали, и мозгом, который анализировал.
   Он сразу понял, что деревенский полицейский, шедший по деревне позади него, был шпион, и был предупрежден. Он знал, что этот чиновник наблюдал за его возвращением на железнодорожную станцию, откуда, как Дэвид случайно вспомнил, согласно расписанию, поезд Лондон-Уордс отходил в час дня.
   Начальник станции был достаточно приветлив, дал ему немного хлеба, мяса и стакан молока и отказался от какой-либо платы. Когда подошел поезд, Дэвид, кисло улыбаясь, увидел, как констебль выбрался на платформу. Он не мог устоять перед искушением высунуться из окна вагона.
   - До свидания, П.С. 198, - сказал он.
   Он путешествовал первым классом, а в Англии даже злодей требует уважения при таких обстоятельствах.
   - До свидания, сэр, - удивленно сказал мужчина.
   - Вы узнаете меня снова?
   - О да, сэр.
   - Я рад этому. Скажите тому парню у ворот Дейл Мэнора, что я скоро вернусь.
   П.С. 198 почесал в затылке.
   - Забавно, - пробормотал он, когда поезд тронулся. - Выглядит и говорит, как джентльмен, больше, чем Ван Как-его-там.
   На следующей станции, в четырех милях, Дэвид выскользнул из вагона и ждал в тени, пока поезд не ушел. Затем побеседовал с начальником станции и несколько удивил чиновника, показав обратный билет из Ригсворта в Лондон.
   - Вы не можете прервать вашу поездку, - так гласят правила.
   - Но я уже сделал это, - сказал Дэвид.
   - Это неправильно.
   - Но поезд находится в полумиле отсюда.
   - Ну, если вы заплатите за проезд...
   Дэвид заплатил несколько пенсов, взял квитанцию и пообещал себе немного повеселиться в Ригсворте.
   Он не просил никакой информации. Из поезда он заметил вдалеке линию телеграфных столбов и шел по проселочной дороге, пока не добрался до главной магистрали. Оказавшись на ней один, он побежал; недавно купленные перчатки лопнули по швам, поэтому он сбросил их.
   Менее чем в миле от Ригсворта он услышал свисток поезда. Выскочив на высокий склон, он разглядел за живой изгородью извилистый, похожий на змею поезд, - паровоз и вагоны, - поезд шел из Лондона. "Ван Хапфельт, конечно, в нем, - решил он. - Я должен убедиться".
   Для этого требовалось значительно ускориться; добравшись до Дейл Мэнор он спрятался в зарослях ежевики в парке, когда Ван Хапфельт, чрезвычайно бледный в этот чудесный весенний день, шел по подъездной дорожке в сопровождении егеря, собаки и неся ружье. Собака была близка к тому, чтобы обнаружить Дэвида, но из деревьев выбежал потревоженный кролик, и резкая команда сторожа заставила ретривера идти рядом.
   Ван Хапфельт вошел в сад; сторож пошел обратно через парк. Зеленые и коричневые почки, почти распускающиеся листвой, уже украшали кусты и деревья поместья Дейл, особенно в защищенной лощине слева от дома, где приютилось красивое озеро. Инстинкт охотника направил его в ту сторону.
   "Этот голландец пытается загнать Вайолет так же, как собака загоняет кролика", - подумал Дэвид и пошел кружным путем, чтобы добраться до беседки в самой дальней стороне озера, откуда, как ему казалось, открывался прекрасный вид на дом и территорию. Он ждал с упрямым терпением два долгих часа. Наконец он увидел мужчину, подъехавшего на коляске, и именно появление этого человека, по-видимому, заставило Вайолет выйти, так как через пять минут после того, как вновь прибывшего впустили, появилась высокая изящная фигура в черном, девушка в большой черной шляпе и элегантно накинутой на плечи белой шали, вышла из французского окна на гладкую лужайку и посмотрела прямо на водную гладь, за которой уютно устроился Дэвид.
   Он ни на мгновение не усомнился в том, кто это был. Его сердце замерло. Он был рад, ибо это появление согрело его тело, потому что после пробежки там, в тени, его охватил холод, но ни человек, ни вода - ничто не могло воздвигнуть преграду между ним и его Вайолет, поэтому он был спокоен и уверен в себе.
   Девушка оглянулась на комнату, из которой вышла, и пошла дальше, все ближе подходя к сверкающему озеру и беседке. Она пересекла ровный участок газона и на мгновение остановилась возле мраморной статуи, охранявшей фонтан. Расстояние было невелико, и Дэвид подумал, что глаза обманывают его, когда увидел, что белый мрамор и девушка в черном были похожи чертами лица. Неудивительно, ибо скульптор взял прабабушку Вайолет, известную красавицу ранних георгианских времен, в качестве модели для лица дриады, и одной из почитаемых традиций поместья Дейл было то, что эту фигуру защищали от непогоды, даже от росы. В тот момент Дэвид не был склонен к открытию новых прелестей в Вайолет, он отбросил эту причудливую идею, как он считал, и сосредоточился на том, чтобы привлечь ее внимание, не испугав ни ее, ни других обитателей дома.
   Она пошла снова, дошла до тропинки у озера и на мгновение заставила его надеяться, что пройдет мимо двери его убежища. Если это так, то он откроется ей достаточно скоро, чтобы избавить ее от излишней тревоги из-за неожиданного появления мужчины в этом уединенном месте.
   Теперь между ними было озеро, скоро она обогнет небольшой залив и встретится с ним лицом к лицу. Ее фигура отражалась в серебристо-голубой воде. Ее походка была такой легкой, что живое, движущееся тело казалось столь же неосязаемым, как и его духовный образ.
   Затем сердце Дэвида внезапно подпрыгнуло, потому что до его ушей донесся слабый оклик: "Ви!", дважды повторенный, и увидел миссис Мордаунт за французским окном, зовущую свою дочь.
   Девушка повернулась, оказавшись почти лицом к Дэвиду. Он принял решение без малейших колебаний.
   - Вайолет, - сказал он тихо, но отчетливо, - Вайолет, не уходите! Идите сюда. Это я, Дэвид. - Наглость с его стороны! как выразилась бы мисс Эрмин л'Эстранж. Вайолет! Дэвид! Что дальше?
   Вайолет была удивлена на секунду или две. Она дико посмотрела в сторону дома и на него, потому что он стоял так, чтобы она могла видеть его ясно, хотя для ее матери он оставался невидим.
   - Пожалуйста, не уходите! - умолял он. - Я здесь ради вас, и ради Гвен тоже, анас так долго держали порознь ложью!
   Очевидно, девушка была сильно взволнована. Она прижала руки к груди, хотя это действие могло сойти за простое поправление шали.
   - Я должна идти, - прерывисто пробормотала она. - Они хотят, чтобы я пришла, чтобы... подписать какие-то документы. И я не могу встретиться с вами.
   - Вайолет, ничего не подписывайте, пока не услышите мою историю. Я обращаюсь к вам с просьбой всего лишь выслушать меня. Если вы откажетесь, я пойду с вами в дом. Но сначала выслушайте меня. Придумайте какое-нибудь оправдание.
   В голосе Дэвида всегда было что-то, вызывавшее доверие. Некоторые мужчины говорят правдиво, некоторые фальшиво. Голос Дэвида был чистым звуком металла без малейшего изъяна.
   Ни одну женщину нельзя назвать женщиной, если она не в состоянии мгновенно принять решение.
   - Дай мне десять минут, мама, - взволнованно крикнула Вайолет. - Всего десять минут.
   Дэвид, выглядывая из-за деревянной обшивки, с удовлетворением отметил, что миссис Мордаунт махнула рукой в знак согласия и вернулась в дом. Что же такого дьявольского замышлял в гостиной Ван Хапфельт, - что Вайолет должна была подписать, чтобы мать девушки осознала необходимость предоставить ей несколько минут отсрочки, если она того пожелает?
   Но тут подошла Вайолет, вся порозовевшая от удивления, потому что кровь ее бурлила, хотя в ее глазах, отражавших ее мысли, был гнев, которого Дэвид не заметил в своей радости. Она стояла в узком дверном проеме беседки полуобернувшись, как будто собираясь поскорее покинуть ее.
   - Итак, что вы хотите мне сказать? - торопливо спросила она.
   Дэвид, считавший себя застенчивым в общении с женщинами, вскоре нашел нужные слова, способные пробить броню презрения, причину которого он еще не понимал.
   - Если бы я повиновался своему сердцу, Вайолет, - сказал он, и она слегка вздрогнула от шока, услышав, как ее имя так легко сорвалось с его губ, - я бы начал с того, что сказал вам о своей любви, отбросив все остальное.
   Она повернулась и посмотрела на него, трепеща, с какой-то оленьей готовностью бежать.
   - Как вы смеете?..
   - Я не смею. Смелость исходит от сердца, вы же знаете. Более того, хотя знание о моей любви для меня старо, настолько, насколько могут быть старыми утомительные дни и бессонные ночи, оно может быть новым для вас, если, каким-то образом, моя любовь не преодолела пустоту и не заставила вас откликнуться на мою страсть. Ах, не бойтесь, - Дэвиду показалось, что она отшатнулась от него, хотя, по правде говоря, душа этой девушки трепетала от убеждения, что те же самые слова, произнесенные Ван Хапфельтом, не вызвали у нее такого отклика, как произнесенные Дэвидом. - Я здесь сегодня не как влюбленный, я бы скорее сказал, как принятый вами влюбленный, а только как ваш самозваный опекун, как тот, кто спасет вас от судьбы, худшей, чем смерть. Послушайте меня и поверьте мне, потому что я могу доказать правду. Ван Хапфельт, который хочет жениться на вас, не кто иной, как Штраус, человек, который женился на вашей сестре.
   Глаза Вайолет расширились. Ее губы приоткрылись, словно она собиралась издать крик. Дэвид поймал ее за запястье и мягко притянул к себе. Прежде чем кто-либо из них понял, что происходит, его руки обняли ее.
   - Будьте храброй, милая девочка! - прошептал он. - Будьте храброй и молчите! Вы можете слушать? Скажите мне, что вы не боитесь слушать.
   И снова Вайолет осознала, что прикосновение рук Дэвида Харкорта совсем не похоже на порывистые объятия Ван Хапфельта. У нее вырвался всхлип. Казалось, она немного утратила свою красоту. Она становилась все меньше, все более робкой, находясь так близко от этого властного мужчины.
   - Он женился на вашей сестре, - продолжал Дэвид. - Он женился на Гвен под своим собственным именем Ван Хапфельт, и рождение их ребенка зарегистрировано на это имя. Я написал и рассказал вам о существовании сертификатов. Он получил их путем подкупа и обмана. Это ничего не значит. Даже если они будут уничтожены, они могут быть заменены соответствующими органами власти. Я знаю, где живет ребенок. Я могу отвести вас к нему. Я могу привести сюда агента Диббина, чтобы он встретился с Ван Хапфельтом и доказал, что тот не кто иной, как Штраус, муж и убийца вашей сестры. Я могу привести Сару Гиссинг, служанку вашей сестры, чтобы она опознала в нем человека, которого бедняжка Гвен любила как своего мужа и отца своего ребенка. Если бы не моя собственная глупость, я мог бы принести вам ее дневник...
   - Ее дневник! Его нашли? - ахнула Вайолет, поднимая на него глаза в полнейшем изумлении.
   - Да. Я нашел его.
   - Но где и как?
   - Он был прикреплен к обратной стороне картины, меццотинто Тернера.
   - На обороте картины! - пробормотала она с каким-то странным унынием, которое Дэвид нашел очаровательным; не следует забывать и о том, что единственный раз, когда Дэвид располагал абсолютными и неоспоримыми доказательствами присутствия в его квартире какого-то невидимого человека, он выстрелил в человека и ранил его.
   - Да, дорогая... Могу я называть вас дорогой?
   - И он у вас?
   - Нет.
   - Нет! - Он почувствовал спазм сомнения в ее плечах, легкое отстранение от него, потому что Вайолет всегда отказывали в доказательствах, реальных, осязаемых доказательствах, которые одни могут изгнать подозрения из натуры, которую горе испытывает на прочность.
   - Ван Хапфельт украл его из квартиры во время моего отсутствия.
   - Как это могло быть?
   - Полагаю, у него есть дубликаты ключей. Однажды, - у меня есть основания полагать, - он уже был там. Я пытался открыть дверь, он удерживал ее с другой стороны. Это было в темноте, и ему удалось вывернуться, но я выстрелил в него и, кажется, попал.
   - Когда это было? - спросила она с быстротой, не ускользнувшей от него.
   - Утром того дня, когда вы должны были встретиться со мной на кладбище, но вместо этого прислали такую горькую маленькую записку.
   - Горькая маленькая записка!
   Так были сказаны слова, которые, продолженные другим предложением, должны были полностью разоблачить Ван Хапфельта; но они оба были так взволнованы, настолько вышли за рамки разумного мышления, что Вайолет и не подумала о нем, а Дэвид слепо следовал за ней, потому что ему приятно было слышать слова, произносимые ею, и наблюдать, как ее глаза передают их тайное значение.
   - Он хромал в тот день, - прошептала она. - Он еще не совсем избавился от скованности в походке.
   - Ах! Значит, я его ранил? - И Дэвид улыбнулся улыбкой, отличной от той, которая начинала нравиться Вайолет.
   - Но если все, что вы говорите, правда, то этот человек - чудовище, - воскликнула она с внезапной яростью.
   - Я начинаю думать, что он не в своем уме, - сказал Дэвид, и в нем проснулось удивительное милосердие.
   - А вы знаете, чего они сейчас ждут? - спросила она.
   - Я не могу сказать иного, кроме того, что они ждут вас.
   - Они хотят, чтобы я подписала брачное соглашение. О, какой мерзкий мир!
   - Это не мир мерзкий, дорогая; и не люди, его населяющие. Даже этот Ван Хапфельт, или Штраус, похоже, любил вашу сестру. И она действительно любила его. Бедная девочка! Она собиралась покончить с собой из-за него, из-за какой-то тайны, которую он открыл ей, что-то о другой женщине, которая усыновила его. Из ее рассказа это было неясно. Она намеренно скрывала определенные вещи от своего дневника.
   Разум девушки быстро вернулся к воспоминаниям о судьбе ее сестры. Простое упоминание имени Штрауса задело за живое. Штраус в ее воображении был более черным, более сатанинским существом, чем Ван Хапфельт. Она вырвалась и бросилась к двери.
   - Клянетесь ли вы, что говорите мне правду? - воскликнула она.
   - Я клянусь в этом.
   - Тогда я сейчас иду на встречу с ним, его адвокатом и моей матерью. Бедная мама! Как она будет страдать!
   - Мне пойти с вами?
   Она покраснела. Она начала вспоминать, с каждым мгновением все более отчетливо, как долго была в его объятиях, почти прижимаясь к нему.
   - Лучше не надо, - сказала она. - Я прогоню его, и когда мы с мамой выплачемся вместе, мы увидим вас. Вы останетесь в деревне?
   - Да. В гостинице; кажется, она называется "Фазан".
   - Тогда я пошлю за вами сегодня вечером или, возможно, завтра утром.
   - Сделайте это сегодня вечером, если возможно. Скажите вашей матери, что я не стану усугублять ее печали, и будет лучше, если она узнает все. До свидания, Вайолет.
   - До свидания, Дэвид.
   Он протянул ей руку, так откровенно, что она вложила свои белые пальцы в его сильную ладонь. У него возникло искушение притянуть ее ближе, но она снова покраснела, опустила глаза и вырвалась, почти побежав.
   Дэвид, не заботясь о том, заметят его или нет, направился к сторожке, время от времени оглядываясь через плечо, чтобы посмотреть, как Вайолет спешит к дому. Однажды, пересекая лужайку, она оглянулась и помахала ему рукой. Он ответил. Потом она исчезла, а Дэвид пошел дальше, самый счастливый человек в Англии.
   Как жаль, что невежество так часто бывает неотъемлемой частью блаженства. Дэвиду следовало либо пойти с Вайолет, либо, в противном случае, позволить Ван Хапфельту поверить, что он уже на пути в Лондон. Как бы то ни было, Ван Хапфельт видел, как он пересекал парк, а такой человек, будучи предупрежденным, вооружен.
  

ГЛАВА XVIII. ПОРТРЕТ МЕЛОМ

  
   Вайолет вошла в гостиную с видом человека, который радуется хорошим новостям. Если вспомнить, что она совсем недавно убедилась в честном имени своей сестры и на одном дыхании освободилась от приставаний Ван Хапфельта: стоит ли удивляться, что с того ужасного дня, когда она получила письмо от любимого человека, уже умершего, она ни разу не была такой беззаботной, такой полной жизни, как тогда, когда вошла в дом после разговора с Дэвидом. И это учащение ее пульса не предвещало Ван Хапфельту ничего хорошего.
   Мужчина, похожий на адвоката, раскладывал бумаги на столе - большом квадратном столе, который, очевидно, специально принесли из библиотеки, поскольку в помещении было прохладно, а в гостиной уютно горел камин. Ван Хапфельт, отвернувшийся от окна еще до появления Вайолет, сделал вид, что рассматривает большие красные печати на зеленых лентах, вплетенных в пергамент. Его слабое сердце сильно колотилось о ребра, но губы были плотно сжаты: он стоял, прижавшись спиной к стене, потому что этот незваный гость, Дэвид Харкорт, должно быть, все рассказал Вайолет. Так что, действительно, Ван Хапфельт заслуживал некоторого внимания за свою великолепную напускную беспечность.
   Миссис Мордаунт сидела в мягком кресле, поглаживая свою собачку. Ей не терпелось поскорее покончить с этими предварительными приготовлениями. Поместье Дейл было дорогим для содержания; миллионы Ван Хапфельта восстановили бы порядок. Поэтому она вежливо поприветствовала свою дочь, бросив на нее оценивающий взгляд.
   - Твоя маленькая прогулка действительно пошла тебе на пользу, Ви. Но ты явно вышла за рамки десяти минут, а мистер Шарп - бизнесмен, дорогая; мы не должны излишне задерживать его.
   Мистер Шарп почтительно кашлянул. Он был готов задерживаться или даже содержаться под стражей до конца своей жизни, - за соответствующую плату.
   - Ах, да, - тихо сказала Вайолет, бросив на Ван Хапфельта странный взгляд, понятный только ему одному. - Есть вещи, которые нужно подписать, что-то о ком-то в первой части и о каком-то другом человеке во второй части. Почему вы используете такие странные термины, мистер Шарп?
   - Это жаргон закона, мисс Мордаунт. Каждая строчка добавляет лепту к небольшим доходам нас, бедных юристов.
   - Но кто эти люди?
   Шарп выглядел озадаченным.
   - В первом документе излагается брачный контракт между вами и мистером Ван Хапфельтом, - начал он объяснять.
   Но Вайолет спросила, и ее слова прозвучали холодным звоном льда в стакане:
   - Кто такой мистер Ван Хапфельт?
   - Ви! - Это была миссис Мордаунт.
   - Мама, лучше не вмешивайся. Вы, кажется, не понимаете, мистер Шарп. Вы говорили о мистере Генри Ван Хапфельте. Кто он такой?
   Адвокат, ухмыляясь скрытой шутке, указал на мужчину, стоявшего у стола.
   - Конечно, это он, - сказал он.
   - О, нет. Это Иоганн Штраус, человек, который женился и, как выясняется, убил мою сестру. Вы должны еще раз заглянуть в свои бумаги, мистер Шарп. Здесь какая-то ужасная ошибка. Возможно, если бы вы встали на колени и помолились Богу о руководстве в вашей работе, это было бы лучше!
   - Ви! - снова взвизгнула ее мать, и собака у нее на коленях испуганно спрыгнула.
   Адвокат стоял ошеломленный, все еще думая, что это какой-то странный юмор.
   Именно Ван Хапфельт спас миссис Мордаунт от неминуемой истерики.
   - Вайолет разговаривала с этим парнем Харкортом, о котором я вам рассказывал, - холодно сказал он. - К сожалению, она слишком охотно верит ему, и в самый неподходящий момент между нами возводится еще одна стена недоверия. Мне очень жаль, миссис Мордаунт, это не моя вина. И я бы спас вас от этого, Вайолет. Я знал, что он уехал из Лондона, потому что телеграфировал ему. Но он - мошенник беспрецедентной смелости и находчивости. Вы, конечно, не давали ему денег?
   Вайолет, едва веря своим ушам, слушала спокойные, ровные фразы с нарастающим негодованием. Но она достаточно овладела собой, чтобы сказать:
   - Он рассказал мне все - о сертификатах, дневнике, обо всем. Время лжи прошло. Значит, это вы убили мою сестру?
   - Зачем сгущать краски? Конечно, он заверил вас, что Диббин, агент, сдавший квартиру мужу вашей сестры, с готовностью опознает во мне Штрауса; что Сара Гиссинг, ее служанка, назовет меня своим бывшим хозяином?
   - Да. Он действительно так сказал.
   - Почему он не привел их сюда?
   - Он приведет их завтра.
   Ван Хапфельт устало улыбнулся. Казалось, он ничего не мог с собой поделать.
   - Простите меня, Вайолет, - сказал он. - Это я приведу их, а не Харкорт. Он не посмеет. Его пузырь лопается в тот момент, когда вы просите доказательств. Действительно, я начинаю думать, что этот человек сошел с ума. Он, должно быть, испытывает к вам безумную привязанность, и вы совершаете большую ошибку, устраивая с ним эти тайные встречи.
   Это было уже слишком. Вайолет двинулась к нему с горящими глазами.
   - В истории мира были дни, когда люди падали замертво по воле Небес! - воскликнула она.
   - Это еще возможно, - ответил он со странным смирением.
   - Вы отрицаете все, все? - Она почти кричала.
   - Я не только отрицаю, но и утверждаю, и у меня есть свои доказательства. Я уже некоторое время знаю, правда, не очень давно, что человек по имени Иоганн Штраус взял мое имя, когда женился на вашей сестре. В этом нет ничего примечательного. Я богатый человек, известный многим. Использование псевдонима - распространенный прием среди актеров. Между этим человеком Штраусом и мной не было никакого реального сходства. В этом факте те, кто был хорошо с ним знаком - Диббин и Сара Гиссинг - убедят вас завтра в этом доме. У меня есть свидетельство о браке вашей сестры и свидетельство о рождении ее ребенка. Я знаю, где ребенок. Я приведу приемную мать, чтобы она сказала вам, что я не был тем человеком, который доверил младенца ее заботам. У меня есть дневник вашей сестры, который этот Харкорт действительно заполучил. Признаю, я получил это от него хитростью, но только для того, чтобы спасти вас от того, чтобы он не одурачил вас. Теперь я выложил все свои карты на стол, рядом с вашим брачным соглашением. Может ли Дэвид Харкорт сделать то же самое?
   Губы девушки слегка дрогнули. Во что ей было верить? На кого она могла положиться? Ей хотелось плакать, но она впилась ногтями в свои белые руки, потому что объятия Дэвида все еще покалывали ее плечи.
   - Почему вы рассказываете мне все это только тогда, когда я заставляю вас это сделать? - спросила она.
   - Вы сами отвечаете на свой вопрос. Вы силой вытягиваете это из меня. Я бы предпочел, чтобы моя будущая жена доверяла мне. Я хотел избавить вас от некоторых грязных разоблачений; но из-за того, что какой-то американский авантюрист случайно наткнулся на семейную трагедию, и использует ее в своих целях - низменных или нет, я не знаю, - вы относитесь ко мне как к человеку, совершенно недостойному веры. Вайолет, вы причинили мне боль больше, чем думаете. - Голос мужчины сорвался. В его глазах стояли слезы.
   Девушка была почти обезумевшей от стресса, вызванного происходящей внутри нее борьбы.
   - Генри Ван Хапфельт, - торжественно произнесла она, глядя ему прямо в лицо, - пусть Господь рассудит нас, если я причинила вам зло!
   - Нет, милая девочка, вы не можете меня обидеть, потому что моя совесть чиста, но мне тяжело, что вы склоняетесь к вере этому шантажисту, а не мне.
   - Шантажист! - Мерзкое слово сорвалось с ее губ в явном протесте; удар хлыста не мог бы ранить так жестоко.
   - Да, безусловно. Разве он не потребовал от вас сто фунтов? Позвольте мне пойти к нему и предложить пятьсот, и вы никогда больше не увидите и не услышите о нем.
   - О, если это так, то в мире нет ни веры, ни честности.
   - Значит, он - ваш мир? - с горечью спросил Ван Хапфельт, и даже миссис Мордаунт прервала его своим стоном:
   - О, Ви!
   - Давайте покончим с этой печальной сценой, - продолжал Ван Хапфельт с подавленным негодованием, которое было чрезвычайно убедительным. - Мистер Шарп, вы, конечно, понимаете, нельзя ожидать, что мисс Мордаунт подпишет эти соглашения сегодня. Пожалуйста, будьте здесь завтра в это же время. До этого часа я вернусь из Лондона со всеми свидетелями и документами, которые, к полному удовлетворению мисс Мордаунт, докажут, что она была грубо введена в заблуждение искусно состряпанной историей. Действительно, я был бы рад, если бы впоследствии вы поговорили с этим Дэвидом Харкортом. Теперь мне кажется почти правдоподобным, что он сам поверил в выдуманную им невероятную историю.
   - Все, что вы пожелаете, будет сделано, сэр, - сказал адвокат. - И могу ли я добавить, в интересах этих двух дам, что... э-э... мои собственные знания о вашем положении и... э-э... карьере полностью исключают такое нелепое... э-э...
   - Спасибо, мистер Шарп, - вмешался Ван Хапфельт. - Я знаю, вы говорите это из добрых побуждений, но в данный момент это дело мисс Мордаунт и мое.
   Адвокат собрал свои бумаги и удалился. Некоторое время в комнате не было слышно ни звука, кроме рыданий матери и затрудненного дыхания дочери; несчастная Вайолет была так раздираема сомнениями, что ее грудь, казалось, не могла вместить волнения. Несколько минут назад она считала себя свободной от договора, ненавистного ее душе; и все же Ван Хапфельт был более убедительным, более неотразимым, чем когда-либо. В ее испуганных глазах мужчина принял форму и свойства питона, чудовищной змеи, от которой не было спасения.
   Свистящее шипение его голоса достигло ее слуха.
   - Миссис Мордаунт, могу я воззвать к вашему авторитету? Конечно, этот Харкорт не будет допущен сюда в мое отсутствие? Я не прошу многого, только отсрочку на двадцать четыре часа. Когда я вернусь, со всеми доказательствами.
   - Почему вы их так долго скрывали? - раздался мучительный протест Вайолет.
   - Я заявляю, Ви, - вмешалась ее мать, - что ты хочешь испытать терпение Иова! Неужели ты потеряла свое чувство чести и справедливости? Что еще может сделать мистер Ван Хапфельт, чтобы доставить тебе удовольствие? И где ты познакомилась с этим молодым человеком, который так неоправданно вмешивается в наши дела, хотела бы я знать?
   Бедняжка Вайолет знала, что инстинкт британской матроны сейчас против нее. И никогда не было девушки, более связанной своими семейными узами, чем эта.
   - Прости меня, мама, - устало сказала она. - Долгая борьба подошла к концу. Позволь мистеру Ван Хапфельту сдержать свое обещание, и я не стану создавать новых трудностей.
   - Хорошо сказано! - с жаром воскликнул Ван Хапфельт. - Это смелое решение. Я принимаю это безоговорочно. Миссис Мордаунт, я надеюсь, вы не будете сердиться на мою Вайолет, пока меня не будет. Я знаю, как она страдала. Я должен загладить свою вину за все. И я обещаю ей счастье, полную чашу. А тем временем Вайолет...
   - Я согласна. Я не увижу, не буду разговаривать и не пошлю никаких сообщений Дэвиду Харкорту, насколько это в моих силах, до вашего завтрашнего возвращения.
   - Целую руки вам обеим! - воскликнул Ван Хапфельт с присущим ему галантным видом и вышел. Его приготовления вскоре были сделаны. Экипаж отвез его на станцию; но прежде чем покинуть поместье, он послал за егерем.
   - Вы пренебрегли своим долгом, - строго сказал он мужчине. - Человек, о котором я вас предупреждал, был в парке и разговаривал с мисс Вайолет. А теперь внимательно слушайте, что я скажу. Заручитесь любой необходимой вам помощью и охраняйте этот дом и его территорию, чтобы ни одна птица не могла пролететь над ним, ни кролик пробежать среди кустов без вашего ведома. Делайте это, пока я не вернусь завтра, и я дам вам пятьдесят фунтов, но потерпите неудачу в малейшей детали, и вы будете немедленно уволены.
   Он стегнул лошадей и исчез.
   Сторож задумалась.
   - Дважды за один день! - прорычал он. - Награда или увольнение, пятьдесят фунтов или увольнение - что это будет?
   Это может быть одно, или другое, или ни то, ни другое. Из таких первого, второго и третьего состоит акростих жизни. Но обещание денег всколыхнуло тупой ум этого человека. Ни один сторожевой пес не мог бы быть более верен своему поручению, и, щедро предложив серебро и пиво, - роскошь, конечно, - он заручился помощью некоторых местных браконьеров, своих давних врагов, но своих друзей на эту ночь. Одним словом, если бы Дэвид снова прокрался в парк, его, вероятно, избили бы до полусмерти.
   Но Дэвид не предпринял ничего подобного. Он был верен своему договору с Вайолет, не подозревая о том испытании, которому подверглась девушка. Тем не менее, не имея никакого рода занятий, он держал глаза и уши открытыми. Он видел, как Шарп проезжал через деревню, и ему сказали, что адвокат возглавляет доверенную фирму в окружном городе. Он видел, как Ван Хапфельт направился к станции, и конюх узнал от железнодорожного носильщика, что "джентльмен из поместья" отправился в "Ланнон".
   Это дало Дэвиду повод задуматься, поскольку от Вайолет не было никаких известий. Но он ждал с большой надеждой и некоторыми приступами отчаяния весь долгий скучный вечер; ничего не дождался; лег в постель; беспокойно ворочался, пока не взошло солнце; встретил деревенского почтальона у дверей гостиницы; и все еще не получил никаких вестей. Он позавтракал, побродил по городу, посмотрел на дорогу, прогулялся до сторожки, приветливо кивнул охраннику за решеткой и ни разу не увидел Вайолет. Затем он решил разрушить чары молчания. Он вернулся в гостиницу и написал письмо, которое передал генеральному почтмейстеру Его Величества для срочной доставки.
   Конечно же, младшая сестра почтмейстерши была пропущена Цербером у ворот, и при этом не рассказала о своем деле. Мужчина знал ее, подозревал о ее поручении, но не осмеливался вмешиваться, уважая закон; поэтому все, что он мог сделать, это заметить, как она приходит и уходит, и доложить своейхозяйке, поскольку он был слугой миссис Мордаунт.
   Вот что написал Дэвид:
   "МОЯ ДОРОГАЯ. Может быть, какая-то новая ложь помешала вам послать за мной? Я только прошу вашего полного расследования: для меня это вопрос жизни и смерти. Но избавьте меня от этого молчания, ибо оно терзает мое сердце.
   С уважением, ДЭВИД".
   Посланница вернулась.
   - Нет ответа, сэр, - сказала она, и эти слова нанесли Дэвиду такой удар, что его щеки побледнели, к удивлению девушки.
   - Кому вы передали мою записку? - удалось спросить ему.
   - Мисс Вайолет, сэр.
   - Вы уверены?
   - О, да, сэр. Я сама ей ее вручила.
   - И она прочитала ее?
   - Да, сэр.
   - Она что-нибудь сказала?
   - Только это, сэр; ответа не будет.
   Дэвид, в сильном гневе и раздражении, набросал еще одну записку.
   "Очень хорошо, пусть будет так. Я возвращаюсь в Лондон. Да поможет вам Бог, если вы выйдете замуж за этого человека! Вы погрузитесь в бездну, и только ангелы смогут спасти вас оттуда. Пусть на этот раз не будет ошибки. Я уезжаю в Лондон в час пятнадцать пополудни; если я вам нужен, вы должны либо задержать меня сейчас, либо приехать ко мне в Лондон".
   Сестра почтмейстерши отправилась, поражаясь странности этих односторонних посланий между молодой женщиной из поместья и красивым молодым человеком из "Фазана". Будучи семнадцатилетней, она заняла сторону Дэвида против Вайолет. Поэтому добавила от себя, когда увидела в доме аристократку с бледным лицом, пояснительное заявление о том, что "молодой джентльмен, казалось, был очень расстроен, не получив ответа".
   Бедняжка Вайолет, преданность которой передавалась по наследству, не могла нарушить своего слова. Поэтому она сказала: "Сегодня у меня нет сообщений, но я знаю адрес мистера Харкорта".
   Это была единственная крупица утешения, дарованная Дэвиду. Он уехал в четверть второго, и вулкан в нем не проявил никаких признаков спада, когда он добрался до сумрака и теней особняка N 7 в Эддистоне.
   Ибо деревенские сплетники влили ему в ухо капельку острейшего яда. Ночью он слышал, как местные жители говорили о том, что в большом доме нужны деньги, и как богатство Ван Хапфельта снова заставит цветы расти в Ригсворте. Тогда он улыбнулся своему тщеславию; теперь он знал, что смертоносный паслен был посеян в саду его надежд, ибо он воображал, что деньги оказались сильнее любви.
   Примечательно, что из всех картин в квартире он оставил нетронутым портрет, написанный мелом, висевший над камином в столовой. В этом было слишком много святотатства, - потревожить это неземное лицо; но Дэвид пребывал в слишком мрачном настроении, чтобы сдерживать чувства в эти часы. Он оглядел портрет почти мстительно, хотя, будь он менее ожесточен, то мог бы увидеть ободряющую улыбку на приоткрытых губах. Так случилось, что, съев немного сухого хлеба, - единственную пищу, которую нашел в кладовой, он закурил трубку, снова посмотрел на картину и поддался импульсу рассмотреть ее.
   Какими бы крепкими ни были его нервы, ему пришлось заставить себя приложить нож к его обернутой коричневой бумагой обратной стороне. Затем, издав странный мстительный торжествующий вопль, он вытащил на удивление безвкусную фотографию Ван Хапфельта с надписью "Гвен" и датой, а за ним - ужасную маленькую записку, датированную просто "Париж; Вторник", которая гласила:
   "МОЯ БЕДНАЯ ДЕВОЧКА, ты все-таки вытянула из меня жалкую правду. Миссис Штраус - моя жена. Она в два раза старше меня. Она заставила меня жениться на ней десять лет назад из-за ее денег. Она действительно умирает, и тогда я смогу прилететь к тебе. Ради нашего мальчика, прости меня.
   ГАРРИ".
   - Ах! - В торжестве Дэвида было что-то печально-животное. Он чувствовал себя как собака, схватившая крысу, за которой тянулась, и через минуту или две у него хватило такта устыдиться самого себя. Потом он подумал о Вайолет и, не выдержав, заплакал, как ребенок. Эти слезы пошли ему на пользу; они вернули ему здравомыслие и облегчили его сердце.
   Но что же делать? Это было проблемой более чем когда-либо. В ту ночь он запер свою дверь на засов, а фотографию и письмо положил под подушку рядом с револьвером. Ни сорок Ван Хапфельтов, ни легион призраков не должны лишить его этих красноречивых улик!
  

ГЛАВА XIX. РЕШЕНИЕ ВАЙОЛЕТ

  
   Вайолет пробудило от сна воркование голубей. Она встретила свою мать за завтраком, и добрая женщина, думая, что ее дочь не совсем в здравом уме, была склонна говорить немного резко. Так что девушка вернулась к своим печальным размышлениям, и две маленькие записки Дэвида не развеяли их. Когда она отослала девушку-почтальоншу во второй раз, то обрела странное состояние спокойствия. Отчаяние сковало ее: она постоянно думала о своей сестре и задавалась вопросом, можно ли найти истинный покой в темноте могилы.
   Она видела, как на железнодорожную станцию отправилась карета, чтобы привезти Ван Хапфельта. Через полчаса колеса заскрежетали по гравию подъездной дорожки, и в ее комнату вошла служанка, чтобы позвать на судьбоносный конклав. Она стояла на коленях в молитве с сухими глазами, и у испуганной горничной, которая любила мисс Вайолет, слегка дрогнул голос, когда она сказала:
   - Вас ждут в гостиной, мисс, и, пожалуйста, мисс, я очень надеюсь, что вы не будете так себя вести. Все говорят, что вы должны быть счастливы, но я, - она фыркнула, - я знаю, что это не так, мисс.
   Вайолет встала и поцеловала девушку. Ей было приятно такое искреннее сочувствие.
   В большой, веселой гостиной внизу она нашла свою мать, чопорную и застенчивую, гадающую, что подумают люди, если Вайолет будет упорствовать в своей глупости; Ван Хапфельта, собранного и почтительного, с фиалками в петлице (из всех цветов на свете!), и, робко сидящую на краю стула, скромно одетую молодую женщину с крупной надписью "домашняя прислуга". Но Диббина, которого искала глазами Вайолет, там не было.
   Ван Хапфельт, который, казалось, обладал сверхъестественной способностью читать ее мысли, когда они были враждебными, немедленно объяснил: "Все мои уговоры не смогли заставить мистера Диббина покинуть свой офис сегодня. По его словам, у него были какие-то деловые обязательства, которые крайне необходимо исполнить. Но я сделал следующее. Вот письмо от него. Позже он лично подтвердит свои заявления".
   Он протянул письмо. Девушка машинально взяла его. На конверте было напечатано ее имя. Она сломала печать и начала читать, но ее мать, решившая "на этот раз обойтись без глупостей", прервала ее с необычной резкостью:
   - Вслух, пожалуйста!
   Итак, Вайолет прочитала:
   "ДОРОГАЯ МИСС МОРДАУНТ: - По какой-то причине, не объясненной мне, джентльмен по имени Ван Хапфельт попросил меня заверить вас, что он не Иоганн Штраус, который арендовал квартиру N 7, Эддистон Мэншн, около двух лет назад. Конечно, я делаю это с готовностью. Я очень сожалею, что не могу сегодня поехать в Ригсворт с мистером Ван Хапфельтом; но я не думаю, что его странная просьба действительно так срочна, как он хочет, чтобы я поверил. Пожалуйста, передайте мое почтение миссис Мордаунт.
   Искренне ваш, ДЖОН ДИББИН".
   За исключением подписи, письмо было напечатано на машинке. Вайолет очень хорошо знала корявый почерк старого агента. Он никогда раньше не посылал ей машинописных писем. Она положила документ на стол, на котором лежали вчерашние пергаменты.
   - Ну? Вас это устраивает? - сказал Ван Хапфельт.
   - Весьма убедительно, - пробормотала миссис Мордаунт.
   - Кто это? - спросила Вайолет, поворачиваясь к нервной молодой женщине, сидевшей на краешке стула.
   - Это Сара Гиссинг, горничная бедняжки Гвен.
   Это была не Сара Гиссинг, а Дженни, которую мисс Эрмин л'Эстранж одолжила на день за солидную плату обоим, - Дженни, вышколенная для своей роли и достаточно бойкая в этом, хотя ее дерзость кокни на мгновение вызвала благоговейный трепет перед старосветским величием Дейл Мэнора и его двумя "настоящими" дамами.
   Итак, Ван Хапфельт играл с утяжеленными костями; он отказался от опасной идеи попытаться купить Диббина ради более простого средства - поддельного письма. На кону стояла церемония бракосочетания; это было непреложным фактом, и он верил, что сможет со всем справиться.
   - А! - воскликнула Вайолет с пафосом, который мог бы тронуть даже черствое сердце. - Вы Сара Гиссинг. Вы знали мою дорогую сестру? Вы видели ее в ее последние часы? Вы слышали ее последние слова?
   - Да, мисс, - захныкала Дженни, - и этот джентльмен не мистер Штраус, хотя он немного похож на него.
   Эти слова последовали слишком быстро вслед за естественным вопросом. Об этом еще никто не спрашивал. Вайолет была готова открыть свое сердце этой заурядной девушке, потому что она была единственной наперсницей Гвендолин. Но необычная оперативность показаний Дженни заставила сдержать порыв чувств. Вайолет даже слегка отшатнулась. Возможно ли, что ее милая и добрая сестра, смеющаяся фея былых дней, была вынуждена подружиться с этой грубой девчонкой? Какой жалкой, какой отвратительной была каждая новая глава скрытой жизни Гвен!
   Ван Хапфельт понял, что произошла проверка, хотя его кипящий мозг, сосредоточенный только на том, чтобы добиться нужного вердикта, был неспособен оценить тонкое равновесие эмоций Вайолет.
   - Спросите ее, - мягко сказал он. - Она расскажет вам все о своей хозяйке, к которой была очень привязана. Не так ли, Сара?
   - О, да, сэр. Она была такой милой леди, такой милой и доброй по-своему, что никто не мог не любить ее.
   Это было лучше. Вайолет снова оттаяла.
   - Я даже не знаю, о чем вас спросить, - сказала она задумчиво. - Она когда-нибудь говорила о нас, о моей матери и обо мне?
   - Она могла говорить о вас часами, мисс. Много раз я с трудом справлялась со своей работой, ей так хотелось, чтобы было с кем посплетничать. Благослови вас Господь, мисс, я знаю ваше имя так же хорошо, как свое собственное.
   Странно, невыразимо странно, подумала Вайолет; но она сказала с грустной улыбкой:
   - Вы были очень любимы, Сара. Я бы отдала все, что у меня есть в мире, чтобы поменяться с вами местами. Скажите мне, был ли этот человек - этот мистер Штраус - добр к ней?
   - Должно быть, так оно и было, мисс. Он...
   - Должно быть? Но вы видели и слышали!
   Дженни не опустила головы, хотя и слегка покраснела.
   - Люди часто ведут себя перед слугами иначе, мисс, чем наедине. Не то чтобы у меня были причины плохо думать о мистере Штраусе. Он был очень щедрым джентльменом, всегда свободно распоряжался своими деньгами. Я имела в виду, что мисс... э-э... мисс Гвендолин говорила о нем как о любящем муже.
   У Дженни слегка перехватило дыхание. Она не осмеливалась взглянуть на Ван Хапфельта, так как он специально предостерегал ее от этого. Как и большинство людей ее положения, теперь она была готова прикрыть любую ошибку излишней болтливостью.
   - Значит, вы обращались к ней "мисс Гвендолин"?
   - Да, мисс. Вы же знаете, так принято на сцене.
   - Но на сцене ее звали по-другому.
   - Совершенно верно, мисс, только леди этой профессии в основном используют свои сценические псевдонимы и в жизни.
   - Насколько мне известно, моя сестра никогда не выступала ни на одной сцене.
   Дженни стала немного вызывающей.
   - Конечно, мисс, - язвительно ответила она, - я мало что знала о приходах и уходах моей миссис, но она регулярно ходила на репетиции. В одиннадцать и два часа дня в большинстве случаев.
   Вайолет оказалась в новом мире. Что могло случиться с Гвендолин, что она должна была покинуть свой дом и уйти к этим странным людям? И что она такого сказала, что эта служанка вдруг проявила строптивость?
   Она взглянула на свою мать, которая, действительно, была так же сильно встревожена, как и она сама. Старая леди с трудом могла понять, что речь идет о ее дорогой Гвендолин. Затем вмешался Ван Хапфельт, решив направить идеи Вайолет в новое русло.
   - Я был уверен, что все это огорчит вас, - сказал он тихим голосом, полным сочувствия. - Возможно, вы предпочли бы отправить Сару в комнату экономки, пока просматриваете документы, которые я принес.
   Вайолет, в голове которой теснились сотни безумных вопросов о жизни ее сестры, внезапно снова повернулась к Дженни.
   - Как назвали ребенка моей сестры? - спросила она.
   - Генри, мисс, в честь его отца.
   - Но почему "Генри", если отца звали Иоганн?
   - Это загадка, мисс. Я говорю вам только то, что знаю.
   - А что стало с ребенком? Почему его отняли у матери? или его забрали только после ее смерти?
   Дженни было сказано быть в этом вопросе осторожной, как устрица.
   - Я не знаю, почему ребенка отправили кормить грудью, мисс, - сказала она. - Я могу только сказать вам, что его никогда не было в квартире.
   Вайолет провела рукой по глазам, словно пытаясь прочистить затуманенный мозг. Эта домашняя прислуга жила в маленькой квартирке с ее сестрой, которая "сплетничала" с ней "часами", но девушка мало что знала о ребенке, которого Гвен, должно быть, боготворила.
   - Значит, вы никогда не видели ребенка? - спросила она.
   - Нет, мисс; то есть, я думаю, один раз, - потому что Дженни осмелилась взглянуть на Ван Хапфельта, и он слегка кивнул в момент ее отказа. Он считал младенца безопасной темой с точки зрения его внешнего вида и любви к нему матери.
   Миссис Мордаунт, которая слушала достаточно внимательно, заметила колебания Дженни.
   - Странно, - сказала она, - что вы забыли или не уверены в таком определенном факте, как то, что видели ребенка моей дочери.
   Вошла горничная с телеграммой, которую она вручила Вайолет. В тихом загородном особняке появление телеграммы - редкое событие. Люди в сельской Англии считают, что эта короткая манера общения предназначена только для важных вопросов. Миссис Мордаунт была немного встревожена. Она быстро перебрала в уме все болезни своих родственников.
   - В чем дело, Ви? - с тревогой спросила она, в то время как Ван Хапфельт задавался вопросом, не соблазнил ли Дэвида Харкорта вмешаться в этот критический момент какой-нибудь незанятый дьявол.
   Вайолет открыла коричневый конверт и медленно прочитала послание. Просто чудо, что она сохранила самообладание, потому что телеграмма была от Диббина из Данди.
   "Только что завершили продажу, после трехдневных частных переговоров здесь. Ваша доля - пятьсот фунтов. Далее следует письмо".
   Это относилось к давно отложенному завещанию двоюродного брата и было достаточно простым делом. Но Диббин, продающий поместье на севере Шотландии, и Диббин, пишущий машинописные свидетельства Ван Хапфельта в Лондоне в один и тот же день, были выступлением Махатмы, случаем психической проекции, которая не входила в обычную схему вещей.
   Тем не менее, Вайолет, за исключением вспышки сильнейшего удивления в ее глубоких глазах, сохранила самообладание. Она прошла уже столько испытаний, что ее разум мог выдержать любое потрясение.
   - Это ничего, мама, известие о деле Ашлохана, - сказала она, сминая телеграмму в маленький шарик в руке.
   - А! - сказала миссис Мордаунт с огромным облегчением. - Прошлой ночью мне приснилась тетя Джейн.
   - Ну, а теперь, - сказал Ван Хапфельт после пары ударов сердца, - что вы скажете? Мистер Шарп скоро будет здесь.
   - У вас есть сертификаты и дневник? - спросила Вайолет.
   - Сертификаты - да, но не дневник. Спокойно поразмыслив, я окончательно решил, что дневник не будет передан вам в руки до истечения нашего шестимесячного соглашения. Я уступил по всем остальным пунктам; здесь я тверд.
   - Вы назовете какую-нибудь причину?
   - Да, мое право как вашего обрученного мужа уберечь вас от горя и болезненности чтения записей о страданиях. Я бы не хотел, чтобы вы были плачущей невестой. Когда мы вернемся из свадебного путешествия, я передам вам дневник, не раньше.
   - Тогда сертификаты, - спокойно сказала Вайолет.
   Ван Хапфельт достал из записной книжки две бумаги. Одна из них зафиксировала брак Генри Ван Хапфельта и Гвендолин Мордаунт в офисе брайтонского регистратора. Другим было свидетельство о рождении ребенка в том же городе год спустя.
   Для этого человека было большой смелостью предъявить эти документы. Его собственное имя, возраст - тридцать восемь лет, род занятий - джентльмен - были указаны на длинной узкой полоске, а адрес был указан как N 7, Эддистон Мэншн, Лондон, Запад. Даже миссис Мордаунт вздрогнула, когда взглянула на бумаги через плечо дочери.
   Внезапно Вайолет показалось, что она увидела луч света.
   - Этот человек был вашим братом, каким-то близким родственником? - спросила она.
   - Нет, он не имел ко мне никакого отношения. - Ван Хапфельт был застигнут врасплох, и негатив вылетел прежде, чем он понял, что это могла быть хорошая карта для разыгрывания. Но нет, тогда Вайолет никогда бы не вышла за него замуж.
   - Какое совпадение! Подумать только, что он взял вашу фамилию, был вашего возраста, и все же вы приехали сюда, в Ригсворт, и познакомились с нами!
   - В этом нет никакой загадки. Вы вытягиваете из меня все, как опытный юрист. Штраус сделал больше, чем просто позаимствовал мое имя; он подделал его. Было проведено полицейское расследование. Я был призван к этому. Мое любопытство было возбуждено. Я кое-что узнал из истории вашей сестры и предпринял шаги, чтобы встретиться с вами.
   - Представлен лордом Ванстоуном! - пробормотала миссис Мордаунт.
   - Да. Я быстро забыл обо всем остальном, когда мне была предоставлена привилегия вашей дружбы.
   Он взял руку Вайолет и поцеловал ее с изящной грацией, присущей ему.
   Был объявлен Шарп. Миссис Мордаунт отослала Дженни в сопровождении горничной, и Вайолет поняла, что ее час окончательной уступки близок.
   Сертификаты все еще были у нее в руках.
   - Я могу оставить это себе? - спросила она, и ее губы слегка дрогнули. Она думала, все время думала о Дэвиде и Диббине, и о странном падении Гвендолин, сделавшем эту маленькую женщину-кокни ее компаньонкой. Но что она могла поделать сейчас? Она могла попросить только об отсрочке на несколько дней, просто чтобы развеять некоторые давние сомнения, а затем... Но, ради матери, сейчас никаких протестов, ни слез, ни вопросов.
   Хорьковые глаза Шарпа оценили изменившуюся ситуацию. Вчерашние тучи рассеялись. Взгляд Ван Хапфельта вернул его к делу. Было предусмотрено брачное обеспечение в размере пяти тысяч фунтов стерлингов в год, которое должно было быть увеличено в два раза в случае вдовства, и Шарп объяснил юридическое условие, согласно которому Вайолет должна была иметь право снова выйти замуж, если она того пожелает, без потери какой-либо части этого великолепного годового дохода.
   - Очень великодушно! - не удержалась миссис Мордаунт, и даже сама девушка, несчастная и поникшая, как дрозд в клетке, поняла, что Ван Хапфельт выказывает себя достойным поклонником.
   - А теперь несколько необычный документ, - сказал Шарп в своей быстрой юридической манере. - Мистер Ван Хапфельт поручил мне подготовить завещание, оставив все свое недвижимое и движимое имущество мисс Вайолет Мордаунт; он уверен, что она будет добросовестно выполнять его собственные определенные инструкции. Конечно, у этого документа будет очень короткий срок службы. Брак, мисс Мордаунт, аннулирует все завещания, ранее составленные любой из сторон. Следовательно, он предназначен только для освещения, так сказать, междуцарствия между сегодняшним холостяцким праздником и церемонией бракосочетания... э-э...
   - На этой неделе? - нетерпеливо спросил Ван Хапфельт.
   - Пусть будет так, - сказала Вайолет, потому что теперь у нее в голове был план, и что бы ни случилось, недельной отсрочки было достаточно.
   - Миссис Мордаунт и я назначены попечителями для целей брачного соглашения, - продолжал Шарп. - Мистер Ван Хапфельт, конечно, оформит новое завещание после свадьбы. Все, что нам сейчас нужно, - это два свидетеля для подписей. Мой клерк, который ждет в холле, выполнит свои обязанности.
   - Девушка, Сара Гиссинг, которая только что была здесь, также может подписать, - сказала миссис Мордаунт.
   - Нет, нет! - закричал Ван Хапфельт. - Она лишняя. После сегодняшнего дня она исчезает из нашей жизни. Пожалуйста, позовите кого-нибудь из ваших собственных слуг - экономку или лакея.
   Итак, Вайолет, Ван Хапфельт, миссис Мордаунт и свидетели поставили свои подписи на разных листах пергамента в тех местах, где адвокат поставил карандашом маленькие крестики.
   Вайолет, как во сне, увидела имя "Генри Ван Хапфельт" над именем "Вайолет Мордаунт", точно так же, как оно значилось над "Гвендолин Мордаунт" в свидетельстве о браке. В ее глазах крошечные крестики делали большие квадраты пергамента похожими на карту кладбища. И все же что-то сладко пело в ее ушах: "У тебя еще есть неделя свободы. Используй свое время с пользой. Все законы в стране не могут заставить тебя пойти к алтарю, если ты сама этого не захочешь". И эта колыбельная была успокаивающей.
   Вскоре адвокат снял дубликаты для себя, поскольку передал некоторые оригиналы Вайолет, посоветовав ей доверить их заботам банка или юрисконсультов ее матери. Ван Хапфельт с похвальным тактом принялся развлекать двух дам, и когда Вайолет захотела снова поговорить с "Сарой Гиссинг", он объяснил, что девушку отправили обратно в Лондон по его распоряжению.
   - Больше никаких слез, - искренне сказал он, - никаких сомнений и недоумений. Когда мы вернемся из турне по Штатам, вы снова встретитесь с ней и удовлетворите все свои желания.
   Очевидно, его план состоял в том, чтобы оставаться в поместье Дейл, пока они не поженятся, а тем временем окружить это место всевозможной защитой. Поэтому для него стало ужасным потрясением, когда на следующее утро после завтрака Вайолет исчезла на целый час, а затем миссис Мордаунт, с красными глазами и бессвязным голосом, бросилась искать его с запиской, которую только что получила со станции.
   В ней говорилось:
   "ДОРОГАЯ МАМА, я полагаю, у меня есть свобода действий в течение двух дней из моих семи. Я хочу навести кое-какие справки, поэтому уезжаю до завтрашнего вечера или, возможно, до следующего утра. Я думаю, мистер Ван Хапфельт скажет, что это справедливо, и, отдавая ему должное, хочу заявить, что не увижу мистера Дэвида Харкорта по собственной воле. Если же я случайно увижу его, то откажусь с ним разговаривать.
   Твоя любящая дочь, ВАЙОЛЕТ".
   - Все кончено! Кончено! Она обманула меня! - воскликнул мужчина, когда понял, что Вайолет действительно ушла из Ригсворта. Его приступ ярости был таким, что миссис Мордаунт испугалась, - он умрет на месте; но приступ гнева стих столь же яростным признанием в скорби и любви. Он последует за ней и вернет ее обратно. Миссис Мордаунт должна немедленно отправиться с ним. Девушку нужно спасти от нее самой. Конечно, они найдут ее даже в Лондоне, куда, он был уверен, она отправилась, потому что она могла отправиться только в то место, которое знала.
   Он заразил убитую горем мать частью своего собственного безумия. Она пообещала быть на вокзале к следующему поезду; он помчался на телеграф, где в горячке принялся писать сообщения. Во-первых, он велел своему доверенному лицу Нейлу встретить поезд из Ригсворта, в котором ехала Вайолет, и, если возможно, выяснить ее передвижения.
   Второе было адресовано Диббину:
   "Я порекомендовал вас одному клиенту. Выезжайте самым ранним поездом в Портсмут и позвоните в офис (следовало название адвокатской фирмы) для получения инструкций. Настоящим препровождаю пятьдесят фунтов на предварительные расходы.
   ГЕНРИ ВАН ХАПФЕЛЬТ".
   Пятьдесят фунтов, которые он телеграфировал Диббину, были банкнотами, привезенными для егеря; так что этот платеж, по крайней мере, был отложен.
   Затем он послал сообщение в портсмутскую фирму, что Диббин должен быть отправлен на тайную охоту за наследством в Девоншир на любых условиях, которые он пожелает потребовать. Его следующая телеграмма была миссис Картер в Пэнгли:
   "Немедленно отвезите ребенка на поезде в отель "Стейшн", Нью-стрит, Бирмингем. Оставьте сообщение соседям и на станции, чтобы сообщить, куда вы отправились. Я напишу вам в Бирмингем и пришлю деньги сегодня вечером".
   Наконец, Дэвиду он телеграфировал:
   "Теперь я знаю все. Миссис Картер собирается забрать ребенка моей сестры из Пэнгли. Пожалуйста, немедленно отправляйтесь туда, выясните, куда она уехала, и следуйте за ней. Телеграфируйте мне завтра или послезавтра о том, что вы обнаружили. Простите вчерашнее молчание; это было неизбежно.
   ВАЙОЛЕТ".
   Это было все, что он мог придумать в нынешнем хаосе своего разума. Но это послужит, подумал он, даст несколько часов передышки. Он находился в тяжелом положении, но еще далеко не был побежден. И теперь, когда Вайолет и ее мать уехали из Дейл Мэнор, он позаботится о том, чтобы они не вернулись, пока Вайолет не станет его женой. Возможно, даже в этот отчаянный час все произошло к лучшему.
  

ГЛАВА XX. У ДЭВИДА ПОСЕТИТЕЛЬ, И ОН ОЖИДАЕТ ДРУГИХ

  
   Дэвиду пришлось встать довольно рано, чтобы впустить свою уборщицу. Позади нее, в вестибюле, он увидел испуганное лицо швейцара, который вспомнил, что громкий стук и трудности с доступом в эту квартиру в другом случае были прелюдией к трагическому открытию, хотя он, не будучи в то время в здании, слышал об этой трагедии только от своих приятелей.
   Дэвид ободряюще улыбнулся ему и вернулся в свою спальню, чтобы одеться. Он положил портрет и письмо во внутренний карман жилета, предназначенный для бумажных денег, и, поскольку до завтрака оставался еще час, вышел прогуляться.
   В то утро Риджент-парк был восхитителен. В воздухе ощущалась не весна, а лето. Природа, чтобы заставить человека восхищаться ее изящными изобретениями, скрывала перспективы. Деревья и живые изгороди уже раскинули свои лиственные завесы по всему ландшафту. Итак, Дэвид побрел дальше, обещая себе еще много таких дней с Вайолет; ибо ему становилось не по себе, когда он думал, сможет ли Ван Хапфельт объяснить свою фотографию и письмо.
   Следовательно, вместо того, чтобы вернуться раньше, он сел завтракать несколько позже обычного, и был удивлен, когда его уборщица пошла ответить на звонок в дверь и вернулась с сообщением:
   - К вам леди, сэр.
   - Леди! - выдохнул он. - Кто она? - Он отчаянно надеялся, что это может быть Вайолет.
   - Вы достаточно хорошо ее знаете, старина, - раздался пронзительный голос мисс Эрмин л'Эстранж, которая появилась в столовой, - розоволицее видение в цветочной шляпке и муслине. - Фу! - воскликнула она. - Я не выходила на улицу уже много дней, пока улицы не проветрились. Должна заметить, яичница с беконом пахнет приятнее, чем фиалки. Я проделала весь этот путь из Челси не ради одной чашки чая.
   Уборщица, искоса поглядев на посетительницу, пробормотала, что может накрыть на двоих.
   - Тогда поторопитесь, фея, - сказала мисс л'Эстранж. - И не смотрите так шокировано. Ваш хозяин - самый хороший молодой человек в Лондоне.
   Дэвид заявил, что даже праведник совершил падение семь раз в день; но, как бы то ни было, он был рад видеть ее.
   - Вы выглядите именно так, - последовал сухой ответ. - Я никогда не знала никого, кто бы вкладывал свое сердце в свои глаза так, как это делаете вы. Вы никогда не преуспеете в Лондоне, если не научитесь притворяться. Когда вы говорите такие вещи, вам следует немного покраснеть и ухмыльнуться - во всяком случае, когда вы разговариваете с женщиной.
   - Но я серьезно, - запротестовал он. - Вы не можете представить, как приятно видеть вас по другую сторону стола. А эта шляпка - просто картинка.
   - Вы же знаете, что цвет волос к ней не подходит.
   - Ах, нет, в нем есть золото солнца. Возможно, я неловко выражаюсь, но сегодня утром вы выглядите на десять лет моложе, мисс л'Эстранж.
   Она подняла глаза к потолку.
   - О боги! - воскликнула она. - Если бы только это было правдой! - Затем она бросила на Дэвида застенчивый взгляд. - Я не против поспорить с вами на полфунта, - сказала она, - вы рады видеть меня здесь, поскольку я напомнила вам о возможности того, что другая девушка будет вашей визави за завтраком.
   - Вы хотите сделать меня немым, когда мне больше всего хочется поговорить.
   - Ах вы, негодник! Зачем я пришла сюда? Верите, в Лондоне есть двадцать человек, которые многое бы отдали, если бы я оказала им честь утренним визитом?
   - Верю, - серьезно сказал Дэвид, - и именно поэтому вы здесь, а не с одним из двадцати. Вы гораздо более честная маленькая леди, чем притворяетесь, мисс л'Эстранж.
   Она покраснела, потому что, как и большинство женщин, вынужденных профессионально краситься, в другое время на ее лице не было ни капли пудры или румян.
   - Дэвид, - сказала она, - вы хороший мальчик. Я бы хотела, чтобы вы были моим братом.
   - Вы были бы прекрасной и элегантной сестрой.
   - Что ж, давайте будем друзьями. И первый признак дружбы - это общий союз. Я встала на вашу сторону против Штрауса.
   - Что с ним? - осторожно спросил Дэвид, поскольку мисс Эрмин, как ему показалось, ничего не делала просто так.
   - Никакого недоверия, или альянс отменяется. Помните, вы вчера были в Ригсворте и вернулись в ужасном настроении. Даже ваша хорошенькая Вайолет вчера вечером не была само совершенство, не так ли?
   - Признаю, что все пошло не так, - сказал он, удивляясь этому нападению.
   - Ну, я здесь не для того, чтобы удивлять вас, иначе я удивила бы вас еще кое-чем. Нет, Дэвид, я здесь только потому, что я женщина, и не могу не вмешаться в любовную интрижку, хотя она и не моя. Вы знали, что Штраус вчера привез Дженни в Ригсворт?
   - Дженни? Почему Дженни?
   - Это то, что я хотела знать. И она, кошка, ничего мне не сказала, пока я не собралась с духом и не предложила протащить ее по всей квартире за волосы. И лгать мне тоже было бесполезно. Каждый раз, когда она пыталась придумать правдоподобную историю, я говорила ей, что было бы больно встретиться с шифоньером головой. Наконец она призналась, и тогда я открыла маленькую бутылочку - она хотела этого, уверяю вас, - и узнала всю историю, пока мы ее допивали.
   - Но, ради всего святого...
   - Мальчик мой! Не спешите с выводами. Я расскажу вам все, так что сохраняйте спокойствие. Сначала, позавчера вечером, Штраус пришел ко мне...
   - Минутку, - вмешался Дэвид. - Это Штраус? - И он протянул ей портрет.
   Она посмотрела на него и рассмеялась.
   - Конечно, это он! - сказала она. - Представить только, вы носите его фотографию у своего сердца! Если бы это была Вайолет или я...
   - Извините, что прервал вас, - сказал он.
   - Забавная идея! Как бы то ни было, Штраус появился позавчера вечером и хотел одолжить Дженни на весь следующий день. Это было ужасно неловко, так как она помогала мне подшивать это платье и вставлять новые рукава в лиф; но он приставал ко мне так, что я едва ли могла отказаться, - она на мгновение подумала о банкнотах в вышитом золотом кошельке, висевшем у нее на шее, - так что я отправила Дженни примерно в восемь часов утра на следующее утро - то есть вчера. Я весь день была не в духе, оторвала два волана от своего платья и поцарапала голень о подножку экипажа; поэтому, когда шалунья, ухмыляясь, вернулась домой около полуночи и обнаружила, что я сама разжигаю камин, я ничего ей на это не сказала. Но меня здорово задело, когда она не сказала, для чего понадобилась Штраусу, и тогда разразился скандал. Полагаю, вы хотите закурить, а? Я бы и сам не отказалась от сигареты.
   Внешне Дэвид старался казаться спокойным, хотя внутри у него все кипело. Он видел, что она получает удовольствие, сидя в удобном кресле, восхитился ее парой действительно красивых ног и закурил трубку. Затем она продолжила.
   - Примерно пять минут ей не грозило никаких неприятностей. Я могла бы отпустить ее, если бы она не наговорила лишнего. Тогда я напугала ее. Кажется, я даже сорвала с нее шляпу. Наконец она призналась, Штраус сказал ей, что теперь его зовут Ван Хапфельт, и он хотел, чтобы она поехала в Ригсворт, чтобы ее представили двум дамам как Сару Гиссинг, горничную Гвен Барнс.
   - Что? - воскликнул Дэвид, вскакивая на ноги.
   - Ах, оставьте! - сказала мисс л'Эстранж голосом, полным глубокого отвращения. - Из-за вас я чуть не проглотила сигарету.
   - Но этот человек - дьявол.
   - Сядьте, мальчик, сядьте. Вы, мужчины, все похожи один на другого, когда дело касается женщины. Бедняжки! Удивляюсь, как вообще кто-нибудь из нас может вам верить. Тем не менее, признаю, что Штраус особенно искусен. Видите ли, Дженни, служившая здесь, могла так ловко лгать о Гвен Барнс, что ее было бы трудно уличить.
   - И она это сделала? - спросил Дэвид в сильном возбуждении.
   Мисс л'Эстранж снова рассмеялась, закуривая новую сигарету взамен испорченной.
   - Кошка украла сливки? Представьте себе, Дженни предложили двадцать фунтов за день вранья - и она отказалась! Да ведь эта девушка лжет просто ради практики.
   - О, пожалуйста, продолжайте! - простонал он.
   - Странная игра, не так ли? Я часто думаю, что газеты за пенни не получают и половины того интересного, что происходит. Что ж, Дженни, согласно ее собственной версии, обманула миссис Мордаунт и вашу Вайолет за милую душу. Более того, Штраус и юрист уговорили их подписать всевозможные бумаги, включая брачное соглашение. Представляете? У голландца хватило наглости отдать Вайолет сертификаты, которые Дженни продала ему.
   Дэвид что-то пробормотал себе под нос.
   - Да, - сказала мисс л'Эстранж, - он этого заслуживает. Терпеть не могу мужчину, который обманывает бедную девушку. Так что, заметьте, в ущерб себе, я решила прийти сюда сегодня утром и дать вам дружеский совет.
   - Видит Бог, я постараюсь расплатиться с вами! - вздохнул Дэвид, которому сейчас очень хотелось выйти и заняться, сам не зная, чем.
   - Она очень красива, ваша Вайолет? - спросила его гостья, делая птичье движение головой.
   - Вот ее сестра, - сказал Дэвид, махнув рукой в сторону портрета.
   - Ах, я знала Гвен Барнс. Знаете, я видела ее в театре. Милая девушка, но я не назвала бы ее красивой. Скорее, она чем-то привлекала к себе. Думаю, вы, мужчины, предпочитаете именно такой типаж. А теперь, когда вы услышали мою историю, вы хотите, чтобы я ушла, да?
   - Нет, нет. Вам вовсе незачем спешить.
   - Мой дорогой Дэвид! Губы говорят:"нет", глаза говорят:"да". Все как обычно. Обращаетесь со мной, как со старым башмаком. Благослови вас Господь! мы, женщины, терпим подобные вещи, пока внезапно не вспыхиваем. Что ж, на днях вы зададите Штраусу трепку, так что я ничуть не жалею о своем приходе. Ненавижу красивых мужчин. Все они слишком много о себе думают и выглядят сделанными из воска, как кукла парикмахера. Вижу, вас ожидает хороший, приятный день. Но игра должна быть честной, имейте в виду. Не рассказывайте сказок своей маленькой Эрмин. Сегодня я сделала для вас больше, чем сделал бы для любого другого человека в мире. И когда-нибудь вы должны принести свою Вайолет к чаю; я обещаю хорошо себя вести. Ну вот, разве я не чудо?
   И она ушла в вихре воланов, стуча высокими каблуками; последнее, что он услышал, когда она отказалась позволить ему подойти к двери "с этим блеском" в глазах, было ее дружеское приветствие лифтеру: "Привет, Джимми! Рада снова видеть вас, как в старые добрые времена. Как поживают жена и дети?"
   Предоставленный самому себе, Дэвид терялся в догадках, как поступить наилучшим образом. Наконец он написал телеграмму Вайолет:
   "Девушка, которую вы встретили вчера как Сару Гиссинг, была не горничной вашей сестры, а другой женщиной, выдавшей себя за нее. Умоляю вас и вашу мать приехать в Лондон и встретиться со мной в офисе мистера Диббина. Он знает настоящую Сару Гиссинг".
   Это было достаточно определенно, и он подумал, что упоминание имени Диббина было бы полезно для миссис Мордаунт. Затем он помчался к самому Диббину, но узнал от клерка, что агент прибудет из Шотландии не раньше половины седьмого вечера, "что очень жаль, - с сожалением сказал клерк, - поскольку для него только что пришло первоклассное комиссионное вознаграждение по телеграфу".
   - Он кому-то очень срочно понадобился? - сказал Харкорт, говоря это скорее для того, чтобы скрыть собственное разочарование, чем из какого-либо сочувствия к потере Диббина.
   - Думаю, да. Пятьдесят золотых соверенов, присланных по телеграфу, просто чтобы он поскорее добрался до Портсмута.
   Дэвид услышал и удивился. Он сделал случайный выстрел.
   - Я полагаю, это мой друг Ван Хапфельт, - сказал он.
   - Тот самый человек! - ахнул клерк.
   - О, все в порядке. Мистер Диббин, я полагаю, приезжает на Кингс-Кросс?
   - Да. Я буду там, чтобы встретить его.
   У Дэвида было серьезное намерение отправиться в Рингсворт следующим поездом. Но он вернулся в Эддистон Мэншн на случай, если от Вайолет придет ответ. И действительно, там он нашел телеграмму, отправленную на его имя Ван Хапфельтом. Время показало, что телеграмма была отправлена примерно в тот же час, что и его собственная. Сначала его сердце подпрыгнуло от радости, что она все еще доверяет ему. И как это замечательно, что она упомянула Пэнгли, город, который он ей не назвал; должно быть, в Дейл Мэноре действительно произошло что-то грандиозное. И все же было очень плохо, что он должен покинуть Лондон и отправиться в погоню за миссис Картер и ребенком. Он был бы совершенно отрезан от активного общения с ней на несколько часов, а им было так жизненно важно встретиться. Конечно, он подчинится, но сначала дождется ответа на свое послание. Поэтому он снова телеграфировал:
   "Еду в Пэнгли. Скажите мне, когда я смогу вас увидеть".
   Он сам отнес телеграмму на телеграф. Пока его не было, на его стол попало еще одно сообщение.
   "Мисс Вайолет Мордаунт отправилась в Лондон сегодня утром поездом девять-одиннадцать. ДРУГ".
   Имени не было, но на почте сказали, что информация поступила из Ригсворта, а почта всегда официально точна. Почему-то он действительно воспринял это сообщение как сообщение от друга. Это заставило его еще раз прочитать и серьезно обдумать первую телеграмму, подписанную"Вайолет".
   Он не мог знать, что сочувствующая ему младшая сестра почтальонши из Ригсворта уговорила помощника бакалейщика написать эту важную телеграмму. Это было проявлением крайней смелости со стороны деревенской девушки, и, возможно, это можно было бы превратить в нарушение "Закона о государственной тайне" или какого-то подобного ужасающего постановления; но ее нежное маленькое сердечко тянулось к молодому человеку, который не получил "никакого ответа" от леди из поместья, и которая прекрасно знала, что Вайолет не посылала его в Пэнгли на поиски пропавшего ребенка.
   Как бы то ни было, Дэвид с раздражением смотрел на два тонких листка бумаги, когда пришло письмо. На нем была надпись: "Срочная доставка", и оно было отправлено с Юстонского вокзала вскоре после двенадцати часов.
   На этот раз не оставалось никаких сомнений в том, что отправившей его была Вайолет. Оно было написано почерком, идентичным почерку первой - подлинной - записки, которую он получил от нее. И в ней чувствовалась сама Вайолет, хотя записка была краткой и сдержанной. Она написала:
   "ДЭВИД, я нахожусь в Лондоне с целью навести определенные справки. Я не должна видеть вас, если это в моих силах. Я должна справиться совсем одна, без посторонней помощи. Пожалуйста, простите мою кажущуюся неуверенность. В этом вопросе я полагаюсь на Божью помощь и свои собственные усилия. Но я хочу, чтобы вы оказали мне услугу, отсутствуя в своей квартире сегодня вечером между полуночью и двумя часами ночи. Возможно, я смогу все объяснить позже.
   С искренними пожеланиями, ВАЙОЛЕТ МОРДАУНТ".
   Дэвид, точно гончая, помчался на Юстонский вокзал; но Вайолет отбыла с него почти час назад, поскольку, наведя справки, он узнал, что поезд из Ригсворта в девять одиннадцать прибыл в полдень. И все же он не мог удовлетвориться этим, а принялся метаться по Лондону в поисках ее, - сначала в Порчестер-Гарденс, затем в офис Диббина, куда он прибыл ровно на пять минут раньше нее, и, должно быть, ехал по Пикадилли, когда она сворачивала за угол от Риджент. Лондон - это самый большой тюк сена, когда вы хотите кого-нибудь найти.
   Среди водоворота сомнений и страхов один факт выделялся так ясно, что он не мог не признать его. Не только Вайолет, но и какая-то другая скрытая личность самым искренним образом желала его отсутствия в квартире в ту ночь. Одним словом, у Ван Хапфельта, который знал о фотографии и письме, спрятанных там, была веская причина искать возможность абсолютно беспрепятственно обыскать каждый оставшийся уголок и щель. Но как можно было объяснить беспокойство Вайолет по этому поводу? Неужели она тоже хотела провести тщательный осмотр картин, шкафов и украшений сама?
   Затем, каким-то шестым чувством, Дэвид понял, что это именно она посещала последнее жилище своей сестры в жуткие часы мрака и таинственности, что это ее присутствие породило легенду о привидениях. И когда он осознал это, его охватил прилив стыда и раскаяния за то, что он так поносил Вайолет в своих мыслях в ночь своего долгого бегства из Чалфонта. Именно ее он видел стоящей в конце коридора в первую ночь своего приснопамятного пребывания в этом наполненном скорбью жилище, и, без сомнения, ее прежние попытки пролить свет на мрак трагедии, скрывавший смерть ее сестры, привели к жутким переживаниям мисс л'Эстранж и Дженни.
   Слава Богу! теперь он держал в своих руках почти все нити этого темного дела, и Ван Хапфельту пришлось бы туго, если бы он встал у него на пути той ночью. Ибо Дэвид решил, с улыбкой, в которой была смесь мрачности и нежности, что он подчинится букве просьбы Вайолет, решительно не подчиняясь ее духу. Она хотела, чтобы он "отсутствовал в квартире между полуночью и двумя часами ночи". Конечно, он будет далеко; но одновременно достаточно близко, чтобы знать, кто входил в нее и кто выходил, и что в ней происходит, если сочтет нужным. Вайолет, конечно, могла приходить и уходить, когда ей заблагорассудится; в отличие от Ван Хапфельта или любого из его мирмидонов.
   После этого, решив противопоставить хитрость хитрости, он отпустил свою уборщицу задолго до обычного времени и вызвал дружелюбного швейцара для консультации.
   - Джим, - сказал он, когда лифт поднялся на его этаж в ответ на вызов, - я думаю, вы хотите выпить.
   К этому времени Джим уже знал маленькие привычки Харкорта.
   - Что ж, сэр, - сказал он, выходя, - вынужден признать, что небольшая смазка не помешала бы.
   - На самом деле, может быть, и не небольшая. Идемте. Вот виски. А теперь, Джим, слушайте. Насколько я понимаю, сегодня вечером здесь состоится собрание призраков, - нет, ни слова, пейте спокойно, Джим, - и мы с вами должны присутствовать на этом собрании. Здесь не о чем беспокоиться. Эти духи, вероятно, будут менее вредны, чем те, о которых вы подумали; на самом деле, нам может понадобиться схватить одного или двух из них, но они окажутся обычными людьми. Вы не боитесь людей, Джим?
   - Нет, если это действительно человек, сэр. Но не будет ли какой-нибудь стрельбы?
   - Ах, вы слышали?..
   - Люди будут говорить о следах от пуль, сэр, не говоря уже о каплях крови.
   - Капли крови? Где?
   - Возле вашей входной двери. Их не было там всю ночь, а на следующий день в вашем кухонном плинтусе обнаружилась револьверная пуля.
   - Превосходно! Наглядное доказательство того, что наши призраки будут истекать кровью, если вы достаточно сильно ударите их по носу. Теперь, мне нужна ваша помощь в трех отношениях. Во-первых, я уйду около семи и вернусь около девяти. Мне нужно, чтобы вы проследили, что никто не войдет в мою квартиру в течение этих часов. Во-вторых, когда я вернусь, я хочу подняться на этот этаж, не входя через парадную дверь. Вы понимаете? Если кто-то будет следить за моими передвижениями, я бы хотел, чтобы меня видели выходящим из особняка, но не возвращающимся. В-третьих, я хочу, чтобы вы присоединились ко мне на страже, когда закроете входную дверь в полночь, и спрятали нас обоих где-нибудь наверху, чтобы мы могли видеть, не опасаясь ошибиться, любых людей, у которых могут оказаться ключи, подходящие к моей входной двери.
   - О, это все? - сказал портье, ставя свой стакан. - Что ж, я к вашим услугам, сэр. Предоставьте все мне. Когда вы придете домой в девять, просто идите по другой улице, пока не увидите внизу дверь. Спуститесь, и вы окажетесь в нашем подвале. Ровно в двенадцать я за вами приду.
   - Джим, вы сокровище! - сказал Дэвид.
  

ГЛАВА XXI. ПОЛУНОЧНОЕ СОБРАНИЕ

  
   Когда поезд из Ригсворта привез Вайолет на вокзал Юстон, она поспешила пройти через калитку и попросила чиновника направить ее к ближайшему почтовому отделению. В этот момент случилось небольшое происшествие, имевшее особое отношение к событиям дня. Нейл, камердинер, приехавший в Юстон как раз вовремя, чтобы встретить прибывающий поезд, увидел ее и бросился в погоню, когда споткнулся о тележку для багажа и упал головой вперед.
   Он не был ранен, но сильно потрясен, и когда смог снова пуститься в погоню, Вайолет исчезла. Таким образом, она освободилась от шпиона, и Ван Хапфельту оставалось только проклинать своего неуклюжего эмиссара. Нейл, конечно, помчался как вихрь, едва только отдышался; но Вайолет была на почте и писала Дэвиду, надежно спрятанная от его хорьковых глаз.
   Как ни странно, первым человеком, которого она пожелала увидеть, была мисс Эрмин л'Эстранж. Она хорошо помнила актрису, поскольку однажды навестила ее (Дженни, горничная, в то время отлучилась по делам), и это было одним из многих любопытных несоответствий в переплетении фактов и вымысла, которые скрывали судьбу ее сестры, что такая переменчивая и разговорчивая женщина должна была написать короткую записку, отправленную по просьбе Ван Хапфельта. Вайолет не могла понять причину, но она видела здесь лазейку. Долгое путешествие в поезде позволило ей проанализировать имеющуюся у нее информацию с определенной ясностью и точностью, которых до сих пор не было в ее сбитых с толку мыслях. Одним словом, имелось несколько обозначенных направлений расследования, и она была полна решимости следовать каждому из них в отдельности.
   В первом приступе горя она выбрала неверный путь, девушка чувствовала это. Теперь она была спокойна, более искусно скрывала свои подозрения, менее склонна к поспешным выводам. Совершенно неведомый ей маленький росток страсти, посеянный в ее сердце несколькими словами Дэвида в беседке, управлял всем ее существом. Из робкой, нерешительной девушки, цеплявшейся за недостижимые идеалы, она превратилась в женщину, готовую на все ради любимого мужчины, в то время как сама мысль о браке с Ван Хапфельтом была настолько отвратительна, что ее подстегивала физическая потребность в напряженных действиях, чтобы противостоять ей.
   Поэтому в сдержанном, но деловом настроении она поднялась по лестнице, ведущей в квартиру мисс л'Эстранж, и позвонила в электрический звонок. Дверь открыла Дженни.
   Ресурсы дерзкой кокни не пригодились незадачливой прислуге, когда она увидела мисс Мордаунт. Она издала слабый беспомощный вопль отчаяния и отступила на несколько шагов, как будто наполовину ожидала, что пораженная молодая женщина применит к ней жесткие меры.
   - Ну, что теперь? - последовал резкий вопрос ее хозяйки, потому что в этом маленьком жилище царило то, что итальянцы называют "восхитительной уверенностью", крик и бег Дженни были слышны в гостиной.
   - О! - заикаясь, пробормотала Дженни. - Это молодая леди, мисс.
   - Юная леди? У нее нет имени?
   - Есть, - сказала Вайолет, направляясь на голос, - но ваша горничная, кажется, встревожена моим видом. Вы знаете меня, мисс л'Эстранж. Жаль только, что я раньше не узнала, что вы наняли служанку моей сестры, Сару Гиссинг.
   Эрмин привыкла к сценическим ситуациям. Она мгновенно ухватила свою роль, поскольку только что закончила беседу с Дэвидом, и не могло быть никаких сомнений, что разоблачение Ван Хапфельта было так же предопределено, как и третий акт фарсовой комедии, в которой ей предстояло сыграть субретку этим вечером.
   - Сара Гиссинг! - сказала она с тонким презрением. - Это не ее имя. Она Дженни... Дженни... и провалиться мне на месте, если я когда-либо называла ее как-то иначе. Кстати, как твое второе имя?
   - Блейки, мисс, - всхлипнула Дженни, заливаясь слезами.
   - Но вы только вчера сказали, что вы Сара Гиссинг? - воскликнула Вайолет.
   - Да, мисс, и это было неправдой.
   - Значит, вы никогда не видели мою сестру?
   - Нет, мисс.
   - Почему вы так бесстыдно лгали мне?
   - Пожалуйста, мисс, мне за это заплатили.
   - Заплатили! Мистер Ван Хапфельт?
   - Здесь какая-то ошибка, - вмешалась мисс л'Эстранж, которая была немного напугана спокойным достоинством Вайолет. - Это был мистер Штраус, который пришел сюда и попросил разрешения взять Дженни, у которой вчера был свободный день, чтобы дать некоторые необходимые ему показания.
   - Вы совершенно уверены, что это был мистер Штраус? - спросила Вайолет, отворачиваясь от Дженни, как будто ее вид был оскорбительным.
   - Совершенно! Я сняла, вернее, получила через него квартиру вашей сестры, и с тех пор он изводит меня из-за каких-то бумаг, которые, как ему показалось, я там нашла.
   - Но вы же написали мне совсем недавно, - взмолилась Вайолет.
   - Штраус - лживый человек, - с готовностью возразила другая женщина. - Он пришел сюда и сплел такую историю, что я практически писала под его диктовку.
   - Надеюсь, на этот раз ошибки нет.
   Мисс л'Эстранж покраснела и несколько смутилась; но с усилием ответила:
   - С моей стороны никогда не было никакой ошибки. Если бы вы пришли ко мне в первую очередь и доверились мне, я бы вам помогла. Но вы набросились на меня совершенно несправедливо, мисс Мордаунт, а, знаете ли, не в человеческой природе спокойно относиться к подобным вещам. - Затем, увидев печаль в глазах Вайолет, она продолжила с искренним сочувствием: - Я бы хотела, чтобы мы были более откровенны друг с другом. И я не имею никакого отношения ко вчерашнему притворству Дженни. Девушка - первоклассная кухарка, но она может лгать быстрее, чем собака бежать рысью.
   Это поэтическое сравнение вырвалось у нее неожиданно, но Вайолет услышала скорее ласковый тон, чем слова.
   - Возможно, мне снова понадобиться увидеть вас, - просто сказала она. - Могу ли я положиться на вас, если возникнет необходимость?
   - Конечно, можете! - последовал импульсивный ответ. - Я оплакивала несчастную судьбу вашей сестры, мисс Мордаунт, и всегда считал Штрауса злодеем. Надеюсь, этот славный молодой человек, Дэвид Харкорт, который уже несколько месяцев идет по его следу, однажды поймает его и, по крайней мере, воздаст ему по заслугам.
   - О, вы знаете мистера Харкорта?
   И тогда Эрмин л'Эстранж совершила поступок, который на много дней возвысил ее в ее собственных глазах.
   - Да, - сказала она. - Он узнал, что я занимала квартиру вашей сестры после ее смерти; поэтому пришел повидаться со мной, и, если я смею так выразиться, он проявил интерес к вам, мисс Мордаунт, который, - если бы такой человек проявил его по отношению ко мне, - был бы сочтен очень приятным и очаровательным свидетельством его уважения.
   Это была всего лишь строчка из старой пьесы, но она сослужила свою службу, и они поцеловали друг друга, когда сказали: "Прощай".
   Хотя Вайолет была поражена, услышав такое подтверждение двуличия Ван Хапфельта, в ее глазах был поразительный блеск, а в походке - упругость весны, когда она вышла на Хай-стрит Челси, чего в ней не было некоторое время назад. По правде говоря, она чувствовала себя так, как, по-видимому, чувствует себя дрозд, успешно избежавший нападения ястреба. Если бы она не шла по многолюдным улицам Лондона, то пела бы от радости.
   И теперь, испытывая голод после долгого путешествия, она зашла в ресторан и хорошо поела, что само по себе было разумным поступком, но в своем роде стало еще одним незначительным фактором в гибели Ван Хапфельта, поскольку из-за этого она пропустила встречу с Дэвидом в офисе Диббина.
   Когда она, в конце концов, добралась до этого места, то обнаружила там клерка, давшего Дэвиду такую интересную информацию. Этот человек знал мисс Мордаунт и что-то помнил о покойной Гвендолин; поэтому он был вежлив и заверил Вайолет, что его хозяин вернется из Шотландии сегодня вечером.
   - Мистер Диббин уже несколько дней в Данди? - спросила Вайолет.
   - Дайте-ка подумать, мисс; он уехал четвертого, а сегодня девятое; почти шесть дней, считая время в пути.
   - Тогда он, конечно, не мог написать мне седьмого из Лондона?
   Клерк был озадачен.
   - Если вы имеете в виду, что его не было в Лондоне, тогда... - начал он.
   Вайолет не показала мужчине письмо, лежавшее у нее в кармане. Возможно, было бы лучше, если бы сначала его прочитал сам Диббин. Но она сказала:
   - Он не мог, например, попросить сделать это мистера Ван Хапфельта?
   - Это очень странно, мисс, - сказал клерк. - Это - имя того самого джентльмена, который сегодня телеграфировал мистеру Диббину инструкции немедленно отправиться в Портсмут. И, клянусь Юпитером! прошу прощения, но телеграмма пришла из вашего дома, Ригсворта, в Уорикшире. Я никогда не думал об этом раньше.
   - Это не имеет значения, - сладко сказала Вайолет. - Я постараюсь встретиться с мистером Диббином на Кингс-Кросс. И не могли бы вы, пожалуйста, никому не говорить, что я заходила сюда?
   Знание того, что Ван Хапфельт пытался удалить Диббина из Лондона, показало, что она на верном пути. На мгновение у нее возникло искушение обратиться за помощью к Дэвиду. Но она дала себе слово не встречаться с ним, и это было свято, даже по отношению к тому, кого она считала худшим человеком на свете.
   Клерк с готовностью пообещал соблюдать должную осмотрительность. Он пообещал бы почти все, чего ни потребовала бы от него такая симпатичная девушка. Внезапно Вайолет вспомнила, что агент по продаже жилья может знать, где находится настоящая Сара Гиссинг. Она задала вопрос, и, поскольку Диббин был специалистом по документам и почтовым ящикам, клерк за полминуты нашел для нее адрес, сказал, где находится Чалфонт, посмотрел, когда отходит следующий поезд с Бейкер-Стрит, и сообщил ей.
   Вайолет, как и большинство представительниц ее прекрасного пола, мало обращала внимания на время, и, действительно, время часто возвращает комплимент хорошеньким женщинам. Диббин должен был прибыть на Кингс-Кросс через пять часов, а пяти часов было достаточно почти для любого предприятия. Поэтому она отправилась в Чалфонт, нашла настоящую Сару и была встревожена и в то же время успокоена тем, что девушка чуть не упала в обморок, когда увидела ее.
   Вот, наконец, и настоящие новости о ее Гвен. Она могла бы слушать часами. Хозяйка маленького отеля милостиво позволила им вдоволь наговориться и подала им чай в маленькую гостиную, где Дэвид познакомился с Сарой. Как и Дэвид, которого Сара не забыла описать как "того милого молодого джентльмена, мистера Харкорта", Вайолет опоздала на поезд, и, когда она все-таки навела справки на этот счет, оказалось невозможным добраться до Кингс-Кросс в половине седьмого вечера.
   Среди всех слез и остроты горя, вызванных рассказом об одинокой жизни и трагическом конце ее сестры, была одна странная, необъяснимая черта, которая четко выделялась. Ни прямым словом, ни завуалированным намеком Сара Гиссинг не приписывала Штраусу преднамеренного пренебрежения или недоброжелательности. Во всяком случае, ее простая история рассказывала о большой любви между ними, и свидетельством этого были последние рассеянные слова Гвендолин о нем. Конечно, если бы Вайолет прочитала дневник, это было бы достаточно ясно; но, учитывая нынешнее отношение этого человека, это свидетельство служанки было трудно понять.
   Во всяком случае, Вайолет, уверенная теперь вне всяких сомнений, что Ван Хапфельт - это Штраус и что он участвует в непонятном заговоре, тем не менее, почувствовала к нему ощутимое смягчение. Возможно, ее избавление от угрожающего брака имело к этому какое-то отношение; и потом, этот человек, казалось, почти боготворил Гвен.
   Несомненно, боги, намереваясь уничтожить Ван Хапфельта, сначала решили свести его с ума. Когда он добрался до офиса Диббина, клерк узнал в нем Штрауса, и его появление спустя долгое время отсутствия, но в течение часа после визита Вайолет, вызвало подозрения, поскольку первым человеком, о котором он спросил, была сама Вайолет. Следовательно, будучи того же мнения, что и мисс Эрмин л'Эстранж, относительно секрета успеха в лондонской жизни, он не смог припомнить ни одну молодую леди по имени Мордаунт в списке посетителей Диббина в тот день. Далее, когда Ван Хапфельт, доведенный до крайности, был вынужден признаться, что именно он телеграфировал из Ригсворта, клерк стал тупым в вопросе о местонахождении своего работодателя. Все, что он мог сказать определенно, это то, что Диббин будет в своем офисе на следующее утро в десять часов.
   Ван Хапфельт отвез миссис Мордаунт в ее старую резиденцию в Порчестер-Гарденс, наказав ей ни слова не говорить миссис Хэррод о выходке Вайолет.
   Это было слишком для матери, пережившей такие душевные муки в течение дня страданий. Даже очарование богатого брака не могло скрыть от миссис Мордаунт некоторых черт его характера, которые проявились из-за стресса, вызванного страхом. Она начала спрашивать себя, не была ли, в конце концов, Вайолет права в своем страхе перед этим человеком. Она боялась, сама не зная, чего; первый естественный вопрос добросердечной миссис Хэррод о самочувствии Вайолет вызвал поток слез и, как следствие, излияние всей трагедии. Но, о чудо! Прошлой ночью госпоже Хэррод снилась чистая вода и скачущая лошадь, и это сочетание было неотразимым в своем совершенстве. Вещие сны миссис Хэррод всегда были опосредованными; ее собственное состояние было предопределено - она зарабатывала, содержа первоклассный частный отель.
   Многообразия развлечений городской жизни было недостаточно, чтобы скоротать утомительные часы того вечера, по крайней мере, для трех человек в Лондоне. Вайолет, вернувшись из Чалфонта, сняла номер в отеле "Грейт Вестерн" в Паддингтоне и, когда ее попросили расписаться в регистрационной книге, повинуясь какому-то необъяснимому порыву, написала "мисс Барнс". Ее охватил трепет, когда она увидела, что таким образом воскресло имя бедняжки Гвендолин, и в этом инциденте тоже было что-то сверхъестественное; но ее разбудил почтительный вопрос служащего отеля, есть ли у нее багаж.
   - Нет, - сказала она, несколько смутившись, - но я заплачу за свой номер вперед, если хотите.
   - В этом нет необходимости, мадам, спасибо, - последовал ответ; поэтому Вайолет, не подозревая о доверии, оказанном ее внешности, взяла ключ и пошла немного отдохнуть, прежде чем приступить к решению последней задачи, которую она перед собой поставила. В руке она держала несколько фиалок, которые купила у бедной женщины возле отеля.
   Ван Хапфельт, измученный отсутствием информации о действиях тех, в ком он был больше всего заинтересован, был вынужден снова прибегнуть к услугам Нейла после того, как оскорбил его. Камердинер открыто отправился в Эддистон Мэншн и спросил о Харкорте.
   - Он весь день отсутствует, - сказал Джим, размышляя о боевых способностях Нейла, если тот окажется одним из призраков, которых потребуется схватить после полуночи.
   Нейл принес эту долгожданную информацию, и Ван Хапфельт с тревогой понадеялся, что его уловка удалась. Если это так, Дэвид был где-то недалеко от Бирмингема и ждал там сообщения от Вайолет, о получении которого Ван Хапфельт позаботился бы на следующий день.
   Что касается Дэвида, то он курил и бродил в Гайд-парке до наступления ночи. Затем он вернулся в свое жилище путем, указанным привратником, и снова курил в темноте и без огня, пока через несколько минут после полуночи не услышал лязг опускающегося лифта, за которым последовал звонок в дверь. На всякий случай, на этот раз у него в кармане был револьвер; более того, его правая рука была наготове, когда он открывал дверь левой.
   Но это был его союзник; Джим с усмешкой указал на лифт.
   - Все остальные на месте, сэр, - сказал он. - Просто зайдите туда, и я отвезу вас на нужный этаж. Мы выключим свет внутри, но оставим его включенным здесь, как обычно. Тогда мы сможем увидеть мышь, поднимающуюся по лестнице, если понадобится, и другого пути нет, если только не появится настоящий призрак.
   Они заняли свои позиции, оставив дверь лифта открытой. Таким образом, при необходимости они могли выйти бесшумно. Им не пришлось долго ждать. Не прошло и пяти минут, как привратник, чутко прислушивающийся к звукам здания, нетерпеливо прошептал:
   - Кто-то только что закрыл входную дверь, сэр.
   Они услышали приближающиеся шаги. Это был Ван Хапфельт, тяжело дышавший, бросающий быстрые взгляды на тени, спешащий вверх по лестнице с видом преступника. Перед N 7 он остановился и прислушался. Очевидно, не решаясь рисковать, он позвонил в звонок; он не забыл, как пуля обожгла ему ногу во время одного из его несанкционированных визитов. Он снова прислушался, очевидно, готовый к бегству, если услышит какой-нибудь ответный звук. Затем, убедившись, что все в порядке, достал ключ, вошел и закрыл за собой дверь.
   - Ну, я... - начал портье напряженным шепотом, это незаконное проникновение было для него святотатством.
   Но Дэвид сказал ему на ухо:
   - Оставьте его в покое, все в свое время.
   Тем не менее, помня, что Вайолет заявила о своем намерении (или так казалось) посетить квартиру этой ночью, он начал обдумывать свои действия, если она появится. Что произойдет, если она неожиданно столкнется с Ван Хапфельтом внутри? Это должно быть предусмотрено. Непредвиденная трудность была примером бедности человеческих суждений относительно того, что касается будущего. Выполняя свое подразумеваемое обещание Вайолет, он подвергнет ее серьезной опасности; ибо, по мнению Дэвида, Ван Хапфельт убил ее сестру в том же самом месте, и никто не знал, какое преступление мог совершить человек в отчаянном положении. Теперь Дэвид был уверен, что и Ван Хапфельт, и Вайолет, движимые совершенно разными мотивами, стремились найти фотографию и письмо, надежно спрятанные в его собственном кармане. Он мрачно улыбнулся, подумав о том, что ожидает Ван Хапфельта, но, очевидно, должен был предупредить Вайолет заранее. Или было бы достаточно, если бы он быстро последовал за ней, тем самым дав ей возможность напугать Ван Хапфельта, чтобы он во всем признался?
   В этом был небольшой риск, но, по-видимому, это предлагало наилучшее решение проблемы и позволяло избежать видимости сговора между ними, которым Ван Хапфельт мог воспользоваться. Поэтому, когда Вайолет легко взбежала по лестнице, - хотя его сердце забилось от радости при виде ее, - он сдержался, пока она не открыла дверь. Она без колебаний воспользовалась своим ключом.
   "Значит, она полностью доверяет мне!" - подумал Дэвид с уколом сожаления, что теперь ему придется ослушаться ее.
   Он схватил Джима за руку, когда тот бесшумно вышел на лестничную площадку наверху, и таким образом потерял Вайолет из виду. Мужчина последовал за ним, и Дэвид, перегнувшись через перила лестницы, увидел, как закрылась дверь его квартиры. Он никогда раньше не представлял себе, как тихо может закрыться эта дверь, если проявить должную осторожность. Даже его острый слух не уловил ни звука.
   А потом он услышал то, от чего кровь бешено побежала от его мозга к сердцу и обратно к мозгу. Ибо изнутри донесся крик, как если бы какой-то зверь страдал от боли, и, сразу вслед за ним, крик женщины в смертельном страхе.
   Дэвид не стал ждать. Он толкнул ногой дверь и вошел. Первое, что он ощутил, был запах фиалок, донесшийся до него, свежий и острый, жутким воспоминанием о той ночи, когда ему показалось, будто он увидел призрачное воплощение мертвой Гвендолин.
  

ГЛАВА XXII. ЗАВЕЩАНИЕ ВАН ХАПФЕЛЬТА

  
   Первым делом Вайолет, войдя в холл, включила свет. Она сделала это, не задумываясь о том, что может кого-то потревожить. События дня продемонстрировали, насколько Дэвид достоин веры; она была уверена, что он выполнит просьбу, содержавшуюся в ее письме. Насколько лучше было бы, если бы она с самого начала доверилась интуиции!
   Но случилось так, что Дэвид написал ей маленькую записку на открытом листе бумаги, который приколол к скатерти в столовой в таком положении, чтобы она не могла не увидеть ее при свете. И эта записка, надписанная "Вайолет", содержала судьбоносное сообщение:
   "Я нашел фотографию Штрауса, или Ван Хапфельта, а вместе с ней письмо, в котором он сообщал вашей сестре, что уже женат на другой женщине. ДЭВИД".
   Ван Хапфельт, конечно, видел этот трижды убедительный и обвиняющий документ, который доказывал не только то, что он и его тайна были во власти Дэвида, но и то, что Дэвид ожидал, - Вайолет посетит его жилище. Он сидел за столом в оцепенении от ярости и ужаса, когда ему показалось, что он услышал шорох в коридоре. Вне себя от гнева из-за угрозы крушения его картонного замка, доведенный до состояния сильного нервного напряжения ужасом, который он испытывал перед этой обителью страшных воспоминаний, он полуобернулся к двери, которая почти закрылась.
   Сквозь щель он заметил свет; тем не менее, он не обратил на него внимания, хотя его усталый мозг, казалось, напоминал ему, что он не включал свет в коридоре. И снова он услышал шорох, похожий на шорох женской одежды. На этот раз он вскочил с безумием истерики в глазах; он распахнул дверь и увидел перед собой Вайолет. Она, заметив движение двери, застыла как вкопанная с удивлением и некоторым страхом, неуправляемыми эмоциями, которые, несомненно, придавали выражению ее лица оттенок бледность трагедии. Более того, свет лампы в холле теперь был позади нее, и черты ее лица были немного темными; поэтому неудивительно, что Ван Хапфельт, с его отягощенной совестью, думал, что он на самом деле видит дух Гвендолин. Он ожидал увидеть именно мертвую женщину, и был слишком расстроен, чтобы понять, что стоит лицом к лицу с женщиной живой.
   Он вскинул руки, издал тот ужасный визг, который достиг ушей Дэвида и швейцара, и безвольно рухнул на пол; медленно опускаясь, он смотрел на испуганную девушку таким ужасным взглядом обреченного человека, что она, в свою очередь, громко закричала. Затем она увидела тонкую струйку крови, вытекающую из его бледных губ, и, поскольку напряжение было слишком велико, потеряла сознание; так что Дэвид, ворвавшись в дверь и обнаружив два распростертых тела, по одному с каждой стороны от входа в столовую, на одну мучительную секунду вообразил, что в этих комнатах с привидениями произошло другое, даже более ужасное преступление, чем прежде.
   Он нежно поднял Вайолет на руки и сразу догадался, что она была потрясена видом Ван Хапфельта, который, на первый взгляд, казалось, нанес себе смертельную рану.
   Швейцар, ошеломленный обнаружением двух, по-видимому, мертвых тел, которых видел живыми несколько минут назад, собрался с мыслями и наклонился над Ван Хапфельтом; затем он заметил, что у того идет кровь.
   - Все в порядке, сэр, - крикнул он Дэвиду странным, надтреснутым голосом. - У этого джентльмена всего лишь лопнул кровеносный сосуд!
   Дэвид сказал что-то, о чем лучше забыть; в этот момент Вайолет, которая вовсе не относилась к избыточно чувствительным натурам, открыла глаза и посмотрела на него.
   - Слава Богу! - прошептал он, приблизив свои губы к ее, и она, едва осознавая, где находится, сделала смелую попытку улыбнуться ему.
   Он отнес ее в маленькую гостиную и усадил в кресло.
   - Не бойтесь, - сказал он. - Я здесь. Я не оставлю вас.
   Он подбежал к двери.
   - Если состояние этого человека серьезное, вам лучше вызвать врача, - крикнул он швейцару, который, как он видел, пытался прислонить тело Ван Хапфельта к стулу. Возможно, Дэвид был безжалостен; но он еще не оправился от шока, когда обнаружил Вайолет распростертой на полу.
   - Нельзя допустить, чтобы он лежал, сэр, - с тревогой сказал Джим, - иначе он задохнется. Я уже видел такое раньше.
   Дэвид, хотя и оправился от первого волнения, был раздираем между желанием оказать помощь Вайолет и необходимостью оказать помощь Ван Хапфельту. Он считал, что голландец не станет потерей для мира, но этот человек был беспомощен. Вайолет, восстанавливая силы и память с каждым вздохом, понимала, что произошло. Она встала, дрожа.
   - Давайте пойдем к нему, - сказала она с благородной женской галантностью, и вскоре, опустившись на колени по обе стороны от Ван Хапфельта, они поддержали его и попытались остановить кровь, стекавшую по его губам.
   Швейцар поспешил прочь. Дэвид, раздумывая, как лучше поступить, слегка наклонил бессильное тело своего врага вперед и попросил Вайолет принести мокрое полотенце из ванной. Она сделала это сразу же, и обернула его вокруг головы Ван Хапфельта, так что, когда швейцар вернулся с врачом, жившем в соседнем квартале, кровотечение уже остановилось.
   Доктор не придал значения кровоизлиянию, но, пощупав пульс, серьезно взглянул на остальных.
   - Это тяжелый случай сердечной недостаточности, - сказал он. - Разрыв кровеносного сосуда - это просто симптом. Он испытал шок?
   - Боюсь, что да, - сказал Дэвид. - Что мы можем для него сделать?
   - В настоящее время ничего, - последовал зловещий ответ. - Я боюсь даже необходимости перенести его в спальню. И, конечно, его нельзя перевезти куда-то еще. Он ваш друг? Насколько я понимаю, он здесь не живет.
   Дэвид был избавлен от затруднений с ответом слабым намеком на желание Ван Хапфельта что-то сказать. Доктор дал ему немного воды, затем немного разбавленного бренди. Вайолет снова помогла Дэвиду поддержать его, и несчастный мужчина, по-видимому, узнав ее, теперь повернул голову к ней.
   - Простите меня! - прошептал он с трудом, но отчетливо, как человек, который говорит с величайшим усилием. - Я подло обманул вас. Я хочу возместить ущерб.
   - Мне кажется, я знаю все, что вы хотите мне сказать, - храбро произнесла Вайолет, - и, несмотря на это, мне жаль вас.
   - Вы слышали, что сказал доктор? - пробормотал он.
   - Да, но вы поправитесь. Не пытайтесь говорить. Вы должны успокоиться. Тогда доктор поможет.
   - О моем собственном состоянии я знаю больше, чем знает он. Я умираю. Я буду мертв через несколько минут. Это только справедливо. Я умру здесь, где умерла Гвен - моя Гвен, которую я любил больше, чем собственную душу. Пусть Бог простит...
   - О, не надо! - сокрушенно воскликнула Вайолет; присутствие смерти, этой последней и величайшей карательнице зла, уничтожило многие горькие клятвы и заглушило в ней мысль о мести.
   - Это справедливо, - снова прошептал он. - Я убил ее этим письмом. И теперь она призвала меня в могилу, та, кто отдала свою жизнь, чтобы защитить меня. Ах, какое наказание постигло меня! Когда я прилетел сюда из Парижа, чтобы сказать ей, что все хорошо, я прибыл как раз вовремя, чтобы увидеть, как она умирает! Она умерла у меня на руках, точно так же, как я умираю на руках у вас, Ви! Но она страдала, а я, заслуживший все эти страдания, ухожу без боли.
   Действительно, он, казалось, набирался сил, пока говорил; ему все еще казалось, будто он видел Гвендолин; подступающий мрак туманил его разум.
   Глаза Вайолет затуманились от слез, губы дрожали так, что она не могла вымолвить ни слова. Доктор, пристально наблюдавший за Ван Хапфельтом, тихо сказал ей:
   - Послушайте моего совета и оставьте нас.
   Но Ван Хапфельт услышал его и решительно поднялся - последним усилием. И все же он говорил с трудом и прерывисто.
   - В ту ночь я сбежал на служебном лифте - еще раз, когда Харкорт выстрелил в меня. Я только хотел искупить свою вину, Ви! Я составил завещание - вы знаете - адвокаты все объяснят. Мальчик - у миссис Картер - Нью-стрит, Бирмингем. Присмотрите за мальчиком, Ви, ради Гвен. О, Боже! ради всего святого!
   И это было все.
   Вайолет, горько плачущую, увели. С каминной полки глаза нарисованного мелом портрета красивой женщины, возможно, с жалостью смотрели на мертвое лицо мужчины, лежащего на полу. Так закончилась печальная история любви Генри Ван Хапфельта и Гвендолин Мордаунт. Внизу, на улице, стучали колеса экипажей, развозящих людей по домам из ресторанов. Лондону была безразлична последняя сцена одной из многочисленных драм.
   И все же она имела свое продолжение в жизни и любви, потому что Вайолет и ее мать, послав телеграмму в Бирмингем, получили на руки счастливого младенца, прекрасного мальчика, покорившего их сердца своей мгновенной готовностью быть обласканным ими, и очень похожий на свою покойную мать; хотя его волосы были темными, и он обещал иметь испанский профиль своего отца, его глаза были голубыми, как у Гвен, а на губах играла веселая улыбка, которую они так хорошо знали.
   Но это было на следующий день, когда источник слез почти иссяк, а ночная дрожь прошла. К счастью для Вайолет, Дэвид был рядом. Что бы с ней стало, если бы она пришла в себя и оказалась одна в квартире, наедине с мертвецом?
   Дэвид, закаленный жизнью на неспокойном Западе, быстро определился с направлением действий. Доктор, добрая душа, вызвался съездить в резиденцию Ван Хапфельта и вызвать Нейла, который, вероятно, мог составить компанию швейцару во время ночного бдения в квартире. Поэтому Дэвид заставил Вайолет выпить немного бренди и, продолжая говорить, время от времени требуя ответов на свои вопросы, повел ее к кэбу и назвал адрес Порчестер-Гарденс. Он знал, что в миссис Хэррод она найдет друга, и для него было дополнительным облегчением обнаружить, что миссис Мордаунт тоже была там, когда после неоднократных звонков к двери подошел слуга.
   Чтобы избавить Вайолет от излишнего напряжения объяснений, он попросил разбудить ее мать. В этом не было необходимости. Та быстро спустилась вниз, услышав его голоси уверенная, что он принес новости о Вайолет.
   Он рассказал о ночных событиях заплаканной и озадаченной женщине, которая никогда раньше его не видела, и было три часа, прежде чем он снова вернулся в Эддистон Мэншн. Прибыв туда, он обнаружил, что швейцар и Нейл отнесли тело несчастного Ван Хапфельта в комнату, в которой умерла Гвендолин. Это была случайность; должно быть, нечто большее, чем случайность, заставило Дэвида поднять букетик фиалок, упавший с груди их обладательницы, когда та лишилась чувств, и положить их на подушку рядом с бледным лицом. В конце концов, Дэвиду было жаль этого человека.
   В одном матери и дочери, испытавшим тяжелые испытания, повезло: расследования не было. Врач, присутствовавший при смерти Ван Хапфельта, после консультации с коронером и специалистом из Вест-Энда, который предупреждал пострадавшего о его опасном состоянии, смог выдать свидетельство о погребении по надлежащей форме. Таким образом, удалось избежать всех скандалов и раздувания сенсаций. Похороны состоялись на кладбище Кенсал-Грин. Бренные останки Ван Хапфельта были похоронены рядом с останками женщины, которую он любил.
   Вайолет была его единственной наследницей по завещанию, которое он оформил. Запечатанное письмо, приложенное им к этому документу, объясняло его мотивы. В случае какого-либо несчастья до предполагаемого брака он, таким образом, снимал юридические трудности и неизбежные риски, связанные с обеспечением ребенка. Он попросил Вайолет предпринять необходимые шаги для управления имуществом, предложив ей зарезервировать капитал, достаточный для выплаты десяти тысяч фунтов стерлингов в год, которые были ей предоставлены по брачному соглашению, и выделить оставшуюся часть под попечительство в пользу мальчика.
   Сначала она отказалась взять хоть пенни из этих денег, но мудрые советы возобладали. Если бы она отказалась от завещания, возникли бы серьезные проблемы; к тому же, Ван Хапфельт был настолько богат, что почти в пять раз большая сумма была оставлена для ребенка, а стоимость имущества значительно превышала миллион фунтов стерлингов.
   Необходимое расследование источников его богатства прояснило многое из того, что ранее было неясно. Несомненно, в начале его карьеры музыканта ему помогала миссис Штраус, вдова калифорнийского торговца. Она дала ему образование и, поддавшись глупой страсти, предложила сделать его своим наследником, если он женится на ней и примет фамилию Штраус; она уже приобрела некоторую известность в континентальных кругах под этим именем. Она была "malade imaginaire", "мнимой больной" в том смысле, что редко проживала в одном месте дольше нескольких недель, в то время как положительно ненавидела и Англию, и Америку.
   Он был добр к ней, и она была предана ему; но неограниченное богатство раздражало, требуя постоянного подчинения ее прихотям. И все же, чтобы не потерять его совсем, она согласилась на его редкие визиты в Англию во время сезона и во время охоты. Стремясь избавиться от рабства мадам Штраус, он неизменно выступал под своим настоящим именем Ван Хапфельта.
   Поэтому, когда он влюбился в Гвендолин и решил сделать ее своей вопреки всем общественным законам, то был вынужден сказать ей, что он Иоганн Штраус и в долгу перед миссис Штраус, которая его усыновила. Дневник Гвендолин, который вместе с сертификатами был найден в бюро, стал достаточно ясным, когда стали известны эти факты. Сам Ван Хапфельт оставил как можно меньше бумаг, в сопроводительном письме к завещанию просто излагались его пожелания и сообщалось, что он хочет жениться на Вайолет в качестве акта возмещения ущерба памяти ее сестры. Это стало для него манией. Несчастный человек думал, что таким образом сможет заслужить прощение.
   А потом яркий мир превратился для Дэвида Харкорта в Долину Отчаяния. В течение многих горьких часов он оплакивал смерть Ван Хапфельта. Живой, он был соперником, с которым нужно было бороться и победить; мертвый, он воздвиг непреодолимый барьер огромного богатства между Вайолет и тем, кто болел от любви к ней. Бедный Дэвид! Он искал убежища в работе и сумел подняться по нескольким ступеням литературной лестницы; но он не мог ни забыть свою Вайолет, ни последовать за ней в Дейл Мэнор, недоступный, огороженный теперь золотой стеной.
   Однажды он отправился в экипаже в Юстон, говоря себе, что едет в Ригсворт, чтобы дать егерю обещанную взбучку; но остановил кэб и вернулся, с горечью говоря:
   - Почему я пытаюсь обмануть себя? Это не тот Дэвид, которого я знаю.
   Поэтому он вернулся, зашел в цветочный магазин и купил огромную вазу фиалок, думая достичь Нирваны с помощью их аромата, и тем самым обманул себя настолько вопиюще, что пребывал в подавленном настроении, когда сел пить чай в одиночестве в своей квартире. Он не видел и не слышал о Вайолет долгих три месяца, с тех пор как проводил миссис Мордаунт и ее на поезд в Уорикшир, а потом, идя с Диббином со станции, узнал роковую весть о ее богатом наследстве.
   Он обещал написать, но так и не написал. Что он мог сказать? Что все еще любит ее, хотя она и богата? Возможно, он надеялся, что она напишет ему. Но нет; ее молчание было в порядке вещей - и работа, четырнадцать часов в день, работа в качестве утешения, пока его бронзовое лицо не начало приобретать черты студента, так что временами он задавался вопросом, ловил ли он когда-нибудь и седлал пони или спал под звездами. Или все это было сном?
   Захотев немного хлеба и будучи один, поскольку горничная поверила его заявлению, что его не будет до следующего полудня, он пошел на кухню. Был разгар лета; жарко, как в конюшне в Лондоне, и кухонное окно распахнуто настежь. Какой-то импульс побудил его выглянуть и посмотреть на служебный лифт, с помощью которого Ван Хапфельт дважды покидал квартиру, один раз, движимый безумным страхом быть обвиненным в смерти Гвендолин, и снова, чтобы спасти свою жизнь от револьвера Дэвида.
   Учитывая некоторые спортивные навыки, этот подвиг был достаточно легким. Все, что требовалось, - это цепляться за железные стойки и скользить с одного этажа на другой, туда, где поперечные перекладины обозначали разные этажи и служили местами остановки лифта. Для Ван Хапфельта было типично, что у него хватило наглости и хитрости придумать этот способ побега.
   Дэвид смотрел в колодец здания в сотне футов ниже, когда над его головой зазвенел электрический звонок. Кто-то был у входной двери. Это оказался швейцар.
   - Вас просят спуститься вниз, сэр, - сказал он, и его честное лицо расплылось в улыбке.
   - Вниз по лестнице? - озадаченно повторил Дэвид.
   - Да, сэр. Там ждет экипаж, сэр.
   - О, - сказал Дэвид, гадая, что он оставил в кэбе.
   Он спустился вниз без шляпы и ни слова не сказал Джиму, хотя тот краем глаза наблюдал за Дэвидом и широко улыбнулся, когда увидел, как Дэвид внезапно узнал Вайолет в боковом окне экипажа.
   Она тоже радостно улыбнулась, когда появился Дэвид.
   - Я хочу, чтобы вы поехали со мной на небольшую прогулку, - сказала она, - но не без шляпы. Это было бы странно.
   Дэвид, в одно мгновение разорвавший трехмесячную паутину отчаяния, был готов к чрезвычайным ситуациям. Каким-то образом дамасский цвет раскрасневшихся щек Вайолет изгнал тусклые оттенки его лица.
   - Джим, - сказал он, - вот мой ключ. Принеси мне шляпу - любую старую шляпу - первую, какую увидишь.
   Затем он забрался на свободное место рядом с ней.
   - Знаете ли вы, - сказал он, - я сегодня чуть было не отправился в Ригсворт?
   - Я знаю только, - ответила она, - что вы должны были написать мне, но я не получила никакого письма.
   - Не заставляйте меня защищаться, или мне будет все равно, стоите ли вы десять тысяч или десять миллионов в год, - сказал он.
   Вайолет выглянула в окно.
   - Этот человек долго ищет вашу шляпу, - сказала она. - Кстати, не могли бы вы найти время, чтобы съездить со мной в Кенсал-Грин? А потом я должна отвезти вас в Порчестер-Гарденс, где мама ожидает, что вы пообедаете с нами, всей семьей, так что вам не нужно возвращаться сюда.
   Она немного запыхалась и говорила взволнованно.
   Прибыл Джим с недостающим головным убором. Кучер хлестнул лошадь, и левая рука Дэвида обняла Вайолет за талию. Она удивленно наклонилась вперед, бросив на него вопросительный взгляд искоса.
   - Это разумная предосторожность, - сказал Дэвид. - Если лошадь упадет, вы не упадете.
   Вайолет рассмеялась и мило покраснела.
   Водитель омнибуса, заметив их, кивнул головой в сторону кэбмена.
   - Красивая леди, - сказал он, а кэбмен подмигнул. Но двое внутри ничего не знали об этом.
   Как видите, Дэвид ничего не мог с собой поделать, или, скорее, с другой точки зрения, он действительно помог себе обзавестись удивительно очаровательной женой и значительным состоянием.
   Мисс Эрмин л'Эстранж настояла на приглашении на свадьбу, которая состоялась в Ригсворте настолько тихо, насколько позволили жители деревни. Непостоянная актриса заслужила такую благосклонность местного земельного агента честным способом ведения дела, что, по словам людей, он слишком часто ездит в город, и весьма вероятно, что ее имя скоро сменится на менее благозвучное, что будет хорошо для нее и отлично для земельного агента.
   Сара Гиссинг нашла новую должность няньки мастера Генри, миссис Картер была щедро вознаграждена за заботу о мальчике. Сестра почтмейстерши получила прекрасное бриллиантовое кольцо, когда Дэвид, путем разумных расспросов, выяснил личность "друга", своевременно отправившего ту самую телеграмму, и, как ни странно, угрюмый егерь так и не получил ни пятидесяти фунтов, ни взбучки, ни увольнения; но потерпел ущерб в размере суммы, выплаченной своим помощникам-браконьерам за их ночное дежурство.
   Итак, даже этот маленький побочный вопрос из многих серьезных, поднятых арендой Дэвидом обычной квартиры в обычном лондонском особняке, показывает, как часто даже в обычной жизни случается неожиданное.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"