Harry Collingwood

СОДЕРЖАНИЕ

ГЛАВА ПЕРВАЯ. АЙСБЕРГИ!

ГЛАВА ВТОРАЯ. КРУШЕНИЕ "ЭВЕРЕСТА"

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ПРЕДЛОЖЕНИЕ ЭРЛА ДИКУ КАВЕНДИШУ

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. ЭКСПЕДИЦИЯ НАЧИНАЕТСЯ

ГЛАВА ПЯТАЯ. ГОВОРИТ БОГ ИНДЕЙЦЕВ КАТУ

ГЛАВА ШЕСТАЯ. ИЗУМРУДЫ - И ЦВЕТОК СМЕРТИ

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. ВЕЛИКОЕ БОЛОТО И ЕГО СТРАННЫЕ ОБИТАТЕЛИ

ГЛАВА ВОСЬМАЯ. НОЧНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ НА БОЛЬШОМ БОЛОТЕ

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. ИЗВАЯНИЯ В СКАЛАХ

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. В ПЛЕНУ МАНГЕРОМАСОВ

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. НАКОНЕЦ-ТО ОПРЕДЕЛЕННАЯ ЗАЦЕПКА

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. ГОСТИ - ИЛИ ПЛЕННИКИ?

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. ПЕРВЫЙ ДЕНЬ В УЛУА

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. ПЕРВЫЕ ДЕЛИКАТНЫЕ ВОПРОСЫ

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ. ДИК КАВЕНДИШ ВЫХОДИТ ИЗ СЕБЯ

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ. ЗЛОВЕЩЕЕ ИСЧЕЗНОВЕНИЕ

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ. СРАЖЕНИЕ НА ДОРОГЕ

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ. СЛУЧАЕТСЯ НЕОЖИДАННОЕ

ГЛАВА ПЕРВАЯ. АЙСБЕРГИ!

Недавно спущенный на воду "Эверест", самый большой и быстрый трансатлантический лайнер, совершал свой первый рейс в Нью-Йорк. Это путешествие имеет отношение к нашей истории просто потому, что оно свело двух искателей приключений вместе и продемонстрировало мужество, которым они обладали. Затем уже не море, а в далеких болотах и лесах могучей Амазонки, они снова стали участниками самых удивительных событий. На "Эвересте" Дик Кавендиш был пятым офицером.

При переходе из Ливерпуля в Квинстаун судно шло с умеренной скоростью, чтобы прибыть в ирландский порт в разумное время утром; но как только ирландские пассажиры и дополнительная почта были взяты на борт, среди офицеров разнесся слух, что Старик намерен побить предыдущий рекорд времени перехода через "сельдяной пруд" и установить новый, недоступный никакому другому судну, кроме самого "Эвереста". И, конечно, когда лайнер проходил мимо маяка Даунт-Рок вскоре после девяти часов утра в воскресенье после своего отплытия из Ливерпуля, этот момент был тщательно отмечен хронометром; все предзнаменования были самыми благоприятными, поскольку погода стояла прекрасная, хотя и холодная, с легким северным ветром и спокойным морем, и поскольку турбины работали на предельных оборотах, главный инженер доложил, что рабочие в кочегарках без труда поддерживали полный напор пара. В полдень в бортовом журнале было отмечено, что "Эверест" находится на расстоянии восьмидесяти миль от маяка; и капитан Провс уже начал представлять себя держащим в руках голубую ленту Атлантики.

Все шло как нельзя лучше, пока не была пройдена половина пути через Атлантику; погода оставалась прекрасной, с легким ветром, без волнения и слишком незначительной зыбью, чтобы о ней можно было говорить, в то время как судно шло так плавно и устойчиво, словно путешествовало по суше, не имеющей выхода к воде, а не в середине Атлантики.

Оно почти ежечасно поддерживало связь с другими судами, идущими на восток или запад, сообщая о своем местоположении и продвижении и время от времени запрашивая последние новости; но только во вторник днем, около трех часов по местному времени, оно получило предупреждение с возвращающегося домой лайнера "Боливия" следующего содержания:

"Внимание! Лайнер "Боливия", Нью-Йорк - Ливерпуль, 45 градусов 7 минут северной широты, 37 градусов 57 минут западной долготы. Только что миновали большую область, полную ледяных полей и с несколькими айсбергами, по которой шли последние три часа. Очень опасно. Советуем судам, приближающимся к ней, соблюдать предельную осторожность, особенно в ночное время".

Это сообщение было должным образом передано капитану Провсу в его собственной каюте радистом, который подождал, пока тот прочтет его, чтобы узнать, желает ли капитан направить какой-либо запрос на "Боливию". Но, поразмыслив над этим две или три минуты, капитан скомкал листок и сунул его в карман, сказав:

- Ладно, Спаркс, все ясно. И, - послушайте, юноша, - забудьте об этом сообщении, ясно? Никому о нем ни слова. Я прослежу, чтобы были приняты все необходимые меры предосторожности; но я не хочу, чтобы пассажиры узнали, что впереди айсберги; это только заставит их излишне нервничать и испытывать беспокойство. Кроме того, будет достаточно легко изменить курс на несколько градусов южнее, если это будет сочтено желательным. Вы меня понимаете?

- Совершенно верно, сэр, - ответил Спаркс, на мгновение задержавшись у двери каюты. - Что-нибудь еще, сэр?

- Нет, - ответил капитан, - пока больше ничего, спасибо. Но будьте внимательны к любым дальнейшим сообщениям.

Радист отдал честь и исчез; после чего капитан достал карту Северной Атлантики, на которой отмечал положение судна, развернул ее на столе и внимательно изучил. Карандашные пометки, состоящие из нескольких прямых линий, пересечение каждой из которых со следующей было обозначено точкой, окруженной маленьким кружком, против которой была указана дата, час и момент прибытия судна в каждое конкретное место, - показывали путь судна через океан от его отправной точки, простиравшийся вдоль Даунт-Рока, а более тонкая и светлая карандашная линия, протянувшаяся до Нью-Йорка, отмечала еще не пройденный участок маршрута. Взяв в руки карандаш и линейку, капитан Провс принялся тщательно записывать местоположение "Боливии", как было указано в ее сообщении; сделав это, он вздохнул с облегчением, поскольку увидел, что курс, которым он следовал, проведет "Эверест" на расстоянии в шестьдесят миль к северу от этой точки.

- Слава Богу! все в порядке, - пробормотал он. - Бояться нечего. Этот участок дрейфующего льда ни в малейшей степени не простирается так далеко на север, как наша трасса. Кроме того, благодаря мерам предосторожности, которые мы соблюдаем - измеряем температуру моря каждые полчаса и так далее - и ведем тщательное наблюдение, мы в полной безопасности. Полагаю, мне следует рассказать Брауну (старшему офицеру) об этом сообщении; но я не буду... нет, я оставлю его при себе, потому что этот парень нервничает, как кошка, и хотел бы сбавить скорость, как только наступят сумерки. Но я этого не хочу; я намерен сделать этот переход рекордным и не собираюсь пугаться потери нескольких драгоценных часов только потому, что судно в шестидесяти милях к югу от моего маршрута сообщает о небольшом количестве плавающего льда. Нет; я просто отдам распоряжения, чтобы все были начеку и особенно внимательно следили за происходящим, и на этом все закончится.

Придя к такому выводу, капитан Провс покинул свою каюту и присоединился к вахтенному офицеру на мостике.

- Клянусь Юпитером! Какая чудесная погода, - добродушно заметил он, когда офицер подошел к нему. - Я не могу припомнить такой великолепной погоды с тех пор, как мы покинули Квинстаун. Сколько узлов мы делаем, мистер Дэйкр?

- Двадцать шесть целых шесть десятых, по последним данным бортового журнала, около получаса назад, - ответил второй офицер, - и нисколько не сбавляем. Таким темпом мы должны быть у причала в Нью-Йорке послезавтра к полудню, и иметь в своем активе рекордный переход.

- Да, - согласился капитан, - это то, на что я надеюсь. Если мы сможем сделать это, - и порадовать владельцев, - это будет большим плюсом для нас. Вы уже видели какие-нибудь признаки льда?

- Пока нет, сэр, - ответил Дэйкр, - хотя, полагаю, мы можем ожидать увидеть их почти в любой момент. Но температура воды остается довольно стабильной. Сейчас всего на полградуса холоднее, чем было вчера в это же время, и это не больше, чем можно было бы разумно ожидать здесь.

- Совершенно верно, - согласился капитан. - Что ж, продолжайте регулярно измерять температуру каждые полчаса и пусть впередсмотрящие не зевают. Нам не нужно никаких несчастных случаев, - или даже чудесного спасения от гибели, - во время нашего первого перехода. Офицеры флота имеют репутацию заботливых людей, и мы должны соответствовать этому. Немедленно дайте мне знать, если увидите какой-нибудь лед.

- Конечно, сэр, - ответил второй помощник, когда капитан повернулся и удалился в свою каюту.

В половине десятого вечера того же дня в большом салоне играл корабельный оркестр, и большинство пассажиров первого класса, которые не были в курилке, прогуливались или сидели в этом просторном и красивом помещении, слушая музыку или болтая - парами или маленькими группами. В курилке тоже было довольно много народу: несколько человек читали, в то время как остальные либо сидели за столами, играя в покер, либо стояли вокруг, наблюдая за игрой.

В тот же час небольшая компания свободных от дежурства офицеров, одним из которых был Дик Кавендиш, собралась в кают-компании и устроила неофициальный концерт для курящих, а Дик, стоя у пианино, напевал "Дорогое сердце" под аккомпанемент врача, - у моряков больше не в моде петь морские песни, - когда веселье было внезапно прервано толчком, - он едва ли был достаточно сильным, чтобы заслуживать термина "удар", - мгновенно последовал ощутимый подъем носа корабля и небольшой крен на правый борт, в то время как его ровное, уверенное, скользящее движение сменилось быстрой чередой рывков, сопровождаемых скрежетом, отчетливо слышным в кают-компании в мертвой тишине, внезапно воцарившейся на вечеринке. Затем почувствовалось, что нос корабля опустился, а корма приподнялась, в то время как скорость замедлилась так резко, что те, кто стоял, лишь с трудом удержались на ногах; последовал новый толчок, грохот, и корабль снова выпрямился, двигаясь плавно и спокойно, как раньше.

К этому времени все обитатели кают-компании были на ногах и смотрели друг на друга, потеряв дар речи, полными ужаса глазами. Но когда корма корабля осела, и он снова принял прежнее положение, мистер Браун, старший офицер, который был одним из участников вечеринки, воскликнул:

- Лед - клянусь Небом! - мы налетели на лед! Более того, он сорвал обшивку, если я не очень сильно ошибаюсь; еще минута, и нам придется нелегко, - скорее всего, начнется паника. Займите свои места, джентльмены, и помните - первое, что нужно сделать, это очистить шлюпочную палубу. Вперед! - И он первым поднялся по трапу на палубу.

Когда Дик вышел на свежий воздух, первое, что он осознал, было отчетливо ощутимое похолодание в атмосфере; затем, что машины корабля остановились; и, в-третьих, что пассажиры второго класса роем вылетали из своих кают, словно рассерженные пчелы, и каждый спрашивал у другого о том, что произошло. Они, очевидно, единодушно направлялись на прогулочную палубу, несомненно, собираясь подняться на шлюпочную палубу; и Дик добрался до подножия трапа только в самый последний момент, чтобы встретить первых.

- Привет! - добродушно воскликнул он, становясь прямо перед лестницей. - Куда собрались, добрые люди? Нет, нет; здесь каюты первого класса; вы знаете, что не имеете права находиться на прогулочной палубе. Пожалуйста, оставайтесь в своей части корабля.

Толпа замерла, услышав холодную властность в голосе Дика; но крупный, дородный мужчина проталкивался локтями сквозь толпу, пока не столкнулся лицом к лицу с молодым офицером.

- С дороги, юнец, - крикнул он. - Кто ты такой, чтобы говорить о правах в такое время? Корабль налетел на скалу и тонет, и...

- О, добрый человек, - устало перебил его Дик. - Вы меня удивляете. Зачем вы начинаете говорить о вещах, о которых ничего не знаете, и пытаетесь напугать своих попутчиков? Вы из тех парней, кричащих "убили!", если свет в кинотеатре гаснет раньше, чем вы ожидали, и начинается паника, в результате которой серьезно страдает множество женщин и детей. Скалы! Да ведь мы в сотнях миль от ближайшей суши. А что касается тонущего корабля, разве вы не знаете, что он непотопляем, что он не может затонуть? Дело в том, что в темноте мы наткнулись на кусок льда, и все удары, которые вы почувствовали, были просто ударом льда, разбиваемого кораблем, когда он проходил мимо него. А теперь послушайте моего совета, все вы; возвращайтесь в свои каюты и ложитесь спать, иначе кто-нибудь из вас сильно простудится. Где родители этих детей в ночных рубашках? Кем бы они ни были, им должно быть стыдно за то, что они выпустили бедных маленьких детей на холод! Отведите их вниз и снова уложите спать. И сами тоже ложитесь спать; в такую ночь, как эта, койка - самое удобное место на корабле. Жаль, что у меня нет возможности в ней находиться.

Единственным намерением Дика во время беседы было подавить склонность к панике, которую он наблюдал в толпе перед собой, и в определенной степени ему это удалось. Иными словами, родители детей в ночных рубашках смущенно отправились обратно в свои каюты, несколько других пассажиров последовали за ними. Но большинство все еще медлило, возможно, ожидая услышать дальнейшие подробности. В особенности это относилось к крупному, дородному мужчине, которого, судя по его несколько кричащему костюму, можно было принять за боксера или сомнительного завсегдатая ипподромов. Сарказм Дика произвел на него не большее впечатление, чем дождь на утку, и он все еще стоял, агрессивно уставившись на молодого офицера.

- Все это очень хорошо, - свирепо заявил он, - но если опасности нет, то зачем все эти моряки так суетятся там, наверху, у лодок?

Шлюпочная палуба к этому времени превратилась в арену лихорадочной, но упорядоченной деятельности: там собрались все свободные матросы, которые под наблюдением старшего и второго помощников деловито снимали со шлюпок парусину, отвязывали их, поднимали из креплений и раскачивали, готовя к спуску.

- Они, - ответил Дик, - делают это специально для того, чтобы успокоить таких людей, как вы, которые всегда сильно пугаются, если у них появляется хоть малейший шанс. Кроме того, это одна из постоянных работ на корабле, и она дает мужчинам возможность немного поупражняться в управлении шлюпками. Они повисят немного снаружи, а затем их снова уберут. А теперь, пожалуйста, все возвращайтесь в свои каюты и устраивайтесь поудобнее. Или, если вам не хочется этого делать - если вы твердо решили торчать здесь, на палубе, в такой холод, по крайней мере, пойдите и наденьте что-нибудь теплое. Ибо я откровенно говорю вам, что может пройти час или даже больше, прежде чем шлюпки снова будут убраны.

- Хорошо! - ответил противник Дика. - Я останусь там, где я есть, пока это не будет сделано, и попытаю счастья. Я бы предпочел простудиться, чем утонуть в своей каюте, как крыса в мышеловке.

- Очень хорошо, - парировал Дик. - Поступайте, как вам заблагорассудится. Это ваше дело, а не мое. Только вы подаете очень плохой пример остальным. И завтра к этому времени вы все пожалеете, что не последовали моему совету.

Тем временем с того места, где стоял Дик, у подножия трапа, ведущего на прогулочную палубу, он слышал, как там, наверху, казначей учтиво уверял толпу пассажиров первого класса, что нет ни малейшего повода для тревоги, что шлюпки спускают в качестве обычной меры предосторожности, всегда применяемой в подобных случаях, и что, если они соблаговолят проследовать в столовую, их ждет горячий ужин, который он взял на себя труд заказать, просто для того, чтобы защитить своих подопечных от любых возможных негативных последствий пребывания на холоде. И пока говорил, казначей деловито, но очень вежливо направлял толпу на прогулочной палубе к дверям, ведущим в столовую.

Но за учтиво-шутливыми интонациями голоса казначея чуткий слух Дика уловил другие, более зловещие звуки, а именно настойчивое потрескивание корабельной рации, и он вполне обоснованно заподозрил, что это означает нечто гораздо более серьезное и важное, чем обмен пожеланиями спокойной ночи с каким-то другим радистом - короче говоря, это означало не что иное, как самый срочный из всех вызовов, сигнал тревоги корабля, терпящего бедствие, призывающего другие корабли на помощь. Более того, хотя работа по подготовке шлюпок к спуску протекала совершенно спокойно и организованно, Дик даже сквозь рев вырывающегося пара ощущал напряженную поспешность в движениях людей, занятых этим делом, а также некоторую резкость и настойчивость в голосах офицеров, руководивших работами, - все это в совокупности внушило молодому офицеру уверенность в том, что дела на "Эвересте" явно принимают серьезный оборот.

За тот короткий промежуток времени, в течение которого вышеупомянутые впечатления отпечатывались в сознании Дика, несколько человек, стоявших перед ним, повернулись и нерешительно направились обратно в свои каюты, и хотя большая их часть, казалось, была настроена последовать за ними, она последовала примеру дородного мужчины и осталась там, где была до тех пор, пока не получила заверения в том, что с кораблем все в порядке. Именно во время этого кратковременного затишья стюард с медными пуговицами проворно спустился по трапу, перед которым стоял Кавендиш, и сказал ему:

- Привет от казначея, сэр, и не будете ли вы так любезны передать пассажирам второго класса: в связи с неудобством из-за того, что судно ударилось о кусок льда, и они оказалось на морозе, чай, кофе и горячий суп подаются в столовой, чтобы немного согреть их, прежде чем они отправятся в свои постели.

- Отлично! - ответил Дик. - Я немедленно сообщу им. Леди и джентльмены, - продолжил он, - позвольте мне повторить сообщение, которое только что передал стюард. Это сообщение о том, что, поскольку многие из вас, к сожалению, были вынуждены покинуть свои теплые каюты из-за столкновения судна с небольшим кусочком льда, чай, кофе и горячий суп подаются в столовой тем, кто хочет перекусить что-нибудь, чтобы согреться перед сном. Если вы последуете моему совету, то, не теряя времени, спуститесь за ним вниз, потому что будет подано только ограниченное количество, и у тех, кто спустится первым, будет больше шансов. Спокойной ночи всем вам. Ложитесь, как только выпьете ваши горячие напитки, и хорошенько отдохните ночью.

И с этими словами молодой человек повернулся и с большой осторожностью поднялся по лестнице, намереваясь таким образом создать впечатление, что паника предотвращена и инцидент исчерпан.

Уловка удалась блестяще, по крайней мере на данный момент, поскольку, когда, добравшись до верхней площадки трапа, он обернулся, чтобы посмотреть, что происходит на палубе, которую он только что покинул, то увидел, - толпа пассажиров второго класса отступает, а дородный мужчина расталкивает всех локтями, чтобы получить полную долю того, что подавалось в столовой.

Задержавшись на мгновение, чтобы понаблюдать за постепенным исчезновением людей, Дик подождал, пока не исчез последний из них, а затем бросился по опустевшей прогулочной палубе и поднялся по трапу на шлюпочную палубу, где оказался в эпицентре самой невероятной сцены напряженной деятельности; матросы все еще лихорадочно трудились над спуском шлюпок, офицеры наблюдали за работой и помогали им, словно каждая секунда времени была дороже золота; стюарды спешили снизу с провизией, чтобы наполнить шлюпки, а капитан на мостике наблюдал за всем происходящим; палуба была ярко освещена всеми доступными электрическими лампами, в то время как над головой из труб все еще с ревом вырывался пар, а треск рации настойчиво пробивался сквозь все остальные звуки.

Кавендиш знал, что мистер Браун, старший помощник капитана, находится где-то здесь, наверху, вскоре нашел его и кратко доложил о том, что произошло внизу, на главной палубе.

- Хорошо! - ответил Браун. - Но возвращайтесь и охраняйте верхнюю часть трапа, ведущего с главной на прогулочную палубу. У нас дыры почти в каждом отсеке, и течь все усиливается, несмотря на насосы. Корабль обречен - вот в чем суть; ничто не может спасти его; и как только все шлюпки будут готовы, будет подан сигнал о спасении женщин и детей. Тогда вашей обязанностью будет следить за тем, чтобы ни одному мужчине из второго класса не было позволено проскользнуть мимо вас до тех пор, пока все женщины и дети не будут благополучно выведены. Вполне вероятно, что кто-нибудь из мужчин попытается напасть на вас. У вас есть револьвер?

- У меня в каюте есть пара, но...

- Хорошо! - перебил Браун. - Не тратьте время, спускаясь за ними. Позовите стюарда и скажите ему, чтобы он принес их для вас. А теперь идите. Те люди внизу могут снова поднять тревогу в любой момент. Еще одно слово. Когда все женщины и дети сядут в шлюпки, не позволяйте ни одному мужчине проходить мимо вас, пока не получите от меня весточку. А теперь - действуйте!

Дик поспешил исполнить распоряжение, по дороге отправив стюарда за своими револьверами; не то чтобы у него было намерение ими воспользоваться; но он знал, насколько эффективен револьвер - даже разряженный - для предотвращения паники, и решил, что было бы неплохо иметь его при себе. Минутой позже - его визит на шлюпочную палубу занял около десяти минут - он добрался до своего поста наверху трапа, который должен был охранять, - как раз вовремя. Ибо, когда он занял свою позицию, в поле зрения появилась голова дородного мужчины, покачивающаяся из стороны в сторону, пока ее владелец поднимался по трапу, а за ним небольшая толпа, в то время как другие высыпали на палубу.

- Что! друг мой, вы снова здесь? - воскликнул Дик, становясь на верхнюю ступеньку лестницы и хватаясь руками за перила по обе стороны от себя, закрыв, тем самым, проход. - Вы пришли сказать мне, что вам не хватило горячих напитков и что вы не получили свою справедливую долю? Нет, вы этого не сделаете, - когда мужчина попытался сдвинуть Кавендиша с его места, - ваше место там, внизу, на главной палубе, как я вам уже говорил... Ах! Вот как? Тогда примите это как небольшой урок: когда вы на борту корабля, вы должны вести себя прилично и подчиняться приказам!

Урок заключался в ударе прямо между глаз, нанесенным дородному мужчине, который теперь, казалось, был полон решимости пробиться на шлюпочную палубу любой ценой. Тот отшатнулся назад и, несомненно, упал бы примерно с десяти футов на палубу ниже, если бы его не подхватили и не поддержали люди, стоявшие под ним на трапе. Они немедленно подняли громкий шум, в котором слова "Позор! позор!" были отчетливо слышны, в то время как некоторые женщины начали плакать и проявлять склонность к истерике. Затем другой крупный мужчина внезапно начал проталкиваться локтями сквозь толпу, теперь плотно сгрудившуюся у подножия лестницы, которую охранял Дик, крича:

- Дайте мне до него добраться. Офицер он или не офицер, я сейчас его уберу!

- Да, да, именно так, парень, - закричали другие, тоже устремляясь вперед. - Давайте уберем его с дороги. Какое он имеет право держать нас здесь, когда корабль тонет? Наши жизни так же хороши, как и жизни других людей, и мы имеем право спасти их, если сможем.

Дик видел, что кризис неизбежен и что, если он не примет решительных мер, люди на нижней палубе очень быстро выйдут из-под контроля. К счастью для него, в этот момент появился стюард, которого он послал за револьверами, сунул оружие ему в руку и снова умчался, не сказав ни слова. Юноша неохотно демонстрировал оружие, так как ни в коем случае не был уверен, что его вид произведет желаемый эффект. И все же, казалось, другого выхода не было, поскольку небольшая группа людей внизу - числом около восьми или десяти - очевидно, была полна решимости силой подняться по лестнице. Поэтому он направил оба револьвера прямо на нее и крикнул:

- Стойте там! Если вы посмеете сделать еще хоть шаг, я буду стрелять. Почему вы ведете себя так возмутительно, расталкивая беспомощных женщин и детей? Вы не вели бы себя так, если бы это были ваши жены и дети, и я удивлен, что мужья и отцы мирятся с этим. Вы называете себя англичанами? Тьфу! Мне за вас стыдно. Меня от вас тошнит!

Обращение Дика к мужьям и отцам тех, с кем мужчины так грубо обошлись, было счастливым наитием и произвело немедленный эффект: упомянутые мужья и отцы сразу же подали голоса в знак протеста, в то время как женщины присоединились к ним, в результате чего завязалась жаркая перепалка, угрожавшая быстро перерасти в потасовку. Но потасовка была ничем не лучше паники, а потому, сунув револьверы в карманы, Дик крикнул:

- Эй, там, внизу, прекратите! Я не допущу драки. Первый, кто нанесет удар, будет закован в кандалы. Просто послушайте меня минутку, пожалуйста, - продолжил он, когда лица внизу снова повернулись к нему. - Не будет ли кто-нибудь из вас, мужчины, которым, кажется, так не терпится подняться сюда, любезно объяснить, почему вы хотите это сделать?

На мгновение в толпе воцарилась мертвая тишина, затем дородный мужчина, которого ударил Дик и который удрученно отступил к подножию лестницы, поднял глаза и ответил:

- Корабль тонет - вы не можете этого отрицать, - а наши жизни стоят столько же, сколько жизни других людей. Мы хотим иметь реальный шанс спасти их, и...

- Остановитесь на минутку, - прервал его Дик, думая, что увидел шанс отвлечь внимание и на несколько минут предотвратить неизбежное. - Вы говорите, что корабль тонет, и что вы хотите спасти свои жизни, добравшись до шлюпок. Все ли вы взяли с собой свои деньги и другие ценные вещи? Вы позаботились о том, чтобы одеться в свою самую теплую одежду? Знаете, - продолжал он шутливо, - если бы вас в этот момент позвали садиться в шлюпки, вы бы очень пожалели, когда потом вспомнили, что в спешке оставили все свои ценные вещи. А кататься на шлюпке в такую погоду - крайне неприятное занятие, уверяю вас.

За этой речью Дика последовало довольно продолжительное молчание. Те, к кому он обращался, серьезно задумались над тем, что он сказал, относительно денег и ценностей. Вероятно, никому из них и в голову не приходило принять указанные меры предосторожности, и многие из них в тот момент с болью осознавали, что каждый пенни, которым они располагали, был заперт в сундуках в их каютах. Несколько из них нерешительно двинулись в их направлении. Затем мужчина, шедший впереди, внезапно остановился и крикнул:

- Послушайте, мистер. Скажите нам чистую правду, как мужчина мужчинам. Этот корабль пойдет ко дну или нет? Это все, что мы хотим знать.

Этот вопрос заставил мозг Дика работать с молниеносной скоростью. Должен он - или не должен - отрицать ужасную правду?

Он чувствовал, что не может безоговорочно отрицать это, но, с другой стороны, безоговорочное признание этого могло вызвать панику. Он решил, что правильнее всего было бы подготовить этих людей к неизбежному, но сделать это таким образом, чтобы успокоить их в максимально возможной степени. Поэтому он ответил:

- Как мужчина мужчинам, говорю вам, что мы надеемся благополучно довести этот корабль до Нью-Йоркской гавани. Но я не буду пытаться скрыть от вас тот факт, что оно получило определенные повреждения в результате столкновения с массой льда, в результате чего образовалась небольшая течь - стойте! Остановитесь, пока я не скажу вам все, - продолжил он, увидев, что слушающая толпа внизу готовится к броску. - Как я уже сказал, в корабле образовалась небольшая течь, но насосы работают - прислушайтесь! вы можете слышать это - и вода удаляется почти, если не так же, быстро, как поступает. (Это было очень далеко от истины, и Дик знал это, но он считал, что обстоятельства оправдывают его слова). Но у компании, которой принадлежит судно, как и у многих других, есть правило, что в тот момент, когда судно получает какие-либо повреждения, какими бы незначительными они ни были, первым шагом является обеспечение безопасности пассажиров, и именно поэтому вы видите, что шлюпки готовятся. Если будет обнаружено, что течь усиливается, вам будет направлено соответствующее уведомление, и у вас будет достаточно времени для того, чтобы сесть в шлюпки без какой-либо спешки или неразберихи. Итак, теперь вы знаете все, что нужно знать. Если вы последуете моему совету, то разойдетесь по своим каютам, оденетесь в самую теплую одежду, возьмете деньги и ценные вещи, а затем ляжете и хорошенько выспитесь. Если будет сочтено желательным, чтобы вас посадили в шлюпки, вам своевременно сообщат об этом. И не торопитесь. Возможно, пройдут часы, прежде чем вас позовут к шлюпкам - если вообще позовут.

Красноречие Дика снова восторжествовало, и на этот раз торжество носило явно более решительный характер, чем в предыдущий раз; его откровенность - насколько это было возможно - убедила людей, к которым он обращался, что если и существует какая-либо опасность, то она, конечно, не неминуема; и в целом они последовали его совету.

Не прошло и минуты после исчезновения последнего из пассажиров второго класса, как воздух прорезал громкий шипящий звук, отчетливо слышный сквозь теперь уже несколько утихший рев выходящего пара, и, перегнувшись через перила прогулочной палубы, Дик успел заметить взлет ракеты в небо, - первый видимый сигнал бедствия, который подал "Эверест", - и увидел, как она взорвалась высоко в небе дождем сверкающих красных звезд. Именно свет, исходивший от этих звезд, когда они плыли вниз, впервые открыл молодому офицеру тот факт, что корабль окутывала тонкая завеса тумана, сквозь которую, разбросанные тут и там, виднелись несколько небольших глыб льда; в то время как вдали, по правому борту, на расстоянии примерно полумили, это была гораздо более крупная масса, возвышавшаяся, возможно, на два-три фута над поверхностью воды, которая вполне могла быть айсбергом, с которым столкнулось судно. Но Дик пришел в ужас, когда, вглядевшись в воду, заметил, насколько ближе была поверхность, чем обычно, если смотреть с уровня прогулочной палубы - по его оценкам, ближе на целых три фута. И корабль погрузился так немногим более чем за полчаса!

Юноша нетерпеливо огляделся по сторонам. Нижняя палуба, выделенная исключительно для пассажиров второго класса, сейчас пустовала, но иллюминаторы каждой каюты были залиты светом, убедительно свидетельствуя о том, что люди последовали совету Дика. То же самое относилось и к каютам на прогулочной палубе; каждое окно, а также множество дверей свидетельствовали о том, что обитатели были заняты внутри; но пока Кавендиш смотрел, из соседних кают вышло несколько человек, все они были тепло одеты и, очевидно, насколько это было возможно, подготовлены к трудностям пребывания в шлюпках. Кроме того, далеко впереди Дик мог различить, что дверь курительной комнаты была открыта и мужчины входили и выходили; их движения свидетельствовали о беспокойстве и ожидании.

Дик снова перегнулся через перила. Вода была совершенно гладкой, без ряби даже от слабейшего дуновения ветерка, и огромный корабль стоял почти так же неподвижно, как если бы он находился в доке. Слава Богу! когда наступит нужный момент, не должно возникнуть никаких трудностей с тем, чтобы благополучно спустить груженые шлюпки на воду. При мысли о шлюпках он взглянул вверх и увидел, что по правому борту все они были выдвинуты и опущены достаточно низко, чтобы люди могли легко забраться в них с верхней палубы. Затем он пробежал по палубе к левому борту и увидел, что все шлюпки, кроме одной с этой стороны, также были готовы, в то время как последнюю в этот момент опускали на тот же уровень, что и остальные.

Когда Дик возвращался на свое место у верхней ступеньки трапа, еще одна ракета с шипением взмыла в черное небо, и с ее взрывом юноша осознал тот факт, что рация больше не пищала непрерывно; теперь были моменты, когда она молчала целую минуту или около того, затем следовал резкий треск, и снова тишина. "Эверест", очевидно, наконец-то вышел на связь с другим кораблем и обменивался с ним конфиденциальными сведениями.

Там, наверху, на прогулочной палубе, Дику стало холодно, и, чтобы согреться, он принялся быстро расхаживать взад и вперед по широкому пространству палубы позади длинного ряда кают. И когда он это делал, то на мгновение увидел, как один из квартирмейстеров входит в дверь, которая вела к главному проходу, а также в библиотеку, дамский будуар, большой салон и столовую. Мужчина держал в руке маленький листок бумаги, и Дик сразу же предположил, что этот листок может быть сообщением либо от капитана, либо от старшего офицера судовому казначею.

Юноша приостановился, ожидая результатов. И они не заставили себя долго ждать, потому что через несколько минут появился квартирмейстер, за которым быстро следовал казначей, который, заняв позицию посередине между курилкой и блоком кают в кормовой части - это пространство, как теперь увидел Дик, было занято несколькими группами мужчин и женщин, - расчистил себе путь, а затем произнес звенящим голосом:

- Леди и джентльмены, эта бумага, которую я держу в руках, является сообщением, которое только что было доставлено мне от капитана Провса, и в нем содержатся новости, которые, я уверен, будут очень полезны всем вам. Дело в том, что нашему радисту удалось связаться с "Боливией" и ознакомить капитана этого судна с нашим несколько прискорбным положением. "Боливия", как некоторым из вас, несомненно, известно, направлялась домой, но, узнав о нашем несчастном случае, ее капитан без колебаний прервал свое плавание и в данный момент направляется к нам так быстро, как только позволяют его мощные двигатели. Он ожидает, что прибудет примерно через три часа; таким образом, у нас есть уверенность в полной безопасности, что бы ни происходило. Это такая же приятная новость для капитана Провса, как, я полагаю, и для вас; ибо теперь я могу сообщить вам, что "Эверест" поврежден гораздо серьезнее, чем мы сначала предполагали, и - уверяю вас, исключительно в качестве меры предосторожности - капитан, посоветовавшись со своими офицерами, решил временно перевести всех пассажиров на шлюпки, обеспечив таким образом их безопасность, что бы ни случилось с кораблем. И если случится худшее и течь продолжится, "Боливия" примет вас по прибытии и доставит в Нью-Йорк. Именно в ожидании каких-то непредвиденных обстоятельств, подобных этому, я некоторое время назад посоветовал вам всем переодеться в более теплую одежду, и я рад видеть, что вы последовали моему совету. Вскоре прозвучит призыв к вам подняться на борт - сначала женщинам и детям; поэтому, если у кого-то из вас в каютах есть какие-либо ценные вещи, позвольте мне посоветовать вам немедленно их спрятать. Некоторые из вас передали деньги и драгоценности на мое попечение. Сейчас я собираюсь проследовать в свой офис с целью передачи этих депозитов их законным владельцам; и я буду вам очень признателен, если вы все любезно принесете с собой свои депозитные квитанции, чтобы облегчить их раздачу.

С этими словами казначей, холодный и невозмутимый, как всегда, поклонился и удалился, после его ухода пассажиры немедленно поспешно разошлись по своим каютам.

Прошло около двадцати минут, в течение которых ничего особенного не происходило, за исключением того, что пассажиры второго класса снова начали выходить из своих кают небольшими группами и собираться у подножия трапа, как будто готовясь к ожидаемому вызову. С верхней палубы через равные промежутки времени продолжали запускаться ракеты, за каждым запуском следовали небольшие беспокойные движения со стороны быстро увеличивающейся толпы, в то время как Дик заметил, что корабельная рация снова пищит. Он также заметил, что дородный мужчина и небольшая группа его единомышленников тихо, но настойчиво пробираются сквозь собирающуюся толпу к подножию лестницы, и решил немедленно прекратить это движение. Поэтому, подняв руку, чтобы привлечь внимание, а затем, указав вниз, он сказал:

- Послушайте-ка, мужчины! Прекратите это немедленно, пожалуйста. Я вижу вашу игру, но так не пойдет. Вы пытаетесь опередить всех остальных, чтобы быть первыми в шлюпках, если вас позовут сесть в них. Но так не пойдет, мои славные парни. Если будет принято решение садиться в шлюпки, женщины и дети пойдут первыми, и только за ними - мужчины. Пусть все дети выйдут вперед, а с ними и их матери - нет, нет; не спешите и не толпитесь, потому что нет ни малейшего повода для спешки; проложите там дорожку - хорошую широкую дорожку к подножию лестницы - вы слышите, что я говорю? Так-то лучше - еще шире. Так! Хорошо! А теперь, вы, матери, выйдите вперед со своими детишками и садитесь на палубу до дальнейших распоряжений. Пусть дети поднимутся по лестнице и сядут на ступеньки. Они могут подняться до верхней ступеньки, но не дальше. А теперь, малыши, садитесь поближе и согревайте друг друга. Вот так. У вас все будет хорошо.

Когда Дик закончил, на палубу вышел квартирмейстер в сопровождении полудюжины матросов, и, пока последние выстраивались непосредственно за спиной Кавендиша, квартирмейстер прошептал на ухо молодому человеку:

- Они собираются начать спускать на воду шлюпки, сэр, и старший офицер хочет, чтобы вы поднялись на шлюпочную палубу, чтобы помочь. Я останусь здесь с этими людьми проследить, чтобы не было никакой спешки. Вы должны немедленно уйти, сэр.

- Хорошо! - ответил Дик и повернулся, чтобы уйти. Затем ему внезапно пришла в голову мысль, и он повернулся к людям на палубе внизу; всем, очевидно, не терпелось узнать, что произошло.

- Леди и джентльмены, - сказал он. - Мне только что принесли сообщение о том, что капитан решил посадить вас всех в шлюпки в качестве меры безопасности. Но я вижу, что никто из вас еще не надел спасательные пояса. Вы найдете их в своих каютах. Пожалуйста, сходите туда и принесите их, двое из этих мужчин подойдут к вам и помогут их надеть. Спешить некуда, поэтому, когда поступит распоряжение, пожалуйста, не торопитесь, пусть не будет давки. Все будет проиходить быстрее, если вы будете вести себя тихо и организованно.

Затем, сказав несколько предупреждающих слов квартирмейстеру и матросам, Дик повернулся и бросился на шлюпочную палубу.

ГЛАВА ВТОРАЯ. КРУШЕНИЕ "ЭВЕРЕСТА"

Добравшись до трапа, ведущего на шлюпочную палубу, которая была самой верхней из всех палуб, он обнаружил, что та битком набита пассажирами первого класса, среди которых уже распространился слух о гибели корабля, поэтому, чтобы не мешать им, он вскочил на поручни и вскарабкался на стойку.

Поднявшись на шлюпочную палубу, он обнаружил, что приготовления к спуску шлюпок завершены, а также капитана и старшего офицера, готовящихся руководить посадкой. Он сразу же присоединился к ним и, доложив о себе, был немедленно отправлен в кормовой конец палубы по правому борту, чтобы наблюдать за спуском четырех шлюпок. Палуба теперь быстро заполнялась пассажирами, которые поднимались снизу, как с носа, так и с кормы, мужчинами, женщинами и детьми без разбора, несмотря на усилия тех, кто был внизу, держать их порознь. По прибытии они были встречены несколькими квартирмейстерами и матросами, которые твердо, с грубой учтивостью расположили мужчин вдоль средней части палубы, в то время как женщинам и детям было разрешено пройти по левому и правому бортам палубы, где их встретили офицеры.

Дик встал рядом с самой дальней из своей четверки шлюпок, и когда встревоженные матери со своими детьми столпились вокруг, он быстро пропустил их через отверстие в поручнях в шлюпку, где трое мужчин, отвечавших за нее, приняли их и указали, где им разместиться. Пока что путаницы было очень мало, за исключением того, что несколько женщин требовали, чтобы их мужьям разрешили пройти с ними, что привело к некоторой задержке; но в целом дела шли очень хорошо, и в течение сорока минут все шлюпки были благополучно спущены на воду и получили приказ отойти, по крайней мере, на полмили и там ждать дальнейших распоряжений. Эти шлюпки взяли на борт не только всех женщин и детей, но и столько мужчин, сколько нашлось места.

Но, судя по всему, на борту обреченного корабля все еще оставалось около двух тысяч человек, чья безопасность зависела от возможности спустить на воду складные шлюпки и спасательные плоты до того, как быстро погружающийся лайнер затонет. А эта возможность стала очень сомнительной, поскольку воды набралось так много, что огонь в котлах был потушен, и пар быстро уходил, в результате чего насосы больше не работали на полную мощность. Более того, хотя были приняты все возможные меры для облегчения спуска на воду разборных и других плавсредств, многое еще предстояло сделать, прежде чем они будут готовы принять своих пассажиров. Тем временем "Эверест" опустился так низко над водой, что многие из тех, кто все еще ждал, начали проявлять сильное беспокойство, если не сказать - норовистость, по поводу неизбежной задержки, причем это норовистость была наиболее очевидна среди пассажиров третьего класса и, в меньшей степени, среди пассажиров второго класса, в то время как пассажиры первого класса, почти все до единого, не только проявляли полнейшее хладнокровие, но даже объединились с офицерами корабля в их усилиях смягчить быстро нарастающее нетерпение остальных.

Дик увидел, что назревают неприятности, и стимулировал свою бригаду рабочих как голосом, так и личным примером, в результате чего очень скоро у него была большая складная шлюпка, прикрепленная к шлюпбалочным снастям и раскачивающаяся за бортом. Но ей все еще требовалось определенное завершение, прежде чем она будет готова принять свой живой груз, и Кавендиш приказал четверым из своих рабочих сесть в нее. Мгновенно толпа возбужденных иностранцев из третьего класса, вероятно, приняв это действие за признак того, что шлюпка готова, бросилась к ней и, оттолкнув Дика и двух оставшихся его помощников в сторону, бросились на нее, визжа и тараторя, как сумасшедшие. Результатом, конечно, было то, что шлюпка быстро развалилась и большую часть людей упала в воду внизу, в то время как четверо находившихся в ней моряков избежали подобной участи только благодаря тому, что ухватились за снасти и ванты.

Дик, который вместе со своими двумя помощниками был сбит с ног и чуть не свалился за борт из-за толпы, быстро вскочил на ноги и бросил вниз все веревки, какие только смог достать, и таким образом ухитрился спасти около двадцати теперь уже совершенно протрезвевших и напуганных людей; но, конечно, это повлекло за собой весьма прискорбную задержку и потерю времени; тем временем всем стало очевидно, что корабль быстро уходит под воду. Оставшиеся пассажиры поддались панике, что проявилось в решимости помочь морякам; а поскольку их усилиям по оказанию помощи по большей части не способствовало ни малейшее представление о том, что следует делать, они, естественно, мешали, вместо того чтобы помогать, и не только Дику, но и другим офицерам тоже вскоре пришлось выполнять всю свою работу, одновременно поддерживая в ревностных, но невежественных иностранцах хоть какое-то подобие порядка.

Худшей характеристикой паники является то, что она ужасно заразна. Позвольте толпе людей однажды вбить себе в голову мысль о том, что они в опасности, и они будут вести себя, как дикие звери, стремясь спастись.

Офицеры "Эвереста" знали это; поэтому они направили всю свою энергию на то, чтобы успокоить ту огромную толпу людей, которая теперь заполнила шлюпочную палубу тонущего корабля, споря, умоляя и даже угрожая, в то время как даго толпились вокруг них все более угрожающе, с глазами, горящими от гнева, смеси ужаса и свирепости, с оскаленными зубами, с руками, во многих случаях сжимавшими длинные, уродливого вида ножи, похожие на кинжалы.

Неожиданно, бесцеремонно проталкиваясь локтями сквозь возбужденную толпу, появился казначей в форме, с расплывшимся в улыбке лицом и бумагой в руке.

- Расступитесь, расступитесь, добрые люди, - крикнул он. - У меня для вас хорошие новости. Радистам удалось связаться еще с тремя судами, и теперь не только "Боливия", но и "Котопахи", "Платоник" и "Нигериец" спешат нам на помощь, и все будут рядом с нами в течение нескольких часов. Поэтому не унывайте, помощь в пути и места хватит на всех.

- Ура! ура! ура! Троекратное ура казначею и его хорошим новостям, - прокричал мужчина с сильным американским акцентом; и все, кто понял его, от души зааплодировали; в то время как иностранцы, которые не смогли понять смысла слов казначея, по крайней мере, поняли по аплодисментам, что он принес хорошие новости, и их поведение сразу стало менее угрожающим.

- Рад за вас, господа, - воскликнул Дик, обращаясь к мужчинам, которые начали аплодировать. - Эти ваши "ура" сейчас для нас дороже бриллиантов. Поторопитесь, ребята, с этой шлюпкой, и давайте спустим ее на воду. Вы готовы, Симпсон? Хорошо! А теперь идемте, добрые люди, но не толпитесь, у нас еще много времени. Запрыгивайте, сэр, - обратился он к мужчине с американским акцентом. - Вы заслуживаете места, хотя бы в обмен на эти одобрительные возгласы.

- Не я, сын мой, - ответил мужчина, к которому он обратился - хотя ему было всего от двадцати восьми до тридцати лет. - Насколько я знаю, у меня нет ни жены, ни ребенка, ни каких-либо родственников. Пусть женатые люди садятся первыми. А теперь, мужья и отцы, выходите. Есть еще желающие на берег?

Он говорил с улыбкой на своем красивом лице, и это, а также маленькая шутка типа "Есть еще желающие на берег?" для многих присутствующих были таким же утешением, как и заверения корабельных офицеров; более того, они сопровождались взмахом руки в сторону шлюпки и добровольным отступлением в сторону, которое, казалось, говорило так же ясно, как слова: "Проходите те, кто боится. Я - нет, и я вполне готов дождаться своей очереди".

Но хотя опасность паники стала менее острой, чем раньше, она никоим образом не была устранена, и, вероятно, никто не осознавал этого яснее американца, потому что, когда спускали шлюпку, он подошел к Дику и прошептал:

- Послушайте, молодой человек, если вы не ищете неприятностей, я бы посоветовал вам побыстрее убрать всех этих даго с корабля. Я знаю таких, как они, сэр, и могу сказать по выражению их глаз, что малейший повод для испуга просто сведет всю толпу с ума. Так что избавляйтесь от них поскорее. Вот мой совет.

- Я считаю, что вы правы, - ответил Дик. - Но не могу последовать вашему совету. Есть и другие, которые имеют право на такой же шанс, как и даго, и они должны им воспользоваться. Вы сами, например...

- Нет! Думаю, нет! - перебил американец. - Конечно, я понимаю, что вы имеете в виду, - продолжил он тихим голосом. - Корабль долго не протянет, и многим из нас предстоит холодная ванна; но, думаю, я рискну вместе с остальными купальщиками.

Спуск на воду и складных средств теперь производились с безумной поспешностью, поскольку больше невозможно было скрывать тот факт, что минуты корабля сочтены, в то время как на борту все еще находилось более тысячи человек. Но дисциплина была безупречной, работа продвигалась гладко и без суеты, как если бы пассажиров высаживали на пристань; и, если бы не ужасно нервное состояние иностранцев, все могло бы быть хорошо. Но они были как раз в том состоянии, когда, как предположил американец, малейший испуг подействовал бы на них, подобно искре на порох; и испуг вскоре случился по причине небольшого взрыва, который мог быть не чем иным, как случайным выстрелом из револьвера где-нибудь внизу, в недрах корабля. Что бы это ни было, этого оказалось достаточно, чтобы нарушить сложившееся хрупкое равновесие, и после мгновенного замешательства иностранцы, числом около трехсот, испустили вопль ужаса и всем скопом бросились на тех, кто работал над шлюпками.

В мгновение ока Дик, американец и еще полдюжины человек были сметены обезумевшей толпой, и, прежде чем полностью осознали, что происходит, обнаружили, что барахтаются в воде рядом, в то время как другие падали вниз со всех сторон. К счастью для себя, Дик погрузился прямо, - и, следовательно, довольно глубоко; однако еще прежде чем погружение прекратилось, к нему вернулось присутствие духа.

Он в точности представил себе, что происходит над ним, и нырнул еще глубже, чтобы избежать ливня падающих тел, когда достигнет поверхности.

Вода была очень холодной, но Дик держался под поверхностью так долго, как только мог, удаляясь от корабля; и когда, наконец, вынырнул, то с удовлетворением увидел, что находится примерно в десяти ярдах от него, достаточно далеко от массы людей у борта, к которым присоединялись десятки, прямо у него на глазах.

В следующее мгновение рядом с ним из воды показалась еще одна голова, и в тот же момент голос, который Дик мгновенно узнал, воскликнул:

- Б-р-р-р! Здесь холоднее, чем на благотворительном вечере! В любом случае, черт бы побрал этих даго! Там, наверху, на палубе, было достаточно холодно, но здесь... Б-р-р-р!

- Вы правы, - ответил Дик. - Здесь холодно, ужасно холодно. Надеюсь, эти парни не причинили вам вреда в своей безумной спешке.

- Ничего серьезного, - ответил спутник Дика. - Так это вы, молодой человек? Хорошо! Хотя здесь, внизу, чертовски холодно, думаю, нам лучше, чем людям там, наверху, на палубе. А пока у нас есть шанс убраться подальше корабля до того, как он затонет, если мы поторопимся. Видите вон ту звезду? Я думаю, нам лучше взять направление на нее и приложить все силы; тогда, если нам повезет, мы сможем избежать быть затянутыми в водоворот; и, возможно, сможем найти шлюпку, за которую можно держаться, пока что-нибудь не появится и не подберет нас.

Дик согласился, и они поплыли в направлении звезды. До их слуха доносилось настоящее столпотворение звуков на борту тонущего парохода - крики, вопли, визг и пальба из пистолетов, красноречиво свидетельствующая об ужасных сценах, разыгравшихся на его борту.

По мере того, как двое пловцов продвигались вперед, звуки на борту "Эвереста", казалось, скорее усиливались, чем стихали, - до такой степени, что вскоре американец повернулся к Дику и выдохнул сквозь стучащие зубы:

- С-с-скажите! м-м-мне кажется, что там, на борту, идет сражение... тьфу! П-п-полагаю, н-нам л-л-лучше здесь, ч-ч-чем там, а?

- Б-б-безусловно! - заикаясь, пробормотал в ответ Дик, но он так сильно страдал от ледяного прикосновения воды, что не был расположен разговаривать и просто прилагал все силы, чтобы двигаться, надеясь, что это поможет ему преодолеть оцепенение, постепенно сковывавшее его движения.

Еще минут десять пара продвигалась вперед бок о бок. Затем внезапно спутник Дика прекратил свои усилия и со стоном перевернулся на спину. Ему удалось, запинаясь, спросить, есть ли поблизости какие-нибудь шлюпки, и, когда Дик ответил отрицательно, американец вздохнул.

- Тогда мне конец. Судорога по всему телу. Я не могу больше п-плыть. П-прощайте!

- Никаких прощайте! - крикнул Дик, которому положение его товарища по несчастью словно бы придало сил. - Просто д-держитесь в таком положении... я п-помогу вам.

Перевернувшись на спину, Кавендиш крепко схватил его за шиворот и, энергично отталкиваясь ногами, потащил его за собой. Примерно через пять минут юноша почувствовал внезапное и очень резкое понижение температуры воды и, оглядевшись в поисках причины, обнаружил, что находится в нескольких ярдах от большого куска льда. Он, во всяком случае, мог оказаться чем-то вроде убежища - мог бы послужить плотом, и несколькими энергичными гребками он оказался рядом с ним. Это была огромная глыба льда, ее плоская верхняя поверхность возвышалась над водой не более чем на шесть дюймов; и после неимоверной борьбы Дик не только сам взобрался на нее, но и ухитрился втащить наверх своего товарища. Их совокупный вес, казалось, очень мало влиял на устойчивость массы льда, край опустился в воду, возможно, на пару дюймов; убедившись в этом, Дик, не теряя времени, склонился над телом бесчувственного американца, колотя, растирая и перекатывая его с такой энергией, что в конце концов не только почувствовал, как холод покидает его собственные конечности, но и как пошевелился его спутник, - и услышал его стон.

- Чувствуете себя лучше? - спросил Дик. Затем, не дожидаясь ответа, добавил: - Если вам только удастся подняться на ноги и немного пройтись, мы скоро восстановим кровообращение. Давайте я вам помогу.

- Подождите, - выдохнул американец. - В нагрудном кармане - фляжка бр-р-ренди. Отхлебните и дайте мне.

Фляжка с бренди была найдена, и, поднеся ее к губам владельца, Дик затем и сам сделал глоток, прежде чем закрыть крышку. Действие спирта на их замерзшие тела было почти чудесным, по ним прокатилась волна тепла, вскоре американец был на ногах и, держа Дика за руку, шатаясь, бродил взад и вперед по поверхности льда. По мере того как их конечности избавлялись от скованности и судорог, они смогли увеличить темп, пока не начали бегать взад и вперед и снова не почувствовали себя почти согревшимися.

Тем временем, хотя звуки конфликта и неразберихи на борту "Эвереста" все еще доносились до пары, наводя на мысль об ужасных сценах, разыгрывавшихся на его палубе, сам корабль так глубоко погрузился в воду, что теперь только огни в каютах прогулочной палубы и гроздья ламп освещали шлюпочную палубу, отмечая ее местонахождение, и вскоре стало очевидно, что конец очень близок. На самом деле он был даже ближе, чем предполагали обитатели льдины, потому что, когда они в едином порыве остановились, чтобы взглянуть на корабль, услышав резкий звук, похожий на взрыв, то увидели, как линия огней внезапно отклонилась от горизонтали, увидели, что наклон становится все круче, а затем по мере того, как огромная масса кормы судна поднималась вверх, становясь неясным пятном более глубокой черноты в ночной тьме, линия огней заскользила вперед, и они исчезали один за другим, пока не исчезли все, и в тот же миг над водой разнесся душераздирающий вопль сотен глоток, перемежаемый треском пистолетных выстрелов.

- Все! - воскликнул спутник Дика, и это восклицание было почти стоном. - Непотопляемый "Эверест", этот триумф человеческой изобретательности, который должен был уберечь путешественников от всех морских опасностей, исчез, отправленный на дно куском льда, таким маленьким, что, можно предположить, наблюдатели не заметили его, пока не стало слишком поздно. И с собой он забрал, я полагаю, добрую часть тысячи человек, среди которых могли бы оказаться и мы с вами, мой друг, если бы эти проклятые трусливые даго не вышвырнули нас за борт, за что я им благодарен, хотя и не чувствовал себя в большом долгу четверть часа назад. Думаю, нам здесь так же хорошо, как людям в шлюпках; может быть, даже лучше, потому что мы, по крайней мере, можем передвигаться и согреваться, тогда как... послушайте! Что это такое? Смотрите, вон там! Разве это не ракета?

Когда Дик посмотрел в том направлении, куда указывал его спутник, он на мгновение уловил внезапное слабое свечение в небе, за которым последовало появление небольшого скопления крошечных падающих звезд.

- Да, - ответил он, - это действительно ракета; и это означает, что "Боливия" или один из других кораблей приближается и выпускает ракеты, чтобы дать нам знать, что помощь близка. Но она еще далеко и, вероятно, прибудет не раньше, чем через полчаса. Так что позвольте мне порекомендовать вам еще один-два спринта по льду, просто чтобы кровь быстрее бежала по нашим венам.

- Вы правы, - ответил американец, когда они снова заходили быстрым шагом. - Но... послушайте! - продолжал он, поворачиваясь к Дику и протягивая ему руку. - Мы были так чертовски заняты тем, чтобы согреться, что я еще не нашел времени поблагодарить вас за спасение моей жизни. Но я сделаю это сейчас...

- Спасение вашей жизни? - воскликнул Дик. - Я вас не понимаю.

- О да, я думаю, что да, - ответил американец. - И, если вы этого действительно не понимаете, я думаю, что смогу легко просветить вас. Вы спасли мне жизнь, молодой человек, когда взяли меня на буксир и дотащили до этой льдины, не забывайте об этом. Вы можете поспорить на свой последний доллар, что, по крайней мере, я этого не сделаю. А теперь позвольте мне представиться. Я прекрасно знаю, кто вы такой; вы мистер Кавендиш, пятый офицер непотопляемого лайнера "Эверест", совсем недавно ушедшего на дно. Разве это не так?

Дик признал справедливость замечания своего собеседника, после чего тот продолжил.

- Очень хорошо, - сказал он. - Итак, я полагаю, вы никогда не слышали об Уилфриде Эрле из Нью-Йорка, человеке, который предпринял попытку проделать путь от Каира до Кейптауна...

- Конечно, я о вас слышал, - перебил его Дик. - Я читал о вас в газетах... и, если подумать, также видел вашу фотографию в газетах. Почему-то ваше лицо показалось мне знакомым, когда я заметил вас некоторое время назад на шлюпочной палубе...

- Ну да! - прервал другой. - Я - Уилфрид Эрл, эксцентричный житель Нью-Йорка, собственной персоной. Вернулся из Кейптауна чуть больше двух недель назад с целым караваном шкур, рогов, бивней и так далее; и сейчас, я думаю, они примерно в полумиле внизу, в корпусе "Эвереста". Ну и дела! Наверное, вы считаете меня бессердечным животным за то, что я так легкомысленно говорю о случившемся только что ужасном событии, но я должен это сделать - иначе сойду с ума от мыслей об этом. Или, еще лучше, не думать об этом вообще, поскольку размышления ни на йоту не улучшат ситуацию. Смотрите! что это за маленькие огоньки вон там?

- О! - ответил Дик. - Это огни шлюпок с "Эвереста". Каждая шлюпка была снабжена фонарем, чтобы они могли держаться вместе, и их было легче найти, когда подойдут спасательные корабли.

- А! - ответил Эрл. - Мудрое решение. Но скажите, а как же мы? У нас нет фонаря. Как мы сообщим о своем местонахождении? Эти лодки в доброй миле отсюда, и...

- Не думаю, что нам стоит сильно беспокоиться по этому поводу, - ответил Дик. - Естественно, "Боливия" - или другое судно - заберет людей в шлюпках, как только прибудет; но она также спустит свои собственные шлюпки и отправит их прочесывать море в непосредственной близости в поисках людей, которые могут плавать в спасательных кругах или пробковых жилетах. Их, должно быть, довольно много на небольшом расстоянии от нас, хотя я бы не хотел думать, как долго они, вероятно, продержатся в ледяной воде. Но я думаю, мы можем считать само собой разумеющимся, что, как только прибудут, спасательные корабли не покинут место катастрофы до тех пор, пока не будут полностью уверены, что подняли на борт всех выживших. Они будут ждать, пока не рассветет, в этом нет сомнения.

- Приятно услышать это от вас, - ответил Эрл. - Видите ли, я мало что знаю о море и обычаях моряков, и мне пришло в голову, что эти спасательные корабли могли бы считать само собой разумеющимся, - когда поднимут шлюпки с людьми и сделают все возможное, - уйти. Ну и дела! но здесь, на этом льду, холодно. Повезло, что нет ветра, иначе мы бы промерзли насквозь через полчаса. Мы выпьем по глотку бренди, это пойдет на пользу нам обоим. К счастью, у меня хватило ума наполнить фляжку и сунуть ее в карман, когда я узнал, что случилось с кораблем. Я как бы предвидел подобное развитие событий и пришел к выводу, что капелька бренди может быть полезной вещью, которую стоит иметь при себе.

Они подкрепились и почувствовали себя от этого лучше; но им было необходимо продолжать двигаться бодро, чтобы побороть пронизывающий холод мокрой одежды, и они возобновили свое хождение взад и вперед по узкой ледяной глыбе.

Какое-то время их разговор носил бессвязный и отрывочный характер, поскольку они оба пристально следили за приближающимся пароходом, продолжавшим выпускать ракеты до тех пор, пока не стало отчетливо видно зарево пламени из его труб. Затем пуск ракет внезапно прекратился, без сомнения, потому что - как предположил Дик - наблюдатели на борту заметили огни лодок. Затем показался головной фонарь на мачте, а чуть позже - огни левого и правого бортов; и наконец темное, едва различимое пятно, обозначавшее корпус, внезапно удлинилось, обнажив длинный тройной ряд ярко поблескивающих иллюминаторов; а несколько секунд спустя рев пара, вырывающегося из остановившихся двигателей, донесся до двух наблюдателей на льду.

- Ура! - крикнул Дик. - Наконец-то он среди лодок и, несомненно, подбирает их. Теперь мы должны держать ухо востро, прислушиваясь к звуку весел или окрику, потому что я готов поспорить, капитан уже давно подготовил свои шлюпки к спуску, а их экипажи стоят наготове.

Но прошло почти полчаса, прежде чем до их ушей донесся долгожданный плеск весел, двигающихся в уключинах, за которым последовал пронзительный звук офицерского свистка.

- Наконец-то! - выдохнул Дик с глубоким облегчением. - Теперь у нас есть шанс, мистер Эрл. Мы будем кричать вместе: "Эй, на шлюпке!" По моей команде. Теперь - раз, два, три, эй, на шлюпке - эй!

Протяжное "эй!" едва успело сорваться с их губ, как ему ответил столь же протяжный звук свистка; они повторяли свой призыв через короткие промежутки времени, и каждый ответный звук свистка сообщал им, что шлюпка приближается, пока, наконец, она не показалась в темноте лодка, и кто-то внезапно не поднял фонарь высоко над головой. Затем они услышали, как чей-то голос воскликнул:

- Вот они, сэр... двое... на этой глыбе льда!

Через минуту им осторожно помогли забраться на корму лодки, которая уже плыла с грузом неподвижных тел, завернутых в пробковые пояса. Были ли они живы или мертвы, в тот момент сказать было невозможно.

- Есть еще кто-нибудь на льду? - спросил офицер, отвечающий за шлюпку. Затем, услышав отрицательный ответ Дика, продолжил: - Правее! отчаливаем! левый борт, загребай! Возвращаемся на корабль. Поднажмите, парни. Минута или две могут означать жизнь и смерть для некоторых из этих бедняг, которых мы выловили. Вот, выпейте по глотку бренди, вы двое. Вы, должно быть, замерзли почти до смерти.

- Спасибо, никакого бренди, если только мой друг - мистер Кавендиш, пятый офицер "Эвереста" - не откажется от еще одного глотка. Но мы уже выпили немного - я наполнил фляжку и сунул ее в карман, когда понял, что корабль вот-вот пойдет ко дну, - и я думаю, это спасло нам жизни.

Когда Дик также отказался от еще одного глотка, дежурный офицер протянул ему руку.

- Рад познакомиться с вами, мистер Кавендиш. Меня зовут Уркварт - я офицер "Боливии". Кстати, с тех пор, как мы получили ваше сообщение и узнали подробности крушения, нам всем было интересно, как вам удалось налететь на айсберг, после нашего предупреждения сегодня днем. В то время был густой туман или... как это случилось?

- Ваше предупреждение! - воскликнул Дик. - Значит, вы нас предупредили? Если так, то я впервые об этом слышу.

- Да, мы вас предупредили, - ответил Уркварт, - и получили ваше подтверждение о приеме сообщения.

- Подтверждение! - воскликнул Дик. - Это очень странно. Никто не сказал мне ни слова о том, что было получено какое-либо предупреждение. И все же... нет, я не могу этого понять. Мистер Браун, наш старший офицер, как вы знаете, и еще семь или восемь человек находились внизу, в кают-компании, когда мы наткнулись на айсберг, и он казался таким же удивленным, как и любой из нас. Если бы он что-нибудь слышал об этом, думаю, он бы непременно сообщил об этом всем, но... он этого не сделал.

- А! - многозначительно заметил офицер с "Боливии". - Вы, случайно, не пытались побить рекорд?

- Ну, - ответил Дик, - я думаю, у капитана была какая-то подобная идея в голове. Видите ли, всю дорогу у нас была самая прекрасная погода; ветра почти нет, вода как стекло; корабль развивает скорость в двадцать шесть с половиной узлов стабильно, как часы, и все идет прекрасно. Я, конечно, уловил намек на то, что капитан Провс хотел бы установить новый рекорд...

- Вот именно! - сухо согласился Уркварт. - Это, на мой взгляд, все объясняет. Ваш капитан получил наше предупреждение - и просто скрыл его. Он вышел после записи нового альбома и был готов рискнуть, как говорят американцы. И вот результат - совершенно новый корабль пошел ко дну, и, я полагаю, погибли сотни людей. Сколько всего у вас было на борту?

- Я не могу сказать точно, - ответил Дик, - но, вероятно, почти три тысячи.

- Три тысячи! - прокомментировал Эркварт. - Три тысячи, и шлюпки только для половины из них. Что стало с вашим капитаном? Я полагаю, он утонул вместе со своим кораблем.

- Боюсь, что да, - ответил Дик. - На самом деле, я бы не очень удивился, если бы оказалось, что я единственный оставшийся в живых офицер.

- Правда? И как же вам удалось спастись? - спросил Уркварт.

После чего Дик пустился в подробный рассказ о катастрофе. Но прежде чем он почти закончил, шлюпка подошла к борту "Боливии", и ее груз, живой или мертвый, был быстро передан на палубу ожидавшему врачу, который быстро распределил поднятых на борт по всему кораблю, в то время как шлюпка отправилась на дальнейшие поиски.

Дика и Эрла, которые относительно легко пережили выпавшее на их долю приключение, сначала отвели вниз, где они приняли горячую ванну; затем их проводили в свободную пассажирскую каюту, завернули в теплые одеяла и дали какое-то тошнотворное питье, от которого они быстро покрылись обильным потом и погрузились в глубокий сон. Проснулись они лишь несколько часов спустя, ничуть не пострадав от перенесенного испытания.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ПРЕДЛОЖЕНИЕ ЭРЛА ДИКУ КАВЕНДИШУ

Лучи только что взошедшего солнца, проникавшие в иллюминатор, разбудили Дика Кавендиша на следующее утро после его великого приключения. Он занимал верхнюю койку в каюте, и первым звуком, достигшим его слуха, было глубокое, ровное дыхание все еще спящего на нижней койке Эрла. Дик, будучи моряком, проснулся сразу; события предыдущей ночи мгновенно всплыли в его памяти, и еще до того, как открыл глаза, он полностью осознал, что находится на верхней койке в одной из кают "Боливии", а на койке под ним - его спутник по приключению.

Следующее, что он осознал, была совершенная тишина на корабле, полное отсутствие той специфической дрожи, которая возникает из-за работы машин и биения винтов, когда судно находится на ходу; мысль о том, что "Боливия" все еще стоит на месте катастрофы заставила его открыть глаза, приподняться на своей койке и выглянуть в открытый иллюминатор у своего локтя. Картина, представшая его взору, была картиной яркого утра, с бирюзово-голубым небом, слегка испещренным тут и там легким намеком на несколько "кобыльих хвостов"; сапфирово-голубым морем, чуть покрытым рябью и сверкающим под самым мягким из мыслимых дуновений западного ветра. Горизонт был скрыт тонкой завесой тумана, казалось, уже таявшей под лучами солнца. Огромный двухтрубный пароход неподвижно застыл примерно в миле от них, из его труб поднималась струйка дыма, а перья пара дрожали в верхней части его выхлопных труб; целая флотилия шлюпок медленно и, по-видимому, бесцельно сновала туда-сюда, несколько глыб льда различных размеров, от небольших фрагментов площадью в квадратный фут до огромного айсберга высотой в целых шестьдесят футов, тонким слоем усеивали поверхность моря.

Вскоре до слуха Дика донесся тихий приказ, отданный на палубе, за которым последовало приглушенное шевеление, сопровождаемое определенными звуками, которые, как подсказывал ему опыт юноши, были прелюдией к утреннему ритуалу мытья палубы; через несколько минут последовали плеск воды и звук энергично двигающихся швабр. Затем дверь каюты открылась, и вошел стюард, неся на подносе две чашки дымящегося кофе и тарелку с бисквитами, намазанными маслом.

- Доброе утро, сэр... доброе утро, джентльмены, - заметил он, когда шевеление на нижней койке возвестило о том, что его появление разбудило ее обитателя. - Надеюсь, вы оба хорошо выспались и не чувствуете себя хуже из-за событий прошлой ночи.

- Доброе утро, стюард, - ответил Дик. - Спасибо. Отвечаю за себя: я спал как убитый, и сегодня утром чувствую себя на высоте. Я вижу, что мы не двигались с места в течение ночи и что шлюпки все еще на плаву. Что это за корабль там, по левому борту?

- Это "Платоник", сэр. Прибыл около трех часов назад. Еще "Котопахи", принадлежащий вашей собственной компании, и "Нигериец", они расположились примерно в полумиле по правому борту от нас. Они подошли довольно близко друг к другу, около двух часов назад, и все сразу же спустили свои шлюпки. Не знаю точно, насколько им повезло. Я полагаю, они подобрали довольно многих, но, боюсь, очень немногие из них останутся в живых после стольких часов в ледяной воде. Одежда, джентльмены? Да, конечно. Она в сушилке. Полагаю, к этому времени она уже совсем высохла. Я принесу ее вам вместе с парой коктейлей.

- Как дела у остальных, стюард? - спросил Эрл. - Я полагаю, вы подобрали всех со шлюпок? С ними и вашими собственными пассажирами корабль, должно быть, похож на кроличью нору!

- Так оно и есть, сэр, - ухмыльнулся стюард. - Они разбросаны по всему кораблю. Мы устраиваем их везде, где только можем найти благословенный дюйм свободного пространства. Они в курилке, в дамской комнате, в библиотеке, в столовой, в кают-компании, в офицерских каютах и... да что там, кое-кто из мужчин даже в кочегарках. О да, мы, конечно, взяли их всех на борт. Но я ожидаю, что вскоре их число изрядно поуменьшится. Видите ли, все они направлялись в Нью-Йорк, "Платоник" и "Нигериец" идут туда, так что я ожидаю, они возьмут большую их часть между собой. А если есть кто-то, кто хочет вернуться домой, "Котопахи" и мы заберем их. Я не слышал, как они себя чувствуют после пребывания в шлюпках, но думаю, с ними все в порядке. Для них это не было большим испытанием, за исключением детей. Они, естественно, немного напуганы. А теперь, если вы меня извините, джентльмены, я принесу вашу одежду, потому что сейчас предстоит много работы.

Так и было. Ибо после того, как вся акватория окружающего моря была тщательно прочесана шлюпками до тех пор, пока не было установлено, что больше не осталось ни живых, ни мертвых, возникла задача обеспечить всех завтраком, что само по себе было задачей немаловажной в данных обстоятельствах. И пока шла трапеза, офицеры "Боливии" обходили спасенных людей, тщательно записывая имена выживших для передачи в Англию и Америку по радио. Затем последовала ужасная задача опознания тех мертвых, которые были найдены; после чего произошло разделение тех, кто хотел отправиться в Нью-Йорк, и тех, кто хотел вернуться в Англию, за чем, в свою очередь, последовала перевозка спасенных в соответствии с договоренностью, достигнутой советом, состоявшим из капитанов спасательных судов.

Что касается Дика, то едва ли требовалась беседа, которую он имел с капитаном "Котопахи" Уилсоном, чтобы принять решение вернуться в Англию на этом корабле. Это было, действительно, единственное, что он мог сделать; у него не было никаких дел в Нью-Йорке; в то же время, должно было состояться судебное расследование обстоятельств, связанных с гибелью "Эвереста", на котором его присутствие, как единственного оставшегося в живых офицера, было бы настоятельно необходимо. Он сразу же сообщил о своем решении Эрлу, и был удивлен и не на шутку обрадован, когда американец объявил о своем намерении также вернуться в Англию.

- Видите ли, - объяснил последний, - моя единственная или, по крайней мере, главная причина поездки в Нью-Йорк исчезла, когда "Эверест" унес с собой на дно Атлантики мою коллекцию охотничьих трофеев. Если бы я отправился дальше в Нью-Йорк, мне нечего было бы там делать, в то время как у меня в голове есть план, который можно разработать в Европе так же хорошо, как в Нью-Йорке, или даже лучше, чем в нем. Кроме того, если быть до конца откровенным с вами, Кавендиш, вы мне очень понравились, не считая того факта, что вы спасли мне жизнь, и, думаю, я не хочу терять вас из виду. И я скажу вам почему. Если этот мой план, который я вынашивал в своей голове в течение долгого времени, осуществится так, как я предполагаю, я хочу, чтобы вы приложили к нему руку. Вы именно тот молодой человек, которого я искал, и, думаю, я смогу сделать так, чтобы вы присоединились ко мне. Но больше я ничего не буду говорить об этом прямо сейчас - позже у нас будет достаточно времени, чтобы обсудить все это. А теперь давайте отправимся на борт "Котопахи".

Было уже далеко за полдень, когда все приготовления завершились, и корабли направились к своим пунктам назначения. Но задолго до этого операторы радиосвязи были заняты передачей информации о катастрофе на оба полушария; и к тому времени, когда корабли прощались, мальчишки-газетчики Европы и Америки носились по улицам сотен городов и весей, крича на все лады на дюжине разных языков: "Специальный выпуск! Крушение "Эвереста"! Страшная гибель людей! Полная информация и список спасенных! Специальный выпуск!"

Только когда маяк Фастнет показался над горизонтом по левому борту "Котопахи", Эрл вернулся к своему плану, хотя у него было достаточно возможностей сделать это во время плавания на восток, - он в частном порядке договорился с казначеем, что они с Кавендишем будут размещены в одной каюте во время путешествия. Но по причинам, известным только ему одному, он воспользовался представившейся ему возможностью, чтобы выяснить как можно больше о прошлой жизни Дика; и Дик, открыто и откровенно, поскольку ему нечего было скрывать, рассказал гораздо больше, чем, возможно, некоторые люди сочли бы благоразумным; так что, когда Фастнет показался в поле зрения, Эрл знал практически все, что можно было знать о Дике, включая даже тот факт, что у последнего имелась сестра, которая, как понял Эрл из ряда беглых и случайных замечаний, была девушкой, с которой стоило познакомиться поближе.

Однако в это конкретное утро, когда после завтрака пара уютно устроилась в шезлонгах на шлюпочной палубе, где как раз в тот момент не было других пассажиров, кроме них самих, Эрл внезапно перешел к делу, спросив:

- Скажите, Кавендиш, вы когда-нибудь слышали о городе Маноа?

- "Город Маноа"! - повторил Дик. - Это пароход или парусное судно? Я, конечно, знаю "Город Париж" и...

- Нет, нет, - перебил Эрл со смехом. - Вы все никак не можете выбросить корабли из головы? Я сейчас говорю не о корабле, а о настоящем городе, Золотом городе Маноа, если быть точным. Никогда не слышали о таком?

- Не могу сказать, что слышал, - ответил Дик, - за исключением, конечно, легендарного города с таким названием, которым, как предполагается, правил некий Эльдорадо, настолько невероятно богатый, что имел обыкновение золотить себя...

- Точно, - согласился Эрл. - Это тот самый парень. И именно о его городе я хочу с вами поговорить. Вы - как и почти все остальные - говорите о нем как о "легендарном городе", потому что, хотя о нем много говорили и с нетерпением искали, тот факт, что он действительно был найден, так и не был убедительно продемонстрирован.

История его существования, конечно же, берет свое начало от тех старых испанских конкистадоров, которые под предводительством короля флибустьеров Писарро покорили инков и тем самым приобрели неисчислимые богатства. Вы, конечно, слышали историю о его вероломном пленении инки Атауальпы и о том, как последний, заметив жадность испанца к золоту, предложил выкуп за себя, наполнив золотом комнату, в которой был заключен, настолько высоко, насколько мог дотянуться человек. Именно это предложение, по-видимому, полностью открыло глаза Писарро и его последователям на огромные потенциальные богатства страны; и когда из-за предательского убийства Атауальпы они в значительной степени лишились дальнейших огромных приношений, они, естественно, начали искать источник богатства, уже попавшего в их руки.

Именно благодаря проведенным таким образом поискам история об Эльдорадо и его золотом городе впервые дошла до их ушей. Им сказали, что далеко-далеко на севере живет народ под названием чибча, такой же цивилизованный, как инки, но гораздо более богатый, чем они. Им дали понять, что страна чибча изобилует не только золотом, но и драгоценными камнями, особенно изумрудами, и в качестве иллюстрации щедрости этого богатства были описаны некоторые обычаи чибча. Особый обычай, породивший легенду об Эльдорадо, соблюдался по случаю восшествия на престол нового монарха; и исполнялся он примерно таким образом.

Церемония начиналась со сложных религиозных обрядов, включавших длительный и строгий пост, который соблюдала вся нация. Когда этот период покаяния заканчивался, жители направлялись к берегам озера Гуатабита, где в день, назначенный для коронации, новый правитель выводился из места своего покаяния и в сопровождении жрецов следовал сквозь собравшуюся толпу к берегу озера, где жрецы сначала мазали его тело с головы до ног каким-то липким составом, посыпали его со всех сторон золотой пылью, а затем облачали в коронационные одежды, украшенные золотом и драгоценными камнями. После этого, новый монарх всходил на судно, нагруженное дорогими украшениями из золота, изумрудов и других драгоценных камней, где его встречали четыре самых важных касика, также одетые в свои самые роскошные одежды, и судно немедленно отплывало на середину озера. Здесь груз золота и драгоценных камней торжественно выбрасывался за борт в качестве подношения богам, которые, как предполагалось, обитали в глубинах озера, а люди на берегу тем временем праздновали жертвоприношение танцами под аккомпанемент музыкальных инструментов, пока монарх не возвращался на берег.

Гуатабита было священным озером и признанным вместилищем обетных подношений огромной ценности по любому возможному поводу, поэтому в наши дни оно должно содержать богатства, о которых не может и мечтать алчный человек; несколько попыток завладеть ими уже было предпринято; и именно на берегу этого озера, как сначала предполагалось, был расположен город Маноа.

Конечно, теперь мы знаем, что это было не так, поскольку озеро часто посещалось, и никаких следов города обнаружено не было; но Гуатабита было первоначальной целью искателей Эльдорадо.

Когда, наконец, было окончательно доказано, что Маноа не находится на берегу озера Гуатабита, в его существовании на некоторое время начали сомневаться; но вера и желание открыть его возродились где-то в середине 16-го века благодаря обстоятельной истории, рассказанной неким Мартинесом, лейтенантом Диего де Ордаса, который заявил, что, потерпев кораблекрушение, он был доставлен вглубь страны в город, который он назвал Омоа, и там его по-королевски принимал сам Эльдорадо. Его рассказ был настолько обстоятельным и полным великолепных деталей, что его начальник Ордас сам взялся за поиски; но они привели лишь к разочарованию, как и у многих других, включая вашего собственного сэра Уолтера Рэли.

Так вот, ошибка, допущенная всеми этими людьми, заключалась, на мой взгляд, в том, что они искали Маноа не в нужном месте. Само их рвение ввело их в заблуждение. Они так стремились к богатству, что любая старая история была достаточно хороша, чтобы отправить их в погоню за дикими гусями. Я не жажду богатства; у меня его больше, чем достаточно для моих умеренных желаний. Я не мультимиллионер, но у меня вполне достаточно денег, чтобы удовлетворить все свои желания, из которых преобладающими являются исследования и охота. А еще у меня есть страстное желание выведывать секреты; и тайна, которая преследовала меня в течение многих лет, связана с городом Маноа.

Существовал он или нет? Это то, что я хочу выяснить. В течение многих лет я искал и вникал в каждую крупицу информации, которую только мог найти по этому предмету; и вы были бы удивлены, если бы знали, сколько мне удалось найти. Но только около двух недель назад в вашем Британском музее я раскопал некую рукопись, которая дала мне единственную определенную и решающую подсказку, которую я искал. Не буду утомлять вас подробностями, а просто упомяну, что с помощью этой подсказки я смог выяснить положение столь желанного города в радиусе ста миль или около того; и я пришел к определенному выводу, что он находится на территории Перу, на восточном склоне Анд. Теперь, когда я рассказал вам все это, полагаю, вы не будете сильно удивлены, узнав, что я твердо решил искать его; ибо, поступая так, я смогу в одно и то же время удовлетворить свое стремление к исследованиям и свою любовь к охоте.

Возможно, вы помните, что в то утро, когда нас подобрала "Боливия", я сказал вам, что у меня в голове созрел определенный план. Вы также, вероятно, помните, что я сказал: "Если этот план осуществится, я хотел бы, чтобы вы приложили к нему руку". План будет реализован, - мне потребовалось время, чтобы все обдумать и принять решение, - и теперь вопрос состоит в следующем: примете ли вы в нем участие? Не торопитесь, я не хочу, чтобы вы отвечали сразу. Позвольте мне сначала изложить вам суть моего предложения.

Экспедиция будет сопряжена с большим количеством опасностей, и это одна из причин, почему я хочу, чтобы вы стали ее участником, потому что я видел ваше поведение на борту "Эвереста", когда он тонул. Я присматривался к вам в течение некоторого времени, прежде чем вы узнали о моем существовании, и я не мог не быть впечатлен хладнокровием и твердостью, которые вы проявили в тот момент, когда эти два качества были необходимы для предотвращения вспышки отчаянной и губительной паники. Тогда вы спасли мне жизнь, и, признаюсь, я немного суеверен на этот счет. Я убежден, что человек, спасший чью-то жизнь, - это хороший друг, который, скорее всего, принесет человеку удачу. Наконец, то, что я узнал о вас с тех пор, заставило меня проникнуться к вам восхищением и симпатией - я думаю, это три веские причины для моего желания, чтобы вы приняли участие в моей экспедиции.

Теперь, что касается условий, которые я готов вам предложить. Я, конечно, возьму на себя все расходы по экспедиции, включая снаряжение, так что вам не придется внести ни цента. И я заключу с вами контракт, нанимая вас на определенный срок в три года, даже несмотря на то, что экспедиция не должна длиться так долго; в то время как, если она продлится дольше, вам будет выплачено полное жалованье за все это время. И я буду платить вам по ставке сто пятьдесят долларов - или тридцать британских фунтов, если вам так больше нравится - в месяц, договорившись с моими банкирами о выплате этой суммы ежемесячно в течение трех лет в любой банк в Соединенных Штатах или Англии, который вы выберете. Итак, мой друг, что скажете? Вы согласны?

- Вам нужен ответ немедленно? - спросил Дик.

- Нет, - ответил Эрл. - Найдите время, чтобы обдумать мое предложение, до нашего прибытия в Ливерпуль.

- Хорошо, - сказал Дик. - Мне нужно несколько часов, чтобы обдумать этот вопрос. Ибо, видите ли, ваше предложение совершенно неожиданно; и оно предполагает перерыв примерно на три года в моей карьере моряка, из-за чего мне может быть трудновато снова начать ту жизнь, которую я брошу. И, совершенно независимо от этого, существует вопрос о расследовании гибели "Эвереста". Оно не начнется в течение некоторого времени, но когда начнется, может оказаться длительным. Это, вероятно, означало бы задержку на несколько месяцев; вам же не терпится отправиться в путь немедленно, теперь, когда вы приняли решение.

- Нет, - покачал головой Эрл. - Я вовсе не спешу; напротив, отсрочка на два или три месяца была бы для меня скорее желанной, чем досадной, поскольку дала бы мне время продолжить мои исследования с возможностью получить дополнительную и еще более определенную информацию.

- В таком случае, - сказал Дик, - я самым тщательным образом рассмотрю ваше предложение и дам вам определенный ответ до того, как мы высадимся на берег.

Итак, на данный момент этот вопрос был оставлен. Но предложение очень понравилось Дику по целому ряду причин, главная из которых заключалась в том, что его принятие позволило бы ему обеспечивать свою сестру Грейс по крайней мере в течение трех лет. Привкус приключений, связанный с этим предприятием, также сильно привлекал его, поскольку приключения были для него самим дыханием жизни; а что касается остального... что ж, как и все предприимчивые люди, он был склонен предоставить будущему самому позаботиться о себе. Поэтому он не стал дожидаться прибытия "Котопахи" в Ливерпуль, а, тщательно обдумав этот вопрос, вечером того же дня сообщил Эрлу, что с благодарностью и радостью принимает его предложение.

На следующий день "Котопахи" прибыл в Ливерпуль, и поскольку, конечно, за несколько дней до этого было известно, что на его борту находятся некоторые выжившие с "Эвереста", и поскольку, благодаря частой беспроводной связи с ним, время его прибытия было известно с точностью почти до минуты, пристань была забита людьми, когда корабль подошел к ней, правда, большинство из них были движимы не более чем нездоровым любопытством взглянуть на тех, кто недавно пережил ужасный опыт, но среди них были и те, кто прибыли, чтобы поприветствовать возвращение к жизни родственников или друзей. И среди них был мистер Джеймс Макгрегор, управляющий "Маунт Стеамшип компани", а с ним Грейс Кавендиш; целью последней, конечно, было поприветствовать своего брата, в то время как задачей мистера Макгрегора было проследить, чтобы Дик преждевременно не попал в руки репортеров. Дик и Эрл, поскольку у обоих не было багажа, одними из первых спустились по трапу и сошли на берег вместе; таким образом случилось, что Эрл увидел Грейс Кавендиш и был представлен ей; это привело к результатам, которые станут известны позже. Примечательно, что, хотя первоначальным намерением Эрла было отправиться прямиком в Лондон, теперь он несколько удивил Дика, сообщив ему, что намерен пока поселиться в отеле "Адельфи" в Ливерпуле.

События последующих двух месяцев, в течение которых готовилось и проводилось судебное расследование гибели "Эвереста", имеют очень мало общего с этой историей, поэтому их можно опустить. Конечно, было вполне естественно, что мистер Макгрегор, в качестве менеджера компании, владевшей погибшим лайнером, проводил частые и продолжительные беседы с Диком и Эрлом с целью получения информации по различным вопросам, связанным с катастрофой, поскольку те были заданы юристами компании, и эти беседы вскоре привели к возникновению крепкой взаимной дружбы между троицей, вследствие чего Дик и Эрл стали частыми гостями в доме управляющего с видом на Принсес-парк. И, столь же естественно, вскоре Дик сообщил мистеру Макгрегору о предложении Эрла и поинтересовался мнением менеджера относительно того, как его принятие повлияет на его будущие перспективы.

Результатом стало то, что после того, как они втроем со всех сторон рассмотрели этот вопрос, менеджер пришел к выводу, - предложение не только было слишком выгодным для Дика, чтобы от него отказываться, но и что его принятие не очень существенно повлияет на его морскую карьеру, если он решит возобновить ее после возвращения; Дик получил заверение, что всегда может рассчитывать на его (менеджера) влияние и помощь.

Относительно остального, Дик договорился с Эрлом, что зарплата первого будет ежемесячно перечисляться на счет Грейс в ливерпульском банке, чтобы его сестра была надежно защищена от любых непредвиденных поворотов судьбы; в то время как Грейс ясно дала понять, она настолько счастлива в своем нынешнем положении, что будет счастлива и дальше; таким образом, когда, наконец, расследование было закончено, и Дик снова оказался предоставлен самому себе, он смог попрощаться со своей сестрой с приятным сознанием того, что ее будущее настолько надежно, насколько это возможно с точки зрения человеческого предвидения.

Первая неделя августа ознаменовалась прибытием Дика и Эрла в Нью-Йорк, где они поселились в уютном доме последнего на Пятой авеню во время подготовки к великому приключению. Точный характер этих приготовлений раскрывать на данном этапе истории нет необходимости, поскольку подробности станут известны по ходу повествования; единственный факт, о котором сейчас необходимо упомянуть, заключается в том, что после долгого и напряженного рассмотрения вопроса Эрл, наконец, решил, что отправной точкой экспедиции должно быть слияние реки Текуачи с Джавари, притоком Амазонки, к которому они с Диком отправятся на паровой яхте "Могавк", небольшом комфортабельном судне водоизмещением двести пятьдесят тонн. В этом месте, на левом, или северном, берегу притока, на перуанской земле стоит небольшой городок под названием Консейсао, и рядом с этим городом "Могавк" бросил якорь примерно в середине дня в ноябре месяце, не так уж много лет назад.

В тот момент, когда яхта бросила якорь, ее палуба была загромождена двумя длинными судами в форме каноэ, каждое размером шесть футов в ширину и тридцать футов в длину. Они были практически плоскодонными, чтобы обеспечить небольшую осадку, и построены секциями, чтобы обеспечить максимальную мобильность, качество которой дополнительно обеспечивалось тем фактом, что материал, из которого они были изготовлены, представлял собой сплав, в основном состоящий из алюминия. Они были полностью обшиты от носа до кормы легким покрытием из того же материала, что делало их абсолютно водонепроницаемыми; но благодаря хитроумному расположению барашковых гаек эти палубы можно было снять за несколько минут, а корпуса почти так же быстро разобрать.

Как только "Могавк" бросил якорь и судно встало носом к течению, команда приступила к спуску двух каноэ на воду; доказательством их чрезвычайной легкости стал тот факт, что требовалась сила всего десяти человек, чтобы поднять каждое из них и перебросить через поручень, после чего они были опущены за кормой и закреплены канатом. Затем на палубу было вынесено несколько балок и досок, тщательно вырезанных, подогнанных и помеченных, после чего полдюжины человек спустились к двум каноэ; балки и доски передавались им по мере необходимости, и в течение часа все это было собрано в виде двойного каноэ шириной в двадцать футов с промежутком в восемь футов между двумя корпусами - с дощатым настилом шириной в двадцать футов посередине и длиной в двадцать футов. Затем это любопытного вида судно было оснащено двумя мачтами и бушпритом, приспособленными для крепления кливера, и к тому времени, когда это было сделано, опустилась тропическая ночь, и дневные труды подошли к концу.

Тем временем яхту с официальным визитом посетил таможенный инспектор Консейсао, поинтересовался причинами посещения яхты, проверил ее документы и, узнав, что целью экспедиции были охота и разведка, наложил на нее значительный налог в виде пошлины на оружие, боеприпасы и общее снаряжение экспедиции, несмотря на тот факт, что Текуачи протекала по территории Бразилии; после чего неформально предложил свои услуги - за вознаграждение - в продвижении целей экспедиции. Однако все, что требовалось Эрлу в данный момент, - это воспользоваться услугами дюжины туземцев, обладающих некоторыми знаниями о стране, которую предстояло пересечь, а также знанием испанского языка, которым американец владел в совершенстве, и инспектор пообещал предоставить их завтра.

На следующий день было уже поздно, когда инспектор появился на борту "Могавка" со своей дюжиной новобранцев. Эрл и Дик сидели за обедом на кормовой палубе, под навесом, когда они прибыли; но последующий осмотр группы, казалось, оправдал задержку, поскольку, по крайней мере, в том, что касалось телосложения, мужчины выглядели так, как только можно было пожелать. Все они были чистокровными индейцами - что, по словам Эрла, было бесконечно предпочтительнее полукровок - и казались, насколько можно было судить по внешнему виду, вежливыми, способными и довольно умными. Все они понимали испанский, хотя и говорили на нем не вполне уверенно; но, когда дело дошло до расспросов об их знании страны, через которую предстояло пройти, все они откровенно признались в полном ее незнании, за исключением того факта, что слышали, - она полна опасностей. Но это, объяснили они, не помешало им дать согласие на участие, когда они узнали, что их вожаками будут двое белых мужчин, поскольку слышали, - белые люди обладают странными способностями, позволяющими им преодолевать все мыслимые опасности, в то время как сами они были вполне готовы работать усердно и упорно сражаться, при условии, что им хорошо заплатят.

К тому времени сборка и оснащение двухкорпусного каноэ были завершены, и оно было готово к немедленному отплытию; поэтому, как только новым рабочим было выплачено жалованье за три месяца вперед, которое они поручили инспектору передать их родственникам, а также как только инспектору была выплачена определенная сумма в качестве аванса за его услуги по подбору людей, вся компания покинула яхту и тронулась в путь, направляясь к устью Текуачи, перед входом в которое увидели, как "Могавк" поднял якорь и отправился в обратный путь в Нью-Йорк.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. ЭКСПЕДИЦИЯ НАЧИНАЕТСЯ

В общей сложности экспедиция состояла из пятнадцати человек, а именно: Уилфрида Эрла, начальника и предводителя; Дика Кавендиша, его лейтенанта; Питера, повара-негра Эрла непревзойденного мастерства, способного приготовить аппетитные блюда из самых скудных запасов; и двенадцати новобранцев из Консейсао; одного из них, по имени Инагуи, одновременно самого властного и умного, Эрл немедленно назначил главным над индейцами с небольшой прибавкой к жалованью, одновременно возложив на него ответственность за хорошее поведение подчиненных.

Дул свежий восточный бриз, когда двухместное каноэ, - или плот, как они договорились его называть, - отчалило от борта "Могавка", и под его воздействием заскользило по Джавари со скоростью столь же удивительной, сколь и приятной. И когда, наконец, оно проскользнуло между низкими, поросшими лесом берегами Текуачи, бриз все еще был попутным, хотя из-за более близкого расположения берегов друг к другу временами становился порывистым. Дик, будучи лейтенантом, естественно, командовал, и когда, наконец, солнечный свет исчез за верхушками деревьев на восточном берегу ручья, предупреждая о близком наступлении ночи, он направил плот в удобную бухту на подветренном берегу, - чтобы ночью москитов сдувал ветер, и встал на якорь посреди того, что казалось безлюдной пустыней.

Но если местность вокруг них была пустынна, - хотя в этом они не могли быть полностью уверены, - то, казалось, она была переполнена жизнью другого рода, ибо едва только тропическая ночь опустилась на искателей приключений, горячий, влажный воздух наполнился звуками, доминирующей нотой которых было жужжание мириадов насекомых, населявших густой лес по обе стороны от них, и еще более густой подлесок, покрывавший почву между стволами деревьев. Этот неописуемый звук - удивительный по своей интенсивности в сочетании со знанием того, чем он был создан, - по большей части, существами почти микроскопических размеров, - раздавался непрерывно, нарастал и спадал с нерегулярными интервалами, подобно шелесту ветра в верхушках деревьев; при этом его постоянно нарушали другие звуки, самым заметным из которых было, пожалуй, кваканье бесчисленных лягушек, звучавшее как рокот деревянных погремушек и длившееся непрерывно в течение нескольких минут, а затем резко прекращавшееся, словно по сигналу, чтобы так же внезапно возобновиться несколькими минутами позже. Эти звуки были достаточно обычными, и через час или два, когда ухо привыкло к ним, они сами по себе были бы успокаивающими и способствовали бы погружению в сон, а не наоборот, но в них постоянно врывались другие, настолько странные, а в некоторых случаях и вовсе жуткие, что ночь угрожала стать бессонной, по крайней мере, для двух белых мужчин. Например, через довольно частые промежутки времени из глубины леса, то здесь, то там, доносилось что-то похожее на звон колокольчика, за которым следовал странный неземной крик, который подхватывался и повторялся, и требовалось лишь небольшое усилие воображения, чтобы убедить слушателя, будто в непосредственной близости от него разыгралась какая-то ужасная трагедия.

Эффект еще более усиливался странными стонами, как у людей в смертельной агонии, странными всхлипывающими звуками, криками, как у детей, попавших в беду, и, вперемешку с ними, диким ворчанием и рычанием, лаем разъяренных собак, громким свистом, кашлем, ревом, внезапными и сильными шорохами среди подлеска, время от времени громкий треск, возвещающий о падении какого-нибудь лесного великана, и, совсем близко, внезапные порывы и шум бурлящей воды вокруг плота.

Сразу же после того, как они встали на якорь, Эрл извлек из множества тюков, сложенных на палубе плота, длинный сверток, который, будучи развернут, превратился в составную часть палатки с двойной обшивкой; внутренняя была сделана из неплотно сплетенной хлопчатобумажный ткани, в то время как внешняя оболочка - с шестидюймовым воздушным пространством между ней и внутренней - из легкого, но полностью водонепроницаемого материала, который, по заверениям производителя, выдержит даже тропический ливень. Эту палатку двое белых мужчин быстро установили на палубе плота, между двумя мачтами, и увидели, что она достаточно вместительна для двух походных кроватей со столом удобного размера между ними, достаточно высока, чтобы даже Дик мог стоять в ней во весь рост, и с достаточным пространством между столом и входом для размещения двух шезлонгов. Когда кровати были застелены, зажженная лампа подвешена к коньку палатки, а стол накрыт к ужину, интерьер приобрел в высшей степени уютный и комфортабельный вид, и двое обитателей палатки с отменным аппетитом приступили к трапезе, приготовленной для них бесценным Питером.

Но они недолго предавались удовольствиям за столом, потому что им еще предстояло проделать работу, прежде чем устроиться в постелях, и эта работа состояла в распаковке оружия и боеприпасов и приведении их в готовность к немедленному использованию. Этим делом они занялись сразу после ужина, усевшись бок о бок у самого входа в палатку.

Эрл, по мнению Дика, проявил чрезмерную расточительность в снабжении экспедиции огнестрельным оружием, общий арсенал которого составлял не менее двадцати одного вида оружия, а именно: три пятизарядных многозарядных винтовки Уэстли-Ричардса калибра .318; три пятизарядных многозарядных винтовки Ремингтон U.M.C. калибра 35, стреляющие мягкими пулями; две пятнадцатизарядные винтовки Стандарт U.M.C; 12А.22 - специально предназначенные для охоты на крупную дичь; три двуствольных ружья Уэстли-Ричардса 12-го калибра; два безударных ружья Смит 10-го калибра; два шестизарядных пистолета Ремингтон U.M.C. 12-го калибра; и шесть семизарядных автоматических пистолетов Кольта 45-го калибра. Но, как объяснил Эрл, "когда вы отправляетесь на разведку и охоту, вам нужно разнообразное оружие для разных целей; также необходимо учитывать вероятность возможных потерь; более того, в бою, большое количество разнообразного оружия будет обращать врага в бегство прежде, чем он успеет подобраться поближе".

Двое друзей были заняты распаковкой и приведением в готовность своего оружия, оживленно болтая между собой и время от времени прерываясь, чтобы вглядеться в бархатную темноту, которая представляла собой покрытый лесом ближний берег реки перед ними, как вдруг Дик заметил что-то похожее на два маленьких желтоватых предмета, - похожих на лампы, - расположенные близко друг к другу и внезапно появившиеся в темноте. Они были совершенно неподвижны, и юноша не знал, что такое это может быть.

- Смотрите, Эрл, - пробормотал он. - Видите вон те два маленьких огонька? Интересно, что это?

Эрл, поглощенный своей работой, поднял голову.

- Огни! - воскликнул он. - Где? О, да, я понимаю. Это не огни, мой неискушенный юноша, это глаза животного, - плотоядного животного, я сужу по их виду, - которое спустилось к реке напиться и, несомненно, гадает, кто мы такие.

Мгновение он нетерпеливо оглядывался по сторонам, затем указал на одно из ружей, которое Дик уже собрал и зарядил.

- Просто подай мне эту винтовку Ремингтон U.M.C., старина - она заряжена, не так ли? Хорошо! Отличный шанс попробовать ее в деле.

Глаза все еще были отчетливо видны; по-видимому, они пристально смотрели на освещенный лампой вход в палатку и две сидящие в ней фигуры. Не вставая со своего места, Эрл медленно поднял винтовку к плечу, и в следующее мгновение раздался похожий на удар хлыста выстрел, за которым немедленно последовал оглушительный взрыв всех мыслимых звуков из леса, среди которых преобладали крики бесчисленных испуганных птиц и внезапные взмахи их крыльев. Но Дик не сводил пристального взгляда с двух слабо светящихся кружков там, в темноте, и когда вспышка ружейного выстрела на долю секунды осветила черноту, он на мгновение увидел коричневатую фигуру в черных пятнах, с округлой головой и короткими ушами, стоящую у самой кромки воды и пристально глядящую в сторону плота. Затем, когда видение исчезло, до его ушей донесся рычащий звук, наполовину рев, наполовину визг, за которым последовало несколько судорожных всплесков - затем наступила тишина.

- Клянусь Юпитером! Я думаю, вы попали в него, - воскликнул он, взволнованно вскакивая на ноги. - Это был леопард; я увидел его при вспышке выстрела.

- Нет, не леопард, сын мой, - ответил Эрл. - Насколько я знаю, в Америке нет леопардов - за исключением зверинцев. Но это могла быть пантера или ягуар. Давайте сядем в каноэ и проведем расследование. Мы возьмем с собой фонарь и винтовку, чтобы обезопасить себя от возможных нападений.

Среди снаряжения экспедиции имелось очень красивое маленькое пятнадцатифутовое каноэ из кедра, буксируемое за кормой плота, и теперь оно находилось там, прикрепленное к плоту веревкой.

Отцепив фонарь, Дик направился на корму, за ним последовал Эрл с винтовкой в руках, и вскоре они оба заняли свои места в каноэ. Для удобства пользования оно было снабжено уключинами и парой коротких весел, - Дик совершенно не умел обращаться с веслом.

Они были на полпути к берегу, когда Эрл, подняв фонарь на конце багра, заметил неподвижное тело своей жертвы, лежащее наполовину в воде, наполовину на берегу.

- Вон он, и, насколько я могу судить, мертв как камень! - воскликнул он. И как раз в тот момент, когда он говорил, большая черная голова появилась рядом с телом, послышался звук щелкающих челюстей, образовался водоворот; голова и тело исчезли в черных глубинах, и их больше не было видно.

- Черт возьми! - свирепо воскликнул Эрл. - Мой первый ягуар, и притом отличный экземпляр; мерзкий аллигатор украл его у меня из-под носа. Погоди, Дик, или, впрочем, поворачивай назад. Этот проклятый аллигатор утащил моего ягуара, и мы его больше никогда не увидим. Ладно, не бери в голову, у нас будет масса других шансов. Но я буду начеку, и в следующий раз меня не застанут врасплох.

То, что сказал Эрл, было правдой; ягуар пропал без всякой надежды вернуть его, и единственное, что можно было сделать, - это повернуть назад. Они отправились обратно, чтобы возобновить свою работу по приведению в порядок своего арсенала; и они не прекращали своих трудов до тех пор, пока каждое оружие не было распаковано, собрано, тщательно вычищено и заряжено в готовности к любой чрезвычайной ситуации. Затем они разошлись по своим кроватям, и после того, как Питер тщательно задернул вокруг них москитные занавески и погасил лампу, отдались во власть бога сна.

Но новизна окружающей обстановки, изнуряющая жара и множество звуков, наполнявших ночь, не давали уснуть в течение нескольких часов, и только когда прохладный воздух, обычно предвещающий утро в тропиках, подул на них через открытый клапан палатки, они по-настоящему погрузились в сон, от которой их слишком рано пробудил Питер с утренней чашкой шоколада.

- Я полагаю, - сказал Дик, выходя из палатки и вглядываясь в мутные воды реки, - вряд ли было бы разумно позволить себе искупаться, хотя я чувствую, это как раз то, что мне нужно больше всего остального, чтобы освежиться.

- Искупаться! - возразил Эрл, стоявший рядом с ним. - Мой дорогой друг, я не знаю точной глубины воды именно здесь, но был бы готов поспорить на солидную сумму, что если бы человек оказался настолько глуп, чтобы нырнуть здесь головой вниз, он бы никогда больше не вынырнул, потому что, если бы он не застрял в иле на дне тот аллигатор, который украл моего ягуара прошлой ночью, или кто-то из его сородичей схватили бы его прежде, чем он смог бы снова всплыть на поверхность. Нет, нет, сейчас нам не до купания, мой мальчик; нам придется довольствоваться складными умывальниками, которые, как я вижу, Питер уже приготовил для нас вон там, на корме. Ага! что я вам говорил? Видите это? Как вы думаете, какие шансы у вас были бы, столкнись вы с таким парнем? - И, говоря это, он указал на место менее чем в полудюжине ярдов от себя, где голова аллигатора внезапно показалась из воды, лениво двигаясь против течения. Рябь, отмечавшая легкие движения хвоста зверя, свидетельствовала о том, что он, должно быть, был длиной не менее пятнадцати футов.

Они умылись и позавтракали; а затем, поскольку ветра не было, а Эрл не хотел возлагать на свою команду труд по перемещению плота вверх по течению, если этого можно было избежать, двое белых мужчин взяли каноэ, винтовку и гладкоствольное ружье, и сошли на берег, совершив высадку в том месте, где прошлой ночью был застрелен ягуар, и которое, как они теперь видели, представляло собой крошечный кусочек пляжа в результате разрушения берега животными, которые, очевидно, приходили именно в это место на водопой. Им не составило труда найти след пропавшего ягуара, - на самом деле, это было первое, что привлекло их внимание, когда они сошли на берег; Эрл посмотрел вниз на глубокие вмятины в грязи и снова проклял вороватого аллигатора, потому что отпечатки были размером с его ладонь, и это указывало на то, что зверь был прекрасным экземпляром.

Сначала они не испытывали особых трудностей, пробираясь сквозь густой подлесок, их план состоял в том, чтобы просто следовать по тропинке, проторенной животными; но, пройдя около ста ярдов, они обнаружили, что тропинка слилась с другими, очевидно, не столь часто используемыми, и по ним идти было гораздо сложнее из-за кустарника. В конце концов, идти дальше показалось им так трудно, что они всерьез стали обсуждать целесообразность отказаться от попытки и повернуть назад, когда Эрл, шедший впереди, внезапно заявил, что видит просвет, и, решительно продвигаясь вперед, исследователи вскоре выбрались на широкое открытое пространство площадью примерно в десять или двенадцать акров, на которой по какой-то неизвестной причине не росло ни одного дерева, за исключением нескольких низкорослых экземпляров, самый высокий из которых был не более девяти или десяти футов в высоту.

Когда они вышли на открытое место, то невольно остановились, очарованные необычайной красотой сцены, открывшейся их взору. Открытое пространство, почти круглой формы, было полностью окружено со всех сторон деревьями; некоторые достигали огромных размеров, в то время как оттенки их листвы варьировались всеми оттенками зеленого, от цвета молодой почки до глубины тона, бывшего почти черным. Зеленый ни в коем случае не был единственным оттенком; ибо некоторые деревья были покрыты яркими огненно-алыми цветами вместо листьев, в то время как листья других, вместо того чтобы быть зелеными, имели глубокий, насыщенный малиновый оттенок или прекрасную красновато-бронзовую окраску, как у медного бука. И, словно этого само по себе было недостаточно для красоты, многие из более темных деревьев с густой листвой были в изобилии увиты ползучими растениями-паразитами, цветы на которых свели бы с ума художника, настолько богатыми и разнообразными были их оттенки, в то время как формы некоторых из них были настолько фантастическими, чтобы предположить, - госпожа Природа, должно быть, находилась под влиянием ночного кошмара, когда создавала их. Некоторые из них были просто гигантскими лианами, но Эрл, обладавший некоторыми познаниями в ботанике, заявил, - большинство из них были орхидеями, некоторые - незнакомыми. Воздух этого места был насыщен смешанными запахами, - их можно было бы почти назвать ароматами, если бы не определенный привкус затхлости и остроты, - и кишел птицами, различающимися по размеру от шмеля до вороны-падальщицы, несколько экземпляров которых можно было увидеть сидящими тут и там на самых верхних ветвях самых высоких деревьев. Несколько птиц принадлежали к виду колибри или солнечных птиц, и они, конечно же, сверкали на солнце, словно крылатые драгоценности, в то время как почти все обладали оперением ярко выраженной окраски.

Двое друзей все еще стояли на том месте, где они остановились, выйдя на поляну, и Эрл разглагольствовал о красоте и редкости некоторых орхидей, растущих в непосредственной близости от них, когда внезапно заметили присутствие большого оленя на противоположной стороне поляны. Существо появилось так бесшумно, что ни один из тех, кто сейчас стоял и наблюдал за ним, не заметил момента его появления и не смог различить место, откуда оно появилось. Животное стояло неподвижно, как статуя, с поднятой головой, и, казалось, принюхивалось к воздуху, выискивая в нем, так сказать, враждебные запахи. Оно, казалось, совершенно не замечало их присутствия, что было не так уж трудно объяснить, поскольку солнце светило ему в глаза, в то время как двое друзей не только стояли в глубокой тени, но и случайно остановились сразу за густым кустарником, который эффективно скрывал их от оленя.

Эрл механически начал медленно поднимать винтовку, но только для того, чтобы снова опустить ее, пробормотав Дику:

- Слишком далеко - добрых триста ярдов с точностью до дюйма. Мы немного подождем. Я думаю, он еще не заметил нас, и если это так, то может подойти немного ближе. Я думаю, именно сюда он приходит каждый день пастись. Ах! Я так и думал, - когда животное опустило голову и начало щипать сочную траву. - Пригнись и молчи; если повезет и наберемся терпения, мы скоро его добудем.

Это была утомительная работа, по крайней мере, для Дика, прятаться за кустом, потому что трава была высокой и кишела клещами, муравьями и другими мелкими вредителями, которые, не теряя времени, пробирались между его одеждой и кожей, пока мучительный зуд не стал почти невыносимым. Но Эрл был, или казалось, что был, привычен к таким пустяковым неудобствам и продолжал, неподвижный, как изваяние, стоять на одном колене за кустом, пристально наблюдая сквозь его просветы за движениями ничего не подозревающего оленя. Эти движения были раздражающе неторопливыми, потому что трава была густой, сочной и обильной, позволяя животному стоять на одном месте, прежде чем ему было необходимо продвинуться хотя бы на шаг, в то время как, чтобы еще больше испытать терпение наблюдателей, движения эти были досадно беспорядочными, то вперед, то назад, а чаще всего в сторону, но не к тому месту, где двое мужчин притаились за ширмой из кустарника.

Наконец терпение Эрла начало истощаться. Он очень осторожно изменил позу, переместившись с одного колена на другое; чуть позже он опустился на оба колена, а еще чуть позже сел. В конце концов, сочтя такую позу неблагоприятной для стрельбы, он снова опустился на одно колено. К этому времени, однако, насекомые-захватчики его персоны давали о себе знать так, что даже его железное самообладание начало уступать их настойчивости, и, наконец, он пробормотал Дику:

- Думаю, мне все-таки придется рискнуть и выстрелить с дальней дистанции. Могут пройти часы, прежде чем зверь заметно приблизится, а тем временем в любой момент может случиться что-то, что отпугнет его.

Очень медленно и осторожно он поднял винтовку к плечу.

Именно в тот момент, когда он это делал, олень внезапно перестал есть и, все еще держа голову близко к земле, казалось, напрягся.

- В чем дело? - проворчал Эрл, в свою очередь, также напрягаясь. - Интересно, учуял ли он нас. Но я думаю, что нет - на таком расстоянии. Ветра нет, и... Ну и дела! это все объясняет.

И он взволнованно вскочил на ноги, его примеру немедленно последовал Дик.

Случилось вот что. Олень стоял совершенно неподвижно, возможно, с полминуты, в течение которых Эрл также замер, полагая, что добыча заметила что-то подозрительное за кустами. Затем, пока наблюдатели напряженно ждали дальнейшего развития событий, что-то - в данный момент невозможно было точно сказать, что это было - мелькнуло в поле зрения из высокой травы, примерно в ярде от того места, где стоял олень, и в следующую секунду несчастное существо было схвачено кольцами огромного питона. Когда зрители неожиданной трагедии вскочили на ноги, то отчетливо услышали, как хрустнули кости оленя, когда змея обвилась вокруг своей жертвы; Эрл с гневным возгласом выскочил из-за куста и, держа Дика под локоть, бросился бежать к тому месту, где олень со стоном опустился в высокую траву.

Им хватило нескольких секунд, чтобы достичь своей цели или, по крайней мере, приблизиться к ней настолько, чтобы увидеть, несчастный олень еще не совсем мертв, потому что его задние ноги, свободные от колец питона, слабо брыкались, а глаза смотрели на них снизу вверх жалобно, с выражением, которое легко можно было бы истолковать как мольбу об избавлении от страданий. Что касается питона, то он уже ослабил свою ужасную хватку на теле своей жертвы и сбросил одно кольцо, когда в поле зрения появились двое друзей. Эрл, который, казалось, кое-что знал о природе этого существа, предупредил Дика, чтобы тот отошел в сторону, поскольку рептилия расслаблялась, готовясь к броску. Но сам он, очевидно, не испытывал страха перед змеей, потому что, когда та подняла свою огромную голову и издала сердитое шипение, он вскинул ружье и, стоя на месте, выстрелил; пуля пробила ей правый глаз и вышла в задней части черепа.

В следующее мгновение Дик получил удар в грудь, который не только выбил из него дух, но и бросил на землю, в то время как удары змеи о землю, когда она конвульсивно корчилась в предсмертной агонии, были хорошо слышны в любом месте поляны. Эрл бросился вперед и быстро оттащил Дика в сторону, прежде чем помочь ему подняться на ноги; едва он успел это сделать, как в следующее мгновение чудовище уже корчилось и колотило по тому самому месту, где только что лежал Дик. Было совершенно очевидно, что, если бы не быстрые действия Эрла, молодой англичанин мог бы быть схвачен этими извивающимися кольцами, и тогда каждая кость в его теле была бы сломана. Как бы то ни было, большого вреда причинено не было; и как только Эрл увидел, что его друг в безопасности и что, извиваясь, питон неуклонно удаляется от этого места, он прыгнул и, выхватив свой большой охотничий нож, быстро провел им по горлу умирающего оленя, таким образом прекращая его страдания.

- Бедное животное! - пробормотал он, глядя на изуродованное тело мертвого оленя. - Если бы я только решился и нажал на спусковой крючок несколькими секундами раньше, ты был бы избавлен от ужаса и страданий. А так... Что ж, давайте вернемся на плот, Дик, и пошлем пару человек принести оленя. Его язык и задние конечности нетронуты, и все смогут отведать свежего мяса, если нам удастся добыть его до того, как прилетят стервятники. Но нам придется поторопиться, потому что, если я не ошибаюсь, там уже находится авангард их армии.

И он указал вверх, на несколько маленьких темных точек в небе, появившихся внезапно и таинственно.

Они поспешили обратно к плоту и торопливо объяснили Инагуи, индейскому старшему, что произошло и что хотел Эрл; несколько минут спустя двое индейцев прыгнули в каноэ и поплыли к берегу, чтобы вернуться через час с головой, задними конечностями, и шкурой оленя, но с заявлением о том, что им не удалось найти тело питона.

К этому времени с нужной стороны подул легкий ветерок, позволивший плоту двигаться вверх по течению реки, в которой он тогда находился; паруса были подняты, и судно тронулось в путь. Но ветер был настолько слабым, что плот едва двигался; и когда они в ту ночь бросили якорь, то, по их оценкам, преодолели немногим более восьми миль.

Целую неделю путешествие вверх по течению протекало почти таким же размеренным образом, а затем они были задержаны на целый день яростным порывом ветра, дождем, громом и молниями; плот понесло течением, и, если бы не Дик, умело управлявший ситуацией, все имущество было бы потеряно, а также, вполне возможно, нескольких жизней. Как бы то ни было, их отбросило назад примерно на десять миль, прежде чем удалось найти подходящее убежище и снова надежно поставить плот на якорь. Это была самая сильная буря, с какой когда-либо сталкивался Дик, и даже Эрл признал, что она намного превзошла самые сильные из тех, с какими ему приходилось иметь дело, даже в глубине Африки. Ветер дул с ураганной силой, срывая с деревьев листья и ветви, так что воздух был полон летающих обломков; сверкала молния, гром ревел, грохотал и обрушивался непрерывной оглушительной смесью звуков, которая могла бы оправдать веру в то, что земля разрывается на части.

И все это время дождь лил из разорванных ветром туч таким потоком, что трудно было дышать. Но даже это не дает четкого представления о силе ливня; возможно, это будет легче понять, если сказать, что в течение короткого промежутка в двадцать минут он полностью заполнил каноэ и затопил его. Буря обрушилась на путешественников около одиннадцати часов вечера и продолжалась с неослабевающей яростью весь следующий день, почти до захода солнца.

В течение следующих трех дней погода оставалась неустойчивой; затем прояснилось, и плот возобновил свое путешествие.

Но его продвижение было медленным из-за слабого ветра, и в течение следующих десяти дней они могли проходить всего несколько миль в день, так как течение было сильным. Затем, ближе к вечеру, они достигли места, где русло реки было перегорожено порогами, и плот был пришвартован на ночь, чтобы завтра можно было осмотреть берега в поисках средств для транспортировки. Теперь начали проявляться настоящие трудности путешествия; ибо, попытавшись найти тропинку через лес, спускавшийся прямо к кромке воды по обоим берегам реки, исследователи обнаружили, - подлесок настолько непроходим, что даже для того, чтобы пробраться через него, пришлось нанять большое количество людей. И это был медленный процесс, поскольку нужно было не только срезать жесткие лианы, из которых в основном состоял подлесок, но и убрать их с тропинки, так что прошло почти три дня, прежде чем была расчищена дорога в верхний конец порогов.

Затем последовала кропотливая работа по переносу различных предметов их снаряжения через четверть мили грубо вырубленной тропинки, на что ушел еще один день. Наконец, был разобран сам плот и перенесены его составные части и каноэ к верхнему концу порогов, где он был снова собран. Таким образом, в общей сложности преодоление порогов привело к потере путешественниками не менее пяти дней.

Последующие четыре были гораздо более благоприятными, за это время плот преодолел расстояние почти в шестьдесят миль. Затем был обнаружен участок русла реки протяженностью около четырех миль, настолько заваленный камнями, что плавание по нему было невозможным, и плот снова пришлось разбирать на части и переносить по суше.

Когда это препятствие было, наконец, преодолено, выяснилось, русло ручья настолько сузилось, что о дальнейшем использовании плота в прежнем виде не могло быть и речи; деревянная платформа с мачтами и парусами, а также металлические палубы двух похожих на каноэ лодок были спрятаны, предварительно тщательно завернутые в брезент, привезенный с собой для этой цели; после этого, отметив укрытие так, чтобы его можно было легко найти снова в случае возвращения экспедиции этим маршрутом, путешествие было продолжено на открытых понтонах и каноэ. Наконец, поднимаясь по реке почти пять недель, они достигли точки, где навигация была уже невозможна даже для маленького каноэ, и возникла необходимость идти через лес, по-прежнему, однако, держась как можно ближе к реке, источнику воды.

Для целей этого рассказа нет необходимости распространяться о трудностях, с которыми теперь приходилось сталкиваться путешественникам; их можно оставить на усмотрение читателя, просто отметив, что во многих местах деревья росли так близко друг к другу, а подлесок между ними был таким густым, что марш-бросок протяженностью в три мили от восхода до захода солнца в течение одного дня считался подвигом, достойным особого упоминания. Однако не следует понимать, что так было всегда; на самом деле это очень далеко от истины; ибо бывали дни, когда по труднообъяснимым обстоятельствам идти было сравнительно легко, и преодолевалось расстояние в десять или даже двенадцать миль. Но это произошло только через некоторое время после того, как они окончательно удалились от реки, и ушли с обширных равнин на возвышенности, где лес был менее густым, подлесок более редким, а в некоторых местах и вовсе отсутствовал, и где открытые поляны становились все более частыми.

До сих пор путешественники не сталкивались ни с чем особо примечательным. Нет ничего захватывающего в том, чтобы самому прокладывать себе тропинку через мили густого, спутанного подлеска, или в том, чтобы час за часом мучиться от жажды на изнуряющей жаре, гадая при этом, сколько еще пройдет времени, прежде чем долгожданный звук журчащей воды достигнет твоих ушей; даже в том, чтобы часами прятаться в укрытии или бродить с винтовкой в руке в надежде, что в пределах досягаемости окажется что-нибудь съедобное, - все это вскоре становится однообразным; что же касается многочисленных ночных звуков леса, таких странных и волнующих в первый раз, то группа вскоре привыкла к ним и крепко спала, не обращая на них внимания.

Но, естественно, в ходе долгого путешествия по неизведанным дебрям Южной Америки одни интересные происшествия отнюдь не редкость, в то время как другие, более странные и захватывающие, случаются лишь время от времени, о чем нашим друзьям предстояло узнать в свое время. Однако это было одно из самых интересных зрелищ, - ожидавших их на открытой поляне, на которую они вышли однажды вечером после долгого и утомительного перехода, как раз в тот момент, когда последние лучи солнца золотили верхушки деревьев на восточной стороне поляны.

Усталые, мокрые от пота путешественники праздновали свое прибытие на это широкое открытое пространство криками радости, потому что посередине него извивался крошечный ручеек, в то время как в остальном оно было идеальным не только как место для ночлега, но и как место, где можно остановиться и восстановить силы на несколько дней - отдых, который они обещали себе в течение последних двух недель. Громче всех выражали свою радость измученные индейцы-носильщики, пробираясь по спутанной траве к берегу крошечного ручья, на берегу которого предстояло разбить лагерь; они с радостью сбросили свою ношу на выбранном месте и испустили вопль удовлетворения, на который, ко всеобщему изумлению, с некоторого расстояния на противоположном берегу ручья донесся жалобный вопль, как будто какой-то человек - или, что более вероятно, какое-то существо - испытывало крайнюю боль. Крик был таким необычным, таким пронзительным, но в то же время таким слабым, что мгновенно привлек всеобщее внимание, и все стояли, напряженно вглядываясь в ту сторону, откуда он донесся.

- Ого! - воскликнул Дик, который первым обрел дар речи после того, как прошел первый момент удивления. - Что, черт возьми, это значит?

- Не знаю, - ответил Эрл, оглядывавшийся по сторонам в поисках удобного места, где можно было бы поставить палатку, - но мы скоро узнаем. Ставь палатку, где хочешь, Питер, главное, чтобы это было не слишком близко к воде. Там, где ты сейчас стоишь, вполне подойдет. Дик, захватите с собой свою винтовку. Это было где-то в том направлении.

Они одним прыжком преодолели ручей и, несмотря на усталость, пустилась бегом в том направлении, откуда донесся звук. Пока они шли, странный звук - наполовину вой, наполовину визг - снова разнесся в неподвижном воздухе, таким образом, давая им направление, так что в течение пары минут они достигли его источника.

И вот, что они увидели.

Молодая черная пантера - довольно редкое животное - лежала, растянувшись на левом боку, в высокой траве, по-видимому, в предсмертном состоянии. В траве виднелся широкий след, ведущий от того места, где она лежала, к дальнему краю леса; но след был коротким, не более нескольких ярдов в длину, и по мере удаления становился все менее отчетливым, показывая, что несчастное существо пробыло на поляне несколько дней, медленно и, несомненно, с бесконечными страданиями продвигаясь к воде, до которой ему до сих пор не удавалось добраться. Его угольно-черная шерсть, с характерными отметинами пантеры, также черного цвета, была тусклой - результат пренебрежения и, вероятно, также страданий; его сухой язык свисал из открытых челюстей, которые были слегка окаймлены пеной; его полузакрытые глаза были стеклянными, но горели лихорадкой. Он был на последней стадии истощения, его ребра и позвоночник отчетливо виднелись под кожей.

- Бедное животное! - воскликнул Дик, чье сочувствие было легко вызвать. - Оно, очевидно, умирает, и к тому же испытывает сильную боль. Лучше избавить его от страданий, не так ли? - И он многозначительно поднял винтовку.

- Ни за что на свете, - поспешно вмешался Эрл. - Да, бедное животное довольно сильно пострадало; но я думаю, мы сможем спасти его, проявив осторожность и немного потрудившись. Оно умирает от голода и жажды, вот что с ним происходит, и это то, - указывая на чудовищно раздутую правую переднюю лапу существа, - что навлекло на него все неприятности. Воспаление, из-за которого зверь не может охотиться и, в конце концов, даже ходить. Но я думаю, что смогу вылечить его, что касается абсцесса; после чего мы посмотрим, сможем ли мы помочь ему восстановиться и приручить. Я очень люблю животных, и, думаю, оно было бы прекрасным домашним животным и выглядело бы очень живописно, греясь зимними вечерами у камина. Вы оставайтесь здесь, а я принесу с собой гамак и приведу пару парней, чтобы перенести его в лагерь. Там мне будет лучше видно, что я делаю, чем здесь. Вы останетесь и составите компанию бедняге. Я думаю, зверь знает, что мы ему сочувствуем.

Сказав так, Эрл поспешил обратно в лагерь, оставив Дика составить компанию умирающему животному.

Какой бы причудливой ни казалась на первый взгляд идея Эрла, Дик пришел к выводу, что в ней действительно что-то может быть; ибо несчастная пантера не только не выказывала страха перед ними или гнева из-за их близости, но в ее воспаленных глазах было какое-то жалостливое выражение, которое, по крайней мере, в воображении Кавендиша, казалось, взывало к состраданию и помощи. Конечно, возможно, существо было слишком близко к смерти, чтобы испытывать гнев или страх; но Дик решил, что это еще предстоит выяснить. Он с нетерпением ожидал возвращения Эрла и испытал искреннее облегчение, когда после довольно продолжительного ожидания увидел, что его друг возвращается в сопровождении двух индейцев, несущих зажженный фонарь и гамак, устроенный в виде носилок.

Присоединившись к Дику, Эрл сразу же принялся за работу, проявляя спокойную активность и уверенность в себе, что сразу же вызвало изумление и восхищение молодого англичанина. Приказав индейцам отойти на несколько шагов и взяв у них зажженный фонарь, американец поставил на землю футляр из красного дерева, который, когда его открыли, оказался полным хирургическим снаряжением. Достав оттуда губку и бутылку, он быстро пропитал первую содержимым второй, а затем, бесстрашно подойдя к страдающему животному, приложил губку к его ноздрям, подержав ее там некоторое время, пока глаза зверя не закрылись, и оно, казалось, не потеряло сознание. Затем, подозвав индейцев подойти с носилками, он и Дик с подняли тело пантеры и положили его на носилки, которые они затем осторожно понесли в лагерь. Дик шел впереди с фонарем, в то время как американец задержался на мгновение, чтобы вернуть бутылку и губку на место и закрыть футляр. Но он догнал маленькую процессию прежде, чем та прошла половину пути до лагеря, и поспешил дальше, чтобы завершить приготовления к операции, которую он задумал. Эти приготовления были завершены к тому времени, когда носильщики добрались до лагеря, и в тот момент, когда индейцы положили свою ношу, Эрл вручил Дику губку с инструкциями слегка прижать ее ко рту и ноздрям пантеры.

Покончив с этим, американец схватил ланцет и, приподняв распухшую лапу, сделал на ней быстрый длинный надрез, из которого вытекло поразительное количество чрезвычайно неприятного вещества. Ловкими манипуляциями американец быстро отжал из нее гной, после чего тщательно промыл полость теплой водой, обработал антисептиком, зашил рану, перевязал ее и, наконец, туго замотал бинтом, вложив в него толстую прокладку из ваты.

- Вот! - воскликнул он со вздохом удовлетворения, завершив операцию. - Я думаю, все в порядке, и когда бедное животное придет в себя, оно само себя не узнает, так ему будет легко и комфортно. Давай сюда губку, Дик. Теперь, пока я чищу свой ланцет и в целом улаживаю дела, не будешь ли ты так добр проследить, чтобы у зверя были под рукой вода и еда, и он мог достать их, не утруждая себя передвижением? Спасибо. Затем мы поужинаем. Еда и питье, а также хороший продолжительный сон должны сотворить чудеса с нашим пациентом, и мы посмотрим, как он будет выглядеть завтра. Если он почувствует себя очень бодрым, то, возможно, решит ускользнуть от нас ночью; но я почему-то не думаю, что он это сделает.

ГЛАВА ПЯТАЯ. ГОВОРИТ БОГ ИНДЕЙЦЕВ КАТУ

В тот вечер, когда двое друзей сидели вместе за ужином, Дик узнал несколько новых фактов, касающихся его компаньона. Он выразил свое удивление и восхищение мастерством и ловкостью, которые Эрл проявил при проведении операции на лапе пантеры, на что американец ответил:

- Фу! мой дорогой друг, это было сущее ничто; одна из простейших хирургических операций, о которых только можно подумать. Вам следовало бы видеть некоторые операции, на которых я ассистировал, и некоторые, в которых я был единственным хирургом. Видишь ли, парень... но я не буду вдаваться в подробности. Наверное, я никогда не говорил тебе, что я врач и хирург? Нет? Ну, это так. Я учился, почти год был главным ассистентом хирурга в крупной больнице в Нью-Йорке, получил необходимые дипломы, а затем бросил это и занялся путешествиями и исследованиями, что и привело меня к получению практики. Потому что, видите ли, когда человек выходит за пределы цивилизации и должен полностью полагаться на себя, знание медицины и хирургии является большим преимуществом; на самом деле, если бы я не обладал такими знаниями, я бы остался в Центральной Африке, потому что, только благодаря этим знаниям я избежал смерти, по меньшей мере, в полудюжине различных случаев. Те же знания позволили мне спасти жизни довольно большому количеству туземцев. Есть несколько африканских племен, в которых меня считают каким-то знахарем и которые с радостью убили бы своего вождя и избрали меня на его место, если бы я только сказал хоть слово.

Позже вечером они вместе отправились навестить своего пациента и обнаружили, что бедному животному явно стало намного легче и комфортнее. Оно выпило всю воду и съело небольшую порцию оставленной пищи, но, очевидно, все еще было частично одурманено действием анестетика и не выказало никакого недовольства их приближением; оно даже позволило к себе прикоснуться и нежно погладить, казалось, находясь в том оцепенелом и полубессознательном состоянии, в котором человека совершенно не волнует, что бы ни случилось. Но лихорадка почти невыносимого страдания исчезла из его глаз, и Эрл настаивал на том, что бедное животное узнало их и каким-то смутным образом осознало, что своим облегчением оно обязано им. Они принесли ему еще воды, которую оно жадно лакало из эмалированной миски, даже когда Эрл держал ее в руках; и когда, наконец, они ушли, бедное животное неуверенно играло с остатками пищи, которой они его снабдили.

На следующее утро с рассветом двое друзей вышли из своей палатки, горя желанием насладиться редкой теперь роскошью - принять ванну; по дороге они нанесли еще один визит своему пациенту. Животному стало заметно лучше, хотя оно все еще было ужасно слабым после длительного периода голодания, которому, очевидно, подверглось. Оно показало, что знает об их приближении, частично обнажив клыки в каком-то полурыке, и даже предприняло некое подобие попытки подняться на лапы, но эта попытка явно оказалась ему не по силам, и оно снова затихло. Но теперь оно лежало в более естественной и удобной позе, положив свою красивую голову на вытянутые передние лапы, как большая кошка, и когда Эрл без колебаний подошел и, положив руку на голову существа, начал нежно ласкать его, животное не только выдержало прикосновение, но и через минуту или две начало мурлыкать.

С этого момента процесс приручения зверя синхронизировался с ходом его выздоровления. На второй день привала в лагере интересный пациент смог передвигаться на лапах и, прихрамывая, преодолевал несколько шагов от лагеря до ручья так часто, как того требовала жажда, но после питья всегда возвращался в свое логово рядом с палаткой, где Эрл заботился о том, чтобы его кормили; и когда после пятидневного пребывания на месте лагерь был свернут и марш возобновился, "Кинг Коул", как американец назвал своего нового питомца, пристроился рядом и потащился между двумя белыми мужчинами так естественно, как будто он рос вместе с ними с детства.

До сих пор отряд, к их большому удивлению, не встречал ни одного индейца, хотя время от времени им попадались знаки, указывающие на то, что местность не была абсолютной пустыней. Но на пятый день своего возобновленного марша они неожиданно наткнулись на небольшую группу на поляне, немедленно обратившуюся в бегство при их приближении.

Немедленно был объявлен привал, и отряд временно разбил лагерь, в то время как Эрл, распаковав один из своих тюков, извлек оттуда несколько маленьких ручных зеркалец, пару ниток разноцветных бус, два безвкусных платка-банданы и три дешевых перочинных ножа. Эти сокровища он поручил заботам Инагуи, старшего, и, снабдив его эскортом из двух человек, отправил на поиски убежавших, приказав ему найти их и с помощью подарков, которые он привез, наладить с ними мирное общение. Ибо до этого времени отряд двигался более или менее наугад, и его предводителю больше всего хотелось вступить в контакт с местными обитателями, чтобы расспросить их и, возможно, получить от них какую-нибудь информацию, которая могла бы помочь ему в его поисках. Посол был отправлен, и вся компания уселась ждать его возвращения со всем терпением, на какое только была способна.

Однако только после полудня следующего дня в лагерь вернулся один индеец с тревожным сообщением. Из него следовало, что, напав на след убегающих индейцев, он и его спутники шли по нему почти до захода солнца, когда, проходя через теснину между двумя высокими скалами, на них внезапно напали спереди и сзади, одолели и доставили в качестве пленников в определенное место, где они нашли племя, которое искали, обосновавшееся в многочисленных скальных пещерах на склоне утеса.

Прибыв туда, они сразу же предстали перед вождем и были тщательно допрошены о причинах их присутствия в этом регионе, о том, сколько человек было в их отряде, и так далее, причем расспросы и ответы давались со значительными трудностями из-за очень несовершенных знаний Инагуи языка, на котором к нему обращались. Вождь выслушал объяснение Инагуи, каким бы оно ни было, с изрядной долей нетерпения и подозрительности и в конце концов прервал беседу, присвоив дары, которые принес этот человек, и приговорив его и его товарищей к принесению в жертву на следующее утро некоему каменному богу, в качестве умилостивления, в надежде, что этот акт может привести к излечению некоторых людей, принадлежащих к племени, которые, по-видимому, лежали при смерти, страдая от какой-то таинственной болезни. Инагуи был так напуган перспективой жертвенной смерти с сопутствующими ей пытками, что ему потребовалась целая ночь, чтобы придумать аргумент, который, возможно, спас бы жизни ему самому и его товарищам.

Этот аргумент он предъявил, когда на рассвете его и двух его спутников вывели умирать на алтарь перед великим каменным богом; и состоял он, во-первых, в рассказе о том, как Великий Белый вождь, командовавший его отрядом, чудесным образом вылечил черную пантеру, которая была обнаружена умирающей и впоследствии укротил ее, а во-вторых, в уверенном утверждении, что человек, который мог сделать это, мог также вылечить больных в деревне, если бы к нему обратились с подобающим смирением. Дух смирения, с сожалением сообщил Инагуи, бросался в глаза своим отсутствием; но после долгих обсуждений в конце концов была заключена сделка, согласно которой двое последователей Инагуи должны были остаться в качестве заложников, а он должен был быть освобожден при условии, что немедленно вернется к Великому Белому вождю с посланием, - если последний и его группа не появятся в деревне до захода солнца, заложники будут преданы смерти.

Эрлу не требовалось ни секунды, чтобы решить, какими должны быть его действия, когда рассказ индейца подходил к завершению. Жизни людей должны были быть спасены любой ценой; а поскольку деревня располагалась на значительном расстоянии от лагеря, а отряду необходимо было добраться до нее в оговоренные сроки, палатки были немедленно свернуты.

Они прибыли в деревню, имея в запасе всего несколько минут, на самом деле, обнаружив, что жители деревни уже собираются, готовясь к жертвоприношению, в то время как солнечный диск находился на расстоянии менее половины своего видимого диаметра от вершин гряды холмов, окаймлявших горизонт.

Первым объектом, привлекшим внимание прибывших, была огромная грубая фигура высотой около сорока футов, напоминающая сидящего человека, которая, очевидно, в какой-то отдаленный период была изваяна из цельного куска черного мрамора, казалось, вертикально выступающего из земли. В замысле или исполнении изображения не было ничего художественного, оно представляло собой пародию на человеческую фигуру, каждый член которой был абсурдно непропорционален, в то время как единственными чертами, при изображении которых были приложены какие-либо усилия, были черты лица, выражение которого наводило на мысль о крайностях человеческой натуры, смеси хитрости и свирепости. У ног фигуры стоял алтарь из того же черного мрамора, около трех футов в высоту и десяти в длину, и он уже был обложен дровами для подготовки к ожидаемому жертвоприношению.

В тот самый момент, когда группа оказалась в пределах видимости этой необычной фигуры, они также почувствовали в воздухе странный запах, наводящий на мысль о грязи и гниющей растительности; и когда Эрл ощутил его, он заметил:

- Хм! Большое болото неподалеку; полагаю, его, помимо всего прочего, достаточно, чтобы объяснить болезни в деревне. Болотная лихорадка, скорее всего. Послушайте, Дик, этот идол уродлив на вид. Не удивятся ли эти придурки, когда услышат, как он сейчас заговорит?

- Заговорит? - повторил Дик. - Что вы имеете в виду?

- Просто подождите и увидите, сынок, - ответил Эрл. - О, да, он заговорит, можете не сомневаться. И то, что он собирается сказать, это... Но вот идет вождь и его главные помощники, чтобы встретиться с нами. Теперь, в отношении этого парня, будьте очень осторожны в своей интерпретации всего, что происходит, потому что от этого зависит многое. И давайте поторопимся; я хочу подойти как можно ближе к этому идолу, прежде чем начнется беседа.

Вождя племени было легко отличить от всех остальных по тому, что он шел на полдюжины шагов впереди остальных, а также по его одеянию, состоявшему из яркого головного убора из разноцветных перьев, и шкуры огромного ягуара, перекинутой через его левое плечо; половина ее покрывала переднюю часть его тела, а другая половина - заднюю, две половины соединялись на его правом бедре узлом. Он был, как и все остальные члены его племени, угольно-черного цвета и, как и его последователи, вооружен связкой устрашающего вида зазубренных копий, наконечники которых, казалось, были сделаны из кости или рога. Они казались прекрасным народом, достигая почти шести футов в высоту, их осанка свидетельствовала о большой силе и ловкости, но они, несомненно, были уродливы и отталкивали чертами лица, в выражении которых смешивались хитрость и жестокость. Когда они подошли ближе, "Король Коул", черная пантера, начал рычать и демонстрировать свои клыки в чрезвычайно враждебной манере, после чего Дик поспешно схватил одну из веревок от палатки и ловко обмотал ее вокруг шеи животного импровизированным ошейником, одновременно успокаивая его словами и прикосновениями.

Две группы встретились и остановились примерно в тридцати футах от алтаря; и когда они это сделали, Эрл приветственно махнул рукой в сторону идола, небрежно заметив при этом:

- Здравствуй, старина! Рад наконец-то иметь удовольствие видеть тебя.

На что, к изумлению всех, включая Дика, идол ответил высоким тонким голосом:

- Я рад, о великий знахарь, пришедший исцелить мой народ. Скажи им, что ты мой близкий друг, и что они должны хорошо относиться к тебе и твоим товарищам во время вашего пребывания среди них, под страхом навлечь на себя мой вечный гнев.

- Понял это, Инагуи? - спросил Эрл, поворачиваясь к вождю, который, казалось, был настолько парализован изумлением, что едва мог ответить утвердительно. - Хорошо! Тогда просто переведи вождю и его последователям то, что сказал я, и что ответил их бог.

Стуча зубами, с губами, дрожащими от ужаса до такой степени, что он едва мог произносить слова, донельзя перепуганный Инагуи повиновался приказу своего начальника; его изумление и ужас были настолько явно неподдельными, что они усилили и без того глубокое впечатление, произведенное на индейцев кажущимся чудом речи, ибо их каменный бог до сих пор молчал. Если бы вождь был чуть менее удивлен, ему, возможно, пришло бы в голову задаться вопросом, почему идол решил выразить свою волю на языке, требующем перевода; но, очевидно, он был слишком впечатлен чудесным происшествием, чтобы у него возникло хоть малейшее подозрение, и, получив сообщение, он немедленно развернулся и распростерся ниц лицом к земле - его примеру немедленно последовали окружавшие его - пробормотал длинное заявление, которое, будучи переведенным Инагуи, оказалось решительным заверением в том, что он не сделает ничего такого, что могло бы вызвать неудовольствие бога. Закончив, он поднялся на ноги и выкрикнул приказ о немедленном освобождении заложников; после чего повернулся к Эрлу и Дику и почтительно поприветствовал их в деревне, в то же время попросив их разбить свой лагерь там, где им заблагорассудится.

Эрл, выбрав место на открытом месте, где было бы трудно ожидать какой-либо внезапной неожиданности, - хотя он объяснил Дику, что после случившегося почти ничего подобного не боится, - намекнул вождю о своем желании осмотреть больных людей сразу же и ушел с ним, оставив Дика присматривать за обустройством лагеря.

Тем временем Дик обдумал ситуацию и пришел к выводу, что понял кажущуюся загадочность речи идола, и усмехнулся про себя сообразительности Эрла, настолько замечательной, что на мгновение озадачила даже молодого англичанина.

К тому времени, когда Эрл добрался до лагеря, нанеся свой профессиональный визит больным, все было в порядке, и ужин почти готов. Эрл пребывал в полном восторге, поскольку не только обнаружил, что все больные заболели болотной лихорадкой, которая, какой бы тяжелой ни была, поддавалась излечению, но и, расспросив вождя о великой цели своих поисков, услышал, что индейцы, известные как мангеромасы, занимающие территорию во многих днях пути к юго-западу, обладают некоторыми знаниями об удивительном народе, отвечающем описанию, данному Эрлом, но что кату, - племя, чьими гостями сейчас были участники экспедиции, - имело как можно меньше общения с мангеромасами, поскольку последние были чрезвычайно свирепой, воинственной и варварской расой, подозреваемой в каннибализме.

Эта сомнительная репутация, однако, нисколько не повлияла на Эрла, он жаждал приключений и был полон решимости окунуться в них, более того, ему нужна была определенная информация об Эльдорадо и городе Маноа, и он был готов рискнуть, даже среди каннибалов, чтобы получить ее.

- Что ж, - заметил Дик, - куда бы вы ни пошли, я пойду с вами, даже если это будет страна, где каннибалы так же распространены, как ежевика в августе. И я не сомневаюсь, что, если понадобится, вы сможете напугать их так же эффективно, как напугали этих индейцев сегодня вечером. И позвольте мне сказать вам, у вас это получилось на удивление хорошо. Не буду скрывать, на мгновение вы озадачили даже меня.

- Неужели? - спросил Эрл, демонстрируя все признаки крайнего удовлетворения. - Я рад этому, потому что, по правде говоря, немного отвык от практики, и эта идея не приходила мне в голову, пока Инагуи не упомянул идола сегодня днем. Тогда я подумал, что, если бы с помощью чревовещания смог заставить идола заговорить, это заставило бы наших друзей здесь обратить на это внимание, как это и произошло. Чревовещание, Дик, - очень полезное умение для человека, который много времени проводит среди дикарей, как это делал я, и оно не раз выручало меня из крайне затруднительного положения. Это всегда сильно привлекало меня, с того времени, когда, будучи семилетним мальчиком, я присутствовал на чревовещательном представлении и слышал, как один парень разговаривал с невидимыми людьми, и слышал замечания, адресованные ему явно неодушевленными предметами. Мне показалось, что в этом есть полезные возможности, и сразу же начал пытаться это делать, в конце концов, взяв уроки у этого удивительно умного парня, который сказал мне, что мое горло особенно хорошо приспособлено для этого. А вот и Питер с ужином, чему я рад, потому что сегодня у меня аппетит на десять долларов.

После трапезы Эрл распаковал свою аптечку и приготовил достаточное количество лекарств, чтобы обслуживать своих пациентов в течение ночи, и отнес их в деревню, где оставался почти три часа, ухаживая за больными и разговаривая через Инагуи с Яхити, вождем племени кату. Когда, наконец, он вернулся в лагерь, то был в прекраснейшем расположении духа по той несколько непонятной причине, что Яхити сообщил ему, - местность, лежащая между территориями кату и мангерома, необычайно труднодоступна и полна самых странных и ужасных опасностей.

На следующее утро оба друга поднялись с рассветом, поскольку Эрл выразил желание осмотреть большое болото по соседству, которому он приписывал эпидемию лихорадки, - причину страданий жителей деревни. Это болото располагалось на расстоянии около мили к юго-востоку от деревни и было такой протяженности, что всякий раз, когда ветер дул либо с востока, либо с юга, - это были преобладающие ветры, - исходящие от него отвратительные запахи доносились до деревни; идея Эрла состояла в том, чтобы провести расследование с целью выяснить, можно ли что-нибудь сделать для осушения болота, в противном случае он хотел рекомендовать кату покинуть это место и поселиться в другом.

Добравшись до болота, они обнаружили, что оно находится в неглубокой впадине, примерно круглой по форме, имеет около трех миль в диаметре, а его самая глубокая часть - около восьми футов - находится ближе всего к деревне, в то время как в верхней части его питает небольшой ручей, воды которого почти достаточно, чтобы нейтрализовать постоянный процесс испарения. Более того, оно занимало такое положение, что траншеи длиной чуть более четверти мили и глубиной в среднем около девяти футов было достаточно, чтобы осушить болото, отведя воду и сбросив ее в долину глубиной около трехсот футов.

Альтернативной схемой, которую также исследовал Эрл, было отведение ручья, снабжавшего болото водой; это также оказалось возможным путем прорубания траншеи длиной около двухсот ярдов; но имевшаяся трудность заключалась в том, что для этого рабочим пришлось бы проходить определенное расстояние пешком ежедневно - почти двенадцать миль на работу и обратно, и он сомневался, что у кату хватит на это энергии.

Задача убедить кату в том, что они должны покончить с болотом или покинуть деревню, если только они не готовы постоянно страдать от лихорадки, была долгой и хлопотной, поскольку индейцы категорически возражали против чего-либо, связанного с тяжелой работой; но Эрл в конце концов преуспел, и фактически заставил их приступить к работам по прокладке дренажной канавы, поскольку эта схема была выбрана как обещающая наиболее быстрые результаты и требующая наименьших трудозатрат. К тому времени, когда она была сделана, все больные оправились от своей болезни; и через десять дней после их прибытия в деревню кату исследовательская группа возобновила свой поход, к сожалению жителей, которые настоятельно просили их остаться и, вполне возможно, задержали бы их силой, если бы не опасение вызвать гнев каменного бога.

Путешествие возобновилось сразу после завтрака в одно прекрасное утро, и еще до того, как наступил час первого привала, группа начала осознавать правдивость рассказа Яхити о том, что маршрут был полон трудностей, если не опасностей; он пролегал по пересеченной местности, настолько густо усеянной огромными валунами, что Эрл сравнил его с путешествием на разведку в Сан-Франциско сразу после землетрясения. Конечно, они огибали валуны, когда это было возможно, но очень часто случалось, что длинные каменные рифы выступали из земли на мили в обе стороны, и тогда, какой бы трудной ни казалась задача, было легче карабкаться вверх по одной стороне и спускаться по другой, чем идти в обход. До захода солнца они преодолели всего лишь две мили, и когда, наконец, разбили лагерь, то находились немногим более чем в восьми милях от деревни кату.

Путешествовать по такой стране было до крайности утомительно, но ничего не оставалось, как двигаться дальше или же сделать крюк неизвестной протяженности; эта мысль Эрлу не нравилась. Поэтому на следующий день они возобновили свой путь, хотя с каждым ярдом продвижения трудности, казалось, становились все более непреодолимыми.

Было около полудня, когда они достигли подножия утеса высотой около сорока футов, который, будучи практически вертикальным, казалось, препятствовал их дальнейшему продвижению, и, поразмыслив несколько минут, Эрл решил сделать привал, пока они с Диком исследуют утес в противоположных направлениях в поисках дальнейшего пути. Соответственно, пока индейцы разбивали лагерь, двое белых мужчин, взяв свои винтовки и несколько патронов, отправились вдоль подножия скал; Эрл двинулся в северо-западном направлении, Дик - на юго-восток.

Порода, из которой был сложен утес, на протяжении некоторого значительного расстояния в направлении, по которому следовал Дик, состояла из кварцита; но примерно в миле от того места, где он расстался с Эрлом, она сменилась черным битумным известняком, кое-где усеянным аммонитами. Дик, который почти ничего не смыслил в геологии, просто заметил изменение в характере скалы и неторопливо пошел дальше, жадно изучая ее поверхность в надежде найти место, где по ней могли бы взобраться люди, несущие умеренно тяжелую ношу. Наконец он достиг, как ему казалось, такого места, где черная скала была расколота каким-то могучим природным толчком, а трещина образовала крутой и чрезвычайно узкий овраг, ведущий к вершине.

Естественно, он сразу же начал карабкаться по этому оврагу с целью проверить его пригодность; он преодолел почти две трети его длины, когда его внимание привлекло что-то вроде углубления в скале, образовавшегося в результате обвала. Что особенно привлекло его внимание к этому карману, так это то, что в нем находилось значительное количество ярко-зеленых кристаллов, показавшихся ему необычными не только из-за их насыщенного цвета, но и из-за того, что все они были практически одинаковой формы, а именно шестиугольной. Он был так восхищен ими, что положил пару самых крупных в один из своих карманов, намереваясь показать Эрлу и спросить, не представляют ли они какой-нибудь ценности. Затем он снова двинулся вперед и вскоре достиг верхнего края оврага, оказавшись, к некоторому своему изумлению, на обширном плоскогорье, простиравшемся, насколько хватало глаз, с чем-то похожим на большой лес на расстоянии около десяти миль.

Завершив свой осмотр, Дик спустился по оврагу и вернулся в лагерь, обнаружив, что Эрла все еще нет; поэтому он отправился на его поиски, рассказать о своем успехе. Примерно в двух милях от лагеря он встретил возвращающегося американца, испытывающего сильное отвращение из-за того, что его поиски потерпели неудачу, и Дик сразу же сообщил о своем триумфе, попутно показав кристаллы и спросив, не знает ли Эрл, что это такое.

- Знаю ли я, что это такое? - эхом отозвался Эрл, после того как очень внимательно и с интересом осмотрел камни. - Ну конечно, знаю. А вы нет?

- Не имею ни малейшего представления, - ответил Дик. - Но они показались мне довольно симпатичными, и я подумал, что заберу их для своей сестры в память о моих путешествиях. Там, откуда они, есть еще десятки таких.

- Довольно симпатичными? - язвительно заметил Эрл. - В таком случае, мой дорогой Кавендиш, позвольте мне поздравить вас; ибо эти два кристалла - изумруды необыкновенной чистоты; и есть вероятность, что вы случайно наткнулись на изумрудную жилу, достаточно богатую, чтобы обеспечить состояние дюжине человек. Давайте вернемся в лагерь и отправимся к этому вашему оврагу. Мы немедленно проведем там разведку, и, если это окажется - как я сильно подозреваю - настоящей изумрудной шахтой, мы поработаем там несколько дней и определим ее вероятную стоимость.

- Но, - запротестовал Дик, - я не знал, что в Южной Америке есть изумруды.

- Как? - изумленно воскликнул Эрл. - Вы просто невежественный моряк! Да ведь там были обнаружены одни из самых знаменитых изумрудов в мире. Испанцы под предводительством Писарро закупали их в огромных количествах у перуанцев, но так и не смогли точно узнать, где они были добыты; и единственная известная сейчас шахта в Южной Америке, я полагаю, расположена недалеко от Боготы. Но я давно убежден, что это страна, по преимуществу, изумрудов - да, и, возможно, рубинов и сапфиров тоже. Пойдемте; давайте пойдем и посмотрим на шахту, которая сделает из вас миллионера.

ГЛАВА ШЕСТАЯ. ИЗУМРУДЫ - И ЦВЕТОК СМЕРТИ

Двое друзей добрались до своего временного лагеря как раз к обеду; поэтому они решили перекусить, прежде чем двинуться дальше. Как только с едой было покончено, лагерь был свернут, и вся компания направилась в направлении оврага, или расселины, по прибытии к которой сразу же были сделаны приготовления к возможному пребыванию в течение нескольких дней; и пока делались эти приготовления, Эрл и Дик, вооружившись киркой и лопатой, а также винтовками, начали карабкаться по расщелине, намереваясь осмотреть место, где были найдены изумруды, и, если возможно, решить вопрос о том, действительно ли здесь была шахта.

Жизнь на свежем воздухе и тяжелый труд недавних путешествий привели обоих молодых людей в прекрасное состояние; таким образом, вскоре они достигли того места, где Дик сделал свою важную находку. Прибыв туда, Эрл первым делом тщательно осмотрел каждый из кристаллов в открытом кармане. Всего их было пятьдесят четыре, разного размера; и когда Эрл объявил, что каждый из них - настоящий изумруд, и большинство из них чистейшей воды, все они были сложены в рюкзак, который они взяли с собой для этой цели. Покончив с этим, американец схватил кирку и начал копать в скале, время от времени прерываясь, чтобы передохнуть, пока Кавендиш разгребал обломки. Обрабатывать скалу было совсем нетрудно, она легко поддавалась ударам кирки и отламывалась кусками размером с кулак или даже больше, прошло совсем немного времени, прежде чем была вырыта полость значительных размеров. Но после почти двухчасового безрезультатного напряженного труда они на некоторое время отошли от ямы, чтобы отдохнуть и обсудить вопрос, стоит ли продолжать поиски дальше, поскольку Эрл придерживался мнения, что находка Дика была просто изолированным месторождением, и что они могли искать неделями, а возможно, и месяцами, не находя больше изумрудов, когда, внезапно, яма, в которой они работали, обрушилась, обнажив новую поверхность площадью около девяти или десяти квадратных ярдов. А когда, наконец, она перестала осыпаться и пыль осела, первое, что привлекло их внимание, был изумруд размером почти с утиное яйцо, выступающий из обнажившейся скалы.

Они осторожно выкопали его, а затем приступили к поискам среди упавшей скалы, в которой, в конце концов, нашли еще два очень красивых камня.

- Вот! - воскликнул Эрл со вздохом удовлетворения, когда, наконец, они тщательно осмотрели и расчистили упавшие камни. - Я думаю, мы сделали достаточно, чтобы понять, это шахта. Видите этот материал вокруг того места, где мы подобрали изумруд? Это кальцит, а эта порода - черный известняк; следовательно, все указывает на то, что это настоящая изумрудная шахта, которую мы можем разрабатывать, если захотим, на обратном пути. Сейчас же мы просто тщательно скроем ее, чтобы в крайне маловероятном случае, если какой-нибудь другой старатель пойдет этим путем, мало что могло привлечь его внимание; а завтра, прежде чем продолжим наш поход, мы определим точное местоположение этой шахты с помощью астрономических наблюдений и запишем это в наших дневниках, чтобы мы могли снова найти это место. Между тем, сегодня днем мы поработали совсем неплохо, потому что, я полагаю, содержимое этого рюкзака стоит много тысяч долларов.

К тому времени, когда исследователи вернулись в лагерь, уже стемнело, и они до смерти устали от своих занятий; но они знали, что оставили свою шахту в таком состоянии, что ни один случайный старатель ни в малейшей степени не заподозрил бы о ее существовании.

Сразу после завтрака на следующее утро отряд свернул лагерь и продолжил восхождение по расщелине.

Индейским носильщикам потребовалось полчаса тяжелого труда, чтобы совершить восхождение, и когда, наконец, они достигли вершины, то были рады сложить свою ношу и отдохнуть, пока оба начальника с помощью своих карманных секстантов и карманного хронометра Эрла определяли положение вершины. Когда это было сделано, расчеты произведены и проверены, марш был возобновлен; вскоре после полудня они достигли опушки леса, и когда, наконец, сели за обед, все наслаждались его необычной роскошью; примерно за час до того, как разбить лагерь, Дик, шедший впереди, увидел и застрелил что-то, пытавшееся скрыться в высокой траве, и это что-то оказалось странным существом, обладавшим примерно в равных пропорциях чертами свиньи и оленя. Дик, конечно, не будучи натуралистом, не смог назвать это существо, и даже Эрл заявил, что озадачен; но что бы это ни было, его мясо оказалась исключительно нежным, сочным и вкусным.

Лес, в который углубился отряд, когда марш возобновился, оказался совершенно иным по характеру, чем тот, который они пересекали ранее. Начнем с того, что все деревья были новых и странных пород, в основном с листвой темных и мрачноватых оттенков; они стояли гораздо дальше друг от друга; подлесок был редким или вообще отсутствовал; и не было ни орхидей, ни длинных, свисающих гирлянд прелестных растений-паразитов. Еще одной особенностью леса было то, что почти не было видно птиц, за исключением редких стервятников или ворон-падальщиков, сидевших на каком-нибудь пне. Более того, здесь царила странная тишина, казавшаяся почти сверхъестественной, словно насекомые, а также птицы избегали этого места. В целом, эффект тишины, мрачных оттенков листвы, отсутствия ярких цветов и чего-то неуловимого в атмосфере был явно удручающим. Однако в этом была и приятная особенность, заключавшаяся в том, что разреженный подлесок и большее пространство между стволами деревьев делали передвижение сравнительно легким.

Однако по мере того, как они углублялись все дальше в чащу леса, то начали понимать, что его мрачные пределы отнюдь не так безжизненны, как им показалось вначале. Первое указание на этот факт пришло к ним в виде внезапного крика одного из индийских носильщиков, который заявил, что его что-то укусило за ногу; при осмотре это подтвердилось, поскольку на икре его голой ноги были видны два крошечных прокола, расположенных на расстоянии не более одной восьмой дюйма друг от друга, плоть вокруг которых, пока Эрл и Дик осматривали рану, начала набухать и приобретать странный синеватый оттенок, в то время как раненый человек быстро утратил дар речи и способность двигаться, его тело начала сотрясать сильная дрожь.

Эрл выказал себя человеком действия. Выхватив из ножен свой острый охотничий нож, он вспорол плоть поперек двух проколов, а затем, опустившись на колени, приложил губы к ране и высасывал яд, пока не начала поступать кровь, сначала вяло и свернувшимися сгустками, но со временем более обильно. Было также заметно, что сначала кровь была почти черного цвета, но, когда потекла свободно, то приобрела свой нормальный цвет. Тем временем Дик, вспомнив разговоры, которые у него были с Эрлом, в которых последний описывал некоторые простейшие методы, успешно применявшиеся им при лечении укусов ядовитых змей, вскрыл патрон и извлек из него пулю. Патрон был у него наготове задолго до того, как Эрл собрался им воспользоваться; но когда, наконец, кровь потекла из раны свободно и естественно, они положили теперь уже впавшую в кому жертву ничком на землю, и, пока Дик удерживал раненую конечность в нужном положении, Эрл приложил к ране пистолет и выстрелил. В результате рана была быстро и очень эффективно прижжена, по-видимому, не причинив ни малейших страданий жертве, которая не пошевелила ни единым мускулом, пока вспыхнувший порох обжигал плоть. Затем Эрл быстро и ловко обработал рану и перевязал ее, после чего приступил к приведению в чувство своего пациента, смочив его губы неразбавленным виски, а затем влив его ему в рот в таком количестве, какое только несчастный смог проглотить.

Но, конечно, в тот день они не пошли дальше, и сразу же занялись приготовлениями к разбивке лагеря. Первой задачей было тщательно взбить высокую сухую траву, чтобы отогнать змею, укусившую человека, или любых других змей, которые могли там скрываться. Но эта процедура, хотя, возможно, и возымела желаемый эффект, имела и другой, отнюдь не желательный; ибо вскоре выяснилось, что взбивание вызвало гнев легиона огромных черных муравьев, - свирепых, ядовитых созданий длиной почти в дюйм, - которые тысячами вылезали из нор в земле и нападали на незваных гостей с неописуемой свирепостью. Несчастные полуобнаженные индейцы мгновенно обратились в позорное бегство, предоставив двум белым мужчинам разбираться с ситуацией самим. И хотя Эрл и Дик были, конечно, полностью одеты, и их тела хорошо защищены, они оба были сильно покусаны до того, как подожгли траву и позволили ей полыхать в течение нескольких секунд, прежде чем потушить ее, обратив врага в бегство. Однако выжигание травы выявило тот факт, что почва повсюду была испещрена дырами, в которых, несомненно, спрятались существа, готовые снова напасть при малейшей провокации; поэтому, чтобы обезопасить себя от дальнейших нападений, они нарубили огромное количество травы, посыпали ею центральную часть уже выгоревшего участка и снова подожгли; после чего, предварительно сметя пепел ветками, отважились войти в лагерь, а индейцы крадучись вернулись по двое и по трое, как только почувствовали, что опасность возобновления боевых действий миновала. Что касается двух белых мужчин, то, хотя они промыли свои раны разбавленным нашатырным спиртом так быстро, как только смогли, оба они пострадали до такой степени, что еще до полуночи у обоих поднялась температура, и начался бред. Эрл, однако, предвидя надвигающееся, приготовил для себя и Дика крепкое снадобье, которое, без сомнения, помогло предотвратить еще худшие последствия, к рассвету следующего утра лихорадка унялась, и страдальцы погрузились в беспокойный сон, из которого верный Питер не позволил их вывести. Что касается укушенного мужчины, то он сильно страдал в течение нескольких часов, раненая конечность распухла примерно в три раза по сравнению с нормальным размером, в то время как острые боли пронзали все его измученное тело; но со временем они постепенно уменьшались, пока он не впал в состояние комы, которое в конце концов перешло в естественный сон, во время которого опухшая конечность постепенно вернула свои нормальные размеры.

Когда он, наконец, проснулся, помимо того, что его беспокоило чувство оцепенения и, конечно, значительная боль, вызванная прижиганием раны, ему, казалось, было немногим хуже после его приключения; и когда отряд свернул лагерь и возобновил свой марш вскоре после полудня, он был в состоянии ковылять вместе с остальными, хотя было сочтено необходимым освободить его от всякой работы в течение этого дня.

Таково было первое приключение отряда в этом ужасном лесу; но, как они вскоре убедились, за ним последовали другие, еще худшие. Однако на второй день марша с ними не случилось ничего особенного, потому что после пережитого накануне они старались двигаться со всеми необходимыми предосторожностями. Инагуи шел впереди и усердно взбивал траву перед собой длинным тонким хлыстом, в то время как Дик и Эрл следовали за ним на обоих флангах, поступая аналогично. Мудрость этого способа действий проявлялась дюжину раз или даже больше во время дневного марша внезапными, быстрыми шуршащими звуками в траве прямо впереди, свидетельствующими о том, что притаившаяся змея была напугана и поспешно отступала.

Когда, наконец, пришло время разбивать лагерь на ночь, была повторена тактика предыдущего дня: трава тщательно выжжена на участке, достаточно просторном для размещения отряда. И здесь снова проявилась мудрость их действий, ибо, когда пепел был сметен, под ним оказались сморщенные останки нескольких многоножек и скорпионов, - некоторые из них довольно необычного размера, - которые, несомненно, доставили бы неприятности, если бы пламя не сделало их безвредными.

Было уже далеко за полдень третьего дня их марша по лесу, когда исследователи столкнулись со своим следующим приключением. На полное отсутствие цветов в этом лесу уже было обращено внимание, но примерно в указанное выше время ситуация изменилась. Ибо, пробравшись через участок, где и лес, и подлесок были гуще обычного, отряд вышел на широкую открытую поляну значительной протяженности, на которой не росло ни единого дерева. Однако, чтобы компенсировать отсутствие деревьев, тут и там среди высокой травы виднелись заросли ослепительно белых цветов, по десять или дюжину цветков в каждой группе. И когда эти заросли цветов показались в поле зрения, все невольно остановились, пораженные изумлением, ибо зрелище было, вне всякого сомнения, самым чудесным из всех, которые кто-либо из них когда-либо видел. Цветы, формой чем-то напоминающие знакомый кентерберийский колокольчик, имели гигантские размеры; некоторые определенно достигали не менее шести футов в высоту, не считая короткого толстого стебля, в то время как другие были даже еще крупнее. Каждый куст был окружен чем-то вроде зарослей еще более огромных листьев; каждый лист был около двенадцати футов в длину и около восьми футов в ширину, лежал почти плашмя на траве и образовывал вокруг куста сплошную баррикаду. Воздух был напоен своеобразным, но чрезвычайно приятным ароматом, который, без сомнения, исходил от этих замечательных ботанических диковинок; и после короткой остановки, чтобы рассмотреть детали необычной картины, Эрл объявил о своем решении провести остаток дня на поляне, чтобы на досуге рассмотреть цветы. Соответственно, было выбрано широкое, чистое пространство примерно в центре поляны, и быстро начались приготовления к разбивке лагеря.

Открытие этих гигантских цветов привело Эрла в состояние приятного возбуждения. Он был человеком методичным и, как таковой, естественно, вел дневник о том, как проходила экспедиция с момента ее отъезда из Нью-Йорка. Однако до сих пор дневник велся исключительно как пособие для запоминания на будущее и исключительно для его личных целей; теперь же открытие того, что в тот момент он считал совершенно новым видом растений, вдохновило его на стремление вступить в ряды тех научных исследователей, которые прославились благодаря замечательному характеру своих открытий, и до него начало доходить, что в этом его путешествии существуют возможности, которые могли бы позволить ему обессмертить свое имя в области научных открытий. Он был в таком восторге от этой перспективы, что не смог устоять перед искушением поделиться своими надеждами с Диком, который, хотя и был несколько прозаичным человеком, тем не менее, искренне сочувствовал честолюбию своего друга и с радостью взялся помогать всеми возможными способами, если Эрл только укажет способ действий, которые могли бы принести пользу.

- Я думаю, вы сможете помочь мне вот каким образом, - сказал Эрл. - Прежде всего, я собираюсь сделать фотографию откуда-нибудь вон оттуда, показывающую общий вид этой поляны, с особым вниманием к расположению и распределению этих гигантских цветов; и когда я это сделаю, то предлагаю выбрать группу, содержащую самые красивые цветы, расположусь на одном из листьев - думаю, они достаточно легко выдержат мой вес - и встану вертикально напротив цветка, так что моя фигура послужит своего рода шкалой, с помощью которой можно будет получить правильное представление о его размерах. Тут-то вы и вступите в игру. Я хочу, чтобы вы сфотографировали меня, когда я стою там. Я выберу место, с которого будет сделана фотография, сфокусирую камеру, расположу объектив на уровне, необходимом для получения необходимой четкости, и в целом определю план снимка; все, что вам нужно будет сделать, это снять колпачок и задать правильную экспозицию, когда я буду готов. Освещение не слишком хорошее, и я собираюсь использовать оранжевый фильтр, так что, думаю, экспозиция будет довольно продолжительной, но я определю ее правильную продолжительность с помощью экспонометра; так что все, что вам нужно будет сделать, это снять колпачок и засечь время. Сможете?

- Конечно, - ответил Дик, - и вы можете положиться на меня в том, что я точно выполню ваши инструкции.

Фотоаппарат, - компактный прибор с пластинами, приспособленный для использования либо в руках, либо установленным на штативе, - был извлечен, и установлен тот факт, что в нем еще оставались четыре неэкспонированные пластины, и они отправилась к цветам, намереваясь сделать фотографии.

Определение точной позиции, с которой следует сделать первый снимок, было довольно длительным процессом, поскольку у Эрла был глаз художника, и он стремился к тому, чтобы результатом была не только фотография, но и картина. Однако, в конце концов, подходящее место было найдено, и фотография была сделана, причем правильная экспозиция требовала снятия крышки с объектива не менее чем на сорок пять секунд. К счастью, ветер отсутствовал, следовательно, не было и движения, и Эрл был уверен, что ему удалось получить вполне удовлетворительный снимок.

Затем был выбран конкретный цветок, который нужно было сфотографировать с близкого расстояния, причем Эрл должен был стоять так, чтобы показать его огромный размер. Этот процесс был еще более длительным, чем предыдущий; но, наконец, все было готово, и Эрл, оставив Дика у камеры, пересек несколько ярдов разделявшего их пространства и взобрался на один из гигантских листьев, готовясь позировать. Он сделал это, прижав кончик листа к земле, а затем наступив на него и пройдя по его центру, намереваясь встать на стыке листа с его массивным стеблем, - в таком положении он смог бы стоять довольно близко к огромному цветку, который должен был стать центром композиции на фотографии.

Но когда Эрл преодолел чуть больше половины длины огромного листа, тот внезапно свернулся и, к ужасу Дика, полностью окутал фигуру американца, вокруг которого обвился, в то время как из его складок доносились полузадушенные крики о помощи.

Оставив камеру там, где она стояла, Дик бросился вперед, одновременно вытаскивая из ножен свой тяжелый охотничий нож, и начал отчаянно рубить стебель листа, полагая, что, если ему удастся оторвать его от материнского растения, он сможет спасти своего друга от удушающих объятий. Но вскоре обнаружил, что, каким бы крепким ни было лезвие, которым он орудовал, и какой бы сильной ни была рука, державшая его, он мало что мог поделать против удивительно прочного стебля, который пытался перерубить. Тот был толщиной с его собственную ногу и такой твердый и скользкий, что острое лезвие просто скользило по нему, вместо того чтобы впиваться; осознав свою беспомощность, он выбежал на открытое место, где его могли увидеть и услышать из лагеря, и крикнул Инагуи и Питеру, чтобы они принесли топоры, и чтобы остальные мужчины взяли с собой мачете.

В тоне Дика прозвучала настойчивая нотка, заставившая всех немедленно бросить свои дела и устремиться на его зов; но прошло почти десять минут, прежде чем упрямый стебель уступил отчаянному натиску, и когда, наконец, он опустился на землю, пришлось потратить еще пять трудных минут на то, чтобы разрезать жесткие, похожие на кожу волокна листа и вытащить заключенное в него и к тому времени бесчувственное тело своего предводителя.

По указанию Дика они отнесли тело Эрла в лагерь и, раздев его, положили на одну из походных кроватей, уже разложенных в палатке. Покончив с этим, Дик тщательно осмотрел бесчувственное тело в поисках ран или других повреждений, но ничего не обнаружил. Сердце билось сильно и размеренно, пульс был четким, хотя и немного учащенным, а дыхание несколько неровным; в остальном Эрл походил на человека, погруженного в глубокий сон. После того, как Дик безуспешно попытался всеми доступными ему средствами разбудить своего друга, он был вынужден оставить его в таком состоянии, удовлетворившись тем, что оставался у кровати, держа пальцы на пульсе Эрла, чтобы иметь возможность сразу же почувствовать любые колебания в его ритме, в ожидании момента, когда должно произойти какое-то изменение.

Медленно тянулся час за часом, а американец все лежал, глубоко погрузившись в странный сон, и единственными изменениями в его состоянии были то, что время от времени пульс и сердцебиение учащались, а дыхание становилось тяжелее, как будто спящий испытывал какое-то сильное возбуждение; пока, наконец, около одиннадцати часов, когда лагерь погрузился в тишину и все его обитатели, кроме Дика, крепко спали, Эрл внезапно открыл глаза и уставился, сначала на фонарь, а затем на Дика с озадаченным и явно раздраженным выражением лица. Наконец он воскликнул:

- Привет, Дик! Какого черта вы тут сидите, мрачный, как сова? И зачем, черт возьми, вы меня разбудили? Я...

- Я не будил вас, - ответил Дик, - но, тем не менее, глубоко благодарен за то, что вы проснулись и, по-видимому, пришли в себя. Вы помните, что с вами случилось?

- Еще бы! - решительно заявил Эрл. - Смогу ли я когда-нибудь это забыть? Парень, я был в Элизиуме. Я был... о! черт возьми, нет слов, чтобы описать прелести последних нескольких... Скажите, как долго я спал?

Дик посмотрел на часы.

- Прошло уже восемь часов, - ответил он.

- Восемь часов! - повторил Эрл тоном сильного отвращения. - Всего восемь часов, вы сказали? Если то, что вы говорите, правда, за эти жалкие восемь часов я прожил годы невыразимой радости и восхищения. Я созерцал сцены неземной, неописуемой красоты; я участвовал в театрализованных представлениях, великолепных за гранью понимания; я... о! что толку? Если бы я говорил с этого момента и до конца света, я не смог бы даже начать доносить до вашего грубого ума самое слабое и смутное представление о радостях и наслаждениях, которые испытал.

Он говорил быстро, с лихорадочным возбуждением, и глаза его сияли почти так же, как у Короля Коула, настороженного и дрожащего, сидевшего по другую сторону тюфяка.

- Послушайте, старина, - озабоченно сказал Дик, - полегче. Не горячитесь, что бы вы ни делали. Сегодняшнее приключение изрядно вас встряхнуло. Насколько я могу судить, у вас был довольно сильный шок, как психический, так и физический, и мне кажется, вы скоро заболеете. Лучше позвольте мне приготовить вам успокоительное. Просто скажите мне, какие ингредиенты взять и в каком количестве, я смешаю их в паре коктейлей...

Но к тому времени, как Дик добрался до этого места, Эрл снова начал говорить, громко и возбужденно, и сел на тюфяке, дико размахивая руками. И когда Дик попытался силой вернуть его в лежачее положение, американец внезапно пришел в какое-то неистовство, схватил Кавендиша за горло и принялся душить его, в то время как Король Коул, крайне озадаченный таким необычным поведением со стороны двух своих самых близких друзей, сердито зарычал и выскочил из палатки в бархатистую, освещенную звездами темноту.

Эрл пришел в такое неистовство, под влиянием охватившего его бреда в нем развилась такая необычайная сила, что Дик был вынужден в целях самозащиты позвать на помощь; вскоре Питер, Инагуи и еще трое или четверо индейцев вбежали в палатку, и, под впечатлением, что два начальника поссорились, их разняли. Но несколько торопливых слов объяснения Кавендиша заставили их разобраться в сложившейся ситуации, и, пока они силой удерживали Эрла от того, чтобы он не вскочил и не бросился голым в ночь, Дик достал аптечку и, торопливо сверившись со страницами прилагаемой книги инструкций, приготовил сильное снотворное, которое они заставили проглотить теперь уже совершенно сумасшедшего пациента.

Но прошел почти час, прежде чем лекарство полностью подействовало, и даже тогда сон Эрла был прерывистым и беспокойным, его бессвязное бормотание показывало, что его разум все еще был не в себе. Короче говоря, за приступом бреда последовал период крайней слабости и глубокого уныния, во время которого пациент полностью потерял память о своем великолепном сне и, по крайней мере, временно, о некоторых других вещах, так что прошло почти две недели, прежде чем Эрл снова почувствовал себя достаточно хорошо для того, чтобы возобновить путешествие.

Это случилось, когда Эрл еще был болен, и до того, как их поход возобновился; однажды, когда Дик сидел у его постели, он попросил последнего рассказать ему в точности, что произошло в тот памятный день, когда они прибыли на поляну, он, очевидно, все забыл об этом. С некоторой неохотой, после долгих и настойчивых уговоров Дик согласился; после того, как он все рассказал, Эрл на некоторое время погрузился в глубокую задумчивость. Наконец, однако, он поднял глаза и сказал:

- Да; я начинаю припоминать; память возвращается ко мне - я имею в виду события того дня. Я полагаю, вы не пытались проявить этот негатив, на котором запечатлен общий вид поляны?

- Только не я, - ответил Дик, - у меня было слишком много других забот, о которых нужно было подумать. Но я сделаю это сегодня вечером, если хотите.

- Я бы хотел, чтобы вы это сделали, старина, - сказал Эрл. - Если мои подозрения верны, этот негатив должен быть особенно интересным, и еще я бы хотел, чтобы его проявили до того, как мы уйдем отсюда; если он окажется несовершенным, мы могли бы сделать еще один снимок, а также рассмотреть вблизи одну из групп цветов. Кстати, вы когда-нибудь слышали о Цветке Смерти?

- Нет, не могу сказать, чтобы слышал, - ответил Дик. - А есть такой цветок?

- Так говорят, - пожал плечами Эрл. - Я помню, что где-то читал о таком цветке, который, как утверждается, растет на определенном острове в Тихом океане. Говорят, что цветок достаточно велик, чтобы человек мог стоять на нем во весь рост; но если кто-нибудь окажется настолько опрометчивым, что попробует провести эксперимент, то засыпает, убаюканный особым ароматом цветка, и ему снятся самые восхитительные сны, в разгар чего цветок смыкает свои лепестки и душит его. Так вот, это был во многом мой собственный опыт, за исключением того, что я был окутан листом, а не цветком; вы освободили меня, не дав умереть; и мой великолепный сон пришел позже. Будет чрезвычайно интересно, если окажется, что цветы на этой поляне - Цветы Смерти, поскольку, полагаю, до сих пор считалось, что они цветут только в одном месте в мире, а именно на том маленьком острове в Тихом океане, название которого я на данный момент забыл.

Соответственно, как только стемнело, Дик зажег рубиновую лампу и очень осторожно приступил к проявке драгоценного негатива, который, к великому удовольствию Эрла, оказался безупречным. А на следующее утро, по настоятельной просьбе Эрла, Дик достал фотоаппарат и сфотографировал с близкого расстояния тот самый цветок, который едва не стал смертельным для его друга, позаботившись о том, чтобы включить в кадр оторванный стебель и изрезанный лист, причинившие вред. Этот негатив также оказался в высшей степени удовлетворительным.

В тот день, когда они сидели вместе и рассматривали два негатива, Эрл внезапно поднял глаза и заметил:

- Вы уже трижды спасли мне жизнь, Дик; и если я до сих пор ничего не сказал об этом, вы не должны думать, что я настолько неблагодарен...

- О, да, конечно, я знаю, старина, - перебил его Дик, который очень не любил, когда его бурно благодарили за любую маленькую услугу, которую он мог оказать другу. - Пожалуйста, сделайте мне одолжение, не говорите больше об этом. В то же время, позвольте мне заметить, что я не имею ни малейшего представления о том, о чем вы говорите. Как вы объясните, что я трижды спасал вам жизнь? Я знаю только о...

- Я сказал "три раза", и я имею в виду "три раза", - ответил Эрл. - Первый раз это было, когда затонул "Эверест"; второй раз - когда вы вытащили меня из смертельных объятий этого обволакивающего листа; и третий раз - когда вы дали мне то лекарство, от которого я заснул, пока был в бреду. Ибо теперь, когда я снова в здравом уме, и опасность миновала, могу признать, что, пока был в бреду, главной мыслью в моей голове было сбежать от вас всеми правдами и неправдами, ускользнуть к цветам и броситься на еще один лист, чтобы насладиться повторением тех восхитительных снов и ощущений, о которых я вам рассказывал. В таком случае, конечно, я должен был умереть.

- Спасибо! - мрачно сказал Дик. - Я рад, что вы мне рассказали, потому что теперь точно буду знать, что делать, если случится что-то подобное.

Силы Эрла возвращались к нему медленно, поскольку приходилось бороться с двумя неблагоприятными факторами: одним из них было угнетающее влияние самого леса, посреди которого они разбили лагерь, в то время как другим было полное отсутствие дичи, что вынудило их вернуться к запасам консервированных продуктов, предназначенных для такой чрезвычайной ситуации, чтобы поддержать больного и вернуть ему здоровье. Однако, в конце концов, Эрл объявил, он выздоровел настолько, что может возобновить поход; и вот однажды утром отряд свернул лагерь и продолжил свой путь. Продолжительность переходов, конечно, была значительно сокращена, особенно в течение первых двух-трех дней, чтобы приспособить их к ослабленным силам выздоравливающего, и по истечении этого времени отряду посчастливилось попасть в полосу леса совершенно иного характера, где снова водилась дичь, и с этого момента продвижение Эрла к полному выздоровлению стало более быстрым.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. ВЕЛИКОЕ БОЛОТО И ЕГО СТРАННЫЕ ОБИТАТЕЛИ

На одиннадцатый день после возобновления движения, вскоре после полудня, они, наконец, вышли из леса и оказались на краю болота, простиравшегося впереди и по обе стороны от них, насколько хватало глаз, за исключением того, что в том направлении, в котором они хотели двигаться, виднелась холмистая местность, на расстоянии примерно в тридцать миль.

- Ну и дела! - воскликнул Эрл, когда группа остановилась на краю болота. - Это обещает быть захватывающим приключением, Дик. Как полагаете? Я думаю, нам придется ненадолго разбить лагерь и осмотреть окрестности. Мне совсем не нравится идея пытаться идти через это болото, если есть способ обойти его - а он, конечно, есть, если мы готовы пройти достаточно далеко. Это напоминает мне Флориду, где я однажды провел месяц, стреляя в аллигаторов и многое другое. Я думаю, аллигаторов здесь будет предостаточно, не говоря уже о змеях, комарах, скорпионах, многоножках и прочей нечисти. Нет; я думаю, мы обойдем вокруг, если сможем; а если не сможем, то должны сделать плоты и переправиться на них. Другого способа нет.

Это действительно было грозное на вид препятствие, - обширное болото, тянущееся миля за милей на пути следования отряда, и вид его был настолько унылым и удручающим, насколько можно было себе представить. По всему его краю почва была мягкой, заболоченной и предательской, причем до такой степени, что, проводя предварительное обследование местности, прежде чем окончательно определиться с местом для лагеря, Дик внезапно провалился в нее выше колен, и выбраться ему удалось только с величайшим трудом, с помощью Эрла и примерно полудюжины индейцев, выстроившихся в живую цепь и вытащивших его объединенными силами.

Все пространство болота казалось ровным, за исключением нескольких незначительных возвышенностей тут и там, и состояло из заболоченной почвы, покрытой густой порослью жесткой травы, камыша и чахлого кустарника, кое-где усеянного редкими корявыми и нездорового вида деревьями; все это пересекал лабиринт каналов, наполненных стоячей водой, которые петляли туда-сюда самым причудливым и сбивающим с толку образом. То, что там в изобилии водились насекомые, было очевидно при самом беглом взгляде, поскольку можно было видеть огромные тучи мошек или мух, парящих в воздухе во всех направлениях, в то время как предположение Эрла о присутствии аллигаторов было полностью подтверждено частым ревом этих существ. Лес, казалось, повсюду подступал вплотную к краю болота, их разделяла лишь узкая полоса шириной около двадцати-тридцати ярдов.

Когда, наконец, было найдено вполне подходящее место для лагеря, Эрл и Дик, вооруженные винтовками, каждый в сопровождении индейца с мачете, отправились в противоположных направлениях исследовать край болота в надежде обнаружить место, откуда можно было бы начать переправу, в то время как Король Коул, совершенно неспособный решить, кого из своих хозяев сопровождать, в конце концов, лег, положив голову на лапы, и жалобно заскулил, отказываясь от чьего-либо утешения.

Предупрежденный своим недавним несчастьем, Дик был осторожен и держался подальше от предательского края болота. Маршрут, по которому он шел, вел почти прямо на юг; почти час он шел быстрым шагом, без происшествий, но не найдя ничего похожего на то, что искал. В конце концов, однако, он добрался до места, где опушка леса резко отступала к востоку, оставляя широкое пространство голой почвы, за которым, на расстоянии четверти мили, снова начиналось болото, безгранично простиравшееся на юг и восток. По-видимому, единственное, что оставалось делать, - это следовать по северному краю твердой почвы, которая, казалось, уходила в западном направлении, именно в том направлении, в котором хотел двигаться Эрл, и Дик, соответственно, так и поступил. Он следовал этим курсом около получаса, обнаружив, что полоса твердой почвы, которую он пересекал, время от времени менялась по ширине от нескольких ярдов до местами вполне достаточной, чтобы по ней мог удобно идти человек, в то же время изгибаясь самым беспорядочным образом, хотя в целом он продолжал неуклонно продвигаться на запад, к сердцу болота. Затем, взглянув на заходящее солнце, он решил, что должен вернуться по своим следам, если хочет оказаться в лагере до наступления темноты.

До сих пор дневное путешествие проходило совершенно без происшествий, если не считать постоянных нападений мириадов комаров и мух, которые огромными тучами роились вокруг двух искателей приключений, так что временами они были вынуждены останавливаться и стряхивать вредителей со своих тел. Но теперь им было о чем подумать, кроме мух и комаров, поскольку на обратном пути, не пройдя и четверти мили, приблизившись к месту, где твердая почва сужалась до тропинки шириной едва в два фута, Дик, шедший впереди, внезапно увидел странное, грозного вида существо, сидевшее на корточках в дальнем конце тропинки, очевидно, ожидая их приближения.

Когда его взгляд упал на него, Кавендиш остановился так внезапно, что индеец, шедший позади, врезался в него, едва не сбив с ног в черную воду рядом с ним.

- Спокойно, Мокит! - воскликнул Дик, обращаясь к своему спутнику на индейском языке, которым быстро овладел в значительной степени. - Смотри вперед, Мокит. Что это за штука? Ты когда-нибудь видел что-нибудь подобное раньше?

- Никогда, хозяин, - ответил Мокит, уставившись выпученными глазами на привидение, которое, в свою очередь, смотрело на них. - Мне оно не нравится. Токи сохранит нас! (Токи было именем самого почитаемого бога комаров.) Оно похоже на убийцу людей. Не лучше ли хозяину уничтожить его своей огненной трубкой, чтобы оно не напало и не проглотило нас?

- Не думаю, что нам стоит этого сильно опасаться, - ответил Дик, тем не менее, держа ружье наготове. - Тропинка слишком узка, чтобы зверь мог двигаться по ней. Кем, во имя Неба, может быть этот зверь? - закончил он на своем родном языке.

Он вполне мог удивиться, поскольку никогда в своей жизни прежде не видел такого существа, ни живого, ни мертвого, ни даже на картинке. И все же... По мере того как он вглядывался в это существо более пристально, в его памяти, казалось, постепенно всплывало смутное воспоминание о том, что он видел картинку или изображение существа, флегматично сидевшего примерно в тридцати ярдах перед ним.

Согласно последующему описанию самого Кавендиша, которое Моквит подтвердил во всех деталях, существо было похоже на гигантскую лягушку, величиной с быка, но с несколькими важными отличиями, одна из которых заключалась в том, что ее вместительный рот был снабжен самым внушительным набором острых, изогнутых, похожих на кинжалы зубов, о которых наблюдатели получили превосходное представление, поскольку существо несколько раз открывало рот. Оно было четвероногое; иными словами, у него было четыре ноги, но в то время как его передние были настолько короткими, что казались чуть более чем рудиментарными, задние были такими же длинными и, по-видимому, такими же мощными, как у кенгуру. И, как у кенгуру, у него имелся длинный хвост, такой же толстый у основания, как и его собственное тело, сужающийся к концу. Действительно, как заметил Дик, он едва ли мог описать это существо лучше, чем сравнив его с тем, что, по его мнению, могло быть чем-то средним между лягушкой и кенгуру. У него была пара больших, пристально смотрящих глаз, пальцы ног были вооружены длинными, смертоносного вида когтями, а коричневато-желтая кожа испещрена бородавчатыми выступами.

Целых пять минут, как полагает Дик, он стоял, пристально изучая особенности необычного существа, движимый гораздо больше любопытством, чем чувством страха, поскольку каким-то образом полностью убедил себя, что зверь не рискнет пройти по этой узкой тропинке, в то время как в любом случае один-два выстрела из Ремингтона U.M.C., бывшего при молодом англичанине, несомненно, положили бы конец существованию этого зверя. Затем, пока Дик все еще стоял, наблюдая и, возможно, ожидая какого-то развития событий, огромное животное внезапно поднялось на задние лапы и, издав странный визгливый звук, взмыло в воздух ужасающим прыжком, который, как с ужасом увидел Кавендиш, должен был обрушить зверя прямо на него. Однако, каким бы быстрым и неожиданным ни было это действие, оно не застало Дика врасплох; напротив, словно повинуясь инстинкту, он вскинул винтовку, нажал на спусковой крючок и услышал глухой удар пули, попавшей в движущееся тело. Громкий, ужасный крик вырвался у животного, когда пуля поразила его. Оно скорчилось в воздухе, и это заставило его упасть в воду, вместо того, чтобы приземлиться на Дика, как это должно было произойти в противном случае. Оно упало с ужасающим всплеском, окатив водой Дика и Моквита, и, все еще корчась от боли, мгновенно повернулась с очевидным намерением вылезти и напасть на двух мужчин. Но к этому времени Дик начал осознавать опасный характер этого существа и, снова быстро подняв ружье, выстрелил ему в голову, когда оно уперлось двумя передними лапами в берег, готовясь вылезти наружу. Со стонущим вздохом огромное тело расслабилось и медленно опустилось обратно в воду, где вскоре перевернулось на спину и поплыло. Менее чем через минуту, в то время как Дик и Моквит все еще стояли, изумленно уставившись на странное существо, в черной воде внезапно возник водоворот, и вокруг тела появились головы примерно шести или семи огромных аллигаторов. Огромные челюсти рептилий раскрылись, и туша яростно задергалась, когда огромные ящеры принялись терзать ее. Дик не стал дожидаться, чем это закончится, а проворно пробежал по тропинке, - Моквит следовал за ним по пятам, - и изо всех сил поспешил обратно в лагерь, где обнаружил Эрла, уже с нетерпением ожидавшего его.

- Ну что, - спросил американец, когда Кавендиш приблизился на расстояние оклика, - вам повезло? Я уже начал немного беспокоиться за вас, потому что, похоже, мы попали в довольно опасную местность.

- Как? - воскликнул Дик. - Значит, у вас тоже не обошлось без приключений?

- В некотором роде, да; хотя ничего такого, о чем стоило бы говорить, - ответил Эрл. - Просто встретил самого большого питона, какого когда-либо видел; и поскольку бродяга, казалось, пребывал в сварливом настроении и рвался в драку, я застрелил его. А вы? Из вашего последнего замечания я заключаю, что вы столкнулись с каким-то приключением. Это так?

- Еще бы! - ответил Дик, который почти бессознательно перенимал многие экспрессивные идиомы Эрла. И он принялся подробно рассказывать о событиях этого дня.

- Ну и дела! - воскликнул Эрл, когда его собеседник закончил. - Выглядит потрясающе. Интересно, что это могло быть за животное. (Он имел в виду странного зверя, которого застрелил Дик). Как думаете, вы могли бы нарисовать его изображение?

- О да, в некотором роде, - ответил Дик, который довольно ловко обращался с карандашом и кистью на любительский манер. - Он был чем-то вроде этого. - И, выхватив из кармана записную книжку, быстро сделал карандашный набросок неизвестного существа.

- Ну и дела! - повторил Эрл, изучая эскиз. - Послушайте, Дик, это чрезвычайно интересно. Для меня это существо выглядит абсолютно неизвестным. И все же... я не совсем уверен. Мне кажется, я где-то видел нечто похожее раньше...

- Именно так же подумал и я, - сказал Дик, - хотя вполне готов поклясться, что никогда прежде не видел его. Я бы запомнил, если бы видел.

- Да-а-а, думаю, вы бы запомнили, - ответил Эрл, все еще задумчиво рассматривая набросок. Наконец он вернул книжку Дику, заметив:

- Значит, вы думаете, есть вероятность, что мы сможем пересечь болото по тому участку твердой почвы, который вы исследовали сегодня днем? В таком случае, полагаю, мы попробуем это. Возможно, у нас все получится; и, если мы это сделаем, это избавит нас от долгого путешествия в обход; потому что сегодня днем я не смог найти северную оконечность болота, хотя, прежде чем повернуть назад, взобрался на самое высокое дерево и тщательно осмотрел всю видимую местность с помощью моей призматики Герца. Завтра мы попробуем этот ваш выступ, Дик. А что касается мух и прочего, думаю, мы можем избавиться от них, накинув на головы марлевые покрывала и надев перчатки. Я специально захватил с собой немного зеленой марли на такой случай. Научился этому в Африке, где мухи и комары почти сводили меня с ума.

Следующее утро, через час после восхода солнца, застало экспедицию в пути, и в назначенное время она достигла выступа твердой почвы, который Дик обнаружил накануне днем. Здесь оба предводителя закутали свои головы, шлемы и все остальное в просторные вуали из зеленой марли, которые были изготовлены предыдущим вечером.

В то утро Эрл пребывал в исключительно приподнятом настроении. История встречи Дика со странным зверем чрезвычайно заинтересовала его, поскольку он был натуралистом, и ему, естественно, не терпелось увидеть другое существо того же вида. Затем вид болота с близкого расстояния еще больше усилил его волнение, потому что даже тогда, в ослепительном сиянии утреннего солнца, в этом месте чувствовалась некая странность и сверхъестественность, очень сильно привлекавшая его воображение. Для молодого, прозаичного Дика Кавендиша, простого моряка, чьи научные познания сводились только к навигации, болото было просто... ну, просто болотом, и ничем более; но для научного интеллекта Эрла это была захватывающе интересная тайна. Ибо едва они углубились в него на милю, как американец начал замечать, что характер окружающей его местности претерпевает едва заметные изменения: трава под ногами, камыш, окаймлявший лагуны и водные каналы, растения, которые тут и там широкими участками скрывали поверхность воды, папоротники, росшие по берегам ручьев, были для него чем-то новым и незнакомым; и это, в сочетании с приключением Дика здесь менее двадцати четырех часов назад, породило в нем волнующее убеждение, что он стоит на пороге великих и важных открытий.

Вскоре Дик повернулся к нему и сказал, указывая:

- Видите, где тропинка сужается до простого гребня, вон там, впереди? Как раз там сидел на корточках странный зверь, когда я впервые увидел его.

- Там? - Эрл внезапно остановился. - Стойте; не двигайтесь ни на шаг, пока я вам не скажу, - распорядился он, разворачиваясь и поднимая руку.

- Итак, Дик, - продолжил он, - мы с вами пойдем вперед, тщательно осматривая почву в поисках следов. Возможно, если повезет, нам удастся найти отпечаток, хотя, боюсь, земля слишком сухая... Постойте, что это?

Протянув руку, чтобы остановить неосторожное движение Дика, Эрл опустился на одно колено и внимательно осмотрел слабый отпечаток на земле. Он представлял собой небольшое углубления в тонком слое пыли, покрывающем твердую землю, практически круглой формы и размером примерно с ладонь человека, а за ним, на расстоянии примерно трех футов шести дюймов, были три несколько более глубоких отпечатка, примерно в футе друг от друга, похожих на отпечатки острых когтей.

- Я полагаю, это очень похоже на один из отпечатков ног вашего друга, - заметил Эрл после того, как внимательно изучал отпечаток в течение целой минуты или больше, - но он смазан и нечеткий; недостаточно четкий, чтобы быть удовлетворительным. Давайте пройдем немного дальше; возможно, мы найдем другие. Если нет, мы вернемся и осмотрим этот еще раз. Идите осторожно, старина, и, если увидите еще какие-нибудь следы, ради Бога, не наступайте на них.

Низко пригибаясь и продвигаясь вперед по одному шагу за раз, внимательно осматривая землю перед собой, двое друзей преодолели расстояние примерно в пять ярдов, когда наткнулись еще на два отпечатка, чуть более отчетливых, чем первый. Они находились примерно в шести футах друг от друга, но на одной линии поперек тропинки, и наводили на мысль, что они были сделаны в результате приземления существа после прыжка вперед.

Их Эрл тоже тщательно осмотрел, прежде чем продолжить, а затем оба друга направились к тому месту, где Дик видел существо, сидящее на корточках. И здесь, поскольку почва была более влажной и глинистой, они обнаружили, к великому удовольствию Эрла, около полудюжины глубоких и совершенно четких отпечатков, только два из которых были частично стерты ногами Дика и Моквита, когда они возвращались после того, как застрелили зверя. Отпечатки чем-то напоминали отпечатки птицы, но были намного крупнее, чем следы любой известной птицы, и имели размер ровно три фута девять с четвертью дюймов от задней части пятки до передней части среднего когтя, который, казалось, был примерно на шесть дюймов длиннее двух других и два фута два дюйма в поперечнике от одного внешнего когтя до другого; углубление показывало, что средний коготь был длиной четырнадцать дюймов.

- Боже мой! - взволнованно воскликнул Эрл, выпрямляясь во весь рост после того, как тщательно зарисовал отпечаток в своей записной книжке. - Чего бы я только не отдал за достаточное количество парижского гипса, чтобы сделать слепок этого отпечатка! Думаю, это заставит некоторых профессоров задуматься, когда они увидят этот рисунок в книге, которую я собираюсь опубликовать по возвращении. Думаю, большинство из них в это не поверят. Они осудят это как фантазию путешественника. Однако подождите, я сфотографирую их - сделаю две или три фотографии; возможно, это их убедит. Вы будете стоять вот здесь, Дик, и я сниму вас на одной из фотографий, чтобы вы послужили своего рода масштабом.

Фотографии были должным образом сделаны, затем Эрл выразил крайнюю озабоченность сохранностью самого тела существа. Но, как напомнил Дик своему спутнику, это существо стало добычей нескольких аллигаторов внушительных размеров, поэтому любая попытка выловить останки со дна канала наверняка закончилась бы неудачей. И когда Дик, настаивая на своем, поинтересовался, не собирается ли Эрл нырнуть на дно в поисках тела, американец неохотно признал, что даже его научный пыл едва ли оправдывает риск. Таким образом, движение было возобновлено примерно через час после задержки; Эрл утешал себя надеждой, что раз один экземпляр неизвестного монстра был найден на болоте, то там могут быть и другие, и им, возможно, посчастливится встретить одного или нескольких из них.

Естественно, темп передвижения отряда был медленным; поскольку Эрл теперь не только постоянно осматривал местность в поисках дальнейших признаков существ, возможно, характерных для болота, но и часто устраивались привалы, в то время как подозрительные следы тщательно изучались; следовательно, когда, наконец, был объявлен дневной привал, было решено остановиться в середине дня. Было подсчитано, что группа проникла в болото на расстояние не более шести или семи миль по прямой, хотя, конечно, на самом деле они снова преодолели расстояние почти вдвое меньшее. Несмотря на это, Эрл был вполне удовлетворен сделанным до сих пор; к тому же, по-прежнему не имелось никаких признаков нарушения целостности твердой почвы, по которой они двигались.

Лагерь был разбит в том месте, где тропа расширялась до тех пор, пока между двумя полосами воды справа и слева не образовалась целая сотня ярдов, в то время как справа, или на северной стороне этого широкого пространства, похожий на канал водоток уступил место своего рода лагуне, почти милю в длину и примерно вдвое меньше в ширину. Вода в этой лагуне была намного чище и безопаснее на вид, чем в каналах, однако Эрл считал, что было бы неразумно использовать ее для питья; поэтому он выбрал место и поручил паре индейцев вырыть яму в поисках воды, которую ожидал найти на глубине двух-трех футов, причем такую воду нужно было сначала отфильтровать, а затем прокипятить перед употреблением. И пока продолжались раскопки, Эрл и Дик заняли позицию на вершине невысокого холма в нескольких ярдах от них и осматривали окрестности через свои призматические бинокли.

Внезапно Дик повернулся к своему спутнику и указал пальцем.

- Послушайте, Эрл, - воскликнул он, - видите вон там что-то движущееся? Конечно, это не дикий кабан, хотя он немного похож на те картинки, которые я видел.

- Где? - потребовал ответа Эрл, смотревший в другую сторону. - Ага! Вижу, - продолжал он, заметив существо, на которое указывал Дик, стоявшее на краю небольшой полоски пляжа, примерно в четверти мили от него, на противоположной стороне лагуны.

Они оба поднесли бинокли к глазам и продолжили наблюдать за животным, которое, казалось, испытывало жажду, но не решалось заходить в воду, даже настолько, насколько это было необходимо. Оно стояло совершенно неподвижно, глядя вниз, в воду, и таким образом предоставляло прекрасную возможность для тщательного осмотра.

- Нет, - медленно ответил Эрл, после того как почти минуту изучал наружность существа, - это, конечно, не кабан, хотя и не совсем на него не похож. Но оно слишком велико для кабана. На мой взгляд, больше похоже на гиену - хотя, конечно, я знаю, что в этой стране таких существ нет. Кроме того, это слишком большое существо, чтобы быть гиеной - если только не совершенно нового вида. И у этого существа есть клыки, как у дикого кабана. Знаете, что за пакость это может быть? Оно слишком далеко для точного выстрела, иначе я бы попробовал; но было бы жаль просто ранить его или отпугнуть. Скажите, есть ли какой-нибудь способ перебраться на другой берег, кроме как вплавь?

- Боюсь, что нет, - ответил Дик. - А после того, что увидел вчера, я бы и фартинга не поставил на того, кто попытается плавать в этих водах.

Дик по-прежнему прижимал к глазам бинокль, когда говорил; едва последние слова слетели с его губ, ему показалось, будто что-то крадучись движется в высокой траве на некотором расстоянии позади странного животного, за которым они наблюдали. Он уже собирался обратить внимание Эрла на это обстоятельство, когда с того места, где он наблюдал легкое движение, огромное тело огромным прыжком поднялось в воздух и, пролетев через отделяющее его от "кабана" пространство, опустилось прямо на него.

- Небесный Иерусалим! - крикнул Эрл, когда резкий вопль раненого животного разнесся в неподвижном воздухе. - Видите это, Кавендиш?

- Конечно! - ответил Дик. - Обратите внимание на этого зверя, Эрл; ибо, точно так, как моя фамилия Кавендиш, - это еще один представитель того же вида, которого я убил вчера.

- О Господи! Что вы говорите! - выдохнул Эрл. - Вы в этом уверены?

- Абсолютно уверен, - подтвердил Дик.

- Но... но... - заикаясь от волнения, пробормотал Эрл. - Вы сказали мне, что существо, которое вы застрелили вчера, было чем-то средним между лягушкой и кенгуру, а это животное совсем не наводит меня на подобные мысли. Какой же это свирепый зверь! Он буквально разрывает другого бедного зверя на куски.

- Да, - согласился Дик. - И я только сейчас начинаю понимать, насколько плохо разглядел его вчера. Потому что оно в точности похоже на то существо, которое я убил вчера, но теперь, когда я вижу его сбоку, сходство, будь то с лягушкой или кенгуру, не такое сильное, каким было, когда я стоял к нему лицом. Но у него те же длинные, мощные задние лапы, те же почти невидимые передние, та же разинутая пасть, наполненная крепкими, похожими на кинжалы зубами, тот же длинный, толстый, заостренный хвост - короче говоря, это одно и то же существо от носа до кормы.

- Но голова у этого существа больше похожа на голову аллигатора, чем на лягушачью, - возразил Эрл. - И потом, посмотрите на эти зазубрины по всей кожи - я полагаю, так оно и есть - от затылка до кончика хвоста. Вы ничего не говорили об этом.

- Нет, - признался Дик, - я думаю, что не разглядел их; но у него они были. Я припоминаю, что заметил это, теперь, когда вы обратили на это мое внимание. Говорю вам, эти два существа идентичны во всех отношениях, за исключением того, что одно выглядит немного крупнее другого. Вы случайно не знаете, как называется это существо?

- Нет, не уверен, что знаю, - ответил Эрл, - но я выясню это, как только вернусь в Нью-Йорк. Я хорошо запомнил внешность зверя, теперь, когда его увидел, и, думаю, найдется кто-нибудь, кто сможет мне ответить. Дик, я бы не пропустил это зрелище и за тысячу долларов; и я отдал бы десять тысяч, чтобы заполучить шкуру и скелет этого животного. Если бы я только мог их раздобыть, я бы сразу же вернулся в Нью-Йорк и оставил Маноа на другой раз. Нет ли какого-нибудь способа, с помощью которого мы могли бы перебраться через эту полоску воды?

- Боюсь, что без лодки или какого-нибудь плота не обойтись, - ответил Дик. - Но здесь нет никакого материала, из которого мы могли бы соорудить даже самый простой плот. Кроме того, прежде чем мы смогли бы что-либо собрать, даже если бы у нас был материал, зверь бы исчез. Смотрите, он уже почти съел всю свою добычу.

- Я собираюсь попробовать выстрелить в него - и я это сделаю, - сказал Эрл. - Послушай, Питер, принеси мне мой ремингтон калибра три-пять и несколько патронов. Поторопись, черный ангел! Возможно, если животное очень свирепое, а мы привлечем его внимание или немного раним его, ему может взбрести в голову напасть на нас. Он мог бы перепрыгнуть через канал немного ниже по течению, достаточно легко. Или он может быть прекрасным пловцом. Во всяком случае, он гораздо больше похож на рептилию, чем на зверя.

В этот момент подбежал Питер с ремингтоном, и Эрл, выхватив его у него, быстро поправил прицел и, бросившись ничком на землю, тщательно прицелился в грозного вида зверя, который перестал есть и теперь сидел на корточках, лицом к двум мужчинам. Несколько секунд напряженного ожидания, раздался грохот выстрела, послышался свист пули, а затем глухой удар. Одновременно с глухим стуком пули огромное тело подпрыгнуло высоко в воздух, раздался громкий, леденящий кровь крик, а затем, совершив несколько невероятных прыжков, оно исчезло среди густой травы.

Результат стал горьким разочарованием для Эрла, который заявил, что не сдвинется с места до тех пор, пока не убедится, что переправиться на другую сторону лагуны невозможно. Но, кроме как вплавь, переправиться действительно было невозможно, а соорудить плот даже самого хлипкого вида было не из чего. Когда этот факт, наконец, был окончательно установлен, марш возобновился сразу же после завершения дневной трапезы.

Примерно за час до захода солнца в тот день они остановились, обнаружив, что находятся на небольшом полуострове площадью около пяти акров, вдающемся в огромную лагуну, воды которой простирались по обе стороны на много миль; в том направлении, куда они хотели направиться, ближайшая точка суши находилась на расстоянии примерно полутора миль. Осмотревшись в течение некоторого времени, оба предводителя согласились, что уже слишком поздно возвращаться по своим следам через узкий перешеек, по которому они пришли, и искать какой-нибудь другой маршрут; поэтому лагерь был разбит в юго-западной части полуострова, довольно близко к небольшой полоске песчаного пляжа, на заднем плане которого возвышался холм высотой около пятнадцати футов, увенчанный обширными зарослями странного вида кустарника, природу которого Эрлу не терпелось исследовать.

День выдался невыносимо жарким, солнце нещадно палило с безоблачного неба; но теперь, когда разбивали лагерь, голубизну начала коварно заволакивать тонкая дымка, а вдали, на юго-западе, над гребнем горы появилась огромная гряда сланцевато-голубых облаков, плывущих против ветра и, казалось, предвещающих грозу.

Теперь, когда они остановились, предводители взаимно признались в ощущении сильной усталости, в то время как вялая манера, с которой индейцы выполняли свои обязанности, показывала, что они тоже жаждали возможности дать отдых своим усталым конечностям. Эрл бросился на похожий на мох дерн, окаймлявший полоску пляжа, и с тоской уставился на подернутые рябью воды лагуны, искрящиеся в косых лучах заходящего солнца. В отличие от мутной, черной и почти стоячей воды в каналах, которые они пересекали во время дневного перехода, крошечные волны, набегавшие на соседний пляж, были кристально чистыми и источали свежий, целебный запах чистой воды; и когда немного позже Эрл лениво поднялся и, сделав несколько шагов к кромке воды, зачерпнул пригоршню жидкости и попробовал ее на вкус, то выразил мнение, что она вполне пригодна для питья.

- И к тому же она восхитительно прохладна, - заметил он Дику. - Я бы с удовольствием разделся и искупался.

- Не нужно этого делать, - возразил Дик. - Я согласен с вами, что вода выглядит почти непреодолимо соблазнительной, и не сомневаюсь, что купание было бы удивительно освежающим - если бы мы только могли быть уверены, что войдем в нее и выйдем невредимыми. Но кто знает, какие опасности могут скрываться под этой сверкающей поверхностью? Насколько нам известно, это место может кишеть аллигаторами, и...

- Ну, вы же не хотите сказать, что боитесь, Дик?

- Нет, я не боюсь, - ответил Дик, - и если бы в этом была какая-то реальная необходимость, я бы, не колеблясь ни минуты, нырнул в воду и переплыл на другой берег. Но когда человек знает, - есть вероятность быть схваченным и утащенным на дно аллигатором, то утверждаю, было бы безумием рисковать своей жизнью только ради удовольствия поплавать. Однажды я видел, как акула схватила человека. В Индийском океане наступил штиль, и этот парень решил воспользоваться возможностью прыгнуть за борт и насладиться роскошью ванны с соленой водой; поэтому он уговорил приятеля подняться на фок-мачту и осмотреться. Приятель просигналил, что все чисто, и потенциальный купальщик незаметно проскользнул на нос, тихо спрыгнул в воду и отплыл. Но не успел он сделать и трех гребков, как из-под днища корабля выскочила акула и... это был его конец. Послушайте, сэр, взгляните вон туда! Видите этот водоворот? Это означает что-то крупное - аллигатора или какую-нибудь рыбу, которая, скорее всего, не опасна. Нет; плавать нельзя - ни вам, ни мне. Но было бы совсем неплохо установить наши переносные ванны на песке и хорошенько в них искупаться.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ. НОЧНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ НА БОЛЬШОМ БОЛОТЕ

С заходом солнца легкий ветерок, дувший весь день, стих, и наступила ночь, душная и жаркая. Молодая луна низко висела над западным горизонтом, но гряда грозовых облаков быстро поднималась, и к тому времени, когда двое друзей покончили со своей вечерней трапезой, серебряный серп луны, как и звезды, исчез из-за сгущающейся завесы тумана, постепенно скрывавшей небеса.

Атмосфера была такой вязкой и удушливой, что двое друзей решили, - внутри палатки невыносимо, поэтому они спустились на край пляжа и повалились на странный, похожий на мох дерн, чтобы предаться своей обычной послеобеденной беседе и понаблюдать за приближением бури, которая теперь казалась неизбежной. Удивительно, но на этом маленьком полуострове не было ни мух, ни комаров, ни мошки; следовательно, ничто, кроме чрезмерной жары и духоты атмосферы, не мешало их комфорту. Индейцы разбили лагерь на вершине холма, сгрудившись, как обычно, вокруг небольшого костра, материалы для которого они собрали во время дневного перехода, и тихо переговаривались, одновременно покуривая. Король Коул, который роскошно и сытно пообедал большой птицей, похожей на дрофу, которую Эрл подстрелил часом или двумя ранее, присел у ног двух своих хозяев, удовлетворенно мурлыча.

Беседа между двумя друзьями, носившая отрывочный и дискурсивный характер, прерывалась многочисленными паузами молчания, в то время которых оба мечтательно смотрели на стеклянную поверхность лагуны, неразличимую теперь в бархатной темноте, за исключением, когда слабое мерцание молнии на мгновение освещало ее. Вначале ночь была необычайно тихой и безветренной; не было даже привычного жужжания насекомых или перекатывающегося кваканья лягушек, которые подчеркивали бы тишину, под влиянием которой сначала белые люди, а затем и индейцы умолкли.

Затем усталость, вызванная дневным трудом, начала давать о себе знать, и после несколько более продолжительного, чем обычно, периода молчания Эрл позволил своему телу с наслаждением откинуться на мягкую траву и вскоре явственно дал понять, что крепко спит, после чего Дик незамедлительно последовал примеру своего спутника.

Однако их сну суждено было продлиться недолго. К этому времени оба они привыкли к ночным звукам дикой природы, настолько, что могли мгновенно обнаружить что-либо необычное в их характере и мгновенно проснуться, если тревожная нота предвещала опасность. Но ночные звуки этой конкретной ночи были настолько поразительны, что вскоре заснуть стало невозможно.

Они начались с низкого, меланхоличного, отдаленного воя, который, хотя и проникал в сознание спящих, не мог их потревожить, потому что его отдаленность была гарантией от неминуемой опасности, а ничто иное, кроме неминуемой опасности, сейчас не имело силы прогнать сон у этих закаленных путешественников. Эти завывания не стали более тревожными, даже повторившись в разной тональности. Но когда раздался странный, неземной, леденящий кровь крик, он мгновенно разбудил всю компанию, хотя звук, казалось, исходил со значительного расстояния.

- Что это, черт возьми, было? - спросил Дик, садясь и инстинктивно нащупывая винтовку.

- Понятия не имею, - ответил Эрл. - Хотя нет, - быстро добавил он. - Наверное, это та самая тварь, в которую я стрелял и ранил во время полуденного привала, или другой представитель того же вида.

- Да, очень возможно, - согласился Дик. - Посмотрите на Короля Коула. Интересно, что с ним сейчас происходит?

В угасающем свете костра на вершине холма можно было разглядеть пантеру, которая застыла, наполовину присев, в нескольких шагах от них, пристально вглядываясь в черную воду; ее черная шерсть стояла дыбом, а тело заметно дрожало то ли от возбуждения, то ли от страха.

- Коул... Король Коул, подойдите сюда, сэр! Да что с вами вообще такое? - позвал Эрл. Животное тут же повернулось и, съежившись, подкралось к их ногам, его глаза горели, как пара зеленых ламп, а губы были растянуты в беззвучном рычании.

То, что странный крик не повторился, никоим образом не умаляло его поразительного характера; но, хотя последовала глубокая тишина, она недолго оставалась таковой, ибо несколько минут спустя раздался звук, похожий на хлопанье огромных крыльев, проносящихся туда-сюда. И едва этот звук затих, как за ним последовали другие - тихие стоны, вздохи, свист, ворчание, рев, шорохи, всплески - одни доносились со значительного расстояния, другие, по-видимому, совсем рядом; некоторые, очевидно, с суши в тылу отряда, а другие, столь же очевидно, с воды перед ними. И, что самое тревожное, каждый из них был абсолютно незнакомым, а потому каким-то смутным, неопределимым образом вызывал еще большую тревогу. Этот эффект быстро проявился по возбужденному бормотанию индейцев и той поспешности, с которой они подбрасывали дрова в угасающий костер их такой щедрой рукой, что на расстоянии нескольких ярдов вокруг костра свет был почти таким же ярким, как днем.

- Ну и дела! - воскликнул Эрл, когда странные звуки усилились со всех сторон. - Чего бы я только не отдал за полную луну и ясное небо прямо сейчас. Готов поспорить на свою жизнь, Дик, что в этот самый момент вокруг нас разыгрываются очень странные сцены, если бы только свет мог их раскрыть. Я пришел к выводу, что это болото уникально во многих отношениях. По какому-то капризу природы здесь все совершенно не так, как в других местах. Даже растительность для меня новая и странная; и я убежден, что оно представляет собой дом для многих форм животной жизни, неизвестных в других местах. Самое неприятное во всем этом то, что большинство населяющих его существ, похоже, ведут ночной образ жизни, прячутся днем и выходят на открытое место только ночью. Просто прислушайтесь сейчас к гвалту звуков вокруг нас. Да ведь это место, должно быть, буквально кишит жизнью! И, по странному стечению обстоятельств, мы ничего этого не видим. Ах! Слава Богу, молнии становятся все ярче. Я бы отдал кругленькую сумму за настоящую первоклассную грозу; и, клянусь Небом! я верю, что она скоро будет.

Это казалось вполне вероятным, поскольку, словно в ответ на горячо выраженное желание Эрла, яркая вспышка молнии сверкнула из быстро поднимающейся над далекими холмами гряды холмов, осветив ландшафт на долю секунды, в течение которой можно было мельком увидеть некие странные формы, усеивающие воды лагуны; но освещение было слишком кратковременным, чтобы оставить на сетчатке наблюдателей что-либо большее, чем самое смутное впечатление от этих форм. Однако этого проблеска, каким бы мимолетным он ни был, оказалось достаточно, чтобы возбудить их интерес и любознательность до высшей степени, и двое друзей, схватив ружья, готовые к немедленному действию, вскочили на ноги и стояли, нетерпеливо ожидая дальнейших откровений при следующей вспышке молнии, в то время как индейцы, съежившись вокруг ревущего огня на вершине холма, явно испытывали крайний ужас.

Затем, пока двое друзей стояли рядом, ожидая новой вспышки молнии, а Король Коул дрожал у их ног, огромная фигура, нечетко выделявшаяся в мерцающем свете костра, медленно выплыла из густой темноты, нависшей над лагуной, тяжело шлепая по мелководью к пляжу - и к ним двоим; пара огромных глаз, поблескивающих в неверном свете пламени, - вот и все, что можно было отчетливо разглядеть. Существо - чем бы оно ни было - находилось не более чем в десяти ярдах от них, когда они впервые увидели его, и в этих двух блестящих глазах сверкал такой убийственный блеск, а в тяжеловесных движениях плохо различимой туши сквозила такая неумолимая целеустремленность, что Эрл и Дик, застигнутые врасплох при его внезапном появлении мгновенно вскинули винтовки и выстрелили как раз в тот момент, когда Король Коул, совершенно деморализованный странным появлением, вскочил на лапы и, рыча, бросился прочь. Две винтовки заговорили как одно целое, и сразу же вслед за хлесткими выстрелами послышался двойной хлопок пуль - не глухой звук, похожий на удар пули о податливую плоть, а резкий треск, наводящий на мысль о попадании свинца в неподатливую кость; раздался ужасный рев, свист, ужасный всплеск, брызги от которого перелетели через двух белых мужчин и далеко за их пределы, и существо исчезло.

- Черт бы меня подрал, - воскликнул Эрл с невыразимым отвращением. - О, Дик Кавендиш... и Уилфрид Эрл, вы... вы безнадежные болваны! Почему, черт возьми, вы не могли подождать еще две-три секунды, прежде чем стрелять, и таким образом убедиться, что попали в зверя? Пните меня, Дик, и я пну вас, потому что мы оба этого заслуживаем! Это был шанс, который выпадает раз в жизни, и мы упустили его из-за чрезмерного нетерпения. Мне стыдно за вас, Дик, и еще больше стыдно за себя; потому что я поднаторел в такого рода делах, в то время как вы сравнительно новичок в этом, и, следовательно, для вас есть хоть какое-то оправдание, в то время как для меня его нет.

- Но мы попали в него, - возразил Дик. - Чего еще вам надо?

- Попали в него! - с отвращением возразил Эрл. - Конечно, мы в него попали; мы не могли не попасть в него. Оно было размером с дом! Но, мой нежный мальчик, этого недостаточно. Мы хотели убить его, чтобы у нас был шанс увидеть, как оно выглядит. Убить его! Да, мы стреляли в его череп, и удары звучали так, как будто его голова была заключена в пятидюймовую бронированную пластину! Если бы мы подождали на пять секунд дольше, у нас был бы хороший обзор, и мы смогли бы выстрелить ему в сердце - если у него есть такой орган.

- Все это прекрасно, - парировал Дик. - Но я готов поспорить, что если бы мы подождали еще пять секунд, вы бы все равно прицелился ему между глаз, как это сделал я.

- Ну... да, я думаю, что поступил бы именно так, - ответил Эрл, его досада внезапно испарилась. - На самом деле, это именно то место, куда я целился. И поскольку вы говорите, что тоже это сделали, будем надеяться, что по крайней мере одна из наших пуль попала в цель, и что завтра утром мы найдем его плавающим мертвым где-нибудь неподалеку в ожидании осмотра. В любом случае, нет смысла лить слезы из-за пролитого молока; и кто знает, какие шансы еще могут быть у нас в запасе. А теперь, Дик, пока ваша память еще свежа, будьте добры, опишите мне в точности впечатление, которое произвело на вас то, что вы увидели. Ну и дела! похоже, обитателям этого болота приходится нелегко. Шум все время усиливается.

Дик послушно откликнулся на просьбу своего друга, но увы! его описание сводилось немногим более чем к голословному заявлению, что существо обладало телом, примерно таким же громоздким, как у слона, и стояло на непропорционально коротких ногах; что глаза были большими и круглыми, как обеденные тарелки; что они сверкали с самой дьявольской злобой; и что они были расположены примерно в тридцати дюймах друг от друга. Эти подробности, какими бы они ни были, соответствовали впечатлению, произведенному на Эрла, который немедленно принялся записывать скудные факты в свой блокнот при свете костра.

Тем временем шум, как заметил Эрл, казалось, усиливался, и вскоре к нему добавились низкие раскаты отдаленного грома, предвестники того, что грозило стать грозой необычной силы. Мерцание грозовых разрядов стало более частым, в то время как случайные вспышки раздвоенных молний, исходящие из точки низко над юго-западным горизонтом, на долю секунды освещали окрестности своим преходящим сиянием. Вскоре низкие стонущие звуки стали слышны далеко вверху, и небольшие порывы горячего ветра пронеслись над лагуной, заставив огонь на холме взреветь и вспыхнуть с неожиданной силой, в то время как искры полетели далеко вглубь полуострова.

- Свистать всех наверх! - с ухмылкой заметил Дик. - Через минуту-другую у нас будет жарко, или я голландец!

Едва эти слова слетели с его губ, как на них с пронзительным ревом налетела буря, и они резко присели, чтобы не быть сбитыми с ног, в то время как пылающие угли костра, подхваченные ветром, разлетелись во все стороны. В то же мгновение прямо над ними ослепительно вспыхнула молния и, казалось, ударила в воды лагуны всего в нескольких ярдах от них; одновременно раздался раскат грома, от которого у них зазвенело в ушах, и они фактически оглохли на несколько минут. Это была вспышка бури, которая после этого бушевала с неописуемой яростью в течение целого часа; молнии непрерывно сверкали вокруг небольшого холма с такой ослепительной яркостью, что весь ландшафт, почти до самых его пределов, был виден почти так же полно, как в полдень, в то время как гром грохотал и гремел так, что фактически заглушил все остальные звуки. И, словно чтобы еще больше усилить странное впечатление от этой сцены, буря бушевала не более десяти минут, когда стало видно, что болото охвачено огнем в нескольких местах непосредственно с подветренной стороны холма, - сухая трава, несомненно, была подожжена летящими углями и искрами костра, унесенными ветром. В течение первых получаса гроза была сухой, то есть не сопровождалась дождем; и пока вокруг них бушевала буря, Дик и Эрл лежали ничком, бок о бок, наблюдая за чудесной сценой, открывавшейся при непрекращающихся вспышках молний. Эрл впоследствии признался Дику, - а еще позже и многим другим, - то, что он тогда увидел, с лихвой окупило все, чего стоило ему это путешествие, не только деньгами, но и тяжелым трудом и лишениями. Ибо, хотя мерцание молний и их почти ослепляющая яркость никоим образом не способствовали точности наблюдений, он увидел достаточно, чтобы полностью подтвердить свое прежнее убеждение в том, что болото было местом обитания форм жизни, доселе неизвестных, о которых не подозревали натуралисты. Правда, большинство замеченных существ, по-видимому, были земноводными, их формы были видны лишь частично, когда они резвились или дрались в водах лагуны; но иногда мелькали другие, бродящие по участкам сухой земли; в то же время все они находились слишком далеко, чтобы наблюдатели могли получить какое-либо четкое представление об их формах и пропорциях.

Затем ветер и молнии внезапно прекратились, на сцену опустилась непроглядная тьма, и дождь хлынул таким потоком, какой известен только тем, кто жил в тропиках, и продолжался еще в течение получаса даже после восхода солнца.

Появление солнца было встречено всей группой с чувством безоговорочного восторга, поскольку оно не только рассеяло остававшиеся облака, но оно принесло с собой то, что на этот раз было долгожданным теплом, к облегчению промокших и насквозь продрогших обитателей лагеря, которые лежали на земле в течение нескольких часов под безжалостным ливнем - Дик и Эрл страдали наравне с остальными, поскольку ветер разрушил их палатку. Они чувствовали, что горячий завтрак был бы неописуемо желанным в то утро; но такая трапеза была невозможна, так как дождь пропитал все насквозь, и о разведении костра не могло быть и речи; следовательно, им пришлось довольствоваться холодными яствами, которые они съели на скорую руку, так как впереди у них был напряженный день.

Проблема, стоявшая перед ними, заключалась в том, как им переправить себя и свои пожитки через лагуну? Ибо им необходимо было попасть на противоположную ее сторону, и если они хотели продолжить путь, у них была альтернатива: найти какое-нибудь средство, с помощью которого они могли бы переправиться на другую сторону, или обогнуть ту или иную оконечность лагуны. Это последнее означало, что они должны были вернуться по своим следам на значительное расстояние, с перспективой последующего долгого перехода, поскольку лагуна простиралась направо и налево, насколько хватало глаз.

Именно в этот критический момент Хуанами, один из носильщиков, перуанский метис, пришел на помощь с предложением. Во время вчерашнего марша он обратил внимание на огромное количество особого вида тростника, растущего примерно в трех или четырех милях позади, на противоположной стороне похожего на канал водотока, вдоль края которого двигалась группа, и он был того мнения, что этот тростник можно было бы использовать для изготовления превосходных плотов, если бы только его можно было достать. Он верил, что до него можно будет добраться, если белые вожди позволят ему и двум или трем его товарищам вернуться к тому месту, где на ближней стороне канала он заметил заросли тростника, достаточные для постройки лодки необходимой вместимости, что позволило бы ему самому переплыть канал на противоположную сторону, где в изобилии рос тростник. Это предложение немедленно нашло одобрение у "белых вождей", поскольку, по-видимому, указывало лучший выход из затруднения; и немедленно было отдано распоряжение привести его в исполнение.

Но Эрл внес одно важное изменение в предложение Хуанами. После событий предыдущего дня, - и, тем более, прошедшей ночи, - он вовсе не был расположен позволять двум или трем невооруженным людям возвращаться по своим следам без сопровождения, опасаясь, что на них может напасть неизвестное чудовище, обитающее на болоте; поэтому он отдал приказ всему отряду обратно, и через пять минут они были в пути.

Где-то примерно через час они добрались до места, где на противоположной стороне канала рос камыш; сразу стало очевидно, что его было достаточно, чтобы удовлетворить требованиям группы; а еще через милю они подошли к руслу, содержащему достаточное количество камыша, чтобы построить плот, или бальсу, способный выдержать одного или, возможно, двух мужчин. Хуанами срезал один из тростников для осмотра Эрлом и, разделив его на короткие отрезки, показал, что это растение, похожее на бамбук, полое по структуре и разделенное на ряд водонепроницаемых отсеков перегородками, расположенными на каждой выемке, что делало его чрезвычайно легким и плавучим. Средняя длина тростника составляла около двенадцати футов, но с помощью своеобразной системы плетения можно было соорудить плот, практически любых требуемых размеров.

Группа, не теряя времени, приступила к работе над первой бальсой: Хуанами нарезал большое количество длинных, прочных стеблей и сплел их в подобие веревки, в то время как остальные индейцы срезали тростник. Для этого им необходимо было войти в воду; но, к счастью, тростник, который собирали, рос на мелководье, - вода доходила мужчинам только до колен, - и пока они работали, громко крича и брызгаясь, Дик и Эрл, вооруженные винтовками, дежурили на берегу, готовые открыть огонь по любому мародерствующему аллигатору или другому хищнику, который мог угрожать прервать работу. Однако никаких перерывов не произошло, менее чем за час тростник был срезан, и началось строительство первого плота. Хуанами проявил себя знатоком в искусстве изготовления бальсы, и когда наступил полдень, а вместе с ним и время полуденной трапезы, первая бальса была готова к плаванию, включая пару весел, также искусно сделанных из тростника.

Когда в конце трапезы решили опробовать бальсу, оказалось, что она обладает достаточной плавучестью, чтобы безопасно и с комфортом перевезти двух человек; поэтому немедленно начался обратный марш вдоль берега к месту, где должна была быть построена остальная часть флота, - строитель и его груз передвигались по воде. Бальса, следует пояснить, была очень простым изделием, состоявшим всего лишь из плоского пучка тростника, крепко связанного между собой таким образом, чтобы образовывать нечто вроде плота. Тот, что уже был построен, имел около десяти футов в длину, около пяти футов в ширину и около фута в высоту; при этом, будучи достаточно прочным для своей цели, он, одновременно, был очень легким и мог перевернуться, если предприимчивому аллигатору взбредет в голову напасть на него во время короткой переправы к большим тростниковым зарослям, поэтому Дик и Эрл решили, что следующая бальса должна быть сконструирована таким образом, чтобы вместить всю группу, и, следовательно, быть достаточно тяжелой и громоздкой, чтобы противостоять чему угодно, включая согласованного нападения некольких аллигаторов. Постройка такого судна была, конечно, трудоемким предприятием, и хотя другие индейцы показали себя способными учениками Хуанами, задача была выполнена, только когда солнце уже скрылось, и на сцену опустилась темнота.

На следующее утро переправа через лагуну началась сразу после завтрака и завершилась не только без происшествий, но и без каких-либо приключений; ибо, как ни странно, ни одно из существ, которые, как было замечено, резвились в воде предыдущей ночью, не было видно; насколько можно было судить, в лагуне даже не водилась рыба. Окрестности тщательно осматривались в поисках зверя, в которого стреляли ночью, но ни живого, ни мертвого его никто не увидел. Во время переправы был установлен факт, заключавшийся в том, что глубина воды в лагуне намного больше, чем предполагалось до сих пор, глубина не менее тридцати морских саженей была обнаружена почти на всем протяжении, за исключением мест, близких к берегу.

Переправа через залив заняла почти два часа, так как бальса, хотя и обладала достаточной плавучестью, чтобы выдержать людей и их имущество, была, по самому характеру своей конструкции, громоздкой и трудноуправляемой; но, в конце концов, она благополучно прибыла на юго-западный берег лагуны. Здесь было обнаружено несколько каналов, пронизывающих твердую почву, как и с другой стороны, и возник вопрос, следует ли возобновить путешествие пешком или попытаться продолжить его на бальсе, по водным каналам. Дик придерживался мнения, что последний способ был бы более быстрым, поскольку индейцам гораздо легче вести бальсу, нагруженную имуществом отряда, чем нести его на своих плечах, как до сих пор; и, соответственно, этот план был принят.

К сожалению, им пришлось покинуть бальсу примерно в середине дня, поскольку водный канал внезапно закончился, и, таким образом, возникла необходимость вернуться к их первоначальному способу передвижения.

Эрл был глубоко разочарован тем, что практически за весь день путешествия ни один из обитателей болот не показал себя, поскольку испытывал энтузиазм натуралиста к открытию новых и странных существ и особенно стремился заполучить экземпляр "помеси лягушки и кенгуру". Дик видел и застрелил его, а позже они оба стреляли в него; но, судя по всему, та часть болота, которую они сейчас пересекали, могла быть необитаемой. Однако, в конце концов, как раз, когда дневное путешествие подходило к концу, ему улыбнулась удача. Ибо, пока они с Диком осматривались в поисках подходящего места для ночлега, на открытом месте, не более чем в пятидесяти ярдах от них, внезапно появилось животное, Эрл мгновенно вскинул ружье и выстрелил в него. Оно было размером с осла и во всех отношениях напоминало зайца, за исключением того, что уши у него были по форме как у мыши, а шерсть состояла из коротких волос вместо меха. Для Эрла это было совершенно в новинку, и он, как и остальные участники вечеринки, был очень рад заполучить его, потому что мясо оказалась очень сочным и приятным на вкус.

Их следующее приключение произошло во второй половине следующего дня. Они только что выбрались за пределы болота и двигались по возвышенной местности к полосе леса, тянувшейся прямо поперек их пути, когда во время остановки, которой Дик воспользовался, чтобы осмотреть окружающую местность в свой полевой бинокль, он уловил мимолетное движение; ему показалось, что это были индейцы, крадущиеся среди стволов деревьев, очевидно, наблюдая за отрядом. Он обратил на них внимание Эрла, и после тщательного поиска, с помощью бинокля, американец также заметил их и согласился с Диком, что их движения подозрительны и что было бы разумно подготовиться к внезапному нападению. Они зарядили свои автоматические винтовки, каждый засунул за пояс по паре автоматических пистолетов и, когда марш возобновился, двинулись вперед в сопровождении Инагуи с целью вступить в переговоры с незнакомцами.

Но когда примерно через десять минут они добрались до опушки леса, индейцев нигде не было видно; они также не получили никакого ответа на неоднократные призывы Инагуи на нескольких разных индейских диалектах. Это было не только загадочное, но и приводящее в замешательство обстоятельство, поскольку отсутствие ответа со стороны индейцев, казалось, указывало на их враждебные намерения; если отряд углубится в чащу леса с враждебно настроенными индейцами, идущими по их следам или, возможно, готовящимися устроить им засаду, это предвещало опасность; таким образом, после рассмотрения этого вопроса было решено разбить лагерь на оставшуюся часть дня на достаточном расстоянии от леса, чтобы сделать невозможным внезапное нападение, и там ждать развития событий.

Это было сделано, и в течение примерно часа после того, как был разбит лагерь, часовые были выставлены примерно на полпути между ним и границей леса, чтобы своевременно предупредить об угрозе нападения, но ничего не происходило.

Затем один из часовых крикнул, что среди деревьев движутся люди, после чего Дик и Эрл, вооруженные, отправились на разведку; Король Коул, как обычно, следовал за ними по пятам.

Часовой был прав, в чем они сразу же убедилась, наведя свои полевые бинокли на ту часть леса, на которую указал индеец. Подлесок, состоявший в основном из кустарников, был довольно густым, что делало невозможным заглянуть вглубь леса дальше одного-двух ярдов, но благодаря усердным и терпеливым поискам Эрл и Дик смогли различить темные объекты, которые они идентифицировали как головы, двигавшиеся туда-сюда и время от времени замиравшие, чтобы взглянуть в их сторону сквозь раздвинутые ветви. Затем внезапно послышался ужасный рев, кусты закачались, когда тяжелые тела неудержимо прокладывали себе путь сквозь них, около двадцати чудовищных фигур выскочили на открытое место и бросились на маленькую группу, издавая громкий, дикий рев, пока приближались, с пеной вылетающий из их разинутых челюстей.

- Призрак великого цезаря! - воскликнул Эрл в изумлении, когда существа выскочили из укрытия. - Что это такое? Кем бы они ни были, это определенно не люди. И дикие - они полны злобы, как дикие кошки! Мы должны стрелять на поражение, Дик, не забывайте об этом. Но нам следует немного подождать, пока они приблизятся. Черт бы побрал этого индейца! - он сбежал. Но, я думаю, так даже лучше.

Эрла вполне можно было извинить за изумление, которое он выказал при виде врага. Как он и сказал, это определенно не были люди; на самом деле это были гигантские обезьяны, чем-то напоминающие горилл своим внешним видом, хотя и значительно крупнее; их рост, по первой поспешной оценке Эрла, составлял около шести футов. Они были покрыты довольно длинными, жесткими волосами такого темно-коричневого цвета, что казались почти черными, причем волосы на голове и лице были намного длиннее, чем на остальном теле. Их руки были невероятно длинными по сравнению с нижними конечностями; судя по их телосложению, они, казалось, были наделены удивительной силой, - предположение, полностью подтверждавшееся той легкостью, с которой они размахивали сучьями деревьев внушительных размеров, которыми они вооружились.

Они мчались в сторону двух белых мужчин и теперь уже безумно разъяренного Короля Коула длинными прыжками, отталкиваясь от земли и приземляясь обеими ногами вместе; каждый прыжок сопровождался глубоким ревом, громкость которого свидетельствовала об огромной силе легких, в то время как их маленькие, глубоко посаженные глазки пылали яростью.

- Начинаем с флангов, - приказал Эрл, - тогда мы не будем тратить две пули на одного и того же зверя. Берите на себя крайнего слева.

Говоря, Эрл вскинул винтовку и, нажав на спусковой крючок, аккуратно уложил крайнего зверя на правом фланге наступающей линии, в то время как Дик сбил свою цель, попав ему в ногу. Но эти потери не оказали ни малейшего влияния на остальных, продолживших атаку без остановки.

- Сохраняйте хладнокровие и стреляйте метко, - предупредил Эрл, когда его винтовка заговорила во второй раз, и еще один враг рухнул на землю с пулей 35-го калибра в мозгу. Дик, гораздо менее закаленный, чем Эрл, для такого испытания, как это, немного растерялся и послал свою следующую пулю в плечо, раздробив кость и доведя зверя до состояния абсолютно маниакальной ярости, но не сумев остановить его, пока не всадил пулю в легкие зверя, - тот остановился, кашляя кровью.

Так продолжалось до тех пор, пока двое мужчин не разрядили свои ремингтоны; десять выстрелов привели к семи убитым и двум выбывшим из боя.

Времени на перезарядку не было, потому что монстры все еще продолжали атаку, по-видимому, совершенно не осознавая или в высшей степени безразличные к тому, что случилось с их товарищами; поэтому двое мужчин бросили свои пустые винтовки, каждый выхватил из-за пояса семизарядный автоматический кольт и продолжил стрельбу. Эти пистолеты Кольта были грозным оружием 45-го калибра, на близком расстоянии столь же эффективным, как и винтовки; и прежде чем зверям удалось приблизиться, все, кроме четверых, оказались повержены.

Из этих четверых Король Коул схватил одного, метнувшись, как стрела, к горлу существа, с низким рычанием концентрированной ярости, и глубоко вонзил клыки в мускулистую волосатую шею; когти двух его передних лап крепко впились в огромные плечи зверя, в то время как сильные когти его задних лап вспороли живот и практически выпотрошили противника. И когда эта парочка упала, ревя, огрызаясь и отчаянно сражаясь, Эрл сунул ствол своего кольта в разинутую пасть зверя, и тяжелая пуля пробила череп животного как раз в тот момент, когда мощные челюсти защелкнулись, как капкан, на стволе оружия.

Тем временем двое оставшихся бросились на Дика. Одному из них он выстрелил прямо в сердце, когда зверь прыгнул на него, и хотя не могло быть никаких сомнений в том, что существо умерло мгновенно, инерции его прыжка оказалось достаточно, чтобы повалить юношу на землю и выбить у него пистолет. Прежде чем он успел подняться на ноги или выхватить оставшийся пистолет, последний оставшийся в живых бросился на него с тяжелой дубинкой, занесенной, чтобы вышибить мозги юноше. Удар был нанесен молниеносно; Дик едва успел увернуться от него; при этом сила удара была такова, что дубинка с треском переломилась в огромной волосатой руке зверя. Знание бокса, которое молодой моряк приобрел прежде с некоторым трудом, пришло ему на помощь, ибо, когда его свирепый противник склонился над ним, обнажив огромные клыки, с которых капала пена, а маленькие глазки горели красным от смертельной ненависти, Дик вложил всю свою силу в удар правой, который попал зверю прямо в подбородок с таким треском, что голова резко откинулась назад и шейные позвонки хрустнули, а вслед за ударом последовал удар по корпусу, который на мгновение сбил у зверя дыхание. Этого мгновения оказалось достаточно, чтобы спасти Кавендишу жизнь, поскольку оно дало ему время выхватить из-за пояса оставшийся пистолет и разрядить его в лицо зверю, когда тот собрался с силами для того, что, по всей вероятности, оказалось бы роковым прыжком, насколько это касалось Дика.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. ИЗВАЯНИЯ В СКАЛАХ

- Браво, Дик, старина, - воскликнул Эрл, поворачиваясь к своему другу и протягивая руку, предлагая помощь, в то время как в другой сжимал дымящийся пистолет. - Хорошо дрались! Вы не ранены?

- Нет; я думаю, что нет, - с некоторым сомнением ответил Дик, с помощью протянутой руки поднимаясь на ноги. - Вон тот парень, - произнес он, указывая на тело обезьяны, швырнувшей его на землю, - чуть не вышиб из меня дух, в то время как другой сделал все возможное, чтобы вышибить мне мозги, и я довольно сильно ободрал костяшки пальцев о его подбородок; но в остальном, я думаю, со мной все в порядке, спасибо. А вы?

- Я? - ответил Эрл. - О, я в совершенном порядке. Послушайте, Дик, нам все-таки повезло. Думаю, если бы не старина Король Коул, нам пришлось бы туго. Посмотрите на этого бродягу. Фу! на него страшно смотреть, когда он по-настоящему зол, не так ли? Он хорошо справился, и, я думаю, нам лучше оставить его в покое. Не стоит мешать ему сейчас. Давайте отойдем немного в сторону и осмотрим одно из этих мертвых животных вон там. Мне бы хотелось это сделать, поскольку, по-моему, это совершенно новый вид обезьян.

- Мне кажется, они очень похожи на горилл, - заметил Дик.

- Так и есть, - согласился Эрл. - Но, тем не менее, это не гориллы. Насколько известно, на этом континенте горилл нет. Горилла, я полагаю, характерна только для Африки. А эти существа, хотя в целом они, безусловно, чем-то напоминают горилл, имеют определенные отличия, наиболее важным из которых является форма черепа, в то время как другим является их гораздо больший размер. Я подстрелил нескольких горилл, но ни разу не видел, чтобы хоть одна из них приблизилась по размерам к этим животным. Кстати, где тот, которого вы ранили в ногу? Нам следует избавить его от страданий.

Существа, о котором шла речь, нигде не было видно; но, в конце концов, они напали на его след и проследовали по нему до границы леса, в который он, очевидно, отступил; они пришли к выводу, что, поскольку зверь ухитрился забраться так далеко, они оставят его в покое и дадут ему шанс вылечиться. Затем Эрл подверг долгому и исчерпывающему осмотру тело одной из мертвых обезьян, делая при этом пометки и бормоча научные слова, хотя следует опасаться, его замечания и объяснения мало что прояснили для Дика. Было уже близко к закату, когда они вернулись в лагерь, где вскоре к ним присоединился Король Коул.

В ту ночь они приняли меры предосторожности, окружив лагерь кольцом костров, чтобы отразить возможное нападение, выставив часового у каждого костра с двойной целью - поддерживать огонь и нести вахту.

Полоса леса, в которую исследователи вступили на следующий день, оказалась не очень обширной, проход через нее занял всего полтора дня. Выйдя из нее, группа пересекла великолепную саванну, изобилующую дичью, главным образом разновидностью антилоп, и крупными птицами, чем-то напоминающими дроф, отсутствие страха у которых указывало на то, что человек им практически неизвестен, и это позволяло им с предельной легкостью пополнять свои запасы. Саванна простиралась примерно на десять миль и заканчивалась у подножия горной гряды умеренной высоты, протянувшейся прямо поперек пути исследователей. Среди этих предгорий группа разбила свой лагерь в конце дневного путешествия.

Марш на следующий день привел их в местность, характер которой отличался от всех, пройденных ими до сих пор. Местность была чрезвычайно пересеченной и изломанной, безлесной, почва покрыта короткой густой травой, которая сделала бы ее идеальной для выпаса скота, кое-где виднелись небольшие заросли кустарника, некоторые с плодами, в то время как через частые промежутки встречались большие выходы метаморфических пород, которым время и погода во многих случаях придали необычные формы.

Было около полудня, когда отряд вошел в узкое ущелье, сжатое с обеих сторон отвесными утесами из песчаника высотой около ста футов, здесь они остановились и разбили свой лагерь; ибо, как только вошли в ущелье, перед ними предстал великолепный образец тех необычных скульптурных изображений, которые вызывали удивление и восхищение у немногих путешественников по Южной Америке, которым посчастливилось их найти.

В данном случае такая скала представляла собой участок песчаника длиной около двухсот пятидесяти футов и высотой около ста футов, практически вертикальный, вся поверхность которого была покрыта серией рисунков, изображающих то, что, по-видимому, было генеалогической записью определенных обычаев и церемоний, в основном религиозного характера, принадлежащих к какой-то исчезнувшей и забытой расе людей. Работа была рельефной, а изображения фигур, которых насчитывались тысячи на всей поверхности, свидетельствовали о поистине замечательных художественных способностях создавших их, включая значительное знание перспективы. Рисунки, изображающие религиозные церемонии, указывали на то, что солнце и огонь были главными божествами, которым поклонялись, или символизировали их; имелось множество свидетельств того, что человеческие жертвоприношения были обычным явлением. Все это, конечно, было чрезвычайно интересно Эрлу, как и свет, который скульптуры проливали на внешность и одежду изображенных людей. Если верить художнику, - или художникам, ибо их, наверное, были тысячи, если они создали такое великолепное и колоссальное произведение искусства, - ушедшая раса могла похвастаться некоторыми исключительно прекрасными образцами мужской и женской красоты, в то время как одежда имела более чем случайное сходство с изображенной на древних памятниках Египта. Эрл решительно объявил, что намерен оставаться в лагере не только до тех пор, пока тщательно и исчерпывающе не осмотрит скульптуры, но и пока не сфотографирует их целиком, а некоторые по отдельности. Это, вероятно, означало, по меньшей мере, недельное пребывание там, где они находились.

Это вполне устраивало Дика Кавендиша, поскольку длительная остановка казалась ему чем-то очень похожим на отпуск, особенно когда Эрл заявил, что ему не понадобится помощь в его фотографических операциях, так что Дик будет волен развлекать себя так, как ему заблагорассудится.

Дик быстро становился в некотором смысле таким же увлеченным натуралистом, как и Эрл; раз или два во время утреннего перехода он наблюдал порхающих вокруг великолепных бабочек и пообещал себе, что проведет, по крайней мере, часть своего времени пребывания в ущелье в попытке раздобыть несколько экземпляров. Однако имелась одна обязанность, которая, как он сразу понял, должна была лечь на него, - а именно, обеспечение лагеря мясом, и, соответственно, по окончании дневной трапезы, когда Эрл начал готовить свое фотографическое снаряжение для похода к скульптурам, Дик взял свою винтовку и в сопровождении двух индейцев двинулся вверх по ущелью в поисках дичи. По мере того как они продвигались, местность быстро становилась все более дикой и живописной, причем до такой степени, что Дик решил не торопиться с возвращением; и после примерно часового блуждания, которое привело его в лабиринт скал, ему удалось подстрелить существо, сильно напоминающее снежного барана, после чего он с триумфом вернулся в лагерь.

На четвертое утро пребывания отряда в ущелье Дик, сопровождаемый, как обычно, двумя индейцами, сразу после завтрака отправился на поиски добычи. Дичи в тех краях было не особенно много, но юноша предпочел воспользоваться шансом найти что-нибудь в своих привычных местах обитания, чем тащиться обратно в саванну, и он, как обычно, двинулся вверх по ущелью, пока не добрался до места, куда вела ответвившаяся тропа. До сих пор он не пытал счастья в этом конкретном направлении, и решил сделать это сейчас; примерно через полчаса ходьбы, преодолев гребень хребта, он обнаружил, что смотрит вниз, на небольшую круглую котловину, окруженную скалистыми утесами, дно которой представляло собой гладкую травянистую равнину, на которой, как назло, паслось несколько антилоп. Ближайшая из них, по всей видимости, прекрасный жирный олень, находилась, по меньшей мере, в тысяче ярдов, что было слишком большим расстоянием, чтобы Дик рискнул; поэтому он отправился добывать животное, оставив индейцев дожидаться его; они должны были последовать за ним в том случае, если ему удастся добыть оленя.

Довольно близко к подножию окружающих скал рос густой кустарник, служивший прекрасным прикрытием, а также дававший некоторое укрытие от палящих лучей солнца, и Дик с радостью воспользовался им, в конечном счете сумев уложить оленя выстрелом с расстояния в триста ярдов. Затем, ожидая, когда придут индейцы и разделают добычу, молодой человек бросился на землю в тени зарослей кустарника, чтобы отдохнуть.

Растянувшись там, в прохладной сочной траве, перед возвышающейся огромной стеной из песчаника, Дик постепенно осознал, что огромная скала, на которую он смотрит, должно быть, и есть та самая, на противоположной стороне которой были те замечательные скульптурные изображения, над которыми Эрл, несомненно, в этот момент усердно работал, занимаясь фотографированием, и эта мысль заставила его с некоторым интересом присмотреться к утесу. На нем не было никаких скульптур, но когда Дик позволил своему взгляду блуждать по поверхности утеса, его острый глаз заметил что-то вроде трещины примерно в двадцати футах над поверхностью земли, из которой, пока он лежал и смотрел на нее, выпорхнула одна из великолепных бабочек, которых он так стремился заполучить; и он сразу же решил, что, как только индейцы разделают оленя и унесут его, он исследует эту трещину, выглядевшую достаточно широкой, чтобы он мог протиснуться в нее, и доступ к которой казался возможным благодаря ряду узких гребней и выступов в поверхности скалы.

Соответственно, как только индейцы закончили свою работу и ушли, - Дик сообщил им, что намерен остаться в котловине на некоторое время и тщательно ее осмотреть, - он перекинул ружье через плечо и начал карабкаться по скале, добравшись до трещины без особых затруднений.

Он обнаружил, что отверстие было значительно больше, чем казалось при взгляде снизу, и с легкостью протиснулся сквозь него, оказавшись у входа в нечто похожее на пещеру, размеры которой, однако, определить было невозможно, поскольку уже в паре ярдов от входа он очутился в темноте. Но он увидел достаточно, чтобы его любопытство пробудилось и побуждало его увидеть больше; с этой целью он спустился на равнину и, порыскав среди кустов, вскоре раздобыл достаточное количество сухих веток, которые могли бы послужить факелами. С ними и небольшим количеством сухого мха он вернулся к отверстию в скале, где, прежде чем войти, поджег мох с помощью зажигалки, которую обычно носил с собой в кармане, а затем, раздув огонек, поджег один из своих факелов.

На первый взгляд пещера казалась очень ограниченных размеров, ее высоты хватало лишь для того, чтобы Дик мог стоять в ней во весь рост; в то же время он мог одновременно касаться обеих ее сторон вытянутыми руками. Но она тянулась к сердцу утеса, и по мере того, как юноша осторожно пробирался внутрь, трещина постепенно расширялась, пока, наконец, он не обнаружил, что находится в просторном туннеле, неуклонно проникающем все глубже и глубже в сердце утеса. Решив теперь осмотреть пещеру во всей ее полноте и начиная задаваться вопросом, не проходит ли она прямо сквозь скалу, Дик неуклонно двигался вперед, не обращая внимания на то, что запас его факелов быстро уменьшался; и когда, наконец, этот факт привлек его внимание необходимостью зажечь последний факел, было уже слишком поздно думать о возвращении; к этому времени он убедился, что неподалеку наверняка должен быть другой выход, стиснул зубы и двинулся дальше, надеясь добраться до этого другого выхода до того, как погаснет его последний факел. Но надежда оказалась тщетной, потому что менее чем через десять минут Дик оказался в кромешной тьме, по-прежнему не видя никаких признаков какого-либо другого выхода, кроме того, через который он вошел.

До сих пор юноша шел без каких-либо затруднений; похожий на туннель проход, который он преодолел на расстояние, по его оценкам, почти в милю, был без каких-либо ловушек или ответвлений, и он полагал, что сможет вернуться тем же путем, каким пришел, без особого труда, даже в темноте. Он остановился, чтобы обдумать вопрос, должен ли он рискнуть, продолжая двигаться дальше, или ему следует ощупью пробираться обратно по этому длинному участку неровной, каменистой дороги в темноте. Не могло быть никаких сомнений в том, какой из двух планов был более благоразумным; но в характере Кавендиша присутствовала жилка упрямства; он терпеть не мог признавать себя побежденным, и легкое дуновение теплого воздуха, доносившееся с той стороны, куда он направлялся, побудило его пойти на более рискованный курс продвижения вперед.

Соответственно, он возобновил свой путь, держа винтовку горизонтально перед собой, чтобы обезопасить себя от возможного столкновения с невидимыми препятствиями, и в то же время тщательно ощупывал землю перед собой одной ногой, прежде чем перенести на нее свой вес. Осторожно продвигаясь таким образом, примерно через четверть часа он заметил слабое мерцание зеленоватого света на стенах туннеля с обеих сторон, а несколько минут спустя оказался в том, что казалось большим помещением или пещерой, внутренняя часть которой была достаточно освещена светом, проникавшим через другой туннель на противоположной ее стороне; вертикальные стены пещеры, подобно утесу, который привлек внимание Эрла, были покрыты изображениями от пола и выше, настолько хватало света. Но он был слишком слабым, чтобы разглядеть какие-либо детали картин, и, бросив лишь беглый взгляд по сторонам, Дик пересек пещеру, машинально отметив при этом, что пол гладкий и ровный, - и вошел в противоположный туннель, сразу же осознав, что его путешествие практически закончилось, ибо на расстоянии всего нескольких ярдов перед ним появилось неправильной формы отверстие, в которое сквозь густую завесу мерцающей листвы проникал дневной свет. Минуту спустя он снова оказался на открытом воздухе, продираясь сквозь заросли кустарника, эффективно скрывавшими проход, из которого он только что вышел.

Первым делом Дик, пробравшись сквозь заросли кустарника, огляделся по сторонам и обнаружил, к своему немалому удивлению, что находится всего в полумиле от лагеря, а туннель, по которому он пробирался, пронизывал толщу песчаника с одной стороны на другую. Затем, зная, что Эрл захочет осмотреть пещеру с изображениями, он стал искать какой-нибудь способ заметить местоположение отверстия и вскоре нашел его в выступе необычной формы на поверхности скалы почти сразу над ним.

Покончив с этим, он направился к Эрлу, который был занят своими фотографиями, и рассказал американцу о своем утреннем приключении.

Как Дик и ожидал, Эрл проявил величайший интерес к пещере с изображениями, объявив о своем намерении посетить ее сразу после обеда. Дик, соответственно, отправился в лагерь и, позвав четырех индейцев, велел им приготовить хороший запас факелов для такого случая.

Когда примерно два часа спустя друзья в сопровождении двух индейцев - один держал над головой пару горящих факелов, а другой нес припасы - остановились в пещере и огляделись, то сразу поняли, что наткнулись на нечто очень примечательное и интересное. Ибо пещера - огромное круглое помещение диаметром сорок три шага - была, вне всякого сомнения, древним храмом, о чем ясно свидетельствовал характер изображений на стенах. Это были сцены различных религиозных церемоний, перемешанных с сюжетами, которые казались аллегорическими, но самым замечательным обстоятельством, связанным с ними, было то, что они имели совершенно иной характер, чем изображенные на скале снаружи, будучи гораздо более грубыми по дизайну и исполнению, и, по-видимому, более раннего времени. Однако главное, что придавало пещере сходство с храмом, было присутствие идола, в натуральную величину, помещенного в нишу с самой искусной резьбой, а перед ним - огромной каменной глыбы, служившей алтарем.

Идол представлял собой обнаженную мужскую фигуру, сидевшую, скрестив ноги, на скамье в нише, единственным украшением которого было ожерелье с кулоном. Это украшение ускользало от внимания наблюдателей до тех пор, пока они не подошли поближе, чтобы изучить детали ниши, когда блеск металла привлек их внимание и заставил внимательно осмотреть его. Осмотр закончился тем, что Эрл снял ожерелье, и последующий осмотр выявил тот факт, что цепочка была изготовлена из чистого золота, в то время как подвеска состояла из золотой пластины в форме ромба толщиной почти в четверть дюйма, на обеих поверхностях которой были выгравированы странные знаки или иероглифы, окружающие огромный изумруд. Это было уникальное украшение, хотя бы из-за варварского характера его исполнения, в то время как изумруд придавал ему ценность, и Эрл сразу же надел его себе на шею для сохранности, предложив выплатить Дику его истинную стоимость по возвращении к цивилизации в качестве его доли в прибылях кампании. Он с удовольствием сфотографировал бы внутреннюю часть пещеры, но с неохотой был вынужден отказаться от удовлетворения этого желания из-за невозможности создать искусственный свет необходимой яркости. Но, чтобы компенсировать это разочарование, он провел в пещере не менее трех дней, делая наброски и подробные описания.

Наконец, когда Эрл закончил фотографировать утес и обезопасил себя от будущих разочарований, проявив и зафиксировав негативы на месте, группа двинулась дальше вверх по ущелью и вышла к нижним склонам горного хребта, к которому они упорно двигались с того момента, как вошли в великое болото. Двумя вечерами позже, сильно утомленные долгим дневным переходом, они разбили лагерь у подножия скалистого перевала, крутые склоны которого поросли кустарником и деревьями, среди которых множество маленьких обезьянок резвились и без умолку болтали, пока не стемнело, с любопытством разглядывая с ветвей незваных гостей.

Место выглядело уединенным, словно здесь никогда прежде не ступала нога человека, но, как обычно, были разведены сторожевые костры и расставлены часовые вокруг лагеря; в назначенное время отряд удалился на отдых с тем чувством совершенной безопасности, которое достигается соблюдением всех надлежащих предосторожностей.

Чрезмерная усталость, которой, несомненно, способствовал прохладный горный воздух, заставила вожаков крепко спать по крайней мере до раннего утра следующего дня, когда их внезапно разбудило дикое рычание Короля Коула, закончившееся жалобным стоном; они вскочили на своих тюфяках, инстинктивно нащупывая оружие, только для того, чтобы тут же оказаться отброшенными назад, а их конечности были обездвижены толпой нападавших, которых оказалось так много, что палатка была битком набита ими. Прежде чем они полностью осознали, что произошло, всю полноту постигшего их несчастья, их так крепко связали ремнями из сыромятной кожи, что они едва могли пошевелить пальцем, и в таком состоянии вытащили на открытый воздух, поверх мертвого и искалеченного тела бедного Короля Коула, обнаружив, что лагерь находится во владении примерно восьмидесяти рослых, свирепого вида индейцев, а все их носильщики, за исключением четверых, связаны по рукам и ногам. Четырех несчастных часовых, пронзенных копьями, можно было видеть лежащими рядом с тлеющими сторожевыми кострами.

Напавшие не теряли времени даром, пытаясь обшарить содержимое лагеря; напротив, они подняли каждого пленника, и в то время как полдюжины окружили его и угрожали мгновенной смертью остриями своих копий, седьмой развязал ремни, которыми тот был связан. Затем, все еще угрожая, они указали каждому на определенные части лагерного снаряжения и знаком приказали поднять его и нести, распределив таким образом все содержимое между одиннадцатью выжившими, причем Дику и Эрлу также достался груз, как и другим пленникам. Единственное исключение было сделано в отношении огнестрельного оружия, которое похитители, по-видимому, признали каким-то видом оружия и распределили между собой; хотя, судя по небрежности, с которой они с ним обращались, казалось сомнительным, был ли им понятен способ его применения. Покончив с этим, предводитель отдал приказ выступать, и вся группа напавших и пленников отправилась вверх по перевалу, причем каждого пленника по-прежнему окружало полдюжины индейцев с копьями в руках, всегда готовых нанести удар при малейшей провокации; таким образом, ни один из них не мог поддерживать беседу с другими; кроме того, белых людей держали как можно дальше друг от друга, - Дик находился во главе колонны, в то время как Эрл был вынужден двигаться с арьергардом.

К счастью, как поначалу показалось пленникам, их переход не был долгим, ибо, преодолев гребень перевала, они оказались всего в двух милях от индейской деревни, жители которой, заметив приближение отряда, вышли и поприветствовали его с радостными песнями и танцами, пыл которых стал почти неистовым, когда немного позже стало известно о присутствии двух белых людей. Язык индейцев был совершенно непонятен Дику и Эрлу; но за каждым движением этих двоих так ревниво следили, что им было невозможно общаться с Инагуи; однако, понаблюдав некоторое время за своими похитителями, пока те, казалось, что-то объясняли жителям деревни, Эрла предположил, что эти индейцы каким-то образом узнали о присутствии исследователей в их стране и наблюдали за ними, возможно, день или два, ожидая благоприятной возможности напасть на лагерь и застать пришельцев врасплох.

По прибытии в деревню вся добыча была сложена в большую хижину, спешно подготовленную к ее приему, пленники были еще раз надежно связаны и распределены по хижинам деревни, по одному заключенному в хижину, владелец которой вместе с членами его семьи был обязан следить за ним.

За последующие три дня с пленниками не случилось ничего существенного, за исключением того, что их держали в строгом заключении, и никому не разрешалось даже мельком увидеть другого, но в остальном им было не на что жаловаться, поскольку с ними обращались по-доброму, согласно дикарским представлениям о доброте. Но хотя в течение этих трех дней жители деревни, казалось, занимались своими делами почти как обычно, чувствовалось скрытое волнение в сочетании с состоянием нетерпеливого ожидания, которое было ясно и Эрлу, и Дику, и которое внушало им опасения относительно их судьбы.

Затем, ближе к вечеру третьего дня, в деревню прибыл гонец, разгоряченный, усталый и запыленный; по всему было видно, что он проделал долгий путь, очевидно, с каким-то важным сообщением; ибо через несколько минут после его прибытия все население деревни прониклось духом самого дикого ликования и ажиотажа, что продолжалось далеко за полночь; ранним утром следующего дня пленников вывели, нагрузили багажом, принадлежавшим им, и, окруженных вооруженной охраной из шестидесяти человек, куда-то повели, сопровождаемых всем населением деревни, которое скрашивало скуку путешествия непрерывным исполнением песен, в которых слышалось ликование.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. В ПЛЕНУ МАНГЕРОМАСОВ

В течение пяти утомительных дней они поднимались в гору и спускались в долину по пересеченной горной местности; индейские женщины несли свои скудные пожитки в небольших узелках, на согбенных плечах, в то время как их мужья и повелители беспечно шагали, обремененные только оружием, которое несли, заставляя воздух вибрировать от своих варварских песен, а несчастные пленники тем временем, пошатываясь под тяжестью своей ноши, были вынуждены идти в ногу со своими легконогими охранниками. Для Дика и Эрла это было не так плохо, как для их несчастных носильщиков, поскольку оба белых человека к этому времени были способны к таким физическим нагрузкам, которые шестью месяцами ранее сочли бы невозможными; более того, они оба были в высшей степени подготовлены, наделенные тем бесценным качеством, известным как выдержка, в то время как несчастные носильщики, в дополнение к своему тяжелому грузу, были отягощены предчувствием, что их нынешние страдания - всего лишь прелюдия к невообразимо ужасной и затяжной смерти.

Поздним вечером пятого дня, после исключительно долгого и утомительного марша, отряд достиг места, которое, без сомнения, было столицей страны, поскольку занимало около двухсот акров земли и содержало жилища, способные вместить, по умеренным оценкам, по меньшей мере, пять тысяч человек. Это правда, что жилища были самого примитивного вида и представляли собой хижины, по большей части сплетенные из веток; кое-где стены были обмазаны глиной, и это было неописуемо грязно; тем не менее, это место было распланировано с некоторой претензией на правильность, разделено на несколько широких улиц, в то время как в центре города имелось широкое открытое пространство, или площадь, одну сторону которой занимал отвратительный и неуклюжий идол гигантских размеров, с жертвенным алтарем у его подножия, в то время как с трех других сторон стояли жилища такого вида, что они могли принадлежать только высшим сановникам этого места.

Прибытие пленников в этот город, название которого, как впоследствии выяснилось, было Якоахит, послужило сигналом к взрыву самого экстравагантного ликования со стороны жителей, массово собравшихся, чтобы стать свидетелями этого события, толпясь вокруг путешественников так настойчиво, что только благодаря стражникам, усиленным вооруженным отрядом из города, использовавшим наконечники своих копий, они могли пробираться по улицам. Восторг населения был в особенности вызван поимкой белых людей, ставших объектами их неутолимого любопытства, причем до такой степени, что казалось, будто они никогда раньше не видели белого человека. Наконец, процессия достигла центральной площади, и после того, как, повинуясь знакам, они отнесли свою ношу в одно из самых больших зданий, пленников разделили и увели, а Дика и Эрла, к их обоюдному удовольствию, поместили вместе в маленькой хижине, которая сразу же была окружена вооруженной охраной столь многочисленной, что побег был невозможен.

К счастью, их конечности не были связаны или каким-либо образом стеснены в движениях, поэтому в тот момент, когда плетеная дверь их тюрьмы захлопнулась за ними и заперлась снаружи, они пожали друг другу руки и обменялись приветствиями.

- Ну, Дик, как дела, старина? - спросил Эрл, пожимая руку своему другу. - Устали?

- Да, немного, - признался Дик, - устал, и мне очень хочется пить. Только посмотрите на меня. Боже мой! Мне стыдно пребывать в таком виде. У меня такое чувство, будто я месяц не мылся. И вы выглядите не намного лучше, старина. Что бы вы отдали сейчас за то, чтобы искупаться в глубокой реке, свободной от аллигаторов?

- Что бы я отдал? - повторил Эрл. - Ну, тысячу американских долларов. И я не уверен, что сильно беспокоился бы о том, есть в ней аллигаторы или нет. Кстати, как вы выжили в то утро, когда эти придурки ворвались в лагерь? Вы не пострадали?

- Не получил ни царапины, - ответил Дик. - Не успел. Эти бродяги набросились на меня и скрутили так, что я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, прежде чем мои глаза полностью открылись. У меня даже не было времени выхватить револьвер. А вы как?

- В полном порядке, - сказал Эрл. - Я был застигнут врасплох так же, как и вы. И я совсем не уверен, Дик, но это было к лучшему. Если бы мы - вы и я - смогли оказать сопротивление, мы бы никогда не смогли отбиться от них, их было слишком много. Мы, без сомнения, убили бы нескольких, но в конечном итоге нас постигла бы та же участь, что и старину Короля Коула. Бедняга! Мне жаль, что они убили его.

- Мне тоже, - согласился Дик. - Но я полагаю, так и должно было случиться. Он никогда бы не позволил им поднять руку ни на кого из нас, так что рано или поздно они были бы вынуждены убить его. И я думаю, он не сильно страдал. Я думаю, они, должно быть, убили его на месте. Мир его праху! А теперь, как вы думаете, что с нами будет?

- Не знаю, - ответил Эрл, внезапно приняв гораздо более серьезный тон. - Мой девиз: "Никогда не говори умираю", потому что я бывал во многих трудных ситуациях и всегда умудрялся каким-то образом выпутываться из них. Но есть пословица о том, что "повадился кувшин по воду ходить, там ему голову сломить", и, возможно, именно здесь я "сломаю голову". Я не знаю; не хочу рисковать, высказывая свое мнение. Но сейчас мне бы очень хотелось, чтобы я не брал вас с собой, Дик.

- Значит, вы действительно считаете, что все это серьезно? - спросил Дик.

- А что вы сами думаете? - пожал плечами Эрл. - Что вообще означает наш захват? Дружелюбно настроенные индейцы так не поступают, знаете ли. И почему, захватив нас в плен, они проявляют такую крайнюю осторожность, чтобы у нас не было шанса сбежать? Боюсь, Дик, это означает, что мы нужны им для какой-то определенной цели, которая, вероятно, нам очень сильно не понравится.

- Вы имеете в виду?.. - начал Дик.

- Да, - ответил Эрл. - Что-то в этом роде. Но не принимайте то, что я говорю, слишком всерьез. Я отдаю вам должное за то, что вы боитесь смерти не больше, чем я, поэтому, полагаю, будет правильно, если вы будете иметь представление о том, что, возможно, нас ожидает. Но не считайте, будто я собираюсь смириться с тем, что может с нами случиться. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы убедить этих дикарей, - они не могли бы совершить более неразумного поступка, чем причинить вред кому-либо из нас. Если мы по какой-либо случайности окажемся в пределах слышимости этого идола, я, помимо всего прочего, снова попробую воспользоваться чревовещанием. Хуже всего то, что я не могу говорить на языке этих бродяг; а если их собственный идол обратиться к ним на незнакомом языке, это будет для них не вполне убедительно, не так ли?

- Это так, - признал Дик, - хотя тогда это сработало, и может сработать сейчас. Бедная Грейс! Если бы не она, я бы так сильно не переживал.

- Что не так с Грейс? - спросил Эрл.

- Как вам известно, Грейс - моя сестра, - объяснил Дик. - Я надеялся, что, так или иначе, эта экспедиция позволит мне обеспечить ее, и ей не придется зарабатывать себе на жизнь. С ней все в порядке, пока она может оставаться с Макгрегорами; но если что-нибудь случится, и ей придется покинуть их...

- Послушайте, Дик, не беспокойтесь об этом, - перебил Эрл. - В любом случае, с вашей сестрой все будет в порядке в течение трех лет с момента подписания нашего контракта, потому что она получит ваше жалованье, если в течение этого времени что-то пойдет не так. А в остальном, также могу сказать вам в утешение, что, хотя, ввиду этой проклятой экспедиции, я не считал правильным связывать Грейс со мной определенными обещаниями, мы с ней понимаем друг друга до такой степени, что если я вернусь в Англию в течение трех лет, она окажет мне честь, став моей женой. Но - это, конечно, строго между вами, мной и моим адвокатом в Нью-Йорке - если я не появлюсь в течение трех лет, меня будут считать умершим, и мое завещание должно быть исполнено немедленно. Это завещание было составлено за день до нашего отъезда из Нью-Йорка, и по его условиям ваша сестра наследует все, чем я владею.

- Что вы такое говорите? - спросил Дик, совершенно сбитый с толку. - Моя сестра, Грейс, наследует все, чем вы владеете?

- Полагаю, именно это я и сказал, - невозмутимо ответил Эрл.

- Но... но... - заикаясь, пробормотал Дик, - я не могу этого понять. Почему вы должны оставить Грейс все свое имущество?

- По двум очень веским причинам, - ответил Эрл, - первую из которых я вам уже объяснил, а именно, я люблю ее... и намерен сделать ее своей женой, с Божьей помощью, если мы каким-либо образом выберемся из этого положения.

А второе - если у нас ничего не получится, и я умру, мне больше некому будет оставить свою собственность. Вы выглядите удивленным, Дик; и, если подумать, я полагаю, это вполне естественно. Ибо, пока вы были заняты там, в Ливерпуле, расследованием гибели "Эвереста", я часто виделся с вашей сестрой, полагаю, с полного одобрения ваших друзей, Макгрегора и его жены. Грейс привлекла меня с самого начала, и чем больше я ее узнавал, тем больше росло мое восхищение ею. Полагаю, Макгрегор видел, что происходит, и, в конце концов, вызвал меня на разговор, указав, что мое внимание к Грейс было таким, что, в конечном счете, угрожало завоевать ее расположение. Я был рад, что он так поступил, поскольку это позволило мне прийти к ясному взаимопониманию с самим собой. Это позволило мне осознать, что ваша сестра была для меня единственной женщиной во всем мире; и результатом стало то, что после очень откровенного обмена мнениями я смог удовлетворить Макгрегора и прийти к взаимопониманию с Грейс. Но, конечно, она ничего не знает о моем завещании, хотя я сразу же решил, что сделаю, чтобы она согласилась подождать меня. И причина, по которой я не упоминал об этом раньше, заключается в том, что я предпочел бы, чтобы наши отношения, по крайней мере, на какое-то время, оставались прежними - чтобы мы по-прежнему оставались товарищами и искателями приключений. Но скажите, Дик, теперь, когда я все вам рассказал, согласны ли вы принять меня в качестве своего шурина?

- Мой дорогой друг, - воскликнул Дик, пожимая протянутую руку Эрла с силой, заставившей последнего вздрогнуть, - я рад. Я достаточно видел вас и узнал ваш характер, чтобы убедиться, - вы будете добр к Грейс - если мы проживем достаточно долго, чтобы вернуться к ней. И если она любит вас - а я знаю, что она никогда бы не поощряла вас, если бы не любила, - это все, что действительно имеет значение. Но... бедная девочка, каким ударом для нее будет, если мы оба погибнем.

- Это верно, - мрачно согласился Эрл. На несколько мгновений в хижине воцарилась тишина, пока двое друзей размышляли относительно судьбы, которая, казалось, их ожидает; но ни один из них не был настроен пессимистично, вскоре Эрл повернулся к своему спутнику и сказал:

- Послушайте, Дик, нам с вами нужно взбодриться, как ради Грейс, так и ради нас самих. Мы не собираемся считать само собой разумеющимся, что оказались на мели только потому, что случайно попали в руки кучи дикарей. Мы не собираемся соглашаться с тем, что они нам уготовили. Я думаю, у меня будет шанс заставить этих придурков считаться со мной, и, можете не сомневаться, я собираюсь его использовать. Дайте мне поговорить с ними четверть часа, и я заставлю их поверить, будто я главный знахарь Южной Америки. Если бы только мы могли связаться с Инагуи и сообщить ему, что сказать, я бы скоро все уладил. Но, как бы то ни было, я в некотором роде фокусник, а также чревовещатель, и будет странно, если у меня не будет шанса удивить их.

Двое друзей продолжали болтать до глубокой ночи, обсуждая различные планы побега; но трудность в каждом случае заключалась в их слугах-индейцах, которых ни один из них ни на минуту не помышлял покинуть; в конце концов, совершенно неспособные придумать какой-либо осуществимый план, они улеглись спать, готовясь к предстоящему испытанию.

Однако прошло девять дней, и ничего не произошло, за исключением того, что, - как обнаружили заключенные, выглядывая через маленькую щель в стене хижины, чтобы скоротать время, - день за днем город становился все более наполненным людьми, которые, казалось, стекались в него со всех сторон, как будто собирались для какого-то великого события; во время их пения отвратительные звуки труб, сделанных из обожженной глины, и стук барабанов из выдолбленного дерева, создавали оглушительный шум, продолжавшийся с рассвета до глубокой ночи. На девятый день такое положение вещей достигло апогея, ибо шум продолжался всю ночь без перерыва, с особенной яростью бушуя на большой площади, в центре которой был разожжен огромный костер, вокруг которого толпы людей, по большей части обнаженных, неистово танцевали, крича до хрипоты, в то время как трубачи и барабанщики, казалось, соперничали друг с другом в попытке заглушить все остальные звуки.

- Я полагаю, - прокричал Эрл в ухо Дику, когда вавилонский шум достиг своего апогея, - это канун какого-то великого праздника; не пройдет и двадцати четырех часов, как мы с вами узнаем нашу судьбу. Есть только одна вещь, которую я хочу сказать, Дик. Мы с вами сделали все, что в наших силах, чтобы разработать какой-нибудь план, с помощью которого могли бы спасти жизни не только самих себя, но также Инагуи и остальных наших индейцев; к сожалению, мы потерпели неудачу.

Теперь, если случится худшее, не будет смысла жертвовать нашими собственными жизнями ради спасения жизни других - это было бы доведением сентиментальности до совершенно нелепой крайности; поэтому, если все другие усилия потерпят неудачу, вы и я должны попытаться вырваться, броситься к хижине, где хранятся все наши пожитки, и раздобыть оружие. И если мы преуспеем в этом, то должны руководствоваться обстоятельствами, пробиваться с боем, если есть хоть малейший шанс; а если нет, то лучше застрелиться, чем покорно идти на пытки. Как вам это нравится?

- Я с вами, - ответил Дик. - Я буду ждать вашего сигнала, и действовать, как только вы дадите команду.

- Хорошо! - сказал Эрл. И, пожав друг другу руки, они расстались и направились в противоположные углы хижины, где, усевшись, каждый по-своему начал готовиться к ожидаемому ужасному испытанию завтрашнего дня.

Это испытание казалось очень близким, когда примерно через час после рассвета дверь хижины, в которой были заперты Дик и Эрл, распахнулась, и появился индеец гигантского роста, полностью вооруженный и облаченный в великолепную мантию, сшитую из шкур и покрытую блестящим птичьим оперением, и с узкой золотой лентой вокруг его голова, к которой над каждым ухом было прикреплено по большому красно-черному крылу, как у фламинго, поманивший пленников к выходу. До сих пор с ними обращались довольно хорошо, их обеспечивали трехразовым полноценным питанием в день; но теперь им не предложили никакой еды, и оба сочли это зловещим знаком.

Пожав друг другу руки, что, по мнению каждого, могло означать прощание с другим, они вышли на ослепительный солнечный свет и, окруженные многочисленной охраной, были проведены через площадь и остановились перед алтарем у подножия идола. Но какие перемены произошли за последний час! Большая площадь, а также улицы, ведущие к ней, были, за исключением небольшого пространства, забиты людьми, как и крыши примыкающих к площади зданий, однако тишина была настолько глубокой, что, пользуясь избитым выражением, можно было бы услышать, как упала булавка. Небольшое пространство, оставшееся свободным, представляло собой площадку около тридцати квадратных футов, ограниченную с одной стороны жертвенным алтарем, а с другой - передним рядом зрителей, сидевших на корточках на земле; судя по великолепию их одеяний из перьев и варварских украшений, это были вожди, их было около шестидесяти; в середине сидел индеец, который, по великолепному богатству его одежды, как сразу решили двое белых людей, должен был быть верховным вождем, или королем. Третью сторону этого небольшого открытого пространства занимал ряд фантастически одетых мужчин, которые в конечном итоге оказались жрецами, за которыми стояла плотная масса обычных зрителей, в то время как четвертая сторона была ограничена рядом из девяти массивных столбов, или кольев, к которым - зловещее зрелище - были надежно привязаны Инагуи и оставшиеся восемь индейцев Эрла.

Остановив пленников примерно в пяти шагах от алтаря, их повернули спинами к идолу, а лицами - к длинному ряду вождей; затем вооруженная охрана встала справа и слева от белых людей, в то время как над сценой нависла тишина.

Ее нарушил Эрл, который повернулся к Дику и тихо пробормотал:

- Мой план броситься к хижине, где хранится наше оружие, не сработает, Дик. Мы никогда не смогли бы пробиться сквозь эту толпу. Я должен попробовать прежний трюк.

- Хорошо, - пробормотал Дик в ответ. - Попробуйте. Но, боюсь, все кончено. Я не понимаю, как...

- Подождите, - перебил Эрл и снова замолчал.

Тем временем все взоры были устремлены на шеренгу жрецов, которые вскоре по сигналу того, кто, по-видимому, был их вождем, пали ниц лицом и остались в таком положении.

В течение примерно тридцати секунд ничего не происходило. Затем вдруг раздлся громкий голос, исходивший, по-видимому, из уст идола, говорившего на индейском языке:

- Инагуи, сын Мали и слуга моего сына Токи, обратись к этому народу и скажи, что если они посмеют тронуть хотя бы волос на головах белых людей или твоей и других слуг этих белых людей, я посещу их в своем гневе и изолью на них мор и голод, засуху и огонь, пока в живых не останется ни одного. Ибо белый человек с черными волосами - великий знахарь, способный творить чудеса; он пришел в эту землю, чтобы творить добро моему народу, и моя воля в том, чтобы ни ему, ни тем, кто пришел с ним, не причинили вреда.

Невероятное чудо, что их бог, который, как было известно, никогда прежде не говорил, в этот особый и торжественный момент счел нужным нарушить свое молчание, парализовало тысячи людей, услышавших этот голос. Они ничего не могли поделать, кроме как смотреть, разинув рты, на гигантскую фигуру, почти боясь дышать, чтобы с ними не случилось чего-нибудь ужасного. Многие присутствующие поняли значение этих слов, хотя они были произнесены на языке, отличном от того, который обычно использовался среди них, и начали переговариваться:

- Инагуи, сын Мали! Кто он? Мы не знаем жреца с таким именем. Он один из нас? Почему он не говорит?

Тем временем Инагуи, который однажды уже стал свидетелем подобного явления, был не совсем удивлен, что бог снова вмешался, чтобы спасти его господина; и, повернувшись лицом к идолу, он воскликнул:

- Господи, сначала прикажи им освободить меня. Недостойно, чтобы я, твой слуга, доставлял твое послание, привязанный здесь к столбу пыток.

- Этот человек прав, - пробормотал Джираваи, король, который понял речь Инагуи и начал опасаться, что у него могут быть очень серьезные неприятности, если он не будет предельно осторожен. И, поднявшись на ноги, он посмотрел на него и спросил:

- Ты Инагуи, сын Мали?

- Да, господин, - ответил тот.

- Отпустите его, - приказал король. Повернувшись к идолу и распростершись ниц, он продолжил:

- Великий Анамак, бог мангеромасов, прости нас, твоих слуг. То, что мы сделали, мы сделали по неведению...

- Скажи ему, Инагуи, что я недоволен им и его народом за то, что он поступил так, не посоветовавшись предварительно со мной, и что я отказываюсь слушать его или общаться с ним иначе, как через тебя, - сурово перебил идол.

По приказу короля толпа услужливых стражников бросилась вперед и медными наконечниками своих копий быстро разрезала путы Инагуи, после чего последний шагнул вперед и, преисполненный гордости за то, что его снова сделали глашатаем бога, встал перед лежавшей ниц фигурой Джираваи, надменно ожидая момента, когда его величеству угодно будет подняться и принять послание Анамака. Вскоре король, осознав, возможно, что его пресмыкательство не принесло никакой пользы, поднялся на ноги, и послание было должным образом передано.

- Это хорошо, - ответил Джираваи. - Должно быть, так угодно великому Анамаку. И все же, скажи ему, добрый Инагуи, что если я и допустил ошибку, то по незнанию. Сегодня его праздник, и когда до меня дошли вести о том, что в моей стране живыми взяты двое белых людей, я обрадовался и велел привести их и их сторонников сюда; ибо я подумал, что принести их в жертву на алтаре было бы приятно ему; то же касается тебя, и тех, кто с тобой... Но пусть будет так, как угодно нашему великому богу Анамаку. А теперь я хотел бы знать, какова его воля по отношению к белым людям и к вам, их слугам.

Повернувшись, Инагуи повторил слова извинения короля. На что идол любезно ответил:

- Это хорошо. Я знаю, что они допустили ошибку по незнанию, поэтому прощаю их. Но нельзя допустить, чтобы это повторилось, потому что я не прощаю дважды. Мне больше не должны приноситься человеческие жертвы, и мангеромасы никогда больше не должны есть людей, ибо и то, и другое в моих глазах является оскорблением. Что же касается этих белых людей и их слуг, то моя воля заключается в том, чтобы король и его народ оказали им радушный прием в Мангероме, обращаясь с ними как с почетными гостями и делая все возможное, чтобы помочь им; он и Мангерома извлекут большую пользу из этого визита. Я сказал.

Это сообщение Инагуи повторил на языке, обычно используемом среди мангеромасов, выкрикивая его так, чтобы оно было отчетливо слышно по всей площади и на некотором расстоянии за ее пределами.

- Это хорошо, - ответил король. - Скажи нашему господину Анамаку, что его воле будут повиноваться во всем, и белые люди, да и вы тоже, его слуги, отныне мои братья, сыновья дома моего отца. - Затем, повернувшись к вооруженным охранникам, он добавил, указывая на восемь фигур, все еще привязанных к столбам:

- Освободите этих людей и отведите их в мой гостевой дом, пока мой брат с черными волосами не соблаговолит высказать свои пожелания относительно них. Что касается моих братьев, белых людей, - он повернулся к окружавшим его вождям, - освободите для них место, чтобы они могли сесть, один по правую руку от меня, а другой по левую.

Когда эти приказы были выполнены, Джираваи, казалось, несколько растерялся, не зная, что делать дальше. Ибо сегодня был ежегодный праздник великого бога Анамака, и была подготовлена тщательно продуманная программа мероприятий, главными пунктами которой были принесение белых людей в жертву богу и смертельные пытки слуг белых людей; были приглашены все знатные люди по всей Мангероме; и теперь, из-за отсутствия этих двух, так сказать, "звездных" моментов, празднование, скорее всего, провалится с треском. В своем недоумении король повернулся к группе жрецов на левой стороне открытого пространства и, обращаясь к главному из них, сказал:

- Поскольку принесение человеческих жертв неугодно нашему повелителю Анамаку, скажи теперь, о Макома, каким еще образом мы должны достойно и приемлемо воздать ему почести в этот день, особенно посвященный его служению?

Но Макома, глава жрецов, в тот момент был не в настроении выручать своего господина из затруднения. Он был чрезвычайно гордым и надменным человеком, величайшим человеком в Мангероме, после самого короля Джираваи, и чувствовал себя оскорбленным и униженным до невыносимой степени из-за того, что перед всем этим огромным собранием, состоящим из избранных народа Мангерома, Анамак игнорировал его, главного жреца, вместо этого предпочтя высказать свои пожелания устами безвестного незнакомца, пришедшего одному небу известно откуда. Поэтому в ответ на вопрос царя он поднялся на ноги и сказал:

- Нет, господин, не спрашивай меня, ибо я не могу ответить тебе. Спроси лучше человека Инагуи, которого нашему господу Анамаку было угодно так почтить в этот день перед тобой и всем народом. Несомненно, он сможет рассказать тебе все, что ты, возможно, пожелаешь узнать.

И Макома в сильнейшем раздражении вернулся на свое место.

Король нахмурился. В манерах Макомы был намек на завуалированную дерзость, которая сразу же воспламенила гнев его величества; и это был не первый случай, когда глава жрецов так оскорблялся, хотя никогда до сих пор этот человек не осмеливался публично говорить в подобном тоне с верховным правителем народа Мангерома, тем более в присутствии всей знати Мангеромы. Он угрожал выйти из-под контроля, если его не остановить, и настоящий момент, казалось, предоставлял прекрасную возможность не только обуздать растущее неповиновение Макомы, но и жречества в целом, ибо оно в течение некоторого времени проявляло склонность требовать для себя прав и привилегий, которые Джираваи ни в коем случае не желал им давать.

Поэтому он сказал Макоме:

- Ты не можешь ответить мне, Макома? Тогда я поступлю так, как мне кажется правильным. В этот день Анамаку всегда приносили какую-нибудь жертву, и сейчас он получит ее. И какую лучшую жертву мы можем принести ему, чем тех, кто посвятил свою жизнь служению ему? Поэтому выступи вперед, Макома; мы предложим тебя и десять других жрецов, которые будут выбраны по жребию, вместо этих чужеземцев, которых наш господь Анамак запретил нам приносить в жертву.

В приступе смешанного гнева и испуга Макома вскочил на ноги, - как и все остальные жрецы, - и несколько секунд король и верховный жрец смотрели друг на друга, один саркастически улыбался эффекту бомбы, которую швырнул во вражеский лагерь, в то время как другой стоял, сжимая и разжимая кулаки, ломая голову в попытке найти ответ на то, что, как ему хватило здравого смысла понять, было личным вызовом со стороны короля, и более того, вызовом, за которым, если он не сможет быстро найти правильный ответ, очень легко может последовать катастрофе для него самого. Ибо Джираваи, как и большинство свирепых королей, был абсолютным монархом, которого никто не мог задеть безнаказанно, и теперь, когда казалось, что уже слишком поздно, глава жрецов от всей души проклинал тот внезапный приступ дурного настроения, который в одно мгновение привел его и десятерых его последователей на край могилы. Затем, внезапно, к нему пришел правильный ответ, и, подняв голову, он сказал:

- Да будет так, как сказал мой господин. Пусть король принесет нас в жертву Анамаку, если пожелает. Несомненно, человек Инагуи говорил пустые слова, будто наш господин Анамак отныне запретил человеческие жертвоприношения. Принеси нас в жертву, о мой господин Джираваи; и пусть вся Мангерома увидит, что произойдет, и стоит ли полагаться на слова Инагуи.

Битва была выиграна, и Макома знал это. Это понял и король; каким бы абсолютным монархом он ни был, существовали определенные вещи, которые он не осмеливался делать; он не мог идти против непосредственно сказанного слова бога Анамака, тем более, что это слово было первым, которое бог когда-либо снизошел произнести.

Поэтому, извлекая максимум пользы из того, что, как он теперь понимал, было серьезной ошибкой, король Джираваи улыбнулся торжествующему Макоме и сказал:

- Хорошо, Макома, я всего лишь испытывал тебя. Но теперь, возможно, ты согласишься подумать и сможешь сказать, какую жертву, кроме человеческой, мы могли бы принести Анамаку.

Макома покачал головой. Король доставил ему, не говоря уже о других жрецах, очень неприятные пять минут, и даже сейчас, когда опасность миновала, все его нервы были на пределе от шока, вызванного внезапным осознанием того, что он смотрит в глаза смерти; более того, он был человеком, которому нелегко прощать; он не желал ни на йоту умалять своего триумфа, поэтому ответил:

- Нет, господин, я все еще не в состоянии ответить тебе. Пусть призовут человека, и пусть он задаст вопрос нашему богу Анамаку, и если бог откажется отвечать, тогда я скажу, пусть Инагуи будет принесен в жертву как обманщик.

- Ты хорошо ответил, Макома, - сказал король. - Пусть будет так, как ты говоришь; и если наш бог ответит его устами, это будет знаком того, что Анамак предпочитает Инагуи тебе, и Инагуи будет главным жрецом вместо тебя.

Таким образом, Джираваи ловко поменялся ролями с человеком, который за мгновение до этого поздравлял себя с тем, что одержал верх над королем в публичной битве умов.

Тем временем Дик и Эрл с интересом наблюдали за происходящим; и, хотя язык, на котором спорили король и верховный жрец, был им незнаком, время от времени они улавливали слова, звучавшие почти так же, как слова с тем же значением на языке, которым они к этому времени владели, так что они смогли без особого труда следить за общим ходом беседы, включая ту ее часть, в которой Макома осмелился усомниться в добросовестности Инагуи. И хотя Эрлу не очень хотелось проявлять свои способности к чревовещанию, сидя в непосредственной близости от короля, он чувствовал, что должен приложить усилия, и сделать это успешно, если хочет спасти жизнь Инагуи. Поэтому, когда несколько минут спустя Инагуи вывели вперед, и король задал ему вопрос, на который Макома заявил, что не в состоянии ответить, а Инагуи, в свою очередь, передал его идолу, было слышно, как последний резко ответил:

- Пусть будет найден молодой бык без порока, и пусть его заколют на алтаре, и его туша будет сожжена передо мной, и я буду удовлетворен; ибо вы не можете предложить мне более приемлемой жертвы, чем эта, как свидетельство вашего послушания моим приказам. Достаточно. Я сказал. Впредь не беспокой меня, ибо я больше ничего не скажу.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. НАКОНЕЦ-ТО ОПРЕДЕЛЕННАЯ ЗАЦЕПКА

Это последнее послание от бога Анамака было встречено огромной толпой с громкими криками радости, поскольку было воспринято как окончательное и раз навсегда положившее конец практике ежегодного принесения ему человеческих жертвоприношений. Выбор жертв в таких случаях обычно производился совместно вождем и верховным жрецом; и выбор этот всегда носил настолько непредсказуемый характер, что, будучи приглашенным на праздник, никто никогда не мог знать, выживет ли он и вернется ли с него. Поэтому замена нескольких человеческих жертв - редко числом менее полудюжины - одним животным рассматривалась как национальное благо; и, пожалуй, никогда Анамаку не поклонялись с большей искренностью или с большей благодарностью, чем в тот день, когда Дик Кавендиш и Уилфрид Эрл чудом спаслись от смерти на его алтаре.

Празднества продолжались не только весь день, но и далеко за полночь, было забито и зажарено около пятидесяти быков, чтобы устроить пир для многочисленных гостей, которых король Джираваи пригласил в Якоахит для участия в великом ежегодном празднестве; и когда, наконец, все закончилось, а гости разъехались по своим домам, все сошлись во мнении, что это был самый радостный и успешный фестиваль на их памяти. Что касается Дика и Эрла, то их поселили в собственном доме короля, а Инагуи был назначен их переводчиком - этот проницательный человек вскоре пришел к выводу, что служба у белых людей безопаснее и, вероятно, в конечном итоге принесет больше прибыли, чем даже должность главного жреца Мангеромы. В ночь праздника, когда большая площадь Якоахита была отдана в распоряжение населения, а все великие вожди развлекались на банкете, устроенном королем, Эрл, "белый человек с черными волосами", воспользовался возможностью продемонстрировать свои способности как великого знахаря, исполнив перед королем и его гостями несколько хитроумных фокусов, которые мангеромасы расценили как чудеса. Это был разумный ход со стороны Эрла; ибо после того, как все увидели, что он заставляет колоду карт растворяться в воздухе, извлекает монеты, которые положил в карман, из волос, ушей и носов великих воинов и совершает множество других чудес, во всем этом великом собрании не осталось ни одного мангеромаса, не считавшего бы его великим чародеем, или того, кто осмелился бы даже в самых потаенных уголках своей души помышлять о предательстве по отношению к нему или к кому-либо, связанному с ним.

В целом, день выдался довольно тяжелым как для Дика, так и для Эрла, поскольку ни один из них не спал предыдущей ночью; их умы находились в состоянии крайнего напряжения в связи с событиями приближавшихся часов; и когда, наконец, ожидание закончилось, и они поняли, что чудом избежали ужасной участи, реакция в сочетании с необходимостью сохранять в течение некоторого времени спокойствие и невозмутимость в присутствии короля, сказалась на обоих довольно сильно, и особенно на Эрле, от чьего ума и готовности использовать свои таланты зависела безопасность всей группы. Поэтому оба друга испытали чувство глубокого облегчения, когда наконец остались наедине и смогли сбросить напряжение, в котором находились весь день.

Было далеко за полночь, когда королевский пир подошел к концу, и двух белых мужчин с большим почетом и церемониями проводили в апартаменты в доме короля, в которых, к их великой радости, они обнаружили все свои пожитки, включая две походные кровати; кто-то (это был Питер) уже собрал их и приготовил ко сну. Они, не теряя времени, сбросили одежду и бросились на свои тюфяки, потому что оба чувствовали себя совершенно измученными; но прежде чем уснуть, они обменялись несколькими замечаниями относительно событий прошедшего дня.

- Да, - согласился Эрл, в ответ на замечание Дика, - у нас был чрезвычайно узкий путь к спасению, Дик, даже более узкий, чем вы, вероятно, представляете. Например, знаете ли вы название этого племени индейцев?

- Конечно, - ответил Дик. - Сегодня утром я слышал, как король назвал идола, Анамак, бог мангеромасов, так что, я полагаю, эти парни - мангеромасы.

- Верно, сын мой, так оно и есть, - ответил Эрл. - Вспомните, вы когда-нибудь слышали что-нибудь о мангеромасах?

- Конечно, - ответил Дик. - Это племя с дурной славой, о котором нам рассказали индейцы кату, и которых мы с тех пор ищем, потому что предполагается, они что-то знают о местонахождении города Маноа. Правильно?

- Именно так, Дик, - согласился Эрл. - И вы знали это? Вы были таким хладнокровным, таким внешне безразличным все то время, пока наша судьба висела на волоске, что я подумал, вы пропустили суть замечания короля.

- Вовсе нет, - возразил Дик. - Но почему я не должен был сохранять хладнокровие? Какой был смысл волноваться? Это только выдало бы наше шоу и все испортило. Но, хотя я, возможно, и не показывал этого, сейчас я могу признаться, старина, что был чертовски встревожен. Потому что знал, если бы ваш трюк с чревовещанием был раскрыт, нам всем пришел бы конец.

- Спору нет, так и было бы, - согласился Эрл. - Нам чудом удалось спастись; я так нервничал, что, когда наступил критический момент, только почти сверхчеловеческим усилием смог контролировать свой голос. Однако, слава Богу, мы все еще живы и здоровы! И - Дик - в конце концов, я рад, что вы со мной. Парень с такими нервами, как у вас, стоит целого полка солдат. Спокойной ночи!

В ту ночь двое белых мужчин спали усталым сном, чтобы на следующее утро проснуться отдохнувшими и набравшимися сил; от стресса и перенапряжения, через которые они прошли накануне, почти не осталось и следа. Инагуи и Питер явились на рассвете с обычной утренней чашкой шоколада; первый, который к этому времени был хорошо знаком с привычками своего хозяина, упомянул, что, наведя справки, он узнал, прямо за городом есть ручей, в котором белые вожди смело могут купаться. После чего те отправилась в путь и насладилась редкой теперь роскошью - купанием, получив, когда шли к ручью и возвращались, почтительные приветствия населения. По возвращении их ждал превосходный завтрак, приготовленный неутомимым Питером из яств, доставленных по особому заказу.

Эрл объявил о своем намерении принять предложенное королем гостеприимство и остаться на несколько дней в Якоахите не только для того, чтобы дать своим людям время оправиться от трудностей и страданий, которые они испытали, будучи пленниками, обреченными на жертвоприношение, но и для того, чтобы дать ему возможность провести расследование о местонахождении города Маноа. Королю также хотелось, чтобы он остался, и воспользоваться его советами и наставлениями по нескольким животрепещущим вопросам, в последнее время вызывавшим у него беспокойство. Ибо теперь, когда великий бог Анамак ясно дал понять, что белые чужеземцы пользуются его особой благосклонностью и защитой, и поэтому им нельзя делать зло, но, напротив, следует относиться с величайшим почетом, проницательный Джираваи немедленно пришел к выводу, что они, безусловно, должны быть чем-то большим, чем обычные люди - о чем свидетельствовали чудеса, которые Эрл творил во время пира, - и что, следовательно, их советы и помощь должны иметь более чем обычную ценность, и ими стоит заручиться. Поэтому король безоговорочно доверился Эрлу и Дику и с помощью Инагуи в качестве переводчика изложил им ряд чрезвычайно деликатных и трудных проблем, которые как раз тогда стояли перед ним. Эрл, будучи прирожденным дипломатом, взялся за дело с большим рвением, рассматривая проблемы одну за другой и задавая вопрос за вопросом, пока, как он выразился, в достаточной степени "не освоился с этим делом", после чего, благодаря разумному сочетанию своего собственного дипломатического чутья со здравым смыслом Дика стало не очень трудно найти решение нескольких проблем, которые не только привели к общему улучшению ситуации, но и в конечном счете придали значительный блеск имени Джираваи как мудрого и могущественного монарха.

Урегулирование этих важных и запутанных политических вопросов требовало времени, так что только через десять дней после праздника Анамака Эрл смог спросить, что его величеству известно о Маноа и его точном положении, и попросить его помощь, позволившую бы экспедиции найти это место.

Но как только был упомянут Маноа, ответ Джираваи был подобен холодному душу. Прежде всего, он отрицал, что ему что-либо известно о каком-либо городе с названием Маноа; и когда Эрл встретил этот отказ признанием, что, возможно, в названии имеется какая-то ошибка, объяснив, что важно не это, а тот факт, что существует город, отличающийся определенными любопытными и примечательными особенностями, который ему не терпелось найти и посетить, король, неохотно признав, что он, безусловно, слышал о таком городе, самым искренним образом умолял Эрла немедленно и навсегда отказаться от своего намерения посетить это место, поскольку ходили слухи, что жители так сильно возражали против появления у них незнакомцев, что из тех немногих, о ком было известно, что они проникли внутрь, ни один не вернулся.

Джираваи утверждал, что он вообще ничего не знал об этом городе, кроме вышеупомянутой особенности и того факта, что его настоящее название было Улуа, добавив, что он не желает знать больше, и сильно сомневался, что сейчас живет какой-нибудь мангеромас, обладающий большей информацией по этому вопросу, чем он сам; и все же, если бы белые вожди очень сильно пожелали этого, он приказал бы немедленно провести расследование. На это заявление Эрл ответил, что белые вожди желали получить информацию, о которой идет речь, больше всего на свете, за исключением того, чтобы оказаться в стенах самого Улуа; и король не мог более убедительно продемонстрировать свою дружбу, чем немедленно наведя самые исчерпывающие справки. Это продолжалось почти две недели, в течение которых Эрл и Дик вместе бродили по округе, охотясь, но находя очень мало дичи; ибо вскоре они обнаружили, что местность мангеромасов довольно густо заселена и что в промежутке между охотой и расчисткой земли для возделывания дичь была почти полностью истреблена или покинула места своего обитания.

В конце концов, однако, в ответ на расспросы, которые король приказал провести, был найден старик, утверждавший, что много лет назад, когда был еще мальчиком, он заблудился на охоте и во время скитаний действительно видел с вершины высокого холма огромный город дворцов, который, как он полагал, не мог быть ничем иным, как легендарным городом Улуа, но что он не предпринимал попыток приблизиться к нему, опасаясь, что, если он это сделает, то попадет в руки жителей и никогда больше не увидит свои родные места. На вопрос, считает ли он возможным после стольких лет найти дорогу к тому месту, откуда видел город, он ответил утвердительно, при условии, что его можно будет отнести туда и обратно, но не иначе, поскольку путь был слишком долог и труднопроходим для его старых конечностей, и он не мог передвигаться без посторонней помощи.

Соответственно, были приняты меры к сооружению носилок для старика, и в одно прекрасное утро экспедиция отправилась из Якоахите; теперь отряд состоял из тридцати человек, включая старика Бусу, который должен был служить проводником, его восемь носильщиков и десять дополнительных носильщиков для помощи в транспортировке багажа белых вождей.

Как и предупреждал их Буса, путь оказался долгим и трудным, он шел вверх и вниз по диким ущельям, по сухим и каменистым руслам горных потоков, через неровные и узкие перевалы и по краю головокружительных пропастей, где один неверный шаг означал бы падение и гибель людей; но после десяти дней трудного путешествия оно завершилось без происшествий и каких-либо особенно поразительных приключений, и однажды вечером группа прибыла к водоразделу, с которого они увидели внизу обширную котловину, с озером около тридцати миль в длину и двадцати в ширину, на северном берегу которого стоял город, о котором Буса говорил как о городе дворцов. Это, безусловно, было так; он занимал площадь около четырех миль в длину и трех в ширину, и многие из его зданий казались роскошными, если судить по их высоким белым стенам и сверкающим крышам, сияющим, словно золото, в лучах заходящего солнца. Конечно, было невозможно точно оценить характер зданий или разглядеть много деталей, поскольку город находился примерно в двадцати милях от того места, куда Буса привел группу, а разреженность атмосферы делала бесполезной даже полевой бинокль. Но то, что город действительно находился у них перед глазами, было бесспорно, и это был город, состоящий не из скопления глинобитных хижин с соломенными крышами, а из величественных зданий цельной каменной кладки, обладающих такими архитектурными украшениями, как башни, шпили и купола, свидетельствующими о высокой цивилизованности и утонченности жителей.

Эрл достал из своего рюкзака сложенную карту северной части Южной Америки, развернул ее и расстелил на камне. Это была самая современная карта, которую он смог раздобыть, и она была нарисована в масштабе, достаточном для того, чтобы показать не только каждый сколько-нибудь важный город, но и бесчисленные деревни, - причем некоторые из них были настолько малы, что, как доказали сами участники экспедиции, в них имелось меньше ста жителей. Однако в той части карты, на которую Эрл теперь указал, и на сотни миль во всех направлениях от нее не имелось никаких указаний на город или деревню, только намек на горный хребет, через который они недавно проходили, в то время как даже русла рек были просто обозначены пунктирными линиями; короче говоря, группа находилась сейчас (и в течение нескольких недель) в регионе, который не был исследован. Но благодаря астрономическим наблюдениям, делавшимися Диком, маршрут экспедиции каждый день наносился на карту с указанием таких деталей, как леса, через которые они проходили, реки, которые они пересекали, индейские деревни, которые им встречались, большое болото и горные хребты, - все это было тщательно отмечено.

- Итак, - заметил Эрл, указывая карандашную пометку на карте, - это то место, где мы были сегодня в полдень, а сейчас мы находимся где-то примерно здесь. На карте нет никаких указаний на какой-либо город или деревню, но примерно там, - он указал на другую точку карты, - стоит вон тот город на берегу озера, в огромной котловине, окруженной со всех сторон горами, о существовании которых эта карта не дает никаких указаний.

Какой я делаю из этого вывод? спросите вы. Я отвечу вам, Дик. Из этого я делаю вывод, что вон тот город - тот самый, о котором, - хотя наш друг Джираваи утверждает, что он называется Улуа, - говорили со времен испанского завоевания и усердно искали как город Маноа; и нам выпала честь и слава найти его! Подумайте о том, как это чудесно, Дик. На протяжении более трех с половиной столетий сохранялась легенда о существовании этого города, однако нет абсолютно достоверного свидетельства о том, что он когда-либо был обнаружен, хотя сотни, возможно, тысячи - если бы только можно было знать всю правду - самым усердным образом искали его. И вот, наконец, честь его открытия выпадает на долю двух совершенно непримечательных людей, англичанина и американца, что вполне соответствует положению вещей. Теперь давайте воспользуемся оставшимся дневным светом, чтобы спуститься пониже, поскольку с заходом солнца здесь будет очень холодно, а у меня нет ни малейшего желания проводить ночь при температуре, которая, вероятно, упадет ниже точки замерзания.

С этими словами Эрл сложил свою карту и, убрав ее обратно в рюкзак, дал команду отряду двигаться дальше, причем Дик и он сам возглавили его. Пробираясь среди высоких скал и по узким уступам, они преодолели расстояние около трех миль и спустились примерно на две тысячи футов, прежде чем их настигла ночь, и, наконец, разбили лагерь на небольшом каменистом плато с подветренной стороны огромного вертикального утеса, который надежно защищал их от ледяного ветра с севера, взревевшего над их головами с силой шторма почти сразу после захода солнца.

Однако, несмотря на укрытие, предоставленное скалой, холод был сильным, и отряд, акклиматизировавшийся к этому времени к жаркой, влажной атмосфере равнин, сильно страдал, тем более что они разбили лагерь среди голых скал без каких-либо признаков растительности и, следовательно, были лишены материалов для костра; таким образом, с возвращением дневного света они были более чем готовы возобновить поход в надежде, что вскоре доберутся до местности, где какое-нибудь топливо позволит им разжечь костер и приготовить столь необходимый горячий завтрак.

Они достигли такого места примерно через час марша, разбив лагерь под прикрытием небольшой группы низкорослых сосен; здесь, после завтрака, Буса подошел к двум белым мужчинам с просьбой, чтобы, - поскольку он выполнил свое обещание и провел отряд к месту, откуда открывается вид на "город дворцов", как можно было видеть, - ему и его носильщикам разрешили отправиться в обратный путь, поскольку ему и им не терпелось пересечь водораздел в дневные часы и таким образом спастись от пронизывающего холода, от которого они так сильно страдали предыдущей ночью. Просьба казалась разумной, поскольку в услугах старика больше не было нужды; поэтому Эрл щедро вознаградил старика и его восьмерых носильщиков и отпустил их с посланием приветствия и благодарности королю.

Обе группы одновременно свернули лагерь, Буса и его носильщики пошли вверх по тропинке, по которой они все спустились часом ранее, в то время как остальные под руководством Эрла со всей возможной быстротой спускались по склону горы, - им не терпелось поскорее добраться до плодородной, возделанной местности, граничившей с озером внизу.

Но задача оказалась отнюдь не такой легкой, как показалось на первый взгляд, ибо не прошли они и мили, как неожиданно оказались на краю длинной гряды отвесных скал, возвышавшихся над огромной котловиной, в которой лежали озеро и город. Ситуация была отнюдь не из приятных, поскольку они стояли на крутом склоне, покрытом короткой сухой травой, почти такой же скользкой, как лед, и этот крутой склон резко обрывался пропастью, глубину которой Эрл, опустившись на живот и осторожно выглянув, оценил в шесть-семь тысяч футов. Шок, который он испытал, глядя в эту головокружительную пустоту, оказался настолько ужасным, что вызвал сильный приступ головокружения, заставивший его закричать, что он падает, и умолять тех, кто держал его, вытащить его обратно. Они сделали это сразу же; но прошло несколько минут, прежде чем отважный наблюдатель достаточно пришел в себя, чтобы встать, и когда это сделал, он был весь в холодном поту, а зубы его стучали так, что прошло некоторое время, прежде чем он смог внятно говорить.

- Никогда в жизни у меня не было такого страшного потрясения, - объяснил он впоследствии Дику. - Конечно, я знал, что долина находится на огромной глубине под нами, но, когда я решил заглянуть за край утеса, то ни на мгновение не предполагал, что обнаружу себя висящим над отвесной пустотой глубиной в тысячи футов. Я ожидал обнаружить под собой отвесный утес, изрезанный бесчисленными неровностями и выступами, по которым человек мог бы легко спуститься; но эта пропасть отвесна сверху донизу, как стена дома, без единого выступа, насколько я мог видеть, достаточно большого, чтобы на него могла сесть муха. Было ужасно обнаружить, что я лежу, задрав пятки выше головы, глядя вниз, в эту головокружительную пропасть, на дне которой высокие деревья казались не выше булавок, и чувствовать, что если я пошевелю хоть одним мускулом, то неизбежно соскользну вниз головой!

- Да, - согласился Дик. - Думаю, мне знакомо это чувство. Я сам испытал нечто похожее, когда впервые поднялся на вершину фок-мачты. Корпус корабля подо мной казался таким маленьким и совершенно неподходящим для того, чтобы выдержать мощные реи, что, совершенно бессознательно, я обнаружил, что двигаюсь с предельной осторожностью, чтобы мой дополнительный вес не опрокинул корабль.

-Думаю, - кивнул Эрл, - это было что-то вроде того, что чувствовал я, за тем исключением, - я был убежден, что никогда не смогу вернуться в безопасное место. Тем не менее, я здесь, цел и невредим. И теперь возникает вопрос: как мы собираемся спуститься в эту долину? Насколько я могу судить, скалы везде вертикальные, как и эта; и все же где-то должен быть спуск; иначе как жители города добрались туда?

- О да, конечно, где-то есть спуск, - согласился Дик. - Нам лучше разбить лагерь и придерживаться нашей обычной тактики: вы идете в одну сторону, а я в другую, исследуя местность.

- Так и сделаем, - ответил Эрл. - Но мы не будем разбивать лагерь прямо здесь. Боюсь, кто-нибудь из нас соскользнет с края обрыва раньше, чем мы это осознаем. Мы пройдем немного вон туда, на восток. Там местность выглядит менее крутой, и, вероятно, вскоре мы найдем подходящее место для лагеря.

Они так и сделали, пройдя примерно полторы мили к востоку; разбив лагерь, Эрл в сопровождении Инагуи отправился в одном направлении, а Дик в сопровождении другого индейца по имени Моквит - в другом, в поисках подходящего пути вниз к равнине и к берегу озера; двое белых мужчин, как обычно, взяли свои винтовки, и у каждого на плече висел мощный бинокль.

Путь, выбранный Диком, привел его обратно вдоль края утеса по маршруту, который они прошли незадолго до этого; достигнув места, где Эрл бросил свой захватывающий взгляд в пропасть, молодой человек продолжил путь, в конце концов, войдя в еловый лес, через который он прошел, подстрелив пару фазанов. Выйдя из леса, который был длиной около мили, он обнаружил, что приближается к месту, где скала, казалось, несколько понижалась, и, остановившись на мгновение, чтобы осмотреть местность в свой полевой бинокль, он осознал тот факт, что долина проснулась, поскольку заметил дым, выходящий из труб нескольких отдельно стоящих зданий, которые он принял за фермерские дома; изучая сцену более внимательно, он вскоре смог различить фигуры людей, по-видимому, занятых обработкой обширных полей и работой в фруктовых садах - как он их себе представлял - разбросанных тут и там в долине далеко внизу. Он также заметил несколько маленьких точек на поверхности озера, внимательно наблюдая за которыми убедился, что это были каноэ или какие-то похожие лодки, пересекающие озеро; одни направлялись к городу, другие - от него.

Примерно через два часа Дик устроил привал в небольшой сосновой роще и приказал Моквиту разжечь костер и приготовить пару подстреленных птиц на полдник; пока это делалось, молодой англичанин отошел немного в сторону в поисках другого места, откуда он мог бы провести дальнейшую разведку долины. Он нашел такое место на небольшом расстоянии и, подняв бинокль, принялся осматривать долину и склоны соседних скал со своей новой точки обзора. Но, куда бы он ни посмотрел, везде было одно и то же: вертикальные непреодолимые пропасти ужасающей высоты, и нигде ничего, что указывало бы на существование дороги, по которой можно было бы добраться до долины.

И все же... Когда он отнимал бинокль от глаз, его острое зрение обнаружило то, что казалось бесконечно маленькой движущейся точкой на голом сером склоне утеса, примерно в двух милях от него. Снова наведя бинокль на точку, Дик пристально наблюдал за ней в течение двух или трех минут, пока не убедился, что она движется. Да, движется вниз по склону утеса в сторону долины. Что именно это было, он не мог определить с какой-либо уверенностью, но решил, - это какое-то медленно движущееся транспортное средство; и если так, то оно двигалось по дороге, и эта дорога, хотя и была неразличима с того места, где стоял Дик, имела очень легкий уклон, судя по движению объекта на ней. Удовлетворенный тем, что сделал важное открытие, юноша внимательно осмотрел окрестности, тщательно отметил ряд предметов, которые позволили бы ему определить положение дороги, и быстрым шагом направился обратно к своему временному лагерю, где обнаружил Моквита, с нетерпением ожидавшего его возвращения, поскольку птицы прожарились до готовности и были готовы к употреблению.

Поспешно покончив с едой, Дик в сопровождении Моквита, следовавшего за ним по пятам, возобновил свои исследования, направившись сначала к тому месту, с которого только что наблюдал движущийся объект, и там еще раз внимательно осмотрел скалу. Но предмета, чем бы он ни был, больше не было видно, и Дик двинулся дальше. Пройдя еще пару миль, по-прежнему держась края утеса так близко, как только позволяло благоразумие, он остановился, пораженный видом того, что на расстоянии примерно полумили имело вид какого-то строения, прилепившегося к самому краю утеса; осматривая его в бинокль, он увидел, что оказался прав в своем предположении. Это было сооружение, что-то вроде стены, с чем-то похожим на закрытые ворота в центре. А на парапете непосредственно над воротами виднелась фигура, по-видимому, часового, медленно расхаживающего взад и вперед!

Этого было достаточно; сооружение перед ним, несомненно, было воротами в начале дороги, дающими доступ в долину, и его миссия была выполнена. Первым его побуждением было пойти дальше и рассмотреть ворота, или что бы это ни было, с близкого расстояния; но обитатели долины, очевидно, ревниво относились к вторжению чужаков, что было ясно по присутствию часового на парапете; и, поразмыслив некоторое время, Дик пришел к выводу, что, вместо того, чтобы обнаружить свое присутствие, было бы неплохо вернуться к Эрлу и отчитаться. Поэтому он немедленно развернулся и, стараясь держась в укрытии, удалился, совершенно уверенный в том, что до этого момента его и Моквита никто не заметил.

Солнце садилось за горные хребты к западу от таинственного города, когда Дик добрался до лагеря. Эрл, как он обнаружил, еще не вернулся, но он прибыл минут через десять, испытывая сильное отвращение к собственному неуспеху. Оказалось, что он обыскал северные утесы на расстояние около двенадцати миль и нигде не нашел места, где хотя бы коза или обезьяна могли бы подняться по ним или спуститься вниз. Но он приблизился к городу на расстояние примерно восьми или девяти миль и, осмотрев его с такого расстояния и с большой высоты через свой мощный бинокль, был полностью убежден, что, каким бы ни было название города, это был тем, который окружен ореолом легенды и романтики, о котором говорили, писали и искали как о Маноа.

- Это великолепный город, Дик, - воскликнул он с энтузиазмом, - город дворцов, утопающих в садах, и крыши многих его зданий покрыты золотом. Они должны быть такими, - настаивал он, заметив недоверчивое пожатие плеч Дика, - иначе не сверкали бы так ярко на солнце, как сейчас. Завтра вечером, с Божьей помощью, мы дадим отдых нашим усталым членам в этом городе и, возможно, если удача будет на нашей стороне, познакомимся с самим Эльдорадо или, во всяком случае, с его преемником.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. ГОСТИ - ИЛИ ПЛЕННИКИ?

На следующее утро с рассветом лагерь пришел в движение, и после раннего завтрака экспедиция под руководством Дика отправилась к воротам, которых достигла незадолго до полудня. Когда отряд приблизился, было видно, как часовой расхаживает взад и вперед по парапету, как и накануне днем; и то, что он настороже, было очевидно, ибо едва маленький отряд вышел из соснового леса, в котором Дик накануне остановился перекусить, как было замечено, что человек приостановил свое монотонное шествие взад и вперед и пристально посмотрел на них из-под козырька ладони. Затем, очевидно, убедившись, что группа направляется к воротам, он отошел на несколько шагов и наклонился, прижав руку ко рту, как будто кричал кому-то внизу, после чего возобновил свой марш, как и прежде, время от времени поглядывая на приближающихся незнакомцев.

Когда, наконец, они добрались до ворот, стало видно, что сооружение представляло собой стену высотой около тридцати футов, сложенную из огромных каменных блоков, обработанных до идеально гладкой поверхности и соединенных так точно, что даже на расстоянии нескольких шагов стыки были едва заметны. Стена имела вертикальную поверхность высотой около двадцати футов, а затем выступала наружу в форме, известной как "бычий нос", верхняя поверхность которой так круто поднималась вверх, что делала ее неприступной; так что, даже если бы человек или несколько человек забрались на выступ "бычьего носа" с помощью шеста или лестницы, потенциальные злоумышленники не смогли бы продвинуться дальше. Стена была полукруглой в плане, выступала из края утеса на расстояние примерно пятнадцати футов с обоих концов и спускалась по склону утеса, уменьшаясь по мере продвижения, пока не сходила на нет примерно на пятьдесят футов ниже, что делало невозможным для кого-либо пройти по ней из конца в конец. Середина стены была устроена таким образом, что образовывала сторожевую башню площадью около тридцати квадратных футов с плоской крышей, на которой, по-видимому, всегда стоял часовой; и именно в основании сторожевой башни были пробиты ворота шириной около десяти футов, ведущие в город; проем закрывали деревянные двери чрезвычайно прочной конструкции.

Когда отряд остановился, часовой, на котором были начищенный шлем и панцирь, сверкавшие на солнце, как золото, перегнулся через парапет и крикнул им что-то, что, по-видимому, было вопросом; но слова, хотя и произнесенные довольно отчетливо, были совершенно непонятны всем.

- Я полагаю, он хочет знать цель нашего прихода, - заметил Эрл. - Выйди вперед, Инагуи, и объясни, что мы хотим засвидетельствовать свое почтение его величеству Эльдорадо. Попробуй поговорить с ним на всех диалектах, с которыми тебе посчастливилось познакомиться.

Инагуи выступил вперед и сделал все, что мог, но безрезультатно; часовой, хотя и внимательно слушал все, что было сказано, очевидно, ничего не мог из этого понять, отвечая только покачиванием головы.

- Обычная судьба исследователя, который попадает в новую страну, - заметил Эрл. - Он не в состоянии понять или заставить понять себя. Но всегда есть язык знаков, к которому можно прибегнуть. Давайте посмотрим, что я смогу сделать с его помощью.

Шагнув вперед и обратив на себя внимание часового, он указал сначала на себя, потом на Дика, затем, широким взмахом руки, на индейцев-носильщиков и, наконец, на дверь, сделав жест руками, как будто открывая ее. Это, по-видимому, было понятно часовому, потому что он кивнул и, отойдя на несколько шагов в сторону, крикнул несколько слов кому-то внизу башни с внутренней стороны. Через несколько мгновений на вершине башни появился второй человек и, подойдя к парапету, пристально посмотрел на потенциальных посетителей. Осмотр, по-видимому, дал удовлетворительный результат, потому что несколько мгновений спустя он исчез; последовал короткий промежуток ожидания, затем ворота распахнулись, и он бесстрашно шагнул вперед, в то время как ворота закрылись за ним, и раздался звук вставляемых в гнезда тяжелых засовов.

Судя по богатству его одежды и спокойному достоинству манер, этот человек, вероятно, был офицером.

На вид ему было около тридцати лет, рост пять футов десять дюймов, и он был хорошо сложен, хотя, возможно, немного худощав. Цвет лица у него был несколько землистый, но он был определенно хорош собой, с немного еврейскими чертами лица, с угольно-черными волосами, бровями, бородой и усами, подстриженными каре, и довольно длинными волосами, с короткой челкой поперек лба. Его глаза были черными и пронзительными, а взгляд - прямой и честный взгляд, производивший благоприятное впечатление. Он был одет в шлем и доспехи, сделанные, по-видимому, из золота, подобные тем, что носил страж, но с добавлением великолепного плюмажа из длинных черных перьев, венчающего его шлем. Под его нагрудником виднелось что-то вроде юбки из тонкой кольчуги, опускавшейся чуть ниже колен, а ноги были защищены поножами, сделанными из того же металла, что и остальная часть его доспехов. Его ноги были обуты в резиновые сапоги, черно-желтый пояс перекинут через левое плечо и завязан узлом на правом бедре, а слева висел короткий меч в украшенных драгоценными камнями ножнах, поддерживаемый украшенным драгоценными камнями поясом или цепью из широких звеньев, все из того же металла, похожего на золото. Когда он шагнул вперед, вопросительно переводя взгляд с Эрла на Дика и обратно, то вскинул раскрытую правую руку ладонью вперед и произнес несколько слов, которые прозвучали как приветствие, громким, но очень приятным голосом. Как и речь стража, его слова были совершенно непонятны тем, к кому он обращался, но его действие, казалось, легко интерпретировалось как знак мира, и Эрл немедленно ответил ему.

- Спасибо, старина, - ответил американец, дружелюбно улыбаясь солдату. - Очень любезно с вашей стороны так говорить, но мне ужасно жаль, что я вас не понимаю. Дело в том, знаете ли, что я и мой друг Кавендиш, - он взмахом руки указал на Дика, - проделали весь этот путь из Нью-Йорка специально для того, чтобы познакомиться с вашим городом, который, как я узнал, называется Улуа...

Офицер уловил имя Улуа и повторил его, с улыбкой указывая в сторону города.

- Да, - продолжал Эрл, - это так. Я думаю, вы меня правильно поняли. Мы хотим пройти через эти ворота и познакомиться с вашим королем, Эльдорадо, или как там его еще зовут. Вы это понимаете?

Все это сопровождалось множеством жестов, но офицеру это, по-видимому, ничего не объяснило, он просто повторил слово "Улуа", снова указывая в сторону города. Затем, указав на себя, он произнес слово "Адони", после чего указал на Эрла и произнес слово, которое звучало как "Ху".

- Да, сэр, я вас хорошо понимаю, - был ответ Эрла, когда он схватил правую руку изумленного мужчины и сердечно пожал ее, улыбаясь при этом. - Ну и дела! - воскликнул он, поворачиваясь к Дику, - у нас все ладится, как в горящем доме. Он говорит, что его зовут Адони, и спрашивает, кто я такой. Не так ли, старый золотой истукан?

"Старый золотой истукан" мгновение выглядел слегка растерянным, но вскоре повторил свое последнее выступление, на что Эрл заметил:

- Конечно, я знал, что не ошибся. Вас, сэр, - указал он, - зовут Адони... - Офицер кивнул. - А меня, - продолжил он, указывая на себя, - зовут Эрл... Эрл. Вы поняли это?

- Адони, - ответил офицер, указывая на себя, - Эрл - указывая на обладателя этого имени.

- Верно! - согласился Эрл. - Вы довольно умный парень, если мне будет позволено так сказать. А этого юношу зовут Дик - Дик. Это достаточно легко запомнить, не так ли?

- Адони, - ответил офицер, снова указывая на себя. - Эрл... Дик, - указывая сначала на одного, потом на другого.

- Конечно! - воскликнул Эрл, восхищенный прогрессом, которого, по его мнению, он добился. - Я знал, что должен существовать способ заставить вас понять. - И он снова принялся объяснять, говоря очень медленно, с большим количеством жестов, свое желание, чтобы ему и его спутникам было позволено пройти через ворота и посетить город Улуа. Это был утомительный и длительный процесс, но, по-видимому, в конце концов, он увенчался определенным успехом, потому что офицер выкрикнул приказ, ворота распахнулись, и, взяв Дика и Эрла под руки, Адони провел их внутрь. Инагуи и другие индейцы, которые положили свою ношу на землю, пока продолжался этот долгий разговор, поспешили подхватить ее и последовать за белыми людьми, но прежде чем они успели это сделать, их вожди оказались внутри, а ворота заперты на засов.

На мгновение застигнутый врасплох, Эрл не понимал, что происходит, пока не стало слишком поздно; но в тот момент, когда он увидел закрывшуюся дверь, то вырвал руку из руки Адони и бросился вверх по лестнице, которую увидел немного впереди себя и которая, как он правильно догадался, вела на парапет. Поднявшись туда, он оттолкнул часового, который без особого энтузиазма попытался преградить ему путь, и, подбежав к парапету, приказал Инагуи и остальным оставаться там, где они были, и ни в коем случае не думать об уходе, поскольку он, несомненно, рано или поздно устроит так, чтобы их впустили. Затем он спокойно спустился и подошел к изумленному Адони, который произнес несколько слов, прозвучавших так, словно должны были обнадежить.

Взяв на себя роль проводника, Адони теперь провел их в комнату в задней части башни, в которой имелось окно, из которого открывался восхитительный вид на долину и озеро, а также ведущую к ним дорогу; здесь их передали другому офицеру, знаками показавшего, что они находятся в безопасности, и попросил незнакомцев снять свою верхнюю одежду. Эрл сначала проявил склонность отказать в этой просьбе, но Дик был менее привередлив и без возражений разделся до пояса, после чего офицер, очевидно, бывший кем-то вроде врача, с восхищением взглянул на безупречные пропорции молодого англичанина и великолепное развитие мускулатуры, и принялся постукивать Дика по груди и между лопатками, прислушиваться к работе его сердца и легких, бить его кулаком по ребрам и вообще вести себя так, как будто он осматривал юношу от имени компании по страхованию жизни; наконец, он выразил свое одобрение его физическому состоянию таким образом, что ошибиться было невозможно.

Затем Эрлу снова предложили подвергнуть себя тому же испытанию, и на этот раз он подчинился без возражений, сняв сначала свою тонкую льняную куртку, а затем легкую шерстяную майку, которую носил вместо рубашки.

И тут случилось неожиданное. При снятии майки Эрла обнаружился драгоценный камень в форме ромба со вставленным изумрудом, который он снял с шеи идола в пещере с изображениями, обнаруженной Диком, и который американец с тех пор носил на шее для сохранности. Как только офицер увидел драгоценный камень, он издал странный возглас, свидетельствующий о крайнем изумлении. Он уставился на него глазами, полными благоговейного трепета, осторожно приблизился, чтобы рассмотреть его поближе, наполовину протянул руку, словно желая прикоснуться к нему, а затем внезапно, - сказав что-то Адони, из чего, казалось, следовало, что произошло нечто в высшей степени удивительное, - распростерся у ног Эрла, пример, которому Адони немедленно последовал.

- Что, черт возьми, это значит? - спросил Эрл тихим голосом. - Почему эти два парня так передо мной пресмыкаются? Ну и дела! Они ведь не думают, что я какой-то причудливый бог, спустившийся с Олимпа навестить их в знак особого расположения, не так ли?

- Судя по тому, как они себя ведут, это очень похоже на правду, - ответил Дик. - Я думаю, это могло бы немного помочь делу, как сейчас, так и в будущем, если бы вы подыграли этой идее и привнесли в ваше общение с ними атмосферу доброжелательной снисходительности. Не думаю, чтобы это могло принести какой-либо вред. А вы?

- Не знаю, - ответил Эрл. - Это могло бы произойти, если бы позже они пришли ко мне и потребовали, чтобы я сделал для них что-то невозможное. Но, с другой стороны, думаю, я мог бы отказаться, если бы захотел. В целом, возможно... и все же, я не знаю... Ну, я попробую это и посмотрю, как это работает.

Наклонившись, он легонько коснулся плеч двух офицеров и, когда те осмелились поднять на него глаза, милостиво сделал им знак подняться, что они и сделали со всеми проявлениями глубочайшего почтения. С этого момента больше не было никаких неприятностей. Не дожидаясь разрешения офицера, Эрл спокойно надел майку и куртку, позаботившись, однако, о том, чтобы полностью обнажить драгоценный камень, или амулет, или что бы это ни было, что произвело такой замечательный эффект; покончив с этим, он подал знак Адони открыть ворота и впустить Инагуи и остальных индейцев, что было немедленно исполнено. Тем временем, пока индейцы с большой осторожностью собирали свою ношу и прилаживали ее на плечи, в ответ на ободряющий оклик Эрла, Адони и другой офицер отошли на некоторое расстояние и погрузились в серьезное, взволнованное совещание, результатом которого стало то, что несколько минут спустя мужчина, обнаженный, если не считать чего-то вроде набедренной повязки, вышел из караульного помещения и помчался по дороге, ведущей в город, так, словно бежал, спасая свою жизнь.

Когда последний из индейцев прошел через ворота, массивные деревянные створки были закрыты и надежно заперты за ними, и Эрл с Диком вышли вперед, чтобы встать во главе их, намереваясь возобновить свой марш к Улуа. Но Адони, догадавшись об их намерении, немедленно вмешался и, твердо, но в то же время с величайшим почтением, знаками выразил искреннее желание, чтобы компания отложила свой уход. Он сделал это, встав перед ними посреди дороги, раскинув руки, как бы преграждая путь; затем он знаком велел индейцам отойти на широкую лужайку у обочины дороги и оставить там свою ношу; и, наконец, поманил двух белых мужчин следовать за ним в караульное помещение, где провел их в простую, но уютно обставленную комнату и знаком предложил им отдохнуть на паре кушеток, на которые указал, в то же время давая им понять, что сейчас им подадут еду.

Эрл, весьма довольный успехом, которым увенчалась его попытка проникнуть вглубь запретной страны, выразил свое согласие, усевшись на один из диванов, после чего Адони, столь же довольный, удалился с глубоким поклоном, оставив двух друзей наедине.

- Что ж, - заметил Эрл, поднимаясь с дивана и с удовлетворением глядя на великолепную панораму озера и долины, открывавшуюся из оконного проема, перед которым он расположился, - мы внутри ворот, и это, во всяком случае, кое-что значит. Потому что сначала я боялся, они откажут нам в приеме, и, если бы они это сделали, думаю, нам было бы довольно трудно попасть внутрь. Но у нашего друга Адони, очевидно, нет полномочий позволять нам двигаться дальше, не обратившись сначала к боссу, кем бы он ни был; и я предполагаю, что этот голый бегун отправлен с отчетом и запросом о дальнейших инструкциях. Теперь наша линия поведения должна заключаться в том, чтобы соответствовать манерам и обычаям туземцев, насколько это возможно, и не доставлять хлопот; ибо наша единственная цель прихода сюда - увидеть страну и людей, а этого лучше всего достичь, поддерживая хорошие отношения со всеми; поэтому мы просто позволим им сделать все приготовления. Но я возлагаю большие надежды на обладание этим драгоценным камнем, который, очевидно, имеет какое-то мощное мистическое значение в глазах этих людей. Адони и другой парень, казалось, сразу узнали его, и не может быть никаких сомнений в том почтении, с которым они относятся к нему. Судя по поведению этих двоих, эта штука должна обеспечить нам очень благосклонный прием в их штаб-квартире. Хотел бы я знать историю этого амулета.

- Возможно, мы узнаем ее позже, - ответил Дик. - И я предвижу, что, когда мы ее узнаем, она окажется и любопытной, и романтичной. Само по себе обнаружение его в этой чудесной пещере было достаточно примечательно, но удивление и восторг Адони, когда он узнал его, были, на мой взгляд, еще более примечательными. Для меня их поведение выглядело поведением людей, внезапно столкнувшихся лицом к лицу с чем-то, что они почти отчаялись когда-либо увидеть снова.

- Да, думаю, вы правы, - согласился Эрл. - Не то чтобы кто-то из этих двоих мог когда-либо на самом деле видеть эту штуку, потому что она, должно быть, пролежала спрятанной в той пещере... ну, я бы сказал, лет сто или больше. Но как бы то ни было, в их глазах это, очевидно, предмет необычайной святости, и он должен - и, скорее всего, так и есть - наделять своего обладателя некоторыми совершенно особыми привилегиями, которыми я буду чувствовать себя вправе воспользоваться в полной мере.

Они все еще болтали, когда двое мужчин, очевидно, слуги, вошли в комнату, неся стол, уже накрытый для трапезы, и за ними немедленно последовали другие, которые внесли несколько дымящихся блюд с едой, кувшин легкого вина, ажурный металлический поднос, уставленный маленькими пирожными, и корзину с фруктами, - апельсинами, виноградом, нектаринами и одного или двух видов, которые ни Эрл, ни Дик не смогли идентифицировать. Тарелки, блюдца и кубки для питья были сделаны из золота, но довольно простые, как и ножи, похожие на кинжалы, и что-то вроде шампура, который, очевидно, предназначался для использования в качестве вилки. Еда состояла из рагу, по-видимому, из мяса козленка, жареной птицы размером с утку и чем-то похожей на нее по вкусу, жареного ямса, початков зеленой кукурузы в отварном виде и блюда из какой-то фасоли, которые оба признали восхитительными; да и само рагу в целом было превосходно, и оба отдали ему должное в полной мере. Вино тоже имело чрезвычайно приятный, хотя и несколько своеобразный вкус, и, по-видимому, было непереброженным, потому что, хотя оба пили его вволю, это могла быть чистая вода, - если судить по его опьяняющему действию. По окончании трапезы Эрл достал свою трубку и, раскурив ее, вышел вместе с Диком посмотреть, как поживают индейцы-носильщики; его вид, с дымом, выходящим изо рта и ноздрей, снова произвел на зрителей такое глубокое впечатление, что они опять были вынуждены пасть ниц, когда он проходил мимо. Индейцы разбили лагерь на лужайке рядом с караульным помещением, и о них позаботились так же хорошо, как и об их хозяевах; они, очевидно, были вполне удовлетворены положением дел в целом.

День уже клонился к вечеру, когда Дик и Эрл, сидя в оконной нише, глядя на озеро и долину и беседуя друг с другом о том, какого приема они могли бы ожидать от улуанов, заметили светло-желтое облачко над озером, по другую его сторону, там, где был построен город, и, поднеся к глазам бинокли, они увидели, что это была пыль, в которой можно было различить фигуры всадников и блеск их доспехов. После тщательного изучения Эрл определил, что численность отряда составляла около сотни человек, и, судя по всему, он продвигался довольно быстрыми темпами.

Пока американец не отрывал бинокля от кавалькады, Дик осмотрел близлежащий ландшафт; и именно в то время, когда был занят этим, он заметил другое, гораздо меньшее облако пыли, почти сразу за караульным помещением, на дороге, которая огибала юго-восточную оконечность озера к той части долины, где начиналась скалистая дорога, ведущая к караульному помещению. Наведя бинокль на это небольшое облако пыли, он увидел, что оно было вызвано группой из трех всадников, которые скакали так, словно спасали свою жизнь. Судя по богатству их нарядов и роскошной сбруе их лошадей, они были людьми весьма влиятельными, и Дик, который всегда обращал внимание на детали, заметил, что двое из них, ехавшие на расстоянии вытянутой руки позади третьего, имели каждый по объемистому свертку или узлу, притороченному к луке седла. Он обратил внимание Эрла на маленькую группу, и они вместе смотрели на нее, пока она не скрылась за поворотом дороги.

- Я полагаю, они направляются сюда, - произнес Эрл. И полчаса спустя его догадка подтвердилась, поскольку, все еще наблюдая из окна, они снова увидели троицу всадников, гнавших своих животных вверх по пологому склону к зданию охраны.

Несколько минут спустя троица осадила своих запыхавшихся и взмокших от пота коней и спешилась у дверей караульного помещения, где их с глубоким уважением встретил Адони; и пока их предводитель в сопровождении Адони входил в здание, двое других занялись отстегиванием от лук сёдел свертков, замеченных Диком, с которыми они вскоре последовали за своим предводителем.

В течение целых двадцати минут вновь прибывшие общались с Адони и офицером, который выступал в роли врача, - и которого, как выяснилось, звали Камма, - и по окончании совещания оба офицера провели их в присутствие Эрла и Дика. Именно Адони представил их, назвав соответственно Акором, который впоследствии оказался капитаном гвардии царя Джуды, Тедеком и Кедахом, двое последних были лейтенантами корпуса Акора. Все они были прекрасными, порядочными людьми, с отчетливо властной и надменной осанкой - у Акора, возможно, эти черты проявлялись наиболее заметно, что было вполне естественно, учитывая высокое положение, которое он занимал при дворе, и почти автократическую власть, которой он обладал; тем не менее, при виде талисмана Эрла их надменное поведение сменилось выражением глубокого почтения, и они низко склонились перед американцем, скрестив руки на груди и пробормотав несколько слов, которые прозвучали как нечто вроде призыва. Затем они повернулись к Дику и, бросив восхищенный взгляд на его крепкую фигуру, снова поклонились, хотя и с несколько меньшим почтением, чем по отношению к Эрлу. Что касается Эрла, то он делал все возможное, чтобы соответствовать тому почетному положению, в которое, казалось, поставила его судьба, отвечая на поклоны офицеров легким наклоном головы и еще более легким изгибом тела, смотря на них с какой-то мягкой отрешенностью; Дик как можно точнее подражал поведению своего друга, хотя в его глазах светились откровенность и дружелюбие, которым Эрл не позволял появиться в своих.

Несмотря на некоторую сдержанность в поведении новоприбывших, они не могли полностью скрыть удивления, которое испытывали при виде стиля одежды белых мужчин, - к этому времени сильно потрепанной и покрытой пятнами дорожной грязи, - представлявшую столь разительный контраст с их собственными великолепными одеяниями. Трое офицеров были одеты одинаково: шлемы, панцири, поножи и браслеты из золотых пластин, надетые поверх рубашки из тонкой кольчуги, также сделанной из золота, и были вооружены короткими мечами в золотых ножнах, подвешенных к поясам, состоящим из золотых бляшек, соединенных вместе. Но в форме этих троих присутствовали определенные различия: в то время как плюмажи, украшавшие шлемы двух лейтенантов, были черными, у их начальника - красным; и в то время как их шлемы были совершенно простыми, шлем Акора был богато украшен рельефным орнаментом. Кроме того, руки двух лейтенантов были обнажены от панциря до браслетов, в то время как у Акора имелись рукава из тонкого красного шелка. Пояса лейтенантов были черно-желтыми, у капитана - красным; они носили башмаки из белой кожи, в то время как его ступни были закованы в золотые доспехи чуть ниже колен; и, наконец, рукоять, пояс и ножны его меча были украшены гораздо богаче, чем у них.

После того как закончилось представление, Акор довольно пространно и с широкими жестами обратился к Эрлу.

Что именно он сказал, было, конечно, непонятно белым людям; но они уловили некоторый намек на значение его жестов, которые они истолковали, - правильно, как выяснилось впоследствии, - как своего рода вежливое приветствие Улуа, основанное исключительно на том, что Эрл владел таинственным амулетом. Акор завершил свое выступление, подозвав двух своих помощников и обратив внимание белых людей на содержимое свертков, которые, когда их развернули, оказались двумя платьями, сшитыми из чрезвычайно тонкой, шелковистой материи. Платья состояли из чего-то вроде майки без рукавов, пары коротких штанов, похожих на те, что носят футболисты, и верхней одежды, покроя похожего на рубашку, но несколько длиннее, подол доходил чуть ниже колена. Это довольно свободное одеяние было перехвачено в талии поясом. Костюмы дополнялись сандалиями и чем-то вроде тюрбана. Но эти два костюма, хотя и были похожи по покрою, отличались по внешнему виду; ибо в то время как костюм, предложенный Эрлу, был украшен бирюзово-голубой тесьмой, пришитой по краям верхней одежды широким узором, очень похожим на греческий узор "ключ", с окантовкой из бисерной бахромы того же цвета, украшение костюма, предложенного Дику, состояло из сложного узора, красиво выполненного красной тесьмой, с бахромой из красных бусин. Тюрбаны тоже несколько отличались по форме: тюрбан Эрла был значительно выше и перевит нитью из крупных голубых бусин, в то время как тюрбан Дика был совершенно простым. Поняв, что Акор приглашает их принять эту одежду и надеть ее, двое белых мужчин кивком выразили согласие и взяли одежду, после чего Акор и его помощники удалились, оставив Эрла и Дика наедине. По правде говоря, подаренные предметы одежды были вполне приемлемыми, поскольку та, в которую были одеты исследователи, была не только грязной и изодранной, но, изначально рассчитанная на суровые условия, также была неприятно тяжелой и жаркой, так что владельцы были только рады отказаться от нее в пользу другой, гораздо больше подходившей к климату, и они, не теряя времени, переоделись.

Едва они это сделали, как звук приближающихся по дороге лошадей привлек их внимание, и, подойдя к окну, они увидели дюжину всадников с двумя лошадьми в поводу, скачущих галопом к караульному помещению. Несколько минут спустя, когда они прибыли, Акор знаками пригласил двух белых следовать за ним. Что они и сделали, выйдя из караульного помещения как раз в тот момент, когда трое слуг вывели лошадей Акора и двух его помощников. Затем, когда двое белых людей вышли на открытое место, каждый из вновь прибывших всадников вскинул правую руку в приветствии и выкрикнул слово, которое удивительно походило на: "Привет!" Затем двух ведомых лошадей подвели, и жестом почтения Акор пригласил двух своих гостей - или пленников? - садиться верхом.

Лошади были прекрасными животными, полными огня, несмотря на только что совершенное путешествие; на них были роскошные сбруи; седла, хотя и отличались по форме от европейских или американских, были сделаны из мягкой кожи, с толстой подкладкой, с красивой попоной под ней, под которой была тонкая сетка, сделанная из шелкового шнура, тянувшаяся от холки животного до хвоста; края сетки были окаймлены маленькими кисточками.

Эрл был искусным наездником, ездил верхом как ковбой, и поэтому из чувства сострадания к своему спутнику выбрал ту, которая показалась ему самой резвой из двух предложенных лошадей; но Дик, хотя и был моряком, также научился держаться в седле. Манера, с которой они легко вскочили в седло, и непринужденная грация, с которой удержались, несмотря на то, что их кони гарцевали, вызвали тихий ропот восхищения у зрителей, окруживших белых людей.

Затем, как раз в тот момент, когда Адони и Камма почтительно прощались со своими странными гостями, Эрл заметил, что их носильщики-индейцы и все их имущество исчезли.

- Смотрите! - воскликнул он, схватив Акора за руку и указывая на место, где пару часов назад разбили лагерь индейцы. - Где мои индейцы? Вы, конечно, не выгнали их?

Тон, которым был задан вопрос, и сопровождавший его жест, очевидно, были вполне понятны, поскольку Акор немедленно ответил почтительным тоном, одновременно указывая вниз по дороге; и, конечно же, после того, как кавалькада проехала около двух миль, они настигли Инагуи и его спутников, бодро шагавших в сопровождении человека, которого, как помнили Дик и Эрл, они видели около караульного помещения ранее в тот же день.

Двое друзей со своим эскортом добрались до подножия дороги по утесу, проехав около шести миль, вскоре после того, как солнце скрылось за горами в западном конце долины. Теперь они оказались в самой долине, окруженные со всех сторон горами; и когда они с удивлением посмотрели вверх на высокие отвесные скалы вокруг них, то поняли, что находятся внутри абсолютно неприступной крепости, высеченной в горном хребте рукой самой природы, и добраться сюда можно было только по воздуху или по дороге, которой они прошли. После тщательного осмотра окрестностей Эрл объяснил Дику, что единственная теория, на основе которой он может объяснить столь необычное образование, заключается в том, что тысячи, а возможно, даже миллионы лет назад долина была кратером гигантского вулкана, который после того, как вулкан потух, постепенно заполнялся обломками, оставляя посередине углубление, со временем превратившееся в озеро. И действительно, если бы теория о вулкане столь гигантских масштабов могла быть принята, то очень похоже, что объяснение Эрла могло быть правильным; ибо почва долины, - полосы земли шириной около двух миль, простиравшейся вокруг озера, - была легкой и рыхлой, но необычайно богатой, как это обычно бывает с вулканической почвой, в то время как вертикальные утесы, окружавшие ее со всех сторон, имели поразительное сходство с внутренними районами некоторых хорошо известных кратеров.

Недалеко от дороги, ведущей к подножию утеса, отряд наткнулся на лагерь, разбитый группой солдат, выступивших из города ранее в тот же день; здесь они провели ночь, двое белых мужчин разместились в просторной палатке, роскошно обставленной и украшенной, в которой вскоре после их прибытия целый штат почтительно подобострастных слуг подал им трапезу, настолько тщательно продуманную, что ее можно было бы назвать банкетом, и в которой они впоследствии спали сном праведников на огромных грудах мягких ковриков, расстеленных на короткой траве.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. ПЕРВЫЙ ДЕНЬ В УЛУА

С восходом солнца на следующее утро лагерь превратился в арену оживленной деятельности: солдаты чистили, кормили и поили своих лошадей, в то время как небольшая армия слуг усердно разжигала костры и готовила еду, прежде чем, как предположили двое белых мужчин, отправиться в город.

Какова бы ни была погода в долине позже в тот день, воздух раннего утра был свежим, прохладным и ароматным, с запахами богатых пастбищ, роскошных кукурузных полей, фруктовых садов и огородов, усыпанных разноцветными цветами.

Когда Эрл и Дик вышли из своей палатки, свежие и бодрые после крепкого ночного сна, солдаты, очень легко одетые, садились на неоседланных лошадей с очевидным намерением отвести животных вниз к озеру; Дику и Эрлу одновременно пришла в голову мысль, что ничего на свете они так страстно не желали в тот момент, как искупаться в озере, которое, слегка подернутое легкой рябью самого ароматного из зефиров, призывно мерцало на солнце примерно в двух милях от лагеря. Поэтому они двинулись туда, где всадники, уже сидевшие верхом, ожидали приказа выступить. У большинства солдат были только свои лошади, за которыми нужно было присматривать, но было около двадцати человек, каждый из которых отвечал за ведомую лошадь, и, подойдя к ним, двое белых мужчин забрали у двух удивленных, но не выказавших возмущения солдат по лошади и запрыгнули на них, присоединившись к тем, кто выстроились рядом с командующим офицером, который принял их с почтительным салютом. Полчаса спустя Дик и Эрл резвились в озере, словно пара русалок, к изумлению и восхищению улуанцев, ни один из которых, казалось, не обладал самыми элементарными навыками плавания. Температура воды была как раз подходящей для того, чтобы сделать купание бодрящим и приятным, и когда, наконец, двое друзей вернулись в лагерь, чтобы воздать должное ожидавшему их завтраку, они были в отличной форме.

Путешествие от подножия скалистой дороги, где был разбит лагерь, вокруг юго-восточной оконечности озера и до города проходило в спокойном темпе, чтобы не нагружать лошадей, которые влекли за собой повозки, в которых нашлось место и для снаряжения Эрла; что касается индейцев, то они бежали или шли рядом с повозками. Путешествие прошло без происшествий, и было чрезвычайно приятной, поскольку дорога на всем протяжении вилась через поля и фруктовые сады, цветущее состояние которых красноречиво свидетельствовало о богатстве почвы и сельскохозяйственном мастерстве жителей. То тут, то там попадались фермы, где разводили лошадей, крупный рогатый скот, овец и коз, и великолепное состояние животных было источником постоянного восхищения двух белых людей.

До города добрались около полудня, но задолго до этого Дик и Эрл начали осознавать его великолепие. Особенностью его было то, что у него отсутствовали пригороды, сельскохозяйственные угодья подступали вплотную к садам домов города, которые так же густо располагались на окраинах, как и в его сердце. Еще одной особенностью было то, что здесь отсутствовали ряды домов; каждый был полностью обособлен и стоял на своей территории, с той лишь разницей, что некоторые здания были больше, более богато украшены и имели более обширные сады, чем другие. Здания, хотя и ни в коем случае не перегруженные орнаментом, были чрезвычайно красивы в тихом, целомудренном стиле, который, по словам Эрла, очень сильно напомнил ему некоторые помпейские дома; большая часть орнамента состояла из нарисованных на белых стенах узоров. Все дома, казалось, имели плоские крыши, и у многих из них на крышах росли сады, кусты и деревья виднелись над низкими парапетами. Другие были покрыты яркими навесами, под которыми можно было увидеть их жильцов, отдыхающих в гамаках. Улуанцы, по-видимому, страстно любили цветы, сады были полны ими, а их состояние свидетельствовало о заботе, с которой за ними ухаживали. Фонтанов тоже было предостаточно, некоторые из тех, что украшали общественные площади, были очень любопытного и сложного вида. Улицы были очень широкими, немногие из них имели ширину менее ста футов, в то время как некоторые были значительно шире, с узкими полосами садов, тянущимися по центру, полными самых изысканных цветов вперемежку с тенистыми деревьями. Деревья также затеняли довольно узкие тротуары.

Улуа, однако, ни в коем случае не был городом, посвященным исключительно роскоши. Очевидно, здесь имелись ремесла, поскольку некоторые улицы были полностью заняты магазинами, хотя кто, кроме самих жителей, пользовался ими, оставалось вопросом, поскольку все признаки указывали на то, что торговля с внешним миром здесь не велась. Товары, выставленные на продажу, состояли в основном из фруктов, овощей, цветов, кондитерских изделий, чего-то похожего на хлеб различных причудливых форм, вышивок, ювелирных изделий, шелка, мягких шерстяных материалов, картин, ламп и фонарей, сбруи и других товаров, слишком многочисленных, чтобы их перечислять.

Что, пожалуй, больше всего удивляло гостей этого замечательного города, так это необычайно щедрое использование золота; им казалось, все, что только можно было сделать из золота, было сделано из этого металла; и только некоторое время спустя они узнали, что золото было здесь самым распространенным из металлов, и ценилось жителями только из-за его красоты.

На широких улицах, площадях и просторных скверах, через которые проезжала кавалькада, было довольно много людей, хотя позже гости обнаружили, что это был час, когда большинство жителей, не имеющих дел за пределами города, предпочитали оставаться в уединении своих домов и садов в самый жаркий час дня. Естественно, Эрл и Дик с некоторым любопытством рассматривали людей, которые останавливались, чтобы посмотреть на них, когда они проходили мимо, и пришли к выводу, что в целом улуанцы были привлекательным народом; женщины напоминали Эрлу итальянок, причем не только правильностью черт лица, но также изяществом их форм и осанки.

Наконец кавалькада остановилась на просторной и красивой площади, расположенной, по мнению гостей, примерно в центре города. Одна сторона этой площади была полностью занята огромным, высоким и красивым зданием, центральная часть которого была увенчана куполом, покрытым золотыми пластинами, расположенными ярусами или полосами различной формы, среди которых ромбовидная была наиболее заметной, в то время как на каждом углу площади располагалось здание, увенчанное куполом меньшего размера, аналогичным образом покрытого и украшенного орнаментом. Каждый из пяти куполов нес на своей вершине фигуру крылатой змеи, половина тела которой была свернута кольцом, в то время как другая половина, с распростертыми крыльями, приподнималась изящным изгибом. Похожая фигура венчала большой и красивый фонтан, занимавший центр площади, и было заметно, что каждый человек, проходивший мимо этой фигуры, останавливался и низко кланялся ей, из чего двое белых людей сделали вывод, - крылатый змей был священным символом.

Это предположение, в конечном счете, оказалось верным, крылатый змей был фигурой улуанского бога Кухлакана, который, как считалось, обитал на дне озера, в его центре, и на ежегодном празднике которого приносились в жертву драгоценные камни огромной ценности, - их бросали с большой церемонией в озеро с богато украшенной лодки. Здание с пятью золотыми куполами было, конечно же, храмом Кухлакана, в котором богу ежедневно поклонялись. Эрл, чье эстетическое чувство было затронуто красотой фонтана и замечательной работой фигуры, венчающей его, обратил на него особое внимание Дика и довольно пространно высказался о вкусе скульптора; и Дик, слушая своего собеседника, не мог не заметить, что Акор, офицер, возглавлявший эскорт, а также члены эскорта, да и вообще все, кто в этот момент собрался на площади, пристально смотрели на Эрла со смешанным выражением удивления и удовлетворения. Акор почтительно ждал, пока Эрл говорил, и, когда последний закончил, отдал приказ спешиться.

По сигналу одного из офицеров двое солдат подошли и взяли под уздцы лошадей, на которых ехали Эрл и Дик, а затем Акор, почтительно поклонившись им, пригласил их словом и жестом следовать за ним в здание на противоположной от храма стороне площади.

Это здание, которое, как и храм, занимало целую сторону площади, было гораздо более сложным с архитектурной точки зрения, чем священное сооружение, вид которого был целомудренным, величественным и довольно суровым, в то время как его визави - который оказался королевским дворцом - был богато украшен. Он состоял из огромного блока зданий, расположенных в форме полого квадрата, окружающего великолепный сад, украшенный множеством красивых фонтанов и статуй, доступ к которому осуществлялся через широкую и высокую арку, закрытую парой огромных и красивых ворот, выполненных, по-видимому, из бронзы.

Когда Акор и двое его спутников приблизились к арке, огромные ворота распахнулись, приведенные в действие какой-то невидимой силой, и все трое прошли через них, приветствуемые двумя бесстрастными часовыми, стоявшими на страже.

Резко свернув влево, как только они миновали арку, Акор повел своих подопечных по широкой дорожке, вымощенной плитами из разноцветного мрамора, пока они не достигли высокого дверного проема, войдя в который, Эрл и Дик оказались в просторном зале с высокими потолками, температура в котором была восхитительно прохладной по сравнению с палящей жарой за окном. Казалось, их ожидали, потому что при их появлении небольшая группа мужчин, чьи богатые одеяния выдавали в них дворцовых чиновников, вышла вперед и, низко поклонившись, была представлена Акором, который просто указывал на каждого мужчину и произносил его имя. Покончив с этим, капитан стражи серьезно и почтительно отдал честь своим подопечным и удалился, оставив их на попечение небольшой группы чиновников.

Один из них, пожилой человек с достойным выражением лица и осанкой, которого Акор назвал Бахримом и который впоследствии оказался мажордомом, сразу же выступил вперед и с низким поклоном сделал знак двум белым мужчинам следовать за ним. Он повел их в конец холла, где величественная лестница из искусно обработанного мрамора поднималась к широкой галерее, опоясывающей три стены, и, поднявшись по ней, Эрл и Дик вскоре оказались в анфиладе из трех высоких и роскошных комнат, две из которых были обставлены как спальни, в то время как третья, освещенная двумя высокими оконными проемами, затененными солнцезащитными шторами, выходила в сад. Все комнаты были роскошно обставлены, мебель причудливого, но изящного вида была сделана по большей части из редких и красивых пород дерева, украшенных богатой резьбой. В каждой из спален стояла большая мраморная ванна, уже наполненная водой, а на каждой из кушеток была разложена смена одежды.

Взмахом руки Бахрим указал на комнаты и произнес несколько слов, по тону которых Эрл заключил, - он спрашивает, удовлетворяют ли они его; потому что, когда Эрл небрежно утвердительно кивнул, Бахрим улыбнулся, как бы с удовлетворением, и хлопнул в ладоши. Оказалось, что это был призыв к двум служителям, которые немедленно вошли и поклонились белым людям. Бахрим представил их простым способом, указав на одного и сказав Шан, а на другого - Раба.

- Спасибо, - сказал Эрл, - этого будет достаточно.

Затем, когда Бахрим почтительно откланялся, американец повернулся к своему другу и заметил:

- Скажи, Дик, как тебе это? А? Интересно, сколько времени осталось до обеда? Ванны выглядят привлекательно. Пожалуй, я искупаюсь. Полагаю, эти двое парней будут нашими слугами. Какой из них ваш?

- О, - ответил Дик, - мне подойдет любой из них. Они оба выглядят вполне приличными парнями. Выбирайте сами.

- Хорошо! - сказал Эрл. - Тогда я возьму себе Шана, потому что его имя легче запомнить. Пойдем, Шан, я собираюсь принять ванну. Понимаешь?

Шан, очевидно, понял, что на самом деле было нетрудно, поскольку Эрл, говоря это, указывал на ванну. Мужчина поклонился и повернулся, чтобы помочь Эрлу избавиться от одежды, в то время как Дик, подозвав Рабу, удалился в другую спальню и через несколько минут тоже нежился в прохладе ванны.

Освеженные купанием и вкусным ленчем, двое друзей сидели в глубокой нише одного из окон; Эрл лениво курил, и они с Диком обсуждали целесообразность вылазки чуть позже, чтобы изучить географию города, когда их прервало появление Бахрима, мажордома, в сопровождении двух других мужчин, которых он представил соответственно как Зораха и Кедаха.

Первый был высоким, худощавым, аскетичного вида мужчиной, вероятно, шестидесяти или шестидесятипятилетнего возраста. В расцвете сил он, несомненно, был чрезвычайно красивым, потому что даже сейчас черты его лица были правильными и четко очерченными, но его желтоватая кожа была изборождена глубокими морщинами вокруг лба, глаз и крыльев ноздрей - его рот и подбородок были скрыты густыми усами и длинной, всклокоченной, седой, почти белой бородой. Несколько тонких прядей длинных седых волос выбились из-под задней части тюрбана, покрывавшего его голову, и ниспадали до уровня плеч. Но, пожалуй, самой поразительной его чертой после тонкого ястребиного носа были глаза, большие, черные и пронзительные. Он был одет в платье, во всех отношениях точную копию того, что было приготовлено для Эрла, и его осанка, когда он вошел в комнату, была уверенной, надменной, почти высокомерной, как у человека высокого положения.

Он поклонился Эрлу жестом сдержанного смирения, который странно контрастировал с надменным выражением его лица, и, подойдя к американцу, положил две свои тонкие руки на его плечи и развернул так, чтобы Эрл полностью оказался лицом к свету. Затем, наклонившись вперед, он внимательно рассмотрел странный драгоценный камень, или талисман. И по мере того, как он это делал, выражение почти вызывающей гордости, которое было на его лице при входе, постепенно смягчалось, пока не исчезло и не уступило место смирению. Затем, приложив кончики пальцев ко лбу, он очень низко поклонился и, пятясь от Эрла, все время кланяясь, вышел из комнаты.

Тем временем другой мужчина, Кедах, встал, - глубоко заинтересованный и впечатленный зритель этой короткой сцены. Он тоже был пожилым человеком, невысокого роста, склонным к полноте и лысым, если не считать двух густых пучков седых волос, росших у него над ушами. Он был одет очень похоже на Эрла, за исключением того, что отделка его туники была изумрудно-зеленой, а не бирюзово-голубой; кроме того, вместо тюрбана он носил маленькую, плотно прилегающую к голове шапочку из зеленого шелка, которую снял, войдя в комнату. В одной руке он держал, помимо своей шапочки, довольно неуклюжий на вид зонтик из зеленого шелка, выполненный по образцу японского, в то время как в другой сжимал рулон чего-то похожего на тонкий пергамент.

После ухода Зораха Кедах отложил в сторону свой зонт и шапочку и, почтительно пригласив двух белых мужчин сесть, выдвинул вперед небольшой столик, на котором развернул пергамент, обнаружив тот факт, что его внутренняя поверхность была покрыта небольшими, но прекрасно выполненными рисунками множества объектов, например, мужчин, женщин, мальчиков, девочек, младенцев, лошадей, крупного рогатого скота, овец и т.д. Он стал указывать на них по очереди, давая каждому соответствующее название на улуанском языке, заставляя своих учеников - а таковыми они были - повторять за ним слова несколько раз, пока те не улавливали правильное произношение. Затем, после того как назвал около двадцати предметов, он снова вернулся к началу, указывая на каждый предмет, а затем выразительными движениями рук и кустистых бровей потребовал, чтобы они повторили столько названий, сколько смогли запомнить. Таким образом, занятия продолжались около полутора часов, и к этому времени двое белых мужчин запомнили обозначения примерно пятидесяти предметов и повторяли их, когда они указывались наугад. Кедах любезно выразил свое удовлетворение их прогрессом в запоминании слов, сопровождаемых таким количеством жестов и произнесенных таким тоном, что понять его не составило особого труда. Эта система обучения продолжалась день за днем, сопровождаясь постепенным увеличением учебных часов и, после первой недели, введением коротких предложений, таких как: "Это таблица. Это картинка. Там мужчина. Вон идут женщина и ребенок. Обратите внимание на эту толпу людей", и так далее; предложения постепенно удлинялись и становились более замысловатыми, так что к концу двух месяцев ученики Кедаха были не только в состоянии уловить общий смысл большей части того, что им говорили, но и вразумительно просить почти обо всем, что им требовалось.

Тем временем, во время этого первого урока, до ушей учеников из соседних комнат донеслись какие-то приглушенные восклицания, сопровождаемые звуками тяжелого дыхания и шарканья ног; и когда по окончании урока они вошли в эти комнаты, то с удовлетворением обнаружили, что все их вещи принесены и аккуратно сложены; а также то, что Инагуи и Моквит, двое их носильщиков-индейцев, добавлены к их штату слуг. От них они также получили информацию о том, что остальные индейцы размещены вместе и о них хорошо заботятся.

Наконец, двое белых мужчин почувствовали, что могут отважиться на вылазку и осмотреть город, не особенно опасаясь, что жара причинит им излишние неудобства; им также было любопытно выяснить, насколько они свободны в своих перемещениях. Соответственно, засунув каждый по паре полностью заряженных пистолетов за пояс в качестве меры предосторожности на случай возможных непредвиденных обстоятельств, они покинули свои апартаменты и, спустившись по лестнице, направились к садовому дворику, откуда беспрепятственно вышли на большую площадь, получив приветствие часового у ворот, когда уходили.

Храм, расположенный на противоположной стороне площади, был первым объектом, привлекшим их внимание, и, заметив, что огромные двери главного входа широко распахнуты, они неторопливо пересекли площадь, почтительно приветствуя каждого встречного и, поднявшись по длинному лестничному пролету, вошли в здание.

Это было великолепное сооружение, богатое и расточительное убранство его интерьера в значительной степени компенсировало строгость его внешнего дизайна. Четыре угла здания были заняты просторными помещениями или, возможно, меньшими храмами, двери которых были закрыты, но главный храм был открыт, и они вошли в него, причем Эрл заявил Дику, что он полон решимости узнать те преимущества, которые давало ему обладание талисманом.

Главный храм был, безусловно, самым просторным внутренним помещением, какое кто-либо из них до сих пор видел; Эрл, пробежав по нему взглядом, выразил мнение, что здесь с комфортом разместились бы, по меньшей мере, двадцать тысяч человек. Он имел прямоугольную форму, простираясь с востока на запад. Его стены имели высоту около шестидесяти футов, окрашенные в бирюзово-голубой цвет - как и потолок - с декоративными узорами белого цвета. Он освещался окнами по бокам, с чем-то вроде жалюзи вместо стекол, настолько тщательно подогнанными, что, пропуская достаточное количество света, - когда глаза привыкали к полумраку, - эффективно препятствовали попаданию дождя. В центре потолка было прорезано круглое отверстие диаметром около ста футов, над которым возвышался величественный купол, уже привлекший их восхищенное внимание, когда они находились снаружи. Этот купол поддерживался четырьмя огромными колоннами, соединенными арками, и его внутреннее убранство было окутано мраком, не скрывавшим, однако, приглушенные мерцающие цвета, словно все здесь было инкрустировано бесчисленными драгоценными камнями и эмалями. Восточная стена была примечательна тем, что на ней была изображена гигантская копия драгоценного камня, или талисмана, который носил Эрл, - факт, окончательно и бесповоротно подтвердивший убеждение, к которому уже пришел американец, что обладание украшением наделяло его почти сверхъестественной силой. На расстоянии примерно двадцати футов от этой восточной стены находилась огромная фигура - или статуя - Крылатого змея, воспроизведенная в центре площади и на куполах храма, а перед ней располагался большой алтарь, на котором приносились жертвы.

Когда двое друзей вошли в здание, у них сложилось впечатление, что оно пусто; но не прошло и десяти минут, - они в это время стояли перед алтарем, изучая чудесную скульптуру Крылатого змея, - как до их слуха донеслись звуки музыки, в следующее мгновение занавес раздвинулся, и они увидели группу жрецов, числом около шестидесяти, из которых примерно треть играла на причудливых музыкальных инструментах, гуськом вошедших в зал, во главе с Зорахом, с которым они познакомились часом или двумя ранее. Продвигаясь медленными и торжественными шагами, жрецы остановились перед двумя друзьями и, низко поклонившись Эрлу, медленно и торжественно запели своего рода триумфальный гимн, по окончании которого поклонились так, что их лбы почти коснулись пола, а затем снова вышли.

Двое белых мужчин, ошеломленные торжественностью и неожиданностью этой явно импровизированной церемонии, не знали, что делать, поэтому ничего не предприняли, что, как выяснилось впоследствии, было самым мудрым решением, которое они могли принять. Ибо, хотя в тот момент они совершенно не осознавали этого, за каждым их движением внимательно следили, и когда они вошли в храм, Зорах, верховный жрец, был немедленно проинформирован об этом факте; после чего он собрал подчиненных ему жрецов и провел описанную выше церемонию, чтобы воздать честь человеку, который, благодаря обладанию таинственным драгоценным камнем со знаком Кухлакана, Крылатого змея, безоговорочно считался либо специальным послом Кухлакана к улуанам, либо, возможно, человеческим воплощением самого Кухлакана. Церемония дала смутное представление о таком положении дел Эрлу и Дику, и первый, выразив некоторое смущение и неприязнь к положению, в котором оказался, объявил второму о своей решимости принять его в надежде и убеждении, что, прежде чем покинуть Улуа, возможно, ему посчастливится воспользоваться властью, которой он был наделен, на благо народа и, вполне возможно, для исправления злоупотреблений.

Покинув храм, двое друзей миновали площадь и вступили на дорогу, которая привлекла их своей необычайной шириной, великолепием тенистых деревьев, красотой центральной полосы сада, роскошью зданий и атмосферой достоинства и благополучия, которая, казалось, окружала людей, прогуливавшихся по ней. Взятый в целом, этот квартал казался самым аристократическим кварталом Улуа или, по крайней мере, его самым модным местом для прогулок, поскольку мужчины и женщины, гулявшие там, были элегантно одеты, и у всех был вид принадлежности к праздному классу, в то время как проезжая часть была занята элегантными и красиво украшенными колесницами, запряженными двумя, а иногда и тремя лошадьми, которыми управляли молодые люди, вызывавшие восхищение красавиц Улуа.

По-прежнему ненавязчиво сопровождаемые дворцовым чиновником, двое друзей направились вниз по улице, встречая почтительные взгляды всех, кто проходил мимо них. Они миновали примерно половину улицы, протяженностью около двух миль, как вдруг позади них раздались громкие и возбужденные крики, перемежаемые быстрым стуком копыт, и, обернувшись, увидели прекрасную колесницу, кузов и колеса которой были сплошь покрыты пластинами из тисненого золота, мчащуюся к ним по дороге на полной скорости и виляющую из стороны в сторону по мере приближения; два кремовых жеребца, которые тащили ее, очевидно, чего-то испугались и понесли.

Человек, державший вожжи, делал все возможное, чтобы вернуть контроль над своими перепуганными животными и в то же время избежать столкновения с колесницами впереди него, возницы которых поспешно съезжали к обочинам дороги, чтобы освободить проезд; но юноша - ибо он, по-видимому, был подростком, - с таким же успехом мог бы попытаться управлять стихиями; лошади обезумели и, казалось, были полны решимости не останавливаться, пока не устанут, но было очевидно, что катастрофа неизбежна, поскольку дорога была забита транспортными средствами, всадниками и пешеходами - последние, похоже, пользовались проезжей частью не меньше, чем пешеходными дорожками.

Как раз в тот момент, когда Дик и Эрл остановились и обернулись, чтобы выяснить причину переполоха, бешено несущаяся колесница столкнулась с другой, у которой оторвалось колесо; столкновение двух транспортных средств сбило возницу потерявшей управление колесницы с ног и с силой швырнуло его на дорогу, где он и остался лежать неподвижно.

- Боже милостивый! - воскликнул Дик, когда лошади помчались вперед, волоча поводья по дороге. - Они убьют не только себя, но и десятки людей, если их не остановить! - И прежде чем Эрл успел ответить или сделать что-нибудь, чтобы удержать его, Дик выскочил на дорогу, поближе к лошадям, и приготовился к прыжку. В следующее мгновение обезумевшие лошади были уже рядом с ним; Дик бросился бежать в том же направлении, что и лошади, и, когда они пронеслись мимо, одной рукой схватил поводья и удержал их, а другой ухватился за заднюю часть колесницы и запрыгнул в нее. Затем, крепко сжав поводья и все время крича, чтобы предупредить тех, кто был впереди, он стал натягивать вожжи, стараясь управлять движением лошадей.

Едва он натянул поводья, как сразу стало видно, - его мышцы и сухожилия, закаленные до прочности стали долгим скитанием по берегам Амазонки, сильно отличались от тех, что были у женоподобного юноши, которого вышвырнуло вон из колесницы; и после того, как он миновал пару сотен ярдов, животные признали себя побежденными и остановились, не причинив дальнейшего ущерба. Затем, осторожно развернув взмокших лошадей, Дик погнал их шагом обратно к тому месту, где на дороге лежал все еще бесчувственный хозяин, за которым ухаживали сочувствующие, одним из которых был Эрл. Когда Дик слез с колесницы, передав вожжи чиновнику, его встретили громкими аплодисментами; люди хлопали в ладоши и кричали: "Ура! Ура!"

Они расступились перед ним, когда он подошел и присоединился к Эрлу, склонившемуся над бесчувственным возничим, ощупывая тело и конечности юноши.

- Что-нибудь серьезное? - спросил он, остановившись и посмотрев сверху вниз на своего друга.

- Вернулись? - ответил Эрл. - Вы быстро справились с задачей, Дик. Вам удалось остановить их, и они больше никому не причинили вреда?

- Да, к счастью, - ответил Дик. - Остановил их и вернул обратно. Они сейчас там, на дороге, под присмотром парня, который, я полагаю, что-то вроде полицейского. Насколько серьезно он пострадал?

- Левая рука сломана; но, похоже, это все, - сказал Эрл. - Если бы я мог раздобыть пару палок и бинт, я бы наложил шину, пока он все еще без сознания. Оглянитесь, не сможете ли вы найти что-нибудь подходящее.

Дик огляделся по сторонам, но не увидел ничего подходящего, пока его взгляд случайно не упал на окно дома напротив, которое было закрыто чем-то вроде жалюзи. Пара планок от этого ставня отлично подошли бы, он без церемоний выдернул две из них и, разломав на куски подходящей длины, протянул Эрлу. Затем, пока последний приводил концы сломанной кости в нужное положение и удерживал их, Дик наложил шину по указанию Эрла, а затем с помощью одного из жителей крепко обмотал планки своим тюрбаном, который размотал для этой цели.

К тому времени, когда это было сделано, пришли друзья раненого; им Эрл и передал своего пациента, знаками показав, что делать, после чего оба друга вернулись во дворец под восхищенный шепот всех, с кем они встречались по дороге.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. ПЕРВЫЕ ДЕЛИКАТНЫЕ ВОПРОСЫ

Следующий день был отмечен двумя событиями, а именно визитом к Эрлу и Дику родителей Мишаила, молодого человека, который был ранен, когда его выбросило из колесницы, и представлением двух друзей Джуде, королю Улуа, и его внучке, принцессе Мирре.

Визит состоялся вскоре после того, как друзья закончили завтракать, посетителей сопровождал и представил Кедах, человек, который учил двух белых мужчин языку улуанов.

Кедах представил посетителей, просто указав на них и произнеся их имена; мужчину, которого он представил первым, звали Хаска, женщину - леди Туа.

Судя по почтению, которое Кедах проявлял к ним, посетители были людьми высокого положения; вывод, который подтверждался, в первую очередь, достоинством их манер и богатством их одежд, а затем роскошью их жилища, бывшего почти дворцом по своей просторности и великолепию меблировки. Хаска был, по сути, одним из самых могущественных и влиятельных людей Улуа, и знакомству, начавшемуся с этого визита, суждено было иметь важные последствия.

Хаска был прекрасным образцом улуанской мужественности, около сорока лет, ростом пять футов десять дюймов, смуглый, с угольно-черными волосами, бородой и глазами, причем последние были очень проницательными. В его обращении с Кедахом был явный налет высокомерия; но по отношению к Дику он и его жена были само дружелюбие, в то время как к Эрлу они проявляли то глубокое почтение, которое, казалось, было неизменным правилом у улуанов.

Леди Туа казалась примерно на пять лет моложе своего мужа, смуглая и определенно красивая, но, как и все улуанские женщины зрелого возраста, проявляла явную склонность к полноте.

Кедах взял на себя задачу объяснить двум своим ученикам цель визита, и, надо отдать ему должное, преуспел в этом довольно хорошо, учитывая трудности, с которыми столкнулся. Он много говорил, но речь сама по себе, естественно, мало что значила. Однако он дополнил свои слова таким удивительным богатством жестов, акцента и тона, что двум белым мужчинам было совсем нетрудно угадать общий смысл его речи, особенно после того, как он применил новый метод дальнейшего разъяснения смысла с помощью ряда удивительно остроумных набросков, сделанных на чем-то вроде папируса, с помощью очень тонкой кисточки и маленького флакончика с какими-то чернилами, которые он предусмотрительно захватил с собой.

Таким образом, с помощью этих вспомогательных средств ему удалось заставить Эрла и Дика понять, что визит был, во-первых, выражением благодарности за помощь, оказанную несчастному накануне, а во-вторых, просьбой о том, чтобы один из них - или оба - были бы так любезны навестить пациента, который был либо очень болен, либо испытывал сильную боль, - они не смогли точно понять, что имелось в виду, - и посмотреть, что можно для него сделать.

На эту просьбу Дик и Эрл сразу же охотно согласились, тем более что, получив, благодаря необычайной удаче, доступ в то, что, как они понимали, было, по сути, запретным городом для посторонних, теперь с их стороны было хорошей политикой установить наилучшие из возможных отношений с его обитателями. Соответственно, Эрл достал свою аптечку и, сунув ее под мышку, выразил готовность немедленно отправиться в путь.

Так получилось, что идти им пришлось не очень далеко, поскольку резиденция Хаска располагалась менее чем в миле от дворца, на еще более аристократичной улице, чем та, на которой произошел несчастный случай. Они нашли Мишаила, пациента, помещенным в роскошную палату, за которым ухаживала его сестра Лисса, удивительно хорошенькая девушка лет шестнадцати.

Пациент, по-видимому, испытывал сильную боль, у него был сильный жар и состояние, граничащее с бредом, что, в сущности, было неудивительно, поскольку несчастный юноша находился в комнате, во внешнюю стену которой весь день било солнце, в то время как ставни на обоих окнах были закрыты, а тяжелые занавески задернуты. На самом деле в комнате было душно, как в духовке, Эрл первым делом раздвинул тяжелые шторы и широко распахнул ставни, впустив воздух и свет. Затем он посмотрел на поврежденную руку, которую ожидал найти должным образом перевязанной, естественно предполагая, что по прибытии мальчика к нему домой будет вызван семейный врач и перелом тщательно обработан. Однако, к своему великому удивлению, он обнаружил конечность в точно таком же состоянии, в каком ее оставил, с самодельными шинами, все еще остававшимися на месте, но смещенными из-за беспокойных движений пациента, и впоследствии узнал, - это произошло потому, что никто не осмелился вмешаться каким-либо образом в работу представителя Кухлакана!

После того, как рука была размотана, Эрл обнаружил, как и ожидал, что кость сместилась и нуждается во вправлении; он немедленно приступил к этому, предварительно обеспечив все, что ему было нужно, в виде эффективных шин и бинтов, и усыпив своего пациента хлороформом. Он позаботился о том, чтобы на этот раз работа была выполнена должным образом, а рука пациента так надежно привязана к телу, что ею нельзя было пошевелить; как только Мишаил очнулся от наркоза, Эрл дал ему лекарство, предназначенное для снижения температуры, и, устроив своего пациента настолько комфортно, насколько это было возможно, оставил его, пообещав зайти еще раз вечером. Чтобы не останавливаться излишне подробно на этом инциденте, нужно сказать, что под присмотром Эрла пациент быстро и совершенно выздоровел, к восхищению, радости и благодарности всей семьи.

Покинув дом Хаска, двое друзей отправились прогуляться по улицам, на которых еще не были, и вернулись во дворец уже за полдень. Здесь они застали Бахрима, мажордома, в своих апартаментах, с нетерпением ожидавшего их возвращения. Бедняга, очевидно, находился в состоянии сильного волнения по поводу какого-то дела, которое он оказался совершенно неспособен объяснить; но с помощью знаков ему, наконец, удалось дать им обоим понять, он желает, чтобы они искупались, а затем надели определенные праздничные одежды, на которые почтительно обратил их внимание. Поняв, наконец, чего от них требует старик, а также то, что он отчаянно спешит, оба друга исчезли, чтобы появиться снова примерно через четверть часа, вымытые, надушенные, - со своими усердными слугами, настоявшими на этом, - и одетые в настолько роскошные одежды, что не могло быть никаких сомнений, - они приглашены на какую-то чрезвычайно важную церемонию.

За ними немедленно взялся подобострастный слуга, который выразительными знаками пригласил их следовать за ним. Ведомые мажордомом, двое друзей быстро пересекли несколько коридоров, пока не достигли другого крыла дворца, остановившись перед закрытой дверью, возле которой на страже стояли два солдата, облаченные в золотые доспехи и вооруженные мечами и копьями. Сделав знак белым людям оставаться на месте, Бахрим открыл дверь, за которой виднелась задернутая занавеска, и исчез за ней только для того, чтобы снова появиться примерно через две минуты, жестом приглашая своих подопечных следовать за ним.

Когда они проходили через вновь открывшийся дверной проем, и дверь за ними закрылась, занавес был отдернут, и Эрл и Дик оказались в небольшой, но роскошно обставленной комнате, в дальнем конце которой сидели два человека, мужчина и девушка.

Мужчине, по-видимому, было от пятидесяти до шестидесяти лет, и он представлял собой прекрасный образец улуанской мужественности, как вскоре обнаружили гости, когда он поднялся на ноги. Как и у большинства улуанцев, у него был смуглый цвет лица; его волосы, борода и усы патриархальной длины, изначально были черными, хотя теперь в них густо пробивалась седина. Черты его лица были приятными, четко очерченными и выглядели аристократично, какими и должны были быть, учитывая, что этот человек был не кем иным, как Джудой, королем Улуа, прямым потомком длинной династии королей, происхождение которых терялось в туманной древности. На нем было одеяние с длинными рукавами, доходившее от горла до пят, красного цвета, с широкой каймой, украшенной замысловатым узором, выполненным черной, белой и золотой тесьмой. На голове у него было что-то вроде тюрбана красного, черного и золотого цветов, окружавшего корону, которая была сделана из железа и украшена множеством красивых камней, в то время как спереди ее украшала эгретка из малиновых перьев, скрепленная брошью, которая также была сделана из железа. Его талию опоясывал широкий пояс, расшитый красным, черным и золотым, к которому был прикреплен огромный меч с крестообразной рукоятью, выглядевший так, словно изначально принадлежал крестоносцу. На ногах у него были сандалии из малиновой кожи, а пальцы украшало несколько колец, по-видимому, из кованого железа, в каждое из которых был вставлен очень красивый камень - изумруд, сапфир, рубин или бриллиант.

Джуда был удивительно внушительным образцом мужественности и достойным прародителем своей красивой внучки Мирры. Однако, в отличие от своего деда, она была белокурой, как летняя заря, среднего роста, с фиалковыми глазами и необыкновенной копной рыжевато-золотистых волос, которые, удерживаемые на голове лентой из чего-то похожего на красный бархат, украшенный драгоценными камнями, спускались ниже талии большими волнами. Ее верхняя одежда без рукавов, возможно, была скопирована с той, что изображена на греческих вазах в Британском музее, и, как и у ее деда, была красного цвета, украшенная тесьмой тех же цветов, что и у него. Ее сандалии были из белой кожи, а на руках она носила браслеты из прекрасно обработанного железа, инкрустированные драгоценными камнями.

Пока двое белых мужчин, интуитивно угадав личность тех, в чьем присутствии оказались, медленно шли по комнате, Джуда и Мирра поднялись и стояли, с величайшим интересом разглядывая своих посетителей. Глаза Джуды были пристально устремлены на амулет, который Эрл теперь носил выставленным на всеобщее обозрение; но после первого взгляда Мирру, казалось, больше заинтересовал Дик, с его крепким телосложением и приятными чертами лица.

Оказавшись примерно в полудюжине шагов от двух величественных фигур, Эрл и Дик остановились и поклонились, в то время как Бахрим, который кланялся почти до земли во время своего продвижения по комнате, теперь опустился на колени, трижды коснулся лбом мраморного пола, а затем, поднявшись на ноги, представил гостей длинной речью, которая, конечно, была совершенно непонятна белым людям, хотя по некоторым движениям и жестам Бахрима они поняли, что инцидент с убежавшими лошадьми, тем, как Дик остановил их, и вниманием, уделенным Эрлом Мишеилу, раненому вознице, составлял часть его речи.

Две королевские особы с величайшим вниманием слушали длинную речь Бахрима; король выразительно кивал в знак одобрения, в то время как мажордом с весьма уместными жестами описывал поведение Дика на дороге и усмирение испугавшихся лошадей, в то время как глаза принцессы вспыхивали и искрились от волнения и нескрываемого восхищения при этом рассказе, ибо этот поступок казался ей актом беспримерного героизма. Наконец речь подошла к концу; затем, когда Бахрим отступил назад с видом человека, хорошо выполнившего свой долг, Джуда подошел к Эрлу и устремил взгляд на амулет, внимательно изучая каждую его деталь. Затем, к изумлению двух белых мужчин, он повернулся к принцессе, сказал ей несколько слов, подозвал к себе, и в следующее мгновение королевская чета распростерлась ниц у ног Эрла, смиренно склонив лбы к полу. Они оставались в таком положении почти пять минут, пока Эрл, опасаясь, что они никогда не сменят своей смиренной позы, не наклонился вперед и слегка не коснулся плеча каждого, протянул руки, осторожно поднял их, после чего сначала Джуда, а затем принцесса благоговейно взяли амулет в руки, поднесли ко лбу и, низко поклонившись, попятились к своим тронам.

Затем король снял со своего пальца красивое кольцо и, сделав знак Дику подойти поближе, надел его на палец руки молодого англичанина, в то время как принцесса, следуя его примеру, надела один из своих браслетов на запястье Дика, произнеся при этом несколько вежливых фраз, которые Кавендишу очень понравились, хотя он сожалел о своей неспособности понять их. Совершив эту небольшую церемонию, Джуда с поклоном отпустил своих гостей, и во главе с Бахримом они удалились в свои покои, немало озадаченные, но в то же время довольные тем, что произошло.

Когда они уходили, Эрл повернулся к Дику и заметил:

- Ну и дела, Дик, я думаю, это какой-то амулет, если даже король и принцесса королевской крови отдают ему дань уважения. Мне кажется, я самая важная особа в этом городе; и как только мы сможем немного понять язык и освоиться, я намерен использовать силу и влияние, которые он дает, для устранения некоторых зол, которые, несомненно, существуют, либо в религии, либо в управлении страной.

- Если вы последуете моему совету, то оставите религию и политику этого народа в покое, - заметил Дик.

- Я так и сделаю, - согласился Эрл, - если ни к чему не придерусь, но не иначе. Что толку обладать такой силой, как у меня, и не пользоваться ею? Какими бы цивилизованными ни были эти люди в некоторых отношениях, в других они на столетия отстали от остального мира; и я готов поспорить, что, когда мы начнем немного разбираться в происходящем, то обнаружим, что есть много возможностей для улучшения во многих направлениях. К тому же, это полностью противоречит моим принципам - не делать добро, когда представляется такая возможность. Но... что ж, посмотрим.

Прошло около месяца, но не случилось ничего, заслуживающего подробного описания. Кедах, которому было приказано обучать двух белых людей улуанскому языку, был неутомим в выполнении своей довольно сложной задачи, в то время как его ученики были столь же неутомимы в своих усилиях овладеть языком, на котором говорили все вокруг них, в результате чего добились замечательных успехов и больше не оставались немыми, когда к ним обращались. У них появилось много знакомых и немало друзей, главными из которых были король и принцесса, чье отношение к белым людям, как и у всех остальных, представляло собой странную смесь почтения и дружелюбия. Они провели много времени, гуляя и катаясь верхом по городу и его окрестностям, таким образом, со временем близко познакомившись с каждой улицей, дорогой, переулком и проселочной дорогой; в то время как Дик нашел выход своей неуемной энергии среди судостроителей, чьи идеи относительно их судов носили самый примитивный характер. Он также обнаружил, что они ничего не знают о парусах и о том, как ими пользоваться, и ему доставило огромное удовольствие оборудовать одно из самых подходящих судов в шхуну, а затем наблюдать за изумлением и восторгом команды, когда он провел ее через озеро и обратно примерно за четверть времени, прежде обычно затрачиваемого на такое плавание.

Примерно в это время, когда их прогресс под руководством Кедаха продвинулся настолько далеко, что они могли уловить проблеск смысла того, что было им сказано, двое белых мужчин начали ощущать намек на растущее возбуждение среди населения, сопровождаемое, со стороны тех, с кем они были близко знакомы, примесью тревоги относительно их самих или чего-то, с чем каким-то таинственным образом они (Дик и Эрл) были тесно связаны. Они начали осознавать, что за ними пристально наблюдают, их слова и действия тщательно фиксируются, как будто от них с нетерпением ожидали какого-то чрезвычайно важного слова или действия. В частности, так обстояло дело в отношении Эрла; но хотя два друга часто обменивались идеями на эту тему, ни один из них не уловил ни малейшего намека на тайну, пока Зорах, верховный жрец, однажды не разыскал Эрла и с помощью Кедаха, наставника, не затронул тему приближающегося великого семилетнего фестиваля в честь Кулакана, Крылатого Змей, бога улуанов, который, как предполагалось, обитал на дне озера.

Это было первое, что Эрл или Дик услышали о празднике, но принимая во внимание тот факт, что на амулете, который он носил, был знак Кулакана, и что, несомненно, именно обладание этим амулетом с самого начала внушило улуанам то глубокое почтение, которое они испытывали к нему, американец сразу же начал подозревать, что улуанцы каким-то образом связывают его присутствие в стране с приближающимся фестивалем и, возможно, ожидают, что он либо примет в нем ведущее участие, либо сделает какое-то определенное заявление в связи с этим. Поэтому, как только Эрл ясно осознал отношение людей к нему, а также, что один или несколько важных, возможно, жизненно важных вопросов, ожидают его решения, он принял то, что считал правильной позой оракула, в соответствии с которой предложил Зораху высказать свое мнение или задать свои вопросы без околичностей.

И тогда ужасная правда выплыла наружу, хотя ее пришлось вытягивать из Зораха по крупицам; первосвященник прилагал все усилия, чтобы убедить Эрла поддержать некоторые общие положения, выдвинутые им. Но Зорах, каким бы умным и проницательным ни был, не мог сравниться с американцем, который просто выслушивал заявления жреца по мере того, как тот делал их, одно за другим, а затем, без комментариев, повелевал ему переходить к следующему пункту.

Несовершенное знание Эрлом улуанского языка вкупе с быстрой, взволнованной речью Зораха чрезвычайно затрудняли хоть сколько-нибудь четкое понимание сути дела. Но Эрл не торопился; как только он получил представление о действительной цели визита верховного жреца, то решил прийти к совершенно ясному и определенному пониманию всего дела; и в этом его умело поддержал Кедах, не пожалевший усилий, чтобы изложить точку зрения Зораха понятно.

В сжатом виде поднятый вопрос заключался в следующем.

В определенный день, годовщина которого стремительно приближалась, в честь Кулакана проводился ежегодный фестиваль, в ходе которого каждый улуан приносил богу подношения, - которые, в ярко украшенной лодке, отправлялись на середину озера и там бросались в глубины, - самые ценные вещи, обычно какое-нибудь дорогое ювелирное изделие, изготовленное специально для этой цели. Но каждый седьмой год фестиваль приобретал гораздо более серьезный и важный характер, поскольку, в дополнение к вышеупомянутым жертвоприношениям, люди привыкли делать совместное подношение; такое подношение состояло из семи самых красивых девушек в возрасте от двенадцати до двадцати лет, которых в этот великий день наряжали в великолепные одежды, украшали драгоценностями так, что они едва могли стоять под их тяжестью, а затем отвозили на середину озера, где с большой церемонией, под молитвы и гимны, распеваемые жрецами, они одна за другой погружалась в озеро, и, конечно, их больше никогда не видели.

Эта церемония, известная как жертвоприношение дев, соблюдалась, по-видимому, с незапамятных времен и рассматривалась жрецами, соблюдавшими целибат, а потому не имевшими дочерей, которых можно было потерять, - как чрезвычайно важная и священная, причем до такой степени, что даже малейший протест против нее осуждался как непростительный грех. И все же, как легко понять, приближение каждого Семилетнего праздника было временем бесконечной тревоги для всех тех, у кого имелись дочери, подходящие для жертвоприношения, тем более что ни одна семья, даже королевская, не была освобождена от обязанности принести девушку в жертву, в то время как выбор оставался за жрецами, решение которых обжалованию не подлежало. Варварство этого обычая подчеркивалось в этом году тем фактом, что принцесса Мирра как по возрасту, так и по своей замечательной красоте, безусловно, входила в число подходящих, и создалось впечатление, правильное или ошибочное, что жречество, чтобы проявить и утвердить свою власть, должно было все устроить так, чтобы она была включена в число роковой семерки.

Предполагалось, что неприятие королем этого обычая приобрело определенную форму в тот день, когда его внучке-сироте исполнилось тринадцать лет. Как бы то ни было, вскоре после этого Джуда, каким бы благочестивым монархом он ни был, осмелился намекнуть Зораху на свое мнение о том, что настало время, когда жертвоприношение дев вполне может быть отменено. Но Зорах, фанатик из фанатиков, и слышать о подобном не хотел, возможно, потому, что, помимо прочих причин, отмена лишила бы его значительной части власти, которой он сейчас обладал, и которой, как намекалось, не раз пользовался, чтобы обеспечить себе - на существенный срок - привилегию исключения имени из списка избранных. Джуда, конечно, мог бы обратиться к первосвященнику с таким предложением от имени своей внучки; но против этого было несколько причин, одна из которых заключалась в том, что король был справедливым монархом и не стал бы добиваться освобождения принцессы любыми средствами, в то время как другая - он проницательно подозревал, что Зорах не станет отказываться от такой демонстрации своей власти, даже за огромную взятку.

В этих обстоятельствах король, хотя на самом деле и не восставал открыто против верховного жреца, ввел в народе практику частных молитв о том, чтобы можно было обойтись без Семилетнего жертвоприношения дев; и когда в год проведения Семилетнего фестиваля неожиданно появился Эрл, с амулетом Кулакана и требованием о допуске в Улуа, неудивительно, что все, кто каким-либо образом интересовался этим животрепещущим вопросом, должны были рассматривать его появление как, в той или иной форме, ответ на их молитвы. Должен ли этот ответ быть утвердительным или отрицательным - вот что всем, и особенно Зораху, теперь особенно хотелось узнать.

Эрлу, с его пока еще несовершенным знанием улуанского языка, потребовалось некоторое время, чтобы разобраться в довольно запутанном деле, и он максимально использовал изобретательность Кедаха; но Кедах оказался кровно заинтересованной стороной и, как и все остальные, верил, что Эрл, будучи то ли воплощением Кулакана, то ли послом и представителем бога, и решил, что всеми правдами и неправдами ему следует заставить белого человека ясно понять каждый пункт дела, - и ему это удалось.

С другой стороны, по мере того, как ему раскрывался и разъяснялся пункт за пунктом, сообразительный американец начал понимать, что в этом деле было гораздо больше, чем казалось на первый взгляд; по сути, оно выливалось в борьбу между жречеством и обществом; достаточно было одного взгляда на суровое, непреклонное выражение лица фанатичного главного жреца, чтобы убедиться, - он вовсе не из тех людей, которые сдаются без борьбы. Вдобавок к трудностям Эрл не имел возможности узнать, какую поддержку, вероятно, получат жрецы, если борьба станет открытой, что ни в коем случае не было невероятным.

Был, однако, один момент, по которому Эрл очень быстро принял решение, поскольку оно было предоставлено ему; какими бы ни были последствия, варварский обычай человеческих жертвоприношений должен быть отменен. Другие события должны идти своим чередом; но, естественно, его влияние, каким бы оно ни было, будет брошено на чашу весов в пользу права и справедливости.

Поэтому, когда, наконец, Зорах, верховный жрец, полностью изложил свою точку зрения и с нетерпением ожидал ответа, Эрл повернулся к нему и сказал:

- Знай, о Зорах, верховный жрец бога, которого народ Улуа называет Кулакан, что решение важного вопроса о человеческих жертвоприношениях является одной из причин моего присутствия в этой стране; и моей целью было объявить божественную волю, как только я в достаточной степени овладею языком, чтобы сделать себя понятным; но вы опередили меня. Я знаю, это дело срочное, учитывая, что приближается Семилетний фестиваль; и все же, в силу знака, который я ношу, - тут он легонько коснулся амулета, - было бы лучше, если бы вы проявили терпение, пока мне не будет удобно говорить. Однако оставьте это; ваше нетерпение стало результатом вашего усердия, и поэтому оно прощено.

Итак, в древности божество, которому поклоняются все, предписало, чтобы часть поклонения ему состояла в принесении жертв, связанных с пролитием крови; и какое-то время таких жертвоприношений, сопровождаемых молитвой и восхвалением, и праведного образа жизни - было достаточно.

Но жертвы, о которых я только что говорил, были лишь прообразом, напоминанием и заменой еще большей жертвы, которая была принесена в свое время, весть о которой я принес вам; и эта жертва затмила все остальные, связанные с пролитием крови и уничтожение жизни не нужно; следовательно, воля Того, кому все поклоняются, в том, чтобы жертвоприношение дев прекратилось навсегда. Я сказал.

Очевидно, это было совсем не то заявление, которого ожидал Зорах; он выглядел не только сильно удивленным, но и глубоко разочарованным; было также что-то в выражении его резких черт, что, казалось, указывало - он никоим образом не был готов принять изречение Эрла, если оно не будет подкреплено доказательствами. Некоторое время он стоял молча, обдумывая проблему, вставшую перед ним. Затем, подняв глаза, он спросил:

- Господин, - сказал он, - ты говоришь, что в жертвоприношении больше нет необходимости. Как же тогда мы будем отныне поклоняться, если сама суть нашего поклонения - жертвоприношение?

- Нет, - ответил Эрл, - ты неправильно меня понимаешь, Зорах. Я сказал не о том, что жертвоприношения больше не нужны; но о том, что жертвы, связанные с лишением жизни, больше не требуются. Вы привыкли убивать и сжигать животных на своих алтарях; но для вас это легко сделать, не требуя никаких реальных жертвоприношений, поскольку страдают только животные. И вы совершаете ежегодное жертвоприношение, бросая в озеро самое ценное, что у вас есть. Но даже этого недостаточно; вы должны пойти на жертвы, которые еще более трудны и обойдутся вам дороже. Вы должны стойко сопротивляться любому искушению творить зло, причинять вред врагу, грабить, обманывать, говорить неправду, делать все, что, как вы знаете, неправильно. И вы должны делать это не только в установленное время, отведенное для поклонения, вы должны делать это всегда, когда бы ни возникло побуждение творить зло. Так принесите своему богу самую приемлемую жертву, какую только возможно принести человеку.

И снова Зорах постарался полностью осознать все, что означали слова Эрла.

- Значит, - сказал он, наконец, - праздники будут такими же, как и прежде, за исключением того, что жертвоприношение девушек запрещено?

- Почти, - согласился Эрл, - с еще одним отличием. Вы привыкли каждый год бросать в озеро какую-нибудь очень ценную вещь. В этой жертве также нет необходимости, поскольку Кулакан не нуждается в драгоценностях или украшениях любого рода. Тем не менее, жертвоприношение, будучи актом поклонения и выражением благодарности за полученные милости и блага, является благом, и поэтому должно продолжаться, но в другой форме. Здесь, в Улуа, как и везде, у вас есть бедные и больные; и отныне ваша жертва будет принимать форму служения им и обеспечения их вещами, необходимыми для их комфорта и благополучия, которые из-за своей бедности они не в состоянии обеспечить сами. Следовательно, отныне каждый человек, желающий принести жертву, должен, вместо того чтобы бросать какую-либо драгоценную вещь в воды озера, отнести ее стоимость деньгами в храм и преподнести жрецам, которые, в свою очередь, должны потратить ее указанным мной способом.

Зорах кивнул.

- Это кажется хорошим, - сказал он, - однако я предвижу много трудностей на этом пути. Нам понадобится постоянное руководство от тебя, господин, если мы хотим, чтобы нововведение было успешно реализовано.

- Верно, - согласился Эрл. - И ты получишь все наставления, в которых нуждаешься. Я еще поговорю с тобой об этом. А теперь иди с миром.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ. ДИК КАВЕНДИШ ВЫХОДИТ ИЗ СЕБЯ

Эрл думал, что у него есть веские основания поздравить себя с успехом, ибо он справился с проблемой человеческих жертвоприношений в связи с семилетним фестивалем в честь Кулакана; поскольку поначалу его заявление, казалось, встретило всеобщее одобрение. Однако прошло всего несколько дней, прежде чем стало очевидно, что даже такой гуманный эдикт, как указ Эрла, который, как можно было бы предположить, более или менее непосредственно понравится всем, не обошелся без возражений. Правда, выступивших против можно было найти только среди тех, у кого не было и, скорее всего, не будет дочерей, которые могли бы считаться "подходящими"; и все же было удивительно обнаружить, насколько их много. Было очень трудно понять, почему возражали именно они; но считалось, причина заключалась в том, что жертвоприношение представляло собой захватывающее зрелище для людей жестокого, болезненного и порочного нрава. Кроме того, вскоре начали намекать, что, хотя Зорах, верховный жрец, казалось, смирился с нововведением, на самом деле жречество выступало против него и тайно подстрекало народ восстать.

Эрл, однако, заслужил вечную благодарность короля, принцессы и нескольких самых могущественных и влиятельных людей, которые стали относиться к нему и Дику с большим уважением и почтением, чем прежде.

Подготовка к фестивалю шла полным ходом; и чтобы компенсировать массам потерю самой зрелищной части мероприятия, Эрл и Дик организовали серию игр и спортивных состязаний с ценными призами для тех, кто добился в них успеха, в количестве, достаточном, чтобы занять весь день; так что, когда этот день наступил, он не только прошел без какой-либо заметной демонстрации недовольства, но и было замечено явное улучшение старого порядка вещей.

Правда, те, кто внимательно наблюдал за поведением толпы, не могли не заметить, что удовлетворение ни в коем случае не было всеобщим; еще одним обескураживающим фактом в связи с фестивалем было то, что, когда он закончился, и Зораха попросили сообщить Эрлу о сумме, принесенной в храм в этот день вместо обычных подношений, брошенных в озеро, сумма, названная верховным жрецом, была удручающе мизерной, составив менее десятой части ожидаемой. Эрл поделился с Диком своими подозрениями о том, что где-то что-то пошло не так, и выразил твердое намерение разобраться в этом вопросе при первой же возможности; но прежде чем он смог это сделать, его внимание отвлекли другие, более важные события.

Первым из этих событий была внезапная смерть короля. Отправившись отдыхать накануне вечером, Джуда пребывал в полном здравии; но, когда на следующее утро слуги вошли в королевские покои, чтобы разбудить его величество и сопроводить его в ванную, он был найден лежащим мертвым на своем ложе. Конечно, были немедленно вызваны придворные врачи; но они ничего не могли сделать, кроме как объявить, что смерть действительно наступила, и что она наступила по естественным причинам. К великому удивлению Эрла и Дика, не было предпринято никаких попыток провести вскрытие с целью установления действительной причины смерти; но небольшое расследование вскоре выявило тот факт, что подобные исследования не были известны в Улуа, поскольку мастерство и знания врачей не продвинулись так далеко. С разрешения принцессы Эрл присутствовал при осмотре тела врачами, и он был вынужден признать, во внешнем виде короля не было ничего, что могло бы оправдать малейшее подозрение в нечестной игре, на что на самом деле никто даже не намекал. Эрл высказал мнение, что причиной смерти стал сердечный приступ.

Одновременно с вызовом врачей после обнаружения кончины короля был созван Совет знати - совет, функции которого в какой-то мере соответствуют функциям британского кабинета министров; и именно членам этого собрания врачи официально сообщили о смерти короля. После этого были немедленно предприняты шаги для публичного объявления о событии; в полдень того же дня герольды провозгласили смерть короля и восшествие принцессы Мирры на престол, сначала на площади перед дворцом, а затем на четырех других площадях, расположенных соответственно в центре города, северном, южном, восточном и западном кварталах города. Были вызваны бальзамировщики, и тело передано им, чтобы они могли немедленно приступить к долгому и тщательно продуманному процессу, посредством которого тело становилось практически невосприимчивым к разложению на длительный срок.

Молодой королеве была предоставлена неделя полного уединения, чтобы она могла дать волю своему естественному горю в связи с потерей своего деда и подготовиться к выполнению важных обязанностей, которые теперь будут возложены на нее; в течение этого периода она была полностью предоставлена самой себе, и ее не просили заниматься каким-либо делом вообще. По истечении недели она вышла из своего затворничества, немного бледная и измученная, но внешне совершенно спокойная, что обрадовало двух белых мужчин, поскольку теперь выяснилось, религиозные верования улуанов таковы, что исключают что-либо похожее на глубокую или длительную скорбь по поводу потери родственников, поскольку одним из элементов их веры является то, что усопшие, если только они не были заведомо злыми людьми, обретали вечный покой и счастье в своего рода Элизиуме, и поэтому для продолжительной скорби повода не было.

Однако, как только молодая королева вышла из своего временного затворничества, она столкнулась с проблемой, способную легко превратиться в одну из самых неприятных, какие только может быть призвана решить молодая женщина, находящаяся в подобном положении.

Ибо теперь выяснилось, что Мирра занимала уникальное положение в анналах улуанского владычества, будучи единственной женщиной, когда-либо наследовавшей трон. Все монархи с незапамятных времен были мужчинами; и тот факт, что теперь на престол взошла женщина, молодая девушка, наполнил Совет знати ужасом, который легко понять, если вспомнить, что в Улуа женщины считаются намного ниже мужчин, к ним относятся просто как к движимому имуществу и они немногим лучше домашних животных. Совет знати был созван, чтобы обсудить столь необычную и приводящую в замешательство ситуацию, в которой один из собравшихся, дерзкий более прочих, осмелился предложить избрать одного из них на освободившийся трон. Но на это предложение было незамедлительно наложено вето Лигой, Хранителем статутов, который, ссылаясь на заплесневелый том, в котором были записаны законы, касающиеся правления Улуа, напомнил Совету, что закон о престолонаследии прямо предусматривает, что после смерти короля его следующим непосредственным преемником становится его наследник. Или, при отсутствии непосредственного преемника, в результате преждевременной смерти, - как в данном случае, - на трон вступает непосредственный преемник того, кто должен был стать преемником. Таким образом, право принцессы Мирры на трон было бесспорно закреплено, и единственный вопрос, стоявший на самом деле перед Советом, заключался в том, как разрешить столь уникальную ситуацию. Последовала долгая и бурная дискуссия, в ходе которой были четко установлены два факта; первый из них заключался в том, что по закону о престолонаследии Мирра теперь была королевой Улуа; и второй, мысль о том, что страной будет управлять женщина, была крайне неприятна членам Совета знати.

Наконец, было решено, что, поскольку по незапамятному обычаю жена улуана была подданной своего мужа, единственное, что нужно было сделать, - это попросить королеву выйти замуж, тогда ее муж станет королем. Это было расценено как вполне удовлетворительное решение возникшей трудности; было немедленно предложено подготовить список имен для представления ее величеству и предложить ей выбрать из этого списка человека, которого она приняла бы в качестве своего супруга.

Пока все шло хорошо. Но в тот самый момент, когда большая трудность, казалось, была преодолена, начали возникать другие, не менее сложные. Мысль стать мужем королевы, естественно, пришлась по душе каждому члену Совета, и столь же естественно, что каждый член Совета претендовал на право включить свое имя в список. Сачар, самый могущественный, - тот, кто предложил избрать одного из них на трон, - схватил пергамент и сразу же вписал свое собственное имя во главу списка, не соизволив поинтересоваться, было ли такое действие приемлемо для его коллег. Затем, все еще держа перо в руке, он оглядел собравшихся и сказал:

- Я предлагаю, чтобы следующим именем в списке было имя Лиги, Хранителя законов.

Мгновение участники в изумлении смотрели друг на друга; затем, под впечатлением, что Сачар отпускает несвоевременную шутку более чем сомнительного вкуса, они разразились бурей протестов, потому что Лига был маленьким сморщенным человеком около восьмидесяти лет.

Но Сачар ответил на их протесты взглядом, полным надменного удивления, сразу же заставившим их замолчать, поскольку он был не только самым могущественным человеком среди них, но и обладал упрямым, властным нравом, нетерпеливым к возражениям и скорым на месть всем, кто хоть в малейшей степени вызвал его неудовольствие. Он не пользовался популярностью ни у членов Совета, ни у народа; но его боялись из-за огромной власти и влияния, которыми он обладал, и беспринципности, с которой он ими пользовался.

- Что вы хотите сказать? - с яростью осведомился он. - Должен ли я понимать, что вы возражаете против кандидатуры Лиги как неподходящей? И если да, то на каком основании? Разве он не Хранитель статутов и, как таковой, не самый подходящий человек на должность правителя Улуа? Ибо кто из вас знает хотя бы десятую долю того, что знает о законах, которыми мы управляем, он, или кто лучше него проследит за тем, чтобы эти законы соблюдались?

- В этом ты, возможно, прав, Сачар, - парировал Лига, единственный из присутствующих, совершенно не испытывавший страха перед грозным членом Совета. - Но разве мой возраст не имеет значения? Подхожу ли я в супруги шестнадцатилетней девушке? Ты знаешь, что это не так; и ты знаешь также, что, если бы выбор был между мной и тобой, был бы избран ты. Ты хитер, Сачар, но недостаточно, чтобы обмануть старого Лигу. Если ты берешь на себя смелость предлагать имена, предложи тех мужчин, которые не только будут способны эффективно выполнять обязанности, связанные с их высоким положением, но и которые также будут приемлемы для ее величества с точки зрения возраста и характера. Выдвигая кандидатуру такого человека, как я, ты проявляешь недостаток уважения к своей королеве.

Послышался тихий ропот одобрения этой бесстрашной, прямолинейной речи старика, услышав которую, Сачар, понявший, что его уловка раскрыта, яростно бросился к двери и, обернувшись к членам Совета, воскликнул:

- Значит, вы одобряете недостойную инсинуацию, которую Лига выдвинул против меня? Хорошо! Выдвигайте свои кандидатуры без моего влияния. Моей целью было выдвинуть тех, кто по мудрости и опыту больше всего подходит для управления, независимо от возраста или других соображений. Но поскольку вы сочли возможным заподозрить меня в недостойных мотивах, выдвигайте, кого пожелаете. Однако, я требую, чтобы мое имя было включено, поскольку я так же способен управлять, как и любой другой среди вас; и я сохраняю за собой право голосовать против тех кандидатов, которых могу счесть неподходящими.

С этими словами Сачар с презрением поклонился собранию и гордо вышел из зала.

На несколько мгновений среди тех, кто остался, воцарился ужас, ибо они хорошо знали Сачара и ясно понимали, что невольно нажили себе злейшего и непримиримого врага в лице самого могущественного и беспринципного человека в Улуа. Но вскоре Лига справился с ситуацией и несколькими тщательно подобранными словами успокоил членов Совета по поводу их тревоги, которая, как он заверил их, была совершенно несоразмерной и неуместной, и вернул их к текущему делу, в результате чего после долгого и непростого обсуждения был составлен список, содержащий около двадцати имен, для представления ее величеству.

В должное время список был представлен со всей торжественностью, которой требовало столь важное событие. Затем снова воцарился ужас, ибо молодая королева, внимательно просмотрев список, вернула его Сачару, который его представил, со спокойным заявлением, что ни одно из содержащихся в нем имен для нее неприемлемо!

Вслед за этим Совет в замешательстве удалился; было проведено еще одно заседание, подготовлен еще один список, в который, по настоянию Сачара, снова было включено его имя, несмотря на предыдущий отказ королевы; ее величеству было предложено назвать дату его представления, что она и сделала.

Второе представление состоялось примерно в половине десятого утра; за несколько минут до этого Совет знати, предварительно собравшийся в вестибюле, вошел и занял свои места.

За ними немедленно вошли телохранители королевы, полностью вооруженные, под командованием их офицера, выстроившего их поперек нижнего конца зала, полностью заблокировав выход, за исключением дверного проема в верхнем конце зала, используемого исключительно королевой. После этого был отправлен придворный гонец, чтобы сообщить королеве о том, что Совет собрался; несколько минут спустя вошла ее величество, под звуки труб, в сопровождении дам и офицеров ее двора, среди которых были Эрл и Дик.

Медленным и исполненным достоинства шагом ее величество подошла к трону и, поклонившись собравшемуся Совету, села, одновременно сделав знак двум белым мужчинам встать по обе стороны от нее, к нескрываемому изумлению знати и едва скрываемому негодованию Сачара.

Наступила короткая пауза, во время которой члены Совета, вставшие при появлении королевы, расселись по местам. Затем Сачар, занимавший место во главе стола по правую руку от королевы, поднялся на ноги и, обращаясь к ее величеству, произнес длинную речь, в которой довольно подробно изложил причины, приведшие к нынешнему решению Совета, напомнил ей о ее неприятии первого представленного списка и в завуалированном диктаторском тоне осмелился выразить надежду, что ее величество не испытает затруднений при выборе имени из списка, который сейчас будет представлен ей. Затем он развернул пергамент и с поклоном, который, казалось, говорил: "Это ваш последний шанс, так что используйте его наилучшим образом", положил его перед ней.

Поклонившись в ответ, с едва заметным намеком на улыбку, мелькнувшую на ее губах и в глазах, Мирра протянула руку и, взяв пергамент, начала читать его. Но как только ее взгляд остановился на первом имени, она отложила его.

- Как же так, милорд Сачар! - воскликнула она. - Что это значит? - И она указала на его имя, снова занимавшее первое место в списке. - Это список, который был представлен мне первым?

- Нет, ваше величество, - ответил Сахар. - Понимая, что имена в нем неприемлемы, мы не сочли нужным его представлять. Но его можно доставить за очень короткий промежуток времени, если ваше величество того пожелает.

- Я действительно этого желаю, - заметила королева. - Пусть он будет представлен немедленно. - И она откинулась на спинку трона, ожидая прибытия документа.

Несколько минут спустя Лига появился с первым списком, который положил развернутым на стол перед королевой. На его лице играла веселая улыбка, когда он ковылял обратно к своему месту, потому что, как и большинство членов Совета, он догадывался о том, что надвигалось, и сердечно приветствовал бы все, что имело привкус пренебрежения по отношению к надменному и властному Сачару.

- Итак! - продолжила королева, приложив тонкий указательный палец по очереди к каждому из документов. - Я была уверена, что не ошиблась. Имя милорда Сачара стоит первым в каждом из этих документов. Тем не менее, полагаю, все помнят, что всего несколько дней назад я четко заявила, ни одно из имен в этом списке, - она постучала по номеру один указательным пальцем левой руки, - не является для меня приемлемым. Как же тогда получается, что имя, однажды отвергнутое мной, снова представляется на мое утверждение?

Сказав это, Мирра протянула руку и, взяв тростниковое перо, которое с улыбкой протянул ей Лига, решительно провела им по размашистой подписи Сачара.

На мгновение воцарилась напряженная тишина, в то время как сама атмосфера, казалось, содрогнулась в ожидании той бурной вспышки гнева со стороны Сачара, которую, как можно было ожидать, спровоцирует намеренное пренебрежение королевы. Желтоватое лицо мужчины почернело от ярости, его глаза метали молнии в сторону девушки, с улыбкой вычеркнувшей его имя, кулаки сжались так, что побелели костяшки пальцев, а борода и усы встали дыбом, как грива разъяренного льва. Его вид был настолько угрожающим, что Дик Кавендиш одним прыжком оказался между королевой и разъяренным Сачаром, в чьи сверкающие глаза посмотрел с такой угрозой, что аристократ внезапно нашел новый объект для своего гнева. Но Дику было наплевать на Сачара и его гнев; он уже довольно хорошо знал о репутации этого человека и инстинктивно понимал, что есть только один способ справиться ним, поэтому положил тяжелую руку на плечо аристократа, посмотрел на него так грозно, как только умел, и прошептал - так, что услышал каждый из присутствовавших:

- Осторожнее, милорд, осторожнее! Сдержите себя, сядьте, если не хотите, чтобы я свернул вам шею!

И Сачар, которому никогда прежде не угрожали, опустился на свое место, потеряв дар речи и на мгновение совершенно ошеломленный открытием того, что существует человек, который его не боится.

Тем временем королева, все еще держа в руке перо, задумчиво рассматривала лежащий перед ней список и спокойно и целенаправленно вычеркивала имя за именем, пока не осталось ни одного. Затем Мирра с улыбкой взглянула на лица, повернутые к ней, и заметила:

- Мне жаль, милорды, что я доставляю вам столько хлопот, но имена в этом списке для меня не более приемлемы, чем те, что были в первом.

Сачар наблюдал, как она вычеркивает имя за именем, с быстро растущим гневом. Он полагал, что начал понимать смысл поступка королевы. Она вообще не собиралась выходить замуж, если могла этого не делать, и, если ее не удастся принудить к этому, его шанс стать королем будет упущен. Если бы только можно было убедить ее назвать какого-нибудь приемлемого человека, он полагал, что смог бы найти средства убедить этого человека отказаться от чести в его (Сачара) пользу; но если она этого не сделает, что тогда? Поэтому, когда королева легонько отодвинула от себя список, Сачар вскочил на ноги и, обращаясь к собранию, сказал:

- Милорды, похоже, нам на редкость не везет в наших попытках найти супруга, во всех отношениях приемлемого для ее величества. Кажется возможным, что мы можем составлять список за списком имен, которые считаем подходящими во всех отношениях, и каждый список постигнет судьба того, что сейчас лежит на столе. Поэтому я рискнул бы предложить обратное, и вместо того, чтобы составлять список и представлять его на утверждение ее величества, попросить королеву подготовить список лиц, приемлемых для нее, и представить его нам. Затем мы, собравшись на Совете, возьмем этот список, самым тщательным образом рассмотрим его и решим, есть ли в нем какие-либо имена, которые мы все можем одобрить. Что скажете, милорды; кажется ли вам мое предложение приемлемым?

За этим предложением последовало недолгое молчание; затем, один за другим, собравшиеся кратко выразили свое согласие, а старый Лига выразительно заметил:

- Если ее величество одобрит ваше предложение, милорд Сачар, я не вижу причин, по которым кто-либо из нас должен его не одобрять.

- В таком случае... - начал Сачар. Но королева остановила его, подняв руку.

- Минуточку, пожалуйста, - сказала она. - Если я правильно понимаю Совет, цель всех этих разговоров о списках - поторопить меня с замужеством, независимо от моих собственных склонностей. А теперь, милорд Лига, прежде чем мы продолжим обсуждение этого вопроса, я хочу спросить вас, как Хранителя законов: существует ли закон, обязывающий меня выйти замуж по приказу моего Совета знати?

- Я не знаю ни о каком подобном законе, ваше величество, - ответил Лига. - Пойду дальше и скажу, что, зная законы так, как знаю я, такого закона не существует.

- Хорошо! - ответила королева. - Я никогда не слышала ни о каком подобном законе, но ввиду несколько своевольных действий моего Совета подумала, что, возможно, такой закон может существовать. Вы говорите, что такого закона нет; и я надеюсь, что мой Совет примет ваше заверение как доказательство его несуществования. Теперь еще один вопрос. Существует ли закон, запрещающий незамужней женщине править Улуа?

- Нет, ваше величество, такого закона нет, - ответил Лига. И торжествующий взгляд, который он бросил на Сачара, казалось, говорил о том, что он рад этому.

- Прекрасно! - заметила королева. - Благодарю вас, милорд Лига, за то, что вы совершенно прояснили этот вопрос. И я также благодарю вас, члены моего Совета, за живой интерес, который вы проявили к вопросу, который теперь, когда дело дошло до расследования, похоже, касается меня одной. Поверьте мне, я ценю этот интерес; но я прошу вас больше не утруждать себя этим вопросом, поскольку мысль о замужестве еще не приходила мне в голову, и в настоящий момент я не готова принять предложение от кого бы то ни было. Когда я буду готова, то дам вам знать, и дело можно будет возобновить. Тем временем, я воспользуюсь этой возможностью, чтобы сказать, я верю, что, хотя и не замужем, смогу, с вашими мудрыми советами и помощью, управлять Улуа так же эффективно, как если бы я пользовалась помощью мужа.

На мгновение члены Совета онемели от изумления и ужаса при виде спокойной, сдержанной твердости, с какой эта молодая девушка намеренно выступила против их общих желаний. Хуже всего было то, что, как они теперь полностью осознали, она действовала полностью в рамках своих прав.

Они все еще боролись со своими эмоциями, когда Сачар, всегда крайне нетерпимый к сопротивлению и привыкший действовать под влиянием момента, вскочил на ноги; его глаза горели яростью, и он закричал:

- Милорды, члены Совета знати, собираетесь ли вы безропотно подчиниться этому чудовищному пренебрежению нашими желаниями? Потому что, если это так, то я - нет. Я говорю, что, законно или не законно, нами не будет управлять женщина. Королева должна и выйдет замуж немедленно; и если она не выберет себе мужа, приемлемого для всех нас, мы выберем его для нее и заставим ее выйти за него замуж силой, если потребуется...

Внезапно он замолчал и беспомощно откинулся на спинку стула, вынужденный к этому непреодолимым давлением рук Дика на его плечи, хватка которых грозила раздавить его лопатки. Подняв глаза, он увидел возвышающегося над ним Дика Кавендиша с таким выражением в глазах, которое, казалось, предвещало скорую смерть опрометчивому преступнику. В течение трех или четырех секунд Дик, все еще удерживая мучительной хваткой Сачара, сердито смотрел на корчащегося члена Совета; затем он встряхнул несчастного с такой силой, что зубы Сачара не только клацнули друг о друга, словно кастаньеты, но и прокусили ему язык, когда он попытался заговорить.

К этому времени весь зал пришел в смятение, члены Совета вскочили на ноги в ужасе от того, что должно было произойти дальше. Несколько наиболее робких поспешно покидали свои места и отступали к двери, однако их остановили скрещенные алебарды стражников. Лига был единственным, кто, казалось, нисколько не был смущен столь экстраординарным происшествием, и стоял, благожелательно улыбаясь Дику, в то время как последний удерживал разъяренного, но испуганного Сачара. Несколько других членов Совета, стремясь выслужиться перед Сачаром, поспешили ему на помощь и безуспешно пытались разжать хватку Дика, в то время как капитан стражи в сопровождении солдат, откликнувшийся на зов Дика, неуверенно стоял рядом, не понимая, что происходит; должен ли он подчиниться приказу молодого англичанина арестовать члена Совета или нет.

Это состояние неуверенности со стороны капитана охраны не осталось полностью незамеченным присутствующими, некоторые принялись громко ться высказывапротив ареста как незаконного, поскольку он был произведен лицом, не имеющим полномочий.

- Вот как? - воскликнула королева, тоже поднимаясь. - Тогда это легко поправимо.

Повернувшись к Дику, она добавила:

- Милорд Дик, я назначаю вас капитан-генералом моей охраны, здесь и сейчас. И я уполномочиваю вас арестовать милорда Сачара и поместить его в тюрьму.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ. ЗЛОВЕЩЕЕ ИСЧЕЗНОВЕНИЕ

Поразительный характер всего эпизода в сочетании с внезапностью и абсолютной неожиданностью его развития и столь же неожиданной твердостью и решительностью характера, проявленными молодой королевой, оказали такое парализующее воздействие на членов Совета, что они снова опустились на свои места и погрузились в молчание, наблюдая за арестом Сачара. Прежде чем кто-либо из них пришел в себя, чтобы предпринять какие-либо действия, королева поднялась и, поклонившись собранию с безмятежной и самой обаятельной улыбкой, сказала:

- Милорды Совет, вы свободны.

Затем, повернувшись к двум белым мужчинам, она прошептала таким тихим голосом, что только они двое расслышали ее слова:

- Милорды Дик и Эрл, окажите мне любезность, проводите меня в мои апартаменты. Я хочу посоветоваться с вами обоими.

И, приняв предложенную Диком руку для поддержки, она вышла из зала Совета через ту же дверь, через которую вошла, и в сопровождении своей свиты направилась в маленькую, но красивую комнату, где они с дедушкой впервые приняли двух белых мужчин.

Войдя, она села на возвышении и, приказав своим дамам отойти в другой конец комнаты, где они не могли бы их слышать, подперла подбородок рукой, как бы в глубокой задумчивости, и оставалась так в течение нескольких минут.

Затем, подняв глаза, она взглянула сначала на Дика, а затем на Эрла, который почтительно стоял перед ней, и сказала:

- Милорды, я в затруднительном положении и хотела бы воспользоваться вашим советом. Вы из большого внешнего мира и, несомненно, свободно общались с миллионами людей, о которых рассказывали покойному королю, моему любимому дедушке. Вы рассказали ему о чудесных деяниях этих миллионов, об их замечательных предприятиях и изобретениях и о соперничестве, которое существует между ними; и я не сомневаюсь, что, общаясь с ними, как вы, должно быть, и делали, вы приобрели мудрость, рядом с которой мудрость мудрейшего из нас в Улуа покажется глупостью.

Вы поступили правильно, милорд Дик, отдав приказ об аресте Сачара за его высокомерную и оскорбительную речь, ибо я сомневаюсь, что у меня хватило бы смелости предпринять столь смелый шаг. Я знаю, что это будет означать войну между ним и мной, - войну заговоров и коварства, если не настоящего кровопролития, - и теперь хочу знать, могу ли я рассчитывать на ваш совет и, при необходимости, на ваше активное сотрудничество в борьбе, которую я считаю неизбежной?

- Можете, ваше величество, - ответили Дик и Эрл на одном дыхании.

- Благодарю вас от всего сердца, - ответила королева, взглянув на них с сияющей улыбкой. - Я чувствую, - продолжала она, - что в борьбе, которую предвижу, мне придется почти полностью положиться на вас, поскольку я верю, что члены моего Совета, за очень редким исключением, будут против меня. Поэтому идите и подумайте вместе о шагах, которые вы порекомендовали бы мне предпринять, а затем возвращайтесь ко мне снова.

Она протянула руку, которую Дик и Эрл почтительно поцеловали, прежде чем удалиться.

Добравшись до своих апартаментов, двое друзей были удивлены, обнаружив Лигу, Хранителя законов, ожидающего их. На его лице присутствовало выражение беспокойства, когда он поднялся и направился им навстречу.

- Милорды, - сказал он, - до моих ушей только что дошло, - и я подумал, что вы, и в особенности вы, милорд Дик, в вашем качестве генерал-капитана королевской охраны, должны знать, - что Сачар вместе с офицером и солдатами, под чью опеку вы его передали, исчез.

- Исчез! - эхом отозвался Дик. - Что вы имеете в виду, милорд Лига?

- Именно то, что я сказал, - ответил Лига. - Сачар не был помещен в тюрьму, как вы приказали, а офицер и солдаты не находятся в своих помещениях, как им следует. Я предвидел нечто подобное, и поскольку мои симпатии всецело на стороне королевы, я счел своим долгом покинуть зал Совета сразу же после ухода ее величества и следовать маршрутом, который должен был выбрать Сачар. Я убедился, что он покинул дворец в сопровождении офицера и солдат; но он еще не добрался до тюрьмы, когда я туда прибыл, и совершенно очевидно, что теперь он этого не сделает. Я лично убежден, что, будучи человеком известной власти и почти неограниченного богатства, он без труда подкупил офицера и солдат, чтобы те позволили ему бежать, и, вполне возможно, увел их с собой, чтобы защитить от последствий их предательства.

Дик и Эрл мгновение пристально смотрели друг на друга, а затем понимающе кивнули.

- Милорд Лига, - сказал Дик, - я благодарю вас за то, что вы так быстро сообщили мне эту информацию, а также за заверение в вашем сочувствии делу королевы. Несомненно, вы уже признали, мы тоже полностью и безоговорочно на ее стороне, до такой степени, что полны решимости не покидать Улуа до тех пор, пока власть ее величества не будет твердо установлена. И не только это; мы намерены сделать все, что в наших силах, чтобы довести это до конца. Я говорю как от имени милорда Эрла, так и от себя лично. Вы подтверждаете мои слова, не так ли? - добавил он, поворачиваясь к Эрлу.

Эрл выразительно кивнул в знак согласия, и Дик продолжил:

- Достаточно ли сильны ваши симпатии к ее величеству, чтобы побудить вас поддержать нас в этом деле, милорд?

- Несомненно, - согласился Лига, - иначе я не поставил бы вас в известность о побеге Сачара.

- Хорошо! - одобрил Дик. - Будучи чужаками среди вас, мы, естественно, в значительной степени не осведомлены о характере Сачара и тех, кто, вероятно, примет участие вместе с ним в борьбе против королевы; поэтому будем рады услышать ваше мнение относительно вероятного исхода акта неповиновения Сачара. Как вы думаете, чем это закончится?

- Я скажу вам, - ответил Лига. - Зная Сачара и его амбиции, я думаю, Сачар проследовал из зала Совета к себе домой, забрал все деньги, какие только смог найти, а затем, вероятно, направился в дом Нимри, мужа своей сестры, где, рассказав о событиях сегодняшнего утра, договорился с Нимри, чтобы тот занялся его делами, собирал его деньги и время от времени предоставлял такие средства, какие ему могут понадобиться. Приняв эти меры, Сачар почти наверняка скроется и из своего укрытия попытается организовать восстание против власти королевы с целью либо свергнуть ее с престола, либо - если народ этого не допустит - заставить ее выйти за него замуж.

- Итак, - сказал Дик, - это означает что-то очень похожее на гражданскую войну?

- Да, - лаконично согласился Лига.

- И каков, по-вашему, будет ее исход? - спросил Эрл.

Лига глубоко задумался.

- Это трудно предсказать, - ответил он вскоре. - С одной стороны, такого явления, как восстание против королевского дома, в Улуа еще никогда не было, и, вообще говоря, улуанцы, как народ, будут против этого. Ибо это было бы нарушением одного из фундаментальных законов Улуа, и люди в целом, естественно, станут утверждать, что если возможно нарушить один закон, то можно будет нарушить и другие, с последствиями, которые ни один человек не может предвидеть. С другой стороны, Сачар, безусловно, самый могущественный и влиятельный человек в королевстве. Мало кто любит его, если таковые вообще есть, но есть много тех, кто, веря в его силу, готов помочь ему в надежде на щедрое вознаграждение в случае его успеха, в то время как гораздо большее число - вероятно, тысячи - тех, кто прямо или косвенно зависят от его благосклонности, почувствуют, что у них нет другого выбора, кроме как помочь ему, если их призовут. И можете быть уверены, он обратится к каждому человеку, который хотя бы в малейшей степени находится под его влиянием. Я боюсь, обнаружится, что у него будет очень много последователей.

- В таком случае, - сказал Дик, - мне кажется, требуются быстрые и энергичные действия. И именно в этом, милорд Лига, вы можете оказать нам величайшую услугу. Я мало или вообще ничего не знаю о законах, по которым управляется Улуа, в то время как вы знаете их как свои пять пальцев. Скажите мне, как далеко простираются мои полномочия генерал-капитана королевской охраны?

- Они распространяются ровно настолько, насколько ее величеству будет угодно разрешить, - ответил Лига. - Вы имеете право, даже не получая прямого разрешения ее величества, предпринимать любые шаги, какие сочтете необходимыми для защиты особы королевы; помимо этого, вам нужно только получить разрешение ее величества, чтобы сделать законным любое действие, совершенное вами для поддержания закона и порядка.

- Понятно, - ответил Дик. - Похоже, мои полномочия достаточно широки. Как вы думаете, достаточно ли они широки, чтобы оправдать арест от имени королевы всего имущества, принадлежащего Сачару?

- С какой целью? - спросил Лига.

- Прежде всего, чтобы лишить его того, что мы, англичане, называем "сухожилиями войны", - ответил Дик, - или, другими словами, средств для организации кампании; и, во-вторых, с целью внушить всем, кого это может касаться, что мы, выступающие на стороне королевы готовы подавить сильной рукой любую попытку лишить ее каких-либо прав или свободы.

- Клянусь Кулаканом! - воскликнул Лига. - Действительно ли вы готовы принять такие строгие меры? Мы, улуанцы, немного склонны осуждать силу, немного склонны вести переговоры и торговаться, идти на компромисс. Я думаю, как народ, мы настолько робки, что готовы уступить почти во всем, чтобы избежать жестких мер. И именно здесь у Сачара уже есть преимущество. Он не робок; напротив, он смел, отважен, властен - он пугает людей, заставляя подчиняться его воле. И если вы также готовы быть твердыми, решительными, бесстрашными, я верю, что вы победите; ибо, если однажды удастся заставить людей осознать, что ваша решимость так же сильна и непоколебима, как у Сачара, многие побоятся присоединиться к нему, чтобы, в случае его падения, не пасть вместе с ним.

Но это нехорошо, если королева будет лично вовлечена в борьбу, которую я предвижу. Она должна оставаться в стороне. Она слишком молода, слишком неопытна, слишком мягкосердечна, чтобы успешно бороться с возникшими проблемами; в критический момент, когда ее трон, ее свобода, возможно, даже сама ее жизнь могут висеть на волоске, у нее может возникнуть искушение уступить, вместо того чтобы бороться за то, что по праву принадлежит ей, чтобы предотвратить кровопролитие. Это черта ее характера, на которую Сачар будет с уверенностью рассчитывать, поэтому мы, принимающие близко к сердцу ее интересы, должны защитить ее от последствий несвоевременной слабости, побудив ее наделить вас всей полнотой власти действовать от ее имени так, как вам может показаться наилучшим. Таким образом, вы с Сачаром, а не она, будете ответственны за то, что может произойти. Не пугает ли вас такая перспектива?

- Нисколько, друг Лига, - ответил Дик.

- Рад слышать это от вас, - ответил Лига, - поскольку ваша точка зрения в точности совпадает с моей собственной. Ах, если бы я был достаточно молод, чтобы активно поддерживать вас! Но разве это имеет значение? Мой мозг пригодится вам больше, чем мышцы и сухожилия, и я обещаю вам, милорд Дик, лучшее, что может предложить мой мозг, всегда будет принадлежать вам по доброй воле. Я готов, если понадобится, противопоставить свою мудрость и хитрость мужеству и силе Сачара.

А теперь я советую вам немедленно предпринять меры по конфискации всего имущества и товаров Сачара, до каких вы сможете дотянуться. Передайте это дело в руки Акора, который встретил вас у ворот, когда вы въехали в Улуа; он хороший человек, стойкий и верный, и он выполнит все приказы, которые вы ему отдадите.

Тем временем я удалюсь в свои покои и подготовлю там пергамент, наделяющий вас всеми полномочиями действовать так, как вы сочтете необходимым для защиты спокойствия королевы. А завтра мы с вами пойдем к ней вместе и будем умолять ее величество подписать его.

- Боже мой! сюжет развивается с удвоенной силой, - воскликнул Дик, когда Лига покинул их. - Но, - продолжил он, - что меня озадачивает, так это то, как получилось, что я внезапно оказался на переднем плане столь необычным образом. Я имею в виду, что до настоящего времени вы были здесь персоной грата, в отличие от меня...

Эрл улыбнулся и положил руку на плечо Дика.

- Мой дорогой друг, - сказал он, - если, как вы говорите, я до сих пор был более важной личностью из нас двоих здесь, в Улуа, вы знаете так же хорошо, как и я, что это произошло исключительно благодаря кулаканскому амулету, который я ношу. Но вам стоит только взглянуть в одно из тех зеркал, в которых отражаются наши образы, чтобы понять, почему такая молодая девушка, как королева Мирра, должна инстинктивно обращаться к вам, а не ко мне, когда...

- О, это, знаете ли, полнейшая чушь... - начал Дик, яростно краснея. Но Эрл снова перебил его.

- Чушь это или нет, мой юный друг, - сказал он, - но такова природа человека, которая, поверьте мне на слово, в значительной степени одинакова во всем мире. Кроме того, вы должны помнить, что именно вы так энергично вмешались, когда этот негодяй, Сачар, угрожал королеве; поэтому было вполне естественно, что, когда другие парни начали протестовать против незаконности вашего приказа об аресте Сачара, ее величество немедленно наделила вас необходимыми полномочиями для легализации ваших приказов. И, назначив вас генерал-капитаном своей охраны, она, конечно же, будет рассчитывать на то, что вы будете выполнять функции этой должности. Относительно меня, скажу вам откровенно, что, по-моему, выбрав вас, она выказала себя очень мудрой маленькой женщиной; потому что вы привыкли к ответственности и командованию. Вперед, юноша, и ничего не бойтесь. Я поддержу вас до последнего цента, что бы вы ни делали; и помните, всякий раз, когда вы почувствуете, что нуждаетесь в информации или совете, у вас есть мудрый старый Лига, к которому можно обратиться.

Успокоенный таким образом, Дик Кавендиш вызвал слугу и немедленно отправил его в соседние казармы, в которых размещались офицеры и солдаты личной охраны, с распоряжением, требующим немедленного прибытия капитана Акора. И когда примерно четверть часа спустя появился Акор, Дик вкратце пересказал ему утренние события и закончил тем, что приказал выделить достаточное количество людей и вместе с ними приступить к поискам и аресту Сачара, и занять не только его резиденцию, но и все остальные здания, принадлежащие этому человеку, а также конфисковать и поместить в надежное место всех лошадей, рабов и другое имущество Сачара, которое можно перевезти. Акор с готовностью взялся это сделать, заверив Дика, что, по его мнению, он может назвать каждый предмет собственности, принадлежащий Сачару, и что он не позволит ничему ускользнуть от него. Но он выразил некоторые сомнения относительно своей способности арестовать самого Сачара, который, как он не сомневался, уже нашел надежное укрытие. Дику было приятно видеть, что Акор был готов выполнять его приказы, не проявляя ни малейшего признака зависти или ревности к тому факту, что Дик поставлен над ним, поскольку он опасался чего-то подобного со стороны всех офицеров охраны.

Поздно вечером Акор вернулся во дворец и сообщил, что он конфисковал все имущество Сачара, но не смог обнаружить ни малейшего намека на местонахождение самого этого человека; на все его расспросы были даны заверения, что никто из его родственников ничего о нем не слышал с момента его ухода в то утро, когда он покинул свой дом, чтобы присутствовать на заседании Совета знати. Акор добавил, хотя у него не было ни малейшего сомнения в том, что это утверждение в основном соответствует действительности, у него было так же мало сомнений в том, что некоторые из лиц, которых он допрашивал, солгали, и среди них он сильно подозревал мажордома Сачара и лорда Нимри, его шурина. Однако первый из них, как указал Акор, не мог оказать дальнейшей помощи своему хозяину, поскольку он и слуги теперь находились под строгим наблюдением офицера, которому было поручено главное жилище Сачара; что же касается Нимри, он тоже находился под наблюдением, - Акор проинструктировал двух своих умных, проницательных слуг наблюдать за передвижениями аристократа, сменяя друг друга, и следовать за ним, куда бы он ни пошел, регулярно докладывая Акору о его передвижениях.

В тот момент и Дику, и Эрлу казалось, что этих мер предосторожности окажется достаточно и, несомненно, в течение дня или двух непокорный аристократ будет арестован; но когда прошло три дня, не принеся никаких известий о Сачаре, они решили принять дальнейшие меры и, с помощью Лиги добившись подписи королевы на документе, дающем Дику карт-бланш действовать любым способом, который он сочтет нужным, Кавендиш огласил обращение, в котором говорилось об объявлении Сачара вне закона и значительном вознаграждении за информацию, которая приведет к его аресту, и объявляло вне закона всех, кто предоставит ему убежище или помощь любого рода.

Они верили, что этот решительный шаг приведет к обнаружению и аресту Сачара, тем более что за каждым домом, принадлежащим Сачару, и за каждым человеком, подозреваемым в том, что он хоть в малейшей степени может помочь ему или даже посочувствовать ему, велось строгое наблюдение; но день проходил за днем, и им не поступало ни малейшей информации; а тем временем приготовления к похоронам покойного короля продвинулись так далеко, что в конце концов была назначена дата церемонии, которая должна была пройти с беспрецедентной пышностью и великолепием.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ. СРАЖЕНИЕ НА ДОРОГЕ

Утро того дня, когда должен был состояться впечатляющий церемониал погребения покойного короля Джуды, выдалось ослепительно ярким и ясным, к удовлетворению улуанцев, каждый из которых рассчитывал увидеть хотя бы какую-то часть зрелища, в то время как большинство было намерено увидеть практически все; с этим намерением они встали около полуночи и направились по дороге, ведущей к царской гробнице, представлявшей собой большую пещеру, расположенную примерно в восьми милях от города, внутри которой с незапамятных времен погребались тела монархов Улуа.

С первыми лучами рассвета улицы города начали приобретать праздничный вид, который, по крайней мере Дику и Эрлу, казался совершенно неуместным, пока Лига, пришедший к ним пораньше, не объяснил, что это зрелище никоим образом не должно было быть национальным трауром от потери своего монарха (ибо монарх никогда не умирает), а скорее тем, что нация воздает честь тому, кто, после мудрого и хорошего управления страной, отправлялся на заслуженный отдых.

Однако Лига явился в столь ранний час не для того, чтобы дать это объяснение, а чтобы поинтересоваться, был ли достигнут ли какой-либо прогресс в поисках пропавшего Сачара.

Дик был вынужден ответить, что, несмотря на все усилия и поиски, он не смог обнаружить местонахождение пропавшего человека, который исчез так бесследно, словно земля поглотила его.

- Этого я и боялся, - прокомментировал Лига ответ Дика. - Я склонен полагать, его укрывает какой-то друг, чья власть и влияние настолько велики, что он считает себя достаточно сильным, чтобы бросить вам вызов. И я боюсь, что все это время Сачар использовал свое собственное влияние и влияние своего друга, чтобы разработать какой-то план, с помощью которого он мог бы завладеть персоной королевы на достаточный срок, чтобы заставить ее выйти за него замуж. До сих пор это было невозможно по той простой причине, что ее величество не покидала пределов дворца, где, конечно, она в безопасности. Но сегодня ее величество отправляется в путь, чтобы воздать последние почести своему любимому дедушке и стать свидетельницей, согласно обычаю, захоронения его тела в королевской усыпальнице; следовательно, сегодня заговорщикам может представиться возможность попытаться завладеть персоной королевы, если они сочтут себя достаточно сильными. И если не сегодня, то скоро такая возможность должна представиться; ибо совершенно очевидно, не может быть и речи о том, чтобы ее величество фактически стала пленницей в своем собственном дворце. По необходимости она должна часто покидать его и показываться людям, иначе они скоро начнут думать и говорить, будто она боится Сачара; и это только укрепило бы его влияние и ослабило бы ее собственное.

Но запомните, милорды. На мой взгляд, если, как я очень сильно подозреваю, Сачар намеревается завладеть персоной королевы, то попытка, скорее всего, будет предпринята сегодня по той причине, что сегодня все улуанцы будут вне города, и, следовательно, большому количеству приверженцев Сачара легче собраться вместе и, возможно, стать частью похоронной процессии, не вызывая подозрений.

Было около одиннадцати часов утра, когда огромные кованые медные ворота у главного входа во дворец распахнулись, оттуда выехала колесница королевы и осторожно заняла свое место непосредственно в конце похоронной процессии, в которой уже имелись двенадцать великолепных лошадей; огромные попоны, покрывавшие животных с головы до пят, были сшиты из пурпурного шелка, щедро расшитого серебряными нитями и утяжеленного по краям серебряными кистями. Их головы были украшены длинными плюмажами королевских цветов, а уздечки окаймлены пурпурными шелковыми лентами, украшенными фестонами и густо расшитыми серебром. Все лошади, принимавшие участие в процессии, от тех, что были в колеснице королевы, до скромной повозки, были запряжены совершенно одинаково, в соответствии со строгими правилами. За колесницами, - некоторые были запряжены шестью лошадьми, по три в ряд, - следовали те, кто, будучи недостаточно богат, чтобы иметь колесницу, должен был следовать пешком.

Когда лошадей запрягли в погребальную колесницу, Дик Кавендиш вскочил на своего могучего скакуна и отдал приказ телохранителям построиться вокруг нее и колесницы королевы, что было немедленно исполнено; солдаты образовали кордон глубиной в шесть человек, полностью окруживший обе колесницы. В тот же миг огромные двери храма распахнулись, и жрецы, числом около ста пятидесяти, одетые в белые одежды и тюрбаны, отороченные бирюзово-голубой каймой, гуськом вышли через порталы здания, двигаясь медленными и размеренными шагами и наигрывая что-то вроде панихиды на своих странного вида музыкальных инструментах, из которых самые многочисленные представляли собой длинные изогнутые трубы, сделанные из чего-то вроде терракоты. Зорах, верховный жрец, высоко поднял шест, увенчанный изображением Кулакана, Крылатого змея, в то время как по обе стороны от него шли прислужники, размахивая кадильницами, наполненными ароматическими веществами, тлевшими и испускавшими тонкие струйки ароматного дыма.

Жрецы спустились по большому пролету храмовых ступеней и пересекли площадь, пока не достигли первых рядов телохранителей, после чего повернули налево и проследовали по назначенному маршруту, похоронная колесница и остальная процессия двинулись следом.

В торжественном темпе, заданном жрецами с самого начала, похоронная процессия медленно продвигалась по дороге к месту погребения; по обе стороны от нее тянулась непрерывная толпа людей из низших классов, которые знали, что для них было невозможным пройти мимо погребальной колесницы, пока она стояла на большой площади перед дворцом, поскольку отведенного для этого времени было достаточно только для того, чтобы позволить знати и более состоятельным классам отдать последнюю дань уважения своему умершему королю; поэтому те, кто не мог этого сделать, выстроились вдоль дороги и бросали свои маленькие букетики цветов на дорогу, когда приближалась голова процессии.

Путешествие от площади до большой равнины перед скалистым утесом, в котором находилась царская усыпальница, заняло почти четыре часа, и прошло еще два часа, прежде чем подтянулся хвост процессии; все выстроились в соответствии со сложной церемонией, сопровождающей доставку тела к месту его последнего упокоения; итак, солнце зашло, и краткие тропические сумерки опускались на равнину, окутывая ее завесой таинственности и скрывая многие движения огромной собравшейся толпы, когда, наконец, после соблюдения заключительных обрядов, королева, сопровождаемая теми знатными людьми, которые имели право присутствовать, и жрецы вышли из огромной пещеры. Похоронные церемонии закончились, и теперь тем, кто принимал в них участие, оставалось только как можно скорее вернуться в свои дома.

Дик, в качестве генерал-капитана телохранителей королевы, и Эрл, в качестве выдающейся личности, тесно связанной каким-то таинственным образом с богом Кулаканом, ожидали ее величество у входа в пещеру; сразу же после ее появления каждый из них протянул ей руку и затем они повели ее к колеснице, ожидавшей на некотором расстоянии; солдаты охраны сомкнулись позади и таким образом отрезали их от всех, кто находился за пределами оцепления.

Как только это было сделано, Эрл торопливо обратился к королеве тихим голосом:

- Ваше величество, - сказал он, - у нас есть веские основания подозревать, что сегодня ночью, во время вашего возвращения в город, будет предпринята серьезная и решительная попытка завладеть вашей персоной. У нас нет времени вдаваться даже в самые краткие объяснения, но суть в следующем: мы с милордом Диком разработали план по срыву этого чудовищного заговора, и все, что нам нужно, - это немедленное и безоговорочное согласие вашего величества, чтобы мы могли привести этот план в действие. Он предполагает, что вы, одна, доверитесь мне, пока я провожу вас обратно в город и во дворец более коротким маршрутом. Вы сделаете это? Это совместный план милорда Дика и мой, и мы искренне желаем и умоляем вас любезно согласиться с ним.

- Конечно, - согласилась королева с величайшей готовностью. - Я доверю себя милорду Дику и вам где угодно.

- Я высоко ценю доверие, которое ваше величество изволили мне оказать, - заметил Эрл. - Но, боюсь, мне не удалось до конца объясниться. Успех нашего плана требует, чтобы вы отправились со мной одна. Милорд Дик не может отправиться с нами. Необходимо, чтобы он остался с телохранителями.

- Необходимо, чтобы он остался? - возразила королева. - Нет, конечно, нет. Пусть он на время передаст командование Акору и отправится с нами. Не то чтобы я боялась остаться с вами наедине, милорд, - добавила она в ответ на вздох и жест разочарования Эрла, - но... но...

- О да, ваше величество, я понимаю, - устало ответил Эрл, - но то, что вы предлагаете, просто невозможно сделать. Видите ли... О! черт возьми, - продолжал он, переходя на английский, - скажите этому ребенку, что она просто должна сделать то, о чем мы просим; что вы этого хотите; или она будет стоять здесь и спорить до бесконечности.

Безошибочно угадываемый тон раздражения и нетерпения, которым Эрл закончил свою речь, заставил королеву взглянуть на него большими испуганными глазами; но когда Дик склонился над ней и прошептал мольбу, чтобы она согласилась с этим планом, и таким образом он мог бы избавиться от очень тяжелого груза беспокойства, она согласилась без дальнейших церемоний, в то время как Эрл торжествующе фыркнул по-английски:

- Я же вам говорил!

К этому времени они были уже близко от королевской колесницы, возле которой стоял спешившийся солдат, одной рукой державший коня за уздечку, а через другую руку он перекинул длинный черный военный плащ, в который офицеры и рядовые имели обыкновение кутаться ночью, чтобы защитить свои доспехи и снаряжение от ночной росы.

Не говоря ни слова, Дик сразу же взял у него плащ и накинул его на королеву, укутав ее с головы до ног; затем он накинул ей на голову капюшон и расположил его так, чтобы, хотя девушка могла ясно видеть, черты ее лица были скрыты в глубокой тени. Сделав это, он подхватил ее под мышки и легко, как перышко, забросил в седло, осторожно поставил ее ноги в стремена, а затем расправил пышные складки плаща таким образом, что ее богатое платье было полностью скрыто. Затем, двигаясь рядом с лошадью, Дик и Эрл подвели животное к голове отряда, в то время как по знаку Дика спешившийся всадник сел в королевскую колесницу и задернул занавески.

К этому времени уже совсем стемнело, если не считать освещения, обеспечиваемого звездами, усеивавшими небеса и проливавшими ровно столько мягкого, сияющего света, чтобы было видно белую дорогу, ближайшие деревья и заросли кустарника, выделяющиеся на непрозрачном черном фоне окружающих холмов. Насколько можно было видеть, на дороге перед королевской колесницей и сопровождавшими ее всадниками ничего не было, поскольку опережать их противоречило этикету; поэтому, как только Дик и Эрл оказались во главе возвращающейся процессии, они вскочили на лошадей и дали команду двигаться рысью, - двое белых мужчин впереди, королева между ними, в то время как знать в сопровождении свиты следовала вплотную сзади, поскольку теперь всем, казалось, не терпелось поскорее добраться до города с как можно меньшей задержкой. Таким образом, было преодолено около полутора миль обратного пути, и они достигли поворота дороги, где что-то вроде тропинки резко сворачивало вправо, образуя короткий путь к городу, но пригодное только для всадника или пешехода из-за своей узости. Здесь Эрл покинул эскорт и, следуя за королевой, свернул на тропинку, где их фигуры мгновенно слились с глубокой тенью окружающего кустарника, в то время как мягкий песчаный грунт настолько приглушал стук копыт их лошадей, что их не было слышно за шумом леса и звуками, издаваемыми проездом лошадей и колесниц по большой дороге. Через несколько мгновений после того, как они отделились от основного отряда, Эрл и его спутница исчезли бесследно, словно земля поглотила их, в то время как никто, кроме первых рядов эскорта, не видел их ухода. Пять минут спустя Дик негромко отдал команду, и сержант в сопровождении четырех шеренг солдат отделились от основного отряда и легким галопом двинулись вперед по главной дороге, действуя в качестве разведчиков.

Едва эти люди скрылись вдали, как небо слева приобрело вид, словно его залило мягким золотистым сиянием, резко высветив очертания окружающих утесов в том направлении; звезды вокруг побледнели, превратившись в незначительные точки света, прежде чем исчезнуть совсем, вскоре полная луна показалась над вершинами холмов, заливая долину мягким, таинственным сиянием, пока в течение нескольких минут предметы не стали видны почти так же отчетливо, как при свете дня, в то время как многочисленные полированные металлические купола и крыши далекого города мерцали под ясными лучами, словно воды другого озера.

Примерно через десять минут далеко впереди раздался пронзительный свист, который был заранее обусловленным сигналом, возвещавшим о том, что разведчики вступили в контакт с противником, и Дик немедленно отдал приказ телохранителям снять плащи и приготовиться к бою.

Едва это было сделано, как сержант, командовавший разведчиками, вернулся с сообщением, что плотная масса пехотинцев, вооруженных луками, копьями и мечами, заняла дорогу примерно в полумиле впереди, полностью блокируя ее, и что командовавший офицер, - не кто иной, как пропавший лорд Сачар, - презрительно отказался сдвинуться с места хоть на дюйм и нагло потребовал немедленной беседы с генерал-капитаном.

- Потребовал, вот как? - воскликнул Дик. - Хорошо, он ее получит; и пусть это принесет ему много пользы!

Инцидент с возвращением сержанта ни на мгновение не помешал продвижению телохранителей, он просто развернул свою лошадь на дороге и поравнялся с Диком, когда тот подъехал, проехав на несколько шагов впереди. Затем, не отставая от генерал-капитана, сержант сделал свой краткий доклад, прежде чем вернуться на свое надлежащее место в отряде. Пятью минутами позже, обогнув изгиб дороги, Дик оказался в пятидесяти ярдах от сил противника, которые были умело размещены прямо поперек дороги, в месте, где кустарник по обе стороны был настолько густым, что ни пехота, ни кавалерия не могли пройти через него и таким образом выполнить обходное движение с фланга.

- Стой! - крикнул Дик солдатам, шедшим позади него; и когда всадники натянули поводья и остановились, он позволил своей руке опуститься на рукоятку одного из четырех автоматических пистолетов, которые предусмотрительно засунул за пояс, прежде чем выехать из дворца утром. Вытащив оружие и опустив руку, державшую оружие, он погнал свою лошадь вперед, пока не оказался в нескольких ярдах от передних рядов противника; здесь он натянул поводья и требовательно спросил:

- Кто вы, и где ваш предводитель? Пусть он выйдет вперед и объяснится. Знаете ли вы, что препятствуете проезду колесницы ее величества?

- Да, мы прекрасно это знаем, поскольку такова наша цель, - ответил мужчина, выходя вперед в ответ на вызов Дика. Он был одет в золотые доспехи; но поскольку на шлеме улуанца не было забрала, а свет луны, теперь почти такой же яркий, как днем, падал прямо на его лицо, Дик сразу узнал в нем непокорного Сачара.

- Так это вы, милорд Сачар, - заметил Дик. - Вы слышали, что за вашу голову назначена награда, и пришли в этот неурочный час, чтобы сдаться?

- Нет, это не так, - ответил Сачар, - я пришел выдвинуть требования и привел с собой моих верных последователей и слуг, чтобы силой заставить их исполнить.

- Я требую, во-первых, передачи персоны королевы под мою опеку; и, во-вторых, я требую выдачи вас и другого чужестранца, вашего спутника, чтобы вы могли предстать перед судом за преступления, связанные с оказанием неправомерного и пагубного влияния на разум королевы, а также отмену некоторых древних обрядов и обычаев, связанных с поклонением и чествованием великого бога Кулакана. И я заранее предупреждаю тебя, наглый белый чужестранец, что будет бесполезно сопротивляться моим требованиям; ибо, хотя у тебя за спиной около пятисот солдат, у меня здесь тысячи, чтобы поддержать меня, и у тебя в тылу есть еще тысячи тех, кто поклялся помочь мне. Поэтому, ввиду того, что вы окружены спереди и сзади и не сможете убежать, я призываю солдат личной охраны королевы сдаться по собственному усмотрению и таким образом предотвратить пролитие большого количества невинной крови.

- Вы закончили? - осведомился Дик. - Тогда, - поскольку Сачар не ответил, - теперь послушайте меня, все вы. Вы знаете, что этот человек Сачар, некогда улуанский аристократ, объявлен вне закона за угрозу ее всемилостивейшему величеству королеве Мирре, которой да дарует Бог долгое и процветающее правление, и за его голову назначена награда, - тут телохранители разразились громкими и восторженными возгласами. - И, - продолжил Дик, когда снова воцарилась тишина, - вы также слышали его дерзкое и вероломное требование о том, чтобы королева была передана ему в плен, чтобы он мог исполнить над ней свою злую волю. Знайте, что вместо того, чтобы уступить изменническим требованиям этого преступника, я умру здесь, на дороге, сражаясь в защиту личности и свободы королевы, и так поступит каждый мужчина, носящий форму ее величества... - Тут его снова прервали одобрительные возгласы телохранителей. - Вы слышите эти возгласы? - продолжил Дик, когда крики стихли. - И знаете ли вы, что они означают, о заблудшие приверженцы объявленного вне закона Сачара? Они означают для вас смерть! Поэтому, ради вашего же блага, я советую вам снова стать верными королеве, передав Сачара мне, для суда и расправы с ним за его преступление, как предписывает закон Улуа. Те из вас, кто желает спасти свои жизни, уходите как можно скорее, чтобы с вами не случилось беды.

- Вот как! - взревел Сачар, наступая на Дика с поднятым мечом. - Ты хочешь напугать моих последователей, чтобы они покинули меня! - И он нанес Дику сильный удар, когда они бросилась друг на друга. Но Дик, предвидя что-то в этом роде, уже накинул уздечку на шею своего скакуна, засунул пистолет обратно за пояс и выхватил добротную стальную саблю, которой он в то утро счел целесообразным заменить красивое, но сравнительно бесполезное оружие, прилагавшееся к его мундиру, и в следующее мгновение два клинка столкнулись. Результат был именно таким, как и ожидал Дик, сталь расколола закаленное медное лезвие, словно оно было стеклянным, и прежде чем Сачар успел осознать, что произошло, Дик ударил рукоятью сабли в лицо своему противнику, заставив улуанского аристократа пошатнуться так, что он чуть не упал, если бы Дик не наклонился вперед в седле и не схватил мужчину за руку.

- Сержант Мато, - позвал он, - возьмите этого человека, свяжите его по рукам и ногам и проследите, чтобы он от вас не сбежал. Итак, последователи Сачара, - продолжил он, - ваш предводитель в плену. Согласны ли вы...

Но в этот момент его прервали беспорядочные сердитые крики, топот лошадей и звон клинка о клинок, доносившиеся сзади, свидетельствующие о том, что вооруженные слуги, по крайней мере, некоторых аристократов, присутствовавших на погребении, набросились на телохранителей. Звуки эти также достигли ушей последователей Сачара, и, ободренные ими, они, в свою очередь, подняли громкий крик и бросились вперед, в результате чего через мгновение на дороге разгорелась ожесточенная битва, причем телохранителей атаковали спереди и сзади, в то время как вскоре стало очевидно, что целью нападавших было добраться до колесницы королевы, несомненно, в надежде завладеть ею в рукопашной схватке.

В течение нескольких минут телохранители сражались в крайне невыгодном положении, так как были плотно прижаты друг к другу вокруг колесницы королевы, и только дюжина или около того спереди и сзади могли наносить удары. Но Дик и Эрл, обсуждая вероятность нападения, предвидели именно такое положение дел, какое сложилось сейчас, и отдали соответствующие приказы. Эти приказы теперь добросовестно выполнялись несколькими офицерами, в результате чего солдаты постепенно проталкивали своих мощных лошадей сквозь передовые ряды атакующих, как спереди, так и сзади, в то время как другие солдаты следовали за ними, рубя направо и налево с полной решимостью заставить предателей дорого заплатить за их предательство. Что касается Дика, то с его стальным мечом, который рассекал медное оружие и золотые доспехи, словно те были бумажными, с его пистолетами, убивавшими людей на расстоянии, и с его яростно атакующим конем, которого безжалостно подгоняли шпорами, он казался простым улуанам похожим на воплощение бога смерти и разрушения, и после того, как около восьми или десяти незадачливых нападавших пали под его мечом, они просто повернулись и побежали от него, визжа от ужаса. Это добавление к неразберихе, вызванной яростным натиском солдат, следовавшим непосредственно за ним, вскоре оказалось непосильным для отряда слуг Сачара, и примерно через десять минут ожесточенного боя они обратились в бегство, преследуемые двумя передовыми эскадронами телохранителей.

Не в лучшем положении оказались и те, кто напал на телохранителей с тыла; ибо, хотя они превосходили солдат численностью примерно десять к одному, узкая ширина дороги, на которой они сражались, сводила на нет это преимущество, в то время как их неумение сражаться позволяло обученным солдатам косить их, словно траву, в результате чего после нескольких минут напряженного боя их мужество исчезло и их тоже охватила такая всепоглощающая паника, что, спасаясь от мстительных сабель телохранителей, они попытались бежать и, не найдя пути к отступлению, обратили оружие против своих товарищей и вождей, вызвав панику и среди них. Результатом было то, что очень скоро атака сзади, как и спереди, прекратилась и превратилась в стремительное бегство, оставив телохранителей победителями.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ. СЛУЧАЕТСЯ НЕОЖИДАННОЕ

Первым делом на следующее утро Дик отправил на место боя сильный отряд людей, в обязанности которых входило собрать убитых и похоронить их в общей могиле у дороги, после того как офицер, командовавший отрядом, выяснит по доспехам мертвых имена их начальников.

Затем он лично проследовал в большое здание, которое было спешно переоборудовано во временный госпиталь, куда были доставлены раненые, и предпринял необходимые шаги, чтобы также выяснить имена их начальников. Окончательным результатом этого расследования стало открытие, что по меньшей мере пятеро членов Совета знати, в дополнение к Сачару, оказались причастны к нападению предыдущей ночью на телохранителей королевы в попытке завладеть ее величеством. Следующим действием Дика было отправление к домам пятерых замешанных в этом деле солдат с инструкциями командующему офицеру арестовать владельца, если его удастся найти, и наложить арест на его имущество. Сделать последнее было достаточно просто, но Дик не очень удивился, узнав, что в каждом случае разыскиваемый аристократ не возвращался домой предыдущей ночью и никто не смог дать ни малейшего намека на его вероятное местонахождение. Это, однако, не очень беспокоило молодого капитан-генерала; Сачар, зачинщик и руководитель заговора, был надежно заключен в темницу в условиях, которые делали его побег практически невозможным; победа войск королевы над мятежниками была знаменательной и полной, сама королева была цела и невредима, и Дик был склонен думать, что в сложившихся обстоятельствах ему не составило бы большого труда подавить тлеющие остатки мятежа.

И он не ошибся, как вскоре доказали обстоятельства. Он объявил пропавших аристократов вне закона, объявил о конфискации их имущества и предложил солидное вознаграждение за них - живых или мертвых, что, наряду с ужасными угрозами в адрес всех, кто осмелится укрывать их или помогать им прямо или косвенно, произвело такой эффект, что в течение четырех дней каждый из них был с позором доставлен во дворец. Теперь каждый из них стремился спасти свою шкуру, и все пятеро - одним из которых был Нимри, шурин Сачара - не только начали возлагать вину за мятеж на Сачара, обвиняя его в том, что он оказывал на них влияние путем взяток и угроз, но и дали показания против некоторых других аристократов, которые, если бы не это, могли бы остаться безнаказанными; так что в конечном счете не менее одиннадцати самых могущественных и амбициозных аристократов Улуа оказались в опасности потерять головы из-за своих амбиций.

Теперь Дик и Эрл столкнулись с трудностью, поскольку в Улуа не было таких понятий, как гражданские или уголовные суды; преступники, как обычно, предстали перед управляющим конкретного округа, в котором было совершено преступление, и он без промедления приговаривал их к такому наказанию, какое сам назначал, по своему разумению; в то время как, если преступление носило особо тяжкий характер, - как в данном случае, - именно монарх выносил приговор и определял характер наказания.

Но двое белых мужчин чувствовали, что ни в коем случае нельзя позволять молодой королеве взваливать на себя ответственность судить одиннадцать мятежников, выступивших против ее суверенной власти, и лично определять, какое наказание они должны понести; поэтому они вместе и без особых трудностей составили проект создания судов, несколько схожих по характеру с судами в Англии, в которых преступники могли бы предстать перед судьями; хотя они решили, что улуанцы еще не созрели для введения системы присяжных заседателей. Эту схему они сначала представили Лиге, который, предложив некоторые изменения, рассчитанные на то, чтобы более точно адаптировать ее к требованиям и особенностям характера улуанцев, полностью одобрил ее и согласился рекомендовать королеве для принятия и воплощения в Своде законов. Это было сделано, и, поскольку Лига полностью объяснил ее королеве, схема была одобрена ею и со временем стала одним из законов страны.

Затем, когда был учрежден суд и найдены люди в качестве судей, заключенные в установленном порядке предстали перед судом, были признаны виновными и приговорены. Не было предпринято никаких попыток оправдать кого-либо из заключенных с помощью умной адвокатуры или благовидных аргументов; вопросы, стоявшие перед судом, были простыми: виновны обвиняемые в заговоре или нет, и, если виновны, то в какой степени; в каждом случае вердикт был один и тот же, каждый заключенный был признан виновным, но не все в одинаковой степени, некоторые из них смогли доказать, что из-за власти и влияния, которыми обладал Сачар, они были практически вынуждены связать свою судьбу с ним, независимо от того, одобряли они или нет его замыслы. Результат судебного разбирательства в данных обстоятельствах был в высшей степени удовлетворительным, учитывая, что оно было первым подобным, когда-либо проводившимся в Улуа; ибо судьи, проинструктированные Эрлом и Диком, всецело посвятили себя задаче отправления правосудия, невзирая на положение или личность обвиняемого; судебный процесс закончился вынесением приговора Сачару, Нимри и двум другим лицам в виде смертной казни с конфискацией всего их имущества, в то время как остальные семеро были наказаны в разной степени, некоторые - крупными штрафами, другие - более или менее длительными сроками исправительных работ.

Дик и Эрл с немалой тревогой ожидали и наблюдали за воздействием на население этого нововведения в судебных методах Улуа; но им не пришлось долго ждать, прежде чем стало очевидно, что формальность и торжественность публичного судебного разбирательства были гораздо более эффективным сдерживающим фактором, чем прежние методы, при которых преступник представал перед управляющим и бывал незамедлительно наказан; огласки и сопутствующего ей позора вскоре стали бояться больше, чем штрафа или тюремного заключения, и когда прошло три месяца без малейших признаков какого-либо повторного беспокойства со стороны Совета знати, двое белых мужчин почувствовали, что королева Мирра достаточно прочно утвердилась на своем троне, чтобы в их услугах больше не нуждались; поэтому они объявили о своем намерении уехать и приступили к приготовлениям к обратному путешествию.

Не будет преувеличением сказать, что объявление о предстоящем отъезде двух белых мужчин из Улуа вызвало крайний испуг и смятение. Эти двое сумели так отождествить себя с каждым нововведением, целью которого было улучшение прежних условий, таким далеко идущим и благотворным было их влияние в целом, что жители города постепенно привыкли считать их ниспосланными небом реформаторами, навсегда поселившимися среди них ради их блага и выгодоприобретения благодаря особой благосклонности Кулакана, и известие о том, что эта пара собирается покинуть их, обрушилось на улуанцев как гром среди ясного неба.

Но ни на кого это известие, казалось, не произвело такого ошеломляющего и печального впечатления, как на молодую королеву. Когда однажды утром Дик и Эрл, испросив аудиенции у ее величества, сделали важное заявление и попросили у нее разрешения удалиться, они были потрясены тем, как она восприняла это известие. Она побледнела как смерть, откинулась на спинку похожего на трон кресла, на котором сидела, закрыла глаза, и на мгновение показалось, будто она упала в обморок.

Тогда, при виде явного огорчения королевы, Дика Кавендиша охватило необычное чувство. До этого момента он рассматривал планируемое возвращение к цивилизации всего лишь как неотъемлемую часть выполнения своего контракта с Эрлом, как нечто, что он взял на себя и, следовательно, по необходимости должен выполнить; и все же теперь он впервые полностью осознал, что именно Эрл, а не он сам, затронул тему возвращения, и, более того, осознавал тот факт, что рассматривал перспективу отъезда из Улуа с поразительным отсутствием энтузиазма.

Это озарение, однако, длилось ровно столько, чтобы запечатлеться в его сознании, как вспышка молнии запечатлевает окружающее, и мгновенно сменилось приливом самых необычных и бурных эмоций при виде крайнего отчаяния молодой королевы. Всепоглощающее чувство ее полной изоляции и отсутствия друзей, внезапное осознание того, что она является центром и жертвой тысячи амбициозных заговоров беспринципных аристократов, таких как Сачар, и ее острой потребности в сильной руке и холодной голове, которые удерживали бы и защищали ее в многочисленных испытаниях, связанных с ее высоким положением, - мгновенное осознание ее необычайной красоты, физической и душевной, и... какое-то другое изысканно сладкое и нежное чувство, которое у него не было времени проанализировать, нахлынуло на него подобно потоку, заставив его забыть обо всем, кроме совершенно непреодолимого желания утешить ее и облегчить ее страдания; и, действуя так безответственно, словно он был во сне, забыв как о присутствии Эрла, так и о слугах и служанках в дальнем конце комнаты, он бросился вперед, опустился на колени рядом с девушкой, заключил ее в объятия и начал изливать поток нежных бессвязных слов, смешанных с ласками, которые очень быстро вернули румянец губам и щекам ее величества и свет ее глазам.

- О, милорд Дик, - пробормотала она, положив руки на плечи Дика и глядя в его расширенные глаза, - что вы говорите? Вы собираетесь покинуть меня? Почему? Что я такого сделала и в чем я не проявила гостеприимства, что вы захотели уйти от меня?

- Нет, ваше величество, - ответил Дик, - нет, дело совсем не в этом, клянусь душой. Просто мы сделали то, ради чего прибыли в Улуа, и теперь, я полагаю... я боюсь... мы должны... Эрл и я...

- Послушайте, не беспокойтесь обо мне, - с улыбкой вмешался Эрл, говоря по-английски. - Я вполне способен проделать обратный путь в одиночку, если это то, о чем вы думаете; на самом деле, честно говоря, я уже некоторое время рассматриваю такую возможность, поскольку я все это предвидел. Разве вы не видите, что происходит с королевой? Она влюбилась в вас, а вы в нее, хотя, возможно, вы еще не осознаете этого...

- Но, - возразил Дик, - если бы я думал, есть хоть малейший шанс на то, что вы говорите правду, пусть меня повесят, если я не остался бы здесь и...

- Что ж, спросите ее; спросите ее и увидите, что она скажет, - ответил Эрл.

И Дик действительно сделал ей предложение, здесь же; очень просто, очень мило и очень откровенно Мирра призналась, мысль о том, что Дик когда-нибудь покинет ее, невыносима, и что, если бы он только согласился остаться, она с радостью вышла бы за него замуж и бросила вызов всей знати Улуа, если понадобится.

Это, конечно, повлекло за собой значительную задержку отъезда Эрла, поскольку он сразу же объявил о своей решимости не покидать Улуа до тех пор, пока не убедится, что все возможные трудности устранены, а Дик, как муж Мирры, надежно восседает на троне Улуа.

А трудности, которые предстояло преодолеть, безусловно, присутствовали, поскольку наиболее амбициозным из улуанской знати идея брака королевы с иностранцем была крайне неприятна, и были предприняты решительные усилия, чтобы вызвать народный гнев против этого. Но Лига, Хранитель законов, безоговорочно высказался в пользу этого, а его влияние было велико. Население в целом также отнеслось к этому проекту с нескрываемой благосклонностью, поскольку Дик незаметно сумел стать чрезвычайно популярным благодаря искренней теплоте и добродушию своих манер, не в меньшей степени, чем благодаря своей храбрости в ночь погребения покойного короля. Наконец, аристократы, поняв, что у них не будет шансов на успех, примирились с неизбежным, каждый утешая себя мыслью, что, хотя у королевы хватило дурного вкуса отвергнуть его, у нее, по крайней мере, хватило хорошего вкуса не принимать ни одного из его соперников.

Когда, договорившись с королевой, Дик и Эрл удалились от ее величества, Кавендиш едва ли понимал, стоит он на голове или на ногах, ибо несколькими порывистыми словами он полностью изменил свою жизнь и перспективы так, как никогда не думал, что это возможно, даже в самых смелых своих мечтах. Морской жизни для него больше не существовало; он должен окончательно распрощаться с некогда лелеемой надеждой когда-нибудь командовать таким кораблем, как "Эверест"; и - что хуже всего - теперь существовала вероятность, что он, возможно, никогда больше не увидит свою любимую сестру Грейс. В вихре бурных чувств, который временно привел его в смятение, он на мгновение забыл о ней, и, если бы не то, что Эрл однажды в порыве откровенности поведал ему, он бы сейчас испытывал сильные угрызения совести. Но к этому времени он уже знал Эрла, знал его досконально, не только как благородную душу, но и как человека, которому, прежде всего, он хотел и мог с наибольшей уверенностью доверить счастье Грейс, и, хотя милая девушка, несомненно, пролила бы несколько слезинок по своему потерянному брату, Дик был уверен, что Эрл быстро осушит их.

С другой стороны, что касается отказа от своих самых заветных амбиций, то Дик чувствовал, он всего лишь променял их на другие, еще более важные. Ибо он не прожил среди улуанов так долго, чтобы не понять, - каким бы молодым и сравнительно неопытным он ни был, его знание внешнего мира позволяло ему править замечательным народом, с которым он оставался, гораздо лучше и мудрее, чем любой из невежественных, фанатичных и ограниченно мыслящих аристократов, с которыми он встречался.

Кое-что из этого он доверил Эрлу, когда, наконец, они вдвоем снова оказались в уединении своих апартаментов. Но Эрл вскоре помог юноше прийти в согласие с самим собой; он твердо заявил, что, поступая так, Дик поступил правильно не только в отношении королевы, но и в отношении себя самого. Он указал на огромную власть, которой будет обладать Дик, как король улуанов, чтобы провести множество реформ с целью искоренения зла и несправедливости, и, с присущим американцу деловым чутьем, быстро набросал план действий в отношении улуанцев, который сулил им выгоды в результате установления связи между ними и внешним миром, - задача, которую легко выполнить, имея в своем распоряжении огромные богатства. Что же касается Грейс, то ему претила мысль о том, что они с Диком больше никогда не встретятся; на самом деле, в своем энтузиазме он пообещал, что их с Грейс свадебное путешествие будет включать посещение Улуа. И, наконец, он с теплотой и деликатностью истинного друга и джентльмена коснулся многочисленных совершенств и добродетелей королевы, и особенно ее искренней и беззаветной привязанности к Дику, не говоря уже о его любви к ней; так что, прежде чем их беседа закончилась, все сомнения и страхи Дика рассеялось, и он почувствовал себя одним из самых удачливых молодых людей в мире.

- Знаете, Дик, если подумать, - заметил Эрл, когда они наконец смогли естественным образом вернуться к более обыденным вещам, - это самая большая удача, какая только могла случиться для нас обоих. Ибо я уже некоторое время думаю о нашей изумрудной шахте и немного озадачен тем, как ее можно было бы использовать к нашей взаимной выгоде. Но с вами, королем Улуа, это будет так же просто, как упасть с бревна. Вы будете, так сказать, на месте, - ведь, в конце концов, на самом деле рудник находится не так уж далеко отсюда, - и вам не составит труда договориться с нашими друзьями, мангеромасами, о разработке рудника и доставке вам изумрудов. Я изучил свою карту и, согласно ей и нашим наблюдениям, подсчитал, что мы находимся всего в четырехстах милях от города Серро-де-Паско в Перу, который связан железной дорогой с Лимой и Кальяо. Я предполагаю вернуться домой этим маршрутом, осматривая местность по пути, и думаю, не исключено, что смогу проложить дорогу между этими двумя местами, с помощью которой вы сможете общаться с внешним миром и, возможно, наладить с ним прибыльную торговлю. С вашего разрешения, я возьму с собой полдюжины или около того хороших, надежных улуанцев и отправлю их обратно к вам с подробным отчетом о результатах моих исследований, как только достигну цивилизации; затем, если вы сочтете, что это того стоит, вы сможете приступить к работе, чтобы проложить нормальную дорогу. Но мы можем обсудить все эти мелкие деловые вопросы позже. У нас будет достаточно времени, прежде чем я уйду.

Это не история любви, а история приключений, чистая и незамысловатая; поэтому все, что нужно сказать в связи со свадьбой Кавендиша, подготовка к ней была необычайно пышной даже для Улуа - обстоятельства, связанные с ней, сами по себе очень необычны - все шло гладко и в должное время завершилось, как и положено таким приготовлениям, церемонией, великолепие которой надолго останется в памяти тех, кому выпала честь стать ее свидетелями. За свадебной церемонией, совершенной в храме, немедленно последовала коронация Дика в строгом соответствии с улуанским прецедентом и обычаем; после этого Дик приступил к своим новым обязанностям практически абсолютного монарха с энтузиазмом и тщательностью, всегда характеризовавшими его действия, но в то же время с осторожностью и умеренностью, которые быстро вознесли его на вершину популярности среди подданных.

Эрл оставался в Улуа целый месяц после празднования королевской свадьбы, а затем, удовлетворенный тем, что у его приятеля все идет хорошо, завершил приготовления к отъезду и, наконец, попрощался с Улуа и его многочисленными друзьями в годовщину отъезда его и Дика из Нью-Йорка в экспедицию, которой было суждено привести к таким экстраординарным и далеко идущим результатам.

Он отбыл, нагруженный дорогими подарками от Дика, Мирры и множества друзей, ибо оказалось, что горы, окаймлявшие долину и озеро Улуа, были сказочно богаты золотом и драгоценными камнями, и стоимость тех, что он увез с собой, сама по себе равнялась королевскому состоянию. Также он взял длинное письмо от Дика к Грейс, содержащее, среди прочего, сердечное приглашение королевской четы навещать Улуа так часто и так долго, как ей заблагорассудится, а также посылку с бесценными рубинами в качестве совместного свадебного подарка от Дика и Мирры. Дюжина, а не полдюжины улуанцев сопровождали Эрла до Серро-де-Паско, в дополнение к Питеру и индейцам, которые входили в состав первоначальной экспедиции. Улуанцы вернулись в город после трехмесячного отсутствия, привезя с собой длинный и подробный отчет Эрла, сопровождаемый картой, из которой следовало, что американец во время богатого событиями путешествия, полного приключений, обнаружил практически осуществимый маршрут из Улуа в Перу; и когда мы в последний раз получили от него весточку, Дик был занят изучением этого маршрута с целью установления регулярного сообщения между Улуа и морем.