ГЛАВА XIII. КТО ОКАЗЫВАЕТ ВЛИЯНИЕ НА ОБУЧЕНИЕ В ТАРЛИ
ГЛАВА XIV. В НОВЫЙ МИР, КОТОРЫЙ СТАРЫЙ
ГЛАВА XV. НА ПУТЬ ПРЕСТУПЛЕНИЯ
ГЛАВА XVI. ЛОВЦЫ РАБОВ
ГЛАВА XVII. ЧЕРЕЗ ПУСТЫНЮ
ГЛАВА XVIII. ПОЛИТИКА В ТАРЛИ
ГЛАВА XIX. СПАСЕМ СТРАНУ!
ГЛАВА XX. ПОЛИТИКИ И ГАДАНИЕ
ГЛАВА XXI. ВОЗВРАЩЕНИЕ В ТАРЛИ БАНДЕРФУТА СИНГХА
ГЛАВА XXII. УКУС КОБРЫ
ГЛАВА XXIII. БЛАЖЕНСТВО И СТРАДАНИЯ
ГЛАВА XXIV. СТРАННЫЙ ПОСТУПОК КАПИТАНА БЛУИТТА
ГЛАВА XXV. БЕГСТВО
ГЛАВА XXVI. ЛЮБОВЬ-УТЕШИТЕЛЬНИЦА
ГЛАВА XXVII. ФЕБА ТАРСЕЛ ВОЗВРАЩАЕТСЯ ДОМОЙ
ГЛАВА XXVIII. ПУТЬ НА СЕВЕР
ГЛАВА XXIX. ТРИЖДЫ ДВА БУДЕТ ТРИ
ГЛАВАI. УОЛТЕР ДРУРИ ВИДИТ АНГЕЛА
Ясным воскресным летним утром Уолтер Друри вышел из дома капитана Элайджи Блуитта, своего дяди, и направился к садовой калитке. Выйдя на улицу, он остановился, не зная, куда ему лучше свернуть - направо или налево.
Но если бы он хорошенько подумал, то ему показалось бы несущественным, какое направление выбрать.
Стоял солнечный воскресный день, пропитанный упоительными ароматами, а беззаботный молодой человек был преисполнен энергией молодости.
Прямо перед ним раскинулась широкая река, взъерошенная западным бризом, на противоположном ее берегу к пристани причаливала лодка его дяди. Но если река в этот час совершенно не очаровывала его, то этого нельзя было сказать о песчаном пляже, тянувшемся вдоль нее на юг от границы города, к тени, зарослям и уединению Грейверс Пойнт, скалистого мыса, пересекавшего пляж в направлении реки. Или же можно было выбрать приятную прогулку вверх по берегу реки, на расстояние мили или чуть больше, по тенистой, обсаженной живой изгородью аллее до рощи неподалеку от дома доктора Квелча в Сидер Хилле.
Достаточно было малейшего импульса в его мозгу, вызванного любой причиной, чтобы он выбрал какое-то из этих двух направлений, и на следующий день не вспомнил бы об этом. Но незначительное, на первый взгляд, происшествие, отвратило его от реки, пляжа и тихой улочки.
Выйдя за садовую калитку, он толкнул ее, закрывая, и одна из петель отвалилась. Взглянув на нее, он вернулся в сад, обошел дом, добрался до конюшни и, позвав Руфуса Поттера, наемного работника капитана Блуитта, попросив его вернуть петлю на место. Затем, чтобы не возвращаться тем же путем, он открыл калитку в задней части сада и пошел домой по узкой улочке, которая вела от реки вверх, в город.
Он шагал, не имея ни малейшего представления о том, что его ожидает, как изменится его судьба!
В Тарли воскресенье тщательно соблюдалось как день отдыха от тяжелого труда. Лавки были закрыты, по улицам не сновали коляски, разве что изредка проезжал врач, или карета везла в церковь верующих, или кто-то искал развлечений на природе вне города.
Друри видел группы людей, нарядно одетых, медленно направлявшихся в молитвенные дома; он заметил трех или четырех бездельников, сидевших на крыльце гостиницы, куривших, разговаривавших и выглядевших так, словно они хотели, чтобы сегодня был понедельник; он обратил внимание на то, что хотя трава росла между булыжниками мостовой, сами камни были чистыми; он некоторое время стоял и смотрел на них; затем его внимание привлекли две молодые собаки, игравшие на лужайке рядом со зданием суда; когда он проходил мимо аптеки, у него возникло желание (которое он тут же подавил), зайти и купить содовой воды только для того, чтобы создать впечатление, будто он направляется куда-то по делу. Он слышал, сам того не осознавая, звон колоколов трех больших церквей, наполнявший воздух; а когда дошел до конца улицы, ему захотелось вернуться и пойти к реке, взглянуть, нет ли там чего-нибудь интересного, хотя в данный момент его ничего не интересовало, и он откровенно предавался безделью.
Он остановился и обратил внимание на звук колокола, висевшего на верху колокольни пресвитерианской церкви, возле которой он стоял, не сознавая этого. Бросив взгляд в открытую дверцу у основания шпиля, он увидел негра с седыми волосами, широкими плечами и сильными руками, тянувшего за веревку, приводившую колокол в движение.
Друри некоторое время наблюдал за ним и с удивлением заметил, как негр приветствовал пожилых людей, входивших в дверь, сочетая движения по раскачке колокола с вежливыми поклонами, и как улыбка внезапно сменилась хмурым выражением лица, когда двое или трое мальчишек пробежали через восточную дверь, пересекли вестибюль и скрылись в северной двери, следуя за пономарем.
Друри вдруг захотелось войти в церковь и посмотреть на происходящее в ней. Он решил задержаться здесь несколько минут, а потом продолжить свою прогулку. Поэтому он подошел к двери в задней части церкви, рядом с кафедрой, и, войдя, занял такое место, с которого можно было ускользнуть в любой момент, не привлекая к себе внимания.
Органист уже играл, когда Друри занял место на скамье. Орган и хор располагались прямо напротив него, рядом с кафедрой. Но он лишь мельком взглянул на них.
Затем он окинул взглядом собравшихся и подумал, что они хорошо одеты и выглядят респектабельно.
Проповедник, преподобный доктор Фробишер, начал с объявлений. Друри не обратил на них внимания. Он посчитал эту часть утомительной, но, услышав голос доктора, заключил, что тот, скорее всего, скучный проповедник, хотя и обладает замечательной внешностью.
Если бы Друри прислушался, он узнал бы, что в тот же вечер в церкви состоится миссионерское собрание, на котором выступит индусский принц, Бандерфут Сингх, обращенный в христианство; а если бы Ангел Судьбы оказался рядом с Друри и шептал ему на ухо, молодой человек узнал бы, что сей неординарный иностранец окажет немалое влияние на его будущее счастье!
Когда объявления были закончены, последовала короткая молитва, и хор запел гимн. Уолтер взял в руки псалтирь, но вместо того, чтобы открыть ее, стал считать стропила на потолке церкви, а потом подумал, что желтая сосна, потемневшая от времени, действительно, очень красивое дерево.
Гимн закончился, члены хора, на которых он не смотрел, сели. В этот момент его внимание привлекла одна из хористок. На ней была серая шляпка, она повернула голову к органу так, что стали заметны яркие цветы на шляпке. Уолтер посмотрел на цветы. Головка хористки снова повернулась лицом к проповеднику, и Друри увидел его выражение, от которого по его телу побежали мурашки. Это лицо показалось ему очень милым, но он находился слишком далеко, чтобы разглядеть его достаточно отчетливо. Он пожалел, что не сел поближе к хору.
Однако не только физическая красота этого лица так сильно подействовала на него. Он не мог объяснить причину охватившего его чувства, но он смотрел, смотрел, смотрел, и ему казалось, что он видит существо, странным, удивительным образом отличающееся от любого другого человека, которого он когда-либо видел. На самом деле, ему казалось, что их с хористкой что-то связывает, по крайней мере, у них есть нечто общее.
Он поправил галстук, поднял воротничок, почувствовав, как затрепетало его сердце и участилось дыхание. Он пожалел, что не надел костюм получше.
Затем он отвернулся, и его разум возмутился нелепостью охватившего его чувства; но у него внезапно пропало всякое желание покидать церковь.
Когда священник прочитал главу из Священного Писания и объявил следующий гимн, хор поднялся. Уолтер не сводил глаз с девушки; он видел только ее.
Она пела контральто, ее голос был ниже, чем сопрано. Друри немного разбирался в музыке и ясно различал ее голос в хоре других голосов. Он посчитал его очень красивым. Когда исполнялся второй куплет, он не слышал никого, кроме нее. Ее голос очаровывал гармонией звуков и музыки, но последняя для него не существовала. Он слышал только то, для украшения чего была написана мелодия.
Для многих мужчин контральто, или полу-контральто, имеет в пении особую привлекательность. Не потому ли, что глубокий тон несет с собой намек на огонь и страсть? Или потому, что контральто, в сочетании с другими голосами, придает исполнению богатейшую окраску? Из всех тонов, этот - самый важный; без него исполнение грозит остаться холодным и бесстрастным.
В нем также есть легкий оттенок печали. Прислушайтесь к нему, когда он звучит с прочими тонами, и в контральто вы всегда услышите странный оттенок меланхолии.
Уолтер Друри слышал его на протяжении всего гимна, и ему казалось, что это самое прекрасное произведение, созданное человечеством, какое он когда-либо слышал; в нем было что-то болезненное и печальное, странно не соответствовавшее прелестной девушке с ярким, счастливым лицом, на которую он смотрел.
Теперь, когда хористы встали и немного приблизились, он смог отчетливее разглядеть их лица. Девушка действительно была красива. Его странным образом привлекали движения ее губ. Среди хористов были еще пять или шесть женщин, но он подумал, - и это показалось ему странным, - что их губы уродливо изгибаются во время пения, в то время как ее... движения ее губ были неописуемо очаровательны.
Когда гимн закончился, хористы снова сели. Уолтер со вздохом откинулся на спинку скамьи и пожалел, что он не содержит еще десяти-пятнадцати куплетов.
После прочтения молитвы, дьяконы принялись собирать пожертвования, а органист заиграл на своем инструменте. Друри внес свою лепту и с восторгом услышал, как органист играет прелюдию к священной песне, и увидел, что девушка берет в руки ноты и встает.
Теперь она должна была петь одна.
Если Уолтер восхищался ее исполнением, когда она пела вместе с прочими хористами, легко представить себе чувство восторга, охватившее его, когда она в одиночестве вплетала благочестивые слова в жалобную, протяжную мелодию органа.
Он смотрел на нее и слушал как человек, впервые прочувствовавший красоту и святость, ему казалось, он преображается. Друри больше не видел стен церкви, увенчанной простой деревянной крышей, отражавшей голоса; маленькое здание превратилось в храм, в котором стояла жрица, милая, чистая и божественно прекрасная, чтобы он мог поклоняться ей.
В какой-то мере его раздражало то, что другие присутствовавшие, казалось, слушали прекрасную музыку и еще более прекрасную певицу если и не с равнодушием, то, по крайней мере, без особого интереса. Священник, сидя в кресле, перелистывал страницы своей проповеди. Двое дьяконов перешептывались поверх спинки скамьи. Главная певчая сопрано хора прикрыла рот рукой, чтобы скрыть зевок, а негр-пономарь на цыпочках прошел по боковому проходу, чтобы позвать врача, присутствовавшего среди прихожан.
"Из чего сделаны эти люди, если подобная музыка их не впечатляет?" - спросил Уолтер сам себя. Он охотно продлил бы пение на все оставшееся время службы, но прозвучала последняя нота, доктор Фробишер встал и начал свою проповедь.
В то утро проповедь могла быть посвящена конфуцианству, буддизму, или какому-нибудь другому изму, и Друри совершенно не заметил бы необычности такой проповеди. Все его чувства сосредоточились в зрительном нерве, и какое-то время он не ощущал ничего, кроме присутствия девушки.
Затем органист соскользнул с табурета, повернулся, поставил рядом с девушкой стул и сел. Он заговорил с ней и улыбнулся. Друри был рад, что она не смотрит на органиста и не улыбается ему в ответ. Она мягко покачала головой и устремила взгляд на проповедника.
Уолтер почувствовал укол ревности, взглянув на молодого органиста. Этот человек показался ему дерзким и фамильярным. Почему бы ему просто не сидеть на своем месте? А затем испытал приступ внезапно нахлынувшей боли, при мысли, что он, возможно, ее муж. Впрочем, она была слишком молода, и он - слишком молод, чтобы составлять семейную пару. Поразмыслив, он пришел к выводу, что между ними не может быть иных отношений, кроме как между певицей и аккомпаниатором. Но почему, в таком случае, он подсел к ней так близко, проявив полное безразличие к остальным хористкам? Уолтер был уверен, что органист восхищается ею, но за это его нельзя было винить; это было вполне естественно.
Он испытал еще один приступ боли при мысли о том, какое огромное преимущество органист имеет перед ним, Уолтером Друри. Музыкант хорошо знал ее, он часто встречался с ней на репетициях хора, он, без сомнения, мог навещать ее в ее доме, подбирать для нее музыку, советоваться и находить тысячи предлогов для разговора с ней, в то время как он, Уолтер Друри, не знает ее и, возможно, никогда не узнает даже ее имени.
Кровь прилила к его лицу, когда он сказал себе: "Но я непременно узнаю ее имя, и познакомлюсь с ней, если это будет возможно".
Он был влюблен в нее, настолько, что не стал вдаваться в это "возможно".
А затем наступило отрезвление.
Как нелепо было испытывать подобное чувство к девушке, с которой он никогда не обмолвился ни словом, которая не обладала душевными качествами, образованием, социальным положением, какими-либо другими качествами, которые могли бы послужить причиной для знакомства. Он вспомнил, что не раз видел женщин, казавшихся милыми даже на небольшом расстоянии, очарование которых рассеивалось, стоило им хоть немного приблизиться. Вне всякого сомнения, эта девушка была обычной девушкой. Поэтому люди и казались равнодушными, когда она пела. Подобно прочим, она должна была казаться вполне заурядной очень многим людям, среди которых она двигалась в гулком ритме жизни. Дома эта девушка, возможно, была раздражительной, нудной, глупой, или же обладала другими неприятными качествами, подобно прочим девушкам, каких он знал.
Фи! Он, Уолтер Друри, выйдет из церкви через несколько минут точно таким же свободным человеком, каким был, входя в нее, стыдясь, что он позволил себе так разволноваться, всего лишь услышав пение хорошенькой девушки из деревенского хора! На самом деле, было бы неплохо встать и выйти прямо сейчас, прежде чем священник закончит свою проповедь и позволит спящим проснуться.
Еще один раз взглянуть на нее, прежде чем он направится к двери.
Ах, она и в самом деле была прехорошенькая! Как скромен и благопристоен ее костюм! Это само по себе свидетельствовало о хорошем вкусе. Как красиво она держит голову! Ее спокойствие говорило о твердости характера и уверенности в себе, без малейшего намека на гордость. Во всей ее осанке сквозила скромность и пленительная мягкость. Кроме того, она вела себя с должным почтением. Другие хористки перешептывались и улыбались, но ее прекрасное лицо было серьезно, и Уолтеру показалось, что она ни разу не отвела взгляд от священника. Она - хорошая девушка, он был в этом уверен; она даже пыталась извлечь какую-то пользу из скучной проповеди. Ее волосы казались каштановыми, а глаза - светлыми. Расстояние было слишком велико, чтобы можно было определить точно. Ее носик, показалось ему, был маленьким и прямым, а губки!.. Он находил ее очаровательной, когда она пела; сейчас она казалась во сто крат более очаровательной.
Когда он смотрел на нее, у него снова возникло странное чувство, будто они чем-то связаны. Он попытался понять природу этого чувства, которое никак не могло быть оправдано разумом; но это усилие только путало мысли, а чувство от этого лишь усиливалось.
Девушка, впервые с начала проповеди, отвела взгляд от священника и оглядела церковь. Когда ее взгляд скользнул по нему, он заметил, что она обратила на него внимание; она снова стала смотреть на проповедника, но тут же перевела взгляд обратно на Уолтера и пристально взглянула на него.
Увидев, что для него не осталось незамеченным ее внимание, она стала смотреть на священника, на этот раз сделав легкое движение в сторону кафедры, как бы давая понять: она больше не будет смотреть в сторону Уолтера.
Ему вдруг показалось, что он уже знаком с ней.
Радостный трепет пробежал по его телу. Они встретились. Их души соприкоснулись, пусть и на мгновение.
Уолтеру показалось, что она снова украдкой взглянула на него, хотя лицо ее было по-прежнему повернуто в сторону священника, но он не был в этом уверен.
Проповедь закончилась, зазвучал заключительный гимн. Молодая хористка встала и вышла вперед с прочими, как кажется, не смотря в сторону Уолтера. Затем была прочитана последняя молитва, и он увидел, как она снова обвела взглядом церковь, готовясь уйти. Теперь она снова посмотрела на него, но с явной решимостью не показать, что испытывает к нему любопытство или интерес. Через мгновение она повернулась и вместе с одной из хористок направилась к выходу с хоров.
Уолтер решил подойти к дверям церкви, через которые она, вероятно, выйдет, и попытаться разглядеть ее с более близкого расстояния.
Взяв шляпу, он поднялся со скамьи, прошел по проходу, через дверь на улицу, и быстро обогнул церковь, движимый этим желанием.
Он остановился на тротуаре рядом с деревом, где уже заняли места двое или трое праздных мужчин и мальчишки, и видел, как дюжина-другая человек вышли из дверей, но девушки среди них не было. Выждав некоторое время и убедившись, что больше никто не выходит, он быстро направился к церкви и увидел ту, которую искал, идущей по улице, в двухстах ярдах от него. Она вышла с хоров в главный проход и покинула здание через другую дверь.
Рядом с ней шел молодой человек, они разговаривали. Уолтер рассердился, увидев, что это органист.
Он обратил внимание, как хорошо они сочетаются, оба были молоды, уверены и отличались, по всей видимости, завидным здоровьем. Она шла, чуть покачиваясь, и ее походка вызвала у Уолтера восхищение. Вряд ли он испытал бы его, если бы так шла другая женщина. Ее одежда показалась ему сейчас даже более красивой и изысканной, чем прежде.
Молодой человек стоял у крыльца и наблюдал за удаляющимися фигурами, пока они не скрылись из виду, а он не остался совершенно один. Он пребывал в недоумении относительно того, что ему делать дальше.
ГЛАВАII. СОЛ ТАРСЕЛ
Следующее, что нужно было сделать молодому человеку, которому явился ангел, - это, конечно, как можно скорее выяснить его имя и место его обитания. Эту информацию Уолтер Друри мог получить сразу же, вернувшись в дом своего дяди, поскольку капитан Блуитт и его сестра были прихожанами доктора Фробишера и знали всех хороших людей в Тарли и все о них. Но Уолтер отверг мысль переговорить об этом с тетей. Его чувства были священными, и не могли стать известными даже тем, кто его хорошо знал.
Несколько раз прогулявшись взад-вперед по тротуару, он заглянул в открытую дверь церкви и увидел седого негра-пономаря, собиравшегося ее закрыть. Друри сразу же принял решение получить от него всю информацию, которую только сможет добыть. Он вошел и приветствовал пономаря, на что тот ответил: "Добрый день, сэр!"
- Вы спешите закрыть церковь? - спросил Друри, сунув в ладонь негра серебряную монету.
- Нет, сэр, никакой спешки! Нет, сэр! До обеда еще масса времени.
- Я здесь чужой, - сказал Уолтер, входя и присаживаясь на скамью; пономарь последовал за ним и встал рядом, - и эта церковь меня очень заинтересовала.
- Да, сэр, это - очень хорошая церковь, действительно. Очень хорошая.
- Это вы за ней присматриваете? Вы - пономарь?
- Да, сэр!
- Как ваше имя?
- Сол, сэр! Сол Тарсел.
- Похоже на Саула из Тарса, - сказал Уолтер. - Вы с ним, случайно, не родственники? - в шутку спросил он.
- Нет, сэр! Нет, просто звучит похоже. Ничего кроме. Мой старый владелец, он нашел имя Сол, и сказал маме, чтобы она назвала меня так. Вы же знаете, в Библии есть свободные Саулы: там есть Саул, бывший царем, перед которым Давид играл на еврейской арфе; есть еще Соломон, мудрый человек, и есть Саул из Тарса. Так вот, чтобы отличать меня от прочих, меня назвали Саулом из Тарса. Но эти наши невежественные негры, которые не ходят в церковь или спят, если в ней оказываются, они не могут прочитать хорошую книгу, и называют меня Тарсел; но это все равно хорошая фамилия для меня, поскольку, когда я был мальчиком, у меня не было фамилии.
- Значит, когда-то вы были рабом?
- Да, сэр! Давно, в Вирджинии. Но мой старый хозяин освободил меня по своей воле, и когда он умер, я больше не был ничьим рабом. Я просто ушел с плантации свободным человеком. Но моя жена Фиби принадлежала Ганнелу Джонсону, как и наша маленькая девочка Лидди, и когда Ганнел умер, его наследники продали мать и ребенка Джеду Бикерстаффу в Гаудже, и сейчас они там.
Уолтера позабавила речь старика. Когда пономарь стоял в проходе, опершись на шест с крючком, которым закрывал окна и включал и выключал газ, он выглядел, с белыми пушистыми всклокоченными волосами, напоминающими корону, коричневым Нептуном, держащим трезубец.
- Вы довольны вашим местом пономаря? - спросил Друри.
- Ну, я не жалуюсь, хотя постоянно возникает куча проблем с присмотром за церковью, особенно в зимнее время. Например, как-то раз, солнечным утром, мисс Блэкстоун подошла ко мне и сказала: "Сол, ты решил заморозить меня до смерти? Это ледник, а не церковь"; а потом велела спуститься вниз и хорошенько разогреть печь. Я еще не успел этого сделать, когда на меня налетела мисс Фробишер, вся такая взъерошенная, и сказала: "Сол, вы собираетесь поджарить нас в своей духовке? Почему бы вам не следить за термометром и не держать такую температуру, чтобы мы могли дышать, не опасаясь угореть?"
- Вы имеете в виду миссис Фробишер, жену священника?
- Да, сэр! Это она самая. Не успела она уйти, из вестибюля вышла мисс Уиггин, плотно закутавшаяся в шаль, и сказала: "Сол, вы специально открыли окно и устроили сквозняк, чтобы я получила плюмбаго? Закройте это окно немедленно, или я уйду домой". Только она отошла, как заявилась мисс Браун и говорит мне, что рама должны быть поднята, потому что, если не впускать кислород, собравшиеся уснут, даже если проповедь им будет читать ангел.
Подумайте сами, сэр, что может сделать несчастный негр, чтобы угодить разом всем леди? Я этого не знаю. Я не могу этого сделать, скажу вам со всей определенностью. Нельзя, чтобы в церкви было одновременно жарко и холодно, чтобы окна были одновременно открыты и закрыты.
- Это и в самом деле сложная проблема, - согласился Уолтер.
- То же говорю и я. А вон и мистер Балджер, на той стороне улицы. Он - методист; он остановил меня вчера вечером и сказал: "Тарсел, почему ты так долго звонишь в свой проклятый колокол? Короткий звон так же хорош, как и длинный; не нужно звонить долго". Так сказал мне мистер Балджер; но через несколько дней мистер Фробишер говорит, что в колокол каждый раз надо звонить не менее десяти минут.
А эти ученики воскресной школы! Своей глупостью они превосходят кого угодно! Не знаю, но я не вижу мальчика, который умел бы вести себя в церкви правильно. Взять, к примеру, мальчиков мисс Поттах.
Она приводит восемь своих учеников каждое воскресенье, и просто удивительно, как люди их терпят. Они садятся на скамьи и начинают вертеться, слушая проповедь, и я совершенно не понимаю, как мисс Поттах может с ними справляться. Время от времени они начинают задирать друг друга, иногда дело доходит до драки, и тогда доктору Фробишеру приходится прекращать чтение и строго смотреть на них поверх очков.
Из-за нее Майя Гридли чуть не лишился жизни. Майя Гридли - добросердечный человек, не желающий никаких ссор в церкви, но в прошлом году мисс Поттах принесла в церковь ребенка, который не мог успокоиться ни на минуту. После проповеди, Майя Гридли подошел ко мне и сказал: "Тарсел, с этим ребенком мисс Поттах нужно что-то делать! Я еще могу стерпеть, когда меня постоянно дергают за одежду, но когда меня хлопают руками по голове - терпеть это выше моих сил!"
- Я должен идти, - сказал Уолтер, улыбнувшись, поднимаясь со своего места, словно не желая больше ничего слышать. Однако, остановившись у двери, он заметил: - Да, у вас тут очень хорошая церковь, очень хорошая! Хорошая музыка, хороший орган, хороший хор. Кстати, органист, кто он?
- Это сын доктора Фробишера, сэр. Лаки Фробишер, он очень хороший молодой джентльмен, сэр.
- Я заметил в хоре молодую леди в серой шляпке, певшую под его аккомпанемент. А она, кто такая?
- Вы имеете в виду леди с красной лентой на платье, которая сидела последней на первой скамье?
- Да, ту самую. Мне показалось, она довольно хорошая певица.
- Довольно хорошая, сэр! Видите ли, когда она поет, умолкают птицы! Она не только поет, сэр! Она - ангел, добрый и милый! Мне очень жаль это говорить, но она слишком хороша, чтобы пребывать на земле.
- Простите, как вы сказали, ее имя?
- Имя? Ее зовут мисс Дорри Гамильтон. Ее отец - мистер Джон Гамильтон, кассир в нашем банке. Очень почтенный джентльмен. У него хранятся мои восемьсот долларов, которые я сэкономил, чтобы выкупить мою жену и дочь.
Уолтер получил всю нужную ему информацию. И предпочел сменить тему разговора.
- Значит, вы копите деньги на выкуп жены и дочери?
- Да, сэр!
- У вас есть восемьсот долларов. Сколько еще осталось?
- Джед требует за них полторы тысячи. Моя жена - старая, и не очень ему нужна, зато она нужна мне!
- Значит, вам осталось еще семьсот долларов?
- Да, сэр! Мне понадобилось восемь лет, чтобы собрать те восемьсот, которые хранятся у мистера Гамильтона, и это время показалось мне долгим сроком, сэр, очень, очень долгим! В своей проповеди пастор упоминал о дне, когда Рахиль оплакивала своих детей. Я мало что знаю об этой Рахили; если она потеряла своих детей, то, конечно, это повод для того, чтобы плакать; но, сэр, я плачу и плачу, скорблю и скорблю, по жене и дочери - моей жене и моей дочери!
- Да, я понимаю, как вам тяжело, - сказал Друри.
- Вы правы, сэр, это тяжело! Очень тяжело. И когда я вижу, как пастор молится за всех этих язычников, мне кажется, что ему было бы неплохо помолиться и за несчастного старика, чье сердце обливается кровью в его пустом доме. Я не держу на язычников зла. У них там свои беды и невзгоды, и когда начинают собирать пожертвования для них, я нисколько не против этого; но если церковь собирает пожертвования для них, то почему бы ей не обратить внимание на христианина и не помочь ему обнять его жену и дочь?
Уолтер протянул ему еще одну серебряную монету и сказал:
- Я тоже так думаю, Сол. А теперь разрешите мне пожелать вам хорошего дня, - после чего вышел на улицу.
Направляясь по улице к дому своего дяди, молодой человек обнаружил, что в жизни его случилась удивительная перемена. Выходя из дома, он был погружен в себя и доволен собой. Он обладал тем, что считал бы, - если бы об этом задумался, - счастьем безразличия к жизни других людей, кроме тех, с кем был связан узами родства или с кем его отношения имели совершенно ясный обеим сторонам характер. Течение его жизни и мыслей следовало привычным и естественным руслом эгоизма. Как ему следует искать свое место в этом суровом старом мире, каково должно быть его развитие, к каким удовольствиям следует стремиться, как ему, поднимаясь все выше и выше, обрести богатство и положение - вот вопросы, казавшиеся ему важными и стоившими того, чтобы тратить на ответы все свои физические и интеллектуальные силы.
Брак представлялся ему невероятно отдаленным в будущее событием. Когда он достигнет уверенного положения, обретет достаток и известность, тогда у него будет достаточно времени, что уделить внимание вопросам чисто сентиментального характера, - тогда, думал он, он и начнет подыскивать себе жену, среди множества хорошеньких девушек, с которыми был знаком, или же знакомство с которыми только предстояло, с такой же невозмутимой обстоятельностью действий, как если бы он выбирал себе партнера по бизнесу.
Не то, чтобы он сознательно игнорировал различия, связанные с выбором жены по сравнению с выбором прочих желанных объектов; по крайней мере, он знал понаслышке, что браки без любви чреваты крупными неприятностями. Но если бы он собрался рассмотреть этот предмет поближе, то, вероятно, вообразил бы, что когда все будет готово, он взглянет на календарь и скажет: "День настал!", - сможет спокойно оглядеться вокруг себя критическим взглядом и, обнаружив около себя ту самую единственную достойную, открыть клапан своих чувств и позволить им, при правильно обеспеченных условиях, довершить остальное.
Однако сказать по правде, он не очень готовился к будущей любви. Он просто оставил это на потом, хотя и признавал притягательность и важность этого. Ему почему-то казалось, что само слово "влюбленность" заключает в себе нечто юношеское и в чем-то юмористическое.
Если бы в воскресенье, в десять часов утра, Друри спросили, хочет ли он влюбиться, он мог бы ответить: "Да, когда-нибудь, когда все необходимые приготовления к последующей жизни будут завершены, и у меня появится возможность трезво рассмотреть все иные обстоятельства; но не сейчас, решительно не сейчас!"
Тем не менее, все случилось вопреки его намерениям. Он не мог сомневаться в природе испытываемого им переживания, хотя никогда прежде не испытывал ничего подобного. Он чувствовал какое-то странное возбуждение, его шаг был легче, а дух испытывал необыкновенный подъем, но в то же время его охватывал страх, граничивший с безнадежностью.
Да, солнце, казалось, светило ярче, воздух был чище и слаще, деревья, покрытые трепещущей на ветру листвой - красивее; старый город расстался с прозой и обыденностью, а бездельники на крыльце гостиницы не были теперь безразличны ему, когда он шел по улице. Небо было ослепительно голубым, а в облаках скрывалась тенистая, зыбкая красота, которой он прежде не замечал. Он был настолько окрылен, что его существование обрело странную радость, а сил, энергии и энтузиазма прибавилось настолько, что он чувствовал - ему вполне по плечу любое свершение.
И еще, он был уверен в том, что одиночество его жизни кончилось.
Однако звучавшая в его душе мелодия имела глубокие грустные тона. Он готов был признать, что появление милого существа заставило его душу трепетать от восторга, но что, если в ее душе не прозвучало ни единой ответной нотки? С точки зрения холодного рассудка было более чем абсурдным ожидать, что если видение прелестной девушки, стоявшей вдали от него, взволновало его до глубины души, то и она должна была испытать то же самое по отношению к нему. Она едва взглянула на него. Он часто слышал о психических явлениях, доказывавших, вроде бы, что души могут общаться без слов и оглядки на разделяющее их расстояние; но случаи подобного рода часто не имеют под собой реального основания. Полностью доказать истинность этих утверждений невозможно. Это может оказаться галлюцинацией, простым совпадением или же чистой выдумкой.
Он часто слышал о мужчинах, любивших женщин, презиравших и отвергавших их, и доказательства такого рода случаев были более чем убедительны. Любить женщину и не быть любимым в ответ - это, по его мнению, было куда более распространенным случаем; а то, что любовь часто бывает искренней и неподдельной, доказывается тем, что жертва иногда предпочитает и ищет смерть, чем терпит причиняемые ею страдания.
"Вот он я, - сказал себе Уолтер, - преисполненный невыразимой радости, и вся моя жизнь предстает сейчас передо мной в новом и удивительно прекрасном свете, только потому, что я увидел в другом конце церкви девушку и услышал ее пение! Эта девушка отправилась домой, как делала сотни раз до этого, чтобы пообедать, поболтать с домашними, заняться своими делами, даже не вспомнив, что случайно обратила внимание на странного молодого человека, сидевшего на противоположном конце скамьи и таращившегося на нее. Я просто дурак, если позволяю себе так сильно переживать из-за такого обыкновенного события".
Но этот аргумент, закончившийся признанием собственной глупости, не заставил его отказаться от своих планов. Когда рассуждения закончились, все доводы рассудка были рассмотрены, была продемонстрирована глупость уступить внезапно нахлынувшим чувствам, - эмоции захлестнули его душу, подобно волнам, и он понял, что более не властен над собой. Существовало нечто, от чего он не мог отказаться, даже если бы захотел, - а желание отказываться у него отсутствовало. Отказаться! Он был совершенно уверен, что скорее погибнет, чем откажется от своей страсти. То, что обрушилось на него так неожиданно, - проникло в самые сокровенные уголки его души, стало неотъемлемой частью его жизни, и попытаться избавиться от него, означало остаться посреди ужаса разрушения.
Все, о чем он так заботился: продвижение по службе, деньги, слава, удовольствия, - все это за два часа сжалось до таких размеров, что казалось презренно незначимым. И пока он размышлял о новой силе, исполнившей его дух, он думал, что с радостью отдал бы все это, все, что он имел или мог получить, лишь бы ее душа соединилась с его душой. "Да, - говорил он, никакое испытание не может быть слишком серьезным, никакая ноша - слишком тяжелой, никакая жертва - чрезмерной, и я с радостью пойду на это, перенесу и выдержу, если только наградой мне будет она!"
И пока он думал так, ощущая радость и боль одновременно, его взгляд случайно упал на табличку на стене дома, мимо которого он проходил. Он увидел имя, на мгновение не вызвавшее у него никаких ассоциаций, но затем с его сознания, казалось, спала какая-то пелена, и он осознал, что это имя - Гамильтон.
Его сердце забилось сильнее, он почувствовал прилив сил. "Это ее дом. Здесь живет она", - сказал он.
Он окинул здание быстрым взглядом. Это был простой, но красивый кирпичный дом, стены которого доходили до тротуара, наружные ставни - распахнуты настежь, а окна закрыты белыми занавесками.
Уолтер пошел дальше, но обернулся, чтобы снова взглянуть на дом. Он не любил останавливаться, поэтому перешел на соседнюю улицу, свернул, обошел квартал и, идя по другой стороне главной улицы, сбавил шаг, чтобы иметь возможность получше рассмотреть особняк Гамильтонов.
- Чего бы я только ни отдал, чтобы оказаться сейчас в этом доме! - сказал он. - А ведь это очень просто! Тысячи людей заходят в него. Молодой Фробишер часто туда заглядывает... - Эта мысль причинила ему боль. - Вы звоните в дверь, - продолжал он, - открывает служанка; вы входите в холл и проходите в гостиную, а потом входит она. Сейчас она там, и люди говорят с ней, как ни в чем не бывало, и для нее этот прожитый день ничем не будет отличаться от вчерашнего, и эти тупые, глупые людишки не будут знать, что неподалеку от них находится человек, почти обезумевший от пожирающей его страсти. Как это странно, что все они заняты обычными делами, - например, обедают, - и не знают, что я почти обезумел от любви!
Друри показалось, что он увидел в окне ее лицо, и у него перехватило дыхание. Нет, это была служанка. Она заметила, что он ее разглядывает. Ему следует поторопиться.
Ускорив шаг, он сказал себе:
- Я познакомлюсь с ней, и войду в этот дом, и завоюю ее, если только это доступно земному мужчине; придет время, когда мы пройдем вместе по этим улицам и войдем в этот дом как муж и жена.
Он немного успокоился. Этот вопрос казался ему решенным, несмотря на слабые попытки разума поставить это решение под сомнение.
Он добрался до калитки дядиного дома, распахнул ее, поднялся на крыльцо и постучал в дверь. Подождав немного, повернулся и взглянул на реку, несшую свои воды за садом и дорогой, сверкая в лучах летнего полуденного солнца. Подобно окружавшей его природе, сверкающий поток казался молодому человеку необыкновенно прекрасным, чего он прежде никогда не замечал.
Дверь открылась, служанка-негритянка пригласила его войти. Маленькая, худенькая, с желто-коричневым, ближе к желтому, чем к коричневому, лицом, с высокими скулами, прямым носом, странно тонкими и крепко сжатыми для ее расы губами и черными, как смоль, глазами, в которых Уолтеру, когда он смотрел на нее, чудились огонь и свирепость, характерные разве что для дикого зверя.
- Добрый день, мистер Уолтер, - сказала Бекки Слайфер, закрывая за ним дверь.
Эта женщина нанялась служанкой в дом капитана Блуитта полгода назад. Он не знал ее истории. Она была беглой рабыней. Она видела, как ее отца и мать продали в рабство разным хозяевам и разлучили с детьми, дети также разлучились, безнадежно и навсегда; это породило в ее душе пропитанную горечью ненависть к системе, допускающей подобное. Она решила, что станет свободной, убежала из дома своей госпожи и нашла убежище в Тарли, в доме капитана Блуитта. Перед побегом, хозяйка уговаривала ее выйти замуж, но она отказалась.
- Я не выйду замуж. Я не желаю производить на свет рабов, ни в одном рабе не будет течь моя кровь! Никогда!
ГЛАВАIII. В УЮТНОЙ ГАВАНИ
Когда Уолтер добрался до дома капитана Блуитта, наступило почти что время обеда.
Капитан Элайджа Блуитт, брат матери Уолтера Друри, большую часть своей жизни провел в море. Его отец командовал торговым судном, и хотел, чтобы мальчик пошел по его стопам, а потому в раннем возрасте Элайджа был забран из школы на корабль, которым командовал друг его отца. Здесь он и познал, на собственном опыте, несколько смягченном дружбой капитана, - но только несколько, - все трудности морского дела.
В молодости такая жизнь ему нравилась, но с возрастом она настолько ему опротивела, что он бросил бы ее, если бы не отсутствие каких-либо других навыков, а то небольшое имущество, которое оставил ему отец после смерти, заключалось в корабле. Более того, Блуитт вдруг обнаружил, что коммерция нравится ему не больше, чем скитания по морям. Он предпочел бы занятия наукой, литературой, что-нибудь из так называемых ученых профессий, но он не имел для этого необходимого образования, а, следовательно, и надежды на успех, чувствуя, что слишком стар, чтобы начинать то, чем следовало начать заниматься еще в молодости.
Тем не менее, в часы досуга, выпадавшие во время плаваний, он много читал, и, по мере увеличения объема информации, жажда знаний ощущалась им все сильнее.
За три или четыре года до того, как он расстался с морем, его корабль бросил якорь в Неаполитанском заливе. Это был его первый визит в эту часть света, а из-за того, что на железной дороге не хватало вагонов, он вынужден был остаться в Неаполе на несколько недель. Он воспользовался этим, чтобы посетить Рим, о котором в то время почти ничего не знал.
Найдя толкового проводника, говорившего по-английски, капитан Блуитт провел почти две недели, осматривая город, и с каждым днем его удивление и энтузиазм только росли. Он считал город самым интересным местом, в каком ему довелось побывать, а римлян - величайшим из всех народов, древних и современных.
Он решил познакомиться с римлянами, их историей и великим городом, и купил все книги на английском языке, какие только смог найти, себе в помощь, после чего вернулся на корабль, нагруженный литературой, и его рвение к историческим исследованиям настолько возросло, что обязанности капитана казались ему теперь невыносимо скучными и утомительными.
Эта любовь к Риму и римлянам с годами не уменьшалась. Он привез ее с собой, и она сопровождала его даже в тот волнующий период, когда удача позволила ему извлекать значительные дивиденды из перевозок, последовавших вслед за открытием месторождений калифорнийского золота.
В тот момент корабль капитана Блуитта находился в Тихом океане. Он только что закончил плавание в Вальпараисо, когда пришло известие о золотой лихорадке в Калифорнии. Он отплыл в Панаму с грузом провизии. Он забрал нетерпеливых охотников за золотом, плативших большие деньги, и когда достиг Сан-Фрнциско, то продал свой груз по ценам, сделавшим его очень богатым.
Он продолжал заниматься этим делом в течение трех лет, после чего, удвоив капитал, отплыл домой со своим состоянием, решив отказаться от жизни на море.
Известно, что деньги липнут к деньгам; едва капитан Блуитт продал корабль, как умер его дядя и завещал свое небольшое состояние ему и его сестре, Пуэлле Блуитт, учительнице в государственной школе; ей было тогда тридцать пять лет, и она переехала к нему в его дом в Тарли.
Капитан Блуитт был человеком среднего роста, склонным к полноте, с румяным лицом, яркими серыми глазами и белизной в волосах, упорно торчавших над его лбом, подобно перьям на солдатском шлеме.
Уолтер был в доме своего дяди почти чужаком; поэтому он с любопытством оглядывался по сторонам, когда впервые вошел в него в субботу вечером; он рассматривал любопытные вещицы в библиотеке, ожидая, вместе с дядей и тетей, приглашения на обед.
На каминной полке он заметил три странные фарфоровые статуэтки, выглядевшие индийскими идолами. Два стояли по краям полки, а третий, с отвратительным лицом и искривленной фигурой, прямо посередине.
После обмена несколькими ничего не значащими фразами, Уолтер, стоя у камина, по обе стороны которого в креслах-качалках сидели капитан и мисс Блуитт, протянул руку к фигурке посередине, коснулся ее и спросил:
- Что это, дядя?
Капитан Блуитт улыбнулся и ответил наполовину в шутку:
- Это лар, сын мой. Лар.
Теперь настал черед улыбнуться Уолтеру.
- Лар! Зачем тебе понадобился лар?
- Это старинное римское поверье, знаешь ли, и мне показалось, мы вполне могли бы следовать ему. Лары олицетворяли умерших предков, а пенаты были чем-то вроде домашних божеств. Эти двое по краям каминной полки соответствуют моим представлениям о пенатах.
Уолтер взглянул на них, и его улыбка стала еще шире.
- Так, так! Лары и пенаты! В Тарли можно встретить странные вещи! Этот лар, значит, символизирует наших предков, не так ли?
- Мне было бы жаль, если бы кто-нибудь из них когда-то так выглядел, - заметила мисс Пуэлла.
- О! Полагаю, никто никогда не требовал абсолютно точного сходства, - сказал капитан. - Идея, полагаю, состоит в том, что один лар, и только один, символизирует всех предков, которые были до тебя.
- Примитивная статуэтка изображает стольких хороших людей! - сказал Уолтер, беря статуэтку и рассматривая ее.
- Я привез ее и две других из Индии. Их подарил мне один мой друг из Калькутты; Томпсон, прекрасный парень; его постигла печальная участь - он был убит своим слугой. Я привез их домой, а когда распаковал, мне пришло в голову, что одна статуэтка годится для лара, а две другие - для пенатов. Тебе не кажется, Уолтер, что они напоминают пенатов так, как мы могли бы это ожидать?
- Не знаю, насколько я разбираюсь в подобных вещах, но если пенаты должны были внушать ужас, то я бы сказал, - вполне соответствуют.
- Они ужасны, Уолтер! Разве нет? - спросила мисс Блуитт.
- Видишь ли, - сказал капитан, - старая римская идея состояла в том, чтобы лары стояли на камине, а пенаты - в кладовой; но твоей тетушке не понравилось, что они стоят там, хотя, по-моему, это не имеет никакого значения.
- Я тоже так считаю, - ответил Уолтер.
- Римский отец семейства, - продолжал капитан Блуитт, - имел обыкновение каждое утро молиться лару, чтобы начинать день правильно.
- Я ужасно боюсь, что с твоим дядей случится то же самое, - вздохнула мисс Блуитт. - Подумай об идолопоклонстве в этом доме, Уолтер!
- Нет! - сказал капитан. - Не думаю, чтобы я зашел так далеко. Для пресвитерианина это было бы слишком. Если у лара есть что-нибудь хорошее для нас, ему придется сделать это без всякой молитвы.
- Доктору Фробишеру эти статуэтки никогда не нравились, - сказала мисс Блуитт.
- Да, - согласился капитан, - он слишком подозрителен. Однажды я объяснил ему, что они такое, и он казался очень грустным. В следующее воскресенье, когда я был в церкви, он, когда настало время гимна "С ледяных гор Гренландии", сказал: "Хор, пожалуйста, начните петь со второго куплета". После чего повернулся, взглянул на скамью, на которой сидел я, и печально добавил: "Язычник в своей слепоте склоняется перед деревом и камнем". Но все в порядке, я не в претензии, у доктора были самые добрые намерения.
- Я сказала ему, - добавила мисс Блуитт, - что брат никогда не думал ни о чем подобном.
- Не то, чтобы "никогда не думал ни о чем подобном", Пуэлла, потому что у меня была идея попробовать, но я не стал этого делать.
- Это было бы возмутительно! А доктор Фробишер все равно сказал, что это дурной пример, когда вокруг столько закоренелых язычников.
- Я вижу, - заметил Уолтер, указывая на столик у стены, - у тебя также есть волчица, Ромул и Рэм.
- Да, - ответил капитан Блуитт, поворачиваясь к столу. - Я купил их в Риме. Это чистое серебро, и оно обошлось мне в кругленькую сумму. Они в Риме повсюду. Тебе не кажется, Уолтер, что это довольно странная идея, - дети, вскормленные молоком волчицы?
- То, что их бросила мать, совершенно возмутительно! - воскликнула мисс Блуитт.
- Кстати, Уолтер, - сказал капитан, поднимая статуэтку, - как ты думаешь, кто из них Ромул, а кто - Рэм?
- Даже представить себе не могу, - ответил тот, критически оглядывая статуэтку.
- Мне всегда казалось, что вот это - Ромул, - сказал капитан Блуитт, касаясь одной из фигурок.
- Почему?
- У обоих носы приплюснуты, но у этого, как мне кажется, нос более похож на римский.
Капитан Блуитт мог бы продолжить разговор о знаменитых близнецах, но тут прозвенел колокольчик к обеду, и Уолтер, которому не терпелось расспросить о мисс Гамильтон, с удовлетворением увидел, что Ромул и Рэм снова вернулись на прежнее место.
Капитан, однако, продолжал размышлять о Риме, и, едва начался обед, сказал:
- Полагаю, ты хотя бы немного интересуешься Римом, мой мальчик?
- Конечно! И конечно - немного.
- Ах! Какой великий народ в нем жил! По моему мнению, это был самый великий народ из всех великих народов! - продолжал капитан Блуитт. - Чего бы я только не отдал, чтобы жить среди него!
- Наверное, это было бы ужасно, - сказала мисс Блуитт. - Я так рада, что мы живем здесь и сейчас.
- Подумай, Уолтер, каково это было бы - знать Сципиона Африканского и мать Гракхов! И каким же негодяем был этот Тарквиний! Это ведь тот самый человек, к которому какой-то старый писатель применил выражение lusus naturae - естественно свободный?
- Я так не думаю, - улыбнулся Уолтер.
- А Нума Помпилий! Каким человеком он был! Конечно, я встречусь с ним на небесах.
- Возможно, его там не будет, - сказал Уолтер.
- Возможно, брат, и тебя там не будет, - заметила мисс Блуитт, - если ты и в самом деле начнешь проявлять слишком сильную заботу об идолах.
- Я увижу его, если мы оба окажемся там, - строго сказал капитан. - Разве не умно было этому человеку в далеком прошлом решить проблему времен года? Ни приборов, ни математики, - не было вообще ничего, что могло бы ему помочь! Я постоянно удивляюсь, как ему это удалось. Я мог бы поучить его навигации.
- Не на небесах, брат!
- Ты этого не знаешь. Как и того, имеется ли на небесах навигация. Никто этого не знает.
- Боюсь, - ответила мисс Блуитт, - там могут оказаться странные вещи и странные люди. Предположим, к примеру, что там окажется Голиаф!
- На твоем месте, Пуэлла, я не стал бы беспокоиться по этому поводу, - сказал капитан.
Уолтер, в надежде сменить тему, заметил, что ему сегодня вечером придется покинуть Тарли.
- Сожалею, мой мальчик, - ответил капитан. - Мне очень жаль. Как тебе дается коммерция? Ты хорошо зарабатываешь?
- Я потерпел полное фиаско, - печально ответил Уолтер. - И теперь совершенно уверен в том, что не был рожден для коммерции. Как только я появляюсь на рынке, его словно парализует. Меня от этого уже просто тошнит.
- Видишь ли, Уолтер, - сказал капитан, - я знал, что тебя ожидает неудача. Ты не создан для подобных занятий. Ты писатель, если угодно - оратор. Я слышал однажды, как ты говорил, и сразу понял, что у тебя есть дар. На самом деле, нехорошо заставлять такого человека, как ты, разъезжать по стране, совсем нехорошо!
- Но ведь должен же я как-то зарабатывать себе на жизнь?
- Разумеется! Но ты не можешь зарабатывать занятием, для которого не рожден. Так происходит со всеми мужчинами, которые терпят неудачу. Половина дураков - вовсе не дураки, а обыкновенные неудачники. Мир полон людей, которые берутся не за свою работу.
- Думаю, ты прав, - сказал Уолтер, улыбаясь.
- Для начала, найди свое место, парень. У тебя есть склонность к рыбалке? Лови рыбу! Есть желание плавать под водой? Плавай! Но не занимайся самолетостроением. Говорю тебе, большая часть неудач в мире объясняется тем, что люди занимаются не своим делом. Мне не следовало становиться моряком. Моим настоящим призванием было получить образование и стать профессором колледжа.
- Я подумываю о том, чтобы заняться другим, - сказал Уолтер, - но до конца еще не решил.
- Если тебе нравится ботаника, - значительно продолжал капитан Блуитт, - держись подальше от астрономии. Не заставляй себя заниматься врачеванием, если природа требует, чтобы ты играл на валторне! Мир, Уолтер, в некотором смысле пришел в расстройство. Если бы все было так, как должно было бы быть, то для каждого мужчины нашлось бы подходящее место, а для каждой женщины - хороший муж.
У Уолтера появилась надежда, что ему представится возможность поговорить о том, что его интересовало больше всего.
- Да, сэр! - продолжал капитан Блуитт, стукнув по столу рукояткой ножа. - Для каждой женщины где-то имеется хороший муж, и хорошая жена - для каждого мужчины, и когда они встречаются, то сразу узнают друг друга.
- Я в это не верю, - сказала мисс Блуитт.
- Ты в это не веришь, потому что некоторые пары, созданные друг для друга, не встречаются. Вот что я скажу! Мир разобщен; но это не меняет сути дела.
- Следовательно, люди, которые не нашли себя в жизни, попросту упустили свой шанс, - заметил Уолтер.
- Прекрасно! - резко ответил капитан. - А как ты объясняешь наличие таких людей?
- Я не пытаюсь их объяснить.
- Тогда я тебе объясню! - воскликнул капитан Блуитт. - Мужчина, чей отец избрал неподходящую профессию, женится на девушке, чей отец также избрал неподходящую профессию, и чья мать была дочерью еще одного неудачника. И вот, пожалуйста, их сын - человек, который не может найти себя в жизни.
- Наследственный неудачник! - предположил Уолтер.
- Именно так! У этих людей так все искривлено и наполовину парализовано, что они сами не могут решить, на что годны.