KING
OF THE DEAD

FRANK AUBREY

1903

СОДЕРЖАНИЕ

I. ПРЕДЧУВСТВИЯ

II. СООБЩЕНИЕ

III. ЧЕЛОВЕК-ЗАГАДКА

IV. СТРАННЫЙ РАЗГОВОР

V. НА БОРТУ "АЛЛОЙИ"

VI. НЕМНОГО СОВРЕМЕННОЙ МАГИИ

VII. СБЕЖАЛ!

VIII. ГОРА С ПРИВИДЕНИЯМИ

IX. БЕЛАЯ ПУМА

X. ЛЕДИ ГОРЫ

XI. ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ РЕЛЬМЫ

XII. ОХОТА СО ЛЬВАМИ

XIII. ПИСЬМО ОТ БЕРИЛ

XIV. МАНЦОНИ

XV. ТАИНСТВЕННОЕ РАСТЕНИЕ

XVI. КРАСНЫЙ ЛУЧ

XVII. ИСТОРИЯ ЛИОСТРЫ И СКРЫТЫЙ ГОРОД

XVIII. В ЧЕМ СЕКРЕТ ЛИОСТРЫ?

XIX. НЕОЖИДАННОСТЬ

XX. ГОРОД МИРВОНИЯ

XXI. ВО ДВОРЦЕ ЛИОСТРЫ

XXII. СЧАСТЛИВЫЕ ЧАСЫ

XXIII. ХРАМ ДОРНАНДЫ

XXIV. СГУЩАЮЩИЕСЯ ТЕНИ

XXV. УЖАС В СТРАНЕ

XXVI. ВИДЕНИЕ БЕРИЛ

XXVII. СНОВА ЧЕРНОЕ КАНОЭ

XXVIII. ДЕМОНЫ НОЧИ

XXIX. БЕРИЛ ПРОПАЛА!

XXX. ЛИОСТРА И МАНЦОНИ

XXXI. НОЧНАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ

XXXII. МАХРИМА УЖАСНЫЙ

XXXIII. АЛЕСТРО, СЫН ЗВЕЗД

XXXIV. ВО ВЛАСТИ АЛЛОЙИ

XXXV. КОНЕЦ ПРИКЛЮЧЕНИЙ

I. ПРЕДЧУВСТВИЯ

- Дорогой Арнольд, не спрашивай меня о причинах, потому что я не могу их назвать. С таким же успехом ты мог бы попросить меня рассказать тебе, почему я восхищаюсь вон теми сияющими облаками и золотым закатом; или почему я задрожала бы и преисполнилась печали, если бы все это внезапно скрылось за клубящимися массами тяжелого морского тумана. Одно действует на меня приятно, другое неблагоприятно - но я не могу сказать тебе, почему. И все же ты знаешь, что такие чувства - часть самой природы человека. Именно такова ситуация с этим человеком. Он действует на меня неблагоприятно, и поэтому я инстинктивно сторонюсь его.

- Но, Берил! Справедливо ли по отношению к нему, - к любому человеку, - осуждать его таким произвольным образом, особенно...

- Я - осуждаю его? Что за глупая идея, Арнольд! Я не знаю о нем ничего, что могло бы оправдать такое мое мнение о нем. На самом деле, его доброта к тебе...

- Вот именно. Это как раз то, о чем я хочу тебе напомнить.

- Тебе не нужно этого делать, Арнольд, мне вовсе не грозит опасность забыть об этом. Ты сам всегда распространяешься на эту тему, и, - в определенной степени - я, конечно, вынуждена ее признать. Но с другой стороны, есть люди, которые иногда проявляют доброту по каким-то своим собственным мотивам, возможно, недостойным. Я...

- Берил!

- Я же не утверждаю, что в данном случае дело обстоит именно так. Я только говорю, что испытываю интуитивное недоверие к твоему блестящему другу, и это побуждает меня, - о, так сильно, Арнольд, - молить не позволять ему искушать тебя или убеждать присоединиться к нему в какой-либо дикой авантюре.

Сценой был Райд, пора - лето, а разговаривавшими - Берил Атертон и Арнольд Невилл, двое влюбленных молодых людей. Можно сказать, очень сильно влюбленных. Они были помолвлены уже почти три месяца, и до сих пор у них не случалось ни единой ссоры; даже - пока - столь большого расхождения во мнениях или спора. И теперь, когда оно возникло, то не по причине ревности, хотя и было связано с другим мужчиной. Напротив, дело было в том, что девушка упрямо отказывалась увидеть в характере некоего общего знакомого притязания на восхищение и доверие, на которых с энтузиазмом настаивал ее возлюбленный. Скорее всего, если бы все было наоборот, - то есть если бы именно девушка нашла их общего знакомого такой привлекательной личностью, - ее возлюбленный был бы раздираем ревностью и презрительно отверг бы это предложение. Такова непоследовательность молодых людей в любви.

Берил Атертон была сиротой и жила с овдовевшей тетей, воспитывавшей ее с детства. Эта родственница, - ее звали миссис Бересфорд, - вела несколько уединенный образ жизни в собственном маленьком коттедже под названием Айвиден, одном из самых красивых особняков на острове Уайт. Этот дом она почти не покидала; и, как следствие, Берил, которой сейчас шел двадцатый год, имела смутное представление о большом мире, лежащем за пределами этого солнечного острова. Несколько недолгих визитов к дальним и малоизвестным родственникам, месяц, - один или два раза, - в Лондоне во время сезона и поездка однажды зимой на юг Франции, чтобы поправить здоровье своей тети, вот и все ее вылазки из дома. Но она была прилежной читательницей, и ее усердие в этом направлении, а также удивительно точное, интуитивное, естественное восприятие позволили ей во многом компенсировать свое незнание мира и его обычаев.

Но, несмотря на отсутствие большинства из тех сомнительных достоинств, которые обычно отличают светскую красавицу, Берил Атертон обладала красотой и грацией, редко даруемым даже самым любимым из дочерей Евы. К лицу и фигуре, почти совершенным, Природа добавила очарование больших, блестящих серо-голубых глаз, сияющих ясным, безошибочно узнаваемым светом чистой женской души внутри, и улыбку, такую милую и солнечную, что немногие, кто однажды ее увидел, могли ее забыть. Золотисто-каштановые волосы, блестевшие на солнце, четко очерченные брови, чуть более темные по оттенку, идеальные зубы, изящно вылепленные руки и ноги, а также телосложение, не низкое и не высокое, завершают краткое описание одного из прекраснейших даров Природы земле, о котором, как сказано: "она была прекрасна, как богиня, и столь же нежна, сколь прекрасна".

Ее жених Арнольд Невилл тоже был сиротой; и, возможно, этот факт имел какое-то отношение к симпатии, возникшей между ними с момента их первой встречи. Это был случай любви с первого взгляда с обеих сторон. Относительно молодого человека, в этом не было ничего удивительного, поскольку каждый молодой человек влюблялся в Берил Атертон с первого взгляда - или думал, что влюбился. Но тот факт, что в данном случае это было взаимно, оказался неожиданным, особенно для опекунши Берил. Эта добрая дама настолько привыкла к привлекательности своей племянницы, заставлявшей всех и вся выражать свое обожание без малейшего проявления соответствующих чувств с ее стороны, что стала смотреть на такое событие как на нечто выходящее за рамки повседневных расчетов. Ибо до появления Арнольда на сцене молодая девушка просто принимала почтение своих поклонников как своего рода форму вежливости, ласково и сердечно улыбаясь каждому по очереди, но никогда никого ни в малейшей степени не поощряя. И это доставляло удовольствие ее опекунше, которая, казалось, считала, что никто ниже сэра недостаточно хорош для ее любимой племянницы, и совершенно уверовала, что девушка думает так же и ожидает появления своего Прекрасного принца.

Легко понять, насколько сильным было ее потрясение, когда однажды она проснулась и узнала, что Берил отдала свое сердце юному Невиллу, которого они знали всего год, и который был очень далек от ее мечты об идеальном муже для своей любимицы, а следовательно, мирские перспективы последней пошли прахом.

Ибо у Невилла - в отличие от Берил - не было родственников голубой крови. Если Берил и была сиротой, то она не только знала, кто ее родственники, но и могла похвастаться, - если бы захотела, - знатным родством. Ее отец приходился шестиюродным братом герцогу, в то время как ее мать была дочерью родителей, состоявших в близком родстве с графом.

Но Арнольд, столь далекий от того, чтобы иметь знатных родственников, едва ли даже знал свое собственное имя. Иными словами, у него не было ни одного известного ему родственника во всем мире, он никогда не знал своих собственных отца или мать, и ему пришлось принять на веру то, что на самом деле его зовут Невилл. Спасенный после кораблекрушения, - его родители погибли, - он был усыновлен и воспитан доброй пожилой парой, давшей ему образование инженера и, после своей смерти, оставившей ему ровно столько, чтобы хватило на жизнь, если бы он захотел жить праздным человеком. На куске полотна, в который он был завернут, когда его спасли с потерпевшего крушение корабля, имелась надпись "Арнольд Невилл", и, соответственно, ему было дано это имя. Кроме этого, он ничего не знал.

Одно, однако, было несомненно - что касается внешности, Невилл мог бы претендовать на лучшее происхождение. Довольно высокий, хорошо сложенный, с лицом и головой утонченного интеллектуального типа, в его облике и манерах присутствовало что-то, выдававшее в нем джентльмена почти сразу, прежде чем успеваешь заметить приятные черты лица и пристальный, испытующий взгляд ясных серых глаз. Он, несомненно, был красив и пользовался большим расположением, чем обычные люди; но добродушное выражение лица и улыбка, свойственные ему, были более привлекательными и служили более верным показателем его истинного характера, чем даже мужественная красота, несомненно, ему присущая. По темпераменту он был склонен к некоторой мечтательности; был склонен к музыке и живописи; но это компенсировалось природным математическим уклоном, который был усилен и взращен специальным образованием, полученным им в качестве инженера. Он также увлекался спортом на открытом воздухе и был хорошо подготовлен атлетическими упражнениями - качества, которые еще больше уравновешивали мечтательную, поэтическую сторону его натуры. Сейчас, согласно единственным имеющимся у него данным, ему шел двадцать пятый год, и это напоминало ему о том, что он еще не определился с карьерой. До сих пор, после окончания колледжа, он служил практикантом в офисах двух или трех фирм, меняя место работы с целью получения разнообразного опыта. В последнее время он искал возможность устроиться на работу в какое-нибудь новое железнодорожное предприятие за границей, занятие, которое, как он надеялся, дало бы ему еще больший опыт в сочетании с зарубежными поездками и исследованиями, всегда вызывавшими у него почти непреодолимое влечение.

Потому ему был неприятен намек его невесты на авантюру. Идеи Берил на этот счет, насколько она могла судить, заставляли ее воспротивиться тому, чтобы он соглашался на любую должность, которая стала бы причиной его отъезда за границу, тем более это почти наверняка означало бы, что они окажутся разлучены на какой-то срок. Его аргумент заключался в том, что такой выбор, в конечном счете, был самым мудрым, хотя и неприятным на данный момент. Таким образом, он получил бы лучшую должность, заработал бы больше денег и, таким образом, смог бы жениться раньше, чем мог надеяться, оставаясь дома и ожидая медленного продвижения по службе, - ибо это было все, что его ожидало здесь.

- Я с трудом понимаю, Берил, - сказал он в ответ на ее последнее замечание, - как может поездка за границу для участия в каком-нибудь инженерном или горнодобывающем предприятии заслуживать того, чтобы ее назвали дикой авантюрой. Взгляни, например, на моего друга Лесли. Пять лет назад он уехал в Южную Америку и работал на железной дороге. Помимо приключений, которые более или менее сопутствуют таким путешествиям и исследованиям, он занимался настоящим делом; и, как результат, не только заработал больше денег, чем если бы оставался дома, но и имеет право теперь занять должность, которую в противном случае не смог бы получить в ближайшие годы. Более того, он настолько доволен своим опытом, что готов снова отправиться в путь, как ты знаешь, и...

- Ах, да; но он был вовлечен в законное деловое предприятие, а не в (я действительно должна повторить эти слова, Арнольд) дикую авантюру. Ибо, как мне кажется, именно это его друг, дон Лоренцо, сейчас предлагает тебе. Я испытываю что-то вроде инстинктивного отвращения к тому, чтобы ты отправился в подобную экспедицию с этим человеком.

- Но почему, Берил?

Этот вопрос вернул обоих к тому моменту, с которого и начался разговор. Разговор пошел по кругу, как, впрочем, это уже не раз случалось раньше, когда обсуждалась данная тема.

Однако на этот раз Берил решила высказаться более откровенно.

- Ну что ж, раз уж ты продолжаешь так давить на меня, я выскажу то, что у меня на уме - насколько мне удастся облечь это в слова. Ибо я, конечно, признаю, что у меня очень мало опыта, которым я могу руководствоваться; для моего восприятия все это очень туманно и расплывчато. Но именно это и внушает мне смутные сомнения и страхи. Видишь ли, в конце концов, мы знаем очень мало - практически ничего - об этом авантюристе, который...

- Берил! Ты была на приемах у дона Лоренцо, плавала на его яхте, пользовалась его гостеприимством; ты была удостоена бесчисленных и самых лестных отзывов от человека, который может похвастаться королевской знатностью среди своих друзей; а теперь ты называешь его авантюристом!

- Арнольд, дорогой, послушай меня. Я думаю о твоей безопасности, дорогой, и о твоем будущем - нашем будущем, - ответила Берил, очаровательно покраснев. - Это правда, как ты говоришь, что у этого человека есть или кажется, что есть, друзья, занимающие очень высокое положение; но это только еще больше вызывает мое удивление, - что он ищет такого общества, как наше. Но вернемся к сути дела: что, в конце концов, мы знаем о нем? Что, вообще, он нам сказал? Ну же, давай изложим все начистоту. - Здесь она подняла руки, как будто считая на пальцах, и принялась отмечать пункты с видом серьезной степенности, на которую было очень приятно смотреть. - Этот джентльмен знакомится с твоим другом, мистером Лесли, где-то в дебрях южноамериканских лесов. Он говорит, что он бразилец - или, скорее, предполагается, что он бразилец, потому что я не знаю, действительно ли он заявил, что это так. Он говорит, что его зовут дон Лоренцо, что звучит очень коротко и скромно для бразильца. Он, кажется, очень богат...

- А как насчет Сантос-Дюмона, изобретателя летательного аппарата? Разве он не был бразильцем и не стал богатым? Следует ли считать эти действия преступлениями?

- Очень богат, - повторила Берил, не обращая внимания на то, что ее прервали. - Он приплывает в Англию на замечательной яхте, прибывает в Лондон и сразу же становится львом сезона. Он принят повсюду; кажется, за ним ухаживают все - даже, как ты говоришь, члены королевской семьи. Он щедро жертвует на благотворительность...

- В конце концов, это всего лишь современный способ попасть в общество и пообщаться с членами королевской семьи, знаешь ли.

- ...Он, несомненно, очень замечательный человек. Его личная красота, по общему признанию, экстраординарна...

- Кажется, ты этого не признаешь.

- Нет, я это признаю. Никто не может также не признать, что он в высшей степени образованный джентльмен...

- Хм, значит, ты это допускаешь?

- ...блестящий собеседник; владеет неизвестным количеством языков; считается удивительно умным механиком...

- Я могу это подтвердить.

- Красноречивый оратор, прекрасный музыкант; короче говоря, чудо общества. Своего рода блестящий социальный метеор, подобный которому едва ли был известен раньше.

- Но разве это неправда?

- Через некоторое время это замечательное существо знакомится с тобой и немедленно покидает весь свой блестящий круг друзей в самый разгар сезона, чтобы приехать сюда и войти в наш маленький кружок, очевидно, не имея иной цели, кроме как поддерживать твое общество...

- И твое... и Лесли.

- ...но в особенности твое, как мне всегда казалось. И тут он вдруг вспоминает, что у него на уме какое-то предприятие, - по-видимому, таинственное приключение, - о котором он, кажется, забыл, пока не встретил тебя. Потому что больше никто, похоже, о нем не слышал - даже мистер Лесли, который приплыл на своей яхте, никогда не слышал, чтобы о нем говорили во время их долгого путешествия. Предприятие, для которого ему требуется помощник или лейтенант - таинственная должность, которую, как он заявляет, не может занять никто, кроме тебя.

- Он этого не говорил, Берил, дорогая. Он сделал мне лестный комплимент, предложив ее мне раньше всех остальных, вот и все.

- Но тот факт, что он предложил ее тебе, является очевидным доказательством того, что он считает, никто другой, кроме тебя, не может занять ее. Разве это не так? Из всех людей, которых он встречал в Лондоне - герцогов, маркизов, графов и прочих, с их младшими сыновьями и племянниками и так далее, которые были бы рады ухватиться за такое предложение, - как мы слышали...

- И мы знаем, что это правда.

- Даже его друг - и твой друг тоже - мистер Лесли, тот, с кем он путешествовал по Европе, - все они обойдены вниманием - полностью проигнорированы - в твою пользу.

- И все это, что, казалось бы, должно считаться величайшим возможным комплиментом в мой адрес, в твоих глазах, полагаю, является своего рода преступлением.

- Нет, Арнольд, это тайна; это самая странная, самая необъяснимая тайна. И она вызывает у меня дурные предчувствия и наполняет мой разум смутными опасениями, которые я очень хорошо осознаю, но которые совершенно не в состоянии выразить словами к своему собственному удовлетворению.

Она замолчала и мечтательно посмотрела на открывшуюся перед ней сцену. Они сидели на террасе в саду, примыкающем к коттеджу миссис Бересфорд, расположившемуся на возвышенности с видом на море, откуда открывался вид на Саутси и Портсмут, а также на гряду холмов за ними. Они могли видеть суда всех видов и размеров; пассажирские пароходы оживленно курсировали от острова к материку; один или два крупных парохода также были в пределах видимости, два или три величественных военных корабля стояли на якоре. Можно было также видеть эсминец-торпедоносец, прокладывающий себе путь по воде с ужасающей скоростью и поднимающий волны, превращавшие мерцающую рябь вокруг в бурлящее море, угрожающее уничтожением любому маленькому судну, оказавшемуся на его пути. И, что не менее важно, среди небольших судов, самыми красивыми были яхты, с их широкими белоснежными парусами, вздымающимися ввысь, скользящими среди остальных грациозно и легко, покачиваясь на легком ветерке. Вся сцена была освещена лучами заходящего солнца, слегка подернутая вдали пурпурной дымкой, превращавшей далекие холмы в облака.

Берил смотрела на происходящее глазами, в которых, казалось, была огромная глубина нежной тоски. Вид, открывавшийся с этой террасы, был знаком ей с детства, но всегда казался по-новому очаровательным. Она любила его, как любила очень дорогого друга; любила во всех его проявлениях, во всех его настроениях. Летним днем, когда волны с белыми гребнями весело набегали на берег, подобно рядам танцующих детей в белых одеждах; в сумерках, когда над спокойной водой в Селси-Билле, неся непрерывную вахту, то вспыхивал, то угасал огонек-хранитель, - то сиял ярко и ясно, то медленно угасал, превращаясь в ничто, только чтобы снова появиться в виде крошечной звезды, которая серела и росла, пока снова не превращалась в сверкающий огонек несколькими минутами раньше; и зимой, когда темнеющее небо, неспокойные воды и дрейфующие морские туманы заполняли сцену, закрывая противоположные берега и лишь кое-где показывая судно в виде полураскрытого призрачного фантома; - во всех этих видах, при всех этих настроениях перспектива казалась ей всегда свежей, всегда прекрасной, всегда завораживающей. В ее протяженности, в ее спокойной красоте и гармоничном разнообразии, по ее мнению Берил, было ощущение покоя, всегда передававшегося ей.

Она отвернулась от него и посмотрела на своего возлюбленного глазами, совсем чуть-чуть затуманившимися от слез.

- Дорогой Арнольд, - сказала она, мягко беря его за руку, - это говорит мое сердце, и оно молит тебя избегать уговоров этого человека. Мое сердце подсказывает мне, что в нем есть что-то неискреннее. Он такой циничный; временами мне не нравятся его речи...

- Он, конечно, откровенен - и особенно выступает против надувательства, косноязычия и лицемерия.

- Не только против этого, но и против всего лучшего; он насмехается и поносит многое из того, что я, например, уважаю и перед чем преклоняюсь; и его слова порой ранят меня сильнее, чем я могу это выразить. О, Арнольд, дорогой, послушай моего совета. Это внутренний голос, уверяющий меня, что в этом человеке есть что-то враждебное твоему будущему благу и моему собственному; что-то, я чуть было не сказала, сверхъестественное, нечестивое. Послушайся меня, дорогой, в этом единственном вопросе. Избегай его уговоров, отклоняй его заманчивые предложения и не доверяй свое будущее - наше будущее - его руководству, его нежной милости. Пообещай мне это, Арнольд, сейчас, прежде чем ты дашь какое-либо обещание ему, которое может оказаться бесповоротным. Я беспокоюсь об этом больше, чем могу тебе сказать, и - о! Я настолько неопытна в житейских делах, что не могу должным образом выразить свои собственные страхи - я могу только просить и молить тебя уступить мне в этом. Ты сделаешь это, Арнольд?

- А как же твоя тетя, Берил? Она будет против того, чтобы я отказывался от его предложений, или я сильно ошибаюсь. Она скажет, что я безрассудно отказываюсь от хорошего места, когда мне больше не из чего выбирать. Я уверен, судя по многочисленным намекам, которые она делала, что она окончательно решила, я отправляюсь с Доном; и я не удивлюсь, если она выкажет свое разочарование несколько неприятным образом.

- Ты должен предоставить это мне, дорогой. Поскольку я буду нести главную ответственность за это решение, я вполне готова разделить вину. Я скажу ей, что это моих рук дело.

- Она будет очень раздосадована.

- Мне будет жаль, но в связи с этим делом я чувствую такую тревогу, что скорее вытерплю почти все, чем увижу, как ты уходишь с этим человеком. Дорогой Арнольд, ради меня, ради нашей любви, ради нашего будущего счастья, которое, я уверена, поставлено на карту, решись и дай мне обещание, которое я так жажду услышать из твоих уст.

И Арнольд, чувствуя, что ни в чем не может отказать такой нежной мольбе, привлек к себе дрожащую девушку и поцеловал ее.

- Очень хорошо, Берил, успокойся, моя дорогая, - сказал он. - Я принял решение поступить так, как ты хочешь. Что бы ни случилось, какими бы ни были его предложения и что бы мы от этого ни потеряли, я твердо решил, что не уйду с ним. Тебя это удовлетворит?

Берил тихо вздохнула и с любовью положила голову ему на плечо.

- Теперь я буду чувствовать себя спокойнее, - пробормотала она. - Я не могу передать тебе, Арнольд, каким кошмаром был для меня этот навязчивый страх. Твое обещание сняло груз с моего сердца.

Минуту спустя она повернулась к дому, когда на дорожке послышались шаги.

Это была служанка.

- С вашего позволения, мисс, - сказала девушка, - пришел мистер Гордон Лесли; он хотел бы немедленно поговорить с мистером Невиллом.

II. СООБЩЕНИЕ

Несколько минут спустя мистер Гордон Лесли присоединился к ним на террасе; и поскольку он принимает значительное участие в череде событий, из которых складывается эта странная история, возможно, будет уместно посвятить ему несколько строк, чтобы представить читателю.

Мистеру Гордону Вентворту Лесли, если называть его полностью, было в то время около тридцати лет; он был высок, мускулистого телосложения и довольно хорош собой. Его лицо загорело под воздействием тропического солнца, и это, в сочетании с черными волосами и карими глазами, делало его несколько смуглым по сравнению со среднестатистическим англичанином, не бывавшим в путешествиях. В его движениях присутствовала какая-то особенная легкость - возможно, он неосознанно приобрел часть свободной грации индейцев, среди которых провел большую часть своего времени за последние несколько лет. Пребывание в дебрях Южной Америки сделало его крепким и выносливым, уверенным в себе, но осторожным в действиях. По характеру он был несколько противоречив, или казался таким тем, кто знал его лишь немного, поскольку временами у него была наполовину циничная, наполовину легкомысленная, критическая манера выражаться, которая, казалось, противоречила добродушным, сердечным манерам и прямолинейному здравому смыслу, характеризовавшими его в другое время. Тем, кто знал его, было немного трудно понять, каков был его истинный характер; только, пожалуй, его приятель Невилл и еще один или два близких друга понимали его до конца. Что касается остального, то в дополнение к его квалификации в своей профессии, не вызывавшей сомнений, он с удовольствием занимался наукой и, в частности, ботаникой и естествознанием. Вернувшись примерно полгода назад из тропиков, он привез с собой коллекцию образцов фауны и флоры стран, которые посетил, отобранных с таким знанием и мастерством, что их продажа принесла ему значительную сумму.

Первоначально дом Лесли находился на диких западных берегах Шотландии, где он с детства привык к жизни на свежем воздухе с лодкой и ружьем; но после смерти родителей он переехал жить на остров Уайт, где познакомился с Арнольдом Невиллом, и с тех пор они стали лучшими друзьями. Пока Лесли находился в Америке, они постоянно переписывались; письма Лесли были такими красочными, а описания его жизни и приключений - такими подробными и красноречивыми, что Невилл имел обыкновение говорить, - он, казалось, знает ту страну почти так же хорошо, как если бы жил там.

- Я пришел, - сказал Лесли после нескольких предварительных расспросов о здоровье и замечаний о погоде, составляющих обязательное вступление к более серьезным темам в любом цивилизованном общении, - я пришел к тебе, Арнольд, по приказу его превосходительства графа - этого новоявленного сфинкса...

- Полагаю, вы имеете в виду дона Лоренцо, мистер Лесли, - с улыбкой сказала Берил.

- Именно так, мисс Атертон. Этот джентльмен так добр, так мудр, что некоторые наградили его прозвищем человеческая загадка.

- О, оставь это, Гордон, - прервал его Невилл. - Пожалуйста, скажи нам, в чем заключается сообщение.

- Послание его превосходительства заключается в том, что он будет в большом и вечном долгу перед тобой, если ты окажешь ему честь, которую никто и никогда не сможет оценить по достоинству, нанеся ему как можно более скорый визит в апартаменты, занимаемые им в отеле, удостоенного им своим выдающимся и очень желанным покровительством.

- Боже милостивый, Гордон, старина, не будь таким смешным! - воскликнул Арнольд наполовину всерьез, наполовину смеясь. - Он имеет в виду, дорогая, - продолжил он, обращаясь к Берил, - что дон хочет меня видеть.

- Я так и поняла, - улыбнулась Берил, с выражением наигранного отвращения к столь окольному способу передачи сообщения собеседником. Затем она посерьезнела и, повернувшись к Лесли, сказала:

- Почему это так важно, мистер Лесли? У вас есть какие-нибудь предположения, какова его цель?

Лесли кивнул.

- Полагаю, - ответил он, - его превосходительство получил какое-то известие, несколько нарушившее ту возвышенную безмятежность, которая обычно кажется такой неприступной. Он говорит о своем отъезде, причем раньше, чем предполагалось вначале, в свои родные пенаты - где бы они ни находились; и поэтому я предполагаю, что он, возможно, пожелает узнать у своего горячо любимого здешнего друга, согласен ли тот сопровождать его. Чтобы передать точное послание, он умоляет своего дорогого друга прийти и повидаться с ним немедленно - сейчас.

- Сегодня вечером? - сказала Берил.

- Да. Будет справедливо по отношению к его превосходительству сказать, что эта несколько безапелляционно прозвучавшая просьба сопровождалась чередой самых элегантных извинений, настолько длинных, что, если бы я повторил половину из них, его дорогой и горячо любимый друг вряд ли смог бы прибыть в отель раньше завтрашнего утра. Поэтому я опускаю всю эту часть послания, как бы мне ни хотелось повторить его вам, хотя бы из восхищения его сладкозвучной и хорошо сбалансированной фразеологией.

- Ах! Будь благоразумен, Гордон, ты неисправим, - нетерпеливо воскликнул Арнольд. - Если я правильно тебя понял, ты полагаешь, он хочет услышать от меня окончательное решение; и если это так, то это слишком серьезное дело, чтобы с ним шутить. Однако, - добавил он более спокойно, - это не требует долгих размышлений, потому что я уже принял решение.

Что-то в тоне Арнольда, когда он сказал это, показалось Лесли необычным; он открыл глаза и выпрямился в кресле.

- Ты уже принял решение, Арнольд? - сказал он, совершенно изменив тон. - И каков же твой ответ?..

- Нет!

Лесли протяжно присвистнул, и на некоторое время воцарилась мертвая тишина. Затем он посмотрел на Берил.

- Я вижу, вы двое обсудили это и вместе приняли решение, - заметил он. - Могу я спросить - оно окончательно?

- Да, мистер Лесли. Арнольд дал мне свое обещание, и на этом все заканчивается, - таков был ответ Берил, произнесенный со спокойной решимостью.

- Дону это не понравится!

- У него нет никаких прав на Арнольда, нет права настаивать на принятии его предложения, - сказала Берил с легкой ноткой раздражения в голосе. - Вы хотите сказать, что думаете, он будет возмущен этим? Осмелится ли он...

- Нет, нет, мисс Берил, - поспешно вставил Лесли, улыбаясь тому, как вспыхнула юная леди, и возмущению, прозвучавшему в ее последних словах. - Я только подумал, он будет очень разочарован; я в этом уверен.

- Что ж, у него под рукой может оказаться очень хорошая замена, - заметил Арнольд.

- Ты имеешь в виду меня самого?

- Ну, конечно.

- Ах! Хотел бы я, чтобы он сделал это предложение мне!

- Вы бы приняли его? - спросила Берил.

- Конечно! Но... я уверен, нет никакой вероятности того, что он это сделает.

- В таком случае это только добавляет загадочности всему происходящему, - задумчиво произнесла Берил. - У меня была мысль, что, возможно, сначала он сделал предложение вам, и что вы отказались от него, только не хотели, чтобы об этом стало известно, посчитав, что, если бы об это было так, то могло бы нанести ущерб Арнольду.

- Нет, мисс Атертон. Кажется, он никогда даже не думал обо мне в таком качестве.

- И все же вы, с тем опытом, который у вас уже есть, как можно было бы предположить, подошли бы ему гораздо лучше, чем Арнольд. Все это для меня загадка.

- Берил, дорогая, мы все решили, - сказал Арнольд, - зачем снова беспокоиться об этом? Я думаю, если ты не возражаешь, я сейчас отправлюсь к нему и покончу с этим. Это не займет много времени, и я предпочел бы выбросить это из головы. Ты пойдешь со мной, Гордон, или останешься здесь и подождешь, пока я вернусь?

- Я останусь здесь и подожду тебя, с разрешения мисс Берил, - сказал Лесли. - Он не захочет, чтобы я был там. Но я хотел бы знать, что он скажет; поэтому я подожду тебя здесь - если, конечно, ты не задержишься.

- Я обязательно вернусь сюда, чтобы рассказать Берил о том, что происходит, - ответил Арнольд. - Так что, дождитесь меня.

И с этими словами он покинул их.

Оставшись наедине, Берил и Лесли некоторое время хранили молчание, но вскоре первая воскликнула, обращаясь наполовину к себе, наполовину к своему гостю:

- Дай Бог, чтобы из этого не вышло ничего плохого! Как бы я хотела, чтобы этот человек никогда не питал такой странной привязанности к Арнольду!

- Мне кажется, вы не совсем правы, мисс Атертон, - тепло ответил Лесли. Он любил Арнольда, и ему казалось достаточно легко понять, почему другой человек должен чувствовать то же самое. - Выбирая его или желая выбрать прежде всего, дон Лоренцо всего лишь оценил его по достоинству; по крайней мере, таково мое смиренное мнение.

- Да, да, это похоже на вас - так говорить. Я знаю, насколько верна ваша дружба к дорогому Арнольду; и, о, я прошу вас, мистер Лесли, я умоляю вас сказать мне правду - верите ли вы, что дон Лоренцо спокойно примет его "нет" и что из этого не выйдет ничего плохого!

- Моя дорогая мисс Берил! Какой от этого может быть вред?

Берил задумчиво посмотрела на него, словно желая прочесть его тайные мысли. Затем она слегка вздрогнула.

- Мистер Лесли, - сказала она таким серьезным тоном, что Лесли невольно слегка вздрогнул от удивления, - почему вы притворяетесь, будто не знаете, что у меня на уме - да, и, если уж на то пошло, у вас на уме, - ведь я видела серьезное выражение вашего лица, когда Арнольд сказал вам, что его ответом будет "нет". Вы почувствовали тогда то же, что и я. В вашем сознании сразу же промелькнул вопрос: "Как он воспримет этот отказ?", и в глубине души у вас был затаенный страх, что из-за этого могут возникнуть неприятности. Я прочитала все это на вашем лице так же ясно, как если бы прочитала книгу. Почему у вас возник этот страх и что это за беда, которую вы инстинктивно предвидели?

Девушка была так серьезна, так убеждена в реальности того, о чем говорила, что Лесли затруднился ответить. Ее испытующий взгляд, так красноречиво говоривший о глубокой любви и нежной заботе, которые тревожили ее мысли, достаточно ясно дал ему понять, что ей не следует отвечать пустыми фразами или общепринятыми оговорками. Он не мог не заметить, что ее любовь вселила в нее своего рода возвышенное мужество и способ смотреть на вещи, которые были для нее новыми - по крайней мере, в том, что касалось его собственного опыта общения с ней, - и совершенно отличались от ее обычных спокойных и простых манер.

На самом деле, высказывая свои собственные мысли по этому поводу в данный момент, он чувствовал, что его загнали в угол, и что было бы бесполезно ходить вокруг да около.

- Мисс Берил, не стану отрицать, что вы правильно угадали мои мысли. Но, конечно, никакой опасности нет...

- Дорогой друг, - настоящий друг Арнольда, каким я вас знаю, - не играйте со мной; давайте будем откровенны. Я боюсь негодования этого человека; вы тоже боитесь. Если он скоро уезжает, то, если и случится какой-то вред, он пройдет быстро. Если есть что-то, что можно сделать, чтобы предотвратить это, мы должны принять меры предосторожности сейчас - немедленно. У нас нет времени на промедление. Этот человек богат, могущественен, обладает всей властью, которую могут дать ему железная воля и беспринципная решимость, подкрепленные огромным богатством. У него нет здесь никаких связей - он не оставит заложников, если решит отплыть на своей яхте и просто исчезнуть. Никто не может последовать за ним, ибо никто не знает, откуда он прибыл и куда направляется. Я считаю так; ибо я много и тревожно думала об этом; и вы тоже. Разве я не права?

- Отчасти; но...

- Теперь, вы знаете его лучше, чем мы. Как вы думаете, какую форму может принять его негодование?

- Сейчас я не могу вам этого сказать. У меня должно быть время подумать. Я никогда не думал об этом прежде, по той простой причине, что никогда не предполагал, будто Арнольд откажется от столь многообещающего предприятия.

- Тогда, мистер Лесли, вы подумаете об этом, не так ли? Обещайте мне, что вы уделите этому все свое внимание, как будто от этого зависят наши жизни, по крайней мере - моя жизнь, потому что я не смогу жить дальше, если с Арнольдом что-нибудь случится!

Ее горе было таким очевидным, таким реальным, что Лесли почувствовал себя тронутым более глубоко, чем ему, возможно, хотелось бы признать. Про себя он поклялся посвятить все свои мысли этому вопросу до тех пор, пока бразилец не покинет страну.

- Я буду присматривать за Арнольдом день и ночь, мисс Атертон, - пообещал он ей тихим, но решительным тоном. - Тем более, что, если возникнут какие-либо неприятности, я буду чувствовать себя в какой-то мере их причиной, поскольку это я познакомил Лоренцо и Арнольда друг с другом.

- Нет, нет, вы не должны так на это смотреть. Но теперь, пожалуйста, скажите мне, что вы знаете об этом человеке-загадке - ибо так я его называю. Вы только что сказали, если бы он сделал вам предложение, вы бы с готовностью его приняли. Если это так, то вы, должно быть, чувствуете к нему доверие?

- Я не просто доверяю ему, я полностью ему верю; он обладает почти неограниченным богатством; и поэтому, если бы он пообещал мне то, что было бы для меня очень щедрым вознаграждением, не вижу причин сомневаться в его слове. Более того, вы не должны забывать, что он спас мне жизнь.

- Ах да, конечно; Арнольд рассказывал мне кое-что об этом, но я почти не слышала подробностей. С тех пор как вы приехали сюда, и этот незнакомец с вами, мы, кажется, живем в такой круговерти, а Арнольд был так поглощен своим новым другом, каким он его считает, и смотрел на все, так сказать, сквозь розовые очки, что на самом деле я почти забыла ваш рассказ. Вы действительно обязаны ему своей жизнью?

- Несомненно. Это случилось в Бразилии, в сотнях миль от ближайшего поселения белых, я был один, - то есть в том, что касалось белых людей, - и в первый и единственный раз в моей жизни из-за чрезмерной самоуверенности позволил группе вероломных индейцев захватить нас. Они напали на нас ночью, убили почти всех моих слуг, схватили меня и привязали к дереву, а на следующий день собирались убить, когда этот человек въехал в их гущу. Он был вооружен обычным в тех краях способом, но, по-видимому, побрезговал снять с плеча винтовку или хотя бы вытащить револьвер. В руке у него был тяжелый хлыст для верховой езды, которым он хлестал направо и налево трусливую, кровожадную толпу. Они казались донельзя напуганными, предпринимали лишь тщетные попытки сопротивления и в конце концов побросали всю свою добычу, - все, что они украли у меня, - и улизнули, как побитые собаки. А ведь это была банда мародеров, которая долгое время пользовалась дурной славой в тех краях за совершенные ими грабежи и массовые убийства.

- Мог ли он быть в сговоре с ними, быть их настоящим хозяином? - задумчиво спросила Берил. - Я слышала о таких вещах.

- Мне это тоже приходило в голову. Но этого не могло быть так, поскольку он не жил в этой части страны, а всего лишь проезжал через нее. Он спустился со мной на побережье и предложил мне, как вы знаете, отправиться домой на его яхте, которая ждала его в Рио.

- Хорошо, но кто же он тогда? Как вы думаете, кто он такой?

- Либо богатый владелец большого ранчо далеко в глубине Бразилии, либо (что более вероятно) тот, кто случайно наткнулся на какой-нибудь чрезвычайно богатый золотой или алмазный рудник, тайну которого ему удалось сохранить.

- Есть нечто большее, - мечтательно произнесла Берил, - какой-то секрет, о котором вы - мы - еще не догадываемся. Богатство, без сомнения, может сделать многое; но сказали бы вы про себя, что этот человек - простой миллионер? Мы и раньше видели миллионеров; в последние годы их стало много; но мы довольно хорошо знаем, на что они похожи - во всяком случае, в определенных пределах. В конце концов, это всего лишь мужчины, у которых больше денег, чем обычно, и, вообще говоря, они становятся заметны только по мере того, как каждый в свой черед проявляет больше вульгарности и показухи, чем его предшественники. Но в этом миллионере есть что-то совсем другое - или миллиардере, или кем бы он там ни был.

- Я согласен с этим. И все же, насколько я могу судить о нем, - а я, знаете ли, некоторое время жил с ним на его яхте, - мне не на что было жаловаться.

- Не на что жаловаться, говорите вы! Видите ли, мистер Лесли, я не могу пробыть в его обществе и получаса без того, чтобы не почувствовать, что он мне не нравится, что я его боюсь.

- Боитесь его! Другие говорят о его удивительной привлекательности, о его магнетическом влиянии, о его неистощимом добродушии и королевской щедрости.

- Да, но разве он не выказывает все время своего презрения к этому? Это правда, что сегодня он жертвует десять тысяч фунтов единовременно на благотворительность, а завтра - двадцать тысяч фунтов на что-нибудь другое; но вы достаточно хорошо знаете, с каким циничным юмором он говорит об этом впоследствии.

- Я думаю, что большая часть его цинизма напускная.

- Это не так, мистер Лесли. Он издевается и смеется над всем, что хорошо, над всем, что чисто и свято. Он ни во что не верит, ни перед чем не преклоняется. Он признается вам во всем этом, а вы смеетесь над этим и делаете вид, что не верите, будто он имеет в виду то, что говорит. Но я знаю, он говорит серьезно - каждое его слово. Так подсказывает мне мое сердце, так подсказывает мне мой инстинкт. Вот почему я боюсь его, почему меня так страшила мысль о том, что Арнольд уедет с ним. Я говорю вам, что этот человек, красивый - полубог - каким бы он ни был лицом и фигурой, каким бы очаровательным он ни был для тех, кто ослеплен его великолепием или слишком беспечен, чтобы заглянуть под поверхность, - у этого человека многих странных дарований и каменное сердце! Да поможет Бог любому из нас, кому пришлось положиться на его нежную милость! Это последнее послание, которое прошептало мне мое сердце. И мои женские инстинкты подсказывают мне, что это правда.

Разговор затянулся до вечера, когда Берил пошла в дом, чтобы найти свою тетю и составить ей компанию за ужином. Лесли предпочел остаться на террасе, выкурить сигару на прохладном вечернем воздухе и обдумать все, что было сказано. Долгое время он оставался там, иногда беспокойно расхаживая взад-вперед, иногда стоя, вглядываясь в темноту на огни, мерцавшие на противоположном берегу, или на равномерно увеличивающийся и уменьшающийся круговорот света. Взошла луна, большая и румяная, и залила своим мягким светом сушу и море, а Арнольд все не возвращался.

Вскоре, однако, как раз в тот момент, когда Лесли, после множества нетерпеливых взглядов на часы, собирался войти в дом, он услышал приближающиеся по дорожке шаги; мгновение спустя появился Арнольд и опустился на стул, как будто сильно устал.

- А, наконец-то ты здесь! Ты долго отсутствовал, - воскликнул Лесли. - Как у тебя дела?

- Гордон, - сказал Арнольд тихим, благоговейным тоном, - этот человек выше моего понимания! Он, безусловно, не обычный человек! Я не могу решить, бог ли он, сумасшедший или дьявол!

И Лесли, подойдя к нему поближе, увидел в лунном свете выражение на лице своего друга, какого никогда раньше на нем не видел. Оно было таким, как если бы он увидел привидение.

III. ЧЕЛОВЕК-ЗАГАДКА

Когда Арнольд Невилл вышел из дома миссис Бересфорд, чтобы навестить бразильца, он поспешил с единственной мыслью, которая была у него на уме, - покончить с этим делом как можно быстрее. Он инстинктивно чувствовал, что беседа в любом случае должна быть неприятной; но именно по этой причине он собрался с духом и решил не откладывать ее. Однако по мере того, как он приближался к отелю, в котором граф - как его часто называли - поселился на время, его темп постепенно замедлялся, пока быстрая походка не превратилась в неторопливую, а потом очень медленную. Он начал понимать, что дело может оказаться более трудным, чем он предполагал вначале; и сначала одна мысль, а затем и другая пришли ему в голову, напоминая о моментах, которые он не принял во внимание, и которые теперь заставили его пожалеть, что у него не было больше времени, чтобы подумать.

Дело было не столько в том, что он испытывал какие-то опасения, - такие, в которых призналась Берил, - по поводу негодования этого человека. Того, что он будет раздражен и, вероятно, выкажет это, следовало ожидать, ибо он был человеком, привыкшим поступать по-своему и руководствоваться исключительно своей волей и удовольствием. И когда Арнольд вспомнил его обычную надменную и часто презрительную манеру обращения с другими и ужасное выражение, которое видел на его лице раз или два, когда ему перечили, он не мог не признаться, что его пугала стоявшая перед ним необходимость держать этого льва в его собственном логове. Но наряду с этими воспоминаниями пришли и другие, более мягкого характера. Они напомнили ему, как этот высокий и могущественный человек неизменно смягчался по отношению к нему; он подумал о многих проявлениях доброты, которые тот выказывал ему, доброты тем более заметной, что она требовала затрат времени и хлопот со стороны Лоренцо, а вовсе не траты денег, на которую он не обращал никакого внимания.

Арнольду в голову пришел и другой вопрос: мог ли он каким-либо образом убедить графа сделать предложение его другу Лесли, а не ему самому? Если бы он мог это сделать, это было бы хорошим выходом из положения. Но для того, чтобы у него был шанс осуществить это, ему следовало быть осторожным и избегать, насколько это возможно, выражения своего отказа таким образом, чтобы вызвать подозрение на даже малейшее оскорбление. И все же справиться со всем этим и при этом оставаться твердым в отказе было бы явно непросто.

Так размышлял Невилл; и к тому времени, когда прибыл в отель, он пришел к выводу, что перед ним довольно крепкий орешек, который нужно расколоть.

Как только он переступил порог отеля, подобострастный официант, за которым быстро последовал еще более подобострастный менеджер, вышел ему навстречу. Они знали его как близкого и облагодетельствованного друга своего выдающегося гостя (они бы написали это слово с очень большой буквы "Г"), и у них чуть не заболели спины от желания поклониться достаточно низко, чтобы засвидетельствовать ему свое почтение.

- Я полагаю, что его превосходительство дома, мистер Невилл, - сказал управляющий, потирая руки и отвешивая два или три поклона. - Прошу вас, пройдите сюда, сэр, и присядьте, пока я пошлю сообщение секретарю его превосходительства. Не сомневаюсь, что его превосходительство немедленно примет вас, сэр. У нас очень хорошая погода, не так ли, сэр? Очень летняя для этого времени года, не правда ли, сэр?

У владельца отеля были веские причины проявлять внимание к своему знаменитому гостю, и они, естественно, распространяли его на его друзей, и в частности на этого человека, с которым, как они знали, тот был в особенно близких отношениях. За последние шесть недель миллионеру взбрело в голову сделать отель своей штаб-квартирой, арендовав весь первый и второй этажи, первый для себя и своих апартаментов, а этаж выше оставить пустым - таков был его каприз - для того, чтобы никто не беспокоил его топотом или другими звуками наверху. Кстати, совершенно излишняя мера в это время года, учитывая, что заведение никогда не ожидало посетителей, если уж говорить о начале августа - а ведь еще не наступил конец июля. Таким образом, этот посетитель, который платил так щедро и разбрасывался своими деньгами королевским образом, действительно стал неожиданной удачей для владельцев отеля в том году; и неудивительно, что и он, и все его друзья, посещавшие его, получали все внимание, какое мог уделить персонал.

Что же касается самого знатного гостя, назвавшегося доном Лоренцо - что, как заметила Берил, было необычно коротким и скромным именем для бразильца, а особенно для такого человека, - то он был предметом удивления, восхищения и загадкой для Лондона в течение последних шести месяцев. Друг Арнольда Лесли познакомился с ним при обстоятельствах, кратко описанных в предыдущей главе. Незнакомец, по его словам, направлялся с большим числом сопровождающих к побережью, где его ожидала яхта, когда однажды рано утром в его лагерь прибежал индеец, заявив, что на его отряд напали ночью и почти всех убили, и что он полагал, белый человек, с которым они путешествовали, стал пленником и, вероятно, тоже должен был быть убит. Лоренцо сразу же отправился в путь с индейцем в качестве проводника, не дожидаясь своих вооруженных слуг, в одиночку бесстрашно напал на кровожадную банду и рассеял ее, используя только хлыст для верховой езды, который привык носить с собой, когда садился верхом. Лесли, привязанный к дереву, с изумлением наблюдал за тем, с каким хладнокровием и презрением этот незнакомец отгонял диких людей, известных как самые свирепые и решительные в этой части страны, даже не вытащив револьвера и не сняв с плеча винтовку. Впоследствии, описывая Арнольду это происшествие, он всегда заявлял, этот человек действовал так, будто обладал какой-то магической властью над командой головорезов. "Негодяи поднимали свои винтовки или пистолеты - они были хорошо вооружены - и прицеливались, и, казалось, пытались выстрелить в него в упор, - заявил он, - или один поднимал абордажную саблю, а другой кинжал, чтобы зарубить его или нанести удар в спину, но огнестрельное оружие либо отказывался стрелять, либо давало промах, если стреляло, самым чудесным образом, в то время как сталь, казалось, также не доходила до него. Наконец трусливая толпа издала громкий вопль страха и убежала с глазами, вылезающими из орбит, крича, что он дьявол, затем подоспели его слуги и погнались за убегающими негодяями, стреляя в них, в то время как Лоренцо повернулся ко мне и, спешившись, разрезал веревки, которыми я был связан, поприветствовал меня по-английски так спокойно и беззаботно, будто мы только что встретились в Пэлл-Мэлл". Таково было полное описание Лесли.

Когда они разговорились, и Лесли заявил, что направляется в Рио с целью возвращения в Европу, Лоренцо сказал, он отправляется в то же путешествие, и предложил добираться до побережья вместе. Поскольку Лесли потерял многих своих слуг и лошадей, он с радостью согласился, и они так хорошо поладили, что, когда незнакомец впоследствии предложил ему вернуться домой на своей яхте, он сердечно и с благодарностью принял это предложение.

С самого первого взгляда - даже несмотря на волнение по поводу его спасения - Лесли был поражен приятной внешностью незнакомца. Когда он стал рассматривать его более неторопливо, это чувство переросло в удивленное восхищение. По его мнению, он был самым красивым, самым миловидным образцом мужчины, белого, рыжего или черного, какого он когда-либо видел. В сущности, он казался совершенным как лицом, так и фигурой; и этот вердикт Лесли впоследствии был повсеместно подтвержден общим мнением, где бы ни появлялся этот человек. Высокий и властный, он в то же время обладал настолько правильными пропорциями, что казался немного ниже своего реального роста; он был мускулистым, но не полным, легким и грациозным в осанке, но не худым. В его голосе присутствовало особое очарование; однажды услышанный, он никогда не забывался. На его четко очерченном лице не было ни малейшего намека на бороду или усы, и что было очень заметно, оно не выглядело выбритым, как это обычно бывает у мужчин с такими темными волосами и бровями - потому что они, как и его глаза, были черными, в то время как цвет его лица был чистым и ровным, почти как у свеженького английского мальчика. Рот был изящно очерчен и в любом настроении очень выразителен; но в состоянии покоя его классическая красота была слегка омрачена, возможно, малейшим намеком на цинизм. Это было едва заметно; но именно такого рода были некоторые натуры - вроде Берил. Но самыми выразительными чертами из всех были глаза - темные, сияющие, большие и искрящиеся, с таким пристальным, таким проницательным взглядом, что мало кто мог долго выдерживать его, не дрогнув. К тому же у него было то особое качество, какое иногда встречается у цыган, - он, казалось, смотрел прямо сквозь человека. Лесли подумал про себя, глядя на этого незнакомца, что он часто слышал и читал о магнетическом взгляде, но должен был признаться себе, никогда раньше с таким не сталкивался. Позже, когда однажды он увидел, как эти глаза вспыхнули гневом, он немного лучше понял то подавляющее влияние, которое их владелец оказал на индейцев, появившись среди них и напав на них так внезапно.

Когда они вместе направлялись к побережью, незнакомец очаровал своего спутника, удивил его своим обширным запасом информации и знакомством со всеми научными дисциплинами того времени, а также позабавил и заинтересовал его многими любопытными приспособлениями и изобретениями, которые носил с собой и которые не были похожи ни на что из того, что молодой англичанин когда-либо видел раньше.

Относительно возраста, бразильцу, судя по внешности, было от тридцати до тридцати пяти, но Лесли сказал себе, что благодаря его удивительному опыту и глубоким знаниям, которые тот демонстрировал о других странах мира, и обо всех, даже самых заумных, научных исследованиях, он скорее выглядел человеком преклонного возраста. Он также не предоставил Лесли никакой информации о своем прошлом, своей родной стране или своем доме, и на момент начала этой истории Лесли знал о нем не больше, чем через день или два после их первой встречи.

Когда в Рио Лесли поднялся на борт "Аллойи" - так называлась яхта незнакомца, - его удивление только возросло. Почти каждое приспособление на борту отличалось от всего, что он когда-либо видел раньше, от двигателя до самого маленького блока, от формы и сравнительных размеров кают до мебели; и особенно он был удивлен количеством новых изобретений, примененных во время путешествия для обеспечения их комфорта или удобства.

Движущая сила сама по себе была загадкой. То, что на борту имелись какие-то двигатели, казалось очевидным из того факта, что яхта двигалась без парусов и с большой скоростью. Слабый звук, как от очень плавно работающего механизма, был едва слышен, когда судно шло на полной скорости; но на что были похожи двигатели, или где они располагались, какова была движущая сила, или какие средства приводили их в движение, он выяснить не смог; и Лоренцо никогда не рассказывал ему. Они не потребляли уголь или другое топливо, и на судне не ощущалось дыма, запаха или пыли, какие обычно в большей или меньшей степени производят все механизмы. Там была труба, но, насколько можно было судить при ближайшем рассмотрении, дым или гарь, которые могли бы через нее выходить, отсутствовали. Каюты были необычно большими и просторными для размеров судна; очевидно, это было легко устроить из-за того, что они занимали большую часть пространства, обычно отведенного на других судах машинам и углю. И в них всегда поддерживалась приятная температура воздуха, всегда сладкого и свежего при любых условиях: прохладного в жарком климате, теплого в холодном, чистого и бодрящего, даже когда в непогоду приходилось закрывать иллюминаторы. Но о том, как все это было организовано, Лесли ничего не сказали. Его хозяин избегал всех вопросов и намеков с такой безупречной воспитанностью и был настолько изыскан и вежлив в своих манерах, что его гость был совершенно сбит с толку. Он также ничего не смог узнать у экипажа. Матросов было около двадцати, но он не мог даже предположить их национальность. Их язык был ему незнаком, - хотя он кое-что знал из большинства тех, на которых говорят на южноамериканском континенте, - а они, казалось, не понимали английского.

Таким образом, Лесли высадился в Англии полным удивления и неудовлетворенного любопытства, а также, надо сказать, восхищения и симпатии к своему новому другу, хотя и был задет его отказом объяснить ему многие чудеса и тайны судна.

Прибыв в Саутгемптон, Лоренцо оставил свою яхту на якоре в реке и направился в Лондон, в то время как Лесли сначала поспешил навестить свою мать и друзей на острове Уайт, однако вскоре после этого он посетил бразильца в городе, где обнаружил, что тот уже обосновался в большом меблированном особняке в Белгравии и был представлен при дворе бразильским министром. Он сразу же стал модным в высших кругах, посещая зимой некоторые из самых престижных домов в графствах, а позже, в сезон, став львом и домашним любимцем Лондона.

Как раз в разгар сезона, в то время, когда на льва потоком сыпались приглашения на великолепные приемы, а его ангажементы множились, как это обычно бывает в это время года, Арнольд Невилл отправился в Лондон. Он поехал по приглашению Лесли, чтобы провести с ним несколько дней, прежде чем вернуться в Райд; и именно там его представили человеку, о котором он к тому времени уже так много слышал.

Встреча была знаменательной и оказалась примечательной как сама по себе, так и по своим последующим результатам. Она состоялась на грандиозном эксклюзивном приеме в герцогском особняке; там присутствовало более одной королевской особы, а также государственные министры, послы и высокопоставленные чиновники в самых великолепных мундирах; и многие, кто принадлежал к элите знати, считали, что им повезло быть приглашенными. На это блестящее собрание дон Лоренцо прислал Лесли билеты, один для него, "а другой для вашего друга", которого он еще не знал, но понимал, что тот будет в Лондоне, с вежливым указанием не преминуть разыскать его и познакомить с ним в течение вечера. Арнольд, который никогда раньше не присутствовал ни на чем подобном, сначала решительно возражал против того, чтобы пойти на прием, но Лесли его переубедил, сказав, что подобного случая может никогда больше не представиться. Итак, в боевой раскраске, они прибыли в назначенное время в особняк на Парк-лейн, где проходил прием, и через несколько минут оказались в гуще эксклюзивной толпы.

Они никого не знали - или не видели - из своих знакомых, - но это не имело значения; место было слишком многолюдным, чтобы окружающие обратили на них особое внимание, и они бродили, заинтересованные, пока не добрались до главной комнаты для гостей. Здесь, в блестящем кругу, стоял дон Лоренцо, выглядевший воплощением мужественной грации и красоты, его фигура восхитительно оттенялась богатым португальским придворным нарядом, на боку висел меч с украшенной драгоценными камнями рукоятью, а на груди блестели ордена.

Судя по лицам окружающих, он, должно быть, с особым красноречием рассуждал на какую-то увлекательную тему, когда заметил Лесли и его друга, остановившихся у открытой двери. Блестящий оратор посмотрел на Лесли и, не прерывая своей речи, слегка поклонился и улыбнулся; затем его взгляд упал на Арнольда, и сразу же стал пристальным. Он резко оборвал свою речь, постоял некоторое время, словно был слишком удивлен, чтобы двигаться или говорить, затем, коротко поклонившись окружающим, направился прямо к Лесли и пожал ему руку.

- Это, должно быть, ваш друг мистер Арнольд, о котором я так часто слышал от вас, - сказал он. - Пожалуйста, представьте меня ему.

Лесли, сильно удивленный, совершил церемонию представления, после чего Лоренцо взял Арнольда за руку и пристально и испытующе посмотрел ему в лицо. Затем он повернулся и зашагал вдоль галереи, на которой они стояли, жестом пригласив их присоединиться к нему, и сразу же вступил в оживленную беседу, задавая множество вопросов Арнольду: где тот остановился, как долго собирается оставаться в городе и так далее. И все это время двое молодых людей чувствовали себя более смущенными, чем они впоследствии хотели признаться, ибо эта открытая близость с человеком, которого они так хорошо знали, и особенно манера их встречи вызвали настоящий переполох в переполненных галереях и заставили все взоры устремиться на них, куда бы они ни пошли.

Внимание их странного друга этим не ограничилось. Он настоял на том, чтобы представить их многим самым знатным посетителям, и в конце концов отвез их обратно в их апартаменты в своем собственном экипаже.

Все остальное время, пока они вдвоем оставались в Лондоне, Лоренцо настаивал на том, чтобы они были его гостями, и поэтому они на неделю поселились в его особняке.

По истечении этого времени они вернулись в Райд, где немало удивляли своих друзей рассказами о великолепии, в котором жили, где побывали и чем занимались в течение этой короткой недели - ибо, куда бы ни отправился бразилец, он настаивал на том, чтобы они оба отправились туда же.

Через несколько дней после их возвращения, все были поражены, - и лондонский свет не меньше, - внезапным появлением блестящего незнакомца в Райде, где он, как уже говорилось, снял комнаты и бросил якорь своей несравненной яхты у пирса. Райд, по его словам, был удобен для нескольких коротких поездок вдоль побережья, которые он хотел совершить ради укрепления своего здоровья, пострадавшего от чрезмерного веселья в Лондоне; однако обычный наблюдатель не заметил бы у него никаких признаков болезни.

В этих поездках Лесли, Невилла, миссис Бересфорд и Берил всегда приглашали присоединиться, хотя они не всегда пользовались приглашением, когда, как это часто случалось, какая-нибудь важная персона приезжала из города в короткий круиз. Но он часто приглашал только их четверых, и в этих случаях у них были очень приятные прогулки, потому что яхта и ее имущество были источником нескончаемого удивления и любопытства, а ее владелец опытным и веселым хозяином.

Именно тогда случилось так, что он, сначала неуверенно, но впоследствии более определенно, сообщил Невиллу новость о том, что он замыслил предприятие, - он никогда не давал ясно понять, в чем оно заключается, - в какой-то отдаленной части Южной Америки, в котором ему нужен был помощник, обладающий инженерными знаниями, и которого он был готов оплачивать чрезвычайно щедро. Эту должность он предложил Арнольду - как уже упоминалось, к удивлению как его самого, так и его невесты. Сначала он был склонен согласиться, потому что тоже подпал под то необычайное обаяние, которое незнакомец, казалось, оказывал на всех, с кем вступал в контакт, будь то богатые или бедные, знатные или простые, мужчины или женщины. То есть все, кроме Берил Атертон. Для нее одной его привлекательная личность не имела особого очарования, и она никогда не подпадала под его чары. Не то чтобы он ей не нравился; напротив, она восхищалась им почти так же сильно, как и другие, - но иначе. Среди всех его обольстительных качеств было нечто, раздражавшее ее, как бы противоречившее тем чистым, священным инстинктам, которые в настоящей женщине редко оказываются ошибочными, какой бы простой и невинной ни была ее натура, какими бы скудными ни были ее знания о мире и о человечестве. В глубине души этот инстинкт говорил против незнакомца и придал ей смелости, - как она думала, ради его безопасности, - убедить Арнольда отклонить его заманчивые предложения и с недоверием отнестись к его заверениям в дружбе.

Но мы заставили Арнольда Невилла слишком долго ждать в гостиничном холле. О том, как прошло собеседование, будет рассказано в следующей главе.

IV. СТРАННЫЙ РАЗГОВОР

Прошло немного времени, прежде чем к Арнольду вышел секретарь дона Лоренцо, некто, известный как Мореас.

Этот секретарь был хорошо известен; на самом деле, можно сказать, он был единственным из свиты бразильца, кто когда-либо непосредственно контактировал с внешним миром, поскольку он один говорил по-английски. Все остальные слуги "графа", как и экипаж яхты, разговаривали с ним, - как и с ними, - на каком-то языке, который никто, кроме них самих, понять не мог. Даже среди ученых, с которыми "его превосходительство" часто общался лицом к лицу во время научных бесед или научно-популярных лекций, не было ни одного, кто мог бы догадаться, что это за язык. Сеньор Мореас, как его обычно называли, являл собой довольно заметную личность. Он во многих отношениях был полной противоположностью своему работодателю. В частности, он был настолько далек от того, чтобы обладать приятной внешностью, что нашлись цинично настроенные люди, которые в шутку имели обыкновение говорить, будто он был выбран своим работодателем в качестве фона для усиления его собственной привлекательности.

Из этого можно сделать вывод, что секретарь выглядел неприятно; но дело было не столько в этом, сколько в том, что, как выражались некоторые, у него вообще не было внешности. Его лицо было абсолютно бесстрастным; ни разу те, кто наблюдал за ним, не видели на этом бесстрастном лице какого-либо выражения, будь то удовольствие или печаль, гнев или огорчение, или даже осознание чужого присутствия. Этот человек казался простым автоматом. Он отвечал на вопросы в соответствии со своими представлениями - большая часть его ответов состояла из "не знаю", - и никогда не проявлял интереса, или оживления, или даже интеллекта, выходящего за рамки того, который, как можно было бы предположить, демонстрирует завзятый непрофессионал, "сокровище для человека такого глубокого и скрытного, как его хозяин", - сказали бы некоторые; но другие покачали бы головами и заявили, что не могут понять "это существо": он казался "сверхъестественным", "едва ли похожим на человека" и так далее.

По внешнему виду этот человек был, что называется, "размытым". Волосы у него были жидкие, невзрачного серовато-каштанового цвета; брови словно бы вообще отсутствовали; в то время как лицо его всегда было странного, мертвенно-бледного оттенка, на котором никогда не было ни румянца, ни малейшего следа краски. Наиболее заметными были глаза, плоские и смотрящие пристально; "как у трески", по выражению недоброжелателей.

Однако, хотя секретарь и не пользовался большим успехом, он, по-видимому, вполне удовлетворял требованиям бразильца; и он, естественно, имел право на то, чтобы с ним считались.

Секретарь разыскал Арнольда, и, коротко поклонившись и сказав: "Сюда, пожалуйста, сэр", провел его наверх, в апартаменты Лоренцо, представлявшие собой большую комнату на втором этаже с видом на пирс и набережную.

Лоренцо, который был занят чтением книги и курил сигару, поднялся и оказал своему посетителю сердечный прием.

- Это очень любезно с вашей стороны, мой дорогой друг, - тепло произнес он. - Вы, должно быть, пришли сразу же, как только получили мое сообщение через мистера Лесли. Как это мило с вашей стороны. Для меня это большая честь, мой дорогой друг; и я истолковываю это как предзнаменование, что вы хотите обсудить со мной вопрос, о котором я вам говорил. Разве это не так?

Он казался таким довольным и так открыто демонстрировал свое удовлетворение, что Арнольд не смог набраться смелости резко возразить, здесь и сейчас; поэтому на мгновение он упустил такую возможность.

- Не хотите ли сигару? И бокал вина; моего вина, знаете ли. Я подумал, что, возможно, вы придете, поэтому распорядился, чтобы кое-что приготовили.

Это относилось к очень своеобразному ароматному вину, которое бразилец носил с собой, куда бы ни пошел, но имел обыкновение предлагать только тем гостям, к которым особенно благоволил. Обычно Арнольд присоединялся к нему с бокалом, но сегодня отказался. Он, однако, взял сигару, опасаясь показаться слишком невежливым, если откажется и от того, и от другого.

- Вы, несомненно, слышали, - продолжал Лоренцо, - что я получил кое-какие новости, которые, боюсь, ускорят мой отъезд с ваших берегов? Да, я получил их только сегодня днем. Это меня очень разозлило, поскольку в какой-то степени нарушило мои планы; а, как вы знаете, я ужасно не люблю, когда мои планы нарушаются.

Арнольд выразил ему соболезнование вежливо, но несколько вяло. Потеряв, как он считал, свой первый шанс сказать то, ради чего пришел, он теперь терпеливо ждал какой-нибудь подходящей возможности.

- Я полагаю, ваши новости прибыли с другой стороны океана - из Южной Америки, - заметил он, проявляя вежливый интерес, - телеграммой?

Лоренцо рассмеялся. Для человека, который был раздражен, он, казалось, пребывал в довольно хорошем настроении.

- Телеграмма! - повторил он, улыбаясь. - Вы полагаете, мне присылают обычные телеграммы через почтовое отделение? Нет; я получаю все свои сообщения напрямую, где бы я ни находился; я думал, вы это знаете. Но теперь, я вспоминаю, что никогда прежде не объяснял вам свою систему. Не так ли? Я знаю, что у меня нет ничего достаточно общего с вашим другом; я знаю, что у меня нет ничего достаточно общего ни с ним, ни с кем-либо еще здесь. А?

- Думаю, что нет, - ответил Арнольд, не имея, однако, ни малейшего представления о том, о чем тот говорит.

- Тогда пришло время, чтобы я показал вам кое-что.

Он встал и, подойдя к железному сейфу, стоявшему в углу комнаты, открыл его и достал маленькую квадратную шкатулку из полированного дерева, по размеру и внешнему виду похожую на те, в которых хранится корабельный хронометр капитана.

Он поставил ее на приставной столик, а затем, подвинув его так, чтобы он оказался между ними, сел напротив Арнольда. На столе лежали перо, чернила и немного писчей бумаги.

- Итак, мистер Невилл, - сказал он, - вы, конечно, понимаете телеграфный алфавит Морзе?

Арнольд кивнул.

- Когда придет сообщение, вы почувствуете его в своей левой руке, если положите ее на мою. Затем правой рукой запишите его на этом листке бумаги.

Начиная испытывать любопытство, Арнольд кивнул в знак того, что понял, и Лоренцо, открыв коробку, показал внутри сложный механизм из колесиков, шестеренок, пружин и рычагов.

Он положил руку на маленький рычажок, и сразу же послышалось слабое, но очень мелодичное позвякивание. Оно мало чем отличалось от обычного телефонного звонка, но было гораздо нежнее.

На некоторое время воцарилась тишина. Колокольчик перестал звенеть, и ничего не было слышно. Однако вскоре снова послышалось позвякивание, и Лоренцо, сказав: "Сейчас", взял левую руку Арнольда и положил ее на свою левую, уже лежавшую на приборе.

В тот момент, когда рука Арнольда коснулась руки Лоренцо, он почувствовал покалывание, как от слабого тока маленькой батарейки, за которым почти сразу последовали более резкие уколы, которые, однако, ни в коем случае не были неприятными.

- Пишите, - коротко сказал Лоренцо.

И тогда Арнольд осознал, что небольшие толчки, которые он ощущал, были сигналами азбуки Морзе; он взял ручку, обмакнул ее в чернила и записал то, что передавалось.

- ...в отчетах говорится, что битва окончена и правительственные войска разбиты, также сообщается о двух других небольших восстаниях, но я пока не могу их подтвердить. Однако, что касается поражения правительства, то теперь в этом не может быть никаких сомнений. Время здесь - одиннадцать тридцать.

- Хм, правительство потерпело поражение в решающей битве, - мрачно прокомментировал Лоренцо сам себе. - Вся страна будет охвачена беспорядками в ближайшие месяцы. Значит, этот маршрут закрыт.

Он убрал руку с коробки и закрыл крышку. Затем обратился к Арнольду:

- Вы прочитали сообщение, друг мой? - спросил он.

- Да, - ответил Невилл с большим удивлением. - Что это за битва? Где разразилась война?

Бразилец презрительно улыбнулся.

- Всего лишь еще одна мелкая южноамериканская революция, на этот раз в Венесуэле, - ответил он. - Это сообщение от моего агента в Каракасе. Вы, несомненно, увидите новость в завтрашних газетах.

Арнольд теперь был глубоко заинтересован и выказывал некоторое волнение.

- Я полагаю, граф, - сказал он, - это еще одно сообщение, дополняющее то, что пришло к вам сегодня? И я также полагаю, это та самая новость, которая вызвала у вас раздражение и сократила ваше пребывание здесь?

- Отчасти, да. Вы пропустили часть первого слова сообщения. Конечно, вы видите, что полное слово - "позже". Первое сообщение я получил сегодня днем. Это восстание вспыхнуло внезапно, или же им каким-то образом удавалось до сих пор держать его в секрете. Завтра это вызовет ажиотаж на вашей фондовой бирже.

- Да, - задумчиво согласился Арнольд. - Какие деньги можно было бы заработать, если бы у нас был такой инструмент в брокерской конторе в городе. Как он устроен?

- Это достаточно просто - беспроволочный телеграф. Это всего лишь практическое осуществление того, к чему все еще стремятся ваши европейские изобретатели. Они открыли ключ - принцип, - но пока не могут применить его на практике, как это сделал я. Вот и все.

- Да; я многое понял; но это не делает менее удивительным то, что вы довели это открытие до совершенства, а это, как я вижу, очевидно, имеет место быть. Но неужели ни один из этих инструментов не появится на рынке?

- Нет. Я держу их конструкцию в тайне, и мои агенты, пользующиеся ими за границей, также обязаны хранить тайну. Кроме того, в нем есть секрет, без знания которого прибор бесполезен. И этот секрет я держу при себе.

- Но он принес бы вам славу, богатство... - с энтузиазмом воскликнул Арнольд. Однако, увидев выражение лица бразильца, резко оборвал себя на полуслове.

- Молодой человек, - сказал Лоренцо, поднимаясь из-за стола с таким видом, словно испытывал сильное отвращение, - вы сами не знаете, о чем говорите. Слава! Богатство! Как вы думаете, разве у меня недостаточно состояния? Разве я когда-нибудь дал вам повод предположить, что меня волнует слава? - Его глаза сверкнули презрением, и он заговорил почти яростно:

- Что для меня такая ничтожная чепуха? Неужели вы до сих пор так мало знаете меня и так плохо меня понимаете? Неужели вы действительно полагаете, что среди множества ваших ничтожных устремлений, называемых славой, почестями, титулами, у вас есть что-то, что может соблазнить меня, чего бы я жаждал? - Он расхаживал взад и вперед по комнате, заложив руки за спину, и весь его вид выражал невыразимое презрение.

- Я просто показал вам здесь, - продолжал он медленно, но с ударением на каждом слове, - одно из моих изобретений - нет, не только мое, мое и еще чье-то - но это не имеет значения. Это почти наименьшее из всех; то, в котором я просто опередил ваших современных ученых на - ну, кто может сказать? - возможно, несколько лет, несколько месяцев или недель; какая разница? Это пустяк, сущий пустяк! И вы спрашиваете меня, почему я не продал его ради... славы... богатства...

- Нет, конечно, насчет состояния я ошибался, - перебил Арнольд, извиняясь, и совершенно потрясенный неожиданной вспышкой гнева. - Но, конечно, если вы настолько богаты, что можете позволить себе поделиться такими знаниями и отказаться от их естественного коммерческого вознаграждения, вы получите гораздо больше почестей...

Лоренцо нетерпеливо повернулся к нему.

- Что?! Снова? Если бы я хотел получить то, что вы называете титулом, разве не существует множества способов, не доставляющих столько хлопот? С моим богатством человеку достаточно вступить в политическую партию, жертвовать на благотворительность больше, чем кто-либо прежде, или деликатно одалживать деньги занимающим высокие посты! Только и всего! Неужели вы думаете, я этого не знаю?

Арнольд, не зная точно, что еще сказать, счел за лучшее промолчать.

- Но, друг мой, все это совершенно не соответствует действительности, - продолжил тот вскоре более мягко. - Я обещал вам, что вы отправитесь со мной и станете соучастником моей судьбы, и это лишь наименьшая из маленьких тайн, которые я мог бы вам открыть. Эта и многие другие, которые вы могли бы счесть еще более замечательными, для меня всего лишь мелочи, простые повседневные удобства - или роскошь, если хотите. Но это будет моим удовольствием, моей усладой - показать вам нечто большее, чем все это; от открытий, настолько невероятных, у вас закружится голова, когда вы поймете, куда они нас ведут. А что касается всего этого пустого шоу, этой ярмарки тщеславия, как очень метко называют это некоторые из наиболее здравомыслящих ваших писателей, вы сможете вернуться, чтобы участвовать в ней, если хотите, только как раздающий титулы и почести; вы будете управлять всем этим, владычествуя над сражающимися претендентами, располагаясь так же высоко над ними и будучи столь же могущественны, как солнце, когда оно восходит над клубящимися утренними туманами, и терпит их или рассеивает по своей царственной воле. Да! Я сказал именно это! У вас не будет равного на земле, кроме меня, и я буду - вашим братом, старшим, более сильным, чтобы вести и наставлять - но все равно вашим братом!

Лицо говорившего, всегда такое прекрасное в своей странной красоте, просветлело, глаза сверкали огнем и ликованием. В его взгляде, когда он устремил его на своего гостя, была мягкость, нежность, какой Невилл никогда раньше в нем не видел.

Хорошее настроение этого человека, по крайней мере, в том, что касалось видимости, было настолько безошибочным, что Арнольд почувствовал, как его увлекают представленные им картины. На мгновение он отдался чувству удивления и предвкушения. Но вскоре возобладали более трезвые соображения, и жесткая, сухая, зловещая идея медленно проникла в его сознание.

"Этот человек, должно быть, сумасшедший!"

Конечно, это должно быть объяснением таких диких разговоров! Он был каким-то великим изобретателем, - этого, очевидно, нельзя было отрицать, - чьи открытия и победы в науке были столь многочисленны и столь ослепительны, что в сочетании с неограниченным богатством они в конце концов вскружили ему голову. И теперь величайших триумфов самого преуспевающего ученого, возможностей, лежащих в пределах досягаемости безграничных богатств, было уже недостаточно, чтобы удовлетворить потребности его безумного мозга. Вместо того чтобы довольствоваться тем, что уже принесло бы ему славу, превосходящую славу величайшего изобретателя или первооткрывателя, какого когда-либо знал мир, он занялся какой-то самой дикой и неосуществимой фантазией, какой-то галлюцинацией честолюбия, погоней за какой-то смутной химерой своего собственного воображения, парящей, дерзкой фантазией, такой, какая могла бы увлечь чувства не человека, но полубога; или, скорее, - тут Арнольд сделал паузу и, помимо своей воли, вздрогнул, когда эта мысль пришла ему в голову, - дьявола, который стремился стать богом!

Ясно, лучше всего было бы сделать вид, что он верит этому сумасшедшему. Вероятно, он был безумен только по одному этому поводу. Во всяком случае, во всем остальном и его речи, и его поступки всегда казались достаточно разумными. Кроме того, Арнольд не мог забыть о благородных побуждениях, которыми он, казалось, руководствовался по отношению к самому себе.

- Я не могу подобрать слов, граф, - сказал он после паузы, - чтобы отблагодарить вас за ваши добрые намерения; но я не должен дольше оставлять вас в сомнении по этому поводу. Дело в том, что я пришел сюда, чтобы... сказать вам... то есть объяснить... - Арнольд поймал себя на том, что колеблется в смущенной и неприятной манере. Затем он сделал усилие и почти выкрикнул остальное. - Дело в том, что я не могу сопровождать вас в Южную Америку; я принял решение не покидать Англию.

Лоренцо сначала покраснел, затем побелел. Его глаза, казалось, вспыхнули, а лоб потемнел и нахмурился.

- Вы... говорите... что... не... собираетесь... плыть... со... мной? - спросил он, и каждое слово слетало с его губ, как выстрел из катапульты.

- Не могу. Я пришел сюда, чтобы сказать это. Сегодня днем я решил, что не могу покинуть Англию.

На этот раз бразилец ничего не ответил. Он только стоял и смотрел на своего посетителя, словно потеряв дар речи от гнева и изумления.

V. НА БОРТУ "АЛЛОЙИ"

Если бы в комнату упала бомба, дон Лоренцо вряд ли был бы более застигнут врасплох. Очевидно, ему никогда не приходило в голову, что Невилл встретит его предложение категорическим отказом. Сам молодой человек, казалось, всегда принимал любое предложение, касающееся этого предмета, с таким радушием, даже с готовностью, что, по мнению бразильца, давал согласие, так сказать, заранее. Следовательно, оставалось только согласовать условия; так он на это смотрел. Каковы бы ни были истинные причины, побудившие Невилла отказаться, они, очевидно, были очень вескими, судя по тому эффекту, который произвел этот отказ. Лоренцо явно был горько разочарован и, казалось, близок к тому, чтобы впервые показать англичанину темную и злую сторону своего характера.

Однако, как раз в тот момент, когда молчание становилось тягостным и Арнольд начал осознавать растущее чувство раздражения из-за видимого гнева собеседника, Лоренцо, казалось, сделал над собой огромное усилие. По его телу пробежала какая-то дрожь; он сжал кулаки и прикусил губу; затем отодвинулся и уставился в окно. Несколько мгновений спустя он повернулся и снова посмотрел в лицо своему гостю, говоря теперь своим обычным голосом и с обычным выражением лица.

- Вы должны извинить меня, - сказал он, заметив, как загорелись глаза Арнольда. - Я не хотел проявлять столько эмоций, но правда в том, что ваше решение совершенно неожиданное для меня. Я ожидал совсем иного. Вы все это время заставляли меня ожидать иного, - продолжал он с упреком.

- Мне жаль, очень жаль, что я должен был так поступить.

- Мы еще даже не затронули вопрос о вознаграждении, - ответил Лоренцо. - Возможно...

Арнольд поднял руку.

- Нет, не говорите больше ни слова по этому поводу, считайте, что это не имеет к делу никакого отношения. Что касается вознаграждения, - если бы я согласился, - то не просил бы ничего сверх того, что мог бы ожидать от любой фирмы, которой могли бы потребоваться мои услуги, скажем, при работе на железной дороге. Все, что свыше, полностью зависело бы от вас самих. Но, скажите мне, почему вы так рассчитывали на мой отъезд, что должны испытывать разочарование? Разве нет еще множества людей, которые справились бы с этим так же хорошо? Вот, например, мой друг Лесли; почему бы ему не занять должность, которую вы мне предложили? У него уже есть опыт работы там, в то время как у меня его нет.

Бразилец рассмеялся. К нему, казалось, совершенно вернулось его хорошее расположение духа.

- Нет, нет, - ответил он, качая головой. - Вы не понимаете. Мне кажется, большинство тех, кто обладает властью в этом мире, тратят большую часть своего времени на то, чтобы с величайшей осторожностью, но раздражающей настойчивостью загонять круглых людей в квадратные отверстия, и наоборот. Так вот, я никогда так не поступаю; когда мне нужен человек на определенную должность, я ищу кого-нибудь подходящего, и с первого взгляда - по своему собственному инстинкту - узнаю именно того человека, который подойдет на эту должность, и также знаю, что я обязательно найду его рано или поздно, если подожду. Но меня разочаровывает, когда я нахожу того, кого хочу найти, и не могу завоевать его расположение.

- Но, возможно, на этот раз вы ошиблись, граф, - сказал Арнольд, теперь тоже смеясь. - Вы знакомы со мной очень мало. В конце концов, я мог бы сильно разочаровать вас, если бы отправился с вами. Вы не можете сказать наверняка.

Вместо ответа граф схватил его за руку и подвел к окну.

- Вы знаете что-нибудь о месмеризме, или гипнотизме, как теперь это называют? - спросил он.

- Я ничего об этом не знаю, - удивленно ответил Арнольд. - Но насколько мне удалось составить мнение об этом, обязан сказать, что я в это не верю.

- Итак! Ну, вы же не знали, что я месмерист, не так ли? Я покажу вам.

Он посмотрел через дорогу, направо и налево, затем указал на нескольких детей, игравших на тропинке с другой стороны.

- Вы видите этих детей? Обратите внимание на мальчика справа, играющего с хлыстом. Он должен бросить этот хлыст на дорогу прямо под колеса следующего проезжающего мимо автомобиля.

Они подождали, и вскоре мимо проехало такси, после чего ребенок без видимой цели бросил хлыст под колеса, где тот был подмят и оставлен сломанным на дороге. Мальчик подошел, поднял его и заплакал.

Арнольд с интересом наблюдал за происходящим.

- Это, конечно, было очень любопытно, - признал он. - И все же...

- ...как вы думаете, это могло быть совпадением? Скажите мне, что я должен приказать ему сделать?

- Встать на голову, - предложил Невилл.

Едва эти слова слетели с его губ, как было замечено, что ребенок предпринимает отчаянные попытки встать на голову, опираясь на дорожку, но, возможно, из-за того, что у него раньше не было практики, ему удалось только перевернуться и растянуться на земле, что нанесло серьезный ущерб чрезвычайно красивому костюму. В этот момент подошла няня и, взяв ребенка на руки, отшлепала его за плохое поведение и увела, ругаясь и жалуясь.

Лоренцо отвернулся от окна.

- Я продемонстрировал вам этот маленький эксперимент по месмеризму, - сказал он, - чтобы проиллюстрировать то, о чем говорил. Я говорил вам, что немного месмерист; и вы видите, что это правда. Но должен сказать вам, этот конкретный ребенок был единственным в той группе, над кем у меня была наибольшая власть. На других, какими бы детьми они ни были и, в ваших глазах, без сомнения, точь-в-точь похожих на него, я не смог бы повлиять с такой готовностью.

- Это странно. Почему?

- Этого не знает ни один человек. Это одна из загадок малоизвестной науки. Но я также хочу обратить ваше внимание на то, что я с первого взгляда понял, на кого из них мне легче всего повлиять. Заметьте, я не допустил никакой ошибки.

- Нет.

- Так вот. В самый первый момент, когда мой взгляд упал на вас, я понял, что вы тот, кого я ищу, понял это так же верно, как то, что этот ребенок был тем, кого я мог бы использовать в качестве иллюстрации.

- Вы хотите сказать, что смотрите на меня как на объект легкого гипноза?

- О нет, все как раз наоборот. Иначе я бы сразу подчинил вас своей воле, без дальнейших хлопот. К несчастью для моих целей, - признаюсь вам откровенно, - вы оказались одним из немногих людей в мире, над которыми у меня нет никакой гипнотической власти. Если бы это было так, я бы воспользовался этим, не споря и не умоляя.

Арнольду вовсе не пришелся по вкусу метод, предложенный в этом замечании, ни холодная деловитость, с которой это было произнесено.

В этот момент раздался стук в дверь, и вошел секретарь.

- Яхта ждет, ваше превосходительство, - объявил он.

- Ах! Я сейчас же приеду, - ответил Лоренцо. Затем, повернувшись к Арнольду, он сказал:

- Мне нужно подняться на борт яхты, не могли бы вы составить мне компанию; мы можем поговорить как там, так и здесь. Яхта доставит вас обратно, когда вам будет угодно.

Арнольд предпочел бы извиниться и вернуться к своим друзьям. Но, видя, что хозяин, по-видимому, ожидает от него согласия, а его любопытство было сильно возбуждено поворотом, который принял разговор, он, наконец, согласился.

Всего нескольких минут хватило, чтобы подняться на борт, так как судно стояло на якоре недалеко от берега.

Они сразу же направились в главный салон, просторное, роскошно обставленное помещение, где Лоренцо открыл еще один сейф. Оттуда он достал несколько бумаг и передал их своему секретарю, сопровождавшему их, тот взял бумаги и удалился.

- Продолжим наш разговор, - начал Лоренцо. - Я провел небольшой эксперимент, чтобы проиллюстрировать вам, я мог с первого взгляда определить, на кого из этих детей мог повлиять, а на кого нет; месмеристы называют эту тонкую связь между этим ребенком и мной, "находиться в контакте". Я полагаю, вы это знаете?

Арнольд утвердительно кивнул.

Затем Лоренцо подошел к коробке, стоявшей в углу, открыл ее и показал набор музыкальных бокалов. Арнольд хорошо знал их, потому что бразилец любил играть на них и мог извлекать из них музыку удивительно нежную.

- Вчера я имел несчастье разбить один из этих бокалов, - заметил он. - Будьте добры, загляните в тот шкафчик; там хранится несколько запасных. Теперь, если мы произнесем нужную ноту, нужный бокал откликнется, если он там есть, и таким образом избавит нас от многих хлопот в его поисках.

Он прикоснулся к бокалу, определяя требуемую ноту; а затем мощным насыщенным тоном пропел ее. И Арнольд, стоя у шкафчика, услышал, как один из хранившихся там бокалов повторил ее настолько безошибочно, что ему не составило труда вытащить его и передать хозяину. Последний взял его, слегка коснулся, чтобы проверить, поставил на место разбитого и закрыл в шкафчик.

- Это, мой друг, еще одна маленькая иллюстрация, передающая тот же урок по-другому. Здесь нам нужен был бокал, который должен был порождать определенную ноту. Вы признаете, что никакой другой бокал, кроме того, который вы мне вручили, не соответствовал этому требованию?

- Конечно, это достаточно очевидно.

- И вы также увидели, что существует очень простой, но верный способ выбрать правильный из многих?

- Да, я это видел.

- Итак, мой друг, легко выбрать подходящего мужчину из всех остальных, если только знать, как. Но другой мужчина, кроме вас, подойдет на то место, которое я хотел, чтобы вы заняли, не больше, чем один из тех бокалов занял бы место того, который я разбил.

На это Арнольд ничего не ответил, и Лоренцо, помолчав, продолжил:

- Вы только что очень интересовались моим аппаратом для беспроводного телеграфа. Теперь, если хотите, я покажу вам еще одно или два маленьких приспособления. В них нет ничего особенного; по крайней мере, мне они такими больше не кажутся. Кстати, разве не любопытно, как быстро человеческий разум привыкает к тому, что поначалу кажется ему чудом? В вашей стране люди только начинают привыкать к телефону и фонографу, однако ваши деды расценили бы подобные вещи как откровенную черную магию.

- Да, это совершенно верно.

- Ну, значит, это здесь. Я мог бы показать вам множество изобретений, которые есть у меня на борту этого судна, и которые показались бы вам достаточно удивительными; однако они являются всего лишь развитием других, менее значительных изобретений и открытий, которые вам прекрасно знакомы. То, что я уже усовершенствовал, ваши ученые, вероятно, откроют через несколько лет; а к концу столетия они станут обычными предметами домашнего обихода и покажутся вашим пра-пра-внукам не более замечательными, чем кажутся сегодня мне.

Затем он тщательно закрыл все иллюминаторы и дверцы и открыл другой шкафчик, достав из него два костюма из толстого тюленьего меха. Один из них он протянул своему гостю.

- Наденьте это, - сказал он. - Мы побываем в холодном климате.

Он выдвинул большой, тяжелый металлический ящик на колесиках, крышку которого открыл ключом, а затем коснулся какой-то пружины или рычага.

Сразу же послышался шипящий звук, хотя ничего не было видно. Однако через секунду-другую в комнате стало ощутимо холоднее; чуть позже Арнольд начал дрожать даже в меховом пальто, которое надел, и теперь был рад застегнуться на все пуговицы.

- Вот несколько перчаток, - сказал хозяин. - Лучше наденьте их, а то ваши пальцы могут обморозиться. - И он достал две пары перчаток, похожих на мохнатые медвежьи лапы.

За очень короткий промежуток времени на некоторых железных стойках и поперечинах салона появился иней, и Лоренцо указал на термометр.

- Температура упала ниже нуля, - заметил он. - А вот и снегопад. Без сомнения, с вас этого достаточно. - В каюте образовался туман, который на самом деле был очень мелким снегом.

Он нажал на рычаг, и шипение прекратилось; затем подошел к сейфу, достал черную коробку и поставил ее на стол. Ее он тоже открыл ключом со своей собственной цепочки и поставил так, чтобы Арнольд мог видеть только обратную сторону поднятой крышки. Затем он коснулся другой пружины или переключателя, и послышалось легкое жужжание, постепенно становившееся громче. Вскоре стало очевидно, что в ящике разгорается огонек, и поскольку снаружи уже смеркалось, он начал освещать каюту. Пламя становилось все ярче и ярче, и температура начала повышаться. Вскоре Арнольд с радостью сбросил свои меха, а минуту или две спустя ему захотелось снять куртку, какой бы тонкой она ни была. И все же температура поднималась, пока термометр не показал 110№.

- Я думаю, 110№ в тени вполне достаточно, - заметил Лоренцо. - Однако я хочу, чтобы вы, прежде чем я выключу прибор, понаблюдали за яркостью этого света.

- Это чудесно, - заявил Арнольд. - Я никогда раньше не видел ничего подобного. Он не электрический?

- И да, и нет. Это развитие или новая форма; точно так же, как ваши рентгеновские снимки. Но он такой яркий, что вы не можете смотреть прямо на него; это повредило бы вашим глазам. Вот почему я повернул крышку коробки таким образом. Крышка образует отражатель, и лучи, отбрасываемые таким образом и фокусируемые на человеке на расстоянии до нескольких сотен ярдов, полностью разрушат зрение.

Арнольд издал восклицание, в котором смешались удивление и тревога.

- Да, - мрачно сказал бразилец. - Я пробовал это на некоторых своих врагах. Они никогда больше не увидят друг друга.

Он произнес это так жестко, что Арнольду стало не по себе, когда он посмотрел на прибор; и он инстинктивно прикрыл глаза, чтобы уберечься от несчастного случая, пока прекращение жужжания не убедило его в том, что свет погас.

На его месте теперь снова слышалось шипение большой коробки на колесах. Хозяин подал холодный воздух, чтобы унять невыносимый жар.

- Это, - заметил Лоренцо, стоя над аппаратом и регулируя подачу, - как вы, без сомнения, уже догадались, камера хранения жидкого воздуха. И здесь вы снова видите, что ваши изобретатели не сильно отстают. Ваши ученые сделали это открытие некоторое время назад; только они еще не взяли его под контроль и не использовали в повседневной жизни, как это сделал я. У меня есть еще два маленьких изобретения, которые я хочу вам показать; думаю, они покажутся вам еще более интересными, чем те, которые вы уже видели.

VI. НЕМНОГО СОВРЕМЕННОЙ МАГИИ

Пока Арнольд сидел, гадая, какие новые сюрпризы собирается преподнести ему этот современный фокусник, хозяин сначала включил обычное электрическое освещение, а затем открыл сундук, из которого достал несколько любопытных на вид предметов одежды, которые повесил на крючок для шляп, закрепленный на одном конце каюты. Устроив их так, как ему хотелось, он повернулся к своему посетителю.

- У меня есть особая причина желать, чтобы вы увидели мои пуленепробиваемые доспехи, - сказал он, улыбаясь. - Я повесил здесь плащ; на самом деле это что-то вроде кольчуги, изготовленной из металла, еще неизвестного самым умным из ваших ученых. Шапочка или шлем, которые я надел сверху, сделаны из того же материала. Возьмите вон ту абордажную саблю и посмотрим, сможете ли вы проткнуть плащ или шлем. Они выглядят очень легкими и непрочными изделиями, - и так оно на самом деле и есть, - но вам будет трудно проделать в них дырку.

Он положил на стол абордажную саблю и рапиру, и Арнольд, сильно удивленный, взял последнюю и, небрежно подойдя к плащу, сделал вид, что собирается заколоть его.

К его удивлению, рапира каким-то образом скользнула в сторону и не задела одежду. Слегка раздосадованный, он сделал еще один, более решительный выпад, но оружие снова отскочило, словно от какого-то невидимого стального забора или барьера. Он повернулся и вопросительно посмотрел на Лоренцо.

- Что это значит? - спросил он.

- Попробуйте абордажную саблю, - предложил бразилец. - Посмотрим, что даст удар наискосок.

Арнольд попробовал, но результат был тот же. Казалось, какая-то невидимая сила встречала удары и отводила их в сторону.

- Попробуйте пули, - предложил Лоренцо и открыл шкафчик, из которого достал револьвер. - Он заряжен; попробуйте, сможете ли вы пробить пулей плащ или шапку. Вам не нужно возражать против стрельбы, так как здесь к этому привыкли. Я часто позволяю себе немного поупражняться в стрельбе из пистолета, а панель, на которую я повесил плащ, сделана из дерева с железной подкладкой. Пара пуль, попавших в нее, не причинят вреда. Мои слуги скроют следы завтра.

Арнольд сначала не решался стрелять по расписной панели, но, услышав это, взял пистолет, взвел курок и выстрелил в вызывающий предмет одежды. Прицеливаться, казалось, не было необходимости; однако он промахнулся, и пуля застряла в дереве сбоку. Поэтому он очень тщательно прицелился при следующем выстреле и, наконец, разрядил пистолет; но плащ все еще оставалось нетронутым, в то время как деревянные детали с обеих сторон показывали, где засели пули.

Арнольд с отвращением отбросил револьвер.

- Это бесполезно, - воскликнул он тоном, в котором выражались одновременно досада и изумление. - Если бы вы не были всегда так готовы к простому научному объяснению, я был бы склонен заявить, что это, во всяком случае, настоящая, откровенная, неприкрытая магия.

- И все же объяснение очень простое - когда привыкаешь, - заметил Лоренцо, спокойно укладывая чудесные одежды обратно в сундук, из которого он их достал. - Они изготовлены из нового металла, в настоящее время неизвестного вашим изобретателям. Он необычайно легкий - на сегодняшний день это самый легкий из когда-либо обнаруженных металлов - и легко поддается изготовлению сетки, из которой сделаны эти предметы одежды. Однако его самой замечательной особенностью является то, что с помощью определенного процесса ему можно придать качество, которое я, пожалуй, лучше всего могу объяснить выражением "антимагнитность", поскольку точно так же, как намагниченный металл притягивает другие металлы, так этот материал отталкивает другие металлы. На самом деле он не позволяет другому металлу прикоснуться к себе, но приводит в действие любопытную и мощную силу отталкивания. Это натолкнуло на идею использовать его так, как вы видите здесь, в качестве материала для пуленепробиваемых - или, скорее, отражающих пули и сталь - экранов.

- Понятно, - задумчиво отозвался Арнольд. На самом деле, он ничего не понимал; но он воспользовался общепринятым выражением. - Я полагаю, - продолжал он, - что вы были одеты в эту одежду, когда впервые встретили Лесли и прогнали его похитителей.

- Конечно. Я всегда надеваю ее в подобных ситуациях.

- Это объясняет то, что так озадачило нас обоих, - прокомментировал Арнольд, задумчиво кивая головой. - Иногда я был склонен думать, что Лесли либо натягивал длинный лук, либо индейцы так напугали его, что он был готов смотреть на вас как на бога, так своевременно пришедшего ему на помощь; и что ему мерещилось то, чего на самом деле не было.

Бразилец улыбнулся, но больше ничего не сказал. Он снова нырнул в свой сейф и на этот раз извлек оттуда нечто похожее на большой театральный бинокль очень красивой работы. Он был сделан из золота и слоновой кости, и украшен цветочным орнаментом, выполненным из драгоценных камней, которые искрились в лучах электрического света. Он протянул его Невиллу.

- Возьмите это, посмотрите внимательно, - попросил он, - и скажите, что вы видите. Пожалуйста, присаживайтесь и уделите ему все свое внимание.

Арнольд уселся соответствующим образом, взял инструмент и почти минуту смотрел в него.

- Я ничего не вижу, - сказал он.

Лоренцо подошел и встал рядом с ним, положив одну руку ему на макушку. Затем он коснулся пружины сбоку прибора, и внутри сразу же стало светло.

- Я вижу свет, - сказал Арнольд.

- Смотрите пристально и будьте терпеливы, - был ответ.

Арнольд услышал, как Лоренцо глубоко вздохнул, и почувствовал, как его рука с дрожью прижалась к голове, как будто ее владелец готовился к какому-то огромному усилию или сдерживал какое-то огромное напряжение. И одновременно перед его взором начали формироваться образы, поначалу расплывчатые и призрачные, но постепенно становившиеся все более отчетливыми. Вскоре он воскликнул:

- Я вижу широкую реку; берега покрыты густой растительностью, среди которой много высоких деревьев; полагаю, это пальмы.

- Это великая река Эссекибо в Британской Гвиане, - ответил Лоренцо. - Вы видите какие-нибудь каноэ?

- Нет... о да, теперь я кое-что вижу. Они приближаются. В них полно индейцев, и они двигаются вдоль пристани, где их ждут несколько человек. Двое, судя по их одежде, я бы сказал, белые мужчины, но их лица отвернуты, и я не могу их видеть.

- Вы их знаете?

- Не уверен. Что-то в них кажется знакомым, но они отворачиваются.

- Следите за ними. Что они делают дальше?

- Они грузят на каноэ много вещей и припасов, и все вместе отправляются в путь. Теперь они на середине реки.

- Насколько широка река?

- Семь или восемь миль. Теперь сцена внезапно изменилась. Река гораздо уже; ширина ее не превышает двух-трех миль. Они приближаются к каким-то порогам. Река делится на несколько проток, и вода, вспениваясь, устремляется вниз. Я вижу огромного аллигатора возле одного из каноэ; он перевернет его... нет... он едва не опрокинул его... я думаю...

- Что вы видите сейчас?

- Ах! все снова изменилось. Река сузилась до четверти мили. На некотором расстоянии впереди я вижу водопады, над которыми висит облако тумана; солнце создает на нем сверкающую радугу. Путешественники не могут миновать водопад, поэтому они высаживаются и вытаскивают свои каноэ на берег.

Многие другие сцены проходили перед его глазами столь же странным образом, Лоренцо во многих местах просил его обратить особое внимание на направление, в котором продолжался маршрут, или предписывал ему запечатлеть в своей памяти некоторые бросающиеся в глаза ориентиры. Наконец любопытная панорама - такой она, в некотором смысле, и была - резко оборвалась, и Арнольд оторвал голову от стекла и сел, смущенно протирая глаза, потому что сначала все вокруг показалось ему туманным и неопределенным.

Все время, пока он смотрел в зеркало, бразилец держал руку на макушке молодого человека. Теперь он убрал ее, сел на стул неподалеку и хранил молчание. Когда вскоре к Арнольду вернулось нормальное зрение, и он стал более внимательно рассматривать своего хозяина, бразилец навел его на мысль о человеке, который перенес какое-то серьезное перенапряжение - физическое или умственное, а возможно, и то и другое вместе - и медленно оправлялся от него.

Через некоторое время он обратился к своему гостю тихим, но ясным тоном, в котором слышалась серьезность, почти граничащая с торжественностью, и нотка грусти.

- Показывая вам все это, мистер Невилл, - начал он, - я делаю в отношении вас больше, чем когда-либо делал для вашего друга или даже, могу вам сказать, для любого из многих, с кем познакомился с тех пор, как приехал в эту страну. Мне бы хотелось, чтобы вы с уважением отнеслись к моему доверию - хотя, как видите, я не требую никаких обещаний - и не болтали об этом легкомысленно с другими людьми. Но я оставляю это на ваше собственное усмотрение. Я всегда считал, что вы тот, кого называют (хотя многие люди неправильно используют этот термин) истинным джентльменом, и, зная это, удовлетворен тем, что вы, когда оставите меня, не пойдете и безрассудно не выболтаете миру то, что увидите - я хочу сохранить тайну. Однако, в отношении того, что собираюсь сказать, я хочу взять с вас торжественное обещание, что вы будете держать это абсолютно при себе. Вы даете мне такое обещание?

Арнольд задумался. Ему никогда особенно не нравилась идея быть замешанным в какие-либо тайны - особенно чужие. Его натура была от природы честной и открытой. Уважающая себя сдержанность - это одно; бремя хранения секретов, которыми, возможно, хотелось бы воспользоваться, но которым не дают воспользоваться обещания, - совсем другое.

- Зачем навязывать мне доверие, которого я не желаю, граф? - спросил он вскоре. - Что бы вы ни решили мне сказать, я буду рад выслушать, если вам так будет угодно; но я этого не ищу. Если, сказав все это, вы все еще желаете продолжить ваш рассказ, я скажу вот что: я уважу ваши пожелания, и ваша тайна будет в такой же безопасности, как если бы я дал самую связующую из клятв. Но обещание должно быть условным. Могут возникнуть обстоятельства, которые вынудят меня, по моему собственному мнению как джентльмена, рассказать какому-нибудь другу, которому я мог бы доверять, то, что вы рассказали мне.

Лоренцо не ответил сразу и, казалось, задумался. Тон Арнольда был безукоризненно вежливым и дружелюбным, но в нем также чувствовалась твердость, предупреждавшая, что он вряд ли изменит свое решение. Кроме того, всего несколько дней назад между ними состоялся разговор на тему дачи обещаний, в ходе которого Арнольд был очень откровенен, выражая свои взгляды в том виде, в каком изложил их сейчас.

- Очень хорошо, - сказал Лоренцо через некоторое время, хотя все еще проявлял некоторую нерешительность, - оставим это так. В конце концов, я скорее приму ваше обещание, данное в таких выражениях, чем торжественные клятвы многих других мужчин.

- И все же - позвольте мне еще раз сказать, прежде чем вы начнете, - я не стремлюсь узнать ни один из ваших секретов. Зачем же тогда навязывать их мне?

- В настоящее время не имеет значения, почему. Позже вы поймете мои доводы. А теперь послушайте, что я хочу сказать.

- Сегодня вечером я продемонстрировал вам два или три небольших изобретения или приспособления, которые, как я вижу, вызвали у вас немалое удивление и даже некоторое недоумение. Я знал, - был уверен, - что они заинтересуют вас; и все же это мелочи по сравнению с тем, что я мог бы рассказать вам, если бы захотел. Только на борту этого судна я мог бы показать вам еще много столь же замечательных, совершенно новых для ваших представлений, - некоторые из них, возможно, покажутся вам гораздо более удивительными, чем те, что вы видели раньше. Но, увидев то, что уже видели, вы, без сомнения, поверите мне на слово в отношении остальных, не так ли?

Арнольд кивнул в знак согласия, и хозяин продолжил.

- Тогда почему я так много открыл вашему взору? спрашиваете вы себя. Дело в том, мой друг, что, когда я начну говорить о чудесах совершенно иного характера, вы можете мне верить.

То, что я сейчас собираюсь вам открыть, так же верно, как и то, что я вам уже открыл. Вам это покажется чудесным, невероятным, возможно, просто потому, что это ново. Для меня это вопрос повседневного знания, и поэтому в нем нет ничего необычного.

Люди считают меня бразильцем и предполагают, что меня зовут Лоренцо, это то имя, которое я выбрал для себя. Это правда, что я родился на территории, которая входит в пределы того, что сегодня называется Бразилией; но из-за этого я не обязательно бразилец; ибо я родом из страны, еще неизвестной вашим современным географам, из той, которая не признает и не склоняется перед властью Бразилии, бразильского или любого другого из известных правительств мира.

- Как это может быть, граф? - спросил Арнольд. - Я никогда не слышал о каком-либо отдельном или полунезависимом государстве в составе Бразильской империи. Вы имеете в виду какую-нибудь территорию коренных индейцев?

- Конечно, нет. Но вы должны помнить, что страна под названием Бразилия занимает очень большую территорию - настолько обширную, что она еще никоим образом не была полностью исследована. Это пятая по величине территория в мире. Грубо говоря, я полагаю, что она примерно в тридцать шесть раз больше вашей маленькой страны Великобритании. Она включает в себя почти половину всего южноамериканского континента; ее площадь составляет более трех миллионов квадратных миль.

- Да, да, я знаю.

- Ах! но чего вы не знаете или, по крайней мере, чего вы, люди здесь, похоже, не осознаете, так это того, что из этих трех миллионов квадратных миль по меньшей мере один миллион сегодня совершенно не исследован. По сути, они представляют собой неизвестную страну. Сегодня в Южной Америке гораздо больше неизведанных территорий, чем на Африканском континенте.

- Да, я понял.

- Но люди здесь очень далеки от понимания этого. Вот, например, выражение мнения, которое я на днях вырезал из одной из ваших ведущих статей. Писатель полусерьезно, полушутливо сетует на то, что "приключенческий роман" "почти исчерпан", поскольку, по его словам, "пустые места на карте Африки довольно хорошо заполнены, и у писателей больше нет земли, где их герои могли бы открыть для себя неизвестный город, - чтобы в этом была хоть капля правдоподобия". Человек, написавший это, очевидно, никогда не читал географию в том, что касается Южноамериканского континента; он, наверное, считает, что Южная Америка обследована и нанесена на карту, как остров Уайт, и что вы можете купить карту Бразилии площадью в три миллиона квадратных миль в шестидюймовом масштабе?

Ну, если перейти к реальным фактам, истинное положение дел таково, что, как я уже сказал, целый миллион квадратных миль - это совершенно неизвестная земля. И именно там, в той части света, которую, насколько известно вашим географам, никогда не посещал ни один белый путешественник, живет сегодня мой народ.

- Ваш народ!

- Да, мой народ. Остатки некогда гордой, доминирующей расы завоевателей. Остаток великой белой расы, которая когда-то правила всей Америкой, как Северной, так и Южной. За тысячи лет до того, как Колумб открыл эту страну, мой народ владел всей ее территорией от нынешней Аляски до мыса Горн. Об этом свидетельствуют наши древние архивы, наши скульптуры и наши традиции. И в то время, - время, совпадающее с самыми древними египетскими записями, - эта раса была гораздо более продвинутой в том, что вы называете цивилизацией, чем Египет или любая другая страна мира. Если бы вы приняли мое предложение и вернулись со мной, я бы показал вам все это, показал доказательства. Я бы доказал и кое-что еще, а именно, что с тех пор мы остаемся впереди остального мира. Вы, люди здесь, хвастаетесь своими успехами в науках. Ба! Я мог бы показать вам вещи, которые заставили бы ваших величайших ученых позеленеть от зависти, а ваших самых умных изобретателей покончить с собой от досады!

- Но как же тогда получается, что все это нам неизвестно?

- Мой народ, по своим собственным причинам, держался строго особняком. У нас нет симпатии к остальному миру, нет желания являться в нем до тех пор, - тут лицо оратора озарилось ярким светом, - пока мы не выступим, чтобы снова стать завоевателями и правителями, которыми были когда-то.

- Как это может быть?

- Это написано в наших древних пророчествах, это наша традиция, наша вера, наша религия. Это то, ради чего мы трудились, надрывались и изобретали на протяжении бесчисленных поколений. Наши старые пророчества гласят, что в будущем мы станем более могущественными, чем когда-либо были в прошлом; что мы должны стать правящей расой, а наша империя - величайшей, которую когда-либо видела земля. И главой этой расы, Вождем, Королем - потомком линии более длинной, древней и почетной, чем старейшая из ваших династий на сегодняшний день, - являюсь я!

- Вы! - повторил за ним Арнольд. Он едва ли знал, как прокомментировать столь дико неправдоподобную историю.

- Но, - сказал он после минутного раздумья, - вас, должно быть, сравнительно немного.

- Конечно - в настоящее время.

- Как же тогда вы сможете править миром?

- Во-первых, благодаря нашему превосходному знанию наук и сил природы, ибо мы знаем больше, чем вы когда-либо даже мечтали. Во-вторых, нашей численностью; ибо, когда придет время, - а наши пророчества говорят нам, что оно уже близко, - мы выступим бесчисленными миллионами, неисчислимыми, как пески на морском берегу, как муравьи в лесу и на равнине.

- Но как это может быть, если время скоро настанет, а вас сейчас совсем немного?

- Это, мой дорогой друг, тайна, которую я должен хранить в тайне от вас. Если бы вы связали свою судьбу со мной, - если бы вы сейчас передумали и сказали, что сделаете это, - я бы рассказал вам все. В противном случае, помимо того, что я вам сейчас сказал, мой рот на замке.

После нескольких минут молчания Лоренцо встал и заговорил быстро, в своей обычной манере.

- А теперь моя яхта доставит вас на берег. Я сам сегодня ночую на борту, я останусь здесь ненадолго, так что надеюсь вскоре увидеть вас снова. Хорошенько подумайте над тем, что я сказал, и, если вы передумаете, у вас еще будет время.

Арнольд оставил его и вернулся искать Лесли, едва ли понимая, настолько путаными были его мысли, стоит ли он на голове или на ногах.

VII. СБЕЖАЛ!

Берил Атертон сидела за работой на террасе в саду в Айвидене, занимаясь какой-то причудливой вышивкой, в то время как миссис Бересфорд, сидевшая чуть поодаль от нее, в тени нависшего дерева, попеременно дремала несколько минут, а затем просыпалась и усердно читала или делала вид, что читает, книгу, которую она держала в руке.

Утро было знойным. Июльское солнце заливало садовую дорожку, цветочные клумбы, берег и море. Легкие, очень легкие, пушистые облака, ослепительно белые, плыли по темно-синему небу; в то время как даже широкая морская гладь, простиравшаяся до противоположного берега, отбрасывала солнечные лучи со стальной яркостью, в которой не было ничего успокаивающего для уставших и блуждающих глаз, искавших хоть какого-то облегчения от гнетущего блеска. Далекие холмы мерцали в волнах жара, которые, казалось, постоянно поднимались в воздух, и не было ветра, который мог бы вызвать даже рябь на поверхности воды. На море виднелись только маленькие островные крепости и рыбацкие лодки. Даже пассажирские пароходы и эти неутомимые парусники - яхты, казалось, на какое-то время поддались влиянию этого часа и предавались сиесте.

Миссис Бересфорд, уставшая от многочисленных тщетных попыток сосредоточиться на книге, отложила ее, с трудом подавив зевок, и обратилась к племяннице:

- Ты кажешься очень озабоченной этим утром, Берил, - сказала она. - О чем это ты так глубоко задумалась?

Молодая девушка перевела взгляд на свою тетю, и в ее взгляде и улыбке читался целый мир привязанности и нежности. Один этот взгляд красноречивее многих слов говорил о той привязанности, с которой она относилась к ней.

И действительно, редко случается, чтобы сироте, оставленной на попечение родственницы, какой была Берил с раннего детства, посчастливилось найти в своем опекуне столь идеальную замену потерянной матери. Миссис Бересфорд была не только доброй и внимательной, она обладала редким даром истинного сочувствия к тем, кто моложе ее, то есть к тем, кому она дарила свою любовь и доверие. Она много лет была вдовой, и у нее не было семьи, которую нужно было бы воспитывать, - ее единственный ребенок умер в младенчестве, - поэтому она сосредоточила всю свою привязанность на племяннице. Она все еще была сильной, активной - некоторые считали ее довольно волевой - женщиной, несколько худощавой, с темными волосами и обычно оживленными, суетливыми манерами.

В прежние времена она ездила со своим мужем за границу. В начале их супружеской жизни он был назначен управляющим плантацией в Мексике, и ему часто давали деловые поручения, заставлявшие его совершать поездки далеко на юг. Во многих из них она сопровождала его и, таким образом, повидала гораздо больше, чем мог бы представить себе случайный посетитель ее дома в наши дни. Однако, когда у ее мужа ухудшилось здоровье, что потребовало их переезда в Англию, они поселились в Айвидене, оставленном ему отцом, и она прожила там так долго, а ее прежняя жизнь казалась такой далекой, что она сама почти забыла о ней, если только не случалось чего-то такого, что напомнило ей об этом.

- Если я сегодня утром необычно тиха, дорогая тетушка, - сказала наконец Берил, - то уверена, что и ты не менее молчалива. На самом деле, редко можно увидеть тебя днем такой ленивой, какой ты кажешься сегодня утром. Я видела, как твои глаза были закрыты.

- Я полагаю, это из-за жары, - ответила миссис Бересфорд. - А что заставило этих двух молодых людей так засидеться прошлой ночью? Я заснула над своей книгой, иначе мне следовало бы отослать их задолго до этого. Право, моя дорогая, мне следовало бы отругать тебя. Знаешь, это не совсем то, что нужно. Миссис Гранди...

- О, не обращай внимания на миссис Гранди, дорогая тетушка. Уверяю тебя, это был необычный вопрос, тот, который мы обсуждали. Арнольд, как ты знаешь, встречался с графом, и тот задержал его допоздна. Потом, когда он пришел, ему было что рассказать мне, - нам обоим, - потому что он хотел, чтобы мистер Лесли тоже это услышал.

- Очевидно, он не хотел, чтобы я тоже это услышала, - прокомментировала миссис Бересфорд. - Я думаю, ты была особенно осторожна, чтобы не разбудить меня, иначе я не проспала бы так долго. В чем состояла эта замечательная новость?

- Хороших новостей нет, тетя, - сказала Берил, - но они могли бы быть. Новость могла заключаться в том, что Арнольд уезжает с графом, который, как я уже говорила тебе вчера вечером, рассчитывает очень скоро вернуться в свою страну. Он сделал Арнольду что-то вроде официального предложения и попросил его дать определенный ответ - да или нет - и Арнольд...

- Что, дитя мое? - спросила ее тетя, видя, что Берил колеблется. - Когда они отплывают?

- Они не отплывают, тетя, - последовал неожиданный ответ, данный с явным опасением того, что должно было произойти, - то есть Арнольд не отплывает, потому что... он отклонил предложение.

Если раньше миссис Бересфорд казалась ленивой или сонной, то это неожиданное заявление оказалось очень эффективным средством пробуждения. Она резко выпрямилась, и книга упала на землю.

- Отклонил! Почему, что ты имеешь в виду, дитя мое? О чем ты говоришь? Неужели граф предложил такие плохие условия? Это было бы на него не похоже -после всей его щедрости...

Берил покачала головой.

- Нет, тетя, не думаю, чтобы что-то в этом роде стояло на пути, хотя я не знаю, упоминались ли реальные цифры. Однако это все равно; Арнольд отказался, и на этом дело закончилось.

Последнее Берил произнесла с какой-то поспешностью, очевидно, желая покончить с этим как можно скорее. Она достаточно хорошо знала свою тетю, чтобы понимать, та наверняка обвинила бы Арнольда в том, что выглядело как умышленное упущение великолепной возможности. Ибо, хотя миссис Бересфорд была сама доброта, когда ее сочувствие проявлялось в полной мере, по отношению к Арнольду такого никогда не было - во всяком случае, с момента помолвки с ним ее племянницы. К самому Арнольду миссис Бересфорд была очень хорошо расположена; весьма вероятно, она даже полюбила бы его, если бы он не обручился с ее племянницей. Но как только он устремился к этой высокой чести, она посмотрела на него совершенно через другие очки; и именно эти очки показали ей всего лишь очень заурядного, борющегося с трудностями молодого человека, без состояния, семьи или влияния, безнадежно не соответствовавшего идеалу, который она до сих пор для себя создавала, человека, совершенно недостойного быть мужем ее любимой подопечной.

Однако совсем недавно миссис Бересфорд, казалось, забыла о своей неприязни к этому браку и проявила вполне благодушное отношение к молодому инженеру. Фортуна, как ей казалось, явно склонялась к тому, чтобы улыбнуться ему; блестящий иностранец приметил его и предложил обеспечить ему блестящую карьеру в его собственной стране. Состояние молодого человека, по ее мнению, было почти что сколочено, и... Ну что ж, в конце концов, он ей всегда нравился; он был очень представительным молодым человеком, и... могло быть и хуже.

И вот теперь ей внезапно дали понять, что этот карточный домик рухнул; и не только это, но и сам молодой джентльмен был причиной краха; единственной, разочаровывающей, выводящей из себя причиной. Что, во имя здравого смысла, это могло значить? Неужели эти двое молодых людей сошли с ума? Неужели мир приближается к концу?

Итак, в то утро Берил вместе со своей тетей испытала то, что наши соседи по ту сторону Ла-Манша называют "моветонной квартой". Нет необходимости давать полный отчет об этой сцене; достаточно сказать, что все обернулось гораздо хуже, чем бедняжка Берил считала возможным. На самом деле это оказалось самым большим огорчением, которое она когда-либо испытывала по отношению к своей обычно любящей опекунше; все закончилось тем, что она отправилась в свою комнату и заперлась наедине с печалью, слезами и горящим сердцем.

Вот так и получилось, что Арнольд получил жалкую, залитую слезами записку, в которой сообщалось, что тетушка страшно разгневана как на свою непослушную племянницу, так и на своего будущего племянника, и что последнему, возможно, будет лучше держаться подальше несколько дней, пока буря не уляжется. В записке указывалось, что по мере необходимости будут издаваться дополнительные бюллетени.

Арнольд разыскал своего друга Лесли, выразившего ему соболезнование. Последний принял это так близко к сердцу, что стал почти таким же несчастным, как сам Арнольд. И, рассматривая бразильца в качестве косвенной причины своих неприятностей, они оба молчаливо избегали его общества.

Что касается Берил, то эта вынужденная временная разлука значительно усугубила ее беспокойство, поскольку мешала ей заботиться о безопасности своего возлюбленного, на что ее побудил решиться страх. Хотя из рассказа Арнольда о его беседе следовало, что Лоренцо воспринял его отказ в значительной степени серьезно, и не проявил никаких признаков негодования, однако беспокойство Берил не позволяло ей слишком доверять такому внешнему спокойствию. Она отправила Лесли записки, напоминая ему об обещании, которое тот дал - присмотреть за своим другом, и призывая его принять все возможные меры предосторожности против любых неожиданных действий со стороны бразильца. Лесли, со своей стороны, прислал ей в ответ утешительные послания, заверяя, что он осторожно, но ненавязчиво делает все возможное, чтобы выполнить обещание. Он также изо дня в день информировал ее обо всем, что происходило, и особенно о том, как они избегали дона и держались подальше от всех мест, где могли столкнуться с ним лицом к лицу.

Однако утром третьего дня Арнольду пришло письмо, которое вызвало у него удивление - немалое удивление. Оно было от адвокатской фирмы в Лондоне, и в нем говорилось, что им было предложено связаться с ним по очень важному вопросу, который они не смогли полностью изложить в письменной форме, и просили его быть настолько любезным, - если он сможет сделать это удобным, - приехать в Лондон, чтобы встретиться с ними лично.

Это письмо вызвало у него удивление, потому что имена авторов - Адамсон и Хинтон - были ему неизвестны; а также некоторое беспокойство, потому что ему очень не хотелось ехать в город, предварительно не обсудив этот вопрос со своей невестой.

Лесли, однако, решительно воспротивился.

- Это даже к лучшему, Арнольд, - решительно сказал он. - Вот что я тебе скажу, я отправлюсь с тобой. Это будет хорошим предлогом для того, чтобы какое-то время держаться подальше от миссис Бересфорд и дона, не делая вид, что это намеренно. А к тому времени, как мы вернемся, все войдет в прежнее русло. Немедленно отправь записку мисс Атертон и все объясни; скажи, что я еду с тобой, и передай предъявителю, чтобы он подождал ответа. Ты увидишь, что она придерживается той же точки зрения, что и я.

И когда пришел ответ, - на этот раз не столь залитый слезами и написанный чуть бодрее, - оказалось, что Лесли предсказал верно. Итак, они упаковали саквояжи и отправились в путь в тот же день.

Дело с господами Адамсоном и Хинтоном заняло больше времени, чем ожидали Невилл или Лесли, и заставляло их ждать изо дня в день. Они остановились в отеле "Иннс оф Корт", чтобы быть поближе к адвокатской конторе, находившейся на Линкольнс-Инн-Филдс, - совсем рядом, - но переезд, хотя и предполагался удачным в теории, на практике оказался неудовлетворительным. Большую часть своего времени они проводили, мотаясь между отелем и офисами. "Мы могли бы добиться не худшего результата, если бы поселились в отеле дальше к западу, тогда мы, по крайней мере, могли бы прогуляться и побольше узнать о городе", - сказал Лесли.

Однако, что касается дела, по которому адвокаты хотели встретиться с Арнольдом, оно несколько подняло его унылое настроение. Ему намекнули, что в канцелярии хранится кругленькая сумма, пока кто-нибудь по имени Невилл - то есть, конечно, тот самый Невилл - не докажет свои права на нее. Было заявлено, что некий Джордж Невилл плыл из Америки на "Колокольчике", судне, с которого был спасен Арнольд. Отсюда напрашивался разумный вывод, что его отец был наследником и что теперь таковым стал он сам.

Расследование с каждым днем, казалось, становилось все более многообещающим, и Арнольд, хотя с каждым днем ему все сильнее хотелось вернуться, едва ли мог закрыть глаза на очевидный факт, что, вероятно, он приносит себе гораздо больше пользы, оставаясь в городе, чем мог бы принести, вернувшись в Райд. Он также не сомневался, что прием, оказанный ему миссис Бересфорд, вероятно, был бы совсем иным, если бы ему удалось привезти с собой какие-нибудь новости, которых он ждал.

Кроме того, каждое утро он получал письмо от Берил, в котором подробно описывалось все, что произошло за время его отсутствия. Среди прочих новостей он узнал, что бразилец два или три раза навещал свою тетю, а затем однажды она упомянула, что на следующий день они обе отправляются в короткий круиз с небольшой компанией на яхте графа.

"Я очень раздосадована тем, что тетя дала обещание, - писала Берил, - и я делала все, что могла, чтобы отвертеться от этого, так как мне совсем не нравится идея плыть без тебя; но тетя в эти дни в таком неприятном настроении, что я боюсь... даже помыслить сделать что-нибудь, что может вызвать у нее еще большее недовольство; поэтому я тоже дала обещание. Я бы так хотела, чтобы ты мог принести или прислать какие-нибудь хорошие новости, на которые ты надеешься, и положить конец нынешнему положению дел. И все же ты не должен быть слишком строг к тете. Я - все, что у нее есть в этом мире, ты же знаешь, и мы едва ли можем сердиться на нее за то, что она очень беспокоится о моем будущем, не так ли?"

- Неприятная старуха, - прокомментировал Арнольд, зачитав это Лесли. - Заставить Берил шататься с кучей народу на яхте дона, как раз когда меня там не будет! Я думаю, ей следовало отказаться наотрез.

- Я боюсь, все и без того достаточно неприятно, - судя по тому, как она пишет, - чтобы навлекать на себя еще большее неудовольствие ее тети, переча ей по такому пустяковому поводу, - заметил Лесли.

- Я не знаю. Я не вижу, какое у него есть право приглашать ее или ожидать, что она отправится с ним, пока меня не будет, - проворчал Арнольд. - На самом деле, Гордон, я уверен, ей не следовало соглашаться. Что-то мне подсказывает, что это так. Я хочу телеграфировать ей и категорически запретить ехать.

- Чушь собачья, старина; все будут смеяться над тобой. Они и раньше достаточно часто встречались с ним.

- Да, но никогда без нас. Я скажу тебе, что собираюсь сделать. Мне это не нравится, и этого не будет; я возвращаюсь завтра, независимо от того, будут ли у меня какие-то определенные новости или нет, мы легко можем вернуться снова через неделю или две, если понадобится.

- Нет; этого ты не сделаешь; ты должен помнить, что начнутся каникулы, когда все хорошие юристы подадутся из своих лондонских берлог в неизвестные края.

- Тогда мы можем оставить это до окончания сезона отпусков. Мне надоело без толку болтаться по городу.

- Хорошо, я согласен. Мы сообщим этим ребятам-юристам о твоем сегодняшнем решении, а утром соберем вещи и уедем.

Но когда утром они встретились за завтраком, Арнольд обнаружил не письмо от Берил, как ожидал, а письмо, написанное почерком, который он сначала не узнал. В своем разочаровании он не спешил открывать его, а сидел, глядя на него, занятый мыслями о Берил и размышлениями о том, почему она не написала.

- Судя по всему, это от графа, - заметил Лесли, взглянув на конверт.

- Хм! Интересно, о чем он пишет? - сказал Арнольд, беря его в руки и вскрывая.

Но, прочитав его, он сначала сильно побледнел, потом уронил письмо на пол и закрыл голову руками.

- Боже мой! - выдохнул он. - Негодяй! Он сбежал с ней!

Лесли в изумлении поднял письмо и взглянул на него, и вот что он прочитал:

Дорогой брат,

Я предложил вам свою дружбу, попросил вас быть моим братом, но вы отказались. Я человек, привыкший поступать по-своему, и мне не нравится, когда кто-то переходит мне дорогу, особенно когда я желаю ему добра. Поэтому, поскольку вы не отправитесь со мной по собственной воле, я прибегаю к средствам, которые кажутся мне самыми лучшими и надежными, чтобы заставить вас последовать за мной. Когда вы получите это письмо, ваша невеста и ее достойная тетя будут далеко отсюда, в море, вместе со мной - по дороге ко мне домой. Таким образом, я беру с собой путеводную звезду, зная, что вы не можете не следовать за мной. Не поддавайтесь страсти, когда услышите эту новость, но ведите себя как разумный человек, каковым, я знаю, вы можете быть, если захотите. Позвоните господам Крэнстону и сыновьям, адвокатам из Нью-Инн, неподалеку от того места, где вы остановились, и они передадут вам сумму в размере 5000 фунтов стерлингов, которую я прошу вас использовать на необходимые дорожные расходы; затем как можно быстрее соберитесь и следуйте за нами. Я даю вам свое слово, что с вашими друзьями не случится никакого вреда или неприятностей, за исключением тех неудобств, которые неотделимы от долгого и трудного путешествия; но деньги и моя собственная изобретательность сведут даже это к минимуму. Их свобода никоим образом не будет ущемлена. На самом деле, миссис Бересфорд уже смирилась с этой идеей и с нетерпением ждет захватывающего приключения. Она заявляет, что будет рада еще раз увидеть солнечный юг. Что касается мисс Атертон, то, хотя в настоящее время она немного подавлена перспективой временной разлуки с вами, все же она понимает, что ей нечего бояться и что продолжительность этой разлуки во многом будет зависеть от усердия, которое вы проявите, следуя за нами. Я сказал, что никто не будет посягать на ее свободу, и сдержу свое слово. Ибо она вряд ли сбежит, зная, что вы покинули Англию и находитесь где-то в пути, - конечно, она не может знать, где, - и поэтому сочла бы безнадежной попытку встретиться с вами. И ей бы не хотелось бродить одной по незнакомой стране. Более того, я торжественно заверил ее, что если она отправится со мной, не причиняя беспокойства, то ни вам, ни ей не причинят никакого вреда.

Теперь, что касается вашего путешествия. Направляйтесь в Каракас, где вы получите дальнейшие инструкции. Там вас будет ждать полная информация о том, как подняться вверх по реке Эссекибо. Вспомните, что проходило перед вашими глазами, когда вы смотрели в волшебный бинокль в моей каюте. Это был прогноз того, каким будет ваше настоящее путешествие; теперь вы поймете, почему я особенно хотел, чтобы вы запечатлели в своей памяти эти сцены и многие достопримечательности. В конце каждого этапа вы получите новые инструкции и, при необходимости, расходные материалы, так что не сможете не сориентироваться. Но не пытайтесь перехватить нас или догнать, или двигаться быстрее, чем я хочу, ибо предупреждаю вас, что любая попытка сделать это приведет к катастрофическим последствиям как для вас, так и для ваших друзей. Приходите с миром, доверьтесь моим добрым намерениям, и вы не будете разочарованы. До свидания! На этот раз я подписываюсь, как и раньше. Мое истинное имя вы узнаете в моей собственной стране.

Лоренцо.

- Негодяй! Я не притронусь ни к одному пенни из его проклятых денег! - взорвался Арнольд.

Лесли был более практичен.

- О, ты сделаешь это, - быстро решил он. - Мы сейчас же пойдем, возьмем их, и отправимся в путь, как только сможем. Сейчас не время плакать из-за пролитого молока или проявлять щепетильность. Мы должны собраться и последовать за ними.

VIII. ГОРА С ПРИВИДЕНИЯМИ

Примерно через четыре месяца после событий, описанных в предыдущей главе, Арнольд Невилл и его приятель Гордон Лесли после утомительного путешествия разбили лагерь в дебрях Британской Гвианы, страны, которая со времен сэра Уолтера Рэли изобиловала захватывающими романтическими историями, странными легендами и смутными намеками на захватывающие тайны.

Она и сегодня остается во многом такой же, какой была во времена сэра Уолтера, - регионом удивительных возможностей в плане исследований и открытий; ибо, хотя несколько белых людей проникли вглубь страны, и некоторые написали об этом книги, тем не менее, обширные участки лесов и гор по-прежнему остаются совершенно неисследованными.

Сегодня, как и во времена сэра Уолтера, в глубине страны по-прежнему нет никаких дорог, единственным средством передвижения являются водные пути - те великие реки, такие как Эссекибо и Ориноко, которые берут начало в горных районах на неопределенной и нечетко очерченной границе между Британской Гвианой, с одной стороны, и Бразилией и Венесуэлой с двух других сторон соответственно.

Этот регион охватывает одни из самых диких районов, какие только можно найти на всем южноамериканском континенте. Здесь природу можно увидеть в ее самых величественных, возвышенных проявлениях. Расположенная всего в нескольких градусах от линии экватора, тропическая растительность сама по себе представляет зрелище, которое почти не поддается воображению, которое, безусловно, не поддается никаким попыткам описания и которое может быть адекватно понято только теми, кто наблюдал ее воочию.

В таком регионе, - с возвышающимися горами и грохочущими, пенящимися водопадами вокруг них, в месте, где земля покрыта ковром из бегоний, глоксиний и других великолепных тропических цветов, а деревья увиты такими орхидеями, которые порадовали бы сердце и вызвали восхищенное удивление и зависть даже у самых богатейших европейских коллекционеров, - и оказались два молодых инженера.

Они только что позавтракали, забрезжил рассвет, потому что в тропических странах солнце встает и заходит круглый год почти в одно и то же время, и разница между зимой и летом невелика. Поэтому путешественники, желающие максимально использовать день, обычно встают и завтракают до рассвета, то есть примерно с шести до половины седьмого. Ни в какое время года не бывает светло в три-четыре часа утра или после восьми-девяти вечера, как в случае с европейским летом. С другой стороны, можно с уверенностью сказать, что здесь нет ни зимы, ни весны. Значительная часть растительности постоянно покрыта листьями и цветет, поскольку некоторые деревья, или кустарники, или цветы всегда только распускают почки, в то время как для других начинается период покоя; и, насколько это заметно, поэтому нет общего опадания листьев, нет "мертвых" сезонов либо для цветов, либо для листвы, как зимой в северных широтах.

- Неужели мы никогда не достигнем конца этого ужасного путешествия, Гордон? - спросил Арнольд со вздохом. - Неужели мы никогда не доберемся до его родных мест, до неуловимого блуждающего огонька, за которым следовали столько томительных месяцев? Каким должен быть конец всего этого? Сегодня мы знаем о том, куда направляемся, как далеко это находится, или о личности человека, за которым охотимся, не больше, чем в тот день, когда отплыли из Саутгемптона.

- Мы должны бороться дальше, Арнольд, - ответил Гордон. - Бесполезно усугублять ситуацию беспокойством. Нам нужны все наши силы для того, что еще предстоит, если судить об этом по тому, через что мы уже прошли.

- Силы! Как можно беречь свои силы в такой стране, питаясь такой пищей, постоянно терзаясь такими изнуряющими сомнениями и тревогами? И как я могу не опасаться худшего, когда думаю о том, что эту бедную девочку тащат через все то, через что прошли мы? А как насчет ее сил, Гордон? Меня сводит с ума одна только мысль обо всем этом! Нечеловеческая жестокость этой твари! Если этот бессердечный монстр был так настроен затащить меня сюда, почему бы ему не похитить меня? Это не составило бы большой трудности. Но хладнокровно похитить хрупкую, беспомощную девушку в качестве простой приманки, чтобы поймать меня, так же безрассудно относиться к тому, через что ей придется пройти, как рыбак относится к страданиям червяка, которым он наживляет свой крючок! А потом заявлять, - продолжать заявлять в каждом сообщении, которое мы получаем от него таким таинственным образом, - что все это для моего блага, как родители говорят своим маленьким детям! Ба! меня от этого тошнит!

Арнольд горько рассмеялся и, опустив подбородок на руки, сел на землю у костра. Подтянув колени к груди и опершись на них локтями, он сидел молчаливый и мрачный, съежившись по-индейски, безучастно глядя на угли, на которых был приготовлен их ранний завтрак. А Гордон, куривший свою утреннюю трубку, с задумчивым видом затянулся, очевидно, не зная, что сказать, чтобы подбодрить своего приятеля.

- Надеюсь, - вскоре ответил он, - в том, что Лоренцо говорит в своих посланиях, может быть какая-то доля правды - я имею в виду, что он обеспечивает дамам комфорт. На самом деле, как ты знаешь, мы имеем множество признаков, указывающих на это. И, в конце концов, хотя путешествие было для нас утомительным и трудным, на самом деле мы путешествовали очень медленно - очень легкими этапами; и с теми ресурсами, которые, несомненно, есть в его распоряжении, ему, возможно, удалось сделать его довольно комфортным. Он заявляет, что это так; и я готов надеяться, что это может быть так. Было бы некоторым утешением за долгие ожидания и отсрочки, с которыми мы были вынуждены мириться, думать, что они были сделаны в интересах комфорта его пленниц.

На это Арнольд ответил лишь недовольным ворчанием, и Гордон, надеясь направить его мысли в менее мрачное русло, после паузы продолжил:

- Кстати, полагаю, нам предстоит еще одно ожидание здесь; и, раз так, я предлагаю отправиться в небольшую исследовательскую экспедицию вон к той горе с привидениями, как упорно называют ее индейцы.

- Я не хочу уходить, Гордон. Я не думаю, что она сильно отличается от других гор, которые мы уже видели. У этих индейцев, похоже, есть одна или две легенды или особые суеверия для каждой отдельной горы, мимо которой мы проходим. Так было с той, возле которой мы разбили лагерь позапрошлой ночью - дай-ка подумать - в ней говорилось что-то о людях, которые днем - рыбы, а ночью - мужчины и женщины, не так ли?

- Да, но...

- Я так и думал. Я пока с трудом понимаю индейский жаргон, но это мне удалось разобрать среди их болтовни.

- Но их легенды или верования о той горе с плоской вершиной вон там, напротив нас, которую они называют Марайма, превосходят все остальные, вместе взятые, как образцы причудливого воображения. Тот индеец макуси, который был с нами все это время - Ленака - и который, кажется, по-настоящему привязался к нам - или, во всяком случае, к тебе, - много рассказывал мне о ней прошлой ночью, после того как ты заснул. Он заявляет, что в лесном поясе, окружающем нижние склоны, обитают ужасные существа, которые помещены туда специально для того, чтобы охранять лес от незваных гостей какими-то странными, неизвестными людьми, живущими наверху. Это правда, что у индейцев есть более или менее странные рассказы о большинстве их гор; но мне показалось, в том, что они рассказывают об этой конкретной горе - Марайме, есть что-то необычайно живописное и обстоятельное. В этом отношении, а именно, богатстве легендарных и мистических преданий - он уступает разве что самой высокой и таинственной из всех, широко известной Рорайме, находящейся не очень далеко отсюда. По словам Ленаки, в лесах Мараймы обитает множество грозных и ужасных существ, среди которых, пожалуй, самым поразительным является большая белая пума, очень свирепая, ужасная и сверхъестественная - своего рода оборотень; кроме того, иногда можно увидеть красивую женщину, по-видимому, ведьму, царящую там как королева этого места, - индейцы называют ее "Владычицей горы". Это довольно интересная басня, которая меня, признаться, поразила.

- Безусловно, в этом есть достоинство новизны. Она отличается от их обычных суеверных представлений.

- Именно это меня и поразило. Но есть и другие истории, гораздо более ужасные; одна рассказывает о том, что они называют диди, или лесным дикарем, разновидность гигантской обезьяны, больше и ужаснее африканской гориллы; другая - особенно неприятная история об отвратительном, чудовищном камуди, или змее, называемом Краги, или Као. Это ужасное существо (будем надеяться, всего лишь порождение воображения), обладающее очень медлительной натурой, вероятно, никогда не получало бы полноценной еды из года в год, если бы у него не было дьявольского слуги-гоблина в виде красивой птицы по имени Калон, или Као-Калон. Утверждается, что этот слуга заманивает жертв в окрестности места, где скрывается чудовище, чтобы оно могло схватить их без проблем и напряжения; прекрасный птичий дьявол впоследствии вознаграждается за свою сомнительную долю в ужасном деле тем, что ему разрешают вырвать у жертвы глаза и другие кусочки, прежде чем мертвое тело проглотит рептилия.

- Ужасная история.

- Да, особенно если добавить, птичье пение так удивительно сладко, что очаровывает всех, кто его слышит, и наводит своего рода чары, в то время как змей подкрадывается к ним.

- В общем, очень похож на кита, как мы привыкли говорить в школе.

- Любопытно, однако, - задумчиво сказал Лесли, - что в этой стране есть много странных примеров самого необычного вида сотрудничества между животными и насекомыми - и даже растениями. Я сам с ними сталкивался. Я видел в земле небольшой туннель длиной в милю, который, когда мы стали его осматривать, оказался образован маленькими крылатыми существами - какими-то мухами, - которые собрались вместе с определенной целью - как ты думаешь, для чего? Просто чтобы создать тень для путешествующей колонны дружелюбных муравьев, которым не нравится свет! Опять же, однажды я наткнулся на угря, лежавшего поперек небольшого ручейка, в то время как миллионы муравьев использовали его тело как мост, по которому можно было пересечь ручей. Сначала я подумал, что муравьи его убили, и удивился, почему они его не съели. Я также немного удивился, как им удалось расположить тело, чтобы оно в точности соответствовало их нуждам; поэтому я подвинул один его конец своей палкой, чтобы посмотреть, смогут ли они вернуть его обратно; после чего угорь уплыл, словно молния, будучи, как оказалось, живым! Это казалось достаточно странным, ведь муравьи на марше убивают почти все, с чем сталкиваются; даже большие змеи и тигровые кошки в панике разбегаются перед ними. И все же этот угорь был нетронут! Но мое удивление тем, что я таким образом увидел, было ничто по сравнению с моим крайним изумлением, когда, случайно возвращаясь тем же путем час спустя, я снова увидел угря на его старом месте, неподвижного и вытянувшегося, как деревянный мост, но, очевидно, вполне довольного и счастливого, и муравьев, копошащихся вокруг него, как и прежде, торопящихся перебраться на другой берег ручья!

- Ну что ж! - воскликнул Арнольд, немного оживляясь. - По-моему, это "лучше петушиных боев".

- Возьмем другой пример - тот, который хорошо известен ботаникам. Ты слышал о муравьях-листорезах?

- Да.

- В некоторых районах они уничтожают огромное количество деревьев, взбираясь по стволам и сдирая каждый листочек. Но некоторые деревья, похоже, защищены от них. Почему? Они каким-то образом поощряют определенные виды растений расти вокруг своих корней, растений, выделяющих сладкие соки, которые чрезмерно любят некоторые муравьи другого вида - очень воинственные. Эти муравьи, привлеченные приятным нектаром, в свою очередь, также устраивают свое жилище поблизости и сражаются с видами, срезающими листья, всякий раз, когда те пытаются напасть на деревья.

Приведу еще один пример, зафиксированный несколькими путешественниками, хотя я лично его не наблюдал, и это замечательный союз, существующий в некоторых местах между дикими пчелами и осами и черно-желтыми пересмешниками. Их часто можно встретить живущими колониями, объединившимися для взаимной защиты и поддержки. Птицы воздерживаются от поедания насекомых, а последние, в свою очередь, охраняют птичьи гнезда во время их отсутствия. Горе любому существу, которое осмелится приблизиться к этим гнездам с намерением украсть яйца или птенцов! Пчелы или осы нападают на него такими полчищами и с такой злобой, что ему повезет, если оно ускользнет живым, кем бы ни был предполагаемый вор, тигровой кошкой, змеей или даже человеком. На самом деле, все остальные лесные обитатели, похоже, знают о существовании этого соглашения и предпочитают держаться подальше от гнезд, чем подвергаться риску, который неизменно влечет за собой нападение на них.

Имея в виду эти любопытные примеры, которые, как я знаю, правдивы, я с особым интересом рассматриваю эту историю о змее и птице, которая, в конце концов, возможно, основана на каком-то реальном факте естественной истории, имеющем сходство с теми, которые я процитировал, но который еще не попал в поле зрения ни одного надежного органа. И я испытываю особое любопытство к этой конкретной горе. Не хочешь ли пойти со мной и взглянуть на нее?

Но Арнольд, который проявил мимолетный интерес во время околонаучной беседы своего друга, теперь впал в депрессию, снова погрузился в мрачное молчание и просто покачал головой.

Гордон посмотрел на него с выражением наполовину насмешливым, наполовину встревоженным.

- Ну вот! - сказал он разочарованным тоном. - Я тут напряг свою память, чтобы вспомнить все необычные факты, какие только смог, чтобы прочитать тебе занимательную лекцию по естественной истории, а ты проявляешь к ней такой же интерес, как если бы я просто повторял детские стишки.

Арнольд поднял голову с одной из своих прежних улыбок.

- Ты совершенно уверен, Гордон, - лукаво спросил он, - что это не сказки?

- Нет! Однако в моем колчане все еще осталось одна стрела, которой я еще не воспользовался. Прошлой ночью мы видели какие-то таинственные огни вон на том склоне горы.

- Ты видел огни! Что за огни?

- Это, конечно, трудно сказать. Но мы с Ленакой оба их видели. Они были примерно такими, какие можно было бы ожидать увидеть, если бы там находилась группа людей с фонарями, снующих взад и вперед, как могли бы ходить люди, если бы они что-то искали или охотились за чем-то. Мы долго наблюдали за ними, пока они, наконец, один за другим не исчезли на востоке. Что ты скажешь на это?

Арнольд улыбнулся, но снова покачал головой.

- Нет, - тихо ответил он. - Отправляйся в свое маленькое исследовательское путешествие, если хочешь, а я останусь в лагере. Одному из нас лучше остаться, чтобы присмотреть за нашими вещами, потому что я почему-то не совсем уверен в наших друзьях-индейцах. В последние несколько дней они проявляли признаки беспокойства и тоски по дому, по крайней мере, мне так показалось; и нам лучше быть настороже.

- У меня тоже появилось смутное представление о чем-то подобном, но я думаю, оно проистекает из суеверных страхов. Мы идем в места, которые чужды и почти неизвестны даже им. Конечно, скорее всего, они не очень-то доверяют местности, о которой рассказывают такие странные истории. В конце концов, ты не можешь винить бедняг; они с детства воспитаны верить в эти дикие фантазии и не знают ничего лучшего.

- Что ж, иди. Остерегайся оборотня и чар птицы-гоблина; и, прежде всего, не становись жертвой чар какой-нибудь прекрасной дамы с гор.

- Я думаю, что устойчив к женским чарам, Арнольд. Я еще никогда не видел женщину, которая могла бы привлечь меня. К этому времени ты уже должен был бы это знать. И меньше всего вероятно, что я стану жертвой той смуглой красоты, которую можно встретить в этой первобытной глуши.

С этими словами Лесли повернулся и исчез, спускаясь по склону холма в направлении таинственной горы.

IX. БЕЛАЯ ПУМА

Прежде чем последовать за мистером Гордоном Лесли в предприятии, в которое он так бодро пустился, - маленькую экспедицию, которой суждено было стать более авантюрной и судьбоносной, чем он или его друг могли себе представить, - возможно, стоит дать читателю краткий обзор основных событий их путешествия вплоть до того момента, до которого теперь добрались оба друга.

Во-первых, покинув Англию, они направились в столицу Венесуэлы Каракас, как было указано в письме эксцентричного бразильца. Были продуманы и рассмотрены различные туманные планы перехвата его яхты путем телеграфирования британскому консулу в Каракасе, но от них отказались, поскольку с неохотой признали практические трудности на этом пути. Лесли, как более практичный и опытный из них двоих, указал, что, поскольку у Лоренцо (как им уже было известно) в Каракасе имелись агенты, эти агенты, скорее всего, вовремя пронюхают о любой подобной попытке и предупредят хозяина; в этом случае его гнев мог обрушиться на беззащитных дам, находившихся в его власти. Кроме того, в любом случае это, вероятно, было бы бесполезно, поскольку яхта, по его мнению, с большой вероятностью вообще держалась бы подальше от Каракаса.

В конце концов, им пришлось с неохотой признать, они настолько полностью находятся в руках этого решительного человека, что у них нет иного выбора, кроме как следовать его инструкциям и надеяться на лучшее.

В отеле, в котором они остановились в Каракасе, в самый вечер их прибытия им таинственным образом было доставлено письмо, в котором сообщалось, что группа, за которой они следовали, к тому времени уже поднималась вверх по реке Эссекибо. И Лесли знал, что, если это так, то теперь они были совершенно недосягаемы для какой-либо гражданской власти и что у них, преследователей, снова не было другого выхода, кроме как следовать за Лоренцо со всей возможной скоростью. Что касается их средств передвижения, то в письме сообщалось, все приготовления сделаны и группа индейцев с каноэ и всеми необходимыми припасами будет ожидать их в старом "Исправительном Поселении", куда заходил местный пароход, в устье реки Эссекибо. Это обычное место прибытия и отбытия большинства групп индейцев в Британской Гвиане, которые время от времени приходят на побережье, чтобы поторговать с белыми, пополнить запасы пороха и других припасов, а затем снова исчезают в дебрях внутренних районов.

Здесь, конечно же, оба путешественника обнаружили группу индейцев, ожидавших их. Это были макуси, и их предводитель, старый вождь, который отзывался на имя капитана Джима, довольно сносно говоривший по-английски. Лесли когда-то провел некоторое время в Джорджтауне, столице Британской Гвианы, и, совершив там две или три длительные экскурсии, приобрел весьма неплохое представление о наиболее распространенных индейских наречиях; но теперь он договорился с Арнольдом притвориться чужаком в этой стране. Вскоре после прибытия вся компания уже поднималась вверх по великой реке, образующей главную магистраль, ведущую от побережья в глубь страны.

Этот первый этап - плавание по Эссекибо - занял у них почти месяц. Это было утомительно, а временами и опасно, особенно там, где приходилось преодолевать пороги. Все это время они гребли против течения, весь день подвергаясь воздействию яростных лучей тропического солнца, час за часом обрушивавшихся на путешественников с безжалостной настойчивостью. Попытки соорудить что-то вроде навеса или тени увенчались успехом лишь частично, поскольку то, которое обеспечивало хоть какое-то укрытие, едва сооруженное, было унесено первой же бурей. Берега на всем пути представляли собой непроходимый лес или болота, в которых ничего нельзя было разглядеть. Через некоторое время они покинули Эссекибо и направились по одному из ее притоков, где столкнулись с водопадами, которые можно было преодолеть, только перенеся все, включая каноэ, с реки внизу к ручью над водопадом. Затем следовали длинные участки реки, всегда становившиеся уже, где непрерывная борьба с течением сменялась захватывающими сценами на порогах, теперь носившими более сложный характер, чем те, с которыми они встретились впервые, и где многие были смертельно опасными. Несколько их каноэ перевернулись, а одно было потеряно вместе со всеми припасами, которые в нем находились. Так прошло несколько недель, в конце которых они подошли к тому участку, когда плавание стало настолько трудным и опасным, что от реки и каноэ пришлось вообще отказаться.

Второй этап состоял из путешествия по лесу, и вскоре оба англичанина обнаружили, что эта часть была гораздо более трудной, чем даже медленная борьба с потоком и преодоление порогов. Однако, прежде чем отправиться дальше, случилась длительная остановка, вызванная необходимостью дождаться прибытия другого отряда индейцев; ибо некоторые из тех, кто сопровождал их до сих пор, вернулись с каноэ в свою деревню, мимо которой они проплывали по пути. Новая группа состояла в основном из племени арекуна, и они оказались гораздо менее приятной компанией, чем покинувшие их "речные" индейцы. Капитан Джим, однако, и еще один индеец по имени Ленака, макуси и прекрасный образец местного охотника, к которому Арнольд питал большую симпатию, на что индеец, очевидно, отвечал взаимностью, привязались к ним. Как оказалось, они поступили хорошо, потому что управлять новичками было совсем не просто. В этой части их экспедиции - да и вообще все время с тех пор - все приходилось нести на себе. Здесь не было настоящей дороги, так называемая индейская тропа совершенно сбивала с толку белого человека; а свежее мясо было недоступно из-за густоты леса, что делало невозможной охоту на дичь. Это требовало время от времени обходных путей и длительных остановок, чтобы отыскать какую-нибудь индейскую деревню на лесной поляне и таким образом раздобыть запасы маниоки, являющейся основной местной пищей в этой стране, без которой индейцы не могли бы обойтись.

Но худшей частью этого этапа путешествия было непреодолимое чувство депрессии, навеянное тяжелым мраком леса. Во все времена, во всех частях света, будь то в Африке, Индии или Америке, путешественники по лесным регионам свидетельствовали о реальности и интенсивности этого чувства. Оно поражает самых храбрых, сильных и веселых, а также робких или слабых. И чем дольше человек остается в глубине леса, тем сильнее, тем непреодолимее становится это чувство, пока оно не перерастает в настоящий кошмар. Индейцы в такой же степени подвержены этому чувству, как и белые люди, на самом деле они даже более восприимчивы к его влиянию, поскольку более суеверны, и их пугает так много легендарных лесных ужасов.

Но со временем была достигнута четвертая стадия. Путешественники вышли из сумрака леса и оказались на холмах, в великолепных саваннах, расположенных на возвышенностях.

И тогда они ощутили перемену. Воздух был свежим, бодрящим, возбуждающим. Ощущение света и свободы пришло к усталым, подавленным путешественникам, как свобода к заключенному. Они почувствовали, как участился их пульс, как кровь забурлила в венах, когда они шли по упругой траве и ощутили прохладный ветерок, овевающий их щеки. Они долго вдыхали бодрящий воздух и через несколько часов стали совсем другими людьми.

Здесь, наконец, они могли охотиться и ловить рыбу, а также имели больше возможностей изучать чудеса природы, среди которых путешествовали. В лодках или на лесной тропинке у них не было возможности как следует рассмотреть то, что происходило вокруг них. Теперь они могли по своему желанию отклоняться вправо или влево и рассматривать то, что привлекало их внимание или вызывало любопытство. Впервые с тех пор, как Арнольд ступил на Южноамериканский континент, он начал осознавать красоту тропической жизни, тропической фауны и флоры; он обнаружил, что это чудесная сказочная страна. Даже для Лесли это была страна чудес, и чем дальше они продвигались, тем более новым и странным становилось окружение. Ибо, хотя его опыт пребывания в Южной Америке был значительным, все же он никогда не проникал так далеко в неизвестные и неисследованные места, как они это делали сейчас. Поэтому вскоре он начал проявлять почти такое же удивление, как и Арнольд, который никогда прежде не видел, никогда не представлял себе ничего, даже отдаленно напоминающего сцены и зрелища, ежедневно, ежечасно разворачивавшиеся перед их глазами.

Но хотя некоторые участки пути проходили по совершенно новой для него стране, общие знания Лесли о путешествиях по Южной Америке и о жизни индейцев, естественно, сослужили им хорошую службу и в немалой степени смягчили трудности этого предприятия. Более того, в минуты опасности или затруднений он проявлял находчивость, мужество и энергию в сочетании с неизменным добродушием, что представляло его в совершенно новом свете для его неопытного приятеля. А тихая, непритязательная забота, с которой он присматривал за своим другом и старался всеми доступными ему средствами облегчить его беды и неудобства, с каждым днем увеличивала восхищение, с которым Арнольд относился к нему, и служила постоянному укреплению дружбы, существовавшей между ними.

Время от времени их путешествие временно приостанавливалось, и они были вынуждены мириться, как могли, с периодами вынужденного безделья, продолжавшимися от двух-трех дней до недели. Эти перерывы были вызваны сообщениями или командами, поступавшими к индейцам от загадочного существа, по следу которого они шли. Иногда эти сообщения касались только их проводников-индейцев; в других случаях они включали сообщение или даже короткую записку от Лоренцо Арнольду, в которой вновь заверялись, что с дамами все в порядке и что им не было причинено никакого вреда. Обычно, однако, наряду с этими дружескими заверениями содержались предостережения против любых попыток отступить от инструкций и указаний, которые время от времени давались, или не подчиняться им, и особенно в том, что касалось ускорения их передвижений с целью догнать объект их преследования.

Все попытки вытянуть информацию из сопровождающих индейцев путем прямых расспросов оказались бесполезными; и у друзей не было иного выбора, кроме как вслепую продвигаться вперед, когда это было разрешено; или останавливаться и ждать новых указаний, когда их проводники объявляли, что так приказано. Никакими уговорами, задабриваниями или предложениями взяток ни со стороны Арнольда, ни со стороны Лесли, - даже в случае с индейцем Ленакой, который проявлял необычное дружелюбие, - не удалось вытянуть из них никакой информации, заслуживающей упоминания, или какого-либо объяснения, заслуживающего рассмотрения.

В отношении одного пункта - своего знакомства с языком и обычаями индейцев - Лесли, как уже говорилось, скрыл степень своих познаний; и это, как выяснилось, было удачным ходом и позволило им узнать многое из того, что их слуги хотели спрятать от них. Он был достаточно проницателен, чтобы догадаться, индейцы, посланные проводить их, проинструктированы их умным работодателем, бразильцем, давать вводящую в заблуждение информацию и препятствовать тому, чтобы они открыли истинный смысл многого, что происходило в ходе их продвижения. Конечно, маловероятно, чтобы эти бедные туземцы были посвящены в секреты Лоренцо, но все же они находились у него на содержании, и, несомненно, знали о нем больше, чем хотели рассказать; кое-что из этого Лесли удалось узнать, благоразумно притворяясь незнакомым с их языком и молча прислушиваясь к их разговору всякий раз, когда представлялась такая возможность. Таким образом, он узнал, что отряд, за которым они следовали, находился недалеко от них; и он не раз обнаруживал точные места, где они разбивали лагерь. Из замеченных и понятых таким образом признаков он заключил, что с Лоренцо был гораздо больший отряд, чем их собственный; и что у них также были вьючные животные, не лошади или мулы, бесполезные в такой стране, а, вероятно, ламы из региона Анд. Из этого он сделал вывод, что две дамы, вероятно, совершали путешествие не пешком, как это делали он и Невилл, а ехали верхом.

Кроме того, его наблюдательный взгляд не раз замечал мелкие предметы, которые были обронены или выброшены, без сомнения, неосторожными слугами-индейцами, когда за ними не следил глаз их хозяина. Эти различные наблюдения, взятые вместе, дали ему веские основания для мнения, которое он высказал Арнольду, что миссис Бересфорд и ее племянница, вероятно, совершали путешествие гораздо комфортнее, чем они сами; вывод, который принес им обоим немалое утешение.

На самом деле он не придерживался такого мрачного взгляда на все это дело, к которому его подталкивали тревожные опасения Арнольда; по крайней мере, в том, что касалось самого путешествия. Имея, таким образом, веские основания надеяться, что обе дамы путешествуют со сравнительным комфортом и в добром здравии, он был склонен полагать, касательно Берил, волнение и новизна, а также знание, - которым она, несомненно, будет обладать, - что ее возлюбленный недалеко от них, позволят ей поддерживать здоровье и бодрость духа в хорошем состоянии, пока они не доберутся до места назначения. О том, что должно было произойти потом, он, конечно, не мог составить ни малейшего представления. Они могли только надеяться на лучшее. Однако он не был склонен придерживаться пессимистического взгляда даже на это. Эксцентричный Лоренцо, по-видимому, проникся симпатией к Арнольду и, возможно, как он утверждал, действительно желал ему добра; и в целом, если бы он только был уверен, что здоровье дам не пострадает, Лесли, со своей стороны, предпочел бы наслаждаться путешествием, хотя бы с точки зрения чистой любви к приключениям и любопытства относительно того, зачем оно было предпринято.

Таково было душевное состояние Лесли, когда он направлялся к скалистому возвышению, замеченному с места их стоянки; он надеялся получить лучший вид на гору, которую намеревался посетить, а также некоторое представление о самом легком и быстром способе добраться туда.

Вскоре он оказался на обрыве, к которому направлялся, и присел немного отдохнуть, любуясь открывшимся перед ним обширным видом.

Во все стороны тянулось бесконечное море горных вершин, вздымающихся и опускающихся волнами, пока они не становились тусклыми и синими где-то вдали. Горы и долины, деревья и скалы, густые массивы лесов, чередующиеся с гладкими, похожими на бархат участками открытой саванны; дикие ущелья и глубокие долины, пенящиеся потоки и сверкающие водопады, пропасти, переходящие в мрачные, смутно различимые ущелья, наводящие на мысль о неизвестном и непостижимом, - все это лежало перед ним, с большей или меньшей отчетливостью в зависимости от расстояния, плывущей дымки или таинственных теней, отбрасываемых массивами более высоких гор. И везде, во всех направлениях, все говорило об одиночестве; одиночестве самом полном, самом обширном, самом подавляющем. Это было одиночество, затмевавшее чувства, сбивавшее с толку разум, переполнявшее и угнетавшее мозг. Одиночество, поражающее душу человека чем-то близким к истинному ощущению его полной незначительности рядом с необъятностью, могуществом, величественным великолепием природы.

- Подумать только, - сказал себе Лесли, - что все это продолжается вечно, совершенно независимо от ничтожного человечества! Эти могучие, ревущие потоки, эти грохочущие водопады, эта чудесная игра света и тени - все продолжается совершенно одинаково, пока годы следуют один за другим, в то время как далеко-далеко мужчины и женщины рождаются, умирают и забываются! Подумать только, что все это вечно происходит в этих пустынных горах, в то время как проходят столетия, возникают новые нации, развиваются и исчезают - разве этого недостаточно, чтобы перевернуть бедный маленький шатающийся мозг этого ничтожного, ползучего дождевого червя по имени человек?

Таковы были мысли, промелькнувшие в голове Лесли, когда он стоял, любуясь открывшимся перед ним видом. Даже его натура - обычно такая мудрая и практичная - не могла не ощутить странного, внушающего благоговейный трепет воздействия этой сцены; на некоторое время он прилег на мягкую траву и отдался мечтательному очарованию этого часа.

Вскоре, глядя на величественную громаду горы с привидениями, возвышавшуюся в смутной тени прямо против солнца, он на некоторое время погрузился в размышления о значении некоторых смутных очертаний, которые были всем, что он мог сейчас разглядеть в темных глубинах тени. По мере того как его глаза все больше привыкали к темноте, он пытался обнаружить со своей нынешней точки наблюдения что-нибудь, что могло бы объяснить огни, которые он видел прошлой ночью; огни, которые так напугали их суеверного проводника-индейца. Но, потерпев неудачу в этом, он возобновил свою прогулку в направлении горы.

Пройденное расстояние оказалось больше, чем он предполагал; но после долгих подъемов вверх и вниз и множества обходных путей, чтобы избежать опасных провалов или ручьев, которые невозможно было перейти вброд, он добрался до подножия горы. Поднимаясь по нему, он, наконец, достиг окраин леса, в котором, по словам индейцев, обитали страшные существа, делавшие его непроходимым для смертного человека или, по крайней мере, для всех, кроме тех, кто был в сговоре с ними.

Теперь, когда солнце больше не било ему в глаза, Лесли смог лучше разглядеть эту таинственную полосу леса, и, приблизившись к ней, признался себе, что это был самый неприступный и непривлекательный участок леса, какой он когда-либо видел даже в этих отдаленных дебрях. Некоторое время он также не мог различить ни одной точки, с которой можно было бы проникнуть хотя бы на небольшое расстояние в его мрачные глубины. В поисках какого-нибудь такого места он пошел сначала в одном направлении, затем в другом, пока не заметил ручей, вытекающий из леса. Ускорив шаги, он вскоре вышел к просвету, своего рода прогалине, в центре которой вился прекраснейший из маленьких ручьев, широкий, чистый, прозрачный, как хрусталь, голубой, как небо над головой, бегущий по ложу из золотистого песка, на котором тут и там виднелись скалистые валуны, сверкающие бриллиантами, - разноцветные мхи и папоротники.

Лесли уселся на удобный обломок скалы и оглядел поляну. Место было прекрасно защищенным и прохладным, а журчание и плеск воды мелодично звучали в его ушах. Он следил взглядом за широким мелководным ручьем, пока не увидел, что он мягко стекает с чего-то вроде террасы в нескольких сотнях ярдов дальше в лес. На самом деле, с того места, где он сидел, ему было видно, что таких террас было несколько, одна над другой, по мере того как склон поднимался, пока самая дальняя не терялась во мраке нависающих деревьев. В этом расположении было что-то такое, что приятно действовало на чувства Лесли, хотя ему было бы трудно точно определить, что именно. Ручьев, скал и водопадов он видел много - даже с избытком. Но они были дикими и грубыми. Этот же был такой мирный, такой мягкий и ласковый, если можно так выразиться, и в то же время такой необычайно приятный своим богатством красок и наводящий на мысль об умиротворяющей прохладе, что его мысли вернулись к английским лесам, лугам и журчащим ручьям, и он почти мог вообразить себя в каком-нибудь тихом уголке Нью-Фореста.

Внезапно он услышал легкий шорох, и, подобно вспышке молнии, маленький олень выскочил из подлеска примерно в сотне ярдов от него, пробежал немного по берегу ручья, а затем нырнул обратно в лес. У Гордона было с собой ружье, но оно висело у него за спиной, и, несколько раздосадованный тем, что упустил шанс выстрелить, он теперь снял его с плеча и положил себе на колени. Но олени больше не появлялись, и на несколько мгновений его внимание привлек странный металлический крик птицы-колокольчика, которая, казалось, была неподалеку. Однако, как он ни напрягал зрение, ему не удалось разглядеть ее среди окружающей листвы, и его взгляд вернулся к тому месту, где появился олень. И вздрогнул!

На песке, спокойно наблюдая за ним пристальным взглядом, стояла огромная белая пума! Когда он повернулся, то увидел ее ясно и отчетливо, резко очерченную на темном фоне, ее хвост медленно покачивался из стороны в сторону.

Но прежде чем он как следует разглядел ее и успел подхватить ружье, лежавшее у него на коленях, привидение перепрыгнуло через высокие кусты и, подобно безмолвному призраку, исчезло в лесу.

X. ЛЕДИ ГОРЫ

Лесли протер глаза, затем тупо уставился на то место, где только что стояло животное. Таким огромным оно выглядело, таким внезапным, таким неожиданным было его появление, и таким быстрым и бесшумным исчезновение, что он был почти склонен усомниться в свидетельствах своих чувств. Конечно же, ему это померещилось! Он думал о рассказе индейца, и он так повлиял на его воображение, что сыграл с ним злую шутку, потому что, конечно, - если отбросить цвет, - в этой части света не могло быть животного таких размеров! Да ведь она была величиной со львицу! Некоторое время он сидел молча и неподвижно, надеясь, что пума появится снова; но после долгого ожидания терпение его лопнуло, он встал и тихо и осторожно двинулся вперед, пока не подошел к тому месту, где видел ее, - или думал, что видел, - стоящей. Но земля была твердой, и он не мог найти никаких следов. Он вгляделся в лес и обыскал все вокруг, но безуспешно; и, наконец, сильно озадаченный и сбитый с толку, побрел дальше по песчаному берегу ручья, зорко оглядываясь во все стороны, пока внезапно снова не остановился и не уставился в безмолвном изумлении.

Там, на влажном песке у самого берега ручья, был отпечаток женской туфли!

Робинзон Крузо, наткнувшись на след черного человека на песчаном берегу своего одинокого острова, был поражен едва ли больше, чем Лесли, увидев этот.

Он огляделся в поисках других следов, но некоторое время ничего не мог разглядеть. Песок был слишком сухим, чтобы сохранить такой след; только на самом краю ручья он был достаточно мягким, и как раз там несколько кусков камня лежали поперек русла ручья таким образом, что их можно было использовать в качестве ступенек для перехода. Затем Лесли пришла в голову мысль, что владелица туфли, должно быть, таким образом перебралась через реку. Он сразу же переправился сам и, добравшись до другой стороны, обнаружил, что его предположение было верным; там, конечно же, имелось несколько похожих следов, и, поскольку с этой стороны песок был менее сухим, он смог пройти по ним некоторое расстояние. Они повели его дальше в лес, по-прежнему, однако, следуя изгибам ручья и взбираясь на череду небольших террас или неглубоких плотин, - очевидно, когда-то созданных бобрами, - по которым теперь мягко стекала вода с приятным плеском и успокаивающим журчанием.

По мере того как он шел дальше, следы становились отчетливее, песок в прохладной тени деревьев - более влажным, а потом появились другие следы, вид которых вызвал у него шок удивления, смешанного теперь со смутным опасением. Это были следы какого-то очень крупного животного, вероятно, леопарда или ягуара. Затем его осенило, что это следы большой белой пумы и что зверь, который, вероятно, сначала охотился на оленя, которого он видел, наткнулся на эти следы обуви и, ориентируясь по запаху, теперь преследовал их владелицу, вместо оленя которого он потерял!

Некоторое время он шел по следам, смешанным таким странным и зловещим образом, пока, наконец, не был поражен еще больше, увидев следы еще одного животного. Они имели близкое сходство с первыми; однако, остановившись, чтобы рассмотреть их повнимательнее, он заметил некоторые незначительные различия, и они, безусловно, были меньше, но оба животных, очевидно, были крупными представителями кошачьи. Он поспешил дальше, потому что, по его мнению, история, рассказанная этими следами, была слишком очевидна.

Здесь, очевидно, прошла какая-то женщина, белая женщина - ибо было невозможно представить себе индианку в туфлях - одна в этой глухой глуши, пробирающаяся вверх по берегу ручья; а по ее следу неуклонно следовали два крупных хищных зверя со всем жестоким, неумолимым терпением кошачьего племени на охоте. Как и почему получилось, что женщина могла оказаться одна в такой стране, так далеко даже от ближайшей индейской деревни, было загадкой, на разгадку которой сейчас ему не нужно было тратить время. Мимолетная догадка о том, что Берил Атертон могла сбежать или отбиться от группы впереди и заблудиться, была быстро отвергнута как маловероятная. Но он не переставал размышлять о том, кем могла оказаться эта женщина. Было достаточно того, что она, вероятно, оказалась в опасном положении, и ему надлежало поспешить с помощью, в которой она, должно быть, остро нуждалась.

Остро нуждалась! Ах! но, возможно, было уже слишком поздно! С двумя такими свирепыми врагами, охотящимися за ней со всем кровожадным упорством своего вида, какие шансы были бы у одинокой странницы?

Когда эти мысли возникли в его голове, холодная дрожь пробежала по всему его телу, и после короткой остановки, чтобы взглянуть на прицел своей винтовки и ослабить револьвер на поясе, он пустился бегом по тропинке.

Следы теперь уходили от берега ручья и, казалось, пересекали его, как бы срезая изгиб, следуя по довольно широкой и четко очерченной тропинке с густым кустарником по обе стороны и песчаным дном - очевидно, руслу, в настоящее время сухому, какой-нибудь речушки поменьше, которая в сезон дождей впадала в основной водоток и питала его. Внезапно он остановился и в ужасе уставился на песчаную тропинку, которая теперь являла собой еще одно свидетельство того, что произошло раньше.

Ибо там были следы, свидетельствующие о какой-то борьбе, кусты были сломаны и раздвинуты в стороны, как будто кто-то тяжелый поспешно и яростно миновал их; но следы все еще продолжались, только теперь к ним добавились пятна крови. Затем они резко свернули на узкую боковую тропинку, где земля стала сначала каменистой и сухой, затем заросшей травой; там все затерялось.

Некоторое время Лесли тщетно искал потерянные следы, и через некоторое время ему удалось обнаружить следы крови на траве, а также на листьях и тростнике, о которые задевали те, за кем он следовал. Затем, по усилившемуся свету впереди, он понял, что узкая тропинка выходит на какое-то открытое пространство или поляну.

И здесь, остановившись, чтобы осторожно выглянуть из-за кустов, прежде чем покинуть их укрытие, он постепенно различил основные детали довольно обширной поляны, когда его глазам предстало зрелище, от которого кровь застыла у него в венах и на какое-то время лишила его способности к дальнейшим действиям.

Поляна простиралось слева направо на довольно значительное расстояние, но, по-видимому, ее ширина составляла не более шестидесяти-семидесяти ярдов. Во всяком случае, вид со стороны, противоположной тому, где он стоял, на таком расстоянии был закрыт низкой стеной или грядой скал, резко поднимавшейся от общего уровня поляны на высоту примерно пятнадцати-двадцати футов. И у подножия этих скал лежала неподвижная женская фигура, а рядом с ней лежало большое белое животное, очевидно, белая пума, которую он мельком увидел. Фигура лежала к нему спиной, так что он не мог видеть лица, но по общим очертаниям на него сразу же произвела впечатление уверенность в том, что это фигура молодой девушки. Рядом с ней лежала фигура животного, повернувшего голову в его сторону и вылизывавшего свои лапы, красные от крови, в то время как похожие пятна виднелись и на других частях его белоснежной шерсти.

Ужаснувшемуся Лесли история, рассказанная таким образом, показалась достаточно ясной. Жестокий зверь, очевидно, догнал и убил девушку и теперь отдыхал, слизывая кровь со своих лап, прежде чем приступить к своей ужасной трапезе. Что касается второго животного, следы которого он видел, то никаких признаков его заметно не было; но Лесли, взглянув на отметины на теле зверя, лежавшего перед ним, пришел к выводу, что эти двое подрались из-за своей жертвы, и что тот, кого он сейчас видел, оказался победителем, - хотя и сам получил несколько неприятных ран, - и в конце концов отогнал другого. Значит, он прибыл слишком поздно! Он почувствовал тошноту и головокружение, когда смысл всего этого дошел до него. Великие небеса! Если бы он появился всего на несколько минут раньше!

Однако он решил, что кровожадное чудовище не должно наслаждаться своим ужасным триумфом. Когда он увидел грациозную фигуру невинной жертвы, лежащей так неподвижно, в его сердце вскипела ярость против дикого зверя, убившего ее, и он медленно поднял ружье и прицелился.

Но в тот самый момент, когда он собирался выстрелить, - когда его палец уже нажимал на спусковой крючок, - лежащая фигура слегка повернулась и подняла руку, которая, к его крайнему изумлению, ласково легла на огромную голову животного. Было слишком поздно воздерживаться от выстрела, - или, по крайней мере, ему так показалось, - но он невольно вскинул винтовку, и пуля пролетела высоко над намеченной целью и ударилась о скалу за ней.

При звуке выстрела животное с громким ревом вскочило на ноги, а затем прыгнуло с разинутой пастью в направлении того, кто произвел выстрел. Но прежде чем оно успело продвинуться далеко или Лесли успел снова поднять ружье, чтобы защититься, девушка обернулась, увидела его и окликнула животное, в результате чего оно мгновенно остановилось и медленно отступило на прежнее место. Однако все это время оно продолжало оглядываться плечо, рычать и время от времени разражаться громким вызывающим ревом.

Тем временем фигура на земле села и тогда стало видно ружье, лежавшая на траве рядом с ней.

Лесли вышел на поляну и остановился, в изумлении уставившись перед собой, в то время как молодая девушка ответила на его вопросительный взгляд очень похожим образом.

Действительно, на короткое время ему снова наполовину почудилось, что он, должно быть, видит сон или стал жертвой какой-то необычной галлюцинации, настолько необъяснимым теперь казалось все происходящее. В конце концов, на горе действительно могли обитать сверхъестественные существа, подумал он.

Он увидел перед собой девушку, на вид лет двадцати - двадцати двух, удивительной, непревзойденной красоты, смотревшую на него темными глазами неописуемой глубины и блеска, в которых было выражение, - или, скорее, смесь выражений, - завлекавшее его в лабиринт удивления, сомнений и восхищения. Сначала она подняла ружье наполовину угрожающе, но, продолжая смотреть на него и заметив его удивленный взгляд, медленно опустила его на колени, и на ее лице появилось выражение, которое постепенно выдавало все больше и больше веселья, пока ее чудесные глаза не заискрились им. Все это время она держала одну руку на шее своего телохранителя, - ибо вскоре выяснилось, что животное рядом с ней было им, - придерживая его и мягко поглаживая, как если бы это была комнатная собачка.

Из-за ее положения он не мог хорошо разглядеть ее платье, но увидел, что она была одета во что-то вроде охотничьего костюма светло-зеленого цвета, с коричневым кожаным поясом и лямками и широкополой шляпой более темного оттенка.

Крайнее изумление Лесли наконец нашло выход в невольном восклицании:

- Кто вы такая, черт возьми, и как вы сюда попали? - взорвался он.

Раздался серебристый смех, а затем леди ответила на безупречном английском:

- Я могла бы спросить вас о том же, мистер англичанин, - ибо я считаю вас именно таким, - и с большим основанием, потому что нахожусь на своей собственной территории, в то время как вы... О Боже!

Судорога боли пробежала по прекрасным чертам лица, и предложение осталось незаконченным. В то же самое время рука говорившей отпустила ружье и легла на ее правую ногу.

- Вы ранены, - воскликнул Лесли и бросился вперед, чтобы прийти ей на помощь, но резко остановился, услышав свирепое предостерегающее рычание большой пумы.

- Я повредила ногу, растянула лодыжку, - ответила девушка. - Я почти забыла об этом на мгновение, так удивилась, увидев вас. Но теперь, когда я пошевелилась, боль очень остро напомнила мне, что я прикована к этому месту и беспомощна - как и была всю ночь.

- Всю ночь!

- Да, всю ночь.

- Почему... Я удивляюсь, что вы еще живы! Вы, кажется, относитесь к этому очень хладнокровно!

- А что еще мне остается делать? Мне не больно до тех пор, пока я не пытаюсь идти, и воздух, знаете ли, не был холодным. В остальном я привыкла к суровым условиям, и для меня не составляет труда провести ночь в лесу. Меня беспокоила только жажда - с тех пор, как моя фляжка опустела и солнце начало припекать.

- Принести вам немного воды? Или вот моя фляжка. В ней содержится бренди...

- Спасибо, нет; у меня есть с собой бренди; я всегда ношу с собой немного на всякий случай. Но вы можете принести мне немного воды, если хотите. Я почти умираю от желания глотнуть хорошей, прохладной воды. Но мне было так больно каждый раз, когда я двигалась, что мне пришлось отказаться от попытки доползти вон до того ручья.

Проследив взглядом за направлением, которое она указала, Лесли увидел, что он снова находится в нескольких сотнях ярдов от ручья, вдоль которого шел; не мудрствуя лукаво, он отправился к нему и быстро вернулся с фляжкой, наполненной желанной жидкостью. Это посещение ручья пришлось повторить два или три раза, прежде чем жажда леди была утолена. Когда это было сделано, она повернулась к нему и тихо сказала:

- А теперь сядьте и расскажите мне, кто вы такой и все о себе.

- Во-первых, вы не голодны?

- Нет, спасибо. У меня была с собой еда, потому что я отправилась в небольшое путешествие, когда со мной произошел этот несчастный случай, и я захватила немного еды с собой на обратном пути.

Она заставила своего охранника лечь и возобновить свое прежнее занятие - вылизывать лапы и раны. Но время от времени пума бросала подозрительный взгляд на незнакомца, который, со своей стороны, наблюдал за ней, так сказать, краешком глаза, в то же время якобы уделяя все свое внимание той, кто его спрашивала.

Он очень кратко рассказал о себе и своем друге Арнольде, не вдаваясь, однако, в подробности истинной причины их присутствия в этой части света. На данный момент он сказал, что они присутствуют здесь ради путешествий и исследований. Ему тем более хотелось поторопиться с собственным объяснением, что он умирал от любопытства узнать побольше о своей странной собеседнице.

- А теперь, - сказал он наконец, - прошу вас, ответьте мне в свою очередь. Кто вы, как вас зовут, живете ли вы где-то здесь, и, если да, то где? И, если нет, то где вы живете, когда бываете дома? Как вы умудрились растянуть лодыжку и как получилось, что у вас такой странный телохранитель? Что это за животное? Могу ли я доверять ему? И что означает кровь на нем? Я думал, оно убило вас, и собирался убить его в отместку. Если бы вы не пошевелились, я бы пристрелил его.

- Пристрелили его! - воскликнула красавица в явном волнении. - Пристрелили мою белую пуму! Мою милую, прелестную, верную питомицу! Моего верного, храброго стража! Бедную Миллио! Значит, ей едва удалось спастись!

- Да, так и есть. Я рад больше, чем могу вам выразить (теперь, когда знаю правду), что промахнулся. Вы подняли руку как раз в тот момент, когда я прицеливался, и сбили меня с прицела. Иначе я бы, конечно, убил ее. Я думал, что зверь убил вас, и что вы лежите мертвая, и я решил, что она не должна пережить это преступление. Вы удивлены? Я выслеживал вас обоих всю дорогу вверх по течению ручья. Сначала я увидел ваши следы, а потом, после этого, я также увидел следы какого-то животного, которое, как я понял, должно было преследовать вас со злым умыслом. Так что вы можете понять мой ужас и ярость, когда я увидел вас, как мне показалось, лежащей мертвой, и поверил, что нашел вас слишком поздно.

- Ах! Теперь я начинаю понимать. Я не думала об этом в таком ключе.

- Но я видел отпечатки лап другого зверя, который, как мне кажется, тоже шел по вашему следу.

- О да, огромный зверь, похожий на ягуара. Я услышала его крик и догадалась, что он идет по моим следам. Так вот, это животное действительно преследовало меня, как вы выразились, со злым умыслом. И когда со мной произошел несчастный случай, и я пролежала без сознания всю ночь, полагаю, это животное увидело во мне легкую добычу.

- Я так и думал.

- Да; и это было отвратительное животное, с которым пришлось бы бороться, лежа здесь в темноте, не имея возможности пошевелиться или увидеть, куда стрелять.

- Вы правы, так и было бы! Но разве вы не испытывали страха?

- Ни в малейшей степени. Трусливое животное не учло, что со мной Миллио, и оно быстро обнаружило, чего это будет ему стоить. Ибо мой верный питомец вскоре уладил дело. Однако, - добавила она, ласково поглаживая животное, - не обошлось без драки и получения нескольких уродливых царапин, как вы можете видеть. Судя по шуму, который они производили, у них была довольно оживленная потасовка; она тоже продолжалась некоторое время.

- Разве вы не боялись за результат?

Незнакомка покачала головой и весело рассмеялась.

- Ни на мгновение. В Америке нет ни одного ягуара, который мог бы противостоять Миллио. Она хватает их и душит, как хорошая бойцовая кошка - крысу. Она убила десятки. Я думаю, вы найдете тушу этого зверя где-нибудь поблизости, если побродите вокруг и посмотрите. Миллио редко позволяет им уйти живыми, если вступает с ними в схватку.

- Понимаю. Это объясняет многое из того, что меня озадачивало. Но меньше часа назад я видел вашу замечательную питомицу в лесу. Мне кажется, она шла по следу оленя, проходившего в том же месте примерно за минуту до того, как я ее заметил. На самом деле, именно то, что я увидел ее такой, какой она была, привело меня к тому месту, где я впервые увидел ваши следы. Очевидно, ваш верный страж покинул вас на некоторое время.

Девушка рассмеялась.

- О да, она знала, что днем я в достаточной безопасности, и пошла приготовить завтрак. Но когда она увидела вас, думаю, сочла за лучшее вернуться и присмотреть за мной. Мне было интересно, что заставило ее вернуться так скоро; теперь тайна раскрыта. Но это также дает понять, что она не завтракала, потому что, должно быть, бросила оленя, чтобы вернуться ко мне. Верная Миллио! Она, должно быть, проголодалась.

- Я надеюсь, она не позволит своему голоду побудить ее попытаться приготовить еду из меня, - сказал Лесли, глядя на животное с комичной смесью восхищения и подозрительности. - Как вы думаете, могу я ей доверять? - И он протянул руку, наполовину желая, наполовину боясь погладить ее.

- Это, - лукаво ответила ее хозяйка, - зависит от того, собираемся ли мы с вами подружиться. Она любит всех моих друзей, и с ней они в полной безопасности. В противном случае...

- Но я буду вашим другом, не так ли? - прервал ее Гордон.

Она ответила не сразу, но пристально посмотрела на него испытующим взглядом, который, казалось, мог прочесть почти все его мысли. Затем, как будто удовлетворившись результатом своего пристального изучения, ее лицо утратило серьезное, нетерпеливое выражение и смягчилось, приняв очень милое, пленительное выражение; и она слегка покраснела, когда ответила просто:

- Да, я думаю... я надеюсь... что мы станем добрыми друзьями.

XI. ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ РЕЛЬМЫ

- А теперь, прошу вас, расскажите мне что-нибудь о себе, - сказал Гордон после недолгой паузы. За это короткое время многое промелькнуло у него в голове, когда он заметил выражение, сопровождавшее ответ его собеседницы на его последний вопрос. Он признался себе, что задал этот вопрос с чувством смутной тревоги, причину которой не мог точно объяснить, и услышал ответ с ощутимым облегчением. Почему это произошло? Никогда прежде он не ждал ответа на подобный вопрос ни от одной живой женщины. И все же здесь ему пришлось признаться самому себе, - и он сделал это признание с чувством, граничащим почти с благоговением, - что его настроение упало бы до уровня, близкого к унынию, если бы ответом было "нет". Учитывая это, возможно, не было ничего удивительного в том, что "да" наполнило его чувством радостного возбуждения.

- И проинструктируйте меня, что я должен сделать, чтобы помочь вам в вашем нынешнем затруднительном положении, - добавил он.

Это вернуло их обоих к трудностям ситуации, и она вздохнула с озабоченным видом.

- На самом деле, я не знаю, что лучше всего сделать, - был ответ. - Я надеялась, мои люди найдут меня раньше. Они, без сомнения, отправились на поиски, и я думаю, пройдет совсем немного времени, прежде чем они найдут меня. Но прошлой ночью я довольно глупо выбрала необычный маршрут, и причина, без сомнения, в этом. Это моя собственная вина, так что я не могу жаловаться.

- Знаете, - сказал Гордон, поудобнее устраиваясь на траве, - это напомнило мне, что прошлой ночью мы видели движущиеся огни на этой горе, как будто там было много людей. Искали что-то с фонарями. Именно эта идея пришла мне в голову, когда я наблюдал за огнями.

- Ах! Без сомнения, это были мои друзья, искавшие меня. Но ваш выстрел, возможно, направит их сейчас, если кто-то из них оказался достаточно близко, чтобы услышать его.

- Удивляюсь, что вы сами не подумали об этом и не сделали несколько выстрелов, - заметил Лесли.

- Я так и сделала, можете быть уверены. На самом деле я израсходовала все патроны, которые были у меня с собой, за исключением двух или трех, которые приберегла на крайний случай. Но это место, где мы сейчас находимся, представляет собой уединенное ущелье, звук выстрела приглушается окружающим лесом и не разносится далеко.

- Должен еще раз сказать, что вы, кажется, очень хладнокровно относитесь к происходящему! - воскликнул Лесли. - Вы удивляете меня все больше и больше. Чем дольше мы разговариваем, тем больше я удивляюсь, что нашел вас одну в таких диких краях.

- На самом деле я не так уж далеко от своего дома, каким привыкла его считать. Мой отец...

- Ваш отец!

- Да, мой отец живет на этой горе, вот уже несколько лет. Он человек, преданный науке и каким-то научным исследованиям - я едва ли точно знаю, каким именно и почему он должен был выбрать такое место для их проведения. Я жила со своей матерью, англичанкой, в Англии до ее смерти. Это произошло, когда мне исполнилось пятнадцать. Потом пришел мой отец и забрал меня. До тех пор я никогда его не видела, хотя и знала, что он жив и живет где-то здесь. Но моя мать никогда не говорила о нем; и я не помню, чтобы он когда-нибудь приходил повидаться с ней. Он привез меня сюда, где я обнаружила, что он живет один, - в том, что касается общения с белыми, - окруженный небольшим индейским племенем, преданным ему душой и телом и смотрит на него как на своего рода бога. С того времени и по сей день я не видела ни одного другого белого человека.

Это заявление было сделано с откровенной, прямолинейной простотой, очаровавшей ее слушателя, который с каждым мгновением проявлял все большее удивление и интерес.

В ответ на дальнейшие расспросы прекрасная незнакомка сообщила ему еще несколько подробностей:

- Фамилия моего отца, - продолжала она, - Манцони; меня зовут Рельма, так звали мою мать. Когда я приехала сюда, мне было очень одиноко, и я была совершенно несчастна, но привыкла к этому, и теперь наслаждаюсь дикой свободой той жизни, которой мы живем.

- Значит, вы всегда так разгуливаете в одиночестве?

Она покачала головой и рассмеялась.

- Нет, и мой отец устроит мне ужасный нагоняй, когда я вернусь, то есть, - добавила она серьезно, - после того, как он оправится от беспокойства, которое это ему причинит, о чем я сожалею больше, чем могу вам выразить, поскольку знаю, как он будет волноваться. Обычно мне не разрешается отходить от дома без охраны наших верных индейцев.

- Это очень разумно.

Она снова звонко рассмеялась.

- Я полагаю, это было глупо и неправильно с моей стороны, но временами я ужасно устаю от этой заботы. А теперь, сэр, расскажите мне побольше о себе, потому что вы еще многого мне не рассказали. Это так неожиданно - встретить белого человека в этих краях, по крайней мере... - Тут она осеклась, затем нерешительно продолжила, - за исключением одного или двух, которые иногда приходят повидаться с моим отцом.

- Значит, белые люди приходят сюда? Я понятия не имел, что кто-нибудь... - Тут он, в свою очередь, сделал паузу, подумав о человеке, за которым они следовали, - то есть, - медленно продолжил он, - я полагаю, должен быть по крайней мере один, кто достаточно хорошо знает эту часть страны, потому что сейчас он где-то здесь. Именно он, по сути, является причиной нашего путешествия. Мы, так сказать, идем по его следу.

Девушка испуганно вскрикнула и быстро подняла глаза с совершенно новым выражением на лице.

- Кто он такой? Как его зовут? - спросила она с явным беспокойством.

- Одному Богу известно, каким может быть его настоящее имя в его собственной стране. Относительно нас, мы знаем только, что он называет себя не очень обычным именем дон Лоренцо.

- Дон Лоренцо! Великие небеса!

Невозможно было ошибиться в значении тона, каким были произнесены эти слова. Страх и сильное беспокойство в нем смешивались с каким-то испуганным удивлением.

- Дон Лоренцо! - повторила она. - Тот человек, который привел вас сюда! Вы говорите, что следуете за ним! Какова может быть его цель?

Лесли с удивлением уставился на девушку; ее волнение было настолько сильным, что он испугался, как бы она не упала в обморок. Сначала она побледнела, затем ее лицо покрылось опасным на вид румянцем, за которым снова последовала смертельная бледность. Затем она пошатнулась, словно от боли.

- Мой дорогой друг, - в отчаянии воскликнул Лесли, - что... что случилось? Вы... вы больны? Принести вам еще воды?

Он вскочил и уже собирался броситься к ручью, но внезапное движение вызвало подозрение у пумы, которая предупреждающе зарычала.

Девушка положила одну руку на голову своего слишком ретивого питомца, а другой сделала знак Лесли, чтобы тот молчал. Он снова сел и молча ждал, пока она немного успокоится.

Наконец она заговорила, но с явным трудом, и голос ее звучал сдавленно и дрожал.

- Вы назвали... меня... своим... другом... - выдохнула она. - Я есть... то есть хочу быть им. Но если... вы верите мне... когда я так говорю... тогда ради всего, что вам... дорого в этом мире... и... и... в следующем... поверните назад. О, поверните назад! поверните назад! Не отправляйтесь дальше. Не следуйте дальше за этим человеком, но... возвращайтесь немедленно... сейчас же... пока не стало слишком поздно!

Постепенно она овладела собой, и теперь ее слова лились быстро, на повышающихся тонах страстной мольбы, ее глаза, казалось, горели энергией, а рука была вытянута, и палец указывал в том направлении, откуда он пришел.

- Моя дорогая юная леди, - ответил Лесли, слегка встревоженный и сбитый с толку ее странными словами, - умоляю, скажите мне, что вы имеете в виду! Я ничего не знаю! Я даже не знаю, кто этот человек. Скажи мне, чего нам стоит бояться с его стороны?

- Вы не знаете, кто он такой? Тогда зачем следовать за ним?

- Потому что... потому что... о, это долгая история. Я не могу объяснить все за одну минуту.

- Но, ради всего святого, расскажите мне подробнее. Кто он? Кто он такой? В чем заключается опасность? Позвольте мне услышать это, чтобы мы могли знать, с чем нам придется столкнуться.

Она покачала головой и горячо продолжила:

- Вы не знаете, кто он такой? Тогда что... что вы здесь делаете?

- Мы здесь... мы... - Лесли смущенно замолчал. Он не знал, как объяснить ей ситуацию, не рассказывая всю историю целиком. И все это время, пока он, так сказать, вслепую подыскивал слова, в его сознании поднимался тошнотворный ужас, навеянный зловещими речами его информатора. Если компания Лоренцо была опасна для Арнольда и для него самого, то как насчет двух беспомощных женщин, оказавшихся в его власти?

- Вы не понимаете, - попытался объяснить он. - Мы не вольны вернуться; мы обязаны идти дальше. У нас нет выбора.

Она странно посмотрела на него и спросила голосом, звучавшим почти сурово из-за напряженного нетерпения.

- Почему?

- Потому что... потому что... Короче говоря, дело в том, что этот человек, Лоренцо, или кто бы он ни был, похитил - и сейчас увозит с собой - двух дам, наших друзей. Одна - пожилая дама, другая - молодая - невеста моего друга. И мы следуем за ним в надежде, что, возможно, нам удастся спасти - вернуть их обратно.

Это заявление, очевидно, расстроило девушку еще больше. Она всплеснула руками и уставилась на него в ужасе и изумлении.

- Великие небеса! - пробормотала она как бы про себя. - Лиостра увозит двух дам! Что это может означать?

- Лоренцо, я сказал Лоренцо, - поправил ее Гордон.

- Разве вы не знаете, что его настоящее имя Лиостра? - спросила она.

- Откуда же мне знать? Он никогда не называл его нам. Говорю вам, мы ничего не знаем о нем. Ради всего святого, объясните. Кто такой этот Лиостра, как вы его называете? Кто он такой, где живет? Что это значит?

- Лиостра, - медленно произнесла девушка, глядя на Лесли глазами, в которых читался непреодолимый ужас, - это настоящее имя Лоренцо, и, как говорят индейцы, оно означает Король мертвых!

- Король мертвых! - повторил за ней Лесли. - Но что это значит? На мой взгляд, это ни о чем не говорит, кроме смутного представления о какой-то новой форме индийских суеверий. Наверное, какая-нибудь новая мрачная басня. Если у нас есть только индейская глупость...

- Они заявляют, - перебила она, - что в названии есть ужасный смысл. Но, возможно, я не расскажу вам о нем больше. Я дала обещание, что никогда не расскажу ни одной живой душе о том, что я знаю о нем, однако могу сказать еще две вещи, чтобы предупредить вас. Первое - это то, что Лиостра - или Лоренцо - сейчас с нами - с моим отцом, или был вчера.

- С вашим отцом?

- Да, он иногда приходит повидаться с ним. Не знаю, зачем, но это мне не нравится. - Она вздрогнула и на мгновение замолчала, затем продолжила: - Вот почему я здесь одна. Я ускользнула так, чтобы никто не знал, куда я ушла, и чтобы никто не смог проследить за мной и вернуть обратно, пока он там; и я сделала это, чтобы убежать от него, потому что боюсь его больше, чем могу вам сказать. - Она снова вздрогнула. - Я не могу точно сказать вам, почему так его боюсь. Это чувство не является результатом тех историй, которые я слышала о нем. Это нечто большее, это просто своего рода инстинкт, который я не могу определить или контролировать.

- Это очень странно, - задумчиво произнес Лесли. Он думал об инстинктивном страхе бедняжки Берил и ее неприязни к этому человеку. Она употребила почти те же слова. Это, конечно, было странное совпадение.

- А что это за другая вещь, о которой вы говорили, мисс Рельма? - спросил он, наконец, обнаружив, что она по-прежнему молчит.

- Я слышала, - ответила она тихим, исполненным благоговения голосом, - снова и снова, от моих индейцев, что, хотя некоторые, как полагают, отправились в город, где правит Лиостра, известно, что ни один белый человек никогда не возвращался обратно!

XII. ОХОТА СО ЛЬВАМИ

Гордон Лесли никак не прокомментировал наводящее на размышления заявление, сделанное его новой знакомой, но некоторое время оставался молчаливым и рассеянным, прокручивая в уме зловещие слова. Раз или два он, казалось, собирался заговорить, но сдерживался и снова погружался в задумчивость. Он был крайне озадачен тем, как истолковать услышанную информацию - расценивать ли ее как серьезное и своевременное предупреждение или как фантастическую басню, услышанную этой молодой девушкой во время общения со своими слугами-индейцами.

Она безоговорочно верила в абсолютную истинность того, что утверждала, он ни на мгновение в этом не усомнился. Ее болезненное волнение и совершенно очевидная тревога не были игрой. Но она была молода и впечатлительна; и она, несомненно, столько времени прожила в обществе суеверных туземцев, что впитала определенную долю веры в их дикие представления. И все же - она явно знала этого Лоренцо - Лиостру, как, похоже, его звали на самом деле, - и, конечно, знала о нем гораздо больше, чем он сам или Арнольд. Правда, они знали о нем достаточно, чтобы понимать, что он, скорее всего, пользуется своими способностями, чтобы стать объектом загадок и страха для туземцев, окружающих его жилище. И кому было сделать это легче, чем человеку, которого они знали, как дона Лоренцо, этому удивительному изобретателю, этому современному научному магу? Как легко такому человеку предстать в образе своего рода бога-демона перед этими невежественными, суеверными детьми лесов и саванн и таким образом защититься как от их вражды, так и от их слишком любопытного интереса, окружив себя ореолом такой таинственности и страха, что они не осмелились бы стремитесь проникнуть в него?

Размышляя таким образом, Лесли вскоре перевел взгляд с далекой воды, на которую рассеянно смотрел, на свою спутницу, намереваясь расспросить ее подробнее. Однако с первого взгляда понял, она хочет сказать что-то еще. Она тоже была молчалива и озабочена; но теперь, казалось, приняла решение и заговорила быстро, но с определенной спокойной решимостью:

- Я думала над тем, что лучше всего сделать, как лучше всего помочь вам, - начала она. - На самом деле, я мало что могу сделать, но подумала, что, если бы вы - если бы я - смогли расположить к себе моего отца, он бы знал, что посоветовать. Я постараюсь это устроить. Это будет нелегко. Он настолько погружен в свои исследования и эксперименты, настолько потерян для обычных мирских интересов, что трудно привлечь его внимание к повседневным делам. Более того, между ним и Лиострой существует какая-то связь, которую я не совсем понимаю. Не думаю, что это общение в целом удовлетворяет или доставляет удовольствие моему отцу - хотя это только мое мнение - у меня нет ничего осязаемого, на что можно было бы опереться. И все же... я думаю... его можно было бы... склонить помочь вам против Лиостры... Предположим... - Тут она сделала паузу и очаровательно покраснела, - предположим, что... я заявлю ему, что испытываю... заинтересованность в этом деле. То есть, если попрошу об этом как об одолжении. Боюсь, мне придется просить самой. Он так любит меня, что вряд ли откажет мне, если я заявлю, что у меня есть личный интерес.

В конце концов, она долго колебалась и, очевидно, чувствовала себя неловко, но, хотя и покраснела, посмотрела на молодого инженера взглядом откровенным и открытым, полным дружеского интереса.

- Я понимаю, что вы имеете в виду, - и ваши трудности, мой дорогой друг, - ибо я уверен, что вы хотите быть таким, - и я благодарю вас от всего сердца не только от себя и моего друга, но и от имени тех бедных леди, которые, если то, чего вы опасаетесь, правда, могут оказаться в опасности. Если вы сможете помочь им каким-либо образом, прямо или косвенно, вы окажете максимально возможную услугу всем нам. Они будут вам глубоко благодарны, и я тоже.

Уменьшив таким образом свое смущение, переведя разговор на более общие темы, Лесли вернулся к текущему положению вещей.

- Но все это, в конце концов, сейчас менее важно, - сказал он, - чем вопрос о том, как нам доставить вас домой. Признаюсь, я не вижу...

Она махнула рукой, как бы отметая этот вопрос в сторону.

- Не беспокойтесь об этом, - сказала она, - мои друзья могут прийти за мной в любой момент - во всяком случае, я уверена, они скоро будут здесь. Они могут добраться до этой части горы только окольным путем, и я ожидаю, что сейчас они уже на пути сюда и вскоре начнут обыскивать окрестности. Давайте составим наши планы на будущее до того, как они придут. Они не должны видеть вас здесь. - Теперь к ней вернулся ее прежний решительный, сдержанный тон, и она говорила довольно быстро.

- Почему, мисс Рельма? - удивленно спросил Лесли.

- Разве я уже не говорила, что этот человек, Лиостра, находится в гостях у моего отца? Он должен был уйти к тому времени, когда я рассчитывала вернуться домой прошлой ночью; но, возможно, он остался дольше. Следовательно, он может сопровождать наших людей в поисках; и если так, то было бы лучше, если бы он вас не увидел. Понимаете?

- Полагаю, что да, - с некоторым сомнением ответил Лесли, - если вы так думаете. Хотя, со своей стороны, я бы предпочел встретиться с ним лицом к лицу. Тогда я мог бы настоять на объяснении и отказаться отпустить его без...

- Это просто безумие - так говорить! - нетерпеливо воскликнула Рельма. - Вы не знаете человека, с которым вам приходится иметь дело. Вы видели его только в Англии, где он, несомненно, появился в другом обличье, выдав себя за обычного джентльмена, как и другие мужчины...

- Нет, он никогда не смог бы выглядеть именно так.

- Вы знаете, что я имею в виду. Он кажется достаточно тихим и безобидным. Но здесь он король; да, "каждым дюймом - король", как вы скоро узнаете, и он не привык разбрасываться словами или позволять другим спорить с ним. Он повелитель жизней всех, кто его окружает, и, если вы посмеете перечить ему или вызвать его гнев, то не проживете и пяти минут.

Лесли задумался. Очевидно, было бы неразумно и небезопасно ссориться с таким человеком на его собственной территории и в окружении его людей.

- Что же тогда вы посоветуете? - спросил он.

- Это всего лишь возможность, то, что я предположила, - ответила она. - Полагаю, он ушел до этого; но даже в этом случае было бы лучше, если бы никто из наших людей не видел вас, пока у меня не будет времени поговорить с моим отцом. У Лиостры длинная рука. У него повсюду есть свои тайные агенты и эмиссары, даже, возможно, среди людей моего отца; и было бы лучше, если бы он не узнал о вашей встрече со мной. Позвольте мне сказать вам то, что я ясно вижу: такой случай, - эта встреча нас с вами, - никогда не входил в его расчеты, и нам следует поступить мудро, не сообщая ему об этом; по крайней мере, до тех пор, пока я не посоветуюсь со своим отцом.

- Я вижу... и начинаю понимать, к чему вы клоните. Да! Я вижу, что ваша предосторожность мудра.

- Очень хорошо, а теперь слушайте! Уходите немедленно. Возвращайтесь тем же путем, каким пришли, и будьте здесь снова в это же время послезавтра. Тот, кому я могу доверять, встретит вас здесь с сообщением от меня, в котором я расскажу вам, что советует мой отец. Возможно - я упоминаю об этом только как о возможности - мой отец захочет, чтобы вы пришли повидаться с ним, и в этом случае вы не сможете вернуться в свой лагерь в ту же ночь. Так что договоритесь соответствующим образом со своим другом. Но будьте осторожны, приходя сюда, чтобы за вами не наблюдали и не преследовали по пятам.

- Спасибо. Я очень благодарен вам за заботу и за обещанную помощь.

- Я не обещала помощи, - со вздохом перебила его Рельма. - Если бы я только могла... Я только сказала, что вам следует посоветоваться с моим отцом, если я смогу убедить его проявить достаточный интерес, чтобы дать совет.

- Совет - это помощь в нашей нынешней беспомощной ситуации. Но... я не собираюсь уходить таким образом. Как, по-вашему, я могу оставить вас здесь, лежащую на земле...

- Слушайте!

Девушка вдруг подняла руку, и ее лицо снова побледнело.

- Я боялась этого; уже слишком поздно! Они идут, и стая с ними, - воскликнула она встревоженным голосом. - О, что же делать? Я уверена больше, чем когда-либо, что они не должны видеть вас здесь!

Лесли прислушался, но ничего не услышал.

- Кто идет? - спросил он. - Я не могу...

Но едва только он заговорил, послышался слабый отдаленный крик. Его донес ветерок, странный, воющий крик, который поднимался, опадал и затихал вдали, а затем снова разносился в воздухе. Затем раздался еще один похожий крик, но в другой тональности; затем два или три вместе. Затем более глубокие звуки, рев и рычание, все еще слабые, но постепенно становящиеся громче. Вскоре эти смешанные звуки начали перерастать в хор, дикий, сверхъестественный хор, как будто стая огромных хищных зверей ревела и завывала в лесу.

- Что, черт возьми, это такое? - воскликнул Лесли. - Звучит как целый зверинец!

Белая пума, казалось, решила, что пришло время вмешаться, и, вскочив на ноги, издала ответный рев, от которого едва не содрогнулась земля. Девушка схватила пасть животного обеими руками и закрыла ее.

- Быстрее, быстрее! Послушайте меня! - крикнула она Лесли. - Бегите к ручью, зайдите в него и поднимитесь по его руслу. Он неглубокий. Поднявшись немного вверх, вы увидите маленький остров посередине - обычную песчаную отмель, но на ней растет густое, раскидистое манговое дерево. Забирайтесь в него и прячьтесь, пока мы все не уйдем. У моего отца есть свора пум, - он использует их так, как вы в Англии используете своры собак для охоты, - и он ищет меня с ними. Мы называем их нашими "охотничьими львами", и, могу вам сказать, они очень хорошие охотники. Однако они не пойдут по вашему следу в воду, и вы будете в безопасности на дереве, если будете хорошо прятаться и вести себя тихо. Когда мы все уйдем, выждите час - не менее - спускайтесь, возвращайтесь в свой лагерь, и будьте здесь, как договорились, послезавтра. Быстрее! Вам нельзя терять ни минуты; я удержу Миллио.

Испытывая дурные предчувствия, Лесли повернулся и побежал к ручью. Он невольно оглянулся, чтобы убедиться, что огромная пума не следует за ним, но, верная своему обещанию, девушка крепко держала ее, обхватив обеими руками за шею. Он добрался до воды и без колебаний шагнул в нее. Сначала она была не более нескольких дюймов в глубину, но по мере того, как он продвигался дальше, становилась все глубже. Однако песчаное дно было твердым и гладким; и ему не составило труда добраться вброд до маленького островка, который он вскоре увидел прямо перед собой, а посреди него росло огромное и очень толстое манговое дерево. Еще через две-три минуты он благополучно устроился в дупле среди его ветвей. Здесь он обнаружил, что полностью скрыт, но все же может выглянуть в том направлении, откуда пришел, и следить за берегом, с которого шагнул в воду. Но он не мог ничего разглядеть на берегах по обе стороны.

Шум в лесу постепенно становился все громче и громче, затем он услышал совсем рядом два выстрела, очевидно, произведенных девушкой, которую он только что покинул, в качестве сигнала ее друзьям. Ответом ей сразу же стали два выстрела чуть дальше и усилившийся хор рева и завываний, ставший почти демоническим по своей дикой интенсивности. И среди этого рева теперь ясно можно было различить голоса возбужденно перекликавшихся друг с другом людей.

Крики становились все громче и громче и внезапно переросли в неописуемый рев; затем внезапно стихли до тихого, сбивчивого бормотания. Было ясно, что поисковики нашли объект своих поисков.

Лесли стало интересно, что происходит, и ему захотелось выглянуть из своего укрытия, чтобы иметь хоть какое-то представление о характере происходящего и о том, что за компания там собралась. Однако этого нельзя было делать; все, что он мог, это ждать настолько терпеливо, насколько это было возможно, пока они не уберутся и не оставят открытым путь для его возвращения в лагерь. Поскольку его предупредили, чтобы после их ухода прошло не менее часа, прежде чем он сможет покинуть свое укрытие, ему, очевидно, предстояло довольно долгое ожидание. Поэтому он устроился настолько удобно, насколько позволяли обстоятельства, внимательно наблюдая за берегом ручья в том месте, где он вошел в воду.

Вскоре из-за деревьев на берегу, который он недавно покинул, показалось крупное животное серовато-коричневого оттенка, бежавшее, уткнувшись носом в землю. Оно остановилось, вскинуло голову и огляделось по сторонам, затем снова опустило нос и направилось к воде. Остановившись на мгновение, чтобы напиться, оно начало бегать взад-вперед, обнюхивая землю и поскуливая, как собака, потерявшая след, но время от времени останавливаясь, чтобы издать громкий рев. Через минуту или две к нему присоединился сначала один, а затем и другой из его спутников, которые по очереди проделали аналогичное представление, пока не собралось более дюжины крупных зверей, очевидно, пумы, которые бегали взад и вперед или забирались на соседние деревья и тщательно обыскивали их, очевидно, в поисках пропавшего следа, но были сбиты с толку тем, что он вошел в воду.

Некоторые из этих животных были почти белыми, другие - испещрены сероватыми отметинами на палевом фоне, в то время как третьи, опять же, имели цвет, который обычно ассоциируется с пумой. Однако все они были необычайно крупными, прекрасными экземплярами. Очевидно, это была какая-то особая порода, выведенная и выдрессированная для охотничьих целей, как фоксхаунды в Англии.

В гущу этой ревущей, рычащей, воющей стаи теперь вступила высокая властная фигура, которая щелкнула длинным хлыстом, отгоняя их от себя. Она задержалась, наверное, на две-три минуты, пристально глядя вверх и вниз по течению и осматривая берега, и острый взгляд, который она бросила на маленький островок и единственное дерево на нем, был более долгим и испытующим, чем хотелось Лесли.

Однако это дало последнему возможность понаблюдать за незнакомцем, и он вглядывался в него, насколько мог, сквозь листья и ветви, с живым любопытством, возраставшим по мере того, как он смотрел. Он увидел перед собой белого человека с загорелым и морщинистым лицом, пожилого, - потому что у него были седеющие волосы и борода, - но высокого и рослого, и в каждом его движении и позе проявлялись признаки силы и великолепного развития мускулатуры. Более того, в движениях его конечностей присутствовала легкая грация, вызывавшая у невидимого наблюдателя чувство искреннего восхищения, заставляя его задуматься, кем мог быть этот незнакомец. Затем к берегу подошли несколько индейцев, и все они, по очереди, внимательно осмотрели каждый фут берега и манговое дерево; но в конце концов все они повернулись и исчезли в том направлении, откуда пришли, отозвав шумную стаю и погоняя ее перед собой.

Какое-то время Лесли слышал шум толпы, хотя никто из них больше не появлялся в поле зрения; постепенно звуки становились все слабее и, наконец, затихли совсем.

Затем он достал трубку, раскурил ее и погрузился в задумчивость, прокручивая в уме свою странную встречу с Владычицей горы; его мысли возвращались то к ее чарующей красоте, то к смыслу произнесенных ею предостерегающих слов.

XIII. ПИСЬМО ОТ БЕРИЛ

Было далеко за полдень, когда Лесли приблизился к лагерю. Но еще перед тем, как увидел гребень, на котором тот был расположен, он наткнулся на Арнольда, который, очевидно, искал его. С первого взгляда, до того, как было произнесено хоть слово, он понял, что его друг хочет сообщить ему что-то важное. Его утренняя апатия уступила место тому, что по сравнению с ней было почти весельем. На его лице был такой свет, какого Гордон не видел уже давно, и он бросился ему навстречу.

- Где ты был, Гордон? - начал он. - Я рыскал вокруг, сначала в одном направлении, потом в другом, задаваясь вопросом, что с тобой стало.

- Что случилось? - тихо спросил Лесли. - Когда я уходил от тебя сегодня утром, ты, казалось, не особенно беспокоился о моем скором возвращении. Я думал, ты был рад избавиться от меня.

- Новости, Гордон! Угадай!

Но Гордон только покачал головой.

- Я не силен в догадках, - ответил он. - Но предполагаю, что твои новости не более важны, чем мои. Я столкнулся с самым удивительным приключением. И когда скажу тебе...

- Забудь о своем приключении, старина. Посмотри, что у меня! - И он поднял в воздух лист бумаги. - Письмо от Берил!

- Ради всего святого! Письмо! - воскликнул Гордон.

- Да! От Берилл! Она здорова и пишет довольно бодро. Ей сказали, что наше путешествие почти закончилось, и что она может ожидать увидеть меня очень скоро!

Арнольд многословно изложил все это, размахивая письмом в руке, как будто тряс чем-то вроде трофея. Он едва мог устоять на месте и, казалось, был готов пуститься в пляс от возбуждения.

- Садись, и я прочту тебе, что она пишет, - продолжил Арнольд и уже собирался сесть на лужайку, когда его спутник остановил его.

- Давай отойдем немного подальше, - посоветовал Гордон. - Если у стен есть уши, значит, иногда они есть у деревьев и кустов.

Он вывел их на поросшее травой пространство, где на расстоянии нескольких сотен ярдов виднелась небольшая группа из двух или трех одиноко стоящих деревьев. Тщательно осмотрев верхние ветви этих деревьев, чтобы окончательно убедиться, что в них не притаился подслушивающий, он уселся у их корней с тенистой стороны и жестом велел Арнольду, который наблюдал за его маневрами с нетерпением и некоторым удивлением, сделать то же самое.

- Я думаю, здесь мы будем в безопасности, - заметил Лесли. - Сегодня я получил наглядный урок, показывающий, как легко спрятаться на невинном с виду дереве. А теперь, старина, расскажи мне все.

- Капитан Джим передал мне это письмо около двух часов назад. Он сказал, что его принес индеец, и ждет ответа. Прочитав его, я нацарапал в ответ несколько строк, так как мне сказали, что посыльный спешит, и отправил его обратно с письмом. А теперь слушай. Я скажу тебе, что пишет Берил.

Затем он приступил к чтению отрывков, выбирая то тут, то там те части, которые, по его мнению, могли заинтересовать его слушателя. Письмо было длинным, местами несколько многословным и бессвязным, в нем имелось много такого, что было достаточно естественно в данных обстоятельствах и вполне обычно в переписке между влюбленными, но вряд ли интересно третьему лицу. А потому читавший время от времени резко смолкал посреди отрывка, а затем брался за новый абзац, что несколько портило общий эффект и производило впечатление довольно бессвязного послания. Но в нем содержалось много такого, что они были рады узнать.

Берил начала с того, что сообщила, дон Лоренцо пообещал, поклявшись своей честью, ее послание не будет прочитано ни им самим, ни другими. Она должна была надежно запечатать его, и его содержание должно было остаться абсолютно секретным для всех, пока не перейдет в руки Арнольда. Итак, по ее словам, она могла писать свободно; но, читая между строк, легко было понять, что она не смогла полностью преодолеть свои сомнения по этому поводу и, следовательно, несмотря на ее заявление о доверии к заверениям Лоренцо, проявляла определенную осторожность.

Учитывая это в отношении некоторых моментов, тем не менее, было ясно, она чувствовала, что может свободно писать о других, и делала это, по-видимому, в наилучшем расположении духа. Она во всех отношениях подтвердила правдивость сообщений, которые Лоренцо время от времени отправлял Невиллу, о том, что он сделал все, чтобы уменьшить неудобства путешествия. Что касается этих моментов, она писала:

"Я обязана, ради справедливости к дону Лоренцо, сказать вам, он сделал все, что в человеческих силах, чтобы сделать наше путешествие настолько комфортным, насколько позволяли обстоятельства. Я написала "в человеческих", хотя, думаю, мне следовало бы сказать, многое из того, что он сделал для нас, скорее показалось бы "сверхчеловеческим" обычным людям. Я уверена, что для меня это было бы так же, если бы почти не перестала удивляться ничему из того, что делает этот замечательный волшебник. Его изобретательность и сообразительность кажутся абсолютно безграничными; они проявляются ежедневно как в большом, так и в малом. Мы почти не страдали от жары. В наших палатках было так же прохладно, как днем, так и ночью, как если бы мы путешествовали по Англии. У нас есть все предметы роскоши, даже мороженое и газированная вода; и мы не ходим пешком, разве что время от времени для разнообразия. Мы катаемся на вьючных животных в чем-то вроде миниатюрной кабинки, сконструированной настолько изобретательно, что движение становится восхитительно легким. Мы также чудесным образом избавлены от комаров, мошек и остальной многочисленной армии мелких мучителей, которыми изобилует эта земля, где, по словам блаженной памяти Сидни Смита, все живое "кусается или жалит". Мы не видели змей - мой особый ужас - и только одного большого паука; тетушка очарована "праздником", как она это называет, и выглядит довольно веселой и юной, по сравнению с ее прежним обычным степенным поведением.

...Мы обе в добром здравии, и были таковыми все это время; наш тюремщик - как тетушка иногда шутливо называет дона - действительно вел себя в высшей степени по-джентльменски, и я не могу сказать, чтобы, - если оставить в стороне его единственный удивительный поступок - увезти нас таким образом, как он это сделал, - у нас вообще было на что жаловаться. Через самые короткие промежутки времени - фактически, почти каждый день или около того - он сообщал мне новости о вас, рассказывая, как у вас дела, как ваше здоровье и как продвигается ваше путешествие.

...Я не могу в точности описать все, что чувствую, или дать полную информацию обо всем, что произошло. И я, конечно, не могу подробно повторить все разговоры и споры, которые у меня случались с этим самым загадочным, самым непостижимым человеком. Не стану притворяться, что понимаю его сейчас больше, чем когда-либо, но могу зайти так далеко, что признаю, он нравится мне немного больше. Или, позволь мне сформулировать это по-другому и сказать, я не испытываю к нему прежней неприязни или недоверия. Он, конечно, несколько смягчился и немного изменился в своем поведении, и, возможно, нравился бы мне еще больше, если бы не исповедовал такие странные догмы. Он придерживается убеждений, которые противоречат самой моей натуре, и, кажется, его стремления и ожидания, на мой взгляд, несовместимы с любыми по-настоящему благоговейными представлениями о религии, небесах, нашем будущем существовании или о великом, милосердном, всепобеждающем Создателе. Он, кажется, жаждет земной власти и господства, говорит туманно, но с явным энтузиазмом, о ближайшем будущем, в котором он должен стать чем-то вроде Владыки Земли, еще одним Александром, Цезарем или Наполеоном; но более великим, чем любой из них. И в этих видениях он упорно видит тебя "его братом-лордом", и так далее. Еще более любопытно, что, когда однажды я осмелилась напомнить ему, что жизнь в лучшем случае коротка и все эти чудеса, даже если бы сбылись, стали лишь преходящей славой, исчезающей, как краткий сон, он снисходительно улыбнулся, будто я была ребенком, который не понимал, о чем идет речь, и ответил: "Если бы это действительно было так, то, признаю, конец не стоил бы таких хлопот в течение обычной жизни. Но вы не понимаете", - и тут он замолчал и отошел, как будто боялся, что может сказать больше, чем намеревался. Что он мог иметь в виду? Является ли он современным примером "алхимика древности", современного алхимика двадцатого века, который верит, что может открыть или уже открыл великий эликсир, секрет вечной жизни? Или же он... Но я, пожалуй, не могу сказать здесь всего, что у меня на уме.

...Что ж, нам сказали, наше путешествие близится к концу и что я скоро увижу тебя снова. Каким странным это кажется!.. По крайней мере, мы будем вместе и сможем помогать, давать советы и поддерживать друг друга... Но, что бы ни случилось, мы находимся в руках Того, кто сильнее этого новоявленного чародея. Я не боюсь; я сохраняю свою веру и надежду непоколебимыми там, где они когда-либо были. Будь также тверд, мой дорогой, и будь уверен, что я тверда, потому что знаю, ты хотел бы, чтобы я была такой".

- Это смелое, отважное, подбадривающее письмо; такое может исходить только от хорошей, настоящей женщины, - таков был комментарий Лесли. - Боюсь, однако, что у нее больше опасений, - что она действительно испытывает большую тревогу, - чем хочет признать. В любом случае, это письмо отважной маленькой женщины.

- Да, Гордон, в ней есть все это и даже больше, - задумчиво согласился Невилл. - Ее письмо не проливает особого света на будущее, но это такое облегчение - узнать из него, что она здорова и находится в довольно хорошем расположении духа. Это взбодрило меня больше, чем я могу себе представить.

Естественно, последовало много разговоров на тему этого письма, Арнольд, по-видимому, не уставал обсуждать его и перечитывать. Казалось, он совсем забыл, что его друг сказал о приключении. Во всяком случае, он не проявил любопытства услышать подробности, и это дало Гордону время подумать, как много или как мало он должен рассказать ему о том, что произошло.

В частности, он не решался повторить то, что его новая знакомая, Владычица горы, сказала о Лоренцо. Казалось жестоким сейчас, в этот самый момент, когда Арнольд пребывал в лучшем расположении духа, чем когда-либо с тех пор, как они покинули Англию, снова воскрешать в его сознании те мрачные призраки сомнений и тревоги, которые письмо Берил временно развеяло. И, в конце концов, спрашивал он себя, стоило ли это того, было ли это необходимо, учитывая весьма расплывчатый и туманный характер информации, которая была ему предоставлена? На что можно было опереться при нынешнем положении дел? Эта юная леди знала Лоренцо и не любила его, так же, как и Берил; ее слуги-индейцы относились к нему с благоговением и суеверным страхом и придумали для себя фантастическое и бессмысленное толкование его истинного имени! Какие во всем этом были надежные доказательства? Совсем немного, убеждал себя Лесли; и в конце концов он решил пока не касаться этой части своего опыта.

Таким образом, когда после нескольких попыток ему удалось привлечь внимание Арнольда к своей истории, он ничего не сказал ему из узнанного о Лоренцо, кроме того факта, что его настоящее имя Лиостра и что он был случайным гостем в жилище людей, которые жили на горе с привидениями.

О предупреждениях Рельмы он также не сказал ни слова.

- Во всяком случае, для своих рассказов об этой горе у местных парней, похоже, было больше оснований, чем обычно, - прокомментировал Арнольд. - Там действительно есть белая пума и прекрасная леди в придачу! Однако это чудесно - встретиться с кем-то подобным, живущим в такой глуши. Нет ничего удивительного в том, что причудливые индейцы придумывают странные истории. И что за странная идея - иметь стаю дрессированных пум для охоты; я бы хотел увидеть охоту такого рода, необычную охоту с животными, которые могут забраться на каждое дерево и тщательно обыскать его в поисках добычи! Это дает новое представление об охоте и ее возможностях, но как ужасно стать объектом охоты такой стаи! Хотел бы я посмотреть на такую охоту; конечно, если бы можно было наблюдать за ней в безопасности.

- Пума - необычное существо, своего рода загадка, - задумчиво заметил Лесли. - В пампасах Ла-Платы у гаучо есть для нее очень любопытное название, они называют ее амиго дель кристиано - друг человека - и верят, что у нее есть таинственная симпатия к человеку, поэтому она не только сама никогда не нападает на людей, но даже защищает их, когда они ранены, безоружны или иным образом беспомощны против других диких животных, даже против могущественного и страшного ягуара. Они заявляют, что в этой стране нет ни одного достоверного случая нападения пумы на мужчину, женщину или ребенка, днем или ночью; и у них есть много историй и легенд о раненых мужчинах, лежавших ночью в лесу, за которыми присматривали и защищали пумы. И они всегда действуют в соответствии с этим убеждением, когда разбивают лагерь ночью, не утруждая себя разведением костров, чтобы отпугнуть диких животных, если у них есть основания полагать, что поблизости есть пума. И все же пума самая свирепая и кровожадная в своих отношениях со всеми другими животными. Из всего этого легко понять, что было бы сравнительно легко приручить ее и выдрессировать таким образом, чтобы развить ее охотничьи инстинкты с наибольшей пользой для служения своему хозяину.

Когда друзья стали обсуждать вопрос о встрече, назначенной на послезавтра, Арнольд проявил такие сомнения по этому поводу, что состоялась довольно напряженная дискуссия.

- Никогда не стоит доверять никому из этой странной компании, - утверждал Арнольд. - Конечно, я тоже пойду с тобой.

- Но меня недвусмысленно предупредили, что один из нас должен остаться присматривать за лагерем и, в частности, следить за тем, чтобы за мной не проследил кто-либо из наших индейцев, - отметил Гордон.

- Это условие могло быть выдвинуто в качестве средства заманить тебя в ловушку. Эта белая женщина, - белая ведьма, как называют ее индейцы, - возможно, состоит в союзе с какими-то врагами, с каким-то враждебным племенем индейцев, у которых могут быть свои причины желать заполучить одного из нас в плен. Она незнакомка; мы ничего о ней не знаем, и...

Но этого Гордон и слушать не хотел. Он так горячо защищал прекрасную незнакомку, заявляя, что доверил бы ей свою жизнь, и утверждая, "любой мог бы с первого взгляда увидеть, что она во всех отношениях заслуживала доверия и вообще была вне подозрений", и многое другое в том же духе, что вскоре Арнольд, некоторое время смотревший на него с величайшим удивлением, в конце концов расхохотался.

Тогда Лесли резко замолчал и, сильно задетый, спросил своего друга, над чем тот смеется.

- Ну что ты, - ответил Арнольд, продолжая смеяться, когда заметил крайне возмущенный тон своего собеседника, - я смеюсь потому, что... я... действительно верю, что ты влюбился.

Услышав это удивительное предположение, Гордон, - который вряд ли был бы более удивлен и возмущен, если бы ему всерьез сказали, что он сбежавший сумасшедший, - встал и в сильном раздражении зашагал в сторону лагеря, а за ним на некотором расстоянии следовал все еще смеющийся и нераскаявшийся в сказанном Невилл.

XIV. МАНЦОНИ

На второй день после приключения, описанного в предыдущей главе, Лесли снова оказался в лесу, где произошла его встреча с прекрасной незнакомкой.

За это время с двумя путешественниками больше ничего примечательного не случилось. Капитан Джим, предводитель их индейцев, сообщил им, что пребывание на нынешнем месте привала, вероятно, продлится еще несколько дней. Таким образом, ничто не могло помешать Лесли пойти на назначенную встречу, за исключением некоторых естественных сомнений и возражений против того, чтобы он отправился туда в одиночку, выдвинутых его другом, но он их отклонил. Он указал, что ему было недвусмысленно приказано держать это дело в секрете от остальных членов их группы; и для этого, очевидно, было необходимо, чтобы Арнольд остался в лагере, держать индейцев вместе и следить, насколько это возможно, за тем, чтобы они не последовали за ним, Лесли. В конце концов, Арнольд согласился.

Итак, Лесли выскользнул из дома незадолго до рассвета, намеренно выбрав окольный маршрут и приняв все возможные меры предосторожности, которые могли подсказать его опыт и изобретательность, чтобы убедиться, что за ним не следят. И когда он добрался до леса и вышел на тропинку рядом с небольшим ручьем, то поздравил себя с тем, что был абсолютно уверен, за его передвижениями никто не наблюдал.

Добравшись до края поляны, к которой направлялся, он на мгновение остановился, чтобы выглянуть из-за кустов, и увидел высокую фигуру, как раз входившую на нее с другой стороны.

Он узнал человека, которого видел на берегу реки среди толпы шумных животных, сразу же вышел из-за кустов и направился к нему. Они встретились почти на том самом месте, где лежали пума и ее хозяйка, и незнакомец заговорил первым.

- Вы, молодой сэр, как я полагаю, тот, с кем моя дочь хотела, чтобы я встретился здесь, тот, кто назвался, если я правильно помню, Лесли - Гордон Лесли? - И когда Гордон сделал утвердительный жест, говоривший продолжил: - Позвольте мне выразить свою благодарность за услуги, которые вы оказали моей дочери, и за любезность, которую она встретила с вашей стороны.

Он говорил со старомодным акцентом, свойственным Старому свету, но голос у него был чистый и звучный, и Гордону он показался особенно музыкальным и приятным.

- Скорее, сэр, - ответил он, улыбаясь, - вам следовало бы, думаю, сказать об услугах, которые я желал оказать. Уверяю вас, мне очень хотелось сделать что-нибудь, чтобы помочь молодой леди в ее болезненной и неприятной ситуации; но, казалось, все, что я мог сделать, - это составить ей компанию на некоторое время, пока она не услышала вас вдалеке и не поняла, помощь близко. Затем она отпустила меня и велела немедленно исчезнуть, иначе я остался бы, чтобы встретиться с вами и узнать, не могу ли я действительно чем-нибудь помочь.

- Да, да. Именно так, именно так, - тихо ответил тот. - И все же вы нашли время произвести хорошее впечатление на мою дочь, иначе она бы так не уговаривала меня встретиться с вами, чтобы узнать, не смогу ли я в свою очередь быть вам полезен.

Во время этого краткого разговора незнакомец смотрел на молодого человека пристальным, испытующим взглядом, в котором поначалу было что-то от сомнения и суровости, смешанных с заметным высокомерием. Но постепенно это ослабло, когда он заметил откровенный, открытый ответный взгляд, и отметил мужественную осанку молодого англичанина. Постепенно он смягчился еще больше, превратившись в выражение дружеского интереса.

Тем временем Гордон, со своей стороны, с пристальным вниманием рассматривал незнакомца. Этот человек странным образом привлек его, когда он впервые увидел его, каким бы несовершенным ни было его тогдашнее представление о нем. Что-то неопределенное в осанке этого человека поразило его; и теперь, когда он мог разглядеть его более отчетливо, первые впечатления не только усилились и углубились, но и начали приобретать более определенную форму.

Все, что он теперь видел и отмечал, усиливало его симпатию и интерес и даже вызывало восхищение. Ибо ему казалось, он никогда не видел более красивой фигуры и не встречался с существом, столь полно олицетворяющим королевское достоинство и мужскую силу. Если бы не седеющие волосы и борода, а также глубокие морщины на лице, можно было бы подумать, что он в самом расцвете сил. Было легко заметить, что он все еще полон энергии, потому что каждое движение, каждая поза свидетельствовали о скрытой энергии и силе. У него были благородные черты лица, а глаза - большие, яркие и пронзительные; сам их взгляд внушал уважение и в то же время - доверие. В их глубине светились не просто достоинство и отвага, но и сочувствие. Изборожденное морщинами лицо, казалось, носило скорее отпечаток страдания, чем возраста; но это было страдание, оставившее в наследство не кислинку, а сочувствие к другим.

И пока Гордон смотрел на него, он почему-то не мог не думать о человеке, ставшем причиной их долгого путешествия, - о таинственном Лоренцо.

Когда образ последнего возник в его сознании, Гордон, поначалу удивлявшийся, почему он возник именно сейчас, осознал некое смутное сходство между ними. И все же, даже когда он пытался разглядеть, в чем заключается сходство, сходство, если оно вообще было, ускользало от него и исчезало. Конечно, эти двое были похожи в том, что каждый из них был удивительно красивым образцом мужественных форм и красоты, с учетом, конечно, разницы в возрасте. Но, насколько он мог судить, они не были похожи ни чертами лица, ни телосложением; и еще больше они различались по впечатлению, которое каждый производил на его сознание. Тонкие черты лица Лоренцо вызывали восхищение, но в целом их выражение было гордым, надменным и несимпатичным. И временами, как уже было сказано, в глазах и уголках изящно очерченного рта таился едва уловимый намек на жесткость и жестокость, которые, возможно, скорее ощущались, чем выражались на самом деле. Но в лице стоявшего перед ним человека Гордон ясно прочел то, что сразу же наполнило его доверием и верой. Действительно, у него промелькнуло чувство, что он скорее доверился бы этому человеку, даже если бы тот был зол, чем Лоренцо в его лучшем расположении духа. И все же - несмотря на все это - имелось то смутное, неуловимое сходство, которое время от времени давало о себе знать на мгновение, но всегда исчезало в тот момент, когда он пытался сосредоточиться на нем.

- Я надеюсь, сэр, - сказал Гордон после короткой паузы, - что ранение молодой леди несерьезно и что ей лучше.

Незнакомец склонил голову с учтивой грацией, ответив:

- Спасибо, она уже почти здорова. В этих краях мы научились так лечить растяжение связок, что его последствия проходят очень быстро. Скажите, вы приняли какие-нибудь меры предосторожности против слежки за вами?

- Я сделал все, что мог, и я предпринял несколько попыток убедиться, что по пути сюда за мной никто не следил. Думаю, судя по тщательности и предосторожностям, которые я соблюдал, никто не знает о моем приходе сюда, кроме, конечно, моего приятеля, мистера Невилла.

- Нам лучше убедиться. Я так понимаю, моя дочь назвала вам мое имя - Манцони, и вы также слышали от нее о нашей стае охотничьих пум.

- Я видел... - начал Гордон, но затем внезапно оборвал себя.

- А, вы видели одну; у Рельмы - белую. Это любимое животное моей дочери, но у нас есть много других. Значит, вы не испугаетесь находиться среди них, если я пообещаю вам, что они не причинят вам вреда?

Не дожидаясь ответа Гордона, говоривший поднес к губам свисток и пронзительно дунул в него. Сразу же весь лес вокруг, казалось, наполнился дикими зверями, если судить по раздавшимся крикам. Рев, рычание, взвизгивания раздались со всех сторон, - так показалось изумленному Лесли, - а затем из кустов на поляну выскочила стая пум, которую он видел два дня назад. Прыгая, подскакивая, натыкаясь друг на друга в своем нетерпении, появились огромные животные, похожие на стаю лающих, неистовых собак, жаждущих окружить своего хозяина и получить ласку, или похлопывание, или слово признания. На Гордона - к его великому облегчению, надо сказать - они почти не обратили внимания; все их внимание было сосредоточено на их хозяине. Постепенно шум утих, и животные встали вокруг, ожидая сигнала, который должен был указать, что от них требуется.

За ними последовала дюжина индейцев, занявшими позиции неподалеку, очевидно, тоже ожидая приказов.

Последнему Манцони сказал несколько слов на каком-то странном языке, которого Гордон не понимал. Затем он махнул рукой.

В одно мгновение все бесшумно исчезло! Гордон в замешательстве огляделся по сторонам. Индейцы и пумы исчезли так быстро, что он успел заметить разве что несколько хвостов, исчезающих в кустах. Не было слышно ни звука, ни шороха, даже треска сухой ветки. Вся шумная компания притихла, как кошка, выслеживающая мышь, и исчезла в лесу, не издав ни единого звука, который выдал бы их местонахождение или передвижения.

Гордон повернулся к Манцони и уже собирался выразить свое восхищение и удивление, когда издалека донесся слабый всхлип, за которым последовало глубокое рычание, а затем громкий рев.

- Послушайте! - тихо воскликнул Манцони, поднимая руку. - Это Треска. Он кого-то поймал. Пойдемте со мной.

Он повел их вглубь леса, и через несколько мгновений Гордон оказался на тропинке, по которой пришел. Пройдя по ней небольшое расстояние, они подошли к месту, где она резко поворачивала, а затем несколько расширялась; и здесь, на небольшой поляне, росло огромное дерево, ветви которого торчали из ствола всего в нескольких футах от земли. У подножия дерева сидела на корточках большая серовато-белая пума, ее блестящие глаза впивались в густую листву. В этот момент четверо или пятеро индейцев из их отряда и еще пара пум, крадучись, бесшумно, как тени, вышли из окружавшего их густого леса.

Затем Манцони крикнул громким, повелительным голосом, как будто обращаясь к кому-то, спрятавшемуся на дереве. Что он сказал, Гордон не смог понять, но почти сразу же чей-то голос сверху выкрикнул ответ; послышался шорох, и по стволу дерева, один за другим, спустились три странных индейца. Каждый, едва коснувшись земли, бросился на колени и склонил голову так, что она почти касалась земли, все время бормоча что-то, чего Гордон не мог разобрать. Манцони взмахом руки отозвал пум и, сурово обратившись к коленопреклоненным мужчинам, подал знак своим индейцам. Те сразу же выступили вперед и крепко связали руки незнакомцев, а также связали им ступни таким образом, чтобы они могли идти, но не бегать. Затем, по знаку своего хозяина, пумы вскарабкались на дерево и исследовали каждую ветку, высокую и низкую, чтобы убедиться, что там больше никто не прячется. Но через некоторое время они спустились вниз, одна за другой, не найдя больше никого. Затем Манцони повел всю группу обратно на прежнее место.

- Вы думали, будто убедились, что за вами не следят, - заметил он Лесли. - Но вы видите, что ошиблись.

- Почему... эти индейцы преследовали меня? Я их не знаю. Они не принадлежат ни к одной из наших партий.

- Нет, никто из ваших индейцев не отважился бы войти в этот лес. Это еще одна партия, присланная специально для того, чтобы понаблюдать за вами и отчитаться. Но сейчас не обращайте на это внимания. Мы поймали их, это главное.

Лесли был немало огорчен этим доказательством того, что все его предосторожности против слежки были напрасны. Этот инцидент послужил иллюстрацией превосходного мастерства индейцев во всем, что относится к охоте. Однако он спросил:

- Что вы собираетесь с ними делать?

- Во всяком случае, пока держать их как пленников. Позже - посмотрим. В данном случае шпионить за вами означает шпионить за мной, а те, кто шпионит за мной, очень редко делают это во второй раз. Мы должны немного подождать здесь, чтобы посмотреть, будут ли еще какие-нибудь открытия, хотя я не думаю, что они будут. Мои животные проверят каждый уголок, на земле, в земле и над землей.

- Они превосходны! Они прекрасно обучены! Но почему они были такими тихими? Они не издавали ни звука, пока искали, тогда как на днях я услышал их издалека.

- Да; шум тогда не имел значения; на самом деле, это было скорее преимуществом в поисках, которыми мы занимались. Сегодня нам пришлось иметь дело с индейцами, и условия были другими. Это зависит от того, какая игра затевается.

- Как получилось, что животные не взобрались на дерево после того, как там спрятались индейцы?

- Они никогда не прикасаются к человеку. Когда они натыкаются на незнакомца, то просто стоят на страже, пока мы не подойдем. То есть, если только он не попытается убежать. В этом случае они сбили бы его с ног и прижали к земле, но все равно не причинили бы ему вреда.

Во время последовавшей за этим несколько затянувшейся остановки Гордон задал еще много вопросов и узнал гораздо больше о "львах", как он их называл, и их методах охоты. Он также начал осторожно заводить дружбу с некоторыми из них и был приятно удивлен, обнаружив, какими ручными, дружелюбными и игривыми они себя показали.

Через некоторое время остальная часть отряда вернулась и доложила, что больше никаких шпионов не обнаружено.

- Теперь мы можем идти. Я хочу, чтобы вы проводили меня домой, - объяснил Манцони Гордону. - Это довольно далеко, и вам придется остаться на всю ночь. Готовы ли вы довериться незнакомым людям?

- Я вполне готов довериться вам, - сердечно сказал он.

- Тогда пойдемте со мной, - был ответ. - Вы не пожалеете об этом.

XV. ТАИНСТВЕННОЕ РАСТЕНИЕ

Путешествие вокруг горы к дому Манцони оказалось более долгим, чем ожидал Лесли. Выбранный маршрут был окольным, казался довольно извилистым и местами включал в себя довольно трудное восхождение.

Ближе к вечеру они добрались до места примерно на полпути к вершине, но на противоположной стороне от той, с которой начали. Здесь они вышли на что-то вроде террасы или плоскогорья, которое как бы тянулось назад, к центру горы.

Время от времени по пути наверх Гордону открывались виды на окружающую местность столь очаровательного характера, что он с удовольствием задержался бы ненадолго, чтобы полюбоваться ими. Но Манцони, снисходительно улыбаясь его проявлению восхищения, поторопил его, сказав, что времени в их распоряжении не так уж много. Однако, когда они добрались до этой террасы, у их ног открылась такая великолепная панорама, что Лесли едва смог заставить себя покинуть ее и следовать по дороге, теперь уводившей их между нависающими мрачного вида скалами в уединенную долину, со всех сторон окруженную хмурыми пропастями. Пройдя через нее и покинув через чрезвычайно узкий выход, они попали в еще одну долину, или равнину, значительной протяженности, с протекающей по ней реке, огромным водопадом низвергавшейся со скалистых высот в дальнем конце.

Гордон был удивлен, увидев множество хижин и то, что на первый взгляд казалось большими и внушительными зданиями; однако, когда они подошли к ним, они оказались всего лишь развалинами. То есть все, за исключением одного, которое был настолько отреставрировано, что превратилось в очень удобную на вид резиденцию. Оказалось, это был дом, в котором жили Манцони и его дочь, а хижины принадлежали индейцам.

Манцони провел их через дверной проем, украшенный такой изысканной резьбой, что любой европейский антиквар посмотрел бы на него с удивлением и восхищением, в большой холл, оформленный аналогичным образом. Здесь он открыл еще одну дверь и ввел своего гостя в просторную комнату, где тот увидел молодую леди с поляны, полулежащую на диване и занятую каким-то шитьем.

Увидев, кто вошел, она села и протянула руку.

- Добро пожаловать в наш горный дом, - сказала она с обаятельной улыбкой. - Я действительно рада, что мой отец оказался настолько добр привести вас. У меня были некоторые опасения по этому поводу, потому что, - тут она взглянула на своего родителя с лукавой улыбкой, - он не поощряет незнакомцев. И он может быть ужасным людоедом, когда захочет, для всех - кроме меня.

Манцони подошел к ней и поцеловал с явной нежностью.

- Твое желание сыграло важную роль в моем выборе, - серьезно сказал он. - Личность нашего юного друга сделала все остальное.

Разговор продолжался, пока слуга-индеец готовил стол к трапезе, а затем, в течение нескольких мгновений, Манцони и его дочь беседовали между собой о некоторых вопросах, относящихся к их домашним заботам; это дало Лесли возможность осмотреться вокруг.

Это была большая комната, обставленная богато и удобно, хотя мебель была простой и явно старой. Тем не менее, в целом здесь чувствовалась какая-то домашняя атмосфера, действительно странная в такой ситуации. Но убранство комнаты было очень любопытным и занимательным. Там были фрески, все еще довольно яркие по своей окраске и хорошо сохранившиеся в общих деталях; но они изображали сцены и людей, отличавшихся от всего, что он когда-либо видел прежде, и, по-видимому, описывали прошлую эпоху, неизвестную современным исследователям. Среди мебели или развешенными по стенам он заметил множество предметов любопытной и незнакомой формы, о назначении или значении которых не мог догадаться, если только это не были старые реликвии, развешенные или расставленные повсюду, как древнее оружие, доспехи и тому подобные диковинки.

Действительно, повсюду вокруг него царило странное сочетание известного и неизвестного, причудливого и обыденного, такое, какое вызывало в его сознании чувства самого яркого удивления и любопытства.

И эти слова - позвольте здесь сказать это - вполне описали бы его душевное состояние в течение всего времени, пока длился его визит. Куда бы он ни повернулся, когда хозяин вел его по своим владениям, смотрел ли он направо или налево, всегда можно было увидеть что-то новое и странное, что-то, что озадачивало и занимало его; он, однако, немного стыдился задавать вопросы, и закончил тем, что пропустил без комментариев все, кроме того, что его хозяин добровольно решил объяснить.

По этим причинам невозможно, да и нецелесообразно, давать здесь полный отчет обо всем, что произошло во время этого памятного - для Лесли - визита. Достаточно сказать только о тех вопросах и событиях, которые имеют значение для нашей истории.

Манцони, предложив своему гостю перекусить, - что было очень кстати после тяжелого подъема, - показал ему размеры поселения, хижины индейцев, землю, которую они обрабатывали, стада, которые они держали для удовлетворения своих потребностей, и то, что он называл своим зверинцем, коллекцию животных, клетки, в которых содержались пумы и многие другие животные. Со всех сторон виднелись признаки того, что нынешние жители были здесь не первыми. Множество древних руин - некоторые великолепных пропорций и огромной протяженности - свидетельствовали о том, что когда-то в далеком прошлом здесь, должно быть, существовал большой и процветающий город. Но размышления о том, кем или чем они были, были вытеснены из головы Лесли интересом, вызванным настоящим.

В частности, его внимание привлек один из склонов, замыкавший северную часть долины. Часть этого склона площадью в несколько акров блестела и искрилась подобно тому, как рябь на воде блестит и переливается в лучах солнца. Эффект был ошеломляющим и озадачивал наблюдателя, тщетно пытавшегося объяснить это явление. Вся эта сияющая масса, казалось, находилась в движении, дрожала, подрагивала и колыхалась, но он никак не мог различить, что именно двигалось; наконец, он обратил озадаченный вопросительный взгляд на своего спутника.

- То, что вы видите вон там, - объяснил Манцони, истолковав его взгляд, - это небольшая плантация того, что я считаю самым замечательным растением в мире. Оно родом из региона, в который вы направляетесь, и больше нигде не выращивалось, пока я случайно не обнаружил, что его можно успешно выращивать на почве этой долины. Его листва уникальна в ботаническом мире, каждый лист похож на полированное золото с верхней стороны и полированное серебро снизу. Но листья чрезвычайно тонкие и изящные - на самом деле они напоминают скорее узор самого изысканного кружева, чем обычную листву, - и они постоянно трепещут и подрагивают сами по себе, что производит тот любопытный эффект, который вы видите.

- Как оно называется? - спросил Лесли.

- Мы называем его милондос, что является словом, обозначающим молнию, электрическую энергию, саму жизнь; точно так же, как вы бы сказали "электричество - это жизнь". Точный перевод названия немного затруднителен. Это можно было бы перевести как "растение-молния", или "растение", или "дерево жизни". Единственный растительный продукт, о котором я когда-либо слышал и который хоть как-то может сравниться с ним, - это так называемое "электрическое растение" Индии. Возможно, вы слышали о нем?

- Да; я помню, что читал описание в английском издании под названием "Природа".

- Ну, это можно было бы назвать чем-то вроде дальнего родственника. Но это всего лишь очень отдаленное родство.

Когда они приблизились к плантации, Лесли ощутил странное ощущение, которое отдавалось во всем его теле. Каждый мускул, каждый нерв начало покалывать от ощущения, аналогичного тому, что известно, как укол иглы и булавки; и по мере того, как они приближались, он чувствовал себя так, словно по его телу проходил слабый ток от электрической батареи. И все же было что-то запредельное; любопытное ощущение возросшей силы, сопровождаемое чувством приподнятого настроения. Когда они добрались до ближайшего экземпляра, он заметил, что листья были тонкими, как тончайшая золотая и серебряная проволока, и с их кончиков постоянно срывались мельчайшие искры, издавая при этом резкий потрескивающий звук, который в массе перерастал в значительный шум.

- Это как неопалимая купина, - сказал Лесли в изумлении. - Безопасно ли к нему прикасаться?

- Это зависит от количества электроэнергии, которое может выдержать ваша система, - был ответ. - Это вызовет у вас резкий шок, но сила его меняется от часа к часу и гораздо сильнее ночью, чем днем, и утром, чем днем после полудня. Кроме того, если вы прикасаетесь к нему, лучше выбрать изолированный экземпляр; в противном случае вы получите объединенную силу нескольких.

- Поразмыслив, я думаю, что оставлю это в покое, - решил Лесли.

- Возможно, так будет разумнее, - ответил Манцони с едва заметной улыбкой. - Мне нужно будет еще кое-что рассказать вам об этом растении; вы услышите это позже. Кстати, вы когда-нибудь бывали в Андах?

- О да. И я думаю, что могу догадаться, о чем вы думаете - о любопытном электрическом состоянии, в которое люди иногда попадают там, на больших высотах. Я видел человека, буквально пылающего светом, словно вся поверхность его тела была охвачена огнем. И когда я прикоснулся к нему - или, скорее, когда я собирался это сделать, но еще до того, как я действительно прикоснулся к нему, - длинная искра пробежала от него ко мне и поразила меня, как миниатюрная вспышка молнии. Мне сказали, что подобные явления довольно распространены в тех краях.

- Да, это так. И то же самое происходит здесь, в непосредственной близости от этих деревьев. Некоторые люди, оказавшись по соседству, кажется, постепенно словно бы пропитываются электрической жидкостью, и часто могут испускать искры и вспышки именно так, как вы описали. Но сегодня вечером я объясню вам больше.

Когда они вернулись в дом и снова вошли в комнату, в которой он видел Рельму, Лесли обнаружил, что она исчезла. Манцони заметил взгляд, которым он окинул помещение, и ответил на его невысказанную мысль:

- Моя дочь присоединится к нам позже, - заметил он. - Я хочу, чтобы вы сейчас дали мне полный отчет о событиях, которые привели вас в эту страну. Пожалуйста, будьте точны и расскажите мне все подробности, какие можете вспомнить. И будьте уверены, что моя цель в получении информации - не праздное любопытство. Я готов сделать все, что в моих силах, чтобы дать совет и, если понадобится, помочь вам.

Ободренный таким образом, Лесли пустился в подробный рассказ обо всем, что произошло, начиная с его первой встречи с человеком, называвшим себя доном Лоренцо, и заканчивая письмом, полученным двумя днями ранее от мисс Атертон. Он подробно описал все, что произошло во время последней беседы между Лоренцо и Арнольдом. Ибо Невилл, естественно, считал, что произошедшее с тех пор полностью освободило его от условного обещания хранить тайну, которое его попросили дать. Таким образом, все, что произошло, было рассказано Лесли и обсуждалось снова и снова.

Манцони слушал с серьезным вниманием, время от времени кивая головой, но не делая никаких замечаний, за исключением кратких вопросов, чтобы прояснить какой-то момент, который был ему не совсем ясен.

Прежде чем рассказ был закончен, наступил вечер, и стало темно. Затем Манцони на несколько мгновений прервал своего гостя, а сам отошел в угол комнаты и нажал на выключатель, после чего помещение залил яркий свет.

Когда, наконец, было рассказано все, что Лесли мог вспомнить, и он подошел к концу своего повествования, хозяин по-прежнему ничего не говорил, но некоторое время сидел молча и сосредоточенно, словно в глубоком раздумье.

Внезапно он встал и, резко сказав: "Пойдемте со мной", первым вышел из дома.

Снаружи, как быстро понял Лесли, не требовалось никакого фонаря. Было достаточно светло, чтобы довольно хорошо видеть все вокруг, потому что дальше небо было ярко освещено, словно отблеском большого костра. Следуя за своим хозяином на небольшом расстоянии, он сразу увидел причину этого свечения: казалось, одна сторона долины была охвачена огнем.

- Что это? - удивленно спросил Лесли. - Загорелась трава?

И все же он понял, еще до того, как задал этот вопрос, такая обычная причина никоим образом не объясняет того, что он видит перед собой.

- Это не пожар, - тихо ответил Манцони. - Это всего лишь плантация милондос, которую вы видели при дневном свете. Это ее обычный вид, если смотреть на нее ночью.

По мере того как они приближались к ней, удивление Лесли росло с каждой минутой. Бесчисленные маленькие вспышки, похожие на миниатюрные молнии, метались взад и вперед во всех направлениях среди листвы, повсюду сохранявшей то же непрерывное колышущееся и дрожащее движение, какое он видел при дневном свете, придавая теперь вид беспокойного, перекатывающегося моря огня. Тем не менее, он заметил, что от него почти не исходило тепла; можно было стоять рядом с ним, не ощущая никакого дополнительного тепла. Но присутствовало ощущение, будто ток от электрической или гальванической батареи пронизывает каждую мышцу и нерв его тела.

- Если вы присмотритесь повнимательнее, - заметил Манцони, - то увидите, что испускаемые искры бывают двух цветов: фиолетовые и красные.

- Да, я это вижу. Что это значит?

- Фиолетовый луч обычно проявляется тем, что вы называете электрическим светом; но красный луч - это нечто совершенно неизвестное вашим ученым мужам. Он не только более мощный, чем фиолетовый луч, но и обладает собственными характеристиками, подобно так называемым рентгеновским лучам, недавно открытым вашими учеными. Но эти красные лучи обладают качествами и силой, превосходящими все, что до сих пор было известно или о чем можно было только мечтать. Пойдемте теперь со мной в мою лабораторию, и я покажу вам несколько экспериментов, которые, вероятно, удивят и заинтересуют вас больше, чем все, что вы видели до сих пор.

XVI. КРАСНЫЙ ЛУЧ

Вернувшись в дом, странный хозяин провел Лесли по нескольким широким коридорам, а затем через открытый двор к отдельно стоящему строению, темному и мрачному, на небольшом расстоянии от главного здания. Здесь, достав ключ, он отпер дверь, закрыл ее за ними, нажал кнопку на стене, - и сразу же со всех сторон вспыхнул яркий свет.

Лесли огляделся по сторонам с удивлением и интересом. Он находился в огромном зале, таком большом и так заставленном всевозможными диковинного вида предметами, что на первый взгляд это напомнило ему выставку. Без сомнения, как и предполагал Манцони, это место было лабораторией. Там был весь обычный набор химических приборов: стеклянные реторты странной формы, металлические подставки, бутылки и склянки самых разных видов, размеров и цветов, разбросанные в восхитительном беспорядке. Стоял также тот специфический запах или смесь запахов, хорошо известная всем студентам-лаборантам. Лесли все это было достаточно знакомо, хотя он испытал немалое удивление, встретившись с этим в таком месте. Но помимо этого он снова заметил множество предметов, которые были для него совершенно новыми и о назначении которых он не мог догадаться. Там были таинственного вида приборы и машины, некоторые с длинными рычагами, доходящими почти до куполообразной крыши, другие с колесами, такими тяжелыми, что ему пришлось взглядом поискать двигатели, которые могли бы заставить их работать. Но он не видел ничего, что казалось бы знакомым, пока не заметил маленький электрический мотор. Это было всего лишь маленькое устройство, - простая игрушка, - и он несколько удивился, увидев его там, в такой обстановке. Однако его взгляд остановился на нем почти с облегчением; это было похоже на лицо друга, внезапно увиденное среди толпы незнакомых.

- Где ваши двигатели, чтобы приводить в действие все эти машины? - спросил он у Манцони, и тот вместо ответа указал на маленький моторчик. - Но, - возразил Лесли, - неужели эта маленькая штуковина может быть использована для такого тяжелого оборудования, как у вас здесь?

- Размер не обязательно означает силу, - последовал ответ. - Если бы человек обладал силой блохи пропорционально своему собственному размеру, он смог бы подпрыгнуть в воздух примерно на пятьсот футов; и точно так же, если бы он обладал пропорциональной силой моллюска, то был бы способен поднять несколько тонн. Следовательно, мышца блохи должна быть способна прилагать усилие, почти в сто раз превышающее силу человеческой мышцы. Вы можете это объяснить? Можете ли вы сказать, что в мышце блохи достигли вершины того, что касается относительной силы? Разве нельзя допустить, что в природе может существовать нечто еще более могущественное?

- Полагаю, что да, - признался Лесли. - Когда вы так ставите вопрос, почти все может оказаться возможным.

- Сила, проявляемая мышцей, - продолжал Манцони, - зависит не столько от размера мышцы, сколько от нервной силы, которая приводит ее в движение. Это то, что мы называем волей. Если взять двух мужчин одинакового роста и с равным развитием мускулатуры, наибольшую силу сможет проявить тот, кто обладает наибольшей нервной силой - другими словами, более сильной волей. Вы слышали, что сумасшедший в припадке безумной ярости иногда проявляет силу, равную силе десяти или двенадцати человек. И это утверждение верно; это не просто фигура речи. И все же мускулы этого человека остаются прежними; меняется только сила воли. Я, несомненно, мог бы заинтересовать вас здесь надолго, объясняя вам значение и применение моих различных механических приспособлений. Но сейчас я ограничусь двумя или тремя экспериментами, которые имеют отношение к вопросу, который мы должны иметь в виду.

- Все это напоминает мне о беседе, которая состоялась у моего друга Невилла с Лоренцо и о которой я только что рассказал вам в деталях, - заметил Лесли. - Значит, вы еще один замечательный ученый-волшебник? И если да, то кто вы - соперник или коллега?

- Вы узнаете, прежде чем покинете меня. А теперь взгляните на эту машину. Это, так сказать, резервуар, в котором я накапливаю красный луч.

- Полагаю, аналогично устройству, которое мы называем электрическим аккумулятором?

- Точно; но другой конструкции. Вы видите, я достаю этот стержень. Это сам по себе небольшой аккумулятор. Он поглотил, так сказать, определенное количество жидкости или силы, запасенной в этой машине.

Стержень представлял собой что-то вроде волшебной палочки, около пяти футов в длину, из полированного металла глубокого красно-золотого оттенка. В двух или трех местах металл был покрыт на несколько дюймов каким-то материалом, который мог оказаться шелком, плотно обернутым вокруг него. Беря его в руки, Манцони, как заметил Лесли, положил руку на одно из этих закрытых мест.

- На земле перед вами, - сказал Манцони, - лежат несколько тяжелых гирь. Попробуйте поднять ту, что справа.

Лесли попытался выполнить задание и сделал все, что в его силах, но смог лишь обеими руками протащить груз на несколько дюймов по полу.

Манцони подошел к гире и с легкостью поднял ее одной рукой, при виде чего Лесли издал возглас изумления. Но хозяин продолжал:

- Возьмите этот стержень - держите его в левой руке, как это делал я - вот так. Хорошо, это правильно. Теперь попробуйте поднять вес правой рукой.

Но как только рука Лесли сомкнулась на таинственном жезле, его охватило в высшей степени странное ощущение. Вверх по его руке и по всему телу начало расползаться восхитительное сияние, в высшей степени приятное покалывание, которое принесло с собой чувство изысканного возбуждения. Это было похоже на нежный, жидкий огонь, пробегающий по его венам и нервам; ощущение, как будто он впитал в свой организм какой-то чудесный, мощный эликсир, который постепенно проникал и возбуждал самым приятным образом каждую мышцу, каждую отдельную клеточку его тела. Вместе с этим пришло огромное ощущение силы и непреодолимой энергии. Он почувствовал себя в три или четыре раза сильнее, чем до того, как взял стержень в руку. Он казался настоящей волшебной палочкой, придающей новую жизнь и силу тому, кто его держал.

Затем он поднял гирю и легко взмахнул ею одной рукой.

- Это чудесно! Чудесно! - воскликнул он в экстазе восхищения и изумления. - Да ведь я чувствую себя настоящим великаном! настоящим Геркулесом!

- И все же, - заметил Манцони, - ваши мышцы такие же, какими были несколько минут назад. Увеличилась только нервная энергия - сила воли - в вашем теле. У сумасшедшего, о котором мы только что говорили, внезапный прилив нервной силы - или внезапное проявление силы воли - придает его мышечной системе силу, в десять раз превышающую ту, на которую она, как казалось ранее, была способна; и, если бы он только мог поддерживать запас воли, то остался бы навсегда в десять раз сильнее обычного. Но он не может поддерживать необходимый запас; возникает реакция, за которой следует прострация и пропорциональная слабость. Здесь вы обнаружите, что нет никакой реакции, никакого чувства усталости. До тех пор, пока этот стержень продолжает снабжать ваш организм красным лучом, до тех пор вы будете радоваться ненормальной силе безумца. Только в данном случае вам от этого хуже не станет, наоборот, вы будете ощущать его благотворное воздействие еще несколько дней. Как видите, в этом нет ни чуда, ни волшебства. Объяснение довольно простое.

- Это так, но для меня не менее удивительное, - ответил Лесли.

Он отдал чудесную палочку своему наставнику, а когда сделал это, был приятно удивлен, обнаружив, что достоинства, которыми она обладала, никоим образом не исчезли вместе с ней. Они остались позади, вдохновляя его чувствами, мыслями, идеями, отличающимися от всего, что он испытывал раньше за всю свою жизнь. Он также обнаружил, что все еще может поднимать большой вес, хотя и не так легко, как раньше. Однако его взволнованные комментарии были прерваны Манцони, который велел ему следовать за собой, а затем повел в другую комнату.

Тут Лесли не смог сдержать легкого содрогания. Это место походило на музей и было заполнено несколько жутковатой коллекцией чучел животных, скелетов и тому подобных экспонатов. Смена представлений, вызванная их видом, была внезапной и несколько неприятной. Но его проводник продолжал объяснять:

- Здесь мы имеем некоторые рамки, если можно так выразиться, того, что когда-то было живыми существами. Некоторые из них представляют собой мумифицированные тела, другие - сочлененные скелеты. Те тела, которые мумифицированы, являются целостными по своей организации, как это было бы в случае, если бы они были просто убиты - скажем, в результате утопления или удушья. Что же тогда требуется, чтобы придать им подобие жизни? Просто нервная сила - волевая сила - заставляет двигаться их застывшие мышцы. Точно так же, как в анатомических школах лектор иногда, в качестве эксперимента или иллюстрации, заставляет конечности трупа двигаться, подавая на них гальванический ток. Вы когда-нибудь видели этот эксперимент?

Лесли сделал жест отвращения.

- Нет, я никогда этого не видел, но знаю, что это часто делается. Я и слышал, и читал об этом.

- Но ток, который вы получаете от гальванической батареи, - это не красный луч, не истинная сила воли. Это всего лишь жалкая имитация. Смотрите, вот сохранившееся тельце мыши, а рядом с ним - тельце кошки. Я прикоснусь к ним этим стержнем, и вы увидите результат.

Он дотронулся до мыши одним концом стержня, и почти сразу же существо умчалось прочь, как живое, бегая кругами по комнате, словно ища выход или нору, в которой можно было бы спрятаться. Затем он дотронулся до кошки, которая потянулась, осмотрелась, а затем, очевидно, заметив мышь, помчалась за ней среди содержимого музея.

- Я выбрал мышь и кошку для эксперимента не только для того, чтобы проиллюстрировать то, о чем говорил, но и для демонстрации другого, еще более любопытного открытия, которое сделал. Я неизменно обнаруживал, что оживленное таким образом существо ведет себя в соответствии со своими инстинктами, как если бы оно было живо. Таким образом, как вы видите, кошка погналась за мышью, а мышь, со своей стороны, убежала от нас и стала искать нору, в которой можно было бы спрятаться. Однако кошка сейчас не нуждается в пище и, следовательно, не хочет съесть мышь.

- Нет? Не хочет есть?

- Нет. Необходимая сила для выполнения ее нынешних движений теперь поступает извне, а не изнутри, как у живой кошки. Следовательно, ей не требуется пища; и поскольку мозг находится в состоянии покоя, нет ни смысла, ни воли направлять его движения. У нее остался только смутный инстинкт, который в данном случае побуждает ее гоняться за мышью. Я нахожу это одинаковым в каждом конкретном случае. Таким образом, если бы я прикоснулся вон к тому сохранившемуся ягуару, он гонялся бы за нами по всему дому, как кошка за мышью.

- Тогда, пожалуйста, не проводите этот эксперимент, - заметил Лесли. - Я поверю вам на слово.

- Даже на скелет можно воздействовать примерно таким же образом, хотя и в меньшей степени, - продолжил Манцони. - Вот сочлененный скелет индейца, в котором тщательно продуманная система пружин заменяет мышцы. Он точно так же поддается действию красного луча. Обратите внимание на эффект в этом случае.

Он коснулся скелета волшебной палочкой, и, к ужасу Лесли, тот начал двигаться, самым жутким образом шаркая, бегая взад и вперед, опускаясь на колени и совершая странные движения своими костлявыми руками.

- Он был охотником, - объяснил Манцони так спокойно, словно читал лекцию на самую обычную тему, - и его действиями руководит врожденный инстинкт. Он выполняет движения стрельбы из лука. Почему он должен это делать, или почему кошка должна гоняться за мышью, когда ей больше не нужна пища, представляет собой любопытную психологическую загадку...

Но Лесли поспешил уйти, оставив его стоять в одиночестве. Выставка привлекла его совсем не с той чисто научной точки зрения, которой, очевидно, придерживался его хозяин. Он поспешил выйти из комнаты и даже не оглянулся, чтобы посмотреть, чем закончились эксперименты. Он вздрогнул и на мгновение или два почувствовал себя совсем больным.

Вскоре к нему присоединился Манцони и проводил его обратно в комнату, в которую он впервые вошел, когда они прибыли в дом днем.

Здесь их ждали закуски, поданные на стол, за которым председательствовала Рельма. Рядом с ней стояла белая пума, которую девушка нежно ласкала. Было ясно, что она почти поправилась, потому что теперь могла довольно хорошо ходить; а ее красота и веселая беседа покорили сердце Лесли и подействовали на него так, как не действовала никогда прежде ни одна женщина. К концу вечера он был уже на пути к тому, чтобы влюбиться по уши, хотя, возможно, сам едва ли осознавал это и, вероятно, с негодованием отверг бы подобную идею, если бы кто-нибудь тогда сказал ему это.

Что касается Манцони, то он почти не принимал участия в разговоре между ними; казалось, он даже не замечал этого, а сидел в стороне, очевидно, погруженный в глубокие размышления. И все же время от времени его взгляд останавливался на посетителе, некоторое время он наблюдал за ним с пристальным интересом, а затем снова погружался в свои размышления.

В конце концов Рельма пожелала ему спокойной ночи и удалилась; после чего Манцони очнулся от своей погруженности в себя.

- Теперь, мой друг, - сказал он, - я объясню еще кое-что, с чем вам следует ознакомиться. Это странная история, о которой великий внешний мир ничего не знает и не подозревает. Ни слова об этом раньше не было сказано никому за пределами нашего круга; и я не стал бы доверять это вам сейчас, если бы не чувствовал, что приближается кризис. Внимательно выслушайте то, что я хочу рассказать; не высмеивайте и не отвергайте то, что может показаться вам невероятным только потому, что это неожиданно или необычно. Со временем, у вас будет достаточно доказательств.

И с этими словами он приступил к рассказу, приведенному в следующей главе.

XVII. ИСТОРИЯ ЛИОСТРЫ И СКРЫТЫЙ ГОРОД

- Тот, кого вы знаете как дона Лоренцо, - начал Манцони, - принадлежит к той же расе, что и я, народу, не имеющему отношения ни к бразильцам, ни к какому-либо другому современному народу, но к тому, чье происхождение теряется в тумане древности. Давным-давно наши предки жили и правили на этом континенте и прилегающих к нему островах. Наша страна называлась Мирвония, и ее жители были расой завоевателей, которые подчинили и поглотили сначала одну, а затем и другие меньшие нации, пока их власть не распространилась на весь континент. Однако об этом вы уже слышали; Лоренцо (или Лиостра, если называть его настоящим именем) сказал то же самое в разговоре с вашим другом.

- Тогда, - удивленно воскликнул Лесли, - Лоренцо - или, скорее, Лиостра - это...

- Вы думаете, это мой родственник? Да, вы сделали правильный вывод. И до определенного времени, несколько лет назад, мы жили вместе в теснейшей дружбе, собратья-правители над теми немногими, которые остались сегодня от нашей древней расы, собратья-работники, собратья-изобретатели, собратья-искатели знаний, собратья-верующие в высокое предназначение, которое, как мы думали, назначено для нашего народа в будущей мировой истории. В те дни у меня были амбиции, очень похожие на те, что правят Лиострой сегодня; хотя, оглядываясь назад, я не думаю, чтобы они когда-либо были столь велики или так глубоко укоренились, как у него. Он позволил им полностью завладеть всем своим существом. Для него это сама жизнь. Я искренне верю, если бы он был убежден, что его мечтам никогда не суждено осуществиться, он бы... впрочем, трудно сказать, какой эффект это могло бы на него оказать. Конечно, это было бы ужасным, всепоглощающим разочарованием, и я уверен, он не захотел бы пережить его.

Наша нация, после столетий правления, переживала тяжелые времена и постепенно утрачивала былые позиции. Мало-помалу они теряли провинцию здесь, территорию там, пока даже их исконная страна не была захвачена, и у людей мало что осталось, кроме памяти о былой славе. Однако у них была крепость посреди почти непроходимых лесов (которые тогда, как и сейчас, покрывали значительную часть этого континента), их Королевский город, место рождения и колыбель их расы. Скрытый, каким бы он ни был сегодня, он стал убежищем, в котором они долгое время оставались неизвестными и из которого вырывались как правители и завоеватели. Он назывался, как я уже сказал, Мирвония, и во времена их триумфов туда свозились все самые богатые из великолепных трофеев побежденных ими народов. На самом деле это был их Священный город, их Мекка и, можно добавить, их тайное хранилище. Это было также их великое место захоронения. В те дни умерших всегда бальзамировали, и у мирвонцев считалось делом чести быть похороненным в их Священном городе во всех случаях, когда это было каким-либо образом возможно. Независимо от того, как далеко мог находиться мирвонец в момент своей смерти, его семья, наследники или друзья считали своим священным долгом отправить его забальзамированное тело на поиски последнего пристанища в катакомбах Священного города. Никакому вопросу о затратах или неприятностях никогда не позволялось вставать на пути, по крайней мере в случае с теми, кто обладал богатством и положением. Несомненно, среди более бедных классов это не всегда удавалось. Однако говорится, что этот обычай соблюдался даже в отношении простых солдат, погибших на поле боя; в этом случае государство добросовестно выполняло свой долг.

В то же время Священный город был тщательно сохранен для своих собственных граждан. Никому постороннему, иностранцам, никогда не разрешалось входить туда. Номинальная столица страны, военный и торговый центр, находилась на побережье. Там велись все дела правительства страны и зависимых от нее территорий; иностранцам и гражданам, не принадлежащим к их расе, Священный город Мирвония был известен разве что понаслышке и существовал, вероятно, только как некое полумистическое, полуреальное творение. Он был окружен густым первобытным лесом, и существовал только один путь, по которому к нему можно было приблизиться, и который охранялся самым ревностным образом. Поэтому, когда беглые остатки некогда великого народа наконец нашли убежище в своем таинственном городе, с их стороны не потребовалось особых усилий, чтобы скрыть все следы местонахождения своего убежища. Известно, как быстро в этом климате появляется растительность и уничтожает все следы дорог, которые намеренно не чистятся; поэтому легко понять, что беглецы были потеряны для остальных обитателей континента и что со временем о самом их существовании никто не подозревал - то есть все (возможно, следовало бы сказать), за исключением кочующих индейских племен в глубине страны. Среди них традиция прежнего существования этого замечательного и богатого скрытого города и вера в его дальнейшее существование всегда сохранялись, даже по сей день.

- Да, - согласился Лесли, - это хорошо известно. Однако должен сказать, что всегда был настроен очень скептически, и немало удивлен, услышав, что истинность этого убеждения подтверждается столь определенно и обстоятельно.

- Вы можете добавить "и подтвердилась", мой друг, ибо я, говорящий с вами, принадлежу к этой расе и родился в этом странном старом городе. И таков же Лиостра.

- Но как же тогда вам удавалось сохранять его существование в секрете все эти годы? И почему?

- Что касается первого вопроса, то он, как оказалось, был не очень сложным. Практически не предпринималось серьезных попыток исследовать этот конкретный участок страны никем, кроме упомянутых ранее кочующих племен индейцев, да и их мы легко отпугнули.

- Да, да, я могу понять. И все же - почему?

- Так было заповедано нам на протяжении сотен - тысяч - лет. Отцы предписывали это сыновьям из поколения в поколение как религиозный долг, который должен строго соблюдаться до тех пор, пока...

- Пока... - повторил Лесли, когда собеседник замолчал.

- Существуют традиции, старые пророчества, которые провозглашают, что придет время, когда древняя слава нашего народа возродится, когда он снова выступит как нация-завоеватель, подчиняя себе все и вся, что может встать у него на пути. В тот день - так гласит пророчество - восстанут два человека, которые должны совместно править оставшимися и привести их к победе. Лиостра верит, что это время пришло, и что он - один из людей, предназначенных судьбой стать могущественным правителем.

- А другой? Кто же тогда должен стать другим? - спросил Лесли с проснувшимся интересом.

- Он поверил, что это буду я. Действительно, мы оба были воспитаны в этой вере. Наши отцы учили нас этому как чему-то, что было не просто возможностью, но реальным событием, которое наверняка произойдет. И я тоже верил в это и сотрудничал с Лиострой, пока...

Манцони замолчал в нерешительности. Его голос постепенно приобрел оттенок глубокой печали, а в глазах появилось мечтательное, полупустое выражение. Он глубоко вздохнул и провел рукой по лицу, как будто хотел скрыть от своего взора что-то неприятное.

Лесли ничего не сказал, но терпеливо ждал.

- Пока, - продолжил он вскоре, - что-то... что-то... не встало между нами. Тогда я отказался от дальнейшего участия в его планах. Мы расстались, и я ушел. Я обнаружил это место - очевидно, остатки одного из наших древних городов. Сюда я перевез содержимое своих мастерских и лабораторий, а также небольшое племя индейцев, с которыми подружился; с тех пор я живу и работаю здесь.

Манцони замолчал и, казалось, закончил. Было ясно, что по какой-то причине он был глубоко тронут, и его эмоции, а также глубокие музыкальные тона его голоса, дрожащего от наполовину подавленной печали, произвели сильное впечатление на его собеседника.

Лесли тоже некоторое время сидел молча; затем спросил тихим, уважительным тоном:

- Могу я спросить, сэр, над чем именно вы работали - продолжаете работать, к чему стремитесь?

- Почему вы думаете, что я к чему-то стремлюсь?

- Это что-то вроде инстинктивной идеи. Возможно, это прозвучало в вашем голосе, что-то в вашей манере держаться. Я думаю, вы чего-то ищете и до сих пор были разочарованы - глубоко разочарованы; не так ли, сэр?

Манцони посмотрел на молодого человека взглядом, который произвел на него странное впечатление, в нем было такое глубокое, задумчивое томление.

- Сын мой, - ответил он голосом, звучавшим почти нежно. - Действительно, есть кое-что, что я хотел бы найти перед смертью; две вещи, но я думаю, что нашел одну. Другую еще предстоит найти; возможно, однажды вы захотите присоединиться ко мне в поисках.

Это было сказано наполовину как утверждение, наполовину как вопрос, но прежде чем Лесли успел ответить, он продолжил, говоря теперь почти печально:

- Внутренний голос подсказывает мне, что мы приближаемся к кризису, и мне, возможно, понадобится кто-то, кто будет работать со мной, точно так же, как сегодня вы нуждаетесь в моем совете. Я чувствую склонность доверить вам больше, чем намеревался вначале. Скажите мне, могу ли я положиться на вашу честь?

Пристальные глаза, в которых странно сочетались властное достоинство и задумчивая внимательность, были устремлены на Лесли, который ответил на их призыв взглядом, полным сочувствия и мужественной, честной решимости.

- Сэр, - искренне воскликнул он, - все, что вы мне доверите, я буду считать священным и оказанной мне честью. Я уже чувствую себя более польщенным вашим доверием, чем могу выразить словами.

- Да будет так, - ответил Манцони со вздохом, в котором, казалось, было выражение удовлетворения и облегчения. - Если мы хотим помочь вашему другу освободиться самому и этой похищенной молодой леди из их нынешнего плена, нам понадобятся все наши ресурсы, весь наш разум, все наше мужество и, могу добавить, абсолютное взаимное доверие и взаимоподдержка. А теперь послушайте, что еще я вам расскажу.

Лиостра и я оба являемся прямыми потомками старой династии, которая когда-то правила этим древним народом. Сегодня он наследственный глава Жрецов, который всегда был равен королю, а я - последний представитель Королевского дома. То есть, если бы сегодня существовало королевство, которым можно было бы править, я был бы королем; и, хотя на протяжении многих поколений мы отказались от фактического титула, народ по-прежнему считает меня своим королем - или считал до того, как я отделился от сообщества.

- Минутку, сэр, - прервал его Лесли. - Сколько вас сейчас осталось?

- Около пяти тысяч.

- Но это, с точки зрения цифр, ровным счетом ничего не значит! В чем же тогда смысл безумных мечтаний этого Лиостры...

- Вы услышите - по крайней мере, все, что я знаю. Лиостра - главный жрец, на которого в этом простодушном сообществе Старого света смотрят с благоговейным трепетом. Он буквально властелин их жизней. Он человек необычайных способностей, железной воли и замечательный работник.

- Во что я вполне могу поверить.

- И пока не вбил себе в голову эту навязчивую идею, он ни в коем случае не был человеком, которого стоило бояться. Когда-то у него было доброе сердце и добрая, благожелательная натура. Теперь язва беспокойного, безграничного честолюбия разъела его сердце, или, скорее, окутала его, ожесточая, притупляя его лучшие инстинкты, пока сегодня он не стал человеком безжалостной, непреклонной воли, готовым пожертвовать чем угодно, кем угодно, даже - если понадобится - своими самыми дорогими друзьями, к продвижению своих растущих амбиций.

Это изменение случилось самым любопытным образом. Когда мы были совсем молодыми людьми, однажды произошло небольшое землетрясение, - страна подвержена землетрясениям, должен вам сказать, - небольшой толчок, который открыл щель в скале и обнажил древнее хранилище, своего рода тайный храм. Он был чрезвычайно любопытной архитектуры и содержал огромное, сказочное сокровище в виде золота и драгоценных камней. Там был алтарь, на котором стояла герметично закрытая золотая урна, в которой, когда ее открыли, оказался всего лишь пакетик с семенами и свиток. На свитке были надписи на языке, чем-то похожим на наш собственный, так что нам пришлось долго изучать его и гадать, прежде чем мы смогли разобрать послание. Однако благодаря настойчивости мы, наконец, расшифровали его. В нем говорилось, что тот, кто будет верховным жрецом на момент вскрытия хранилища, должен считаться законным владельцем содержащихся в нем сокровищ; и, кроме того, ему было поручено определенным образом посеять семена, помещенные в урну, из которых он должен был вырастить истинный милондос, или растение жизни. Наконец, если он использует достоинства растения с мудростью и благоразумием, в его силах стать... ну, очень великим человеком. Точное толкование последних слов сомнительно; их можно прочесть двумя или тремя способами. Они могут быть представлены либо как "величайший человек, которого когда-либо знал мир", либо как "величайший благодетель своей расы" - или что-то аналогичное этому.

Примерно в это время наши мудрецы много говорили о старых пророчествах, заявляя, что, согласно всем признакам, близится время того, что они называли нашей Второй империей; а поскольку отец Лиостры умер, он уже был, хотя и молодым человеком, но верховным жрецом. С того времени он больше, чем когда-либо, проникся навязчивой идеей, что ему суждено стать человеком или одним из людей, который восстановит прежний статус нашей нации в мире; и он принялся за работу, чтобы подготовить себя к этому положению. Должен признаться, он работал усердно и ревностно. Сначала он созвал наш Совет старейшин и указал, что ему необходимо отправиться в мир, чтобы изучить его обычаи, изучить его методы, познакомиться с его науками. Сначала это предложение было встречено яростным сопротивлением, поскольку никогда никому из общины не давалось разрешения выйти за ее пределы. Ходили страшные истории о том, что время от времени один или двое из них ускользали, но туманно намекалось, что они так и не добрались до внешнего мира. Однако красноречие и энтузиазм Лиостры возобладали, и ему было дано разрешение на поездку, которое впоследствии распространилось и на меня. У меня не было желания уходить, но он уговорил меня сопровождать его. Мы начинали вместе. Мы много лет путешествовали; у нас было практически неограниченное богатство, потому что он настоял на том, чтобы я пользовался его новообретенным сокровищем, и мы побывали везде, увидели все, что можно было увидеть, узнали все, что можно было узнать. Но этот опыт произвел на него эффект, совершенно противоположный тому, какой он произвел на меня. Мы обнаружили, - в том, что касается научных знаний и открытий, нам почти нечему было учиться. Наши собственные знания, переданные из далекого прошлого, возможно, несовершенные, какими они являются сегодня по сравнению с тем, какими они были когда-то, все же, как мы обнаружили, во многих отношениях опережали последние так называемые триумфы ваших ученых и изобретателей. Но в других вопросах мы были позади вас; во многих вещах, например, связанных с искусством. Время от времени мы возвращались в нашу собственную страну, чтобы отчитаться о том, чему научились, и основать школы для обучения тем отраслям знаний, в которых, по нашему мнению, наш народ был несовершенным. В последний раз, когда я посещал Европу в компании с Лиострой, произошло нечто, о чем я пока умолчу. Я только скажу, что вернулся к себе домой с другими взглядами; и когда через некоторое время он снова захотел, чтобы я поехал с ним за границу, я не только отказался, но, видя основания полагать, что в будущем мы вряд ли поладим, полностью ушел из общины и пришел жить сюда, как я уже объяснял. Это было много лет назад. С тех пор я очень мало знаю, сравнительно говоря, о том, чем занимался Лиостра. Однако я знаю, что касается его визитов в Европу, у него было своего рода ученичество, так сказать, почти во всем. За все, что считал стоящим изучения, он брался со свойственной ему энергией и, благодаря своему гению, быстро становился опытным специалистом. Живописью, музыкой, военным делом и много чем еще он занимался по очереди. Он служил в турецкой армии против русских и фактически стал одним из их самых успешных генералов - пожалуй, самым успешным, я бы сказал. Если бы я назвал вам имя, под которым он служил, вы бы сразу его узнали.

- Но... вы меня поражаете! Как такое может быть? Его возраст...

- Подождите. Я рассказываю вам все эти подробности, чтобы показать, с каким человеком нам приходится иметь дело.

- Как получилось, что вы не согласились?

- Этого я сейчас не могу полностью объяснить. Но могу сказать, что вопросы религии имели к этому отношение.

- Религия!

- Да. Наш опыт повлиял на нас по-разному. Он разжигал его честолюбие и в то же время делал его гордым и циничным. Теперь он смотрит на весь мир с презрением, с великим презрением, как на то, что достойно быть его игрушкой. Конечно, он великий персонаж, он гений, чудо. Но он мнит себя богом. Пока я...

- Пока вы?..

Манцони помолчал, словно не решаясь сказать, что у него на уме.

- Что ж, я, - наконец медленно произнес он, - вернулся из своего общения с большим миром с грузом тяжелого горя на душе, опечаленный и напуганный тем, что видел, и тем, через что мне пришлось пройти. Мой народ исповедует древнюю религию, которая, хотя и не является христианством, все же основана на высоком моральном кодексе. И мы не атеисты. Хотя мы исповедуем не то, что ваши христианские секты, мы всегда жили в мире, дружелюбии и доброжелательности друг к другу, лицемерие и высокомерие нам неизвестны. Я вернулся потрясенный суматохой ползучего эгоизма, своекорыстия и подлого лицемерия, которые проявлялись со всех сторон, среди каждого класса во внешнем мире. Воспоминание обо всем этом и о том, что я пережил, до сих пор преследует меня. У Лиостры не было моего неудачного опыта, и это, без сомнения, имело большое значение. Тем не менее, у него был совсем другой взгляд на мир, чем у меня. То, что мы увидели, возбудило в нем только презрение и отвращение. "Эти никчемные, высокомерные, самодовольные мошенники, - обычно говорил он мне, - заслуживают только того, чтобы ими пользовались, чтобы они были моими созданиями, чтобы ими управляли железным жезлом".

- Но вряд ли это справедливая оценка. В каждом классе есть хорошие и плохие, - возразил Лесли.

- Да; но вы видите, что именно их исповедание так сильно возбуждает его презрение. Они такие самодовольные. Ваша христианская религия (говорит он) устанавливает такие высокие стандарты, что простые смертные никогда не смогут надеяться достичь их. Но именно по этой причине они должны быть самыми смиренными из всех обитателей земли. Вместо этого они больше всего раздуваются от духовной гордости. Они расхаживают с важным видом, как бы говоря: "Смотрите, какие мы благочестивые. Посмотрите, какую очень, очень хорошую религию мы исповедуем; смотрите и удивляйтесь! Смотрите, какими хорошими мы должны быть!" И все это время...

- Не находите ли вы несколько немилосердным?..

- Это слова Лиостры, друг мой, а не мои. Я не сужу. Я тоже видел зло, которое было очевидным повсюду - слишком ярким, чтобы его можно было скрыть; и среди всего этого я видел страдания! Ах, эти страдания! Какое ужасное страдание я видел рядом со всей вашей парадностью, помпезностью и хвастливой гордостью. Я хотел попытаться хоть немного облегчить страдания, которые видел, но, увы! Мне пришлось отказаться от этой попытки в отчаянии, будучи потрясенным, ошеломленным ее невозможностью. И тут мне в голову пришла идея. Этот милондос, растение жизни, что означало это название? В вашем рассказе об Эдемском саду говорится, что там было Древо жизни, от плодов которого, если бы кто-нибудь вкусил их, он стал бы бессмертным, подобно богам. Но сделать человека бессмертным означало бы устранить боль - или почти устранить, поскольку тогда не было бы болезней. Кроме того, в свитке говорилось, что человек, правильно использовавший свойства этого растения, станет великим благодетелем своей расы. Это - что касается меня самого - я интерпретирую как означающее, если бы я только мог извлечь эти добродетели и научиться их применять, я мог бы открыть великое средство, которое должно навсегда уничтожить все болезни, а, следовательно, почти всю боль и физические страдания на нашей планете. Вот, значит, в чем моя цель! Провидение, к счастью, вложило в мои руки ключ к этой великой тайне и дало мне возможность разгадать ее, совершить для страдающего человечества это единственное высшее благо! Это то, чему я посвятил себя на протяжении стольких лет. Разве это не стоит всей работы, всей энергии, всех знаний, которые можно вложить в это дело?

Лицо Манцони, когда он говорил, светилось энтузиазмом, его глаза, казалось, почти пылали, и Лесли подумал, что никогда в жизни не видел выражения такого благородства ни на чьем лице. Он смотрел на него с удивлением и восхищением, и снова перед его мысленным взором возникло лицо Лиостры, такое изысканное в своей красоте, но в то же время такое лишенное человеческого сочувствия. Он не мог не задуматься о той огромной пропасти, которая теперь разделяла этих двух людей, о поразительной разнице во влиянии, которое произвело на них их пребывание в огромном внешнем мире. Начиная вместе, в совершенно сходных условиях, знакомство с неизвестным до тех пор миром, первый видел только то, что возбуждало его презрение, возвышало его собственную гордость и честолюбие и укрепляло его в стремлении к земной власти и мирскому владычеству. Другой вернулся смягченным, опечаленным и сочувствующим, оплакивая тех, кто плакал, отказался от своих прежних амбиций и равной доли в судьбе своего собрата, осознавая теперь только одно желание - смиренно внести свой вклад в устранение или уменьшение суммы человеческой боли!

- Но, в конце концов... Конечно, Лиостра молод, и...

Он высказал эту мысль бессознательно, но Манцони уловил слова и ответил на них так, что это поразило его собеседника едва ли не больше, чем все, что он до сих пор слышал:

- Лиостра молод, говорите вы? - воскликнул Манцони. - Тогда знайте, что мы с ним совершенно одного возраста!

XVIII. В ЧЕМ СЕКРЕТ ЛИОСТРЫ?

Лесли уставился на хозяина дома в таком изумлении, что не находил слов.

- Но, конечно, - воскликнул он, - вы не можете говорить серьезно!

- Значит, я выгляжу намного старше Лиостры? - спросил Манцони со спокойной улыбкой.

- Думаю, сэр, если я правильно понял, многие морщины на вашем лице вызваны скорее страданиями, чем возрастом. Я так и подумал с первого взгляда, - ответил Лесли, уклоняясь от прямого ответа. - И все же, даже учитывая это, я никогда бы не подумал, что вы с ним примерно одного возраста.

- Лиостра и я молочные братья. Мы вместе воспитывались, вместе учились, вместе занимались юношескими видами спорта. Могу сказать, что мы прожили нашу жизнь вместе, пока не прошло около двадцати лет. Чем он занимался все эти годы, я не знаю. Я иногда видел его. Иногда он навещает меня; продолжает делать это с тех пор, как мы расстались. Поначалу он предпринимал попытки поколебать мое решение; пытался убедить меня вернуться в наш родной город и присоединиться к нему на старых условиях. Но постепенно убедился, что его усилия напрасны, и после этого приходил все реже и стал гораздо менее разговорчив о себе и своих делах. Со своей стороны, я никогда не проявлял любопытства, поэтому практически ничего от него не слышал. Думаю, его визиты в течение последних нескольких лет совершались главным образом с целью выяснить, что я делаю, какого прогресса добился в исследованиях и так далее. Раз или два мне казалось, что он проявляет к моей дочери больше интереса, чем... ну, чем я хотел бы поощрять. Но, какова бы ни была его истинная цель в отношении меня или моих близких, он молчит о себе и своих собственных поступках. Однако, судя по его презрительным взглядам на то, что я ему показываю, я убежден, что он, должно быть, сделал какие-то открытия намного раньше, чем этого смог достичь я. От него самого я не могу получить ни малейшего представления о том, что это такое; но ходят слухи...

- Слухи! - повторил Лесли.

- Ну да, слухи. По какой-то своей собственной причине Лиостра изменил наше традиционное отношение к некоторым индейским племенам, живущим ближе всего к нему. Среди них есть две или три очень воинственные расы. Все это он взял себе на жалованье и использует для достижения своих целей - какими бы они ни были. Некоторым из их вождей и влиятельных людей разрешается посещать город; мои индейцы слышали от них странные истории - очень странные истории.

Но позвольте мне вернуться немного назад.

Лиостра и я, как я уже сказал, были коллегами по работе и коллегами-изобретателями. Многие из изобретений, которые вы видели, были нашей совместной работой или совместными открытиями. Мы работали рука об руку, не имея секретов, день за днем делясь друг с другом всеми нашими мыслями, теориями или предположениями относительно любой работы, которую выполняли. Из этого вы поймете, что я могу догадаться о направлениях, над которыми, по всей вероятности, он работал, и о направлении, которое, скорее всего, приняли его исследования с тех пор, как мы расстались. Как вы к этому времени уже хорошо знаете, он обладает необычайно блестящим интеллектом; он не что иное, как одаренный гений в своей способности к исследованиям и изобретательству. Во всех подобных вопросах его полномочия намного превосходят мои. Я не всегда осознавал это, когда мы работали вместе, но с тех пор осознал. Таким образом, более чем вероятно, что, работая на том же фундаменте и придерживаясь, без сомнения, в чем-то сходных теорий, он опередил меня в гонке и пришел к тому, к чему я все еще упорно стремлюсь.

Есть еще один момент, который следует иметь в виду. Лиостра, хотя и чрезвычайно практичен в своей научной работе, все же в некотором роде мечтатель, мистик. У него есть своего рода вера в реальность того, что обычно называют оккультной наукой. И он, несомненно, обладает гипнотической или месмерической силой в очень высокой степени. Итак, что же такое гипнотическая сила, как не сила воли? Когда мы расстались, мы только что открыли красный луч и исследовали его удивительные свойства; и я помню, как он заметил, что это должно помочь ему усилить свой природный гипнотический дар. Теперь вы можете начать понимать, какую форму, вероятно, приняли его последние открытия?

- Едва ли я могу сказать, что понимаю. И все же смутная идея, очень смутное впечатление, кажется, формируется в моем сознании.

- Есть еще один фактор, и очень важный, который следует учитывать. Аллойя, главная жрица...

- "Аллойя" - название его яхты!

- Да; его яхта - можно сказать, наша яхта, поскольку я помогал проектировать и строить ее - была названа в честь Аллойи, главной жрицы, женщины почти такой же замечательной в своем роде, как Лиостра в своем. В нашей стране есть как жрицы, так и жрецы, и главенство в каждом случае передается по наследству. Мать Аллойи тоже была женщиной из простых. О ней говорили - с какой долей правды я не могу сказать - что она глубоко сведуща во всех видах оккультных тайн; и говорят, что она поделилась всеми своими темными тайнами и скрытыми знаниями со своей дочерью. Далее считается, что Аллойя не только показала себя способной ученицей, но даже достигла большего, чем когда-либо знала ее мать. Она женщина необыкновенной красоты, хотя, на мой взгляд, у нее несколько чересчур чувственный характер. Сквозь ее прекрасные черты я не могу не видеть пламенных страстей, неугомонного честолюбия и несгибаемой воли, которые скрываются за ними; и... что ж, она не та женщина, в чьи руки я хотел бы доверить себя. И все же она обладает самой чарующей, пленительной силой, настоящая королева прекрасной грации, изысканной симметрии форм - рожденная для того, чтобы околдовывать всех, на ком она решит проявить свои утонченные чары, и доводить до безумия. Эта чародейка, как ее по-настоящему можно назвать, эта колдунья - как о ней говорят - влюблена в Лиостру!

- Ах! А он?

- Он... вот в чем загадка! Я не могу сказать, как он относится к ней; я никогда не мог понять, как он смотрит на нее. Одно время было понятно, что он женится на ней; но по какой-то причине этот союз откладывался снова и снова - до тех пор, пока... Я не знаю, как обстоят дела сейчас. Я знаю только то, что она все еще оказывает на него очень сильное влияние. Она поддерживает его в его безумных проектах, поддерживает его амбиции и поощряет его в его планах. Будь он в одиночестве, я бы лично не стал так сильно бояться Лиостры, но действуя под ее влиянием, по ее наущению или по ее настоянию, его следует бояться, потому что тогда он способен на все!

- В целом, наши перспективы едва ли можно назвать радужными, - прокомментировал Лесли.

- Мы должны надеяться на лучшее, я помогу вам всем, чем смогу, хотя в моем случае это будет означать отход от позиции, которой я придерживаюсь вот уже почти двадцать лет.

- Вы только что заметили, - задумчиво сказал Лесли, - вам показалось, будто Лиостра, должно быть, сделал какое-то открытие, о котором вы не знаете. Мне также кажется, что это должно быть так; иначе многое из того, что он сказал моему другу Невиллу, показалось бы не более чем бредом сумасшедшего. Вы видели его недавно - кажется, в последние несколько дней; скажите мне, он не показался вам сумасшедшим?

- Вовсе нет.

- Вам он показался таким же, как обычно, таким же здравомыслящим, каким казался всегда?

- Решительно.

- И все же, либо то, что он сказал, должно быть самой дикой болтовней, либо у него должно быть что-то припрятано в рукаве, как мы говорим, о чем вы ничего не знаете?

- Это, по-видимому, справедливое изложение дела. Это, так сказать, кристаллизует мысли, которые крутились в моем собственном сознании.

- И вы не можете догадаться о природе этого великого открытия, или изобретения, или что бы это ни было?

- Я этого не говорил, - медленно ответил Манцони. - Как я уже говорил вам, слухи...

- Какие слухи? - спросил Лесли со спокойной настойчивостью.

- Я едва ли стану повторять их вам, пока не узнаю что-нибудь более определенное.

- Они слишком дикие, слишком невероятные?

- Ну, да. Это очень дикие, очень фантастические, в высшей степени невероятные истории. Странные, притянутые за уши идеи, которые могут оказаться просто чепухой...

- На что намекала мне ваша дочь?

- Возможно. Однако, чтобы на время оставить в стороне эти недостоверные слухи, позвольте мне сейчас сказать об одной вещи, которая, помимо всего остального, кажется мне возможной. - Манцони помолчал, а затем тихо добавил, скорее обращаясь к самому себе, чем к своему собеседнику. - Действительно, это должно быть так - другого объяснения быть не может.

- Что это, сэр?

- Дело вот в чем. Вы знаете, я занят поисками, - вы сказали, что догадались об этом, - и теперь вы можете догадаться, что именно я ищу.

- Универсальное лекарство, панацею от всех болезней, как я понял.

- Да. Но... что за этим кроется?

- Признаюсь, я вас не понимаю.

Манцони поднялся со стула, на котором сидел, подошел к Лесли и выразительно положил руку ему на плечо.

- Разве вы не видите, - сказал он, - что эффект такого лекарства заключался бы в продлении жизни намного дольше, чем в настоящее время, - почти на неопределенный срок?

В темноте забрезжил свет.

- Вы хотите сказать, - воскликнул Лесли, - что это был бы своего рода эликсир - древний мифический эликсир жизни!

- Вот именно. Равносильно этому.

- Но, - возразил Лесли, - вы только что упомянули истории, слишком дикие, чтобы их повторять, и все же вы серьезно говорите о том, что подобное возможно?

- Вероятно, таковы были мои слова. Я долгое время верил, что-то в этом роде скрывается за названием "растение жизни". В моем случае я искал, как я уже сказал, только лекарство - такое, какое должно облегчить и уменьшить сумму человеческой боли и страданий. Но Лиостра, если бы обнаружил что-либо подобное, увидел бы в этом только одно применение, постарался бы применить это только для одной цели - продления своей собственной жизни.

- Ах! Я начинаю понимать.

- Мой добрый друг, вы можете быть уверены, что я прав. Я подозревал это, верил в это, был убежден в этом в течение долгого времени. Лиостра раскрыл этот Великий секрет! Он нашел в растении жизни секрет вечной молодости - или что-то очень похожее на это!

- От этого захватывает дух!

- Никакое другое объяснение невозможно; никакая другая теория не согласуется с фактами в том виде, в каком они мне известны.

- Вам, должно быть, лучше знать, сэр, - сказал Лесли, чувствовавший себя совершенно сбитым с толку. - Для меня это стало неожиданностью, и я признаюсь...

- В течение прошедших лет Лиостра озадачивал меня очевидным фактом, что у него не проявлялось ни одного из обычных признаков преклонного возраста. Напротив, он становился все моложе, пока не стал выглядеть таким, каким я его помню, когда ему было около тридцати пяти лет.

- Это то, сколько я - да и все остальные - дали бы ему.

- Это также объясняет едва заметную перемену, которую я заметил в его характере и расположении духа. Раньше он был вспыльчивым и нетерпеливым, часто говорил о сравнительной краткости обычной жизни человека по сравнению с необъятностью стоящей перед нами задачи. Сейчас он так не говорит; он полностью изменился. Прежний нетерпеливый темперамент исчез и уступил место тихому, исполненному достоинства покою, что является в некотором роде новой чертой его характера.

- Я - все, кто соприкасался с ним, - отмечали это. Я слышал, как некоторые отзывались о нем как о человеке, который никогда не спешит.

- И в тех редких случаях, когда он в последнее время упоминал о будущем, он - бессознательно, как мне кажется - говорил с каким-то божественным терпением, как мог бы говорить человек, который уверен, что проживет столетия, и мог позволить себе бесконечно ждать исполнения своих желаний.

- Я тоже заметил кое-что из этого, и, признаюсь, временами это меня озадачивало. И все же... он ничего не сказал вам прямо?

- Ничего. Но, как я только что сказал, никакое другое объяснение в точности не соответствует всем обстоятельствам. Даже в письме мисс Атертон к вашему другу, которое вы мне процитировали, я вижу косвенную ссылку на это. Он признался ей, что его цели и ожидания не могут быть реализованы в рамках обычной жизни. Что это могло означать, кроме того, что он верит, его жизнь продлится дольше обычного?

Лесли больше ничего не сказал, он был настолько поражен открывшимися перед ним возможностями, что - как он сам впоследствии описывал это - все его мысли, казалось, перепутались.

- Мы определенно поладили, - сказал он вскоре в той полушутливой, полусерьезной манере, которую иногда допускал. - Эликсир жизни; прекрасная волшебница, своего рода знаток оккультных тайн в прошлом; и ваш чудесный красный луч. Да, мы продвигаемся вперед. Скоро я дойду до такого состояния, когда буду готов поверить почти во что угодно с первого взгляда. Но - те миллионы представителей вашей расы, - кажется, он говорил о них Арнольду, - которые должны будут хлынуть из вашей твердыни, подобно все сметающему потоку, и затопить мир по его зову, - откуда они должны взяться? В настоящее время, по вашим словам, у него около пяти тысяч подданных, а возможно, и меньше. Можно было бы привлечь индейцев, чтобы они составили небольшую армию. Где же они, эти миллионы? Действительно ли воздух населен духами, и может ли он запрячь их в свои колесницы?

- Я не удивляюсь, мой друг, что эти слова вызывают у вас скорее насмешки, чем...

- Вовсе нет, сэр. Я прошу у вас прощения, если моя легкомысленная болтовня задела вас. Временами я поддаюсь этому, даже в самых серьезных обстоятельствах; но мои слова серьезны. Как нам когда-нибудь выпутаться самим и этим несчастным дамам из столь странной ситуации - вопрос, по совести говоря, достаточно серьезный. Признаюсь, в настоящее время я не вижу никакого способа. Возможно, это немного помогло бы нам, - знать, какова истинная цель этого Лиостры, заставляющего нас танцевать здесь. Можете ли вы высказать предположение относительно этого? Все началось с того, что он странно увлекся моим другом Невиллом. В этом корень всего зла. Итак, чего, черт возьми, он может хотеть от Невилла, из-за чего стоило бы поднимать весь этот шум? Не могли бы вы помочь мне с предположением относительно этого?

- Признаюсь, я этого не понимаю. Но, как я уже сказал, Лиостра в некотором роде мистик, и временами он предается самым необычным мечтам. Он верит в судьбу и, в частности, в то, что ему суждено править миром совместно с другим человеком. Все древние пророчества ясно и безошибочно указывают на тот факт, что их должно быть двое. Пока я был с ним, все казалось достаточно ясным. Я принадлежу к древней династии, которая раньше правила нашим народом. С точки зрения Лиостры, это было вполне удовлетворительно. Но с тех пор, как я удалился, дела обстоят по-другому, его одолевают сомнения - так я читаю его мысли; ибо, если он возьмется за все, о чем мечтает, в одиночку, пророчества не сбудутся, и он не может надеяться на успех. Иными словами, предсказания, очевидно, вообще не применимы к нему - они должны указывать на каких-то двух других, которым еще предстоит родиться; таким образом, само основание его воздушного замка разрушено, и все рассыпается в прах. Так он рассуждает. Вы меня понимаете?

- Я думаю, что да. Его желание найти другого на ваше место продиктовано идеей, что таким образом он сможет исполнить старое пророчество и привести все в соответствие с ним, в полный порядок и с комфортом. Да, это правдоподобно. И все же, перейдем теперь к последнему орешку, который нам предстоит расколоть, - почему, имея выбор из всего мира, он должен выбрать моего друга?

- Хотя есть из чего выбирать, можно выбрать только что-то одно. Вы могли бы задать тот же вопрос в случае с любым другим человеком.

- Да, конечно, это правда, - признал Лесли с озадаченным видом. - И все же я не могу сформулировать предположение относительно того, почему его выбор пал именно на моего друга.

- Я его не видел, поэтому не могу судить. Но вы не должны смотреть на Лиостру как на обычного человека и удивляться тому, что он не все делает обычным способом. Если вы это сделаете, то, полагаю, будете продолжать удивляться и озадачиваться постоянно. Временами у него возникают странные мистические идеи, и среди них есть теория о том, что определенные умы находятся в родстве, как он это называет, друг с другом. Вы можете быть уверены, что он обнаружил, - или вообразил, будто обнаружил, - в вашем друге нечто такое, что в точности соответствовало тому, чего, по его мнению, он хотел. Если бы он принял такое решение, ему было бы все равно, кем или чем был ваш друг; и вы можете быть уверены, он перевернул бы небо и землю, если бы это было необходимо, чтобы расположить его к себе. Кроме того, у него может быть какая-то другая скрытая причина, о которой ни вы, ни я не можем догадаться. Но, каким бы ни был мотив, сейчас мы должны иметь дело с тем фактом, что он принял решение и использовал очень эффективные средства для его осуществления. У вашего друга есть возлюбленная в Англии, и он отказывается покидать ее. "Очень хорошо, - сказал себе Лиостра, - мы используем возлюбленную и все такое". И он сделал это - по-своему. Но у вас есть пословица: "Один человек может привести лошадь к воде, но десять не могут заставить ее пить"? Вопрос в том, согласится ли ваш друг подчиниться? Примет ли он судьбу, которую Лиостра желает ему навязать?

- Верно. И что касается этого, то, в конце концов, человек не может составить себе никакого представления, пока не узнает немного больше о том, какими могут быть условия. Мне бы очень хотелось узнать - если вы не сочтете мое желание дерзким - подробнее о причинах, побудивших вас столь решительно отказаться?

Прежде чем ответить, Манцони перевел взгляд на того, кто задал ему вопрос, и на его лице появилось выражение невыразимой печали, смешанной с задумчивым томлением. И когда, наконец, он заговорил, слова его звучали мечтательно, а взгляд постепенно стал отсутствующим:

- Сын мой, в мою жизнь вошло великое горе, бремя, которое одно время казалось почти непосильным, слишком жестоким для смертного человека. Когда такое горе входит в жизнь любого человека, оно никогда не покидает его таким, каким находит. Это неизменно знаменует собой расхождение путей, точку, в которой он обнаруживает, что перед ним лежат две дороги, из которых он должен выбрать одну. Эти дороги расходятся, и их направления пролегают все дальше и дальше друг от друга; они никогда больше не пересекаются, и на какую бы из двух дорог ни ступил человек, этой одной он отныне должен следовать. Другими словами, после такого удара он становится либо лучшим человеком, либо гораздо худшим. Либо это открывает ему глаза на страдания и убожество, существующие вокруг него, - которых до этого, вероятно, он не видел, скорее всего, даже не подозревал - и наполняет его сердце сочувствием и желанием помочь другим, которые тоже страдают; либо это заставляет его топить навязчивые воспоминания о его неприятностях в мирских развлечениях или амбициях. В первом случае он находит свое лучшее средство в труде на благо других, и в погоне за этим утешением едва ли может не возвыситься духовно, ибо "работа - это молитва, а молитва - это работа"; во втором случае его мирские аппетиты и амбиции возрастают, он ожесточает свое сердце к чужим бедам и предается эгоистичным мечтам. Вы понимаете, что я имею в виду?

- Конечно, - почтительно ответил Лесли. - И думаю, теперь я понимаю, почему вы выбрали первый путь.

- Нет, нет, не говорите выбрал, сын мой, не говорите выбрал, - со вздохом возразил Манцони. - Это не должно было вменить мне в заслугу, ибо в моем случае, думаю, это было скорее навязано мне силой. Горе, обрушившееся на меня, открыло мне глаза на истинную ценность всех тех земных наград, к которым люди так безумно стремятся, за которые они борются и сражаются, и подталкивают других, чтобы их израненные и страдающие тела могли устроять. Нет; нет никакой заслуги в том, чтобы стремиться к тому, что человек больше не ценит. Скорее, человек должен быть смиренно благодарен за потрясение, которое открыло ему зрение и прогнало слепоту.

Только тогда я внезапно осознал весь смысл пути, на который мы двое - Лиостра и я - вступили. До тех пор эта тропинка действительно казалась солнечной дорогой, усыпанной цветами и всеми прелестями жизни. Но потом я понял, что со временем она будет покрыта телами тех, кто погиб в войнах, к которым приведут наши амбиции; что нам придется пробираться через мрачный поток боли и скорби, кровопролития и несчастий, непосредственно вызванных нашей жаждой мирской славы. Тогда я отступил и отказался идти дальше с Лиострой по такой дороге. Вместо этого я предпочел удалиться от мира и посвятить себя работе, исследовательской работе; смиренно надеясь, что результаты могут принести пользу человечеству.

Однако мне кажется, я призван временно оставить свою работу. В вашем общении с Лиострой и Аллойей вам понадобится друг. Вы можете оставить меня с уверенностью, что, когда придет время, я буду рядом.

Лесли попыталась поблагодарить его, но он махнул рукой и продолжил:

- Мой совет вам и вашим друзьям таков: будьте бдительны, будьте мужественны, будьте верны истине. Вы встретитесь со многими чудесами, но пусть они вас не увлекают. Не позволяйте своим лучшим инстинктам утонуть в новых амбициях, какими бы заманчивыми или ослепительными они ни были; не пугайтесь любых опасностей, какими бы ужасающими они ни казались. Возможно, вы подвергнетесь жестоким испытаниям и вам понадобится вся ваша стойкость, но помните, что в час величайших испытаний поддержка всегда оказывается тем, кто ее заслужил. Что касается вашего визита ко мне, будьте осторожны, чтобы ни единым намеком не выдать его; иначе, возможно, вы лишите меня возможности помочь вам. Индейцы, которые выследили вас, останутся со мной в качестве узников до тех пор, пока я не сочту разумным освободить их. И когда мы встретимся в следующий раз, не подавайте виду, что я вам знаком, пока я не намекну, что вы можете это сделать.

Таковы были главные советы, данные Лесли его новым другом. Прежде чем они расстались, состоялся еще один разговор, но он мало что добавил к уже полученной им информации. Однако на следующее утро он провел два или три часа в обществе очаровательной Рельмы, которая к этому времени уже совсем пришла в себя и настояла на том, чтобы провести его по своим владениям, объясняя ему все заново, сопровождая беглыми комментариями и остроумными замечаниями. Его представили каждому из ее многочисленных питомцев, и она пришла вместе со своим отцом, чтобы попрощаться перед его возвращением в лагерь. Наконец, он оставил их и пошел обратно; его разум был полон самых восхитительных воспоминаний о своем кратком визите, хотя и слишком тесно связанных с мрачными предчувствиями относительно будущего.

XIX. НЕОЖИДАННОСТЬ

На второе утро после возвращения Лесли из своего визита к Властелину горы, как он стал называть Манцони, в лагерь прибыла группа незнакомых индейцев. Отныне они должны были стать их проводниками, заявил один из них, немного говоривший по-английски. Они принесли записку от Лиостры, подтверждающую их полномочия, и час спустя индейцы, сопровождавшие их до сих пор, ушли, а вскоре после этого двое англичан отправились в путь с вновь прибывшими. Им очень не хотелось расставаться с Ленакой и капитаном Джимом, привязавшихся к ним. Однако у них не было выбора в этом вопросе, и они не могли сделать ничего другого, кроме как согласиться с решением Лиостры.

Естественно, между двумя друзьями было много разговоров на тему насыщенного событиями визита и всего, что произошло; каждое слово, сказанное Манцони в качестве информации, совета или предупреждения, не только обсуждалось снова и снова, но и запечатлевалось в сознании каждого из них - предмет для глубоких размышлений. Возможно, было даже к лучшему, что приказ возобновить их путешествие поступил именно тогда, когда это произошло, поскольку перед лицом того, что они теперь знали, дальнейшее бездействие стало бы почти невыносимым и, возможно, заставило бы одного из них, по крайней мере, предпринять что-нибудь неосмотрительное.

Однако из-за суеты и волнения, связанных с путешествием, и постоянной смены обстановки, отвлекавшей их внимание от тревожных размышлений к текущим событиям, их настроение несколько улучшилось, и они вышли из дома сравнительно бодрыми. По крайней мере, как заметил Арнольд, они испытывали удовлетворение от осознания того, что приближаются к концу своего долгого путешествия.

- Я так понимаю, теперь мы скоро узнаем самое худшее, - сказал он с похвальной попыткой изобразить бодрость. - Мы окажемся лицом к лицу с тем, с чем нам придется иметь дело. Все лучше, чем брести вслепую в темноте или, когда с нами обращаются как с детьми на шлейках, как будто мы недостаточно взрослые, чтобы позаботиться о себе. Ты так не думаешь, Гордон?

- Хм! Полагаю, что да, - ответил Гордон с некоторым сомнением. - Я где-то слышал - возможно, в школе - неприятную поговорку о том, как попасть из огня да в полымя. Я искренне надеюсь, что это не повлияет на нашу судьбу в ближайшем будущем. Я думаю, нам понадобится вся наша сообразительность. Судя по всему, нам приходится иметь дело с самим дьяволом. Я думаю не столько о "партии по имени Лиостра", сколько о другой.

- О какой же?

- О какой? Да кто же это может быть, как не эта современная Цирцея...

- Мисс Рельма? - лукаво спросил Арнольд.

Гордон выказал крайнее негодование.

- Я думал о таинственной Верховной жрице. Умоляю, не соединяй их вместе, Арнольд, - ответил он обиженным тоном.

- Ты забываешь, что я не видел ни одну из этих дам, - возразил Невилл. - Но, если серьезно, почему мы должны бояться именно ее?

- Я едва ли знаю... но... почему-то мне совсем не нравится это последнее развитие событий - то, которое вовлекает в них коварную, строящую козни, амбициозную женщину. Это придает им совершенно другой оттенок. Что касается Лиостры - как, кажется, мы должны отныне называть его - я не испытываю такого сильного страха; на самом деле, должен признаться, что испытываю, скорее, легкое тайное восхищение.

- Восхищение! - с горечью воскликнул Арнольд. - Я далек от чувства восхищения, - продолжал он сквозь зубы, - будь моя воля, я бы...

- Ты не совсем понимаешь мою точку зрения, старина, - успокаивающе перебил его Лесли. - Не волнуйся из-за этого. Я только собирался сказать, что не могу отказать ему в определенной доле восхищения - или, возможно, более подходящее слово - признательность. В конце концов, он прекрасный парень, красив, как бог, умен, как гений, исполнен огня великой цели, обладает характером, в котором, по крайней мере, нет ничего подлого, или ничтожного, или узколобого, или лицемерного. За таким человеком я мог бы последовать - при определенных условиях. Это был бы чудесный опыт - откровение - войти к нему в доверие, узнать все о работе такого ума, присоединиться к его работе, его открытиям, его триумфам!

Арнольд посмотрел на своего приятеля с удивлением и тревогой.

- Ты собираешься пасть ниц и поклоняться ему? - воскликнул он. - Возможно ли, чтобы ты тоже подпал под чары этого человека?

- Нет, - спокойно ответил Лесли. - Я еще не закончил. Я говорю, что все это было бы для меня очень интересно, очень занимательно. Но прежде чем присягну ему на верность, я хотел бы знать, к чему все это приведет. Он говорит, что желает тебе добра, и пригласил тебя разделить его судьбу - это немало для такого человека!

- Бог знает, Гордон, - ответил Арнольд с недоумением, почти отчаянием в голосе. - Иногда я думаю в одну сторону, иногда в другую. Хотел бы я быть уверенным, что ему можно доверять! Тогда я был бы отчасти избавлен от этого мучительного беспокойства.

- Манцони сказал, что он не боялся бы Лиостру так сильно, если бы не влияние этой женщины на него. И, обдумывая все это, и несмотря на ту шутку, которую он сыграл с нами, я не могу избавиться от того же чувства. Это я и имел в виду.

- Но это означает, - мрачно возразил Арнольд, - что теперь перед нами еще одно вероятное осложнение - опасность или враг, даже более серьезный, чем мы предполагали. Я не вижу в этом ничего утешительного.

- Я думаю, это совсем не утешительно, - таков был ответ Лесли. - В том-то и дело. И я ломаю голову, гадая, какой окажется эта женщина и что, черт возьми, мы можем сделать, чтобы противодействовать ее влиянию на Лиостру, если она решит использовать его против нас.

Однако эти рассуждения не продвинули их дальше и поэтому казались пустой тратой времени. Но подобные мысли продолжали возникать снова и снова по мере их продвижения, инициируя дискуссии, примером которых является приведенная выше, и всегда оканчивавшиеся какими-нибудь столь же неубедительными и неудовлетворительными выводами.

Тем временем их путь пролегал через страну, которая, казалось, если такое вообще возможно, разрасталась в диком величии. Мрачные ущелья и колоссальные пропасти, могучие потоки и великолепные водопады теперь чередовались с участками леса, настолько запутанными, что пробираться сквозь них было значительно труднее. Наконец, на третий день после того, как покинули место стоянки, где устроили свой последний длительный привал, они вступили в лесную местность, более мрачную, более густую, более впечатляющую, чем все, что они до сих пор видели.

Они с трудом продвигались вперед, гнетущий мрак и тишина начали самым заметным образом сказываться на настроении всего отряда. Они шли почти молча, бросая по сторонам недоверчивые взгляды. Время от времени задумчивую тишину нарушал какой-нибудь внезапный звук, эхом разносившийся по лесу, пугая и заставляя всех остановиться, как по команде, прислушиваясь и пытаясь понять его причину. Иногда это был всего лишь предсмертный крик какого-нибудь несчастного существа, на которое набросилась тигровая кошка или которое схватила змея. В других - крик птицы-колокольчика или внезапный, пугающий рев обезьян. Иногда это был гулкий треск, разносившийся эхом по всему лесу, возможно, вызванный падением гигантской ветви какого-нибудь возвышающегося древесного монарха или каменной массы. Или вдруг раздавался тот странный, леденящий кровь вопль, "полный безнадежной агонии и страха", происхождение которого так и не было обнаружено, и который суеверные индейцы называют "крик потерянной души". Его снова и снова слышали путешественники в южноамериканских лесах и описывали многие авторы, но, пожалуй, никто не описал его более метко, чем американский поэт Уиттьер, назвавший его "Долгим отчаянным стоном одиночества".

Однако, помимо всего этого, существовали вполне реальные опасности, с которыми приходилось сталкиваться. Лес был населен, в необычной степени, рептилиями устрашающего вида. Хозяин кустарника - или Повелитель лесов, как его не без основания называют индейцы, - крупная ядовитая змея яркой окраски, обладающая диким и агрессивным нравом, нашла там подходящее укрытие. Это, пожалуй, самая опасная змея в мире. Ее укус - верная смерть в течение часа; она может двигаться быстрее любого человека, и вместо того, чтобы убегать с дороги, когда ее потревожат, как это делает большинство змей, она бросается в атаку с необычайной свирепостью. Затем появились гигантские анаконды, а ручьи местами кишели чудовищными аллигаторами и гигантскими экземплярами этой злобной, сверхъестественно уродливой рептилии - щелкающей черепахи.

Однажды они провели ночь в этой ужасной глуши на маленькой поляне. Спать здесь было невозможно, отчасти из-за комаров, отчасти из-за жара от костров, которые они были вынуждены поддерживать в качестве защиты от диких зверей, чьи завывания и рев раздавались со всех сторон в течение всей ночи. Утром двое друзей вопросительно посмотрели друг на друга.

- Я больше не могу этого выносить, - сказал Арнольд с тревогой в голосе. - Попытайся выяснить, как далеко нам придется идти через этот ад.

Хотя рассвет давно миновал, там, где они тогда находились, царило что-то вроде сумерек. Густые заросли листвы над головой закрывали почти весь солнечный свет и, казалось, делали воздух гнетущим. Не было освежающего утреннего ветерка, и вся атмосфера была застоявшейся, тяжелой и насыщенной миазмами.

- Неужели нас завели так далеко, чтобы бросить и оставить умирать в этом ужасном месте? - раздраженно продолжал Арнольд. - Этот человек - дьявол, если он собирается так поступить с нами?

Но от индейцев нельзя было добиться ничего ясного или удовлетворительного; и, естественно, тот факт, что теперь они находились в руках незнакомых проводников, не способствовал успокоению двух отчаявшихся молодых людей.

- Я склонен настоять на своем и отказаться углубляться дальше в это мрачное болото, - упрямо воскликнул Арнольд.

Однако после еще нескольких разговоров с индейцами движение было возобновлено, так сказать, в знак протеста, и в течение двух или трех часов отряд медленно преодолевал трудности, которые, казалось, множились по мере их продвижения. Поваленные стволы, огромные валуны, зияющие пропасти приходилось постоянно преодолевать, либо карабкаясь, либо совершая утомительные обходы, пока, как раз когда терпение Арнольда совершенно истощилось и он был готов заявить более решительный протест, они не достигли места, где, казалось, дальнейшее продвижение было преграждено широкой рекой.

Они вышли на поляну на берегу ручья, который здесь разливался в широкую водную гладь. Выше и ниже этого большого водоема вода быстро бежала среди огромных разбросанных каменных глыб, повсюду поднимавшихся из русла реки. По бокам, за исключением самой поляны, высокие берега были настолько скалистыми и обрывистыми, что казались непроходимыми, в то время как лес вокруг, справа и слева от открытого пространства, смыкался так густо, что делал безнадежными любые попытки продвинуться в любом направлении.

Поляна была достаточной протяженности, чтобы солнечные лучи могли проникать на нее и играть на бурлящей воде, пенившейся и кувыркавшейся среди зазубренных скал, местами поднимая в воздух небольшие облачка брызг. На них падал солнечный свет, заставляя переливаться тысячами разноцветных искрящихся точек света, похожих на крошечные бриллианты, танцующие и резвящиеся на поверхности ручья.

Для Лесли и Невилла, почти не видевших солнца с тех пор, как они вошли в лес два дня назад, внезапный яркий свет был настолько ослепительным, что минуту или две они не могли разглядеть деталей картины.

Когда, однако, их глаза немного привыкли к яркости света, отраженного от воды, их внимание привлекли другие вспышки света, исходившие слева от них; и, посмотрев в том направлении, они увидели нечто такое, от чего у них перехватило дыхание и заставило разразиться возгласами изумления.

Вспышки, привлекшие их внимание, исходили от группы из трех или четырех высоких, статных мужчин, бездельничавших на берегу реки. Они были вооружены мечами и казались офицерами, поскольку были одеты в красивые доспехи пурпурного и золотого цветов, с блестящими шлемами, эполетами и сверкающими кольчугами. На небольшом расстоянии от них выстроилась шеренга солдат, одетых примерно так же, только чуть менее пышно. В качестве оружия они имели короткие мечи и копья необычной формы. Но за всем этим скрывалось нечто еще более чудесное и неожиданное, учитывая место и обстоятельства. У берега, легко и непринужденно покачиваясь на воде, стояла большая, вместительная лодка, или, скорее, что-то вроде галеры, прекрасного дизайна, роскошно оснащенная и украшенная. Нос представлял собой змею с разноцветной металлической чешуей, высоко поднятой головой, с открытой пастью и раздвоенным языком. Всю последующую часть занимал салон с открытыми окнами, через которые был виден стол, накрытый для трапезы. На единственной тонкой мачте развевалось квадратное пурпурное знамя, на котором среди множества золотых вышивок с одной стороны было написано английскими заглавными буквами слово LYOSTRAH; в то время как с обратной стороны имелось нечто, что могло бы быть эквивалентом этого слова на другом языке и надписями. В носовой части судна несколько мужчин в белых костюмах облокотились на фальшборт.

Когда группа путешественников вышла из леса на открытое пространство, офицеры встали, обнажили мечи и отдали честь, в то время как рядовые вытянулись по стойке смирно.

Затем появилась любопытная, нескладная фигура в красивом черном бархатном платье очень причудливого фасона, в которой наши сбитые с толку путешественники с некоторым трудом узнали секретаря Мореаса.

Однако, за исключением одежды, это странное существо, очевидно, было точно таким же, как и прежде. На его невыразительном лице отсутствовала приветственная улыбка, и с его языка слова слетали так, словно он был говорящим автоматом; только то, что ему было приказано сказать, и не более того.

Выделив Арнольда, который шел немного позади своего друга, он поклонился и, просто сказав: "Это от его высочества", вручил запечатанное письмо.

Арнольд взял его и вскрыл. В нем было два вложения, одно из которых представляло собой еще одно письмо, но меньшего размера, также тщательно запечатанное. Узнав почерк на последнем, он нетерпеливо вскрыл его первым. Оно было от Берил и звучало примерно так:

Добрались благополучно; мы с тетушкой обе здоровы и с нетерпением ждем вашего прихода. К нам обеим относятся очень по-доброму, и тетя в восторге. Конечно, мы оказались в совершенной стране чудес, и... но все это слишком странно и поразительно, чтобы описать в краткой записке. Приходите к нам так быстро, как только сможете.

Это всего лишь выдержка, и далеко не все, что содержалось в послании. Но это представляет собой существенную часть содержания.

Другое прилагаемое послание было от самого их необычного знакомого. Оно звучало так:

Мой дорогой друг и брат, каким, я надеюсь, вы будете,

Я посылаю свою собственную лодку, чтобы довезти вас до конечного пункта вашего путешествия. Также, чтобы оказать вам честь, кое-кого из моей личной охраны, Мэйлиона, командира моих солдат, Окаби, управляющего моим домом и моего секретаря, который вам известен. Двое названных по имени немного говорят по-английски и, я уверен, получат удовольствие от общения с вами во время вашего короткого плавания. Надеюсь вскоре увидеть вас в добром здравии и расположении духа и принять вас как моего гостя среди моего собственного народа.

Ваш друг и брат,

Не Лоренцо,

но Лиостра.

Когда Арнольд ознакомил Лесли с содержанием этих записок, секретарь с большой церемонностью представил двух офицеров, чьи имена были названы, и третьего по имени Гейлия, сына, как оказалось, Мэйлиона.

Мэйлион и Окаби были высокими, статными, серьезными мужчинами с красивым лицом и фигурой, им было, возможно, около пятидесяти лет. Они были темными и смуглолицыми, словно загорелыми от пребывания на солнце, медлительными и исполненными достоинства в движениях и обдуманной речи. Гейлия был молодым человеком, едва достигшим, вероятно, двадцати лет, со светлым, свежим цветом лица, каштановыми волосами и ясными серыми глазами, в которых было заметно выражение добродушия и приподнятого настроения. Все они были чисто выбриты и коротко подстрижены.

После нескольких формальных замечаний секретарь предложил Арнольду и его другу подняться на борт и отведать чего-нибудь из ожидающих их закусок; что они с радостью и сделали. Они обнаружили, что стол красиво накрыт, с белой скатертью, тарелками, ножами и вилками, бокалами и т.д. - все в точности так, как можно было бы ожидать в хорошо оборудованном плавучем доме на регате Хенли. Это же описание, как они вскоре обнаружили, относилось и к еде. Однако, в дополнение к тому, что было знакомо, присутствовали некоторые блюда, особенно фрукты, совершенно незнакомые. Не было недостатка и в прохладительных напитках, винах и мороженом, чего они не могли ожидать. Только те, кто месяцами путешествовал по этой стране, могут себе представить, насколько благодарным для усталых, измученных путешественников был такой праздник.

Секретарь, которому помогали два сервитора в чем-то вроде ливрей, обслуживал их в своей странной, автоматической манере, редко разговаривая; его глаза были совершенно пустыми. Остальные остались на берегу реки, почтительно стоя на небольшом расстоянии и время от времени вполголоса переговариваясь друг с другом.

Когда друзья утолили свой аппетит, слуги убрали со стола, оставив на нем только сигары и вино.

- Я полагаю, - сказал Гордон, обращаясь к своему другу, - тебе следует пригласить этих парней присоединиться к нам, а? Как ты думаешь, чего требует этикет этой страны?

- Хорошо! - сказал Арнольд. - Спасибо за подсказку.

Оказалось, что это был хороший совет, потому что как раз в этот момент подошел Мореас, чтобы поинтересоваться, готов ли его превосходительство - имелся в виду Арнольд - отправиться в дальнейший путь.

- Его превосходительство, - серьезно сказал Гордон, беря на себя смелость ответить на вопрос, - желает, чтобы я сказал, что он будет рад, если эти джентльмены окажут ему честь присоединиться к нему и выкурить трубку мира или, вместо нее, весьма привлекательные сигары, которые, как я понимаю, ваш хозяин предусмотрительно прислал нам. Более того, он вполне согласен с тем, чтобы вы отправились в путь, как только вам заблагорассудится.

Торжественно выглядевшие офицеры с серьезной, величавой учтивостью поклонились в знак принятия приглашения, поднялись на борт и церемонно заняли места за столом. Индейцы последовали за ним и спрятались где-то на носу, затем появились солдаты, которые выстроились в два ряда ближе к центру.

Мореас подал сигнал свистком, люди в белом отвязали швартовые канаты, и судно величественно, плавно, бесшумно отчалило от берега и медленно двинулось вверх по бурлящей реке.

XX. ГОРОД МИРВОНИЯ

"Мирвония" (так, как вскоре выяснилось, было названо судно) медленно двигалась вверх по течению, несмотря на сильное течение, опасные на вид скалы и пенящиеся пороги, с которыми ей приходилось бороться. Что было движущей силой, ни Арнольд, ни его друг не могли понять, но это не вызвало у них удивления. Что их больше всего заинтересовало, так это мастерство, с которой судно управлялось и маневрировало, преодолевая трудности и опасности течения. Очевидно, где-то среди этого хаоса валунов, отмелей и стремительных порогов существовал безопасный, пригодный для использования канал, но то, как кто-то мог найти его, так сказать, с такой точностью, казалось чуть ли не чудом. По мере того, как они продвигались вперед, становилось ясно, что малейшее отклонение, самая пустяковая ошибка неизбежно привели бы к катастрофе. Двое друзей были настолько поглощены наблюдением за этим подвигом плавания, отмечая многочисленные ситуации, когда они находились на волосок от того, что казалось неминуемой гибелью, что они почти забыли о присутствии своих новых спутников; и, следовательно, беседа носила самый скудный и прерывистый характер.

Эта борьба с течением - ибо так оно и было на самом деле - заняла несколько часов, но с приближением полудня река стала глубже и тише. Берега на всем пути представляли собой либо отвесные скалы, либо густой непроходимый лес, либо зловонные, бурлящие болота, в которых можно было увидеть множество огромных ползучих форм, названия или вида которых они не могли разобрать. Вскоре пришли слуги и закрыли стены салона раздвижными металлическими ставнями, в то время как волнение среди солдат наводило на мысль о том, что вот-вот начнутся приготовления к отражению возможного нападения.

Вскоре выяснилось, что эти меры предосторожности были необходимы из-за того, что участок реки, к которому они приближались, кишел водяными змеями; некоторые из них были очень крупными, ядовитыми и смертельно опасными. И по мере того, как они неуклонно следовали своим курсом, над фальшбортами поднималась не одна ужасного вида голова, соперничающая по размерам и уродству с их собственной фигурой на носу и угрожающая разинутыми челюстями тем, кто находился на борту. Однако солдатам удалось отбиться от них, и реальных жертв не было, хотя двум или трем спастись удалось лишь чудом.

Ближе к вечеру перед ними внезапно выросла огромная скала, частично закрывшая свет и преградившая всякое дальнейшее продвижение. Она возвышалась отвесно почти на две тысячи футов; с обеих сторон берега также представляли собой отвесные гладкие скалы, и не было видно ни возможного выхода, ни места для высадки. Поток обрушивался так, словно вытекал из самой твердой скалы.

Однако, как раз в тот момент, когда встревоженные наблюдатели подумали, что непременно врежутся в эту могучую стену, огромная масса медленно откатилась в сторону, подобно раздвижной панели, и открыла проход в темный и очень непривлекательный на вид туннель. Минутой позже путешественники скользнули через мрачный вход, и дверь из массивной скалы закрылась за ними с угрюмым грохотом, погрузив их в чернильную темноту.

Из открытых челюстей змеиной головы на носу вырвался свет, и все внутреннее пространство осветилось. Затем стало очевидно, что они плывут по каменистому туннелю, в котором ничего не было видно, кроме сводчатой крыши и отвесных стен, а также темного потока, который теперь тихо двигался мимо них. Но, похоже, чьи-то бдительные глаза следили за их продвижением, потому что, когда через небольшой промежуток времени они подошли ко второй большой каменной двери, заполнявшей все пространство перед ними от потолка до уровня воды, она тихо отошла в сторону и позволила им пройти, закрывшись позади них, как это сделала первая. То же случилось и в третий раз, и тогда они услышали неясный гул, нараставший по мере их продвижения; крыша постепенно становилась выше, а водный путь шире, пока не превратился в подземное озеро или док, окруженный освещенными набережными. Здесь сновало взад и вперед множество людей, и сквозь общий гул можно было различить звуки, похожие на стук молотков рабочих.

Их проводники, однако, не обращали на это внимания, а держались прямо посередине водной глади, очевидно, направляясь к выходу, который виднелся впереди. Когда они вошли в туннель в другом его конце, казалось, что сгущаются ночные тени, но это было главным образом из-за эффекта нависающих скал и густого леса по берегам. Здесь, снаружи, очевидно, все еще царил дневной свет, потому что по мере того, как они продвигались вперед, отверстие перед ними становилось все ярче и больше, пока немного позже они не вышли на свежий воздух.

Затем взорам двух молодых людей предстала такая сцена, которая снова вызвала у них выражение удивления и восторга. Теперь судно тихо скользило по прекрасной реке, простиравшейся перед ними, извиваясь среди пейзажа, настолько чарующего, что было бы трудно подобрать слова, чтобы воздать ему должное. Там были веселые рощи и луга, благородные особняки с террасными садами, спускающимися к воде, здания, вздымающиеся к небу, и снова, за другим поворотом, в прозрачной голубой воде отражались гигантские колоннады или сказочный мост. Справа и слева земля поднималась, пока вдалеке не достигала скалистых высот, закрывавших равнину.

На этих высотах, с одной стороны долины, задержались красные лучи быстро заходящего солнца, в то время как над головой простиралось неземное небо, испещренное сияющими розовыми и золотыми облаками.

Затем свет померк, и сумерки, как это всегда бывает в этих широтах, почти внезапно сменились тенями и тьмой ночи.

Но мерцающие огоньки быстро показались со всех сторон, сияя дрожащими линиями глубоко под водой. Их становилось все больше, и сначала одно, а затем и другое здание снова выступало из тени, пока все пространство в пределах видимости не осветилось, словно демонстрируя особую иллюминацию в честь вновь прибывших посетителей.

Наконец они приблизились к нагромождению зданий, более крупных и величественных, чем все, какие до сих пор видели, занимавших возвышение, поднимавшееся террасами со стороны реки. Все они были залиты светом, каждая была уставлена жаровнями, на которых прыгали и вспыхивали яркие языки пламени.

От них поднимались столбы легкого пара, окутывавшие все вокруг дымкой и образуя сцену, заставлявшую наблюдателей сомневаться, было ли то, что они видели, настоящими зданиями или эффектами какого-то странного миража.

Лесли, побывавший на озере Титикака, заметил в общем плане и архитектуре поразительное сходство с чудесными руинами, дошедшими до нас из неизвестного прошлого; и эта идея дала ему пищу для дальнейших размышлений.

Между тем, вскоре стало очевидно, это и было их пунктом назначения. Лодка направилась к берегу в месте, расположенном прямо под возвышающимся дворцом, и тихо подошла к пристани, где ее быстро закрепили.

Во все время плавания между двумя молодыми людьми и их проводниками почти не было разговоров. Либо знания последних английского языка были очень ограничены, либо они не были склонны делиться информацией. Во всяком случае, двое путешественников не стали намного мудрее от тех разговоров, которые состоялись.

Когда судно остановилось, Мэйлион повернулся к Арнольду и обратился к нему:

- Здесь, ваше превосходительство, находится дворец нашего великого и доброго господина и правителя, милостивого Лиостры. На данный момент, поскольку я охранял вас до сих пор, моя миссия закончена. Теперь я передаю вас на попечение нашего достойного камергера, который будет отвечать за ваш будущий комфорт и благоустроенность и позаботится о них, пока наш великий вождь не будет готов принять вас.

Произнеся эту речь, чиновник отвернулся и встал во главе своих людей, теперь выстроившихся в шеренгу, в то время как друзья сошли на берег, Невилл в сопровождении Окаби и Лесли, следовавший за ними с Гейлией.

Гордон обнаружил, что его спутник стал более разговорчивым теперь, когда был свободен от непосредственной близости старших. Он хорошо говорил по-английски, и Гордон похвалил его за это, выразив свое удивление по этому поводу.

- Наш мудрый и прославленный правитель Лиостра, - ответил молодой человек, - сказал нам, что в огромном внешнем мире говорят на большом количестве различных языков, но тому, который называется английским, суждено, по его мнению, стать языком всего мира в будущем. По этой причине он не только приказал преподавать его во всех наших школах, но и распорядился, чтобы ему отводилось первое место после нашего собственного, и чтобы его использовали в повседневной беседе и все могли привыкнуть к нему; вы увидите, что даже здешние дети понимают его.

- А какие еще языки в таком случае вы преподаете в своих школах? - спросил Лесли.

- Португальский, испанский, французский, немецкий и русский.

- Довольно обширная программа, - заметил Лесли. - Но эти языки не могут быть вам особенно полезны, поскольку вы отрезаны от мира.

- Вы правы; в настоящее время нет, но они потребуются, когда настанет наш день, - таков был спокойный ответ, произнесенный тоном твердой убежденности.

"Опять та же странная мысль, - подумал Лесли. - Очевидно, Лиостра воспитывает своих последователей в соответствии со своими собственными идеями". Но он оставил свои мысли при себе и обратил внимание на то, что происходило вокруг него.

Со всех сторон стояли группы людей, в очень богатых одеждах, которые, как заметил Лесли, напоминали скорее древнюю Грецию, чем наши дни. Среди них, вытянувшись в почтительном ожидании, стояли слуги в блестящих ливреях. Все тихо и почтительно приветствовали незнакомцев, когда те проходили мимо.

Выйдя на берег, они сначала поднялись по лестничным пролетам, с террасы на террасу, пока не оказались в широком коридоре, из которого вышли во внутренний двор, где среди декоративных растений и скульптур играли прохладные журчащие фонтаны. Пройдя через это, они направились по залам, галереям и переходам, ярко освещенным и великолепно обставленным, пока не оказались в помещении с видом на то место, где они только что причалили. Здесь Окаби остановился.

- Эта комната и прилегающие к ней апартаменты подготовлены для проживания вашего превосходительства, - сообщил он Невиллу. - За ней находятся спальни и ванные комнаты. Прохладительные напитки ждут вас в комнате, которую вы видите слева, но, возможно, вы предпочтете сначала принять ванну и переодеться.

- Что касается одежды, - вставил Гейлия, - вы найдете ее, ожидающей вашего выбора, в гардеробной, которую я вам покажу. Хотели бы вы что-нибудь из того, к чему привыкли в своей стране, или предпочли бы одеваться так, как одеваемся мы?

Это был довольно неловкий вопрос для двух молодых людей. Сказать, что их собственная одежда была испачкана в дорожных пятнах, значило бы несколько смягчить ситуацию. На самом деле она была почти разорвана в клочья. Все, что они привезли с собой в виде запасной одежды, было давным-давно израсходовано; и в последнее время они были вынуждены латать, как могли, многочисленные прорехи, проделанные колючками.

Осмотр гардероба, предложенного им на выбор, скорее усилил их недоумение. Там было что-то вроде английских костюмов; но какой молодой английский джентльмен захочет одеваться в готовую одежду, особенно когда ассортимент, из которого ему приходится выбирать, настолько ограничен, что крайне маловероятно, чтобы он смог выбрать подходящую по размеру? С другой стороны, костюмы этой страны, по их мнению, были в какой-то степени причудливыми, и предположение о том, что они должны облачиться во что-то подобное, вызвало у них своего рода шок.

- Это все равно, что вернуться во времена Древней Греции, - снова заявил Лесли, осторожно беря в руки некоторые из великолепных платьев, как будто немного побаиваясь их. - Я бы никогда не смог носить это, Арнольд. А ты?

Арнольд не смог удержаться от улыбки, увидев озадаченное и печальное выражение на лице своего друга.

- Вполне вероятно, - заметил он, - что мы покажемся здешним людям менее диковинными, будучи одетыми в ту одежду, к которой они привыкли, чем в нашу собственную. Тем не менее, я собираюсь довольствоваться простым твидовым костюмом, если смогу его найти, и, кажется, я вижу что-то примерно моего размера.

- Тогда я, конечно, поступлю так же, - заявил Гордон с явным облегчением.

В результате они обнаружили, что одеты лучше, чем осмеливались надеяться.

Их новые друзья удалились, заявив, что Лиостра будет готов принять их, если они согласятся, через час; и проинструктировав их, как вызвать прислугу, если потребуется.

Когда они остались вдвоем, Лесли сел на роскошный с виду диван, откинулся на спинку, вытянул руки и ноги и протяжно присвистнул.

- Ну что ж! - воскликнул он. - Если это не лучше петушиных боев, тогда я голландец! Наконец-то наше путешествие подошло к концу! Я никогда не мечтал ни о чем подобном! А ты?

Арнольд покачал головой.

- Я не могу этого понять, - заявил он. - Я озадачен и сбит с толку.

- Похоже, ты здесь его превосходительство, - продолжал Гордон с веселым огоньком в глазах. - Это стоит всего, через что мы прошли, - чтобы с нами так обращались и называли ваше превосходительство. Но они не называют меня ваше превосходительство, ты заметил это?

Арнольд сказал, что он этого не заметил.

- Нет, заметил; ты не мог этого не заметить. Это означает, что... ну, я думаю, это своего рода намек на то, что ты приглашенный гость, а я - тот, кто пришел без приглашения и чье общество не особенно желательно.

- Не говори глупостей, Гордон!

- Вовсе нет, мой дорогой мальчик. Я серьезен, очень серьезен. Но все равно им будет трудно избавиться от меня, пока я не буду полностью уверен, что ты и твои друзья здесь в безопасности. Должен сказать, до сих пор тебе не на что жаловаться, если судить по внешности; тебе оказали радушный прием, с тобой обращаются как с великим сеньором, "с вассалами и крепостными по вашему праву". И, учитывая все это, мне довольно интересно узнать, как ты примешь нашего уважаемого друга Лиостру, когда с ним встретишься. Собираешься ли ты "поделиться с ним частичкой своего разума", рассказать ему правду о нем самом, которую ты копил в течение этих нескольких месяцев для этого особого случая? Или ты собираешься броситься ему на шею и заявить в братских объятиях, что все прощено и забыто?

Но на это шутливое обращение Арнольд ничего не ответил. По правде говоря, у него не было определенного ответа, потому что те же самые вопросы уже некоторое время крутились в его голове; и чем больше он думал об этом, тем более озадаченным и сбитым с толку чувствовал себя из-за неожиданного характера событий последних нескольких часов.

- Это только еще раз доказывает, - таков был заключительный комментарий Лесли, - справедливость поговорки о том, что "нет ничего определенного, кроме непредвиденного".

XXI. ВО ДВОРЦЕ ЛИОСТРЫ

Точно в назначенное время пришли два чиновника, Окаби и Мэйлион, а с ними молодой офицер королевской гвардии Гейлия.

Они церемонно поклонились двум англичанам и, осведомившись, должным ли образом позаботились об их удобствах и потребностях, первый, обращаясь к Невиллу, сказал:

- Его высочество сейчас находится в зале приемов и будет рад принять ваше превосходительство и друга вашего превосходительства, если вам доставит удовольствие встретиться с ним.

Арнольд дал понять, что его превосходительство последует в указанном направлении, после чего Окаби пошел впереди него, остальные замыкали группу.

Друзья заметили, что те части дворца, через которые они проходили ранее, были почти бедны по сравнению с теми, через которые они проходили сейчас.

Мрамор разнообразных оттенков и рисунка, чудесные мозаики, колонны из яшмы и алебастра; золотые и серебряные украшения в изобилии, многие из них усыпаны драгоценными камнями; занавеси и драпировки из дорогих шелков и атласа, великолепные фрески, картины, статуи и украшения - эти и тысячи других предметов, попавших в поле зрения их глаза; в то время как другие органы чувств были очарованы изысканными ароматами, наполнявшими атмосферу, или чарующими звуками музыки, разносившимися в прохладном, освежающем воздухе. Все, с кем они встречались, почтительно расступались, освобождая им дорогу, шеренги солдат отдавали честь, ряды слуг в ливреях кланялись, когда они проходили по различным коридорам и апартаментам, вверх и вниз по широким лестничным пролетам, по маршруту, настолько наполненному чудесами, что каждое казалось еще более удивительным, чем то, которое осталось позади.

Наконец они подошли к прихожей, в которой находилось несколько великолепно одетых людей, очевидно, ожидавших разрешения войти в соседнюю комнату. Изнутри доносились звуки музыки, но раздвижные двери, разделяющие комнаты, были закрыты, их охраняли солдаты в особенно красивых доспехах. Окаби задержался, чтобы перекинуться парой слов с дежурным офицером, затем по знаку последнего двери распахнулись, и двух англичан ввели в просторную приемную, залитую светом и великолепием, от которых у них перехватило дыхание, и они невольно остановились, подняв руки на несколько мгновений, чтобы прикрыть глаза.

Они оказались в просторном зале из светлого мрамора, украшенном сверху и снизу мозаичными узорами, выполненными из дорогостоящего материала, искрившегося и переливавшегося в ярком свете. На панелях присутствовали картины; некоторые изображали сцены сражений на суше и на море, причем изображенные суда были очень примитивными и древними; другие изображали поля с палатками или дворцовые интерьеры, короля в окружении его министров, полководца, принимающего присягу в верности своего побежденного врага, и другие из тех, которые мы должны были бы назвать историческими. Однако в то время новоприбывшие этого не заметили; все их внимание было привлечено ослепительным сиянием движущихся огней, которыми было заполнено все помещение. Крыша опиралась на колонны, по-видимому, сделанные из стекла или какого-то другого прозрачного материала. Внутри них двигались спирали, образованные мириадами крошечных огоньков, каждый из которых сверкал, как алмаз, поднимавшиеся все выше внутри колонн, пока не достигали крыши, где расходились сотнями ответвлений, которые встречались, пересекались и переплетались. В то время как колонны были подобны огненным столбам, постоянно поднимающимся к крыше, последняя представляла собой одну огромную светящуюся конструкцию из сверкающих огненных цепей, которые встречались, переплетались внутри и снаружи и, наконец, исчезали, никто не мог сказать, куда.

Отведя изумленные глаза от этого ослепительного зрелища, двое молодых людей увидели в конце зала Лиостру, восседавшего на троне из слоновой кости и золота, установленном на возвышении, к которому вели полдюжины ступеней, тянувшихся почти во всю ширину зала. Над головой был балдахин, а под ним, позади и над сидящим на троне, сияла огромная звезда, образованная из пятидесяти или более лучей ослепительного света, постоянно движущихся подобно огненным колоннам, только в этом случае сверкающие цепочки начинались от центра и исчезали на концах лучей. Они двигались чередующимися волнами, в некоем ритме или пульсации, производившем странное, пугающее воздействие на зрителя.

И там, рядом с Лиострой, Невилл с бьющимся сердцем увидел прекрасную Берил, ее лицо, озаренное любовью и счастьем, и улыбку, которая была для него самым чарующим приемом, какой только могли представить его пылкие надежды. Рядом с ней - их разделяло только пустое место - он заметил миссис Бересфорд, которая тоже ласково улыбнулась ему; и у него возникло смутное сомнение, не было ли свободное место между ними специально зарезервировано для него.

Когда они вошли в этот Зал Света, Лиостра поднял руку, музыка сразу же смолкла, и наступила мертвая тишина. Это было молчание, несколько смущавшее двух друзей, которые не могли не почувствовать контраст между всем этим великолепием и той одеждой, в которую они были одеты.

Все повернулись, чтобы посмотреть на них, все взгляды были устремлены в их сторону, и в наступившей тишине можно было бы услышать, как упала пресловутая булавка - если предположить, что в этот момент одна из них упала бы.

Пауза, однако, была кратковременной. Лиостра поднялся и, протянув руку, воскликнул голосом, который был слышен по всему большому залу:

- Добро пожаловать, друзья мои, добро пожаловать в дом Лиостры.

Повинуясь его манящей руке, они вдвоем прошли по залу и поднялись по ступеням трона.

Лиостра взял Невилла за руку, когда тот подошел и остановился справа от него, и развернул его лицом к собравшимся; Лесли он расположил таким же образом слева от себя. Затем, взяв каждого из них за руку, он воскликнул звонким голосом, обращаясь ко всем присутствующим:

- Смотрите, дети мои, вот двое друзей, которых я так долго ждал. Дайте им знать, что вы все приветствуете их так же, как приветствую их я!

Хор одобрительных возгласов, последовавший за этим обращением, когда все присутствующие поднялись на ноги, был почти оглушительным; и он стих не сразу. Два или три раза он поднимался и опадал, казалось, замирая, но каждый раз вспыхивал заново, прежде чем прекратился.

Не дожидаясь наступления тишины, Лиостра повернулся к Невиллу:

- Вот, друг мой, - сказал он, указывая на свободное место рядом с Берил, - ваше место. А теперь идите и поприветствуйте тех, кто с таким нетерпением ожидал вашего прибытия.

Какие бы идеи или намерения ни были у Арнольда относительно того, как он встретится с человеком, заставившим его столь странным образом совершить путешествие с другого конца земного шара, или что он скажет ему, сейчас у него не было ни слов, ни мыслей, кроме как о Берил. Конечно, он предпочел бы, чтобы их первая встреча была приватной и не происходила таким образом на глазах у стольких людей. Однако ничего не поделаешь, и он повиновался Лиостре, взяв сначала за руку ее, затем миссис Бересфорд, а потом сев между ними. Вслед за этим остальная компания вернулась на свои места, и последовавший гул общей беседы был приятен двум влюбленным, поскольку положил конец несколько неловкой ситуации.

Тем временем Лиостра попросил Лесли занять место по левую руку от него, только что освобожденное каким-то знатным человеком, отошедшим, чтобы присоединиться к соседней группе.

Лиостра заговорил с Лесли так, как мог бы разговаривать с другом, имевшим привычку время от времени навещать его, и теперь, как обычно, снова приехал погостить. В его поведении не было и следа смущения; никаких признаков того, что он считал необходимыми какие-либо пространные объяснения. И таким любезным и сердечным был он, таким обходительным и дружелюбным, что Лесли не мог не чувствовать себя польщенным его приемом. Не было никаких намеков на то, что он был тем, кем он назвал себя в разговоре с Арнольдом, - незваным гостем.

- Я не забываю, мистер Лесли, - я не забуду в нашем будущем общении, - что это был мой поступок, который, так сказать, вынудил вас прибыть сюда, - сказал Лиостра. - Ваша преданность своим друзьям была такова, что у вас отсутствовал выбор в этом вопросе. Поскольку вы здесь по моей вине, считаю своим личным долгом сделать так, чтобы вам было как можно комфортнее среди нас, и постараться компенсировать вам, насколько это в моих силах, то, что вы оставили позади - то, от чего вы отказались, прибыв сюда против вашей воли.

Это было сказано с такой изысканной деликатностью и таким доброжелательным тоном, что Лесли был совершенно покорен. Любое затаившееся чувство обиды было полностью вытеснено.

- Обязан сказать, сэр, - ответил он, - если до вчерашнего дня я думал, что у меня есть какие-либо основания для жалоб, то любезный прием, который я встретил с вашей стороны и со стороны всех остальных до сих пор, устранил их. На самом деле, я чувствую, что вы оказываете услугу, принимая таким образом того, кто пришел к вам, не дожидаясь, пока его позовут. В этом, конечно, я стою на иной позиции, чем мой друг...

- Нет, нет. Вы не должны так думать, - ответил Лиостра, улыбаясь. - Вы мой гость; вскоре, надеюсь, вы станете одним из моих работников. Ибо мы все здесь работники, уверяю вас. В Мирвонии нет бездельников. Сегодня вечером мы устраиваем праздник в честь вашего приезда, но завтра вы обнаружите, что мы похожи на улей очень занятых пчел. А чтобы хорошо работать, необходимо, чтобы человек отдавался своей работе всем сердцем. Итак, если я правильно помню, во время вашего визита в Англию вы не видели никого, кто произвел бы на вас такое впечатление, чтобы вам было тяжело расставаться с ней, а?

Он вернулся к своей прежней манере разговаривать с Лесли - манере, которая отличала их общение до его встречи с Невиллом. За то время, что они с Гордоном вместе путешествовали по Англии, естественно, было много дружеских бесед. Гордон рассказал ему все о себе, о своих перспективах, надеждах и честолюбивых замыслах; и тот, соответственно, знал, что он склонен хвастаться своей неуязвимостью перед чарами и привлекательностью прекрасного пола.

Поэтому в ответ на последнее замечание Гордон улыбнулся и покачал головой.

- Нет, - сказал он, - я не оставил свое сердце в Англии.

- Это хорошо, - ответил Лиостра, - и теперь нельзя сказать, что у вашего друга там осталось что-то подобное. Так что ни у кого из вас нет никаких причин подобного рода для того, чтобы страстно желать вернуться в Англию. У него здесь есть все друзья, о которых ему нужно беспокоиться; и мы постараемся в будущем сделать все, чтобы то же самое можно было сказать и о вас. Тогда вы сможете вложить все свое сердце в нашу работу и стать одним из нас - не так ли?

Именно в этот момент перед мысленным взором Гордона возникло прекрасное лицо Рельмы, и, помимо своей воли, он покраснел под пристальным взглядом Лиостры. Однако тот, похоже, не заметил его легкого замешательства и продолжал тем же доброжелательным тоном:

- Тогда позвольте мне сразу сказать, я хочу, чтобы вы чувствовали себя у нас как дома. Иными словами, я хочу, чтобы вы осознали, что наша страна должна стать вашим будущим домом. Во время нашего предыдущего путешествия в Англию и во время всего нашего последующего общения мы с вами всегда были хорошими друзьями. Нет никаких причин, по которым мы не должны оставаться такими до конца. А теперь, осмелюсь предположить, вы хотели бы перекинуться парой слов с миссис Бересфорд и ее племянницей. Ваш друг уже изменился, общаясь с ними. Он выглядит в лучшем расположении духа и в нем гораздо менее заметны признаки совершенного длительного путешествия, чем когда он входил вон в ту дверь.

Он сделал паузу, когда его взгляд остановился на двух влюбленных и отметил восторженное выражение лица Арнольда и сияние скромной любви и гордости, исходившее из милых глаз Берил. Когда он снова повернулся, чтобы заговорить с Лесли, на его лоб легла тень, и с его губ сорвался едва заметный вздох.

- После этого, - добавил он, - мы покажем вам, как мы развлекаемся здесь в наши часы досуга!

Приветствие, которое Лесли получил от миссис Бересфорд и ее нежной племянницы, было таким теплым, какого только могло пожелать его сердце. Все четверо были так рады снова оказаться вместе, что почти не обращали внимания на происходившее вокруг них. Поэтому они почти ничего не видели из последовавших за этим увеселений, хотя в течение вечера в танцах и различных развлечениях было много такого, что в другое время вызвало бы у них интерес и возбудило их самое пристальное внимание.

XXII. СЧАСТЛИВЫЕ ЧАСЫ

- А теперь, дорогой Арнольд, когда мы одни и можем говорить свободно, расскажи мне обо всем, что произошло с тобой с тех пор, как мы расстались в тот день, который кажется теперь отдаленным - о, на целую вечность! Подумать только! Я не видела тебя с того вечера в Айвидене, - милом старом Айвидене, - когда ты рассказал нам о долгой беседе, которая у тебя была с доном, как мы его называли, и обо всех замечательных вещах, которые он тебе показал!

- Нет, сначала расскажи мне о себе, Берил; расскажи, как у тебя дела. Как тебе удалось пережить все тяготы такого путешествия? Ты никогда не догадаешься и о половине того, что я пережил, думая о тебе! Все, что случилось с нами, я представлял себе так, будто это происходит с тобой; и в своем беспокойстве я почувствовал, что полон гнева на человека, который заставил тебя пройти через все это. Я поклялся всеми способами отомстить ему, и все же теперь, - добавил Арнольд немного смущенно, - я забыл это и ничего не сказал. Я не знаю, что ты обо мне подумаешь!

- Подумаю о тебе, дорогой Арнольд? - воскликнула Берил, и ее милое личико озарилось лучезарной улыбкой. - Естественно, только то, что ты показал себя добрым и всепрощающим. Хотя, право же, дорогой, полагаю, мы должны думать, - как и он, я знаю, - что прощать нечего. Его аргумент заключается в том, что он привез нас сюда, чтобы мы могли сколотить состояние вопреки нам самим. Мы бы никогда не приехали добровольно; поэтому он вынудил нас сделать это против нашей воли, для нашего же блага. Так он рассуждает; и я не могу отделаться от мысли, что он искренен - или считает себя искренним.

- Это любопытная оговорка, дорогая, - сказал Арнольд, нежно глядя на нее. - Относительно того, что ты простила его - ну, конечно, зная тебя так, как знаю я, в этом нет ничего удивительного. Только...

- Но, Арнольд, в самом деле, мне нечего было прощать, кроме одного - того, что мы так внезапно расстались с тобой. Я не могу передать тебе, каким удивительно добрым и заботливым он был, как заботился о нашей безопасности и комфорте, вплоть до мельчайших деталей. Я также не могу с готовностью выразить свою признательность за его огромную деликатность и внимание. Он всегда джентльмен; истинный джентльмен до мозга костей. Даже в разгар наших многочисленных споров, и когда, в порыве горечи, я наговорила ему очень резких вещей - даже несмотря на все это, он всегда был образцом того, каким должен быть джентльмен.

- Ну что ж, - сказал Арнольд, - если у тебя нет причин сказать ему несколько резких слов и представить его поведение в ненадлежащем свете, в таком случае я не жалею, что был таким снисходительным к нему.

После чего они оба расхохотались.

Это было на следующий день после приезда Арнольда. Они с Берил отправились на прогулку вместе, но, по ее предложению, взяли одно из каноэ, стоявших рядом с пристанью, и поплыли вверх по реке, пока не нашли тенистое место для отдыха в тени деревьев, нависавших над водой.

- Не могу передать вам, - продолжала Берил, - какое это чудесное место - или как оно прекрасно! Конечно, мы сами пробыли здесь всего несколько дней, но нам удалось немного осмотреться. Говорят, это плоскогорье расположено на высоте тысяч футов над уровнем моря и климат здесь такой, что круглый год царит умеренно теплое лето. Здесь нет ни змей, ни рептилий, ни диких животных; и, что еще более отрадно, здесь нет обычных вредителей тропических стран, таких как комары, клещи, скорпионы и так далее. Река очаровательна! На каждом повороте можно видеть свежую восхитительную картинку! А на закате воздействие солнечных лучей на окружающие высоты просто невероятное. Это место - настоящая сказочная страна!

- Я видел кое-что из этого, когда мы выплыли из туннеля вчера вечером, - согласился Арнольд.

- А потом - люди! Они кажутся такими незатронутыми, такими простыми, такими доброжелательными! Хотя на своих праздниках, как вчера вечером, они надевают великолепнейшие из великолепных платьев, - следуя моде, как они говорят мне, их народа много веков назад, - все же днем они ходят по-домашнему, очень просто одеты, и все, по-видимому, заняты, всегда заняты.

- Звучит как земной рай - своего рода утопия, - прокомментировал Арнольд. - Если это так, то я удивлен, почему друг Лиостра не довольствуется этим. Некоторые люди, кажется, не осознают своего достатка. Избитая поговорка, но, похоже, она уместна в данном случае - если все действительно так, как ты сказала. Вот человек, своего рода король маленького, но восхитительного королевства, с преданными ему людьми, - это легко заметить, - у которого, казалось бы, есть все, чтобы сделать жизнь счастливой, - и все же, он отправляется на поиски приключений в мире, который, по его словам, презирает.

- Да, действительно, - со вздохом ответила Берил, - и я говорила ему об этом... говорила ему снова и снова. Ты и представить себе не можешь, какие битвы, какие споры у нас были из-за всего этого, и иногда... иногда, - тут она заговорила нерешительно, мечтательно, ее глаза рассеянно искали далекий утес, уходящий высоко в лазурь над ними, - иногда мне казалось, что я произвела на него впечатление. А потом... потом...

- Потом - что? - спросил Арнольд, когда она снова замолчала.

- Потом, - продолжала она все тем же медленным, мечтательным тоном, - он вызвал у меня жалость к себе!

- Жалость к себе! - повторил Арнольд.

- Да! Жалость к себе! И ты бы тоже испытал ее, если бы видел ужасное выражение, появившееся на его лице всего лишь два или три раза.

- Что ты имеешь в виду, Берил? Я не понимаю! Почему ужасное выражение?

- Да, ужасное выражение, Арнольд, дорогой! О! - Она вздрогнула и подняла глаза к небу с выражением нежной жалости и беспокойства на ее невинных чертах, показалась Арнольду какой-то милой святой, молящей небеса о спасении заблудшей души. - Дай бог, Арнольд, - продолжала она вскоре, - чтобы я никогда не увидела такого выражения на твоем лице! Это было немое выражение крайнего, безнадежного, беспомощного отчаяния! Такой взгляд мог бы быть у человека, когда он внезапно обнаруживает, что скользит по краю пропасти существования; о чем он и не подозревал, зная, что открытие пришло слишком поздно, чтобы спастись самому!

- Берил? Что за глупость ты говоришь? Ты даже побледнела!

Так оно и было. Ситуация, которую она себе нарисовала, так живо предстала перед ее мысленным взором, что она испугалась собственных фантазий. Но она быстро пришла в себя и отвела глаза от неба, чтобы встретиться взглядом со своим возлюбленным, и когда она это сделала, он увидел в них и улыбку, и слезы.

- Какие у тебя странные фантазии, Берил, - сказал он после паузы. - У тебя всегда были странные страхи и предчувствия по поводу этого человека! Ты помнишь? Именно твои причудливые предчувствия вынудили тебя заставить меня пообещать отказаться от всех его предложений. Посмотри, что из этого вышло! Ты оказалась здесь!

- Ах! Но насколько было бы лучше, если бы, когда ты прибыл сюда, я тоже была бы здесь! Разве все не обернулось к лучшему?

- Во всяком случае, будем надеяться на это, дорогая, и будем благодарны за это, - искренне сказал Арнольд.

- А теперь расскажи мне обо всех своих приключениях - обо всем - с тех пор, как я видела тебя в последний раз, - попросила Берил.

Но в этот момент они услышали оклик и, оглянувшись, увидели Лесли, стоящего на берегу на противоположной стороне реки.

Поскольку было невозможно расслышать, что он кричит, Арнольд подплыл к нему.

- Я увидел вас двоих вон оттуда, - сказал он, когда они приблизились. - Я гулял с нашим другом Гейлией. Но у него есть кое-какие дела, и мы как раз поворачивали обратно, когда я заметил вас и подумал, что вы, возможно, не будете возражать, если я ненадолго присоединюсь к вам. Потом наш друг проведет меня по окрестностям и покажет мне еще кое-что в этом месте.

- Присоединяйтесь, мистер Гордон. Вы не будете брошены, - со смехом заявила Берил. - Арнольд как раз собирался начать свой рассказ обо всех ваших приключениях. Вы сможете проверить его заявления и убедиться, что он ничего не упускает из виду.

- Ладно, пусть начинает, - ответил Гордон, устраиваясь поудобнее на носу. - Я расставлю все точки над "i" и зачеркну "t" за него.

- И ты сам сможешь рассказать все о себе, - лукаво вставил Арнольд. - Все о молодой леди, которую звали Рельма, и о том, как вы флиртовали. Я не мог бы рассказать обо всем этом, поскольку меня там не было.

- Боже мой! - воскликнула Берил; и когда она посмотрела на Гордона и заметила, как покраснело его лицо, в ее глазах появился озорной огонек. - Это действительно стоит послушать! Юная леди! И... как, ты сказал, ее звали?

- Рельма, - повторил Арнольд и, чтобы убедиться, что она поняла, произнес его по буквам. - Она - владычица горы с привидениями, и ее повсюду охраняет белый лев - или львица, - а ее отец - еще один замечательный волшебник, он творит всевозможные удивительные вещи, и он родственник Лиостры. Вот! Из всего этого должна получиться хорошая история; ты так не думаешь, Берил? На самом деле, все, что стоит рассказать о наших приключениях, как ты их называешь, произошло с Лесли, когда он бродил без меня. Мой собственный опыт по сравнению с этим просто прозаичен.

- Кажется, мне предстоит выслушать новую версию развлекательной программы "Тысячи и одной ночи", - заявила Берил. - Если все так, как ты говоришь, Арнольд, то тебе лучше начать, и пусть сначала будет скучная часть.

- Совершенно верно, - согласился Лесли. - Начинается скучная часть. Она называется "Печальное путешествие плачущего возлюбленного и его сочувствующего друга".

Арнольд счел за благо не обращать внимания на эту шутку и начал свой рассказ без дальнейших предисловий. Берил выслушала его внимательно и почти молча, лишь изредка делая краткие замечания.

Он закончил на том месте, когда они прибыли на террасу напротив горы с привидениями.

- Очень любопытно, - задумчиво заметила Берил, - насколько все это соответствует тому, что ты видел в волшебный бинокль, как мы его назвали, той ночью на борту яхты. Это наводит на мысль, что Лиостра таким таинственным образом предсказывал тебе, через какие приключения тебе предстояло пройти.

- Именно так мы с Лесли и решили, - согласился Арнольд.

- Но тогда... он, должно быть, все продумал, спланировал и принял решение насчет всего этого дела - о похищении моей тети, меня и всего остального - за тот короткий промежуток времени, пока разговаривал с тобой и показывал тебе свои замечательные изобретения.

- Именно так. Без сомнения, так оно и было. Тогда я и не подозревал, что происходило у него на уме все это время, почему он сделал вид, будто так легко примирился с разочарованием от моего отказа и при этом говорил так бойко! И все же даже в его речи каждое слово было выбрано с определенной целью.

- Да. Теперь это видно, - заявила Берил.

- И, относительно того, что он показал Арнольду, - вставил Лесли, - с тех пор мы поняли, каждый предмет был выбран по какой-то определенной причине.

- Почему?

- Демонстрации, касающиеся производства искусственного тепла и холода и так далее, были направлены на то, чтобы впоследствии успокоить Арнольда в отношении поездки, поскольку это создавало вам комфорт, мисс Берил; затем были показаны другие вещи, телеграфная связь с его агентом в Каракасе и волшебная пуленепробиваемая одежда, заранее продемонстрированная Арнольду тщетность попыток перехватить яхту или напасть на него в пути.

- В таком случае, как быстро он, должно быть, все спланировал и принял решение! - повторила Берил. - Это еще раз показывает, что у него, должно быть, экстраординарный мозг. Но, знаете ли, я не думаю, что его напряженная мозговая работа прекратилась даже на этом. Я несколько раз задавалась вопросом, не было ли письмо юристов, из-за которого вы приехали в город, чем-то вроде... ну, вы понимаете...

- Уловка, чтобы убрать нас с дороги! - воскликнул Лесли, хлопнув себя по колену. - Ну, конечно! Какими же мы были дураками, что не заметили этого раньше. Разве ты не видишь этого сейчас, Арнольд? Что наше путешествие было простой погоней за дикими гусями, спланированной для нас нашим дорогим, коварным другом?

При этих словах Арнольд скорчил мрачную мину.

- Никому из нас никогда не приходило в голову, что из нас делают дураков, Берил, - сказал он, - но я думаю, в этом вопросе не так уж много места для сомнений, если посмотреть на это как на возможное. Возмутительный...

- Нет, нет, дорогой Арнольд, - возразила Берил, подняв руку и пресекая его вспышку. - Мы простили, не так ли? Не беспокойся больше об этом. А теперь, пожалуйста, мне не терпится услышать остальную часть истории - о юной леди мистера Гордона, знаете ли, - скромно заключила она.

- Юная леди Гордона! Ура! Ты попала в точку, Берил, - воскликнул Арнольд с неожиданной живостью. - Начинай, Гордон. Эта часть истории, Берил, озаглавлена "Путешествие странствующего рыцаря сэра Гордона на гору с привидениями; как он спас прелестную юную девицу и чуть не застрелил по ошибке ее верную львицу-охранницу". И как он затем проявил чудеса доблести, ибо он убежал и спрятался на удобном дереве...

Но Берил со смехом зажала ему рот рукой, а Лесли, после предварительного замечания, выразившего его огромное и едкое презрение к слабой попытке собеседника пошутить, сразу же пустился в точный, правдивый и подробный рассказ о своей встрече с Рельмой и последующем визите к ее отцу.

По мере того как он продолжал, Берил его рассказ интересовал все больше и больше, и в конце она глубоко вздохнула.

- Как необычно все это звучит! Как странно, что вы встретились с этими людьми! Если бы не несчастный случай, который с ней произошел, и случайность, которая привела вас в этом направлении как раз в то самое время и побудила вас последовать за пумой и таким образом наткнуться на ее следы на песке, мы бы и не заподозрили об их существовании. Но, видите ли, - она ненадолго прервалась, - я не верю в случайности; такой вещи не существует. Теперь, вопрос в том, что все это предвещает? К чему это должно привести? Это предупреждение? И должны ли мы попытаться понять его значение? Или что это значит? Почему-то, знаете ли, мне кажется, все это гораздо важнее, чем вы предполагаете.

- Не думаю, что мы склонны недооценивать его важность, мисс Берил, - возразил Лесли. - Но, видите ли, с тех пор события развивались так быстро, что мы едва успевали за ними. Относительно меня, мои мысли были настолько поглощены панорамой новых сцен, проходящих передо мной, что у меня пока не было времени как следует обдумать эти вопросы. Человеку требуется пауза, так сказать, передышка, во время которой он может спокойно сесть и хорошенько подумать, прежде чем удовлетворительно оценит все, что произошло, и попытается расставить каждую деталь в головоломке по своим местам.

- Да, это совершенно верно, - согласилась Берил с задумчивым видом. - Но теперь, когда у нас, у всех троих, похоже, есть такая передышка, мы должны собраться с мыслями и посмотреть, как нам следует поступать. Как и вам, мистер Гордон, мне не нравится это новое осложнение, появление на сцене этой жрицы.

- Я так и думал, что вы согласитесь, - ответил Лесли. - Однако, судя по вчерашнему вечеру, ее, похоже, еще нет на месте происшествия. Вы что-нибудь слышали о ней?

- Да, немного. Я слышала, как Лиостра говорил о ней, но ничего особенного. Я также слышала, как другие упоминали ее имя с тех пор, как я здесь. Не похоже, чтобы она была чем-то особенным. Держится особняком в своих собственных владениях.

- Дуется в своей палатке, другими словами, - прокомментировал Гордон. - Это мне нравится еще меньше. Это тайна, и тот, кто держит все нити в своих руках, так же непостижим, как сфинкс. Кстати, это напомнило мне, - вчера вечером я очень внимательно наблюдал за нашим другом, и убежден, - то, что вы сказали в своем письме, верно. В нем что-то изменилось. Вопрос в том, к лучшему ли это?

- Я думаю, - ответила Берил, снова впадая в мечтательную манеру, как некоторое время назад, словно пытаясь прочесть свой ответ в собственном внутреннем сознании, - я думаю, что он кажется каким-то образом смягченным, более нежным.

- Да, - согласился Лесли, но в его тоне прозвучало сомнение. - Я видел это и признаю; и пока что это было бы к лучшему. Но мне также показалось, я увидел кое-что еще, что, боюсь, не пошло бы нам на пользу. Временами мне казалось, на его лице появляется тень, выражение сомнения и растерянности.

- Но почему, - спросил Арнольд, - это должно так или иначе повлиять на нас?

- Потому что тот Лоренцо, которого я знал год или около того назад, был человеком железной решимости, абсолютно уверенным в себе, никогда не позволявшим ни малейшему сомнению встать между ним и любым курсом который он выбрал. Если, таким образом, сегодняшний Лиостра, каким мы его знаем, допускает в свой разум сомнения и нерешительность, - я не буду заходить так далеко, чтобы предполагать страхи, - это становится причиной вероятного вывода: недавно произошло что-то, к чему он не был готов, и что расстраивает или, скорее, может расстроить его расчеты. Для такого человека даже малейшее сомнение само по себе является чудом. В чем же тогда причина? Что случилось такого, что нарушило божественное спокойствие, колоссальную самооценку, возвышенную веру в себя этого эгоиста? Это не может быть какой-то мелочью. Должно быть, это то, что мы должны считать чем-то важным - скорее всего, серьезной опасностью. А все, что представляло бы опасность для него, по всей вероятности, представляло бы опасность и для нас. Такова моя отгадка загадки - насколько она возможна в настоящее время.

- Я понимаю, - серьезно ответил Арнольд. - И признаю силу твоих аргументов.

- В то же время, - заметила Берил, - позвольте мне предположить, что атмосфера сомнения и неуверенности, о которой вы говорите, возможно - я говорю возможно - возникает по причине, отличной от той, которую вы указали. У нас было много долгих споров на религиозные и духовные темы, и я действительно надеюсь и верю, что, возможно, произвела на него некоторое впечатление. Когда я впервые узнала его, он показался мне в глубине души убежденным язычником и так цинично отзывался обо всем, что связано с нашей религией, что мне было очень больно его слушать. Он привык насмехаться и глумиться над всем, что свято. Казалось, он верил, что во всем мире не найдется ни одной души, которая бы искренне, с чистым сердцем следовала нашей религии. Вы и представить себе не можете, как меня ранили его жестокие, режущие сарказмы! Главным образом по этой причине он мне не нравился, и я боялась, что ты, Арнольд, попадешь под влияние его циничной натуры. Но в последнее время он стал менее скептичен, менее упрямо неверующим в своих речах. Он не насмехается открыто над тем, что свято, и не заявляет, что истинного благочестия не существует. На самом деле, на днях он зашел так далеко, что признался мне, будто верит, - в мире может найтись хоть одна честная душа, следующая нашей религии с простой, неземной верой и преданностью. Он сделал этот шаг! А если этот шаг однажды сделан, кто может сказать, насколько дальше по правильному пути могут завести его вновь обретенные сомнения в собственной непогрешимости? Итак, вы видите, то, что вы заметили, может быть вызвано причиной, отличной от той, которую вы предположили. Но то, что я сказала, не объясняет тайну того, как произошла эта перемена; и я много раз спрашивала себя и удивлялась, что же такое случилось за последние несколько месяцев, ставшее причиной даже такого незначительного изменения, как это?

Ни Невилл, ни Лесли ничего не ответили, но мысли их текли в одном русле. Им не составило труда объяснить причину перемены к лучшему тем, что Лиостра провел последние несколько месяцев в постоянном обществе того единственного искреннего, чистосердечного верующего, существование которого он теперь признал.

* * * * *

Это был первый из многих счастливых дней, которые воссоединившиеся друзья провели вместе; дни, которые быстро переросли в недели и месяцы. Первые впечатления Берил о стране и ее народе, а также высказанные ею мнения и ожидания полностью подтвердились их последующим опытом. Климат оказался восхитительным, люди приветливыми и дружелюбно настроенными, а Лиостра проявил себя вежливым и гостеприимным хозяином. После испытаний и неурядиц их долгого путешествия нынешнее окружение казалось настоящим Раем, и они по максимуму использовали мимолетные счастливые часы, почти не вспоминая о мрачных тенях и ужасных тайнах, которые медленно, но верно вставали у них на пути.

XXIII. ХРАМ ДОРНАНДЫ

Примерно три месяца Арнольда Невилл и его друзей жили почти той же жизнью, как и в первые дни по прибытии. Они нашли климат таким приятным, людей такими гостеприимными и общительными, - следует помнить, им пришлось нелегко в течение многих месяцев, на которые растянулось их путешествие сюда, - что они полностью отдались долгому и приятному отдыху, который представляли собой эти три месяца.

К концу этого периода они досконально узнали всю страну, - за некоторыми исключениями, о которых ниже, - и завели много приятных дружеских связей среди ее жителей.

Что касается страны, то они вскоре пришли к пониманию ее положения, и это знание послужило объяснением того, как случилось, что ее существование, с ее древним городом, значительным населением и оживленными мастерскими, осталось неоткрытым, о котором не подозревал мир в целом; и даже их соседи - правительство и народ Бразилии.

Территория представляла собой обширную равнину или котловину, образующую плоскогорье и лежащую на высоте примерно двенадцати тысяч футов над уровнем моря. Эта равнина была окружена со всех сторон утесами, поднимавшимися еще выше. Они были зазубренными и зубчатыми, переходя в тысячу живописных остроконечных башенок и фантастических пиков. С внешней стороны они отвесно опускались могучей отвесной скалистой стеной к непроходимому лабиринту лесов и болот, а также стремительных водных потоков. Это сочетание непроходимых болот и лесов простиралось во все стороны на два-три дня пути, и ни один путешественник, в обычном смысле этого слова, никогда не выходил за его пределы.

Таким образом, существование посреди нее огромной прямоугольной каменной стены и страны, которую она окружает, как уже говорилось, оставалось совершенно неизвестным белому человеку. И хотя некоторые индейские племена, кочующие по округе, издавна рассказывали удивительные истории о чудесном городе, спрятанном где-то в негостеприимной местности, их рассказы никогда не считались достаточно достоверными, чтобы побудить какого-нибудь исследователя столкнуться с трудностями поиска в таком регионе. Также нет вероятности, что, если бы кто-то попытался выполнить эту задачу, его предприятие увенчалось бы успехом; в том, как Невилла и его друга доставили сюда, было раскрыто достаточно, чтобы показать безнадежность попытки совершить этот подвиг без специальных знаний и приспособлений.

Любопытная особенность страны состояла в том факте, что на этой обширной равнине, окруженной естественной стеной отвесных скал, лежала другая, гораздо меньшая территория, точно так же огороженная и образующая, так сказать, маленькую модель целого; аналогично цитадели внутри крепости. Эта любопытная область находилась на одном конце более обширной равнины, где перпендикулярные стены круто поднимались на высоту около тысячи футов, заключая в свои пределы другую котловину поменьше, площадью около двух квадратных миль и, грубо говоря, имеющую форму четырехугольника.

Самая нижняя часть огороженного таким образом пространства находилась на целых пятьсот футов выше уровня большей равнины и, как утверждалось, содержала небольшое озеро, питавшее реку, пересекавшую последнюю. Эта река вытекала из отверстия или туннеля в цельной скале, подобного тому, из которого путешественники вышли по прибытии, и которое находилось на противоположной стороне территории.

Вся территория, отделенная таким образом, называлась Мавиена, что может быть истолковано двумя или тремя способами - например, Священная земля, или Город, или Город мертвых. Поверхность скалы, из которой вытекала река, была вырезана в виде храма, спроектированного таким образом, что шпили, вздымавшиеся на тысячу футов в воздух, были выполнены в виде башенок, теремков или шпилей, все с изысканной и искусно выполненной резьбой и скульптурой. Под ними были арки, висячие террасы, лестницы, балконы, колоннады, высеченные в цельной скале с титаническим размахом. При взгляде издалека все это имело вид колоссального храма, от восьмисот до тысячи футов в высоту и почти в милю в ширину. Каждая часть этой обширной поверхности была изящно выточена, а во многих местах декорирована красками, выдержавшими испытание временем и все еще остававшимися яркими и сияющими. Эти украшения иногда принимали форму замысловатых узоров и причудливых орнаментов; в других случаях они представляли собой фигуры змей, аллигаторов, птиц, животных и т.д., выполненных в огромном масштабе.

Либо скала естественным образом содержала какие-то блестящие вкрапления в своей массе, либо что-то в этом роде было использовано в украшениях, потому что под лучами солнца она блестела и искрилась, а местами переливалась всеми цветами радуги, ослепляя глаза. На закате часто наблюдались эффекты, которые просто невозможно описать; в другое время горный туман опускался и ложился слоями, заставляя то, что находилось в тени внизу, приобретать вид ужасного, хмурого величия, в то время как вверху все мерцало и танцевало в солнечном свете.

Этот храм был посвящен богу или духу по имени Дорнанда, который, как предполагалось, был особым божеством-покровителем мирвонского народа. Подразумевалось, что две квадратные мили или около того огороженной возвышенной земли позади храма были заняты главным образом рощами и садами, предназначенными исключительно для жрецов, жриц и их приближенных. Очень немногим за пределами круга жрецов было позволено хотя бы взглянуть на эту запретную землю, как ее часто называли в народе. Другим названием этого места были Священные сады.

Под этой землей твердая скала была вырублена на многие мили галерей и подземных камер, образуя обширные катакомбы, в которых покоились забальзамированные тела бесчисленных поколений умерших и ушедших из жизни мирвонцев, включая, как объяснил Манцони, не только тех, кто умер в стране, но и бесчисленное множество других, умерших за границей.

По этому вопросу Лесли удалось получить информацию от Гейлии, которому, как привилегированному лицу, было разрешено осмотреть некоторые из этих галерей. Он дал Лесли, с которым постепенно стал очень дружен и доверителен, наглядное описание того, что видел, а Лесли, в свою очередь, однажды повторил это удивленным Арнольду и Берил; и вот лишь некоторые подробности.

- Гейлия сказал, что больше всего его впечатлил, - начал Лесли, - удивительно реалистичный внешний вид этих мумий. Они не высохли, как мумии Египта и других частей света. Следовательно, по-видимому, используемый здесь процесс должен быть совершенно неизвестен в других местах. Теперь это утраченное искусство даже здесь. Прошли, по меньшей мере, сотни лет с тех пор, как этот секрет был утерян.

- В любом случае, как бы это ни было сделано, эффект, утверждает Гейлия, самый удивительный. Мертвые выглядят так, будто на самом деле живы; они кажутся спящими или временно одурманенными. И их не кладут в гробы, как это обычно бывало в Древнем Египте и Этрурии; их размещают в таких положениях, которые они могли бы принять, если бы были живы. Таким образом, вы можете увидеть солдат в доспехах и при полном вооружении, стоящих длинными рядами, и их офицеров рядом с ними, как на параде. В случае с высокопоставленными персонами - королями, принцами, генералами, жрецами высокого ранга и так далее - вы можете увидеть их расположенными группами: короля на его троне и его придворных или офицеров и сопровождающих вокруг него, одетых так, как они были при жизни. Кстати, мне следовало бы объяснить, что все они помещаются в сводчатых залах рядом с галереями, со стеклянными стенами с одной стороны, так что, идя по проходам, вы смотрите сквозь стекло и видите их так, как если бы смотрели через окна. Эти камеры герметично закрыты, и это, без сомнения, отчасти объясняет тот факт, что мумии все еще находятся в такой замечательной сохранности. Но, принимая во внимание все, что было сказано, во всем этом все равно есть что-то очень необычное, если только нет ничего положительного в идее о том, что скала, в которой были сделаны эти катакомбы, обладает какими-то консервирующими свойствами. Если бы это было так, то могло бы также помочь объяснить несомненную фанатичную тревогу тех, кто умирал вдали от этого места, относительно того, чтобы быть - в данном случае мы не можем сказать похороненными, поэтому, полагаю, мы должны заменить это слово на сохраненными здесь. Вы можете понять утверждения, что не было бы никакого смысла тратить деньги и беспокоиться о бальзамировании (бальзамирование всегда было дорогой роскошью), если только не имелось разумных оснований полагать, что таким образом они будут сохранены до назначенного времени.

- Что вы имеете в виду? - спросила Берил. - Какого назначенного времени?

- Египтяне верили, что по истечении определенного периода времени - некоторые оценивали его в две тысячи лет, некоторые - в десять тысяч - они будут жить снова; следовательно, целью бальзамирования было сохранить их тела неповрежденными и в максимально идеальном состоянии для этого воскресения. Без сомнения, цель здесь была той же самой, что указывает на определенную идентичность или сходство религиозных верований.

- Понимаю. Но что касается тех склепов, в которых, по вашим словам, можно увидеть группы людей, например, короля, окруженного своими придворными, что это значит? Как вы думаете, были ли это тела тех, кто были его настоящими придворными или слугами при жизни, или других людей, наряженных, чтобы представлять их? И если первое...

- Я думаю, что могу ответить на этот вопрос за вас, - сказал Лесли, поскольку Берил колебалась, стоит ли облекать в слова пришедшую ей в голову идею. - Неужели они, спросите вы, когда умирал король или великий человек, убивали его офицеров, приближенных и так далее, чтобы иметь возможность похоронить их всех вместе? Я думаю, вполне возможно, что они могли это делать. Как мы знаем, сегодня у многих диких народов существует обычай убивать слуг, собак и лошадей умершего короля, чтобы они были под рукой и прислуживали ему в его будущей жизни.

- Что за ужасная идея! - воскликнул Арнольд, содрогнувшись.

- Увы. Тем не менее, учитывая, что это все еще сохранилось в некоторых частях в настоящее время, вполне вероятно, это было правилом здесь в доисторические времена.

- Любопытный факт, - продолжал он, - что, насколько история возвращает нас назад - а это, между прочим, самое большее на несколько сотен лет, - Америка всегда отличалась необычайным количеством человеческих жертв, приносимых в религиозных обрядах ее жителей. По оценкам Прескотта, основанным на надежных данных, в то время, когда испанцы впервые вторглись в Мексику, число людей, приносимых в жертву таким образом, только в этой стране составляло не менее пятидесяти тысяч в год. Подумайте об этом! Тысяча жертв в неделю, или более ста сорока в день!

- Ужасно! Почти невероятно! Но есть одна вещь, которую следует сказать, - ответил Арнольд. - если человеческие жертвоприношения когда-либо были частью религиозных обрядов этих людей, среди которых мы сейчас живем, то они не сохранились до наших дней.

- Возможно, и нет, но... как мы можем сказать? - таков был загадочный ответ Лесли, данный очень сухим тоном.

- Святые небеса, мистер Гордон! - воскликнула Берил, заметно побледнев. - Как вы можете так говорить! Конечно же, сейчас здесь ничего подобного не происходит.

- Возможно, и нет. Но вряд ли вы можете сказать, что мы знаем это наверное, поскольку, возможно, мы пробыли здесь недостаточно долго, чтобы выяснить это. Такие практики, если они вообще практикуются, обычно приберегаются для определенных фестивалей, и они могут происходить только раз в полгода или раз в год.

- Вернемся к этим катакомбам, - сказал Арнольд. - Они сейчас открыты? Можем ли мы их увидеть?

- Похоже, что нет. Последние несколько лет они были закрыты для публики, как мы сказали бы у себя дома. Кто-то заблудился в них и умер, сойдя с ума в бреду. Это или что-то в этом роде и было предполагаемой причиной.

- Этого достаточно, чтобы свести с ума любого, потерявшегося в таком ужасном месте, - заявила Берил, содрогнувшись. - Но действительно ли галереи настолько обширны?

- Гейлия заявляет, что они простираются на многие мили. Целые мили скал, лежащих под Священными садами, испещрены галереями, идущими взад и вперед, одна рядом с другой и одна над другой, настолько близко, насколько это было возможно с точки зрения безопасности. Он говорит, что количество мумий там, как известно, составляет что-то около семи или восьми миллионов.

- Конечно, это, должно быть, преувеличение!

- Я не знаю, - задумчиво ответил Лесли. - Мумий в некоторых египетских захоронениях, вероятно, было не меньше. В долине Нила имелись лабиринты, простиравшиеся, как и эти, на многие мили. И, в качестве другого примера, в Риме есть хорошо известное кладбище. Достоверно подсчитано, что в нем было похоронено более шести миллионов человек. Это правда, что они не были мумиями, но это не влияет на вопрос о количестве. Затем, опять же, катакомбы есть под Парижем. В целом, я не вижу ничего невозможного в заявлении Гейлии.

Эти комментарии Лесли были тогда расценены его слушателями как простые причудливые домыслы. Но приближалось время, когда они должны были обрести новое и зловещее, почти пророческое значение.

XXIV. СГУЩАЮЩИЕСЯ ТЕНИ

Выше было сказано, что три месяца, которые Невилл и его друзья провели в стране Мирвония, пролетели незаметно - это, пожалуй, лучший термин, который можно было бы использовать в данных обстоятельствах. Арнольд и Берил, поглощенные друг другом, как и подобает влюбленным, не обращали внимания на бег времени. Миссис Бересфорд была всем довольна и не видела причин беспокоиться о будущем. С ней обращались, как Берил иногда говорила ей с веселым смехом, "как с вдовствующей принцессой", и, очевидно, такая жизнь пришлась ей по вкусу гораздо больше, чем скучное существование, которое она влачила на острове Уайт.

Лесли был единственным из четверых, кто испытывал какое-либо чувство неловкости или сомнения В каком-то смысле, конечно, у него имелись все основания быть довольным тем, как с ним обращались; но это была лишь одна из вещей, которые его беспокоили. Ему предоставили свободу делать все, что ему заблагорассудится, и он предпочел бы, чтобы его назначили на какой-нибудь пост или дали какую-нибудь определенную, активную работу.

Как и сказал Лиостра, это была чистая правда, что все они были рабочими. Праздношатающихся заметно не было; но над чем они все работали, Лесли выяснить не смог; там были мастерские и фабрики, но что они производили, он не знал. Некоторые, по-видимому, производили оружие, так он думал; но у него не было доказательств этого; и сами изделия были настолько странного дизайна, что он не мог догадаться об их назначении, а те, кто их изготовлял, знали ничуть не больше. Везде было одно и то же; когда он прибыл сюда, то ожидал, что сможет понаблюдать за изготовлением некоторых из многочисленных удивительных изобретений Лиостры и узнать их секреты. Он смог сделать первое, но не последнее. Он мог только наблюдать за изготовлением соответствующих деталей. Они были сделаны по точным чертежам и инструкциям; но как их нужно было подогнать друг к другу или какую форму они приобретут, когда будут подогнаны таким образом, не знали даже те, кто трудился над ними день за днем.

То же самое было и с Арнольдом. Лиостра ничего не сказал, ничего не сделал, чтобы объяснить, почему ему так не терпелось привезти его сюда из Англии. Он не назначил ему никакой определенной должности. Два или три раза он со смехом сказал, что, по его мнению, после их утомительного путешествия оба молодых человека нуждаются в хорошем продолжительном отдыхе и заслуживают его; и этим туманным заявлением о причине задержки им волей-неволей пришлось удовольствоваться. Лиостра был не из тех, кого можно расспрашивать, когда он сам не хочет говорить; таким образом, у двух друзей не было иного выбора, кроме как проявить терпение.

Арнольда все это не слишком беспокоило. Он сказал, что они должны ждать, и что, со своей стороны, он был вполне доволен этим. Но Лесли был менее терпелив. Бездействие раздражало его; и, конечно, следует помнить, что у него не было таких причин, как у его друга, довольствоваться малым.

Итак, в то время как Арнольд и Берил, с миссис Бересфорд или без нее, и другие, с кем они подружились, проводили время, катаясь на лодке по реке или устраивая небольшие пикники, слушая музыку и занимаясь другими безобидными развлечениями, Лесли бесцельно бродил по округе, ища, чем бы себя занять, но не находил того, что искал. Чтобы отвлечься, он занялся изучением языка этой страны и работал над этим с таким усердием, что теперь мог понимать его и говорить на нем бегло и легко.

Возможно, его мысли слишком часто возвращались к очаровательной Рельме; и, возможно, отчасти в этом было виновато его чувство смутной неудовлетворенности и беспокойства. Несомненно лишь то, что он часто ловил себя задающим вопрос: чем занимаются Манцони и его прекрасная дочь, и увидит ли он их снова или когда. Манцони дал обещания, которые навели Лесли на мысль, что он, возможно, предполагает когда-нибудь встретиться с ними - но когда? Возможно, это отчасти объясняло его вспышки нетерпения.

Потом, был еще Лиостра; он также недоумевал по поводу него. Какой бы ни была причина, Лесли было ясно, что в нем происходят какие-то перемены. Они нечасто видели его, это правда; большую часть времени он отсутствовал; предполагалось, что он глубоко погружен в свои научные или механические исследования и эксперименты. Считалось также, что большую часть своего времени он проводил в храме Дорнанды, почему, никто не мог сказать; и поскольку это место - и даже его окрестности - были запретной территорией для широкой публики, за исключением тех случаев, когда их специально приглашали посетить какое-нибудь религиозное мероприятие; никто не знал об этом храме ничего определенного.

Однако, какими бы ни были тайные занятия Лиостры, факт оставался фактом: на взгляд Лесли, он заметно менялся от недели к неделе. Каждый раз, когда он появлялся среди них, облако, которое Лесли заметил на его лице в первую ночь своего приезда, - и которого он никогда не видел на нем прежде, - становилось все заметнее, а тень от него - глубже. Выражение возвышенной уверенности в себе и величественного спокойствия теперь часто уступало место раздражительному беспокойству, проявлявшемуся в прикусывании губы или постоянной смене позы; за этим снова следовали приступы глубокой задумчивости, во время которых, даже посреди веселья, которое устраивал, казалось, он полностью забывал всех и вся вокруг себя.

Что-то, решил Лесли, беспокоило его; что-то шло не совсем так, как должно было идти; и, что бы это ни было, Лесли верил, он видит, ситуация ухудшается ускоренными темпами.

Это убеждение заставляло его внимательно смотреть по сторонам; но от жителей, с которыми вступал в контакт, он скрывал свое лучшее знание их языка, чтобы они могли счесть безопасным разговаривать между собой в его присутствии. Сделать это было нетрудно, поскольку, как сначала сказал ему Гейлия, почти каждый ребенок понимал по-английски.

И эта стратегия оказалась успешной. Мало-помалу до него стали доходить намеки, слухи, смутный ропот, убедившие его в том, что дела в стране идут неважно. В чем было дело, он пока выяснить не мог; люди, разговоры которых он подслушал, сами, по-видимому, ничего не знали. Но, собирая воедино обрывки, услышанные здесь, и намеки, подхваченные там, он постепенно пришел к убеждению, - среди этих добрых, благожелательно настроенных людей витает смутное, неопределенное ощущение надвигающейся опасности, затаенный страх перед каким-то невидимым злом, гнетущее, бесформенное чувство ужаса и дурных предчувствий. До настоящего времени он держал это знание, каким бы оно ни было, при себе. У него не было четких доказательств, которые он мог бы предъявить кому-либо; и он боялся нарушить невинное счастье своих друзей, опасаясь, что все, в конце концов, может оказаться всего лишь ложной тревогой. Он был не из тех, кто кричит: "Волк!", пока не убедится окончательно, что это волк. Поэтому даже Арнольду, а тем более Гейлии, который теперь стал довольно близким другом и компаньоном, он не сказал ни слова и ничем не выдал своих страхов, его беспокоивших. Но он удвоил свою бдительность; особенно он старался заботиться о безопасности своих друзей без их ведома и не возбуждая их подозрений. Часто по ночам он проводил долгие часы, наблюдая из своего окна за спящим пейзажем, - особенно лунными ночами, - сам не зная за чем; или бесшумно расхаживая взад и вперед по коридору перед апартаментами, занимаемыми миссис Бересфорд и ее племянницей.

Каким-то образом он связал свои страхи с таинственной, все еще невидимой верховной жрицей Аллойей. С тех пор как они приехали в страну, она ни разу не появлялась, и они никогда ее не видели. Само по себе это, возможно, не было чем-то особенным, поскольку казалось, раньше она часто подобным образом скрывалась от посторонних глаз на месяцы и даже годы. Тем не менее, он выяснил, что она присутствовала на многих приемах до их приезда; почему же тогда она внезапно замкнулась, когда прибыли они? Почему, если питала такое уважение к Лиостре, о котором говорил Манцони, она не приветствовала его друзей, как это делали все остальные в стране? Не выглядело ли это так, будто она с неприязнью отнеслась к тому факту, что он привез этих друзей в страну? Уж не стали ли они по этой причине ее врагами? Возможно, это и было разгадкой странного поведения Лиостры. Возможно, его задержка с тем, чтобы сделать или сказать что-либо определенное в отношении Арнольда и его самого, была вызвана ее неудовольствием; и он ждал в надежде, что сможет преодолеть его или что оно утихнет само собой. Но, несмотря на это предположение, Лесли не мог не признать, что Лиостра был не из тех мужчин, которые могут отклониться от своей цели из-за каприза женщины. Нет, он должен продолжать искать.

Затем в его голове мелькнула идея. Что, если приезд Лиостры после его долгого отсутствия в компании двух дам возбудил ревность этой женщины? Вполне возможно, она могла поверить, будто Лиостра был влюблен в Берил и его мнимый интерес к Невиллу был воспринят как прикрытие его истинных чувств и замыслов. В этом случае очевидное охлаждение Лиостры по отношению к Арнольду могло бы показаться ей благоприятным для ее идеи и послужить разжиганию ее тлеющих ревнивых подозрений. Если так, то... ах, тогда что?

Кровь Лесли, казалось, похолодела, и дрожь пробежала по его телу, когда эти зловещие мысли пронеслись в его сознании. Ибо кто мог сказать, какую ужасную месть может вынашивать такая женщина, какие заговоры она может готовить? И как они могли противостоять такой опасности? Как защититься от молчаливого, невидимого врага, размышляющего о воображаемой опасности и планирующего месть? Как защититься от человека, вооруженного, как она, всеми возможностями, которые давало ей ее особое положение, и поддерживаемого, как все верили, темными, скрытыми силами?

И все же - это опять-таки не объясняло чувства страха, царившего среди людей. То, что сейчас пришло ему в голову, могло только предполагать, будто так оно и было на самом деле; но было еще что-то за пределами этого, влиявшее на всю общину, а также на четырех чужестранцев. Что же тогда это могло быть?

Так обстояло дело, когда он сухим тоном напомнил Берил и Арнольду, что они еще недостаточно долго пробыли в стране, чтобы принимать как само собой разумеющееся, что все было именно так, как казалось на первый взгляд.

Прошло несколько дней после этого разговора, когда Лиостра внезапно объявил, что собирается отправиться в путешествие и что, следовательно, его не будет в стране в течение короткого времени - возможно (по его словам) неделю или две, возможно, его отсутствие несколько затянется.

Эта новость обрушилась на Лесли ощущением надвигающейся беды. Он не мог не чувствовать, что, каким бы необъяснимым ни было поведение Лиостры в его глазах, он, безусловно, был их единственным другом в этом месте, на чью защиту они могли положиться.

Если его (Лесли) недоверие к невидимой Аллойе было хоть в какой-то мере оправдано (а чем больше он размышлял об этом, тем больше приходил к убеждению, что его опасения были обоснованными), то именно во время отсутствия Лиостры она, скорее всего, предпримет какие-либо действия, которые планировала.

Очевидно, ему следовало быть более бдительным, более осмотрительным, чем когда-либо. Не следует ли ему довериться Арнольду и предупредить его? Но если Арнольду, то также Берил и миссис Бересфорд; и он пока воздерживался. Они были так невинно счастливы в своем раю - как им казалось - настолько далеки от подозрений об опасности, о сгущающихся грозовых тучах, что ему казалось, он видит, как они опускаются над их головами. Должен ли он предпринять какой-нибудь шаг, который мог бы внезапно превратить их счастье в смутные опасения и тревогу? Или ему следовало подождать, пока у него не появится, по крайней мере, что-то более осязаемое, на что можно опереться, чем просто неопределенное предположение?

Как бы ему хотелось иметь друга среди тех, кто их окружал, которому он мог бы довериться! Как он тосковал по такому человеку, как Манцони, который знал людей и их обычаи, и Аллойю тоже, мог бы развеять его невнятные страхи, и дать ему совет!

Как ни странно, однажды утром, через несколько дней после отъезда Лиостры, когда Лесли размышлял в вышеуказанном ключе, к нему подошел его друг Гейлия и произнес слова, казавшиеся ответом на его невысказанное желание.

- Я искал тебя, друг Лесли, - сказал он. - Я хотел бы поговорить с тобой по личному вопросу. Мы можем пойти вместе в твою комнату?

- Конечно, друг Гейлия, - с готовностью откликнулся Лесли. - Это странно, но я как раз подумал, что хотел бы проконсультироваться с тобой по своему личному вопросу. Интересно, может ли быть, что эти два вопроса как-то связаны?

- Клянусь Дорнандой, это странно! И все же, не все так неожиданно, как ты мог бы предположить. Потому что, знаешь ли, в последнее время мне несколько раз казалось, будто у тебя такой вид, словно ты о чем-то собирался мне рассказать, но не отваживался.

- Ты правильно угадал, - сказал Лесли, беря Гейлию под руку. - Я рад этому больше, чем могу выразить; тем более что отсутствие твоего уважаемого правителя усугубило трудности, в которых я оказался, и усилило мое желание обратиться за советом к кому-нибудь, на чью дружбу я мог бы положиться.

- Именно поэтому я и пришел к тебе, - ответил Гейлия.

- Я считаю, что нам необходимо совещаться, давать советы друг другу и, если понадобится, друг другу помогать.

XXV. УЖАС В СТРАНЕ

- А теперь, мой друг, - сказал Лесли, когда они благополучно устроились во внутреннем святилище, совершенно защищенные от любой опасности быть подслушанными, - теперь расскажи мне, по какому поводу ты пришел ко мне, и тогда ты услышишь все, о чем хотел поговорить с тобой я.

- Я искал тебя, - ответил Гейлия, говоря медленно и, казалось, взвешивая каждое слово, - потому что в стране происходят странные вещи, ходят странные слухи и, что еще хуже, творятся странные - мерзкие дела!

Лесли мгновение удивленно смотрел на него. Затем серьезно сказал:

- Грязные дела! Это действительно серьезная новость! Странные слухи, неопределенные опасения, невысказанный ужас, о которых я знал, но...

- Ха! Ты так много знал? И ты мне ничего не сказал!

- Я ничего не сказал тебе, мой дорогой друг, потому что... ну, именно потому, что они были неопределенными, и казалось, мне не на что опереться, нечем оправдать то, что я беспокою тебя. Более того, мои страхи носили скорее личный характер; они касались, то есть, нас самих - моих друзей, которые пришли сюда вместе со мной.

- И я ничего об этом не знал!

- Ты не знаешь ничего, что могло бы вызвать у нас какие-то особые опасения на наш собственный счет?

- Нет. Значит, ты понимаешь?

Лесли замолчал и пристально посмотрел на своего собеседника. Он все еще колебался, стоит ли полностью доверять ему. Но после минутного раздумья он продолжил:

- Значит, ты не знаешь ничего, что указывало бы на какую-либо особую опасность для одной из наших спутниц - юной леди...

- Клянусь Дорнандой, нет! - воскликнул Гейлия с такой внезапной горячностью, что Лесли был совершенно ошеломлен. Не обращая внимания на его явное удивление, молодой человек взволнованно продолжал: - Скажи мне, друг мой Лесли, скажи мне, молю тебя, так ли это? Есть ли какая-нибудь опасность, угрожающая этой доброй, красивой, ангельской леди? Дай мне знать об этом немедленно! Могу ли я чем-нибудь помочь? Используй меня так, как считаешь нужным. Я бы скорее отдал свою жизнь, чем позволил чему-нибудь случиться в нашей стране с этим невинным, милым существом!

Эта вспышка гнева изрядно удивила Лесли. Но по мере того, как он слушал, его озарял великий свет, и он понимал его истинное значение. Он видел, что этот добросердечный юноша влюбился в ничего не подозревающую Берил, и он также понял, что в этом заключался секрет - достойный, благородный секрет - дружеского расположения, которое он проявлял как к Арнольду, так и к нему самому... Арнольд был слишком увлечен своей невестой, чтобы заметить это или извлечь из этого пользу; но для Лесли предложенная таким образом дружба была, как мы видели, весьма приемлемой, хотя он был далек от того, чтобы подозревать о ее истинном источнике.

Его переполняло смешанное чувство жалости и восхищения - жалости к безнадежной любви юноши и восхищения его мужественным способом ее проявления.

Однако он счел за лучшее не подавать виду, что разгадал его тайну, поэтому тихо ответил:

- Я благодарю тебя от всего сердца за выражение твоей доброй заботы и предложение помощи, если она потребуется. В настоящее время я рад, что могу сказать: я не знаю ни о какой определенной опасности; это, скорее, странный вид беспокойства, или то, что называется предчувствием, которое вторглось в мои мысли, чем какой-либо реальный признак надвигающейся беды. Так что сначала дай мне послушать, что ты хочешь сказать. Возможно, одно может пролить некоторый свет на другое.

- Мои новости плохие - настолько плохие, насколько это вообще возможно; на самом деле, по нескольким причинам они хуже, чем можно себе представить, поскольку в них нет открытой опасности, с которой ожидает столкнуться каждый солдат и, следовательно, всегда готов встретиться, но опасности, которая является тайной, скрытой, сверхъестественной. Здесь, по-видимому, нам приходится иметь дело не с врагами, выходящими при дневном свете, чтобы встретиться с нами лицом к лицу, а с таинственными, крадущимися существами ночи, прячущимися в тенях, и чьи деяния - как кажется, ибо теперь дело дошло до деяний - есть деяния тьмы!

- Крадущиеся существа! Деяния тьмы! - воскликнул Лесли. - Что ты имеешь в виду? Скажи мне... умоляю, скажи мне прямо, что ты имеешь в виду?

- Послушай, мой друг Лесли. В течение некоторого времени ходили неприятные истории о странных существах неясного вида, насколько можно было разглядеть в тени, которую они, очевидно, предпочитают, крадущихся по ночам, когда почти все, за исключением солдат нашей сторожевой службы, спят. В течение долгого времени эти истории были распространены повсеместно...

- До нашего прибытия сюда?

- О да, задолго до этого. Я говорю, что в течение долгого времени эти истории ходили повсеместно, о них говорили стыдливо, шепотом, как дети говорят приглушенными голосами о призраках и гоблинах. Но какое-то время в них не было ничего осязаемого, ничего определенного, и мы, то есть те, кто облечен властью, - я сам, например, - относились к таким заявлениям точно так же, как относились бы к детским сказкам о гоблинах. Однако в последнее время эти смутные утверждения о том, что в будущем произойдет нечто сверхъестественное, начали приобретать более четкие формы. Например, есть одна конкретная вещь, которая была достоверно подтверждена несколькими заслуживающими доверия свидетелями. Дело в том, что ночью на нашей реке было замечено большое черное каноэ, управляемое жуткой, призрачной командой ужасных очертаний, полулюдей-полугоблинов.

- А! - вздрогнул Лесли, произнес одно-единственное слово и замолчал.

- Что?! Значит, ты что-то знаешь об этом?

- Я видел это, - серьезно ответил Лесли, - или что-то похожее на это. Но оно было далеко - я смотрел ночью из своего окна; светила луна, но то, что я видел, скрывалось в тенях, так что я не мог разглядеть его отчетливо. Я видел это дважды.

- И как это выглядело?

- Группа индейцев. В то время это не показалось мне чем-то необычным. У вас здесь есть индейцы, и я подумал, вполне вероятно, что они патрулировали ручей, хотя, помню, задавался вопросом, с какой целью. Они также показались мне необычайно уродливыми людьми.

- Они не были индейцами, друг мой. Этого не могло быть. Ни одному индейцу не разрешается бродить по ночам, ни в каноэ, ни без них. Они заперты в своих помещениях, каждый вечер объявляется перекличка, и на ночь выставляется охрана, чтобы убедиться, что они не покинут эти помещения. Более того, так получилось, что в мои особые обязанности входит следить за строгим соблюдением этих правил. Поэтому сказать, что индейцы могут выходить ночью и развлекаться, катаясь на каноэ или любым другим способом, значит бросить тень на мою бдительность и предположить, что я беспечен или позволяю подчиненным мне людям пренебрегать своими обязанностями.

- Нет, мой дорогой друг, я был очень далеко...

- Я знаю. Но эти существа - не индейцы. Меня заверили, что они не похожи на индейцев, за исключением, возможно, тех случаев, когда их видят издалека и при плохом освещении, как в твоем случае. И вряд ли такие индейцы стали бы преследовать кого-либо из наших людей, случайно оказавшихся поблизости, как это сделали эти. Они бы не осмелились на это. Опять же, почему они должны это делать?

- Преследовать людей! Что ты имеешь в виду?

- В течение некоторого времени до нас доходили жалобы на таинственных существ, которые выскакивали из тени и нападали на людей, оказавшихся в темноте в одиночестве. Не на наших солдат или кого-либо из стражи; они кажутся слишком хитрыми, чтобы попытаться это сделать. Но люди, вынужденные находиться ночью в безлюдных местах, присматривать за нашим скотом и так далее, заявили, что подверглись нападению и преследованию существ, само появление которых напугало их почти до потери сознания.

- Может ли это быть правдой?

- Долгое время мы не придавали значения этим россказням; но в последнее время мы были вынуждены отнестись к ним более серьезно, потому что некоторые из наших людей исчезли...

- Исчезли!

- Да, в этом почти нет сомнений. История гласит, что это каноэ с его странной командой видели с интервалом в месяц - всегда примерно во время полнолуния - в течение некоторого времени, и что за его появлением неизменно следовало исчезновение по крайней мере одного, а иногда и нескольких наших людей. Но поскольку не было найдено никаких следов, указывающих на действительную причину их исчезновения, мы все еще пребывали в сомнениях и неуверенности в том, что думать, вплоть до сегодняшнего утра.

- До сегодняшнего утра! А теперь?..

- Сегодня, мой друг, - торжественно ответил Гейлия, - мы нашли тело одного из наших граждан не только мертвым - очевидно, подло убитым - но и наполовину съеденным!

- Наполовину съеденным? Ну, конечно... какой-нибудь дикий зверь...

Гейлия печально покачал головой.

- Как вы знаете, в нашей стране нет диких зверей; кроме того... Я еще не закончил. Тело лежало на берегу реки, а рядом с ним, на мягком песке, имелись следы - не диких зверей, а босых ног, и это были следы человека!

Лесли молчал. Все это было неожиданно, все это сильно отличалось от всего, что он ожидал услышать, и он действительно не знал, что сказать. Ему нужно было время, чтобы собраться с мыслями и продумать такое экстраординарное заявление, мысль следовала за мыслью в его голове, и он вспоминал все, что сам слышал или подозревал, и пересматривал это в новом и зловещем свете. Теперь он, во всяком случае, мог понять чувства смутного, неопределенного страха и тревоги, которые, как он знал, царили в этой стране. Очевидно, он был прав в своих предположениях относительно этого; но это объяснение загадки было ужасным откровением.

- Конечно, это не может быть правдой, - пробормотал он скорее себе, чем своему спутнику.

- Я сам с трудом могу в это поверить, - заявил Гейлия, - но есть ужасные доказательства. Что я хочу знать, так это с кем мы имеем дело? Человеческие существа, или...

Он замолчал и посмотрел на Лесли в полном недоумении, очевидно, не решаясь закончить свою речь, боясь высказать то, что было у него на уме. Вскоре он продолжил:

- Это ужасно не только само по себе - и это отвратительно; достаточно ужасно, если бы было само по себе, - но оно страшно еще и той паникой, которую вызвало. Родственники исчезнувших в отчаянии кричат, что с пропавшими, должно быть, обошлись точно так же, только в их случае не осталось никаких следов; и никто не знает, что сказать, чтобы их успокоить.

- Наш правитель в отъезде, и мы не знаем, как действовать. Никогда в нашей истории, за многие долгие годы, не было совершено столь гнусного поступка. У нас здесь нет ни убийц, ни преступников; до тех пор, пока все это не началось, между людьми существовало совершенное доверие. Наши граждане - мирные, любящие тишину люди, и даже одного убийства было бы достаточно, чтобы напугать их до потери привычной невозмутимости; но серия убийств, поскольку у нас есть слишком веские основания подозревать...

- Один сумасшедший - скажем, сумасшедший, склонный к кровожадности индеец, сочетающий мастерство индейца с вошедшей в поговорку хитростью сумасшедшего, мог бы натворить много бед, прежде чем его выследили бы, - рискнул предложить возможное решение Лесли.

Гейлия покачал головой.

- Нет, - сказал он решительно, - один индеец может сойти с ума и превратиться в нечто вроде человека-волка, но не целая толпа.

- Человек зачастую не знает, что сказать под влиянием момента, - заметил Лесли. - Я знаю, это звучит слабо, но...

- Откровенно говоря, друг мой, это нас немного разочаровывает. Мы надеялись, что ты сможешь нам помочь или дать совет. Мы здесь ничего не знаем о великом внешнем мире, равно как и о том, куда отправился наш правитель и как долго он будет отсутствовать. Однако, поскольку он привел тебя сюда и показал, что считает своим другом, мы подумали, что ты, возможно, пользуешься его доверием и поэтому сможешь рассказать нам...

Теперь настала очередь Лесли покачать головой; он также не смог удержаться от легкой улыбки по поводу простоты собеседника, предположившего, что они с Арнольдом пользуются доверием Лиостры.

- Ваш правитель, - ответил он, - как мне кажется, не из тех, кто склонен оказывать доверие всем и каждому.

- Я знаю это - по крайней мере, в том, что касается нас самих. Но с тобой мы надеялись, все может быть иначе. Если бы он был здесь, то, конечно, сам взял бы это дело в свои руки. Как бы то ни было, мы сомневаемся относительно того, что нам следует делать.

Лесли некоторое время размышлял, быстро прокручивая сказанное в уме.

- Я скажу тебе, что бы я предложил, - сказал он наконец. - Я бы предложил, чтобы мы с тобой пока взяли это дело в свои руки. Держи мой совет при себе; никому ничего не говори; сегодня вечером встретимся у дворца в десять часов, и вместе отправимся понаблюдать за этим таинственным каноэ и его командой-каннибалами. Посмотрим, не сможем ли мы выследить их сами.

После нескольких минут раздумий Гейлия согласился.

- Хорошо, - сказал он. - Мы, как ты и сказал, выследим их вместе; или, по крайней мере, выясним, люди они или дьяволы!

И, еще немного поговорив, они расстались, чтобы снова встретиться ночью и приступить к реализации своего авантюрного замысла.

XXVI. ВИДЕНИЕ БЕРИЛ

Однако сюрпризы того утра для Гордона Лесли еще не закончились; он расстался со своим другом Гейлией и все еще сидел, обдумывая рассказанную ему историю, когда в комнату поспешно вошел Арнольд.

С первого взгляда Лесли понял, что-то не так, и его охватило смутное предчувствие новых неприятностей, связанных на этот раз - он почему-то был уверен - с Берил.

- Что случилось, Арнольд, в чем дело? - спросил он, прежде чем тот, явно взволнованный, успел заговорить.

- Берил нездорова... больна... расстроена; я даже не знаю, как это описать, - последовал ответ. - Она хочет тебя видеть. Ты можешь пойти с ней?

- Конечно, я приду немедленно. Но, умоляю, скажи мне, в чем проблема. Мы можем поговорить, пока идем.

- Дело в том, - сказал Арнольд, когда они шли по коридору к апартаментам миссис Бересфорд, - что Берил приснился ужасный сон.

- Сон! - повторил Лесли. - Слава Богу, не случилось чего-нибудь большего. Я испугался из-за твоего поведения... и... ну... мне кажется, я сам немного нервничал в последнее время. Я боялся, это что-то серьезное.

- Это не серьезное вызвало у нее болезнь!

- Верно. Прости меня. Я... чувствую себя сегодня утром несколько не в духе. Умоляю, расскажи мне все.

- Это как раз то, чего я пока не могу сделать; она даже своей тете не сказала. Однако, должно быть, это был очень неприятный, очень яркий сон, раз он так расстроил ее. Ты же знаешь, что, как правило, она не нервничает по пустякам.

- Отнюдь нет; я всегда удивлялся, что такой деликатный и чувствительный человек может быть таким отважным. Как ты сказал, это не мог быть обычный сон, так ее встревоживший.

- Миссис Бересфорд говорит, что она все еще очень больна и что сегодня рано утром она серьезно беспокоилась о ней. Она не отвечала ни на какие вопросы, но лежала и стонала, словно от боли, и время от времени вскрикивала, будто при воспоминании о каком-то зрелище, слишком ужасном, чтобы его вынести. Она дрожала, как человек, который был сильно напуган или получил какое-то ужасное потрясение; ее глаза, по словам миссис Бересфорд, были дикими и испуганными, как у загнанного зайца, а взгляды, которые она продолжала бросать по сторонам, жалкими в своем выражении крайнего страха. Теперь она кажется более спокойной и смогла встать; она говорит, что хотела бы рассказать свой сон нам с тобой вместе, ведь ты потакаешь ее глупым фантазиям. Ты не возражаешь, старина?

- Возражаю? Конечно, нет, Арнольд! Я сожалею больше, чем могу выразить словами, и, поскольку это случилось сегодня, все может оказаться очень важным.

- Почему именно сегодня?.. Однако мы пришли.

Миссис Бересфорд вышла к ним в соседнюю комнату и в ответ на их расспросы сказала, что Берил немного успокоилась, но, по-видимому, все еще очень слаба.

- Понять не могу, что могло случиться, - сказала добрая леди тоном, в котором смешались тревога и недоумение. - Зная ее так, как знаю я, кажется абсурдным предполагать, что простой сон, каким бы неприятным он ни был, мог так подействовать на нее! До вчерашнего дня я знала, что она сама была бы первой, кто назвал бы такую идею ребяческой. Это очень странно.

- Что это был за сон? - спросил Лесли.

- Именно это она упорно отказывается мне сказать, - возразила миссис Бересфорд с некоторой досадой в голосе. - Она говорит, это слишком расстроило бы меня - меня! - повторила она почти презрительно, - как будто я какой-то ребенок, который может быть слишком напуган, чтобы потом спать один. Но так оно и есть. Она ничего мне не скажет, пока не расскажет вам двоим; тогда, если вы решите довериться мне, я услышу это из вторых рук. Однако бедный ребенок слишком слаб и болен, чтобы беспокоиться. Полагаю, я должна потакать ее фантазии, - заключила добродушная дама; - итак, я отведу вас к ней, а потом выйду, пока она не пришлет мне дальнейших распоряжений.

Они нашли Берил очень больной. Хотя то, что они услышали, в какой-то мере подготовило их, они были одновременно удивлены и опечалены ее видом. Посторонний человек мог бы подумать, что она выздоравливает от какой-то болезни, вызвавшей упадок сил. Она заметно похудела с тех пор, как они видели ее в последний раз; ее щеки казались почти впалыми; она была смертельно бледна, а вокруг глаз залегли темные круги.

Она слабо улыбнулась, приветствуя своих посетителей, и после множества предварительных вопросов и ответов с обеих сторон миссис Бересфорд оставила их троих наедине, и Берил приступила к рассказу о сне, который так на нее подействовал.

- Прошлой ночью, - начала она, - перед сном я стала необычайно беспокойной и возбужденной. Войдя в свою спальню, я сразу решила, что ложиться в постель бесполезно, поскольку знала, что не смогу заснуть, поэтому я взяла книгу, - одну из двух или трех старых любимых, которые мне разрешалось брать с собой, - и попытался почитать. Но, как ни старалась, я не могла сосредоточиться на открытой передо мной странице. Я чувствовала себя ужасно неловко и встревоженно. Это было именно такое чувство, какое иногда испытываешь перед надвигающейся бурей, когда воздух тяжелый и гнетущий, и тебя переполняет какой-то страх перед тем, что должно произойти. Наконец я отложила книгу, открыла окно и выглянула наружу. Это была прекрасная, чарующая ночь! Луна почти полная, река и вся местность вокруг лежали перед моими глазами, безмятежно спящие в великолепном лунном свете. Я сидела, можно сказать, по-настоящему зачарованная, и мирная красота этого зрелища оказала восхитительно успокаивающее действие на мои возбужденные чувства. Я стала сонливой, мечтательной и отдалась всевозможным странным мыслям и фантазиям, теснившимся у меня в голове. Не могу сказать, как долго я так просидела. Должно быть, прошло довольно много времени; потом я, казалось, заснула и снова проснулась. Как бы то ни было, я вздрогнула и пришла в себя, когда осознала, что смотрю на что-то, пока еще далекое, плывущее ко мне по реке. Сначала я вообще не мог разобрать, что это. Казалось, там было просто пятно света, похожее на мерцающую серебряную звезду, которое с каждым мгновением приближалось и постепенно становилось больше. Затем оно медленно обрело очертания, и я смогла разглядеть, что это была фигура женщины, вся как бы светящаяся, с головы до ног. Но она не шла и не плыла по воде, как мне показалось сначала, потому что вскоре я различила очертания большого черного каноэ.

- Черное каноэ! - невольно пробормотал Лесли.

Мгновение спустя он почувствовал сильную досаду на себя, увидев, какие взгляды устремили на него двое других. Однако он больше ничего не сказал, но жестом дал понять, что хочет, чтобы Берил продолжала. Его интерес возрос, и он стал жадно вслушиваться.

- Каноэ управлялось группой темных фигур, - продолжала Берил, - и это было все, что я смогла разглядеть, если, конечно, им вообще управляли, потому что мне скорее показалось, что оно двигалось само по себе или плыло по течению. Однако его движение было слишком быстрым, чтобы это было так. Очевидно, оно быстро перемещалось, потому что увеличивалось в размерах, так что вскоре я начала различать больше деталей.

Она вздрогнула и провела рукой по глазам. Ее слушатели были слишком глубоко заинтригованы, чтобы прерывать какими-либо комментариями, и она продолжила:

- Однако, как раз в тот момент, когда каноэ приблизилось достаточно близко, чтобы я могла с некоторой отчетливостью разглядеть фигуру, его продвижение приостановилось, и темная команда повернулась и начала грести в другую сторону, так что судно отступило в том направлении, откуда появилось. Только белая, сияющая фигура женщины оставалась обращенной ко мне, и ее рука медленно поднималась, как бы подзывая меня.

Одновременно до меня донеслись звуки, что-то вроде песнопения, в ритме, который повышался и снижался в такт с ударами весел. Это было такое странное, дикое пение, такая странная музыка! Никогда раньше я не слышала ничего подобного; никогда я не хотела бы услышать это снова! Это было сладко, о, так восхитительно, восхитительно сладко! - и все же это было отталкивающе, ужасно, душераздирающе! Это было успокаивающим и соблазнительным, чарующим; и все же в диких, волнующих ритмах, казалось, можно было услышать крики и стоны существ, находящихся в смертельной агонии! Это было восхитительно, вдохновляюще, опьяняюще - и в то же время это было мучительно, отчаянно, наполнено ужасом! Да, о да! Неземная музыка обладала всеми этими атрибутами; она разрывала сердце, одновременно очаровывая чувства; проникала в самую душу, завораживая всю природу!

Не могу сказать, как долго я слушала. Я была как зачарованная; внезапно я обнаружила себя в лунном свете; понятия не имею, как я туда попала. Выбралась ли через открытое окно или покинула дворец обычным способом, я не помню; но я оказалась снаружи, следуя за каноэ сирены. Я быстро следовала за ним, так что, каким бы быстрым ни было его движение, я настигла его, - оно приблизилось к великому храму Дорнанды и к мрачным порталам туннеля, из которого вытекает река. Я никогда прежде не была достаточно близко к храму, чтобы разглядеть его как следует, и почувствовала ужасный страх перед ним, оказавшись в его тени, когда он вырисовывался в хмуром величии на фоне залитого лунным светом неба; и тогда я почувствовала, что меня тянет к каноэ. Мне казалось, я нахожусь в самой лодке; музыка смолкла, а затем у меня закружилась голова и сердце почти перестало биться от охватившего меня ужаса!

Берил замолчала и прижала руку к боку. Слушатели увидели, что она сильно дрожит, и Арнольд сделал движение, словно собираясь прийти ей на помощь, но она сделала ему знак оставаться на месте; через несколько мгновений она справилась со своими эмоциями и продолжила:

- Женщина была высокой и, несомненно, благородной наружности. В ее повелительном тоне присутствовало что-то такое, что покорило меня с первого взгляда и вызвало мое невольное восхищение наряду с покорностью, ибо у меня не было сил сопротивляться. Как бы ни старалась, как бы ни боролась с этим, я чувствовала, что полностью, безоговорочно нахожусь во власти этой женщины, подвластна ее воле, послушна ее чарам.

Что касается ее внешности, то никогда я не видела такой удивительной красоты; но, как и музыка, она пугала и отталкивала, хотя и завораживала. Какое лицо! такое величественное в своем собственном сознании красоты и могущества! И все же так жестко, так жестоко - о, так ужасно, ужасающе, безжалостно жестоко! И когда она улыбнулась, как это случилось позже, это было похоже на улыбку дьявола и ангела, смешанную в одну.

Она стояла прямо, ее сияющие глаза все еще были устремлены на меня, все ее тело светилось или, скорее, было окутано ореолом, сквозь который проносились вспышки света, похожие на огни Святого Эльма. Она была одета в белые развевающиеся одежды, а ее волосы роскошными локонами ниспадали на плечи, выбиваясь из-под короны, в которой, подобно звезде, сверкал свет, впервые привлекший мой взгляд, когда я была еще далеко. Она не произнесла ни слова, но застывшее выражение ее лица немного изменилось, и мне показалось, будто я могу прочесть в нем дикое, ликующее торжество. Эта перемена в ее взгляде, казалось, сняла чары, до сих пор сковывавшие мои глаза, и я повернулась с чувством облегчения - как мне сначала показалось - чтобы посмотреть на темные фигуры, орудовавшие веслами; и тут меня с новой силой охватил ужас. Никогда, конечно, смертный не видел и не представлял себе, даже в лихорадочных снах или ненавистных кошмарах, таких мрачных, грубых существ. Что это были за люди, кем они были, я не могла себе представить. Мне казалось, они принадлежат не к живым и не к мертвым, а к какому-то ужасному промежуточному состоянию. Если бы можно было представить себе призрачную страну ужасов, в которой некоторым из умерших суждено бродить, маскируясь под живых, на самом деле, не являясь ни теми, ни другими, тогда я бы сказала, что они принадлежат к такому региону. Или, опять же, если бы можно было представить, что те отвратительные мумии, которые выставлены в Британском музее, внезапно ожили какой-то поддельной жизнью, чтобы на какое-то время стать фальшивыми изображениями человеческих существ, которыми когда-то были, - своего рода автоматами, - тогда это могли бы быть некоторые из них. Высохшие, сморщенные формы; со сморщенными лицами, на которых туго натянутая, похожая на кожу кожа едва скрывала череп и кости под ней; с выражениями - ах! какие вполне могли бы подойти заблудшим душам, обреченным вечно скитаться на полпути между царствами живых и мертвых!

Я смотрела на этих существ с чувством, представлявшим собой странную смесь глубочайшей жалости и невыносимого отвращения, но если они и смотрели на меня в ответ, то никак этого не показывали. Они продолжали свои монотонные взмахи веслами, уставившись остекленевшими, пустыми глазами вдаль, как будто постоянно искали что-то, что, как они знали, было безнадежно пытаться найти.

И все же каноэ продолжало свой путь и вскоре вошло в туннель через большие ворота, распахнувшиеся, впуская нас, словно по собственной воле. Вскоре мы подошли к чему-то похожему на пристань, и каноэ причалило к ней.

- Внезапно что-то заскрежетало по килю лодки, и мгновение спустя нас вместе с ней подняло над водой. Я почувствовала, что мы быстро поднимаемся в воздух, несомые в чем-то вроде клетки через огромную шахту, открывшуюся у нас над головами. Наконец, мы остановились рядом с платформой. Не было произнесено ни слова, не отдано никакого приказа, но, словно движимые одной общей целью, все высадились и поднялись по ступенькам своего рода процессией, в которой я следовала, понуждаемая силой, против которой моя воля тщетно боролась и восставала. Мы поднялись по многим ступеням, прошли через множество переходов и галерей, пока не оказались в огромном зале, более просторном и величественном, чем любой другой в этом дворце. В нем были высокие арочные двери, выходившие на внешнюю террасу, и зарешеченные окна, из которых открывался вид, как я впоследствии выяснила, на обширные рощи и сады. Сквозь эти окна я могла видеть вдалеке плывущие вверх облака тонкого дыма или пара, освещенные зловещим светом, среди которых разглядела множество фантастических движущихся фигур, в то время как воздух был наполнен низким бормочущим гулом и редкими криками, как будто вдалеке веселилась толпа.

Но теперь сила, контролировавшая мою волю, направила мое внимание на мое непосредственное окружение. Это место было освещено почти по образцу большого зала приемов Лиостры; но вместо колонн и спиралей света здесь со всех сторон были огненные змеи, которые извивались и переплетались во всех возможных формах и сочетаниях, вверху и вокруг. В одном конце стоял чудесный трон, ножки которого тоже были змеями, и они поднимали свои огненные головы и раздвоенные языки вверх и нависали над ним.

Вокруг было много кушеток или диванчиков, очень богато украшенных, преобладающим оттенком был глубокий, темно-красный. Перед троном находилось нечто вроде алтаря, на котором горел единственный огонек, тоже темно-красного цвета, постоянно менявшийся, принимавший всевозможные странные и неожиданные формы.

И снова мы, словно по обоюдному побуждению, двинулись процессией и прошли по внутреннему проходу или галерее, а оттуда в другие, - освещенные странным красноватым сиянием. Теперь я поняла, что вызвало еще один приступ ужаса - мы шли по галереям катакомб - месту, о котором мистер Лесли рассказывал нам некоторое время назад...

- И это описание заставило тебя занервничать и вызвало этот фантастический сон, - воскликнул Арнольд.

Но Берил не обратила на это внимания. Она продолжала, говоря теперь так, как мог бы говорить человек в трансе, описывающий сцены, следующие одна за другой в видении.

- Я смотрела сквозь стеклянные стены в просторные проходы и камеры и видела там фигуры мертвых; одни сидели, другие стояли, третьи лежали, некоторые группировались, что, без сомнения, имело свое значение, если бы я была в состоянии его понять. Все было освещено, хотя я не могла определить, откуда исходил свет; но я заметила, что везде у него было одно любопытное свойство - казалось, он не отбрасывал тени. Наконец мы остановились перед закрытой стеклянной дверью одной из меньших боковых комнат, и, заглянув в нее, я увидела только две фигуры - одну юноши, другую юной девушки, оба очень богато одетые, лежащие, как бы отдыхая, на разных кушетках. Дверь отворилась, и наши отвратительные слуги - не знаю, как еще их назвать, они сопровождали нас повсюду - вошли, подняли два лежащих тела и вынесли их; после чего мы все вернулись в тронный зал.

Берил снова замолчала и вытерла лицо носовым платком. Очевидно, она сочла этот рассказ болезненным и утомительным, и Арнольд умолял ее немного отдохнуть или отложить остальное до другого случая.

- Нет, - ответила она, мужественно стараясь подавить свои эмоции. - Я зашла так далеко; дайте мне закончить, а потом - насколько смогу - я постараюсь забыть об этом.

Затем мы вернулись в то, что я могу назвать Залом Огненных змей, где женщина, вынудившая меня присутствовать там, воссела на трон, подобно королеве, а два мертвых тела были положены на ковры в центре.

Затем снова заиграла дикая музыка, хотя я не могла понять, откуда исходили звуки, служители образовали кольцо и начали ужасный, гротескный танец, кружась сначала медленно, но постепенно ускоряясь, высоко задирая ноги и сотрясаясь в конвульсиях - их лица ужасно исказились. И вот, словно привлеченные звуками музыки, появились другие странные существа, которые, входя, вливались в кольцо и присоединялись к танцу и песне. Они прибывали группами по двое, по трое или по полудюжине, общее число увеличивалось, пока весь большой зал не заполнился кружащимися фигурами; все дико жестикулировали, танцевали, пели, кричали, прыгали - самая безумная толпа, какую я когда-либо видела. Они были одеты так, что я приняла их наряды за военную моду какой-то давно ушедшей варварской эпохи, в чеканные и отполированные доспехи, сверкающее снаряжение; и повсюду богатство и великолепие нарядов и сверкание бесчисленных драгоценных камней в сочетании создавали зрелище, совершенно недоступное моему бедному воображению для описания. Раз, два, три королева спускалась с трона и, на короткое время останавливая танец, касалась безжизненных тел жезлом или волшебной палочкой. Каждый раз, когда она делала это, вспышки света вырывались из его конца и, казалось, окутывали тела светящимся ореолом, подобным тому, которым была окружена она сама; но оно снова угасало после того, как она возвращалась на свое место. Однако в третий раз она сначала направила кончик своей палочки в сияющий свет на алтаре, который выпрыгнул навстречу ей, даже когда она была еще на некотором расстоянии. После этого танец совсем прекратился, и вся толпа стояла вокруг, словно ожидая того, что сейчас произойдет. А потом - потом - эти две мертвые фигуры зашевелились! Они не только зашевелились, но и начали дышать, сначала с трудом, затем, постепенно, легче; наконец, они открыли глаза и сели.

- Не могу передать вам, - продолжала Берил после еще одной короткой паузы, - с какими чувствами я наблюдала за происходящим. Ничто, кроме высшей силы, державшей меня все это время в своем плену, не мешало мне упасть в обморок или сойти с ума от сдерживаемого ужаса. Но все же сила, которой я не могла сопротивляться, заставляла меня стоять там и быть беспомощной свидетельницей, неспособной ни на слово, ни на движение.

Наконец два некогда мертвых существа поднялись на ноги, и, как будто впервые привлеченные силой той, кто вернула их к жизни, они оба преклонили колени у подножия ступеней трона и трижды глубоко поклонились. Вслед за этим королева сделала знак, и они встали, посмотрели друг на друга и немедленно восторженно обнялись, как могли бы обняться двое влюбленных, встретившихся после долгой разлуки.

Затем, в первый раз, эта таинственная женщина заговорила, хотя на каком языке, я не могла бы вам сказать. Возможно, это был мирвонский, - который, как вы знаете, я теперь довольно хорошо понимаю, - или это мог быть английский, или, опять же, она, возможно, вообще не говорила; возможно, она просто хотела, чтобы я поняла то, что она хотела передать.

- Идите, дети мои, - сказала она, обращаясь к этим двоим, - вы найдете там много ваших друзей и соратников. Иди и наслаждайся своей вновь обретенной жизнью, которую я вернула вам спустя тысячу лет. Идите и радуйтесь вместе - пока я не позову вас снова.

Эти двое вышли, держась за руки, и когда они проходили мимо меня, я смогла разглядеть их лица лучше, чем раньше. На них обоих было очень, очень приятно смотреть - он красив, как бог, она прекрасна, как богиня; но на их лицах не было ни румянца молодости, ни здоровья, ни даже жизни вообще. Их внешность и черты лиц свидетельствовали о том, что они были всего лишь мертвыми автоматами, которые заставили двигаться и действовать оккультной силой, как могли бы люди ходить во сне. Следуя за ними по пятам, выбежала и вся разношерстная компания.

- А теперь, - сказала эта ужасная женщина, обращаясь ко мне, - послушай, зачем я позвала тебя сюда этой ночью. Ты решила прийти в эту мою страну, королевой которой я должна была стать, и украсть у меня любовь и обожание моего нареченного мужа, Лиостры! С помощью каких злых чар, с помощью каких мерзких чар тебе это удалось, проклятая колдунья, я не знаю... Но я знаю одно: хотя твоя власть над ним кажется большей, чем моя, все же она ничем не превосходит мою. Я привела тебя сюда этой ночью, чтобы предупредить; если это будет напрасно, и ты не подчинишься мне немедленно, тогда ты действительно придешь снова, в своем собственном теле, чтобы встретить и претерпеть наказание, которое я назначила как подобающее твоему дерзкому преступлению. Я обращаюсь к тебе с предложением о помиловании - верни мне Лиостру в течение трех дней, восстановив его прежние чувства любви и привязанности ко мне, что ты, без сомнения, можешь сделать благодаря своему искусству, и ты будешь свободна беспрепятственно и в безопасности отбыть в свою собственную страну.

Но если до истечения трех дней он не будет здесь, у моих ног, преклонив колени, как прежде, тогда ты разделишь участь другой мерзкой колдуньи, которая с помощью злых чар также некоторое время назад пыталась заманить его в ловушку. Ее я тоже приговорила, но без предложения спасения; и если ты не уступишь, то будешь страдать вместе с ней. Это будет вашей общей гибелью - вас приведут сюда, и здесь, у моих ног, вам покажется, что вы умрете. Но не думай, что на этом твое наказание закончится; ибо своей силой я дам вам обоим такую жизнь, какую дала этой ночью, как ты видела, тем двоим, которые только что вышли, такую, какую я дала толпам, резвящимся и пирующим снаружи. Все они - мои создания, существа моей воли, зависящие от меня в той самой жизни, которой они живут изо дня в день, не имеющие собственной воли и не знающие другой королевы, кроме меня.

Здесь, среди этого разгрома, ты будешь существовать бесчисленные годы, и каждый день вынуждена смотреть на Лиостру и меня, и созерцать наше счастье, и скрежетать зубами от ярости и вечно живущей ревности при виде нашего счастья. Ибо я хорошо знаю, что, как только твоя власть будет окончательно сломлена, он вернется ко мне, и мы снова будем счастливы вместе, как были до того, как он увидел твою проклятую красоту; и ты будешь ежедневным свидетелем нашей радости и вечно безнадежно оплакивать то, что потеряла его.

А теперь пойдем со мной, и я покажу тебе жизнь, которой ты будешь жить, и товарищей, которые станут твоими. Ту, другую, о которой говорила, я не могу показать тебе сегодня вечером; для тебя будет лучше, если ты никогда ее не увидишь.

Во время этой тирады я тщетно пыталась заговорить и опровергнуть грязные обвинения, которыми она так злобно осыпала меня. Слушая ненавистную клевету, я чувствовала, что готова умереть от стыда и унижения; но я не могла вымолвить ни слова, и мне пришлось стоять молча, как человеку, который своим молчанием признает истинность всего, что против него выдвигается.

А затем она вывела меня на то, что казалось открытой равниной огромной протяженности, где я, к своему великому удивлению, увидела настоящую армию солдат; некоторые из которых были выстроены, как на параде, другие маршировали, словно отрабатывая полевые упражнения и военные маневры. Оттуда мы прошли в Священные сады - или, скорее, как я бы назвала их после того, что я увидела, Сады Комуса. То, что я там увидела, - ужасные зрелища, на которые я была вынуждена смотреть, жуткие, адские кутежи, тошнотворный, отвратительный разврат, - обо всем этом я никогда не смогу рассказать. Мой язык отказался бы запятнать себя подобными мерзостями; мое сердце разорвалось бы от стыда и ужаса. Я могу только сказать вам, что, прежде чем мне позволили повернуться ко всему этому спиной, я, казалось, тысячу лет провела в Чистилище, и когда, наконец, это подошло к концу...

Но конец не был сказан, ибо, охваченная эмоциями, вызванными воспоминанием о том, что казалось ей таким реальным, бедная Берил откинулась на спинку кресла и потеряла сознание.

XXVII. СНОВА ЧЕРНОЕ КАНОЭ

Как раз в тот момент, когда луна поднялась над далекими высотами, и ее мягкие лучи осветили реку, спящий город и сельскую местность вокруг, Лесли и его друг Гейлия приблизились к храму Дорнанды. Они выбрали тропинку, которая сначала вела через рощи деревьев, тени которых благоприятствовали их стремлению держаться подальше от глаз случайных прохожих на берегу реки. Правда, вероятность встречи с кем-либо из обычных жителей была невелика, учитывая трагическую находку, сделанную утром, и общее чувство страха, царившее повсюду. Но они хотели до поры до времени сохранить свои расследования в тайне и избежать возможности быть замеченными даже тем, кто наблюдает за ними из окна. Однако, когда последний дом скрылся из виду, они покинули укрытие в лесу и пошли вдоль берега реки, пока не увидел большой храм; затем Гейлия отошел на небольшое расстояние, чтобы укрыться за скалистым гребнем, покрытым деревьями, спускавшимся на небольшое расстояние к ручью. Нырнув в заросли елей, они поднялись по крутой тропинке и взобрались на вершину хребта, где остановились отдохнуть на месте, откуда открывался вид на реку.

Лесли сразу понял, что Гейлия привел его в место, особенно подходящее для их цели. Они стояли на широком каменном выступе, своего рода мысе, с которого открывался вид на реку на большие расстояния по обе стороны, простиравшийся перед ними до туннеля, из которого она выходила. Колоссальный храм, фасад которого находился в глубокой тени, возвышался, темный и хмурый, почти до пушистых облаков над головой; в то время как у его основания река разливалась, образуя справа озеро, простирающееся на некоторое расстояние к горным преградам, закрывавшим перспективу в этом направлении. Слева вода тоже простиралась на некоторое расстояние, но не так далеко, справа. Массивный фасад храма тянулся, пока не терялся в легкой дымке, висевшей над долиной.

Скалистый выступ, на котором они остановились, был так густо покрыт деревьями, что они находились в густой тени, а подлеска было достаточно, чтобы полностью скрыть их со всех сторон, не мешая обзору. Таким образом, они могли видеть все вокруг своего наблюдательного пункта с трех сторон, четвертая сторона была продолжением хребта, круто поднимавшегося к высотам за ним.

Лесли захватил с собой револьвер, но у его спутника был только меч, который полагался к доспехам. Казалось, Лиостра не вооружал своих людей огнестрельным оружием - по крайней мере, пока они были заняты дома. Предполагалось, что здесь не было ничего, для чего оно могло бы понадобиться, а те запасы, которые у него были, он хранил под замком. Так сказал Гейлия; но однажды Лесли услышал истинную причину от самого Лиостры. Дело было в том, что он с презрением относился ко всему обычному огнестрельному оружию, рассматривая его как простые игрушки.

- Я изобрел, - сказал он Арнольду и его другу, - оружие, которое превосходит все ваши современные винтовки и тому подобное оружие так же, как обычная винтовка превосходит лук со стрелами. Когда придет время, я передам его в руки моих солдат и научу их, как им пользоваться.

Больше ничего сказано не было. Он не удостоил их дальнейшими объяснениями, но они знали о нем достаточно, чтобы с живым любопытством ожидать будущего объяснения.

Лесли и его спутник уселись на выступ скалы, хорошо скрытый в тени, и, переговариваясь шепотом, ждали и наблюдали.

Гейлия уже слышал полный рассказ о ярком сне Берил, потому что Лесли, покинув ее, разыскал его и все ему рассказал.

- Нет смысла придавать значение мелочам или останавливаться на половинчатых откровениях, - сказал он Арнольду. - Я верю, мы можем доверять Гейлии; а в обстоятельствах, в которых оказались, мы, безусловно, нуждаемся в совете или прямой помощи, которую можем получить.

Но Гейлия, будучи в то время очень занятым, почти ничего не прокомментировал, сказав, что все обдумает, и они поговорят об этом подробнее, когда встретятся вечером.

Однако теперь, когда Лесли задал ему вопрос, он проявил склонность по-прежнему воздерживаться от выражения какого-либо мнения.

- Подожди, друг мой Лесли, - прошептал он, - пока мы не увидим, что принесет наша сегодняшняя вахта. Возможно, мы увидим что-то, что прольет свет на остальное, поэтому я предпочел бы отложить дальнейший разговор до утра; в любом случае, пока мы здесь, лучше соблюдать абсолютную тишину.

Лесли почувствовал некоторое разочарование, так как пребывал в том беспокойном настроении, которое побуждает человека искать утешения в разговоре с другим человеком и прислушиваться к его мнению; но он внял предупреждению и без дальнейших замечаний погрузился в молчание.

Они долго сидели так, каждый погруженный в свои мысли, и ничто не нарушало тишины, кроме писка летучей мыши, уханья совы или внезапного всплеска в реке под ними, когда рыба выпрыгивала и падала обратно в поток.

Лесли смотрел на огромную темную громаду, возвышавшуюся напротив них, и размышлял о том, какие истории она могла бы рассказать о мрачном, давно ушедшем прошлом. После этого его мысли перенеслись в настоящее, он вспомнил сон Берил и задался вопросом, действительно ли в этих стенах происходит что-то, хоть как-то напоминающее то, что она так живо описала. Потом ему захотелось раскурить трубку, но он знал, что Гейлия запретил бы это как совершенно неосмотрительный поступок - хотя, мечтательно подумал он, какое это имело значение? - вокруг не было ничего, никого, они гонялись за дикими гусями - и вот...

Тихое, многозначительное прикосновение руки Гейлии к его плечу разбудило Лесли как раз в тот момент, когда он уже начал погружаться в дремоту. Он вздрогнул и оглянулся, но еще одно предостерегающее пожатие заставило его очнуться окончательно; он сел, посмотрел на реку и увидел - что это было?

Там был вход в туннель, постепенно начинавший светиться мягким сиянием, как от света, который неуклонно приближался, но все еще оставался далеко в чернильных глубинах. Постепенно он становился ярче, и вскоре над темными водами засверкали яркие лучи, исходящие от похожего на звездный света, который теперь можно было видеть направляющимся к ним.

Еще через несколько минут Лесли различил очертания большого черного каноэ, постепенно вырисовывавшиеся на фоне окружающего света; еще несколько минут, и оно вынырнуло из туннеля и стало отчетливо видно; и вот что он тогда увидел.

Большое индейское боевое каноэ, по-видимому, черное скорее от старости, чем от краски, плыло к ним по спокойному течению. Его нос поднимался высоко над фальшбортами, изгибаясь вверху чем-то вроде завитка, и на нем стояла одинокая темная фигура, неподвижная и статная, смотревшая прямо перед собой. За ней виднелись еще шесть темных фигур, обращенных в ту же сторону, каждая с веслом, которое, погружаясь в темную воду, при каждом взмахе превращало рябь в огненные круги. Головы и плечи этих странных существ были опущены в позах, которые каким-то особенно странным образом наводили на мысль об ужасном, безнадежном, беспомощном страдании. На корме виднелись еще две темные фигуры, в которых почти ничего нельзя было разглядеть, так как они были закутаны в плащи с капюшонами. Наконец, рядом с ними, выпрямившись, стояла фигура прекрасной женщины, одетой в сияющие белые одежды, со светлыми волосами, ниспадающими роскошными локонами на плечи, на голове у нее была золотая корона, в которой были камни или самоцветы, сверкавшие и сиявшие более чем земным светом; в то время как все ее тело было окружено светящимся ореолом, из которого через определенные промежутки времени вылетали маленькие огненные стрелы.

- Черное каноэ и Женщина из сна Берил! - пробормотал Лесли себе под нос.

- Аллойя! - прошептал Гейлия и крепко сжал его руку, лежавшую у него на плече, в знак необходимости молчать.

Но, казалось, каким-то образом этот тихий шепот достиг ушей величественной женщины, стоявшей на корме таинственного судна, потому что ее взгляд василиска теперь, очевидно, был устремлен на то место, где прятались эти двое; а затем, без всякого слова или сигнала, насколько могли видеть наблюдатели, те, кто держал весла, бесшумно повернулись и начали грести в другую сторону. Все остальные остались на своих местах, взгляд женщины, в котором теперь, казалось, читался лютый гнев, как будто она была взбешена тем, что за ней подглядывали, оставался прикованным к наблюдателям. Постепенно каноэ углубилось в туннель, свет померк, и, наконец, все следы того, что видели двое наблюдателей, исчезли.

Некоторое время они молча ждали какого-то дальнейшего развития событий, но ничего не произошло. Лесли глубоко вздохнул.

- Фу! что все это значит? - воскликнул он. - Действительно ли я видел то, что приснилось нашей юной леди прошлой ночью, или мне это тоже приснилось?

- Это был не сон - ни сейчас, ни прошлой ночью, - ответил Гейлия тихим, благоговейным тоном. - Я знал это, я был уверен в этом; но я не решался сказать то, во что верил.

- Знал - что?

- То, что, по словам той девушки, она видела, не было сном.

Лесли уставился на него.

- Но что еще это могло быть? - спросил он. - Она не могла... Нет, это слишком абсурдно...

- И все же теперь ты сам видел черное каноэ с его командой демонов и королеву-колдунью Аллойю, именно такими, какими она их описывала. Как же тогда ты можешь говорить, что не веришь?

- Это был сон, говорю тебе, это был всего лишь сон, - упрямо возразил Гордон. - Это всего лишь совпадение. Она - возможно - слышала разговоры об этом странном судне точно так же, как ты говорил о нем мне.

Он не хотел, не мог допустить возможности того, что утверждал другой. Это было слишком ужасно, слишком сатанински - нет! он не допускал даже самой возможности такого!

Гейлия промолчал и не стал больше спорить по этому поводу. Вскоре он вдруг сказал:

- Ты помнишь, что говорила девушка о больших толпах людей и празднествах, происходящих по ночам в Священных садах? Не хочешь ли подняться со мной на одну из тех высот, откуда нам будет лучше видно? Возможно, там мы станем свидетелями чего-то еще.

На это Лесли не возразил, и Гейлия сразу же направился по тропинке, очевидно, знакомой ему, в указанном им направлении.

Подъем оказался долгим и трудным, но луна теперь стояла высоко, была очень яркой, и это значительно помогло им. По пути они миновали неглубокую долину, образованную двумя скалистыми, увенчанными деревьями гребнями, спускающимися параллельно друг другу к реке. Пространство между ними представляло собой открытую травянистую равнину, которая с обеих сторон плавно спускалась к небольшому ручью, бегущему параллельно горным хребтам. Высоко, на противоположной стороне от той, по которой они поднимались, было то, что мы назвали бы маленьким домиком, одиноко стоявшим в глубокой тени под дальним гребнем. Из окна на долину падал слабый отблеск света. Лесли спросил, кто живет в этом одиноком жилище.

- Пастух по имени Токабу и его дочь Вета, - тихо ответил Гейлия. - Давай пройдем тихо, иначе нас могут услышать, и выйти посмотреть.

Затем они покинули лужайку и снова углубились в заросли, пока, после получаса напряженной ходьбы, совершенно неожиданно не оказались на краю высокой пропасти. Затем Лесли увидел примерно в полумиле от себя верхние башни и шпили великого храма, выделяющиеся на фоне зловещего сияния, как будто за ними пылал большой пожар. Клубы дыма или пара поднимались вверх, слышалось неясное гудение, похожее на неопределенный шум, издаваемый отдаленной толпой, сквозь который время от времени прорывались слабые, но отчетливые звуки криков и смеха.

Гейлия казался разочарованным.

- Я думал, отсюда лучше слышно и видно, - недовольно пробормотал он. - И все же... что ты об этом думаешь? Разве там все не так, как описала девушка, - по крайней мере, насколько можно разглядеть?

- Я понимаю, что ты имеешь в виду, друг мой, - согласился Лесли. - Видит Бог, все это более чем странно! Я не могу этого понять; моему бедному мозгу не под силу постичь это. Позволь нам, друг Гейлия, вернуться во дворец, где мы сможем позаботиться о безопасности наших друзей. Эти сверхъестественные переживания наполняют мой разум новыми страхами за них.

Гейлия повернулся и пошел впереди, Лесли последовал за ним. Обратный путь дался им гораздо легче, чем подъем, и вскоре они оказались почти в поле зрения уединенного жилища, мимо которого проходили по пути наверх, когда в неподвижном воздухе раздался ужасный, леденящий кровь вопль, за которым последовала серия пронзительных криков человека, попавшего в беду. Услышав этот звук, Гейлия пустился бежать, Лесли последовал за ним по пятам, на ходу вытаскивая револьвер.

XXVIII. ДЕМОНЫ НОЧИ

Когда двое молодых людей выбежали из леса на открытое место, то едва смогли разглядеть хижину пастуха, стоявшую на противоположной стороне узкой долины. Вся эта часть была погружена в глубокую тень, отбрасываемую лесистым гребнем; но большая часть промежуточного пространства, спускавшаяся к небольшому ручейку, который, как уже было описано, бежал по середине лощины, была залита ярким лунным светом.

Взглянув на противоположный берег, они оба на бегу увидели, что коттедж больше не освещен и его почти невозможно различить в тени; но перед ним, в лунном свете, по склону к ним бежала девушка, жалобно крича. Позади нее, очевидно, преследуя, виднелась темная фигура - одно из тех странных существ, которых Лесли видел орудующими веслами в черном каноэ. Как раз в этот момент девушка повернулась, словно из страха перед вновь прибывшими, после чего Гейлия крикнул ей, чтобы она шла прямо к ним, заверяя, что ей нечего бояться. При звуке его голоса ее отвратительный преследователь остановился и повернул назад, исчезнув мгновение спустя в тени, из которой они с девушкой только что вышли.

Последняя, бросив быстрый взгляд назад и убедившись, что ее больше не преследуют, упала на лужайку, словно в обмороке. Однако, как раз в тот момент, когда Лесли и его спутник, перебравшись через мелкий ручей, приблизились к ней, она приподнялась и, узнав молодого офицера, испуганно вскрикнула, дрожащим пальцем указывая в ту сторону, откуда пришла:

- Достопочтенный сэр, там мой отец. Они убили его. Смотрите! О, смотрите! Они уносят его прочь!

Это было сказано на ее родном языке, но Лесли понял и, взглянув в ту сторону, куда она указала, различил в тени гребня группу спускавшихся темных фигур. Когда он присмотрелся повнимательнее, прикрыв глаза рукой, ему показалось, будто они что-то несут.

Гейлия тоже увидел это в тот же миг и с громким криком, показавшимся его спутнику чем-то вроде боевого клича, бросился в погоню, Лесли бежал рядом с ним.

Поскольку склон холма здесь был покрыт зеленью, не имелось никаких препятствий, которые могли бы помешать их продвижению, и они быстро нагнали движущуюся группу. Те один или два раза оглянулись, но не ускорили шага и не выказали никаких признаков намерения бросить то, что несли. Возможно, они были смелее, когда были группой, чем одиночка, преследовавший девушку; или, возможно, они были существами, избегавшими света, и чувствовали себя сильнее и увереннее, защищенные темнотой. Как бы то ни было, все они неуклонно продолжали свой путь, за исключением одного, который держался позади и постоянно оборачивался с угрожающими жестами в сторону двух преследователей.

Когда последние подошли ближе, то смогли достаточно ясно разглядеть, что ноша была телом пастуха; но что касается его похитителей, то они не знали, с кем имеют дело. Это была группа из семи человек, из которых только двое были похожи на команду черного каноэ. Остальные были одеты по-военному, в сверкающие кирасы и шлемы, со сверкающими мечами. Один, одетый богаче остальных, с развевающимся плюмажем на шлеме и в расшитой золотом тунике вместо кирасы, выглядел как офицер, возглавляющий отряд. Это был тот, кто держался сзади и угрожающе поворачивался к двум молодым людям.

Теперь Лесли чувствовал, что, как бы там ни было, он, насколько это касалось его самого, находился на не очень надежной почве. Здесь был отряд солдат в форме, очевидно, во главе с тем, чья великолепная одежда свидетельствовала о том, что он облечен властью, и, несмотря на все, что он (Лесли) знал об обратном, они могли оказаться кем-то из охранников Лиостры, выполняющих приказы своего хозяина. В этом случае, конечно, ему было опасно вмешиваться. В полумраке он не мог разглядеть форму достаточно отчетливо, чтобы решить, точно ли она похожа на форму людей Лиостры, насколько он их знал; во всяком случае, он не знал их достаточно хорошо, чтобы быть вполне уверенным в этом, даже если бы освещение было лучше. Поэтому теперь он сознательно держался на заднем плане, полагая, что на переговорах, если они последуют, говорить будет, естественно, Гейлия, а не он сам.

В тот момент, когда Гейлия поравнялся с этим офицером, вся группа должна была пересечь полосу лунного света, и Лесли, теперь стоявший неподвижно, на короткое время отчетливо увидел их всех. Это длилось всего мгновение или два, но оказалось достаточно, чтобы саму его душу пронзил всепоглощающий ужас. Каждое лицо принадлежало трупу, за исключением глаз, горевших свирепостью, больше свойственной хищному зверю, чем человеческому существу. Более того, нижняя часть лица каждого была испачкана кровью, которая у некоторых все еще стекала с подбородков на одежду. С того, кого они несли, - теперь уже окоченевшего трупа, обратившего мертвенно-белое лицо к небу, - тоже капала кровь; но у него она сочилась из ужасной раны на горле, выглядевшей так, словно его разорвали нетерпеливые когти.

Как раз в тот момент, когда обостренные чувства Лесли уловили все это, - на его глазах все это выплыло на лунный свет и снова исчезло в тени всего за мгновение или два, - офицер, шедший сзади, внезапно повернулся навстречу Гейлии и остановился, ожидая его, почти в центре полосы яркого лунного света таким образом, что они оба ясно видели его. Если те, кто был с ним, были демонами - а Лесли теперь начал думать, что так оно и должно быть, - тогда действительно это чудовищное воплощение человеческого облика было достойно того, чтобы командовать над ними. Он встал и повернулся лицом к Гейлии, рыча, как разъяренный тигр; в его глазах был зловещий блеск, который, казалось, обжигал тех, кто смотрел на него, а губы были оттянуты назад, обнажая огромные зубы, как у голодного волка. Рука без перчатки, которую он угрожающе поднял, была окрашена в темно-красный цвет. В этой руке не было оружия, и секунду или две она оставалась поднятой, затем опустилась и ударила Гейлию по плечу. Когда она коснулась его, яркая вспышка, казалось, метнулась вперед, словно огненный дротик, и Гейлия упал на землю без крика или звука, если не считать тяжелого вздоха.

Вслед за этим Лесли, стоявший в двух или трех шагах позади, выстрелил в того, кто таким образом сразил его друга, и пуля попала тому прямо в грудь, прямо над сердцем. Он услышал глухой удар, но рана, казалось, не произвела никакого эффекта, потому что отвратительное рычащее чудовище с новой яростью в глазах повернулось к своему новому противнику, по-прежнему подняв руку. В отчаянии Лесли прицелился во второй раз в эту руку и был уверен, что пуля попала в нее, потому что она дернулась назад, а затем упала и мгновение безвольно раскачивалась, как будто была сломана. Но сразу же после этого она снова поднялась, когда ее владелец двинулся на него, и тогда Лесли показалось, будто из нее вылетел пылающий меч и поверг его на землю.

Когда он пришел в сознание, то лежал в лунном свете, его голову поддерживал Гейлия, который с помощью девушки из пастушьего домика ополаскивал ему голову водой. Некоторое время он был слишком сбит с толку, чтобы вспомнить, что произошло, и испытывал такую головную боль, что почти не мог думать. Однако постепенно боль стала ослабевать, и к нему вернулась память. Он сел и огляделся по сторонам.

- Помолчи немного, - посоветовал Гейлия. - Через несколько минут ты станешь сильнее.

- Что со мной случилось? - слабо спросил Лесли. - Я не помню...

- Не пытайся сделать это прямо сейчас, друг Лесли, - убеждал Гейлия. - Постепенно тебе станет лучше.

Но память возвращалась, и Лесли содрогнулся, вспомнив пережитое.

- Это было ужасно! Это похоже на ужасный кошмар! - воскликнул он. - Как тебе удалось сбежать?

- Я бы никогда не оправился - и ты тоже, - если бы не присутствие духа этой храброй маленькой девочки. Когда отвратительный демонический отряд ушел, она побежала обратно к себе домой и принесла какое-то особое снадобье, которое обычно готовил ее отец и всегда держал под рукой, и оно оживило нас обоих как раз тогда, когда едва не стало слишком поздно.

Лесли пробормотал слова благодарности молодой девушке, но она скромно заявила, что не сделала ничего необычного или заслуживающего внимания. Она была чрезвычайно хорошенькой молодой пастушкой, хотя все еще выглядела бледной и испуганной; и Лесли увидел, что ее глаза наполнились слезами.

- Ее зовут Вета, - объяснил Гейлия, обращаясь к Лесли. - Ее отца, как я уже говорил тебе сегодня вечером, звали Токабу, и теперь, когда он умер, я не знаю, что будет делать бедное дитя. Для нее было ужасным потрясением видеть, как ее отца таким зверским образом убили и унесли. Подумай, какое мужество потребовалось ей, чтобы проследить, как они удаляются, а затем отважиться выйти из своего укрытия и прийти нам на помощь. Разве это не было храбро - удивительно храбро?

Лесли горячо согласился с ним и сказал то же самое покрасневшей молодой девушке, а затем спросил Гейлию, видел ли он, в какую сторону ушел ужасный отряд.

- Они уплыли, - ответил Гейлия, - в черном каноэ - и направились к туннелю под храмом. Это все, что она знает.

- Ах! А женщина? Аллойя? Она была с ними?

- Очевидно, нет, - ответил Гейлия. - Возможно, она выпустила их одних; или они вышли сами по себе, так сказать, без ее ведома или согласия.

- Это ужасное, необъяснимое происшествие! От моего револьвера было не больше пользы, чем от пневматического пистолета. Я выстрелил дважды и каждый раз попадал в это... существо... но это произвело на него не больше действия, чем вода на спину утки, как говорят у нас в Англии.

Затем он рассказал Гейлии о том, что произошло после того, как он (Гейлия) был сбит с ног.

- Какой таинственной силой, - спросил Лесли в заключение, - это ужасное, похожее на дьявола существо швырнуло нас обоих, словно в нас ударила молния? И как получилось, что раны, которые убили бы или искалечили любого обычного смертного на земле, совсем не затронули его?

Но поскольку они не могло найти ответы на эти вопросы, то вскоре прекратили их обсуждение и решили повернуть домой.

- Тебе лучше пойти с нами, - сказал Гейлия, обращаясь к Вете. - После того, что произошло, ты не можешь оставаться здесь одна. Пойдем с нами, и я отдам тебя под защиту нашего народа. - Предложение, которое молодая девушка с радостью приняла.

Они спустились к реке и пошли вдоль ее берега по направлению к дворцу. Их беседа касалась каких-то безразличных тем, выбранных Гейлией скорее с целью отвлечь внимание девушки от ее великого горя, чем от какой-либо мысли о том, что в данный момент они представляют интерес. Было многое, что Лесли хотел бы обсудить со своим другом, но о чем, по его мнению, они не могли говорить в ее присутствии.

По пути они внимательно осматривались по сторонам, но больше не видели никаких признаков присутствия своих недавних врагов. Все вокруг них было погружено в мирный сон; тишина не нарушалась ничем, кроме их собственных тихих голосов. Даже ночные птицы, казалось, предались отдыху.

Когда они приближались к дворцу, до слуха Лесли донесся слабый шорох, словно что-то быстро двигалось по воде. У него едва хватило времени обратить на это внимание Гейлии, когда из-за поворота показалась "Мирвония" - галера, на которой они проделали последний этап своего путешествия, - быстро приближавшаяся к ним.

На ней не было ни огней, ни мачты, ни знамени, и вообще никаких признаков присутствия кого-либо на борту. Она скользнула мимо них подобно призраку, выглядя так, словно ею управляли призрачные руки.

Двое молодых людей удивленно уставились ей вслед.

- Интересно, что это значит? - воскликнул Лесли. - Как ты думаешь, Лиостра вернулся?

- Нет, - решительно ответил Гейлия. - Она бы несла его знамя, если бы он был на борту. Мне кажется, Аллойя отправилась в тайное полуночное путешествие по собственному почину.

- Но мы видели ее в каноэ, и она вернулась в храм, как ты помнишь, - сказал Лесли.

- Верно! Я на мгновение забыл об этом, - задумчиво ответил Гейлия. Затем, после короткой паузы, он вдруг сказал: - Кажется, я понял! Она плыла вниз по реке навстречу этой лодке, когда мы впервые увидели ее, и она вернулась, потому что каким-то образом почувствовала, что за ней кто-то наблюдает. Если это так, то нам, возможно, придется ощутить на себе ее гнев.

- Возможно, если бы она знала, кто мы такие, - уверенно ответил Лесли, - но, слава Богу, она этого не знает.

- Я в этом совсем не уверен, - мрачно ответил Гейлия.

Как раз в этот момент их внимание снова привлек громкий всплеск, особенно к "Мирвонии", которая все еще была в поле зрения.

- Кто-то прыгнул за борт, - воскликнул Лесли.

- Или что-то было сброшено, - предположил Гейлия.

- Это что-то большое и белое, - заявила Вета, - и оно живое. Смотрите! Вон оно! Оно плывет сюда!

- Кто-то прыгнул за борт и плывет к нам! Что это может означать? - воскликнул Лесли. - Давайте пойдем к нему и посмотрим, не нужна ли ему помощь!

В лунном свете они увидели нечто похожее на голову, которая приближалась к ним, как будто частично плыла, частично дрейфовала по течению. Но прежде чем они успели приблизиться, оно достигло берега на некотором расстоянии, и тогда из воды поднялась фигура большой белой пумы, так хорошо знакомой Лесли. Она встала и встряхнулась, как большая ньюфаундлендская собака.

Двое других посмотрели на нее с некоторым опасением, но Лесли побежал ей навстречу, взволнованно крича: "Миллио! Миллио! Миллио!"

Умное животное, очевидно, узнало его, потому что сразу же бросилось ему навстречу. Его спутники, однако, попятились в явном страхе.

- Не бойтесь, - крикнул Лесли, - она никому не причинит вреда. Смотрите сюда, - он погладил огромную голову, - но что это?

На Миллио был красивый золотой ошейник, к которому на шнурке был прикреплен мешочек из индийской резины. Лесли нетерпеливо отсоединил и открыл его, смутное предчувствие грядущего зла заполнило его разум. Внутри, очень тщательно завернутая в еще более плотную резину, лежала записка. Он развернул ее и прочел при лунном свете.

И вот что он там увидел, написанное дважды, один раз по-мирвонски, а другой раз по-английски:

Я, Рельма, дочь Манцони, наследственного короля Мирвонии, нахожусь в плену. Меня похитили в отсутствие моего отца, чтобы отвезти, как я понимаю, к Аллойе в храм Дорнанды. Того, кто найдет эту записку, просят отнести ее достопочтенному незнакомцу, гостящему при дворе Лиостры, которого зовут Лесли, и попросить его попытаться найти способ сообщить моему отцу.

- Что там написано? - спросил Гейлия, заглядывая Лесли через плечо. Его любопытство, когда он увидел, как Лесли вскрывает записку, взяло верх над недоверием к странной посыльной, и он отважился подойти и погладить ее.

- Написано? - процедил Лесли сквозь зубы. - Здесь написано о том, что затевается еще одна чертовщина, еще больше зла замышляет эта дьяволица, ваша драгоценная жрица, ваша печально известная Аллойя! Бедная Рельма! Бедная девочка, быть увезенной таким образом! И подумать только, она была в той самой лодке, когда та проплывала мимо нас! О, Боже мой! Какое ужасное зло может свершиться! Рельма в ее власти. В ее власти! Быстрее! Давайте побежим за этой лодкой и вернем ее обратно, если... но она уплыла - скрылась из виду. Ах, исчезла!

Бедный Лесли бредил как безумный, в то время как двое других слушали в немом изумлении. Прошло некоторое время, прежде чем он пришел в себя настолько, что смог объяснить Гейлии положение дел.

Когда, однако, молодой офицер усвоил факты, он приложил руку ко лбу и воскликнул:

- Я вижу! Я понимаю! Волшебница! Королева зла! Разве ты не помнишь, друг Лесли, другую женщину, из сна, которая должна была страдать точно так же? Кого тогда там не было, но кто должен был прибыть позже? Это была Рельма! Тогда ее там не было, но сейчас она там!

XXIX. БЕРИЛ ПРОПАЛА!

Лиостра восседал на своем троне в большом зале для приемов, выглядя более суровым и сердитым, чем когда-либо на памяти кого-либо из его офицеров.

Он вернулся тем утром, - на третий день после событий, описанных в предыдущей главе, - и был встречен на воде жрицей Аллойей и ее свитой. Что потом произошло между ними, неизвестно, но, когда она оставила его, чтобы вернуться в храм, он отправился в свой дворец, созвал двор и послал за Лесли и Гейлией.

- Вы двое обвиняетесь, - холодно сказал он им, - в заговоре против нашей горячо любимой и наиболее почитаемой жрицы Аллойи; в том, что шпионили за ней по ночам и пытались настроить умы нашего народа против нее злыми и отвратительными обвинениями и предположениями. За время моего отсутствия были совершены некоторые прискорбные преступления, и Аллойя обвиняет вас в том, что вы сами совершили эти гнусные деяния или спровоцировали их совершение, чтобы попытаться возложить вину на нее. Она требует от меня, чтобы вы оба были немедленно переданы ей, и она могла полностью изучить этот вопрос и поступить с вами так, как сочтет нужным. Вы признаете это обвинение или отрицаете его?

- Это верно лишь постольку, поскольку... - начал Лесли, но, к его полному разочарованию, Лиостра быстро его перебил:

- Вы признаете это! Тогда на этом все заканчивается, что касается меня. Вы, Лесли, пришли сюда без приглашения, и ваше присутствие не было ни обязательным, ни желанным. Тем не менее, к вам относились вежливо и с доверием - таким доверием, что вы могли бродить, где пожелаете, в свое удовольствие. И вот как вы отплатили за мою щедрость - шпионя за...

- Но, умоляю вас, сначала выслушайте то, что я хочу сказать, - взмолился бедный Лесли.

- Ничто из того, что вы можете сказать, не оправдывает такое поведение, - сердито прервал его Лиостра. - Однако я не собираюсь судить вас; вы можете сказать то, к чему у вас есть основания, той, которую вы так глубоко оскорбили. Я советую вам положиться на ее милосердие; она милостива и может проявить к вам милосердие; и, если она это сделает, у меня будет достаточно времени, чтобы услышать, что вы скажете, чтобы примирить вас со мной. Офицеры, уведите их; немедленно отведите в наш великий храм и передайте на попечение стражников Аллойи.

- Они не уйдут! - страстно воскликнул Арнольд, подходя к Лесли и кладя руку ему на плечо. - Или, если вы отошлете их, тогда отошлите и меня тоже; ибо все, что они сделали, сделал и я. Если они виновны, то и я тоже, потому что я был посвящен во все, что они сделали.

- Вы? - удивленно спросил Лиостра.

- Да, я. Но что за глупость? В чем их обвиняют?

Он только что вошел и не слышал начала разговора; теперь он стоял позади Лесли, уставившись на Лиостру; сбитый с толку и возмущенный Лиостра замолчал и, казалось, задумался. В этот момент кто-то подошел и прошептал ему что-то на ухо, после чего он резко встал и вышел, сказав только:

- Пусть все присутствующие останутся здесь, пока я не вернусь.

Лесли был так же сбит с толку, как и Арнольд, и пытался вполголоса объяснить ему суть дела, когда почувствовал, что его тянут за рукав.

Он огляделся, но не увидел поблизости никого, кто мог бы прикоснуться к нему. Поэтому он отвернулся, чтобы возобновить торопливое совещание, когда снова почувствовал рывок.

Среди толпы, двигавшейся вокруг него, ближайшим человеком в этот момент оказался один из индейцев, которых присутствовало несколько. Большинство из них, как было понятно, вернулись вместе с Лиострой. Это был высокий мужчина с внешностью великого вождя, украшенный головным убором из перьев, похожим на гребень гигантского какаду. Его тело было закутано в огромный плащ, а смуглые черты лица скрыты под слоем краски. Лесли снова собрался нетерпеливо отвернуться, но в тот самый момент, когда поворачивался, поймал взгляд индейца, в котором, казалось, присутствовал какой-то скрытый смысл. Однако прежде чем он успел разобраться в происходящем, индеец повернулся на каблуках и медленно зашагал по залу. Что-то в его осанке и манерах, когда он удалялся, поразило Лесли. Индеец показался ему знакомым; но в следующий момент тот смешался с группой других индейцев, и после этого можно было увидеть его лишь мельком.

Шли минуты, Лесли с Арнольдом обсуждали ситуацию со всех возможных точек зрения. Гейлия тоже участвовал в обсуждении, но единственным результатом их совместного совета стало еще большее усиление тревоги и недоумения. Гейлия мрачно сообщил им, он уверен, надежды на то, что Лиостра изменит свое решение, очень мало. Он (Гейлия) слишком хорошо знал его, и Аллойю тоже, и ее влияние на него.

- Аллойя, должно быть, отправилась к нему сегодня утром с какой-нибудь лживой жалобой, прежде чем кто-либо другой успел сообщить об этом, - сказал он. - И Лиостра, как видите, поверил ей. Я предупреждал тебя, - я нисколько не был уверен в том, что она не увидела и не узнала нас.

Слушая это, Лесли не мог подавить дрожь. Мысль о том, чтобы быть отданным на милость Аллойи, была ужасна. Но вместе с этой мыслью в его голове возник вопрос: увидит ли он там Рельму?

Как раз в этот момент его взгляд упал на индейского вождя, ранее привлекшего его внимание. Он пересекал зал, чтобы поговорить с кем-то на противоположной стороне, и когда Лесли снова обратил внимание на его походку, смутная ассоциация между Рельмой и манерой держаться индейца дала ему внезапный ключ к разгадке.

Это был Манцони!

Лесли уставился на него в крайнем изумлении; затем, поймав его многозначительный взгляд, отвел глаза в другую сторону и сделал вид, что его интересуют некоторые из замысловатых украшений на стене перед ним.

Да! Он не мог ошибиться! Это был Манцони - Манцони, который обещал ему, что в час опасности будет недалеко. Он также предупредил его, словно повинуясь какому-то пророческому инстинкту, чтобы Лесли не узнавал его при встрече, пока ему не скажут, что он может это сделать.

Его сердце сильно забилось, когда эти мысли промелькнули в его голове. Теперь, по крайней мере, под рукой был один сильный друг! За минуту до этого все казалось таким безнадежным; он чувствовал себя таким беспомощным, барахтаясь в сетях, которые, очевидно, сплела Аллойя, - тщетно сопротивляясь обвинениям, в связи с которыми Лиостра так холодно отказался даже выслушать то, что он мог сказать в свою защиту.

Но его настроение снова упало, когда он вспомнил, что дочь Манцони тоже оказалась во власти Аллойи. Если он не смог защитить свою собственную дочь от коварства этой женщины, как он (Лесли) мог надеяться на эффективную помощь с его стороны?

Так текли его мысли, и Арнольд, который все время говорил с жаром, удивлялся его бессвязным ответам на свои вопросы.

Затем Лиостра вернулся, и его лоб казался еще темнее, чем прежде. Казалось, он услышал что-то такое, что разозлило его еще больше; и Лесли с Невиллом, с тревогой наблюдая за выражением его лица, почувствовали, - они не могут извлечь никакой надежды из того, что там прочитали.

Воцарилась мертвая тишина, когда он поднимался по ступеням своего трона. Но прежде чем добрался до него, он остановился, прислушиваясь к неясному звуку, который стал слышен в тишине. Это было похоже на неопределенный ропот, исходящий от бурлящей толпы, где ни один особый крик или шум нельзя отличить от остальных.

Что бы это ни было, Лиостра, очевидно, счел это раздражающим, поскольку приказал Окаби пойти и разузнать, а солдатам махнул рукой в сторону заключенных, коротко сказав на своем родном языке:

- У вас есть приказ. Уведите их.

В этот момент в зал вошел Мэйлион, за которым следовали его главные помощники. Многие заметили его предыдущее отсутствие и удивлялись, что он не присутствовал, чтобы принять какое-то участие в разбирательстве, которое угрожало свободе и, возможно, жизни его единственного сына. Но никто, казалось, не мог сказать, где он был, или предположить причину его отсутствия.

Когда он вышел на середину зала, Лиостра, все еще стоявший на ногах, посмотрел на него и тех, кто был с ним, с тяжелым неудовольствием.

- Что это значит, Мэйлион? - спросил он тихим голосом, который, казалось, разнесся по всему залу. - Что означает это вторжение? Разве ты не получил мое сообщение о том, что я не нуждаюсь в твоих услугах здесь сегодня утром?

- Милорд, - сказал Мэйлион, - я пришел не столько по собственному почину, сколько от имени и по просьбе нескольких наших достойных граждан. Мы не можем знать, известно ли нашему господину о том, что произошло, пока он отсутствовал: мы чувствуем себя обязанными верить, что это не так; ибо только на основании такого невежества мы можем понять очевидное безразличие нашего господина к событиям прошедшей недели и чувство ужаса, панического ужаса, охватившего всю страну. Двое молодых людей - один из них мой собственный сын, который, как я знаю, невиновен в этом деле - осуждены без возможности сказать слова в свою защиту, по простой жалобе жрицы Аллойи, которая, если половина того, что сейчас открыто утверждается, правда, сама...

Но в этот момент Лиостра, казалось, потерял всякое терпение. До сих пор он слушал молча и не двигаясь, однако, казалось, делал это скорее из чувства всепоглощающего изумления тем, что кто-то осмелился заговорить с ним в таких выражениях, чем из какого-либо интереса к тому, что говорилось. Мэйлиону, со своей стороны, явно не нравилась роль, которую он исполнял, и его беспокойство заметно усилилось под взглядом, который медленно появлялся на лице Лиостры. Однако, когда была упомянута Аллойя, Лиостра во внезапном гневе рванулся вперед.

- Клянусь Дорнандой! - воскликнул он в ярости. - Это государственная измена, открытая измена! Мятеж среди моих собственных охранников! Что?! Ты смеешь говорить против Аллойи и обвинять ее, глядя мне в лицо?

Он медленно спускался, шаг за шагом, пока не оказался на полу зала; здесь он схватил Мэйлиона одной рукой за шею, а другой за бедро, затем, подняв его высоко над головой, как будто тот был ребенком, бросил его на пол, где тот лежал оглушенный.

Даже не взглянув на лежащего без сознания мужчину, Лиостра повернулся к Окаби, который только что вернулся.

- Из-за чего этот шум? - спросил он.

- Это толпа... большая толпа... милорд, и люди, кажется, очень сердиты...

- Сердиты! - прогремел Лиостра. - Я тоже! Скажи им об этом! И, если они этого желают, попроси их прислать другого представителя! Но сначала расскажи им, как я поступил с тем, кого они послали, тем, кто осмелился открыть свои мятежные уста, чтобы выступить против нашей возлюбленной Аллойи!

Он посмотрел сначала на одного, потом на другого, и в его глазах вспыхнули гнев и презрение ко всем.

- Что? - продолжал он с презрительной усмешкой. - У вас нет защитника, нет предводителя? Думаете, вы пришли сюда, чтобы диктовать мне свои условия в моем собственном дворце, точно стадо глупых овец, когда вы даже не можете найти вожака?

Он оглядел собравшуюся толпу с высокомерным презрением, похожий в своей ярости на разъяренного льва. Затем, слегка пожав плечами, повернулся, чтобы подняться по ступенькам.

- Давайте покончим с этим, - добавил он более спокойно. - У вас даже нет защитника, который осмелился бы...

- Он есть, Лиостра, - произнес глубокий, звучный голос, - тот, кто призовет тебя и твою сообщницу Аллойю к ответу!

При звуке этих слов Лиостра, уже отвернувшийся, снова обернулся, его лицо выражало изумление, а глаза пылали яростью.

Он увидел перед собой только одного из индейцев и с минуту молча смотрел на него.

Индеец снял свой головной убор и что-то вроде маски с лица, затем сбросил с себя плащ, явившись в богатом пурпурно-золотом костюме со звездой, вышитой сверкающими бриллиантами спереди на его тунике. В одной руке он держал нечто похожее на скипетр, один конец которого был выполнен в виде змеиной головы с открытой пастью и раздвоенным языком. На левой стороне его груди красовался медальон удивительной работы, в центре которого сверкал огромный бриллиант.

Сначала он склонился над Мэйлионом, нежно приподнял его голову и осмотрел, чтобы выяснить, какие у того раны. Затем он подозвал двух или трех из находившихся в помещении.

- Осторожно поднимите его, унесите отсюда, и проследите, чтобы о его ранах позаботились, - приказал он с видом спокойной властности. Затем прошел мимо Лиостры, поднялся по ступеням и сел на трон. - Дети мои, - сказал он ясным, проникновенным голосом, в котором совершенно не было и следа волнения, но который, тем не менее, казалось, взволновал толпу больше, чем звуки боевой трубы, - вы действительно сегодня подобны овцам без пастыря, и я вижу, вы остро нуждаетесь в ком-то, кто руководил бы вами. Поэтому я снова пришел к вам. Я держу в руке древний скипетр, который был эмблемой власти в нашей стране на протяжении бесчисленных веков, и на своей груди я поместил священный символ, означающий, что его владелец является истинным представителем наших поколений королей, и который никто не осмеливается носить, кроме того, кто имеет на это законное право, - стать королем над вами. В течение двадцати лет я запирал эти знаки моего отличия и отказывался от места, которое мне принадлежало. Но сегодня я открыл шкатулку, в которой они так долго покоились, и сейчас, перед всеми вами, заявляю о своем намерении вновь занять свое законное место. Скажите, дети мои, довольны ли вы тем, что я так поступаю, или здесь есть кто-нибудь, кто оспаривает мое право?

Но если и были желающие поспорить с говорившим, их голоса потонули в криках и одобрительных возгласах, раздавшихся со всех сторон.

- Манцони! Манцони! Манцони! Добро пожаловать Манцони, наш законный король! Приветствуйте Манцони, нашего потерянного правителя! Тысяча радостных возгласов в честь Манцони, отца своего народа!

Из глубины зала крики разносились по галереям снаружи, были слышны через открытые окна и шумно подхвачены толпой снаружи. Из продолжительных и неоднократных одобрительных возгласов быстро стало очевидно, вне всякого сомнения, что Манцони полностью завладел симпатиями населения, и его возвращение, чтобы занять подобающее ему положение, приветствовалось всеми.

Из присутствующих, пожалуй, никто не мог лучше понять эту сцену и оценить ее истинный характер, чем Лесли. За время своего общения, каким бы кратким оно ни было, с человеком, который таким образом выступил в столь критический момент, он узнал достаточно, чтобы чувствовать уверенность в том, что ему можно доверять и что его вновь обретенный авторитет не принесет ничего, кроме пользы. Он повернулся, чтобы поговорить об этом с Невиллом, и с удивлением обнаружил, что того рядом нет. На самом деле Арнольд понял, что эта внезапная перемена в положении дел означает безопасность для Лесли, и с радостью в сердце отправился сообщить миссис Бересфорд и ее племяннице хорошие новости, намереваясь, сказав достаточно, чтобы развеять их тревогу, и сразу же вернуться и понаблюдать за дальнейшим развитием ситуации.

Так что в данный момент рядом с Лесли не было никого, кто мог бы разделить его чувства, кроме Гейлии, который, со своей стороны, беспокоился о характере ран, полученных его отцом от рук разъяренного господина.

Общее возбуждение постепенно улеглось, и вскоре Манцони взмахом руки потребовал тишины.

- Дети мои, я благодарю вас! - сказал он. - Я вижу, что никто из вас не расположен оспаривать мое право занять свое старое место. Скажи мне, Лиостра, ты оспариваешь это?

Прежде чем ответить на этот вызов, Лиостра внимательно оглядел зал. Его взгляд пробежал по оживленным лицам, расположившимся в двух или трех рядах по всему залу, а затем повернулся лицом к Манцони.

- У меня нет желания оспаривать твое право, Манцони, - ответил он несколько угрюмо. - Ты знаешь, я никогда не оспаривал твоего права. Я даже из кожи вон лез, чтобы убедить тебя отказаться от провозглашенного тобой решения уйти навсегда; убедить тебя вернуться и занять свое место здесь, среди нас. И все же, как мне кажется, у меня есть некоторые основания для недовольства тем, что ты вернулся столь неожиданным образом. Несомненно, ради нашей прежней дружбы ты был обязан как-нибудь уведомить меня о своем намерении. Я не понимаю этого внезапного вторжения, нарушающего наши традиции и встающего между мной и моими людьми. Конечно, ты мог бы предупредить меня, чтобы я мог подготовить достойный прием. Я должен еще раз повторить, что не понимаю, с какой целью ты явился таким образом. - Здесь говоривший снова продемонстрировал что-то от того презрительного вида, который так хорошо умел принимать, когда хотел. - Вряд ли это блестящая или достойная идея для нашего уважаемого вождя - прокрасться к нам, как вор в ночи, переодевшись...

- Как вор в ночи! - сурово воскликнул Манцони. - Ты хорошо сказал, ты очень хорошо сказал! Но скажи мне, Лиостра, - и тон его с каждой минутой становился все суровее, - почему ты прокрался ко мне, как вор в ночи, и отнял у меня все, что было у меня в этом мире? Зачем ты прокрался в мой спящий дом - в мое отсутствие, трус - и украл, и убил, и разрушил? И что... Да, что... - тут говоривший внезапно взорвался, словно не в силах больше сдерживать гнев, который он так долго сдерживал, - что ты сделал, трус, с моей дочерью, моей невинной, беспомощной дочерью!

При слове "трус" Лиостра вздрогнул, как будто его ужалили, а при его повторении на мгновение показалось, что он вот-вот бросится на говорившего, чтобы повалить его на пол; но при последних словах он вытаращил глаза и выглядел сбитым с толку.

- Твоя дочь! Рельма! - произнес он, заикаясь, как будто не понимал.

- Да, Лиостра, Рельма! Где она? Что ты с ней сделал?

Лиостра все еще смотрел на него, как будто лишь наполовину понимая сказанное. Наконец он медленно ответил:

- Я ничего не знаю о твоей дочери. Несомненно, ты бредишь - или шутишь.

- Это не шутка, в чем ты вскоре убедишься, если осмелишься шутить с отцовскими чувствами, - ответил Манцони со зловещим нажимом. - Либо ты, либо твоя сообщница Аллойя самым подлым образом напали на мой спящий дом, когда меня не было дома, разрушили его и подожгли, не оставив мне даже крыши над головой, убив и рассеяв моих верных слуг, а также убив или похитив мою дочь. Еще раз я спрашиваю тебя - и будь осторожен в своем ответе! Я больше не потерплю пустых слов - что ты сделал с моей дочерью? Жива она или мертва? И, если жива, то где? Если ты заключил ее в тюрьму, я требую ее немедленного освобождения. Если с ней что-нибудь случится или уже случилось, я заставлю тебя ответить за это твоей жизнью!

Заявление Манцони произвело большую сенсацию среди его окружения. Сначала воцарилась тишина, - все затаили дыхание от изумления, - затем послышался гул голосов, когда один заговаривал с другим вполголоса; постепенно шум становился громче, пока возмущенные чувства толпы не начали прорываться наружу криками: "Позор!" "Бесчестье!" "Мы отомстим за тебя, Манцони!" и тому подобные восклицания.

Но, к всеобщему удивлению, никто, казалось, не был более искренне удивлен, чем сам Лиостра. Он выглядел совершенно озадаченным, когда воскликнул:

- Твой дом сгорел! Твои слуги убиты и рассеяны! Твою дочь похитили или убили! Поверь мне, Манцони, я ничего об этом не знаю. Я с трудом могу поверить твоим заявлениям!

Манцони мрачно посмотрел на него.

- Мне кажется, - ответил он, - происходит очень многое, о чем ты либо ничего не знаешь, либо должен был бы стыдиться, если бы знал это, говорю тебе...

В этот момент в конце коридора, возле двери, послышалось какое-то движение. Арнольд ворвался в комнату, тяжело дыша, с побелевшим лицом, и вся его манера выражала переполняющие его эмоции. Он бросился к Манцони, упал на колени и умоляюще воздел руки.

- Помогите мне! - закричал он. - Помогите! Аллойя похитила Берил - мою нареченную жену!

XXX. ЛИОСТРА И МАНЦОНИ

Манцони с состраданием посмотрел на молодого человека, стоявшего перед ним на коленях, почти убитого горем, и, протянув ему руку, заговорил с ним ласковым тоном.

- Встаньте, сын мой, и расскажите мне поподробнее, что произошло. Или, возможно, ваш друг сможет объяснить лучше, поскольку я полагаю, вы тот, о ком он мне говорил. - Он сделал знак Лесли подойти к ним, а когда тот приблизился, сказал ему, указывая на Арнольда:

- Я так понимаю, это ваш друг. Объясните мне, в чем дело. Я с трудом понимаю, что он имеет в виду.

Отвечая на вопросы Гордона, Арнольд рассказал, как всего за несколько минут до этого, зайдя поговорить с Берил, он застал миссис Бересфорд почти лишившейся чувств от беспокойства и страха, и все, что он смог узнать от нее, Берил пропала. Но от сопровождающих он услышал, что она была насильно увезена группой людей, которые, как было известно, были людьми Аллойи.

- Это ужасно! Дело становится все хуже и хуже! - воскликнул Лесли. - Интересно, будет ли Лиостра отрицать и это тоже? - продолжил он, глядя на него с гневом и упреком в глазах: - или он позволит Аллойе предположить, что это моих рук дело?

Но Лиостра не обратил внимания на сарказм. Он подошел к Арнольду и, несколько грубо положив руку ему на плечо, слегка встряхнул, как бы желая вывести его из состояния горя, которому тот предавался.

- Скажи мне, Невилл, - произнес он голосом, который едва ли казался прежним, настолько был приглушенным, почти дрожащим, - ты уверен в том, что говоришь? Я... я... не могу в это поверить, я не могу этого осознать!

Затем он повернулся к Манцони и добавил, понизив голос:

- Все это странно для меня; так же странно и неожиданно, как и для вас. В этом я клянусь! Для меня невероятно, что Аллойя похитил эту молодую леди.

- Это не казалось бы таким странным и невероятным, если бы вы знали то, что знаю я, - если, конечно, вы действительно об этом не знаете, - парировал Лесли.

- И что же это может быть? - потребовал Лиостра. - Со всех сторон я не слышу ничего, кроме намеков, недомолвок и предположений. Неужели никто не выскажется как честный человек? - яростно спросил он, забыв о том, как всего несколько минут назад обошелся с Мэйлионом, осмелившимся заговорить честно. - Что ты можешь сказать против Аллойи? Откуда ты знаешь, что это она сделала то, во что ты веришь? - Он помолчал, стиснул руки и пробормотал, словно про себя: - Но если это так, если я обнаружу, что Аллойя действительно обманула меня, играла со мной, снабжала ложными новостями!.. Тогда - горе ей! Лучше бы ей никогда не рождаться!

Только стоявшие рядом слышали эти слова, но для них они пролили новый свет на события.

Арнольд схватил его за руку.

- О Лиостра! - воскликнул он умоляюще. - Вы никогда не давали мне повода думать, будто были ложным другом! Я видел от вас много доброты. Будьте верны сейчас, ради Бога, будьте верны своим собственным обещаниям! Что сделала моя бедная, невинная, беспомощная дорогая Берил, что она должна быть обречена на страдания, которые причинит ей эта женщина? Я не могу вам сказать...

- Пока я жив, Невилл, - заявил Лиостра, - я не могу поверить, что Аллойя причинит ей вред. Но, - продолжил он, и его брови снова нахмурились, - если она это сделает, то наказание будет таким, какого никогда...

- Мне кажется, друг Лиостра, - прервал его Манцони сухим, суровым тоном, - было бы лучше помочь нам вызволить этих двух девушек, - ибо теперь я не сомневаюсь, что моя дочь тоже там, - из рук Аллойи, чем говорить о последующей мести. Пока ты разговаривал с нашим юным другом, Лесли разговаривал со мной. Он передал мне письмо от моей дочери и, кроме того, многое объяснил. Мне становится ясно, что мы знаем гораздо больше о том, что происходит в этой стране, чем ты. Давай соберемся с мыслями и решим, что можно сделать. Если ты искренен и согрешил по неведению или из-за того, что тебе преподнесли ложь вместо жалкой правды, и если, более того, ты честно поможешь нам в наших начинаниях...

- Я так и сделаю, Манцони, если обнаружу, что меня обманули! Клянусь, я сделаю все возможное, чтобы искупить свою вину!

- Ах! Чтобы искупить вину! Кто может сказать, возможно ли это! - ответил Манцони, качая головой. - Однако мне кажется, здесь неподходящее место для дальнейшего обсуждения этих вопросов. Давайте перейдем в другой зал.

После этого все четверо удалились в соседнее помещение, Манцони по дороге поговорил с Гейлией, попросив его пойти проведать своего отца и сообщить, как у него дела.

Когда они уединились, Манцони первым делом показал Лиостре записку, которую Лесли забрал у белой пумы.

- Пока меня не было, - продолжал рассказывать он, - Аллойя - теперь я полагаю, что это было сделано по ее приказу и без твоего ведома - послала ко мне группу людей, которая все сожгла или уничтожила. Когда я вернулся, ничего не осталось. Все мое оборудование, моя лаборатория, мои ручные животные, даже наш урожай и моя плантация милондо исчезли. И, как я уже говорил о моих верных индейцах и слугах, некоторые лежали мертвыми, - очевидно, подло убитые при защите моего дома, - а другие - среди них моя дочь - исчезли. Что касается последней, то эта записка показывает, где она, вероятно, сейчас находится; и это явно указывает на Аллойю, если не на тебя самого.

- Я едва могу в это поверить! Я вообще ничего об этом не знал! - снова повторил Лиостра.

Затем, по предложению Арнольда, Лесли зачитал содержание сна Берил, которое записал. Он записал его сразу после того, как она рассказала об этом, и тщательно изложил каждую деталь, полагая, что впоследствии может оказаться важным иметь точный отчет, на который можно было бы сослаться. Похоже, так оно и было, ибо удивление Лиостры росло по мере продолжения рассказа. Но когда, покончив с этим, Лесли перешел к рассказу об ужасных событиях той ночи, когда он в компании Гейлии смотрел на черное каноэ, Лиостра встал и начал беспокойно расхаживать взад-вперед по комнате.

Лесли сидел и наблюдал за ним со смешанными чувствами. Естественно, он был зол на то, что едва избежал передачи в руки жрицы-заговорщицы. Затем тошнотворное чувство ужаса охватило его, когда он подумал о двух беспомощных девушках, которые находились в руках этого безжалостного существа, и он смутно задался вопросом, возможно ли еще что-нибудь сделать вовремя, чтобы спасти их. Он был полон сомнений и недоумения из-за признания Лиостры в неведении обо всем, что происходило, и пытался понять, как такой проницательный человек, которому, во всем остальном, всегда так хорошо служили его агенты и слуги, мог оказаться настолько введен в заблуждение, - как, должно быть, и было в данном случае, - если верить его утверждениям. Но по мере того, как он наблюдал за сменой эмоций на выразительном лице Лиостры, когда тот расхаживал взад и вперед, в его сознании росло чувство почти жалости вместо прежнего негодования. Он подумал о выражении, которое, по словам Берил, она видела на этом гордом лице, прежде таком бесстрастном и непроницаемом, - как у человека, неожиданно оказавшегося на краю пропасти, над которой скользил, и знал, что ему не спастись. Теперь Лесли увидел это выражение на его лице. Оно было написано так ясно, словно напечатано на машинке, и ему показалось, что это как бы сумма всех тех теней, которые омрачали его чело в течение последних нескольких месяцев. Было ли его проявление неуправляемого гнева в тот день против ни в чем не повинного Мэйлиона всего лишь внешним признаком изнурительной борьбы, происходящей внутри? Лесли начал думать, что, возможно, так оно и есть.

Манцони тоже сидел и наблюдал за Лиострой, черты его лица были омрачены тревогой; и Лесли, в свою очередь, глядя на него, подумал о том дне, когда впервые встретил его как Властелина горы. Тогда, с первого взгляда, его благородная осанка и величественное выражение лица поразили его даже в грубой охотничьей одежде, в которую тот был одет. Но сегодня этот царственный аспект был более заметен, чем когда-либо, поскольку чувства негодования и справедливого гнева Манцони придавали его действиям высокое достоинство, превосходившее все, что он видел раньше. "Он выглядит настоящим королем, - подумал Лесли про себя. - Рядом с ним даже природная грация Лиостры кажется менее совершенной, чем есть на самом деле".

Но Манцони было что рассказать. Происходили и другие мрачные трагедии; мужчины, даже женщины и дети, были схвачены и, в некоторых случаях, увезены, в других - хладнокровно и жестоко убиты...

- Я не хочу, чтобы казалось, будто я выдвигаю ужасное обвинение, Лиостра, - сказал он. - Но люди почти обезумели, кто-то от ужаса, кто-то от ярости и желания отомстить тому, кто несет ответственность. Я не удивляюсь, что они попытались напасть на тебя сегодня; скорее, для меня почти чудо, что они не разорвали тебя на куски в своем безумии. Они утверждают, что целая армия демонов-вампиров, как заявляют некоторые, - была выпущена на них. Что все это значит?

Лиостра повернулся и посмотрел на него. На его лице отражалось множество противоречивых эмоций, но главной, той, которая, казалось, доминировала над всеми остальными чувствами, было выражение мучительного отчаяния.

- Манцони, - тихо сказал он, - когда-то мы были друзьями. Поскольку ты веришь в справедливого Бога над нами, - а я знаю, что это так, - я хотел бы теперь, чтобы ты стал моим другом сейчас, еще раз; возможно, это последний раз, когда я прошу тебя об этом. Пойдем со мной и послушай, что я скажу; а потом, если ты все еще хочешь быть милосердным, ради всего святого, дай мне совет!

Он жестом пригласил его следовать за ним, и они вышли вместе.

- У него есть какой-то ужасный секрет, - прокомментировал Лесли, глядя им вслед. - Интересно, что это такое? - Он помолчал, а затем задумчиво продолжил. - Очень странная история - история жизни этого человека - история, которая приближается к своей последней главе - или я сильно ошибаюсь. Заканчивающаяся, как это бывает с жизнями людей, разочарованием, отвращением или отчаянием. Ты скажешь, в этом нет ничего нового? Нет; некоторые люди могли бы смириться с этим - но не Лиостра! Манцони предсказал, что если он столкнется с разочарованием в грандиозном плане своей жизни, то никогда этого не переживет. И это правда; я вижу это по его глазам. Хотя, я действительно так думаю, он неплохой человек; человек удивительно, сверхъестественно умный, но, как мне кажется, не совсем мудрый. Но еще час назад я был полон ярости против него; теперь мое сердце переполняет жалость к нему.

- Хотел бы я понять смысл всего этого, - ответил Арнольд усталым, страдальческим тоном. - Когда вокруг нас происходят трагедии, когда дорогие друзья находятся в опасности, которую невозможно сформулировать четко, и в то время как рядом с нами зияют пропасти, к спускающиеся неведомо куда, мне кажется, мало смысла заниматься философскими размышлениями. Пораскинь мозгами, парень, и скажи мне то, что я хочу знать - принесет ли нам облегчение последняя глава этой истории, как ты ее называешь, или ввергнет нас в еще более черные страдания! То, что я испытываю в своей тревоге из-за Берил, кажется слишком тяжким грузом для человеческой натуры! А бездействие невыносимо! Разве мы не можем предпринять какие-то шаги, сделать что-то, чтобы освободить ее? Если люди возмущены против Лиостры, то еще больше они возмущены Аллойей. Давай встанем во главе их, отправимся в этот проклятый храм и потребуем, чтобы его узники были выданы!

- И таким образом, вероятно, ускорим их смерть, - возразил Лесли, качая головой. - Нет, Арнольд. Каким бы трудным это тебе ни казалось, мы должны постараться набраться терпения. Помни, что Манцони не меньше беспокоится о своей дочери, и будет сделано все возможное. Если Лиостра искренен, - а я верю, что это так, - мы имеем здесь помощь двоих, чья объединенная мудрость должна послужить победе даже над таким коварным врагом, каким, очевидно, является эта жрица. Было бы неразумно торопить события, действуя без их одобрения.

Они разговаривали и спорили, время тянулось, пока Манцони и Лиостра отсутствовали, ибо отсутствовали они долго.

Вскоре вошел Гейлия и сказал им, что его отец не пострадал и вышел к людям, чтобы попытаться успокоить их.

В остальном новости, которые он принес, были очень серьезными, если не сказать тревожными.

- Однако переубедить их нелегко, - заявил он Лесли. - Присутствие Манцони здесь в такой момент действительно является удачным событием, поскольку его влияние очень велико, и они будут беспрекословно следовать его советам в том, что касается любых открытых действий. Но что он может сделать, чтобы развеять их панику? Многие из них наполовину безумны - некоторые, как мне сказали, действительно сумасшедшие - от страха и бушующего в них гнева. Самые храбрые из них пребывают в смертельном страхе, потому что теперь ни одна человеческая жизнь не находится в безопасности. Это отвратительное обвинение против вас и меня самого сегодня занимало все мои мысли, иначе мне многое нужно было бы вам сказать; с тех пор я узнал еще больше. Прошлая ночь, как я теперь слышу, была самой ужасной из всех, что у нас были до сих пор. Этих полуночных убийц становится все больше как по численности, так и по дерзости. Мало того, что еще несколько наших соотечественников подло убиты, но с теми, кто поспешил им на помощь или пытался защитить свою семью или своих друзей, поступили так же, как с вами и со мной, но с худшими последствиями, ибо сейчас они лежат мертвыми или тяжело ранены. И еще одна, самая необычная, самая необъяснимая особенность заключается в том, что все виды оружия совершенно бесполезны против этих нападавших. Мы видели это, ты и я, в ту ночь. С тех пор появилось еще много доказательств. Как же тогда нам защититься от таких врагов, которым не страшны ни огнестрельное оружие, ни мечи, ни кинжалы, ни копья? Люди кричат, что легион дьяволов - настоящих вампиров - каким-то образом выпущен на свободу в этой стране, что их число растет, и что скоро мы все будем уничтожены ими!

Во время последней части этого зловещего заявления Манцони и Лиостра, оба чрезвычайно серьезные и задумчивые, вошли в комнату и услышали его. Манцони задал Гейлии несколько вопросов, узнав ряд подробностей настолько ужасного характера, что их, пожалуй, лучше оставить неописанными.

Манцони посмотрел на Лиостру.

- Нельзя терять ни минуты, - сказал он. - Поспешим сделать наши приготовления.

Лиостра в ответ только медленно кивнул. У него были рассеянный, почти отсутствующий взгляд, и у Лесли, наблюдавшего за ним, создалось впечатление, что мысли его витали где-то далеко и были заняты не столько текущими событиями, - какими бы поразительными они ни были, - сколько какой-то еще более страшной катастрофой, приближение которой он смутно предвидел.

Манцони подошел к Арнольду и положил руку ему на плечо.

- Сын мой, - сказал он, - я знаю, что ваши тревоги велики, но и мои тоже. Все, что можно сделать, мы сделаем; и вы вскоре поможете, если ваше сердце будет твердым и не подведет вас. Думаете ли вы, что смогли бы пройти ради той, кого любите, испытание вашего мужества, столь великое, какому только может подвергнуться смертный человек?

Арнольд, слишком удивленный, чтобы говорить, мог только взглянуть в чудесные глаза, испытующе смотревшие на него. Манцони, казалось, удовлетворил этот взгляд, потому что, не дожидаясь ответа, он сказал:

- Хорошо. Вы будете нужен нам сегодня вечером.

С этими словами они с Лиострой оставили их и вышли.

XXXI. НОЧНАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ

В тот вечер Невилл и Лесли сидели в своей комнате и ждали ожидаемого сообщения от Манцони. Ни тот, ни другой не были склонны к разговорам, и когда время от времени обменивались несколькими словами, то делали это приглушенным тоном, словно боялись, будто их подслушают.

Мысли, одолевавшие двух молодых людей и угнетавшие их смутными опасениями, вовсе нельзя было назвать пустыми. Это была идея, - возможно, даже убеждение, - что эта ночь должна стать решающей в их судьбе. Ими двигало дурное предчувствие, что надвигаются события, чреватые неизвестными опасностями и скрытыми возможностями зла.

- Я не могу выносить этого ожидания! - воскликнул Арнольд, внезапно вскакивая и принимаясь нетерпеливо расхаживать взад-вперед по комнате. - Если это продлится еще немного, я сойду с ума! Кто может сказать, что может происходить в том ненавистном храме - как они его, несомненно, называют! - пока мы здесь сидим, сложа руки! Что, если сегодня вечером ничего не будет сделано? Как я смогу и дальше выносить дни и ночи этих мучений?

- Я думаю, сегодня вечером что-то произойдет, Арнольд, - тихо ответил Лесли. - Я знаю, идут приготовления, - хотя, признаюсь, не представляю, какого характера, - но... они должны что-то предпринять сегодня вечером. Как сказал сегодня Гейлия, и с тех пор мы сами в этом убедились, люди сходят с ума от страха. Мне кажется, именно странная загадочность всего этого дела действует им на нервы не меньше, чем сами события - и, надо признать, они достаточно ужасны. Если бы можно было хотя бы сформулировать теорию, сделать какое-нибудь предположение о природе этой ужасной тайны...

- Гордон! - Арнольд прервал его, внезапно остановившись, серьезно посмотрев на своего друга и произнеся благоговейным тоном: - Ты помнишь сон Берил?

- Конечно.

- В то время я думал, что это просто ночной кошмар, один из самых нелепых - хотя, без сомнения, ярких и связных - снов, какие только могут беспокоить человека. Но теперь, в мрачном свете того, что произошло с тех пор, ужасная, мучительная мысль продолжает навязываться мне - действительно ли это был всего лишь сон?

- Что ты имеешь в виду, Арнольд? - спросил Лесли, уклоняясь от прямого ответа. - В каком смысле?

- Я едва ли сознаю это; все кажется таким диким, таким фантастическим, таким возмутительно невозможным, - ответил Арнольд. - И все же, должно быть, в этом самом нечестивом из храмов творятся какие-то нечестивые дела. Что, если - каким-то образом... по какому-то... странному... совпадению, скажем так, - если Берил увидела, что на самом деле происходило в этих неосвященных стенах? Что, если эта ужасная женщина Аллойя действительно обладает силой снова даровать жизнь - или какую-то нечестивую, дьявольскую имитацию жизни - законсервированным телам, которые покоятся - или должны покоиться - в этих катакомбах! Разве тогда не было бы сравнительно легко понять происхождение этой орды упырей и вампиров, которые, как заявляют люди, выпущены на свободу в этой стране? Великие небеса! В таком случае, чем бы это закончилось? - Арнольд умолк и возобновил свое возбужденное хождение взад-вперед. Затем он снова нетерпеливо воскликнул: - Тьфу! Какую чушь я, кажется, несу! - и все же... Ты просил теорию! Разве ты не находишь в сне Берил готового решения - такого, которое объясняет все, в точности соответствует известным фактам? В конце концов, что бы это могло быть, как не дальнейшее развитие тех любопытных экспериментов, которые Манцони, как ты сказал мне, показал, когда наделил мумифицированные тела животных - и даже скелет - кажущейся жизнью с помощью того, что он назвал красным лучом? Это ужасная, омерзительная идея, таким образом использовать силу красного луча Манцони, чтобы оживить мертвых прошлых эпох. Но как только ты допустишь такую возможность в случае с мумифицированными животными, - и ты сам это видел, - в одном случае это не более удивительно, чем в другом. При мысли о таких вещах бросает в дрожь!

- Признаюсь, Арнольд, - сказал Лесли, - мои размышления не раз, хотя и противоречили моему обычному трезвому суждению, приводили меня в том же направлении. Но идея казалась слишком чудовищной, и я отказывался рассматривать ее возможность. Кроме того, не могу представить, чтобы какой-либо человеческий разум мог задумать и осуществить столь смелый проект...

- Возможно, ни один на земле, кроме Лиостры, - ответил Арнольд. - Он один был бы достаточно смел... и... Аллойя может оказаться достаточно сильной женщиной, чтобы помочь ему и подстрекать его...

- Или даже улучшить его с помощью каких-нибудь своих собственных тайн черного искусства, - медленно и задумчиво предположил Лесли. - И, если она сыграла с ним злую шутку и сделала что-то в этом роде без его ведома, - а мы теперь знаем, она обманула его в других отношениях, - это могло бы многое объяснить - обеспокоенный вид Лиостры в течение последних нескольких месяцев и его нынешнее замешательство.

Здесь дальнейший разговор был прерван появлением Манцони и Лиостры. Двое молодых людей были удивлены, увидев их лично, а еще больше - тем, что они появились без сопровождения; но серьезное лицо Манцони и внушительные, почти торжественные манеры заставили их воздержаться от каких-либо замечаний, даже в виде приветствия.

Манцони положил руку Арнольду на плечо и, пристально глядя на него, обратился к нему с такими словами:

- Сын мой, мы должны призвать вас сегодня вечером для великого испытания вашей стойкости и мужества. Но для того, чтобы объяснить, почему мы чувствуем себя вынужденными сделать это, необходимо поделиться с вами некоторыми сведениями, которые я предпочел бы сохранить до другого раза, а не разглашать их сейчас, да еще так поспешно. Но время не терпит, и обстоятельства не оставляют мне выбора в этом вопросе. Сегодня я спросил Лиостру, по какой причине он так хотел, чтобы вы покинули Англию и переехали с ним в эту страну. Признаюсь, это была загадка, которая сильно озадачила меня, как, я не сомневаюсь, и вас. Он ответил мне полудюжиной слов. Они были: "Потому что он один из нашей расы!"

Возгласы изумления вырвались и у Арнольда, и у Лесли. Лиостра едва заметно улыбнулся, когда Арнольд встретился с ним взглядом; но это была улыбка скорее печальная, чем веселая. Манцони продолжал.

- Далее он объяснил, что, находясь в Англии, не чувствовал себя достаточно уверенным в этом, чтобы поделиться с вами своими убеждениями. Но он заподозрил это в самый первый раз, когда его взгляд упал на ваши черты, и главной причиной было ваше сходство с вашим отцом, моим покойным братом.

- Вашим братом! - повторил Арнольд, слишком изумленный для более пространного комментария.

- Да. По причинам, в которые я сейчас не буду вдаваться, он покинул нас много лет назад; и в то время считалось, что он погиб в болотах, окружающих нашу страну и помогающих защитить ее от остального мира. Увидев вас, Лиостра начал расследование, но из-за того, что был вынужден вернуться сюда, не смог завершить его к своему удовлетворению. Однако с тех пор он продолжил его, и ему удалось получить окончательные доказательства во время своего последнего путешествия; он привез их с собой сегодня утром.

У молодого человека вырвалось еще одно восклицание, но он все еще был слишком удивлен, чтобы связно выражаться.

- Короче говоря, поскольку время не ждет, он показал мне доказательства, и я ими удовлетворен. Вы, несомненно, мой племянник, потомок королевской линии Мирвонии и мой наследник. Как такового, я признаю и приветствую вас.

- Арнольд, я поздравляю тебя! - воскликнул Лесли.

- Я тоже, - сказал Лиостра, тихо беря его за руку. - Теперь вы знаете, почему я назвал вас братом, - и говорил о том, что вы разделите со мной власть. В отсутствие Манцони это было ваше место, по праву рождения. Я надеялся и намеревался, - продолжал он все тем же сдержанным, почти скорбным тоном, - сообщить вам эту новость при более благоприятных обстоятельствах. Я бы предпочел быть свидетелем той гордости и удовольствия, которые, я уверен, это доставило бы леди, научившей меня восхищаться ею и уважать ее больше, чем любую другую женщину в мире, - вашей храброй, чистосердечной, обрученной жене. Но судьба распорядилась иначе, и сегодня я узнаю, что судьба могущественнее самой сильной человеческой воли.

- А теперь я должен поторопиться, - продолжил Манцони, - и перейти к другому вопросу. В религии моей страны, как я уже говорил вашему другу Лесли, мы не атеисты - отнюдь. Мы поклоняемся высшему Существу, как и христиане; но с этим фундаментальным принципом связано много любопытных тайн, переданных с древних времен, которые я, возможно, когда-нибудь объясню вам подробнее. Однако среди них есть одна, которая с незапамятных времен была привилегией нашего королевского рода. Нам всегда было позволено обращаться в случаях особой опасности или исключительного кризиса к особым ангелам-хранителям нашей расы. Сейчас - именно такой случай; и, не зная другого способа предотвратить катастрофу, которая, как мы чувствуем, вот-вот обрушится на нашу любимую страну, мы решили, после тщательного и тревожного обсуждения, прибегнуть к этой нашей единственной оставшейся надежде. Это действие, полное опасностей для тех, кто принимает в нем участие; и, в конце концов, оно может провалиться и закончиться нашим собственным ужасным уничтожением; но мы считаем своим долгом попытаться это сделать. К сожалению, для этого нужны три участника, и все они должны быть членами нашей династии. Лиостра - один, я - другой, а вы были бы третьим, потому что вы, помимо нас самих, единственный представитель нашей линии, живущий сейчас. Теперь вы можете понять, почему мы хотим, чтобы вы присоединились к нам.

- Но что он должен делать? - спросил Арнольд с заметным колебанием. - Это... то есть... я имею в виду... Видите ли, сэр, я ничего об этом не знаю, и...

- И вы отказались бы участвовать в каких-либо нечестивых обрядах? Вы совершенно правы, что проявляете осторожность. Но если я заявлю вам, как всегда считали мои предки, что во время страшной беды мы имеем право прибегать к этому; что мы всегда относились к этому в духе благоговения как к привилегии нашей расы, дарованной небом, и как к части нашей системы поклонения Богу. Великое Вечное Существо, управляющее судьбами всего человечества, - независимо от религий, вероучений, сект, догм или расколов, - я знаю, что вы почувствуете уверенность в этом первом и важнейшем пункте. Но относительно личной опасности для вас, должен еще раз сказать вам, что существует серьезный риск, равный риску для каждого из нас. И все же, если мы этого не сделаем, судьба того, кто так дорог вам, и моей дочери, которая так дорога мне, предрешена; что касается наших собственных жизней, они не будут стоить ничего, и их можно спасти, в лучшем случае, только с помощью немедленного, трусливого и позорного бегства из страны, бросив наш бедный народ на произвол судьбы. Мне нет нужды говорить, что для меня это невозможная альтернатива.

- И для меня, - сказал Лиостра.

- И для меня тоже! - воскликнул Арнольд. - Не говорите больше ни слова; какой бы ни была опасность, я готов встретиться с ней лицом к лицу вместе с вами, поскольку в этом кроется единственный шанс на спасение для тех, кого мы любим. Ты ведь тоже даешь мне совет, Гордон, не так ли?

- Я верю, Арнольд, мы можем смело доверить нашему другу Манцони наши жизни и, более того, нашу честь. Иди, и да хранит тебя Бог! Если мне будет позволено, я присоединюсь. Мне кажется невозможным остаться здесь без дела и в сравнительной безопасности, пока вы идете навстречу испытаниям.

- Это не так, друг Лесли. У нас есть для вас опасное поручение, которое в равной степени подвергнет испытанию ваше мужество. Итак, все улажено. Следуйте за нами и храните молчание.

Манцони повел их вниз, ко входу во дворец, где в темноте снаружи они обнаружили группу людей, спокойно ожидавшую их. Она состояла в основном из примерно сотни солдат под командованием Мэйлиона, которого Лиостра с несколькими любезными словами извинения и сожаления восстановил на прежней должности. Все несли незажженные фонари.

Гейлия подошел к Лесли и тихим голосом попросил разрешения сопровождать его. Он объяснил, что ему не приказывали присоединиться, но он пришел добровольцем.

- Я не могу спокойно сидеть дома в неизвестности, - сказал молодой офицер. - Я слишком встревожен судьбой этой храброй, подвергшейся суровым испытаниям леди. Позволь мне, молю, остаться с вами и попытаться сделать что-нибудь, чтобы помочь в ее спасении.

Против этого Лесли не видел возражений; на самом деле, он был только рад общению с человеком, который уже зарекомендовал себя как настоящий и заслуживающий доверия друг.

Еще через несколько минут экспедиция тронулась в путь, двигаясь в тишине, если не считать время от времени легкого позвякивания доспехов или негромких команд.

Они проследовали маршрутом, выбранным Лесли и Гейлией в ту богатую событиями ночь, когда они ждали черное каноэ, и когда в назначенное время перед ними открылась похожая на озеро гладь, по которой оно двигалось, Лесли невольно посмотрел в сторону черного входа в туннель, который мог смутно различить, наполовину ожидая увидеть каноэ, идущее им навстречу.

Однако никаких признаков рокового корабля, равно как и каких-либо признаков жизни или присутствия человека, видно не было. Массивный фасад таинственного храма Дорнанды возвышался, как всегда, хмурый и мрачный; его верхние башни терялись в тумане, сегодня вечером нависшим над этой частью страны.

Был объявлен привал, и Манцони подошел к тому месту, где стояли Лесли и Мэйлион, ожидая их дальнейших распоряжений.

- Здесь мы расстаемся, Мэйлион, - сказал он. - Ты уверен, что в точности понял отданные тебе приказы?

- Я думаю, что да, милорд. Вы можете в равной степени положиться на мое рвение и мою храбрость.

- Я уверен в этом. Вот ключ от потайного входа. Чтобы убедиться, позволь мне еще раз повторить то, что ты должен сделать. Ты будешь оставаться скрытым до половины двенадцатого. Ровно в это время - ни раньше, ни позже - ты откроешь потайную калитку и поднимешься по лестнице в комнату, о которой я тебе говорил; и там, в тишине и темноте, жди. Будь очень внимателен, очень бдителен, очень осторожен. Что бы ты ни услышал, ты не должен проявлять себя до полуночи, если только на тебя не нападут. Незадолго до полуночи приготовься. Если, возможно, мы одержим победу, ты услышишь, как те, кто находится внутри, покинут большой зал. Тогда зажги фонарь и врывайся внутрь; запри двери и окна, как тебе было велено, и защищай их от всех врагов, пока мы не прибудем.

- Но если, возможно, мы потерпим неудачу, - добавил Манцони более медленно, - тогда великий Бог наших предков да хранит тебя - нас всех! Мы больше не встретимся в этом мире!

Затем он повернулся к Лесли и сказал:

- Если Бог ниспошлет нам милость, друг мой, вы увидите мою дочь раньше, чем я. Подружитесь с ней, утешьте и помогите ей, прошу вас, всем, что в ваших силах, и подождите, пока я не приду. Но если случится иначе, тогда прощайте. Давайте доверимся Могущественному, который определяет судьбу каждого из нас.

Затем Лесли с Мэйлионом, Гейлией и большей частью отряда бесшумно двинулись вперед в направлении храма, но окольным путем. Манцони и Лиостра вместе с Арнольдом и небольшой охраной из дюжины солдат свернули с дороги и направились к горным вершинам по тропинке, по которой поднимались Лесли и Гейлия, когда пытались наблюдать за происходящим в Священных садах. Они миновали одинокое жилище пастуха Токабу - ныне заброшенное - и вскоре достигли высот. Здесь был оставлен караул из солдат с приказом дождаться возвращения остальных; все трое продолжили свой подъем, теперь уже с зажженными фонарями, пока не достигли плоской вершины высокой горы, с которой при хорошем освещении открывался обширный вид на окружающую местность. Однако сегодня вечером был такой туман, что, хотя луна только-только взошла, ничего нельзя было различить дальше чем в нескольких сотнях ярдов. Здесь они спустились по камням в ложбину и остановились; Арнольд огляделся по сторонам. Они находились на небольшом пространстве площадью, возможно, в триста квадратных ярдов, окруженном со всех сторон скалами, образовывавшими стену или парапет высотой в шесть-семь футов и с плоской вершиной, простиравшейся во все стороны на несколько ярдов. В середине образовавшегося таким образом колодца находилось кольцо из валунов и огромных каменных глыб, некоторые стояли вертикально попарно, а третья была расположена сверху. Все это было устроено во многом по образцу так называемых друидических кругов в Стоунхендже и других местах. В центре всего этого находилась приподнятая круглая платформа или стол из ровного камня высотой пяти или шести футов от земли и, вероятно, двенадцати футов в диаметре. В одном углу ограды, на небольшом расстоянии от этого стола, возвышалась сторожевая башня. В ней была дверь, но не было окон, и она казалась необитаемой.

Манцони велел Арнольду взобраться на каменный стол с одним из фонарей, а сам вместе с Лиострой направился к башне. Сняв ключ с цепочки, висевшей у него на шее, Лиостра отпер дверь, и они исчезли внутри, но вскоре вернулись, неся любопытного вида инструменты, треноги и жаровни, которые один за другим передали Арнольду. Когда они вынесли все, что им требовалось, то взобрались на каменный стол и с величайшей тщательностью принялись раскладывать различные предметы. Несколько треножников были расставлены по кругу в двух-трех футах от края, и на них через некоторое время разожгли костры, вспыхнувшие ярким синим и красным пламенем. Внутри образованного таким образом круга был разведен еще один костер, побольше, над которым подвешен тигель, и время от времени Манцони и Лиостра бросали в него определенные ингредиенты, которые шипели, пузырились и поднимались столбами разноцветных паров.

Затем последовал долгий промежуток молчания и бездействия, пока все трое, каждый погруженный в свои мысли, ожидали приближения назначенного часа.

XXXII. МАХРИМА УЖАСНЫЙ

Все трое простояли так, наверное, около часа, не проронив ни слова. Лиостра, скрестив руки на груди, смотрел прямо перед собой в пустоту, слегка склонив голову, его лицо было мрачным, но суровым и решительным. Неистовые страсти, боровшиеся в тот день за господство в его груди, каждая по очереди проявляя на мгновение свою власть, казалось, угасли: пламенный гнев, порывы возвышенной гордости и презрения, мрачное, угрюмое отчаяние - от них теперь не осталось и следа. Он повернул к восходящей луне лицо, внешне спокойное, как мрамор, и в его позе, в его манерах чувствовалось царственное достоинство, а в его голосе, когда он наконец заговорил, звучали нежные, сочувственные нотки, каких Арнольд никогда раньше в нем не слышал.

Манцони никак не изменился по сравнению с тем, как выглядел утром, за исключением того, что стал еще серьезнее в своем поведении. Его лицо тоже было твердым и решительным, а взгляд острым и пронзительным, но, когда время от времени он обращал свои глаза на Арнольда, то сразу смягчался, и взгляде его становился удивительно нежным и доброжелательным.

Мысли Арнольда путались. Горе, печаль, удивление, ожидание и многие другие проявления эмоций овладевали им, одна следовала за другой, пока он, со всем терпением, на какое был способен, ждал ожидаемого развития событий. По отношению к Лиостре его чувства представляли собой странную и несколько несообразную смесь. Он едва ли знал, сердиться ему, или негодовать, или испытывать сострадание. Вероятно, последнее чувство было преобладающим, ибо он знал, что тот страдал, жестоко страдал от осознания и созерцания падения, к которому привели их всех его высокие амбиции и дерзость. И если бы он (Арнольд) знал мысли, проносившиеся в этом мощном, властном уме, тогда, без сомнения, его жалость вытеснила бы все остальные чувства. Но он узнал истинную правду лишь позже.

- Невилл, - сказал наконец Манцони, - я предпочитаю называть вас так, потому что это имя больше всего напоминает имя вашего отца Невиллиона, которое, как вы можете заметить, он сократил до Невилла - скажите мне, сын мой, вы все еще уверены в себе? Мы бы не хотели, чтобы вы поступали под принуждением. Еще есть время отступить, если вы этого хотите.

Арнольд покачал головой.

- У меня и в мыслях этого нет, - твердо ответил он. - Да поможет мне Бог, я выдержу это испытание, каким бы оно ни было.

- Это ужасное испытание; но помните, больше всего вы должны бояться страха. Если вы поддадитесь страху, мы пропали. Только страх - наше слабое место; ничто не может причинить вам вреда, пока вы не поддадитесь ему. Возьмите этот посох, он окажет вам поддержку. - Он вложил в руку Арнольда то, что показалось тому обычной тростью для ходьбы; но как только молодой человек схватил ее, он понял, что это, должно быть, трость, похожая на ту, которую Лесли описал ему как наделенную магическими свойствами красного луча. Он почувствовал покалывание, о котором говорил Гордон; оно медленно пронизывало все его тело благодатным теплом, принося с собой необычное ощущение физической силы.

- Теперь я чувствую себя так, словно ничто не может повлиять на мои нервы! - воскликнул он.

Манцони слегка улыбнулся.

- Пусть это не уводит вас в другую крайность, - возразил он. - Не будьте опрометчивы; и, что бы ни случилось, не выходите за пределы огненного круга. Если вы почувствуете, что нуждаетесь в поддержке, положитесь на меня.

- Момент приближается, - сказал Лиостра. - Арнольд, простите меня за то, что я втянул вас в эту историю. Если вы благополучно пройдете через это испытание, вспоминайте обо мне с добротой. Верьте мне, когда я заявляю, что у меня не было никаких иных намерений ни в отношении вас, ни в отношении вашей нареченной жены, кроме как справедливых и благородных.

- Я верю в это, Лиостра, - ответил Арнольд. - Но почему вы так говорите о будущем? Если я пройду через это испытание невредимым, то и вы тоже, не так ли?

Манцони предостерегающе махнул рукой и прошептал: "Тихо". В тот же момент Лиостра, державший в правой руке посох, похожий на тот, который Манцони дал Арнольду, опустил его конец в тигель. В тот же миг столб огня взметнулся вверх, осветив всю сцену красноватым сиянием. Когда посох был извлечен, языки пламени продолжали вырываться из его конца, подобно огненным змеям, улетающим в том направлении, куда он указывал.

Манцони начертил на земле треугольник, и они заняли свои места в нем - каждый встал в угол. Он был такого размера, что, стоя так, они могли взяться за руки. Расположившись таким образом, они смотрели в сторону вытянутого посоха; по мере того, как луна поднималась все выше, дымка рассеивалась; вскоре открылись вершины соседних гор, освещенные лунными лучами, но внизу все по-прежнему было окутано тьмой. Лиостра стоял впереди, в вершине треугольника, спиной к своим товарищам, стоявшим у основания, по одному в каждом из оставшихся углов. Арнольд, глядя на Лиостру, к своему изумлению, увидел, что тот становится светящимся, таким, какой была фигура женщины в лодке. Пламя продолжало вылетать из конца посоха, который он держал в правой руке; но оно начало двигаться назад. Вскоре оно добралось до руки, которая держала его, и поползло вверх по предплечью. Таким образом, за минуту оно окутало все тело Лиостры, после чего он вытянул левую руку за спину, и Манцони, вытянув свою левую руку, схватил ее. Огонь быстро пробежал по его руке и точно так же по всему телу, когда он протянул правую руку, взял левую Арнольда, и минуту спустя последний обнаружил, что как бы окутан пламенем, сверкающим и искрящимся, но не причинявшим ему никакого неудобство или ощущения жара. Вместо этого произошло лишь заметное усиление приятных ощущений, которые он уже испытывал, сжимая посох Манцони.

Внезапно в задумчивой тишине раздался угрюмый грохот, похожий на выстрел из тяжелого артиллерийского орудия или раскат далекого грома. Лиостра, который держал свой посох вытянутым прямо перед собой, как показалось Арнольду, указывал на что-то вдалеке, и последний заметил, что языки пламени, вырывавшиеся из его конца, казалось, превратились в длинную линию или дорожку света, простиравшуюся до горизонта и заканчивавшуюся кругом света прямо над ним. В центре этого круга было темное пятнышко, которое с каждым мгновением увеличивалось в размерах. Вскоре он смог разглядеть, что это было какое-то летящее существо, приближавшееся к ним с невероятной скоростью. С каждым мгновением оно увеличивалось в размерах, пока Арнольд не начал кое-что различать в его форме. Оно было похоже на крылатую человеческую фигуру!

Она приближалась, рассекая воздух мощными взмахами, пока не стал слышен шум могучих крыльев. Она увеличилась до размеров обычного человека и все еще продолжала расти, пока, оказавшись совсем близко, не вырисовалась на фоне неба и не открыла гигантскую человеческую фигуру с крыльями, простиравшимися на много ярдов от плеч.

Гигантское существо резко замерло в воздухе и посмотрело на троицу, затем бросилось на скалистый парапет и легло на грудь, раскинув крылья по обе стороны. Теперь все, что можно было разглядеть, - это темное лицо, выглядывающее из-за выступа, и две руки, как бы обрамленные огромными крыльями, подбородок опирался на ладони в позе внимательного и проницательного наблюдения.

И тогда Арнольду пришло в голову некое представление, никогда прежде не приходившее ему в голову, о скрытых возможностях, скрывающихся за тем, что мы называем человеческим лицом. Хотя, конечно, за свою жизнь он видел много тысяч человеческих лиц во плоти, нарисованных или изваянных, он никогда не видел ничего подобного тому, что сейчас предстало его взору, - он никогда и помыслить не мог, что холодное, бесстрастное человеческое лицо может выражать так много. Излишне объяснять, что слово "человек" здесь используется только как удобный термин для обозначения лица, не принадлежавшего человеческому существу и, следовательно, может быть названо так не в прямом смысле. Существенным моментом является то, что это лицо напоминало человеческое, но в его неподвижном и неизменном взгляде скрывалось больше, чем в самых подвижных, самых выразительных чертах лица смертного человека. Лицо смертного можно сравнить с книгой, на которой или в которой записана - если наблюдатель способен ее прочитать - как бы общая сумма знаний этого смертного о добре и зле на сегодняшний день. То есть, если он прожил пятьдесят лет, то на его лице будет выгравирована и кристаллизуется в его взгляде сумма пятидесятилетнего опыта и знаний о добре и зле, но, поскольку люди не живут столетиями, из этого следует, что черты лица смертного не могут содержать больший объем знаний, чем можно усвоить за сто лет. Каким же тогда было бы лицо существа, прожившего не сто и даже не тысячу, а бессчетные тысячи лет? Возьмите одно-единственное чувство, - ненависть, например, - и представьте себе взгляд, который должен выражать ненависть, копившуюся тысячи и тысячи лет! Или - что, возможно, еще ужаснее, потому что смертному разуму труднее постичь - взгляд, который передавал знание о той тысячелетней ненависти! Люди бойко говорят о "бесконечной любви", или "бесконечной ненависти", или "бесконечном зле", но они, вероятно, никогда не пытаются представить себе, на что были бы похожи эти абстрактные атрибуты, если бы увидели их в глазах, за которыми скрывается "бесконечное знание". Лучшие попытки величайших художников или скульпторов, которых знал мир, изобразить лица ангелов или дьяволов, прискорбно слабы и неудовлетворительны, если судить с этой точки зрения. Лицо не обязательно принадлежит ангелу, потому что оно красиво, или дьяволу, потому что оно выглядит зловеще. Разница между лицом самого злого человека и дьявола заключается в том, что знание одного о зле ограничено несколькими годами, в то время как знание другого охватывает вечность; и для человека-святого и ангелом справедлив тот же аргумент. И это тонкое, но самое потрясающее различие ни художникам, ни скульпторам никогда не удавалось воплотить в своих идеалах.

Эти слова напоминания необходимы здесь для того, чтобы можно было понять чувства Арнольда под пристальным взглядом лежащего перед ним существа. Взгляд, который был устремлен на него, казался самым ужасным переживанием, не только из тех, что когда-либо случались с ним, но и из тех, что он мог вообразить; это подействовало на него до такой степени, что он был охвачен смертельным ужасом, будто его душа была подавлена тяжестью какого-то кошмарного бремени, слишком тяжелого для смертного человека. На самом деле то, что действовало на него, было не столько страхом; это даже не было отвращением, омерзением, ужасом, гадливостью. Дело было не в том, что большое лицо напротив, на одном уровне с его собственным, было злым лицом или что выражение его было угрожающим. На самом деле, он не мог до конца решить, добро или зло преобладало в этом ужасном выражении лица. Взятые сами по себе, черты лица были величественными, возвышенными в своей красоте. Красота эта носила мрачный характер; но так оно, несомненно, и было. Это было лицо не человека, - ни один смертный никогда не смог бы так выглядеть, - но бога - возможно, падшего бога, - и все же бога. Это было лицо человека, обладающего выдающимся умом; того, кто был наделен огромной, невообразимой силой и знал об этом, и не то чтобы это лицо выражало какую-то особую страсть. В нем не было ни ненависти, ни гнева, ни презрения, ни насмешки, ни удовольствия, ни печали, ни интереса, ни размышления. Это было лицо человека слишком сильного, слишком могущественного по сравнению с ничтожными смертными, на которых он смотрел, чтобы снизойти до чувств. Оно никогда не менялось; не проявляло никаких признаков мимолетной мысли или чувства. И во взгляде ужасного существа не было никаких размышлений, потому что оно обладало знанием! Это была ужасная, жуткая, невыносимая часть происходящего; этот взгляд пронзал насквозь саму душу. Арнольд чувствовал, что оно обшарило каждую дырочку и уголок его сознания; вытащило все на свет божий и посмотрело на это; что оно знало не только его нынешние мысли, но и каждую мысль, которая когда-либо была у него в жизни. И в глубине этого взгляда, - так сказать, позади него, - была очень ясно, безошибочно написана сумма знаний о зле, простирающаяся на тысячи, миллионы лет. Человеческий разум не может ухватить простую идею, не может поддержать голую концепцию; человеческий разум шатается и падает, раздавленный этим усилием, как иногда в кошмарном сне или в бреду мозг, кажется, не выдерживает попытки осознать необъятность какой-то возвышающейся структуры, слишком колоссальной, чтобы чувства могли охватить ее необъятность. Более того, Арнольд знал, что это существо смотрит не только на него и исследует его душу, но так же испытующе и с таким же всепоглощающим чувством знания смотрит на двух его спутников; и далее, что если бы перед ним было пятьсот человек или пять миллионов, то казалось бы, оно смотрело бы исключительно на каждого человека точно так же.

Арнольд дрожал и тяжело дышал от неконтролируемых эмоций под устремленным на него взглядом. Ему казалось, он должен отвести глаза, или закричать, или сойти с ума. Он покрылся холодным потом; давившая на него тяжесть становилась все тяжелее и тяжелее, размалывая его в пыль.

Казалось, он на какое-то время потерял сознание, когда звук голоса разрушил чары и вернул его к осознанию своего положения. Он обнаружил, что Манцони поддерживает его железной хваткой.

Огромным усилием воли он частично пришел в себя и прислушался, как во сне, к глубоким звукам существа, которое так сильно подействовало на него.

XXXIII. АЛЕСТРО, СЫН ЗВЕЗД

Их загадочный посетитель действительно заговорил. Голос у него был резкий, но очень звучный и глубокий, и ни в коем случае не неприятный. В нем даже было что-то вроде убедительного красноречия; и, вероятно, именно инстинктивное восприятие этого качества вывело Арнольда из состояния невыносимого ужаса и помогло ему последовать наказу Манцони держаться.

- Зачем вы звали меня? - вот слова, которые он услышал.

- Мы звали не тебя, Махрима, - таков был ответ Лиостры, данный быстро и, как это прозвучало, бесстрашно. - Зачем ты пришел сюда? Я не звал тебя, ты мне не нужен.

- Да, ты хотел Алестро, но ты его не увидишь. Он покинул тебя. Дважды, трижды до этого ты призывал его напрасно.

- Потому что, возможно, я взывал к нему один. Сегодня нас трое.

- Вот почему я пришел вместо него. Может быть, я смогу помочь тебе. В чем твоя беда?

- Я не нуждаюсь в твоей помощи, Махрима. Я отвергаю и презираю твое предложение.

- Аллойя отнеслась к этому с меньшим презрением; она не сочла мое предложение презренным, и я не подвел ее в выполнении своих обещаний.

- Ах! Она приняла твою помощь! Я мог бы это предвидеть! Но я не желаю ее. Я знаю, ты могуч, но я не нуждаюсь ни в твоей помощи, ни в твоем присутствии.

- Ты будешь взывать к Алестро напрасно. И когда ты потерпишь неудачу в своем обращении к нему, то вернешься ко мне в своем отчаянии и найдешь меня менее покладистым.

- Я отношусь к твоим предложениям и угрозам с одинаковым презрением, Махрима. Встав между Аллойей и мной, как я понимаю, ты уже причинил достаточно вреда. Будь доволен этим и оставь нас.

- Кто же еще, как ты думаешь, поможет тебе, гордый Лиостра? Алестро не может; даже если бы захотел; у него нет моей силы. Почему ты боишься идти по пути, который наметил для себя, по которому так долго и настойчиво шел? Почему такая внезапная перемена? И какая польза теперь от величайшего дара, который я послал тебе, - эликсира, вернувшего тебе утраченную молодость...

- Ты послал мне! Ты?

- Да. Я открыл Аллойе секрет, и она сделала так, что, казалось, вы с ней открыли его вместе.

- Ах! Значит, она еще хуже, чем я думал!

- Нет, в ней нет ничего дурного. Она так же честолюбива, как и ты - или была такой, ибо я замечаю перемену. Ты подобен непостоянному ребенку. Через несколько дней ты раскаешься. Какая тебе теперь польза от эликсира, если все твои великие планы рухнут? Смог бы ты выдержать тысячу лет такой жизни, какую вел до сих пор?

- Хватит, Махрима, хватит! - устало ответил Лиостра. - Я больше не буду с тобой разговаривать. Ты рассказываешь мне о новых и новых гнусностях; или думаешь соблазнять меня тем, что считаешь какими-то новыми искушениями. Они для меня ничто. Я больше не буду с тобой разговаривать!

Арнольд в этот момент нанес удар. Странное, бледное лицо появилось совсем рядом с его собственным, вглядываясь в него с такой злобной ухмылкой, что его затошнило от отвращения при виде его. Он невольно ударил по нему, но оно уже ушло за пределы его досягаемости; и он снова обратил свой взгляд на таинственное существо, к которому Лиостра обращался как к Махриме. Несмотря на страдания, - ибо это было не что иное, как настоящая боль, физическая и душевная, - которые он переносил, пытаясь выдержать взгляд этих испытующих глаз, Арнольд ощущал желание снова встретиться с этим взглядом. Хотя ему было больно его выносить, имелось что-то ужасно завораживающее в этом намеке на падшее величие, огромную власть и неизмеримые знания. Было также что-то неуловимо привлекательное в этом возвышенном безразличии, в кажущейся недоступности человеческим эмоциям. Ибо за все то время, что он стоял лицом к нему, это непостижимое существо не проявило никаких признаков эмоций. Не было ни насмешливой улыбки, ни нахмуренных бровей, ни признаков гнева, ни намека на неудовольствие (как показалось Арнольду) дерзко-презрительной манерой ответов Лиостры ему. И теперь, сохраняя ту же безмятежность, он поднялся своей гигантской фигурой, расправил крылья и удалился на соседний горный гребень, где остался стоять, все еще внимательный зритель, подперев подбородок, как и прежде, рукой.

Арнольд не смог подавить вздох облегчения; Манцони единственный из троих, казалось, оставался абсолютно бесстрастным.

В их окружении, казалось, происходили странные перемены. Горы, которых, как знал Арнольд, нигде поблизости не существовало, возвысились вокруг них; темные скалы вздымались и нависали над ними, угрожая упасть и раздавить; зловещие огни играли тут и там среди нависающих утесов. Тьма сгущалась, воздух становился тяжелым и сернистым; их огни начинали гореть тускло; временами казалось, они вот-вот совсем погаснут. Смутные призрачные очертания появлялись и исчезали вокруг них; злобные лица с глумливыми, полными ненависти ухмылками внезапно показывались из окружающего мрака и так же быстро исчезали. С горных вершин донесся раскат грома, эхом прокатившийся по скалистым ущельям и отразившийся эхом от скалы к скале. Затем перед их глазами открылась равнина, и при свете какого-то зловещего сияния, - откуда оно исходило, определить было невозможно, - Арнольд увидел поле битвы, или то, что им было, теперь почти пустынное, если не считать мертвых и умирающих. Вокруг него, в тенях, мелькали зловещие фигуры; раздавались вздохи и стоны, а время от времени - пугающие, мучительные вопли. И там, среди распростертых на земле тел, мелькали жуткие силуэты, которые двигались взад и вперед в каком-то ритме, который, казалось, соответствовал ударам сердца и пульсации крови в его венах. Он начал ощущать ужасные запахи и отвратительные испарения, поднимавшиеся с поля бойни; некоторые из раненых с трудом тянулись к ним, подходя совсем близко, словно умоляя о защите, но за ними следовали отвратительные существа, от размеренного движения которых взад и вперед у него теперь начинала кружиться голова. Некоторые из этих существ, подумал он, напоминали тех, которых Лесли и Гейлия описывали как людей, управлявших черным каноэ, или напавших на пастуха Токабу и его дочь. Они подошли еще ближе, и он увидел, что с их ртов капает кровь, а между губами торчат огромные уродливые клыки; он видел, как они склонялись над беспомощными, ползающими ранеными, слышал крики боли и ужаса, когда они наклонялись...

- Он идет! Он идет! Алестро! Лучезарный сын Звезд! Светлый серафим Царства Света! Поторопись! Прогони от нас этих мерзких призраков и дай мне еще раз взглянуть на твое лицо!

Эти слова были произнесены Лиострой, и в них чувствовались радость и ликование. Это был первый признак по-настоящему сильных эмоций, которые он проявил в тот вечер; и, по мнению Арнольда, это была самая поразительная вспышка искреннего удовольствия, которую он когда-либо проявлял. В звенящих тонах звучала нотка, граничащая с экстазом; поистине, чудесное проявление для человека, который из всех остальных обычно был таким замкнутым, так мало склонным к проявлению энтузиазма, так пренебрежительно относился к человеческим удовольствиям.

Когда Арнольд огляделся в поисках причины этой неожиданной вспышки, он почувствовал немалое любопытство относительно того, какую форму она, вероятно, примет, и какое откровение это даст о природе влечения, способного очаровать человека, которому так трудно угодить.

Сначала он не смог обнаружить ничего, что могло бы дать ответ на эту загадку. Ненавистные сцены, на которые он смотрел всего минуту назад, медленно развеивались, хотя тошнотворные запахи все еще ощущались. Горы, какими он видел их ранее ночью, снова стали видны над туманом, и луна, поднявшаяся теперь намного выше, осветила их вершины. Огни начали разгораться; и теперь можно было увидеть фигуру Махримы, летящую обратно в том направлении, откуда она появилась, с каждым мгновением становясь все меньше.

- Смотри, Манцони! Ты видишь? Он идет вон с той яркой звезды! - снова воскликнул Лиостра с почти детским восторгом в голосе. - Махрима сказал, что он не будет слушать нас! Но он солгал, он солгал! Разве ты не видишь его? Ах! Я не могу ошибиться? Нет! Он идет!

Арнольд проследил глазами в направлении, в котором Лиостра указывал своим посохом. И тогда он заметил, что одна далекая звезда стала ярче всех остальных на небесах, и от нее протянулась крошечная нить сияющего света, соединившаяся с пламенем, исходившим из кончика посоха. Яркость звезды заметно возросла, и что-то, казалось, двигалось к ним по этому узкому мосту света, как и Махрима, только в этом случае вскоре стало очевидно, что приближалась не темнокрылая форма, а та, которая сама по себе была центром сияющего света.

Еще немного, и стало возможным различить фигуру в человеческом обличье, быстро приближающуюся к ним, без крыльев или других видимых средств передвижения. Вскоре сияющая атмосфера, в которой находились все трое, померкла, и мерцающее пламя жаровен и треножников стало едва различимым в ярком свете, исходившем от лучезарного посетителя.

Атмосфера наполнилась изысканными ароматами. Вокруг них раздавались звуки, похожие на отдаленную музыку, трели птиц, плеск и журчание ручьев и нежные вздохи зефиров. Мечтательное, завораживающее чувство восхитительного покоя и удовлетворенности овладело чувствами Арнольда, и он почувствовал, сам не зная почему, странное влечение к этому неизвестному посетителю. Затем он задумался о страданиях и тревогах, которые в последнее время так беспокоили его, ибо все неприятности, все беспокойства, все чувства опасности улетучились; как будто какая-то невидимая сила приказывала ему забыть о своих горестях, радоваться и быть счастливым. Минуту или две спустя великолепное существо легко спустилось на парапет и остановилось перед ними.

Кто опишет красоту этого лучезарного Сына Звезд или чувства радости и экзальтации, чувство благодарного покоя и отдохновения, распространявшиеся вокруг него? Любовь, счастье, восторг, казалось, исходили от него во все стороны, как благоухание от розы. Кто мог бы надеяться преуспеть в том, чтобы запечатлеть в сознании другого человека непревзойденную прелесть, невыразимую красоту лица, которое с нежной улыбкой, полной сочувствия, смотрело на этих троих? Кто мог бы изобразить это безмятежное чело или очарование взгляда этих чудесных глаз?

Арнольд взирал на это видение в полнейшем трансе изумленного восторга. Теперь он понимал эмоции Лиостры, когда тот впервые осознал, что существо, к которому он хотел обратиться, действительно направлялось к ним. Какая божественная грация, какое ощущение непреодолимой силы, и в то же время какая мягкость и простота! Какое достоинство и в то же время полная свобода от всякой гордости или самоутверждения! Сияющее одеяние, в которое она была облачена, ниспадало с фигуру изящными складками, демонстрируя ее совершенство во всех отношениях, насколько мы могли бы судить об этом.

Арнольд продолжал смотреть, и его охватил неудержимый порыв преклонить колени в благоговейной любви; но объект его обожания, казалось, знал об этом чувстве, поскольку предвосхитил его намерение мягким предостережением:

- Нет, друг, ты поступаешь нехорошо. Мы преклоняем колени и поклоняемся только Одному, Премудрому и Вечному! Что касается меня самого - я всего лишь один из низших во Внешнем Царстве. Я пока хожу по одному из самых дальних кругов из миллионов Зон Света, каждая из которых выше и лучше той, в которой я сейчас нахожусь. Не думай о поклонении мне, но будь моим другом. Я с радостью буду твоим другом; верным тебе в той любви и святой дружбе, которые являются частью самого нашего существа, ибо без них мы перестали бы быть теми, кто мы есть!

Невозможно передать, как забилось сердце Арнольда при этих милостивых словах! Какой восторг наполнил его душу при мысли о такой дружбе! Он не осмелился ответить; его сердце было слишком переполнено, чтобы найти слова. Он мог только стоять и смотреть, как человек, охваченный экстазом радости.

И, встретившись взглядом с Серафимом, он ощутил чувство, отчасти соответствующее тому, которое так поразило его в случае с Махримой; только здесь условия были другими. Он в равной степени осознавал необъятность суммы знаний о добре, исходившей из этих блестящих глаз. Они знали так много всего хорошего и чистого! Так хорошо знали, насколько ниже самого низкого ангела находится самый чистый, святой смертный! Но вместо того, чтобы угнетать, эта мысль теперь наполняла его только нежной печалью, и он вздохнул, когда начал понимать, как далеко, очень далеко от него было это милое существо, предложившее ему дружбу.

В самом голосе незнакомца было что-то такое, что могло унять боль или залечить рану. Его серебристые, мелодичные акценты ласкали слух подобно звукам восхитительной музыки, успокаивая смятенный дух и усмиряя мятежные страсти. Арнольд с восторгом вслушивался в мягкие, сочные интонации, когда посетитель обратился к Лиостре:

- А ты, Лиостра, возлюбленный друг, чего ты хочешь от меня?

- Ах, я знаю, ты это знаешь, друг моей души! Ты знал это еще до того, как начал путь сюда, всего несколько коротких минут назад, во время своего путешествия из твоего дома на той звезде, за миллионы и миллионы миль отсюда! Я наблюдал за твоим приближением и увидел, что ты путешествуешь даже быстрее, чем когда-либо прежде. Нужно ли мне говорить тебе то, что ты знаешь? Что я нахожусь в тяжелом положении и срочно нуждаюсь в твоей помощи или, по крайней мере, в совете? Давно я не видел твое любимое лицо. Я взывал к тебе напрасно! Было время, когда ты приходил ко мне по моему призыву и дарил мне краткий час рая в твоем милом обществе. Но потом... потом... потом я много раз тщетно взывал к тебе.

- Почему, дорогой друг? Ты знаешь, почему. Ты стал слишком земным. Ты не мог одновременно быть таким, и находиться в обществе Сына Звезд. Я сильно горевал, но не мог прийти к тебе. Лиостра! Почему ты умышленно разрушил все, что я сделал для тебя?

Удивительные глаза смотрели на Лиостру сверху вниз с трогательной тоской, которая растопила бы каменное сердце. В них не было ни гнева, ни тени упрека; только жалостливая печаль.

- Я не знаю, Алестро. Я был безумен, глуп, увлечен!

Тихий вздох был единственным ответом, и Лиостра продолжал:

- Теперь я вижу свою ужасную ошибку! Я подобен человеку, страдающему смертельной болезнью, который утратил все земные амбиции, но хотел бы искупить свою вину, прежде чем отправиться в путь. Скажи мне, Алестро, возможно ли искупление?

- Не мне это говорить, любимый друг. Я могу только обратиться с призывом к другому, - к великому Дорнанде, - но он разгневан тем, что было сделано в его храме.

- Значит, мой случай безнадежен?

- Не безнадежен, Лиостра, пока у тебя есть тот, кто может заступиться за тебя, - таков был ласковый ответ. - Я уже ходатайствовал за тебя до того, как было подано твое прошение. Сейчас я сделаю это еще раз.

Он высоко поднял руки и произнес несколько слов, которые слушатели не смогли понять. Почти сразу же раздался раскат грома, светящееся облако опустилось и повисло в воздухе на небольшом расстоянии от них. Весь внешний край облака был очень ярким, словно оно скрывало внутри что-то еще более яркое. Из его середины донесся голос, который, казалось, плыл через разделяющее их пространство, подобно журчанию далекого океана.

- Я пришел, Алестро, в ответ на твое послание! Скажи, любимый сын Звезд, чего бы ты хотел?

- Я приветствую тебя и благодарю, брат из Царств Света! Для меня большая радость снова слышать твой голос, даже если я не могу смотреть на твое любимое лицо. Но ты правильно делаешь, что прикрываешься, ибо рядом со мной есть те, кому невыносимо смотреть на твое великолепие. Один из трех просит о помощи.

Голос утратил свою мягкость и стал суровым, когда он ответил:

- Лиостра! Любимец богов! Тот, кто, не удовлетворенный дарами и возможностями, превосходящими те, что дарованы кому-либо другому на земле, жаждал еще большего и стремился стать королем даже над мертвыми! Мой храм был осквернен; истинное богослужение в нем искажено и заброшено, дьяволы выпущены на свободу, чтобы наводнить всю землю. Как посмел Лиостра обращаться ко мне с таким призывом!

- Нет, нет, о мой любимый Брат! Из нежности твоей имей теперь сострадание, ибо он горько раскаивается в содеянном. И не им был осквернен твой храм, но поступком женщины, обманувшей его. Здесь трое; и двое других невиновны; двое других принадлежат к твоей любимой расе. Неужели они погибнут за его грех! Одно не может быть уничтожено здесь этой ночью без двух других. Неужели нет никакого способа? Разве нет средства искупить вину? Средство, которое не уничтожит невинных вместе с виновными? Не обратишься ли ты с воззванием к Всемудрому и Вечному? Разве я тоже не грешил в прошлом? И все же мне было позволено искупить свою вину!

- По твоему заступничеству я воззову к Нему, о самый кроткий и обаятельный из всех Серафимов! Пусть они подождут.

Раздался сильный раскат грома, молнии пронзили облако, которое, казалось, растворилось в воздухе. Густая, непроницаемая тьма внезапно окутала землю, в которой ничего нельзя было разглядеть, кроме фигуры Серафима, стоявшего неподвижно в позе, создававшей впечатление ожидания в нежном, тревожном напряжении.

Снова раздался угрюмый раскат грома, темнота рассеялась, и там, в лунном свете, снова появилось облако.

- Слушай, о Алестро, милостивое Слово Премудрого и Вечного. Искупление может быть совершено. Запас красного луча можно направить на уничтожение этого мерзкого отродья, но он уничтожит и того, кто им владеет. Все остальные будут в безопасности. Призыв услышан; зло уже остановлено, и власть Женщины сломлена. Что же касается двух других, то пусть они проследят за тем, чтобы мой храм был очищен от скверны и фальшивых служителей; пусть люди там снова поклоняются Премудрому и Вечному, как в древности. Прощай, возлюбленный Алестро!

- Прощай, Дорнанда, прославленный брат Света!

Облако исчезло, и Алестро снова заговорил тоном печальной нежности:

- Я сделал для тебя все, что мог, Лиостра. Ты понимаешь?

- Да, самый верный из всех друзей, - тихо ответил Лиостра. - Я понимаю и буду повиноваться!

- В час твоего испытания я буду рядом с тобой, возлюбленный Лиостра; и в грядущие века ты присоединишься ко мне в моем доме на той звезде, и мы вместе пройдем по Кругам Света. А теперь, всего вам хорошего!

Нежное присутствие быстро растаяло вдали, а вместе с ним исчезло ощущение нежной защиты и благодарного покоя. Затем все трое повернулись со склоненными головами и встревоженными сердцами, чтобы отправиться навстречу ожидающим их испытаниям.

XXXIV. ВО ВЛАСТИ АЛЛОЙИ

Когда Берил была похищена мирмидонами Аллойи, ее доставили по воде, на барже "Мирвония", прямо в храм Дорнанды, где сначала ее поместили в комнату одну. Однако ближе к вечеру ее перевели в помещение, в котором была заключена Рельма; таким образом две молодые девушки встретились в первый раз.

Сестры по несчастью, они очень быстро подружились, и каждая старалась подбодрить и утешить другую; хотя, надо признаться, в сложившейся ситуации было мало того, из чего можно было почерпнуть утешение или ободрение. Берил увезли до того, как Манцони заявил о себе, и поэтому она ничего не знала о более позднем повороте событий. Единственное, что она знала наверняка, Лиостра в то утро вернулся из своего недавнего путешествия и проявил себя в очень возбужденном и опасном настроении, отдав приказ об аресте Лесли и Гейлии по какому-то обвинению, четкого объяснения которого она не слышала.

Судя по тому, что слышала, сказала она Рельме, вполне вероятно, двое молодых людей будут переданы на милость Аллойи; делая это заявление, она посмотрела на свою спутницу, и невозможно было ошибиться в значении румянца, залившего ее прелестное личико.

- Это дурные новости, которые я должна сообщить вам, дорогой друг, - продолжала она. - Я уверена, что вы проявляете к нашему другу Гордону Лесли нечто большее, чем обычный интерес, не так ли? Сейчас не время скрывать от меня правду, дорогая. Я внимательно наблюдала за ним с тех пор, как он здесь, и я совершенно уверена, что он влюблен в вас. Он стал другим человеком. Раньше он был прилежным, тихим и легко удовлетворяемым; теперь он беспокойный, и ему очень трудно угодить. Я уверена, что он влюблен! Я много раз со смехом говорила ему об этом, и в последнее время он даже не делал вид, будто отрицает это. Я рада, дорогая; потому что ему, казалось, было так трудно угодить, что мы начали думать, он никогда не найдет никого по своему вкусу. Что ж, я могу сказать вам вот что: я знаю его давно, и рядом с дорогим Арнольдом нет никого в мире, кем бы я восхищалась и кого бы уважала больше.

Рельма покраснела и не подала виду, будто возражает, но уклонилась от прямого ответа; а тревога и огорчение, вызванные ситуацией, в которую они попали, вскоре навели их на другие, менее приятные мысли. Вскоре Рельма спросила свою новую подругу, может ли та составить какое-либо представление о том, почему они заключены в тюрьму таким образом и что с ними может случиться. Берил ответила:

- Радуясь встрече с вами, Рельма, я на мгновение почти забыла, где мы находимся. Я не могу представить себе, чтобы Лиостра позволил этой таинственной женщине, которую они называют Аллойя, причинить нам вред. Вместе с тем я не могу понять, почему он позволил привезти меня сюда или его несправедливое поведение по отношению к бедному Лесли сегодня утром. И сейчас это меньше похоже на него, чем когда-либо, потому что за последние несколько месяцев он показался мне изменившимся человеком.

- В каком смысле, дорогая Берил?

- Ну, вы должны знать, что во время долгого путешествия из Англии в эту страну мы с ним постоянно спорили, дискутировали...

- Спорили! Значит, вы поссорились?

- Нет, я не имею в виду именно ссору. Он был джентльменом, слишком внимательным и тактичным в своем поведении по отношению к нам, чтобы позволить мне сердиться; в противном случае, вы знаете, я, естественно, почувствовала бы гнев и негодование из-за той шутки, - как нам тогда казалось, - которую он сыграл с нами, похитив нас и увезя из дома против нашей воли. Нет, мы не ссорились, но у нас было много споров и дискуссий. В основном они касались религиозных тем. Знаете, - продолжала Берил доверительно, словно признаваясь в чем-то ужасном, - в те дни я была с ним немного груба. Он рассказал мне кое-что о своих планах и затеях, и я ужасно задела его чувства, сказав ему, что восхищаюсь самым скромным человеком, который неуклонно выполняет свой долг на том посту, который Бог назначил ему, гораздо больше, чем величайшим полководцем или самым замечательным завоевателем, подобных которым мир еще не видел. И вы знаете, что он очень умен, не так ли?

- В этом нет никаких сомнений.

- Однажды я видела, как он проявил небольшую любезность по отношению к бедной нищенке в Каракасе, когда не знал, что я нахожусь рядом. И впоследствии я удивила его, сказав, что восхищаюсь им больше за этот маленький простой поступок, чем за все таланты, которыми он выказал себя одаренным, или за чудесные изобретения, которые он совершил; даже больше, чем за тысячи, - сотни тысяч, я думаю, - которые он отдал, пока был в Англии, занимаясь благотворительностью. Это было как раз то, о чем мы говорили и спорили; он часто делал мне комплимент, заявляя, что мои жалкие, слабые доводы удивили его и дали много пищи для размышлений.

- Он мне никогда не нравился, я его боялась, - решительно заявила Рельма. - Но, в таком случае, я не видела его очень давно. Возможно, он, как вы говорите, изменился с тех пор. Но, в таком случае, мне интересно, что могло его изменить?

- Понятия не имею, - просто ответила Берил. - Но почему он вам не понравился?

- Я испытывала инстинктивный страх перед ним. Раньше я убегала, когда слышала, что он собирается навестить нас. Именно таким образом я... познакомилась... с мистером Лесли. Но, помимо моей собственной инстинктивной неприязни, среди индейцев ходили слухи. Вы должны знать, что индейцы - любопытный народ. Вы не сможете понять их, если не прожили среди них много лет, как это сделала я. Тогда вы видите их такими, какие они есть на самом деле; и одна вещь, которую я научилась понимать, заключается в том, что, хотя они, безусловно, очень суеверны, а также, конечно же, невежественны, с нашей точки зрения, все же, как правило, в основе даже самых экстравагантных их рассказов лежит какая-то крупица правды. Таким образом, их слухи и рассказы с намеками о Лиостре, признаюсь, вызывали у меня своего рода полубессознательное восхищение, а его странный титул короля мертвых...

- Я что-то слышала об этом, - перебила Берил, невольно поежившись. - Что это значит?

- Я и сама не знаю. Мой отец рассказывал мне, что имя Лиостра на мирвонском языке означает Любимец богов; но индейцы утверждают, что это также индейское слово, означающее Царь мертвых. Если так, то это наводящее на ужасные размышления и неудачное имя для мужчины.

- Пожалуй, вполне достаточно того, что рассказывают индейцы, чтобы объяснить те дикие истории, которые вы слышали.

- Я не знаю; я не могу сказать, что и думать, - ответила Рельма, качая головой. - Я нахожусь в неведении во всех отношениях. Зачем меня сюда привезли? Почему Аллойя должна испытывать вражду ко мне? Какая она? Вы ее видели? Я здесь уже несколько дней и не видела никого, кроме слуг, которые приносят еду, а они не произносят ни слова.

- Как и до вас, до меня тоже доходили дикие слухи, но я ничего не знаю наверняка. Однако у меня было одно ужасное переживание, которое, хотя и было всего лишь сном...

- Сон!

- Да; вам может показаться странным назвать сон переживанием; и все же он был таким необычайно ярким и произвел такое глубокое впечатление на мой разум, что вам, возможно, захочется его услышать. Это имело отношение к Храму, где мы сейчас находимся, - месту, где я никогда не была во плоти, пока меня не привели сюда сегодня.

С этим предисловием Берил приступила к рассказу о своем сне, в то время как Рельма слушала, почти затаив дыхание, но без комментариев, до конца. Затем она глубоко вздохнула и воскликнула:

- И вы говорите, что это был сон?

- Конечно, это не могло быть ничем иным, - ответила Берил с легкой улыбкой. - Как бы вы это назвали?

- Подойдите к этому окну, Берил, и посмотрите на те сады. Они кажутся вам совершенно незнакомыми или похожи на то, что вы видели раньше?

Берил выглянула наружу. Из окна открывался вид на Священные сады, расположенные в задней части храма. Когда ее взгляд падал то сюда, то туда, она вздрагивала. Учитывая тот факт, что был дневной свет, а не ночь, она поняла, это были те же самые сады, которые она видела во сне.

- Все так, как я видела это во сне! - сказала она тихим голосом.

- Ах! И позвольте мне сказать вам, каждую ночь, что я была здесь, это место, днем такое тихое и пустынное, наполнялось странной толпой, которая устраивала именно такие пирушки, как вы описали. Я не могла понять, что все это значило; теперь я вижу это слишком ясно. Был ли ваш так называемый сон реальностью или пророческим видением, сейчас, возможно, не имеет большого значения. На мой взгляд, дорогой друг, все слишком ясно; теперь я знаю, какая ужасная судьба ожидает нас, если наши друзья не сумеют вызволить нас из лап этой демоницы! Да поможет нам Бог в Своей милости! Я почти сомневаюсь, что это под силу человеку!

Берил схватила ее за руку и пристально посмотрела ей в лицо.

- Рельма! Вы не можете иметь в виду это! Вы не можете в это поверить. О! Я не могу смириться с мыслью, будто то, что я видела в том ужасном сне, действительно случится с нами!

- Моя бедная сестра, бесполезно обманывать себя. Я уверена, так и будет. Я и есть та, другая, - которой она угрожала в вашем сне. Разве вы не видите? Эта женщина безумно ревнива - ревнует к вам и ко мне; хотя почему именно ко мне, одному Богу известно, - и она намерена отомстить тем дьявольским способом, который она вам предсказала. Вы говорите, что Лиостра изменился в последнее время. Можете быть уверены, что он также изменил свое отношение к ней, и она возложила вину на нас с вами.

- Но почему именно на меня? - воскликнула Берил в жестоком отчаянии. - Что я сделала?

- Что вы сделали? Женщина, должно быть, как я уже сказала, сумасшедшая; но это безумие ужасно! О отец! отец! Где ты сейчас, когда твоя дочь в такой опасности? Интересно, дошло ли до тебя мое письмо?

Это напомнило Берил об инциденте с пумой и письме, которое Лесли снял с ее шеи. Она рассказала об этом Рельме.

- Конечно, любопытно, - сказала Рельма, когда собеседница закончила, - что мое послание попало прямо в руки мистера Лесли. Похоже, в этом была какая-то судьба. Они разрешили мне взять с собой мою любимую пуму, и я написала записку и ухитрилась сделать так, чтобы в любой момент прикрепить ее к ее ошейнику. Когда мы вышли из туннеля в центр города, я внимательно огляделась по сторонам, но не увидела ни души, пока мы не миновали все здания; я уже потеряла всякую надежду увидеть кого-нибудь поблизости, когда различила в лунном свете три фигуры, стоявшие на берегу и наблюдавшие за нами. Там были двое мужчин и девушка, но они были слишком далеко, чтобы я могла разглядеть, кто они такие. Я подумала, что лучшей возможности мне вряд ли представится, поэтому отправила пуму за борт так внезапно, что она исчезла прежде, чем кто-либо успел вмешаться. Я даже подумать не могла, что тот, кого я видела, был самым лучшим другом в данных обстоятельствах, к которому я могла бы послать верного вестника!

- И, если бы не случилось так, что в ту ночь он вышел, высматривая черное каноэ, и что Аллойя каким-то образом заметила его и повернула назад, она, я не сомневаюсь, встретила бы вас у входа в туннель. Под ее ревнивым взглядом вы вряд ли смогли бы отправить свое сообщение, и мы бы не узнали, что вы здесь.

Так беседовали две пленницы, в то время как опускались вечерние тени, и вечер переходил в ночь. Через некоторое время в Священных садах появилось несколько огней, затем число их стало увеличиваться, и сначала тут, а затем и там стало возможно увидеть нечто похожее на группы людей, прогуливающихся или сидящих в беседках и альковах. Постепенно их число росло, иллюминация становилась все более яркой, а до дрожащих зрительниц доносились взрывы смеха и пения. Все пространство, насколько они могли видеть, превратилось в зарево огней, которые более или менее отчетливо просвечивали сквозь плывущие облака розоватой дымки или пара. Звуки становились все громче, пока не превратились в суматоху, и воздух наполнился буйством и гвалтом, столкновением музыки и звуками песен, звоном, ненавистным смехом, шумом дикого кутежа и нечестивой пирушки. Берил вспомнилась сцена, когда она сидела, дрожа всем телом, изнывая от предвкушения того, что еще должно было произойти, - описание Эдгаром По дворца с привидениями, где проходящий путник видит

"...формы, которые фантастически движутся

Под нестройную мелодию;

В то время как, подобно ужасной быстрой реке,

Отвратительная толпа мелькает,

И смеется, но не улыбается".

Когда время близилось к полуночи, дверь их тюремной камеры была отперта, и вошли несколько охранников, которые, не говоря ни слова, сначала связали им запястья, а затем сделали знак двум молодым девушкам следовать за ними. Берил задрожала, заметив среди них тех, кого, как она отчетливо помнила, видела во сне. Там были отвратительные существа, которые гребли в черном каноэ, и похожие на трупы слуги, которые прислуживали своей госпоже в Зале Змей. Поэтому для нее не было неожиданностью, когда несколько мгновений спустя она обнаружила себя в том же ненавистном зале, с танцующими и извивающимися со всех сторон змеевидными огнями вокруг них и над ними, и алтарем с таинственным, постоянно меняющимся огнем.

И там, на троне, точно такая, какой она видела ее во сне, сидела женщина, которую она теперь знала, как Аллойю, похожая на прекрасную дьяволицу, с, возможно, самой жестокой улыбкой насмешливого торжества, которая когда-либо появлялась на губах смертной женщины. У Берил закружилась голова, и она чуть не упала в обморок от этого зрелища, и упала бы, если бы Рельма, которая сама была немногим лучше, храбро боролась со своим растущим ужасом и сумела поддержать свою более слабую сестру.

Аллойя долго и пристально смотрела на них обоих. Казалось, она большими глотками упивалась удовлетворенной местью. Ее грудь вздымалась, а глаза сияли и вспыхивали ликующим восторгом, когда она видела их испуганные, белые, искаженные ужасом лица и дрожащие тела. Но, заметив это, Берил огромным усилием воли внезапно совладала со своими эмоциями и, гордо выпрямившись, ответила взглядом на взгляд.

- Зачем нас сюда привели? - спросила она твердым и ясным голосом, не сводя глаз со своего врага. - Что я такого сделала, что меня сделали пленницей в стране, где до сих пор относились как к почетной гостье и правитель которой обещал мне защиту?

Рельма, воодушевленная примером своей спутницы, тоже набралась храбрости и обратилась к жрице:

- Я дочь правителей этой страны, - воскликнула она надменно и звенящим голосом. - Мой отец - законный король этого королевства, твой законный король, Аллойя; и ты понесешь суровое наказание за это злодеяние!

Торжество в глазах Аллойи возрастало, если это было возможно, еще больше по мере того, как она слушала. Чем сильнее и непокорнее проявляли себя ее жертвы, тем слаще была бы победа для человека ее натуры.

- Я привела вас сюда своей собственной властью, - холодно ответила она. - Своей собственной властью я накажу вас за ваши преступления. Вы обе с помощью каких-то проклятых ухищрений встали между мной и моим женихом и лишили меня его любви. Но мне было открыто, что, когда вы обе умрете, его привязанность вернется, он встанет передо мной на колени и попросит у меня прощения. Следовательно, этой ночью - в течение часа - вы обе умрете; но на этом ваше наказание не закончится. Ты, кого зовут Берилл, знаешь свою судьбу, ибо я уже предупреждала тебя. Вы обе в течение часа умрете, но будете жить снова, существа, подчиняющиеся моей воле, вечные зрители счастья тех двоих, в чьи судьбы вы имели наглость вмешаться. Хватит! Да начнутся церемонии!

Слуги привели и положили перед ней нескольких обитателей одной из камер в катакомбах. Двое из них были красивыми молодыми людьми, богато одетыми в воинские одежды и со множеством украшений, сияющих и искрящихся на их груди. Они выглядели как офицеры или высокопоставленные дворяне. Но все остальные были смуглыми существами с несчастными лицами, похожими на тех, кто управлял черным каноэ. Берил, наблюдавшая за происходящим с чувством отвращения, заметила сходство; и тут ей пришла в голову мысль, что эти бедные создания когда-то были рабами белых людей, правивших этой страной.

Затем зазвучала дикая музыка, и начался гротескный танец, каким она видела его во сне; танцоры все время пели странную, жутковатую мелодию. Мало-помалу помещение снова, как и в ее сне, заполнилось танцующей, кружащейся, кричащей толпой, которая с каждым мгновением становилась все более возбужденной, более яростной и необузданной в своей безумной возне. Внезапно Аллойя подняла руку, танец и музыка прекратились, и в наступившей тишине она заговорила холодным, размеренным тоном:

- Дети мои! Теперь все готово! Сегодня вечером я покажу вам новое чудо. Этим двум смертным не терпится вступить в ваши ряды, чтобы впоследствии стать такими, как вы, и участвовать в вашем свободном, счастливом существовании, ваших веселых играх и пирушках. Вы получите наслаждение этим зрелищем. Они будут преданы смерти на ваших глазах и положены рядом с теми, кто уже лежит здесь, ожидая своего пробуждения. Затем я верну их к жизни и назначу этих двух дворян кавалерами девушек, а остальных - их рабами. И когда это будет сделано, я поручаю вам взять их с собой и научить их наслаждаться своим новым существованием, так же, как вас учили в прошлом. Приведите их сюда.

Двух девушек подвели к подножию трона и заставили опуститься на колени рядом с распростертыми на полу телами. В полуобмороке от ужаса и отвращения, они стояли перед жестокой убийцей, даже не пытавшейся скрыть своего злобного ликования. Какая смерть была уготована им, еще не было известно, и она замерла на минуту или две, намеренно продлевая их ожидание и наслаждаясь их страданиями.

Внезапно раздался раскат грома - раскат, от которого зал содрогнулся из конца в конец. Огни погасли, на всех опустилась густая тьма, и в наступившей тишине отчетливо послышался чей-то голос. Казалось, он доносился издалека, но в его тоне слышалось пугающее звучание величия и силы:

- Призыв услышан; зло уже остановлено, и власть Женщины сломлена!

Когда голос смолк, Аллойя издала громкий крик, за которым последовал ужасный шум в толпе вокруг. С криками ужаса они выбежали из комнаты в сад, где их крики еще некоторое время были слышны, постепенно становясь все слабее и слабее, пока не затихли вдали.

XXXV. КОНЕЦ ПРИКЛЮЧЕНИЙ

Из зарешеченных окон, выходивших в сад, в темный зал проникал слабый свет, и Аллойя стояла, как фурия, и смотрела глазами, полными злых страстей, на своих пленниц.

- И думать не смейте убежать от меня! - воскликнула она. - Если это не может быть достигнуто одним способом, это должно быть сделано другим!

Она вытащила из-за пояса сверкающий кинжал и медленно, но с убийственной решимостью приблизилась к двум своим связанным и беспомощным жертвам. Она уже подняла руку, чтобы ударить Рельму, когда громкий крик заставил ее обернуться.

В обе двери хлынули люди, и в следующее мгновение помещение, казалось, было полно солдат. Некоторые несли зажженные фонари, у других в руках были обнаженные мечи. Среди них был Лесли, который, подбежав к тому месту, где стояла потенциальная убийца, ударил кинжал, выбив его у нее из рук.

Она повернулась к нему, обезумев от ярости.

- Ты! - воскликнула она. - Опять ты! Я подумала, что Лиостра - где он? Но ты дорого заплатишь за это!

С этими словами она выбежала из комнаты и последовала за остальными, которые спустились в сад. Мэйлион и его солдаты быстро закрыли за ней дверь, а затем принялись запирать на засовы все остальные двери и осматривать решетки на окнах. Тем временем Лесли, Рельма и Гейлия были заняты Берил, упавшей в обморок.

Под нежным присмотром Рельмы она вскоре пришла в себя, села и начала расспрашивать своих спасителей. Лесли рассказал ей все, что знал, сказав, они надеются, вскоре к ним присоединятся Арнольд и остальные. Она, казалось, была разочарована тем, что среди их спасителей был Лесли, а не Арнольд; но по этому поводу Лесли объяснил:

- Я понимаю, - насколько вообще можно что-либо понять в делах, столь полных тайн и неожиданных происшествий, - что наши неприятности еще далеки от завершения. Арнольд ушел с Лиострой и Манцони...

- Манцони! Мой отец! - воскликнула Рельма. - О, значит, вы его видели? Расскажите мне о нем!

Затем Лесли рассказал им обо всем, что произошло с тех пор, как Берил покинула дворец; а они, в свою очередь, рассказали ему о пережитом ими.

- Я только что собирался сказать, - продолжил Гордон, - что, похоже, мы еще не выбрались из тупика, как говорят у нас в стране. Мэйлион сообщает мне, он ожидает, что мы будем атакованы и осаждены каким-нибудь адским отрядом Аллойи снаружи. Его инструкции заключались в том, что в таком случае мы должны делать все возможное, пока наши друзья не придут на помощь. Конечно, это невеселая перспектива, потому что, по общему мнению, нас меньше сотни, а, если судить по шуму, вокруг нас, должно быть, тысячи дьяволов. Я полагаю, Аллойя сплотила своих адских псов, избавив их от страха, и подстрекает перейти в атаку.

- Не могли бы мы сейчас выйти из храма с другой стороны и сбежать, пока они пробивают себе дорогу? - с тревогой спросила Берил.

- Нет, это было бы бесполезно. Они погнались бы за нами и настигли бы нас прежде, чем мы прошли хотя бы полмили, - ответил Лесли, покачав головой. - Кроме того, Мэйлион говорит, у него приказ оставаться здесь и делать все, что в его силах, пока не прибудет помощь. Так что вы можете быть уверены, он не повернется спиной к врагу.

Шум снаружи, о котором упоминал Лесли, вскоре превратился из неразборчивого гула в суматоху, и он подошел с Гейлией к одному из окон посмотреть, что происходит. При виде их лиц, выглядывающих из-за решетки, раздался еще более громкий взрыв, и такая буря криков и воплей достигла их ушей, что Лесли невольно отшатнулся. Однако мгновение спустя он снова посмотрел, и его изумленному взору предстала необычайная сцена.

Огромная толпа волновалась под окнами, издавая неописуемый шум; одни бесцельно метались взад и вперед, другие пытались взломать двери и окна. Это была ничем не примечательная толпа, одетая в удивительно разнообразные одежды, среди которых выделялись солдаты и рабы. Солдаты составляли не только большинство, но и были самыми активными, поскольку постепенно убирали с дороги остальных, оставляя лишь определенное количество рабов в качестве помощников. Затем они начали предпринимать обычные меры к штурму этого места. Были принесены и подняты к скалистым стенам лестницы, но они оказались недостаточно длинными, чтобы дотянуться до окон зала. Несколько стрел просвистели в воздухе, некоторые ударились о камень и, дрожа, упали на землю, две или три отскочили от железных прутьев, а несколько проникли в комнату, хотя и не причинив никакого вреда. Поскольку храм был высечен в цельной скале, а не построен из каменной кладки, снаружи он был не гладким, как положено каменным стенам, а с небольшими неровностями, и по ним нескольким предприимчивым нападавшим удалось взобраться; они оказались у окон, где попытались вырвать решетки. Лесли выстрелил в двух или трех из них из своего револьвера, но выстрелы, казалось, не возымели никакого действия. В двух случаях он увидел как результат настоящие раны, но, насколько он мог судить в неверном свете, кровь не текла, и существа, пораженные таким образом, определенно не проявляли ни сознания боли, ни даже каких-либо признаков неудобства. Впоследствии некоторые солдаты пиками столкнули их с их ненадежных опор, и они тяжело упали на землю, но в суматохе не было видно, к чему это привело.

Единственный свет внутри исходил от фонарей, а снаружи - от множества горящих жаровен, расставленных через равные промежутки в садах. Большая часть обычной яркой иллюминации, казалось, была погашена, так что тот свет, который там остался, был мерцающим, а временами очень тусклым и неверным.

- Бесполезно стрелять в них, друг Лесли, - сказал Гейлия. - Мы видели это в ту ночь, когда они похитили пастуха.

- Но что же тогда нам делать? Это всего лишь вопрос времени, они обязательно прорвутся куда-нибудь, ибо их огромное количество. Смотри! Кто это там?

Это была Аллойя, одетая в военные доспехи, с блестящими нагрудными пластинами и шлемом, со штандартом в одной руке и обнаженным мечом в другой, направляющая и подстрекающая к атаке.

- Должен сказать, из нее получилась бы превосходная королева амазонок, - заметил Лесли. - Я бы хотел понять, о чем она говорит.

Казалось, она призывала свои силы, и Лесли, присмотревшись повнимательнее, продолжал:

- По-видимому, возникла некоторая трудность. Смотри! Они разделяются на две партии. Это не может быть мятежом?

Чем-то в подобном роде это действительно выглядело. В толпе, очевидно, разгорелся спор. Одна часть выглядела так, будто пыталась прорваться в направлении Аллойи, в то время как те, кто окружал ее, казалось, противостояли им и пытались оттеснить их назад.

Во всяком случае, на какое-то время атака на находившихся в зале была приостановлена, и осажденные, избавленные от какой-либо непосредственной опасности, столпились у окон, чтобы посмотреть на сцену внизу.

Немного правее от их позиции под прямым углом выступала каменная стена, похожая на башню или бастион, а на ней, на уровне чуть выше окон, из которых они смотрели, находилась висячая терраса. Там были окна и двери, выходящие на террасу, но они были темными и не подавали никаких признаков жизни.

Суматоха внизу усиливалась, пока не превратилась в настоящее столпотворение. Две группировки сражались друг с другом с криками и воплями - в воздухе раздавались ужасные дьявольские вопли, хотя в тусклом свете зрители не могли разобрать, что происходит.

Затем открылась дверь на террасу, которая только что была описана, и из нее вышел Лиостра, держа в руке что-то, сиявшее ослепительным красным светом, который сразу же ярко осветил всю сцену интенсивным, хотя и зловещим сиянием. За ним по пятам следовали Манцони и Арнольд; все трое подошли к краю террасы и посмотрели на борьбу внизу, которая теперь превратилась в ожесточенную схватку.

У одного из окон зала группа, состоящая из Берил, Рельмы, Лесли, Мэйлиона и Гейлии, с большим интересом наблюдала за сражающейся толпой, когда их внимание привлек яркий свет, направленный на Лиостру и его спутников.

Они видели, как он привлек внимание последнего к происходящему, и в этот момент Аллойя тоже увидела его. Она передала свой меч и знамя слуге и умоляюще протянула к нему руки, делая отчаянные знаки, которые наблюдатели истолковали как призывы о помощи или защите, поскольку теперь было видно, что лицо, которое она подняла, было наполнено смертельным страхом. Глаза почти вылезали из орбит; и в течение короткого мгновения, пока она бросила взгляд на свое окружение, а затем снова смотрела на Лиостру, выражение ее лица сменилось жутким, каменным ужасом и отчаянием. Лиостра делал ей знаки, как бы призывая отступить к одному из входов в Храм, но как раз в этот момент те, кто сражался с ее защитниками, взяли верх; последние были сметены, и отвратительные существа с оглушительным хором демонических, леденящих кровь воплей нахлынули на жрицу и отбросили ее назад. Она снова схватила меч, который держала при себе, и сражалась, как тигрица, но тщетно; хищные демоны набросились на нее, схватили в свои объятия и разорвали на куски на глазах у перепуганных зрителей.

Затем последний увидел, как Лиостра сделал знак Манцони и Арнольду оставить его, чего они явно не хотели делать и, казалось, согласились только по принуждению. Ни одно сказанное слово не было слышно среди суматохи и ужасных воплей.

Манцони и Арнольд вошли в дверь, из которой прежде вышли, а Лиостра, оставшись один, постоял мгновение, глядя сначала на ужасное зрелище внизу, а затем вверх, в небо над ним.

Последовала яркая вспышка ослепительного света, сотрясающий землю рев, со всех сторон с громоподобными раскатами посыпались камни. Раскат следовал за раскатом, похожим на серию громких взрывов, и когда, наконец, они затихли вдали, поднялись облака пыли, почти закрывая обзор.

Но полное прекращение криков, которые только что были такими оглушительными, говорило само за себя. Воцарившаяся тишина была подобна тишине одной огромной могилы.

Как ни удивительно, никто из свидетелей этой вспышки небесного гнева не пострадал. Берил и Рельма были сильно напуганы и потрясены ужасной трагедией, разыгравшейся у них на глазах; они временно ослепли и оглохли от ужасной вспышки и оглушающего рева. Но вскоре они достаточно пришли в себя, чтобы последовать за Манцони, который теперь стоял у одной из дверей и подзывал Лесли и его спутников.

Он вывел их на террасу, где они увидели Арнольда, стоящего на коленях рядом с Лиострой и поддерживающего его голову одной рукой, в то время как другой взволнованно плескал воду на неподвижное, белое лицо.

Оно было спокойным и умиротворенным и сохраняло всю свою сверхъестественную красоту, а на губах играла улыбка счастья и удовлетворения. Послышался слабый вздох, и Арнольд, наклонившись к уху, уловил слова, произнесенные шепотом:

- Я сдержал свое слово! Я искупил свою вину, Алестро!

Так умер Лиостра.

* * * * *

Примерно через месяц после описанных выше событий Манцони однажды отправил Невиллу и Лесли сообщение с просьбой прийти к нему в его личные покои во дворце. Когда они добрались до его комнаты, то застали его сидящим у окна и любующимся прекрасным пейзажем, раскинувшимся перед ним. Извилистая река сегодня была полна лодок, в которых богато одетые мужчины и женщины сидели под яркими навесами или грелись на солнце, медленно плывя по течению. Вокруг расстилались улыбающиеся луга и тенистые леса; за ними, в пурпурной дымке, мягкие горные гребни поднимались к небу глубочайшей синевы.

При звуке шагов молодых людей Манцони обернулся, со вздохом очнулся от своих размышлений и тепло поприветствовал их со всем тем величественным, но в то же время тихим и сочувственным достоинством, которое они оба так хорошо помнили и которое, как они теперь знали, было частью самой его натуры. Он предложил им сесть и первым делом осведомился о миссис Бересфорд и ее племяннице.

Они почти не видели его с той богатой событиями ночи в садах Храма, ночи трагического конца Аллойи и смерти Лиостры. Большую часть времени он был погружен в дела, связанные с правлением страной, за дела которой теперь отвечал единолично. И те промежутки времени, которые мог урвать от этих обязанностей, он предпочитал проводить в медитации, либо запершись в своей комнате, один на какой-нибудь высокой горной вершине, лицом к несущимся небесным ветрам, либо в глубине уединенного леса, прислушиваясь к вздохам ветерка среди деревьев, либо к звукам волнующей песни какого-нибудь застенчивого певца в перьях. Даже его дочь Рельма почти не видела его, хотя сама большую часть времени проводила в своих собственных покоях во дворце.

И Лесли, и Арнольд заметили, что он выглядел измученным и больным; как человек, переживший какое-то сильное потрясение или перенесший серьезное психическое перенапряжение, и было очевидно, что он очень сильно переживал события тех нескольких дней стресса и тревоги. Но его улыбка была, как всегда, добродушной, и трудно было сказать, кого из двоих он был больше рад видеть.

- Я считаю своим долгом перед вами обоими, - начал он, - дать вам как можно больше объяснений о неприятностях и опасности, которым, к сожалению, подверглись ваши друзья в моей стране, где ваше пребывание в качестве почетных гостей ее правителя должно было быть исключительно приятным, Я дам такое объяснение, какое смогу; и я вынужден сделать эту оговорку, поскольку должен признать, несмотря на то, что мне было сказано, и на то, что я с тех пор обнаружил в ходе расследования, многое все еще остается неясным. Лиостра, в ночь, - здесь говоривший сделал паузу и мучительно заколебался, - своей героической смертью заверил вас, Невилл, что его намерения по отношению к вам и дорогой юной леди, которая обручена с вами, - что его цели и намерения привести вас сюда носили совершенно искренний и дружеский характер...

- Я помню; и я поверил ему, сэр, - вмешался Арнольд.

- ...и я удовлетворен тем, что он мне рассказал, и тем, что я теперь знаю, никакая мысль о какой-либо опасности для вас или для этой молодой леди никогда не приходила ему в голову. Его доверие к Аллойе было безоговорочным; и он ожидал, что она защитит вас в его отсутствие. То, что вместо этого она хотела причинить вам вред, было для него непостижимо. Но это столь же необъяснимо в случае с моей дочерью Рельмой: что могло сделать мое бедное невинное дитя, чтобы Аллойя замышлял ее смерть? Оба эти момента вызывают недоумение в этом деле. Однако позвольте мне перейти к другим вопросам.

Я уже говорил вам, Лесли, существуют древние пророчества, предсказывающие, что однажды восстанут два представителя нашей расы, которые восстановят былое величие нации и вернут ей ее прежнее место на земле как великой мировой державы-завоевателя. Также, что настоящее время, по-видимому, является датой, указанной в этих предсказаниях. Лиостра посвятил себя изучению архивов, и именно его интерпретация их послужила основой для наших ожиданий великих событий, которые так или иначе должны были произойти при нашей жизни и под нашим руководством.

- Я не знаю, - продолжал Манцони с чуть горькой улыбкой, - чего именно мы двое (тогда еще очень молодые и оптимистично настроенные) ждали: чуда ли, какого-то особого вмешательства Провидения или чего-то еще. Но вот что я скажу: мы отправились за границу, чтобы посмотреть мир, с твердым намерением подготовить себя к высокому предназначению, в которое искренне верили.

Там я испытал великое и сокрушительное горе. Я женился на англичанке, с которой познакомился. Я страстно любил ее, и в течение трех лет жил с ней в раю, путешествуя по Европе и Азии. Когда-нибудь я, возможно, расскажу вам эту историю; сейчас достаточно сказать, что она была мне неверна; она бросила меня, и это чуть не разбило мне сердце! Когда я вернулся сюда (как вам, Лесли, уже сказали), я решил отказаться от своих мечтаний о мирской славе и посвятить себя экспериментальным исследованиям в надежде, что результаты моей работы могут принести какую-то конечную пользу миру. И поскольку я питал отвращение к веселью и обществу, - но еще больше потому, что постоянные разговоры Лиостры о честолюбивых планах, которые он все еще вынашивал, раздражали меня, - я отдалился от своего народа, ушел и построил свой дом в пустынном месте. Я наткнулся на остатки одного из наших разрушенных городов, на почве которого, как я обнаружил, мог произрастать милондос, - то чудесное растение, которое стало невинной причиной всех этих неприятностей, - и там я устроил свое жилище; когда я услышал, что моя жена умерла, - я позаботился о том, чтобы держать себя в курсе того, как она жила, - я поехал в Англию и привез свою дочь.

Тем временем годы шли своим чередом, но, насколько можно было судить, Лиостра ни на шаг не приблизился к осуществлению великой мечты своей жизни. С его неограниченным богатством и великолепными природными способностями, - не говоря уже о наших совместных открытиях в науке, настолько опередивших остальной мир, - он мог бы, если бы захотел, стать одним из самых выдающихся людей в мире - да, и что было бы гораздо более ценным в моих глазах - одним из его величайших благодетелей. Но он по-прежнему искал, думал, жил только ради одной великой идеи. Он должен был стать королем всей земли - или никем. Мое отступничество, как он это назвал, на мгновение немного охладило его энтузиазм; но это было уравновешено открытием красного луча и его почти магическими свойствами, которые он развил в ходе экспериментов и исследований.

- Теперь я подхожу, - здесь Манцони сделал паузу на несколько мгновений, словно в некотором сомнении, а когда продолжил, заговорил медленно, нерешительно. - Теперь я подхожу к тому, что могу назвать расхождением путей, его уходом с безопасной дороги честных (пусть и мирских) амбиций ради величия своей страны, на темный и опасный путь, который, в конечном счете, привел его к гибели и едва не стал причиной такой катастрофы, которая стала бы несчастьем для всего мира. Это произошло, по-видимому, следующим образом: я был первым, кто открыл силу красного луча, способную наделять подобием жизни некоторых мумифицированных животных, на которых я случайно наткнулся в каких-то склепах под руинами, среди которых устроил свой дом. Я думаю, что когда-то там было что-то вроде музея. Во всяком случае, я нашел в нем несколько сохранившихся образцов, замечательно подходящих для моей цели. Что касается моих целей, то я просто увидел в этом в высшей степени любопытный эксперимент и демонстрацию силы того, что я называю силой воли; но когда я показал результаты Лиостре, он, похоже, - хотя в то время ничего не сказал мне, чтобы я не мог догадаться, о чем он думал, - он, говорю я, сразу увидел в этом возможность, настолько смелую, настолько дерзостную, что даже сейчас я почти колеблюсь объявить вам об этом.

- Мы догадались, - тихо сказал Арнольд. - Гордон, действительно, постиг невероятную истину с того момента, как услышал рассказ Берил о ее сне, хотя ничего не сказал мне об этом; и, как мне кажется, ему вряд ли хотелось признавать такую возможность даже самому.

- Ах! Тогда вы понимаете. Он думал, что видит средство, которое даст ему силу создать великую армию, какой мир никогда не видел; независимую от поставок продовольствия и других трудностей, которые так мешают обычным армиям - ее солдаты почти неуязвимы и полностью подчиняются его воле. Ни один другой человек на всей земле, вероятно, не подумал бы и не осмелился бы осуществить такой безумный план; и уж точно никто другой не нашел бы материалы настолько готовыми, как в данном случае. Он знал, что в наших катакомбах лежит огромное количество мумифицированных тел, и он задумал наделить их искусственным подобием жизни и превратить в воинство-завоевателя, с которым мог бы покорить все страны земли и стать таким победоносным военачальником, какого никогда не видела история. Есть еще одна вещь, которая вдохновляла его, а именно: совпадение, связанное с его именем. На нашем языке оно означает, как, я полагаю, вам уже говорили, "Облагодетельствованный богами"; но индейцы обнаружили сходство с их собственным словом, означающим Король мертвых. Человеку с мистическим темпераментом Лиостры это само по себе казалось перстом Судьбы, указывающим путь. Похоже, его первый эксперимент был с существом, которое он назвал Мореас.

- Мореас, секретарь! - в изумлении воскликнули слушатели.

- Он самый. Со свойственной ему осторожностью, - или тем, что раньше было ему свойственно, - он решил сначала провести эксперимент только с одним, - с тем, которого он мог бы использовать таким образом, чтобы держать его - едва ли кто-то знает, как назвать такое чудовищное создание - под пристальным наблюдением в течение двух или трех лет. И, соответственно, он решил сделать его своим секретарем.

Тут Манцони резко оборвал себя и две или три минуты молчал, очевидно, погрузившись в глубокое раздумье.

- Как человеческое существо могло выносить такого компаньона в течение столь длительного времени, это выше моего понимания, - продолжил он вскоре. - Однако так оно и было. Он подробно рассказал мне о своих переживаниях по поводу этого своего первого грандиозного эксперимента. Чувство отвращения, с которым человеческое существо в нем (если можно так выразиться) относилось к этому существу, странным образом смешивалось с холодным, расчетливым любопытством и удовлетворенной гордостью ученого за свой поразительный успех, хотя...

Но я не хочу заниматься морализаторством. Позвольте мне придерживаться простых фактов. Через некоторое время он свыкся с этой мыслью и даже стал относиться к своему фамильяру с благосклонностью. Он никогда не доставляло ему хлопот, никогда не имел собственной воли или желаний, был свободен от страстей или аппетита, не проявлял интереса ни к чему и ни к кому - даже к своему хозяину. Лиостра обнаружил, что может управлять им на расстоянии; просто желая, чтобы он делал то или иное; он мог побудить его подчиняться своим невысказанным желаниям.

Затем последовали другие эксперименты, пока в Садах Храма у него не появилась многочисленная свита, ухаживавшая за ним, когда он был там, и за Аллойей; ибо он посвятил ее в свои эксперименты, и она с воодушевлением приняла участие в его дерзких планах. Эта толпа существ жила только за счет силы воли. Подобно бабочкам, они любили полакомиться сиропами или винами в качестве роскоши, но в еде они не нуждались!

Так все продолжалось! Лиостра с каждым днем все больше привыкал к присутствию своих ужасных подданных и становился все более уверенным в том, что, в конечном счете, достигнет наивысших вершин своих непомерных амбиций - станет настоящим богом среди людей.

Затем было открыто чудесное лекарство, приготовленное из милондоса, которое подействовало с таким чудесным эффектом, что вернуло молодость этой близкой по духу паре. Но из того, что мы услышали той ночью на вершине вон той горы, я полагаю, Аллойя в связи с этим попыталась улучшить то, что до этого момента было чисто научным достижением. Она приняла помощь от Духа Зла и таким образом вступила на путь, который привел ее, а вместе с ней и Лиостру, к ужасным последствиям. По крайней мере, я так предполагаю; ибо сам Лиостра не мог сказать, как началось это зло или когда впервые проявилось злое влияние. Вероятно, в основе проблемы лежало женское тщеславие, как это уже много раз случалось в мировой истории. Она хотела, чтобы молодость вернулась, чтобы Лиостра остался верен ей. Она ревниво смотрела на всех других женщин и каким-то тонким чутьем поняла, что он благосклонно относится к моей дочери. Он заверил меня, что так относился к Рельме только потому, что она была его родственницей, дочерью его старого друга - меня.

Или, может быть, - и этой гипотезе я склонен придавать большое значение, - что существа в таком состоянии - так сказать, ни живые, ни мертвые - представляли собой искушение, легкую возможность для дьяволов войти и завладеть ими.

Кто может сказать? Теперь мы никогда этого не узнаем. Но вернемся к нашей теме. Лиостра своим поступком, имевшим последствия, о которых он и подумать не мог, познакомился с молодой леди, с которой вы, Невилл, были помолвлены. С полусерьезной, полусумасшедшей идеей заставить вас прийти сюда без того, чтобы ему пришлось уговаривать вас, объясняя все, он увез ее и ее тетю, и таким образом... послушайте, в чем он мне признался. Впервые в своей жизни, - заявил он, - я провел несколько месяцев в ежедневном обществе по-настоящему хорошей, правдивой, чистосердечной женщины. До тех пор я всегда насмехался над ее единоверцами и не испытывал ничего, кроме презрения к их вере. Я часто говорил, что не верю, чтобы среди них нашелся хоть один беззаветно, искренне верующий; но в случае с этой молодой девушкой должен признать, что был неправ! Я испытывал ее многими способами; я расставлял для нее то, что многие назвали бы жестокими и хладнокровными ловушками и искушениями, заманивал всем, что только могли предложить богатство и моя собственная извращенная изобретательность, чтобы ослепить и привлечь ее, пробудить ее тщеславие или разжечь в ее груди огонь честолюбия. Но все было напрасно. С безошибочным чутьем она видела и легко избегала самых тщательно скрываемых ловушек и уклонялась от самых искусно придуманных соблазнов; каждый раз с неиссякаемой кротостью прощая мои уловки и увеличивая мое уважение и восхищение.

Таким образом она победила и показала мне ничтожность моих земных амбиций рядом с ее высокими духовными идеалами. Под влиянием ее бесхитростных наставлений я все больше и больше начинал сомневаться в мудрости пути, на который ступил, опасаться, что, выбрав его, совершил ужасную, непоправимую ошибку! Я сравнил ее невинную, скромную веру и преданность с мирскими устремлениями Аллойи. Из такого сравнения вы можете понять, как получилось, что мое прежнее восхищение Аллойей уменьшилось, а вместе с ним и моя привязанность. Это она быстро поняла и приписала отчасти Рельме, а отчасти той, другой, которую, как она знала, я привез в страну.

Такова, сыновья мои, была истинная причина перемены, которую, как я слышал, вы видели происходящей в Лиостре, которого вы прежде знали; таков истинный смысл борьбы, происходившей в его груди, - вы видели только некоторые внешние ее проявления.

Но он все еще был верен Аллойе и остался бы таким; но она была недостойна - ни его привязанности, ни его доверия. Было ли это вызвано каким-то ее поступком или ошибкой, но несомненно то, что она боялась сообщить ему об этом. Это, а также ее неистовая ревность заставили ее скрывать неприглядные факты до тех пор, пока это было возможно. Когда он находился в отъезде, ему всегда отправляли радиосообщения, информируя обо всем, что происходило; ей удавалось контролировать их и искажать правду. Таким образом, когда он вернулся в этот последний раз, то был абсолютно не осведомлен об истинных фактах и искренне верил, что вы, Лесли, были виновны в каком-то очень постыдном поведении по отношению к ней, и так далее. Тем не менее, даже тогда он понятия не имел, - настолько лживой и правдоподобной она была, - что она намеревалась сделать нечто большее, чем просто прочитать вам суровую лекцию и, возможно, подержать вас в своего рода почетном плену в течение нескольких дней.

- А Берил? - спросил Арнольд. - Что он подумал о ее похищении?

- Оно открыло ему глаза больше, чем что-либо другое. Вскоре он понял, что натворил. Однако, когда узнал, что выпустил на волю легион дьяволов, которые вполне вероятно могли бы захватить весь мир, он ни секунды не колебался. Он поднялся выше, чем когда-либо прежде; и он, не колеблясь, избрал единственный путь, который - как нам сказали - мог исправить причиненное зло, хотя для этого (как он тогда хорошо знал) пришлось пожертвовать собственной жизнью. Но так даже лучше! Ибо теперь я могу с добротой и любовью думать о самом большом друге, который когда-либо был у меня в юности, и, каковы бы ни были недостатки его дальнейшей жизни, чувствовать, что он благородно искупил их! Давайте всегда будем думать о нем хорошо и молить Бога смилостивиться над его душой!

- Аминь! - ответили двое слушателей, и на некоторое время все трое погрузились в молчание.

- И вы думаете, что катастрофа предотвращена? - наконец спросил Лесли. - А что сталось с Мореасом? Я давно его не видел.

- По какому-то странному чувству его, похоже, тянуло к таким же, как он сам, и, предположительно, он разделил их судьбу. Он привязался к Аллойе и остался с ней. Все они теперь лежат, пораженные ударом красного луча, силу которого накопил Лиостра; погребенные под тысячами тонн камня, который содрогнулся от удара и обрушился на них.

- Смерть Аллойи была ужасной, - сказал, наконец, Лесли. - Неужели ее нельзя было спасти?

Манцони медленно покачал головой.

- Это было дело ее собственных рук, - сказал он. - Может быть, оно и к лучшему. Возможно, ее ужасная судьба сможет ходатайствовать за нее в будущем перед оскорбленным судьей!

- А плантации милондо? - спросил Лесли. - Где они? Я никогда их не видел.

- Они находятся в Священных садах и были почти сметены всеобщими разрушениями. Огромные механизмы, инструменты и приспособления Лиостры для извлечения и хранения магической силы также сильно повреждены; но подлежат ли они ремонту, я пока не могу решить.

* * * * *

Вскоре после этого настал день, когда Лесли привел красивую, раскрасневшуюся Рельму к Манцони и с красноречивой мольбой попросил у него разрешения сделать ее своей женой.

- Я добровольно даю свое согласие и вместе с ним свое благословение, - таков был его ответ. - Вы помните, Лесли, - продолжал он, - как я сказал вам в первый день, когда увидел вас, что искал две вещи и что, как мне казалось, нашел одну?

- Да, - медленно ответил Лесли, - я помню. Вы сказали мне про универсальное лекарство, но не сказали о другой - о той, которую, как вы сказали, думали, что нашли. Могу я теперь спросить, что это было?

- Можете, и я расскажу вам. Это был хороший человек, чьим заботам я мог доверить такую драгоценную подопечную, как моя дочь, когда меня больше не будет. Когда я переводил взгляд с нее на вас в тот день, я подумал, что нашел его - и события показывают, что иногда я могу оказаться настоящим пророком.

Лесли почувствовала трепет радостной гордости от этого признания в доверии; Рельма подбежала к отцу и спрятала свое раскрасневшееся лицо у него на плече.

* * * * *

Арнольд Невилл, его жена и ее достойный опекун навсегда обосновались в стране, признавшей его одним из своих сыновей и где двое названных первыми являются наследниками трона крошечного королевства. Лесли и очаровательная Рельма, однако, предпочли путешествия, по крайней мере, на некоторое время. Поэтому они спустились к побережью Рио маршрутом через Бразилию (оказавшимся проще и короче, чем маршрут через Гвиану, которым они воспользовались, поднимаясь наверх), намереваясь отплыть в Европу на яхте "Аллойя". Затем они обнаружили, что ее унесло от причала, где она стояла на якоре во время шторма, и она чуть не потерпела крушение. Сравнение дат выявило любопытное совпадение: буря разразилась в ту же ночь, когда ее тезка, вероломная жрица, погибла в окрестностях великого храма Дорнанды.

Понятно, что Гордон Лесли и его жена вернутся в Мирвонию после путешествия, поскольку его тесть заявляет, что у него есть еще несколько многообещающих направлений исследований, которыми он намерен заняться, и в которых ему нужен способный помощник. Однако пока неизвестно, связаны ли они с какими-либо дальнейшими разработками чудесного красного луча, который привел Лиостру к оправданию его странного индейского титула Короля мертвых.