Бамп Ч. : другие произведения.

Русалка озера Друидов

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    На самом деле, эти рассказы, на мой взгляд, трудно отнести к какому-нибудь определенному жанру. Из-за "Русалки" его отнесли к "странным", хотя это и не так. Наверное, большую их часть можно с большой натяжкой отнести к "юмору".

The

Mermaid of Druid Lake

AND

OTHER STORIES

BY

CHARLES WEATHERS BUMP

Author of "His Baltimore Madonna," etc.

NUNN & COMPANY

BALTIMORE

1906

СОДЕРЖАНИЕ

   РУСАЛКА ОЗЕРА ДРУИДОВ
   БОГИНЯ ИСТИНЫ
   ДОЧЬ СВОБОДНОЙ КУБЫ
   СПАРЕННЫЙ ТЕЛЕФОН
   СОВРЕМЕННЫЙ ТИМОН
   НОЧЬ, КОГДА ПЕЛА ПАТТИ
   РАЗОЧАРОВАНИЕ В МЕДИЦИНЕ
   РОЗОВЫЙ ПРИЗРАК ПЛОЩАДИ ФРАНКЛИНА
   ПРОПАВШАЯ МУМИЯ
   "МАУНТ-ВЕРНОН 1-0-0-0"
  
  

РУСАЛКА ОЗЕРА ДРУИДОВ

  
   Если бы Эдвина Хортона в ту душную июньскую ночь не одолела бессонница, эта история, вероятно, никогда бы не случилась. Но бессонница навалилась на него всей своей тяжестью, и, по прошествии нескольких бесплодных часов борьбы с ней на неудобном, жарком матрасе, он оделся и вышел из своего дома на Болтон-авеню, с намерением прогуляться по парку Друид-хилл, когда уже забрезжил рассвет. Это и стало началом его приключения.
   Когда он добрался по подъездной дороге до большого озера, - она шла по его берегу, и здесь не было заметно ни души, - то позволил себе выполнить несколько энергичных упражнений, вдыхая свежий воздух полной грудью с большим удовольствием, наконец-то почувствовав облегчение в первый раз за несколько часов.
   Через некоторое время он внезапно остановился и протер глаза, чтобы убедиться - ему не привиделось. Поворот дороги открыл ему, что он не один здесь, в такой ранний утренний час. Рядом с водой, на камнях, выдававшихся из озера на берег, сидела девушка - довольно красивая, насколько он мог судить с расстояния в сотню ярдов. Опираясь на локоть левой руки, она задумчиво и мечтательно смотрела на озеро. Вообще-то, юные леди обычно не встают перед рассветом, чтобы прийти в парк Друид-хилл и помечтать здесь у воды в полном одиночестве, и Эдвин, естественно, удивился открывшемуся его глазам зрелищу. Кроме того, девушка оказалась внутри высокого железного ограждения, и он задавался вопросом, как она туда попала.
   Чрезвычайно заинтересованный, он замедлил шаг. Следует ли ему оставаться незамеченным какое-то время, чтобы выяснить, зачем она здесь? Или же ему следует поприветствовать ее и спросить, не возражает ли она против его присутствия? Если он... Его сомнениям пришел конец, поскольку девушка его заметила. Ему показалось, что она испугалась и вот-вот бросится в озеро. Но она передумала, обворожительно улыбнулась, подняла руку и помахала, словно призывая подойти поближе. Эдвину не понадобилось нового приглашения. Необычность ситуации казалась слишком соблазнительной, чтобы ей сопротивляться.
   В следующий момент, он перемахнул через забор и принялся неуклюже карабкаться по камням. Приблизившись, он нашел девушку очень красивой, с румяными щеками, голубыми глазами и длинными светлыми волосами, ниспадавшими с ее головы на валун позади нее. Она улыбалась, и ему снова показалось, что она сейчас бросится в воду, прежде чем он сделает еще хотя бы шаг.
   А затем он испытал шок.
   Она была женщиной только наполовину!
   Ее нижняя половина оказалась рыбьим хвостом, покрытым чешуей, частично погруженным в воды озера!
   Он остановился в нерешительности. Как вы понимаете, нет ничего странного в том, чтобы читать о русалках в сказках и мифах. Но встретить одну из них, в наши дни, в таком близко расположенном к дому месте, как озеро Друидов!.. Абсурд! Парни из клуба "Ариэль" задразнят его, если он скажет им, что видел нечто подобное. Это не могло быть правдой, это было слишком удивительно! Ему следовало получше заботиться о своих нервах. Ему следует отказаться от визитов на речные курорты, иначе в следующий раз он увидит розовых слонов, вьющих гнезда на деревьях. Сначала он подумал, что вот прямо сейчас проснется в душной комнате своего дома. Но нет, он не спал! Здесь была ограда, озеро, и белая башня, и дом генерала Бута, и въезд на Мэдисон-авеню, и статуя Уоллиса, и еще дюжина других знакомых мест в знакомой перспективе.
   И еще была девушка, из плоти и крови, точнее, из плоти и чешуи!
   Она заговорила первой.
   - Доброе утро, незнакомец.
   Она говорила по-английски, на хорошем, понятном ему языке. На ее губах появилась соблазнительная улыбка, а манера общения была похожа на обычный женский флирт, - насколько он мог судить, исходя из своих знаний о женщинах.
   - О Господи, кто ты? - пробормотал он, неловко присаживаясь рядом с ней.
   Она рассмеялась.
   - Я? Я - нимфа озера. Давным-давно я была наядой лесной лужайки, которая теперь глубоко под водой, - сказала она, указывая на пятнышко в озере. - Они построили запруду, вода поднялась, и могучий Юпитер превратил меня в нимфу.
   - А ты действительно наполовину рыба?
   Она снова рассмеялась.
   - Я то, что ты видишь.
   Сказав так, она изящно покачала нижней половиной, скрывавшейся в воде. Миллионы мерцающих чешуек отразили набирающий силу рассвет. Да, она была наполовину рыбой. В этом не могло быть никаких сомнений.
   - О Господи! - пробормотал Эдвин. - Вот так штука!
   - Что ты сказал? - не поняла русалка.
   - Я сказал то, что ты знаешь и без меня: "Хвала Юпитеру, ты прекрасна!" - не задумываясь, галантно ответил он.
   Русалка улыбнулась. Женская половина осталась довольна комплиментом ее внешности.
   - Боюсь, ты всего лишь льстец, - кокетливо сказала она. Опустила голубые глаза, затем снова вскинула ресницы и взглянула на него так, что его сердце остановилось. Затем погрозила ему пальчиком. Эдвин схватил ее за руку. Она была теплой; под кожей текла человеческая кровь! Русалка слегка сжала его ладонь, как это делают время от времени влюбленные девушки и юноши.
   - Это, безусловно, очень странное приключение, - заметил он. - Скажи мне, леди озера, часто ли тебе приходится сидеть здесь с джентльменами?
   - Зачем тебе это? - поддразнивая, спросила она, после чего продолжила: - Ты первый, за очень долгое время. Прошлым летом здесь был человек в серой униформе, который увидел меня, но он выглядел таким неинтересным, что я уплыла.
   - А когда ты здесь бываешь? - спросил он, совершенно искренне.
   - Я люблю сидеть на берегу, когда прекрасная Аврора делает небо розовым, - ответила она, - но, прежде чем взойдет солнце, я должна вернуться в озеро. - Она посмотрела на восток. - Уже поздно, - поспешно добавила она, - я должна идти.
   - Нет, нет, подожди, еще рано, - попросил он.
   - Не проси меня остаться, - воскликнула она. - Я должна идти. Это для меня вопрос жизни и смерти.
   Она изящно соскользнула в воду у его ног.
   - Ты приплывешь завтра? - спросил он.
   К ней вернулось кокетливое настроение.
   - Возможно, - ответила она, и поплыла к центру озера. Эдвин наблюдал, как она удаляется. Проплыв сотню ярдов, она замерла, послала ему воздушный поцелуй и нырнула, крикнув напоследок: - Прощай.
   Излишне говорить, что в тот день он был страшно рассеян. Его отец, за завтраком, что-то пошутил относительно его задержки, и он поймал себя на том, что едва не рассказал ему свою странную историю. В офисе он был таким же рассеянным, обнаружив, что вертит в руках счета какой-то старой фирмы "Русалка и нимфа".
   Задолго до четырех часов на следующее утро он был у озера. Убывающая луна все еще висела на западе, не видно было признаков наступающего рассвета. В течение получаса он сидел в одиночестве, и уже начал думать, что его необычная собеседница не появится. Как вдруг, он заметил ее в озере, плывущей к нему. Когда до берега оставалось ярдов пятьдесят, она приветствовала его и попросила пройти к белой башне. Когда он шел по подъездной дороге, она держалась неподалеку, плыла очень изящно и время от времени приближалась, перекинуться парой слов.
   - Почему ты решила сменить место? - спросил он.
   - Любовь к переменам, я полагаю, - ответила она. - У водяных нимф небольшой выбор относительно новизны.
   Полчаса, проведенные ими у кромки воды, были в значительной мере посвящены обменом шутками между веселой русалкой и влюбленным мужчиной, причем Эдвин пришел к выводу, что его собеседница даст сто очков вперед любому признанному "шутнику" в Балтиморе. Она спрашивала его о прошлых и нынешних подружках, и восхитительным образом вознегодовала, когда он откровенно признал их наличие. Наконец, они расстались, и она обещала приплыть на следующее утро.
   Во время третьего свидания, когда они разговаривали, удобно устроившись на скалах, Эдвин услышал звук приближающегося автомобиля. Русалка с тревогой схватила его руку.
   - Что это за ужасная вещь? - наивно спросила она. - Они часто устраивают здесь такой шум, что я слышу его даже в своем укромном уголке.
   Эдвин подождал, пока машина не проедет мимо них. Сидевшие в ней двое мужчин с любопытством вытягивали шеи, рассматривая влюбленных, сидевших так рано, в таком необычном месте.
   Он попытался объяснить ей то, чего она не знала, и нашел это более трудной задачей, чем себе представлял. Она почти ничего не знала о человеческих изобретениях, средствах передвижения, так что ему нужно было начинать с азов и преподать ей курс элементарной механики. После сорок второго параграфа учебника, девушка захлопала в ладоши и радостно воскликнула:
   - Было бы здорово отправиться в путешествие!
   - Конечно, - согласился Эдвин, на мгновение забыв, с кем разговаривает.
   - Но только я не могу этого сделать! - разочарованно протянула она. - Я не могу покинуть озеро.
   Слезы на ее глазах заставили его потерять голову.
   - Можешь, если захочешь, - искренне произнес он. - Ты можешь взять воду с собой. - Перед его внутренним взором появилась "водяная леди" в "Величайшем цирке Земли".
   - Ты обманываешь меня, - пробурчала русалка и насупилась.
   Эдвин был к этому готов.
   - Я вовсе не обманываю, - сказал он. - Нетрудно разместить в машине какую-нибудь емкость с водой, где бы ты могла держать, - он собрался было сказать "хвост", но сдержался, и закончил: - свою нижнюю половину.
   Леди озера, от радости, обхватила руками его щеки и поцеловала.
   - Ты - самое прекрасное существо на земле, - с восторгом произнесла она.
   Она успокоилась. Остальная часть утреннего разговора была посвящена автомобилям, и когда они расставались, было уговорено, что Эдвин на следующее утро прибудет к озеру на автомобиле, оборудованном для ее поездки. И только уходя, он понял всю комичность ситуации. Сделать приспособление в автомобиле не представляло труда. Том Риз, его друг, разместит в машине бассейн. Но тогда ему придется рассказать Тому о своем приключении, чтобы объяснить, зачем ему понадобилось такое приспособление.
   - Он подумает, что я сошел с ума, или разыгрываю его, - сказал себе Эдвин.
   Том, разумеется, так и сделал. Он громко смеялся, когда Эдвин, выбрав, как он считал, походящий момент, стал рассказывать.
   - Ты меня разыгрываешь? - спросил Том, у которого от смеха на глазах выступили слезы.
   Эдвин попытался продолжить свои объяснения, но вызвал очередной приступ смеха.
   - Если ты не остановишься, я просто лопну от смеха, - сказал, наконец, Том.
   Но Эдвин, с самым серьезным видом, продолжал.
   - Ты просто сошел с ума, - был ответ.
   Эдвин разозлился не на шутку.
   - Послушай, Том Риз, - заявил он. - Когда ты обращался ко мне за помощью, я хоть раз тебе отказывал?
   Том извинился и внимательно взглянул на него.
   - Послушай, Эдвин Хортон, - сказал он. - Если в озере Друидов и в самом деле есть такая девушка, как ты описываешь, то это - подделка, и ей удалось крепко тебя подцепить.
   Эдвин оставил это замечание без ответа. Он видел, что одержал победу.
   - Все, что я прошу, Том, - сказал он, - чтобы ты сделал все, как я прошу, и я представлю тебе возможность убедиться самому.
   Том протянул ему руку.
   - Я из Миссури, а значит, мне нужно будет увидеть все собственными глазами, - усмехнулся он.
   Ванная из подвала миссис Риз была реквизирована в три часа утра и использована в качестве бака. После этого, с помощью насоса, в него накачали воду.
   - Полезай в кузов, - распорядился Том, после чего завел машину и повел ее к парку Друид Хилл.
   Рассвет еще не занимался, когда машина остановилась возле башни. Но нимфа была уже здесь. Когда она выплыла на берег, ее синяя блузка была мокрой. Утро обещало быть солнечным, но Эдвин подумал, что для водяной леди оно может оказаться холодным, и он прихватил с собой плащ своей сестры.
   Удивление Тома, когда тот увидел настоящую русалку, пролилось бальзамом на душу Эдвина. Том замер с открытым ртом, после того как он представил их друг другу. Фактически, он был настолько ошеломлен, что не заметил руки, протянутой ему русалкой.
   - Поехали, Том, - сказал Эдвин, - у нас мало времени.
   Подхватив нимфу с обеих сторон, они поддерживали ее, насколько это возможно, пока она выбиралась на камни. Но они совершенно забыли о металлическом ограждении.
   - Дух Цезаря! - в ужасе пробормотал Том. - А как нам быть здесь?
   Эдвин повернулся к русалке.
   - Если ты не возражаешь, - сказал он, - мы тебя поднимем.
   - Не возражаю, - просто ответила та. - Если только вы меня не уроните.
   Эдвин взобрался на ограду, Том поднял русалку, пока она не оказалась выше железных шипов. Эдвин подхватил ее и отнес в машину. Она не весила много, но была влажной, а ее одеяние только увеличивало сложность переноски.
   С того момента, как она оказалась в автомобиле, за ее радостью приятно было наблюдать. Сначала она выразила восхищение ванной. Затем, когда машина тронулась с места, совсем по-детски захлопала в ладоши. Ее настроение менялось от радости к удивлению, когда они петляли по дорожкам парка. Она задавала тысячи наивных вопросов о незнакомых ей предметах, никогда не виденных ею на дне озера. Эдвин подробно разъяснял, и находил удовольствие в простом, беззаботном общении. Иногда Том оглядывался и принимал участие в беседе.
   На хорошей скорости машина проехала по Парк Хейтс авеню и обратно. Рассвет, казалось, был настроен по отношению к путешественникам весьма доброжелательно, поскольку не спешил наступать. И, когда они добрались до Пимлико, Том предложил обогнуть Парк Роланд, и вернуться к озеру по мосту Седар-авеню. Девушка встретила его предложение с ликованием, напомнив только, что должна вернуться до восхода солнца.
   Они показали ей дерновые дорожки по обеим сторонам Белвидер-авеню, когда катили на восток, и продолжали объяснять, что такое скачки, когда Том начал спускаться с длинного холма, именуемого Сайлберн, рядом с Тайсон-Плейс, по дороге, ведущей к мосту через Джонс Фоллс. Девушка задавала вопросы, и ее лицо находилось в завораживающей близости от Эдвина, когда их веселью настал конец. Том, снова обернувшийся, чтобы принять участие в разговоре, не заметил большого валуна, и машина налетела на него так, что он выпустил руль из рук. Большая машина восстановила равновесие, но не прежний курс. Вместо этого, она свернула направо и свалилась в канаву, прежде чем пассажиры поняли, что произошло. Тома выбросило на дорогу. Эдвин слетел на переднее сиденье, русалка перекатилась через него и упала на зеленый газон, ванна с водой сорвалась, вода залила машину и промочила Эдвина.
   - Берегись, может взорваться бензин! - крикнул Том, поднимаясь, по всей видимости, невредимый. Эдвин знал, что у него нет способа предотвратить возможную катастрофу, поэтому он выскочил из машины так быстро, как только смог. Мгновение они с Томом не обращали на русалку никакого внимания, полностью занятые вероятным взрывом. Но когда опасность, как кажется, миновала, они обнаружили, что та, неловко перемещаясь по склону, движется в сторону ручья, протекающего у подножия Сайлберна, рядом с дорогой.
   - Вернись! Вернись! Никакой опасности нет! - крикнул Эдвин ей вслед.
   Но девушка не обратила на него никакого внимания. Ей нужно было добраться до ручья.
   Эдвин опять позвал, на этот раз более громко. Русалка не остановилась, но повернула к нему искаженное, залитое слезами лицо.
   Эдвин побежал к ней. Том сделал то же самое. Но когда они добрались до ручья, единственное, что они могли увидеть - расходящиеся круги по поверхности маленького потока. Ручей не был настолько глубоким, чтобы нельзя было увидеть дно. И все же они ничего не видели. Очевидно, она обладала волшебным даром оставаться невидимой в воде.
   Том взглянул на Эдвина. Эдвин взглянул на Тома.
   - Вот черт! - сказал Том.
   - И не говори! - отозвался Эдвин. - Боюсь, мы потеряли ее навсегда. Но нам все-таки следует попытаться найти ее и вернуть в парк.
   В течение нескольких часов он бродили вверх и вниз по течению, призывая, без малейшего успеха, свою потерянную подругу. Эдвин даже произнес небольшую речь, в которой смиренно просил у нее прощения и клялся всеми богами Олимпа - великим Юпитером, целомудренной Дианой и всеми остальными, чьи имена только смог вспомнить, - что вернет ее в озеро в целости и сохранности. Но она не отозвалась. Том прибавил свои мольбы, но она и к ним не прислушалась. Затем Том предположил, что, возможно, она спустилась по течению вниз, к водопаду, откуда могла, если знала трубы, снова попасть в свое любимое озеро. Эдвин подхватил эту идею и, оставив Тома возле автомобиля, поспешил по оврагу к водопаду, и принялся окликать ее там, с пылом, который мог вызвать сомнения в здравости его ума, если бы только его кто-нибудь услышал.
   Когда он вернулся, полностью опустошенный, Том закончил осматривать машину и обнаружил, что та не повреждена.
   - Безрезультатно, я полагаю? - спросил он.
   - Да, - с грустью ответил Эдвин.
   - Едем. Мы не можем оставаться здесь весь день.
   Эдвину ужасно не хотелось уезжать. Но, в конце концов, он все-таки уступил уговорам друга. Забираясь в машину, он увидел опрокинутую ванну; его охватили гнев и горе. Схватив ее, он бросил ее в дерево и, когда та разлетелась на куски, воскликнул, с яростью и отчаянием:
   - Чертова вещь, это ты во всем виновата!
   Он продолжил поиски на озере Друидов. Снова и снова останавливал машину, выходил и окликал ее. Но никто ему так и не ответил.
   - Увы! - сказал Эдвин. - Боюсь, она потеряна для меня навсегда.
   Это, вероятно, и есть та самая причина, по которой с тех пор в озере Друидов не водится русалка. Может быть, она осталась жить в ручье, или около водопада, а, возможно, уплыла ниже, в Патапско, но никто и никогда более не видел существо, соответствующее ей описанием и привычками, - девушки, которая, будучи русалкой, вела себя легкомысленно и разъезжала на автомобиле.
  

БОГИНЯ ИСТИНЫ

  
   Не все из многих тысяч, видевших индустриальный парад 12 сентября 1906 года, которым Балтимор отпраздновал свое чудесное восстановление после удара, нанесенного городу великим пожаром 1904 года, остались довольны. Тобиас Гринфилд, владелец универсального магазина на Лексингтон-стрит, был одним из них. Он был зол, просто в ярости. Он пребывал в прекрасном настроении все утро и наслаждался видом длинной процессии из окон украшенного склада на Балтимор-стрит. Но когда взгляд его остановился на рекламной платформе его собственной фирмы, прекрасное настроение сменилось гневом. И чем дольше он смотрел, тем сильнее злился, тем более, что не мог избежать легких подталкиваний со стороны друзей, которые пригласили его на склад.
   Как только ему удалось от них ускользнуть, он отправился в своей кабинет и грозным голосом вызвал своего менеджера по рекламе.
   - Что, черт возьми, вы имели в виду, Мелвейл, - крикнул он, - поставив такую тощую маленькую девочку на нашу платформу в качестве богини? В наряде, приготовленном для мисс Престон, она выглядела испуганной; над нами смеются. Почему там не было мисс Престон? Как вы умудрились сотворить такой бардак?
   Рекламщик занервничал под градом обрушившихся на него вопросов, но постарался объяснить все как можно подробнее. По его словам, имелась только одна причина, по которой их рекламная платформа превратилась в "бардак".
   И этой причиной был Уильям Генри Монтгомери.
   Мисс Престон была готова сыграть роль богини, как и планировалось, но Уильям Генри Монтгомери воспрепятствовал. Это и создало проблему.
   Кто такой этот Уильям Генри Монтгомери? Это возлюбленный мисс Престон.
   Видите ли, на восточном побережье Вирджинии, где родились Мод Престон и Уильям Генри Монтгомери, они не только отыскали друг друга, но и так долго находились рядом, что повсюду в Аккомаке, от Чинкотеги до Грейт Машипонго, все мужчины и женщины были уверены - отношения между Мод и Генри закончатся браком. Еще они говорили, что Мод и Генри - идеальная пара; Генри - широкоплечий и крепкий, а Мод - своими формами напоминала римскую Диану, так, что на нее приятно было смотреть. Женщины полагали, что Уильям Генри - красавец; в свою очередь, мужчины считали Мод самым прекрасным существом на полуострове ниже Мэриленда.
   Но однажды они поссорились. Мод показалось, что совет Уильяма Генри слишком прямой, слишком близок к запрету, чтобы его принять, и возмутилась. Уильям Генри возмутился также. После объяснения, они разъехались; Уильям Генри отправился работать на лесопилку своего двоюродного брата в Филадельфию, в то время как Мод, втайне от Генри, уехала в Балтимор, чтобы скрыть свою сердечную рану и не видеть вокруг себя сочувствующих, но слишком болтливых соседей в Аккомаке.
   Прошло всего несколько месяцев, и она стала самой хорошенькой продавщицей в большом магазине "Гринфилд & Джейкоб". Все, начиная от мистера Гринфилда и заканчивая кассиршей, были рады перекинуться с ней хотя бы парой слов, поскольку даже в мелочах Мод была восхитительна, мило коверкая слова "машина", "девушка" и другие, так, как это свойственно жителям Тайдуотера, штат Вирджиния. Кроме того, она была слишком красива, чтобы мимо нее можно было пройти, не поговорив. Оба лифтера сразу же влюбились в нее, а прочие - клерки, уборщики, продавцы и т.д. - предпочитали каждый раз выбирать маршрут, чтобы пройти мимо прилавка мисс Престон, за которым она продавала рулоны материи. Но лучше прочих к ней относились другие девушки-продавщицы. Она нравилась им, потому что они видели - она не прилагает ни малейших усилий, чтобы искать или поощрять внимание, оказываемое ей работавшими в магазине мужчинами. Она нравилась им за свою самобытность, безупречную аккуратность, которую выказывала в своей одежде, от оторочки на рукавах до бантов на юбке. Что касается ее волос, то девять десятых женской части магазина завидовали пышной волне, ниспадавшей на ее плечи, а оставшаяся десятая даже набралась смелости спросить, как ей удается сохранить такое великолепие. Поговаривали, что эта одна десятая узнала секрет, но сохранила его втайне от оставшихся девяти десятых. Таким образом, мода в "Гринфилд & Джейкобс" больше следовала за Мод, чем за Марселем.
   И все это время Мод думала об Уильяме Генри. Она читала о нем, иногда, в письмах из Аккомака, и знала, что он все еще в Филадельфии. Бывали моменты, когда она боролась с соблазном написать ему и смиренно признать свою неправоту, что она напрасно рассердилась на него. Но, возможно, он забыл ее, и не скучает там в одиночестве, - ее коробило от этой мысли, но та возвращалась снова и снова. И, когда она возвращалась, Мод страдала, и ей было тяжело скрывать это от своих новых друзей в магазине и пансионе на проспекте Арлингтона.
   "Гринфилд & Джейкобс" были одной из первых фирм, занимавшихся розничной продажей, которые озаботились рекламной платформой на юбилейном параде. И, приняв соответствующее решение, занялись приготовлением ее с особой тщательностью.
   - Нужно сделать все по-особенному, - сказал Джейкобс Гринфилду. - Не станем тратить деньги на красивый автомобиль, который только и запомнится жителям Балтимора. Сосредоточимся на том, чтобы платформа была целомудренной и символичной, не перегруженной рекламой и персонажами.
   Гринфилд был с ним полностью согласен.
   - Мы всегда стараемся быть предельно честными с нашими клиентами, - сказал он. - Почему бы не отразить этот факт на платформе, где красивая Богиня Истины будет венчать лавровым венком нашу фирму?
   - Грандиозно! - воскликнул Джейкобс. - А богиней, конечно же, будет мисс Престон.
   - Именно ее я и имел в виду, - заметил Гринфилд.
   И мужчины рассмеялись.
   Ни один из партнеров не был силен в мифологии, поэтому они обратились к Мелвейлу, рекламщику, чтобы он представил им эскиз платформы. Мелвейл также начитанностью не отличался; но он был знаком с молодой женщиной, работавшей в библиотеке Пратта, и попросил ее найти все о Богине Истины, и о том, как она была одета. Молодая библиотекарша справилась в энциклопедии, и, наконец, вручила Мелвейлу иллюстрированный том "Королевы Фей" Спенсера. Мелвейл никогда не слышал о Спенсере, и подумал, что последний не удосужился привести полностью свой титул, не последовав даже простейшему способу Рузвельта и Карнеги. Тем не менее, книгу он взял, и прочитал о прекрасной, чистой и доверчивой Уне, олицетворении Истины, возлюбленной Рыцаря Красного Креста. А когда смотрел на иллюстрации, то приходил в восхищение.
   - О Господи! - восклицал он. - Как прекрасно будет смотреться мисс Престон в этом греческом одеянии!
   И Мелвейл набросал эскиз, который впоследствии был воплощен в жизнь руками плотников, художников и декораторов в старом сарае на Пеннсильвания-авеню. Прежде всего, на платформе размещалась красивая маленькая модель нового магазина "Гринфилд & Джейкобс", размером около трех футов, над угловым куполом которого очаровательная богиня, наклонившись вперед, держала лавровый венок, предложенный Гринфилдом. Позади нее имелись маленькие фигуры льва и ягненка, - дань последователям Уны. Это было красиво; это было символично; это было целомудренно. Ни одного слова рекламы, кроме простой надписи:
   Истина сильна нами.
   Мы сильны Истиной.
   Более сложной задачей, чем все остальные, было получить согласие мисс Престон изображать богиню в течение нескольких часов. Девушка не терпела быть на виду, и, когда к ней обратились, ответила решительным отказом. Ее принялись уговаривать. Джейкобс сказал, какова будет ее помощь фирме, если она согласится. Гринфилд обещал ей лучшие греческие платья, пошитые в самом магазине. Мелвейл, самый разумный из всех, сравнил ее с прекрасной, чистой Уной, мягко намекнув, что во всем Балтиморе нет другой девушки, которая могла бы исполнить эту роль. В конце концов, мисс Престон согласилась.
   Она с приятным волнением взялась за подготовку. Мелвейл несколько раз водил ее в сарай, посмотреть, как делается платформа, и каждое утро подходил к ее прилавку, рассказывая о деталях. Каждый работник магазина тысячу раз сказал ей, как он рад, что именно она будет изображать богиню. Гринфилд, как и обещал, позаботился о ее наряде - никогда и никто не видел более красивого, более изящного, более подогнанного по фигуре греческого одеяния. Мод прочитала Спенсера; Богиня Истины настолько завладела ее разумом в те летние недели, что она почти совсем забыла об Уильяме Генри Монтгомери, за исключением тех случаев, когда он ей снился; и в этих снах, разумеется, он был свидетелем ее триумфа.
   Наконец, настал день парада. Мелвейл, всегда заботившийся о минимизации затрат, договорился с Таунсендом, контролером магазина, проживавшем на четвертом этаже дома, расположенного на Фултон-авеню, мимо которого должен был пройти парад, чтобы тот пустил его на свой балкон. Ранним утром он послал коляску за мисс Престон, и приказал доставить платформу к Таунсенду, к девяти часам. Красивый наряд и аксессуары, уложенные в устланную мягкой материей коробку, были привезены из магазина на Лексингтон-стрит; пара девушек из отдела пошива одежды были под рукой, для окончательного воплощения в жизнь образа богини.
   Мод не была бы женщиной, если бы не уделила внимания наряду, и Мелвейл начал беспокоиться, когда парад приблизился. Улица была запружена рекламными платформами и толпой зевак. Глава процессии, полковник Уильям Эй. Бойкин, предупредил, что все должно идти строго в соответствии с распорядком, и подал знак к началу движения. Пять раз Мелвейл выходил в коридор дома Таунсенда и с нетерпением спрашивал, готова ли мисс Престон.
   Наконец, та появилась. У Мелвейла перехватило дыхание, когда он увидел девушку и был поражен ее красотой даже в полумраке холла. Полумрак скрывал некоторые черты ее фигуры, платье выдавало истинную королеву. Ее изящные руки и шея были напудрены, румяна подчеркнули обаяние ее лица, черные брови усилили блеск глаз, сиявших от волнения. На ее губах была трепетная улыбка, когда она взглянула на Мелвейла, чтобы понять, насколько он доволен ее внешностью.
   - Богиня правды и людей, - пробормотал он, склоняясь и галантно целуя ее руку. Румянец на ее лице проступил сильнее, но она осталась довольна комплиментом.
   Мелвейл распахнул дверь, и богиня, вся в белом, вышла, озаренная утренним солнцем, на Фултон-авеню.
   Здесь ее ожидал сюрприз.
   На тротуаре стоял Уильям Генри Монтгомери, ее рыцарь Красного Креста.
   Уильям Генри был удивлен не меньше Уны. Он понятия не имел, что его ожидает, и прибыл в Балтимор только затем, чтобы присоединиться к праздничным гуляниям и, возможно, встретить какого-нибудь приятеля, от которого мог узнать новости о Мод. Его присутствие на Фултон-авеню объяснялось той же причиной, что и у тысяч других, - любопытство. Он собирался взглянуть на начало торжественного парада.
   Когда он увидел Мод, вышедшую из двери, всю в белом, он подумал, что сошел с ума или у него галлюцинация. Затем, - что Мод Престон не может находиться в Балтиморе и выйти на улицу среди бела дня в таком театральном наряде. После чего, внимательно вглядевшись, уверился, что видит перед собою Мод. Кроме того, разве она тоже не узнала его и не протянула руку, чтобы опереться об арку дверного проема?
   - Мод! - воскликнул он, сделав несколько шагов по мраморным ступеням.
   - Билл Генри! - еле слышно воскликнула она.
   Она протянула ему руки, и он взял их в свои.
   - Я сожалею, что так вышло, Билл Генри, - сказала она.
   - Я тоже, милая.
   Он поцеловал бы ее, в знак полного примирения, но Мод вдруг заметила, что на улице полно народу.
   - Не надо, Билл Генри, - прошептала она, засмеялась, покраснела и нежно отстранилась. Но он продолжал держать ее руки.
   Мелвейл, у нее за спиной, стоял, окаменев, глядя на происходящее. Он был достаточно мудр, чтобы понять: у него на глазах происходит примирение влюбленных. И их слова, и их взгляды, свидетельствовали об этом.
   С Фултон-авеню раздался звук большого колокола. Парад начался.
   - Поспешите, - сказал Мелвейл, - вам следует занять ваше место, мисс Престон.
   - Занять свое место, Мод? - спокойно спросил Уильям Генри, игнорируя Мелвейла.
   - Да, Билл Генри, - поспешно ответила его возлюбленная, - я должна изображать Богиню Истины на этой платформе.
   Уильям Генри обернулся и посмотрел на платформу. Затем сделал пару шагов назад и оценивающим взглядом окинул наряд Мод.
   - Никогда не видел тебя такой красивой, - медленно произнес он, - но ты почему-то не кажешься естественной. Я предпочел бы увидеть тебя прежнюю, без красок и румян. Я любил тебя такой, какой ты была, без всяких прикрас.
   Вдали снова раздался звук колокола.
   - Ну же, мисс Престон, - призвал Мелвейл. - Нам нужно спешить.
   Уильям Генри только сейчас обнаружил присутствие Мелвейла.
   - Она не пойдет на платформу, - твердо сказал он.
   - Не пойдет! - воскликнул Мелвейл.
   - Но, Билл! - пробормотала Мод. - Они вложили столько денег и труда! И они были так добры ко мне!
   - Мне все равно, - ответил Уильям Генри. - Там, в Аккомаке, мы не приветствуем участие любимых девушек в театрализованных представлениях, и, говорю тебе, я не желаю видеть тебя на этом параде, выставляющей себя напоказ всему Балтимору и тысячам приезжих. Кто знает, сколько здесь гостей из Аккомака? Но если ты желаешь суеты и славы, Мод, - закончил он, - я могу снова уехать.
   На глазах Мод выступили слезы, сбежали по щекам и проделали полоску в румянах.
   - Идемте, мисс Престон, - сказал Мелвейл.
   - Нет, нет; я не могу поступить вопреки желанию Билла, - слабо произнесла она. - Нет.
   Мелвейл понял, что столкнулся с серьезной проблемой. Амур прилетел в самый неподходящий момент. "Гринфилд & Джейкобс" должны были принять участие в этом параде, и у него оставалось еще шесть минут до начала движения платформы. Как он сказал впоследствии мистеру Гринфилду, докладывая о случившемся: "Совершенно не было времени на уговоры мисс Престон, поскольку здесь присутствовал этот огромный парень с Востока. Я должен был позволить ей поступить так, как того хотел Уильям Генри. В то же время, мне нужно было спешно найти другую богиню. И я нашел ее - это была дочь Таунсенда".
   - Маленькая дочь Таунсенда? - спросил Гринфилд.
   - Не было никаких препятствий, чтобы она изображала богиню, мистер Гринфилд. Она не худая, красивая, у нее томное выражение лица. Но если вы одеваете какую-нибудь девушку в платье, для нее не предназначенное, просто одеваете, не прибегая к тем маленьким хитростям, которые хорошо известны женщинам, она обязательно будет чувствовать себя не в своей тарелке. Служанкам потребовалось всего шесть минут, чтобы преобразить ее в богиню. Но у них не было времени ни на румяна, ни на краску, кроме того, она ни разу не репетировала. Вот почему она была такой бледной.
   - Где вы оставили мисс Престон и ее ментора?
   - Сидеть на диване, в гостиной Таунсенда. Не удивлюсь, если им удастся пожениться сегодня же.
   - Мистер Мелвейл, - распорядился мистер Гринфилд, - я хочу, чтобы вы нашли их, как можно скорее, и если они еще не поженились, я хочу, чтобы вы помогли им в этом, самым наилучшим образом. Поблагодарите мисс Таунсенд, но всеми правдами и неправдами заберите у нее наряд и отдайте той, для кого он был создан. Возможно, она использует его как свадебное платье. И еще, скажите мистеру Страйкеру, чтобы он подыскал в отделе стекла и фарфора самую прекрасную вещь и послал ее в подарок невесте.
   - Думаю, мисс Престон оценит это по достоинству. Мне кажется, она сожалеет, что не смогла помочь нам. Вне всякого сомнения, она упустила прекрасный шанс предстать богиней.
   - Вы ошибаетесь, Мелвейл, вы ошибаетесь! Эта девушка не нуждается в греческом одеянии, платформе и параде, чтобы выглядеть богиней.
   - Уильям Генри так не думает, сэр.
  

ДОЧЬ СВОБОДНОЙ КУБЫ

  
   Когда они вместе учились в школе в Нотр-Дам, Кэтрин Франклин очень любила компанию Мануэлы Морето и с удивлением и восхищением слушала истории девушки с темными глазами и оливковой кожей, кубинки, - рассказы об отчаянных приключениях ее отца в лесах, в годы, предшествовавшие американскому избавлению жемчужины Антильских островов от испанского владычества. Испано-американские ученицы, дочери богатых табачных, сахарных или кофейных плантаторов, были нередки и в других монастырских школах вокруг Балтимора, и Кэтрин знала их в достаточном количестве, чтобы не поддаваться опрометчиво, подобно многим другим девушкам, романтическому покрову, создаваемому вокруг них их происхождением из дальних земель. Но Мануэла Морето была настолько непосредственна, а ее рассказы о смелых поступках настолько необычны, что Кэтрин подружилась с дочерью кубинского патриота, много плакала и клялась в вечной дружбе, когда начало июня принесло им расставание.
   Но это случилось пять лет назад, а пять лет, насколько известно каждому, многое могут сделать с дружбой. Сначала переписка была частой, затем письма стали приходить все реже, по мере того как каждая из них заводила новых друзей и проникалась новыми интересами, пока, наконец, не прекратилась совсем. Они не поссорились, и Кэтрин знала, что если в жизни Мануэлы случится что-то серьезное, например, она выйдет замуж, то с Кубы непременно придет письмо. Но дни шли за днями, ничего не происходило; и она была вполне удовлетворена тем, что Мануэла живет обычной размеренной жизнью на табачной плантации сеньора Фелипе Морето в провинции Пинар дель Рио.
   В августе прошлого года на Кубе произошла новая революция, и Кэтрин обнаружила, что ее интерес к Мануэле вновь пробуждается, когда она читала ежедневные сообщения о выступлениях в Пинар дель Рио, о рейдах Пино Гуэрры, о слабом сопротивлении правительственных войск, о поджоге плантаций, захвате лошадей и крупного рогатого скота. Она задавалась вопросом, не грозит ли опасность ее бывшей однокласснице.
   Она приняла решение написать Мануэле, когда получила письмо от нее. Ее мать передала его ей, когда Кэтрин села ужинать в их доме на Кэролайн-стрит, напротив госпиталя Св. Иосифа, и ее щеки горели от активно проведенного дня и игры в теннис в Клифтон-парке. "Это от Мануэлы Морето!" - с удивлением воскликнула она, рассматривая почерк на конверте. Затем, с волнением, добавила: "Она, наверное, в Вашингтоне", поскольку к тому времени рассмотрела марку, почтовый штемпель и символ отеля "Рейли".
   В письме было написано:
   "Дорогая подруга... После стольких месяцев молчания ты, несомненно, будешь удивлена, получив от меня письмо из Вашингтона. Вероятно, ты читала о новом восстании против тирании в моей многострадальной стране. Да, мы много страдали, но надеемся на лучшее. Не могу сказать когда, но мне хотелось бы приехать в Балтимор, увидеться с тобой, повидать дорогую старую школу, и мы сможем пообщаться с тем доверием, которое когда-то доставляло нам радость. Хотелось бы получить твой ответ, как можно скорее.
   Твоя МАНУЭЛА МОРЕТО".
  
   - Напиши ей сегодня вечером и пригласи к нам, - сердечно сказала миссис Франклин.
   - Я так и сделаю, если папа пообещает, что обойдется с Мануэлой хорошо, - ответила Кэтрин, задумчиво глядя на своего отца. Капитан был совладельцем парохода, осуществлял торговлю бананами, доставляемыми из Центральной Америки, и семья его прекрасно знала, что он невысокого мнения об испано-американцах.
   - Я, как правило, не обращаю внимания на всяких даго, - сказал капитан, - но если все, что я слышал об этой сеньорите, правда, она должна быть прекрасной девочкой, а вы знаете, что когда меня окружают прекрасные девочки, у меня прекрасное настроение.
   - Она симпатичная? - спросил Уилл Франклин у своей сестры. Уилл был в том возрасте, когда ум молодых людей почти целиком занимают мысли о девушках.
   - У нее темная кожа, - вмешалась его мать, - и она была худой, когда я видела их с Кэтрин в Нотр-Даме. Но если она присматривала за собой как должно, то, наверное, стала красивой девушкой.
   Два дня спустя, все семья прибыла на станцию Кэмден, встречать свою иностранную гостью. Уилл Франклин присвистнул, увидев красивую молодую женщину, с которой расцеловалась его сестра, как только та вышла из калитки. "Ну и дела! - воскликнул он. - Она не красивая, она потрясающая!" Сеньорита Мануэла Тереза Долорес Инес Морето де ла Ривера - таково было ее полное имя - не только "пополнела"; у нее была замечательная фигура и красивое темное овальное лицо, она грациозно двигалась и была со вкусом одета. Она выглядела превосходно, в кремовом костюме, с синими воротничком и манжетами.
   Вечером, после ужина, они сидели в библиотеке дома Франклинов. Мануэлу расспрашивали, а она рассказывала им о революции. Это повествование пробудило в них симпатии к ней, ее семье и всем остальным, пострадавшим от внутренней розни, и непроизвольно заставило принять сторону мятежников. "Они называют это Cuba libre, свободной Кубой! - восклицала она; ее глаза сверкали. - Но дни испанской тирании были не лучше, чем притеснения сторонников Пальмы. Они засели в кабинетах, после того как Рузвельт привел их к власти, и широко распахнули карманы тому, что вы, американцы, называете взятками. Они держатся за власть любой ценой, и поэтому партия моего отца - либералы - не только была обложена налогами, поборами и вымогательством, - она была обманута на выборах, когда попыталась изменить положение в стране честным путем".
   Она рассказала о ночи в июле, когда полупьяная толпа сторонников правительства, посланная арестовать ее отца, сожгла его магазин, обнаружив, что его кто-то предупредил, и он успел скрыться.
   - Не могу повторить вам те ругательства и оскорбления, которыми они осыпали меня, - тихо добавила она. - Один из них, мулат, отпущенный моим отцом на свободу, пытался поцеловать меня. Он мертв. - Вспомнив, она вздрогнула. Семья Франклинов тоже вздрогнула, услышав эти слова.
   - Вы имеете в виду... он... - пробормотала миссис Франклин.
   - Я имею в виду, двое работников моего отца увидели это и зарубили его своими мачете, как только он попытался это сделать.
   Об одном она умолчала. По ее словам, ее отец приехал сюда по поручению повстанцев, но что это было за поручение, она не сказала.
   - Сейчас он - генерал Морето, - заметила она. - Но если сеньор Зайас станет президентом или наша партия придет к власти в Гаване, они обещали моему отцу высокую должность.
   В течение недели сеньора Морето вызывала неизменный интерес у своих хозяев. Днем они старались развлечь ее - ездили в Нотр-Дам, показывали заново отстроенный после пожара район, Бэй-Шон-парк, катались на пароходе. Но вечерами, когда вся семья собиралась в библиотеке или на переднем крыльце, Мануэла живо и красноречиво рассказывала о случившемся на Кубе, расписывая деспотизм одних и предрекая триумф других.
   - По правде, мисс Морето, - сказал как-то обычно невозмутимый капитан Франклин, - ваш энтузиазм будоражит меня, так что я начинаю желать выступить в вашей борьбе на вашей стороне.
   - Хотела бы я, чтобы вы помогли нам, - сказала кубинская девушка. Она вскинула ресницы и устремила взгляд своих блестящих глаз на отца Кэтрин, так что он был смущен и отвернулся, не спросив, как для него возможно помочь ее делу.
   На следующее утро Уилл, превратившийся в преданного поклонника прелестной кубинки, уходя из дома на работу (он был клерком в оптовом магазине Хопкинса), отнес две телеграммы для генерала Морето. Одна была адресована в отель "Рейли" в Вашингтоне, другая - в штаб-квартиру кубинской хунты в Нью-Йорке. В каждой значилось:
   "Ты должен приехать. Мне нужно тебя видеть".
   Ответ пришел во второй половине дня. Он был из Вашингтона, и гласил:
   "Станция Юнион. 7.33 вечера".
   Мануэла и Кэтрин встретили генерала в назначенный час. Мужчина, вышедший из поезда, к которому Мануэла бросилась на шею, был невысоким, стройным, со смуглым, обветренным лицом, вьющимися седыми волосами и седыми усами. Он был одет в белый фланелевый костюм, и выглядел так опрятно и безупречно, что Кэтрин, изнывавшая от жары августовского вечера, посчитала его самым интересным мужчиной, какого она когда-либо видела. Когда его представили, он был с ней необыкновенно галантен, и, хотя говорил по-английски медленно, произношение его было хорошим, а голос казался музыкальным.
   После того, как он произвел столь же хорошее впечатление в доме на Кэролайн-стрит, Мануэла предложила оставить отцов наедине, "покурить и познакомиться поближе".
   Когда девушки вышли из библиотеки, Морето выложил на стол полдюжины сигар.
   - Табак с моей собственной плантации, - сказал он капитану Франклину немного напыщенно. - Надеюсь, вам понравится.
   Капитан и вправду нашел их лучшими гаванскими сигарами, какие ему когда-либо доводилось курить.
   - Вы ходите в Коста-Рику за бананами, не так ли? - спросил генерал на испанском.
   - Иногда в Порт Лаймон, иногда в Бокас-дель-Торо, - ответил отец Кэтрин, на том же языке. - Сейчас мы идем в Бокас-дель-Торо.
   - Когда вы отплываете?
   - В следующую субботу.
   Наступила тишина. Франклин мял в пальцах сигару. Морето задумчиво смотрел на капитана. Вскоре он наклонился к подлокотнику своего кресла, в котором, сказать правду, он терялся.
   - Моя дочь, - сказал он, на этот раз, на английском, - сказала мне, что вы на нашей стороне.
   Капитан посмотрел на кубинца своими голубыми глазами.
   - Ваша дочь, сеньор, - ответил он, - замечательная девушка. - Он заметил тень разочарования, промелькнувшую на лице Морето. - Я не очень люблю революции. Я видел в тропиках слишком много крови, и это заставляет меня держаться от них подальше. Но ваша дочь, Мануэла, обладает таким талантом убеждения, что если все, рассказанное ею, правда, то мои симпатии на стороне вас и ваших товарищей.
   - Правда! Сеньор капитан! - воскликнул генерал, и его глаза засверкали от волнения. - Она не сказала вам и десятую часть правды. - И он принялся самым обстоятельным образом рассказывать о притеснениях на Кубе. Слова лились потоком, иногда на испанском, иногда - на английском; и Франклин, слушавший его заворожено, забыв о сигаре, не мог подумать ничего, кроме того, что талант дочери, безусловно, наследственный.
   Когда Морето закончил и устало откинулся в кресле, капитан, обычно спокойный и немногословный, неожиданно проявил энтузиазм.
   - Я с вами до конца, - воскликнул он, поднимаясь со своего кресла и протягивая кубинцу руку. - Думаю, ваше дело правое, и хочу, чтобы вы об этом знали.
   Взгляд Морето, казалось, пронзил его насквозь.
   - Вы нам поможете? - спросил он. Он произнес это тихо и напряженно, так что Франклин едва расслышал его слова.
   - Помочь вам! Но как?
   Морето помолчал. Он не был до конца уверен в этом человеке. Но, наконец, решился.
   - Доставьте на Кубу винтовки.
   Капитан Франклин снова сел. Эта просьба ему не понравилась. Он всегда избегал подобных вещей, поскольку знал, что это противоречит федеральному закону.
   - Я всего лишь владелец "Кристобаля", - пробормотал он. - И мне не хотелось бы ставить под удар других.
   - Никто ничего не узнает. У меня есть совершенно безопасный план.
   Капитан колебался. Он хотел помочь Морето и его дочери, но не хотел идти на риск.
   - Каков же он?
   - Если бы у нас была тысяча винтовок, чтобы вооружить отряды Пино Гуэрры, - ответил Морето, - мы могли бы захватить Сан-Луис. Если бы мы завладели Сан-Луисом, то контролировали бы провинцию Пинар-дель-Рио. Цель моей миссии в вашу страну заключается в том, чтобы доставить винтовки. Он упакованы в ящики, готовые к отправке, и помечены как новое оборудование для сахарной плантации. Они складированы в Уилмингтоне. Я хотел погрузить их на прошлой неделе на пароход в Дэлавере, но агенты вашей секретной службы оказались слишком бдительны, и узнали от членов экипажа, что готовится нечто необычное. Если вы погрузите эти ящики на "Кристобаль", я смогу получить их здесь в пятницу и перегрузить на шхуну повстанцев, которая встретится с вами там и тогда, где и когда вы назначите.
   - Это очень рискованное дело, - медленно произнес капитан, закуривая новую сигару.
   - Для нас это означает свободу. О Господи, сеньор капитан, что сейчас было бы с вашей страной, если бы французы не помогли Вашингтону и его повстанцам?
   Франклин медленно выдохнул дым. Кубинец наблюдал за ним. Наконец, капитан принял решение.
   - Я помогу вам перевезти винтовки, - сказал он.
   Мужчины обменялись крепким рукопожатием. В этот момент в библиотеку заглянула Кэтрин.
   - Вы ведете себя тихо, словно заговорщики, - улыбнувшись, сказала она.
   - Вполне возможно, так оно и есть, сеньорита, - ответил генерал Морето, и девушка снова закрыла дверь.
   - У вас красивая дочь, капитан, - произнес кубинец на чистом английском.
   - А ваша - умная и красноречивая. Она очень помогает вашему делу, не так ли?
   Улыбка Морето была лучшим ответом.
   - Женщины принимают большее участие в революциях, чем обычно принято полагать, - сказал он.
   Следующие полчаса были посвящены проработке плана. Для встречи была назначена точка вблизи острова Пинос, в Карибском море. Здесь кубинская шхуна должна была взять на борт контрабандный груз, после чего Франклин отправится за бананами.
   - Хотите, чтобы ваша семья знала? - спросил Морето, когда они собирались выйти из библиотеки. - Моя дочь полностью посвящена в мои дела.
   - С Кэтрин все в порядке, - ответил капитан Франклин, - а также с Уиллом, но их мать будет сильно беспокоиться.
   Итак, в течение следующих трех дней дом Франклина был окутан тайной, в которую были посвящены молодые люди и оба седовласые мужчины. Они часто посещали пароход, стоявший на якоре в порту, - стройное, окрашенное в белый цвет судно, больше похожее на частную яхту или прогулочный пароход для путешествий в тропики; они предпринимали меры для быстрой транспортировки ящиков; генерал Морето отправлял с телеграфа, расположенного на улице Калверта, шифрованные сообщения своим товарищам, в том числе - на Кубу. В пятницу, когда должны были прибыть ящики, они донимали портовых служащих беспрерывными телефонными звонками.
   - Это здорово, - призналась Кэтрин Мануэле. - Я ощущаю себя героиней, помогающей великому делу. И одновременно заговорщицей.
   Мануэла снисходительно улыбнулась. Она прежде тоже переживала подобные ощущения.
   Никаких неприятностей не случилось, пока ящики с винтовками, помеченные как "сахарное оборудование", загружались в трюм "Кристобаля". На причале и пароходе не было никого, в ком можно было бы заподозрить правительственного агента. Генерал Морето держался подальше, а присутствие мисс Кэтрин с ее кубинской подругой, не вызывало никаких подозрений у команды. Ящики были погружены без посторонней помощи, и к вечеру "Кристобаль" имел на борту тысячу стволов для повстанцев Пинар-дель-Рио.
   В глазах обеих девушек стояли слезы, когда капитан Франклин помахал им на прощание с мостика; рано утром пароход взял курс на Патапско. Он был очень серьезен, и, возвращаясь домой, Кэтрин больше не думала о "веселом заговоре"; она опасалась, что ее отца могут арестовать и посадить в тюрьму.
   - Надеюсь, все будет хорошо, - сказала она. - Мне никогда не было так тревожно прежде, когда он уходил в море.
   - Будем молиться, чтобы все обошлось, - ответила Мануэла.
   В течение долгих одиннадцати дней, в своих молитвах к Богу, утром - в церкви, а вечером - дома, они призывали Его благословение на освободительную миссию "Кристобаля". Это было тревожное время. Радостное возбуждение спало, неизвестность терзала их. Они избегали всяческих развлечений. Даже излишнее внимание Уилла, вызвавшее добродушное подтрунивание над ним членов его семьи, казалось, ослабло под влиянием длительного напряженного ожидания, хотя он по-прежнему, по-мальчишески, стараясь изображать безразличие, ежеминутно искал повода пообщаться с Мануэлой. То, что она ему говорила, не относится к "заговору", но с некоторого времени семейство Франклинов хранило две тайны. Но когда молодой человек, с той поры, каждый день спешил домой со свежим выпуском "Таймс", чтобы они могли просмотреть его на предмет всего, что могло иметь отношение к плаванию его отца, в том нетерпении, с каким ожидала его появления Мануэла, имелся двойной мотив.
   В среду, за неделю до того, как в газетах появились первые новости, генерал Морето, уехавший на следующий день после того, как капитан Франклин обогнул мыс Генри, телеграфировал:
   "Прекрасные новости. Сан-Луис взят. Мы сделали это".
   Девушки с волнением читали материал в "Таймс" о победе Пино Гуэрры, когда им доставили телеграмму от отца Кэтрин:
   "Бокас дель Торо.
   Коста-Рика, август 22.
   Оборудование доставлено. Все в порядке.
   Франклин".
   Обе девушки расплакались от счастья.
   - Ах, Кэтрин! - сказала Мануэла, рыдая на плече у подруги. - Как я рада, что познакомилась с тобой в Нотр-Дам!
   - Я тоже рада, что мы помогли Кубе стать свободной! - ответила Кэтрин.
   - Или несвободной, - вмешался Уилл, обвивая своей рукой талию Мануэлы.
   Девушка-кубинка покраснела.
   Кэтрин не понадобилось много времени, чтобы понять: Куба освобождена, но один человек, приложивший к этому столько усилий, свою свободу потерял.
   - Я так счастлива! - сказал она. Поцеловала брата и подругу и оставила их, чтобы рассказать матери о последнем американском завоевании.
  

СПАРЕННЫЙ ТЕЛЕФОН

I.

  
   (Вторник, 23 октября, 1906 года.)
   Он. Алло! Это Центральная? Пожалуйста, соедините меня...
   Она. Нет, это не Центральная, и мне бы очень хотелось, чтобы вы освободили линию.
   Он. Прошу прощения, я подумал, что вы - девушка с Центральной.
   Она. Нет. И мне бы хотелось, чтобы вы освободили линию. Она занята. Ты говорила, Эвелин...
   Он. Прошу прощения за беспокойство. Я никак не могу дозвониться до Центральной.
   Она. Я бы хотела, чтобы вы не прерывали нас! Эвелин, ты описывала платье, которое надевала на танцы в Мальборо.
   Эвелин. Как он оказался подключенным к нашей линии?
   Она. Не знаю. Наверное, на этой линии есть и другие телефоны.
   Он. Снова прошу прощения. Если я правильно понимаю, вы сказали, что это спаренная телефонная линия?
   Она. Какой у вас номер?
   Он. Подождите минутку. Вот: Мэдисон 7-9-3-1-y.
   Она. А у меня: Мэдисон 7-9-3-1-m. Как видите, у нас спаренная линия. Пожалуйста, повесьте трубку.
   Он. Я опять прошу прощения, дамы. Но мне нужно найти врача для моей матери.
   Эвелин. Я позвоню тебе позже, Женевьева. И тогда расскажу все об Атлантик-сити.
   Она. Он не должен был прерывать наш разговор, Эвелин. Но, я полагаю, мы должны позволить ему найти врача. Пока.
   Он. Я очень благодарен вам обоим.
   Она. В конце концов, мы просто сплетничали, и мне жаль, что не поняли этого раньше.
   Он. Еще раз спасибо. (После паузы.) Щелчок. Думаю, теперь я могу вызвать Центральную. Черт возьми! Эта девушка была рассержена, но в то же время проявила такт, сказав, что сожалеет. Интересно, кто она такая. Звонившая ей, назвала ее Женевьевой. Кто такая Женевьева?
  

II

  
   (Пятью минутами позже.)
   Она. Алло, Центральная. Пожалуйста, соедините меня со Справочной. Справочная? Мне бы хотелось узнать, кому принадлежит номер телефона Мэдисон 7-9-3-1-y. Мой номер? Он тот же, у нас оказался спаренный телефон. Нет, никаких проблем. Просто хочу узнать. Как вы сказали? Миссис Мэри Винсент, 286 Западная Ленвейл-стрит. Спасибо.
  

III

  
   (Десятью минутами позднее.)
   Он. Алло, Центральная, мне бы хотелось узнать, кому принадлежит номер телефона Мэдисон 7-9-3-1-m. Что? Обратиться в Справочную? Хорошо. Алло, Справочная, мне бы хотелось узнать, кому принадлежит номер телефона Мэдисон 7-9-3-1-m. Нет, не "y". Я сказал "m". Кто-то еще спрашивал про "y"? Это мой номер. Мне нужен "m". Мистер Джон Д. Платт, 1346 Линден-авеню? Так? Ах, Пратт... Спасибо.
  

IV

  
   (Среда, 24 октября.)
   Она. Ах, Эвелин, мне есть, что тебе рассказать. Помнишь того человека, который вклинился вчера в наш разговор? Я все о нем узнала. Его зовут Кэрролл Винсент, он из Принстона, и собирается изучать право в университете штата Мэриленд. Как я узнала? Ах! Не могу рассказать тебе это по телефону. Я использовала свой ум. Ты же знаешь, что Женевьева никогда не останавливается на полпути. Я...
   Он. Это Цент...
   Она. О Господи! Он снова на линии!
   Он. Прошу прощения. Я отсоединяюсь.
   Она. Можете не извиняться, вы в этом не виноваты.
   Он. Мне бы не хотелось показаться невежливым, надеюсь, вы меня понимаете?
   Она. Надеюсь, вы нашли вчера доктора. Было бы очень жаль, если бы мой звонок по пустякам стал причиной ваших неприятностей.
   Он. Благодарю вас, все хорошо.
   Эвелин (на другом конце линии). Я перезвоню тебе позже, Женевьева.
   Он. Нет, нет, позвольте на этот раз отсоединиться мне.
   Она (после паузы). Интересно, он положил трубку?
   Эвелин. Как ты узнала, кто он? Пожалуйста, расскажи.
   Она. Боюсь, он может нас подслушивать.
   Эвелин. Как ты думаешь, он сделал это намеренно?
   Она. Конечно, нет. Думаю, он нормальный парень. Джек Смолвуд сказал, просто потрясающий. Мне до ужаса хочется увидеть его.
   Эвелин. Ты спрашивала о нем у Джека Смолвуда?
   Она. Разумеется. Они живут в одном доме.
   Эвелин. Ты здорово постаралась, Женевьева.
   Она. Ты мне просто завидуешь, Эвелин. Если я еще что-нибудь узнаю, то ни за что не буду тебе звонить.
   Эвелин. Извини, Женевьева. Я всего лишь немножко поддразнила тебя.
   Она. Ты же знаешь, я этого не люблю. Но я тебя прощаю. Ты не собираешься посмотреть "Мадам Баттерфляй"? Не знаешь? Завтра вечером я иду смотреть ее с Джеком. Он пригласил меня сегодня, когда я звонила ему по поводу этого Винсента. Он взял билеты на места во втором ряду. Я собираюсь надеть свое лучшее платье. Нет, не синее. Из розового шифона. Ты его еще не видела. Оно замечательное. Ну, пока. Увидимся в пятницу.
  

V

  
   (Десятью минутами позднее.)
   Он. Пожалуйста, дайте Мэдисон 6-4-8-6-y. Дом мистера Смолвуда? Это мистер Джек Смолвуд? Нет? А вы не подскажете, когда он будет? Не знаете? Спасибо. Проклятье! А я-то думал, что все очень просто.
  

VI

  
   (Пятница, 26 октября, 9 часов утра)
   Он. - Сен-Пол 9-8-6-3. Здравствуйте! Мистер Джек Смолвуд в офисе? Да, если можно. Джек, это Кэрролл Винсент... нет, нет, Винсент. Слушай, старик, видел тебя вчера вечером у Форда. Красивая девушка с тобой... со вкусом одетая... прекрасная фигура... кто она?
   Джек. Скажи, Кэрролл, что это за чертовщина происходит между вами, хотя вы друг друга никогда в глаза не видели? Мне уже больше семи, и, как ты знаешь, я давно уже взрослый мальчик.
   Он. Не понимаю, о чем ты, старина.
   Джек. Он не понимает! Если ты не придешь ко мне в офис и обо всем не расскажешь, я ей наговорю о тебе такого!.. Что за дурацкие тайны? Сначала Женевьева Пратт расспрашивает меня о тебе. Потом, когда я увидел тебя прошлым вечером, она выворачивала шею так, - чтобы разглядеть тебя, - что я подумал, мне придется вызывать врача. И вот теперь ты звонишь мне и спрашиваешь о ней. Что это за игры? Просвети меня.
   Он. Дело в том, старина, что я и мисс Пратт подключены к одной линии.
   Джек. К одной линии? Что за линия?
   Он. Телефонная. У нас оказался спаренный телефон. Я на днях хотел позвонить, а она в это время разговаривала. Положил трубку. Потом снова. Извинялся сто раз. Хотелось бы познакомиться с ней, тем более, что она такая симпатичная.
   Джек. Ладно, Кэрролл, мой мальчик. Я все понял. Постараюсь что-нибудь сделать для тебя.
   Он. Буду тебе весьма признателен.
  

VII

  
   (Пятница, 2 ноября)
   Он. Пожалуйста, соедините меня с Мэдисон 7-9-3-1-m. Нет, нет; это другой телефон на этой линии. Здравствуйте! Это мистер Пратт? Ах, это вы, мисс Пратт? Вчера вечером вы выглядели потрясающе. Как вы себя чувствуете? Это Кэрролл Винсент.
   Она. Прекрасно, большое спасибо. Вы сильно вымокли под дождем?
   Он. Вовсе нет. Он закончился, как только мы ушли из вашего дома.
   Она. Очень рада. Позвольте поблагодарить вас за конфеты, которые вы мне прислали. Кстати, вы обещали прислать мне книгу.
   Он. Я помню. Я обегал весь город, чтобы найти этот роман, но он продан во всех магазинах. Я стал опасаться, вы подумаете, что я забыл о своем обещании, и послал вам конфеты.
   Она. Очень мило с вашей стороны. Они почти закончились.
   Он. Спасибо, спасибо, только не заболейте! Мне бы этого очень не хотелось.
   Она. Вы волнуетесь за меня?
   Он. Конечно. Но, боюсь, вы меня разыгрываете, мисс Пратт.
   Она. Вы первый начали.
   Он. Вы сказали "первый" или "пятидесятый"? В трубке раздался шум, и я не расслышал.
   Она. Понимаю, вы флиртуете.
   Он. Ни в коем случае! Я даже скрестил пальцы.
   Она. Вы смотрели по-особенному.
   Он. Вы тоже. Джек сказал так прошлым вечером. Во всяком случае, он замечательный парень. Я бесконечно благодарен ему за то, что он нас познакомил.
   Она. Я тоже думаю, что он замечательный человек.
   Он. Вы произнесли это так... Знаете, я почти завидую ему, когда слышу, как вы о нем говорите.
   Она. Я очень люблю моих друзей. У меня их мало, и я очень ценю их.
   Он. Вы когда-нибудь пополняете ваш список?
   Она. Вам предстоит это узнать.
   Он. Пожалуйста, я очень хотел бы в нем оказаться.
   Она. Хорошо... Я готова попытаться это сделать.
   Он. Сердечно благодарен. Кстати, мне пообещали завтра принести экземпляр обещанного романа. Могу я передать его вам воскресенье вечером?
   Она. Мне бы хотелось посвятить воскресенье чтению.
   Он. Тогда я занесу его вам завтра. Договорились?
   Она. На завтра у меня нет никаких планов. Буду рада вас видеть.
   Он. До свидания. До завтра.
  

VIII

  
   (Четверг, 6 декабря)
   Он. Мэдисон 7-9-3-1-m, пожалуйста. Да. Это квартира мистера Пратта? Это мисс Женевьева?
   Она. Нет, ее нет. Но я могу передать, что ей звонили.
   Он. Вам не стоит пытаться изменить голос, мисс Женевьева. Я вас сразу узнал.
   Она. Мне казалось, так я смогу узнать что-нибудь еще, мистер Винсент.
   Он. Я мог бы назвать вам свое имя.
   Она. Это было бы катастрофой.
   Он. Катастрофой было бы, если бы я начал кое в чем признаваться.
   Она. Что такое? Что-то тревожит вашу совесть?
   Он. Не совесть, но сердце.
   Она. Ну вот, вы опять. А ведь вы обещали мне вчера вечером в Академии, что больше не станете меня разыгрывать.
   Он. О, нет. Я отчаянно серьезен. Клянусь вам.
   Она. Хотела бы я вам поверить.
   Он. Почему нет?
   Она. Это может нарушить мое душевное спокойствие.
   Он. Это было бы катастрофой?
   Она. М-м-м-м... Может быть.
   Он. Я опять вижу перед собой эти смеющиеся глаза.
   Она. Фи, мистер Винсент. Это грубо.
   Он. Я попрошу прощения, когда увижу вас перед собой. Кстати, вы завтра заняты?
   Она. М-м-м-м... Нет.
   Он. Я хотел бы пригласить вас в "Альбу". Вы видели музыкальную комедию в Академии и серьезную драму у Форда. Возможно, до конца недели вам было бы неплохо увидеть то, что называется "водевилем".
   Она. Вы же знаете, что для меня это слишком дорого. Я никогда не смогу расплатиться с вами.
   Он. Сможете. Принимая мое приглашение каждый раз, когда я его делаю.
   Она. Только и всего?
   Он. Да, только и всего. Итак, решено? Идем смотреть водевиль?
   Она. Зайдите за мной пораньше, чтобы нам не торопиться.
   Он. А вы можете задержаться? Видите ли... Ну, я подумал, что вы не откажетесь поужинать после представления в Стаффорде.
   Она. Вы меня удивляете. Вы ко всем девушкам так относитесь?
   Он. Нет, только к вам.
   Она. Обманщик! До встречи.
  

IX

  
   (Понедельник, 21 января, 1907 года)
   Она. Пожалуйста, соедините меня с другим телефоном на этой линии. Это Мэдисон 7-9-3-1-y? Миссис Винсент, я полагаю? Это Женевьева Пратт, миссис Винсент. Надеюсь, вы чувствуете себя лучше? Рада это слышать. Сегодня чудесная погода, не так ли? Мне бы хотелось поговорить с вашим сыном. Это возможно? Это ты, Кэрролл?
   Он. Да, моя малышка!
   Она. Удивлен, услышав меня так скоро? Дело в том, что, вернувшись домой, я нашла приглашение на частную вечеринку в Бельведере через две недели. Ее устраивают Лида и ее муж. Я слышала, это будет потрясающе - большой бальный зал, оркестр и ужин. Мне бы хотелось, чтобы ты пошел туда со мной. Ты пойдешь?
   Он. Разумеется. И тебе это прекрасно известно, моя маленькая.
   Она. О, я так рада! Там будет много моих знакомых; ты тоже будешь со мной, и... ты прекрасно танцуешь.
   Он. Ты имеешь в виду, что мы составляем прекрасную танцевальную пару. Послушай, Женевьева, если я пойду, ты готова танцевать со мной все танцы?
   Она. Конечно, нет. Люди могут вообразить невесть что. Но ты можешь рассчитывать на каждый второй.
   Он. А сидеть рядом с тобой во время ужина?
   Она. Возможно. Хорошо, мама.
   Он. Что ты сказала?
   Она. Ты слышал? Это моя мама позвала меня ужинать.
   Он. В таком случае, можешь идти. Но не забывай о своем обещании.
   Она. Не забуду.
   Он. Ты помнишь, что я тебе уже говорил сегодня днем?
   Она. Ты много чего говорил.
   Он. Я сказал, что ты - маленькая лисичка-мучительница.
   Она. Но ты ведь не это имел в виду? Меня действительно позвала мама. Послушай, Кэрролл, я должна идти. Скажи мне, что не это.
   Он. Я имел в виду именно это. Ты - самая привлекательная мучительница. И ничего другого я в виду не имел.
   Она. О, Кэрролл!
   Он. До встречи.


X

  
   (Вторник, 5 февраля)
   Она. Мэдисон 7-9-3-1-y, пожалуйста. Могу я услышать Кэрролла Винсента? Завтракает? Пожалуйста, скажите ему, что с ним хочет поговорить мисс Пратт. Ах, Кэрролл, я так и не смогла заснуть. Я так счастлива! Я все время думала о проведенном с тобой вечере, и решила, что как только встану, сразу позвоню тебе, прежде чем ты отправишься в город. Я так счастлива!
   Он. Я тоже, дорогая. И я хотел бы, чтобы ты всю жизнь была счастлива. Как я хотел бы оказаться сейчас рядом с тобой.
   Она. И что бы ты сделал?
   Он. Я бы поцеловал тебя и сказал, как я тебя люблю.
   Она. Нет, Кэрролл, нет! Телефонистка может тебя услышать.
   Он. И что с того? Мне хочется выйти на улицу и крикнуть на весь мир: "Она любит меня, она любит меня, она любит меня!" Пусть все видят, как я счастлив.
   Она. О, Кэрролл, не делай этого!
   Он. Конечно, дорогая, я этого не сделаю. Ведь это наш маленький секрет. Только наш.
   Она. Я не заслуживаю такого счастья, Кэрролл. Мне кажется, я недостаточно хороша для тебя. Я в самом деле так думаю.
   Он. Мне показалось, когда мы ехали в коляске, ты дала слово больше так не говорить.
   Она. Я ничего не могу с собой поделать, Кэрролл. Я чувствую себя недостойной тебя. Я никогда прежде не чувствовала себя так. Но когда... когда ты обнял меня, я подумала... ну, просто я подумала о том, насколько ты величественный и благородный, в то время как я - ничтожна.
   Он. Не говори так, любимая.
   Она. Я ничего не могу с этим поделать. Я так счастлива, что мне хочется плакать.
   Он. Я прекрасно понимаю тебя, моя девочка.
   Она. А когда ты спросил меня в нише... обещаю ли я составить твое счастье... ты так красиво говорил, Кэрролл!.. мне было так трудно сдержать слезы. Любовь - прекрасное чувство, правда?
   Он. Да, дорогая.
   Она. Ты придешь сегодня пораньше, да?
   Он. Я прилечу к тебе, как только смогу... Но, не могли бы мы встретиться где-нибудь в центре города и вместе пообедать?
   Она. О! Конечно! Ты же знаешь, как я люблю тебя!
   Он. Тогда встретимся в половине первого. На углу, возле Файделити билдинг. Ты знаешь это место. До встречи.
  

XI

  
   (Среда, 10 апреля)
   Она. Мэдисон 7-9-3-1-y, пожалуйста. Это ты, Кэрролл?
   Он. Да, это я.
   Она. Мне кажется, вы возненавидели меня, Кэрролл Винсент, если послали мне такую записку.
   Он. Послушай, милая, тебе не кажется, что ты виновата передо мной?
   Она. Я? Что за вздор!
   Он. Да, ты. Как я могу верить, что ты любишь меня?
   Она. Кэрролл Винсент, как вы можете так говорить?
   Он. Послушай, Женевьева, не нужно разговаривать со мной таким тоном. Никогда прежде ты не флиртовала так с Джеком Смолвудом, как делала это вчера вечером у Леманна.
   Она. Флиртовала? Мистер Винсент, как вы смеете?
   Он. Да, флиртовала. Я произнес именно это слово. Если бы я не был тебе безразличен, ты не относилась бы ко мне с таким презрением, как в последнее время.
   Она. С презрением? В чем же оно выражалось, хотела бы я знать.
   Он. Ты вела себя с Джеком совершенно возмутительно. А что касается него, то...
   Она. Кэрролл Винсент, вы должны быть благодарны ему за вашу любовь ко мне, если, конечно, вы меня любите.
   Он. Если я тебя люблю?
   Она. Да, если вы меня любите. Вы очень хорошо знаете, что это он нас познакомил. И Джек - всего лишь мой друг.
   Он. И не больше?
   Она. Конечно, он мне нравится. Потому что он - один из моих самых старых друзей.
   Он. Ох уж эти друзья!..
   Она. Вы позволяете ревности овладеть вами.
   Он. Может быть, но я рад, что это случилось сейчас, пока не стало слишком поздно.
   Она. Вот как! Слишком поздно! (Пауза.) Вы что-то сказали?
   Он. Я ничего не сказал. Я думал. Послушай, Женевьева, какая польза от этой перепалки? Я вижу, что погорячился, отправив тебе записку. Это было жестоко по отношению к тебе. Я себе этого никогда не прощу.
   Она. Я рада, что вы, наконец, образумились.
   Он. Я не обвиняю тебя в том, что ты злишься на меня, Женевьева, дорогая.
   Она. О, Кэрролл! Как ты мог так поступить!
   Он. Я ужасно раскаиваюсь. Могу я зайти сегодня вечером и сказать большее?
   Она. Конечно, можешь, дурашка. Я тебя прощаю.
   Он. Я так рад, Женевьева. Но скажи мне, милая, что Джек Смолвуд только твой друг.
   Она. Разумеется, глупенький. Он твоего мизинца не стоит.
   Он. Спасибо, милая. До встречи.
  

XII

  
   (Среда, 4 июня).
   Она. Мэдисон 7-9-3-1-y, пожалуйста. Это ты, дорогой? Ах, Кэрролл, я так ошеломлена, что не знаю, что делаю. Но я просто не могла уснуть, не поговорив с тобой снова.
   Он. Ты же знаешь, что я всегда рад этому.
   Она. И я... Ах, я так рада, что не могу дождаться завтрашнего дня. Не могу поверить, что мечта сбылась, что мы поженимся. Это так странно, и все же я так счастлива! Ты ведь на меня не сердишься, дорогой? Мое сердце так сильно бьется - тук - тук - тук... Ты слышишь?
   Он. Подожди минутку... Да, я слышу. Раз, два, три...
   Она. Ах, ты просто меня дразнишь!
   Он. В таком случае, наверное, я слышу, как бьется мое сердце.
   Она. Ты так взволнован?
   Он. Конечно. Разве завтра в полдень, самая лучшая, милая, красивая, дорогая, привлекательная девушка в мире не станет моей женой? Как долго ждать, правда?
   Она. Ах, Кэрролл, теперь ведь нам не будет нужен телефон?
   Он. Старый добрый спаренный телефон, он стал причиной нашего счастья.
   Она. Он знает столько наших секретов... Интересно, телефонистка нас подслушивала?
   Он. О! Я думаю, она давно устала от нас.
   Она. Надеюсь, она не услышит, если я пошлю тебе поцелуй по телефону? (Чмок.) Ты его получил?
   Он. Я верну тебе его завтра днем.
   Она. И будешь возвращать каждое утро, не так ли?
   Он. Часы бьют полночь. Наступил день нашей свадьбы.
   Она. Ах, Кэрролл!
   Он. Не опоздай, моя маленькая невеста. Я "буду ждать тебя в церкви".
  

СОВРЕМЕННЫЙ ТИМОН

  
   Доктор и его жена подождали, пока полдюжины их гостей не покончат с замечательным ужином, приготовленным для них лично миссис Харфорд, прежде чем изложить причину, по которой те были приглашены. Все приглашенные были жителями Западного Арлингтона, соседи, живущие через дорогу, в соседних домах и около Картер стейшн. Во время ужина они весело болтали, часто ни о чем, как это обычно бывает с людьми, часто встречающимися друг с другом. И теперь, когда они расположились возле переднего крыльца, двое сидели в гамаке, а остальные - в удобных креслах-качалках, болтовня продолжалась, в то время как доктор Харфорд предложил сигары мужчинам и, в шутку, дамам.
   - Кажется, они не обиделись на нас за то, что мы их ни о чем не спросили, - прошептала миссис Касуэлл маленькой пухленькой миссис Фримонт.
   - Нет, нисколько, - ответила миссис Фримонт, также шепотом. - Но все равно, я чувствую себя немножечко лицемеркой.
   - Чепуха, - сказала миссис Касуэлл, - вы слишком впечатлительны.
   Возможно, она сказала бы больше, но доктор Харфорд, которому нечего было делать после того, как он раздал сигары, решил привлечь внимание приглашенных.
   - Сегодня вечером я вспомнил, - медленно начал он, - о маленьком событии во время большой вечеринки здесь прошлым летом, когда было организовано нечто вроде карточного клуба.
   Повисла странная тишина, прерываемая только песнями сверчков, где-то на полях за городом.
   - Миссис Харфорд и я, - продолжал доктор, его голос становился все более резким, а лицо - более суровым, - получали удовольствие от этого клуба, и нам очень хотелось бы узнать причину, по которой в этом году мы не получили членства в нем.
   Пара в гамаке перестала раскачиваться так внезапно, что их ноги энергично проскребли по земле. Миссис Фримонт с очевидной нервозностью прокашлялась. Остальные не сразу поняли, о чем идет речь, - то есть все, кроме мистера Касуэлла.
   - Послушайте, старина, - прорычал он, - мне сказали, что вы не хотите...
   - Джозеф! - прервала его миссис Касуэлл, повернувшись так, чтобы муж мог видеть ее как можно более отчетливо в свете лампы, расположившейся в углу. На ее лице явственно читалась угроза скандала.
   - На самом деле, нам очень хотелось бы присоединиться, Касуэлл, - тут же воскликнул доктор Харфорд. - Но дело в том, что нас никто не спрашивал.
   - Тут, должно быть, какая-то ошибка, - сказал мистер Касуэлл. - Во всяком случае, что касается меня, то я сожалею...
   - Джозеф! - снова прикрикнула миссис Касуэлл. На этот раз очень суровым тоном. И тот сразу замолчал.
   Тогда доктор Харфорд обратился непосредственно к миссис Касуэлл.
   - Мне хотелось бы понять, в чем дело, - сказал он. - Я задал несколько вопросов вам, а также Эффи, и полученные мною ответы оказались столь же различны, сколь и смехотворны, а также задевающими мою профессиональную честь и положение в обществе. И я решил собрать вас, всех вместе...
   Проехавший по Гаррисон-авеню автобус с посетителями Электрического парка заглушил его последние слова.
   - Мне бы хотелось полностью прояснить ситуацию.
   Маленькая миссис Фримонт приподнялась со стула и тихо сказала мужу:
   - Я плохо себя чувствую, думаю, мне лучше уйти.
   - Прошу прощения, миссис Фримонт, - возразил доктор Харфорд, - но я полагаю, что вам лучше остаться.
   - В самом деле, Эмили, - заметил мистер Фримонт. - Харфорд собрал нас здесь, чтобы узнать правду.
   Он, казалось, совершенно не был обеспокоен.
   - Послушайте, миссис Касуэлл, - продолжал доктор Харфорд, по-прежнему обращаясь к этой даме и делая несколько шагов по направлению к ней. - Начнем с вас. На прошлой неделе, когда вы были у меня на приеме, я попросил вас рассказать о слухах, распространяемых обо мне в Западном Арлингтоне, и, после некоторых колебаний, вы мне их рассказали. Вы не будете против повторить их?
   - Мне нечего сказать, - с некоторым презрением произнесла миссис Касуэлл. - И мне кажется, лучше оставить все, как есть.
   - В таком случае, дорогая мадам, я сам буду вынужден передать гостям то, что сказали мне вы. Если помните, вы сказали, что некто обвинил меня в том, что я - шулер, а еще одна особа, женского пола, профаном, поскольку я не смог выправить зубы ее собачки. Так?
   Миссис Касуэлл поднялась.
   - Это возмутительно, - заявила она. - И я требую, чтобы это было прекращено.
   - Не более возмутительно, чем то, как вы поступили с нами, - с улыбкой произнесла миссис Харфорд, впервые вступая в разговор.
   - Разве я переврал ваши слова? - спросил доктор Харфорд у миссис Касуэлл.
   - Мне нечего сказать, - ответила та. - Я считаю, с вашей стороны - верх неприличия, заманить нас сюда.
   - Ну, что же, дорогая миссис Касуэлл, если вам нечего сказать, у меня есть способ помочь вам изменить ваше мнение.
   Он отправился в дом, в то время как все остальные, за исключением его жены, наблюдали за его действиями с любопытством и беспокойством. Когда он снова появился, у него в руках был столик, а на нем - что-то очень большое и тяжелое, спрятанное под скатертью.
   - У меня, для вас, впрочем, и для остальных - тоже, есть небольшой сюрприз, - сказал он. - Вы ведь не знали, сударыня, что, когда я задавал вам вопросы, пока вы сидели в стоматологическом кресле, фонограф записывал ваши ответы.
   Он смахнул скатерть и принялся настраивать машину.
   На лицах, которые можно было различить в вечернем свете, было написано любопытство. Но единственным голосом, который прозвучал, был голос миссис Касуэлл. Она снова запротестовала против того, что ей устроили ловушку.
   - Тишина, - призвал доктор Харфорд и запустил машину. Все подались вперед, чтобы не упустить ни слова. Но в этом не было никакой необходимости, поскольку знакомые тона миссис Касуэлл были прекрасно записаны изобретением Эдисона и воспроизведены четко и ясно, подтверждая то, что сказал доктор Харфорд.
   "Потрясающе!" - было единственным восклицанием, произнесенным миссис Фримонт, когда воспроизведение закончилось. Доктор Харфорд предупреждающим жестом поднял палец.
   - Подождите, - сказал он, - это еще не все.
   Машина продолжала работать, и все услышали его собственный голос:
   - Послушайте, миссис Касуэлл, а кто это сказал вам, будто я жульничаю при игре в карты?
   Наступила тишина.
   - Остановитесь! - с отчаянием воскликнула миссис Касуэлл, вскочила со своего кресла и направилась к фонографу, но бдительный доктор Харфорд преградил ей путь. - Пустите меня! - крикнула она, вырывая свою руку из его и давая волю своему гневу. - Я настаиваю на том, чтобы вы немедленно прекратили это издевательство. Джозеф, и ты можешь оставаться безучастным, видя, как меня грубо оскорбляют?
   Мистер Касуэлл ничего не ответил. Жена, видимо, и не ожидая его вмешательства, продолжила гневный монолог, угрожая Харфорду судебным иском и иными способами утонченной мести.
   - Она пугает меня, - прошептала робкая миссис Фримонт, пододвигаясь поближе к своему мужу.
   Валик фонографа продолжал крутиться. Те, кто мог расслышать его среди гневных возгласов миссис Касуэлл, слышали, как она несколько раз отказывалась назвать имя своего осведомителя; доктор умолял ее сделать это и, наконец, она сдалась.
   - Хорошо, если вам и вправду так хочется знать, кто назвал вас шулером, - это была миссис Фримонт.
   Доктор Харфорд быстро выключил запись и повернулся лицом к миссис Фримонт. Та поднялась с кресла и взглянула на миссис Касуэлл. Она больше не была робкой.
   - Как вы посмели сказать такую ложь обо мне, Ирэн Касуэлл? - осведомилась она.
   - Вы же знаете, что это правда, Мэри Фримонт.
   - Нет. Она сказала вам неправду, доктор Харфорд. Она пришла ко мне, когда мы воссоздавали клуб, и сказала, что не присоединится в этом году, если вы станете его членом. Она была против вашего членства, и сказала, будто уверена, что вы мошенничаете при игре в карты, и единственное, что ей хочется, это поймать вас за руку. Я напомнила ей - возможно, в этом я была неправа, - что была вашей партнершей; вы записали лишние очки, и мы поспорили об этом.
   - Вы имеете в виду ночь у миссис Паркин?
   - Да. Разве вы не помните, что первым обратили на это внимание и хотели переписать, но после выяснилось, что все было записано правильно? Если честно, это все, что я сказала ей о вас и картах.
   - Я верю вам, миссис Фримонт.
   Из кресла, в котором сидела миссис Касуэлл, раздалось фырканье.
   - Продолжайте, - усмехнулась она. - Играйте вашу маленькую комедию. Вы в своем репертуаре. В то время как мне никто не поверит.
   - Мы верим вам и вашим словам, миссис Касуэлл, - возразил доктор Харфорд. - Но давайте послушаем дальше.
   Валик фонографа снова пришел в движение, и присутствовавшие услышали новые вопросы и ответы.
   - Скажите, миссис Касуэлл, а кто сказал вам, что я профан и не могу исправить зубы маленькой собачке?
   - Видите ли, доктор, это была миссис Паркин; она сказала, что так вас назвал ее муж, а миссис Сомерсет добавила, что вы не можете исправить зубы ее маленькой собачке.
   Паркинсы поднялись со своего места в гамаке. Муж так рассердился, что двинулся к миссис Касуэлл с поднятой рукой, но опомнился, остановился и издал гневное восклицание. Жена, высокая изящная блондинка, пользовавшаяся популярностью в Западном Арлингтоне, проигнорировала женщину, и обратилась непосредственно к мужчине.
   - Мы с мужем, - начала она, холодно и язвительно, - в большом долгу перед вами, доктор Харфорд, за столь искусное разоблачение предателя среди нас. Эта женщина угодила в простейшую ловушку, но я хочу сказать, что только с помощью такого нехитрого способа и можно было узнать правду и раскрыть всем глаза на эту интриганку.
   - Разумеется, мне нет необходимости говорить вам, - она выпрямилась и теперь говорила с необыкновенным достоинством, - что мой муж не называл вас "профаном", и, поэтому, я не могла сказать ей ничего подобного. То, что он сказал, была всего-навсего перефразированная старая шутка о стоматологах. Не помню точно, каким образом он ее переиначил, но тогда это показалось мне забавным, и, находясь с миссис Касуэлл в тот день в ее машине, я сказала ей об этом. Она рассмеялась, но миссис Сомерсет, бывшая с нами, восприняла шутку за чистую монету, и сказала, что если бы она не видела в вас хорошего дантиста-профессионала, то ни за что не обратилась бы к вам по поводу зубов ее собачки. Таким образом, доктор, вы можете видеть, как два совершенно безобидных выражения были превращены в сплетни относительно вас. Я не могу сказать вам то, что она говорила о вас в тот день, или в какой-либо другой. Я не обращала внимания на ее слова и слишком уважаю вас, чтобы повторить их, даже если бы и запомнила. Мне очень жаль, что мы пошли на поводу у миссис Касуэлл и исключили вас из карточного клуба этим летом. Уверена, мы сделали так только потому, что подумали - между вами возникла неприязнь, а также потому, что она стояла у истоков создания клуба и участвовала в нем каждый год.
   - Хотелось бы добавить, Харфорд, - от всей души сказал Паркин, - что либо вы вновь станете членом клуба с этой минуты, либо сам клуб будет распущен. Разве я не прав? - спросил он, обращаясь к Фримонтам.
   Быстрое согласие обоих Фримонтов лишило последней надежды миссис Касуэлл на апелляцию единогласного приговора. Она поднялась и подала знак своему мужу. Гнев уступил место холодному высокомерию, что доказывало: она потерпела поражение, но не выбросила белый флаг.
   - Надеюсь, ваш маленький фарс закончен, - сказала она доктору Харфорду с преувеличенным достоинством.
   - Вполне, - ответил тот.
   - В таком случае, полагаю, мне будет позволено уйти?
   - Как вам будет угодно.
   - В таком случае, - продолжала она, - оставляю вас с вашими друзьями. О! Если бы вы только знали, как они отзывались о вас! Но сейчас поют вам дифирамбы!
   - Я доверяю им, - спокойно ответил доктор.
   Миссис Касуэлл не смогла придумать, что еще сказать, поэтому собралась уходить.
   - Идем, Джозеф, - приказала она, направляясь к калитке в живой изгороди.
   Касуэлл на мгновение задержался и протянул руку дантисту.
   - Прошу прощения; мне очень жаль, старина. Ее поступок ужасен. Если я могу хоть как-то загладить вину...
   - Джозеф! - произнесла миссис Касуэлл от калитки.
   Джозеф поспешил к ней.
   - Возьмите сигару, Паркин. И вы, Фримонт, - сказал доктор Харфорд, когда оставшиеся снова разместились в гамаке и креслах, собираясь обсудить миссис Касуэлл и ее выходку.
   - О Господи! Какой оригинальный способ, Харфорд, - воскликнул Фримонт.
   - В самом деле, - пробормотала маленькая миссис Фримонт.
   - Это вовсе не моя идея. Я позаимствовал ее у Шекспира. Разве вы не помните сцену из "Тимона Афинского", где Тимон приглашает своих фальшивых друзей на обед, чтобы разоблачить их?
   - В любом случае, вы были на высоте, - сказал Паркин, никогда в жизни не читавший Шекспира.
   - У меня было одно важное преимущество перед старым Вилли, - продолжал доктор Харфорд.
   - Какое же? - с улыбкой спросила миссис Паркин.
   - У меня был фонограф.
  

НОЧЬ, КОГДА ПЕЛА ПАТТИ

  
   Когда я переехал сюда десять лет назад, этот квартал Франклин-стрит, к северу от Чарльза, был известен как "квартал врачей", хотя сейчас здесь не живет ни один практикующий врач. Начиная с доктора Ослера, на углу Чарльз-стрит с южной стороны - в старом особняке колониального стиля, в котором сейчас расположены апартаменты "Rochambeau", - до доктора Алана П. Смита на северной стороне, рядом со старым зданием клуба "Мэриленд" на Кафедрал-стрит, - всего пять врачей. И мое собственное убежище - с золотыми буквами на фасаде, как это подобает специалисту, недавно вернувшемуся из венской больницы, - шестое подобного рода.
   На южной стороне, неподалеку от доктора Ослера, перед одним из тех прекрасных старых домов, возведенных в тридцатых годах, - домов элиты Балтимора за много лет до того, как был построен Маунт Вернон, - имелась вывеска:
  

ДЖЕЙМС КОРСИ ДАНТОН, Д.М.

   Вывеска была старомодной, и настолько размытой дождями, что имя едва можно было разобрать. То же самое можно было сказать о матовом стекле в переднем окне, на котором - возможно, лет сорок назад, - также, черными буквами, было написано имя доктора Дантона. Впрочем, всему дому не хватало краски и ухода.
   В свои студенческие годы, обучаясь в медицинской школе Джона Хопкинса, я никогда не слышал имени доктора Дантона, и это заставило меня навести справки о своем соседе. Я узнал, что Дантон - пожилой отшельник, давно отказавшийся от практики и не отвечавший на приглашения. Его самоизоляция возросла до такой степени, что его редко видели на улице, а все покупки он делал через мальчиков-посыльных. "За восемь лет я видел Дантона только один раз, - сказал мой собеседник. - Говорят, у него была отличная практика, он с отличием окончил Эдинбургский университет; он настоящий джентльмен, которого любили все без исключения пациенты".
   - Что же заставило его так измениться? - спросил я.
   - Говорят, несчастная любовь; но никаких подробностей мне неизвестно.
   Пожилой отшельник вызывал у меня жгучее любопытство, и почти каждый раз, возвращаясь домой или выходя, я смотрел на дом доктора Дантона, в надежде увидеть его. Первый случай представился, кажется, через месяц после того, как мне о нем рассказали. Солнце скрылось, я мог видеть только красный отблеск позолоченных куполов собора. В полумраке, доктор Дантон подошел к окну на втором этаже, - я сразу понял, что это он, - высокая, стройная фигура, чуть сутулая, одетая во что-то черное, за исключением открытого белого воротничка довоенного стиля. Маленькие седые волосы, зачесанные назад, обрамляли его лицо, в сумерках казавшееся утонченным и благородным, хотя на нем виднелись многочисленные морщины. Я наблюдал за молчаливой фигурой у окна, будучи незамеченным ею, поскольку он пристально смотрел на увитый виноградом фасад старой унитарной церкви на углу, пока на нас не обрушилась настоящая темнота.
   В следующий раз, как кажется, я снова столкнулся с доктором Дантоном примерно через неделю. Трамвайная линия Эдмондсон авеню была продлена на Чарльз стрит, и впервые в этом старинном квартале раздались звонки этого быстрого вида транспорта. Около девяти часов вечера я заметил, как доктор Дантон сошел с тротуара возле клуба "Атенеум", собираясь пересечь улицу. Трамвай двигался очень быстро, но старый джентльмен, опустив голову и погруженный в свои мысли, ничего не зная о современных средствах передвижения, не обратил на него внимания. Водитель попытался затормозить и яростно звонил, но не мог предотвратить неизбежного. Я выскочил на улицу, когда трамвай и доктора разделяло всего полдюжины футов, и, к счастью, мне удалось схватить его и убрать с пути колесницы Джаггернаута, едва не раздавившей его.
   Его первым импульсом, когда он повернулся ко мне, было прочитать мне гневную нотацию, поскольку я очевидным образом нарушил плавное течение его мысли. Но затем, увидев, какое малое расстояние отделяло его от катастрофы, сменил гнев на милость, улыбнулся, а в глазах его мелькнули искорки.
   - Мы, молодежь, не так осторожны, как нам следовало бы быть, - сказал он. - Я обязан вам жизнью.
   Я поспешил уверить его, что мой поступок не является чем-то выдающимся; он снова поблагодарил меня, чрезвычайно изысканным образом. Трамвай удалился, мы остановились на углу церкви.
   - Я - доктор Дантон, - представился он. - Мой дом вон там, и, хотя я живу один, причем без каких-либо изысков, буду рад, если вы окажете мне честь воспользоваться гостеприимством, какое я намерен вам предложить.
   Я с готовностью согласился.
   - Я - доктор Сиамен, - в свою очередь представился я. - Переехал сюда совсем недавно. - И указал на свой дом.
   Мы пересекли Франклин стрит и оказались возле дома доктора Дантона. Он открыл тяжелую дверь, но, прежде чем я смог войти, прошел вперед и включил свет. После чего рассыпался в извинениях по поводу царившего беспорядка, когда проводил меня в комнату позади гостиной, в которой толстый слой пыли на резной мебели красного дерева служил доказательством отсутствия прислуги.
   - Полагаю, что вы, молодой человек, назвали бы это своим логовом, - сказал он, зажигая люстру, висевшую в центре комнаты, - но я предпочитаю называть ее своим кабинетом.
   На полках по всему периметру комнаты расположились медицинские труды, знакомый бюст Эскулапа, пара черепов, несколько костей и прочие вещи, свидетельствовавшие о профессии ее хозяина. Позади кожаного кресла, возле стола, под люстрой, справа стояло еще одно кресло. Доктор Дантон подвинул его для меня, а сам расположился в первом. Теперь, при ярком свете, я заметил, что он казался не только худым, но и изможденным, а его лицо, страшно меня заинтересовавшее, имело впадины, что придавало ему почти жуткий вид, несмотря на изысканность и интеллектуальность. Глаза его имели странное выражение, словно по временам он испытывал сильную боль, а еще в них виднелась печаль, что вызвало мою симпатию к нему.
   С минуту или чуть дольше стояла тишина. Я чувствовал, что он перебирает общие темы, на которые можно было бы поговорить. Наконец, он сказал:
   - Вы - первый гость, которого я принимаю здесь, с той поры, как бедный Уоллис сидел в этом кресле дюжину лет назад.
   - Вы имеете в виду мистера Уоллеса, адвоката? - спросил я.
   - Он был моим хорошим другом, - мягко ответил он. Я почувствовал, что он словно бы погружается в прошлое.
   - Вам, наверное, одиноко здесь, - заметил я.
   - Вовсе нет, - ответил он. - Я живу воспоминаниями.
   Тени на его лице стали глубже.
   - Почему бы вам не вернуться к практике? - рискнул спросить я. - И забыть о прежних печалях, живя сегодняшним днем?
   Он наклонился вперед, казалось, пристально глядя на меня, но все же - куда-то в прошлое.
   - Увы, молодой человек, - сказал он, положив тонкую руку на мое запястье, - если бы вы знали, если бы вы только знали! Я старался изо всех сил, но потом понял, что не смогу, и прекратил бесплодные попытки. Существует такая печаль, унять которую способен только вечный сон. Я не одинок, потому что Она всегда здесь, со мной.
   Мне было лучше хранить молчание. Он почти не замечал моего присутствия. Я чувствовал, что он обязательно продолжит, если я не буду его прерывать.
   - Каждую ночь, Она присутствует здесь, рядом со мной, - продолжил он, - и каждый день Она тоже рядом. Она ободряет меня, Она дарует мне свое общение, которого я всегда так искал, и все же, о Господи, насколько это не то!
   Он закрыл ладонями лицо. У меня на глаза навернулись слезы, которые я едва мог сдержать.
   Вскоре он поднялся с кресла и направился к стене. К моему удивлению, нажатие пальца на пятнышко в деревянной дверной стойке открыло потайное углубление в перегородке. Доктор шагнул туда и взял кресло, точно такое же, как и то, в котором сидел я. Оно было тяжелым, я вскочил, чтобы помочь ему, но он резко мотнул головой, давая понять, что моя помощь не требуется. Когда он оказался на свету, я увидел в кресле женский плащ, из блестящего серого сатина, несколько поблекшего. Он благоговейно поднял плащ и положил его на спинку кресла.
   - Так было в ту ночь, когда она сидела здесь и скончалась, - сказал доктор.
   На несколько минут наступила тишина. Губы доктора подергивались, мыслями он был где-то далеко; он, не мигая, смотрел на старый плащ.
   - Я любил ее. О, как я ее любил! - наконец, пробормотал он, снова осознав мое присутствие. - Вы даже не способны представить себе, сэр, всю силу моей любви. Она прошла испытание временам - ее не ослабило даже то, что она была замужем за другим.
   Снова пауза.
   - Она была самым красивым и веселым ребенком, какого вы когда-либо могли видеть, - наконец, продолжил он. - Если бы она была индийской девушкой, ее звали бы "Танцующий солнечный луч". Но она была простой девушкой из Балтимора, а ее родители, предпочитавшие романы Вальтера Скотта другому чтению, исключая Библию, назвали ее Джеральдин. Помните эти слова из "Песни последнего менестреля": "О молодой богине, о дивной красоте, о леди Джеральдине".
   Так она получила свое романтическое и историческое имя. Для нас, мальчиков, - моего брата Тома и меня, - она всегда была Диной, нашей кузиной. Ее отец умер, когда она была совсем маленькой. Так же, как и моя мать, и с тех пор главной в нашем доме была тетя Пэтти. Отец был одним из торговцев и судовладельцев, - он скончался в Балтиморе. Ни одна фирма не пользовалась такой известностью, как Дантон и Джеймсон, и не было клиперов быстроходнее, чем те, которые плавали под вымпелом Дантона.
   Дина и Том были одного возраста, на несколько лет младше меня, но она была для нас подругой во всех наших играх. Конечно, у нас не было стольких развлечений и состязаний, сколько есть сейчас у молодых людей, - ни пригородных клубов, ни езды на машинах. Мы бродили по лесу Говарда вокруг монумента Вашингтона, по берегам канала, оканчивавшегося сетью водопадов Джонса над Центральной улицей. И в этих прогулках Дина всегда нас сопровождала. Я вижу ее как сейчас, четырнадцатилетнюю, простенько одетую школьницу, с чистеньким личиком, с ее ясными, доверчивыми серыми глазами, ее стройную маленькую фигурку, розовые губы, всегда готовые поцеловать вас сестринским поцелуем.
   Ей было шестнадцать, когда меня отправили в Эдинбург на одном из кораблей отца, учиться на врача. В тот день она не смеялась; я прекрасно помню, - когда наш корабль направлялся вниз по Патапско, тем ясным, синим утром, она прижимала к влажным глазам платок и махала им нам вслед. Мы очень нежно попрощались, и хотя между нами не было произнесено ни одного слова о любви, я знал тогда, что мое сердце остается с ней.
   Три года в Шотландии дались мне очень нелегко, и единственной радостью моей в то время были письма Дины. В те дни письма шли долго, я не знал, когда их ожидать. Но каждое приносило ко мне, помимо новостей, частичку прекрасной Дины. Я видел в ее письмах, как она наливается милой женственностью, и когда я мысленно возвращался в родные места, покидая старый Эдинбург, то думал не о доме, не о том, чем займусь по возвращении, но только об одном - о той, которую покинул маленькой девочкой.
   Я только что окончил курс обучения, когда меня ожидал ужасный удар. Пришло письмо от Дины, первое за два месяца, в котором она сообщала, что вышла замуж. Замуж! Подумать только! За Тома! Он вместе с Уотсоном и Рингголдом участвовал в мексиканской войне, и газетные вырезки, присланные мне, сообщали о храбрости, проявленной молодым капитаном Дантоном. Признаюсь вам, сэр, что в течение нескольких дней я подумывал об убийстве собственного брата. Я отправился в пешую прогулку в Троссач, и все это время оставался наедине с собой; я составлял планы мести; я упрекал Дину; я уверял себя, что она не может любить Тома, что она, должно быть, была увлечена его красивым мундиром и бравым видом.
   Ко времени своего возвращения в Балтимор я несколько пришел в себя, и когда встретился с Томом и его женой, был полон решимости сделать все для того, чтобы Дина была счастлива, пусть и не со мной. Я не ошибся в своих видениях, она действительно обрела милую женственность, но я даже представить себе не мог, какую. Среди всех наших друзей и знакомых в Балтиморе не было более красивой молодой замужней женщины, чем миссис Дантон; никто из незамужних девушек также не могли сравниться с ней; ни более любезной хозяйки, поскольку она часто давала скромные ужины в нашем доме.
   Но, увы! счастье ее длилось недолго. Том начал сильно выпивать. Он нашел себе друзей в отеле Барнума, возвращался поздно, его отсутствия дома становились все более частными и продолжительными. Мы с отцом пытались повлиять на него, сначала упрашивая, а потом браня. Мы делали все возможное, чтобы Дина ничего не узнала о тех историях, которые передавали про Тома, но они все равно становились ей известны. И хотя она никогда не отзывалась плохо о нем в разговорах с нами, мы видели, как радость исчезает из ее глаз, с лица, из сердца, как вместо нее их наполняет глубокая печаль. Только Господу известно, что ей пришлось испытать за девять лет жизни с Томом, пока тот не умер от злоупотребления алкоголем.
   Это может показаться ужасным, но я был рад, когда Тома не стало. Переживаниям Дины пришел конец; отец и я были избавлены от неприятностей, расходов и пятна, которое ложилось на всю семью, - о чем знал весь Балтимор. Кроме того, в глубине сердца, признаюсь в этом, теплилось волнение от того, что женщина, которую я любил больше всего на свете, снова стала свободной.
   Конечно, будучи настоящей женщиной, с нежный сердцем, Дина долго горевала о смерти Тома. Она искренне любила его, несмотря на все его недостатки, и наш дом был погружен в печаль еще год. В те дни, наши женщины в знак траура носили густую вуаль; ее носила и Дина, выходя в церковь, на могилу Тома или навещая полдюжины бедных семей, в которых принимала участие. Но большую часть времени она проводила дома, слушая отца, чье ухудшающееся здоровье стало причиной тревоги для нас обоих.
   Вскоре я начал приглашать ее с собой. Поначалу она говорила "нет", но затем, по всей видимости, не желая причинять мне боль своим отказом, стала соглашаться. Я отвозил ее в дома наших друзей на вечера, посвященные музыке или висту, или же на концерты. На ее щеки начал возвращаться румянец, так долго отсутствовавший, печаль в глазах тускнела. Я не говорил ей ни слова любви, но ненавязчиво давал понять, как сильно мое чувство к ней. Новые книги, лучшие сладости, самые красивые цветы, тонкие комплименты, какие только могла подсказать искренность, - все это было для нее; и я мог наблюдать робкий рассвет любви, зарождавшейся в ней. Я желал ее любви, но я желал и большего - чтобы она стала моею.
   Прошло два года, наступила незабываемая ночь в Балтиморе, когда восемнадцатилетняя Аделина Патти - певица, сверкая прелестью молодости и красоты, после блистательного триумфа в Нью-Йорке - должна была выступить на сцене театра на Холидей-стрит и спеть "Сомнамбулу". Стракош устроил выступления Патти и Бриньоли в Готэме, теперь их жаждал услышать Балтимор. Я пригласил Дину, я был горд ее красотой и прекрасным платьем, когда мы сидели среди сотни знакомых, в газетах обычно именуемых "светом". Она отказалась от черного, и надела атласное платье мягких оттенков, переливающееся и украшенное кружевами. Ее зрелая красота казалась мне привлекательнее детской, когда я впервые понял, что она красива. Она была очарована музыкой, но я совершенно не слушал диву, я находился в театре только для того, чтобы наслаждаться близостью к ней. У меня было ощущение, что мои терзания скоро закончатся. Я верил, что она ответит "да", если я сделаю ей предложение; и я решил сделать его той же ночью.
   После того, как мы ушли и расстались с нашими друзьями, она оживленно говорила о музыке, пока мы ехали в коляске, а я слушал ее и продолжал повторять про себя: "Сегодня, Джим, сегодня!" Когда мы вошли в дом, она направилась в эту комнату и с улыбкой села на кресло, которое вы видите. Она позволила мне расстегнуть свой плащ и положить его на спинку кресла, но игриво предложила мне присесть напротив, когда я позволил своим пальцам едва-едва ласково прикоснуться к ее шее. Ах! если бы вы только знали, как я любил ее в ту минуту!..
   Голос доктора дрогнул. В его глазах появились слезы. Что касается меня, я был глубоко тронут, мои собственные глаза повлажнели.
   - Я отправился в столовую, чтобы принести ей немного хереса и бисквитов. Я отсутствовал всего лишь мгновение; но за это мгновение я потерял ее навсегда.
   Вены на его лбу вздулись, подобно канатам. Он горячо заговорил, после небольшой паузы.
   - Она была мертва, сэр. Она была мертва. Она сидела в кресле, в том же положении, как я оставил ее, но рукой она держалась за грудь, а улыбка, которой она дарила меня, сменилась гримасой боли. Ее сердце остановилось навсегда. Я обезумел, когда обнаружил, что не могу оживить ее; я громко закричал, чувствуя, что мое сердце тоже вот-вот остановится; отец и слуги в тревоге прибежали в комнату. Они говорили мне, что я кричал несколько дней, бредил и постоянно звал ее. Но я ничего не помню. Я на некоторое время потерял память, а когда она вернулась, проклял себя за то, что остался жить. Дважды я потерял ее - один раз ее отнял у меня брак, а второй раз - смерть; и радость жизни так и не вернулась ко мне. Это случилось много лет назад, сэр. После Дины я похоронил отца, и остался здесь один. Я и сам давно умер. Моя душа с той, которую я обожал.
   Он поднялся, я - тоже. Я почувствовал, что он хочет закончить наш разговор. Он вытер слезы со щек шелковым платком, а затем, положив свою изможденную руку на мое правое плечо, приблизил свое лицо к моему и сказал:
   - Я так и не осмелился посетить ее могилу в Гринмаунт. Я боюсь самого себя. Но вы, если сможете, чтобы сделать одолжение старику, несчастную жизнь которого спасли сегодня вечером, сходите туда через некоторое время, и убедитесь, что там все так, как и должно быть. Я заплатил за это.
   Я пообещал ему сделать это, после чего вышел в звездную ночь, с тысячью впечатлений от ужасной трагедии жизни этого человека, теснившихся в моем возбужденном мозгу. Я не смог уснуть, я лежал в постели, представляя себе случившееся с ним, дополняя его многими деталями, о которых он не сказал. На следующее утро я поехал на участок Дантонов в Гринмаунт и обнаружил, что за ним хорошо ухаживают. Над могилой любимой им Дины возвышался красивый камень из каррарского мрамора, с надписью:

ДЖЕРАЛЬДИНА,

Любимая жена Томаса Боули Дантона,

Скончавшаяся внезапно,

1860.

В возрасте 30 лет.

Бог есть любовь.

   С одной стороны располагалась могила несчастного Тома. С другой - зеленый дерн ожидал, чтобы его потревожили, охраняя место для последнего из Дантонов; там, спустя год, в сыром, дождливом марте, я увидел, как погребают старого врача, - рядом с той, которую он так любил.
  

РАЗОЧАРОВАНИЕ В МЕДИЦИНЕ

I

  
   Мистеру Джону Айрдэллу,
   Саммерфилд,
   Графство Гилфорд,
   Северная Каролина.
   Балтимор, 1 октября, 1906.
  
   Дорогой отец:
   Я здесь уже почти неделю, и все у меня складывается довольно удачно, так что я сегодня выбрал время написать. Я нахожу, что занятия, лабораторные работы и учеба будут отнимать много сил, но, как я уже говорил тебе перед отъездом, я приложу все усилия, чтобы занять соответствующее положение, и у тебя была причина гордиться мною, когда я стану доктором медицины. Мне придется оставить всякую мысль о развлечениях и удовольствиях, и на некоторое время стать аскетом.
   Мой колледж - Ф & Х - открылся в прошлый четверг речью декана, очень хорошей речью, и мне очень жаль, что ты ее не слышал. Ибо, хотя я выбрал медицину, главным образом, потому, что мой дядя Уилл добился на этом поприще значительных успехов в Техасе, я был рад услышать слова декана о том, какая это благородная профессия - освобождать от страданий миллионы людей.
   Колледж расположен в здании из красного кирпича, на улицах Калверта и Саратоги, и его студенты проходят практику в городской больнице, примыкающей к нему, в которой лечатся сотни пациентов. Не знаю, помнишь ли ты это место, ведь прошло много лет с тех пор, как ты был в Балтиморе в последний раз. Он находится недалеко от делового центра, всего в квартале к северу от здания суда и почтового отделения. Всего студентов около трехсот. Они приехали сюда из разных частей страны, и даже из-за границы. Я буду помнить то, что ты говорил: не сходиться ни с кем из них достаточно близко.
   Я снял квартиру в пансионе на Норд Калверт стрит, N 641. Им владеет вдова из графства Мекленбург, она называет его "Ядкин" и прилагает все усилия для привлечения "Тархилов". Почти все ее постояльцы из Северной Каролины, мы получаем газеты из Рейли и других мест, так что я чувствую себя здесь почти как дома.
   Я плачу пять долларов в неделю, и, полагаю, дополнительных расходов у меня будет немного, за исключением покупки книг, так что я рассчитываю уложиться в те тридцать пять долларов в месяц, которые ты мне обещал. Но я сказал в колледже, чтобы счет за учебу они высылали тебе. Это ведь правильно, не так ли?
   Любящий тебя сын
   Хьюго.
  

II

   Мисс Грейс Айрдэлл,
   Саммерфилд,
   Северная Каролина.
   Балтимор, 4 октября, 1906.
  
   Дорогая сестричка:
   На днях я написал отцу и рассказал, как обстоят мои дела в колледже. Полагаю, ты прочитала его, или тебе рассказали все, что в нем содержится. На самом деле, все не совсем так, как я в нем писал, поскольку "старожилы" постоянно издеваются над "новичками". В прошлую пятницу "старожилы", построив нас, гоняли вверх-вниз по главным улицам, в брюках и костюмах, вывернутых наизнанку, с чулками поверх туфель, нарисовав на наших голых ногах и спинах черт знает что. Только представь себе, как выглядел при этом твой старший брат на Лексингтон-стрит, где леди совершают покупки! Я умер бы на месте, если бы мне встретился кто-нибудь из знакомых. Сопротивляться мы не могли, потому что "старожилов" было слишком много. Один из нас попробовал, и теперь ходит с подбитым глазом и рукой на перевязи.
   После "парада" они отвели нас на задний двор и заставили делать "трюки". Один из нас должен был встать на пустой пивной бочонок и произнести торжественную речь "Куба должна быть присоединена к Соединенным Штатам". Когда настал мой черед, я подумал, что с легкостью смогу изобразить собак, кошек и петухов, которых было полно в нашем доме. Я имел такой успех, что они постоянно требуют от меня повторения. Каждый раз, стоит мне только выйти из класса, банда этих орущих дикарей хватает меня, тащит куда-нибудь в сторону и требует продемонстрировать мое искусство подражания. Я ужасно устал, но ничего не могу с этим поделать.
   Прошлым вечером двое моих приятелей из пансиона заставили меня пойти с ними в театр на Балтимор-стрит. Это разнообразное шоу, включающее различные номера, - акробатику, пение и танцы. Мне казалось, что все замечательно, но толпе не нравилось, потому что время от времени она принималась кричать: "Сорвись с крючка!"*, что бы это ни значило.
   ---------------
   * Английская идиома, выражающая, в частности, неодобрение чего-либо. Соответствует по смыслу тому, как у нас говорят: "Иди отсюда!" человеку, делающему что-то неправильно.
  
   В прошлое воскресенье я собирался посетить методистскую церковь, но один из преподавателей колледжа, одноклассник дяди Уилла, пригласил меня на вечернюю службу в церковь конгрегации, красивое здание на Мэриленд-авеню, больше похожее на пышное здание колледжа, чем на церковь. Я получил наслаждение, поскольку слушал отличное пение, а прямо передо мной сидела одна из самых красивых девушек, каких я когда-либо видел. После службы меня познакомили с некоторыми людьми, и они пригласили меня посетить церковь на следующей неделе.
   Наверное, тебе не стоит показывать это письмо отцу. Иначе он может подумать, что я недостаточно серьезно отношусь к учебе.
   Твой
   ХЬЮГО.
  

III

  
   Мистеру Хьюго Айрдэллу,
   641 Норд Калверт стрит,
   Балтимор, Мэриленд.
   Саммерфилд, Сев. Кар., 6 октября, 1906.
  
   Дорогой сын,
   Я рад, что ты поселился в Балтиморе, а также твоим выбором достойной и почетной профессии. Я ожидаю, что ты будешь учиться и трудиться, поскольку не собираюсь обеспечивать взрослого сына-бездельника. Я не очень доволен тем, - об этом мне сказала твоя мать, - что ты написал Грейс, будто не пошел в методистскую церковь в прошлое воскресенье, как ты мне обещал, но зато пошел в театр. Ты должен помнить о том, что говорил пастор об опасности для молодых людей посещать разные церкви в таком большом городе, как Балтимор, не придерживаясь какой-либо одной.
   Сегодня я получил счет из колледжа. Я был удивлен, что он пришел мне, поскольку ты обещал мне, когда я дал согласие на твою учебу, оплачивать его сам. На этот раз я вышлю денежный перевод, но в дальнейшем ты должен следовать данному тобой обещанию.
   Твой отец,
   Джон Айрдэлл.
  

IV

  
   Мисс Грейс Айрдэлл,
   Саммерфилд, Сев. Кар.
   Балтимор, 10 октября, 1906.
  
   Дорогая сестричка,
   Во имя Неба, что заставило тебя сказать о моем тебе письме на прошлой неделе? Отец устроил мне разнос за поход в театр и непосещение методистской церкви. Ты понимаешь, что человек не может все время работать и учиться, но отец - человек старой закалки, и этого не понимает. Не нужно ничего ему говорить.
   Я был в театре несколько раз. Это вовсе не дорого, если брать билеты на дешевые места. Время мы проводим довольно весело. Однажды вечером мы отправились в кабачок на улице Файетт и наслаждались жареными устрицами. В другой раз мы пошли в немецкую таверну в центре города, пили пиво и ели сэндвичи с сыром. Там очень живо; много приятных людей.
   В методистской церкви я пока еще не был. Я собирался отправиться туда в воскресенье утром, но вернулся в субботу поздно вечером и проспал. Зато в воскресенье вечером я отправился в конгрегационную церковь. Там я снова увидел ту самую симпатичную девушку; я был к ней несправедлив - она прекрасна. С ней был молодой человек. Хотел бы я оказаться на его месте. Завтра вечером снова собираюсь пойти туда. Может быть, она тоже будет там. Очень на это надеюсь...
   Твой
   Хьюго.
  

V

  
   Мистеру Кларенсу Роуну,
   Рейли, Сев. Кар.
   Балтимор, 25 октября, 1906.
  
   Привет, старина:
   Не получил от тебя ни слова с тех пор, как написал тебе из дома, сообщив, что отправляюсь в Балтимор, изучать медицину; но, полагаю, это потому, что ты был слишком занят, расставаясь с леди, на которой собирался жениться. Старик, я влюбился. В самую красивую девушку, какую когда-либо встречал. Я видел ее пару раз на вечерних воскресных службах в церкви, с тех пор, как приехал, а теперь имею счастье видеть ее постоянно. Хотелось бы мне, чтобы ты тоже увидел ее. Хотя, нет, потому что, если бы такое случилось, я заполучил бы в твоем лице соперника. Она прекрасна. Высокая, с потрясающей фигурой и изящными манерами. Она блондинка, ее волосы горят золотом, а ее глаза синие, как... Я собирался написать "индиго", но даже оно не настолько синее. Ты знаешь, я никогда не встречался с блондинками, но эта меня покорила, настолько она живая и красивая. В тот вечер, когда я впервые встретил ее, мы разговаривали с полчаса. Веришь ли, тот парень, с которым она пришла, совершенно раскис! Я, наверное, произвел на нее впечатление, потому что, прощаясь, она выразила надежду, что мы скоро встретимся снова. Она живет на Гилфорд-авеню, в Северном Балтиморе. Я был там в прошлый вторник, вечером. Спросил, увижу ли ее в воскресенье в церкви. Говорю тебе, она выглядит идеалом в розовом платье, с золотыми волосами, убранными на ее голове таким образом, что я не могу этого описать, - но выглядящими великолепно. Она сказала, что в тот вечер к ней намеревался прийти какой-то человек, но она отказала ему, сообщив, что у нее назначена другая встреча, и то, как она говорила мне об этом, глядя на меня своими потрясающими синими глазами, заставило меня почувствовать, что я просто таю под ее взглядом. Она прекрасно умеет стучать по клавишам, и большую часть вечера проводит за фортепиано. Она часто посещает театр, она знает все последние модные комические оперные арии, исполняемые Анной Хелд и Марией Кейхилл, и умеет играть регтайм. Я пытался просить ее сыграть что-нибудь сентиментальное, но она заявила, что это не соответствует ее настроению. Надеюсь, когда-нибудь оно у нее изменится.
   Надеюсь, завтра мне представится случай увидеть ее. Она изучает живопись в институте Мэриленда, в местной художественной школе, и попросила меня сопровождать ее в пригород на эскизы. Мне придется удрать с занятий в колледже, но, держу пари, оно того стоит.
   Твой
   ХЬЮГО.
  

VI

  
   Мистеру Кларенсу Роуну,
   Рейли, Сев. Кар.
   Балтимор, 1 ноября, 1906.
  
   Привет, старина,
   Был рад получить от тебя весточку так скоро, и еще рад, что тебя заинтересовала мисс Эдит Вулф. Нет, я не думаю, что тебе стоит приезжать в Балтимор. Но, если ты будешь хорошим мальчиком и держаться подальше отсюда, я вышлю тебе ее фотографию, которую она обещала мне подарить, чтобы ты тоже мог ее увидеть. Правда, ни одна фотография не может передать ее прелести, потому что она - самая живая девушка из всех, каких ты когда-либо встречал, помимо того, что она - самая красивая.
   На неделе я пару раз был у нее дома, вчера вечером сводил в театр и в воскресенье мы присутствовали в церкви. Но самое страшное испытание ждало меня в прошлую пятницу, когда мы выехали на эскизы, о чем я тебе уже писал. В тот великолепный октябрьский день за городом было прекрасно, деревья полыхали всеми мыслимыми красками. Я нес ее маленький мольберт и холст, мы сели в машину возле ее дома и отправились в пригород, в местечко Маунт Холли. Я и понятия не имел, какие прекрасные пейзажи могут располагаться поблизости от Балтимора. Сначала мы, миновав мельницу, поднялись высоко на холм, затем петляли между деревьями и оказались возле водопада Гвинна, низвергавшегося каскадами и исчезавшего глубоко внизу; отсюда открывался замечательный вид на долину и покрытые лесом холмы. Затем мы спустились вдоль ручья и присели под большой скалой; здесь мисс Вулф сделала наброски водопада. Это не заняло много времени - всего лишь грубые наброски. Она собиралась поработать над ними дома и пообещала дать мне копии для украшения моей комнаты. Она была в самом развеселом настроении, какое только можно себе вообразить, мы прекрасно проводили время "далеко от безумной толпы". Этот день я запомню навсегда, поскольку она в первый раз поцеловала меня. Это случилось вот как. Когда мы сидели на скале у края воды, она уронила кисть, и та поплыла по течению. Она сказала, что для нее это самая ужасная потеря в мире. "Вы вознаградите меня, если я ее достану?" - спросил я. Она ответила утвердительно. "Вы меня поцелуете?" - снова спросил я. "Не говорите ерунды, глупый мальчик!" - со смехом ответила она. Я помчался по берегу, залез на камень, поймал кисть и принес ей. Минут десять мы спорили, был мне обещан поцелуй или нет. Внезапно она наклонилась и коснулась моих губ своими. "Вот и конец спору!" - воскликнула она и покраснела. Но это был вовсе не конец, поскольку я жаждал продолжения. Но больше поцелуев не последовало. Ох уж эти девушки! Полагаю, мне придется заключать с ней как можно более сделок, иначе я останусь без поцелуев. Она утверждает, что всегда выполняет условия сделки.
   Ты даже не представляешь себе, как ловко она уклоняется, когда я пытаюсь перевести разговор на сентиментальную почву. Несколько раз я назвал ее кокеткой, но она только смеется. Ах, как она смеется!
   Вчерашний поход в театр обошелся мне в 3.20 доллара, включая оплату машины, а мое пособие от старика невелико. Поэтому я рад, что она не приняла мое приглашение отправиться к Реннеру, поужинать после "Льва и мыши". Она сказала, что ей этого хотелось бы, но нам лучше отправиться сразу домой, в соответствии с пожеланием ее матери.
   Пожелай мне успеха, старина, в моей любовной интрижке. Говорю тебе, эта девушка заставляет меня думать больше о радостях жизни, чем скучать над описанием всяких костей и тому подобном.
   Твой,
   ХЬЮГО.
  

VII

  
   Мисс Грейс Айрдэлл,
   Саммерфилд, Сев. Кар.
   Балтимор, 21 ноября, 1906.
  
   Дорогая сестричка:
   Как бы я хотел, чтобы ты была рядом со мной прошлой ночью, чтобы увидеть самые большие танцы, какие ты когда-либо видела. Это были военные танцульки в Арсенале Пятого полка, огромном здании, в котором могут разместиться приблизительно пятнадцать тысяч человек. Здесь устраиваются самые большие собрания в Балтиморе. Это было грандиозное зрелище; множество девушек в прекрасных платьях и юношей в форме или фраках, танцевали под музыку полкового оркестра. Брат Эдит Вулф служит в полку лейтенантом, и она пригласила меня быть ее сопровождающим. У нас была своя компания - лейтенант Вулф, один военный, один штатский и пара подружек Эдит, маленькие, симпатичные, милые сестрички, которые мне очень понравились. Я танцевал со всеми тремя девушками, но чаще всего с Эдит, которая выглядела неотразимой в черном платье с блестками, необычайно подходящем для блондинки. Один вальс был просто умопомрачителен.
   Единственным недостатком для меня стал счет. Мне пришлось заплатить 4 доллара за машину и 3 доллара за розы. Кроме того, мне пришлось взять напрокат фрак, поскольку я не мог явиться на танцы без него. Товарищи подсказали мне место, которым владеют братья-близнецы, совершенно одинаковые, и было очень забавно смотреть, как они прилаживают ко мне ласточкин хвост, здесь подтягивают, а там - ослабляют. Мой последний доллар был отдан им, и мне нужно придумать, как протянуть оставшиеся до получения очередного пособия пару недель.
   Любящий тебя,
   ХЬЮГО.
  

VIII

  
   Мистеру Хьюго Айрдэллу,
   Колледж физиологии и хирургии.
   Балтимор, 27 ноября, 1906.
  
   Дорогой сэр:
   Факультет имеет честь уведомить вас о недобросовестном отношении к занятиям, как в отношении их посещений, так и готовности в аудитории, и ожидает, что вы измените его в лучшую сторону, или же последствия для вас могут оказаться плачевными.
   С уважением,
   У. Талберт,
   Секретарь.
  

IX

  
   Миссис Джоан Айрдэлл,
   Саммерфилд, Сев. Кар.
   Балтимор, 2 декабря, 1906.
  
   Дорогая мама,
   Мне хотелось бы, чтобы ты оказала мне большую услугу. Не смею писать об этом отцу, но считаю, что должен иметь черный костюм и выглядеть так же, как выглядят прочие студенты, когда хожу на вечеринки. Он стоит сорок долларов, и я, конечно же, не могу выкроить такой суммы из того небольшого месячного пособия, которое посылает мне мой отец. Скажи ему, что это необходимо, и убеди его, пожалуйста, чтобы он позволил мне это сделать. Если он не пришлет денег, мне придется одолжить их, или купить костюм в рассрочку.
   Любящий тебя сын,
   ХЬЮГО.
  

X

  
   Мистеру Хьюго Айрдэллу,
   641 Норд Калверт стрит,
   Балтимор.
   Саммерфилд, Сев. Кар., 6 декабря, 1906.
  
   Сын,
   Какого черта тебе понадобился черный фрак? Когда ты уезжал, ты взял с собой черный костюм. Он был достаточно хорош, чтобы ходить на вечеринки здесь. Твои балтиморские друзья намного аристократичнее здешних? Кроме того, разве ты отправился туда ходить по вечеринкам, а не учиться? Ты слишком многое пишешь о девушках, обществе, танцах и театрах, но ничего - о занятиях. Помни, я оплачиваю учебу. Когда я был в твоем возрасте, то вставал в четыре утра и трудился в поле до заката, и слишком уставал, чтобы наряжаться и изображать из себя джентльмена. Если ты собираешься стать врачом, тебе лучше изменить свое поведение.
   Твой
   ОТЕЦ.
  

XI

  
   Мистеру Кларенсу Роуну,
   Рейли, Сев. Кар.
   Балтимор, 10 декабря, 1906.
  
   Привет, старина,
   Ты прав, укоряя меня в том, что я совершенно о тебе позабыл, но у меня есть оправдание. Мы с Эдит встречаемся уже почти два месяца. Я влюблен даже еще сильнее, чем прежде. Она замечательная девушка. Мне удается увидеть ее почти каждый день - встретиться на Лексингтон-стрит, прогуляться по Чарльз-стрит, отправиться вместе с ней в церковь, сводить ее в театр или куда-нибудь еще. Она пригласила меня сходить в один клуб, где играют в карты, там каждые три недели собирается прекрасное общество. Ты должен увидеть меня в купальном костюме. Пришлось купить, но этого того стоит. Ты меня не узнаешь.
   Эдит по-прежнему очень мила. Вчера вечером, в клубе, мы искали двойной миндаль и заключили пари, - коробка конфет против поцелуя. Разумеется, я проиграл, но она поцеловала меня при расставании. И намекнула, что хотела бы получить коробку конфет за пять долларов. Подумать только! Помнишь строчку из "Техасского бычка": "Интересно, стоило ли Дэниэлу Уэбстеру за сотню целовать ее мать".
   Пока, старина; получил приглашение с Эдит на одну веселую пирушку сегодня вечером. Нужно готовиться к экзаменам, но совершенно нет времени.
   Твой
   ХЬЮГО.
  

XII

  
   Мистеру Джону Айрдэллу,
   Саммерфилд, Сев. Кар.
   Балтимор, 20 декабря, 1906.
  
   Уважаемый сэр,
   Преподаватели колледжа физиологии и хирургии попросили меня сказать вам, что знаний вашего сына слишком мало, чтобы он мог продолжать учебу здесь. У него более пятидесяти пропусков занятий, полная неготовность к учебе и несданные экзамены.
   С уважением,
   К. Ф. Б. Эван,
   Декан.
  

XIII

  
   (Телеграмма)
   Хьюго Айрдэеллу,
   641 Сев. Калверт ст., Балтимор.
   Саммерфилд, Сев. Кар., 21 декабря, 1906.
  
   Немедленно возвращайся домой. Получил письмо с факультета.
   ОТЕЦ.
  

XIV

  
   (Телеграмма)
   Джону Айрдэллу,
   Саммерфилд, Сев. Кар.
   Балтимор, 21 декабря, 1906.
  
   Сначала вышли семьдесят пять долларов. Расплатиться за пансион и пр.
   ХЬЮГО.
  

XV

  
   (Телеграмма)
   Хьюго Айрдэллу,
   641 Сев. Калверт ст., Балтимор.
   Саммерфилд, Сев. Кар., 21 декабря, 1906.
  
   Продай костюм и заложи часы. Жду.
   ОТЕЦ
  

XVI

  
   (Специальным курьером)
   Мисс Эдит Вулф,
   1746 Гилфорд-авеню, Балтимор.
   Станция Пеннси,
   Вашингтон, 22 декабря, 1906.
  
   Дорогая,
   Извини, но встретиться с тобой сегодня вечером не смогу. Внезапно вызван отцом. Не знаю, по какой причине. Я напишу тебе, как только окажусь дома. Надеюсь на скорое возвращение. Любящий тебя
   Навеки твой,
   ХЬЮГО
  

XVII

  
   (Специальным курьером)
   Мисс Кларе Янси,
   Ядкин, Балтимор.
   Вашингтон, 22 декабря, 1906.
  
   Уважаемая мадам,
   Очень сожалею о своем сегодняшнем внезапном отъезде. Вышлю вам деньги за пансион, как только смогу. До тех пор прошу вас позаботиться о моих вещах.
   С уважением,
   ХЬЮГО АЙРДЭЛЛ.
  

РОЗОВЫЙ ПРИЗРАК ПЛОЩАДИ ФРАНКЛИНА

  
   Поначалу призрак был очень скромным. Несколько детей, сидевших на скамейке в сумерках, увидели его в окне второго этажа одного из тех больших старых коричневых зданий на Файетт-стрит, с южной стороны площади Франклина. Это показалось им настолько необычным и странным, что, отправляясь по домам на улице Саут Стриккер, они только об этом и говорили. Родители, разумеется, не восприняли их всерьез, и сказали детям, что причин для беспокойства нет. Но когда одной из маленьких девочек, которая поначалу никак не могла заснуть, приснился кошмар, и она встревожила горничную, сказав, что к ней приходила женщина в розовом, было решено провести дознание.
   На следующий вечер призрак не появился. Двое отцов со своими детьми сидели на площади после ужина, до девяти часов, но ничего не видели. Естественно, взрослые решили, что детям показалось. Но дети повторяли, что они на самом деле видели призрак, и были настолько убедительны в своем рассказе, что отцы дрогнули, и вернулись на площадь на следующий вечер.
   И они увидели призрак!
   Вскоре после того, как июньское солнце скрылось за деревьями, и его последние лучи окрасили крыши высоких домов на Кэри-стрит, на восточной стороне площади, призрак показался в окне, на которое указывали дети. Это был туманный, неясный силуэт, но, несомненно, розовый. Он появился у окна, и, на мгновение остановившись, начал махать длинными руками, совершая фантастические жесты, о которых дети сказали, что он манит их. Затем призрак исчез, но через какое-то время появился снова, и снова принялся махать.
   Крики детей привлекли на площадь других людей, и вскоре множество народу стояли и наблюдали за странным видением. Оно продолжалось минут пять, или даже больше, пока совсем не стемнело, после чего исчезло, а собравшиеся на площади не могли ни объяснить, ни хотя бы высказать разумное предположение относительно видения, которое, вне всякого сомнения, не было выдумкой. Они продолжали смотреть и обсуждать, но призрак в тот вечер больше не показался.
   На следующую ночь, поскольку новость распространилась по всему городу, в юго-восточной части площади собралось человек сто, или даже больше. Призрак появился вовремя, и повторил вчерашнюю программу. Это было чудесно и таинственно. И все же, объяснения по-прежнему найдено не было, поскольку дом на некоторое время оказался необитаемым, - жившая в нем семья на несколько недель укатила в Европу.
   Полиция узнала о происходящем, когда прошло четыре дня. К тому времени, за исключением копов, казалось, в юго-западном Балтиморе только и говорят, что о призраке. Один репортер поместил в дневной газете материал о нем, и сержант Норман, покидая вечером участок, получил указание "разобраться с призраком". Всем известно, что полиция в сверхъестественное не верит. Слишком часто призраки, которым надлежит состоять из эфира, оказываются самыми обыкновенными ворами и грабителями.
   По прибытии на площадь, сержант обнаружил здесь тысячу зевак. Должно быть, каждый из них прочитал заметку в утренней газете. Все напряженно вглядывались в окна особняка коричневого цвета на Файетт-стрит. Из окон некоторых домов на Кэри-стрит высовывались любопытные; такую же картину можно было наблюдать, взглянув на западную часть площади Франклина, на больницу.
   - Это либо розыгрыш, либо вор, - авторитетно заявил сержант, когда репортер, написавший о призраке, попытался узнать его мнение. Он собирался поведать о своем собственном опыте "общения" с фальшивыми призраками, когда в окне появилось розовое видение; сержант увидел его и удивленно вскрикнул. Тысяча других пар глаз также увидели его, из тысячи глоток разом вырвался вскрик удивления, разной силы.
   - Вон он! Вон он!
   После этого все дружно замолчали, и над площадью повисла тишина. Углубляющиеся тени ползли по темно-коричневым стенам особняка, пока контур в окне не стал виден очень отчетливо. Сверхъестественная природа видения казалась совершенно очевидной, поскольку сквозь нее можно было рассмотреть внутренний интерьер комнаты. Стоявшие около сержанта увидели, как тот снимает шлем и вытирает выступивший на лбу пот.
   - Чертовщина какая-то, - пробормотал он.
   Призрак принялся размахивать руками, наклоняться и выпрямляться; он манил, а потом делал жесты, словно прогонял. У сержанта по коже подирали мурашки, впрочем, как и у всех собравшихся. Они столкнулись с чем-то сверхъестественным, озадачивающим, удивляющим, сомнительным, насмешливым, очаровательным, тревожащим.
   - О Господи! - воскликнул сержант. - Это самая странная вещь, какую я когда-либо видел, Говард. Нам придется войти в этот дом.
   Но их визит в ту ночь ничего не дал. Несколько минут были потрачены на то, чтобы, по крыше соседнего дома, проникнуть к окну коричневого особняка, еще несколько - чтобы открыть запертые ставни. К тому времени сумерки превратились в ночь, и сержанту пришлось зажечь позаимствованный фонарь, прежде чем отправиться в комнату с призраком. В комнате не оказалось ничего необычного или сверхъестественного; никаких следов розового призрака или какого-либо другого существа, телесного или духовного. Мебель и вещи казались непотревоженными и стояли на своих местах, как их, вероятно, оставили хозяева перед отъездом. И когда Говард, репортер, выглянул в окно, сотни наблюдателей на площади и в окнах заявили, что призрак исчез минут десять назад.
   Сержант чертыхнулся. После чего пробормотал: "Это, безусловно, странно". Затем они с Говардом тщательно осмотрели дом, от крыши до подвала. Они заглядывали в шкафы, поднимали матрасы, заглядывали в ящики бюро, и во многие предметы, настолько маленькие, что в них не мог скрываться человек. Но не обнаружили ничего, что могло бы указывать на присутствие призрака, вора или шутника.
   - Черт побери, - снова заметил сержант, когда они с Говардом, разгоряченные, вышли из дома около девяти часов.
   На следующее утро статьи о случившемся появились во всех газетах. Юго-западный Балтимор был поглощен сенсацией, обсуждал ее и размышлял, как такое может быть. Как результат, когда июньский день близился к концу, на площади собралась толпа наблюдателей, включавшая уже не одну тысячу. В клубе "Конкорд" утверждали, что она по численности превзошла любое политическое массовое предприятие, когда-либо случавшееся в городе. Площадь была забита, только и слышалось: "Розовый призрак!" Капитан Делани приказал полицейским следить за порядком в толпе и дать возможность проезжать машинам. С сержантом Норманом, капитан лично руководил подготовкой к захвату призрака.
   Розовый призрак не разочаровал. Он появился в окне в обычное время, - как только на площадь Франклина опустились сумерки, - он манил к себе озадаченно и благоговейно взирающую на него толпу. Капитан Делани подал знак, и его люди, со всех сторон проникнув в дом, бросились вверх по лестнице. Сержант мчался впереди всех. Его ругали и высмеивали за то, что он не смог раскрыть тайну накануне вечером, и он решил во что бы то ни стало сделать это сегодня. Но, переступив порог комнаты, он в изумлении отшатнулся назад и помешал полицейским, бежавшим позади него. Розовый призрак в окне отсутствовал, но он покачивался и махал руками на западной стене комнаты.
   - О Господи! Что это? - воскликнул кто-то позади него.
   Норман только и смог, что указать на стену. Он почувствовал, как волосы у него под шлемом зашевелились, а в горле пересохло. Это, однако, почти сразу прошло, и он, с дубинкой в руке, смело бросился на призрак. Однако, как только он приблизился к нему, его ожидал сюрприз. Вместо машущего руками привидения, он увидел свою собственную полную фигуру, - тень на внешнем краю розового тумана. Он повернулся на каблуках и согнулся в порыве неудержимого смеха. Загадки розового призрака для него больше не существовало.
   - Что случилось, Норман? Что с тобой, приятель? Ты сошел с ума?
   Другие полицейские, ворвавшиеся в комнату, замерли, но сержант продолжал смеяться. Делани разозлился и схватил его за плечо. Это движение приблизило его к розовому туману, и капитан понял причину веселья Нормана.
   - Клянусь, это забавно! - воскликнул он, и тоже согнулся пополам. Другие полицейские стали приближаться к розовому туману, и каждого из них ожидала участь сержанта и капитана. Таких веселых полицейских в Балтиморе еще не знали.
  

* * * * *

  
   Пять минут спустя капитан Делани и сержант Норман, наконец-то взяв себя в руки, покинули дом вместе со своими подчиненными и направились через площадь к дому на Кэри-стрит, где попросили разрешения увидеть живущую здесь леди. Это была статная, красивая молодая женщина, и, когда она вышла в гостиную, лицо ее выглядело еще привлекательнее из-за легкого румянца, скорее всего, вызванного визитом двух полицейских. Когда они покидали ее десять минут спустя, ее лицо было пунцовым, и на нем веселье сменялось смущением, и обратно. Но Делани был уверен, что розовый призрак больше не появится.
   - Видите ли, все объясняется очень просто, - сообщил он журналистам, ожидавшим их снаружи. - У молодой дамы, кажется, есть постоянный кавалер, для которого она каждый вечер прихорашивается. После ужина она поднимается в свою комнату, находящуюся в передней части верхнего этажа, и там расчесывает и приводит в порядок волосы. Долгими летними днями, когда лучи солнца перестают освещать площадь, они все еще продолжают проникать в окна ее квартиры.
   - Но какое отношение она имеет к призраку? - спросил самый нетерпеливый журналист.
   - К этому я и веду, юноша, - ответил капитан, - но если вам так не терпится узнать, спешу удовлетворить вас, что как раз она-то и есть розовый призрак. По крайней мере, призрак создавало солнце, а она была той движущейся фигурой, тень которой вытворяла такие странные вещи. В задней части ее комнаты расположено бюро, так что когда лучи заходящего солнца проникают в северное окно, они отражаются в зеркале бюро, выходят из южного окна, проходят через площадь и попадают в то окно, в котором вы видели призрак. Каждый раз, когда она подносила руки к волосам или делала любое движение перед зеркалом, ее отражение повторяло эти движения и представлялось в виде движущегося розового призрака.
   - Значит, никаких розовых призраков больше не будет?
   - Нет, если только юная леди не поведет себя беспечно и оставит окна открытыми. Потому что сегодня она узнала, - весь город собирается здесь, на площади, чтобы увидеть, как она прихорашивается, готовясь к встрече со своим кавалером.
  

ПРОПАВШАЯ МУМИЯ

  
   О моих качествах как сыщика в штаб-квартире детективов в здании суда создалось ошибочно высокое представление. Лично я всегда ощущал, что помощь, которую я смог оказать им в двух-трех случаях, была в большей степени обусловлена удачей, и лишь в небольшой - логикой и здравым смыслом при умозаключениях, сделанных на основании казавшихся тривиальными фактов, но впоследствии оказавшихся очень важными. Тем не менее, эта самая удача, сопутствовавшая мне в этих делах, закрепила за мной репутацию балтиморского Шерлока Холмса, в то время как щедрость, с которой я позволил им присвоить славу себе, заставила все чаще прибегать к моим консультациям в тех случаях, когда они оказывались в тупике. Со своей стороны, должен признаться, мне нравилось разгадывать загадки, и я не только установил телефон в своих апартаментах в Арунделе, но всегда, на всякий случай, отсутствуя в квартире или офисе, оставлял сообщение, где меня можно будет найти в течение нескольких следующих часов. Таким образом, озадаченные видоки могли связаться со мной в том случае, если им была необходима моя помощь.
   Несколько недель назад, дождливым субботним днем, я, сидя в театральной ложе, увидел Дорланда, стоявшего в проходе и подававшего мне сигналы. Британский оркестр лейтенанта Амерса, в красных одеяниях, который мне очень нравился, заканчивал увертюру к "Вильгельму Теллю", и, будучи отчаянным меломаном, я вряд ли ушел бы до конца программы. Но Дорланд был детективом, никогда не обращавшимся ко мне, если только случай не оказывался интересным и запутанным, а потому я покинул свое место и присоединился к нему в вестибюле.
   - Куда на этот раз, Дорланд? - спросил я.
   - В Женский колледж, сэр, - коротко ответил он.
   Я выказал удивление. Таинственное преступление в учреждении, где учились сотни девушек из лучших семей Америки - в это трудно было поверить.
   - Очень интересный случай, сэр. Пропала мумия египетской принцессы.
   - Действительно, странно, - заметил я. - И обещает нечто любопытное. Идеи есть?
   - Ни малейшей, сэр.
   Отвозя меня в колледж на своей машине, Дорланд поведал мне все известные ему факты. Мумия была добыта в Египте с большим трудом президентом Гаучером и являлась одним из самых ценных экспонатов музея колледжа. Частично освобожденное от оберток из тонкого льна, потемневшего от времени, тело дочери фараона было выставлено в стеклянной витрине на втором этаже Гаучер-холла, а рядом с ней помещен саркофаг, где оно провело века, изготовленный из дерева и расписанный фигурами и иероглифами, рассказывавшими о ранге и достоинствах маленькой леди. Накануне, в шесть часов вечера, мумия находилась на своем месте. Утром, когда уборщица подметала зал, она обнаружила, что стеклянная витрина открыта, а мумия исчезла. Ночной сторож никого не видел и ничего не слышал.
   - Каковы ваши предположения? - спросил я Дорланда, когда мы проезжали по Двадцать третьей улице.
   - Она могла быть продана за хорошую цену в другой музей; ее вернут в колледж за выкуп; это студенческий розыгрыш; это сделано девушками, состоящими в каком-нибудь тайном обществе колледжа.
   Когда мы прибыли, нас тепло приветствовали три встревоженных должностных лица колледжа, а декан поспешил поставить в известность о своем желании избежать публичности.
   - Вы допросили кого-нибудь из девушек? - спросил я.
   - Нет, - ответил декан, - по субботам их здесь немного; мы никому ничего не сообщали, так что пропажа останется в тайне до тех пор, пока мы не определимся с мотивами.
   Тщательное изучение пустой стеклянной витрины и помещения ничего не дало. Допрос уборщика и его жены также ни к чему не привел.
   - Вы все здесь тщательно подмели, - сказал я женщине. - А куда вы отнесли мусор?
   - Он в коробке, в подвале, сэр.
   По моей просьбе, ящик принесли. Он был почти полон.
   - Здесь только сегодняшний мусор? - спросил я.
   Ответил уборщик.
   - Вчера я очистил все ящики, сэр, - сказал он.
   После этого я запустил руки в мусор и начал тщательный поиск, вынимая содержимое ящика и раскладывая, горсть за горстью, на газеты, разложенные на столе в кабинете доктора Гаучера. Дорланд опрашивал остальных, и это позволило мне найти то, на что другие не обратили внимания.
   Спустя десять минут я добрался до дна ящика. Затем, повернувшись к декану, сказал:
   - Как много студенток из Канады учится в колледже?
   - Из Канады? Две - мисс Карутерс и мисс Ансти.
   - Могу я увидеть их?
   - Я не понимаю... - начал было декан.
   Я поспешил заверить его, что ни в чем их не подозреваю.
   - Тем не менее, - добавил я, - мне хотелось бы задать им несколько вопросов. У меня есть кое-какие предположения, и их ответы могут мне помочь.
   Декан успокоился.
   - Мисс Карутерс несколько дней отсутствовала по причине болезни. С мисс Ансти вы можете поговорить. Она - очаровательная девушка. Ее отец - один из методистских священников Канады, он старый друг доктора Гаучера и мой тоже. Она живет не в колледже, а у одной леди на углу Чарльз-стрит; эта дама - старая знакомая их семьи. Я дам вам ее адрес. Возможно, ее сейчас нет дома, но вы можете попытаться.
   Вмешалась жена уборщика.
   - Я видела мисс Ансти около часа назад, сэр. Она несколько минут пробыла наверху, а затем вышла и села в машину с молодым джентльменом.
   - Я схожу к ней домой, - сказал я.
   - Очень мало надежд найти мумию, не так ли, мистер МакИвер? - с тревогой осведомился декан.
   - Наоборот, - уверенно ответил я. - Я рассчитываю вернуть вам вашу принцессу через час-другой.
   Он воспринял мои слова с сомнением.
   - Что бы вы ни делали, - сказал он, - постарайтесь, чтобы добрая слава колледжа не была омрачена никакой тенью. Если вы найдете похитителя, позвольте мне самому решить его судьбу. Если вам удастся вернуть мумию целой и невредимой, я вообще предпочел бы замять скандал.
   Я обещал.
   - Мне кажется, это очень необычный случай, - сказал я, - но, думаю, вы останетесь полностью удовлетворены.
   После чего я оставил его одного.
   Дорланд и профессор колледжа, сопровождавшие меня к дому на Чарльз-стрит, очень хотели знать, какую подсказку я обнаружил, но я оставил их в неведении.
   Мисс Ансти, как я и ожидал, дома не оказалось, но нас любезно приняла миссис Иден, хозяйка. Все было обставлено изысканно и со вкусом, просторная гостиная изобиловала картинами, предметами искусства и сувенирами, очевидно, приобретенными во время зарубежных поездок.
   - Я ожидаю, что Этель вот-вот вернется, - сказала нам милая пожилая леди. - Днем она уехала на машине с другом и пообещала вернуться к ужину.
   - Мы пришли, чтобы спросить, - сказал я, - не она ли потеряла вот эту драгоценность.
   И, к удивлению Дорланда и профессора, достал булавку, найденную мною в мусорном ящике, - крошечный кленовый лист, украшенный жемчугом.
   - Да, это булавка Этель! - воскликнула миссис Иден. - Не думаю, что это она потеряла ее, поскольку совсем недавно она отдала ее своему другу. - Она улыбнулась. - Вы же знаете, у молодых девушек в наши дни есть обычай обмениваться подобными предметами с молодыми людьми. В мое время такого не было.
   - Не будет ли невежливым с моей стороны, - продолжал я, - спросить имя этого молодого человека?
   - Разумеется, нет, - ответила леди. - Это зовут мистер Раймонд Хардинг.
   - Вы имеете в виду, - спросил я, - сына мистера Хардинга, президента банка? Хардинги, как известно, - одно из самых знаменитых семейств-миллионеров в обществе Балтимора.
   - Он самый, - ответила миссис Иден. - Они с мисс Ансти дружат уже несколько лет. Уверена, они будут благодарны вам за то, что вы нашли эту булавку. Теперь я вспоминаю, что они, кажется, говорили о ней. Он приезжал сюда вчера вечером, и они оба были сильно взволнованы. За завтраком Этель пожаловалась на головную боль и выглядела так, будто плакала. Они несколько раз созванивались сегодня утром, но Этель ничего мне не сказала, а я посчитала нетактичным о чем-нибудь ее спрашивать. Когда он зашел сегодня днем, я сказала ей, что она очень бледная, и ей нужно бы отдохнуть, но она только посмеялась в ответ.
   - Мы придем попозже, когда они вернутся, - сказал я миссис Иден, вставая. - Может быть, мне удастся решить их маленькую проблему. А пока, я попрошу вас ни о чем им не говорить.
   Когда мы вышли на улицу, уже стемнело. Дорланд крепко сжал мою руку.
   - МакИвер! - воскликнул он. - Вы просто чудо! Теперь дело в шляпе!
   Профессор выглядел озадаченным.
   - Я не совсем понимаю, джентльмены, почему вы считаете, что дело улажено? Где мумия? И кто похититель?
   - Мумия, профессор, - ответил я, - по всей видимости, в машине Раймонда Хардинга.
   - Не хотите же вы сказать, что похититель - он?
   - Думаю, мумию взял он. Думаю, когда он брал ее, то обронил булавку. Это также упало с его головного убора.
   Я показал ему позолоченную букву "Х", какими обычно шляпники помечают головные уборы своих клиентов. Это была вторая моя находка в ящике для мусора.
   - Но мотив, молодой человек, мотив! - упорствовал профессор. - Зачем сыну миллионера вламываться в здание женского колледжа и красть мумию? Это звучит смешно.
   - Я хочу, сэр, чтобы именно это и объяснила мисс Ансти. Это единственный подозрительный элемент в цепочке рассуждений. Я немного знаю Раймонда Хардинга, у него репутация шалопая, но он вовсе не плохой парень.
   - Но вы, конечно, не подозреваете Этель Ансти. Зачем бы ей...
   Скорбные ноты гудка на Двадцать второй улице возвестили о приближении автомобиля и прервали речь профессора о той, которая явно была его любимой ученицей.
   - Быстрее! - крикнул я. - Спрячемся за углом.
   Большая машина показалась на Чарльз-стрит и остановилась перед домом Иден. Из нее вышел стройный молодой человек и помог выйти молодой леди. Они некоторое время постояли на тротуаре рядом с машиной, - как я предположил, размышляли, будет ли безопасным оставить мумию в машине, - после чего проследовали в дом.
   Мы, все трое, осторожно направились к машине.
   - Посмотрите на заднем сиденье, Дорланд, - сказал я детективу. Вся моя выстроенная схема похищения и разгадки тайны рассыпалась бы как карточный домик, если бы мумии там не оказалось. Но Дорланд радостно вскрикнул.
   - Все в порядке, она здесь, - сказал он, - завернута в резиновое покрывало.
   Мы попытались поднять сверток, но мумифицированная дочь фараона оказалась тяжелее, чем мы предполагали.
   - Будьте осторожны, мистер Дорланд, - попросил профессор, - не повредите ее.
   - Теперь позаботимся о молодом человеке, - сказал Дорланд, выбравшись на тротуар.
   - Нет, - ответил я. - У меня есть план получше. Вы можете завести машину?
   Дорланд смог.
   - У вас есть ключи от Гаучер-холла? - спросил я профессора.
   Они у него были.
   - Отвезите мумию и поместите ее обратно в витрину, а я пока пойду поговорю с мисс Ансти.
   Они уехали; как только я увидел, что они свернули за угол, то позвонил и спросил мисс Ансти. Повестив шляпу на вешалку, я взял с другого рожка кепи Хардинга и обнаружил, что среди позолоченных инициалов отсутствует буква "Х".
   Я ощутил невольную жалость по отношению к девушке, когда она через несколько минут вошла в гостиную. У нее были прекрасные, правильные черты лица, глубокие синие глаза, особенно красивые, когда в них светились молодость и живость. Но в тот день у нее под глазами были темные круги, ее веки подозрительно покраснели, щеки побледнели, что еще более подчеркивалось темно-синим шелковым костюмом. Даже поверхностный наблюдатель мог заметить, что она в последнее время была чем-то сильно обеспокоена и плакала.
   - Вы хотели меня видеть? - спросила она, медленно направляясь ко мне.
   - Чтобы вернуть вам это, - ответил я, протягивая ей булавку в виде кленового листа.
   Она побледнела еще сильнее, если только это было возможно, и оперлась рукой о фортепиано, словно обессилев.
   - Я... я... это не... где вы ее нашли? - спросила она, едва сдерживая рыдания.
   - В Гаучер-холле, около витрины с мумией.
   Она сделала шаг назад. Но потом постаралась взять себя в руки.
   - Вы - детектив?
   Я поморщился.
   - Нет, - ответил я. - Я друг колледжа и мистера Хардинга.
   Услышав его имя, она сникла, опустилась на стул, склонила голову и разрыдалась.
   - О, Раймонд! - услышал я. - Это - позор. Это - тюрьма.
   Ее тело сотрясалось. Я не мог этого вынести.
   - Послушайте, мисс Ансти, - сказал я, слегка дотронувшись до ее плеча. - Это ничего не значит. Даю вам слово джентльмена, что никто не узнает об этой истории, кроме тех двоих или троих, кому она уже известна.
   Она подняла заплаканное лицо и пристально взглянула на меня.
   - Это была глупая шутка, - всхлипнула она. - Виновата я. И должна быть наказана только я. Это начиналось как шутка. Я понятия не имела, что он это сделает.
   - Попросите Раймонда прийти сюда.
   Она вышла в коридор, и вернулась с Хардингом. Когда тот вошел в гостиную, то удивился, увидев меня.
   - Он знает о мумии, - слабым голосом произнесла девушка.
   Хардинг взглянул на меня, потом на нее.
   - Знает?
   - Да, и он хочет нам помочь.
   - Я хочу помочь тебе выбраться из этой передряги, Раймонд, - сказал я.
   Молодой человек внимательно посмотрел на меня. Потом протянул руку, взял мою и крепко пожал.
   - Спасибо, МакИвер, - просто сказал он.
   Затем мы сели, и молодые люди рассказали мне всю правду о похищении египетской принцессы. Во всех подробностях. Раймонд, как я узнал, открыл витрину во время визита в колледж днем в пятницу, а затем укрылся в здании. Когда сторож отлучился, ему потребовалась всего одна минута, чтобы забрать мумию, отнести вниз, открыть дверь и поместить в свой автомобиль.
   - Затем он приехал сюда, чтобы показать ее мне, - сказала мисс Ансти.
   - А потом я повез ее обратно, - продолжал молодой человек, - и, о Господи, обнаружил, что сторож запер дверь. Мы ужасно испугались. Я не знал, что делать с этой чертовой штукой.
   - Но зачем вы это сделали? - спросил я.
   Юноша с тревогой взглянул на девушку.
   - Я сделал это на спор, - ответил он после паузы.
   Девушка покраснела.
   - Это не вся правда, мистер МакИвер, - сказала она. - Мы шутили, дразнились, зашла речь о поцелуе. Сейчас это звучит глупо, но тогда это казалось очень весело. Я не ожидала, что он это сделает. О-о-о, как мне жаль!..
   - Вопрос в том, - сказал молодой человек, - как мне теперь вернуть ее обратно.
   - Это самая легкая часть дела, - ответил я. - На самом деле, она уже на месте. - Я замолчал, чтобы насладиться произведенным эффектом. - И, если я не ошибаюсь, вот два джентльмена, с помощью которых это произошло. - В дверь позвонили, и я вышел, чтобы впустить Дорланда и профессора.
   Следующие пятнадцать минут были наполнены вопросами, объяснениями, обещаниями помалкивать и выражениями искренней благодарности молодой пары. Профессор был единственным, кто полагал необходимым отругать их за глупую шалость и указать на серьезную опасность, которой они себя подвергли. Это отрезвило их и, в то же время, заставило осознать, какую огромную услугу я им оказал.
   Один момент продолжал озадачивать Дорланда. Когда мы вышли из дома и расстались с профессором, он спросил меня:
   - Как вы догадались, что булавка принадлежит мисс Ансти?
   - Если бы она были сделана в виде чертополоха, - ответил я, - то мне пришлось бы начать поиски с милой девушки, по имени О'Данди.
   - Не понимаю, - пожал плечами он.
   - Кленовый лист, сын мой, это национальная эмблема Канады.
   - Вот оно что, - протянул Дорланд. - Значит, чтение книг все-таки в чем-то помогает.
   - Да, - согласился я. - Иногда это бывает полезным.
  

"МАУНТ-ВЕРНОН 1-0-0-0"

  
   Они оказались в том печальном состоянии, когда каждый из них устал от другого. Любовное крещендо смолкло. Каждый подсознательно понимал, что, хотя весна их романа была наполнена свежими днями, лету суждено было стать влажным и жарким. Дэниэл начинал искать недостатки в Дженни, хотя прежде верил, что она их лишена, а Дженни, в свою очередь, все больше и больше раздражал Дэниэл, она становилась к нему все более требовательной, и была склонна обвинять в недостатке внимания, не сравнимого с тем, какое он ей уделял в самом начале их знакомства. Дэниэл иногда позволял себе танцевать с другими девушками, чего никогда не позволял себе в период расцвета их романа, а Дженни не стеснялась принимать знаки внимания от мужчин, бывшими такими же почтительными и восхищенными, как Дэниэл в самом начале их отношений. Их друзья, по крайней мере, самые проницательные, понимали, что вероятность брака между ними становится все более призрачной.
   Дженни и ее родители проводили лето в Маунт Холли Инн, и, среди прочих примеров своего начинающегося охлаждения, Дэниэл был склонен ворчать о том, что вынужден наскоро ужинать, поспешно переодеваться в своей разогретой солнцем комнате на Парк-авеню и совершать пригородное автомобильное путешествие ночью, чтобы добраться до отеля, в котором она жила. Иногда он не делал этого, а ограничивался телефонным звонком, и хотя она говорила, что разочарована, и ругала его, на следующий день он узнавал, что вечером она отправлялась на танцы или играть в боулинг. Был еще случай, когда он, согласно данному слову, готовился выехать, но был остановлен сообщением от Дженни, сказавшей ему, что ее пригласили на автомобильную прогулку при лунном свете ее новые друзья, мистер и миссис Честер.
   И вот наступил сентябрьский вечер, когда Дэниэл и Дженни не виделись целых три дня, - самый длительный период, когда они не виделись, за все время их знакомства. В тот день работы было немного, и Дэниэл воспользовался представившейся ему возможностью пораньше уйти, чтобы стать свидетелем того, как Балтимор нанесет поражение Баффало на финишной прямой гонки в Юнион Парке. Когда он, по окончании соревнований, спешил поймать такси на улице Св. Павла, опережая толпу, он столкнулся с Томом Оливером, и сразу же понял, что сегодня ему в Маунт Холли не попасть. Том был замечательным парнем, они крепко дружили, прежде чем тот отправился в дебри Западной Вирджинии, устроившись в компанию, занимавшейся заготовкой леса. Так что когда Томас, как и ожидалось, предложил устроить вечеринку в память о старых временах, поужинать в Бельведере и прогуляться затем по Ривервью, в Электрик Парк или пригород, Дэниэл только попытался отказаться, сославшись на то, что вечер у него уже занят. На самом деле, эта отговорка оказалась настолько слабой, что еще одно слово Тома, и он согласился позвонить и отменить встречу. Он не упомянул, что встречается с Дженни, поскольку та вошла в его жизнь уже после того, как Том отправился добывать лес.
   Спустя полчаса он стоял в телефонной станции Бельведера. Элегантно одетая молодая женщина, взяв его деньги, не удостоив его повторным взглядом, автоматически пробормотала в микрофон, висевший перед ней: "Уолбрук 1-8-6, пожалуйста", и, мгновение спустя, так же автоматически махнула в сторону одной из кабинок у стены.
   Он еще не решил, как станет оправдываться перед Дженни за то, что не приедет, и, пока посыльный разыскивал ее в Маун Холли Инн, успел все обдумать. После того, как они договорились о встрече, он работал в офисе допоздна. Этого, он надеется, больше не повторится. Он чувствовал, что не мог сказать правду: что встретил старого друга, приехавшего из Западной Вирджинии. Нет, лучше всего будет сказать, что он плохо себя чувствует. При этом существовала опасность, что какой-то ее друг или постоялец Маунт Холли, знавший его, видел его сегодня играющим в мяч и мог об этом сказать.
   Наконец, ответил женский голос. Дэниэл сразу понял, что это не Дженни, а ее мать.
   - Это вы, мистер Кэри? - довольно холодно осведомилась она. Мать Дженни принадлежала к тем матерям, которые заранее испытывают неприязнь к молодым людям, ухаживающим за их дочерьми, опасаясь, что когда-нибудь кто-нибудь из них заберет ее дочь.
   - Да, это я, миссис Попплтон, - ответил он. - Я хотел бы поговорить с Дженни.
   - Она уехала, мистер Кэри. Она звонила вам сегодня в ваш офис и домой, но вас не оказалось ни там, ни там. Ее пригласили мистер и миссис Честер, и она сказала, чтобы вы позвонили ей "Маунт-Вернон, 1000".
   - Благодарю вас, миссис Попплтон. Какой номер, простите, вы назвали?
   - Маунт-Вернон, 1000.
   - Спасибо. До свидания.
   Повесив трубку, Дэниэл задержался в кабинке, решая, разыскивать ли Дженни по телефону. Он испытывал раздражение от того, что она приняла приглашение вместо того, чтобы ждать его. Но чувство "справедливой игры" взяло верх над его эгоизмом, и он решил позвонить хотя бы для того, чтобы предупредить, что не приедет. Он поднял трубку.
   - Маунт-Вернон, 1000, пожалуйста, - сказал он, услышав голос оператора.
   - Как вы сказали? - спросила оператор. Ее тон был резким, и то ли удивленным, то ли озадаченным.
   - Маунт-Вернон, 1000.
   Наступила пауза, но Дэниэл не услышал ни щелчка, ни другого звука, указывающего на то, что она попыталась установить связь. Наконец, он услышал, как она медленно спросила:
   - С кем вы хотите говорить?
   - С мисс Попплтон, - ответил он, - которая ужинает с мистером и миссис Честер.
   - Пожалуйста, не вешайте трубку.
   Второе ожидание показалось ему длиннее, чем первое, и Дэниэл принялся не только возмущаться, но и уверять себя в том, что не заслужил такого поведения Дженни. Если она хорошо проводит время с мистером и миссис Честер, то четвертым за столиком наверняка будет тот самый парень Прэтт. Дженни слишком часто встречается с ним, и, хотя он очевидно был "невоспитанным дворнягой" (по мнению Дэниэла), деньги у него водились, и, казалось, среди других молодых людей он пользовался популярностью. Этому способствовало также и то, что он появлялся в компании Дженни и Честеров. Черт бы побрал всех этих Честеров! (это тоже было мнение Дэниэла).
   Неизвестно, до чего бы дошло, если бы в трубке вдруг не раздался мягкий голос Дженни. Он сразу же узнал этот голос; никогда прежде он не звучал так близко и ясно. Казалось, она находится не далее чем в шаге от него.
   - Это ты, Дэн? - услышал он ее голос.
   - Да, Дженни, - ответил он, - твоя мама дала мне этот телефон.
   Наступила пауза, немного неловкая, поскольку каждый, подобно фехтовальщику, старался занять лучшее положение, - в данном случае, объяснить, почему не сдержал своего слова относительно договоренности на сегодняшний вечер. Первой заговорила Дженни.
   - Ты не собираешься сегодня приехать?
   На Дэниэла снизошло вдохновение.
   - У меня для тебя есть маленький сюрприз. Помнишь, я рассказывал тебе о Томе Оливере, одном из моих самых близких друзей? Я случайно встретил его в городе, и хотел спросить, не будешь ли ты против, если я приеду вместе с ним?
   - О, мне очень жаль... - После небольшой паузы, ей пришла в голову мысль, и она спросила: - Ты сейчас где?
   У него с языка чуть было не сорвалось "в Бельведере", но он подумал, по ее тону, что она может вернуться на Маунт Холли и быть готовой принять их. А это, как он знал, никак не входит в понятие Тома Оливера о "прекрасном вечере". Поэтому он ответил:
   - Мы возле балтиморского яхт-клуба.
   Это было достаточно далеко, чтобы добраться до Маунт Холли за разумное время.
   - Странно, твой голос звучит так, будто ты совсем рядом, - заметила Дженни.
   - Вот как? - отозвался Дэниэл.
   После чего постарался перевести разговор на нее.
   - А ты что делаешь? - спросил он.
   - У мистера и миссис Честер юбилей свадьбы, и они пригласили нас отпраздновать его с ними прогулкой и небольшим ужином. Я прекрасно провожу время.
   - Нас, это кого?
   Он ожидал услышать то, что услышал.
   - Нас, это меня и мистера Прэтта.
   Он стиснул зубы, чтобы не дать вырваться словам, продиктованным ревностью.
   - Ты что-то сказал? - мягко поинтересовалась Дженни на другом конце провода.
   - Ничего, - мрачно ответил Дэниэл.
   - Мне нужно идти, меня ждут.
   - Мы можем встретиться завтра вечером?
   - Нет, мистер Прэтт пригласил нас на ужин.
   Дэниэл не смог сдержаться.
   - Прэтт! Прэтт! Всегда этот чертов дурак!
   - Послушайте, Дэниэл Кэри, ни вы, и никто другой, не смеете разговаривать со мной в подобном тоне. Держитесь подальше, пока не совладаете с вашей глупой ревностью.
   - Но, Дженни...
   Он услышал щелчок и понял, что она повесила трубку. Дважды он поспешно назвал ее имя, и, не получив ответа, сердито бросил свою трубку на крючок и встал, собираясь покинуть кабинку.
   Но, как только повернулся, испытал самый большой шок, какие ему доводилось испытывать когда-либо прежде.
   Ибо, из соседней кабинки, вышла не кто иная, как Дженни Попплтон.
   Ошибки быть не могло. Это была она, принцесса в светло-голубом, как он однажды назвал ее, безумно красивая, в длинных белых перчатках, какие он ей подарил. Она вышла из кабинки и быстро прошла по коридору, не оглядываясь, изящной походкой, сводившей его с ума.
   Дэниэл в отчаянии вернулся в кабинку. Великий Цезарь! В какую ситуацию он чуть не угодил! Что было бы, если бы он сразу столкнулся с Дженни, после того, как сказал ей, что он в яхт-клубе. Уф!
   Однако вскоре он подумал, что если он обманул Дженни, то и она тоже обманула его. Она оставила номер телефона "Маун-Вернон 1000". Где расположен этот телефон? Он взглянул на номер кабинки и снова испытал шок. На ней совершенно четко было написано:
   "Маунт-Вернон 1000".
   - Какой же я идиот! - пробормотал он. - Ведь я знаю номера Бельведера как свой собственный адрес. Он вызывается как "Маунт-Вернон десять сотен" или "Маунт-Вернон один-ноль-два нуля". Проклятье! Хорошо, что Дженни не видела меня, когда вошла в соседнюю кабинку.
   Затем забавная сторона случившегося вдруг пришла ему на ум; он закрыл лицо ладонями и беззвучно рассмеялся. Можно ли придумать что-то, более смешное?
   Когда, наконец, он вышел из кабинки, девушка-оператор безразлично взглянула на него.
   - Двадцать центов, пожалуйста, - сказала она.
   - Это того стоило, - весело ответил Дэниэл. - Господи, вы - чудо! Снимаю перед вами шляпу.
   И поклонился.
   Девушка тоже улыбнулась.
   - Это было забавно, - согласилась она.
   - Как вам это удалось?
   - Вы попросили соединить вас с "Маунт-Вернон один-ноль-два нуля", не так ли? Я вас соединила.
   - Вы и в самом деле чудо! - с нескрываемым восхищением произнес он.
   Входящий звонок позволил ей справиться с румянцем, начавшим выступать у нее на щеках. Закончив отвечать, она взглянула на Дэниэла с прежним спокойствием.
   - Что вы предпочитаете, - спросил он, - конфеты или пару длинных перчаток?
   - Конфеты портят фигуру.
   Дэниэл заметил, как она зарделась, и пообещал ей перчатки. Он собирался сказать что-то еще, но тут вбежал Том Оливер.
   - Привет, старина, - воскликнул он, - ты тоже здесь? Там, в чайном зале, прекрасная девушка, и, возможно, ты ее знаешь. Я специально заказал ужин, чтобы полюбоваться на нее.
   - Как она одета? - спросил Дэниэл с некоторой тревогой.
   - Как ангел в светло-голубом.
   Девушка-телефонистка вопросительно взглянула на Дэниэла; настала его очередь покраснеть.
   - Я не хочу там ужинать, Том, - медленно произнес он. - На самом деле, я готов поужинать где угодно, только не там.
   - Но почему? - удивился тот.
   - Расскажите ему, - сказал Дэниэл, обращаясь к девушке-телефонистке.
   - У него встреча на Юге шесть-восемь-ка.
   Ничего не понимающий Том переводил взгляд с телефонистки на друга и обратно.
   - Что это за номер? - спросил он.
   - Балтиморского яхт-клуба.
   Он все еще ничего не понимал.
   - Но почему... - начал он.
   - Идем, старина, - сказал Дэниэл, беря Тома за руку. - Идем отсюда, и я тебе все объясню. - Я позвоню вам завтра, чтобы узнать размер перчаток, - сказал он девушке-телефонистке и пожелал спокойной ночи.
   - Вы знаете, по какому номеру звонить? - спросила она.
   - А вы полагаете, я смогу его забыть? - вопросом на вопрос ответил он.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"