Боукер Дж.. Фольклор графства Ланкашир

GOBLIN TALES OF LANCASHIRE.

BY JAMES BOWKER, F.R.G.S.I.

AUTHOR OF 'PHOEBE CAREW, A NORTH COAST STORY,'

'NAT HOLT'S FORTUNE,' ETC.

London

СОДЕРЖАНИЕ

ПРЕДИСЛОВИЕ

СКРАЙКЕР (ШРЕЙКЕР)

НЕЗВАНЫЙ ГОСТЬ

ЛОПАТА ФЭЙРИ

КОРОЛЬ ФЭЙРИ

МАТЬ И ДИТЯ

ПРИЗРАЧНЫЙ КОТ

ПОЙМАННЫЕ ФЭЙРИ

КТО ЕХАЛ НА ЛОШАДИ ПОЗАДИ ВЛАДЕЛЬЦА

ПОХОРОНЫ ФЭЙРИ

ДЬЯВОЛ-ЗАЩИТНИК

ОЧАРОВАННЫЙ РЫБАК

ВЕРЕВКА ИЗ ПЕСКА

СЕРЕБРЯНЫЙ КУВШИН

БЕЗГОЛОВАЯ ЖЕНЩИНА

СПАСЕНИЕ ЛУННОГО СВЕТА

БЕЛЫЙ ДОББИ

ПОДАРОК МАЛЕНЬКОГО ЧЕЛОВЕЧКА

УЖИН САТАНЫ

ГЛИНЯНЫЙ ГУСЬ

ПРИЗРАК В УЩЕЛЬЕ

НОЧЬ ВСЕХ СВЯТЫХ

БДЕНИЕ В КАНУН РОЖДЕСТВА

КРИЧАЩИЙ НА ОЗЕРЕ

ДЕМОН ДУБА

ЧЕРНЫЙ ПЕТУХ

НЕВИДИМАЯ ТЯЖЕСТЬ

ПРИЛОЖЕНИЕ. СРАВНИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ

ПРЕДИСЛОВИЕ

Многими суевериями, до сих пор бытующими среди них, современные жители Ланкашира обязаны своим кельтским и скандинавским предкам. От них до нашего времени сохранились рассказы о лошадках и червях, о гигантах северных и южных гор, а сходство "Джинни Гринтиф", главной нимфы ручьев и прудов, - намеками на которую мать где-нибудь в Ланкашире старается удержать своих малышей от того, чтобы они приближались к глубоким местам, - с водяными духами готской мифологии слишком очевидно, чтобы допустить какие-либо сомнения. "Трещотки Гавриила" - это адские псы, чей внушающий страх визг до сих пор слышит невежественный крестьянин, находящий в этом звуке предупреждение о приближении ангела смерти; в скандинавской мифологии это - души, осужденные скакать по миру до конца света, и потому они мчатся сквозь полуночную бурю с криками и воплями, разносящимися над безлюдными пустошами; или же это другие души, храбрецов, павших в битве, провожаемые богом бури Одином в Валгаллу, - все это не вызывает никакого сомнения.

Однако, как ни поразительно сходство между некоторыми поверьями Ланкашира и поверьями севера Европы, другие, по всей видимости, присущи только этому графству, и то, что они окрашены в более мрачные оттенки, чем суеверия менее диких, горных районов и местностей, далеких от странного влияния моря с его зимними бурями, наводящими на мысль о скрытой, ужасной силе, может быть в значительной мере, и весьма правдоподобно, приписано особенностям этой местности.

Нетрудно представить себе, как неграмотный крестьянин мог бы общаться с обитателями другого мира, жившими среди мрачных холмов, в глубоких и мрачных ущельях, на затянутых облаками пустошах, на высоте двух-трех тысяч футов над уровнем моря в восточной части графства; или же на соленых болотах, где согнутые ветром, таинственные на вид деревья протягивали друг к другу призрачные ветви; среди темных топей, окаймленных камышом, над которыми мерцал и плясал Пег-о-Лантрон, и раздавались протяжные, унылые звуки, похожие на жалобные крики; на мрачных долинах, в темных озерах и длинных песчаниках на севере и западе.

Для него лес, с его торжественным рембрандтовским мраком,

Где друиды слышали стоны жертв,

одинокие пики, увенчанные елями, и окутанные туманом горы казались самыми подходящими жилищами для ужасных созданий, чья злоба приносила людям страдания и несчастья. Можно представить себе, какие тайны скрывали огромные холмы с колеблющимися "шапками" облаков, высокие утесы, болотистые пустоши и бескрайние болота, которые заходящее солнце заливало потоками кроваво-красного света; как влияли эти пейзажи на одинокого фермера, занимавшегося своими повседневными делами с тем чувством, будто он окружен сверхъестественным.

И насколько дикими местами ни кажутся сегодня многие части графства, трудно представить себе его состояние столетие-другое тому назад, когда большая часть земель не только не была обработана, но и, по крайней мере, какую-то часть года была покрыта водой; дороги были совсем узкими и тряскими, повозки в некоторых сельских районах зимой стояли в сараях, как совершенно ненужные, а зерно и другие товары, иногда даже в летнее время, перевозились вьючными лошадьми.

Легко представить себе, как в воображении йоменов, пастухов, фермеров или обжигателей извести, живших в уединенных домах и фермах, отделенных от цивилизации труднопроходимой местностью, в окружении туманов и пейзажей, внушавших благоговейный трепет, а зимой, дополнительно, бурь и снежных заносов, мир реальный соприкасался с "краем тьмы", и на сцене появлялись боггарты и призраки, бродившие вокруг жилищ под аккомпанемент музыки неземных голосов, слышавшихся в каждом вздохе ветра.

Во всем странном они видели послания из неведомого царства смерти. Шум вздувшихся вод Риббла или Лана, или множества мелких потоков, спешащих к морю, был для них голосом водяного духа, призывающего свою жертву, а вой их собак означал для больных скорую встречу с "тенью, несущей ключи". Повсюду их окружали невидимые существа, несущие вред или даже смерть, и с ними они связывали большую часть несчастий, приключавшихся с ними в этом диком краю.

Суеверия, сохранившиеся в Ланкашире, а также подлинные записи о процессах ведьм, в некоторой степени подтверждают эту теорию, ибо в то время как в равнинных, густонаселенных районах, ведьма довольствовалась тем, что воровала молоко у коров своих соседей, портила их посевы и устраивала прочие, относительно безобидные каверзы, в более диких местах, - царствах пустошей без дорог и окутанных туманом гор, - ведьма всегда поднимала страшные бури, низвергала громы, убивала скот, распространяла мор и чуму по своему желанию, сеяла всевозможное зло среди людей и зверей, а иногда, разгоряченная шабашем, даже наводила порчу или страшную тень смерти на дома тех, кто стал объектом ее ненависти.

В Ланкашире, впрочем, распространены суеверия, к которым данная теория не имеет никакого отношения; это истории о домах с привидениями и церковных кладбищах, несмываемых пятнах крови и прочем в этом роде:

...Тени, которые ходят

В глухую ночь, звеня цепями и держа в руках

Адские факелы, вокруг постели убийцы.

Приведенный в данной книге рассказ "Мать и дитя", сюжетом которого я обязан покойному мистеру Дж. Ст. Биггу, можно считать прекрасным образцом подобных историй. В большинстве случаев эти легенды не являются исключительно порождениями тьмы и невежества, хоть и рассеиваются под светом знания, подобно как туман рассеивается от солнечных лучей, - ибо во многих из них можно отыскать мораль и предостережение, или свидетельство красоты добра, скрытое под покровом грубой басни, подобно надписям на могильных камнях, скрытым мхом. Хорошо известная легенда о Боггарте из Таунли Холла, кричавшего "Убийца! Убийца!" и его требование жертвы каждый седьмой год является ярким примером таких легенд - решительного протеста против лжи и несправедливости, облеченного в форму басни. Более чем в одной истории подобного рода, какие я слышал, призрак жертвы возвращался в "бледном отблеске луны" и превращал ночи для убийцы в мучительные кошмары, отчего тот, раскаявшись, в припадке отчаяния, кончал с собой; и какими бы тривиальными ни казались подобные истории мистера Дж. Грэдграйнду и его школе, они, подобно другим, более "благородным" притчам, оказали определенное влияние на умы, невосприимчивые к сухим фактам.

Однако к суевериям графства эта теория, несомненно, применима, ибо именно в мрачном ущелье, где сверкают, одна за одной, молнии, а раскаты грома отдаются эхом, или на темной, уединенной пустоши, а вовсе не на тенистой Пэлл-Мэлл, можно было бы ожидать встречи со злом.

И все-таки, вне всякого сомнения, имелись и другие причины, способствовавшие обогащению историй о злодеях, которых так много в этом графстве.

В Ланкашире многие старые обычаи, даже такие, как катание деревянного Христа в Вербное воскресенье, сохранились до более позднего периода, чем в других частях Англии; и, несмотря на запретительные эдикты уполномоченных, назначенных королевой Елизаветой, нравоучительные вертепы, несомненно, устраивались вплоть до начала царствования Карла I, ибо Реформация, по мере того как ее идеи быстро распространялись и укоренялись в других частях страны, медленно приживалась в Ланкашире, где огромное число людей оставались верными взглядам своих предков. На самом деле, еще долго после того, как была законодательно учреждена англиканская церковь, католические священники оставались единственными служителями во многих приходах. Вероятно, народ любил свою церковь не столько из-за ее доктрин, о которых, как можно предположить, большинство знало очень мало, и из-за ее впечатляющих церемоний, но также из-за признания святых дней и ярмарок, поминок и игр, которые она была бессильна упразднить; и, возможно, из всех развлечений, на которые закрывала глаза или которым покровительствовала церковь, вертепы, какими бы грубыми и гротескными они ни являлись, были самыми важными. Во многих местах в них принимали участие члены различных гильдий и братств, но в большинстве случаев тон задавали священники и другие члены церковной общины.

Какую роль в этих забавах играл дьявол, хорошо известно антиквариям, поскольку старые счета содержат сведения о расходах не только на волосы для парика злодея, но и на холст, из которого делались черные рубахи для костюма дьявола, или, как совершенно ясно выражались старые писцы, "для проклятого". Из старых записей видно, что сатана являлся для костюмера персонажем, по сравнению с которым самый отвратительный Джек-из-коробки современных магазинов был прекрасен; а поскольку его главным занятием на сцене было издавать крики и вопли, а также претерпевание всевозможных унижений от рук Порока, подобно тому как это происходит с Панталоне и Арлекином в пантомимах сегодняшних, легко заметить, что его роль была не очень достойной. Везде на сцене дьявол представал обыкновенным дурачком. Даже во Франции, где драма всегда подчинялась строгим правилам, "имелся, как замечает Альбер Ревиль (Histoire du Diable, ses origines, sa grandeur et sa decadence. Страсбург, 1870) класс популярных пьес, называвшихся дьявольщинами (diableries), - грубых и непристойных маскарадов, - в которых принимали участие, по крайней мере, четыре дьявола... В Германии на сцене также появляется дьявол. Существует старая саксонская Мистерия Страсти, в которой сатана повторяет, насмешливым эхом, последние слова Иуды, который вешается; а когда, в соответствии со Священным Преданием, внутренности предателя выпадают, лукавый собирает их в корзину и, унося прочь, напевает песенку, подходящую случаю". Вне всякого сомнения, эти искаженные представления о падшем ангеле помогли приобщить народное сознание к идее дьявола, бродящего в поисках того, кого он мог бы соблазнить; и хотя в присутствии толпы феспианских священнослужителей люди могли чувствовать себя вполне уютно и посмеиваться над проделками лукавого, когда они снова оказывались на унылой пустоши или в уединенной хижине на склоне холма, где ночной ветер завывал за дверями, страх вновь овладевал ими, и это чувство только углублялось и усиливалось воспоминаниями об ужасном появлении сатаны на сцене.

Возможно, что несколько однообразным сюжетам местных ланкаширских историй о том, как дьявол самым глупейшим образом позволяет себя перехитрить, мы в значительной степени обязаны именно этим представлениям, многие из рассказов были построены на роли и судьбе сатаны в этих вертепах, поскольку они, в свою очередь, хотя и косвенным образом, основывались на учении Церкви, а та - на сочинениях отцов Церкви, представители которых, в частности, Ориген, не стесняются говорить об Искуплении, в немалой степени обусловленном сатанинской глупостью, - взглядом, столь долго преобладавшем в Церкви, что, по словам Ревиля, "экклезиастическая поэзия, народное предание, папское учение всячески переиначивали, драматизировали и освящали его повсюду".

Интересная глава истории религиозных верований могла бы содержать описание взглядов ранних отцов на сатану и его легион, и тогда ученые не относились бы столь сурово к суевериям неграмотного крестьянина, когда они обнаружили бы: Иероним, например, записывает, в качестве мнения всех членов церковной общины, что воздух между небом и землей наполнен злыми духами, а Августин и прочие утверждают, что они попали туда из более высокой и чистой области атмосферы. Раннехристианская церковь также имела орден экзорцистов, заботившихся об одержимых злыми духами, энергуменами, и епископы, отступая от первоначальной идеи, что миряне могут обладать силой экзорцизма, посвящали людей в сан и призывали их исполнять свои функции до обряда крещения, чтобы освободить их "от власти сил тьмы".

Из наиболее распространенных в Ланкашире суеверий, вера в фэйри, по-видимому, почти исчезла, и следует только пожалеть, что сорок лет назад рассказам о встречах с ними не придавалось серьезного значения, ибо немногочисленные истории, помещенные в "Истории Блэкпула" преподобного У. Торньера, две из которых приводятся в настоящей книге и озаглавленные "Серебряный кувшин" и "Лопата фэйри", доказывают, что задача собрать подобные остатки древних верований была в то время, когда писалась эта книга, сравнительно простой. Сегодня дело обстоит иначе. Даже мой друг, покойный мистер Джон Хигсон из Лиса, чьей доброте я обязан легенде, лежащей в основе "Короля фэйри", и чьи труды на поприще сохранения старины в течение многих лет были столь же неутомимы, сколь успешны и достойны похвалы, не сумел собрать сколько-нибудь значительных сведений о сказочной мифологии жителей Ланкашира.

Большинство сказок и преданий, которые мне посчастливилось услышать в графстве, посреди вересковых пустошей, имели обычные сюжеты: картинные злодеи, ужасные предсказания, волшебные снадобья и клады присутствовали в изобилии, подобно алмазам в восточных сказках, и по этой причине я не счел необходимым приводить их в этой книге.

Мрачные суеверия, подобно низшим организмам, более живучи, и во многих уединенных уголках Ланкашира все еще можно встретить верящих в мистические знания дьявольщины и колдовства. Читатели прекрасных очерков мистера Эдвина Во о жизни в северных графствах, ознакомившись с "Могилой гризельхертского боггарта", увидят в этой истории иллюстрацию того смутного страха перед сверхъестественным, который по-прежнему силен; кроме того, имеющаяся ценная коллекция народных преданий, вышедшая из-под пера ныне покойных мистера Уилкинсона и мистера Джона Харланда, полна свидетельств о жизнеспособности многочисленных вариантов этих старых верований.

СУЕВЕРИЯ ЛАНКАШИРА

СКРАЙКЕР (ШРЕЙКЕР)

Как-то раз, одним прекрасным вечером, много лет назад, в середине декабря, некий отважный юноша отправился из Чиппинга в свой дом, расположенный в трех или четырех милях от него, на берегу реки Ходдер. Земля уже была покрыта снегом, во многих местах лежавшем сугробами, а сильный мороз сделал дорогу такой скользкой, что юноша двигался очень медленно. Местность выглядела красиво, и сердце деревенского парня было тронуто сладостным умиротворением этой сцены. Старый благородный Парлик и широкий Лонгридж, увенчанные елями Торнли-Хайт и Кемпл-энд отчетливо выделялись на фоне ясного неба, луна заливала мягким серебристым светом протяженную безмолвную долину, простиравшуюся вдаль, там, где ее девственная чистота не смешивалась с тенями и темнотой далеких холмов за Уайтвеллом.

Вокруг царила тишина, и только ветер печально вздыхал среди лишенных листьев ветвей деревьев у дороги и обрушивал на путника слабый ливень из снежинок, ибо даже крошечный ручеек, полный музыки и веселья в летнее время, был убаюкан колыбельной зимы; а жители долины, чьи маленькие домики, скрытые инеем, казались жилищами сказочных карликов, спокойно спали уже несколько часов.

Адам был не робкого десятка и не обладал пылким воображением, но в мертвой тишине таилось нечто безымянное, что угнетало его, если и не пугало; и хотя он напевал вслух куплеты песенки, услышанной им перед тем, как покинуть кухню "Паттен Армс", голос его звучал не вполне уверенно. Ему очень хотелось поскорее благополучно перебраться через маленький мостик над ручьем; он находился неподалеку от него, когда до него донесся слабый звон. Почти сразу после того, как часы пробили полночь, на луну набежало облако, и местность погрузилась в темноту; ветер, прежде ласковый и тихий, принялся завывать среди ветвей и бросать снег с живых изгородей в лицо путнику.

Ему уже начинало казаться, что он различает в шуме ветра и шелесте ветвей ликующие крики злых духов; а когда приблизился к страшному ручью, мужество почти совсем оставило его, и ему потребовалось сделать над собой усилие, чтобы не повернуться к нему спиной и не помчаться во все лопатки в маленькую деревушку у подножия Парлика. Его остановило то, что он проделал значительный путь; что если он вернется в "Паттен Армс", то найдет ее опустевшей, - компания разошлась по домам, а кто-то уже лег спать, - а кроме того, самое главное, если ему удастся пересечь мост, он окажется в безопасности, поскольку грини, боггарты и феорин не имеют власти над тем, кто пересек водный поток. Подумав об этом, он, хотя колени его дрожали, с напускной смелостью двинулся вперед и уже почти дошел до моста, когда услышал шум шагов по хрустящему снегу и почувствовал присутствие чего-то ужасного, чего не мог видеть. Внезапно, замогильный вой заставил его остановиться, и он стоял, пристально вглядываясь в темноту, с бешено колотящимся сердцем. Однако ничего не было видно, кроме бревен моста, покрытых инеем, и он мог бы стоять так до рассвета, если бы другой крик, еще более громкий, неземной и ужасный, чем предыдущий, не вывел его из оцепенения. Не успел еще этот второй крик стихнуть, как, побуждаемый желанием двигаться, он сделал шаг в ту сторону, откуда донесся шум. В тот же миг луна показалась из-за туч, и ее лучи осветили дорогу, обозначенную тянувшимися вдаль колеями, оставленными колесами повозок, а в самой середине моста он увидел страшную фигуру с черной мохнатой шкурой и огромными глазами, похожими на огненные шары.

Адам сразу же понял, по тем описаниям, которые слышал от тех, кто видел скрайкера, что ужасное существо, преграждающее ему путь - посланник смерти.

Не отдавая себе отчета в том, что он делает, словно бы находясь под влиянием странного и непреодолимого гипнотического воздействия, он шагнул к мосту; но не успел он пошевелиться, как страшное существо, стоявшее перед ним, движением, которое не было походкой, скорее - тяжелым скольжением, также двинулось, медленно отступая, останавливаясь, когда останавливался он, и не сводило своих огненных глаз с его побледневшего лица. Он медленно пересек ручей, но постепенно шаги его становились все более быстрыми, пока он не перешел на бег. Внезапно он смутно осознал весь ужас своего положения. На обочине дороги стоял маленький домик, из одного окна, расположенного так низко, что до него можно было дотянуться, лился тусклый свет - вероятно, в комнате лежал больной или умирающий. Адам попытался закричать, но язык отказывался повиноваться ему, и прежде, чем он смог издать несколько нечленораздельных звуков, едва слышимых ему самому, домик остался далеко позади, и чувство полного одиночества и беспомощности снова овладело им.

Таким образом, он прошел по дороге более мили, - в некоторых местах, затененных высокой живой изгородью и нависшими ветвями, единственным источником света ему служили эти страшные глаза, - когда вдруг споткнулся о камень и упал. Через мгновение, охваченный ужасом, что его провожатый схватит его, он вскочил на ноги; но, к его величайшему облегчению, скрайкера уже не было видно. Он вздохнул, и сел на груду камней, поскольку его ноги, более не принужденные двигаться под влиянием призрака, отказывались нести его дальше. Как ни была холодна ночь, пот крупными каплями стекал по его побелевшему лицу; вспоминая о страшных глазах скрайкера, его ужасном обличье, Адам задрожал, словно в лихорадке. Сильный и крепкий, в самом расцете жизненных сил, он чувствовал себя слабым, словно ребенок, и, боясь упасть в обморок, пригоршнями набирал хрустящий снег и растирал им лоб. Вскоре он пришел в себя; после нескольких безуспешных попыток, ему, наконец, удалось снова подняться на ноги и продолжить свой путь.

Вздрагивая при малейшем дуновении ветерка, при едва слышном скрипе ветки или падении на землю смерзшегося в комочек инея, он медленно побрел дальше.

Он миновал причудливый старый дом в Чейгли, - внезапный визг привязанной во дворе собаки, когда он проходил мимо, вызвал у него прилив ужаса, - и достиг поворота дороги, расположенного напротив высокого, покрытого лесом, Кемпл Энда. Резкий порыв ветра пронзил черные ели, венчавшие вершину и застывшие на склоне, подобно часовым. В этом порыве звучала музыка, печальная, как напевы над телом упокоившейся вечным сном прекрасной женщины, чьи волосы все еще мерцают золотым светом жизни; но Адам не слышал мелодии в стонущих вздохах, казалось, раздававшихся отовсюду. Для него, чья душа недавно испытала потрясение от страшного испытания, звуки казались ужасными; а ели, так ясно видимые на фоне снега, лежавшего непотревоженными сугробами на зарослях увядшего папоротника, казались странными скелетами, трясущими костлявыми руками, то ли предупреждая, то ли угрожая.

Совершенно неожиданно, стало совершенно тихо. Тишина была даже более пугающей, чем недавние стоны ветра, ибо она наполняла грудь одинокого путника предчувствием грядущей беды. От того места, где он стоял, дорога спускалась вниз, и когда Адам ступил в темноту между двумя возвышенностями, покрытыми массой пожухлой растительности, окрашенной в белый цвет гением зимы, снова раздался ужасный крик.

Голос скрайкера нельзя было спутать ни с чем, и Адам, с тоской в сердце, медленно двинулся дальше, каждое мгновение ожидая появления страшного призрака. Долго ждать ему не пришлось, поскольку, добравшись до старого моста, перекинутого через реку Ходдер, он снова увидел, прямо в его середине, ту же самую ужасную фигуру, за которой следовал по дороге от ручья в Торнли.

Его охватил страх, правда, чуть менее сильный, чем прежде, и он снова подпал под влияние силы, увлекавшей его вперед; странное движение возобновилось: скрайкер скользил впереди, беззвучно, с волосами, ниспадавшими до земли, цеплявшимися за его ноги и скрадывавшими звук, а Адам безвольно следовал за ним. Однако на этот раз путешествие оказалось недолгим, поскольку дом бедняги располагался неподалеку от реки. Вскоре это расстояние было преодолено, и скрайкер, повернувшись лицом к перепуганному человеку, застыл у двери жилища. Адам не мог противиться силе, увлекавшей его к этому ужасному существу и, приблизившись, в приступе дикого отчаяния, он ударил его; но рука его угодила в дубовую дверь, призрак исчез, а Адам лишился чувств.

Встревоженная шумом падения, его жена вышла, помогла ему подняться и войти в дом, но в течение нескольких часов он ничего не мог сказать о своем ужасном приключении. Когда же, наконец, ему это удалось, и он поведал о том, как поневоле следовал за скрайкером, лицо его жены омрачилось, ибо она хорошо понимала, что означал этот ужасный визит для их маленького дома. Вскоре страшная догадка сбылась: на третий день после встречи Адама с призраком, его старший сын был принесен домой утонувшим; после похорон ребенка жена Адама заболела лихорадкой и через несколько недель ее тоже отнесли на кладбище Миттона. Это, вкупе с испытанием, выпавшим на его долю во время путешествия из Чиппинга, так подействовало на Адама, что он лишился рассудка и в течение многих лет после этого бродил по дорогам, с глазами навыкате и вытянутыми руками, в погоне за воображаемым боггартом, производя тягостное впечатление на тех, кто собирался у костров, послушать рассказы о скрайкере {1}.

НЕЗВАНЫЙ ГОСТЬ

На дороге, ведущей из города Клитероу, жил некогда известный мудрый человек, к которому обращались с самыми разными просьбами не только местные жители, но и приезжие из отдаленных мест, ибо слава о нем, как колдуне, шла по всей округе. Если совершалась кража, сразу прибегали к услугам Старого Джереми; в результате кто-то, совершенно невиновный, оказывался если и не обвиняемым, то по крайней мере подозреваемым; юноши и девушки, стремясь заглянуть в будущее и увидеть лица своих суженых, платили ему небольшие суммы, чтобы удовлетворить свое любопытство. Короче говоря, Джереми считал себя знатоком черной магии, владеющим языком сатаны и способным предсказывать людям их судьбу при помощи звезд.

Дом, в котором жил старик, выглядел убого, и его внешний вид отнюдь не внушал посетителям мысли, что личное знакомство с повелителем тьмы, которым хвастался колдун, не приносит последнему заметной финансовой выгоды. Но если снаружи жилище выглядело дряхлым и убогим, то внутри оно было обустроено так, чтобы внушить вопрошавшим благоговейный трепет, увешанное выцветшей, изъеденной молью, черной тканью, на которой ярко-красной красой были изображены причудливые астрологические знаки и фигура огромного дракона. Окно было скрыто выцветшим гобеленом, и единственным источником света служила тонкая свеча, прикрепленная к ноге маленького скелета, подвешенного на веревочке к потолку и свисавшему прямо над столом, на котором перед большим хрустальным шаром и двумя черепами лежал раскрытый, толстый фолиант.

В старинном кресле, над которым висело грязное, обветшалое чучело крокодила, сидел колдун и принимал заблудших посетителей, чье желание заглянуть в будущее пересиливало страх, с которым поглядывали на одинокий дом. Старый Джереми выглядел странно, с его голодными глазами и длинной белой бородой; а когда он костлявыми пальцами перелистывал страницы своего фолианта, многое в его облике могло внушить суеверным, невежественным посетителям представление о его удивительной мудрости. Эта обстановка и этот вид заслуживали похвалы, ибо, хотя ему и удавалось обманывать других своим якобы обладанием оккультными знаниями, сам он не верил в те силы, которые так части призывал на помощь клиентам.

Однажды, когда рваный полог упал за спиной очередной жертвы, покидавшей святилище колдуна, получив туманные и таинственные намеки в обмен на твердую монету, старик, саркастически рассмеявшись, шагнул к окну и распахнул грязные занавески, впуская в комнату яркий солнечный свет. Картина, которую мог видеть старик, была очень красива, и он, положив руки за голову, пристально всматривался в окружавший пейзаж.

- Какой прекрасный мир, - сказал он, - какой прекрасный мир, и ничто в целом свете не может с ним сравниться своей красотой. Моя душа тянется к старому Пендлу, который я вижу веред собой, с любовью, сравнимой с любовью к женщине, остающейся бесстрастной и бессердечной, несмотря на огромное количество воздыхателей. Да, бессердечие! - сказал он, помолчав. - Именно бессердечие! Несмотря на то, что каждую минуту на его прекрасном лице появляется новое выражение. Он там, остающийся спокойным и беззаботным, когда мы приходим в этот мир, и когда покидаем его, и нас хоронят в тени его гор; он будет вздымать свои обрывистые утесы к небу и улыбаться в солнечном свете или хмуриться во мраке после того, как мы, любующиеся им сейчас, ослепнем от торжественной красоты его непроницаемого лица. Бедные дураки, чья жизнь - всего лишь миг, мы значим для него меньше чем ветер, ласкающий пурпурный вереск на его склонах.

Тяжело вздохнув, Джереми отвернулся от окна, но, когда занавеска за ним опустилась, и он снова оказался в плохо освещенной комнате, то обнаружил в ней незнакомца. На хлипком стуле, предназначенном для посетителей, сидел странного вида человек, мрачный и неприветливый на вид.

- Джереми, - сказал он, - сначала дьявольщина, а поэзию оставь на потом.

В его тоне слышался неприятный сарказм, никак не подобающий человеку, желающему заглянуть в будущее; и когда чародей занял свое обычное место под крокодилом, он выглядел немного менее уверенным, чем обычно, когда принимал дрожащего, испуганного посетителя.

- Что вы хотите от меня? - спросил он, тщетно стараясь выглядеть спокойным.

Сидевший в кресле саркастически улыбнулся и ответил:

- Небольшой процент, только и всего. Вот уже двадцать пять лет ты наживаешься, обманывая доверчивых дурачков, и мне пора получить причитающуюся мне долю.

Чародей изумленно уставился на него. Был ли незнакомец вором, или еще хуже?.. Он заколебался, но через некоторое время, однако, сухо произнес:

- Даже если бы ты доказал свое право на часть прибыли от моего занятия, - а ты этого не сделал, - тебе не потребовалась бы вьючная лошадь, чтобы ее увезти. Похожа ли эта лачуга на жилище обладателя огромного богатства? Два стула, стол, несколько старых костей, - вот все, что в нем имеется; а тот, кто в нем обитает, - живущий впроголодь старик, которому приходится немало трудиться, чтобы прокормить себя на те жалкие гроши, какие получает он взамен бесценных мудрых слов! Ты мне чужой, и твоя доля моего заработка составляет чистый ноль.

В ответ раздался громкий хриплый смех, и прежде, чем его отголоски затихли, гость заметил:

- Если я все еще незнаком тебе, Джереми, то это не твоя вина, ибо в течение последней четверти века ты хвалился мной, как своим добровольным слугой, и вымогал деньги у своих клиентов, рассчитывая на мою дружбу и готовность тебе помочь; а теперь, верный своим нищенским инстинктам, ты мне отказываешь! Напрасно, Джереми, напрасно, поверь мне! Я и так слишком долго откладывал этот визит, чтобы теперь выслушивать твои пустые отговорки.

- Повторяю, я не знаю тебя, - сказал чародей дрожащим голосом. И, поспешно поднявшись со стула, откинул плотную штору так, чтобы дневной свет мог проникнуть в комнату, ибо испытывал безотчетный страх и не хотел оставаться в темноте один на один со своим странным гостем. Однако, к его удивлению и ужасу, в комнате мгновенно сгустился мрак, и когда он с тревогой взглянул на маленькое окно, через которое совсем недавно открывался прекрасный вид на горы и луга, в небе полыхнула молния, а над его лачугой прогрохотал раскат грома.

- Гроза может побить урожай, Джереми, - спокойно сказал незнакомец, - но она не должна прерывать нашу интересную беседу.

Раздраженный манерой гостя шутить, чародей распахнул дверь и воскликнул:

- Уходи из моего жилища, пока я не вышвырнул тебя в грязь!

- Уверен, у тебя не хватило бы духу исполнить свою угрозу, - сказал незнакомец, - хотя у меня и вправду имеется один башмак, который мог бы в таком случае испачкаться. - Сказав так, он забросил ногу на ногу, и Джереми увидел отвратительное раздвоенное копыто.

Колдун со стоном опустился в кресло и, не слыша раскатов грома и шума дождя за дверью, беспомощно смотрел на своего гостя, чей резкий смех разносился по комнате.

- Ты, наконец-то, узнал меня, Джереми? - спросил он после паузы, во время которой несколько раз качнул ногой, привлекая взгляд собеседника к копыту и злорадствуя по поводу мучений, доставляемых этим зрелищем его жертве.

Старик был слишком испуган, чтобы ответить, но все-таки прошептал:

- Да.

- И больше не откажешь мне в моем справедливом требовании? - прошипел мучитель, кладя на стол лист пергамента.

- Чего ты требуешь от меня? - слабым голосом спросил дрожащий чародей.

- Совсем немногое, - ответил сатана. - Поставь свое имя здесь. - И он ткнул пальцем в пергамент.

Джереми отодвинул свой стул как можно дальше от подозрительного документа, прежде чем ответить:

- Я ничего подписывать не буду.

Он ожидал, что за этими словами последует вспышка дьявольского гнева, но, к его удивлению, гость заметил, будничным тоном:

- Очень хорошо, Джереми. Тогда к завтрашнему вечеру ты будешь разоблачен как низкий, невежественный обманщик. Ты достаточно долго вторгался в законные владения моих верных слуг, и теперь я намерен положить конец твоему процветанию. До заката солнца у тебя появится соперник и заберет тот кусок хлеба, который ты уже подносишь к своим неблагодарным устам.

Сказав так, посетитель взял пергамент и начал неторопливо сворачивать его.

Такое, совершенно неожиданное, вежливое поведение несколько успокоило Джереми, и он, уже тише, смиренно спросил, на что может рассчитывать в обмен на свою подпись.

- Двадцать два года такого триумфа, о котором ты не смел даже мечтать! Никаких подозрений, никаких разоблачений твоих жалких обманов, - с готовностью ответил сатана.

Джереми задумался. Предложение, вне всякого сомнения, было заманчивым, поскольку, в конце концов, его профессия не была слишком прибыльной, и потерять доверчивых клиентов значило умереть с голоду. Он был уверен, что если появится еще один чародей, люди подадутся к нему, хотя бы и из простого любопытства; но он также понимал, что означает подписание договора, и боялся сделать этот шаг.

После долгой паузы, во время которой сатана осторожно удалил камешек из своего копыта, Джереми твердо сказал:

- Мастер, я не подпишу это!

Не тратя времени понапрасну, гость удалился, и не успел он скрыться из виду, как буря утихла, и старый Пендл снова стал виден во всей своей красе.

Прошло несколько дней, к чародею никто не приходил; а поскольку такое отсутствие посетителей было весьма необычно, Джереми начал опасаться, что таинственный незнакомец исполнил свою угрозу. Вечером пятого дня он подался в маленький городок, чтобы купить кое-какие продукты. Раньше, когда ему случалось проделывать подобное путешествие, стоило ему появиться на улице, как дети в ужасе убегали, а старики приветствовали почтительно, едва ли не подобострастно; но в этот раз, когда он быстро проходил мимо домов, дети продолжали свои игры, словно он ничем не отличался от прочих прохожих, а здоровяк, прислонившийся к дверному косяку, вынул изо рта трубку и фамильярно крикнул ему:

- Эй, Джерри, старина, как дела?

Признаки его убывающего величия и увядающей популярности были налицо; но когда он совершал свои немногочисленные покупки, ему сказали, что в город прибыл незнакомец, казалось, обладавший чудесными способностями, и многие люди, ходившие к нему, свидетельствовали о его удивительном мастерстве. С тяжелым сердцем вернулся чародей в свою хижину. На следующую ночь несколько камней было брошено в его окно и вдребезги его разбило; вглядевшись в освещенное луной пространство, он увидел нескольких парней, очевидно, ожидавших, в надежде, что он выйдет из своего дома. Это были его единственные посетители в течение целой недели и, наконец, готовый сдаться, он сказал себе:

- Жаль, что мне не представится другого шанса.

Не успел он произнести эти слова, как раздался раскат грома, ветер с ревом пронесся по дому, кресло для посетителей снова оказалось занято, а на столе лежал пергамент, словно никуда не исчезал.

- Ты готов подписать договор? - спросил сатана.

- Да! - ответил старик.

Дьявол тут же схватил его за руку, и Джереми издал пронзительный вопль, - как и следовало ожидать, - поскольку сатанинская хватка заставила кровь отхлынуть от кончиков его пальцев.

- Подписывай! - приказал дьявол.

- Я не умею писать, - пробормотал чародей.

Дьявол тотчас же ухватил один палец жертвы и, используя его в качестве пера, аккуратно вывел: "Джереми Парсонс, своей рукой", поставив в конце дьявольский росчерк.

Сделав это, он таинственным образом исчез, как и в прошлый раз.

Едва гость удалился с подписанным пергаментом, как раздался стук в дверь и вошел человек, желавший узнать свою судьбу, и принесший приятную весть о том, что, отправившись сначала к другому колдуну, в его дом в Клитероу, нашел его пустым, а сам жилец скрылся неизвестно куда. С тех пор дела у Джереми пошли на лад, и деньги хлынули к нему рекой, поскольку люди шли к нему из самых отдаленных уголков. Двадцать два года он процветал и слава его только росла, пока, наконец, этому не пришел конец. {2} Как-то утром, - после бурной ночи, когда ветер гулял по Пендлу так, что, казалось, мир отдан был во власть силам тьмы, - люди, отправлявшиеся на работу, с удивлением обнаружили развалины на том месте, где прежде стоял дом чародея. Он сгорел до основания; и хотя были предприняты тщательные поиски останков последнего, было найдено лишь несколько обугленных костей, причем они вовсе не принадлежали старому Джереми, а являлись частями маленького скелета и чучела крокодила, который висел над стулом колдуна.

ЛОПАТА ФЭЙРИ

"Фэйри стали такими же робкими, как ты и я, когда мы были молоды, Мэтти, девочка! - сказал старик с седыми волосами, который, покуривая длинную трубку, спокойно сидел в тенистом уголке кухни деревенского фермерского дома в графстве Файлд. - Сегодня их никто не видит, как случалось прежде. Когда-то я видел одного, так же ясно, как вижу сейчас тебя, сидящую в кресле и штопающую свой старый чулок. Вскоре после рассвета, я пахал землю, и не было слышно ни единого звука, кроме щебета нескольких просыпающихся и прочищающих горло птиц, да карканья ворон, сновавших позади меня и выбиравших из пашни червей. Внезапно я услышал звонкий крик, похожий на крик дочери старого Люка, когда она по воскресеньям залазит на сеновал. "Я сломала свою лопату!" Я остановился и обернулся, посмотреть, кто же так кричит, и увидел маленькую красивую девочку, какую никогда прежде не видел в нашей местности. Наши девочки тоже красивые, в этом нет сомнения, но, по сравнению с той, которую я увидел тем утром, они страшны, как смертный грех. Она стояла, держа в одной руке сломанную лопату, а в другой - молоток и гвозди; она протянул их мне, как бы говоря: "Ведь ты же будешь настолько добр, Исаак, что починишь мою лопату, не так ли?" Какое-то время я стоял, разинув рот, точно деревенский дурачок, и не знал, что мне делать, но она снова воскликнула: "Я сломала свою лопату!" Я подошел к ней, взял у нее молоток и гвозди, и принялся за починку. Это не заняло у меня много времени, потому что это была всего лишь обычная лопата; но когда я закончил, она улыбнулась мне так мило, как улыбалась Маргит, когда старый Пиджит ухаживал за ней; после чего сунула мне пригоршню медяков, {3} и, не успел я сказать и слова, исчезла. Это был единственный фэйри, которого я когда-либо видел, и, возможно, я никогда больше ни одного из них не увижу, потому что то место, на котором я сейчас сижу, самое для меня подходящее в последнее время".

КОРОЛЬ ФЭЙРИ

Много лет тому назад на главной дороге из Манчестера в Стокпорт, там, где ныне стоит левеншульмская церковь, жил на ферме некий достойный человек, которого звали Бартон, "старый Дэниэл Бартон". [A] Ферма, принадлежавшая Бартону, была образцовой, старик выращивал лучшие урожаи, чем какой-либо другой фермер в округе. Ходили слухи, что Дэниэл скопил достаточное состояние, чтобы спокойно пережить несколько неурожайных лет; про него говорили, что в его руках расцветает даже сухая палка, а его "удача" вошла в поговорку. Но такая постоянная "удача" не могла долго длиться без того, чтобы в дело не вмешались злые языки, и соседи, позволявшие чертополоху бурно цвести на их пастбищах, в то время как сами они палец о палец не ударяли, чтобы заняться расчисткой, и видели упрек своей праздности не только в ладном хозяйстве старика, но и в его каждодневном трудолюбии, не замедлили намекнуть, что в основе его достатка лежит нечто большее, чем просто труд на земле. Дэниэл продал душу дьяволу, утверждали некоторые, чьи свиньи не плодились, а урожаи не стоили того, чтобы их собирать; другие же делали вид, будто им даже известны условия контракта, и количество лет, оставшихся старику. Некоторые из них были людьми вполне еще молодыми, а потому они не сдерживали свое воображение, однако стали удивительно сдержанны в отношении распространения слухов относительно сделки с сатаной после того, как старый Дэниэл побеседовал с ними и доказал, что вполне еще способен хорошо управляться с плетью.

[A] Внук мистера Бартона много лет был настоятелем церкви Всех Святых в Манчестере.

- Это просто удача, - философски замечали другие. - Может быть, завтра настанет наш черед, - но остальные клялись, что ни удача, ни сатана тут ни при чем, ибо успех сопутствовал старику благодаря заботам Пака, короля фэйри.

Они были правы. Это был Пак, хотя никто не знал, как старик сумел заручиться его помощью. Сам же Дэниэл был странно сдержан в данном вопросе, и вообще не желал говорить о фэйри и их деяниях. Впрочем, его молчание не приносило ему никакой пользы, поскольку и батраки, и румяные доярки, и другие работницы, жившие на ферме, любили хвастаться помощью Пака - за ночь все бывало приведено в порядок: когда они утром просыпались, молоко оказывалось взбитым, коровы накормлены, бочки наполнены водой из колодца, лошади запряжены для работы в поле, и даже через неделю после окончания молотьбы овин оставался таким же чистым, словно его только что вымели. Очевидно, работники не боялись и ничего не имели против такого сверхъестественного помощника, а как раз наоборот, и многие из тех, кто их слышал, ловили себя на мысли, что им тоже очень хотелось бы, чтобы в их доме завелся свой собственный Боггарт.

Такое положение вещей длилось довольно долго, и каждое утро обнаруживалось поразительное количество работы, выполненной добровольным работником, так что, в конце концов, эта помощь стала восприниматься как должное и как само собой разумеющееся; соседи перестали удивляться, но их зависть от этого не уменьшилась.

Но однажды, когда старый Дэниэл воздавал должное вкусному, сытному завтраку, запыхавшийся рабочий принес известие, что за прошлую ночь все зерно было убрано. Это странное известие, тем не менее, оказалось правдой, потому что, когда старик добрался до поля, на котором еще накануне вечером стояли золотые снопы пшеницы, он увидел его совершенно голым и таким чистым, как будто жнецы, сборщики урожая и птицы тщательно о нем позаботились. Сжатое зерно оказалось перенесенным в амбар, но, не удовлетворившись этим, Дэниэл, в полном соответствии со старой пословицей, "чем больше имеешь, тем больше хочется", вдруг воскликнул: "Интересно, чьими лошадьми пользовался Пак? {4} Если моими, то, осмелюсь сказать, ему изрядно попотеть не пришлось", - после чего зашагал к конюшне. Однако, не дойдя до нее, он встретил Пака, шедшего ему навстречу, и, будучи одержим жадностью, воскликнул: "Не сомневаюсь, Пак, что своих лошадей ты пожалел!" Но едва слова эти слетели с его губ, как он понял, какую страшную ошибку совершил, ибо фэйри побледнел от гнева и крикнул в ответ:

Я, Король фэйри, приказываю!

Снопы - в поле, а лошади - в стойло!

Никогда больше моя рука

Не коснется твоих лошадей и твоих снопов.

Произнеся это, он исчез.

Старик отправился домой, сильно опечаленный, и даже забыл заглянуть на конюшню; а на следующее утро его разбудил стук в дверь его комнаты. "Мастер, вставайте, - закричал тот же работник, который накануне принес известие о том, что зерно убрано. - Мастер, вставайте, зерно опять вернулось на поле". Со стоном отчаяния Дэниэл встал и поспешно направился к амбару. Зерно исчезло, пол был усыпан соломой, точно так, как было до того, как труд фэйри преобразил это место.

Фермеру не потребовалось много времени, чтобы преодолеть расстояние между амбаром и полем; добравшись туда, он увидел здесь снопы, уже начавшие окрашиваться лучами восходящего солнца. Тут и там снопы просто лежали на земле, повсюду были разбросаны солома и колосья, словно жнецы только что покинули это место. Старик в отчаянии отвернулся.

С тех пор никто больше не помогал ему ни на ферме, ни в поле, ни в конюшне; в доме, однако, все шло прежним чередом.

Трудно описать радость, царившую в округе, когда стала известна история о снопах; пошли разговоры о том, что с этого времени удача Дэниэла покинула его. Старик очень расстроился, поскольку, хотя и не понимал, что виной всему - его жадность, не мог не замечать, как много он потерял.

Однажды, летним вечером, он шел домой в задумчивости и мечтал, чтобы все стало как прежде. Погруженный в свои мысли, он встретил соседа, который спросил его о причине постигшего его несчастья. Дэниэл повернулся, чтобы указать на поле, и в этот момент увидел фэйри, стоявшего за живой изгородью с таким видом, будто желал подслушать разговор. "Скучаешь по своему помощнику?" - сказал сосед. Старик подумал, что настало время помириться с оскорбленной королевской семьей, и, бросив хитрый взгляд в сторону фэйри, ответил: "Да, Абрам, и да благословит Господь Пака, короля фэйри". {5} В ту же секунду из-за живой изгороди послышался испуганный вскрик; мужчины повернулись в ту сторону, но ничего не увидели. Фэйри исчез, и больше никогда не появлялся во владениях Дэниэла Бертона. В ту ночь работа не была сделана даже в доме, и с тех пор, когда кухня нуждалась в уборке, требовалась вода из колодца или когда нужно было взбивать молоко, служанкам приходилось вставать пораньше и делать эту работу, потому что Пак, король фэйри, больше не притрагивался ни к щетке, и к ведру.

МАТЬ И ДИТЯ

Жильцы Пламптон Холла удалились на покой несколько раньше, чем обычно, потому что это была последняя ночь ноября.

Старые комнаты с низкими потолками погрузились во тьму, и все было тихо, как в могиле; хотя жильцы, к несчастью для себя, не спали, - они, затаив дыхание, в страхе ожидали первого удара старых часов на кухне. Внезапно тишину нарушил звук торопливых шагов, но те, кто с испугом вслушивался в тишину, с облегчением вздохнули, обнаружив, что виной шума оказался какой-то запоздалый путник, едва не лишившийся рассудка от страха, поскольку путь его лежал мимо Холла, и пробежавший мимо призрачного здания так быстро, как только могли нести его ноги. Впрочем, едва шум его шагов затих, часы начал бить; и не успело смолкнуть эхо последнего, одиннадцатого, удара, как послышался громкий стук, как будто кто-то тяжело поднимался или спускался по ступенькам лестницы.

Дрожащие от страха обитатели покоев прятали головы под одеялами, ибо знали, что по лестнице спускается старинное дубовое кресло, со ступеньки на ступеньку, так, словно его движет невидимое существо, у которого свободна только одна рука.

Если бы кто-нибудь осмелился последовать за этим креслом по широкому холлу в обшитую панелями гостиную, то был бы поражен видом огня, пылающего в камине, из которого, прежде чем слуги отправились в свои помещения, были удалены все угольки, а в кресле, чудесное движение которого так пугало всех обитателей Холла, он увидел бы прекрасную женщину, сидящую с младенцем на руках.

Год за годом, бурными ночами, когда снег залеплял оконные стекла, а с моря доносился пронзительный крик духа бури, из комнаты, где сидел призрак, лился свет огня в камине, и по всему дому разносилось таинственное пение, когда гостья из иного мира пела колыбельную своему младенцу. Дети вырастали и седели в старом доме; и в каждый год, в последнюю ночь ноября, слышали песню, но никто никогда не мог понять ее слов, даже когда ужас пришествия страшной годовщины немного утихал. Служанки впоследствии всегда находили каминную решетку в том же состоянии, в каком оставляли ее перед визитом таинственной гостьи, - на ней не оставалось ни золы, ни уголька, точно в камине не пылал огонь, и никто никогда не слышал, как кресло снова поднимали по лестнице. Впрочем, кресло, огонь, мать и дитя видели многие усталые путники, привлеченные гостеприимным видом окна, сквозь которое в ночь пробивался приветливый свет горящих поленьев, но которые, стуча по стеклу в надежде попросить убежища, не могли привлечь внимания бледной женщины, одетой в причудливое старомодное платье с кружевными оборками, певшую печальную протяжную колыбельную ребенку, покоящемуся у нее на руках.

Легенда повествует об одном таком страннике, несчастном бродяге, бывшем моряке, который, привлеченный приветливым светом, подкрался к окну и, увидев уютный огонь и мать с лицом Мадонны, нежно кормящую своего младенца, постучал в стекло и попросил немного еды и разрешения переночевать на сеновале - и, обнаружив, что его мольбы остаются без ответа, проклял женщину, наслаждавшуюся теплом и уютом и не обращавшую внимания на мольбы голодных и бездомных; сидящая фигура обратила на него странный взгляд своих глаз, и он словно бы окаменел - работник, шедший на работу рано утром, нашел бедняку пристально глядящим в окно, к которому было плотно прижато его испуганное лицо; волосы его поседели от испытанного страха, а пальцы судорожно сжимали оконную раму.

ПРИЗРАЧНЫЙ КОТ

Давным-давно, - так давно, что точная дата успела позабыться, - благочестивые жители тогдашней дикой, поросшей лесами местности, простиравшейся от морского побережья до Ривингтон Пайк и Хогтона, решили воздвигнуть церковь в Уиттл-ле-Вудс; место было выбрано, и первый камень заложен в ее основание со всеми церемониями, обусловленными столь важным и торжественным событием. Благодаря трудам и пожертвованиям, добрый священник пребывал в прекрасном настроении; и когда к концу первого дня увидел, что фундамент заложен, а рядом лежат материалы для дальнейшего строительства, то спокойно уснул, поздравив себя с тем, что наконец-то увидит исполнение своего самого заветного желания. Каково же было его удивление, когда, поднявшись на рассвете и сразу же бросившись к окну, чтобы снова насладиться приятным зрелищем, он не увидел ни фундамента, ни материалов, а поле, на котором они были накануне, ничем не отличалось от соседних и не имело ни малейших признаков начатого строительства.{6}

- Должно быть, мне это приснилось, - сказал добрый священник, стоя с печальным видом у маленького окошка, - потому что нет ни единого следа ни даров, ни трудов благочестивых сынов церкви.

Крайне озадаченный, он тяжело вздохнул и снова попытался уснуть. Однако спал он недолго; громкий стук в дверь его жилища и крики, призывающие отца Амвросия, потревожили его. Торопливо одевшись, он спустился вниз и увидел толпу людей, собравшихся перед домом; не успел он открыть дверь, как услышал крик каменщика:

- Отец Амвросий, где фундамент, который мы заложили вчера, и где камень, который привезли из каменоломни?

- Значит, мне не приснилось, что я благословил это место? - спросил священник.

Раздался громкий смех, и крепкий молодой парень сказал:

- А мне не приснилось, что я привез шесть телег камня из карьера?

- Не иначе, как к этому приложил руку сам дьявол, - сказал каменщик, - здесь все выглядит так, будто мы вчера ничего тут не делали.

Священник и пришедшие отправились осматривать место строительства и, конечно же, оно было в таком состоянии, как описал каменщик; первоцветы и лютики украшали зеленую поверхность, волновавшуюся словно море, когда над ней проносился ветер.

- Мои волосы уже седы, - сказал старый фермер, - но я никогда не слышал, чтобы камни бегали по полю, точно курица с цыплятами. Должно быть, пока мы спали, случилось что-то ужасное. Ручаюсь, камни унесло новым Ноевым потопом.

За этими словами последовал взрыв смеха, но отец Амвросий, который был не в настроении веселиться, строго заметил: "Это что-то, достойное деяния лап Вельзевула", - и с печальным видом отвернулся, оставляя работников обсуждать события прошедшей ночи. Однако, прежде чем он успел уйти, он услышал, как его окликнул какой-то деревенский житель, бежавший к ним по дороге.

- Отец Амвросий, - крикнул запыхавшийся посланец, - в Лейланде случилось что-то очень странное. Ночью в поле оказались фундамент церкви и всевозможные строительные материалы; мельник Адам клянется отомстить вам за то, что вы вторглись на его землю.

Священник тотчас же вернулся к людям, все еще с удивлением осматривавшим поле, с которого чудесным образом исчезли плоды их труда, и велел посланному повторить сказанное ему только что; и посланный рассказал все снова, гораздо более пространно, став болтливым в присутствии таких же, как он, ибо получал наслаждение, став центром внимания их изумленных взглядов. Когда он закончил, люди отправились в сторону Лейланда; священник обещал прийти туда же сразу после завтрака.

Когда он добрался до деревни, ему не нужно было спрашивать, где расположено поле мельника Адама, потому что увидел толпу собравшихся на нем людей. Когда он открыл ворота, Адам встретил его и без всяких церемоний обвинил в том, что священник затеял стройку на его поле. "Мир тебе, Адам, - ответил последний. - Поле было использовано не мной, а высшей силой; доброй ли, или злой, - боюсь, что злой", - и направился к людям. Действительно, фундамент выглядел точно таким, как в Уиттле, а для каменщиков был приготовлен раствор. "Мне не хочется думать, чтобы это была шутка лукавого, - сказал отец Амвросий. - Но вы должны помочь мне перехитрить его и воздать ему должное за его старания. Пусть каждый возьмет то, что сможет, включая Адама". Все согласились. Каждый взял, что смог, а Адам отправился за своими работниками. Вскоре поле было расчищено, и еще до захода солнца фундамент был снова заложен на прежнем месте, а дополнительно построен значительный кусок стены.

Умудренный опытом, священник выбрал двух мужчин, чтобы они охраняли постройку ночью. Вполне естественно, что эти достойные люди, которым такое поручение было не по душе, но они побоялись отказаться, решили устроиться как можно удобнее при сложившихся обстоятельствах.

Они прихватили большое количество еды и выпивки, а также несколько пустых мешков, из которых соорудили импровизированные постели у пылающего костра. Несмотря на обилие выпивки, желающих составить им компанию не нашлось, поскольку те немногие, кто жил поблизости, не захотели оставаться на улице допоздна, после того как отец Амвросий заявил: все случившееся было ни чем иным, как дьявольской проделкой. Сам священник, однако, наведался к сторожам и, благословив их и дав пару советов, ушел домой. Как только он ушел, мужчины сложили несколько досок, чтобы защититься от ветра и, сев у костра, принялись за обильный ужин. Учитывая важность того, что им необходимо было сохранять здравость рассудка, было бы лучше, если бы большая бутыль не появлялась на сцене так часто, поскольку вскоре после окончания ужина, под воздействием крепкого напитка, тепла, исходящего от потрескивающих поленьев, и мелодичного постанывания ветра в ветвях у них над головами, они начали чувствовать сонливость, жаловаться на тяготы своей участи и с тоской посматривать в сторону груды мешков.

- Если кто-то заявится, - сказал старший из них, - один увидит его так же хорошо, как и двое, и может разбудить другого - так что я пока прилягу. - И он тут же улегся на грубую кровать.

- Ладно, - сказал тот, что помоложе, сидевший на бревне у самого костра, - поступай, как знаешь, а я подежурю; но как только я начну дремать, я тебя разбужу, чтобы ты меня сменил. Это будет справедливо, не так ли?

Ответа он не услышал, поскольку первый уже спал. Младший тут же подошел к большой бутылке и, сделав из нее большой глоток, поставил в пределах досягаемости, сказав при этом:

- Мне никто не страшен, даже сам Вельзевул!

Вскоре он опустил голову на руки и, глядя на огонь, предался приятным размышлениям, в которых дочь мельника играла отнюдь не последнюю роль.Через некоторое время он тоже начал дремать и клевать носом, а мысли и навязчивые фантазии вскоре уступили место столь же восхитительным снам.

День уже начал заниматься, когда они проснулись; костер погас, птицы щебетом приветствовали восходящее солнце. Некоторое время сторожа смотрели друг на друга с хорошо разыгранным удивлением.

- Кажется, мы проспали, - сказал молодой, - и, думаю, это действительно так, хотя я лишь слегка прикорнул. - И воскликнул, оглядевшись: - Все пропало опять! Джейкоб, старина! И фундамент, и дерево, и камни, все это, наверняка, опять в Лейланде!

Поле снова было чистым, трава и цветы покрывали все его пространство, и после некоторого совещания сторожа решили, что самым лучшим для них будет немедленно признаться отцу Амвросию, что они проспали. Поэтому они направились к его дому и, разбудив его, молодой сообщил, что фундамент опять пропал.

- Кто его забрал? - спросил священник. На этот прямой вопрос старый ответил, что они ничего не видели.

- Значит, вы спали, так? - спросил отец Амвросий.

- Ну, - ответил молодой, - мы действительно прикорнули на минуту-другую; но мы так внимательно следили за всем, что если кто-то хотел унести фундамент церкви без каких-либо затруднений, самым лучшим способом для него было усыпить нас с Джейкобом.

На этом разговор закончился, и отец Амвросий от души посмеялся над таким ответом. Вскоре после этого, как и накануне, прибыл посланник из Лейланда с известием, что стены опять появились на поле Адама. Их снова перенесли на прежнее место, и снова оставили сторожей, причем священник принял меры предосторожности и оставался с ними почти до полуночи. Но почти сразу после того, как он ушел, один из сторожей вдруг вскочил со своего места и закричал:

- Смотри-ка, парень, вон там, что-то светится!

Оба пристально всмотрелись и увидели огромного кота с необыкновенно большими глазами и зазубренным хвостом. Без каких-либо видимых затруднений, ужасное животное подхватило большой камень и исчезло с ним, почти сразу вернувшись за другим. Эти странные появления и исчезновения продолжались еще некоторое время; оба сторожа застыли от ужаса, пока, наконец, младший не сказал:

- Нужно его прогнать, а то отец Амвросий опять скажет, что мы проспали, - и, схватив внушительный кусок дерева, пополз по полю; старый сторож следовал за ним по пятам. Приблизившись к коту, который их не замечал, молодой поднял свое оружие и нанес зверю сильный удар по голове. Но прежде, чем он успел это повторить, кот с пронзительным визгом бросился на него, повалил на землю и впился зубами в горло. Старый тотчас же побежал за священником. Когда они вернулись, кот, фундамент и материалы исчезли; осталось лишь тело мертвого сторожа, остекленевшими глазами взиравшего на равнодушные звезды.

После этой ужасно демонстрации дьявольской силы, было сочтено нецелесообразным предпринимать третью попытку переноса, и строительство было продолжено на том месте в Лейланде, которое было выбрано призраком.

Нынешняя приходская церковь стоит на том месте, где прежде стояло старое здание; и хотя все действующие лица этой истории умерли столетия назад, сохранилось изображение, напоминающее кота, что может быть замечено даже скептиками. {7}

ПОЙМАННЫЕ ФЭЙРИ

Жили когда-то в маленькой деревушке Хогтон два праздных, ни на что не годных парня, умудрявшихся как-то сводить концы с концами, не проводя ни одного дня, от утра до вечера, за ткацким станком. Когда их добропорядочные соседи усердно трудились, их обычно можно было увидеть либо у дверей маленького паба, либо играющими в домино в старенькой гостинице; и много раз, среди бела дня, можно было слышать их беззаботные голоса, выводившие любимую песенку браконьеров:

Очарованья ночь полна,

Когда сияет полная луна.

Было понятно, что у них есть все основания воздавать должное старинной балладе. За каждым из них следовала ободранная, подозрительно выглядевшая собака; и пока все четверо без толку слонялись по улице, люди покачивали головами и предсказывали парням всевозможные неприятные последствия их поведения. Что касается собак, то в отношении них предсказания вскоре исполнились, поскольку они, преследуя дичь вместе со своими хозяевами-браконьерами, были застрелены егерями, избавившими окрестности по крайней мере от одной напасти. Через некоторое время после этого несчастного случая парни, едва спасшиеся сами, лишились сетей; а поскольку они были слишком бедны, чтобы купить другие, а одалживать подобные вещи было равносильно признанию в браконьерстве, им приходилось пользоваться мешками всякий раз, когда они наведывались на поля сквайра.

Однажды ночью, они перелезли через забор и, пробравшись к садку, быстро установили над норами мешки и запустили в них хорька. Ждать им пришлось недолго, вскоре кролики выскочили из норы, они завязали мешки, закинули их на спины, пробрались сквозь живую изгородь и быстрым шагом направились к дому. Какое-то время они пребывали в неведении относительно своей добычи, и поздравляли себя с успехом своего предприятия, как вдруг один из браконьеров воскликнул: "Дик, что это?" Парни окаменели от страха, поскольку почти сразу же из другого мешка раздался голос:

- В мешок, на спину, и верхом в Хотон.

Перепуганные браконьеры бросили мешки с фэйри, которых хорек изгнал из их жилищ, и бросились прочь во все лопатки. Однако утром они все-таки решили вернуться к тому месту, где слышали таинственные голоса. Аккуратно сложенные мешки лежали на обочине дороги; парни осторожно подняли их, прислушиваясь, и забрали с собой.

Стоит ли говорить, что мешки эти впоследствии использовались только для перевозки картофеля с заброшенного участка поля; это приключение совершенно излечило браконьеров от желания "собирать" кроликов.

Однако, подобно большинству внезапных изменений поведения, превращение двух браконьеров в трудолюбивых ткачей было воспринято жителями деревни с подозрением и, в целях самозащиты, парни были вынуждены рассказать историю с пленением фэйри. Чудесная история вскоре разнеслась по округе, и когда бросившие свое занятие браконьеры, летними вечерами, трудясь за ткацким станком, по привычке, принимались напевать старую песенку:

Очарованья ночь полна,

Когда сияет полная луна.

из-за кустов жимолости, почти скрывавших окно, появлялась голова кого-нибудь, терпеливо дожидавшегося этого мгновения, чтобы продемонстрировать свое остроумие, восклицала: "Нет, это не полная луна, Дик, а что это?"

КТО ЕХАЛ НА ЛОШАДИ ПОЗАДИ ВЛАДЕЛЬЦА

Как-то, прекрасным летним вечером, Хэмфри Добсон, проведя весь день на Гарстангском рынке, а затем несколько веселых часов с веселыми парнями в лучшей гостиной "Ффрэнсис Армс", обставленной дубовой мебелью и павлиньими перьями, сел на свою лошадь и отправился домой. Он отъехал на некоторое расстояние от маленького городка и быстро приближался к тому месту, где дорога пересекала ручей, где, как утверждалось, являлся дух женщины, убитой много лет назад; и хотя ярко светила луна, и одинокий всадник мог видеть далеко впереди себя, имелось темное место, скрытое тенями деревьев, и Хэмфри испытывал страх, приближаясь к нему. Его охватил ужас, когда он вдруг вспомнил множество странных историй, которые рассказывались о женщине без головы, единственным занятием которой было пугать путников, что она с удовольствием и делала; но, стараясь избавиться от страха, он понукал свою лошадь и даже принялся напевать старую песенку:

- Он скакал и скакал, пока не оказался у дверей,

Как обычно, Нелл вышла ему навстречу.

"Слезай с лошади, - сказала она ему, -

Поставь ее в конюшню и дай ей немного сена".

Однако, это не помогло; тогда он пришпорил лошадь и поскакал к маленькому мостику. Едва копыта лошади зазвенели по камням, Хэмрфи услышал какой-то потусторонний смех из-под моста, а когда животное фыркнуло и рванулось вперед, молодой человек почувствовал, как ледяная рука скользнула по его талии и легонько надавила на спину. С его лба летели крупные капли пота, сердце бешено колотилось, но он не осмеливался обернуться, опасаясь, что его самые худшие опасения подтвердятся, и он увидит боггарта или призрак.

Словно ощущая страшную ношу, лошадь мчалась, как никогда прежде; живые изгороди и деревья проносились мимо, из кремня на дороге сыпались искры, и они в мгновение ока очутились возле фермы. Хэмфри попытался свернуть во двор, но его усилия оказались напрасны, потому что испуганное животное закусило удила и промчалось мимо ворот.

Когда всадник, миновав ворота, проследовал дальше, тишину снова нарушил замогильный смех, на этот раз прозвучавший так близко к уху всадника, что тот невольно оглянулся.

Он увидел, что фигура, одна рука которой обвивала его талию, была вовсе не тем безголовым существом, о котором он слышал так много страшных историй, а другим, еще более страшным, ибо, ухмыляясь из-под изящного маленького капюшона, почти касаясь его лица, из-за его плеча выглядывал страшный череп с пустыми глазницами и белыми зубами, сверкавшими в лунном свете.

Оцепенев от страха, он не мог отвернуться, и, когда лошадь бешено мчала его вперед, в ушах его звучал ужасный смех, после того как зубы на мгновение раздвинулись, а затем снова сомкнулись. Однако, как бы напуган он ни был, он почувствовал, как рука, обвивавшая его тело, постепенно сжимается все сильнее, а когда опустил свою, чтобы ослабить хватку, то обнаружил, что за спиной у него присутствует скелет без плоти.

Сколько времени он скакал, обнимаемый призраком, он не знал; но ему показалось, что прошла целая вечность.

Внезапно, однако, на повороте дороги лошадь споткнулась и упала; Хэмфри, совершенно к этому не готовый, перелетел через ее голову, грохнулся на дорогу и потерял сознание.

Когда он пришел в себя, уже светало. Всходило солнце, над головой, среди листвы, пели птицы, лошадь паслась в отдалении. С большим трудом, поскольку был слаб от потери крови и хромал, он вернулся домой и рассказал, что с ним приключилось. На ферме имелось несколько крепких мужчин, не поверивших в эту историю и притворившихся, будто смеются над всадницей-скелетом, которая, не спросив разрешения, ехала на лошади позади их молодого хозяина; но было несколько удивительно, что ни одного из них впоследствии не удалось заставить перейти мост через ручей, возле которого появлялся призрак, после наступления темноты.

ПОХОРОНЫ ФЭЙРИ

В Ланкашире отыщется немного мест, где с большей вероятностью могли бы обитать фэйри, чем та часть главной дороги, которая тянется вдоль оконечности Пенвортемского леса.

Местность эта очень красива, особенно летом, когда немногочисленные деревья по одну сторону дороги и густой лес по другую накрывают приятной тенью путешественника, который может облокотиться на перила и, отдыхая, смотреть вниз на простор лугов и полей, засеянных зерном, ограниченный вдали темными, величественными холмами, и белыми фермерскими домами, уютно укрывшимися среди пышной растительности. Отсюда лестница ведет вниз к колодцу св. Марии, вода которого, некогда славившаяся своими целительными свойствами, чиста, как хрусталь, и никогда не иссякает.

К этому священному месту устремлялись тысячи паломников, и хотя легенда о святом колодце была утрачена, легко представить себе, с каким суеверным почтением подходили к этому месту те, кто верил искренне и беспрекословно, и какие чувства испытывали те, чьи сердца были отягощены тяжестью великой скорби, когда они спускались по ступеням, стертым ногами их бесчисленных предшественников.

От маленького родника тропинка петляет через луга и поля, засеянные зерновыми, к деревеньке, а чуть дальше по главной дороге красивая аллея вьется от старых ворот сторожки к древней церкви и монастырю. Как ни широка эта дорога, она полностью затенена высокими деревьями, возвышающимися по обе ее стороны; их кроны почти переплетены, солнечные лучи, проникая сквозь них, отбрасывают фантастические отблески света на тропу, по которой прошло так много паломников.

В конце длинной красивой аллеи расположен старый приорат, уже не занимаемый бенедиктинцами из Ившема, серебристый звук голосов которых в вечернее время разносился над колышащейся рябью; а чуть правее находится церковь Святой Марии, возвышающаяся на фоне Замкового холма.

У подножия этого древне-британско-римского пейзажа расположена небольшая ферма с лугами, простирающимися до широкой реки; и однажды ночью, пятьдесят или шестьдесят лет назад, двое мужчин, один из которых был местным "коровьим доктором", чьи обязанности заставляли его оставаться здесь до позднего часа, вышли с фермы, чтобы отправиться домой в деревню Лонгтон. Они вышли около полуночи, но было светло, как днем; луна сияла во всей своей красе и озаряла мирный пейзаж. Было так тихо, что, казалось, уснули даже зефиры. Не ощущалось ни единого дуновения ветерка, листья и трава оставались неподвижными, и если бы не звуки шагов двух мужчин, быстро двигавшихся по дороге с пробитыми тележными колесами колеями, вившейся по холму, все было бы тихо, словно в царстве смерти. Такое сравнение было тем более уместно, что на кладбище рядом с дорогой, по которой двигались путники, позади низкой, покрытой мхом стены, отмечавшей границы жизни, виднелись старинные надгробия, подобные множеству часовых, охраняющих сон сотен людей, с которым гармонируют только музыка листьев, шелест ветра и вздохи моря.

Когда двое мужчин открыли калитку в углу кладбища, старые часы начали бить.

- Значит, уже двенадцать, - сказал старший.

- Знаешь, Адам, - отозвался другой, высокий и молодой. - Вот прошел еще один день, и никто не может сказать, сколько их нам осталось; и мы ничего не можем сделать, чтобы продлить наши дни. Мы стареем с каждым прожитым днем, и нам остается все меньше и меньше. Мне кажется, Адам, тебе не очень-то приятно слышать бой этих часов, если судить по тому, насколько седы твои волосы.

Старый усмехнулся, услышав эти слова, а затем сухо произнес:

- Говори что угодно, Робин, говори что угодно; только зачем ты завел об этом разговор? Ты ведь всего лишь дитя, каким бы умным и взрослым ты себя ни воображал; потому что будь ты на самом деле достаточно взрослым, то подумал бы о том, что не всегда те, у кого седые волосы, умирают первыми. Цыплята умирают чаще старой наседки. Есть много старых деревьев, на которых не осталось ничего, кроме двух-трех зеленых почек, - доказательство того, что и они когда-то были молодыми, и с тех пор им пришлось немало потрудиться, чтобы запустить корни глубоко в землю, и теперь они крепко за нее держатся; и есть много молодых, которые встречаются на каждом шагу, они тянутся вверх повсюду, точно тростник, точно пучки салата. Чтобы убить старый дуб, нужна молния; но первый же холодный весенний мартовский ветер с холмов убивает молодую поросль. Если я постарел, то, будем надеяться, я созрел. А иной молодой, не успеет опериться, глядишь - а дьячок уже бросает пригоршню земли на его гроб.

Разговаривая, они миновали ворота и прошли некоторое расстояние по аллее, где лунный свет был несколько приглушен густой листвой над их головами; они быстро приближались к дверям сторожки, как вдруг торжественный, глубокий звон колокола нарушил тишину. Мужчины остановились и внимательно прислушались.

- Это погребальный колокол, {9} - сказал Адам. - Как такое может быть? Я никогда прежде не слышал, чтобы он звонил в такое время.

- Поменьше шума, парень, - ответил Робин. - Давай-ка посчитаем удары и узнаем, сколько ему было лет.

Когда колокол прозвонил двадцать шесть раз, оба замерли, затаив дыхание, а потом Адам сказал:

- Он твой ровесник, Робин, вот кто он такой.

- Я не вижу света на колокольне, - сказал молодой человек. - В такое время, я предпочел бы быть в постели, чем на башне, а ты?

- Я тоже, - сказал Адам. - Но старину Джемми это не волнует, да и с какой стати? Он не боится звонить ни днем, ни ночью, потому что не верит, будто кто-то из этих может подняться. Он говорит, что они нисколько ему не мешают. Те, кто упокоился в могиле, вряд ли восстанут из нее до Судного дня. Однако, парень, давай-ка лучше поспешим домой; вероятно, мы все узнаем завтра утром.

Не говоря больше ни слова, они направились к сторожке, но, к своему великому ужасу, когда оказались в нескольких ярдах от маленького жилища, двери его бесшумно распахнулись, и они снова услышали печальный звон колокола. Оба мужчины испуганно отступили назад, когда маленькая фигурка, в одежде темного цвета, но в ярко-красном колпаке, напевая какие-то непонятные слова низким голосом, вышла из дома.

- Тихо, парень, - прошептал Адам, - тихо; это - фэйри; но он нас не услышит, если мы будем стоять тихо.

Молодой человек поступил так, как сказал ему его старший товарищ, и, стоя у ствола большого дерева, они смотрели на миниатюрное существо, легко ступавшее по дороге, освещенной лунными лучами. Это было изящное, маленькое существо; и хотя ни Адам, ни Робин не могли понять слов песни, которую оно пело, безошибочно угадывавшийся горестный напев, которым заканчивался каждый куплет, подсказал невольным слушателям, что фэйри поет реквием. Они хранили полное молчание; через некоторое время фигурка остановилась и повернулась, как бы в ожидании, продолжая, однако, свою скорбную песню. Мало-помалу стали различимы голоса других певцов, и, по мере того, как они становились все громче и громче, фэйри, стоявший на дороге, перестал петь куплеты и пел только припев; а через несколько минут Адам и Робин увидел чудную процессию, появившуюся у ворот. Несколько фигур, похожих на ту, которую они увидели первой, шли по двое, а за ними другие, с шапочками в руках, несли маленький черный гробик, крышка которого была сдвинута так, что часть его содержимого оставалась видимой. За ними шли еще пары, завершавшие процессию. Все они пели невыразимо скорбными голосами, замолкая через равные промежутки времени, чтобы услышать голос шедшего впереди, когда тот повторял припев; едва последняя пара миновала ворота, они закрылись так же бесшумно, как прежде открылись.

Когда носильщики проходили мимо двух мужчин, Адам наклонился и в блеске лунного света увидел лежащее в гробу маленькое тело.

- Слушай, парень, - испуганно, дрожащим голосом, произнес он, - там, в гробу, это ты!

Задыхаясь от ужаса, юноша тоже наклонился к носильщикам и ясно разглядел, что лицо тела, которое несли фэйри, действительно, очень походило на его собственное, за исключением того, что было ужасно бледно и покрыто росой смерти.

Процессия прошла прежде, чем он успел что-либо сказать, ибо вид маленького тела совершенно потряс его, и без того напуганного появлением фэйри. Прижавшись к старому, он произнес, прерывающимся голосом:

- Это, точно, я, Адам! Ты думаешь, это предупреждение, и я скоро должен умереть?

Старик вышел на дорогу и ответил:

- Конечно, Робин, это очень странное зрелище; я много слышал о таких в свое время, но никогда прежде не видел. Предупреждение это или нет, однако, - добавил он, со свойственным ему здравым смыслом, - они не причинят тебе никакого вреда, если ты будешь жить так, как если бы это действительно было предупреждением.

Печальный напев странных певцов и торжественный звон колокола все еще были слышны, и двое пораженных мужчин стояли, глядя вслед процессии.

- Возможно, это предупреждение, - сказал Робин, - и я жалею, что не спросил их, скоро ли я умру. Может быть, они сказали бы мне.

- Не думаю, чтобы они сделали это, - ответил Адам. - Я слышал, они пугливы и исчезают, стоит только заговорить с ними. Если ты спросишь их, они могут доставить тебе неприятности.

- Все, что они могу сделать, это убить меня, - сказал Робин и добавил с тем мрачным юмором, который так часто сопутствует отчаянию, - но ведь они уже и так хоронят меня, правда? - После чего спокойным и твердым голосом сказал: - Я собираюсь спросить их. Если ты боишься, то можешь уйти.

- Нет, нет, - быстро ответил Адам. - Я не боюсь. Если ты твердо решил спросить их, я хочу увидеть, что из этого получится.

Мужчины молча последовали за ними и вскоре догнали процессию, которая как раз собиралась войти на старое кладбище, ворота которого, подобно воротам в живой изгороди, распахнулись как бы сами собой, и Робин, приблизившись к носильщкам, дрожащим голосом крикнул:

- Эй, скажите, сколько мне осталось жить?

Ответа не последовало; маленькая фигурка впереди продолжала петь с еще большей скорбью. Подумав, что она - глава процессии, Робин протянул руку и коснулся ее. Не успел он это сделать, как процессия в миг исчезла, ворота с громким лязгом захлопнулись, все окутала глубокая тьма, ветер выл и стонал вокруг церкви и надгробий на кладбище, сучья деревьев скрипели и стонали над головой, капли дождя стучали по листьям, слышались раскаты грома, зловещие вспышки молнии плясали на мрачной аллее.

- Говорю тебе, это очень странно, - сказал Адам, на что Робин ответил:

- Никогда не видел ничего подобного. Давай-ка поспешим домой; но я бы тебе советовал никому ничего не рассказывать: тебе или не поверят, или здорово испугаются.

Прежде, чем они добрались до ворот, разразилась страшная буря, и преследовала их до самой деревни.

Робин сильно изменился, и из первого весельчака превратился в серьезного, сдержанного человека, спешившего прочь, едва закончив работу, словно избегая людей, или проводившего вечера у Адама, обсуждая "предупреждение". Странно, но примерно через месяц он свалился со стога и, пролежав некоторое время в бреду о событиях той ужасной ночи, скончался, и старому Джемми, пономарю, пришлось рыть еще одну могилу, а седой Адам был одним из носильщиков, которые несли его тело по аллее, где они совсем недавно видели похороны фэйри. {10}

ДЬЯВОЛ-ЗАЩИТНИК

Около полувека назад, на дороге, ведущей прочь от маленькой деревушки близ Гарстанга, жил бедный слабоумный парень, по имени Грегори. Он был одновременно и забавой, и ужасом для молодежи. Неизменно доброжелательный по отношению к ним, показывая им те места, где в своих одиноких блужданиях замечал птичьи гнезда, или раздавая им полевые цветы, собранные в соседнем лесу и поле, он испытывал на себе их неблагодарность и жестокость, доходившую до побоев. В этом отношении легкомысленные дети следовали примеру старших, ибо бедный Грегори редко проходил мимо ряда домиков, вряд ли достойных названия улицы, без того, чтобы из кузницы, или сапожной лавки, или просто из калитки не высунулась чья-либо голова и жестоко не посмеялась над несчастным, который в своей рваной одежде, с пригоршней колокольчиков и первоцветов, венком из зеленых листьев на потрепанной старой шляпе, трусцой бежал к дому своей матери. При этом он жалким, монотонным голосом напевал отрывок из старинной ланкаширской баллады.

В соответствии со святым законом, который в подобных обстоятельствах действует на сердце женщины, мать любила этого безумного юношу со страстной нежностью, всей, какой наделила ее природа, и была вызвана нуждами несчастного ребенка, чьим единственным убежищем, - от суровости его окружения и жестокости тех, кто, не будь они столь же невежественны, что и свиньи, которых они кормили, жалели бы и защищали его, - была ее грудь. Отдавая всю свою любовь бедному юноше, она при этом не желала зла тем, кто мучил его; и, воздерживаясь от всех тех мелодраматических и вульгарных ругательств, которыми менее сдержанный человек отвечал бы тем, кто оскорблял ее ребенка, она старательно держалась в стороне от своих соседей и избегала встреч с ними, за исключением тех случаев, когда ей приходилось покупать еду или другие предметы для своего маленького хозяйства. Такое поведение давало повод для многих дурных слухов, а так как женщине не нужно было много трудиться ради хлеба насущного, а дом ее был самым опрятным в округе, то и зависти было тоже много.

Однажды вечером, на развеселом собрании, было решено, что над этим идиотом будет сыграна шутка, признанная всеми очень смешной. Эти невежи выбрали одного из своей среды, чьей задачей было облачиться в белую простыню и выйти на улицу, когда должен был появиться бедняга. В соответствии с этим планом, стая юнцов следила за домом ночь за ночью в надежде увидеть, как идиот покинет жилище, и в конце концов их терпение было вознаграждено. Они тут же спрятались в канаве, а мнимый призрак схоронился за стволом дерева. Юноша, не подозревая ничего дурного, шел, напевая своим меланхоличным монотонным голосом обычную мелодию, и когда оказался возле дерева, закутанная в простыню фигура медленно выступила вперед под аккомпанемент стонов и воплей своих товарищей. Они ожидали увидеть, как идиот в ужасе убегает, но вместо этого он громко рассмеялся, глядя на белую фигуру; вдруг тупое выражение его лица сменилось выражением глубокого интереса, и он закричал: "Черный! Черный!" И действительно, посреди дороги стояла темная и страшная фигура. Мнимый призрак бежал вместе со своими спутниками; настоящий призрак гнался за ними, а идиот, бежавший сзади, кричал во весь голос: "Беги, черный дьявол! Поймай белого дьявола!'

Вскоре они добрались до деревни, но побежали по улице даже еще быстрее, чем прежде. Некоторые из них бросились в кузницу, где кузнец ковал подковы, разбрасывая искры направо и налево, а другие - в трактир, где напугали собравшуюся компанию праздных сплетников; но мнимый призрак продолжал мчаться, не глядя ни налево, ни направо. Идиот следовал за мнимым призраком по пятам, и когда в конце деревни тот исчез так же внезапно, как и появился, мальчик прибавил ходу и занял его место. Однако молодой человек в белом одеянии этого не знал и, каждую минуту опасаясь, что зло схватит его в свои ужасные объятия, бросился вниз по проселочной дороге. Однако далеко он убежать не успел: идиот, который постепенно сокращал расстояние между ними, догнал его и схватил за шею. С ужасным криком крестьянин свалился в канаву, увлекая за собой Грегори. Тот вскоре вскочил на ноги и, приплясывая по дорожке, закричал: "Поймал белого дьявола! Поймал белого дьявола!" Мнимый призрак тем временем, неподвижно лежал в зарослях крапивы.

Взволнованные историей, рассказанной испуганными людьми, которые так бесцеремонно ворвались к ним, а также криками: "Беги, черный дьявол! Поймай белого дьявола!", издаваемыми идиотом, пробегавшим мимо двери, несколько пьянжучек выскочили на улицу, а так как не было видно ни мнимого призрака, ни настоящего, ни идиота, они храбро решили отправиться на их поиски. Когда они шли по дороге из деревни, их внимание привлекли крики, которые, казалось, доносились с пустынной дороги, и, с оглядкой пробираясь по ней, они вскоре увидели идиота, танцующего на краю канавы. С внезапным приливом храбрости, вызванным присутствием человеческого существа, пусть даже и такого, они поспешили вперед, и, когда они приблизились, идиот прекратил свои прыжки и указал на мнимого призрака, который лежал, растянувшись в тени живой изгороди. Вскоре его увезли в деревню, где он пролежал несколько недель больным.

Доброта матери Грегори к родителям больного юноши, которые были очень бедны и не могли позволить себе обеспечить необходимый уход за ним, заставила общественное мнение склониться в ее пользу, и те, кто прежде громче всех поносил ее, теперь громче всех превозносили ее до небес. Между идиотом и молодым человеком завязалась странная дружба, и эту пару часто можно было видеть проходящей по дорожкам, причем идиот пел свои грустные песни товарищу, чью шапку он украшал венками из полевых цветов.

С таким защитником идиот был в полной безопасности, но, если бы деревенские ребятишки захотели помучить Грегори, и присутствие этого товарища не удержало их, им достаточно было только вспомнить, что именно для защиты бедного Грегори злой сам заявился в деревню.{11}

ОЧАРОВАННЫЙ РЫБАК

Мало найдется на севере Англии видов прекраснее того, который открывается из Моркама, если смотреть на чудный залив с его серповидной береговой линией протяженностью почти в пятьдесят миль. При низкой воде ослепительно блестящие пески, испещренные непостоянными серебристыми протоками, тянутся к далекому мерцающему морю, музыка которого едва слышна даже при легком ветерке; но во время прилива величественное пространство набегающих на Пил волн сплошь покрывается красными парусами рыбачьих лодок и проходящих мимо судов. Далеко на севере поросшие вереском холмы застыли над водой, подобно часовым, а над ними, смутно различимые сквозь слабую голубую дымку, возвышаются величественные горы волшебного озерного края. Пейзаж полон сладостной красоты, похожей на сон; но бывают времена, когда прекрасное поглощается величественным, когда на море наползает туман, скрывая все, кроме белых шапок волн, мерцающих во тьме, в которой таинственно звучат горестные стоны ветра; или когда зимой луна скрывается за проносящимися тучами, а огромные валы, гонимые ветром, разбиваются в мелкую водяную пыль, когда постоянно раздаются выстрелы сигнальной пушки и слабые крики тех, кому грозит быть поглощенными безжалостной пучиной.

Однако много лет назад, еще до того, как маленькая деревушка Пултон сменила свое название и стала мечтать о том, чтобы стать красивым прибрежным городком с каменными домами и гостиницами, а не полуразрушенными хижинами рыбаков, на которые с незапамятных времен обрушивались соленые брызги, приносимые ветром, - единственными людьми, видевшими этот замечательный пейзаж, были, за исключением случайных путешественников, семьи тружеников моря и они сами, - грубые, сильные мужчины. Эти выносливые люди, привыкшие к дикой жизни и жившие у моря и морем, любили его с такой нежностью, с какой сильный мужчина любит слабую капризную девушку, ибо они были знакомы с каждой чертой его характера; они слушали умиротворяющий плеск волн, когда солнечные лучи целовали хлопья пены, умирающие на белом песке, и шум прибоя, гонимого ревущими штормами.

Как-то вечером, несколько человек сидели в уютной кухне Тощего Джона и слушали, как он рассказывает о своих странных приключениях.

- Помнится, - сказал он, - я был еще совсем мальчишкой, когда утонул Том Грисдейл, но теперь, когда мы заговорили об опасности песков, вы, может быть, вспомните эту историю. Бедняга Том был лучшим коклером (собирателем моллюсков - СТ) на отмелях Хест, и знал пески так же хорошо, как ребенок знает лицо своей матери; и все-таки он там утонул. Я все еще помню, - ибо был тогда молод, но уже достаточно в возрасте, чтобы соображать, что к чему, когда это случилось, и вид мертвых тел, на следующий день, еще долго будет преследовать меня днем и ночью, - тот день, когда Том, его миссис и две дочери возвращались от родственников, живших в Фернессе, причем его дочери сидели в легкой коляске, а миссис - на корове рядом с ней. Стоял довольно приятный день конца года. Ближе к вечеру того дня натянуло туман; наступили сумерки, как раз, когда им следовало вернуться, кое-где виднелись звезды, когда мой отец услышал хруст колес телеги на берегу. "А вот и старая телега Тома Грисдейла!" - воскликнул он, выскакивая за дверь; я выскочил за ним, так быстро, как только мог. Скоро собралась толпа людей и детей, все шепотом гадали, что случилось; но это невозможно было узнать, и хотя девушки сидели в телеге, словно промокшие под дождем прекрасные птички, они были слишком изумлены и поражены, слишком промокли и замерзли, чтобы сказать хоть слово. Одно, впрочем, было совершенно очевидно: старики не вернулись; и хотя прилив скрыл следы, и уже показалась луна, а в тумане на отмелях Хест было не так-то просто отыскать человека, много молодых коклеров были за то, чтобы попытаться пройти по оставшемуся следу и поискать их. Более пожилые и опытные, однако, и слышать об этом не хотели. Двух жизней в один день было достаточно, говорили они; так что они подождут отлива, а потом уже начнут искать; я же присоединился к молодежи, потому что мой отец был слишком занят разговорами, чтобы отправить меня домой. Это были печальные поиски, но они увенчались успехом, потому что, когда мы возвращались с песков Хеста, самые сильные из парней несли старика Тома и его жену, потому что не успели мы далеко пройти по отмели, как нашли бедную старую миссис, а неподалеку от нее, в глубокой протоке, и самого Тома. Их похоронили на старом церковном кладбище, и одну из девушек, - рядом с ними, потому что она так и не смогла оправиться от испуга. Когда другая сестра пришла в себя, настолько, что могла рассказать о случившемся, она сказала, что они заблудились в тумане, и отец, оставив их в коляске, пошел искать дорогу. Он все не возвращался, им стало страшно, но мать велела им сидеть, пока не послышался плеск воды; тогда они пошли искать Тома, и никак не могли найти его, хотя им казалось, что они, время от времени, слышат его крик. Наконец, крики, все удаляясь и удаляясь, стихли совсем. Боясь потеряться, они вернулись к коляске и корове. Бедная старая леди была очень обеспокоена отсутствием Тома; когда корова переправлялась через протоку, она ослабила хватку и была унесена водой. Больше девушка ничего не помнила, потому что очнулась на берегу, в коляске, окруженной народом. После этого она стала странной и нас сторонилась; она обычно отправлялась к отмели во время прилива, и было невозможно слышать ее голос, и то, как она потом рассказывала, будто ее старый отец откликался ей, плакал и сетовал на то, что не может отыскать ее в тумане. Впоследствии она поступила на службу в Ланкастере, и все надеялись, что перемена места пойдет ей на пользу; но это случилось незадолго до того, как пришло известие, что она находится в приюте, и мне известно, что через некоторое время она умерла.

Не успел седой рыбак закончить свой рассказ, как один из слушателей сказал:

- Так для нее даже лучше, ибо я сам слышал, как она ходит и зовет своего отца и мать, и сердце мое разрывалось от жалости. Вы можете верить или не верить, парни, но на отмелях бывает слышно многое, и кое-кто из вас не знает об этом; я не ребенок, но не хотел бы оказаться там после наступления темноты. Последнее, что я там слышал, это звон колоколов под водой.{12}

Это было неожиданно, поскольку Роджер Хиткот не относился к людям, способным стать жертвой своей собственной фантазии, или суеверий, за которые цеплялись его собратья. Как и все его товарищи, большую часть своей жизни он провел вдали от берега; и, то ли потому, что обладал большей наблюдательностью, чем они, то ли потому, что больше любил природу и потому внимательнее следил за ней, - он постепенно пополнял свой запас знаний, пока не стал признанным авторитетом во всех вопросах, связанных с опасным ремеслом, которым люди маленькой колонии зарабатывали для своих семей хлеб насущный. Поскольку он отнюдь не был пристрастен к сплетням, на лицах слушателей появилось выражение удивления; и в знак уважения к пожеланиям собравшихся, которые настаивали на том, чтобы он рассказал, что слышал и видел, Роджер поведал о приключении, приведенном ниже.{13}

* * * * *

Маленькая рыбацкая лодка слегка покачивалась на волнах залива.

Ночь была совершенно спокойной, луна слабо просвечивала сквозь тонкий туман, лежавший на поверхности бездны. Была уже почти полночь, и Роджер подумывал о том, чтобы отправиться домой, как вдруг до него донесся нежный звон колокольчиков. Не без удивления он попытался определить, откуда доносятся эти звуки, и, как ни странно и неправдоподобно это было, ему показалось, что колокольчики зазвенели в воде, по которой плавно скользила его лодка. Перегнувшись через борт, он снова с необычайной отчетливостью услышал музыку колоколов, звеневших причудливо и красиво. Некоторое время он оставался в таком положении, напряженно вслушиваясь в звуки волшебной музыки, а когда выпрямился, туман рассеялся, и луна освещала своим прекрасным светом воду и далекие холмы. Однако вместо того, чтобы видеть побережье, каждый дюйм которого был ему знаком, Роджер видел местность, совершенно ему незнакомую. Там были горы, но не те, чьи суровые очертания так живо запечатлелись в его памяти. Там был пляж, но это был не тот пляж, на котором стоял его маленький домик со светом в окне и растущими рядом, согнутыми ветром, деревьями. Устье реки, в которое скользнула его лодка, не было устьем Кента с его скалами, поросшими ясенями и дубами. Все казалось нереальным, даже струящийся лунный свет имел необычную белизну; Роджер быстро поднял маленькие паруса, но они только лениво хлопали о мачту, в то время как лодка, повинуясь невидимой и неизвестной силе, плыла по таинственной реке. Пока рыбак в беспомощном изумлении смотрел на воду, река постепенно сужалась, вскоре он оказался в бухте, и лодка заскрипела по сверкающему песку. Роджер тотчас же выскочил на берег, но не успел он это сделать, как несколько маленьких фигурок, одетых в зеленое, выбежали ему навстречу из-за деревьев, и первая из них запела:

В страну эльфов и фей,

В страну прекрасных цветов,

В страну вечного дня

Где правит Королева фей,

Добро пожаловать, смертный!

Остальные закружились в танце по траве и подхватили:

В страну эльфов и фей,

В страну вечного дня

Добро пожаловать, смертный!

Когда песня закончилась, маленький человечек, певший соло, грациозно подошел к Роджеру, с насмешливым поклоном ухватил рыбака за руку и повел в сторону, словно желая увести его от воды.

Полагая, что он наткнулся на поселение гринни, и будучи уверенным, что такие крошечные существа не смогут причинить ему вреда, даже если очень захотят, Роджер пошел дальше за своим провожатым, а остальные водили вокруг них хоровод, пока не достигли леса, где танцоры разорвали кольцо и гуськом двинулись между деревьями. Свет становился все более и более тусклым, и когда кавалькада достигла входа в пещеру, Роджер едва мог различить гринни. Держась за маленькую ручку своего проводника, храбрый рыбак вошел в пещеру и ощупью спустился по замшелым ступеням. Внезапно он очутился на прекрасной поляне, где сотни маленьких фигурок, очень похожих на его спутников, одетых в изящные красные шапочки, развлекались и пели.

Лунный свет освещает наши беседки

И наши домики среди ароматных цветов.

Наши прекрасные король и королева

Смотрят, как мы танцуем на лужайках.

Как мы водим зеленые хороводы.

Вступай, скорее, в наш хоровод.

Не успел рыбак выйти на поляну, как вся компания столпилась вокруг него, послышалась чарующая музыка, маленькие существа снова разбежались по сторонам и закружились в фантастическом танце. На самого Роджера мелодия произвела такое сильное впечатление, что он бросился в гущу танцующих, которые приветствовали его радостными возгласами, и танцевал, пока усталость не заставила его опуститься на усыпанную цветами землю. Понаблюдав некоторое время за грациозными движениями гринни, успокоенный странной музыкой, ароматами цветов и мягким светом, он погрузился в глубокий сон. Когда он проснулся, феи уже исчезли, а рыбак почувствовал сильный голод. Однако не успел он пожелать чего-нибудь поесть, как перед ним на земле появились замечательные яства, которые Роджер без лишних церемоний съел.

"Мне повезло попасть сюда, - сказал он себе, - не каждый день я вижу такой полный стол. Но мне хотелось бы знать, где я нахожусь". И когда желание это слетело с его губ, он увидел перед собой прекрасное маленькое существо, которое произнесло нежным тихим голосом:

В стране прекрасных цветов,

Где все подвластно Королеве фей!

Как только рыбак увидел прелестное личико изящной гринни, он совершенно забыл о розовощекой жене, оставшейся дома, и безнадежно влюбился по уши в это сладостное видение. Глядя в ее прекрасные глаза, он выпалил: "Мне все равно, где я, если здесь ты". Королева, с улыбкой, ибо это действительно была королева, села рядом с ним.

- Неужели ты, смертный, склоняешься перед моей силой? - спросила она.

- Да, действительно, я забываю обо всем, кроме твоего прекрасного лица, - ответил Роджер; при этих словах королева разразилась громким смехом, но таким мелодичным, что рыбак, хоть убей, не мог на нее сердиться. - Если бы король услышал твои слова, ты дорого заплатил бы за свою самонадеянность, - сказала она, поднимаясь и удаляясь в тень деревьев. Восхищенный Роджер попытался догнать ее прежде, чем она добралась до дубов, но безуспешно; и хотя он бродил по лесу несколько часов, он больше не видел ее. Однако у него разыгрался аппетит, и не успел он снова захотеть есть, как перед ним появились блюда с богатыми яствами.

- Жаль, что я не могу раздобыть денег таким же образом, - сказал рыбак, и едва слова слетели с его губ, как в пределах досягаемости появились груды золота. Роджер быстро набил карманы сверкающими монетами, даже снял с ног башмаки и тоже набил их, а потом повесил себе на шею за шнурки.

"А теперь, если бы я только смог добраться до своей лодки, - подумал он, - мое состояние было бы обеспечено", - и, соответственно, начал двигаться в направлении, которое, как он считал, выведет его к реке. Однако не успел он уйти далеко, как вышел на открытое пространство, окруженное высокими цветами-наперстянками,{14} во всех прекрасных колокольчиках которых лениво покачивались мечтательные маленькие существа, пока тихий зефир обвевал их благоухающие жилища. Некоторые из гринни были совсем маленькими феями, не больше, чем ладонь Роджера, но никто из них не казался встревоженным присутствием смертного. Два десятка более рослых гринни усердно трудились на лугу, сшивая крылья мотылька и бабочки для плаща своей королевы, которая, сидя на грибе, одобрительно улыбалась, наблюдая за трудом своих подданных. Роджер ощутил внезапную боль, наблюдая за ней, потому что, хотя он был рад еще раз увидеть изумительную красоту ее лица, он завидовал изящному гринни в блестящем костюме из крылышек жука и в фантастической остроконечной шапочке, в которой кокетливо торчало красное перо, ибо этот персонаж, как он подозревал, был королем, и, забыв о своем желании убежать с золотом, он тотчас же поддался своим чувствам и бросился на пышную траву рядом с маленьким существом, чья странная красота так очаровала его, и, не думая и не опасаясь последствий, тотчас же наклонился и поцеловал одну из ее изящных ног, обутых в сандалии. Как только он совершил этот необдуманный акт преданности, со всех сторон на него обрушились бесчисленные удары, но он не мог видеть ни одного из тех существ, которые налетели на него. Рыбак инстинктивно замахал огромными кулаками, но не попал ни в одного из невидимых гринни, чьи сильные удары продолжали сыпаться на него. Наконец, устав от бесплодной борьбы, он прорычал: "Я хотел бы оказаться в безопасности в своей лодке в заливе", - и мгновенно очутился в маленькой шлюпке, выброшенной на берег Пултона. Башмаки, которые он совсем недавно набил сверкающими золотыми монетами и повесил себе на шею, снова были на ногах, а карманы его были так же пусты, как и тогда, когда он несколько часов тому назад вышел в море, и он с некоторым сомнением и отвращением через несколько минут улегся спать.

* * * * *

Когда странная история о чудесном приключении рыбака с гринни была расказана, те, кто не поверил ей, не колеблясь намекнули, что ни о каком Роджере в заливе никогда не слышали, а волшебную страну может найти любой, кто пробудет здесь достаточно долго и наберется у Тощего Джона так же, как Роджер сделал в ту ночь, когда услышал колокола под водой.

Другие, однако, были настроены менее скептичны; многие из них владели маленькими лодками, которые впоследствии отправились в безуспешные плавания в поисках таинственного залива и колонии гринни, а год спустя, когда внезапный шторм пронесся над беспокойным лицом бездны и выбросил лодку Роджера дном вверх на песчаный берег, многие поверили, что рыбак снова нашел землю вечного дня.

ВЕРЕВКА ИЗ ПЕСКА

Вряд ли тихую маленькую деревушку Кокерхэм можно было счесть местом, которое способен выбрать в качестве места жительства джентльмен с особенными привычками, которому для проникновения в дом нужен ключ от замка; однако, именно здесь, где рано ложатся спать, поселился однажды, как утверждается, "злой". Понятно, что нежеланный житель вызвал немалый переполох. Ночь за ночью бродил он, лязгая цепями и источая неприятный запах серы, пробиравшийся в дома сквозь щели в дверях и оконных рамах; жители деревни были страшно напуганы звоном сатанинских оков и, боясь заснуть, окутанные зловонным запахом, лежали без сна, думая о грехах, которые совершили или намеревались совершить, если им удастся избавиться от дьявола.

Бродячий парфюмер более двадцати раз безрезультатно окуривал деревню благовониями, прежде чем некоторые из наиболее отважных, чье мужество возросло, когда они обнаружили, что с ними до сих пор ничего плохого не случилось, решили собраться и обсудить, что нужно сделать, чтобы избавить деревню от зловонного присутствия. Собрание было назначено на полдень, поскольку храбрецы не смели собраться после захода солнца. После нескольких общих замечаний председательствующего и длительных бессвязных рассуждений о том, как лучше избавиться от самозванного "ночного сторожа", было решено: школьный учитель, как самый ученый человек в округе, станет парламентером и получит всю честь и выгоду от беседы с ночным бродягой.

Как ни странно, учитель не имел ничего против этого поручения, ибо если и существовало то, к чему он стремился, - то это было возможностью увековечить себя; повседневная жизнь в деревне, разумеется, не предоставляла никаких шансов приобрести вечный почет и уважение. Поэтому он сразу же согласился взять на себя все риски, - но, одновременно, и всю славу. Не то, чтобы он намеревался сунуться в пасть к дьяволу; нет, гора должна была прийти к Магомету; "бродяга" должен был явиться к нему.

Его решимость была встречена громкими аплодисментами собравшихся жителей деревни, каждый из которых поздравлял себя с избавлением от опасности, грозившей лично ему, пусть она и заключалась в благородной задаче избавления места от постоянного беспокойства.

Не тратя времени попусту, через одну-две ночи, едва часы пробили двенадцать, учитель, держа в руке ветку ясеня и пучок вербены, начертил мелом круг{15} на полу своего жилища, вошел в него и дрожащим голосом принялся читать молитву Господню задом наперед. Едва он добрался до половины, вдали загремел гром; дождь забарабанил по крыше и ручьями хлынул с карнизов; порыв ветра застонал вокруг дома, сотрясая стекла, двери и тревожа угли в очаге. В то же время слабый огонек единственной горевшей свечи вдруг стал синим, а затем внезапно погас, словно кто-то невидимый накрыл его рукой; но испуганный учитель недолго оставался во тьме, ибо яркая вспышка молнии осветила маленькую комнату и почти ослепила незадачливого некроманта, который попытался начать читать молитву обычным способом, но язык отказался исполнять свою обязанность и прилип к нёбу.

В эту минуту, если бы он мог убежать, он охотно отдал бы первому встречному всю ту славу, которой так жаждал; но даже если бы он осмелился выйти из магического круга, то не успел бы этого сделать, поскольку налетел второй порыв ветра, пригнувший деревья к земле, словно травинки, вторая вспышка осветила комнату, страшный раскат грома потряс его до основания, и, когда множество птиц, издавая жалобные крики, ворвались в окно, дверь распахнулась, и учитель почувствовал, что он не в силах пошевелиться; он больше не был один.

Наступила тишина, еще более ужасная из-за контраста с предыдущим шумом; из-за туч выглянула луна и осветила комнату. Птицы уселись на подоконник и перестали галдеть, и дожащий некромант вдруг увидел лицо смуглого господина, с горящими глазами, чьего присутствия всего несколько минут назад он так страстно желал.

Пораженный этим зрелищем, он не смог подняться с колен, а те немногие волосы, которые еще остались на его голове вопреки глупости подрастающего поколения, встали дыбом; он с жалким стоном опустился на четвереньки, но, к счастью для себя, внутри магического круга, во вне которого стояло зло. Как долго продолжалось это гимнастическое упражнение, он не знал, ибо был не в состоянии судить о продолжительности времени, но несчастному учителю показалось, что прошла вечность, когда он, стараясь не оставить зло у себя за спиной и поддавшись таинственному гипнотическому влиянию, пытался, ползая, видеть лицо гостя. Наконец, дьявольское существо спросило пронзительным, неприятным голосом:

- Безрассудный, чего ты хочешь от меня? Неужели ты не мог подождать, пока мы не встретимся естественным порядком?

Ужаснувшись сверх всякой меры не только смыслу вопроса, но даже намеку, а также тону, каким он был задан, учитель не знал, что ответить, и только бормотал:

- Уходи, Старый Ник,{16} уходи навсегда...

- Ты пойдешь со мной, - перебил его сатана. - Именно так; за этим я и пришел.

Услышав это, бедняга громко вскрикнул от ужаса, а злой медленно принялся обходить круг, очевидно, в надежде ухватить его за ту часть тела, которая выступила над меловой отметиной.

- Неужели мне нет спасения? - жалобно спрашивала жертва. - Неужели мне нет спасения?

Наконец, Старый Ник остановился и тихо сказал:

- У тебя будет три шанса спастись,{17} но если ты потерпишь неудачу, то никакой пощады тебе не будет. Задай мне три задачи, и если я не смогу выполнить хотя бы одну из них, я пощажу тебя.

Дрожащий некромант увидел для себя в этом проблеск надежды, поднялся на ноги и, выпрямившись, произнес:

- Я согласен.

- Начинай, - сказал злой вполголоса.

- Сосчитайте дождевые капли на живой изгороди отсюда до Эллеля, - крикнул учитель.

- Тринадцать, - тут же ответил сатана, - ветер, который я поднял, когда пришел сюда, стряхнул все остальные.

- Один шанс упущен, - сказал горе-некромант, чьи колени снова начали проявлять признаки слабости.

Последовала короткая пауза, во время которой школьный учитель, очевидно, размышлял, ибо, в конце концов, жизнь, даже в таком месте, как Кокерхэм, была сладкой по сравнению с тем, какую можно было ожидать в обществе того, кто стоял перед ним, чье веселье было столь явным. Молчание, однако, длилось недолго, ибо злой начал опасаться, что отвратительно ранний петух может прокричать и тем самым вырвать добычу из его лап. Поэтому, в нетерпении, он постучал раздвоенным копытом по полу и громко свистнул, как это делают теперь грязные маленькие завсегдатаи, взгромоздившиеся высоко на галерею двухпенсового театра, и снова быстро задвигался возле границ круга, оказавшись, по мнению учителя, в ненужной близости от меловой отметки.

- Сосчитайте колосья на поле старого Тайтепига, - вдруг воскликнул учитель.

- Три миллиона двадцать шесть, - тут же ответил сатана.

- У меня нет возможности проверить это, - простонал учитель.

- А-а-а, - проревел демон, который теперь, вместо того чтобы прыгать вокруг круга, радостно скакал по комнате.

- Ха-ха! - засмеялся учитель. - Придумал! Вот оно! Ха-ха! Свейте веревку из песка{18} и промойте ее в реке Кокер, не потеряв ни крупинки.

Злой вышел из дома, к великому облегчению его обитателя, сразу почувствовавшего, что воздух стал чище; но через несколько минут тот вернулся с требуемой веревкой из песка.

- Идем, - сказал он, - и промоем ее. - Он перекинул веревку через плечо и вышел.

В волнении некромант, невольно, чуть не вышел из магического круга, как вдруг вспомнил об опасности и сухо сказал:

- Спасибо, я подожду здесь. При свете луны я вижу, как ты ее моешь.

Сбитый с толку демон без дальнейших церемоний подошел к журчащему ручью и опустил веревку в воду, но когда вытащил ее, то издал крик ярости и разочарования, потому что половина веревки была смыта водой.

- Ура!- закричал учитель. - Кокерхэм победил!

И когда он в радостном порыве выскочил из круга, дьявол, вместо того, чтобы схватить его, одним прыжком пересек Пиллинг Мосс и Бродфлит и исчез, и с той ночи и по сей день Кокерхэм был совершенно свободен от сатанинских посещений.{19}

СЕРЕБРЯНЫЙ КУВШИН

- Верю ли я в существование фэйри? Да, хотя у меня никогда не было желания в этом убедиться, - сказала старая Нэнси изумленным слушателям, собравшимся у камина в кухне фермерского дома.

- Это странно, - заметила скептически настроенная молодая женщина, сидевшая в углу.

Старая Нэнси бросила на нее презрительный взгляд и продолжила.

- Насколько мне помнится, я никогда не видела фэйри, но я когда-то угощала их молоком. Можете пялиться, сколько угодно; но что было, то было. Однажды я сбивала молоко до сумерек, когда вдруг передо мной на плите появился маленький кувшин. Можете представить себе, как я была удивлена, потому что откуда он тут взялся, я понять не могла. Я протянула руку и взяла его; он, казалось, был сделан из серебра, очень красивый, но при этом легкий, как перышко, так что я не могу сказать, из чего на самом деле он был изготовлен. Я хотела снова поставить его на плиту, когда увидела, что в нем лежит новенькая шестипенсовая монета, и я подумала, что кто-то хочет получить за нее молоко. Поэтому я наполнила кувшинчик молоком и поставила на плиту; и как только я сделала это, кувшинчик поднялся в воздух и исчез. Я была удивлена еще сильнее, но слышала, как мой отец не раз говорил, что никому нельзя рассказывать о медной монете, полученной от фэйри, поэтому никому ничего не сказала, но вы сами можете себе представить, как это было тяжело. Каждый вечер кувшин и шестипенсовик появлялись на плите, когда я приносила свежее молоко; я забирала монету и наполняла кувшин молоком. В конце концов, однако, я думаю, никто не сможет удержаться, чтобы не проболтаться, и когда мы с Роджером решили пожениться, я все ему рассказала. Мой отец, узнав, был крайне недоволен, ибо на следующую ночь ни кувшинчик, ни шестипенсовик не появились, и я вообще их больше не видела с того вечера, как получила последнюю монету, в течение уже более сорока лет.{3}

БЕЗГОЛОВАЯ ЖЕНЩИНА

Было около полуночи, когда Габриэль Фишер, пожелав спокойной ночи поздним гулякам, собравшимся в Лонгридже, певшим и кричавшим на кухне "Белого Быка", повернувшись спинами к уютному очагу, в котором горело огромное полено, вышел на залитую лунным светом дорогу. Со своей собакой Тротти, трусившей возле его ног, он направился к Тутал Хайту и Торнли, и ему предстоял длинный путь в одиночестве. Ночь была ясная и морозная, по небу время от времени проплывали легкие облака, заслонявшие луну. Быстро миновав два ряда домов, - маленькую уединенную деревушку, - Габриэль, звонко ступая по замерзшей земле, направился к холмам и, поторапливаясь, напевал себе под нос строчки последней услышанной им песни, и иногда разражаясь смехом, вспомнив забавную историю о "старом пройдохе". Когда он добрался до самой высокой точки дороги, с которой открывался вид на прекрасную долину Чиппинг, легкий ветерок шелестел между елями, и этот едва слышный шелест напоминал мягкий плеск волн о берег. То тут, то там в лунном свете поблескивали маленькие белые фермерские домики или хижины работников, но их обитатели спали уже несколько часов. Все вокруг дышало одиночеством и таинственностью, и хотя Габриэль с презрением отверг бы мысль о том, будто боится всего живого и мертвого, еще не покинув странно выглядящие перешептывающиеся ели, он обнаружил, что ему хотелось бы иметь рядом с собой не только собаку, но и какого-нибудь товарища. Он вдруг вспомнил, - не испытав при этом никаких приятных ощущений, - что накануне видел одинокую сороку, и на ум ему стали приходить всевозможные истории о "Кукле на перилах" и "Джинни Зеленозубке", которые пугали его в детстве. Он попытался посмеяться над этими воспоминаниями, но эта попытка оказалась неудачной, и он выразил искреннее желание, - как бы это ему поскорее оказаться возле Кэмпл Энда.

И тут до его слуха донесся резкий пронзительный крик, потом еще и еще. "Габриэль Ретчерс,{33} - пробормотал он, - что-то сейчас произойдет?" Крик, однако, не повторился, и он двинулся дальше, но когда достиг вершины водопада и посмотрел перед собой в глубокую тень леса, то не смог сдержать легкой дрожи, поскольку ему показалось, будто он видит вдалеке что-то движущееся. Он помедлил, чтобы в этом убедиться, а затем медленно пошел дальше; сердце его колотилось все сильнее, по мере того как сокращалось расстояние между ним и двигавшимся объектом. Собака, в равной степени охваченная подобными чувствами, подозрительно и испуганно ступала за ним.

- Это женщина, - сказал он, подбадривая сам себя, - это определенно женщина. Может быть, у нее беда, и она ищет помощь. Идем, Тротти, парень.

Сказав это, он ускорил шаг; собака трусила позади, пока он не приблизился почти вплотную к фигуре, а затем, с диким воем, умчалась вниз по склону холма. Когда Габриэль подошел еще ближе, он увидел, что на незнакомке был длинный светлый плащ с капюшоном и большая шляпа цвета угольного ведра; удивленный тем, что звук его шагов не заставил ее обернуться, чтобы посмотреть, кто идет за ней, он окликнул ее:

- Доброй ночи, мисс; вы ходите так поздно, что-нибудь случилось?

- Ничего, - ответила женщина голосом, показавшимся Габриэлю самым нежным из всех, какие он когда-либо слышал; но она по-прежнему не поворачивалась к нему.

- Что-то случилось с кем-то из ваших родственников? - спросил он, желая продлить разговор. Однако ответа на это не последовало, и Габриэль не знал, что и думать, потому что молчаливая дама, хотя и отказалась отвечать, продолжала идти рядом с ним. Может быть, это была кто-то, кому незачем было выходить в столь поздний час и кто не хотела, чтобы ее узнали? Но если это так, подумал он, то почему она продолжает идти рядом с ним? Голос, несомненно, принадлежал человеку другого ранга, чем его собственный; но, с другой стороны, размышлял он, если она из благородных, то зачем ей плащ, деревенская шляпка и огромная рыночная корзина? Эти мысли быстро пронеслись в его голове, и, под влиянием последней, - относительно одежды его спутницы, - он решил снова обратиться к ней.

- Вы, наверное, забыли ваш язык дома, госпожа, - сказал он, - иначе бы не оставили без ответа вопрос такого внимательного мужчины.

Однако эта шутка, как и прежде прямой вопрос, не вызвала ответа, хотя пораженный Габриэль мог бы поклясться, что из-под белой ткани, покрывавшей содержимое корзины, донесся приглушенный смех.

- Позвольте мне помочь вам нести корзину, - сказал он, - она слишком тяжела для вас.

Не говоря ни слова, женщина протянула ему корзину, но когда Габриэль взялся за ручку, голос, звучавший так, словно говоривший был совсем близко от его руки, медленно произнес:

- Вы очень добры, я уверена, - и тут же, с той же стороны, раздался серебристый смех.

- Да что же это такое? - сказал Габриэль и без дальнейших церемоний поставил корзину на землю. Однако он недолго оставался в неведении, потому что, когда белая ткань соскользнула, из-под нее показалась человеческая голова с неподвижными глазами. "Безголовый боггарт!" - воскликнул он, когда фигура повернулась, чтобы поднять голову, и показала ему пустую шляпку; и побежал вниз по склону так, как не бегал никогда прежде. Но не успел он убежать далеко, как услышал позади себя топот ног по твердой дороге; впрочем, Габриэль был одним из самых проворных парней на холмах, и зрелище, которое он только что увидел, пробудило в нем все его силы; поэтому звук громче не становился, но едва он свернул на старую Чейли-Роуд, голова, брошенная боггартом, пролетела мимо в неприятной близости от его собственной и покатилась перед ним. Секунду или две Габриэль колебался, что делать: безголовая женщина сзади или столь же ужасная голова впереди; но это не заняло много времени, и он рванулся вперед с удвоенной энергией, думая обогнать быстро катящуюся перед ним страшную вещь. Но не успел он приблизиться к ней, как с озорным смехом, который потом еще несколько дней звенел у него в ушах, страшный предмет изменил направление своего движения и покатился ему навстречу. В один прыжок он перескочил через него, и в этот момент голова подскочила над землей; зубы ударились друг о друга с ужасным лязгом. Габриэль, однако, двигался слишком быстро, чтобы они успели ухватить его, но на некотором расстоянии позади себя он, с ужасающей отчетливостью, снова услышал топот ног женщины и стук ее головы о дорогу.

Постепенно звуки становились все тише по мере того, как он мчался вперед, и наконец, после того как он пересек небольшой ручеек, струившийся через дорогу из заросшего папоротником источника на склоне холма, звуки прекратились совсем. Бегун, однако, не останавливался, чтобы перевести дух, пока не добрался до своего дома и не забрался под одеяло, а дрожащий Тротти, которого он нашел скорчившимся от страха у дверей хижины, крадучись поднялся по лестнице и спрятался под кроватью.

- Я предупреждала тебя, что когда-нибудь ты увидишь безголовую женщину, - заметила его супруга после того, как он рассказал ей о своем приключении, - но если ты послушаешь совета женщины с головой и не станешь шляться ночами по вересковым пустошам, с тобой этого больше не случится.{20}

СПАСЕНИЕ ЛУННОГО СВЕТА

С одного края Рибблтон Мура, где Кромвель одержал победу над Лэнгдейлом, открывается такой прекрасный вид, о каком только может мечтать художник. Далеко внизу Риббл делает почти что круг под обрывами, образовавшимися в течение многих лет подмывания берега, образуя "луг, похожий на подкову", с каймой блестящего песка. Тихая долина, по которой река, отражая в своих подвижных водах разноцветные леса и скалы, устремляется к морю, ограничена вдали высокими холмами, из которых наиболее величественным предстает Пендл. От пустоши вниз по лесистому склону вьется каменистая дорога, мимо красивого старого дома, спускаясь к главной дороге и мосту через Белисамию римлян. Прекрасная река, с отражающимися в ней картинами земли и неба, лугами и засеянными полями, с которых время от времени доносятся голоса и веселый смех косарей и жниц, четко очерченные дороги и белые фермерские дома, шпили далеких церквей на склонах холмов и густая зелень лесов - все это образует чарующую картину. Когда наступает ночь и выглядывают прелестные звезды, и полумесяц луны накрывает своим сиянием грезящую землю, а полускрытая полупрозрачной пеленой мерцающего тумана водная рябь скользит так мягко, словно прислушиваясь к собственной мелодии, спящий пейзаж становится еще более очаровательным, и над ним, как кажется, безмолвно парит с распростертыми крыльями сам Гений Красоты.

В это время, когда луга и звезды проливают слабый, таинственный свет на спящий лес и ни единый звук, кроме крика ночной птицы, не нарушает тишину, молодой крестьянин быстро шел через луг к излучение ручья под Красной скалой.

Однако Рувим Освальдуистл шел по покрытому росой полю, над которым легкий ветерок разносил слабый аромат трав, вовсе не для того, чтобы полюбоваться прекрасным пейзажем. Крепкий молодой человек был слишком практичен, чтобы поддаться очарованию природы, и хотя он ни в коей мере не был знаком с традициями и историей этих мест, он смотрел на окружающий его ландшафт привычным взглядом фермера. Он собирался немного попрактиковаться в тонком искусстве браконьерства и раздобыть себе обед на следующий день. И все же, пейзаж, залитый тишиной и лунным светом, не мог оставить равнодушной даже его грубую натуру; поэтому, закинув в реку снасти, он достал маленькую черную трубку, набил ее из вместительного мешочка и, раскурив ароматную траву, дал волю череде несвязных фантазий, - из пошлого, настоящего и будущего, странно смешивавшихся в его грезах.

Под шелест листьев над головой, музыкальное журчание реки, танцующей на камнях по пути к морю, под воздействием успокаивающего действия табака, Рубен начал клевать носом, как вдруг ему показалось, будто он слышит легкие шаги позади себя. Полусонный, он обернулся и увидел маленькую фигурку, примерно в пядь высотой, одетую в зеленое платье и изящную красную шапочку, тащившую ножку гриба, гораздо большую, чем он сам. Постоянно падая от тяжести ноши, карлик выкрикнул нежным, слабым голосом: "Росинка! Росинка!", и не успел звук его призыва стихнуть, как из тени боярышника, спотыкаясь, вышел еще один маленький человечек, чье имя, очевидно, и называлось.

- В чем дело, Лунный свет? - весело сказал новоприбывший.

- Эта штука слишком тяжела для меня, - ответил малыш, которого Рувим увидел первым, - а если королевский обед не будет готов с минуты на минуту, он меня накажет. Помоги мне дотащить ее, сделай милость.

Без дальнейших церемоний Росинка направился к нему, и крошечная парочка, подставив плечи под груз, зашагала прочь. Однако далеко они не ушли, потому что изумленный Рувим просто вытянулся во весь рост на траве и снова оказался совсем близко от них.

Существа остановились, подойдя к отверстию, в которое засунули ножку гриба. Затем Лунный свет достал из кармана крылышко мотылька, служившее ему носовым платком, и, вытирая лоб, произнес:

- Как же я устал от всего этого. Каждый вечер стол крадут, Росинка, мне приходится искать новый, но разве кто-нибудь поблагодарил меня за это? Что случилось в последнее время с королем, - не могу себе представить, - потому что он только и делает, что попрекает меня. Если так будет продолжаться, я уйду отсюда, вот и все.

- Я бы составил тебе компанию, - ответил другой малыш, - если бы Синеглазка тоже согласилась уйти. А так, я не могу ее оставить.

Расхохотавшись, схватившись за бока, Лунный свет воскликнул:

- Ах, моя дорогой невинный друг, если бы ты уехал отсюда, она бы тут же подалась за тобой. Я помню, что, будучи еще таким же простодушным, как ты, я влюбился в Рейвенхайр, дочь старого Пигира. Она обращалась со мной точно так же, как Синеглазка обращается с тобой, но когда, в приступе ревнивой ярости, я начал нежно ухаживать за Жасмин, ситуация изменилась, и однажды вечером, когда я дремал в цветочной чашечке, я услышал, как кто-то зовет меня, и, выглянув из своей комнаты, я увидел, как относившаяся ко мне свысока Рейвенхайр плачет у подножия стебля. Едва она успела заметить кончик моего ночного колпака, как жалобным голосом, который пронзил мне сердце, она воскликнула: "Дорогой Лунный свет, позволь мне подняться и..." Но, тише! разве это не был обеденный гонг?

Они внимательно слушали, как над травой раздается торжественное жужжание пчелы.

- Мне пора, - сказал малыш, чей рассказ был так внезапно прерван. - Вот и первый звонок, а я даже не накрыл на стол.

Парочка бросилась прочь и, спотыкаясь, скрылась в тени боярышника, на мгновение пропав из виду изумленного Рувима, но вскоре они вернулись, каждый с блюдом и крышкой, сделанными из маленьких жемчужных раковин. Они положили их на гриб и поспешили прочь, чтобы через минуту вернуться с новым грузом. За невероятно короткий промежуток времени стол был накрыт множеством крошечных блюд и тарелок.

Снова послышалось жужжание пчелы над травой, и из тени дерева появилось изящное существо, чье одеяние блестело в лунном свете, а походка походила на походку гордого монарха. Он был одет в пестрый камзол, сшитый из крыльев стрекоз, зеленую жилетку, сшитую из пушистого листа мышиного уха и украшенную пуговицами из бутонов лютика; маленькие бриджи до колен из тонкого шелка, окрашенного соком рябины, чулки из паутины и туфли из блестящего панциря жука; его рубашка, белая, как падающий снег, была вырезана из цветков вьюнка еще до того, как они раскрылись навстречу свету, а шляпа, - драгоценная вещь, годная только для фэйри, - была из красного мака, с развевающимся белым пером и полоской меха от гусеницы. Он вел за руку другую особу, столь же изящно одетую, но более красивую, с бледным овальным лицом и мечтательными глазами, сверкающими, словно море, когда луна и звезды склоняются над его грудью, а ветер делится с ним своими печальными тайнами. Ее золотистые волосы волнами ниспадали почти до изящных ступней, а поверх них был надет голубой васильковый венок с бриллиантовыми капельками росы повсюду среди листьев. Ее платье было сшито из листьев дамасской розы, перевитых миозотисом.

Трава едва прогибалась под ней, так изящно ступала она, едва касаясь кончиками пальцев протянутой ей руки короля. Вслед за этой царственной парой появилась группа пестро одетых слуг и оркестр, производящий сладкие звуки: глубокий бас пчел, счастливо гармонирующий с баритоном жука и крещендо чириканья сверчка.

Под музыку, все заняли свои места за праздничным грибом, и начался банкет. Блюда были достаточно разнообразны, чтобы соблазнить даже аскета, ибо здесь наличествовали все деликатесы, подобающие сезону. Суп из божьей коровки, запеченная колюшка, жареная соловьиная ножка, вареная лягушачья лопатка под клюквенным соусом, пироги с земляникой и всевозможные фрукты и соки составляли изысканную трапезу, в которой от души принимали участие король, королева и придворные. Музыканты, сидевшие неподалеку в качающихся цветах наперстянки, весело играли во время пира.

- В кои-то веки, - сказал король, - в кои-то веки - и пусть это обстоятельство запомнится, когда будут написаны летописи нашего царствования, - случился день, когда ничто не досаждало нашему царственному "я", не произошло ничего неприятного в нашем царственном присутствии, и ничто не мешало нашему царственному желудку.

Но не успели эти слова слететь с королевских уст, как королева слабо вскрикнула:

- Любовь моя, на столе нет ни капли моего вина из гвоздики.

Темная туча пробежала по лицу монарха, когда он сердито крикнул:

- Мне кажется, мы слишком рано поздравляли нашу королевскую особу. Приведите сюда негодяя Лунного светаа и прикажите палачам явиться за приказами.

Один из придворных с живостью, удивительно похожей на живость существа более крупного роста, убежал и быстро вернулся с несчастным слугой, который тотчас же бросился на землю перед разгневанным королем и попросил прощения. Какой результат могли бы иметь эти мольбы, неизвестно, ибо, к несчастью, слезы просителя упали на один из башмаков монарха и приглушили его блеск.

- Немедленно приведите сюда палачей и их орудия, - взревел разъяренный король, и почти тотчас же появились два крепких маленьких существа, ведя на цепи двух больших ос.

- Делайте свое дело! - закричал монарх.

Палачи схватили Лунного света, привязали его к столбу и прижали к нему осу. Насекомое тут же ужалило его, и несчастный малыш взвыл от боли.

- Уведите его! - крикнула королева. - Мы не желаем слышать это визг.

- Какой жалкий каламбур! - невольно сказал Лунный свет, когда его тащили прочь от королевского присутствия. (Непереводимая игра слов: vine - вино и whine - визг).

- Верните этого негодяя! - взревел король. - Верните его и жальте, пока он не станет менее критичным!

- Если ты еще раз ужалишь его, - перебил негодующий Рувим, который от волнения все ближе подбирался к королевскому столу, - я снесу твою гордую головку, кто бы ты ни был.

Однако ни король, ни палачи не обратили ни малейшего внимания на это предостережение, и в тот момент, когда последние снова натравливали на несчастного Лунного света другую осу, на королевскую голову обрушился огромный кулак.

- Получай, - с торжеством произнес рыбак, - я ведь тебя предупреждал, но ты меня не послушал. Полагаю, это заставит тебя покаяться в содеянном.

Каково же было удивление Рувима, когда он, подняв руку, обнаружил под ней лишь немного примятой травы. Король, королева, придворные, Лунный свет, палачи и осы - все исчезли, и даже оркестр, чье жужжание и гудение он так отчетливо слышал на протяжении всего банкета, больше не нарушал тишины.

- Ну, - сказал рыбак, - никогда за всю свою жизнь я не видел ничего более чудного. А в том, что я ясно видел это своими собственными глазами, не может быть никакого сомнения. Заберу-ка я, пожалуй, с собой этот стол.

С этими словами он взял ножку гриба и, поспешно собрав свои снасти, направился через луг к своему маленькому домику у большой дороги, а, придя туда, рассказал сонной жене историю пира.

- Черт бы побрал этих фэйри, да и тебя тоже, с твоими дурацкими сказками, - ответила его скептически настроенная жена. - Я-то все гадала, что с тобой случилось, а он, оказывается, спит на лугу, вместо того, чтобы наловить рыбы. Тебе ни за что не увидеть фэйри. Ты недостаточно умен, да к тому же еще и неловок.

После этих слов последовало короткое молчание, а затем хитрый Рувим сказал:

- Я видел фэйри много-много раз. Я всегда видел фею, когда приходил ухаживать за тобой; сейчас ты меньше похожа на фею, но все равно ужасно красивая. И, можно сказать, выглядишь лучше всякой феи.

- Ложись спать, - ответила довольная женщина, - что касается языка, он у тебя всегда был хорошо подвешен. - А затем, после паузы, добавила: - А похлебку вместо рыбы придется варить из твоей истории.

БЕЛЫЙ ДОББИ

Много лет назад, задолго до того, как прекрасный район Фернесс познакомился с силой паровых машин, жителей прибрежных деревень от Бардси до Рэмпсайда тревожило бродячее существо, - цели которого были им неизвестны, - скитавшееся ночами по пустынным дорогам мимо домиков и ферм. Этот пилигрим представал в виде усталого, изможденного человека, на лице которого тяготы жизни оставили глубокие следы, а в лихорадочно блестевших глазах, казалось, таились тайна и ужас. Никто не знал, почему он приходит и уходит, потому что он ни с кем не заговаривал и никому не отвечал, если заговаривали с ним, не обращая внимания ни на приветствие какого-нибудь бродяги, ни на испуганный вскрик позднего прохожего, внезапно повстречавшегося ему на повороте дороги. Не останавливаясь ни на минуту, чтобы взглянуть сквозь стекла, на которые отбрасывал красный свет огонь в камине и позавидовать обитателям уютных домиков, он продолжал свой путь, словно его миссия была делом его жизни и смерти, а потому не терпела промедления.

Однако ненастными зимними ночами, когда соленый ветер кружил пену над заливом и швырял снег на подоконники и двери домов, а тьма и буря расправляли свои мрачные крылья над побережьем, можно было быть уверенным, что таинственное существо будет встречено, ибо опыт подсказывал жителям деревень и одиноких домов вдоль пустынных дорог между рыбацкими поселениями: таинственный путешественник появлялся именно в такую погоду.

В такое время, когда звук шагов, приглушенный снегом, раздавался посреди вздохов и стонов завывающего ветра, женщины восклицали: "Господи, помилуй нас; это Белый Добби!", - и, судорожно прижимая малышей к груди, притискивались поближе к пылающим поленьям в очаге, украдкой, с тревогой, поглядывая на маленькие ромбовидные окошки, мимо которых двигался страшный путник, а его спутник бежал чуть впереди него, и они не издавали ни единого звука. Спутника люди боялись не меньше, чем самого путешественника. Это неизменно был ужасного вида тощий белый заяц,{21} с налитыми кровью глазами. Но едва кто-нибудь замечал это призрачное животное, оно бросалось к страннику и, прыгнув в его карман, исчезало в нем.

Этот белый заяц поистине не был земным существом, ибо при его приближении, даже если он находился далеко от деревни, цепные собаки каким-то странным инстинктом чувствуя это, дрожали от ужаса и отчаянно рвались с привязи; сорвавшись, убегали неведомо куда; а если какая-нибудь из них случайно оказывалась рядом со своим подгулявшим хозяином, когда тот тащился домой и нечаянно натыкался на страшного Добби с его налитыми кровью глазами, с визгом боли, почти человеческим по своей интенсивности, убегала прочь, бросаясь сквозь живую изгородь или в канаву, словно заколдованное или преследуемое дьяволом.

Много лет бродил одинокий путник по дорогам, много лет бежал перед ним заяц; малыши, сидевшие на коленях у матерей, когда впервые услышали внушающие благоговейный трепет шаги, выросли и стали крепкими мужчиными, а мужчины, бывшие опытными рыбаками, когда пилигрим впервые напугал обитателей Фернесса, давно упокоились в земле; но никто из них никогда не слышал, чтобы путник произнес хоть слово. Наконец, настало для него время нарушить торжественное молчание.

Однажды ночью, когда ветер, устав шептать свои странные послания голым ветвям и гоняться по дорогам за опавшими листьями, начал тихонько наигрывать прелюдию к музыке бури, сквозь туман, наползавший на залив, скрывавший даже белые гребни волн у подножия холма, на котором стояла старинная церковь; через равные промежутки времени слышался меланхоличный монотонный похоронный звон{9} колокола в Бардси.

Известие о близости смерти повергло обитателей разбросанных домов деревушки в мрачное уныние, и даже женщина, много лет служившая звонарем и пономарем, испытывала трепет страха, стоя в башне, освещенной тусклым светом фонаря, когда над ее головой звучал колокол, ибо, хотя она и привыкла к своим обязанностям, ее услуги не часто требовались по ночам. Время от времени она оглядывала помещение, на полуразрушенных стенах которого плясали причудливые тени, и громко, испуганно, бормотала обрывки молитв, поскольку дверь была закрыта, чтобы порыв ветра не погасил слабый свет фонаря; таким образом, она была изолирована от маленького мира на склоне холма, и, ощущая странное чувство одиночества этого места, испытывала непривычный страх.

Внезапно она пронзительно вскрикнула, потому что услышала щипящий шепот у своего уха и почувствовала ледяное дыхание на своей щеке. Она не осмеливалась обернуться, потому что видела: дверь, выходящая на кладбище, по-прежнему закрыта, но в поле ее зрения время от времени попадал белый заяц с кроваво-красными глазами, прыгавший вокруг колокольни.

"Это Добби!" - подумала она, когда тусклый свет замерцал, а заяц исчез.

Она стояла, почти парализованная, когда снова раздался ужасный шепот, и на этот раз она услышала вопрос:

- Кто в этот раз?

Испуганная женщина не могла ответить и все же была не в силах сопротивляться странному очарованию, которое заставляло ее смотреть на страшного гостя; и когда вопрос был задан во второй раз, она в ужасе уставилась в дикие глаза существа, стоявшего рядом с ней, и ее пересохший язык прилип к нёбу. Из кармана страшного гостя на нее смотрело страшное животное; она продолжала машинально дергать за веревку колокола, ощущая, как затуманивается ее разум, но вдруг дверь распахнулась, и в башню вошли двое крестьян, встревоженных ночным звоном. Они тотчас же попятились назад, увидев странную группу - странника с печальным, вопрошающим взглядом и бледным лицом, призрачного зайца с горящими глазами и женщину-звонаря, стоявшую словно в трансе. Однако едва один из незваных гостей взглянул на животное, как оно скрылось из виду в кармане своего спутника и сторожа, а сам странник поспешно проскользнул между изумленными людьми и скрылся в темноте кладбища.

Эти ночные визиты повторялись, но хотя сверхъестественное существо и призрачный заяц продолжали в течение нескольких зим переходить из деревни в деревню и с кладбища на кладбище, непроницаемая тайна окутывала их, и никто так и не узнал, какой страшный грех обречен был никогда не знавший отдыха человек искупить таким одиноким, продолжительным паломничеством.

Откуда он пришел и куда направился, осталось неизвестным; но пока он продолжал патрулировать побережье, глухой звук его торопливых шагов не переставал пугать поздних путников; и даже после того, как прошли годы спустя его последнего посещения, рассказы о странном пилигриме и его ужасном спутнике не могли не вызывать содрогания, ибо считалось, что заяц - это дух подло убитого друга, а неугомонный путешественник - несчастный убийца, обреченный на пожизненное скитание.{22}

ПОДАРОК МАЛЕНЬКОГО ЧЕЛОВЕЧКА

Многие из родников в Ланкашире когда-то считались обиталищем добрых или злых духов, - демонов или фей, - и, несмотря на запреты церкви молиться у источников и почитать их, вплоть до сравнительно недавнего времени к этому прибегали все паломники, искавшие здоровья. Один из таких родников близ Блэкпула, известный как колодец фей, ежедневно посещался толпами больных и скорбящих, ибо вода его считалась столь же чудесной, сколь и вкусной, и люди из дальних и ближних мест устремлялись к нему, чтобы наполнить его водой принесенные с собой сосуды.

Однажды в полдень, бедная женщина, пройдя много миль, чтобы набрать воды для омовения глаз своего ребенка, зрение которого ухудшалось и ему не помогали никакие обычные лекарства, поднявшись с колен у источника, с удивлением обнаружила рядом с собой красивого маленького человечка, одетого в зеленое, которого не было, когда она наклонилась наполнить свою бутылку. Она застыла, с изумлением глядя на него, а тот, не сказав ни слова, протянул ей красивую коробочку, наполненную мазью, и велел мазать ей глаза ребенка, тогда зрение его восстановится. Еще более удивленная тем, что маленький человечек знает о ее беде, женщина машинально приняла подарок, но когда, осторожно убрав коробочку в карман, снова взглянула на него, собираясь поблагодарить, человечек исчез; поняв, что ей довелось поговорить с одним из существ, в честь которого был назван источник, она отправилась в дальний путь к своему дому.

Странный подарок, предподнесенный ей, как она полагала, фэйри, знавшего о ее обстоятельствах, заставивших совершить паломничество, заставлял ее надеяться, что мазь окажется действенной и излечит ту болезнь, которой страдал ее ребенок; но смутное чувство, из-за таинственной природы дара, сопровождалось вполне естественным страхом, что, в конце концов, даритель мог принадлежать к тем озорным существам, которые получали удовольствие, причиняя человеку зло и вред.

Когда она вернулась домой и рассказала эту странную историю своему удивленному мужу, взволнованная пара решила, что мазь не следует использовать, пока они не получат еще один знак того, что маленькое существо решило помочь ребенку; но когда прошло несколько дней, и ребенку стало хуже, встревоженная мать, в отсутствие мужа, решила испытать мазь на одном из своих собственных глаз. Она так и сделала, и после нескольких минут ужасного ожидания, обнаружив, что дурных последствий не последовало, сказав себе, что фэйри, конечно же, не мог желать зла ее ребенку, она помазала глаза маленькой девочке. Однако она воздерживалась от того, чтобы признаться своему мужу в том, что она сделала, пока в течение нескольких дней зрение ребенка не восстановилось настолько, что уже не было необходимости или возможности скрывать это от него. Велика была радость достойной пары по поводу выздоровления их малышки; но в течение очень долгого времени у них не было возможности выразить свою благодарность.

Прошло несколько лет, и, поскольку у девочки никогда не было рецидива болезни, о странном даре почти забыли, как вдруг однажды на рыночной площади в Престоне женщина, торговавшаяся о цене на картофель, увидела перед собой того самого маленького человечка в зеленом одеянии, от которого она много лет назад получила коробочку чудодейственной мази. Хотя он был занят делом, за которым, вероятно, мало кто из джентльменов хотел бы быть застигнут, а именно, - кражей зерна из открытого мешка, - легкомысленная женщина, не считаясь с этикетом, поддавшись внезапному порыву, побудившему ее поблагодарить его, подошла и, схватив фэйри за руку, выразила ему свою благодарность.

Однако, к ее удивлению, малыш, казалось, очень рассердился на нее и, вместо того чтобы поблагодарить, поспешно спросил, видит ли она его обеими глазами и пользовалась ли мазью, предназначенной для ее ребенка. Испуганная женщина тотчас же сказала, что видит его только одним глазом, и принялась долго перечислять обстоятельства, при которых она, повинуясь материнскому инстинкту, испытала ценность этого дара, как вдруг, не долго думая, рассерженный фэйри нанес ей сильный удар и исчез, и с тех пор бедная женщина, вместо того чтобы видеть лучше своих соседей, ослепла на один глаз. Дочь, однако, часто видела фей, но, пользуясь болезненным опытом своей матери, она была достаточно мудра, чтобы воздерживаться от разговоров с ними, когда они собирались при лунном свете под деревьями или средь бела дня нарушали восьмую заповедь, совершенно не сознавая, что за ними наблюдает смертный, которому был дан чудесный дар волшебного видения.{23}

УЖИН САТАНЫ{24}

"Старый Ник" восседал на троне,

Под расколотым дубом,

Слушая стоны мандрагоры,

И одинокое кваканье болотной лягушки.

Ветер визжал, и стонал, и гудел,

Среди голых ветвей,

А вокруг трона стояли мертвецы,

Покачивая головами с волосами, покрытыми плесенью.

III

Одна за другой подходили ведьмы,

И преклоняли колени у ног сатаны,

С лицами бледными и изможденными,

Но некоторые, - были прекрасны.

Земля разверзлась, и выскочили бесы,

Всевозможных цветов и обличий,

Кто же еще будет танцевать, когда зазвучит музыка,

Когда заиграет Старый Ник?

Ведьмы захлопали в ладоши,

Засмеялись, закричали от радости,

Запрыгали и закружились,

Танцуя разгульные танцы.

Сатана закончил; танцы прекратились,

И началось пиршество;

На стол подавали грудных младенцев

И пальцы с ног мертвецов.

VII

Песок - вместо соли, сера - вместо перца,

Кровь - вместо старого красного вина...

На сверкающих блюдах и золотых тарелках,

Была разложена изысканная еда.

VIII

Из чаш, украшенных драгоценными камнями,

Ведьмы утоляли свою жажду;

Но не прежде, чем алый напиток,

Проклинал сатана.

Но один тощий дьявол, - кожа да кости, -

Голодным взглядом

Смотрел на еду; тоскливо постанывал

И жалобно поскуливал.

Ибо сатана воспретил ему

Прикасаться к аппетитным яствам

(Потому что тот за весь день не сделал ничего,

Что вызвало бы человеческие слезы).

Он прыгал из стороны в сторону,

Выпрашивая хоть немного еды,

Но, поскольку его просьбы были отвергнуты,

Он желал пиршествующим подавиться

XII

Самыми аппетитными и лакомыми кусочками

Или умереть, свалившись на землю,

Подобно нищим (вызывая дрожь своими проклятиями,

У тех, кто отвергал его просьбы).

XIII

Но вот петух захлопал крыльями и закричал,

Возвещая грядущий рассвет;

И, ухватив со стола кусок мяса,

Обиженный дьявол пустился в бегство.

XIV

Под торжественные звуки рога

Ведьмы улетали прочь;

А сатана крался сквозь мрак,

Боясь рассвета,

Прокричав в темноте,

Немного хриплым голосом:

"Это мясо было прекрасно прожарено,

Я бы с удовольствием отведал еще!"

XVI

Отрава накрыла дрожащие цветы

И листву на деревьях;

Не распустятся бутоны навстречу освежающему дождю,

И не затрепещут листья, обвеваемые ветром,

XVII

Ибо присутствие сатаны иссушило

Все цветы, и травы, и листву,

И все, над чем, подобно пелене,

Пронесся, извергая серу, его хвост.

ГЛИНЯНЫЙ ГУСЬ

Когда-то, давным-давно, - в нашем случае это означает времена задолго до того, как прекрасные дамы Ланкашира стали считать комплиментом для себя название ведьм, - в графстве Филд, в деревушке Синглтон, жила беззубая старуха с крючковатым носом, чье несчастье можно приписать дружбе со злыми духами. Возможно, эта старая леди была бы немного красивее, если бы обладала лучшим характером. В те далекие времена быть бедным считалось зазорным, но быть некрасивым значило наносить оскорбление. Старуха прекрасно знала, что она бедна и некрасива, потому что местные мальчишки и бродяги не упускали случая напомнить ей об этом всякий раз, когда она выходила из своей жалкой хижины, чтобы потратить несколько пенсов на еду.

Уродство и бедность, однако, заставляли Мэг Шелтон задуматься о несчастьях, а не о преступлениях, и когда кто-нибудь, для кого она была бельмом на глазу, с галантностью, характерной для того времени и места, желал, чтобы она умерла и избавила деревню от своего неприятного присутствия, старая женщина не обращала внимания на соответствующее выражение его лица. Мэг вовсе не собиралась умирать по чьему-то желанию. Что плохого могла сделать беззубая старуха, если мир, под которым несчастное существо подразумевало деревню, в которой она провела всю свою жизнь, выказывает столько беспокойства, чтобы избавиться от нее? - спрашивала себя Мэг. Правда, если она и была беззуба, то язык у нее присутствовал; зато отсутствовал круг знакомых и благодетелей, которые могли бы опровергнуть использование этого оружия в злых целях. Поэтому, как считала сама старушка, жители деревни придерживались иного мнения, и дети, боясь потревожить ведьму, неизменно снимали свои деревянные башмаки, прежде чем пробежать мимо хижины, в которой жила Мэг,{25} в то время как старики, если и не снимали в буквальном смысле обувь с ног, проходя мимо одинокого жилища, тем не менее, крались на цыпочках и украдкой поглядывали на ничего не подозревающую обитательницу хижины, которая при неверном свете костра дремала возле догорающих углей, поглаживая кошку с подозрительно блестевшими глазами, уютно устроившуюся у нее на коленях.

Уединенный образ жизни старухи благоприятствовал росту слухов в отношении нее, ибо синглтонцы были не лишены той доли утешительного тщеславия, которое внушает провинциальному уму чувство высокой важности своего общества, прихода и вероисповедания; они не могли себе представить, чтобы кто-нибудь предпочитал держаться от них подальше и сидеть в одиночестве, не поверив сразу, - как неизбежное следствие, - что неблагодарный обязательно должен иметь дело с сатаной.

Вскоре оказалось очень удобным приписывать все неприятности обитательнице одинокого домика, "старой ведьме", как ее называли. Заболела ли корова или ребенок? Виной этому Мэг! Если хозяйка не осенила крестным знамением тесто, оставшееся в чашке у камина, и хлеб получился "тяжелым", - значит, это Мэг Шелтон воспользовалась небрежностью переутомленной женщины! Случался ли неурожай? - Это все из-за старой Мэг, - ругался фермер. Короче говоря, все, что шло не так по всей округе, считалось делом рук злобной беззубой старухи и ее подозрительного вида кошки.

Такое положение вещей могло бы длиться и длиться, пока природа не вмешалась бы и не освободила Мэг от ее присутствия в этом мире, если бы не заметили, что почти каждый фермер в округе жаловался на таинственное исчезновение молока не только с молочных ферм, но и из вымени коров, пасущихся на пастбищах. Буколический гений немедленно объявил, что и в этом случае виновницей должна быть Мэг, - ибо разве ей не надо было кормить своих близких, а что может быть приятнее для нёба измученного дьявола или запыхавшегося бесенка, чем стакан свежего коровьего молока, благоухающего луговыми цветами? С такими своеобразными посетителями, которых нужно было ублажить, какое отношение могла сохранить старая леди к восьмой заповеди?

Эту логику сочли неопровержимой, и многие фермеры решили однажды ночью спрятаться в доме ведьмы в надежде на то, что у них получится подсмотреть что-нибудь, ее подтверждающее. Было уже поздно, когда они заняли свои места, и едва они успели удобно устроиться за изгородью, как послышался шум, и из дома вышла старуха, за нею - кошка и, помимо них, величественный гусь, торжественно ковылявший позади.

Люди, сидевшие в засаде, не давали о себе знать до тех пор, пока Мэг и ее спутники не скрылись из виду; лишь тогда один из них сказал: "Не двигайтесь, парни, пока она не вернется. Она пошла выдаивать молоко, я полагаю". Поэтому наблюдатели хранили полное молчание, и вскоре их терпение было вознаграждено, потому что старуха появилась снова, медленно шествуя в сопровождении своих прежних спутников. Когда она остановилась, чтобы открыть дверь дома, мужчины выскочили из своего укрытия, грубо схватили ее и тут же сорвали с нее плащ. Однако, к удивлению нападавших, никаких признаков молочников замечено не было, и, пока они стояли в ужасе, Мэг закричала пронзительным и сердитым голосом: "Неужели вы никогда не научитесь уважать седые волосы, негодяи?"

- Мы с уважением относимся к вам, миледи, - немедленно отозвался один из самых грубых мужчин. - Но кто выдаивает молоко у наших коров?

Напрасны были возражения старухи, что, изгнанная днем с дорог и переулков преследующими ее детьми и стреноженными лошадьми, она в последнее время совершала свои ночные прогулки; судейское решение было принято, и грубые руки схватили ее, чтобы оттащить ее к лошадиному пруду, когда, к счастью для Мэг, появление гуся, ковылявшего торопливо и взволнованно, своевременно отвлекло внимание мужчин.

- Мне кажется странным, - сказал один из палачей, - очень странным, что гусь никуда не делся; они прямо как Дарби и Джоан.

Как будто чувствуя, что с хозяйкой не все в порядке, неуклюжая и взволнованная птица, вытянув шею и громко шипя, подошла и уселась рядом со старухой.

- Не нужно на нас шипеть, - сказал предводитель, поднял тяжелую палку и резко ударил шипящую птицу по голове.

Едва звук удара достиг ушей собравшихся крестьян, как гусь исчез, не оставив после себя ни одного перышка, а на его месте показался большой разбитый кувшин, из которого струилось теплое коровье молоко. Это было доказательство, удовлетворившее даже самых недоверчивых, и, как следствие, через минуту старуха барахталась в пруду, из которого едва спаслась. Однако через несколько дней после этого, по просьбе викария, ей было позволено покинуть негостеприимную деревню, и она отправилась на поиски "свежих лесов и новых пастбищ", сопровождаемая кошкой и ожившим гусем.{26}

Она покинула это негостеприимное место, а хозяин "Синей Свиньи" обнаружил, что кувшин, в котором охотники на ведьму доставили свои "припасы" к месту засады, не был возвращен. Его так и не нашли, и язвительный хозяин часто клялся, что видел то тут, то там в деревне бегающие черепки, в виде гусей, поскольку охотники утверждали, что именно в черепки превратился гусь Мэг.

ПРИЗРАК В УЩЕЛЬЕ

Прекрасной летней ночью, одинокий путник, возвращавшийся с какого-то свадебного торжества, быстро пересекал Фэйр Снейп. Полная луна освещала чарующим светом прелестный водопад, ветер вздыхал среди высоких папоротников, мягко покачивавшихся от его вздохов, и единственными звуками, достигавшими ушей путника, был этот почти неслышимый шелест да время от времени лай собак где-то вдалеке. Джайлс Рупер, однако, не замечал ни красот ночи, ни окружавшего его пейзажа, но, что было вполне естественным, поздравлял себя с тем, что его средства потихоньку накапливаются, без чего он не мог надеяться на руку розовощекой дочери мельника. Мысли о такой пухленькой, маленькой женщине с добрым сердцем, как Лайза, были рассчитаны на то, чтобы вытеснить другие, менее приятные, поскольку Джайлс быстро приближался к той части холма, которая, как все знали, была населена призраками. Он слышал множество рассказов зимой у камелька о проделках безвестных призраков; рассказчики говорили приглушенными голосами, а слушатели инстинктивно прижимались друг к другу на старой скамье; все эти истории всплыли в его памяти, когда он оставил освещенные луной места и ступил в тень маленькой лощины. Еще не успев углубиться достаточно далеко, он уже был готов увидеть или услышать все, что угодно, но, даже принимая во внимание страх, так или иначе овладевший им, он понял, что в печальном вопле, раздавшемся у него в ушах, когда он достиг поворота оврага, присутствует нечто большее, чем его фантазия. Однако в печальном плаче не было ничего, что могло бы испугать, за исключением сознания: он не может принадлежать смертному. Джайлс инстинктивно посмотрел в ту сторону, откуда донесся звук, и в тусклом свете увидел фигуру женщины с бледным лицом, неземной красоты, с волосами, ниспадавшими на спину, подобно золотому дождю, и глазами, излучавшими странный блеск, не достаточно, впрочем, сильный, чтобы скрыть их прекрасный лазурный цвет. Сбитый с толку, он смотрел на нее с восторженным обожанием, ибо, хотя руки и ноги его все еще дрожали, он уже не чувствовал страха, но скорее - дикое, сумасшедшее желание заговорить с прекрасным существом, стоящим перед ним, и получить от него ответ. Он был достаточно близко к ней, чтобы ясно различить черты лица, и когда заметил движение губ, его сердце забилось в ожидании, что он вот-вот услышит ее голос. Он, однако, был разочарован, ибо единственным звуком, издаваемым призраком, был все тот же нежный крик, еще более жалкий и скорбый, чем тот, которым он привлек к себе его внимание. В то же время Джайлс заметил, что фигура стала удаляться, медленно уплывать, при этом маня его, словно желая, чтобы он последовал за ней. Молодой человек, очарованный и зачарованный прекрасными глазами, способными вскружить голову даже более мудрому, не то, что неотесанному деревенскому парню, неотступно устремленными на него, нетерпеливо следовал за ней, но в конце оврага, где тень заканчивалась, фигура исчезла, оставив Джайлса не с тем чувством облегчения, которое, как утверждается, наступает после исчезновения подобных таинственных посетителей, а, напротив, с нетерпеливым желанием вновь увидеть его. Поэтому он развернулся и направился обратно к вершине водопада, где ветер вздыхал в зарослях папоротника, но голубоглазого призрака нигде не было видно, и только слабые вздохи ветра нарушали ночную тишину.

Не желая покидать это место, - хотя он и сознавал, что его поиски бесплодны, - Джайлс продолжал блуждать, и только на рассвете, наконец, оставил поиски и спустился вниз по склону. Не желая упоминать о своем приключении и тщетных поисках прекрасной женщины, Джайлс объяснил свое опоздание тем, что до полуночи оставался на дальнем хуторе, где происходили празднества, а потом заблудился на холмах. Впрочем, этим предлогом его родственники вполне удовольствовались, а один из слуг сухо заметил, что это просто чудо, как это после свадебных торжеств он вообще нашел дорогу домой.

Необычайная задумчивость, которая появлялась у Джайлса в течение дня, была слишком странной, чтобы оставаться незамеченной; но старый отец объяснял это естественной неприязнью к постоянному труду, которая обычно следует за шумным отдыхом, а мать думала, что это было вызвано желанием снова уехать, чтобы увидеть пухленькую дочь мельника. Поэтому старушка нисколько не удивилась, когда ее сын объявил о своем намерении отлучиться из дому на несколько часов, и, поздравив себя с предусмотрительностью и проницательностью, закончила свой монолог словами: "Ну что ж, она такая же хорошенькая девка, как и все остальные, и к тому же, она так же хороша, как и болтлива".

Джайлс, однако, совершенно не собирался наведаться в далекое жилище мельника.

Напротив, он неторопливо шагал в совершенно противоположном направлении, повернувшись спиной к старой мельнице и устремив взгляд на далекие холмы, на которых ему не хотелось оказаться, пока сумрак не уступит место лунному свету. Не то чтобы он боялся быть замеченным: дорога, по которой он шел, была слишком пустынна для этого, но он подумал, что вряд ли его бдительность будет вознаграждена прежде, чем наступит ночь. Если эта прекрасная незнакомка была духом, - а чем еще она могла быть? - она придет в свое время, а кто слышал, чтобы духи появлялись раньше полуночи? Поэтому юноша подождал, пока взойдет луна и зальет холмы серебряным потоком своих лучей, и сразу же начал взбираться по склону, пробираясь вверх по ущелью, в котором прошлой ночью слышал таинственный голос.

Было уже далеко за полночь, и он остановился передохнуть, присев на поросший мхом камень. Здесь он терпеливо ждал, и уже начал опасаться, что его визит окажется напрасным, как вдруг снова услышал странный скорбный вопль и, быстро обернувшись, увидел, что он уже не один. И снова странные глаза во всей своей неземной красоте устремились на него, а длинные белые руки протянулись вперед, словно приглашая приблизиться.

Инстинктивно, Джайлс поднялся, повинуясь мольбам прекрасного видения, но по мере приближения к призраку, тот становился все менее отчетливым и, наконец, исчез. Как и в предыдущую ночь, молодой человек бродил вокруг в надежде снова увидеть прелестное существо, и снова ему пришлось вернуться на ферму ни с чем.

Наступление темноты неизменно заставало Джайлса, охваченного безумным, непреодолимым желанием взглянуть на чудесное лицо, околдовавшее его, на пути к водопаду, и нетрудно представить себе, какие неприятности доставляло ему это его поведение в кругу его семьи. С одной стороны, родители давали волю всяким смутным подозрениям относительно причины ночных блужданий, а нежелание мальчика давать какие-либо объяснения не позволяло старикам думать о чем-то хорошем. Отец девушки, которую он просил в жены, также не преминул упрекнуть его в том, что он впал в грех, и что его ночные отлучки связаны с далеким городом; а сама девушка, любившая его со всей силой своей простой и искренней натуры и не поддававшаяся никакому глупому чувству ложного стыда, пришла в дом его родителей в надежде разъяснить причину столь странного поведения.

Ее мольбы и женские угрозы, однако, были напрасны; кроме того, ее возлюбленный стыдливо отказывался давать какие-либо обещания относительно изменения своего поведения. Этот разговор мучил их обоих, ибо девушка, уверенная, что отец правильно истолковал поведение ее возлюбленного, употребила все свои силы, чтобы заставить Джайлса отказаться от его дурных намерений, но, в конце концов, убедившись, что ее мольбы и молитвы не возымели действия, горько упрекнула его в недостатке честности.

- Я вовсе не желаю никому причинить никакого зла, детка! Не думай так обо мне, - сказал молодой человек умоляющим тоном, но девушку невозможно было убедить таким простым утверждением.

- Нет ничего хорошего в том, чтобы каждую ночь убегать из дома, - сказала она с горечью, - подобно тому, как это делаешь ты, Джайлс. - И она со слезами отвернулась от него.

- Тише, детка, тише! Если бы ты только знала... о, тогда ты пожалела бы меня, а не обвиняла.

Девушка не обратила внимания на эти слова, и продолжала свой путь. Однако, дойдя до поворота дороги, она печально оглянулась, словно сомневаясь, не стоит ли ей вернуться, броситься к нему на грудь и попросить его довериться ей; но гордость не позволила ей это сделать, и она не поддалась этому порыву.

В ту ночь, когда двое из работников мельника браконьерствовали, их напугал неожиданный звук человеческого голоса и, поспешно спрятавшись в зарослях, они увидели, как Джайлс вышел из расщелины и побежал к тому месту, где они прятались. Казалось, он сходит с ума от возбуждения; на бегу он громко выкрикивал какие-то слова, которые они не могли разобрать. Однако когда он приблизился, они услышали его более отчетливо и, к своему удивлению, обнаружили, что он обращается к невидимому существу, прося его явиться ему.

Какое-то время они оставались в своем укрытии, а Джайлс бродил вокруг; но когда молодой человек отдалился на некоторое расстояние, они вышли из своего укрытия и быстро направились к мельнице. Впрочем, по вполне понятным причинам, они решили хранить молчание относительно того, что видели и слышали.

На следующий день после этого Джайлс был словно в лихорадке и беспрестанно твердил о прекрасном существе, которое он видел в овраге. Его огорченные родители находили в этих несвязных речах печальное подтверждение своим худшим страхам и, почти убитые горем, скорбно бродили вокруг его постели. В течение многих недель он был охвачен лихорадкой, а с наступлением темноты часто пытался покинуть дом, тщетно боролся с друзьями, мешавшими ему сделать это, и с отчаянием кричал, что его зовет синеглазая женщина.

Семейное счастье заволокли тучи. День и ночь старики присматривали за больным юношей, и каждый из них чувствовал, что это было бы несложно, если бы бред больного не казался столь ужасным для их примитивной и невинной повседневной жизни. Не то чтобы они меньше любили своего ребенка из-за тех откровений, которые он бессознательно делал, но они размышляли и беспокоились о его предполагаемом злодействе, и склоняли головы от горя и стыда, когда поневоле слышали его страстные крики.

Мало-помалу рассказ об этих бреднях стал достоянием гласности, и дочь мельника, которая до сих пор мужественно переносила страдание, совсем пала духом, узнав, что стала предметом жалости для сплетников. К счастью, однако, работники мельника, видевшие Джайлса у оврага, проговорились об этом хозяину, и одному из них пришло в голову, что женщина, о которой бредил Джайлс и о которой ходили самые разные слухи, была фэйри, которую молодой человек встретил там. Как только эта мысль пришла им в голову, они сразу же рассказали обо всем расстроенным родителям и дочери мельника. Те без труда поверили их рассказу, и старики почувствовали, что пропасть, разверзшаяся между ними и их старшим сыном, навсегда закрылась; что же касается девушки, то радость стала для нее болью. Все испытали такое облегчение, что болезнь юноши на время была почти забыта. Джайлс, однако, по-прежнему пребывал в крайне тяжелом состоянии, но вскоре у него появилась еще одна сиделка, которая, несмотря на все заботы и труды, становилась все более и более похожей на прежнюю румяную девушку, к которой молодой человек привязался, ибо она могла слушать и не обращать внимания на бред своего возлюбленного и с нетерпением ждать того времени, когда счастье снова улыбнется им.

Прошло несколько недель. Буйство расстройства уменьшилось, и больной настолько оправился, что смог выдержать перенос на большое кресло у кухонного очага. Пока он тихо сидел и грезил короткими осенними днями, без всяких намеков на красоту, о которой он так часто бредил, старики и дочь мельника стали поздравлять себя с тем, что безумие прошло вместе с худшей фазой болезни. Однако девушка, хотя и не жаловалась, глубоко страдала от холодности, с которой Джайлс обращался с ней. Нельзя сказать, что он был неблагодарен, ибо, напротив, невозможно было сделать для него что-либо, сколь бы незначительной ни была эта услуга, без благодарного признания; но в его поведении чувствовалась явная скованность, которая не могла ускользнуть от острого взгляда любви. Боясь огорчить его какими-либо увещеваниями, девушка воздерживалась от упоминания о прошлом и не показывала, будто замечает какие-либо перемены в его поведении по отношению к ней, но, оставшись одна, она предавалась печали. Молодой человек знал, что бедная девушка страдает, но, хоть убей, он не мог ответить ей тем, чего не чувствовал. Он любил ее до своего приключения около оврага, но с того момента, как впервые увидел лицо таинственного существа, его любовь к ней угасла, поглощенная страстным желанием, наполнявшим его душу днем и ночью, когда он думал о сверкающих глазах, которые не были человеческими, о чертах лица и волосах, столь восхитительно прекрасных в мягком лунном свете. Спокойный и умиротворенный, сидя в старом кресле у камина, обложенный подушками, он внутренне содрогался от слабости, не позволявшей ему отправиться в горы, и его тоскующая душа отражалась в глазах, когда он смотрел в маленькое окошко и видел природу во всей красоте многоцветной осени, которую ласкало заходящее солнце, когда ясный день находил упокоение в смуглых объятиях ночи.

Медленно приходила зима, принося с собой снег и бури, и, словно под влиянием ощущения, что даже природа воздвигла свои барьеры между ним и этим прекрасным существом, однажды днем, когда туманы медленно ползли по белому ландшафту и скрывали в своих мерцающих складках далекие холмы, где он впервые увидел милое лицо, так редко отсутствовавшее в его лихорадочных снах, он не смог устоять перед охватившим его желанием еще раз побывать в этом призрачном ущелье. Члены маленького семейства были далеко от дома, занятые работами на ферме, и, воспользовавшись этим, Джайлс убежал из дома и пробрался сквозь тусклый свет к холмам. Однако прошло совсем немного времени, прежде чем его отсутствие было обнаружено, и еще некоторое, прежде чем люди смогли собраться; ночная тень упала прежде, чем встревоженные преследователи достигли подножия ущелья.

Густой туман окутал все вокруг, а поскольку фонари, из-за сырости, отбрасывали лишь слабый свет, люди с величайшим трудом отыскали следы странника на снегу у подножия холма. Поисковиков вел отец Джайлса, который молчал, но испуганно поглядывал на тропу, словно боясь обнаружить то, за чем пришел. Внезапно старик вскрикнул, потому что подошел по следу к краю небольшого утеса, с которого чуть не сорвался. Они тотчас же решили идти вдоль оврага до самого его начала, и хотя никто из них ничего не сказал, каждый был уверен, что пропавший молодой человек будет найден на дне. Быстро спустившись, старик осторожно повел всех по валунам. Не успел он отойти далеко, как свет его фонаря упал на запрокинутое лицо сына, лежавшего поперек небольшого замерзшего ручья. Черты лица застыли в смертельном сне, потому что Джайлс упал с самого верха, ибо наползавший туман скрыл ущелье, где он впервые увидел прекрасный призрак, в поисках которого и встретил свой безвременный конец.

НОЧЬ ВСЕХ СВЯТЫХ

Многим прекрасным пейзажам величественный Пендл добавляет непередаваемое очарование, и путешественнику, взирающему на него с любой из точек, откуда открывается вид на массу, напоминающую кита, вряд ли придет в голову, что покрытый мхом и папоротником холм, проглядывающий сквозь тусклую дымку, когда-то был средоточием колдовства и дьявольщины. Читатели причудливых и печальных материалов судебных дел "периода колдовства", а также знаменитого романа Гаррисона Эйнсуорта, основанного на одном из них, вспомнят, однако, какие ужасные сцены, как говорили, происходили в тусклом свете на его диких склонах, когда Чаттоксы, Моулдхилы и другие несчастные, чьи "дьявольские методы и адские средства", как они назывались в старых обвинительных актах, делали окрестности горы столь опасным местом.

В одиноком маленьком домике неподалеку от подножия Пендла жил фермер со своей семьей и наемным работником. Будучи полностью безграмотны, живя в дикой и странной местности, где ближайшие дома отстояли один от другого на милю, они твердо верили в страшных боггартов, ведьм, и многочисленным историям о фэйри. В течение длительного времени, впрочем, фермер не имел личного опыта встреч с ведьмой или боггартом; но, наконец, подошла и его очередь. После бурной ночи, когда окна и двери дребезжали в своих рамах, а ветер, разбивая крупные капли дождя о маленькие стекла, стонал и визжал вокруг одинокого жилища, три коровы были найдены мертвыми в хлеву. Через несколько дней двое детей заболели, и когда "край тьмы" полз вверх по склону холма, один из них умер. Как будто этого было недостаточно, посевы пропали. Фермер с неохотой увидел в этих вещах доказательство того, что он каким-то неведомым образом навлек на себя неудовольствие невидимых сил, и что подковы над его дверью, ветви ясеня над входом и ведьмины камни, висевшие в изголовье его собственной и детской кровати, утратили свою защитную силу.

Семейный совет, на котором обсуждалось состояние дома, был самый печальный, ибо даже самый грубый работник скучал по болтовне маленьких, чья безвременная кончина бросила тень на жилище, и он глубоко сочувствовал своему; что же касается фермера и его жены, то страх перед будущим смешивался с их горем и усугублял тяжесть, лежавшую у них на сердце.

- Исаак, можешь снять ясень{27} и подковы, потому что от них никакой пользы. Ни то, ни другое не избавило нас от фэйри, и я сомневаюсь, чтобы до ноября они оставили нас в покое, - сказал фермер, выбивая пепел из трубки.

- Но почему до ноября, Ральф? - спросила его жена испуганным голосом, с тревогой глядя в маленькое окошко, за которым на фоне вечернего неба смутно виднелся Пендл.

- Потому что в ночь Всех Святых, моя девочка, я намерен изгнать ведьм с Пендла.

- Господи помилуй! - воскликнула женщина. - Ты пропадешь так же, как и прочие.

Наступило короткое молчание, а затем старый Исаак сказал:

- Если мастер пойдет, то и Исаак тоже. Исаак должен быть рядом с хозяином, что бы ни случилось.

Фермер с благодарностью принял это предложение, и мольбы его жены, умолявшей его отказаться от этой затеи, не возымели никакого действия. Другие изгоняли ведьм и таким образом обеспечили двенадцатимесячную защиту от их вреда, и почему бы ему не пойти и не сделать то же самое? Если дела не пойдут на лад, ему грозит гибель, подумал он, и его решимость "дать отпор" невидимым врагам становилась все сильнее и сильнее.

Наконец наступил последний октябрьский день, принесший с собой тяжелые тучи, туман и дождь, совершенно скрывшие таинственный холм; но с наступлением ночи поднялся ветер, дождь прекратился, появились звезды, и стали видны огромные очертания Пендла.

Когда дневная работа была закончена, фермер и Исаак сидели на кухне, ожидая нужного часа, чтобы отправиться к посещаемой горе и страшному, одинокому зданию, где ведьмы со всех сторон собирались на таинственный адский конклав. Ни один из мужчин не испытывал радостного чувства близкой мести, потому что, когда эмоции, вызванные потерями, несколько улеглись, ужас перед существами, которые должны были собраться в башне Малкина, вновь навалился на них; но вскоре после того, как старые часы пробили десять, они поднялись с лавки и начали готовиться к освящению. Каждый из них держал в руках ветку рябины, к которой были привязаны несколько веточек лаврового дерева, чтобы защитить себя от грома и молнии, а также от любого бродячего дьявола, который мог случайно оказаться поблизости; каждый нес в другой руке незажженную свечу.

Когда они выходили из дома, заплаканная добрая женщина прокричала им вслед благословение, а огромный старый бульдог выполз из угла двора и занял свое место, следуя по пятам за ними .

Все трое храбро шагали вперед, вскоре пересекли ручей и достигли подножия Пендла. Быстро пробираясь к хорошо знакомому ущелью, они остановились, чтобы зажечь свечи. Эта операция, проделанная с помощью кремня, стали и ящика с трутом, отняла некоторое время; и пока они были заняты, облака закрыли луну, упало несколько тяжелых капель дождя, ветер перестал нашептывать, воцарилась зловещая тишина, и собака, как будто испуганная, подползла ближе к своему хозяину и тихо заскулила.

- Я полагаю, надвигается буря, Исаак, - сказал фермер.

- Надеюсь, нас не ждет ничего, кроме бури, - сухо ответил старик, зажег свечу, которую держал в руке, и стал подниматься по склону холма, в то время как его хозяин и собака следовали за ним по пятам.

Когда они почти достигли вершины оврага, темноту внезапно прорезала вспышка молнии, и раскаты грома, казалось, сотрясли землю под их ногами; в то время как странный и неземной визгливый смех зазвенел в их ушах, когда черная фигура медленно пролетела мимо них, почти задев их лица в своем полете. Собака тотчас же повернулась и побежала вниз по склону, страшно завывая; но люди продолжали идти, каждый старательно заслоняя фонарь рукой, в которой была зажата ветка ясеня. Дорога постепенно становилась все более каменистой, время от времени Исаак спотыкался о камень и чуть не падал, фермер отчаянно кричал ему, чтобы тот поберег свечу, но им, без каких-либо серьезных неприятностей, все-таки удалось приблизиться к башне.

Очевидно, здесь происходило какое-то адское веселье, потому что из оконных проемов лился свет, а среди раскатов грома раздавался нестройный хохот. Время от времени какая-нибудь темная фигура проплывала над их головами и врывалась в одно из окон, а шум становился все громче, когда к нему присоединялся еще один пронзительный голос.

- Должно быть, приближается полночь, - сказал фермер. - Если мы правильно угадали час, то теперь будем свободны от нечисти на целых двенадцать месяцев. И можем идти домой.

Оба охотно повернулись к зданию спиной, но не успели они это сделать, как им показалось сатанинское лицо с горящими глазами, и оба фонаря мгновенно погасли.

- Господи, защити нас! - воскликнули оба.

Не успели эти слова слететь с их губ, как башня погрузилась в кромешную тьму, крики нечестивого смеха внезапно смолкли, и послышались звуки, похожие на стремительное бегство ведьм и бесов, ибо восклицание разогнало собравшихся.

Перепуганные сверх всякой меры потухшими фонарями, но все еще цепляясь за ветви, которые, очевидно, оказались неэффективными, чтобы защитить их от силы ведьм, люди поспешили прочь. Они не успели далеко уйти в том направлении, где, по их предположению, находилась ферма, как фермер, шедший немного впереди своего старого товарища, с криком упал и исчез. Он соскользнул в расщелину, на краю которой застыл Исаак, с трепетом пытаясь проникнуть взглядом в темноту внизу.

Ни один звук не возвещал старику, что его хозяин спасся, и так как на его крики никто не откликнулся, он повернулся и пошел прочь, уверенный, что у него больше нет хозяина, надеясь добраться до фермы и получить помощь. Однако, побродив некоторое время, наполовину ослепленный молнией и безмерно напуганный результатом их смелости, Исаак забрался под большой камень, чтобы дождаться рассвета. Под влиянием холода и усталости старик заснул; но едва первые слабые лучи наступающего дня коснулись вершины холма, как его разбудил старый бульдог, облизывавший ему лицо, и пока он в сонном изумлении озирался по сторонам, появились какие-то люди. Жена фермера, напуганная появлением воющей собаки и тем, что "мстители" так и не появились, направилась к дальнему фермерскому дому и подняла на ноги его обитателей, после чего группа крепких парней отправилась на поиски пропавших людей. Исаак рассказал, что случилось, а когда искатели добрались до ущелья, фермера нашли со сломанной ногой.

Велика была радость доброй женщины, когда все вернулись на ферму, ибо, как бы ни было скверно дело, она ожидала худшего конца; после чего, когда в доме воцарилось непривычное спокойствие, она сухо говаривала:

- Можете не тушить свечи; пусть они освещают дом до полуночи, потому что потом их, возможно, кто-нибудь задует.

И фермер и старый Исаак всегда хмуро улыбались, услышав эту шутку.

БДЕНИЕ В КАНУН РОЖДЕСТВА

Много лет прошло с тех пор, как в Уолтон-ле-Дейле жил один джентльмен с необычайно сдержанный и трудолюбивый, с полудня до вечера корпевший над пыльными фолиантами с черными буквами. Хотя он ни в коей мере не забывал о тех немногих обязанностях, которые относились к его священной должности, и никогда не забывал о нуждах тех своих прихожан, которые оказывались в беде и нуждались в добрых словах сочувствия и совета или даже помощи более существенного характера, то время, которое он посвящал своим таинственно выглядящим книгам, и привычка, которую он имел, - разговаривать сам с собой, когда, поздно вечером, опустив голову, проходил по деревенской улице и исчезал в темноте одинокого переулка, - породили мнение, что он является профессором черной магии; ходили даже слухи, что его ночные прогулки были паломничеством к нечестивым сценам сатанинского разгула. Эти подозрения переросли почти в уверенность, когда старики, ведавшие его домом, сообщили сплетникам, что содержимое большого свертка, с момента прибытия которого деревенские женщины не могли заснуть из любопытства, представляло собой странные бутылки необычной формы с ужасными знаками и рисунками на них; и что вечером, после того как возчик принес их, в комнате священника послышался шум, и дом наполнился сернистым дымом. Переходя из одной сплетни в другую, история, как обычно, не переставала пополняться, пока не дошла до последнего дома в деревне, где рассказчик поведал, как священник вызвал злого, который, наполнив дом серой, исчез в огненном шаре, не оставив, однако, отпечатка своих когтей на столе в кабинете.

Если бы ничего не подозревавший священник жил больше в окружающем его повседневном мире, а не в мире книг с черными буквами, он не упустил бы из виду взгляды, которыми его прихожане встречали его приветствия, или, - что еще более глубоко ранило бы его, - тот испуг, с которым дети либо убегали при его приближении, если они играли в переулках, либо прятались за родителей, когда он входил в дома жителей. Ничего не зная о нелепых слухах и не замечая перемен, происшедших в его пастве, или, по крайней мере, делая вид, что не замечает их, священник продолжал исполнять обязанности своего священного служения, после чего возвращался от них к своим любимым книгам и опытам, становясь все более замкнутым и бледным.

По прошествии некоторого времени, жители деревни были удивлены, заметив, что между их пастором и одним старым жителем деревни возникла и окрепла дружба, казавшаяся очень странной. Однако в действительности в этом не было ничего удивительного, поскольку сходство занятий и интересов двух "ученых" было достаточно велико, чтобы перекинуть мостик через пропасть совершенно различного положения в обществе.

Авраам, или "Старый Абрам", как его обычно называли, был травником, чьи познания о редких растениях, обладающих таинственными целебными свойствами, и о еще более удивительных чарах и заклинаниях были темой разговоров у каждого фермерского очага на многие мили вокруг. В то время и в той местности обладание несколькими книгами делало человека странным для его соседей, а у Авраама имелась небольшая полка, полная томов по его любимым предметам: ботанике и астрологии.

Старик жил один в маленьком домике, в некотором отдалении, на дороге, ведущей из деревни через луга; и, несмотря на отсутствие женского надзора, дом его всегда был чистым и светлым, и блестел, как новая булавка. Если бы Авраам нуждался в помощи по хозяйству, ему не пришлось бы напрасно просить ее, ибо его боялись и уважали. Если он был способен зачаровать зло и болезнь, то не мог ли он также принести болезнь и зло? Так рассуждали простые крестьяне; те, кто не понимал бесхитростной повседневной жизни старика, были поражены мыслью, что он может навлечь на них беду, если они не сумеют сохранить хотя бы внешнее выражение почтения.

Как бы рано ни поднимались крестьяне, проходя по проселочной дороге, направляясь на работу в поле, они непременно замечали "Старого Абрама", искавшего у изгородей или на лугу травы, чтобы собрать их, пока не высохла роса; ночью же, запоздалый житель, возвращаясь с далекой фермы, точно так же находил Авраама, глядящего в небо и "читавшего там про людей", как говорили и верили суеверные деревенские жители.

Пристрастившись к таким ночным занятиям, старый травник и бледный ученый вряд ли могли остаться неизвестны друг другу. Однако знакомство, благодаря уединенному образу жизни обоих, началось несколько необычно. Возвращаясь после долгой поздней прогулки около полуночи, священник находился на некотором расстоянии от своего дома, когда ясно различил голос, говоривший: "Теперь самое время: Юпитер на подъеме, Луна противостоит ему, - конфигурация очень хорошая".

Ночь была довольно пасмурной, - звезды едва виднелись, - и только когда священник немного прошел вперед, он смог разглядеть говорившего. Он увидел, что это старый травник, и тотчас же заговорил с ним. Последовала оживленная беседа, в ходе которой Авраам рассуждал о достоинствах растений, которые он собирал под властью их планет-покровителей, и удивлял бледного ученого обширностью своих познаний. В свою очередь, старик обрадовался, найдя в священнике товарища-энтузиаста по запретным путям науки; и так как ученый был не менее очарован, обнаружив в травнике ученого собрата, который мог посочувствовать ему и понять его тоску по неведомому, - несмотря на поздний час, пара отправилась в дом Авраама. Гость не уходил, пока крестьяне не приступили к своим утренним трудам; все это время они провел в беседах о силе, которую планеты оказывают на растения и людей; старик красноречиво рассказывал о чудесном влиянии лаврового дерева, которое, по его словам, могло противостоять всему злу, которое Сатурн способен причинить человеческому телу, и поблизости от которого ни колдун, ни дьявол, ни гром, ни молния не могут повредить человеку; о гроздовнике, листья которого открывают замки и снимают подковы с лошадиных ног; о чистотеле, которым, если молодая ласточка потеряет глаз, птицы-родители восстанавливают его; о чернокорне, листья которого, положенные под ногу, спасают носителя от нападения собак; о воловике, листья которого делают человека невосприимчивым к ядам; о сладком базилике, из которого (цитируя Миральда) вырастают ядовитые создания - у человека, почуявшего его запах, в мозгу вырастает скорпион; и о десятках других трав, находящихся под властью Луны и Рака, и о целебных свойствах, производимых ими.через антипатию к Сатурну.

С этого времени они стали близкими друзьями; священник со всем пылом юности поддался влечению, которое влекло его к ученому старцу, и Авраам постепенно полюбил бледнолицего ученого, чья жажда знаний была столь же сильна, как и его собственная. Редко проходил день, когда один из них не был бы замечен на пути к дому другого; часто по ночам парочка прогуливалась вместе, их серьезные голоса тревожили дремлющее эхо, когда в нечестивые часы они поднимались на холм и проходили через старое кладбище с его покрытыми мхом камнями и чахлой растительностью.

В одну из таких прогулок они заговорили о сверхъестественных явлениях; и когда проходили через несколько заброшенный Божий Акр, священник сказал, что он читал в старой книге, будто каждому, кто осмелится после совершения некоторых ужасных церемоний ждать на церковном крыльце в канун Рождества, откроются черты тех, кто умрет в течение следующего года, и что он намеревается в ночь перед предстоящим праздником испытать заклинание. Старик тотчас же изъявил желание принять участие, и прежде чем они расстались, было решено, что оба должны пройти через предварительные приготовления и быть, что называется, во всеоружии.

В свое время пришла снежная зима, и к Рождеству все было готово.

В канун Рождества, вскоре после захода солнца, старый травник отправился к дому своего друга, захватив с собой зверобой, рябину, лавровый лист и остролист. Энтузиасты провели вечер в беседе о таинственных свойствах кладбищенских растений, но вскоре после того, как часы пробили одиннадцать, встали и начали готовиться к бдению, принимая меры предосторожности против неблагоприятной погоды, так как ночь была очень холодной, и крупные хлопья снега тихо и густо падали на замерзшую землю.

Когда оба были готовы, старик подошел к двери, чтобы убедиться, что дорога свободна, так как для того, чтобы совершить необходимый обряд, требовался небольшой костер; а поскольку они собирались нести огонь в жестянке, то беспокоились, чтобы странная процессия не была замечена жителями деревни. Однако, несмотря на поздний час, кое-где в окнах и даже в дверях горел свет, потому что, хотя было уже около полуночи, многие двери домов были распахнуты настежь, - считалось, что если в канун Рождества путь будет свободен и кто-нибудь из членов семьи прочтет Евангелие от Луки, то сам святой заглянет в дом.

Когда двое мужчин, осторожно прикрыв за собой дверь, вышли на дорогу, далекий певец затянул старинный гимн. Однако это был единственный шум, поскольку деревенская улица была пустынна. Никем не замеченные, они добрались до церковного кладбища и сразу же спрятались за углом священного здания, чтобы не попасться на глаза случайному гуляке, возвращающемуся домой. И хорошо, что они это сделали, потому что, едва они поставили банку с горящим углем на надгробие, как послышались шаги, несколько приглушенные снегом, и несколько человек прошли через калитку. Однако это были всего лишь звонари, направлявшиеся на колокольню, и через несколько минут они уже входили в здание; на несколько мгновений все стихло, когда до слуха немного нервничавших мужчин донеслись голоса певчих, распевавших под окном соседнего дома старую ланкаширскую песню.

"Когда я ставил зеленую ель,

Зеленую ель, зеленую ель,

Когда я ставил зеленую ель,

Утром на Рождество".{29}

Слова были слышны очень отчетливо, и почти бессознательно оба застыли, прислушиваясь; но как только голоса смолкли, ученый спросил, не лучше ли им начать, так как время летит быстро.

- Да, - согласился Авраам, - мы должны начать, и как можно скорее.

Не говоря больше ни слова, они поднялись на крыльцо и тотчас же окружили себя листьями вербены, лавра и остролиста. Старик дал своему спутнику ветку волшебной рябины{27} и крепко держал другую, а свободной рукой сыпал на угли порошок. Слабый запах поплыл вокруг них, когда они запели странную латинскую молитву; и едва было произнесено последнее слово, как послышалась печальная музыка, слишком тихая и печальная, чтобы принадлежать земле. Каждый миг она, казалось, замирала в восхитительном ритме, но затем, снова и снова, странная мелодия подхватывалась невидимыми певцами, когда слушатели опускались на колени, словно зачарованные. Однако вскоре ледяное дуновение ветра обрушилось на крыльцо и заставило опомниться зачарованных людей; ученый вдруг схватил за руку своего старого товарища и закричал испуганным голосом:

- Авраам, заклинание действует. Смотри!

Старик посмотрел в указанном направлении и, к своему невыразимому ужасу, увидел процессию, направлявшуюся к крыльцу. Она состоял из потока фигур, закутанных в могильные саваны, сверкавших белизной в тусклом свете. Торжественными и бесшумными шагами страшные фигуры приблизились к кругу, в котором стояли заклинатели, и, когда они приблизились, лица первых двух стали отчетливо видны, так как пылающий порошок отбрасывал на них зловещий свет и делал их еще более страшными.

Оба наблюдателя почти безошибочно узнали лица нескольких жителей деревни, когда их пробудило от летаргического ужаса появление еще одного лица, которое, казалось, задержалось дольше, чем предыдущие. Авраам сразу же увидел, что это был человек, стоявший рядом с ним, а священник упал на землю, лишившись чувств.

Некоторое время старик был слишком испуган этим застывшим лицом, чтобы подумать о том, как привести бесчувственного человека в чувство, но, наконец, услышав звук колоколов над своей головой, когда они зазвонили Рождественское приветствие, очнулся и склонился над распростертым телом своего друга. Священник скоро оправился, но так как он был слишком слаб, чтобы идти, то старик побежал на колокольню просить звонарей прийти ему на помощь. Когда те подошли к крыльцу, огонь все еще горел, и мерцающие разноцветные языки пламени отбрасывали пляшущие тени на стены.

- Авраам, - сказал один из звонарей, - здесь кое-кто занимался колдовством, и ты видишь, что из этого получилось?

- Ты собирался вызвать дьявола в канун Рождества? - спросил другой, тихим испуганным голосом.

С насмешливой улыбкой Авраам ответил ему:

- Не нужно ничего такого, чтобы вызвать дьявола, парень. До сих пор у тех, кто хотел поближе познакомиться с ним, проблем не возникало.

Неся священника на руках, мужчины прошли через деревню, но разошлись не ранее, пока Авраам не открыл им тайну бдения, взяв с них обещание хранить в строжайшей тайне то, чему они были свидетелями.

Спутник Авраама вскоре оправился от потрясения, но не прежде, чем история о ночном бдении облетела всю деревню. Много было обращений к старому травнику с просьбой открыть ему свои странным образом приобретенные знания, но Авраам с суровым видом отказывал, говоря каждому из спрашивавших:

- Может быть, ты и так знаешь вполне достаточно.

Священник, однако, оказался в более неловком положении, и его прихожане скоро дали ему понять, как неразумно было поддаваться желанию заглянуть в будущее, ибо, когда кто- нибудь из них болел, и он выражал ему доброе пожелание выздоровления, больной спрашивал:

- Вы могли бы сказать мне, чем все это кончится, и видели ли вы меня?

После чего часто следовала просьба от собравшихся родственников:

- А нам вы можете сказать, участвовал ли он в процессии?

В конце концов, спутник Авраама уехал, в надежде вернуться, когда память о ночном бдении потускнеет, но не прошло и нескольких месяцев, как пришло известие о его смерти, вызванной сильным приступом лихорадки, подхваченной во время посещения жалкой лачуги в рыбацкой деревне, где он остановился. К декабрю следующего года все люди, которых старый травник узнал во время процессии, были перенесены на кладбище; но хотя несколько человек предложили Аврааму сопровождать его на паперть в предстоящий сочельник, он не осмелился снова пройти через это испытание и пережить ужасы церковного бдения.{30}

КРИЧАЩИЙ НА ОЗЕРЕ

Однажды бурной зимней ночью, несколько столетий назад, старик, плававший на пароме в Уиндермире и живший в одиноком домике на Ланкаширском берегу озера, был разбужен ото сна пронзительным и ужасным криком, который, казалось, доносился с противоположного берега. Ветер свистел и стонал вокруг дома, и на какое-то время паромщику и его семье показалось, что крик, потревоживший их, был не более чем одним из скорбных голосов бури; но вскоре раздался еще один вопль, даже более страшный, чем предыдущий, а за ним последовали приглушенные крики и стоны самой неземной природы.

Вопреки желанию перепуганных родственников, цеплявшихся за него и умолявших не выходить из дома, старик отважно решил переплыть озеро и, не обращая внимания на мольбы жены и дочери, отвязал лодку и поплыл на другой берег. Обе женщины, обхватив друг друга руками, дрожа от страха, стояли у маленькой двери и пытались разглядеть его фигуру, но темнота была слишком глубока, чтобы они могли что-нибудь разглядеть на озере. Время от времени, однако, ужасный крик раздавался во мраке, а крики и стоны были слышны громче таинственных звуков ночи.

Женщины некоторое время стояли, цепенея от ужаса, но, наконец, они увидели лодку, внезапно появившуюся из темноты и устремившуюся в маленькую бухточку. Однако, к их великому удивлению, перевозчик, сидевший один, не предпринял ни малейшего усилия, чтобы сойти на берег и направиться к хижине; поэтому, испугавшись, что с ним случилось что-то ужасное, они, движимые любовью, бросились к берегу озера. Они нашли старика безмолвным, с лицом таким же белым и бледным, как падавший снег, и все его тело дрожало под влиянием испытанного ужаса; они немедленно повели его в хижину, но хотя и умоляли рассказать, что за ужасный предмет он видел, старик не отвечал ничего, и только приглушенно стонал. Несколько дней он оставался в таком состоянии, глухой к их жалобным мольбам и глядя на них дикими глазами; но затем наступил конец, и он умер, так и не открыв окружающим того, что увидел, когда в ответ на полуночный крик переправился на пароме через бурное озеро.

После похорон, женщины покинули дом, так как их пребывание в нем было слишком болезненным, чтобы позволить им остаться, и переехали жить в Хоуксхед, а двое крепких мужчин, со своими семьями, переправились на пароме и поселились в опустевшем доме. Следующий день для новоприбывших был бурным и диким, а вскоре после того, как темнота скрыла все в своих собольих складках, с другой стороны озера донесся страшный вопль, за которым последовал слабый зов о лодке, крики и стоны. Мужчины, считавшие себя смелыми и часто смеявшиеся над историей, рассказанной вдовой покойного, едва услышали первый крик, как их охватил ужас. Однако, помня опыт своего предшественника и под влиянием страха, они не предприняли ни одной попытки пересечь озеро, и крики продолжались до полуночи.

Назавтра, когда день угас, и наступила бурная ночь, а ветер яростно хлестал воду озера, - ужасные звуки слышались с поразительной отчетливостью, пока, наконец, обитатели хижины не привыкли к ним настолько, что не тревожились ими, а если и тревожились, то снова засыпали после восклицания: "кричит!" Однако торговцы и другие люди, которым приходилось пересекать озеро, не были так закалены, и через некоторое время паромом почти перестали пользоваться, потому что суеверные люди не осмеливались пересечь озеро, на берегу которого являлся призрак, разве что летним днем.

Поэтому двум мужчинам, которые больше всего заботились о содержании парома, пришло в голову, что если они хотят мирной жизни, то должны сделать что-то, чтобы избавить это место от его дурной славы и от невидимого существа, которое прогнало всех их клиентов. В крайнем отчаянии, они спросили друг друга, кто иной может им помочь, если не святые монахи, которые переправились через море в аббатство в долине Смертельной Ночной Тени, и один из паромщиков тотчас же отправился в Фернесс. Едва он заметил величественное здание, возведенное Савинианом и его спутниками, у него отлегло от сердца, потому что он простодушно верил в чудесные силы людей в белых одеждах, чьи голоса редко когда-либо слышал, за исключением богослужений.

Постучав в массивную дверь, он был принят румяным служкой, который провел его к аббату. Перевозчик рассказал свою историю и попросил монаха вернуться с ним, чтобы успокоить смятенный дух, и, выслушав подробности дела, аббат удовлетворил его просьбу, сделав, однако, оговорку, что сундуки аббатства не будут забыты, когда озеро освободится от дьявола.

Как только гость закончил трапезу, поставленную перед ним гостеприимными монахами, он вместе с одним из святых людей отправился домой. Так как по правилам ордена монаху не разрешалось разговаривать, то путешествие не было веселым, и перевозчик был искренне рад, когда они добрались до его хижины.

В первую ночь их никто не потревожил, монах и хозяева дома провели тоскливые часы в наблюдении и ожидании. Следующий день, однако, был таким бурным, какого только мог пожелать злейший враг парома, и когда наступила ночь, все обитатели хижины, а также молчаливый монах снова собрались вместе, чтобы дождаться криков, - но прошло несколько часов, и не было слышно никаких других звуков, кроме тех, которые издавал беспокойный ветер, когда он проносился над озером и среди деревьев. Цистерцианец уже начал воображать себя жертвой непочтительного розыгрыша и что рассказы о кричащем призраке, доходившие до далекого аббатства задолго до визита паромщика, - сплошная ложь, как вдруг около полуночи он вскочил со стула, на котором дремал у очага, поспешно перекрестился и вверил себя своему святому покровителю, ибо раздался резкий, отчетливый ужасный вопль, за которым последовали крики, стоны и приглушенный зов лодки.

В одно мгновение один из мужчин, несомненно, воодушевленный присутствием монаха, взвалил на плечи весла и отворил дверь; монах тотчас же вышел и поспешил к озеру; мужчины последовали за ним на почтительном расстоянии. Первым в лодку сел монах в белом одеянии, и перевозчики надеялись, что он отправится один, но он приказал им вывести лодку на середину озера, и, как бы ни была им неприятна эта задача, они не могли отказаться сопровождать его, поскольку именно ради них монах собирался сразиться со злым духом.

Когда они были уже на полпути через озеро, ветер внезапно стих, и они снова услышали ужасный вопль, на этот раз прозвучавший так, словно кричавший был совсем близко. Люди, находившиеся в лодке, были страшно напуганы, и один из них, внезапно вскрикнув: "он здесь!" - лишился чувств и лежал неподвижно на дне лодки, а монах и другой мужчина смотрели прямо перед собой, словно окаменев.

Потому что они увидели четвертого, - мрачную и страшную фигуру, с атрибутами этой жизни, все еще болтающимися на иссохших и сморщенных конечностях, и зияющей раной на бледном горле. Несколько минут стояла мертвая тишина, но, наконец, она была нарушена монахом, который быстро пробормотал молитву, защищающую от злых духов, а затем достал из кармана своей рясы бутылку и окропил несколькими каплями святой воды себя и паромщика, который оставался в той же позе, и мужчину, лежавшего без чувств на дне лодки. После этой церемонии он открыл маленькую книжечку и звучным голосом произнес заклинание изгнания бесов из блуждающей души, завершив его словами: "Возвращайся в Геенну!", после чего, к бесконечному облегчению паромщика, а возможно, и монаха, страшная фигура тотчас же исчезла.

Цистерцианец попросил, чтобы его немедленно доставили на берег, и, когда он приблизился к дому, то снова достал маленькую книжку, снова произнес заклинание, - и визиты духа, если он когда- нибудь снова появлялся, ограничивались старой заброшенной каменоломней, находившейся на некотором расстоянии от дома.{31}

С тех пор и по сей день это дикое, пустынное место остается пустынным и заброшенным; самые смелые люди в округе не имели достаточно смелости, чтобы приблизиться к нему с наступлением ночи, а самые робкие избегали этого места даже в полдень. Эти люди утверждают, что даже сейчас, несмотря на молитвы и заклинания цистерцианца в белом одеянии из Фернесса, всякий раз, когда на озеро обрушивается буря, кричащий призрак покидает свою временную тюрьму и возвращается к месту своего первого и второго появления перед людьми, и что в такие ночи, громко перекрывая эхо раскатов грома и одинокий свист ветра, невежественный путник все еще слышит дикие вопли и приглушенный зов лодки.

ДЕМОН ДУБА

Когда-то крепость и поместье, но теперь, к сожалению, немногим больше, чем благородные руины, Хогтон Тауэр стоит в одном из самых красивых мест в Ланкашире. От прекрасных старинных входных ворот вниз спускается прекрасное пространство возделанной земли и тянется к далекому морю, мерцая, словно полоска расплавленного серебра; а по обе стороны - прекрасные леса, в прежние времена такие густые, что человек, проходя через них, едва ли заметил бы, как среди бела дня светит солнце. У подножия этих лесистых высот в диком овраге журчит маленькая речка и, извиваясь, бежит через пышные лугам к величественному морю. Однако слава самого здания уже померкла. Ворота, с боевыми башнями с обеих сторон, на одной из которых, на полусгнившей деревянной панели еще можно различить старый фамильный герб с девизом, Несмотря ни на что, еще сохранились; но немного вещей и несколько старых портретов - вот все, что осталось, чтобы рассказать о величественных женщинах, которые со времен Елизаветы и до сравнительно недавних дней задумчиво наблюдали, как заходящее солнце золотило воды далекого Ирландского моря, и вспоминали о любимых, ушедших на войну; и о благородных мужчинах, которые, воооружившись, поднимались на башни, чтобы посмотреть на дорогу, по которой должен был подойти враг. Ушли галантные кавалеры и их дамы, и терпеливые, но храбрые пуритане, ибо, как писал Исаак Эмброуз, в смутные времена Реставрации это место с его величественными банкетными залами, прекрасными старыми лестницами и причудливыми маленькими окнами было "религиозным колледжем". В старой башне больше не звучат ни веселые песни одних, ни торжественные гимны других,

"Люди приходят и уходят" , но старые традиции переживают их всех.

В этот некогда очаровательный особняк давным-давно приехал молодой человек по имени Эдгар Эстли. Его траурные одежды говорили о том, что он оплакивает потерю родственника или друга; и не успел он долго пробыть в башне, как в зале для слуг начали шептаться, что "траурные одежды и одеяния горя" он носит в память о девушке, которая обманула его и умерла вскоре после свадьбы с его соперником. Этой истории самой по себе было достаточно, чтобы окутать юного гостя ореолом романтики; но когда прошел слух, что слуги, возвращавшиеся в башню поздно ночью, видели странные разноцветные огни, горевшие в комнате Эдгара, и что даже на рассвете ранние пташки видели, - огни все еще не потухли, а тень обитателя башни скользит по занавескам, то к чувствам, с которыми он был встречен, стал примешиваться элемент страха.

В посетителе было много такого, что могло бы углубить впечатление, произведенное на суеверных слуг, ибо, окруженный мрачной атмосферой, из которой он, казалось, выходил, только когда кто-нибудь из них обращался к нему, и, старательно избегая всякого общества, которого ему удавалось избежать, он проводил большую часть времени в одиночестве, сидя под раскидистыми ветвями гигантского дуба в конце сада, читая книги с черными буквами и погружаясь в размышления. Не то чтобы он был так уж груб со своими хозяевами; напротив, он был почти рыцарем в своем внимании к младшим членам семьи и дамам дома, которые, в свою очередь, смотрели на него с нежной жалостью и делали все возможное, чтобы отвлечь его от одиноких занятий. И все же, хотя он охотно сопровождал их через лес или в далекий город, приближение сумерек неизменно заставало его на своем обычном месте под тенью старых сучковатых ветвей, либо погруженным в свои любимые книги, либо с пустыми глазами, погруженным в задумчивость.

Время, как думали добрые люди, прольется бальзамом на его раны, а тем временем они были рады, что их убитый горем друг находится рядом с ними; и, вполне понимая их сочувствие, Эдгар приходил и ходил по этому месту и территории в соответствии со своим настроением. Это отсутствие любопытства со стороны членов семьи было, однако, вполне компенсировано тем очевидным удивлением, с которым многие слуги смотрели на молодого незнакомца; и прежде чем он провел в доме много месяцев, его ночные бдения стали предметом многих разговоров на кухне, где перед уютным камином собирались сплетники, чтобы обменяться впечатлениями.

Не в силах подавить обычное любопытство или удовлетворить его каким- либо более почетным или менее опасным способом, было решено, что один из слуг должен в двенадцать часов подкрасться к двери комнаты гостя и попытаться выяснить, какова природа тех занятий, которые делают необходимым освещение в течение всей ночи. Вскоре выбор был сделан, и после недолгих возражений избранник согласился выполнить неприятное задание.

Поэтому, в полночь, дрожащий соглядатай направился к дальней двери, и, после некоторого колебания, вполне естественного в данных обстоятельствах, наклонился и заглянул в дыру в сухом дубе, откуда вывалился сучок. Эдгар Эстли сидел за маленьким столиком, перед ним лежала старая черная книга с огромными раскрытыми застежками. Одной рукой он заслонил глаза от света, падавшего на его лицо от разноцветного пламени, пляшущего в высокой медной чаше. Внезапно, однако, он оторвался от своей книги и бросил несколько щепоток яркого на вид порошка в горящее вещество на подставке. Комнату тотчас же наполнил тяжелый неприятный запах, и дрожащее пламя взметнулось вверх с возрастающей живостью и силой, когда Эдгар снова повернулся к тяжелому фолианту и, торопливо проглядев его страницы, пробормотал: "Странно, что я до сих пор не могу сотворить заклинание. Все названное здесь я искал и нашел, даже кровь летучей мыши, руку мертвеца, яд гадюки, корень мандрагоры, выросшей под висельником, и плоть некрещеного и задушенного младенца. Неужели же я не добьюсь успеха, пока не испытаю очарование чар с риском для самой жизни? И все же, - продолжал он, не замечая присутствия перепуганного слушателя, - чего же мне бояться? До сих пор я оставался невредимым, и теперь либо добьюсь своего, либо меня ожидает горький конец. Когда-то я отдал бы все свое будущее счастье за то, чтобы назвать ее своим именем, а теперь - что значит для меня эта ничтожная жизнь, если я не решусь рискнуть ею в своем стремлении и, может быть, даже удостоюсь одного взгляда на ее лицо?"

На мгновение воцарилась тишина, когда молодой человек склонил голову над книгой, но хотя никого другого не было видно, соглядатай, к своему ужасу, услышал резкий шипящий голос, спросивший: "А разве ты не отдал бы еще и свою душу в обмен на разговор с твоей некогда суженой?" Эдгар поспешно выпрямился и быстро воскликнул: "Не завлекай меня надеждой! Кто бы ты ни был, если ты сможешь привести ее ко мне, моя душа будет принадлежать тебе отныне и навсегда!"

На минуту или две воцарилась мертвая тишина, в течение которой соглядатай у двери слышал только биение собственного сердца, а затем невидимое существо снова заговорило: "У тебя осталось только одно непроверенное заклинание. Когда это будет сделано, ты получишь свою награду. Под дубом в полночь ее приведут к тебе. Осмелишься ли ты сначала увидеть меня?"

- Я ничего не боюсь, - спокойно ответил Эдгар, но это было не то состояние, в котором пребывал окаменевший слуга, потому что, как только огонь начал гореть странным синим светом, он упал в обморок у двери.

Когда он пришел в себя, то находился уже в той ужасной комнате, куда молодой человек затащил его, пока он был без сознания.

- Кто ты, почему подсматриваешь за мной в этот час, и что ты видел? - сурово спросил Эдгар, обращаясь к перепуганному соглядатаю, и несчастный слуга коротко ответил на его вопросы дрожащим голосом в нескольких словах; но молодой человек не позволил ему выйти из комнаты, через маленькое окошко которой струился рассвет, прежде чем он поклялся, что ни слова о том, что видел или слышал, не сорвется с его губ. Торжественность клятвы усугублялась таинственными и ужасными угрозами, которыми она сопровождалась, и поэтому слуга твердил своим товарищам, что он ничего не видел и не слышал, но что, терпеливо наблюдая, он нечаянно заснул прямо у двери; товарищи посчитали, что ему здорово повезло, представляя себе, каковы были бы последствия, если бы он был обнаружен.

Следующий за этим приключением день прошел без каких-либо примечательных событий, если не считать отсутствия Эдгара на его обычном месте в тени гигантского дуба, но ночь наступила бурная, темные тучи затянули небо, ветер несся с далекого моря и стонал вокруг старой башни, кружа опавшие листья в фантастических танцах по саду и сотрясая в своей ярости даже могучие ветви дуба. Домочадцы легли спать рано, и в одиннадцать часов только Эдгар и еще один человек бодрствовали. В комнате молодого человека горела маленькая лампа; книга, как обычно, лежала раскрытой, и Эдгар внимательно изучал страницы, время от времени нетерпеливо поглядывая на причудливые часы. Наконец, вздохнув с облегчением, он сказал строго и печально: "Время почти пришло, наконец-то мы встретимся!" Затем он собрал несколько предметов из разных углов комнаты, вышел на широкую лестничную площадку, спустился по старинной лестнице и вышел из башни. Его встретил холодный порыв ветра, завывавшего вокруг него, словно радуясь своей добыче; из ниши вышел человек и присоединился к нему.

Ночь была совсем темная, на небе не было видно ни звездочки, ни просвета, и двое мужчин с трудом пробирались по хорошо знакомой тропинке. Однако, им удалось добраться до дуба, Эдгар положил принесенное с собой у его корней, а затем короткой палочкой начертил большой круг вокруг себя и слуги. Сделав это, он поставил на траву маленький котелок и наполнил его красным порошком, который, хотя ветер ревел в ветвях наверху, тотчас же вспыхнул ровным пламенем.

Старые мастифы, прикованные цепями у ворот, принялись уныло выть, но Эдгар, невзирая на это предзнаменование,{32} трижды ударил по земле своей ореховой палочкой и громко воскликнул: "Дух моей любви, заклинаю тебя повиноваться моим словам и въявь явиться ко мне этой ночью!"

Едва он произнес эти слова, как появилась темная фигура прекрасного ребенка, словно плывущего вокруг волшебного кольца. Слуга опустился на колени, но Эдгар не обратил на него внимания, и тот исчез, а перепуганный слуга снова услышал голос Эдгара, произносившего очередное заклинание. Не успел он начать его, как раздались страшные раскаты грома, вокруг дерева сверкнула молния, стаи птиц пролетели через сад и устремились к окну комнаты молодого человека, где еще мерцал огонек; перекрывая шум бури, послышались пронзительные крики петухов и скорбные крики сов. Посреди этого гвалта некромант спокойно продолжал свое заклинание, завершив его страшными словами: "Дух моей любви, я заклинаю тебя исполнить мою волю без обмана и промедления, без власти над моей душой или телом земным или призрачным! Если ты не придешь, то пусть тень и мрак смерти пребудут на тебе во веки веков!"

Как только последнее слово слетело с его губ, буря утихла, и наступила относительная тишина. Внезапно маленькое пламя в котелке вспыхнуло на несколько ярдов в высоту, и послышались сладкие голоса, что-то напевающие.

- Готов ли ты созерцать мертвых? - спросило невидимое существо.

- Да! - бесстрашно ответил Эдгар.

Словно густой туман сгустился перед ним, и в нем медленно стали проявляться очертания прекрасного человеческого лица с печальными глазами, в которых еще теплилась земная любовь.

Перед ними предстала невеста Эдгара Эстли, облаченная в саван.

Некоторое время молодой человек смотрел на нее как зачарованный, а потом медленно протянул руки, словно желая обнять прекрасный призрак. Слуга ткнулся лицом в землю, теряя сознание; призрак исчез, снова раздался раскат грома.

- Ты навеки мой! - раздался чей-то шипящий голос, но едва эти слова достигли ушей обоих мужчин, как дверь особняка распахнулась настежь, и старый баронет вместе с несколькими слугами, потревоженными яростью бури, воем собак и пронзительными криками птиц, выскочил наружу.

- Не приближайтесь ко мне, если хотите спастись, - крикнул некромант.

- Мы защитим тебя! - крикнул старик, приближаясь. - Во имя Отца... - торжественно произнес он, направляясь к магическому кругу, и не успели эти слова слететь с его губ, как внезапно наступила тишина; молния больше не сверкала вокруг дуба; и когда пламя в котелке погасло, луна пробилась сквозь облака и осветила мягким светом старый сад.

Эдгар стоял, прислонившись к дубу, не сводя глаз с того места, где явился образ его невесты, и когда его уводили прочь, это было похоже на то, что ведут доверчивого ребенка, ибо свет разума покинул его. Несчастный слуга, будучи менее чувствительным, сохранил рассудок, но с тех пор постоянно носил на своем запястье, словно бы глубоко выжженные в плоти, следы большого и указательного пальцев. Это странное явление он имел обыкновение объяснять любопытным тем, что, испугавшись почти до потери рассудка, он упал на землю; при этом его рука оказалась вне магического круга, и "нечто" схватило его; это объяснение обычно сопровождалось замечанием другого, старого, слуги, который говорил: "В следующий раз, парень, когда он схватит тебя, никаких отметок больше не останется".

ЧЕРНЫЙ ПЕТУХ

- Да, - сказал старый Илия, - я помню, как однажды говорили, будто сам Старый Парень заявился среди бела дня и был замечен людьми, старыми и молодыми.

На некоторое время воцарилась мертвая тишина, пока слушатели подбирались поближе к пылающему камину, а двое или трое из них отошли немного подальше от двери, в которую ветер швырял снег, после чего Илия продолжил.

- Когда я был молодым, мы с моим хозяином пошли на похороны. Там было много разных напитков, кофейник с лимонной цедрой ходил из рук в руки достаточно быстро, и, наконец, все было готово, но как раз в тот момент, когда собирались поднять гроб, раздался громовой удар, от которого разбились бокалы на столе.

Парни, как один, замерли, точно окаменевшие, и принялись озираться, но отец умершего сказал: "Идемте, парни, а то опоздаем, а священник не любит ждать"; они двинулись дальше, но не успели выйти на улицу, как кто-то громко воскликнул: "Эй, парни, посмотрите на этого черного петуха{34} на крышке гроба", - и, конечно же, это всех насторожило. Один из тех, кто нес гроб, заявил, что их ноша и так тяжела, без всяких "пассажиров", и, взмахнув кулаком, сбил птицу, но через минуту она снова оказалась на прежнем месте; ее сшиб другой, но каждый раз она возвращалась обратно, на свое место у ног умершего, так что, наконец, старик решил, что им следует идти так, как есть. Смятение все нарастало, пока они добирались до старой деревенской церкви, где должны были состояться похороны; люди бросали камни в черную птицу, и били ее палками и кулаками, но она упорно продолжала забираться на прежнее место.

Через некоторое время мы добрались до кладбища, и священник вышел нам навстречу через дверь церкви, чтобы встретить гроб, и уже собирался начать службу, когда увидел птицу и остановился.

- Что это у вас там такое? - спросил он, глядя в сторону петуха, потому что подумал, - это чья-то шутка. - Что это у вас там такое, парни?

Старый отец выступил вперед и рассказал ему, что случилось, как они не смогли избавиться от петуха, ни сгоняя его палками, ни камнями, ни кулаками.

- Странная история, - сказал священник, - но никаких птиц здесь быть не должно! Вы, парни, - да, а эту никто на похороны не приглашал! - С этими словами он схватил петуха и пошел с ним к тому месту, где под изгородью протекал ручей, нагнулся над водой, сунул в него птицу и держал так около четверти часа.

Однако не успел он подняться, как птица вынырнула из воды совершенно невредимой, помчалась по траве к гробу и снова запрыгнула в него, как ни в чем не бывало.

Священник какое-то время выглядел озабоченным и почесывал в затылке, глядя на народ.

- Что-то тут не так с этой птицей, - сказал он, - но это не причина, по которой мы не должны хоронить мертвых! - И он повел всех к вырытой могиле, а носильщики поставили гроб рядом с ней, и служба закончилась, причем птица повторяла каждое слово на своем языке, точно примерный христианин.

Затем парни начали опускать гроб в могилу, и птица все еще сидела на своем месте, и только тогда, когда яма была заполнена, она снова показалась над землей, и уселась на свежевскопанную землю.

Толпа оставалась на кладбище до самой темноты, а потом все отправились домой, поскольку начали думать, что эта птица - не иначе как сам Старый Парень, но двое-трое из нас вернулись посмотреть, прежде чем наступила ночь, и увидели петуха, сидящего на могиле точно так, как и днем.

В те дни было обычным наблюдать за могилами в течение нескольких ночей, потому что было много случаев исчезновения тел, - у похитителей тел было больше заказов, чем они могли выполнить; но хотя отец умершего предлагал деньги и много выпивки тому, кто согласится наблюдать, никто не захотел этого сделать, и мертвец был волен сам позаботиться о себе или же за ним могла присмотреть странная птица.

На следующее утро, вскоре после рассвета, я пошел вместе с двумя-тремя молодыми парнями посмотреть, как выглядит это место, - могила была целехонька, но птица исчезла, и больше я ее не видел ни в каком другом месте; куда она делась, так и осталось неизвестным; но, я думаю, прав был священник, сказавший, что это был сам Старый Парень, не желавший упустить свою собственность.

НЕВИДИМАЯ ТЯЖЕСТЬ

На перекрестке, расходившемся четырьмя дорогами, сверкающими белизной в жарком солнечном свете, окаймленными боярышником и отмеченными параллельными колеями, оставленными широкими колесами деревенских повозок, располагался старый трактир "Уайрсдейл Армс"; возле его открытой двери почти всегда стояли несколько повозок с лесом или сеном, лошади спокойно жевали овес из надетых на шею мешков и терпеливо ждали, пока их владельцы или возчики выйдут из кухни.

Постоялый двор Натана Пила был вторым домом для всех фермеров и возчиков в округе; обычно в нем было довольно тихо по вечерам, но из его просторной кухни частенько доносился смех, когда возчики и фермеры рассказывали забавные истории.

Как-то раз, когда солнце ярко светило за окном и мерцало на водах далекого моря, а через открытое окно мягко пробивался аромат майских цветов, какой-то странный старик, чье лицо было бронзовым от прожитых лет и зим, случайно упомянул о каком-то событии, имевшем место примерно в то время, когда он женился, и хор голосов тотчас же попросил его рассказать о нем.

- С той поры прошло уже почти сорок лет, - задумчиво произнес он, - тогда я был совсем молод и готов на любую шалость. Я мог танцевать тут и там, и ни одна свадьба не обходилась без того, чтобы пригласить меня. Человек, о котором я хочу рассказать, был старшим сыном мастера Синглтона с фермы Дайк, а поскольку он женился на самой красивой девушке в окрестностях, все были в восторге, тем более что мастер Синглтон заявил, что любой пришедший будет на свадьбе желанным гостем. Вереница из почти двадцати повозок, телег и колясок отправилась в церковь, чтобы посмотреть, как они поженятся; но, возвращаясь, юный Адам помчался со своей молодой женой, точно сумасшедший; ему захотелось проехать по старой дороге через Стоун Бриг, луг Холм, Инглтон Роуд и Оуд-Хорс-Лейн. Лошадь, по-видимому, знала, что задумал молодой человек, и, проникшись духом этой проделки, умчалась прочь, как ветер; вереница телег, колясок и повозок отстала примерно на милю, народ смеялся и веселился. Ворота на Оуд-Хорс-Лейн были широко распахнуты, так что народ был разочарован; ожидалось, ворота позволят им выиграть минуту или две у Адама, который должен был слезть с коляски и открыть их; но все выглядело так, будто теперь коляска с Адамом и его женой намного опережали остальных. Однако где-то на середине дороги дорога немного опускалась, и вода из родника образовывала ручей; перед ним лошадь внезапно остановилась, Адам перелетел через ее спину и врезался в изгородь, что твоя молния. Жена кричала так, словно он разбился насмерть, но он ничего себе не сломал, а когда мы подошли к нему, он полз по колючкам с таким пристыженным видом, как будто его поймали на воровстве. Но когда он взобрался обратно в коляску, сел рядом с женой и хлестнул лошадь, это оказалось бесполезным, поскольку та осталась стоять на месте. Адам снова хлестнул ее, но это ни к чему не привело; наконец, восемь или десять человек из нас уперлись в коляску и сдвинули ее на двадцать или тридцать ярдов, и это было так тяжело, как будто мы толкали телегу, груженую лесом. То же самое случилось со всеми повозками, - ни одна из них не могла переправиться через ручей иначе, как только с восемью или десятью на нас, толкавшими их, независимо от того, как напрягалась и тянула лошадь. Никто не мог понять, что происходит, и священник пришел посмотреть, в чем дело, но ничего не нашел. Однако, он сказал, что, должно быть, к этому приложил руку Старый Парень, и предупредил людей, чтобы они не пользовались этой дорогой, если им никто не может помочь. Много-много раз, однако, я видел, как телеги застревали в этом месте на целый день, потому что некоторых парней нельзя было вразумить и отговорить не ездить этой дорогой, - потому что она была самой короткой, - а иные, хотя и выбирали другую, все равно пытались воспользоваться этой, хорошенько промочив губы. Так продолжалось несколько лет, и люди приходили сюда издалека, чтобы посмотреть на это. У меня тоже была своя ферма на Холме, однако я обычно ездил туда по старой дороге через Бриг, но однажды, в жаркий безветренный день, я посадил своего маленького мальчика в повозку, и он стал приставать ко мне, чтобы я проехал через Лейн; он хотел, увидеть Старого Парня, - как он сказал, - и когда начал плакать по этому поводу, я согласился. Ну, повозка застряла на старом месте возле проточной воды, мальчик вылез. Я тоже вылез и взялся за колесо, потому что знал, - кнут бесполезен, а лошадь вспотела, как если бы увидела перед собой что-то необычное и пугающее, когда маленький Уилл вдруг закричал: "Отец, я вижу его!" "Видишь кого?" - спросил я, и среди бела дня у меня затряслись колени. "Маленького человечка в повозке, - ответил он, - толстого коротышку в красном ночном колпаке". "Где он?" - спросил я, потому что ничего не видел. "На задке повозки", - ответил он, а потом вскрикнул: "Он исчез!" - и не успел он произнести эти слова, как лошадь рванулась вперед, словно перед этим не стояла, как вкопанная.

После этого никогда больше повозки не застревали в этом месте, и священник сказал: это потому, что маленький Уилл увидел фэйри, а это потому, что Уилл обладал даром видеть фэйри, поскольку родился в полночь.

ПРИЛОЖЕНИЕ

СРАВНИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ

Вера в скрайкера (трешера или пэдфута), как его называют в Ланкашире, или пэдфуита - в Йоркшире, все еще очень распространена в некоторых частях этих двух графств. Этого боггарта считают предвестником смерти, и предполагается, что только родственники людей, которым суждено умереть в ближайшее время, или сами несчастные обреченные могут видеть его.

Трешер весьма отличается от "женщины-скрайкера", которая в недавнее время приобрела в Уоррингтоне статус привидения, и суеверия, связанные с ним, по-видимому, свойственны только Ланкаширу и Йоркширу, если только уэльские гвиллги, или собаки тьмы, и шоки побережья Норфолка не родственны ему. В Норфолке призрак, подобно как и в Ланкашире, предвещает смерть, но я не нашел ни одной валлийской истории об этом привидеиии с более трагическим концом, чем испуг или болезнь.

Трешер обычно принимает облик большой лохматой собаки или маленького медведя, так что это суеверие вполне может иметь свое происхождение от того старого арийского поверья, которое приписывало собаке важнейшую роль посланника из мира мертвых, сопровождающего умирающего, или, возможно, эта мрачная идея дошла до нас из древних времен, когда, по словам преподобного С. Бэринг-Гулда, "было принято хоронить собаку или кабана живьем под краеугольным камнем церкви, чтобы их призрак бродил рядом и отпугивал любого, кто захочет осквернить ее, - то есть, ведьм и колдунов"?

Просто удивительно, как мало получают взамен души тех, кто заключает подобный договор, в большинстве подобных историй. Бедность иногда получает несметное богатство, старость и уродство - молодость и красоту; но, как правило, отчаявшийся человек заключает его лишь для того, чтобы продлить или поддержать свою несчастливую жизнь. На самом деле, по словам одной французской писательницы, "они получают хлеб, чтобы накормить свои истощенные желудки, и вязанку хвороста, чтобы согреть замерзшие члены". В Сассексе, судя по тому, что рассказали преподобному С. Бэринг-Гоулду, полкроны - это цена, которую сатана платит за душу; письмо, адресованное ему и содержащее предложение души, получает именно такой скромный практический ответ, если его положить на ночь под подушку.

В Нормандии считается, что договор может быть заключен устно; но в Ланкашире - что необходим составленный по всем правилам договор, написанный на пергаменте и скрепленный подписью кровью.

Старый Исаак, по-видимому, не был разочарован, получив пригоршню монет, а также успел потратить их до того, как рассказал эту историю, поскольку во всех случаях, когда фэйри награждают смертных деньгами, любой рассказ об их источнике всегда сопровождается превращением подарка в клочки бумаги или листья.

Хотя в сознании старого фермера, по-видимому, присутствовала некоторая путаница относительно положения его помощника в мире фэйри, он, как кажется, определил его правильно, ибо, хотя общее представление о Паке - это представление о простом, озорном, работящем Зле, каким его рисует Дрейтон, Шекспир приписывает Паку не только распутную игривость, но и трудолюбие, ибо во втором действии "Сна в летнюю ночь" фея, обращаясь к нему, говорит:

Не ты по деревням

Девиц пугаешь? Зерна мелешь сам?*

* Пер. М. Лозинского

Шекспир и Бен Джонсон, однако, согласно делают Оберона королем фэйри, - королем величественным, который не может снизойти до интереса к полям фермера. Но в любом случае, никто не называет Пака королем; вне всякого сомнения, трудолюбивый дух нашей истории был просто одним из тех гоблинов, которые, по словам "Анатомии меланхолии", "мололи зерно для молочной каши, рубили дрова или исполняли какую-нибудь иную работу по дому", - как Робин Добрый Малый, "любвеобильный дьявол" Мильтона, Бубах или домашние феи Уэльса. В Ланкашире таких много. Истории о существах, носящих названия Хобтрастов или Тробтрашей, во всем напоминающих сказочного короля из приведенного рассказа, до сих пор рассказываются фермерами у очага в Фернессе, в Юго-Восточном Ланкашире, и в графстве Файлд. Получая в качестве вознаграждения каждую ночь овсяную кашу, - странный пережиток, вероятно, старинных возлияний богам, - они трудились на маслобойке до самого рассвета. В Фарнесской легенде рассказывается, как фермер, чей дом был любимым местом отдыха одного из таких существ, однажды вечером, когда сгущались грозовые тучи, пожелал, чтобы его урожай оказался в сарае. На следующее утро он обнаружил, что его пожелание сбылось, но лошадь была найдена в конюшне мертвой, поскольку Хоб не давал ей отдыха. Поскольку день был прекрасный, фермер не оценил услуги гоблина так, как следовало, и с досадой пожалел, что Хоб не утонул в мельничном пруду. Через некоторое время в пруду обнаружили не Хоба, а зерно.

"Кроуши в Бервикшире, - пишет автор "Народных песен Бервикшира", - были когда-то обиталищем трудолюбивого брауни, который одновременно оберегал зерно и обмолачивал его в течение нескольких сезонов. Наконец, после одной жатвы, какой-то человек легкомысленно заметил, что зерно плохо сжато или сложено в амбаре. Брауни обиделся на это и на следующую ночь выбросил все зерно в пропасть под Вороньей скалой, примерно в двух милях от этого места, приговаривая:

"Плохо сжато! Плохо сжато!

Больше я не буду его жать!

Я сброшу его с Вороньей скалы,

И больше его никто никогда не сожнет!"

Однако хобтрасты северного Ланкашира, как кажется, не исчезают из-за человеческой неблагодарности, но, подобно ирландскому кларикауну и шотландскому брауни, бывают изгнаны добротой. В одном случае, портной, для которого хобтраст выполнил кое-какую работу, из чувства благодарности сшил ему пальто с капюшоном на зиму, и услышал ночью, как его помощник прощается со своим старым жилищем:

"Хобтраст получил новое пальто с капюшоном, -

Больше он работать не будет".

Читателям братьев Гримм и любителям Джорджа Крейкшанка не нужно напоминать, как благодарный сапожник лишил себя помощи эльфов. Однако в немецкой истории, как и в бретонской, несмотря на то, что эльфы уходят, труд людей, благодарность которых заставила маленькие существа уйти, продолжает получать достойное вознаграждение.

Хоб, который, по словам Харрисона Эйнсуорта, обитал в ущелье Кливигер, по-видимому, вовсе не относился к "домашним"; романист в своем единственном намеке на него характеризует его как "ужасного волосатого демона". Однако в графстве Фильде неуклюжие гоблины, как кажется, были столько же трудолюбивы, как и в нашем рассказе. Предание повествует об одном из них в Рейскаре, где он не только заботился о зерне, но и готовил лошадей к поездке на рынок. В Хейкенсон Холле один из них принял обличье огромного коня и потребовал в награду за свой труд один-единственный пирог.

В соседнем графстве Йоркшир хобам приписывается большее могущество, чем то, которое необходимо просто для быстрого исполнения работ по дому. Говорят, одно из этих существо до сих пор обитает в пещере неподалеку от старой деревушки Рансвик. К ней встревоженные, суеверные матери приводили своих заболевших детей и, стоя у входа в пещеру, кричали: "Хоб, мой ребенок заболел kinkcough (коклюшем?), вылечи его, вылечи его!" В той же местности есть посещаемый курган, который называется "Obtrash Roque", а Уолкотт называет "кучей хоба". О богле, обитателе этого кургана, ходит история, похожая на ту, которую рассказывал мистер Крофтон Крокер, в "Преданиях" ("Боггарт Клегг Холла"). Один фермер, которого беспокоил этот хоб, решил перебраться в более спокойное место, и когда груженые телеги уже отъезжали, сосед крикнул: "Переезжаете?", на что хоб, из маслобойки, ответил: "Переезжаем". Фермер решил, что ему лучше будет остаться на прежнем месте. Подобные же истории о переездах рассказывают о скандинавских Нисах, ирландских Кларикаунах, валлийских Бубахах и польских Икржицах.

Почему выражение такого пожелания должно было обидеть Пака, не очень понятно. В Швеции верят в существо, именуемое Tomte, и люди считают, что оно может освободиться только трудом, за который не получит вознаграждения. Может быть, ланкаширский Король фэйри принадлежит к аналогичным существам, и считает произнесение доброго пожелания наградой или даже шутливым намеком на свое "утраченное положение"?

Нет ничего удивителного в том, что феи - существа, занимавшие "нейтральную позицию" во время бунта сатаны. Однако в Бретани (Chants Populaires de la Bretagne, преподобного Теодора де ла Вильмарке), это - принцессы, которые во времена апостолов не захотели принять христианство.

Однако традиции большинства стран сходятся в том, что приписывают фэйри чрезвычайную восприимчивость. Мистер Кемпбелл записал, что когда эльфы, уставшие переправляться через Дорнох Фрит в ракушках, занялись строительством золотого моста, некий прохожий благословил крошечных строителей, - и те тут же исчезли, мост погрузился в воду, а на его месте появились зыбучие пески. Почти в каждой местности, населенной "лесными" или "горными жителями", имеется своя история относительно предсказания их будущего, сделанного видимыми или невидимыми фэйри. В одной истории рассказывается о старике, читающем Библию, которому задают вопрос, и спрашивавший кричит и бросается в море, когда слышит ответ: на священных страницах ничего не говорится о том, что кто-либо обретет спасение, кроме сыновей Адама. Мой друг, мистер Кеннеди, в своей бесценной Legendary Fictions of the Irish Celts, приводит очаровательную историю о священнике, который заблудился на болоте, и которому подобным же образом задавали вопросы и умоляли ответить, не разделят ли в Судный день фэйри судьбу сатаны. После того, как на вопрос был дан довольно двусмысленный ответ, "вокруг того места, где он стоял, разлился слабый свет, он увидел тропинку и открытые ворота".

В Корнуолле они считаются духами людей, населявших эту страну задолго до Рождества Христова, и которые, хотя и недостаточно хороши, чтобы наслаждаться благами рая, тем не менее, недостаточно плохи, чтобы пребывать в аду. В Уэльсе существуют похожие верования, но говорят, что их испытание закончится в день Страшного суда, на котором они будут допущены в рай. Корнуолльские крестьяне считают, что они постепенно уменьшаются в размерах и со временем превратятся в муравьев. Поэтому мало кто в Корнуолле оказывается настолько храбрым, чтобы уничтожить колонию этих насекомых.

Многие из них являются старыми священными столбами в Ланкашире, к строительству которых, как полагают, гоблины имели какое-то отношение. Приходская церковь в Рочдейле, старая церковь в Сэмлсбери, церковь Святого Освальда в Уинвике, близ Уоррингтона, и приходская церковь в Бернли - вот лишь некоторые из тех мест, где, как принято считать, постарались сверхъестественные рабочие. В Рочдейле они принимали облик "странных людей"; в других случаях, как в Уинвике и Бернли, свиньи убирали материалы, так как по традиции их крик "уи - уи" дал название первому месту; в то время как в Ньючерче, в Россендейле, хотя строители и были невидимы, маленькая старушка с бутылкой была не только замечена, но и приветствовалась жаждущими наблюдателями, назначенными охранять фундамент. Подобные истории об измененном месте строительства рассказывают о многочисленных церквях по всей Британии. Легенда о Гэдсхиллской церкви близ Вентнора, как и о церкви в Хиндер-Уэлле, Йоркшир, приписывает разрушение фундамента сверхъестественным способам: камни прыгали друг за другом от своего первоначального места у подножия холма к тому, на котором они были впоследствии найдены; маленькие осколки самым бесцеремонным образом летели в ноги наблюдателей. Однако отнюдь не исключено, что в Гэдсхилле, как и в Рочдейле, тот факт, что здание было возведено в таком труднодоступном для престарелых и немощных прихожан месте, что это могло побудить какого-нибудь вспыльчивого и непочтительного прихожанина объяснить это вмешательством сатанинских сил. В одном случае, в Бредоне, в Лестершире, строители, по-видимому, приняли форму голубей. Как бы ни было нелепо думать так о таких милых посланцах, мистер Кеннеди, рассказав историю о строительстве собора Ардферта в Керри, в честь св. Брендейна, а также о неприятностях, связанных с большой вороной, которая взяла в клюв мерную линию и полетела с ней через долину, добавляет: "Эта птица была преобразившейся феей. Если бы посланец был из другого мира, он появился бы под снежными перьями".[B]

[B] Согласно преданию, фундамент монастырской церкви в Крайстчерче, графство Хэмпшир, был перенесен невидимыми руками с одинокого холма Святой Екатерины на его нынешнее место в долине. Балки и стропила, бывшие слишком короткими на холме, оказались слишком длинными в долине. Кроме того, в долине, в день выдачи жалования, всегда появлялся лишний работник.

Это произведение искусства - одна из горгулий старого здания, купленная мистером Ффарингтоном, отцом нынешней хозяйки поместья, когда церковь восстанавливали. Оно носит название "каменного кота".

Согласно другой версии легенды, имеющей ограниченное распространение и мало известное даже в окрестностях, перенос фундамента приписывается ангелу, причем это действо сопровождается не совсем ангельскими словами:

Здесь ставлю я тебя,

И здесь ты будешь стоять;

И будешь называться

Церковью Лейланда!

Эта легенда, по-видимому, имеет тевтонское происхождение. Мистер Келли в своей главе о "Дикой Охоте" приводит несколько похожую историю из немецкого источника: "Собаки Дикого Охотника могут говорить как люди. Крестьянин поймал одну из них, маленькую, и спрятал в свой мешок. Подошел Дикий Охотник. - Где ты, Вальдман? - воскликнул он. - В мешке Хайнегугели, - последовал ответ".

"Похоронные колокола, - говорит Гарланд, - согласно Гросу, звонили в двух случаях: в одном - чтобы все добрые христиане вознесли молитвы за только что оставившую тело душу, в другом - чтобы отогнать злых духов, которые стояли в ногах кровати, готовые схватить добычу, или, по крайней мере, растревожить и напугать душу, когда она будет пролетать мимо".

М-р Сайкс говорит, что в Уэльсе до Реформации "во всех Уэльских церквах хранился колокольчик, который пономарь приносил в дом, где должны были состояться похороны, и звонил во главе процессии", и что "этот обычай сохранялся еще долго после Реформации во многих местах, как, например, в Каэрлеоне, маленькой Монмутширской деревушке, которая была шумным римским городом, когда Лондон был деревушкой. Колокол, названный "бангу", все еще хранился в приходе Лланфэр Даффрин Клойд полдюжины лет назад".

Колокол с полным правом можно было назвать "похоронным", поскольку он звонил только после смерти; его звон завершается рядом отчетливых ударов, возвещающих о возрасте и поле умершего, что упомянутый выше авторитет считает "пережитком древнего римско-католического предписания". До сравнительно недавнего времени в Уолтон-ле-Дейле, графство Ланкашир, существовал обычай хоронить протестантов во второй половине дня, причем колокол звонил через определенные промежутки времени перед похоронами; католиков хоронили вечером, и колокольный звон раздавался перед непосредственным началом обряда.

Мистер Торнбер пишет в 1844 году, что в начале этого столетия в Поултоне наболее почтенные жители хоронились при свечах, и что считалось священным долгом выставлять зажженную свечу в окнах каждого дома, когда умершего несли по улицам. Он говорит об этом обычае в знак уважения к мертвым, но, возможно, там было нечто большее. В Ирландии даже сегодня принято оставлять зажженные свечи в комнате, где лежит умерший.

Эта вера в силу колоколов не только над демонами и злыми духами всех видов, но также и над эльфами и "добрыми людьми", по-видимому, существовала во всех странах, когда-либо населенных феями и горным народом. Датские тролли, как считается, были изгнаны из страны из-за появления колоколов в церквях; этот звук напомнил им о том времени, когда Тор бросал в них свой молот. В одной местной песенке, сочиненной умершим и забытым рифмоплетом говорится, что феи оставались в Сэдлворте, на границе Ланкашира и Йоркшира, до тех пор, пока

- Колокольня поднялась,

И зазвонили колокола;

когда Королева фей удалилась в дикие края,

- Там, где лежало королевство Тодмора;

а менее важные персоны волшебной страны "рассеялись", ушли. Мистер Хендерсон говорит, что в Хорбери, близ Уэйкфилда, и в Дьюсбери, в канун Рождества, звучит "колокол, изгоняющий дьявола" - сто ударов, затем пауза, затем три удара, три удара и снова три удара.

В Исландии считается, что на рассвете или с первым ударом колокола тролли убегают.

10.

Сказочные похороны, согласно преданию, были замечены и в других графствах, помимо Ланкашира, ибо один старый валлийский писатель упоминает о таких зрелищах, свидетелем которых он был в свое время. Мистер Уирт Сайкс в своей книге "Британские гоблины", недавнем и наиболее ценном труде по фольклору и мифологии Южного Уэльса, говорит, что колокол Блэнпорта, Кардиганшир, был известен тем, что трижды звонил в полночь, не тревожимый человеческими руками, - чтобы предсказать смерть, и что когда "перед погребением раздается его зловещий голос", слышен звук невидимой похоронной процессии, проходящей мимо, голоса поют "старую сотню", и можно слышать топот ног, рыдания и стоны скорбящих. В Нормандии, говорит P. Le Fillastre, Annuaire de la Manche, 1832, которые запоздалый путешественник может увидеть большие белые гробы, les biures, вдоль дорог или на церковных оградах, - причем они не сопровождаются ни носильщиками, ни плакальщиками, а кладбищенский колокол молчит.

Читатели книги профессора Ханта "Корнуолльские сказки и легенды" вспомнят прекрасную легенду о рыбаке, который, заглянув ночью в окно одинокой церкви, увидел процессию, проходившую по проходу, и стал свидетелем погребения королевы фей у священного стола. Однако единственное сходство между южной и северной традициями можно найти в торжественном звоне церковного колокола. Корнуэльская история уникальна в одном отношении, поскольку, хотя у нас есть множество легенд, в которых фэйри проявляют желание заглянуть в свое будущее, а некоторые из них даже упоминают об их смерти, - крайне редко можно найти такую, в которой рассказывается о погребении фэйри; и этот факт, по-видимому, указывает на дефект "финской теории", столь горячо отстаиваемой мистером Кэмпбеллом; ибо, конечно, если бы когда-то "фэйри были настоящим народом, как лапландцы", традиция не была бы столь безмолвной, как это почти повсеместно бывает, в отношении внешних и видимых признаков их смертности.[С]

Только после того, как эти заметки были напечатаны, я увидел превосходную статью "Genesis of the Myth of the Fairies", написанную пером мистера Гранта Аллена ("Cornhill Magazine", март 1881 года). См. также "Виньетки природы" того же очаровательного писателя, стр. 206, и статьи Б. Мелле и Ф. А. Аллена в "Science Gossip" за 1866 год "The Track of the Pigmies".

11.

Мой друг, мистер У. Э. А. Эксон в своем интересном романе "Черный рыцарь Эштона" рассказывает историю о "преследовании дьявола", героем которой был один из отряда "пасхальных игроков", который, проснувшись после дремоты у костра фермы, возле которого отряду было позволено спать в бурную ночь, и, почувствовав холод, надел свое платье Вельзевула, к ужасу другого члена отряда, который проснулся позже и, увидев, как он предполагал, что дьявол сидит, греясь, у огня, убежал в темноту и исчез, а его столь же испуганные спутники последовали за ним, включая не менее испуганного Вельзевула, позади всех.

Рассказы Среднего и Южного Ланкашира, как мы сейчас увидим, никоим образом не похожи друг на друга, и я вспоминаю легенду мистера Эксона, чтобы обратить внимание моих читателей на ценное примечание, приложенное к ней, в котором мистер Эксон указывает, что существует похожая старая индусская история о такой погоне, которая была переведена с санскрита на китайский язык не позднее 800 года.

Кажется маловероятным, что ланкаширская история о подстрекательстве к бегству, столь изысканно рассказанная моим другом, могла иметь арийское происхождение, однако сходство просто поразительное.

12.

На побережье Ланкашира существует множество легенд о затопленных колоколах. "Здесь, - говорит преподобный У. Торнбер в своей "Истории Блэкпула" (1844), - или в море, напротив этого места, когда-то стояло кладбище Килгримола, упомянутое в цитированной выше главе о монастыре Литэм. Предание не умалчивает об этом факте, а деревенский житель, живущий по соседству, рассказывает истории о страшных зрелищах, и о том, как много несчастных странников было напугано звуками колоколов, издающих мрачные перезвоны". В Уэльсе это суеверие тоже распространено. Нет ничего невероятного в том, что в этих отголосках может быть нечто большее, чем кажется на первый взгляд, и что под этими смутными традициями церквей, поглощенных морем, может скрываться слабый слой старого скандинавского суеверия, - что сладкое пение и прекрасная музыка могут быть услышаны любым, кто стоит и слушает на Эльфийском холме; ибо, хотя идея затопленных городов может быть найдена в преданиях всех кельтских народов, и в некоторых местах такое погружение случилось на самом деле,[D] в других, как в Килгримоле, сомнительно, чтобы звуки исходили от моря или земли. Поэтому более чем вероятно, что легенды о затоплении получили в качестве добавки звон колоколов от естественных причин. Существует индейское суеверие, которое также, определенным образом, иллюстрирует эту теорию. Озеро Манитоба, расположенное в районе Рэд Ривер, получило свое название от небольшого острова, на котором всякий раз, когда ветер дует с севера, слышится звук, напоминающий звон далеких церковных колоколов, - вызываемый волнами, бьющимися о берег у подножия утесов, и трением упавших обломков друг о друга. Этот остров оджибве считают домом Манитобы, "говорящего Бога", и на него они не осмеливаются высаживаться.

[D] В "Основах геологии" Льюиса Лайелла, в главе "Море наступает", приведено много примеров затопленных деревень и церквей вдоль английского побережья.

В Нормандии существует своеобразная легенда о затопленном колоколе, восходящая ко временам английской оккупации, наряду с другими погребенными и спрятанными сокровищами. Говорят, что когда английские солдаты покидали страну, они разрушили корневильское аббатство и унесли с собой главный колокол, но баржа перевернулась. Когда они пытались вернуть добычу, на них напали французы, и англичанам пришлось поспешить прочь, оставив колокол под водой. С тех пор всякий раз, когда колокола церквей в округе начинают радостный перезвон в торжественные праздничные дни, также можно услышать присоединяющийся к ним утонувший колокол (Essai sur l'Arrondissement de Pont-Audemer.)

История, несколько похожая на эту, повествует о колоколе из Сент-Дэвидса в Пемброкшире, унесенном войсками Кромвеля, чье судно впоследствии потерпело крушение в проливе Рамзи, в водах которого ныне слышен звон, когда поднимается шторм.

13.

Для тех, кто не является "уроженцем здешних мест", история Роджера не дается на его родном языке, - смеси диалектов среднего Ланкашира и Фернесса, - который затруднительно понять даже тем, кто знаком с выразительными диалектами других частей графства Палатин.

14.

Мистер Гендерсон в своих "Примечаниях к народным преданиям северных графств Англии и приграничья" утверждает, что, согласно мистеру Уилки, Digitalis purpurea пользовалась большой популярностью у ведьм, украшавших свои пальцы самыми большими колокольчиками; поэтому их называют наперстками ведьм. У мистера Хартли Кольриджа есть более приятные ассоциации с этим красивым цветком. Он пишет о феях

"Что проводят жизнь в колокольчиках наперстянки";

и добавляет: "народная фантазия обычно связывает наперстянку с добрыми людьми". В Ирландии, где ее называют lusmore, или великая трава, а также волшебная чаша, считается, что изгиб ее стеблей указывает на невидимое присутствие сверхъестественных существ. Шефро, или общительная фея, изображается с короной наперстянки на голове, без какого-либо иного головного убора. В Уэльсе то, что эльфы носят перчатки с колокольчиками наперстянки, - обычное дело.

15.

Этот условный круг, по-видимому, является универсально общим для таких историй о вызове злого духа. Даже в Китае, как утверждал мистер Деннис, кольцо надевается на призывателя и произносится заклинание, подобно как в наших собственных историях.

16.

В Ланкашире Старый Ник (впоследствии святой Николай, покровитель моряков) считается покровителем ветра, так же как в скандинавской мифологии это Один, также называемый Ником и владыкой Неккаром, который поднимает бури.

В Нормандии, близ Эгля, существует суеверие относительно Матушки Ники, вне всякого сомнения, - говорит Вожуа, - скандинавского происхождения.

17.

Случаи благородного обращения с вызвавшими его со стороны лукавого отнюдь не редки. Читатели мистера Роби помнят, что сатана дал Майклу Уоддингтону, герою легенды "The Dule upo' Dun" ("Дьявол на лошади" - название гостиницы, СТ), лазейку для побега, исполнив его дополнительное желание, хотя время бедняги истекло.

18.

Школьный учитель из Кокерхэма, по-видимому, не отличался оригинальностью, так как в шотландской легенде о Майкле Скотте записано, что, когда фэйри толпились вокруг его жилища, требуя работы, он велел им связать веревки из песка, чтобы добраться до Луны, и предание гласит, что следы их неудачных попыток все еще могут быть найдены. Более поздний пример приводится в очерке доктора Линкбэрроу, Уэстморлендского волшебника, жившего около ста лет назад, цитируемом в "Kendal Mercury" мистера Салливана в его книге "Камберленд и Уэстморленд, Древность и Современность". Доктор, которого потревожила в церкви страшная буря, поспешил домой и по дороге встретил дьявола, который попросил у него работы. Он тут же поручил ему сделать из речного песка "thumb symes" (?). Подражая израильтянам, возможно, не бессознательно - ибо знание сатаной Священного Писания вошло в поговорку - лукавый попросил соломы, в которой ему было отказано. Вернувшись домой, доктор застал своего слугу за тем, что тот копался в своей черной тетради, которая по неосторожности вызвала бурю и визит сатаны.

В Нормандии рассказывается несколько подобных историй, иллюстрирующих опасность чтения магических книг. В одной из них говорится, что слуга одного из деревенских лекарей, движимый любопытством, прочитал одну или две страницы одного из томов своего господина, когда внезапно появился сатана. Слуга бежал, но злой схватил его и уже собирался исчезнуть вместе с ним, когда появился лекарь и просто прочитал несколько других слов из книги, отчего сатана бросил свою добычу. В другом случае, сатана держит свою жертву три года, но в конце концов вынужден отпустить ее .

Однако, в последнем рассказе такого рода, попавшем в поле моего зрения - кстати, французском, - неосторожный ученик едва успел прочитать строчку из открытой книги, как явился сатана и задушил его. Колдун, возвращаясь домой, видит бесов, сидящих на доме, и, удивленный, манит их подойти. Один из них делает это и рассказывает ему свою историю, после чего тот бросается в свой кабинет и находит ученика мертвым, распростертым на полу. Боясь быть обвиненным в убийстве, он приказывает дьяволу, который убил ученика, войти в тело его жертвы. Демон повинуется и идет гулять по улице в том месте, которое чаще всего посещается студентами, но внезапно, повинуясь другому приказу, покидает тело, и труп падает посреди испуганных гуляющих.

В Корнуолле вместо дьявола живет призрак Триджигла, волшебника, который обречен делать в бухте Генвор песчаные стропила и переносить их на вершину утеса Эскола. Однажды ему удалось притащить стропила, после того как он сначала принес воду из соседнего ручья и заморозил песок, но теперь он обречен делать фермы без воды.

19.

Другая версия этой истории, которая до сих пор рассказывается в уединенных фермерских домах этой местности, дает ученым право полагать, что они вызвали дьявола во время отсутствия своего хозяина. Подобные поручения были даны адскому гостю одним остроумным юношей, который боялся, что его душа окажется той самой душой, которую злой грозился забрать с собой; и не так уж много лет назад доска пола, якобы сломанная хитроумным сатаной, пока он бродил по полу, с триумфом демонстрировалась любому дерзкому и непочтительному скептику, выражавшему сомнение в правдивости рассказа.

В гимназии Бернли некогда показывалась черная метка на камне в доказательство визита такого же рода и столь же позорного бегства.

Средняя школа Миддлтона, близ Манчестера, также может "похвастаться" посещением дьявола; Сэмюэл Бэмфорд записал, что во времена его юности дыра в полу школы демонстрировалась как отпечаток сатанинского копыта. Легенда Миддлтона приписывает ученикам незавидную честь вызвать дьявола, и наивного желания, чтобы он удалился, - что тот решительно отказался сделать, не получив свой обычный гонорар в виде души. Как и в Кокерхэме, его попросили сделать веревку из песка; и он быстро выполнил свою задачу, когда, к радости мальчишек, на сцене появился школьный учитель и быстро изгнал посетителя, который в своем брезгливом и беспорядочном бегстве сломал почти половину здания.

20.

Рассказы о безголовых существах можно найти в преданиях большинства стран Европы, и они относятся к тому же классу, что и рассказы о мужчинах, женщинах и лошадях "без головы", распространенных в холмистых районах как Северного, так и Южного Ланкашира. Как правило, в Южном Ланкашире голова вообще не видна, тогда как в северной части графства призрак почти всегда носит ее под левой рукой, как это делают странствующие существа в подобных датских историях. Шотландская легенда, на которую ссылается сэр Вальтер Скотт, приписывает призраку герцогини Куинсберри новшество, поскольку призрак, как говорят, катит свою голову в тачке по галереям замка Драмланрик. В Гламорганшире существует предание о женщине без головы, которая появляется каждые шестьдесят лет, и о ее ужасных посещениях рассказывают многочисленные ужасные истории.

Хотя рассказы о безголовых лошадях не редкость в Ланкашире, там, по- видимому, нет никаких преданий о катафалках или других транспортных средствах, запряженных ими, подобных нортумберлендской легенде о полуночной кавалькаде вдоль подземного хода между замками Тарсет и Далби, или историям, рассказываемым ирландскими крестьянами.

Более чем вероятно, что многие легенды и рассказы о безголовых существах обоего пола берут свое начало в старом саксонском поверье, что если человек, виновный в преступлении, за которое был осужден потерять голову, умер, не заплатив штраф, то после смерти он был осужден путешествовать по земле с головой под мышкой.

21.

Не так давно в Уоррингтоне было распространено мнение, основанное на авторитете многих людей, утверждавших, что видели привидение, - призрачный белый кролик появлялся на Бэнк Квэй, и его появление неизменно предвещало раннюю смерть родственника человека, которому выпало несчастье увидеть это животное.

"В Корнуолле, - пишет мистер Хант, - очень распространено мнение, что когда девушка, влюбившись сильно, без оглядки, умирает покинутой, с разбитым сердцем, она возвращается в образе белого зайца, чтобы преследовать своего обманщика. Призрак следует за ним повсюду, по большей части невидимый для всех остальных. Иногда это спасает его от опасности, но в конце концов белый заяц неизменно становится причиной его смерти".

22.

Может ли это предание быть ответвлением легенды об Агасфере, странствующем иудее, человеке, который, стоя у своих дверей, отказал в чашке воды, о которой просил Спаситель, склонившийся под тяжестью креста, но который велел Господу идти быстрее и получил ответ: "Я иду, но ты будешь жаждать и ждать, пока я не приду"? В той или иной форме в большинстве европейских стран имеется странный миф об этом беспокойном существе. Однако ни в одном из этих рассказов я не нашел упоминания о животном, сопровождавшем странника.

23.

Вера в действенность волшебной мази, по-видимому, была довольно широко распространена в Англии. В одной нортумберлендской легенде рассказывается о повитухе, которая была вызвана к одной даме и получила коробку с мазью, чтобы помазать младенца. Случайно женщина коснулась одного из своих глаз этой смесью и сразу же увидела, что находится в сказочном дворце. Однако у нее хватило здравого смысла скрыть свое изумление, и она благополучно добралась до дома. Некоторое время спустя она увидела, как эта дама крадет кусочки масла на рыночной площади, и легкомысленно обратилась к ней; после расспросов, подобных тем, которые приведены в ланкаширской легенде, фея подышала на глаз, видевший фэйри, и уничтожила эту его способность. Другие версии, все еще существующие в Нортумберленде, делают вора феей, крадущей кукурузу. Подобные истории рассказывают в Девоншире, а также в низинах и высокогорьях Шотландии. Однако в Шотландии фея плюет женщине в глаз. Ирландская фея (Ко. Уэксфорд), существо мстительное, использует прут.

В Корнуолле ребенок фэйри был отдан няньке, а невидимые родственники фэйри должны были регулярно мыть ребенка в воде и уносить ее. Нянька получает чудесное зрение после того, как немного жидкости выплеснулось ей на глаза, и за этим следует обычный результат. Она видит вора на рыночной площади - это Сент-Ив, и после того, как тот пробормотал:

- Вода для эльфа, а не для тебя!

Ты потеряла свой глаз, своего ребенка и саму себя!

слепнет. В другой корнуэльской легенде зеленая мазь, приготовленная из четырехлистного клевера, собранного в определенную фазу Луны, дарует удивительную способность. В Ланкашире четырехлистный клевер не требует никакого приготовления; само обладание им, как полагают, делает фей видимыми.

Скандинавская вера, по-видимому, состояла в том, что, хотя горные народцы могли даровать это видение кому угодно, все дети, рожденные в воскресенье, обладали этой способностью. Это суеверие, по-видимому, сохранилось в слегка измененной форме в ланкаширском суеверии, согласно которому дети, рожденные в сумерках, могут видеть духов и предсказывать смерть, причем последняя способность, вероятно, была заменена пророческой силой избранных эльфами в северной мифологии.

Более чем вероятно, что эти истории с мазями пришли с Востока. Кто не помнит очаровательную историю слепого Баба Абдаллы, чье зрение было нарушено чудодейственной мазью, а затем столь же чудесно восстановлено ударом по уху?

24.

Один старый работник на ферме указал мне место, где злой встречался с ведьмами и играл с ними до петушиного крика. Это было на пересечении четырех дорог, между Стоунихерстом и Рибчестером; и когда я стоял там в тумане, когда ветер шелестел в еловых лапах по обе стороны от меня, производя таинственные звуки, так похожие на мягкий плеск волн о песчаный берег, это место казалось действительно подходящим для подобных сборищ.

Однако, рассказчик, хотя и весьма обстоятельный в своем рассказе о том, что происходило на ночных собраниях, развеял мысль о том, что нечто подобное происходит в наше время, и сухо заметил: "В наше время слишком много света, хозяин, чтобы можно было так легко это делать. Они не успели бы оглянуться, как в дело вмешалась бы полиция графства!"

25.

До недавнего времени на обочине главной дороги из Дарвена в Болтон, где дорога проходит через владения Уайт-Холл и Лоу-Хилл, находился древний британский курган. Это место задолго до того, как были выкопаны урны с костями, считалось деревенскими жителями местом, где обитали различные боггарты, и мистер Чарльз Хардвик говорит, что дети имели обыкновение снимать свои башмаки и проходить мимо этого кургана босиком, когда им приходилось идти этой дорогой после наступления темноты.[E]

[E] См. примечание [C].

26.

Мэг не ушла далеко, потому что ее могила имеется на церковном кладбище в Вудпламптоне, где память о ней еще жива. Но лишь немногие отваживаются отдохнуть на огромном камне, отмечающем место, где покоился ее дух.

Странным образом перемешанная традиция повествует о том, как священнику удалось "поймать" ее и "успокоить ее дух". В Корнуолле и других графствах считалось, что священник может "похоронить" призрака, но в Ланкашире считалось, что только римско-католический священник обладает такой чудесной силой. В Уэльсе вводится магическое число три, ибо для изгнания духа необходимы три священника. В Нормандии, разумеется, только священники обладают такой властью.

27.

Witchen или quicken, древнеанглийские названия рябины. Мистер Келли ("Индоевропейская традиция и фольклор") объясняет репутацию рябины тем, что связывает ее с индийской Паласой, деревом, которое, согласно Ведам, возникло из пера, которое вместе с когтем упало с сокола, принеся небесную сому на землю. Тот же автор также сравнивает его с мимозой и приводит странный отрывок из епископа Хебера о том, что туземцы верхней Индии имеют обыкновение носить ее веточки в своих тюрбанах и подвешивать их кусочки над своими постелями для защиты от колдунов, заклинаний, сглаза и т. д. Вполне естественно, что епископ выражает свое удивление, обнаружив суеверия, которые в Англии и Шотландии связывают с рябиной, в Индии также связанные со сходным деревом, и спрашивает: "Из какого общего центра происходят эти общие верования?" В народе считается, что мимоза возникла из упомянутого выше когтя.

Из-за своей предполагаемой силы против фэйри, рябиновое дерево почти всегда сажали рядом с вересковой пустошью или фермой на склоне горы.

- Рябина, ясень и амарант

Отнимите у дьявола удачу, -

говорит старое двустишие.

В некоторых частях Шотландии сок ясеня все еще дают младенцам в качестве защиты против фэйри.

28.

В Ланкашире, говорит мистер Харланд, твердо верили, что в эту ночь на шабаш в лесу Пендла собиралось великое сборище ведьм - в разрушенном и заброшенном фермерском доме под названием "башня Малкина" (Малкин - имя демона в старой пьесе Миддлтона "Ведьма", производное от "maca", равный, товарищ). Это суеверие повлекло за собой другое суеверие - об "освещении", "lating" или "leeting" ведьм (от "leoth", А.-С., свет). Считалось, что если зажженную свечу пронести по холмам с одиннадцати до двенадцати часов ночи, и она будет гореть все время ровно, то она одержит победу над злой силой ведьм, которые, направляясь к башне Малкина, прилагали все усилия, чтобы погасить свет; чтобы человек, которого она изображала, не мог спокойно противостоять их злобе в течение сезона; но если по какой-то случайности свет гас, то это было дурным предзнаменованием для несчастного существа, который решился на это действо. Кроме того, считалось неразумным переступать порог этого человека до тех пор, пока он не вернется из "освещения", и можно было делать это только в том случае, если свеча не гасла. Господин Милнер описывает эту церемонию как состоявшуюся совсем недавно.

29.

Мистер Салливан подробно цитирует эту причудливую старую песнь в своей книге "Камберленд и Уэстморленд, Древность и Современность" и добавляет: "Эта песня все еще поется в Пенрите, заменив ту, что называлась "Иосиф и Мария" в начале века. Однако ее древность несомненна, и она, вероятно, прибыла сюда из Ланкашира, где хорошо известна".

Но так как она вовсе не так широко известна, как полагает мистер Салливан, то нам кажется, не будет лишним воспроизвести ее здесь. Второй и остальные стихи таковы:

- Я увидел три корабля, проплывавших мимо,

Проплывавших мимо, и т. д.

Как вы думаете, кто был в одном из них?

В одном из них? и т.д.

Дева Мария и ее сын,

И ее сын, и так далее.

Она расчесывала ему волосы гребнем из слоновой кости,

Гребнем из слоновой кости и т. д.

Она мыла ему лицо из серебряной чаши,

Серебряной чаши и т. д.

Она отправила его на Небеса в школу,

На Небеса в школу и так далее.

Все Ангелы начали петь,

Начали петь и т. д.

Зазвонили небесные колокола,

Небесные колокола и т. д.

30.

Мистер Сэмюэл Бэмфорд говорит, что в приходской церкви Миддлтона проходила процессия, похожая на ту, что описана в приведенной выше легенде, причем наблюдателем был жадный старый пономарь, которому не терпелось узнать, какие гонорары он получит в следующем году. Этот достойный человек в ночь Всех Душ находился в священном здании и считал души, которые входили и ходили вокруг него, пока не увидел двойника самого себя. Конечно, вскоре после этого в Миддлтоне нашлось свободное место для могильщика, так как это зрелище было слишком ужасно для "Старого Джонни".

Подобное же суеверие существует в различных частях Англии и Уэльса, где во время Рождества, говорит мистер Крокер, цитируя одного валлийского специалиста, родственники покойного прислушиваются в темноте к дверям церкви, "когда им иногда кажется, что они слышат имена тех, кому суждено вскоре присоединиться к своим умершим родственникам в гробнице".

В Корнуолле, как ни странно, именно молодая незамужняя женщина, стоя на церковном крыльце в полночь в канун летнего солнцестояния, видит это странное сборище. "Это настолько серьезно, - говорит профессор Хант, - что, по-моему, этим не так уж часто занимаются. Однако я слышал о молодых женщинах, которые проводили этот эксперимент. Но все эти истории рассказывают о том, что они видели свои собственные тени, шедшие последними в процессии; что еще до того самого дня, когда снова наступала середина лета, их хоронили на деревенском кладбище".

Мистер Сайкс говорит, что в некоторых частях Уэльса существует священный обычай подслушивать в темноте у дверей церкви, чтобы услышать, как призрачный голос выкрикивает имена тех, кто вскоре будет похоронен на соседнем кладбище. В других местах, говорит он, "окно служит той же цели", и добавляет: "говорят, что за пределами некоторых деревенских церквей еще сохранились ступени, которые были построены для того, чтобы суеверное крестьянство могло подняться к окну и послушать". Эти ступени в нескольких местах показались мне просто старыми строительными блоками, но они могли быть использованы и для той менее практичной цели, о которой идет речь.

31.

Утверждается, что в настоящее время собак нельзя заставить приблизиться к этой каменоломне и что даже затравленные животные скорее позволят себя поймать, чем войдут в нее.

32.

Немногие суеверия имеют большее распространение в Ланкашире, чем те, которые приписывают собакам способность предсказывать смерть и несчастье. Мало найдется людей, как бы хорошо они ни были образованы, которые могли бы устоять перед предчувствием грядущего несчастья, если бы услышали вой чужой собаки под окном комнаты больного; и каким бы нелепым ни казался скептику внушенный этим страх, для него есть много оснований, и его легко объяснить. Часто утверждалось, что животных привлекает освещенное окно и что их вой - не более чем неприятная просьба пустить внутрь; и что часто из-за благоговейного страха, которым традиция окружает эти звуки, они наводят ужас на больного и приводят к тому концу, который, как предполагается, они предсказывают. Эта правдоподобная теория, однако, никоим образом не объясняет подобных посещений, сделанных в дневное время, когда нет никакого искусственного света, чтобы привлечь внимание; или тот странный факт, что обычно собака является чужаком в данной местности, что она не бегает туда-сюда, а направляется прямо к определенному дому, что она будет ждать, пока откроют калитку, чтобы подойти поближе к окну, что ее нельзя прогнать, пока ее миссия не будет выполнена, и что во всех случаях вой одинаковый, неизменно заканчивающийся тремя особыми визгливыми лаями, после чего животное убегает и больше его в округе не видно.

В Нормандии этот шум считается безошибочным предвестником смерти.

Мистер Келли говорит, что это суеверие также распространено во Франции и Германии, и что в Вестфалии собака, воющая на дороге, считается верным признаком того, что скоро здесь пройдут похороны. В скандинавской мифологии Хель, богиня смерти, видна только собакам.

Это суеверие имеет, во всяком случае, древнее происхождение, и кажется очевидным из Исхода XI, 5-7, что даже в дни пленения сынов Израилевых в Египте в это предзнаменование твердо верили.

Однажды летним вечером я сидел в гостиной дома на одной из больших лондонских площадей. Беседа носила обычный послеобеденный характер, но оживлялась замечаниями некоего очень знающего гостя. Однако он был внезапно прерван пугающим воем собаки, которая встала на мостовой лицом к дому, не обращая внимания ни на колеса многочисленных проезжающих экипажей и кэбов, ни на хлысты возниц. Хозяйка дома, жительница северной деревни, сразу же сказала, вставая со своего места у открытого окна: "Это означает смерть. Скоро я услышу о том, что кто-то умер". Рассерженные кучера и извозчики не могли прогнать собаку, и она закончила свой вой тремя особыми воплями и затем быстро побежала прочь; в течение всего вечера было много шуток по поводу этого странного происшествия. Однако через несколько дней мне сообщили, что вечером того же дня в Северном Ланкашире умер брат хозяйки дома.

33.

"Габриэль Рэтчетс" до сих пор вселяет ужас в сердца многих обитателей пустошей в Ланкашире и Йоркшире, предвещая, как принято считать, смерть или горе каждому, кому не посчастливится их услышать. Согласно распространенному мнению, они представляют собой стаю визжащих собак. В нашей старой литературе есть много ссылок на это суеверие. В более поздние дни Вордсворт представил его в одном из своих сонетов:

И часто началом будет то,

Что над головой проносятся гончие Габриэля.

Мистер Филип Гилберт Хамертон в стихотворении, датированном 1849 годом, в своей книге "Остров Лох-Эйв и другие стихотворения", которую он любезно разрешил мне процитировать здесь, говорит о них:

Слабо доносятся звуки,

И даже самый глухой лай гончих,

Разносится по воздуху, точно визг дворняжки,

Едва слышен этот дикий лай.

Они летят вдоль кромки леса

Среди деревьев слышен их бег.

Они мчатся там, где не можем пройти мы,

И мы не видим их, когда они летят.

Мистер Хамертон, однако, выходит за рамки представлений ланкаширского крестьянина, во всяком случае, насколько мне удалось установить, - ибо я никогда не встречал никого в холмистой местности или на северных пустошах, кто бы воображал, что помимо стаи собак есть еще что-то, ибо поэт продолжает:

Слушай! - это лесной гоблин

Мчится вниз по темному склону холма,

На коне, который ржет, с гончими, которые лают.

Мистер Хендерсон записал, что около Лидса, как предполагается, это летят "души некрещеных детей, обреченных беспокойно парить над обителью своих родителей". В Германии, конечно, Дикая Охота или Разъяренное Воинство сопровождаются некрещеными детьми, и было записано, что женщина, около 1800 года, умерла от горя, узнав, что Разъяренное Воинство пронеслось над деревней, где незадолго до этого она произвела на свет мертворожденного ребенка. Господин Келли ("Индоевропейская традиция") очень умело и поэтично превращает все различные суеверия, относящиеся к Дикой Охоте в образные описания природных явлений, но мистер Яррелл, выдающийся натуралист, сводит лай Гончих Габриэля к свисту бобовых гусей, Anser Segetum, когда их стаи летят ночью на юг, мигрируя из Скандинавии.

В Уэльсе "свистун", - крик золотистой ржанки, - считается предзнаменованием смерти, но это, по-видимому, совершенно отличное суеверие от суеверия "Cwn Annwn", или Адских Псов, которые являются Дикой Охотой.

Я слышал странные звуки Габриэля Рэтчета по ночам в нескольких северных местностях, и в одиночестве и мраке ранней зимы в самом сердце холмов или на диких унылых пустошах мне было трудно преодолеть внезапное чувство страха, едва раздавался этот визг, даже когда научное объяснение мистера Яррелла было еще свежо в моей памяти.

Однако для того, чтобы обрисовать все разновидности суеверия о Дикой Охоте, потребовался бы целый том, настолько они многочисленны и разнообразны.

34.

В старых записях о ведьмовстве нередко можно встретить петуха, принесенного в жертву злому духу, и неприязнь сатаны к петушиному крику вошла в поговорку. Бранд указал, что христианский поэт Пруденций (IV век) упоминает эту антипатию как общепризнанную. В старинной немецкой сказке сатана строит дом для крестьянина, который соглашается заплатить своей душой за работу. Однако ставится условие, что этот дом должен быть закончен до петушиного крика, и хитрый крестьянин, как раз перед тем, как положить последнюю черепицу на крышу, подражает утренней птице, за которой начинают кричать все петухи в округе, и сатана, сбитый с толку, исчезает.

Об облике злого в виде кошки, козы, свиньи, старухи, черной собаки, элегантного джентльмена и обычной фигуры с копытами и рогами хорошо известно, а Калмет ("Trait sur les apparitions des Esprits et sur les Vampires", 1751) намекает на то, что он принял облик ворона, но я не встречал никаких записей о его появлении в виде петуха. Однако в данном случае на этом настаивали, хотя и предполагали, что это могла быть какая-то другая птица.

Комментарии: 1, последний от 14/10/2020. © Copyright Боукер Дж. (svipor@mail.ru) Размещен: 28/07/2020, изменен: 28/07/2020. 277k. Статистика. Сборник рассказов: Сказки Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: В подлиннике книга носит название GOBLIN TALES OF LANCASHIRE. Это сборник не сказок и не легенд, а того, что я отнес бы к аналогу наших быличек - о "реальных" встречах со всякими фэйри.

Боукер Дж. : другие произведения.

Фольклор графства Ланкашир