Альтшелер Дж. : другие произведения.

Золото апачей

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Об авторе можно узнать в Википедии. Данный роман повествует о приключениях двух мальчиков, ищущих золото апачей. По возрасту - для тех, кто впервые прочитал Тома Сойера.

Apache Gold: A Story of the Strange Southwest

Altsheler, Joseph A.

Published by D. Appleton & Company, New York (1932)

СОДЕРЖАНИЕ

   ГЛАВА I. СТАНЦИЯ
   ГЛАВА II. НАЧАЛО ПУТИ
   ГЛАВА III. В ПУСТЫНЕ
   ГЛАВА IV. ЗАТЕРЯННОЕ ПОСЕЛЕНИЕ
   ГЛАВА V. БЛАГОУСТРОЙСТВО
   ГЛАВА VI. НА НЕОБИТАЕМОМ ОСТРОВЕ
   ГЛАВА VII. СРЕДИ ЗВЕЗД
   ГЛАВА VIII. НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА
   ГЛАВА IX. НОВЫЕ РЕСУРСЫ
   ГЛАВА X. ЗАТЕРЯННОЕ СТАДО
   ГЛАВА XI. ДРЕВНЯЯ БАШНЯ
   ГЛАВА XII. ДРЕВНИЙ ДОМ
   ГЛАВА XIII. ОБРЯД ИЗБАВЛЕНИЯ ОТ БОЛЕЗНЕЙ
   ГЛАВА XIV. ТАНЕЦ БЕЗУМЦА
   ГЛАВА XV. ПРЕВОСХОДНЫЙ ВЫСТРЕЛ
   ГЛАВА XVII. ЗИМА В КАНЬОНЕ
   ГЛАВА XVIII. ПОХОД СЕРОГО ВОЛКА
   ГЛАВА XIX. МОГУЧИЙ ЗАЩИТНИК
   ГЛАВА XXI. В ПУСТЫНЕ
   ГЛАВА XXII. СХВАТКА В ПУСТЫНЕ
   ГЛАВА XXIII. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА
  
  

ГЛАВА I. СТАНЦИЯ

   Молодой дежурный, почти мальчик, но большой и сильный для своих лет, сидел у двери вокзала, в полном одиночестве; впрочем, он почти всегда был один. Две параллельные линии блестящей стали простирались на восток, через раскаленный песок; две другие параллельные линии тянулись на запад, и также через раскаленный песок. На склоне невысокого холма, на фоне голубого неба, выделялся гигантский уродливый кактус, своим видом напоминавший виселицу. По временам, особенно в сумерках, когда сходство становилось едва ли не абсолютным, казалось, он предлагал мальчику подойти и воспользоваться его услугами.
   Далеко на северо-западе виднелась тусклая голубая линия гор, и Чарльз, - так звали молодого дежурного, - жаждал оказаться там, бродить по поросшим лесом склонам, но он отвел взгляд от манящих вершин и взглянул на то, что его удерживало - маленькая железнодорожная станция, где он был дежурным и телеграфистом, за скудное жалование, в котором сильно нуждался. Джефферсон состоял из двух зданий, - вокзала из листового олова с красной крышей, и резервуара с водой. Обычно здесь было два человека, но Дик Энтони, помощник, ушел несколько часов назад - он отправился в Мэдисон, крупный населенный пункт с населением в пятьдесят человек.
   Мальчику было ужасно одиноко, и, когда он сидел на пороге дверного проема, под козырьком, защищавшим его от палящего солнца, то просто осматривал границы своего мира, маленького клочка пустыни, в центре которого располагались станция и резервуар. Эти металлические сооружения блестели на солнце, но за ними была только мертвая пустыня, серая и коричневая. Здесь царило абсолютное безмолвие, каким оно было в течение тысяч лет, и каким останется еще на тысячелетия, если не на вечность. Чарльз взглянул на часы. Экспресс из Фриско, этот луч из мира живых, прибывавший и убывавший со станции подобно искре, должен был появиться не ранее трех, и он задавался вопросом, как убить время. Далеко к югу в пустыне танцевали два или три "песчаных дьявола". Он с любопытством наблюдал за ними, не потому, чтобы это было нечто необычное, или потому, что они могли чем-то угрожать, а потому, что они двигались, и это было единственное движение в его мире. Но вот они исчезли в песках, и он вздохнул. Развлечение кончилось.
   Он взглянул на небо. Может быть, там пролетит птица, но его голубизна ничем не нарушалась. Он застонал и вытянул руки вдоль тела. "Как долго! Ах, как долго!" - произнес он. Так он и сидел, крепкий парень, в мятой одежде из темно-коричневой ткани, и тяжело вздыхал, потому что у него имелись на это причины. Затем надвинул на лоб желтую соломенную шляпу с широкими полями, и некоторое время сидел так. Наконец, взял с полки в углу комнаты какую-то книгу, попытался начать читать, но она не заинтересовала его, и он резким движением бросил ее на пол.
   Чарльз Уэйн почувствовал раздражение, как и любой другой юноша, который оказался бы в его положении; но сегодня он почувствовал его сильнее, чем прежде; он поднялся и принялся бродить вокруг здания, в поисках хоть какого развлечения, не найдя ничего лучшего, чем пинать валявшиеся консервные банки. Они отлетали прочь, стараясь ослепить отраженными солнечными лучами.
   Он вернулся на станцию, и вскоре ключ телеграфа ожил. Дежурный в Мэдисоне передавал сообщение, что экспресс из Фриско прибудет вовремя, чтобы заправиться водой из резервуара в Джефферсоне.
   Солнце медленно клонилось к западу, но жар не спадал. Все вокруг казалось высохшим и безжизненным, "песчаных дьяволов" больше не было, однако через некоторое время, когда солнце спустилось еще ниже, на востоке появились серые тени, а с севера потянуло приятной прохладой. Потом блестящие рельсы загудели, и на голый холм взглянули красные глаза приближающегося поезда.
   Когда экспресс остановился и от резервуара был протянут шланг, Чарльз разговорился с машинистом и кондуктором, прибывшими из мира, где существовала жизнь.
   - Как тут, в Джефферсоне? - спросил машинист.
   - Прекрасно, - ответил Чарльз. - Дней десять назад заглядывал ковбой с мексиканской границы.
   - Вот как? Значит, тебе нельзя оставлять станцию!
   Пассажиры, уставшие от долгого путешествия, выходили из поезда и прогуливались в сумерках, пронизанных холодом. Среди них выделялся большой пожилой мужчина с пышными рыжими усами и напыщенными высокомерными манерами, прогуливавшийся в сопровождении высокого худенького мальчика, примерно одного возраста с дежурным.
   Эти двое ходили рядом, и Чарльз обратил особое внимание на мальчика. У того были светлые волосы и красивое лицо; но было заметно, что он непривычен к вольной жизни. Его лицо и руки не были тронуты загаром, он был одет в костюм из хорошей материи цвета хаки, явно сшитый дорогим портным, а однажды он заметил, как тот вытащил из-за пояса красивые, украшенные драгоценными камнями золотые часы.
   - Неженка! Девчонка! - пробормотал Чарльз. На мгновение он почувствовал горечь от того, что мальчику явно благоволит счастье, в то время как от него непостоянная дама, именуемая фортуной, решительно отвернулась.
   Он снова взглянул на мужчину, и ему показалось, что никогда прежде ему не доводилось видеть более отталкивающего лица. Узкие глаза с тяжелыми веками походили на глаза стервятника, и мешки под ними еще более усиливали это сходство. Он что-то резко произнес, обращаясь к своему спутнику, и светлое лицо мальчика покраснело. Чарльз вздрогнул от негодования. Но не потому, что его натура была чувствительной, а потому, что сейчас его симпатии были на стороне мальчика, по всей видимости, получившего незаслуженный упрек. Он слышал, как мужчина назвал того Гербертом, и в другое время посмеялся бы. Он считал имена Герберт и Перси какими-то женскими, но сейчас это не произвело на него соответствующего впечатления. Его симпатии по-прежнему были на стороне молодого человека.
   Не заметив его, они прошли мимо; мужчина, обращаясь к мальчику, что-то презрительно говорил об Аризоне. На ступеньках появился проводник, и Чарльз, кивнув в сторону мужчины и мальчика, спросил, не знает ли он, куда направляются эти двое.
   - В Феникс, - последовал ответ. - Они из Нью-Йорка. Это мистер Джордж Карлтон, а мальчик, по-моему, его кузен. Не знаю, кто таков этот мистер Карлтон, но, кем бы он ни был, вы не забудете его, раз повстречав.
   Чарльз пошел прочь от огней и суеты поезда, которого прежде так ждал, в здание станции. Сейчас ему очень хотелось, чтобы поезд как можно скорее двинулся дальше, и оставил его одного в пустыне. Вид мальчика навеял на него тоску. Вдруг возник шум, удары, крики. Он снова вышел, - уже совсем стемнело, - поскольку что-то произошло. Такого в Джефферсоне никогда прежде не случалось, и этого нельзя было упустить.
   Люди образовали кольцо, в центре которого что-то происходило. Уэйн протиснулся сквозь толпу и увидел на земле темную фигуру, неприятную и бесформенную. Он не смог понять, что это такое, но вот другая фигура, склонившаяся над первой, была человеком - Джимом Граймсом, кондуктором экспресса.
   - Убирайся! - сказал Греймс, пиная фигуру, которая застонала, - по всей видимости, это был какой-то бродяга.
   Увидев это, Герберт Карлтон вознегодовал.
   - Зачем вы это делаете? Как вам не стыдно! - воскликнул он, и его светлое лицо вспыхнуло от гнева. Чарльз снова оказался на его стороне, мальчик начинал ему нравиться.
   - Прошу меня извинить, мой юный храбрый защитник, - ответил Греймс, иронически приподнимая фуражку. - Но вы заговорили бы по-иному, если бы были лучше знакомы с этими местами и с племенем, к которому принадлежит этот мошенник. Они убийцы, они храбры, когда их много, но если нет - ускользают, подобно змеям. Я обнаружил его на тормозной балке, он не мог больше на ней удержаться. И то, что я приволок его сюда, спасло его от неминуемой смерти.
   Греймс усмехнулся. Жизнь на колесах не лишила его своеобразного чувства юмора. Человек на земле вздохнул и застонал.
   - Грязный опоссум, - презрительно произнес кондуктор.
   - Отправляемся! - крикнул проводник, раздался звон колокола. Большинство пассажиров стали спешно подниматься в вагоны, но мистер Карлтон, по всей видимости, считая спешку унизительной для своего достоинства, продолжал неторопливо шествовать рядом со своим молодым родственником.
   Чарльз наблюдал за мальчиком, когда тот остановился у входа в вагон и оглянулся на бродягу, все еще неподвижно лежавшего на песке. Он прочитал жалость в его взгляде, и его снова охватило чувство страшного одиночества. "Наверное, я тоже достоин жалости!" - мелькнула мысль. Паровоз свистнул, поезд растворился в темноте.
   - Исчез навсегда, подобно многому, - пробормотал Чарльз, когда красные огни погасли в пустыне. Он снова был один, в полной тишине.
   Чарльз Уэйн уже знал, что такое честолюбие, и хотел бы занять подобающее место в мире, но, поскольку у него не осталось родственников, которые могли бы ему в этом помочь, он и оказался далеко от обитаемого мира, на маленькой станции, затерянной в пустыне, без единого шанса продвижения по общественной лестнице. Впрочем, в его возрасте можно было счесть за счастье получить хотя бы такую должность.
   Он вернулся на станцию и, засветив фонарь, поставил на стол. Он был на грани отчаяния. Пространство между тем, кем он был, и тем, кем он хотел быть, было огромным, как мир, и он ощущал это в полной мере. Вид мальчика, прекрасно одетого, переезжающего из одного большого города в другой, усугубил его одиночество и запустение окружавшего его места.
   - Джим Греймс был прав, - сказал он себе, - эта жизнь в пустыне ни на что не похожа, она заставляет людей становиться иными.
   Эта мысль вернула его к бродяге. Этот человек, насколько он понимал, может быть опасен. Чарльз был мужественным юношей, но, не имея причины для риска, он взял револьвер из стола и вышел в темноту. Он ожидал, что бродяга пришел в себя, что он попросит еды и выпивку, но тот продолжал лежать на песке. Уэйн увидел, что глаза его были мутными, и ему стало жаль этого человека.
   - Вот дьявол! - пробормотал Чарльз. - Он не притворяется.
   Юноша смотрел в лицо старику. Оно было покрыто морщинами, кожа огрубела от ветра и жара пустыни, от нужды и страданий. Тощий и изможденный, он был покрыт ранами. На него было очень неприятно смотреть, но чувство жалости оказалось сильнее отвращения.
   - Вы хотите есть? - спросил он, наклонившись.
   В глазах мужчины вспыхнул страх, когда он увидел приближающееся к нему лицо; он отшатнулся.
   "Возможно, он создал кому-то проблемы", - подумал Чарльз, хорошо знакомый с жизнью в этой дикой местности, но вслух произнес:
   - Я друг, и я хочу помочь вам.
   Мужчина с удивлением взглянул на него, а затем медленно покачал головой, как будто не понимая. Чарльз смотрел на него с недоумением. Он больной, сумасшедший, или то и другое вместе? И что теперь с ним делать? Было жестоко оставить его здесь. Тот мальчик был прав.
   Над пустыней медленно всходила луна. С дальних гор повеяло холодным ветром. Чарльз вздрогнул. Незнакомец начал что-то бормотать.
   - Что? - спросил мальчик.
   Человек стал говорить громче:
   - Пространство, не имеющее края и неизменное... Темные серые равнины, такие причудливые и такие странные!
   - Что? - с раздражением спросил мальчик, поскольку эти слова очень точно передали его собственное восприятие окружающего мира. - Да, они не изменятся ни для вас, ни для меня, ни для кого-либо другого. И этого не следует ожидать.
   Но человек никак не отреагировал на его слова. Он продолжал напевать:
   - Пространство, не имеющее края и неизменное... Темные серые равнины, такие причудливые и такие странные! Лишенные растительности, безжалостные, но прекрасные...
   - Прекратите! - нетерпеливо воскликнул Чарльз. - Скажите мне, кто вы, и как оказались под поездом!
   Ему было холодно и страшно, но это не была боязнь какой-то действительной опасности, - но бесконечной темноты. Ветер стонал в пустыне, ночь становилась все холоднее.
   - Кто я, кто я? - высоким голосом произнес мужчина. - Я не кто иной, как Анания Браун, не кто иной, как бедный Анания Браун.
   Чарльзу захотелось улыбнуться, но он сдержался; его снова охватило чувство жалости.
   - Хорошо, мистер Анания Браун, - сказал он, - настоящее это ваше имя или нет, но одно я знаю определенно, вам нужна помощь.
   Он наклонился, поднял мужчину на руки, - он был очень силен для своих лет, в то время как бродяга оказался на удивление легким, - отнес в здание станции и уложил на скамейку.
   - А теперь, мистер Браун, - сказал он, - посмотрим, не могу ли я что-нибудь сделать для вас. Если я не ошибаюсь, в течение нескольких дней у вас не было достаточно еды и воды.
   Он быстро и умело справился со своей задачей. Дал мужчине глотнуть из фляги, а затем приготовил яйца с ветчиной. Приятный аромат наполнил комнату, от печи распространилось тепло. Чарльз наслаждался тем, что он делал. Это нарушило страшную монотонность его жизни, кроме того, он оказывал помощь другому человеческому существу.
   - Через минуту все будет готово, - весело сказал он. - Я вовсе не плохой повар, в чем вы сейчас сможете убедиться.
   Его внимание привлекло тяжелое дыхание мистера Брауна, он встревожился, когда увидел, что лицо старика становится серым. Мужчина задыхался, его глаза стали дикими. Он все повторял и повторял свой стих, но теперь всего лишь одну-единственную строчку:
   - Пространство, не имеющее края и неизменное...
   Вдруг он поднялся на скамье и взмахнул руками, словно кого-то отгоняя. Потом Чарльз увидел то, что заставило его похолодеть. У старика были черные, обожженные ладони.
   - Нет! Я ничего не скажу! Вам не удастся меня заставить! - с вызовом пробормотал он; слова давались ему с трудом, а руки тяжело двигались, как у больного.
   Мальчик подошел к окну и выглянул наружу. Бескрайняя пустыня, объятая мраком, таила в себе нечто ужасное. Где-то там этот человек был подвержен жестокому испытанию.
   Он вернулся к старику, несколько успокоившемуся, и предложил ему еду, но Браун ничего не взял. Чарльз пощупал его пульс, ставший слабее. Он испугался, что этот человек умрет, и пожалел, что его помощника, Дика Энтони, нет рядом. Ему не хотелось сидеть здесь в присутствии мертвеца. Но его раздражение вновь сменилось жалостью; эти два чувства захлестывали его попеременно, подобно накатывающим на берег волнам.
   Но теперь жалость смешивалась с любопытством. Какова история Брауна? Что случилось с ним там, в необъятной пустыне? Он ясно видел, что человек умирает. И, по всей вероятности, умрет до наступления рассвета, и его тайна умрет вместе с ним. Еще один безвестный человек, чью жизнь забрала пустыня.
   Чарльз сел за аппарат и телеграфировал в Мэнсон, что на станции умирает человек. Не могут ли они прислать врача на поезде 12.30? Да, был ответ. Дик Энтони также вернется с этим поездом.
   Он вернулся к старику, который не шевелился и не издавал ни единого звука. Его лицо посерело и сморщилось, он, казалось, уснул. Чарльз просидел рядом с ним целый час, прежде чем тот открыл потускневшие глаза. Но взгляд его свидетельствовал о ясности ума, по крайней мере, на данный момент.
   - Вы не думаете, что вам следовало бы немного поесть? - спросил Чарльз.
   Человек хрипло рассмеялся и вздохнул.
   - Больше никакой платы за проезд, - тяжело произнес он. - Пора сходить с поезда. Как вас зовут?
   - Чарльз Уэйн.
   - Что ж, Чарльз Уэйн, мне предстоит последняя поездка. Удивительно, что я продержался так долго и добрался сюда. Мои силы на исходе, я оставляю все тебе, потому что мне некому больше оставить. Во всяком случае, я тебе кое-что должен.
   Он слабо рассмеялся, его смех закончился тяжелым вздохом. Его поведение казалось очень странным, Чарльз был ошеломлен.
   - Не падайте духом, старина, - сказал он. - У вас еще много лет впереди.
   - Знаю! Я знаю, что говорю! - произнес мужчина с некоторым раздражением. - Ты не понимаешь, через что мне пришлось пройти! Говорю тебе, я ухожу, и оставляю все тебе! Тебе этого хватит, этого хватит на двадцать, на сто человек!
   В его глазах снова исчез разум, дыхание участилось. Пепельно-серое лицо заострилось. Чарльз понял, что доктор прибудет слишком поздно. Пальцы человека дрожали. Он начал говорить, но так тихо, что Чарльз ничего не разобрал, и был вынужден наклониться.
   - Хватит на сто человек! На сто! - бормотал тот. - Я оставляю это тебе! По ту сторону Старого Тандергаста! В овраге, поросшем карликовыми соснами! Вверх и вниз! Вверх и вниз! Оно скрыто там! За пеленой!
   Он прервался, истощив силы, а Чарльз подумал, какие фантазии, какие галлюцинации владеют сейчас этим человеком.
   - Это скрыто там! Это скрыто там! Все твое! Я отдаю это тебе! - пробормотал мужчина. И снова смолк. Минуту или две спустя он приподнял голову, а когда она бессильно упала на скамью, Чарльз понял, что слова мистера Брауна о последней поездке оказались пророческими.
   Мальчик, молодой и здоровый, испытал ужас перед смертью, но он прикрыл изможденное тело тряпкой и сел в тишине, как никогда прежде желая скорейшего прибытия поезда 12.30.
   В пустыне царило безмолвие. Его окружало пустое пространство и темнота. Он был наедине с мертвым, на крошечном острове, в море песка.
   - Скрыто там! Скрыто там! - прошептал он, спустя некоторое время. - Интересно, что он имел в виду? Что за фантазия пришла ему на ум в последние минуты? Неужели те, кто умирает, способны видеть что-то скрытое от остальных?
   Он попытался направить свои мысли в другом направлении, но его разум постоянно возвращался к последним словам, сказанным умирающим. Более того, Браун оставлял ему все, что у него было, что бы это ни было, и где бы это ни было. Наследство, которое он вряд ли когда отыщет или потребует - воздушный замок.
   Время тянулось медленно. Иногда телеграфный аппарат оживал, но никаких серьезных известий не поступало, и Чарльз каждый раз окидывал взглядом фигуру мертвого человека, бесформенную в тусклом свете.
   - Скрыто там, и это он оставляет мне! Странное завещание, - произнес он.
   Его разум находился в смятении. Трагическое событие, после долгих дней одиночества и отчаяния, привело его в сильное волнение. Возможно, судьба предоставляла ему шанс, который он, при иных обстоятельствах, не принял бы всерьез. Он взглянул вокруг, на свой мир, на маленькую комнатку, окруженную темнотой и песком, и был снова потрясен одиночеством и запустением. А в голове у него бились последние слова Брауна, жгли мозг, словно огнем.
   Жизненный кризис часто возникает из ничего; его не предвещают ни тени, ни облака, ни пророческие голоса; но вот - Чарльз за последние несколько часов увидел два лица, каждое из которых по-своему глубоко взволновало его: лицо мальчика и лицо умершего человека.
   В черной ночи раздался длинный свисток поезда; приближался 12.30. Он был похож на корабль, надвигающийся на островок, затерянный в море песка, и мальчик, взяв фонарь, вышел из здания вокзала. Дик Энтони, его помощник, молодой человек с безмятежным взглядом, спрыгнул на землю, за ним неторопливо спустился доктор, исполненный достоинства.
   - Что-то серьезное? - спросил он.
   - Уже нет, доктор Уортон, - ответил Чарльз.
   - То есть, человек поправился, и я понапрасну потратил время.
   - Человек умер два часа назад.
   - Ах! - воскликнул доктор. - В таком случае, я приехал не напрасно. Я должен официально зафиксировать факт смерти.
   Они прошли на станцию, и Энтони, беззаботный, любивший поговорить, пришел в ужас при виде неподвижного тела на скамье. Доктор открыл лицо и долго всматривался.
   - Этот человек умер от истощения, вызванного нехваткой пищи, и лишений, - сказал он. - Это совершенно очевидно. Мне редко приходилось видеть, чтобы кто-то был так изможден. Вы только взгляните на его руки.
   Он поднял похолодевшую руку и издал легкое восклицание, заметив грубую почерневшую ладонь.
   - Я тоже это заметил, - сказал Чарльз. - Другая ладонь точно такая же.
   - И какова же причина? - спросил доктор Уортон.
   - Она мне неизвестна, - серьезно ответил Чарльз.
   Доктор покачал головой.
   - Никому не интересно, как эти бродяги уходят из этого мира, - сказал он. - И, я полагаю, никто им не озаботится. Не думаю, чтобы мы могли сделать что-нибудь лучшее, кроме как похоронить его. Завтра будет нужно положить тело на поезд, следующий в Мэдисон, и отправить его туда.
   - Если вы не возражаете, доктор, я хотел бы похоронить его здесь, - сказал Чарльз. - Я был рядом, когда он умер.
   Врач быстро взглянул на него.
   - Это несколько сентиментально, мой мальчик, - сказал он, - но это ваше право. Похороните его здесь. У меня нет никаких возражений.
   Возражения были у Дика Энтони; ему не хотелось выступать в роли могильщика и не хотелось, чтобы тело оставалось в здании долго. Однако он испытывал нечто вроде благоговения перед своим начальником, бывшим ему ровесником, поэтому возражать не посмел.
   Спустя час или два доктор уехал на поезде, а Чарльз всю ночь просидел рядом с умершим. Когда солнце показалось из-за края пустыни и залило голые равнины фиолетовым и розовым светом, он взял лопату и выкопал могилу возле австралийского эвкалипта, отвергнув помощь Дика, не ставшего настаивать. Затем уложил тело в импровизированный гроб, сделанный из старого соснового ящика, и похоронил Ананию Брауна.
   После этого он засыпал могилу, установил в головах доску и приступил к составлению надписи. Имя "Анания" смущало его. "Это не могло быть его настоящим именем, - подумал он. - Каждый человек получает имя при рождении, но никто не захочет назвать ребенка так странно. Думаю, будет лучше, если я напишу просто - Джон Генри".
   Поэтому он вырезал на доске: "Джон Генри Браун, покинувший этот мир в пустыне", и дату.
   Он испытал облегчение. Тем не менее, возбуждение не оставило его, поскольку Чарльз Уэйн принял решение. Он вернулся на станцию, и Дик Энтони, наблюдавший за его действиями, спросил:
   - Все в порядке, Чарли?
   - Да, за одним исключением. Мне нужно послать сообщение начальнику в Феникс.
   - Старик злится?
   - Не на что. Просто хочу сообщить ему о своей отставке.
   Дик Энтони уставился на своего молодого начальника.
   - Ты шутишь, - сказал он. - Ты же знаешь, что нигде не сможешь получить другую работу.
   - Мне не нужна другая, и я не шучу. Вот мое сообщение, и, надеюсь, что управляющий поставит тебя на мое место.
   Он отправил уведомление об отставке, и через час пришел ответ, что управляющий ждет его в своем офисе, в Фениксе. Днем в Джефферсон будет отправлен другой человек; кроме того, предположение Уэйна подтвердилось - теперь главным будет Дик Энтони.
   - Все в порядке, Дик, - сказал он. - Ты справишься лучше меня.
   Но Энтони не обрадовался. Возможно, легкий страх, который он испытывал по отношению к Чарльзу, усиливал его привязанность к нему, и ему не хотелось работать с кем-то новым.
   - Мне будет одиноко без тебя, Чарли, - сказал он.
   - Со мной тебе тоже было одиноко, - ответил Чарльз, бросая взгляд на унылую пустыню.
   Он упаковал свои вещи, спрятал деньги во внутренний карман жилета, попрощался с Диком Энтони и отправился дневным поездом в Феникс. Последнее, что он видел, покидая Джефферсон, была доска с надписью под эвкалиптом.
  

ГЛАВА II. НАЧАЛО ПУТИ

  
   Феникс - город, созданный посреди пустыни руками человека, который знал, как добыть живительную воду и привести ее туда, где он собирается обустроиться; и, подобно любому оазису, зовет и манит к себе, окруженный мертвыми песками. Яркий дневной свет едва начал блекнуть, когда к нему приближался Чарльз Уэйн; вид зеленой травы, свежей листвы и фруктовых деревьев привел его в восторг. Все казалось ему более живописным, чем было на самом деле. Трава была не просто зеленой, она была изумрудной! Вода в оросительных каналах текла серебром, он никогда прежде не видел таких ярко-оранжевых апельсинов! Мальчик тяжело вздохнул. В отличие от Чарльза, Феникс был нужен многим.
   Он сразу же отправился в офис мистера Грея, начальника железной дороги. Тому было жалко терять такого смышленого парня, и он попросил его подумать о принятом решении; он полагал, что через несколько месяцев ему могут предложить другую станцию, и, хотя продвижение по службе казалось медленным, во всяком случае, оно было верным. Чарльз покачал головой.
   - Благодарю вас, мистер Грей, - сказал он. - Но я решил поискать счастья в другом месте.
   Мистер Грей был заинтригован, но он не стал задавать никаких вопросов.
   - Вы понимаете, что сейчас середина месяца? - спросил он.
   - Я знаю, - ответил Чарльз, - и, поскольку должен был бы уйти в конце месяца, не прошу плату за две недели.
   - Полагаю, мы сможем заплатить вам как за целый месяц, - сказал начальник. - Для случаев такого скоро увольнения это не типично, но мы сделаем для вас исключение. Надеюсь, эти деньги вам не помешают.
   Мальчик был тронут этой щедростью и честно ответил, что, конечно же, не помешают.
   - На восток или на запад? - спросил мистер Грей.
   - Думаю на некоторое время задержаться в Фениксе.
   - В таком случае, если передумаете и захотите вернуться к нам на работу, не стесняйтесь; заходите прямо ко мне.
   Когда Чарльз выходил из кабинета, солнце скрылось за горизонтом. Вспыхнув последний раз, оно, казалось, замерло на несколько мгновений, после чего наступила темнота. Зажглись электрические огни, началась ночная жизнь маленького города. Тоскливое чувство одиночества и заброшенности снова охватило Чарльза, потому что он никого здесь не знал, или, по крайней мере, здесь не было никого, с кем он хотел бы сейчас поговорить.
   Он немного побродил по улицам, придерживаясь, насколько возможно, темной стороны, пока, наконец, не оказался на широкой площади возле гостиницы; здесь путешественники, богатые, обладающие бесконечным запасом времени, рассаживались вечерами, чтобы рассказать о чудесах, которые одни видели на востоке, а другие - на западе.
   Сегодня людей на площади было больше обычного; вечер собрал здесь многих, пожелавших остановиться в Фениксе.
   Среди них Чарльз заметил Герберта Карлтона и его пожилого дядю. Оба были в вечерних костюмах - мальчик в смокинге - подобно другим, приехавшим с востока. Чарльз снова почувствовал зависть, которую тут же постарался подавить. Все - ему, и ничего - для него! Поначалу ему это не удалось, но затем... затем он снова почувствовал жалость. Этот мальчик не был доволен своей судьбой. Чарльз достаточно прожил на свете, чтобы читать человеческие лица, и знал, что Джордж Карлтон был плохим человеком.
   Некоторое время он смотрел на них, потом повернулся и отправился на поиски маленькой гостиницы, где мог бы остановиться и заночевать, но стоило ему отойти на сотню ярдов, маленький человек, с большой головой, замечательно белыми зубами и красивыми очками в золотой оправе, оседлавшими нос, положил руку ему на плечо.
   - Прошу прощения, - спросил незнакомец приятным голосом, - не могли бы вы подсказать мне, где находится отель Пасифик?
   - Это совсем рядом, - дружелюбно ответил Чарльз, - но я ничего не буду вам подсказывать. Поскольку сам направляюсь туда и могу вас проводить.
   Маленький человек, не сказав ни слова, повернулся и сделал знак рукой. Из темноты показалась высокая фигура, увенчанная маленькой круглой головой, отличительной особенностью которой являлся нос, очень длинный и тонкий; фигура приблизилась и застыла в ожидании.
   - Мой сопровождающий, помощник и друг, мистер Джедедайя Симпсон из Лексин'тона, Ки, - сказал маленький человек. - Он предпочитает не произносить полностью, Лексингтон, Кентукки, но - Лексин'тон, Ки, поскольку, по его мнению, этого вполне достаточно.
   Высокий человек добродушно усмехнулся, при этом показалось, что лицо его стало значительно шире.
   - Вы очень добры, - сказал маленький человек, рысцой двигаясь рядом с Уэйном, в то время как Джедедайя Симпсон из Лексин'тона, Ки, - следовал за ними, - но я заметил, что большинство людей юго-запада весьма любезны, только когда вы не отвлекаете их от дел.
   Чарльз снова взглянул на него. На человеке был ужасный шлем, какие носят в Индии англичане. Из кармана куртки выглядывал маленький молоток.
   - Судя по вашему вопросительному взгляду на этот молоток, я предполагаю, что вы пытаетесь угадать род моих занятий, - весело произнес человек.
   Он вытащил молоток из кармана и ловко повертел им, подобно тому, как это иногда делает барабанщик со своими палочками. Затем снова рассмеялся.
   - Я пользуюсь им не для того, чтобы раскалывать черепа, а чтобы раскалывать камни, - сказал он, и Уэйну показалось, что его глаза за толстыми стеклами очков вспыхнули. - Я ученый, - геолог, археолог и так далее. Профессор Эразм Дарвин Лонгворт, к вашим услугам. Я из университета... ш-ш-ш! Я не сказу вам, из какого; пусть это останется тайной.
   - Почему? - спросил Чарльз, удивляясь поведению необыкновенного незнакомца.
   - Потому что на юго-западе имеется еще один человек, который надеется опередить меня в открытиях, каковые я намереваюсь совершить, - язвительно ответил профессор Лонгворт, - и не хочу, чтобы стало известно, что здесь присутствует представитель моего университета.
   Джедедайя Симпсон из Лексин'тона, Ки, кивнул, как бы подтверждая слова профессора и полностью разделяя его мнение.
   - А вы можете назвать мне имя этого другого человека? - спросил Чарльз. - Может быть, у меня найдется, что вам о нем рассказать.
   - Это профессор Николас Гумбольд Крейкшенк. Мы соперники. Мистер... Мистер...
   - Уэйн. Чарльз Уэйн.
   - Мистер Уэйн. Нет, - Чарльз, - позволю себе называть вас именно так, поскольку вы еще молоды, чтобы быть мистером. Не верьте ничему, что вам скажет этот человек! Он не геолог! Он мошенник! Я ничего не знаю ни о книгах, которые он якобы написал, ни о почетных званиях, которые он якобы заслужил! Вне всякого сомнения, он дилетант, и следит за мной, чтобы извлечь для себя пользу из тех открытий, которые я собираюсь сделать!
   - Я в этом совершенно уверен, профессор, - успокаивающим тоном произнес Чарльз. - Такое поведение в высшей степени недостойно.
   - Я намерен доказать, - продолжал профессор Лонгворт, - что Северная Аризона - самая древняя часть суши, вздымающаяся над водой. Обычно эта честь приписывается Лаврентийским горам, что в Канаде, но, уверяю вас, мой дорогой мальчик, это ошибка. Ужасная ошибка. И я докажу это с помощью геологических образцов; но, как только я попытаюсь это сделать, негодяй Крейкшенк объявит, что у него тоже есть доказательства, и что он нашел их первыми.
   Джедедайя Симпсон снова кивнул головой в знак согласия.
   - Я так не думаю, профессор, - возразил Чарльз.
   Это лестное замечание словно бы успокоило профессора Лонгворта, и он более не позволил себе резкостей, пока они добирались до отеля. Но, стоило ему войти в вестибюль, лицо его стало фиолетовым, и он еле сдержался, чтобы не издать гневный вопль.
   Возле стола клерка стоял высокий, худой человек, одетый, подобно профессору Лонгворту; такой же огромный шлем, такие же тяжелые очки и такая же куртка. Из кармана куртки также высовывался маленькой молоток.
   - Крейкшенк! Крейкшенк! - наконец, воскликнул профессор Лонгворт.
   Подойдя к высокому человеку, он потряс у него перед глазами кулаком и снова воскликнул:
   - Крейкшенк, вы следуете за мной по пятам, чтобы украсть мои открытия! Я говорил другим, что вы мошенник, теперь у меня есть возможность высказать это вам!
   - Если бы мы оба не были в очках, Лонгворт, я бы вас ударил, - ответил худой человек. - И ваше обвинение, сэр, такое же фальшивое, как и ваша репутация как ученого. Это вы всюду следуете за мной. Держитесь от меня подальше, сэр, я не хочу иметь никаких дел с человеком вашей репутации, точнее, ее отсутствием.
   Профессор Лонгворт снова стал фиолетовым, к конфликтующим приблизился Джедедайя Симпсон, однако, вмешался Чарльз.
   - Идемте, профессор! - сказал он своему новому знакомому. - Не нужно ссориться. Давайте поговорим.
   Профессор Лонгворт позволил себя уговорить и направился с Уэйном в вестибюль; за профессором тенью последовал Джедедайя Симпсон, в то время как профессор Крейкшенк, бросив им вслед презрительный взгляд, снова склонился к стойке. Не задерживаясь в вестибюле, они вышли на маленькую площадь, где все трое присели; Джедедайя Симпсон - чуть поодаль.
   - Прошу прощения, мой мальчик, за свою несдержанность, - произнес профессор с большим достоинством, - но мы, ученые старой школы, иногда выходим из себя по причинам, которые кажутся пустяками другим людям, но которые, тем не менее, очень важны для нас. Речь идет не только о соперничестве, каковое мне навязывает этот человек, Крейкшенк, поскольку я не намерен соперничать с ним ни при каких обстоятельствах. Дело в том, что я знаю его, в том числе и по отзывам, многих достойных, образованных людей Америки, но он для меня - дилетант, и этот факт меня раздражает.
   - Одно-единственное слово, профессор, и я вздую его так, как он того заслуживает, - сказал Джедедайя Симпсон.
   - Упаси тебя Господь, Джедедайя! - поспешно произнес маленький профессор. - В ученом мире так не поступают. Вам не следует упрекать Джедедайю за столь примитивные и жестокие методы, Чарльз. Это правда, что он родился в Лексин'тоне, Ки, но его родители были горцами, и он унаследовал от них свои привычки.
   - Это верно, я родился в Лексин'тоне, Ки, - одобрительно заметил Джедедайя Симпсон, - и никто не может у меня этого отнять. Что же касается жестокости, профессор, то вы не слишком возражали, когда, во время плавания в Южных морях, я выкинул за борт дикаря, собиравшегося треснуть вас по голове своей дубинкой.
   - Нет, Джедедайя, не возражал. Ты спас мне жизнь, и я тебе благодарен. Ты спасал ее не один раз, и, вероятно, тебе еще не раз представится такая возможность. Хотя у Джедедайи имеются свои недостатки, Чарльз, у него есть и масса достоинств, он чудесный человек. Однако у него есть и любопытное заблуждение. Он думает, что родился, чтобы стать великим музыкантом, но случай или судьба обманули его.
   - А разве вам бы не хотелось, чтобы я спел вам "Бедняжку Нэлли Грэй", аккомпанируя себе на аккордеоне? - спросил Джедедайя Симпсон.
   - Не сейчас, Джедедайя, не сейчас! - поспешно произнес профессор. - Пощадите нашего юного друга.
   - Хорошо, - миролюбиво ответил Джед. - Может быть, он не привык слушать хорошую музыку, и ему следует подготовиться. Когда я разбогатею, в моем доме будет множество самых разных музыкальных инструментов. Может быть, я не научусь играть на всех, но они у меня непременно будут. И я буду знать, что они у меня есть, даже когда сплю.
   - Но ведь это не так просто, разбогатеть, - заметил Чарльз.
   - Не скажи, - с оптимизмом заявил Джед. - Говорят, здешние горы просто кишат золотом, и, может быть, нам с профессором удастся отыскать шахту, битком набитую самородками.
   - Я уже говорил, - вмешался профессор, - что Джедедайя обладает многими достоинствами, и одно из них - неизменный оптимизм - самое драгоценное качество.
   Они говорили еще долго, и Чарльз вдруг ощутил необыкновенную симпатию к этим людям. Конечно, они были эксцентричными, но казались искренними и интересными.
   - Вы одолеете мистера Крейкшенка, профессор. Я нисколько в этом не сомневаюсь, - наконец, сказал Чарльз. - А теперь позвольте мне пожелать вам и мистеру Симпсону спокойной ночи.
   Он направился через вестибюль в свою комнату, заметив по дороге профессора Крейкшенка в том же месте, где они его оставили. Очевидно, тот наблюдал за своим конкурентом. Чарльз улыбнулся. "Не исключено, что все окончится потасовкой", - подумал он.
   Свой чемодан он протянул служащему-мексиканцу, который доставил в его номер. Комнатка оказалась маленькой и бедной, что вовсе его не обеспокоило, - он привык к таким условиям на станции, - а кроме того, он сильно устал.
   - Куда его поставить? - спросил мексиканец, все еще державший чемодан.
   - Все равно, - ответил Чарльз. - И можешь идти. Мне больше ничего не нужно.
   Мексиканец поставил чемодан рядом с дверью и вышел; Чарльз лег на постель и уснул. Сны сменялись один другим; в одном из них он был мальчиком, которому завидовал вчера на станции, сидевшем на площади, в сумраке субтропического вечера; в другом - видел себя одиноким путешественником в горах; в третьем - что какой-то смуглый человек, похожий на мексиканца, входит в его комнату и обыскивает его одежду и чемодан.
   Последний сон был настолько ярким, что Чарльз проснулся и сел. Ему показалось, что он слышит тихие шаги, что-то тихо прикрылось, после чего дом снова погрузился в сон.
   Он сунул руку под подушку, достал револьвер, встал с кровати и зажег лампу. В комнате никого не было, дверь, которую он не удосужился проверить, перед тем, как лечь спать, была закрыта. Но когда взгляд его упал на чемодан, Чарльз вздрогнул. Чемодан был открыт.
   Чарльз быстро осмотрел его содержимое. Ничего не пропало, хотя все вещи оказались перемешанными. Затем он взглянул на свою одежду; она лежала не так, как он оставил ее перед тем, как лечь спать. Но ничего не пропало; даже золотые часы с цепочкой в кармане жилета.
   Чарльз был озадачен. Он был уверен: кто-то побывал в комнате, но ничего не было украдено, хотя некоторые вещи могли бы соблазнить любого вора. "Кто это мог быть, и что он хотел?" - на этот вопрос Чарльз ответить не мог. Он запер дверь, и, будучи слишком молодым и здоровым, чтобы долго беспокоиться о случившемся, вскоре снова уснул.
   Он рано проснулся и позавтракал, а когда выходил из столовой, путь ему преградила высокая худощавая фигура профессора Николаса Гумбольдта Крейкшенка.
   - Юный мистер Уэйн, я полагаю? - спросил профессор, гнусавым голосом.
   - Вы не ошиблись, - ответил Чарльз. - Я рад познакомиться с вами, профессор Крейкшенк.
   - Прошу прощения за то, что осмеливаюсь вторгаться и вмешиваться в ваши дела, но я хочу предупредить вас, дать вам совет, к которому вам следовало бы прислушаться. Я видел вас вчера вечером с этим отъявленным лгуном, Лонгвортом. Вам с ним не по дороге, сэр. Этот человек - притворщик, пародия на ученого, грубый мошенник. Он не заслужил своих степеней. Он всегда все ворует у меня. И украл предостаточно, чтобы сделать себе на украденном репутацию.
   - Но, профессор, - сказал Чарльз, - я уверен, что даже после этих досадных потерь, у вас осталось достаточно того, чтобы создать вам еще большую репутацию, чем у него.
   - Вы - толковый парень, - заметил профессор Крейкшенк, явно польщенный. - Вы сами что-нибудь понимаете в геологии? В настоящее время я собираюсь в экспедицию, чтобы доказать, что самая старая земля, не покрытая водой, - это не Лаврентийские горы в Канаде, как обычно полагают, а Северная Аризона.
   "Действительно, стычки не миновать", - снова подумал Чарльз, а вслух произнес: - Это очень трудная экспедиция, я имею в виду та, которую вы намерены предпринять, профессор. Аризона большая, она изобилует пустынями и горами...
   - Я этому только рад, - торжественно заявил профессор Крейкшенк. - Меня это не пугает, зато заставит повернуть назад этого негодяя, Лонгворта. Если вы свободны, могу ли я предложить вам отправиться со мной? Я хорошо заплачу; вы молоды, сильны, и можете оказать большую помощь, я имею в виду в физическом смысле, пока я буду заниматься вещами тонкими, почти духовными, имеющими отношение к науке.
   - Я вам очень благодарен, профессор, - поспешно ответил Чарльз, - но не могу принять ваше предложение, поскольку через пару дней собираюсь отправиться во Фриско.
   Профессор произнес несколько слов сожаления, и Чарльз, попрощавшись, оставил его. Ему не понравился профессор Крейкшенк, зато понравился профессор Лонгворт. Почему? Он вряд ли был способен это объяснить.
   Весь день он провел, готовясь к длительному путешествию, очень тщательно выбирая то, что ему было необходимо - лошадь и мула, сильного и выносливого; складную палатку; два ружья, самые лучшие из тех, которые удалось найти; большой запас патронов к ружьям; еще один револьвер в пару к тому, который у него уже был; компас и одеяло; некоторые инструменты для горных работ; консервированные и сушеные припасы, которые были бы наиболее питательны при минимуме места, требуемого для их хранения.
   У Чарльза было много хлопот, однако, поскольку он все делал быстро и умело, ему не потребовалось значительного времени, чтобы с ними справиться, и к середине дня он уже вернулся в гостиницу со своими покупками. Здесь он прочитал в вечерней газете несколько заметок, сообщавших любопытную для него информацию. В первой говорилось о том, что мистер Джордж Карлтон и его молодой кузен и подопечный, Герберт Карлтон, богатые и видные жители Нью-Йорка, находятся в городе и вскоре собираются отправиться на север, в поисках месторождений медной руды.
   Во второй сообщалось о прибытии в Феникс двух выдающихся ученых, профессора Эразма Дарвина Лонгворта и профессора Николаса Гумбольдта Крейкшенка. Они собирались провести исследования, как писала газета, которые отвели бы Аризоне место в мире даже еще более заметное, чем то, которое она занимает сейчас.
   В третьей говорилось, что два ранчеро были убиты бандой Эрпа в северной части штата; преследование ни к чему не привело, след затерялся в диких, недоступных горных местах. Четвертая сообщала, что апачи, живущие в горах на севере, стали доставлять неприятности.
   Прочитав эти заметки, Чарльз впал в тяжелую задумчивость и решил ускорить свой отъезд, сегодняшним вечером, не дожидаясь наступления следующего дня. Разведчики, путешественники, искатели приключений и прочие покидали Феникс на лошадях с мулами в поводу, так что его собственный отъезд вряд ли привлек бы чье-нибудь внимание, однако он постарался обставить его как можно более незаметно. Он оставил лошадь и мула на конюшне, где их купил; купленные вещи отправил туда же; так что ему ничего другого не оставалось, кроме как оплатить счет и покинуть гостиницу, что он и собирался сделать в вечерних сумерках.
   Однако стоило ему отвернуться от стойки клерка, перед ним возникла тощая длинная фигура профессора Крейкшенка и протянула ему руку.
   - Прощайте, мой мальчик, - сказал геолог. - Желаю вам удачи, но мне жаль, что вы не приняли мое предложение и не отправитесь в экспедицию со мной.
   - Но с чего вы взяли, что я собираюсь уезжать? - удивился Уэйн.
   - Я видел, как вы убирали деньги в карман, и знаю, что вы оплатили счет; но никто не станет этого делать, если только он не собирается уезжать. Ах, мой мальчик, мы, ученые, намного умнее и гораздо более наблюдательны, чем многие думают.
   Чарльз улыбнулся, но не счел нужным это комментировать.
   - Прощайте, профессор, - сказал он. - Я искренне надеюсь, что мы с вами снова увидимся где-нибудь на западе.
   Профессор ответил на его прощание и пожал руку с силой, какую нельзя было предположить в этом худощавом человеке.
   "Наверное, он работает своим молотком лет двадцать пять - тридцать", - подумал Чарльз, удаляясь по тускло освещенной улице. В конюшне он быстро оседлал свою лошадь, навьючил мула и поехал по пустынным улицам, мимо оросительных каналов, в пустыню, за пределы обитаемой человеком местности. Он хотел было попрощаться с профессором Лонгвортом и Джедедайей Симпсоном, но затем подумал, что для него будет лучше не беспокоить их.
   Ночь выдалась великолепная. Яркие звезды сияли в огромном синем небе, а воздух, хотя и холодный, был наполнен свежестью. Мальчик, столько времени проведший на маленькой станции, был наполнен чувством свободы и надеждой. Он был свободен от монотонности служения в Джефферсоне, маленькой станции, делавшей маленькими его тело и душу; теперь он принадлежал самому себе. Он отправлялся на поиски в темноте, руководствуясь в них только несколькими невнятно произнесенными словами, но молодая кровь бежала в жилах, и в душе его не было места сомнениям. Пустыня, вселявшая в него ужас одиночества в Джефферсоне, сейчас не казалась ни ужасной, ни безжизненной; он был ее частью, крохотной частью ее необъятности и величественности; ему не нужен был ни проводник, ни спутник.
   Он ехал несколько часов, вьючный мул следовал за ним. Ночь стала еще холоднее, он спешился и некоторое время шел рядом с лошадью, пока не восстановил циркуляцию крови. Иногда он повторял непонятные слова: "По ту сторону Старого Тандергаста! В овраге, поросшем карликовыми соснами! Вверх и вниз! Вверх и вниз! Это скрыто там! Это скрыто там!" А затем принимался напевать:
   - Пространство, не имеющее края и неизменное... Темные серые равнины, такие причудливые и такие странные! Лишенные растительности, безжалостные, но прекрасные...
   Эхо ненадолго заставило его испытать прежний страх перед великой пустыней, однако надежда не дала ему над ним прежней власти.
   Утром он позволил себе немного поспать, а затем продолжил свое путешествие под пылающим солнцем, среди бескрайних песков. Он ехал весь день, его глаза устали от жары и яркого света, во рту пересохло. Но вот солнце, попеременно ярко-красное и золотое, скрылось на западе; прохлада сумерек встала непреодолимой преградой между землей и раскаленным небом, последний из "песчаных дьяволов" окончил свой танец. С дальних гор потянул мягкий ветерок, пошевеливая песок. Чарльз ощутил его приятное дыхание на своем лицо, усталый мозг вернулся к жизни. На глаза словно бы кто-то накинул мягкую влажную ткань, из них уходила боль; все его существо возрождалось к существованию.
   Фортуна оказалась благосклонной к нему. Сразу после захода солнца, он оказался в некоторого рода впадине, или долине, между высокими холмами, где подземные воды выходили на поверхность, образовав оазис. По сравнению с местностью, покрытой свежей зеленью, он не показался бы чем-то замечательным, но по сравнению с песками пустыни, простиравшимися на громадные расстояния, он казался маленьким Эдемом. Лошадь, как только они оказались на вершине холма, почуяв воду, подняла голову и издала радостное ржание; мул поддержал ее, как мог. Они быстро спустились по склону, и у Чарльза перехватило дыхание от радости, когда он увидел то, что лежало перед ним.
   Под зеленой кроной деревьев, из земли выбивался крошечный фонтанчик, струился ярдов на пятьдесят по твердому песку ручейком шириной в два фута и глубиной в три дюйма, после чего снова исчезал в земле. Все пространство маленькой долины заполняли деревья, кусты и трава. Вода и зеленый цвет, радующие глаз, выглядели сказочным царством, а когда он спустился, из травы поднялись испуганные птицы.
   Он напился сам из маленького ручья и напоил животных, затем распряг их. Никакой необходимости привязывать их не было: они никогда бы не ушли по доброй воле из зеленого оазиса в коричневые пески. Затем, нуждаясь в компании, - под компанией он подразумевал огонь, - Чарльз набрал хвороста и развел костер. Сидя перед ним, мальчик поужинал сухарями и сушеной говядиной.
   Маленький оазис, костер, и мальчик, сидящий рядом с ним, - крохотная точка в пустыне. Песчаные холмы, возвышавшиеся со всех сторон, делали огонь невидимым для любого, кто находился бы в нескольких сотнях ярдов отсюда, но Чарльз, несмотря на необъятность пустыни, вовсе не чувствовал себя одиноким. На железнодорожной станции, склонившись возле телеграфного аппарата, он ощущал одиночество пустыни и тосковал о мире людей, теперь же его охватило величественное спокойствие. Он был свободен; в некотором смысле мир принадлежал ему; он отправился на поиски, но в настоящий момент не испытывал ни малейшего беспокойства по этому поводу; он мог найти золото, и мог не найти его, но в любом случае был рад тому, что ищет. Огромная безмолвная пустыня вдруг стала для него чем-то иным, нежели прежде. Он не чувствовал себя одиноким и беззащитным, он был окутан пространством, наполненным добротой. Накрытым сверху изогнутым, защищавшим его небом.
   Тьма неуклонно надвигалась с востока; на западе погас последний луч скрывшегося солнца; все вокруг постепенно погрузилось во мрак. Одна за другой в темном небе вспыхивали звезды, над маленькой фигуркой, сидящей возле костра в безбрежной пустыне. Мальчик еще немного поел, а затем придвинулся к огню, поскольку поднимался холодный ночной ветер, и пустыня, несколько часов назад обжигавшая огненным жаром, теперь обжигала ледяным дыханием. Он подкинул в костер хвороста и завернулся в одеяло. Животные, насытившись свежей травой, подошли ближе к огню и теплу и стояли, глядя на своего хозяина.
   Сейчас в мире не было более одинокого существа, чем этот мальчик - не имевший ни родственников, ни друзей, ни знакомых. Он сидел у маленького костра, и мир, прежде безучастно окружавший его, вдруг изменился. Что-то стало происходить внутри Чарльза, словно древние инстинкты, скрытые в его природе, дремавшие до сей поры, стали пробуждаться под воздействием какого-то волшебства. Он вдруг ощутил, что пустыня вовсе не враждебна к нему, а скорее даже дружелюбна, и готов был ответить ей любовью. Он поддался ее своеобразному очарованию.
   Где-то вдали раздался странный, жалобный крик, но мальчик не пошевелился. Он знал, что это всего-навсего вой одинокого койота, и это его не обеспокоило. Койот приблизился и застыл на вершине одного из песчаных холмов, взирая красными глазами на одинокую человеческую фигурку рядом с огнем. Затем его охватил внезапный страх, и он снова исчез в пустыне.
   Спустя время, Чарльз встал, поднялся на вершину песчаного холма и посмотрел на север. Только на север! Ничто другое его не привлекало. Ему казалось, что во мраке он различает темные горы; они манили его. Он простоял так с полчаса, глядя на север, а затем повернулся и медленно вернулся к костру. Выбрал место поровнее, завернулся в одеяло и стал готовиться ко сну. Немного поколебавшись, он сделал то, чего не делал с тех пор, когда был совсем маленьким. Он опустился на колени и стал молиться, огромному, непостижимому Присутствию; не Богу страха, не Богу мести, но великому милосердному Божеству, знающему нашу слабость перед искушениями и прощающему ее. После чего лег и уснул.
   Мрак сгущался, мальчик спал возле костра. Вскоре огонь погас, и оазис погрузился в темноту. Взошла полная луна, ее серебристые лучи осветили землю. Но мальчик по-прежнему спал, не шевелясь. Вернулись птицы, испуганные его появлением, и снова расселись на ветвях деревьев. Они больше не боялись его присутствия. Пустыня мирно дремала, часы сменяли один другой.
  

ГЛАВА III. В ПУСТЫНЕ

  
   Мальчик спал долго. На его долю выпали испытания, как духовные, так и физические, и теперь природа требовала свое. Ночь отступала, день заливал землю яркими белыми и желтыми красками. Солнце постепенно превращалось в раскаленный шар цвета латуни, пустыня изнемогала под его безжалостным, палящим взглядом. На юго-западе, в безбрежной синеве неба, медленно плыл одинокий стервятник.
   Чарльз Уэйн, наконец, проснулся, и с удивлением обнаружил, что уже полдень. Тем не менее, он не расстроился, зная, что излишняя поспешность вредна. Он всегда придерживался этой точки зрения.
   Он снова развел костер, пообедал, и был готов двинуться в путь, но ехать медленно, решив, что большую часть путешествия будет совершать по ночам, а днем - отдыхать, избегая жары и ослепительных солнечных лучей.
   Некоторое время он следовал вдоль русла ручья, стремившегося точно на север. Вскоре русло расширилось, ручеек исчез, но тут и там виднелись небольшие лужи, посреди зеленой травы; их было даже больше, чем он рассчитывал увидеть, и это было хорошо для его животных. Вскоре он добрался до небольшого пруда, и здесь, в грязи, обнаружил многочисленные отпечатки лошадиных копыт. Сколько их было, он точно не мог сказать, насчитав, по меньшей мере, шесть или даже восемь, но сам факт их наличия заставил его задуматься. Кто здесь был? Он некоторое время двигался по следам, но, оказавшись на твердой поверхности, не будучи опытным следопытом, быстро потерял их. Не найдя иного объяснения, что это всего лишь ковбои, он продолжил свой путь.
   Снова наступила удивительная ночь, безбрежным мраком окутавшая землю. Чарльз по-прежнему держался русла ручья, по причине воды, которую здесь можно было отыскать. Он не останавливался почти до полуночи, а затем снова уснул, закончив нехитрые приготовления. Но сон его в ту ночь был беспокойным. Он снова видел то, что пригрезилось ему в Фениксе. Кто-то, чьего лица он не мог разглядеть, проник в его палатку и переворошил все вещи. Он смутно различал этого человека, пока, наконец, тот не исчез. Чарльз проснулся днем, вспомнил сон и снова обнаружил следы чьего-то присутствия, помимо его собственного. Вещи были перемешаны, но, как и прежде, ничего не пропало.
   На песке, возле ручья, рядом со своей палаткой, он увидел следы человека. Одного человека. Лошадь и мул не были встревожены. Мальчик, родившийся и выросший на Западе, не был суеверным, и все же почувствовал холод. Если он дважды видел незнакомца в состоянии, напоминающем сон, то как часто тот приходил, когда он действительно спал? Чего он хотел? Это было самое странное. То, что он что-то искал, и при этом ничего не брал - не находило себе никакого объяснения.
   Тем не менее, приступая к завтраку, Чарльз уверил себя, что это ему приснилось, а следы на песке оставлены каким-нибудь ковбоем. Успокаивало также и то, что он остался целым и невредимым даже в том случае, если это был не сон. Однако он решил поторопиться; быстро позавтракал и, оставив русло ручья, направился в пустыню.
   Теперь он оказался в царстве песка и кактусов, выжженной, унылой, забытой Богом земли, палящего жара, со скудной растительностью, где каждая былинка, казалось, умоляла о капле воды. Время от времени на горизонте показывались "песчаные дьяволы", но более ничего не представало его взору. Затем ему попались бледные кости, но он не стал останавливаться и рассматривать, кому они принадлежат - человеку или животному, - он просто поехал дальше, не оглядываясь.
   Пыль, подхватываемая порывами ветра, оседала на мальчике и его животных, пока они не стали беловато-серыми. Она лезла в глаза и уши, забивалась за воротник. Но он упрямо продвигался вперед. Его губы и горло пересохли, дыхание стало хриплым. Он делал небольшие глотки из фляги, - как приятен был ее вкус! Он хотел большего, но противился искушению; он знал, какую драгоценность представляет собой в пустыне вода.
   Чарльз имел весьма поверхностное представление о лежащей перед ним местности, и рассчитывал миновать значительную часть пустыни до наступления темноты, он был смелым и выносливым. Он и в самом деле испытывал меньший страх за себя, чем за своих животных, в которых очень нуждался.
   Ближе к полудню он остановился на гребне голого холма и, осмотрев местность, протянувшуюся до самого горизонта, не увидел ничего, кроме однообразной пустыни. Она окружала его со всех сторон, голая и бесконечная. Впервые, его охватил внезапный страх. Как он, песчинка, собирается преуспеть в своих поисках?
   Совладав со страхом, он поехал дальше, не так быстро, как прежде, но с твердой решимостью исполнить задуманное. Солнце достигло зенита, было жарко, как никогда прежде. Он почувствовал головокружение, огненно-красная пустыня заплясала у него перед глазами. Синие вершины, спускающиеся вниз зелеными склонами, вздымались из песка, но он знал, что это всего лишь обман его собственной фантазии, и не разрешал себе поддаться ему. Он снова выпил немного воды, а затем напоил животных, рискуя остаться совсем без запасов, после чего продолжил путь. Ветер поднимал облака пыли, забивая глаза и нос, обжигающие, подобно горячему пеплу. Лошадь устало вздохнула, мул едва тащился, опустив голову. Солнце сияло сквозь марево, подобно расплавленному металлу.
   Лошадь начала спотыкаться; наконец, Чарльз спешился и пошел рядом, испытав нечто вроде облегчения от ходьбы. Тщетно искал он взглядом синие горы в клубах горячей пыли, пока не оставил этих попыток. Он прекрасно понимал, что жизнь его в опасности, но предпочитал об этом не думать, черпая упорство из глубокого колодца, заложенного в нем самой природой. Он обладал бесценным качеством идти наперекор судьбе даже в том случае, когда поражение кажется очевидным, а потому, надвинув шляпу на глаза, упрямо двигался вперед, сверяя направление по компасу.
   Солнце перевалило зенит и стало спускаться. А когда исчезло на западе, палящий зноем день уступил место ночи. Мгла и прохлада оказывали живительное воздействие, но мальчик по-прежнему находился в пустыне, где не было ничего живого, за исключением кактусов. Воды осталось мало, он дал ее совсем немного животным, хотя они печально смотрели на него большими глазами, а затем лег спать, закутавшись в одеяло.
   Утром он проснулся с ясной головой, но пересохшим горлом и ноющими суставами, и возобновил движение по серой пустыне. Вскоре солнце снова поднялось в зенит и превратилось в обжигающее пламя, но упорство Чарльза Уэйна придавало ему мужества. Он был охвачен жаждой битвы, он противостоял пустыне, и он был намерен одолеть ее, и эта победа была бы тем более значима, что ему противостоял могучий противник. Он знал, что это нелегко, но был готов к трудностям.
   Шли часы, маленькая песчинка, бывшая человеком, все еще боролась с безбрежной пустыней, наклонив голову, передвигаясь медленнее, чем накануне, но с духом твердым, как прежде. За ней следовали животные - лошадь, а за ней - мул.
   Солнце взошло в зенит и перевалило за полдень; снова жара и блики. Чарльз опять видел миражи, - горные склоны, покрытые соснами, зеленую траву и воду. Но, стоило смахнуть песок с глаз, и он вдруг понял, что они - реальность; горы были где-то там, и они отказывались исчезать, но отказывались и приближаться, неподвижно застыв в ожидании его прихода. Животные подняли головы и ускорили шаг; а потому, даже если бы он и сомневался в себе, то сомневаться в инстинкте более сильном, чем его собственный, не приходилось.
   Чарльз почувствовал приближение победы и воспрянул духом, предвкушая торжество над неизмеримо более сильным врагом. Эта близкая победа предвещала в дальнейшем новые, еще более славные.
   Но хотя он и ускорил движение, синие горы, казалось, не приближались; они возвышались вдали; марево скрадывало расстояние, и Чарльзу казалось, что одна миля превращается в десять. Почва становилась зыбкой и волнистой, ноги погружались в песок. Он переложил вещи на лошадь, а сам попробовал ехать на муле, но животное, измученное жарой и жаждой, так сильно спотыкалось, что он спешился и снова возглавил маленькую, утомленную, покрытую пылью вереницу. Затем, когда солнце начало клониться к закату, с юга налетела песчаная буря, окутавшая его и животных темнотой и удушьем. Он сопротивлялся, твердо решив не уступать, но шатался все больше и размахивал руками, словно слепой. Он стал падать духом. Снова и снова, собирая оставшуюся волю в кулак, он заставлял себя двигаться вперед, пока, наконец, не упал без сознания на песок.
   Когда Чарльз вернулся из страны туманов, в которую так внезапно перенесся, он удобно лежал на спине, головой на чем-то мягком, а перед глазами у него было высокое черное небо, по которому совершали свой одним им ведомый путь далекие луны и звезды.
   - Ха! Наш юный друг наконец-то пришел в себя! - отчетливо произнес веселый голос. - Откроем-ка флягу, с твоего позволения, Джедедайя, и посмотрим, как ему понравится глоток чего-то чистого и прекрасного. Конечно, это не дары Флоры "из глубины заветного подвала", но это нечто лучшее, а именно - свежая вода.
   Мальчик резко сел. Перед ним располагалась невысокая фигура профессора Лонгворта, его губы расплылись в широкую улыбку под огромным пробковым шлемом, в правой руке он держал флягу с водой, а за ним возвышался длинный силуэт Джедедайи Симпсона.
   - Можете пить сколько угодно, мой мальчик, - сказал профессор, - поскольку, пока вы находились в бессознательном состоянии, нам удалось влить в вас немного воды, так что теперь она вам не повредит.
   Чарльзу не нужно было повторять дважды; он припал к фляге и почувствовал, как жизнь возвращается в его тело.
   - Ваше счастье, - заявил профессор, - что мои научные изыскания повели меня в этом направлении. Вы почти добрались до земли обетованной, от деревьев и воды вас отделяла едва миля. Инстинкт, присущий вашим животным, продолжал вести их, так что когда мы нашли вас и принесли сюда, то обнаружили их пасущимися на склоне не далее пятидесяти футов от того места, где вы сейчас лежите.
   - Профессор, - с благодарностью произнес Чарльз, - вы спасли мне жизнь, и, конечно, мне нечем расплатиться с вами, если, конечно, мне когда-нибудь не представится случай спасти вашу.
   Профессор усмехнулся.
   - Не будем об этом, - сказал он. - Но это доказывает, что мы, ученые, иногда оказываемся лучшими путешественниками, чем вы, всю жизнь проводящие среди этих равнин. Точные знания, основанные на математике и наблюдении за процессами, происходящими в природе на протяжении тысяч лет, нельзя сбрасывать со счетов.
   - Я с вами совершенно согласен, профессор, - смиренно произнес Чарльз.
   Профессор Лонгворт, магистр гуманитарных наук, доктор философии и т.д., сел на поваленный ствол, поправил очки и критически осмотрел мальчика.
   - Мне кажется, мой юный друг, - сказал он, - что вы не выбрали прямой маршрут в Сан-Франциско, каким, по вашим словам, собирались отправиться. Из Феникса туда ведет железная дорога, вы же выбрали длинный, жаркий, утомительный и, как вам теперь должно быть известно, смертельно опасный путь.
   Чарльз покраснел. Он был правдив, и не желал лгать, даже в мелочах, в сложившихся обстоятельствах; еще менее ему хотелось быть уличенным во лжи. Он немного поколебался, а затем решил, что лучше будет сказать правду, пусть и не до конца.
   - Я сказал вам не все, профессор, - произнес он. - На самом деле, имея много свободного времени и кое-что еще, я решил перебраться через горы. Всякий раз, когда человек что-то преодолевает, он становится взрослее, а потому, по веской причине или без, я и оказался здесь. Вот и все.
   - Вполне достаточно, - с иронией сказал профессор. - Я тоже когда-то был молод, и, тем не менее, молодые люди не перестают меня удивлять. Вы рискуете своей жизнью, чтобы отыскать то, что отыскать у вас нет ни единого шанса из тысячи. А если бы и нашли, то это была бы нелепая случайность, в то время как я вооружен точными научными знаниями и математикой, которые неизбежно приведут меня к результату; единственное сомнение остается относительно характера этого результата, но это придает моей экспедиции очаровательную тайну.
   - Я снова вынужден признать вашу правоту, профессор, - смиренно сказал Чарльз.
   Профессор Лонгворт сердито взирал на него некоторое время сквозь свои большие очки, после чего снова заговорил.
   - Во всяком случае, мы здесь. Пустыня пройдена, вода для питья имеется, в горах полно дичи, так что жизнь продолжается. На сегодня хватит. Ночь только-только наступила; если вы отведаете немного того, что приготовил Джедедайя, а затем ляжете спать, то к утру полностью восстановите свои силы.
   Эти слова показались Чарльзу добрым советом, и он собирался последовать ему, лениво наблюдая, как профессор разбирает свои вещи. Он лежал на мягких сосновых ветвях, его голова покоилась на седле, покрытом одеялом. Команда профессора состояла только из него и Джедедайи Симпсона, а также нескольких животных. Глядя на его вещи, Чарльз вынужден был признать, что ученый, по всей видимости, более приспособлен к путешествиям, чем он сам.
   Однако признание очевидного нисколько не уязвило его. Он испытывал необыкновенный комфорт, равно тела и ума. Он лежал на склоне горы, в сосновом лесу. Внизу и далеко-далеко простиралась серая пустыня, по-прежнему враждебная, но уже бессильная повредить ему. Здесь было много травы, густой и сочной, в отличие от обнаженной земли пустыни, а когда он прислушался, то услышал самый замечательный звук, какой только может услышать человек, миновавший раскаленные пески, - журчание воды.
   Взошла луна, и он увидел в ее свете маленький водопад; ручеек, который он мог бы перешагнуть, падал отвесно вниз в зияющую пропасть почти в фут глубиной. Ручеек не боялся пропасти, он струился живым серебром, и представал измученным глазам человека, одолевшего пустыню, потоком жизни. Впрочем, он таким и был!
   Несмотря на усталость, Чарльз никак не мог уснуть. Он был глубоко благодарен профессору, и чувствовал себя в долгу перед ним. Тем не менее, он не видел, как может расплатиться с ним, за исключением одного-единственного способа. Он мог бы рассказать ему о том, что ищет, и пригласить его с собой в качестве партнера; дальнейший путь они могли бы проделать вместе. Но он колебался, поскольку ум профессора, как ему казалось, был занят другим, и его предложение могло быть отклонено. И пришел к выводу, что лучше подождать.
   Чувство покоя и легкости становилось все сильнее. Было слышно, как ветер пробирается между соснами на горных склонах, и шум этот напоминал музыку. Огонь рядом с Чарльзом пылал красным и излучал тепло. Высокие стволы тихонько раскачивались, и, наконец, мальчик провалился в сон без сновидений.
   Когда он, утром, проснулся, костер уже вовсю пылал, до него донесся головокружительный запах готовящейся пищи. Он вскочил на ноги, почувствовав неловкость. Он не хотел, чтобы ему кто-то прислуживал, он сам был молод и силен.
   Мальчик напился воды из маленького водопада, которым так восхищался ночью, - нужно сказать, что днем он был не менее восхитителен. Свои вещи он нашел рядом со своей импровизированной постелью.
   - Джедедайя удалил с них пыль и соль, - сказал профессор Лонгворт. - Иначе они причиняли бы сильное раздражение.
   - Можешь не беспокоиться, - сказал Джедедайя Симпсон, - и не суетиться понапрасну; когда лучший повар штата из Лексин'тона, К-и, готовит завтрак, он знает, что делает.
   - Он прав, - заметил профессор Лонгворт. - Джедедайя и в самом деле замечательный повар, и он не любит, когда ему мешают.
   Прохлада раннего рассвета еще чувствовалась, от полосок бекона, которые Джедедайя жарил на углях, исходил приятный аромат. Спустя несколько мгновений другой аромат, крепкого кофе, появился и смешался с первым. Затем Джед нарезал хлеб, который достал из ящика, и выставил три оловянные тарелки.
   - Если вы сможете найти лучшую еду, чем эта, в Аризоне, - сказал он Чарльзу, - непременно скажите мне об этом. Мы с профессором путешествовали по многим местам, встречались со многими людьми, но куда бы мы ни пришли, мой мул всегда везет старое корыто, а в нем спрятан мой аккордеон. Если вы меня попросите, я достану его после завтрака, и сыграю вам "Мой старый дом в Кентукки". Это прекрасная мелодия.
   - Забудь о мелодиях, Джед, - поспешил вмешаться профессор. - Мы в дикой стране, нас могут услышать апачи.
   - Ну и что? "Прекрасная музыка облагораживает даже дикарей" - так гласит старинная пословица и, я думаю, это сработало бы и здесь.
   Тем не менее, он воздержался от того, чтобы вытащить аккордеон, и все трое уселись на траве, чтобы воздать должное завтраку, который Чарльзу, чей аппетит разыгрался, показался самым прекрасным из всех, какие ему доводилось есть когда-либо прежде. Профессор и его спутник нравились ему больше и больше, и его так и подмывало рассказать им о своих поисках, но, в конце концов, он решил, что почти совсем их не знает. Профессор заговорил, обращаясь к нему.
   - Сколько вам лет, Чарльз? - неожиданно спросил он.
   - Почти восемнадцать.
   - Хм! Для своего возраста вы выглядите вполне сложившимся; ваше рождение и жизнь в диком краю сделали вас мужественным и находчивым, однако вы слишком молоды, чтобы бросать вызов пустыне. Ваше путешествие может оказаться смертельно опасным.
   - К тому же, вам некому готовить, - добавил Джед.
   Чарльз едва удержался от того, чтобы рассказать им все.
   - Мне нужно продолжать свой путь, профессор, - сказал он.
   По лицу профессора Лонгворта пробежала легкая тень, но он ничего не сказал. Печаль на нем сменилась выражением гнева.
   - Некоторое время назад я совершил ужасное открытие, - сказал профессор зловещим тоном. - Случилось то, чего я опасался больше всего.
   Выражение его лица полностью соответствовало его словам; встревоженный Чарльз молча ожидал его дальнейших разъяснений.
   - Мы с Джедедайя нашли следы, - сказал профессор, - и я уверен, что этот мошенник и негодяй Крейкшенк находится где-то здесь, неподалеку. Он шпионит за мной. Он хочет пожать плоды моих открытий, совершенных умом, который, как он прекрасно знает, во много раз превосходит его собственный. Нам нужно избавиться от него!
   Чарльза немного забавляло это соперничество, он полагал, что наука составляет для этих людей все, и, следовательно, подобное поведение с их точки зрения оправдано. И не ему, обладавшему совершенно иным складом ума, было критиковать их.
   Джед быстро упаковал вещи, под руководством профессора Лонгворта, чьи манеры стали резкими и решительными. Чарльз оказался в затруднительном положении, не представляя себе, как оставить своих спасителей, не обидев их, но профессор быстро решил все за него.
   - Мы оставляем вас, мой юный друг, - сказал он. - Хотя вы едва не погибли в пустыне, вы умеете о себе позаботиться. Этот поединок - не ваш, и было бы несправедливо вовлекать вас в наши разборки. Кто-то из нас должен победить: либо я, либо Крейкшенк. Желаю вам успехов в ваших поисках, поскольку знаю, что вы желаете мне того же в моих, и, надеюсь, мы увидимся в Фениксе, скажем, месяцев через шесть - счастливые, довольные и успешные.
   Его животные были оседланы и навьючены, Джед ждал, и, когда профессор Лонгворт проворно вскочил на одну из лошадей, они быстро поехали вперед. Чарльз смотрел им вслед, пока они не затерялись среди росших на склоне сосен.
   - Профессор, конечно, странный человек, - сказал он себе. Затем вернулся к собственным делам, которые, как ему казалось, теперь пойдут хорошо. Солнце снова сверкало, проникая жарой в сосновый лес, он сидел рядом с ручейком и изучал карту собственного изготовления, которую он достал из кармана, и с которой не расставался ни днем, ни ночью.
   Где-то там, среди цепи гор, на которой он находился, возвышался Старый Тандергаст; его седая голова терялась в облаках, а по ту сторону Его Величества, пика, лежала дорога, но какая - этого он не знал. Неопределенность задачи снова заставила его задуматься, но не испугала. Он прикинул, что от Тандергаста его отделяют не менее ста миль, но он мог двигаться почти все время через обширный сосновый лес, занимающий значительную часть Северной Аризоны, и что бы ни ожидало его в конце путешествия, он наверняка запомнит его на всю жизнь.
   Несмотря на то, что ум его был занят дорогой и поисками, он вдруг почувствовал себя одиноким. Профессор и Джед, с его аккордеоном, снова были где-то далеко. Когда он удивился странным словам профессора, он не подумал, что они, может быть, были сказаны человеком, также испытавшим одиночество в пустыне, а противостояние, которое он имел в виду, вовсе не относилось к геологии.
   Два дня он двигался в избранном направлении, которое должно было привести его к Старому Тандергасту, но теперь он наслаждался путешествием, хотя дорога порой становилась опасной, как для человека, так и для животного. В конце второго дня он подстрелил оленя, а когда завидел впереди новый участок пустыни, то сделал остановку, чтобы высушить и заготовить мяса, которое, несомненно, ему понадобится.
   Он разбил лагерь в маленькой ложбине, где имелся родник; он хорошенько выспался и почувствовал, как сильно изменился с того времени, как покинул Феникс; его мускулы стали тверже, он еще больше уверился в своих силах.
   У него была масса времени, он не торопился. Дни стояли туманные, угрожая дождем, но вот туман рассеялся, и воздух стал необыкновенно чист. Чарльз увидел прекрасный белый купол, далеко на севере, и он знал, что это Старый Тандергаст. Он снова вспыхнул энтузиазмом, и спустя полчаса отправился в путь.
   Новый участок пустыни оказался не таким ужасным, как предыдущий; он пересек его за несколько часов, держа направление на Старый Тандергаст, который постепенно увеличивался в размерах, - седой и величественный.
   Он снова достиг предгорья, поросшего соснами, с небольшими ручьями, сбегавшими по склонам, и теперь огибал Старый Тандергаст, чтобы оказаться на его северной стороне - цель, которую он поставил себе достигнуть через несколько дней. Спустя два или три дня он оказался в глубокой лощине, густо поросшей карликовыми соснами, вытянувшейся с юга на север; она поднималась вверх, ее с обеих сторон окружали высокие скалы. Он был уверен, что это именно то, что имел в виду Анания Браун, говоря "вверх и вниз, вверх и вниз"; его сердце наполнилось радостью и готово было выпрыгнуть из груди. Все, что у него было, - несколько туманных слов, произнесенных умирающим, но его надежды сбывались, по крайней мере, до сих пор; одно звено цепочки должно было привести его к другим.
   Передвигаться по ложбине с животными было очень тяжело; найдя подходящее место, Чарльз разбил лагерь, хотя было немногим позже полудня. Он настрелял немного дичи, так что теперь у него было вдоволь еды. На дне лощины протекал ручей, или маленькая речка, кое-где узкая и глубокая, кое-где - мелкая и широкая, а потому ему не о чем было беспокоиться.
   После обеда, пока животные паслись, он поднялся на гребень лощины. Склон был покатым, кусты росли в изобилии, так что вскоре он оказался наверху. Отсюда он мог видеть обширное пространство скалистой местности, но, когда внимательно осматривал ее, заметил то, что неприятно поразило его. Тонкая синяя линия поднималась к небу на востоке и таяла в вышине. Здесь находился кто-то еще!
   Мальчик почувствовал ярость, как если бы какой-то нарушитель посмел вторгнуться в границы его владений. Все местность, насколько мог охватить глаз, по праву принадлежала ему! Кто там, зачем пришли? Но он был молод, а потому принимал решения быстро.
  

ГЛАВА IV. ЗАТЕРЯННОЕ ПОСЕЛЕНИЕ

  
   Чарльз вернулся в свой лагерь. Он не разводил огонь; лошадь и мул не ушли бы с поляны, на которой паслись, а потому ничто не могло воспрепятствовать его плану. Он взял одно из ружей, - самое лучшее, - достал патроны и набил ими пояс. После чего двинулся в путь.
   Он снова поднялся на скалу и взял направление на синий дым, все еще поднимавшийся к небу прямой линией. Его чувство ревности, даже злости, по отношению к незнакомцам, постоянно увеличивалось, но он не намеревался прибегать к насилию, разве только в случае самозащиты, что в этих диких местах вовсе не было невероятным. Это могли быть профессор Лонгворт или профессор Крейкшенк, но он в этом сомневался, поскольку полагал, что их путь лежал далее на восток.
   Путь был нелегким, через холмы, овраги и скалы, солнце обжигало, подобно огню, но мальчик с ружьем решительно продвигался вперед. Дым стал виден более отчетливо, и вот, наконец, с вершины невысокого холма он увидел внизу лагерь и тех, кто его разбил.
   Чарльз смотрел на этот лагерь и тяжело вздыхал. Никогда в жизни не испытывал он большего удивления. На поваленной сосне сидел тот самый мальчик, Герберт Карлтон, которого он видел в Джефферсоне, а потом в Фениксе. В костюме цвета хаки, как и прежде, сейчас он выглядел загорелым, а его одежда носила следы длительного путешествия. Он казался усталым и встревоженным, и Чарльз испытал прилив сочувствия по отношению к нему. На этот раз, без примеси зависти.
   Неподалеку стоял мистер Карлтон, с угрюмым видом. Три или четыре человека, проводники или слуги, занимались устройством лагеря; верховые и вьючные животные паслись рядом.
   Удивление Чарльза иссякло, когда он вспомнил заметку о медных рудниках, прочитанную им в газете в Фениксе. Несомненно, они искали именно их.
   Он провел на холме полчаса, а когда отправился назад, всю дорогу размышлял. В лощину, к своему лагерю, он вернулся встревоженным; но пугало его не одиночество, а люди у него на пути.
   Животные по-прежнему паслись, но когда Чарльз стал готовиться к дальнейшему путешествию и сворачивать лагерь, то заметил отпечаток на берегу крошечной речушки, там, где земля была мягкой. Он не был искушенным следопытом, чтобы сказать со всей определенностью, что это, но ему показалось, что это был след человеческой ноги. Он уставился на него и попытался убедить себя, что это след пумы, - это, действительно, было вполне возможно, - но не смог. След оставлен человеком, и он не мог убедить себя в обратном.
   Было около трех часов после полудня, когда Чарльз продолжил свое путешествие; он решил, - если те, кто остановился в овраге, сделают то же самое, - он продолжит движение ночью. Он не сомневался, размышляя над последними словами Анании Брауна, что нашел первый участок тропы, но следующие слова ставили его в тупик. Слова "за завесой" отдавали мистикой, каббалой; казалось, они не имели никакой связи с предыдущими, но он был уверен, что такая связь существует. Но как отождествить лишенные смысла слова с местностью? Он не видел иного способа разгадать загадку, как продолжать путь и осматриваться вокруг, пока не встретится что-то, им отвечающее.
   Дно лощины стало значительно ровнее и шире, передвигаться стало проще. В ее центре протекал ручей, мелкий, но с чистой и холодной водой, свидетельствовавшей о том, что он берет свое начало где-то высоко, среди снегов.
   Пейзаж являл собой торжество одиночества и величия. Глядя вдаль по ущелью, он видел линию скал, вздымавшихся к небу, подобно бастионам. Скалы были огромными, голыми, каменными стенами, переливавшимися в солнечном свете красным, фиолетовым, синим и бирюзовым; цвета смещались и менялись по мере того, как перемещались лучи. На склонах зеленели сосны, между которыми, время от времени, проглядывало то, что доставляет радость глазу в засушливой местности, - серебро текущей воды.
   Однажды он услышал ворчание среди кустов на склоне оврага, а потом увидел рыжее пятно бегущей пумы. Его охватил азарт, он чуть не бросился в погоню, но заставил себя продолжить путь. Через час его животные забеспокоились, лошадь заржала. "Еще одна пума", - подумал Чарльз, хотя ничего не увидел, и больше не думал об этом. Вскоре стемнело, мрак был настолько густым, что он изменил свое решение относительно ночного путешествия и решил расположиться лагерем рядом с ручейком.
   Беспокойство, обусловленное осознанием присутствия в этой местности других людей, не позволило ему развести костер. Он попытался избавиться от этого волнения, но оно отказывалось уходить и все сильнее наваливалось на него.
   Он немного поел, привязал животных, закутался в одеяло и устроился под сосной. В ночи раздавались разные звуки: стон ветра среди сосен, шорохи небольших животных в кустах, стрекот насекомых, но Чарльз привык к ним. Его собственная малость посреди необъятности окружавшего его пространства - вот что делало его одиноким.
   Он уснул, но вскоре проснулся, от необычного острого ощущения приближающегося зла. Он прижал ухо к земле и, в реальности и в воображении, услышал осторожные шаги. Он интуитивно чувствовал, посреди огромного пустого пространства, что тот, кто пришел ночью, тихо ступая, должен быть врагом. Чарльз, ложась спать, всегда клал рядом с собой ружье; протянув руку, он нащупал его. Прикосновение холодного стального ствола было для него прикосновением друга. Он слышал, как животные беспокойно двигаются, и понял, что нужно быть настороже.
   В ущелье было очень темно. Полная луна поднялась высоко в небо, но ее бледные лучи почти не доходили до того места, где он лежал; деревья, земля и ручей представлялись одним темным пятном. Он все еще слушал, приложив ухо к земле, и был уверен, что снова услышал мягкую поступь осторожных шагов.
   Кровь застыла у него в жилах. Опасность, приходящая из темноты, не имеющая названия, которая может быть в равной степени реальной и воображаемой, способна заставить трепетать сердце самого храброго человека, и Чарльз, воспринимавший все обостренными чувствами, в полной мере ощутил этот таинственный страх. И в то же время, это не был страх, поскольку он был готов встретиться с ним лицом к лицу и знал, что сделает это. Он выскользнул из одеяла и, зажав ружье, бесшумно откатился в сторону. Он слышал рассказы колонистов, и был уверен, что его враг направится к тому месту, где он лежал, поскольку знал его. Поэтому он оставил одеяло на прежнем месте, придав ему такую форму, чтобы можно было подумать - под ним лежит человек, откатился на несколько футов, привстал и осторожно спрятался за кустами. Но ощущение приближающегося зла не могло заставить его забыть об уязвимости своего положения, и он почувствовал огромное облегчение, когда, наконец, затаился в кустах, крепко сжимая в руках ружье.
   Поднявшись по склону, Чарльз взглянул на то место, где лежало его одеяло, - он все еще мог различить его темный контур. Никакого движения заметно не было. Животные успокоились. Лунный свет струился по лощине, и мальчик, зажав ружье, готовый в любое мгновение его использовать, начинал верить, что стал жертвой темноты и одиночества, - только и всего. Тем не менее, повинуясь инстинкту, он не покинул своего убежища, а наоборот, присел как можно ниже, сливаясь с темнотой.
   Лунный свет переместился и осветил место, где он спал; Чарльз понял, что инстинкт не подвел его, и похвалил себя за быстроту действий. Он увидел возникшее из темноты лицо, отвратительное из-за написанной на нем жестокости, потемневшее от воздействия палящих солнечных лучей, лицо воина-апача, представителя самого безжалостного индейского племени. Даже на расстоянии и в темноте, мальчик мог видеть дикий блеск в его желтоватых глазах.
   Он не слышал разговоров, чтобы апачи вышли на тропу войны, чтобы с ними были какие-то проблемы, но, случись с ним что в этих диких горах, разве об этом кто-нибудь узнает? И Чарльз снова похвалил себя за интуицию. Лунный свет падал на отвратительное лицо, на обнаженное до пояса тело. Мальчик прекрасно понимал, что он - жертва, и что апача привлекает сейчас одеяло, сложенное так, будто укрывает человека. Все его существо наполнилось ужасом и отвращением при виде полуночного убийцы, его палец лег на спусковой крючок. Однако осторожность подсказывала ему не торопиться, и он молча выжидал.
   Апач полз вперед, не издавая ни малейшего шума, пока не оказался в ярде от одеяла. Очевидно, распознав обман, он быстро повернулся и скрылся в кустах. Чарльз видел, что индеец опасался засады, и был уверен, что сейчас он вне опасности. Тем не менее, холод из крови не уходил, он испытывал отвращение, вспоминая выражение темного лица. В своих поисках он должен был учитывать многие факторы, в том числе те, о которых раньше не задумывался.
   Он должен был предупредить Карлтонов о грозившей им опасности, и не колебался в принятии решения. Невзирая на риск, он спустился в овраг, отвязал своих животных и повел их по склону, выбирая самые пологие места.
   Взбираясь по склону, Чарльз время от времени испытывал странное ощущение, будто апач находился рядом, но никто на него не нападал. Не было слышно никакого шума, кроме того, который производил он сам со своими животными. Но когда он, наконец, добрался до гребня, то испытал сильное облегчение. Позволив себе отдохнуть пару минут, чтобы восстановить дыхание, он сел на лошадь, и, ведя мула в поводу, отправился в том направлении, где, как он предполагал, должен был находиться лагерь Карлтона. Вдали вздымался белый купол Старого Тандергаста, и, ориентируясь по нему, он считал, что не заблудится.
   Он оказался в местности, которую можно было назвать пологой, - но сильно изрезанной, покрытой возвышениями, - впадиной. Здесь было светлее, лунный свет не встречал препятствий, и он мог видеть низину с окружавшими ее горными хребтами, посреди которых, подобно седовласому вождю, возвышался Старый Тандергаст.
   У него была хорошая, выносливая лошадь, но путь лежал по сложной местности, и она споткнулась не раз и не два, пока Чарльз не сделал то, что делал прежде - не спешился и не повел ее. Мул шествовал позади, и даже если их кто-то преследовал, мальчик ничего не смог бы заметить.
   Скоро должно было начать светать, а он все еще не видел признаков долины, в которой Карлтоны должны были расположиться лагерем. Наступил день, пик и гребни стали ясно видны. Вдали в небо поднимался тонкий синий дым, его сердце радостно забилось.
   Поднимавшийся дым стал заметен более отчетливо, и Чарльз осознал, что приближается к нему очень быстро. Впервые с момента встречи с апачем он ощутил некоторое замешательство; как ему предстать перед Карлтонами, как объяснить свое присутствие и почему он пришел? Он достиг очередного гребня, охватывавшего долину, в которой те расположились лагерем и остановился, чтобы собраться с мыслями, глядя на то, что лежало перед ним. Солнце заливало местность яркими лучами; Чарльз замер на гребне, маленькая, коричневая фигурка, но полная жизни и сил. Над ним, высоко в синеве, парил, широко расправив крылья, гриф.
   Маленькая, коричневая фигурка вдруг выпрямилась, словно до этого спала, на мгновение замерла, прислушиваясь, а затем выхватила из чехла, висевшего на седельной луке, ружье. Чарльз услышал нечто, заставившее его насторожиться - звук выстрела, потом еще один, и - крик. Держа ружье наизготовку, он приблизился к краю.
   Перед ним лежала небольшая ложбина, поросшая соснами, с богатой травой и множеством ручьев, с удобными местами для лагеря, но теперь она была наполнена ужасом и смятением. Один человек зарылся лицом в траву, другой схватился за плечо, в которое угодила пуля; следующая, как показалось Чарльзу, попала в сердце. Смуглые, отвратительные лица показались среди подлеска, и Герберт Карлтон, охваченный ужасом при виде их, помчался прочь, что в его положении, несомненно, было самым мудрым решением. Он мчался прямо к тому месту, где стоял Чарльз, хотя не видел его и не думал, что там может кто-то находиться.
   Чарльз заметил преследователя, опустился на колено и поднял ружье. Он был абсолютно спокоен и отчетливо видел цель. Ему даже показалось, что он заметил темное пятно на лбу воина, в том месте, куда попала пуля, но, вне зависимости от того, в самом деле он заметил это, или ему просто показалось, - он твердо знал, - это апач больше никогда никого не убьет.
   Секунда - и последовал второй выстрел, упал еще один апач, третья пуля нашла третью жертву, а оставшиеся поспешили скрыться в подлеске, спасаясь от неожиданно появившегося, несущего смерть, врага. Не вставая, Чарльз крикнул Герберту, чтобы он поднимался к нему, что он рядом, и Герберт, повинуясь его приказу, развернулся на крик. Он достиг вершины гряды, где Чарльз ухватил его за руку.
   - Быстрее! - крикнул он. - Нам нужно уходить!
   - А как же другие? - воскликнул Герберт Карлтон, даже в такой страшный момент сумев собрать остатки мужества. - Мы не можем оставить их!
   Чарльз бросил быстрый взгляд в ложбину.
   - Слишком поздно! - сказал он. - Не стоит даже пытаться!
   Герберт также взглянул вниз и вздрогнул. Для тех, кто оставался в лагере, не было никакой надежды спастись. Не говоря ни слова, он последовал за своим спасителем, пока они не достигли того места, где находились лошадь и мул.
   Чарльз знал, что апачи, на некоторое время пришедшие в замешательство, потеряв трех своих воинов, скоро оправятся и станут их преследовать; он также знал, что среди индейских племен им не было равных в жестокости и упрямстве, а потому как мог погонял лошадь и мула. Он понимал, что единственный шанс - оказаться в каком-нибудь месте, где они смогут оказать своим врагам сопротивление, а потому решил вернуться в ущелье.
   - Сиди спокойно, - сказал он Герберту, твердо и обнадеживающе. - Если нам удастся добраться до места, которое я знаю, мы сможем оказать им достойную встречу.
   Пока они скакали, Чарльз рассказал, кто он, и сообщил, что ищет золото, умолчав при этом о тайне Анании Брауна.
   - Мне, конечно, повезло, что ты оказался неподалеку, - сказал Герберт. - Как ужасно то, что случилось!
   - Соберись с духом! - сказал Чарльз, протянул руку и похлопал его по плечу; он понимал, что Герберт говорит о мистере Карлтоне и других. - Все будет в порядке.
   Двое мальчиков, чьи судьбы до сих были столь различны, обменялись взглядами. Они вдруг почувствовали себя братьями. Страшное событие сблизило их.
   Чарльз несколько раз оборачивался, но преследователей не было видно. Скалы были ярко освещены; ничто не препятствовало их движению; не было видно ничего живого. Тишина смерти и запустения, казалось, окутала огромную дикую местность, и сейчас она внушала страх.
   Прошел час, другой, и они оказались в сосновом лесу рядом с большим ущельем. Здесь, в густой тени деревьев, Чарльз сказал Герберту, что нужно спешиться.
   - Нам предстоит спуститься в глубокую лощину, если мы продолжим путь верхом, то можем сорваться, - сказал Чарльз.
   - Конечно, - ответил Герберт со слабой улыбкой. - Ты спас мне жизнь, у меня нет причины тебе не доверять.
   Они спешились и повели животных в поводу. Вскоре они оказались на дне оврага, рядом с ручьем, стекавшим по камням. План Чарльза, разработанный им во время скачки, заключался в том, чтобы двигаться по оврагу; оставить животных, если путь окажется для них невозможен, - и так до тех пор, пока они не найдут надежное убежище среди скал; и, укрывшись в нем, постараться оказать апачам достойный отпор.
   Они продолжали продвигаться по оврагу, становившемуся все более узким и глубоким, с карликовыми соснами и кедрами, цеплявшимися за крутые склоны, и более высокими деревьями тех же видов наверху, закрывавшими их от палящих солнечных лучей. Здесь, внизу, царила прохлада.
   Прошло несколько часов, они сделали остановку. Оба сильно устали; Герберт, пошатываясь, подошел к скале, сел и слабо улыбнулся.
   - Все, что тебе сейчас нужно, - сказал Чарльз, - это вода и пища. Пища у меня есть, вода в изобилии прямо перед нами.
   Он произнес это веселым тоном, что не было должным образом воспринято его спутником, достал сухари, сушеную оленину и консервированные овощи.
   - Ешь, - сказал он; Герберт повиновался. Они напились воды из тех любопытных индейских фляг, которые и самый жаркий день сохраняют воду ледяной, а затем снова наполнили их в протекавшем рядом ручье.
   Чарльз снова ожил и повеселел, Герберт, казалось, тоже начал приходить в себя, когда лицо его потемнело, и Чарльз заметил слезу у него на щеке. Он понимал, о чем тот сейчас думает, и это еще больше привязывало его к Герберту. Он чувствовал, что этот, спасенный им мальчик, становится ему братом, младшим братом.
   Они решили не задерживаться и продолжили свой путь по каньону. Они следовали по течению ручья, и вскоре каньон стал значительно шире, а ручей превратился в небольшую реку. По мере того, как они продвигались, скалы становились все выше, - огромные массы черного базальта, иногда ровные, как стена дома, иногда - несколько наклонные. Вдалеке стала видна тусклая полоса неба. Наконец, Чарльз увидел что-то на поверхности скалы.
   - Мы можем здесь подняться, - сказал он.
   Он все время искал путь, которым можно было бы подняться, и вот, казалось, нашел его у подножия скалы, - нечто, напоминавшее тропу, заросшую кустами. Это обстоятельство показалось ему очень важным, но он ничего не сказал Герберту, и стал подниматься по старой тропе, оставив животных в каньоне. Подъем был крут, но он постоянно встречал свидетельства того, что здесь проходил человек; как давно, он не смог бы сказать, - может быть, - столетия назад, но то, что он здесь проходил, в этом сомнений быть не могло. В одном или двух местах тропа вела вдоль скалы или немного вниз, но в целом они продолжали подниматься, словно она вела их к какой-то вполне определенной цели.
   Высоко над рекой, они оказались возле объекта, замеченного Чарльзом снизу, и Герберт вскрикнул от удивления. Частично созданное природой, частично - руками человека, перед ними находилось древнее жилище с низким полукруглым входом, вползти в которое можно было только на четвереньках. Оно выходило на террасу; чуть далее были заметны еще с дюжину древних жилищ, подобных этому.
   - Что это? - удивленно спросил Герберт Карлтон.
   - Обиталище пещерных жителей, - ответил Чарльз. - Эти жилища были вырезаны, может быть, тысячу лет тому назад, и оставлены, наверное, уже лет четыреста-пятьсот. Кажется, с тех пор здесь побывал кто-то еще. Но, независимо от этого, нам повезло - здорово повезло.
   - В каком смысле?
   - Пещерные жители строили их не потому, чтобы им нравилось здесь жить, но ради своей защиты. Я не могу попасть сюда иным путем, кроме того, по которому мы пришли. Над террасой скала поднимается подобно стене на большую высоту. Здесь можно продержаться против сколько угодно большого количества врагов, а именно это нам и предстоит. Погоди немного, я посмотрю, что там, внутри.
   Он опустился на колени и вполз в первое жилище, не опасаясь ничего, кроме, возможно, змей, которые могли облюбовать заброшенное помещение. Оказавшись внутри, он встал в полный рост и прислушался, но не услышал ни шелеста, ни трепета, что указало бы на присутствие кого-нибудь ползающего или летающего. Света, пробивавшегося через одно или два отверстия, было недостаточно, чтобы что-то рассмотреть в полумраке, и, после некоторого колебания, вызванного опасением скопления газов, он все-таки зажег спичку.
   Он находился в маленьком помещении, его голова почти касалась потолка, вырезанного в скале. После того, как его глаза привыкли к темноте, ему удалось рассмотреть все, что его окружало. На противоположной стене имелась грубая деревянная лестница из дощечек, расположенных на равном расстоянии и привязанных ремешками. На полу лежали осколки керамики, на полке, вырезанной в камне, стояли два глиняных сосуда, похожие на кувшины для воды, целые и довольно крепкие. В этой местности выпадало мало осадков, а потому влаги не чувствовалось, отсутствовала плесень.
   В восточной стене комнаты имелось еще одно отверстие, которое вело к каменному резервуару или хранилищу воды, вырезанному в скале. Маленький канал, собирая воду выше по склону, вел к нему, и он сейчас был полон; в нем содержались, наверное, сотни галлонов. Для Чарльза было очевидным, что хранилище пополняется водой после дождей, вытесняя уже имевшуюся там, таким образом постоянно пополняя и освежая ее.
   Открытие хранилища и воды доставило Чарьзу большую радость, чем что-либо еще, увиденное им. К хранилищу можно было подойти только пройдя через дом, а до дома можно было добраться только тем путем, которым поднимались они с Гербертом. Стоя рядом с хранилищем, он с ликованием взирал на каньон. "Мы здесь хозяева, - думал он. - Ни апачи, ни кто-либо еще не смогут попасть сюда без нашего согласия".
   Он выскользнул через отверстие обратно и увидел Герберта, с нетерпением ожидавшего его возвращения.
   - Это, - сказал он, положив руку на арку над входом в жилище, - будет Шато де Карлтон. Я называю его в твою честь, Герберт. Я уверен, он сухой и удобный. Следующее жилище я назову в свою честь, это будет замок Уэйна.
   - Там нет змей? - спросил Герберт.
   - Ни змей, ни скорпионов, ни ящериц, но если тебя это беспокоит, мы можем тщательно осмотреть все еще раз
   Он снова залез в жилище, - Герберт последовал за ним, - и они принялись обыскивать все углы, осколки и кучи сухих листьев, которые время от времени забрасывал сюда ветер. По-прежнему не было заметно никакого движения, но глаз Чарльза обнаружил какой-то тускло отсвечивавший предмет. Он поднял его и понял, что это монета, семнадцатого века, не сильно потускневшая. Он подошел к свету и внимательно ее рассмотрел. Надпись на ней была испанская или португальская, - хотя он и не мог ее перевести; судя по всему, это была монета, известная в наше время как восемь реалов.
   Он задумчиво повертел кусочек золота в пальцах. Она могла оказаться в заброшенном жилище на вершине скалы двумя способами. Здесь побывали испанцы, или ее принесли сюда индейцы, которые знали испанцев. В любом случае, эта находка была важной, она помогала укрепиться в его сознании убеждению, которое начало формироваться уже давно. Герберт, поглощенный поисками змей и скорпионов, ничего не заметил; Чарльз решил не рассказывать ему о своей находке и спрятал монету в карман.
   - Ни змей, ни скорпионов, ничего! - воскликнул Герберт. - Возможно, не так уж чисто и уютно, как хотелось бы, но вовсе не плохо! К тому же, выбирать не приходится.
   В лучах заходящего солнца каждая скала, каждый камень на противоположной стороне виднелись так отчетливо, будто вырезанные. Сосны и кедры казались ярко-зелеными. Но та сторона, где они стояли, была погружена в тень, и двое мальчиков, выйдя наружу, смотрели на древние скальные жилища с некоторым трепетом, - ощущением, порожденным их таинственностью. Те, кто построил их, были поглощены временем, и никто никогда не узнает, кем они были.
   - Нам нужно разбить лагерь, - весело сказал Чарльз. Герберт молча кивнул.
  

ГЛАВА V. БЛАГОУСТРОЙСТВО

   Чарльз спустился на дно каньона и снял с животных все тюки, оставив их бродить, где им вздумается, поскольку ни они - мальчикам, ни мальчики - им, ничем не могли быть полезны. Может быть, в скором времени животные снова им понадобятся, а потому он с сожалением похлопал их по спинам, зная, что воды и травы в каньоне предостаточно.
   Затем он поднял поклажу наверх и сложил в кучу у двери жилища.
   - Ты, кажется, взял все, чтобы путешествие было комфортным, - сказал Герберт.
   - Когда я пускаюсь в путешествие, то предпочитаю останавливаться в хороших отелях, - ответил Чарльз, - а если у них нет того, что мне нужно, то почему бы мне им не помочь?
   Они втащили большую часть вещей внутрь, и Чарльз обнаружил, что Герберт убрал с пола листья, мусор и все, что оставалось от предыдущих жильцов. Он поднял облако пыли, но теперь ее выдул легкий ветерок, так что место вполне годилось для жилья. Щеки Герберта раскраснелись, глаза сверкали. Он на некоторое время позабыл о трагедии, случившейся в долине. Чарльз с одобрением смотрел на него. Было очевидно, что в этом мальчике с Востока, которого он прежде считал неженкой, кое-что есть, а значит, Восток и Запад вполне могут подружиться.
   Затем они с удовлетворением взглянули на резервуар, полный воды.
   - Наверное, это избавляло древних жителей от обязанности постоянно спускаться в каньон! - сказал Герберт.
   Чарльз кивнул.
   Ночь быстро наступала на каньон, в надвигающейся темноте исчезали башенки и бастионы.
   - Время ужинать, - сказал Чарльз.
   - Неплохо бы, я сильно проголодался, - ответил Герберт.
   - Мы поедим на открытом воздухе, - сказал Чарльз, - и если ты немного подождешь, я принесу тебе меню. Ага, вот оно: чистая холодная вода, печенье, сардины и сушеная оленина! Чего еще желаете? Ночью будет холодно; сейчас уже слишком поздно разводить костер; это отнимет время, а мы оба падаем от усталости.
   Он сыпал словами, но Герберт понял, не задавая лишних вопросов, что его товарищ имел в виду. Ночь предстояла холодная, но у Чарльза в его узлах имелись два одеяла, и они обернули их вокруг своих плеч.
   - Пришло время ложиться спать, - сказал Уэйн. - Твои веки тяжелеют, старый Нод (игра слов: Nod - дремота - СТ) хочет, чтобы ты уснул.
   - Я не против, - со смехом ответил Герберт. - Но, думаю, мне лучше лечь на открытом воздухе. Внутри мне тяжело дышать.
   - Хорошо, - согласился Чарльз. - Неплохая идея.
   Герберт, завернувшись в одеяло, вытянулся на террасе.
   - Я ненадолго спущусь вниз, - сказал Чарльз, - с ружьем. Может быть, я увижу внизу оленя, кто знает? Свежее мясо нам не помешает. Скоро вернусь.
   Он подхватил ружье и принялся спускаться по тропинке, но думал вовсе не об оленях. То, что он хотел увидеть, и очень боялся этого, - было совершенно иным.
   Пройдя треть пути, он остановился, глядя вверх и вниз по каньону. Его дно было невидимо в темноте, и высокие стены, казалось, вздымаются прямо из мрака. Вдалеке, в ночи, белела седая вершина Старого Тандергаста.
   Он и сам, хотя и не знал этого, был как бы естественной частью пейзажа. Обожженный солнцем, худощавый, но сильный, он согнулся на тропе, сжимая ружье в руках и вглядываясь в сумрак зоркими глазами, прислушиваясь к малейшему звуку. Сейчас его охватывали те же чувства, что и некогда древних обитателей скалы. Он высматривал тех, кто, как он надеялся, не придет, но если это все же случится? Его ладони сжимали холодный ружейный ствол, взгляд был суров. Так, много веков назад, пещерный житель стоял на тропе, с оружием в руках, препятствуя врагу, который пытался вторгнуться в его дом.
   На небе вспыхнули звезды, лунный свет залил каньон. Из светлой дымки вновь появились скалы и вершины. Эта величественная сцена была странно красива, но Чарльз, встревоженный, настороженный, готовый к действию, не замечал этого. Он все еще оставался пещерным юношей, и ствол его ружья был готов в любое мгновение извергнуть пламя навстречу непрошенному гостю. Наконец, он повернулся и стал тихо подниматься по тропе, едва различимой, проторенной неведомыми людьми, вышедшими из праха и обратившимися в прах.
   Герберт проснулся, услышав его приближение.
   - Нашел оленя? - сонно спросил он.
   - Нет, - ответил Чарльз, и Герберт мгновенно уснул снова.
   Чарльз также завернулся в одеяло и прилег на краю террасы. Но он не собирался спать этой ночью. Вскоре он повернулся и приложил ухо к камню, надеясь теперь не на зрение, а на слух. Его окружала темнота, а в темноте могло таиться зло, и хотя его чувства, притупленные напряжением и сильным беспокойством, требовали сна, он отказывал себе в нем. Он лежал так длительное время, прислушиваясь к малейшему звуку, устремив глаза в сторону едва заметной тропинки - единственного пути к затерянным жилищам. Но не слышал ничего, кроме мягкого дыхания ветра в каньоне.
   Затем он поднялся и проследовал к тропе, снова решив понаблюдать темный каньон. Но он не видел его дна, и сделал несколько шагов вниз по тропе. Снова прислушался, и снова ничего не услышал, кроме слабого шелеста ветра. Он начинал надеяться, что его страхи напрасны, что он напрасно старается что-то высмотреть, но, надеясь, и не подумал прекратить наблюдение. Он вслушивался и всматривался по-прежнему.
   Ночь прошла, ничего не случилось, наступил ослепительный день. Солнце поднялось в безбрежную синеву, окрасив своими золотыми лучами каньон в самые яркие цвета, проникнув ими в каждую трещинку в скалах.
   Чарльз испытал огромное облегчение. При свете дня казалось невероятным, чтобы апачи устроили неожиданное нападение, и он начинал верить, что те потеряли след двух мальчиков и их животных. Возможно, они не знали о существовании заброшенных жилищ на скалах каньона. Это было весьма вероятно, и у него появилось ощущение, что они ушли от преследователей. Его настроение улучшилось.
   Он подошел и слегка потряс Герберта за плечо; через мгновение тот проснулся, несколько удивленный; ему понадобилось некоторое время, чтобы вспомнить обо всем, случившемся накануне.
   - Я прекрасно выспался, - сказал он, поднимаясь. - А ты как, Чарли, старина?
   - Вполне себе, - ответил Чарльз.
   Герберт не заметил, что у его товарища глаза покраснели от того, что тот ночь не спал.
   - Я займусь завтраком, - сказал Герберт. - И докажу, что тоже могу быть полезным и немного знаком с жизнью в лагере.
   - Хорошо, - согласился Чарльз. - Валяй.
   Но Герберт сначала отправился к каменному резервуару с водой и зачерпнул из него воды небольшим оловянным ведерком, взятым из вещей Чарльза. Выплеснув ее себе в лицо, он испытал прилив сил и энергии. Его наполнило ощущение близости великих приключений.
   - В конце концов, Шато де Карлтон не такой уж плохой отель, не так ли? - весело сказал он.
   - Лучший в этой местности, - в тон ему ответил Чарльз.
   Чарльз вернулся к тропинке, за которой, по его мнению, все еще необходимо было наблюдать, в то время как Герберт быстро приготовил завтрак, что оказалось несложно, поскольку все, что от него требовалось, это достать холодную пищу из упаковки. Тем не менее, ему хотелось чего-нибудь горячего, и он был рад, когда Чарльз сказал:
   - Открой эту маленькую оловянную коробку - там внутри спиртовка и спирт, а в мешке есть кофе; что с ними делать, ты знаешь.
   Герберт находил определенное удовольствие и облегчение, делая что-то полезное; до сих пор все делал его товарищ. Он чувствовал, что должен оказаться полезным, и вот, наконец, у него появился шанс.
   Несмотря на свое положение, они наслаждались завтраком. Чарльз сидел возле дверного проема с ружьем в руке, - он так и не решился оставить его, - а Герберт принес ему еду и кофе, горячий и ароматный.
   - Думаю, Шато де Карлтон повезло с поваром, - сказал он. - А когда о нем узнают в отелях Сан-Франциско и Денвера, его зарплата не будет предметом для обсуждения.
   Он попеременно смотрел то на еду, то на тропу.
   - Мне хотелось бы увидеть каньон, - сказал Герберт. - Каким мирным и величественным он выглядит!
   - Я так не думаю, - там могут быть апачи. Нам следует еще какое-то время наблюдать и выжидать.
   - В таком случае, настала моя очередь, - решительно сказал Герберт. - Вряд ли они смогут добраться до нас днем, оставшись незамеченными. Я возьму ружье и буду охранять.
   Чарльз заметил, что Герберт почти оправился от пережитого.
   - Ты хорошо стреляешь? - спросил он.
   - Я учился, - гордо ответил Герберт. - Дай мне ружье, и я это тебе докажу, - как только возникнет необходимость использовать его.
   Чарльз видел, что ему можно доверять, и протянул ему одно из ружей и патроны. После чего признался, что не спал ночью. Герберт был возмущен.
   - В таком случае, ложись спать сейчас, - заявил он.
   Чарльз понял, что ему придется уступить, нравится ему это или нет, потому что Герберт был прав. После еды и кофе ему очень хотелось спать. Он отяжелел, его веки смыкались.
   - Хорошо, - сказал он. - Следи за тропой. Подняться сюда можно только по ней. Если увидишь что-нибудь подозрительное, сразу разбуди меня.
   Герберт сел в дверном проеме, откуда мог хорошо видеть тропу, и при этом быть хорошо защищен. Чарльз лег на одеяло внутри жилища, расположившись так, чтобы видеть Герберта, хотя последний этого не подозревал. Он лежал, погружаясь в сон, стараясь при этом не отключиться полностью. Тем не менее, фигура Гербера постепенно теряла свои четкие очертания, и он, наконец, провалился в сон без сновидений. Проснувшись, он обнаружил Герберта сидящим у входа, с ружьем на коленях; казалось, тот совершенно не изменил своего положения.
   Чарльзу показалось, что он проспал всего лишь несколько минут, но тень, протянувшаяся через террасу, свидетельствовала о том, что уже поздно. Он вскочил, удивленный и рассерженный на самого себя.
   - Извини, Герберт, я не хотел, чтобы ты просидел там все это время, - сказал он, - но... но...
   - Но ты спал, ничего не видел и не слышал.
   - Почему ты меня не разбудил? - укоризненно спросил он.
   - А зачем? Пока я наблюдал, на тропе никого не было.
   На всякий случай, Чарльз сам осмотрел ущелье, склоны, и не заметил ничего, что свидетельствовало бы о наличии затаившегося врага. И снова подумал о том, какое надежное укрытие им посчастливилось найти.
   Они немного расслабились, и Герберт рассказал Чарльзу, как они отправились на север, чтобы отыскать медные рудники, а затем отправились дальше, в поисках золота. Глаза его наполнились слезами, когда он вспомнил о своем дяде, не бывшим хорошим человеком, но погибшим так трагически.
   Наступила вторая ночь в древнем селении, темная и мрачная, небо, впервые за много месяцев, скрыли облака. Вдали, в направлении Старого Тандергаста, были видны короткие вспышки молний, разрезавшие клубившийся вдоль склонов туман. Воздух стал густым и тяжелым.
   - Если будет буря, - сказал Чарльз, - это нам на пользу, кроме того, она пополнит запасы воды в резервуаре. Просто здорово, что он есть.
   На некоторое время вспышки молний прекратились, Старый Тандергаст скрылся во мраке, облака спустились настолько, что, казалось, соединились с поднимавшимся снизу туманом, каньон, и все, что в нем находилось, исчезло из виду. Потом скалы застонали, донесся зловещий звук ветра, ищущего путь среди пиков и ущелий.
   Облака и туман исчезали в разрядах обжигающих молний, гневно грохотал гром. Тучи сгустились и опустились еще ниже, а потом внезапно разверзлись, и хлынул ливень. Но мальчики, укрывшись в жилище, спокойно наблюдали за буйством грозы. Она пришла и ушла. Наступило утро, и Чарльз проснулся, когда первые солнечные лучи осветили на востоке склоны синих гор. Герберт все еще спал; Чарльз вышел из низкого жилища, выстроенного на скалах неизвестными людьми много веков назад, и вдохнул свежий, холодный воздух. Это был краткий миг между ночью и наступающим утром. На востоке виднелись лучи солнца, но каньон по-прежнему был погружен в темноту. Величественные горы еще спали, но солнце неумолимо стаскивало с них одеяло. Прошло совсем немного времени, и его золотые лучи заиграли на стенах каньона.
   Чарльз наслаждался увиденным, этим пробуждением дикой природы, внезапным появлением во мраке яркого света, воздухом, настолько чистым, что он, казалось, мог различить ветви сосен, росших от него на расстоянии многих миль.
   Крузо, на своем острове, чувствовал отчаяние, пока рядом с ним не оказался Пятница. У Чарльза был товарищ, которому, - он знал это, - он мог доверять. Они с Гербертом были хозяевами всего, что он мог видеть, а видел он многое. Перед ним лежали скалы, изгиб за изгибом, пик за пиком, сам он находился на вершине одной из них, и взгляд его пробегал по склонам и гребням. Огромные сосновые леса, прежде казавшиеся синими, зеленели, по мере освещения их солнечными лучами, в то время как над ними вздымались скалы, сверкавшие всеми мыслимыми красками. Сквозь полог леса проглядывали две или три серебряные капли, и Чарльз понял, что там находятся глубокие озера с прохладной прозрачной водой. А где-то там, за пределами каньона, лежал величественный мир пустыни и гор. И ему казалось: то, что он видит, было всегда, и всегда будет.
   Он глубоко вздохнул и отвернулся. Ему нужно спуститься с небес на землю и заняться насущными делами. Ночью он заметил огромную мусорную кучу позади скального жилища, в котором они спали, вровень с крышей.
   Эта куча, подобная аналогичным Старого Света, состояла из пришедших в негодность вещей, костей и дерева, перьев, обломков керамики и обрывков материи. То есть, здесь было все, что прежние обитатели скального жилища ели, носили или каким-то образом использовали, но он обратил внимание на кости, которые, как ему было известно, принадлежали дикой индейке. Если дикая индейка водилась здесь тогда, то она должна была водиться здесь и сейчас, в еще большем количестве; было бы хорошо отправиться на охоту и раздобыть несколько птиц. Над ними возвышался сосновый лес, и, когда он смотрел на вершины и голубые пропасти между ними, ему показалось, что он слышит бормотание птиц, доносящееся из этого леса.
   Он взял ружье, стоявшее в углу жилища, и патроны. Хороший выстрел и удача - вот все, что ему требуется. Герберт все еще спал, и, понимая, что тот не приучен к дикой жизни, Чарльз не стал его будить.
   Использовав примитивную лестницу, он поднялся на выступ и стал двигаться по узкой, крутой тропе. Он задевал за выступы скалы, но неуклонно поднимался, и знал, что скоро достигнет соснового леса. Он радовался тому, что ловок и силен, поскольку подниматься было сложно, склон оказался очень крутым, и, добравшись, наконец, до первых сосен, он присел немного отдохнуть.
   А затем снова превратился в охотника; живя на Западе, он научился не только хорошо стрелять, но и выслеживать добычу. Его слух, когда он стоял на склоне внизу, не обманул его; вскоре он заметил многочисленную стаю диких индеек, прогуливавшихся среди сосен, и их темное оперение атласом отсвечивало в лучах утреннего солнца. Он выбрал одну, со скромным оперением, поскольку именно такие, серенькие, гораздо более годятся в пищу, чем те, у которых оперение яркое, словно предназначенное для того, чтобы ими любовались.
   Тщательно прицелившись, имея твердую руку и верный глаз, Чарльз, наконец, нажал на курок. Выбранная им индейка осталась лежать на земле, а остальные улетели, ужасаясь неведомым существом, вторгшимся в их Эдем. Чарльз, торжествуя, забрал свой приз, отправился в обратный путь по склону, - весьма нелегкий, поскольку теперь, помимо ружья, он нес еще и индейку. Однако настроение у него было прекрасное, поскольку ему удалось раздобыть нечто очень ценное.
   Он нашел примитивную лестницу там же, где оставил ее, а когда собирался ступить на нее, увидел Герберта, стоявшего на террасе внизу и вопросительно на него смотревшего. Чарльз поднял индейку и издал торжествующий крик.
   - Прекрасно! - отозвался Герберт, увидев добычу. - Замечательная прибавка к нашим запасам.
   Чарльз кинул индейку вниз, а затем быстро спустился сам.
   - Я услышал выстрел на склоне, - сказал Герберт.
   - А ты не испугался, что это может оказаться апач?
   - Нет, я был уверен, что это ты. А потом, когда я посмотрел в том направлении, откуда раздался выстрел, заметил, как ты спускаешься.
   - Я всего лишь предпринял небольшую прогулку, - весело сказал Чарльз, пребывая в прекрасном настроении, - чтобы поискать что-нибудь нам на завтрак. Я нашел торговца с большим, хотя и не отличающимся разнообразием товаром, но, во всяком случае, по небольшой цене - всего лишь меткий выстрел из ружья. Я согласился и купил эту птицу, которую ты видишь у своих ног.
   У обоих было прекрасное настроение. Герберт уже развел огонь, и они начали заниматься индейкой. Чарльз задумался. В нескольких жилищах он видел большие сосуды, емкостью в несколько галлонов, не очень массивные, но из такой твердой глины, что, когда он ударял по ним, они отзывались чисто и звонко, подобно колоколу. Они показались ему прочными, как железо, и он был совершенно уверен, что они выдержат испытание огнем.
   Он взял один из них, тщательно вымыл водой из резервуара, а затем, наполнив из того же источника, поставил на огонь, благо дров было в изобилии. Они ошпарили индейку, ощипали ее, выпотрошили и запекли в углях, работая быстро и согласованно, что редко удается двум поварам, занятых приготовлением одного блюда. А когда она запеклась, они достали сухари и соль из своих запасов, налили воды в глиняные чашки, также найденные в жилищах, после чего Герберт заявил, что все готово.
   Это был самый прекрасный завтрак на свете. Они сидели на камнях, Чарльз по одну сторону костра, Герберт - по другую. В этот момент они не испытывали ни одиночества, ни страха, не думали ни о прошлом, ни о будущем. Они были далеко от мира, подобны Робинзону Крузо, выброшенному на необитаемый остров где-то в южных морях, и не думали о том, как и когда в него возвратиться. И говорили - о разных пустяках.
   - Замечательная была индейка, - вздохнул Герберт, глядя на кости. Это был сильный, полный здоровья юноша, не жаловавшийся на аппетит.
   - Как и все, что здесь есть, - сказал Чарльз. - Но я знаю, где можно найти еще одну такую же. Они обитают в сосновой роще над нами, и, к счастью, у нас много патронов. А теперь, думаю, нам следует заняться делами, хотя, честно говоря, такой день, как сегодня, лучше было бы посвятить безделью.
   Предстоявшая им работа заключалась в том, чтобы благоустроить одно из жилищ. Они принесли свежих сосновых веток, сделали из них кровати и накрыли их одеялами. В угол они поставили один из огромных глиняных сосудов и наполнили его водой. На каменные полки поместили кувшины и миски; тщательно осмотрев прочие жилища и обнаружив в них несколько ковриков и корзин, они также принесли их в свой новый дом. Коврики были сделаны из юкки, жесткой травы, ивняка и маленьких палочек. Они постелили их на полу, а корзины поставили у стены.
   - Мы слишком избалованы, - сказал Герберт. - В нашем жилье полно роскоши.
   - Нам просто повезло, - ответил Чарльз. - Мне кажется, что жилища были покинуты в спешке, по причине какой-то надвигающейся беды, после чего сюда никто не вернулся. Впрочем, мы никогда не узнаем, прав я или нет.
   - Во всяком случае, теперь их владельцы - мы, - заметил Герберт. - Закон на стороне фактического владельца, но я не думаю, чтобы прежние жители вернулись и потребовали свои жилища назад.
   - Это точно. Никто из них не явится и не назовет нас нарушителями. Это затерянный мир.
   - В котором, как мне иногда кажется, кроме нас никого нет, - сказал Герберт, глядя на лабиринт могучих гор, простиравшихся в вечность, хотя оба знали, что невдалеке начинается пустыня.
   - Здесь могут оказаться апачи, отправившиеся на охоту, - задумчиво сказал Чарльз. - И хотя их мало, а страна эта настолько велика, что шанс встретиться с ними всего лишь один на тысячу, полагаю, нам следует принять все меры предосторожности. Апачи считаются самыми жестокими из всех индейцев. Нам следует быть готовыми к встрече с ними. Держи в кармане вот этот револьвер. У меня есть еще. В нем семь патронов, если понадобится я дам тебе еще.
   Герберт понимал необходимость иметь при себе оружие и положил револьвер в карман, но сначала ласково погладил его, поскольку оружие было не только полезным, но и красивым.
   Ощущение наличия револьвера, давало Герберту чувство безопасности. Дикая жизнь очень нравилась ему. Не теряя "цивилизованности", он возвращался к инстинктам. Положив руку на револьвер, он подошел к краю террасы, и вдруг испугался. Он испугался происходящих в нем перемен: ведь прежде всего сейчас он должен был скорбеть о судьбе своего пожилого родственника, пусть эгоистичном и, как он подозревал, злом, - но он этого не делал.
   Он смотрел на пропасть у своих ног и на горы за ее пределами, зеленые там, где росли сосны, и поблескивавшие золотом на крутых голых склонах. На севере виднелась череда тусклых седых гребней, вечные снега скрывали вздымавшиеся в небо пики. На юге виднелся белый купол Старого Тандергаста. Внезапно ему показалось, что кровь вскипела у него в жилах. Его душа рвалась наружу. Каждая клеточка его тела ощутила величие и красоту мира. Он ощущал, что, возможно, когда-то давным-давно, несколько веков назад, кто-то из его предков вот так же стоял на выступе скалы, видел такую же картину и испытывал те же самые чувства. Он забыл о своем товарище, сейчас существовал только видимый мир, и он стоял в самом его центре.
   Чарльз взглянул на него и понял все без слов. Он ощущал то же самое.
   - Это наши горы и наша пустыня, - сказал он. - Пока мы здесь, они - наши друзья.
   - Они в равной степени могут быть друзьями и врагами, - отозвался Герберт. - Знаешь, где-то в глубине себя я чувствую, что они могут быть как самыми близкими друзьями, так и самыми непримиримыми врагами.
   Затем перерождение вдруг закончилось, он рассмеялся, возвращаясь в настоящее. И повернулся к жилищам, прилепившимся к скале, подобно птичьим гнездам.
   - Нам не будет здесь скучно, - сказал он. - Нам нужно сделать свое пребывание здесь комфортным, поскольку неизвестно, когда мы сможем вернуться к цивилизации.
   - Это правда, - согласился Чарльз. - Когда-то здесь жили люди, пользуясь тем, что делало их жизнь удобнее, может быть даже, роскошнее, и мы, их наследники, вправе взять себе то, что они нам оставили. Давай осмотрим другие жилища, возможно, нам удастся там что-нибудь найти.
   Они снова вернулись к текущим заботам, осматривали древние заброшенные дома, заглядывая в каждый темный угол. Повсюду они находили фрагменты керамики, куски глины, из которой была изготовлена керамика, древние наконечники стрел, различные инструменты из кости, амулеты, раковины, большие сосуды, миски, несколько глиняных трубок с короткими чубуками, несколько чашек, выкрашенных в красный цвет.
   - Древние жители во многом походили на нас, - сказал Герберт, рассматривая трубку. - Эта еще вполне пригодна.
   - Наверное, это странное чувство, - сказал Чарльз, - курить трубку, которую курил какой-то другой человек, может быть, тысячу лет назад. Если бы я был курильщиком, не думаю, что стал бы это делать.
   Они нашли два или три необработанных ножа и долота, сделанных из костей крупных животных, а в одном жилище, на каменной полке, покров с перьями в прекрасном состоянии. Он был сделан из волокон листьев юкки, скрученных в грубые нити, переплетенных друг с другом подобно сети, покрытых небольшими пучками сине-серых перьев, очевидно, перьев индейки.
   Чарльз взял его, вынес на воздух и стряхнул пыль. Он ожидал, что оно рассыплется, по причине возраста, но этого не случилось. Вместо этого, когда слетела скопившаяся на нем за прошедшие века пыль, оно заиграло оттенками синего в ярких солнечных лучах.
   - Оно красивое, и сделано будто вчера, - сказал Герберт.
   - Ты прав; эта вещь должна была быть очень важна для обитателей этих жилищ, и то, что они оставили ее здесь, лишь подтверждает мое мнение о том, что они покидали их в большой спешке, и никогда более сюда не возвращались. Зато теперь у нас есть красивое теплое покрывало, которое пригодится нам холодными ночами.
   Они оставили покрывало висеть на солнце всю оставшуюся часть дня, а когда наступил вечер, отнесли его в жилище. Они осмотрели резервуар, служивший хранилищем воды, и Чарльз с удовлетворением отметил, что вода в нем по-прежнему свежая. Резервуар пополнялся крошечным ручейком, стекавшим между камней; дождь наполнил его; вода переливалась через край и устремлялась таким же крошечным ручейком к краю террасы, чтобы исчезнуть внизу. Чарльз снова почувствовал восхищение этими древними жителями, выбравшими место для своих домов на могучем утесе, и снова подумал о том, какая же ужасная причина заставила их покинуть это место и никогда более не вернуться.
   Чарльз продолжил обследование жилищ, Герберт вернулся "домой". Они стали называть "домом" выбранное ими изначально жилище, и, осмотрев его, чисто выметенное и убранное, Герберт почувствовал, как момент перевоплощения возвращается. На какие-то мгновения в нем снова текла кровь предка, и "дом", в котором он стоял, казался ему настоящим домом.
   Он взял в руки покрывало и снова принялся его рассматривать. Маленькие синие перья восстановили свой прежний цвет, будучи очищены от вековой пыли. Это покрывало было частью пустыни, частью того, кто в ней жил. Жилище, деревня, горы, зелень внизу и золото скал над ней, темно-синие промежутки в зелени - все это было естественно и реально, а оставшиеся где-то позади большие города и цивилизация исчезли самым неожиданным и непостижимым образом.
   Но - это также было частью его существа - он не стал сосредотачиваться на этих новых ощущениях, приняв их как нечто само собой разумеющееся, а вернулся к обычным заботам. И занялся делом. Угли тлели под слоем пепла, он раздул пламя. Часть индейки была оставлена, кофе он достал из вещей Чарльза. Этого было вполне достаточно, и когда Чарльз спустился по деревянной лестнице, - он уходил на разведку, - Герберт окликнул его, объявив, что обед готов. За едой они обсуждали возможность появления поблизости апачей. Их можно было не опасаться. На случай появления индейцев, у них были вода и пища; они были молоды, сильны, бдительны и хорошо вооружены.
   В тот вечер Герберт стоял на террасе и осматривал окрестности. Чудесная южная ночь еще только приближалась сумерками, и огромное море гор пылало всей красой всевозможных оттенков красного и желтого, огня и золота, и каждый из этих цветов был фоном каждого. Седые гребни высоких пиков на севере были окрашены опалом, а большой каньон перемежался синими и черными цветами. Солнце, касавшееся гор на западе, казалось пылающим огненным шаром, по земле протянулись длинные тени, наступала тишина.
   Прошло немного времени, и оно исчезло, оставив на западе пламенеющее небо, в то время как с востока быстро надвигалась тьма.
   Силуэты гор быстро стали неразличимы. Огонь, оставленный скрывшимся солнцем, угас, подобно свету падающей звезды. Чарльз крепо спал, и Герберт решил последовать его примеру.
   Мальчики крепко спали, пока сгущалась темнота, но наступавшая ночь не сулила безмятежного отдыха. Царство мрака и тишины вскоре озарил свет взошедшей луны, и в этот момент, на скале, обозначилось какое-то движение.
   Это был горный лев, рыжий, свирепый, его глаза сверкали в темноте. Он тоже, скользя по крутым тропам, нашел логово среди этих древних жилищ, и теперь возвращался из какого-то далекого похода по причине войны ли, любви или охоты, чтобы вернуть себе свой ночлег. Он был одним из самых сильных и ловких представителей своего племени, и не ведал страха, пробраясь по крутому склону, вглядываясь красными глазами в темноту.
   Может быть, длительное отсутствие опасности притупило его обычную осторожность, а может быть, утомленный, он утратил какую-то часть чувствительности к запахам и звукам, но лев оказался на террасе, прежде чем почуял странный и пугающий запах людей. Он взрыкнул, встревожено и зло, - это был глубокий низкий звук, не пробудивший бы от сна обычного мужчину или женщину.
   Но Герберт Карлтон его услышал. Он спал, но унаследованный инстинкт подсказал ему о приближающейся опасности; в холодной темноте ночи он сбросил с себя одеяло и сел. Он услышал неясный звук, который заставил его насторожиться. Он ощущал близкое присутствие чего-то враждебного. Он слышал, как его товарищ мирно посапывает в углу жилища, но не стал окликать его.
   Он услышал слабый хруст, когда кто-то сделал легкий шаг, но не мог понять, человек ли это. Возможно, это были кровожадные апачи, но он все равно не испугался.
   Он поднялся с кровати, сжав в руке револьвер. Прикосновение холодного оружия придало ему уверенности даже более чем когда-либо прежде. И не просто уверенности - им овладела жажда атаковать и победить. В нем пробудилось нечто первобытное. Он был одним из пещерных жителей, готовым, в случае необходимости, защитить свой народ.
   Во тьме почти ничего нельзя было разглядеть, но он уверенно двинулся к двери, не производя ни малейшего шума, и приподнял покрывало, которое они повесили, прежде чем лечь спать. Он не увидел ничего, кроме черных базальтовых скал; но затем, переводя взгляд с места на место, увидел во мраке две красные точки, а позади них постепенно вырисовался силуэт какого-то большого дикого животного.
   Он не испугался, но, зажав револьвер в руке, напрягся, каждым нервом, каждым мускулом; он смотрел льву прямо в глаза. Теперь он более отчетливо различал рыжую массу, уродливую морду, оскаленные зубы, дергающийся хвост. Казалось, зверь готовится к прыжку, но Герберт по-прежнему не испытывал страха. Древний инстинкт подсказывал ему, что лев не будет прыгать, - что-то в нем, человеческом существе, пугало его. Не было необходимости использовать револьвер.
   Красные глаза льва потухли, его охватил страх. Фигура, застывшая у входа в жилище, внушала ему ужас. В блеске глаз человеческого существа, устремленных на него, сквозила тайная сила, столь же ужасная для зверя, сколь молния - для человека. Если бы фигура двигалась, если бы она была похожа на него, он мог бы вступить с ней в схватку и поразить могучими лапами, но та оставалась неподвижной, и неподвижный взгляд внушал тревогу.
   Лев собрал остатки сил, повернулся, и бросился прочь, по крутому склону базальтовой скалы, скидывая своими когтями вниз камни, не осмеливаясь оглянуться на неподвижную фигуру возле жилища. Его рыжеватое тело скрылось в темноте.
   Герберт еще некоторое время постоял возле жилища, затем забрался внутрь и вскоре снова крепко уснул. А когда проснулся, солнечный свет заливал скалы и покрывало, а Чарльз уже поднялся. Он поспешно оделся и вышел навстречу прекрасному утру, какие возможны только в пустынях Аризоны. Он снова увидел море гор, теперь пламенеющее пурпуром, сосны и кедры, вздымающиеся на дальних склонах и кое-где цепляющиеся за скалы, малиновые кипарисы, и красную живокость, и розовую дикую сливу. Черная бездна за террасой опять превратилась в синюю пропасть, а далеко внизу, где каньон сужался до размеров лезвия ножа, виднелась серебряная нить - небольшая речка.
   Поскольку они договорились, что будут готовить поочередно, завтрак уже ждал его.
   Оба мальчика не тратили понапрасну время на слова. Под влиянием ситуации, ощущая возвращение к своим истокам, им было вполне достаточно нескольких кратких фраз. После чего они сели и с аппетитом позавтракали.
  

ГЛАВА VI. НА НЕОБИТАЕМОМ ОСТРОВЕ

  
   Герберт ничего не сказал о ночном происшествии, о приходе горного льва и его бегстве, вызванном страхом перед представителем рода человеческого, но он чувствовал гордость, а его ощущения первобытности усилились пройденным испытанием, в котором ему сопутствовал успех. Горы и яркий солнечный свет стали ему более близкими, чем когда-либо прежде, каждой своей жилкой он ощущал ток молодой крови, наполнявшей его тело жизнью.
   Он избавился от страха, что проявит себя неженкой в условиях дикой жизни, что будет бояться и впадать в растерянность, не зная, что делать. Ему хотелось достойно выглядеть в глазах своего нового товарища, преодолевшего пустыню, и теперь, пройдя испытание, он радовался.
   - Думаю, мне следует спуститься и поискать лошадь и мула, - сказал Чарльз. - Они должны быть где-то в каньоне, так как не могли уйти далеко за то время, пока мы здесь, а без них нам никогда не пересечь пустыню. Жизнь здесь не всегда будет такой же легкой, как сейчас. В горах Аризоны она весьма сурова.
   Герберт не хотел вспоминать о пустыне, которую они пересекли, и думать о том, какая жара может наступить здесь, в каньоне. Он ничего не сказал, когда Чарльз предложил ему остаться и охранять их жилище, - просто согласился. Здесь многое нужно было сделать, и он собирался этим заняться, пока товарищ его будет отсутствовать.
   Чарльз не слишком беспокоился о лошади и муле. Даже если ему не удастся найти их сейчас, они, вне всякого сомнения, останутся в каньоне, где в изобилии имеются трава и вода. Тем временем, он приступит к поискам золота, и в подходящий момент посвятит в тайну своего товарища. В том, что золото существует, он не сомневался.
   Он спустился на дно каньона, а затем взглянул вверх. Скалы по обеим сторонам вздымались почти что сплошной стеной, мрачные и бесконечные. Жители скал хорошо выбрали место для своих жилищ, потому что с того места, где он стоял, их деревня была не видна, но даже если бы и была, то нужно было обладать отчаянной смелостью, чтобы попытаться атаковать ее.
   Узкое дно каньона было особенно красиво. В его центре струилась небольшая речка, чистая и холодная, образованная тающими снегами высоких гор, повсюду росли розовые дикие сливы. По их ветвям прыгали маленькие птички. Чарльз подумал о форели. Если она водится в горной реке, то могла бы украсить их с Гербертом небогатый стол.
   Он наткнулся на примятую траву, и понял, что это следы копыт; он следовал по ним, пока они не оборвались возле небольшого речного разлива, и он не смог найти их продолжения. Либо животные далее некоторое время двигались по воде, либо земля в том месте, где они вышли из воды, оказалась слишком твердой, и оставленные ими следы были ему не видны.
   Однако он не прекратил поиски и продолжал двигаться по каньону, пока тот заметно не сузился. Могучие стены сблизились, и представляли собой скалы из черного базальта, причудливо изрезанного ветром и дождями. Чарльз поднял глаза и увидел искривленные сосны, зацепившиеся корнями за расщелины, но так высоко, что отсюда они казались небольшими кустиками. Дно каньона также поднималось, и Чарльз догадался, что близок к выходу; он продолжил движение дальше, чем предполагал вначале. Приблизительно часа через два он добрался до места, где скалы оказались так близко друг к другу, что едва оставалось место для речки, падавшей с высоты в две или три сотни футов. Он, возможно, смог бы подняться и продолжить путь, но лошадь и мул вряд ли бы смогли это сделать; следовательно, относительно этой части каньона его задача была выполнена до конца.
   Он повернул назад и вернулся к склону, вверху которого размещались скальные жилища. Затем направился дальше, к выходу в пустыню, не сомневаясь, что отыщет животных прежде, чем достигнет его. По мере того, как каньон расширялся, солнца становилось больше, жара усиливалась. Здесь кустарник и деревья были более пышными, а трава более густой. Он ожидал найти животных на одной из полян, и, наконец, увидел какую-то темную фигуру и услышал звуки движения.
   Он протиснулся сквозь кусты. Животное подняло голову, он увидел рога. Олень! Внезапный порыв ветра заставил оленя поднять голову; увидев человека, он скрылся в мгновение ока. Чарльз продолжил поиски, настолько поглощенный ими, что не заметил, как наступил полдень. Приближался вечер, но он забыл и об этом, когда, наконец, вышел на оконечность каньона и перед ним раскинулась пустыня, серая, наполненная одиночеством, протянувшаяся до самого Старого Тандергаста. Вдалеке он заметил танцующих "песчаных дьяволов", но ни лошади, ни мула так и не нашел.
   Некоторое время он смотрел на сероватую пустыню, поблескивающие пятна соли, танцующих на горизонте "пыльных дьяволов", после чего развернулся и пошел обратно. Какой зеленой и свежей казалась ему листва, как сверкали на солнце речные струи! Как разительно отличалось то, что представало его глазам, от того, что было за спиной. Цепь пурпурных гор и тусклых седых вершин выглядела величественной, но отнюдь не ужасной, и он спешил возвратиться к своему временному жилищу на скалах.
   Он был удивлен длинным теням на склонах. Сосны пылали желтым в золоте заходящего солнца, с далекого запада надвигались сумерки. Поглощенный поисками, он забыл, что провел день без еды и отдыха. Герберт наверняка задается вопросом, что с ним случилось; его товарищ может подумать, что он стал жертвой дикого зверя или индейца, а потому мальчик ускорил шаг. Взошла луна, прежде чем он оказался у подножия скалы, где начинался путь к жилищу. Хорошо изучив тропу, он передвигался по ней чуть ли не бегом, пока не добрался до террасы и не увидел стоявшего на ее краю Герберта. Тот смотрел вниз, в черную пропасть. Он не был уверен, как его товарищ отнесется к тому, что ему не удалось найти животных. Герберт, без сомнения, так же как и он сам, хотел вернуться к цивилизации, и вот, это возвращение откладывалось.
   - Увы, - сказал он, поднявшись на террасу. - Мне не удалось найти лошадь и мула. Я обыскал каньон из конца в конец, но их здесь нет. На севере скалы сходятся, на юге - пустыня. Куда они делись, я не знаю; зато знаю, что, потерпев кораблекрушение, мы будем вынуждены пока остаться на нашем острове.
   Герберт рассмеялся.
   - Если мы не можем уйти, следовательно, нам придется остаться; полагаю, в этом есть логика, - сказал он.
   - Разумеется, есть. Было бы неразумно пытаться пересечь пустыню пешком. Там мы наверняка погибнем; если же останемся здесь, то поисковый отряд непременно найдет нас. Когда ваше отсутствие будет обнаружено, правительство наверняка отправит людей на поиски.
   - В таком случае, самое легкое и, к тому же, безопасное, это ждать. Решено?
   - Ну, поскольку те, кого это касается самым непосредственным образом, согласны, значит, решено.
   - Когда будем ужинать? Я долго ждал, и голоден, как медведь.
   Они направились к тому месту, которое сделали своей "столовой". Огонь весело пылал, и теперь, с наступлением холодных сумерек, это было особенно приятно. Чарльз ощутил аромат приготовленной пищи и свежесваренного кофе, и только сейчас почувствовал, как сильно он проголодался.
   - Как здорово снова оказаться здесь, - сказал он. - Мне не удалось найти животных, но, по крайней мере, я сделал все, что мог.
   - Это так, - согласился Герберт. - Но не кажется ли тебе, что нам нужно позаботиться о припасах? Что если завтра утром отправиться за дикими индейками?
   - Прекрасная идея, - поддержал его Чарльз. - Припасы нам необходимы.
   Они ужинали и разговаривали, причем разговор их касался настоящего, и никогда прошлого, которое казалось невообразимо далеким. Костер угасал, от него остались только мерцающие угли. Луна скрылась, горы утонули во мраке. Из каньона, казалось, волнами накатывала темнота. Она скрыла жилища на скалах, и в ночи осталась только яркая точка, по обе стороны которой замерли человеческие фигуры. Они затерялись среди необъятной черной пустоты, среди вершин жалобно завывал ветер, но мальчики не испытывали ни страха, ни отчаяния.
   Где-то вверху над ними раздался слабый, странный звук, невыразимо холодный и скорбный, растворившийся в густой тьме, окутавшей каньон.
   - Что это было? - воскликнул Герберт.
   - Волк, - коротко ответил Чарльз.
   Они замолчали, вновь наступила тишина; они сидели и смотрели на угли, которые затухали и рассыпались маленькими искрами. Ветер выл и стонал в каньоне, но от этого не возникало ощущения одиночества или заброшенности. Позади них, в слабом свете потухающего костра, изредка проглядывали отверстия в жилищах, словно входы в пещеры, где некогда обитали первобытные люди. На всем континенте вряд ли можно было отыскать более призрачное и сверхъестественное место. Оно не находилось в пустыне, оно располагалось вне мира, мистическое и нереальное. Здесь время не просто остановилось, оно вернулось вспять на десятки тысяч лет. Высоко в небе мерцали звезды, но внизу, в каньоне, не было видно ни искорки света. Это был огромный мир, в котором еще не зародилась жизнь.
   Как и договаривались, на следующее утро они отправились на поиски диких индеек, пока рассвет еще не добрался до гор, и ночной воздух был еще холоден. Помимо револьвера, каждый взял с собой ружье.
   От жилищ к вершине холма вела едва заметная тропа, но Чарльз хорошо заметил ее во время предыдущего подъема,так что они уверенно двигались, цепляясь за выступы скал и карликовые сосны. Было холодно, на западе все еще царил мрак, но на востоке, из-за гор, появлялась волна света.
   Они спешили, потому что скоро должно было взойти солнце, и было важно застать индеек на деревьях, сонных и неповоротливых от ночного холода. Вскоре они поднялись на вершину скалы и на некоторое время замерли, глядя на горы, террасами поднимавшиеся на севере, в то время как на юге пустыня была скрыта серым туманом. Здесь, как и в ущелье, не было ни одного человеческого существа, кроме них.
   При свете дня, и во мраке ночи, этот мир был - миром без людей.
   - Сосновый лес, в котором обитают индейки, не более чем в четверти мили, - сказал Чарльз. - И я уверен, что мы их там найдем. Мой единственный выстрел вряд ли напугал их настолько, чтобы они не вернулись сюда.
   Герберт ступал очень осторожно, он чувствовал охотничий азарт. Он дышал разреженным воздухом горного гребня, и собирался оправдать доверие товарища, доказав, что умеет управляться с ружьем.
   Перед ними раскинулся сосновый лес, темно-зеленый, местами черный в предутренний час, и, пробираясь сквозь кусты, Чарльз мог различить глянцевые синие перья на ветвях сосен, казавшиеся сейчас темно-синими пятнами. Он указал на них Герберту, и они стали осторожно подкрадываться.
   - Как думаешь, сможешь подстрелить одну, на ближайшем дереве? - спросил он.
   - Хотелось бы попробовать, - ответил Герберт. Его глаза сверкнули.
   Он поднял ружье и выстрелил. Птица упала на землю, и Герберт издал торжествующий крик. Чарльз тоже выстрелил, и, пока перепуганные индейки метались между деревьями, они подстрелили еще три. После чего подняли свою добычу, которая была больше, чем просто охотничий трофей, - она была сокровищем, от которого зависела их жизнь.
   - Как я стреляю? - спросил Герберт.
   - Это говорит само за себя, - ответил Чарльз, поднимая индеек.
   Это были прекрасные, упитанные птицы, которых им хватило бы на некоторое время. Они могли высушить их мясо на солнце, точно так же, как вялят мясо бизона или оленя, и добавить его к своим запасам.
   - Думаю, пока мы здесь, нам следует немного осмотреться, - сказал Чарльз. - Мы можем повесить индеек на ветку дерева, и они будут в безопасности, пока мы не вернемся.
   Герберт с готовностью согласился. Перспектива изучения новой местности его привлекала, поскольку виды были чрезвычайно красивы. С того места, где они находились, каньон был невидим, а фиолетовая гора за его пределами казалась продолжением той, на которой они стояли. Белые пики, протянувшиеся на севере, сияли белизной и возвышались, торжественные и безмолвные, как сама вечность. На юге, - Старый Тандергаст теперь находился слева от них, - не было ничего, кроме серых волн пустыни, катившихся вдаль и исчезавших в тумане. Мальчики словно бы стояли на острове, окруженном океаном, по которому никто никогда не плавал. Но они не думали об этом.
   - Думаю, эти сосны простираются на многие мили, - сказал Чарльз. - Знаешь ты это, или нет, но самый большой лес, имеющийся в Соединенных Штатах, расположен в Северной Аризоне, и мы, наверное, находимся в нем, или где-то на его краю.
   Во многих отношениях это была очень живописная местность. Сосны вздымались перед ними бесконечной чередой, иногда располагаясь так, будто были высажены человеком. Не раз они находили маленькое озерцо с прохладной водой или ручей, который устремлялся в заросли, чтобы затем сорваться с высоких скал ущелья или каньона. Почва была сухой, встречались многочисленные кустарники. Воздух был напоен запахами сосновой и кедровой хвои, и им казалось, что их силы с каждым шагом возрастают.
   - Это было бы великолепным местом для поселения людей, в чьих домах мы живем, - сказал Герберт.
   - Возможно, - отозвался Чарльз. - Но, с другой стороны, оно было бы менее безопасно, а безопасность для этих людей была превыше всего - превыше удобства, красоты и прочего.
   - Да, я знаю. Я тоже это понял. Просто мне здесь очень нравится, и чем дальше - тем больше.
   Чарльз понимал его. Они продолжили свой путь среди сосен. Местность пошла под уклон, и Чарльз вдруг остановился, схватив Герберта за руку.
   - Стой! - воскликнул он.
   Скала у их ног разверзлась на бесконечную глубину, словно от удара огромного меча. Придерживаясь за тонкую сосну, росшую на самом краю, они заглянули вниз, но расселина была настолько узкой, что они не смогли разглядеть дна.
   - Здесь, наверху, от скалы до скалы не более пятидесяти футов, - сказал Чарльз, - но это все равно, как если бы их разделяла целая миля. Мы отрезаны от другой стороны. Мы как будто на острове, что свидетельствует о мудрости жителей деревни на скалах.
   - Да, они жили, будто в птичьем гнезде.
   Они повернули на запад и продолжили свои исследования, с таким интересом, будто прибыли в горы Аризоны именно с этой целью. Они прошли, наверное, около двух миль, когда Чарльз внезапно остановился. Герберт, не ожидая сигнала, сделал то же самое. Он действовал инстинктивно; его первой мыслью было, что Чарльз увидел врага, возможно, блуждавшего здесь одинокого апача. Но он ошибся.
   - Олень, - прошептал Чарльз. - Смотри вон туда! Его нам хватит надолго!
   Прекрасный молодой олень стоял среди сосен. Он находился на расстоянии выстрела, но Чарльз не хотел рисковать и стал подползать ближе, стараясь держаться так, чтобы ветер не донес до животного запах человека и не вспугнул его. Ему был нужен этот олень, чтобы обеспечить их продовольствием на длительный срок. В нем ожили первобытные инстинкты. Возможно, им придется провести в каньоне месяцы, оставшуюся часть жаркого сезона и зиму, а потому упустить этого оленя было попросту нельзя. Живя дикой жизнью, он постоянно совершенствовал свои навыки; ему удалось подкрасться и метким выстрелом свалить животное.
   Теперь им следовало прекратить свои исследования и заняться разделкой. Они ликовали. Если им удалось найти одного оленя, значит, здесь могут быть и другие. У них появился еще один источник пищи, и это была большая причина для радости.
   Наступал вечер, когда они закончили с разделкой, после чего, подвесив тушу оленя на шест, они направились через сосновый лес к каньону. Крайне трудно было спускаться по крутой тропе на террасу, но Герберт, ловкий, подвижный, справлялся неплохо, так что вскоре они оказались в своем жилище, со своей добычей. Там они поместили ее на ветки дерева, росшего в расщелине, после чего разожгли огонь, радуясь счастливому дню.
   В эту ночь, горный лев, привлеченный соблазнительным запахом, щекотавшим его ноздри, голодный, снова спустился по склону на террасу. Здесь он обнаружил еду, свисавшую с дерева, но также почуял запах людей, которых боялся, а потому, бросив на оленя тоскливый взгляд, отступил, снова поднялся по скалам и скрылся в сосновом лесу. Жизнь горного льва, давно уже поселившегося в оставленных жилищах, была потревожена, и он чувствовал то, что у людей называется несправедливостью. Новые же жители спокойно спали. У них все было хорошо. Для них наступили дни работы и отдыха, - работы по приведению своего жилища в более комфортный вид. Герберт, рожденный на Востоке, постоянно открывал в себе что-то новое. Его ум стал более острым, его мышцы крепли. Он по нескольку часов мог заниматься физическим трудом, к которому прежде был неспособен, с каждым днем жизнь, которой они жили, становилась все интереснее. Его юность позволила ему кое-что забыть. Ужасная сцена в долине постепенно стиралась из его памяти. Джордж Карлтон был жесток, и мальчик не любил его, а потому боль утраты слабела с каждым днем.
   Однажды, когда его товарищ спустился в каньон, Герберту пришла в голову мысль подняться на скалы в поисках диких индеек. Эта птица, дикая или домашняя, играла важную роль в жизни прежних обитателей скальных жилищ; значение дикой индейки для нынешних обитетелей невозможно было переоценить.
   По уже знакомому пути Герберт поднялся на вершину скалы и снова задержался на краю, откуда мог взглянуть на огромную панораму гор, леса и бирюзового неба, с серой полосой пустыни на юге. Он окреп, стал ловчее, но после подъема ему требовалось восстановить дыхание, и он некоторое время оставался на краю, вдыхая полной грудью. Он не знал, что его усталость объясняется теплым воздухом. Против него существовал заговор, - заговор гор, неба и духов пустыни, сплотившихся против него. От далекой серой пустыни, голой и однообразной, волны горячего воздуха катились к северу, обволакивая черные базальтовые скалы. Часть волн разбивалась об эти скалы, но оставшиеся, поднимаясь на невообразимую высоту, катились дальше на север, где встречались с потоком холодного воздуха. В глубине каньона завывал ветер, но мальчик не обращал на него внимания, он думал только о стоящей перед ним задаче.
   Герберт добрался до соснового леса, но индеек, среди деревьев, на которых они привыкли отдыхать, видно не было, и он отправился дальше. Он искал и не находил их, и был очень огорчен этим; его гордость была уязвлена, он не хотел возвращаться с пустыми руками и продолжал поиски. Мальчик не заметил, как далеко он удалился по плато, утратив все ориентиры, и оказался в странной, незнакомой, пересеченной местности, покрытой переплетением карликовых кустов. Здесь он остановился и, с некоторым опасением, принялся осматриваться. Здесь он ощущал себя чужим. Ветер, обдувавший его на скалах и в лесу, совершенно стих. Горячий плотный воздух окутал его, близился вечер.
   Дух пустыни завлек его сюда. Заговор земли, воздуха и неба состоялся, ему предстояло подвергнуться последнему испытанию. Стон ветра на севере усиливался, время от времени переходя в пронзительный свист, горячий воздух пустыни все еще поднимался волнами, чтобы, встретившись с холодным, опадавшим с белых вершин, образовать большие облака и снова подняться к небу над плато.
   Но стонавший в ущельях ветер еще не достиг вершины, на которой стоял Герберт. Кусты и скудная трава были безжизненными, тяжелый воздух - неподвижным. Его охватило чувство приближающейся опасности. Первобытные инстинкты вновь пробудились в нем. Минуту или две он испытывал нечто вроде страха. Дух пустыни, с ее тишиной, надвигающейся темнотой и жарким, опаляющим дыханием, был подобен дракону, готовому к нападению, и он это понял. Заговор против него полностью удался.
   Он огляделся, полностью сознавая угрозу, и хотя первобытный инстинкт, предупреждавший его, никуда не делся, первобытная сила, дававшая ему защиту, также проснулась в нем.
   Громкие голоса пустыни угрожали ему. Ветер в каньоне и ущельях кричал, издавал странные стоны в сосновом лесу. Далеко на севере раздалось низкое, глухое ворчание грома. Над вершинами кедров и сосен сверкнула молния, на мгновение окрасив деревья призрачной белизной. Но стоило ей погаснуть, и мир погрузился в коричневую тень, став уродливым и отталкивающим.
   Унаследованные инстинкты населили сосновый лес ужасными призрачными существами, первобытными зверями, искавшими его, но он не боялся их. Горячий воздух внезапно сменился холодом, двигавшимся на юг волнами, спадавшими с белых вершин. Эти волны катились по лесу, разрывая переплетения ветвей. Иногда со страшным шумом падало дерево, вспыхивали молнии, настолько яркие, что Герберт невольным движением прикрывал глаза руками. Раскаты грома превратились в непрерывный рев, каньоны и ущелья эхом вторили ему.
   Никогда прежде Герберт не оказывался в самом центре грозы, этого грозного явления природы. Он плелся сквозь чередовавшиеся свет и тьму, пока не обратил внимание на то, что вспышки молний переместились дальше, а гром стал глуше. Затем хляби небесные разверзлись, и хлынул потоп.
   Он боялся, что его унесет; ему казалось, он погрузился в море, он услышал рев воды, несущейся по плато. Он остановился и, ухватившись за невысокий кустарник, прижался к нему, превратившись в подобие камня, чтобы противостоять потоку. Он промок и замерз, но почувствовал прилив гордости, ибо сила его и выносливость были таковы, что буря не могла его одолеть. Он держался за ветки, он не был слаб и не испытывал страха.
   Далеко на севере первопричины, породившие буйство природы, теперь старались унять его. Волны холодного воздуха перестали скатываться с вершин, а сами они, седые, спокойные и величественные, очистились от дымки и облаков. Рев в каньонах и ущельях перешел в стон, а затем - в шепот. Опустошенные облака, превратившись в туманный пар, плыли и исчезали над горячей пустыней. В небе появились широкие просветы, мир возрождался из темноты и мрака. Земля, горы и небо снова стали благослонными.
   Герберт воспринял это как свой триумф и спокойно продолжил путь в жилища на скалах, и солнце сушило его одежду, пока он шел. Он нашел Чарльза очень взволнованным, но сам был абсолютно спокоен. Он выдержал серьезное испытание, и теперь ощущал себя настоящим сыном дикой природы.
   Они вместе вновь обыскали ущелье в поисках лошади и мула, но не обнаружили никаких следов. По мнению Чарльза, они бродили в каком-нибудь небольшом овраге, ответвлявшемся от каньона, и когда-нибудь снова вернутся. Он слишком хорошо знал их привычки, чтобы поверить в иное.
   Тем временем, они с Гербертом продолжали заниматься своим домом. Они настреляли побольше диких индеек и засушили их мясо на солнце. Они также сохранили перья, полагая, что найдут им какое-нибудь применение, а на плато подстрелили еще двух оленей. Они также высушили их мясо, и обработали шкуры, грубо, но вполне удовлетворительно. Чарльз думал о том времени, когда им может понадобиться теплая одежда.
   Они только что закончили работу с последней шкурой и сидели на террасе. Наступил холодный вечер, они развели огонь - они по-прежнему готовили пищу на открытом воздухе. Сгущались сумерки, большой каньон из синего превращался в черный.
   Чарльз откинулся назад и глубоко вздохнул. Затем сказал своему товарищу:
   - Герберт, старина, ты никогда не спрашивал меня, что я здесь делаю.
   - Кажется, ты как-то раз сказал, что искал золото.
   - Но я, похоже, сказал совсем не многое, не так ли?
   Герберт улыбнулся.
   - Ты спас мне жизнь, - сказал он. - Какое у меня есть право вмешиваться в твои дела?
   - Да, я ищу золото, но только не такое, о каком ты думаешь. Точнее, я должен был бы сказать, мы ищем его. Конечно, мы, ведь ты - мой партнер! Я был очень глуп, отправившись на поиски в одиночку, и мне повезло больше, чем я это заслужил. Мы ищем золото, но не золотую жилу, а утраченное сокровище.
   - Утраченное сокровище! - воскликнул Герберт; его глаза широко раскрылись от волнения и удивления.
   - Да, утраченное сокровище, старое испанское сокровище. Поскольку мы партнеры, пятьдесят на пятьдесят, и должны делиться друг с другом всем, я расскажу тебе все, что знаю, хотя знаю я совсем немного.
   И он рассказал историю Анании Брауна, его последние слова. Герберт с интересом слушал, его глаза поблескивали, когда он слышал "золото", "Старый Тандергаст" и "за завесой". Его романтическая душа жаждала приключений.
   - Конечно, это не выдумка! - воскликнул он. - Утраченное сокровище существует, и оно где-то здесь. Белая гора вон там - это Старый Тандергаст, я в этом уверен. Мы обязательно останемся здесь, пока не найдем это сокровище, Чарли, и я хочу помочь тебе в этом. Но мне не нужно никакого золота. Ты можешь все его забрать себе.
   Чарльз улыбнулся.
   - Хороший бы из меня вышел напарник, - сказал он, - если бы ты работал со мной наравне, а потом я все золото забрал бы себе. Нет, сэр, все пополам. Таково мое условие.
   - Ну, хорошо, партнер, если ты настаиваешь, - согласился Герберт.
   Ночью он плохо спал. У него перед глазами возникали картины сокровищ и мужчины с черными шрамами на ладонях. Но на следующее утро он постарался ничем не выдать своего нетерпения, поскольку его товарищ считал, что им необходимо запастись едой и всем необходимым на предстоящую зиму.
   Чарльз решил попытаться поймать форель. Маленькая речка, в которой, вероятно, никогда прежде не отражалось лицо белого человека, давала им возможность разнообразить свое меню, и когда им хотелось чего-нибудь особенного, они спускались к ней. Чарльз достал из своих вещей катушку, леску и крючки, после чего отправился на рыбалку, полностью экипированный.
   Он двинулся вдоль берега по направлению к водопаду, глядя в прозрачную, быстро текущую воду. Это была прекрасная речка, бравшая свое начало среди вечных снегов, и он мог видеть золотистую форель, метавшуюся между камнями. Но там, выше по течению, имелся глубокий разлив между скалами, в котором, скорее всего, стояла крупная рыба, и он не собирался бросать снасть в других местах.
   Разлив был достаточно большим и затененным, а рыба, скорее всего, держалась возле крутой скалы. Но он считал, что сможет спуститься по ней, по крайней мере, до половины, и ловить оттуда.
   Но стоило ему сделать шаг, как он поскользнулся. Он уронил свои снасти, которые упали в воду, и ухватился за камень. Он удержался, но при этом так ударился головой, что перед глазами забегали искры. Он чуть не потерял сознание, и на мгновение ослабел. Тем не менее, он удержался и повис, понимая, что слабеет, что вскоре он упадет вниз и утонет. Ему в голову пришла страшная мысль, что пройдет совсем немного времени, и он покинет этот красочный, чудный мир.
   - Не разжимай пальцы, мой мальчик, и мы тебя вытащим! - произнес кто-то, и над краем обрыва возникло длинное, загорелое лицо.
   - Еще полминуты, и ты будешь в безопасности, - сказал другой голос, и над краем обрыва, рядом с первым лицом, появилось второе. На носу второго человека имелись массивные очки в золотой оправе, а на голове - огромный пробковый шлем.
   Эти два голоса и два лица вернули Чарльзу Уэйну надежду. Он из последних сил вцепился в камень скалы, а над его головой что-то пронеслось. Он почувствовал, как по нему ползет веревка. Затем она затянулась.
   - Чудесно, - произнес первый голос, - теперь ты не упадешь, мой мальчик. А ну-ка, профессор, хватайтесь, и тянем вместе. Йо-хо-хо, Нэнси Ли, жена моряка!
   Чарльз почувствовал, что поднимается. В голове все еще звенело, темнота еще плыла перед глазами, но он чувствовал, что находится в крепких руках друзей. Он медленно, но неуклонно поднимался вверх, к вершине скалы, к безопасности.
   - А теперь, Джедедайя, поддержи его голову, пока я волью в него немного виски! Да ведь это же наш молодой друг, мистер Чарльз Уэйн! Какая странная встреча! И какая удачная! У тебя здоровенный синяк на голове, но это не страшно. Прекрасно! Он приходит в себя. Да-да, перед тобой твои покорные слуги, Эразм Дарвин Лонгворт и Джедедайя Симпсон, собственной персоной.
   - Джедедайя Симпсон из Лексин'тона, К-и, ужасно рад тебя видеть!
   Чарльз открыл глаза и сел. Маленький человечек и его высоченный товарищ смотрели на него с тревогой и заботой; он радостно схватил и пожал им руки.
   - Как вы здесь оказались? - воскликнул он.
   - Как мы здесь оказались? - печально повторил Джед. - Мы оказались здесь, спасаясь от апачей, которые гонялись за нами, и, должен тебе сказать, это была отнюдь не увеселительная прогулка. Мы прошли через такие испытания, что у меня совершенно отпала охота музицировать!
   Несмотря на свое самочувствие, Чарльз рассмеялся словам Джедедайи.
   - Мы были на краю пустыни, - добавил профессор Лонгворт, - когда они напали на нас. К счастью, они были пешими, а мы - на конях; нам удалось оторваться от них, но мы потерялись в горах и блуждали несколько дней. Мы услышали ваш крик, непроизвольный крик, когда вы падали, и вот мы здесь.
   - К счастью для меня, - с благодарностью сказал Чарльз. - Потому что вы уже во второй раз спасаете мне жизнь, профессор; и теперь я приглашаю вас в дом, где живу я и мой партнер, Герберт Карлтон.
   - Вы здесь живете! - удивленно воскликнул профессор.
   - О, да! - ответил Чарльз, который был в восторге от встречи с Джедом и профессором Лонгвортом. - Я занимаюсь разведкой золота, и у нас с партнером отличный каменный дом. Мы живем в деревне, недалеко отсюда. Правда, она была построена тысячу лет назад, но архитекторы и рабочие оказались настолько хороши, что она и теперь вполне пригодня для жизни.
   Глаза профессора блеснули.
   - Понимаю, - воскликнул он. - Это одна из деревень исчезнувших скальных жителей.
   - Именно так, - сказал Чарльз. - И я хотел бы, чтобы вы с Джедом были нашими гостями.
   - В вашем доме, построенном кем-то одну или две тысячи лет назад, - сказал Джедедайя Симпсон. - Это должно быть любопытно и интересно. Мне не терпится его увидеть.
   - И мне тоже, - присоединился профессор.
   - Мы вам рады, - серьезно сказал Чарльз. Даже если бы они не оказались здесь в тот самый момент, когда их присутствие спасло ему жизнь, он все равно был бы рад их видеть. У него имелось предчувствие, что им с Гербертом угрожает серьезная опасность, а потому появление профессора и его спутника было как нельзя кстати.
   - Идемте, - сказал он им и повел по каньону. Сначала они отыскали рыболовную снасть, имевшую большую ценность, поскольку ее ничем нельзя было заменить, и им посчастливилось найти ее на краю речки, - она зацепилась за куст. Затем они добрались до скалы, а когда поднимались по тропе, пробитой древними обитателями, Джед с восхищением произнес:
   - Это любопытно и интересно. Мы с профессором бывали в разных странных местах, но это превосходит все виденное нами прежде. Кажется, мы взбираемся на вершину горы посредине острова, и мы - цари всего окружающего мира. "На всем пространстве, ограниченном морем, ты повелитель зверей и птиц". Только я не вижу ни зверей, ни птиц.
   - Птицы есть, - сказал Чарльз. - На вершине скалы их много. Дикие индейки, большие и толстые. Ах, Джед, если бы ты знал, какие они нежные и сочные!
   - Та-та-та! - облизнулся Джед. - Это становится все более любопытным и интересным! Вперед!
   Профессор остановился возле террасы и окинул взглядом обширное пространство гор и леса, удивительно яркое в золотых солнечных лучах.
   - Один из чудеснейших регионов земли, - сказал он, - это огромное плато на юго-западе. Я путешествовал по многим странам, и рад, что оказался здесь.
   Чарльз мог видеть, как сияют его глаза за большими стеклами очков, и сам испытывал ликование. Теперь, вместо двоих, их было четверо, и он был уверен, что им по силам справиться с любыми испытаниями.
   - Где вы оставили ваших животных, профессор? - спросил он.
   - Они привязаны в овраге; там они будут в безопасности, пока мы не вернемся.
   Чарльзу захотелось устроить Герберту сюрприз, и он сказал Джедедайе Симпсону:
   - Джед, вы не могли бы спеть "Дом, милый дом"?
   - Я? - удивленно воскликнул Джед. - Я спою это самым наилучшим образом, и сделаю это прямо сейчас, если ты заставишь профессора дать обещание не хвататься за пистолет.
   - У меня есть на это определенная причина, - сказал Чарльз, обращаясь к профессору. - Мне хочется сделать сюрприз для своего партнера.
   - В таком случае, обещаю не стрелять, - со вздохом произнес профессор.
   Джедедайя Симпсон обладал баритоном, не плохим, но очень грубым, и запел старую-престарую песню. Со второй строчки Чарльз присоединился к нему, а когда голова его показалась над террасой, он заметил фигуру с ружьем в руке, направлявшуюся к ним.
   - Не стреляй, Герберт, это всего лишь мы, - крикнул он. - Профессор уже пообещал этого не делать, и с твоей стороны было бы нарушением законов гостеприимства - встретить нас пулей. Просто мои очень хорошие друзья помогают мне отпраздновать мое возвращение домой.
   Глаза Герберта широко распахнулись, когда он увидел длинную фигуру Джедедайи Симпсона, а затем маленькую - профессора Эразма Дарвина Лонгворта, увенчанную огромной головой, а ту, в свою очередь, пробковым шлемом, еще большего размера.
   - Перед вами, джентльмены, - сказал Чарльз, - находятся Шато де Карлтон, замок Уэйна и другие великолепные шато и замки. Все к вашим услугам. Герберт, это мои старые друзья, они решили посетить нашу летнюю резиденцию. Мистер Герберт Карлтон, профессор Эразм Дарвин Лонгворт и мистер Джедедайя Симпсон из Лексин'тона, К-и. Герберт, как у нас с обедом? Надеюсь, птичьи языки готовы, поскольку мистер Симпсон очень разборчив и даже немного эпикуреец.
   - Это я-то! - откликнулся Джед. - Понятия не имею ни о каких птичьих языках. И я не очень-то разборчив! Я готов съесть самый жесткий стейк из двадцатилетнего быка, и вы не услышите от меня ни слова по этому поводу.
   - Хорошо, Джед, - смеясь, сказал Чарльз. У него было отличное настроение.
   Профессор шагнул вперед и сердечно приветствовал Герберта, от его острого взгляда за толстыми стеклами очков не укрылось ничего. Он сразу понял, что это тот самый нежный мальчик, от которого не осталось и следа. И он приветствовал этого нового так же сердечно, как некогда приветствовал прежнего. После чего Герберт и Джед обменялись крепким рукопожатием.
   - Мы особенно гордимся видом, открывающимся с террасы нашей летней резиденции, - продолжал Чарльз. - Может быть, найдутся места, которые могут с ним соперничать, профессор, но вряд ли найдется такое, которое сможет одержать верх.
   Джедедайя Симпсон из Лексин'тона, К-и, осмотрелся по сторонам.
   - Не сможет, - подтвердил он. - Мы с профессором побывали во многих странных местах, мы видели много необычных пейзажей, но это, я думаю, самое прекрасное. Мне кажется, Чарльз, у вас нет недостатка в чистом воздухе, и нет докучливых соседей.
   Профессор взглянул на него.
   - Очень интересное место, - сказал он. - Идеально подходящее для обитателей скал, которые, вероятно, прожили здесь тысячу лет, и могли бы жить до сих пор, если бы апачи или юты не обнаружили и не прогнали их. Молодым джентльменам очень повезло, что они нашли эту деревню.
   - Мы тоже так думаем, профессор, - серьезно сказал Чарльз.
   - Потому что, будучи золотоискателями, как вы мне об этом сказали, - продолжал профессор, - вы останетесь здесь на долгое время, а когда наступит зима, в горах обычно выпадает глубокий снег и долго лежит.
   - Мы к этому готовы, - ответил Чарльз.
   После чего мальчики проводили профессора и Джедедайю в свой дом, а затем, на террасе, угостили олениной и дикой индейкой.
   - Как ваши изыскания, профессор? - спросил Чарльз. - Вам удалось доказать, что горы Северной Аризоны являются самой старой частью суши?
   Профессор печально покачал головой.
   - Сомнений быть не может, но доказательство откладывается, - ответил он. - Я напал на след горной породы, которая могла бы решить этот вопрос раз и навсегда, когда наш собственный след был обнаружен апачами. И тогда возник вопрос сохранения наших скальпов.
   Джед провел рукой по своим волосам.
   - Представить себе не могу, чтобы такие замечательные волосы, которые когда-либо вырастали в Лексин'тоне, К-и, оказались висящими внутри грязного жилища какого-нибудь апача, копченые и высушенные. Мы с профессором не могли вынести подобной мысли. Мы просто вспрыгнули на наших мулов, и подались прочь, оставив в покое скалы еще, может быть, на несколько миллионов лет.
   - Почему бы вам не остаться с нами? - серьезно предложил Чарльз. - Сила - в союзе. Это наш девиз, Джед, и это правильно. Эта деревня, профессор, прекрасный предмет для ваших исследований, а Джеду, насколько я понимаю, нужен отдых.
   Чарльз уже успел перекинуться парой слов с Гербертом по поводу своего плана, и товарищ полностью его одобрил.
   - И вы, парни, действительно можете приютить нас, так что мы не помешаем вашим планам? - спросил профессор.
   - Мы будем вам рады, - сказал Чарльз, и Герберт согласно кивнул.
   - Тогда мы остаемся, - провозгласил профессор. - Как вы сказали: в союзе - сила; пока что вы здорово помогли нам, но может так случиться, что и мы окажем вам помощь. Апачи могут появиться в этом каньоне в любое время, и в этом случае четверо лучше, чем двое.
   Чарльз думал точно так же, поэтому добавил:
   - Мы должны держаться вместе.
   Пообедав, все четверо спустились в каньон к тому месту, где были привязаны животные. У профессора было четыре мула, две лошади и множество полезных вещей, включая консервы, большое количество патронов, одеяла, медикаменты, научное оборудование, пара мощных полевых биноклей и многое другое. Они сделали несколько рейдов, прежде чем перенесли все на скалы, а когда это было сделано, отвязали животных. Профессор, подобно Чарльзу, был уверен, что они никуда из каньона не уйдут, и, когда в них появится нужда, они найдут их всех вместе. Затем, на следующий день, они вычистили и вымели второй дом для профессора и Джедедайи Симпсона, К-и. После чего Чарльз рассказал историю Анании Брауна.
   - Итак, профессор, - спросил он, - присоединитесь ли вы с Джедом к нам в наших поисках? Вероятно, это очень опасно, и если нам четверым удастся найти золото и уйти с ним, двоим никогда с этим не справиться. Вот почему мы нужды друг другу, профессор.
   - Я - человек науки, - ответил тот, - и это приключение для меня сродни спортивному состязанию. Меня никогда не заботило богатство, я унаследовал достаточно, чтобы посвятить свою жизнь нерентабельному, но очень интересному и важному делу. Говоря за себя, думаю, что мы действительно можем быть вам полезны, и я присоединяюсь к вам, хотя не могу взять на себя ответственность решать за Джеда.
   - За меня! - воскликнул Джед. - Решать за меня! Я из Лексин'тона, К-и, и я не спортсмен! Конечно, я согласен! Я присоединяюсь к вам, Чарли и Герберт, конечно же, присоединяюсь, и я уже вижу себя могущественным богатым человеком по прошествии шести месяцев. Я отправлюсь к той стороне Лексин'тона, К-и, которая расширяется, подальше от центра с богатыми домами, где живут богатые люди. Я знаю место, которое я хочу, это большой дом из красного кирпича, окруженный тремя сотнями акров прекрасной травы. И когда я буду выезжать в центр, я буду выезжать туда не иначе, как на двух чистокровных лошадях, запряженных в прекрасную коляску с высокими колесами, и она будет окрашена в красный цвет, и не в какой-нибудь тусклый красный, а великолепный, ослепительный красный, который заставит солнце зажмуриться от стыда, кроме колес, которые я думаю покрасить в ярко-желтый или золотой цвет, как золото, которое я собираюсь найти, или серебристо-зеленый. Скажите, Герберт, какой цвет, по-вашему, лучше: желтый или зеленый?
   - Желтый, - ответил Герберт. - Я думаю, что красный и желтый сочетаются лучше, чем красный и зеленый.
   - Замечательно! - с энтузиазмом воскликнул Джед. - Желтые колеса будут очень хороши, потому что Герберт, конечно, в этом разбирается! Да! Я уже вижу себя украшением Лексин'тона, К-и. Как будут завидовать некоторые, когда я буду выезжать в центр города!
   Профессор Эразм Дарвин Лонгворт снял очки, его голубые глаза сверкнули.
   - Кажется, меня заразил энтузиазм Джедедайи, - сказал он. - И если мы найдем золото, я тоже постараюсь воплотить мечту, на что у меня до сих пор не хватало средств. Я знаю погребенный город в Вавилонии. Тот, о котором пока еще не знают ни американцы, ни европейцы, - и я займусь его раскопками. Он был построен до вавилонян, шумерами, а может быть даже, еще кем-то до них. Я сделаю археологические открытия огромной важности. Я открою этот город миру своими собственными силами, без чьей-либо помощи.
   - Мы найдем это золото, - с уверенностью сказал Чарльз.
   - Можно считать, что оно уже у нас в кармане, - добавил Герберт.
  

ГЛАВА VII. СРЕДИ ЗВЕЗД

  
   Итак, профессор Лонгворт и Джедедайя Симпсон из Лексин'тона, К-и, стали членами маленькой общины, и Чарльз и Герберт радовались тому, что пригласили их это сделать, и что их приглашение было принято. Профессор, несмотря на свою странную внешность, был человеком очень подвижным и обладал бесконечным остроумием. Он оказывался повсюду, он многое замечал и многое делал. Более того, он живо интересовался повседневными заботами, а Джед отличался бескрайним оптимизмом. Увеличение численности населения заброшенной деревни значительно облегчило жизнь в ней.
   Джедедайя взял на себя обязанности по приготовлению пищи, а профессор бродил по деревне, тщательно ее изучая. Он считал, что она была оставлена много лет назад, и никто, за последние сто лет, не бывал здесь, за исключением их маленькой общины.
   - Жители скал исчезли, - говорил он. - Племя, жившее здесь, вымерло, его остатки, возможно, переселились куда-нибудь в Северную Мексику, защитив эту свою деревню от вторжения юта или апачей каким-нибудь суеверным образом. Все дикие племена очень суеверны, а в особенности здесь, поскольку, как я уже говорил, в мире нет более дикой страны, чем эта.
   - Нет, - сказал Герберт, - я в это не верю. Мне это место кажется оазисом среди гор.
   - Возможно, оно является как бы полуостровом зеленой и плодородной местности, - заметил профессор, - простирающимся на некоторое расстояние, а затем переходящим в пустыню или петляющим по узким каньонам до великого соснового пояса Аризоны. Но что бы это ни было, мы со всей определенностью можем сказать, что он отдален от цивилизованного мира, подобно какому-нибудь пику в Гималаях.
   - Но уютным и комфортным, - с энтузиазмом заявил Герберт.
   - Именно, уютным и комфортным, - вмешался Джед. - Очень удобным, и не без некоторых достижений цивилизации. Я имею в виду музыку. Послушаем.
   Он достал маленькую гармошку и принялся наигрывать, а потом вдруг запел: "У бедного старого дядюшки Неда имелась огромная лысина".
   В ответ профессор Лонгворт выхватил револьвер и сделал им угрожающий жест.
   - Этого вполне достаточно, Джед, - сказал он. - Ты хороший человек, ты многое умеешь, ты мой друг, но всему есть предел. Убери свою гармошку и прекрати петь.
   Джедедайя Симпсон из Лексин'тона, К-и, сунул гармошку в карман.
   - Гениев всегда гнали, - сказал он, - в особенности те, кто называли себя их лучшими друзьями. Так вот, когда я построю огромный дом из красного кирпича на окраинах Лексин'тона, К-и, я устрою в нем большой орган, встроенный в стену, самый большой в мире, - я слышал о таких. Сам я не буду играть на нем, наверное, мне уже поздно этому учиться, но я собираюсь нанять лучшего д.м.
   - Д.м.! - повторил Герберт. - Кто это?
   - Доктор музыки. Все эти ученые и даровитые парни всегда ставят какие-нибудь буквы перед или после своего имени - профессор использовал все буквы алфавита и начал их повторять - и каждый раз, когда я буду входить в дом, мой д.м. будет исполнять: "Взгляните, вот идет герой, о, вгляните на него! Вот он идет!" Как тебе кажется, Герберт, это будет здорово?
   - Даже очень, - ответил Герберт.
   - Я буду останавливаться в лучшем отеле Лексин'тона, К-и, - продолжал Джед, - и снимать там лучшие номера. Я могу поручить служащему разбудить меня в пять часов утра, а когда он постучит ко мне в дверь в назначенное время и скажет: "Просыпайтесь, мистер Симпсон, уже пять часов", я смогу сказать ему: "Поди прочь, я не встаю так рано". Я так скажу тебе, Герберт: нет ничего лучше, чем быть богатым. Тогда, и только тогда, ты можешь быть смешным или наглым, - каким захочешь.
   - Хотелось бы мне услышать твоего д.м., Джед, - сказал профессор.
   - Вы не станете стрелять в него, никогда, профессор, даже если он вам не понравится, - сказал Джед. - Пообещайте мне это прямо сейчас.
   - Обещаю, Джед, - серьезно сказал профессор.
   Джед с облегчением вздохнул.
   - А теперь, - с улыбкой сказал профессор, - я позволю себе предложить вам послушать настоящую музыку. Я не хочу препятствовать благим намерениям, но Джедедайя и сам допускает, что ему уже слишком поздно учиться, поэтому я и вынужден останавливать его с помощью револьвера. Я предлагаю вам послушать замечательных певцов.
   Он отправился к одному из жилищ и вернулся с полированной коробкой из красного дерева, из которой выглядывал маленький медный раструб.
   - Это, - сказал он, - музыкальная шкатулка на основе фонографа, но значительно меньшая размерами. Тем не менее, она великолепна, и у меня с собой есть несколько валиков, штук тридцать, из моих любимых. Эта шкатулка побывала со мной и Джедедайей во многих местах. Ты, Джедедайя, не будешь ревновать к ней со своей гармошкой, если я позволю ей сыграть несколько песен для наших мальчиков?
   - Я? Ревновать? - удивился Джед. - Я об этом даже и не подумал. Мне нравится этот ящик, так же как и вам, профессор, так что я нисколько не против.
   Профессор Лонгворт положил коробку на камни, коснулся пружины, и над дикой местностью гор Аризоны поплыли звуки Вечерней песни Вольфрама из "Тангейзера".
   Величественная песня исполнялась перед многими аудиториями, но никогда в подобной обстановке. Это была всего лишь механическая шкатулка, но дикие горы и огромный каньон придавали песне поистине волшебное звучание. Вслед за аплодисментами, профессор поставил несколько других, в основном арий из известных опер, и все слушали с восторженным интересом. После чего осторожно укутал шкатулку в ткань и убрал ее.
   - Мы всегда берем ее с собой в наши путешествия, - сказал он, - и часто она дает нам возможность прекрасно провести время. Как-нибудь я снова заведу ее.
   Профессор сдержал свое слово. Иногда, вечерами, он запускал музыкальную шкатулку, а когда отсутствовал, Джедедайя Симпсон из Лексин'тона, К-и, исполнял пару-другую песен на своей гармошке.
   Благоприятный сезон заканчивался. Вопрос о поисках золота все еще оставался открытым. Было совершенно очевидно, что им предстоит провести зиму на скалах, а прежде чем отправиться на поиски сокровищ, обеспечить себя всем необходимым на период холодов. Они настреляли большое количество оленей и диких индеек, наловили в реке форели и, в некотором роде, жили роскошно. Герберт быстро приобрел и совершенствовал навыки охотника и рыболова, становился сильным, ловким, способным жить в дикой природе. Профессор большую часть времени тратил на изучение деревни, пытаясь восстановить ее прошлое.
   - Это трудная задача, невообразимо трудная, - вздыхал он. - История Старого Света практически непрерывна. Одна нация сменяется другой. Мы и сами - люди Старого Света, просто переселившиеся в Новый, но здесь, в Америке, существовавшие расы странные и новые для нас, так что мы не можем определить, какая из них была первой. Все, что мы знаем о жителях скал, это то, что они существовали.
   Эти слова были произнесены профессором, когда они, однажды вечером, сидели на террасе, которую предпочитали домам. После наступления темноты воздух был довольно свежим, и они развели огонь, хотя его можно было заметить с большого расстояния. Но теперь опасность казалась такой далекой, что они старались обеспечить себе как можно более комфортную жизнь.
   Голубая пропасть превратилась в черную бездну, над головой раскинулось синее небо, с пылавшими и перемигившимися бесчисленными звездами. Джед лежал на спине, подложив под голову кусок дерева, - воплощение довольства.
   - Меня не очень-то волнует, что сталось с жителями скал, - сказал он, - но я рад, что они оставили мне свои дома, чтобы я мог жить в них, когда захочу. Ты когди-нибудь видел более чистое небо, Герберт?
   - Не думаю, - ответил тот, глядя на синий купол, усыпанный золотом и серебром.
   - А ты знаешь, что я астроном?
   - Нет, даже не подозревал.
   Его ирония, если это только была ирония, задела Джедедайю Симпсона из Лексин'тона, К-и.
   - А между тем, это так, - сказал он. - Я узнал очень много интересного и любопытного за последние десять лет, путешествуя с профессором. Видишь вон там большую серебряную точку? Это старина Юпитер, самый большой в нашей системе, до него порядка миллиарда миль. Ты не увидел бы его вообще, если бы он не был таким большим. Меркурий и Венера намного ярче, потому что они к нам ближе. Иногда люди называют их утренней и вечерней звездой, хотя это вовсе не звезды, а такие же планеты, как наша, но по сравнению со стариной Юпитером, они все равно, что стеклянные шарики.
   - Ты много знаешь, Джед.
   - Конечно, и все это я узнал от профессора. Он - источник мудрости. Путешествовав с ним некоторое время, я повидал много странных мест, морей, озер и рек, и начал ощущать в себе гордость, потому что узнал очень и очень много. Однако профессор сбил с меня спесь, заявив, что мы все равно знаем очень и очень мало.
   - Может быть, он просто пошутил? Как ты думаешь, Джед?
   - О, это истинная правда, Герберт. Потом он рассказал мне, что наша Земля среди планет всего лишь одноцентовая почтовая марка, а вся наша система, со стариной Юпитером во главе, - маленькая пылинка, затерянная где-то на окраине вселенной, где ее, вероятно, никто никогда не увидит и не найдет. В ней нет ничего удивительного, даже Сатурн, с его кольцами, которые, по его словам, вовсе не являются кольцами, а многочисленными маленькими лунами или чем-то в этом роде, вращающимися вокруг него и расположенными близко друг к другу. Может быть, Сатурн, опоясанный такими воротничками, еще будет кому-то интересен, но вот все остальные планеты, включая старину Юпитер, это вряд ли.
   - А знаешь ли ты, Герберт, - продолжал Джед, не желая менять тему, - что солнце, которое ты видел, зашедшее пару часов назад, которое кажется тебе таким большим, ярким и прекрасным, огненное и золотое, подобное огромному бриллианту, расположенному от нас в миллионах миль, на самом деле маленькое, второсортное солнце, из тех, которые пылятся на задней полке, пока их не достают и не спрашивают: "У вас осталось всего пять центов? В таком случае, могу вам предложить вот это". Потому что, Герберт, существуют такие огромные солнца, что просто трудно себе вообразить. Например, Канапе!
   - Канопус, - поправил его профессор. - Послушай, Джедедайя, сколько раз я учил тебя правильно произносить это название?
   - Ну, пусть будет Канопус. Так вот, знаешь ли ты, Герберт, что Канопус в десять тысяч раз больше нашего Солнца? А кроме нее, есть еще Ригель, Альдебаран, Сириус, Собачья звезда, Антарес, Арктур и многие другие, больше, чем ты можешь себе вообразить. И если бы все эти звезды вдруг разом оказались у нас над головой, я даже не обратил бы внимания на наше Солнце, словно бы его и вообще нет. Это напоминает мне о том случае, когда мы с профессором были в Нью-Йорке. Я стоял на Пятой авеню, а мимо меня в колясках проезжали богатые, гордые женщины, и они всегда смотрели прямо перед собой. Они не обращали ни малейшего внимания на Джедедайю Симпсона из Лексин'тона, К-и, стоявшего на тротуаре, словно его вообще не существовало.
   Когда профессор рассказал мне, на каком маленьком шарике я живу, в то время как считал, что живу на прекрасной планете, которая больше звезд, я чуть не сошел с ума. Они не замечают нас, Герберт, или же смеются над нами, и я отчетливо слышу, как прямо сейчас одна из них, большая, красивая звезда говорит другой: "Скажи, ты видишь вон тот маленький, смешной, слабенький комочек света в самом низу, в уголке, в темноте, который пытается притворяться настоящим солнцем?" "Да, - отвечает та, - я заметила этот туслый объект примерно миллион лет назад, и думала, что с тех пор он совсем угас. И он еще смеет называть себя солнцем? Когда я вижу его, то вспоминаю басню о лягушке, которая хотела стать волом; она пыхтела и надувалась, пыхтела и надувалась, пока не лопнула". После этого они хохочут так, что просто помирают со смеху.
   - Ты до сих пор так думаешь, Джед? - с сочувствием спросил Герберт.
   - Нет. Я бродил словно в тумане несколько дней, а потом наступило облегчение. В то время мы с профессором были в Нью-Йорке, и профессор повел меня послушать, как какой-то поляк играет на пианино, зная, что мне это нравится. Не спрашивай меня, как его зовут; просто возьми большое количество к, ц, з, сложи в сумку, хорошенько встряхни, а потом вывали на пол. Как они упадут, таким и будет его имя. Но, Герберт, как он играл! Я даже не думал, что такое может быть. Он начал нажимать на клавиши очень медленно, а потом все быстрее и быстрее, и вдруг внезапно остановился; звук был едва слышен, словно писк ребенка, но он становился все громче, все сильнее, пока не проникал в самое сердце. Я совершенно забыл и о пианисте с чудным именем, в котором присутствовал весь алфавит, и о профессоре, и о зале, и обо всех, кто в нем находился; я увидел своего отца, умершего двадцать лет тому назад, и свою мать, молодую женщину с добрым лицом и улыбающимися глазами, склоняющуюся надо мной; и всех мальчишек, с которыми я играл, сам будучи мальчишкой, и зеленую траву на поляне, зеленей зеленого, и речку, через которую мы плавали, - самую прекрасную речку на свете, - и ее берега, на которых раскинулись сады с яблонями и красными яблоками на них, и персики, подставляющие свои бока солнцу; и когда я увидел все это, на глазах моих выступили слезы, чего раньше никогда не случалось, и профессор не ругал меня за это, потому что это были непритворные слезы.
   А когда мы вышли из зала, я сказал профессору: "Профессор, вам больше не нужно рассказывать мне о Канапе, и Ригеле, и всех прочих огромных солнцах. Меня это больше не интересует. Думаю, важно не то, чем мы могли бы быть, важно то, что мы есть. Я был создан, чтобы жить на нашей маленькой планете, и она вполне меня устраивает. На ней есть прекрасные большие моря, и целые континенты, например, Северная Америка и Европа, стоят всех других, вместе взятых, а еще есть множество островов, больших и малых, и еще полно других, любопытных и интересных вещей.
   Мне нравится, как сказал один парень из Теннеси, что его штат лучше всех других штатов, а его страна лучше всех других стран, его округ лучше всех других округов, его город лучше всех других городов, а та сторона улицы, где он живет, лучше стороны напротив. Это - мое. Эта земля - наша. Мне на ней нравится; она подходит мне как никакая другая, и я рассчитываю провести на ней как можно больше времени. Старина Канапе может надуться, как лягушка, а все эти большие звезды могут шутить и смеяться, как им вздумается; я их не слышу. Я люблю нашу землю, она красотка, а центром ее является Лексин'тон, К-и, как вы это сможете увидеть, поднявшись к звездам, потому что и земля и небо простираются от него на равные расстояния во все стороны. И я люблю нашу систему, включающую нашу землю и еще пять планет, которые я вижу собственными глазами, а еще те, которые не вижу, Нептун и Уран, но это все равно. Да, сэр, я горжусь стариной Юпитером, таким большим и величественным, а еще Сатурном с его ошейником, и Венерой и Марсом, потому что они яркие и веселые, и Меркурием, потому что он маленький и нахальный. Это милая маленькая кучка планет, которая нравится мне гораздо больше любой другой, будь она хоть в тысячу, хоть в десять тысяч раз больше.
   Джед остановился, перевести дыхание, а профессор пошел к скалам, посмотреть на эффекты отражения лунного света от некоторых слоев. Джед кивнул ему вслед и сказал шепотом:
   - Это один из величайших людей. Я всегда считал себя не последним человеком, пока не познакомился с профессором и не поработал с ним. Он и парни, подобные ему, это сила. Они знают все. Политиканы и прочие могут кричать что угодно, но в том-то и дело, что они никогда ничего не доказывают, о чем кричат. Они никогда не выкладывают свои карты. Они просто продолжают кричать, и делают это так громко и долго, что люди через некоторое время начинают им верить, хотя не все, что они говорят, правда. Но такие люди, как профессор, со всеми буквами до их имен и после, и даже в середине, не просто говорят. Если они что-то сказали, то стараются это доказать. Когда профессор отправится в свой Вавилон раскапывать древний город, которому пятьдесят тысяч лет, и какой-нибудь другой настоящий ученый человек спросит его: "Профессор Лонгворт, нашли ли вы этот старый город?", профессор ответит ему: "Да", а затем другой старый Соломон скажет: "Профессор Лонгворт, я из Миссури, так что вы должны мне его показать". И тогда профессор должен будет показать им свой город, храмы и магазины, бассейны и жилые дома, все это, или они скажут: "Вы болтун, профессор Лонгворт, вы лжец, а лжецу нет места среди нас". Но не стоит беспокоиться о профессоре, он раскопает свой город, полностью, до основания.
   - Я в этом уверен, Джед, - сказал Герберт. У него также сложилось благоприятное мнение о знаниях и умениях профессора. Профессор знал не только небеса и древние времена, он обладал знаниями обо всем, его окружающем. Никто из них не умел находить лекарственные травы, не знал так много о привычках диких животных и о том, как их выслеживать, никто лучше него не знал о приметах погоды или свойствах почвы. Мальчики уважали его и, глядя на него, больше не видели ничего смешного в маленькой фигуре, большой голове и огромном шлеме.
   Два или три дня спустя профессор и мальчики отправились в одновременно исследовательскую и охотничью экспедицию, оставив Джеда ответственным за жилища. Каждый из них прихватил с собой ружье, которым умел пользоваться, а также револьвер, на случай чрезвычайной ситуации. Помахав на прощанье Джеду, они стали подниматься по тропе, пока не оказались на вершине скалы. Здесь они на некоторое время остановились. Стоял прекрасный, ясный солнечный день, каждый элемент пейзажа различался необычайно отчетливо. Чарльз и Герберт испытывали нечто вроде гордости, поскольку все, их окружавшее, принадлежало им и их товарищам. Никто не предъявлял на него своих прав.
   - Совершенно очевидно, что местность похожа на полуостров, - сказал профессор. - Вероятно, он простирается на север, и, кажется, больше, чем мы предполагали до сих пор. По крайней мере, у нас есть возможность это выяснить.
   Было раннее утро, и они быстро двинулись вперед. Миновали лес, в котором водились дикие индейки, потом еще один, где также нашли этих птиц, еще спящих, осторожно избегая провалов и обрывов, уже им знакомых. Время от времени они останавливались, глядя на крутые склоны, на сосновый лес далеко внизу, на поблескивающую нить горного потока. Вдали виднелись хребты и вершины, многие - покрытые снегом, одинокие и величественные.
   Затем местность пошла вниз, и они двигались сквозь бескрайний сосновый лес, пока не оказались в царстве тополей, берез, кленов и других лиственных деревьев. Они были очень красивы, убранные свежей листвой. Испуганный олень вскочил на ноги и быстро скрылся среди стволов. По склону сбегал ручей, рожденный где-то вверху, среди снегов. Герберт опустился на колени и напился ледяной воды.
   - Мы ушли довольно далеко, - сказал профессор, - я уже вижу внизу долину. Кажется, это один из тех прекрасных, укромных уголков, которые встречаются в Скалистых горах на всем их протяжении от Мексики до Аляски.
   Они двигались между деревьями, ведомые профессором, пока не оказались в долине, - прекрасной, относительно ровной, покрытой лесом, длиной в четыре или пять миль и шириной около мили. Однако не успели они сделать и полутора десятков шагов, профессор внезапно поднял руку и предупреждающе присвистнул.
   Ручей, который они видели на склоне, понемногу расширялся, пока не превратился в настоящую реку. Там, где она достигла ширины ярдов в шестьдесят, не меньше, какой-то странный маленький зверь, каштанового цвета, с всплеском кинулся в воду и поплыл, мощно отталкивая воду задними лапами, сложив маленькие передние под мордой, к странной постройке в форме конуса, возвышавшейся прямо посередине.
   - Это бобровая колония и построенная ими плотина, - прошептал профессор, - довольно большая. Нам повезло, парни. Здесь никогда не было охотников за мехом, и они дали бы большие деньги, чтобы узнать про это место! Ведите себя тихо, и мы увидим много интересного.
   Мальчики не двигались и почти не дышали, настолько ими овладело любопытство. Они столкнулись с тем, что сейчас редко встретишь в Соединенных Штатах, и, припав к земле, стали наблюдать. Они увидели много бобров в воде и на берегу, - толстых, неуклюжих животных, весивших, вероятно, тридцать пять или сорок фунтов, - с большими овальными хвостами, равной длины и ширины, - покрытыми густым темным мехом.
   Некоторые из них грызли дерево, поваленное ими, разделяя на небольшие части, вонзаясь в него двумя большими резцами, подобными ножам. Отделив кусок древесины, они подхватывали его и плыли к постройке в середине реки, и там утаскивали под воду или крепили, в соответствии с какими-то своими замыслами.
   - Это они запасают на зиму еду, - прошептал профессор. - Смотри, Герберт. Сейчас будет что-то интересное!
   В образованном плотиной пруду росли растения, и в нем имелись проходы, или каналы, довольно широкие, переходившие в лесные "просеки", простирающиеся, возможно, на сотни ярдов в лес. Они были заметны совершенно отчетливо, и Герберт, послушавшись профессора, понял, что к чему. Два бобра вытащили из леса свежий кусок клена и стали сплавлять его по каналу к плотине.
   - Это тоже для еды, - улыбнулся профессор. - Они живут здесь долгое время, и валили нужные им деревья, пока их не осталось; тогда им пришлось делать "просеки" к деревьям, растущим дальше от берега, и каналы, чтобы доставлять их к плотине. Плотина - их место обитания, а каналы - как бы железнодорожные ветки, по которым осуществляется подвоз еды. Они следят за их чистотой, поскольку продовольствие должно доставляться непрерывно.
   Теперь внимание Герберта привлекли хатки, - их было штук двадцать, - каждая футов семь в диаметре и фута в три высотой; у каждой имеется два подводных входа, пояснил профессор. Они были выстроены из травы, палок, мха и глины, и выглядели достаточно прочными, чтобы уберечь своих жильцов от нападения любого хищника.
   Плотина, с помощью которой они создали пруд, - место расположения своего "города", - была еще более сложным инженерным сооружением. Она представляла собой нечто вроде дамбы, перегораживавшей реку, которая поднималась над уровнем воды футов на пять, в то время как в длину была не менее шестидесяти-семидесяти ярдов. Дамба была выстроена из стволов деревьев, которые бобры повалили, разделили на части и разместили поперек течения, а также камней, травы, веток и глины; эта плотина, как пояснил профессор, постоянно увеличивалась за счет приносимого водой мусора.
   Все это было ново и необычно для Чарльза и Герберта; они смотрели и восхищались. Это было еще одно поселение, встреченное ими, подобное поселению людей на скале, и, вероятно, обитаемое длительное время. А потому было совсем не странно, что никто из троих наблюдателей не испытывал ни малейшего желания стрелять в этих трудолюбивых животных, занятых подготовкой к подступающей зиме, как это делали их предки, живя в отдалении и безопасности, на протяжении многих поколений.
   Как кипела в пруду жизнь! По "каналам" перемещались куски дерева, в то время как два больших бобра подтачивали ствол на краю поляны, три фута в окружности. Каждый из них стоял на задних лапах и вгрызался в ствол. Когда голова проникала достаточно глубоко, они выдергивали ее вместе с куском дерева, и снова вгрызались. Другие бобры занимались обустройством хаток, а третьи занимались плотиной; все работали, где им было удобнее, и все трудились на всеобщее благо. Это предстало глазам Герберта как пример свободной, разумной, счастливой жизни, в которой существует разумное смешение труда и развлечений.
   - Надеюсь, охотники за мехом никогда не доберутся сюда, - прошептал он.
   - На это слишком мало надежды, - также шепотом ответил профессор. - Но это может случиться очень нескоро. По крайней мере, будем на это надеяться. А теперь нам нужно идти, парни, и я намерен показать вам кое-что еще.
   Поднимаясь, он нарочно наступил на ветку, которая сломалась с громким треском. В одно мгновение все бобры кинулись в воду, и, вместе с теми, кто уже в ней находился, скрылись с глаз. По воде пошла рябь, затем ее поверхность снова стала ровной. Остались плотина, хатки, следы присутствия бобров, но самих зверьков видно не было.
   - Они забрались внутрь своих домиков, - сказал профессор. - Замечательно, насколько велико может оказаться поселение, ими построенное, хотя, конечно, они могут строиться на одном месте в течение многих лет. Я слышал, что в Северном Висконсине и Миннесоте их плотины достигают размеров не менее двух сотен ярдов, но сам никогда таких не видел.
   - Я рад, что мне удалось за ними понаблюдать, - сказал Герберт. - Это добавило к моим знаниям то, что Джед назвал бы чрезвычайно интересным и любопытным.
   Наступил вечер, когда они стали спускаться по скале к жилищам. Звук какой-то сильно искаженной мелодии достиг их ушей, и профессор рассмеялся.
   - Джед воспользовался нашим отсутствием, - сказал он, - чтобы поиграть на своей любимой гармошке. Что ж, позволим ему закончить.
   Они тихо спускались по тропе, так что Джед их не слышал. Приготовив ужин, он сидел перед костром на террасе, отрываясь от гармошки только затем, чтобы провозгласить: "Massa's in the cold, cold ground". Они позволили ему закончить, после чего профессор крикнул:
   - Теперь мы знаем, как ты умеешь играть, Джед. Посмотрим, как ты умеешь готовить.
   Джед вскочил на ноги, его лицо сияло.
   - Добро пожаловать, парни, - заявил он. - Ужин готов, и, я надеюсь, вы так же хорошо провели время, как и я. Каждый раз, когда я немного устаю от работы, - а это бывает довольно часто, - я сажусь и наигрываю на гармошке, разумеется, если поблизости нет профессора. Это милая мелодия, и она навевает на меня приятные мысли. Я переношусь в Лексин'тон, К-и, вместе с профессором, с Чарли и Герб'ом; мы сидим в глубоких мягких креслах, с мятными коктейлями в руках, а нанятый мною доктор музыки наигрывает великолепные, величественные мелодии на большом органе, встроенном в стену. Должен сказать вам, это невозможно передать словами!
   - Будем надеяться, когда-нибудь так и случится, Джед, - сказал профессор.
   - Это обязательно случится и это будет прекрасно! - убежденно произнес Джед. - Я чувствую это всем телом.
   Затем, поужинав, они рассказали Джеду о колонии бобров, а вскоре после крепко уснули, завернувшись в одеяла, на террасе, а звезды, размеры которых больше не пугали Джеда, сверкали в небе высоко над ними.
  

ГЛАВА VIII. НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА

  
   Труд и увлеченность! Познание нового! Чудеса каждый день! Жизнь, которую Герберт месяц или два назад счел бы невозможной в таком месте. Но она стала повседневной реальностью. Чарльз, снова спустившись в каньон, отыскал свою лошадь и мула. Они присоединились к животным профессора и все вместе, в безопасности, не испытывая ни в чем недостатка, паслись на небольшом лугу. Чарльз посчитал, что, несмотря на суровую зиму и глубокий снег, они найдут корм и убежище в укромных местах каньона, и поэтому оставил их там, где нашел.
   Склоны каньона, плато позади и над деревней представляли для них наибольший интерес. Это была лесная страна, с множеством ручьев, изобиловавшая дичью, так что они смогли обеспечить себя запасами на предстоящую зиму. Они также обнаружили источник горячей воды, исследовав который, профессор сообщил, что он обладает целебными свойствами. Протоптанные дорожки свидетельствовали о том, что дикие животные придерживаются такого же мнения.
   Спустя день или два Чарльз, охотясь, добыл возле горячего источника великолепного оленя. Туша была слишком тяжелой для него, даже если бы он снял шкуру и выпотрошил ее, а потому, полагая ее здесь в безопасности, он оставил ее, чтобы вернуться на следующий день с Гербертом, посчитав, что вдвоем они смогут справиться.
   Мальчики, пробираясь сквозь заросли, вышли к небольшому открытому пространству, на котором должна была лежать туша.
   - Мы пришли, Герберт, - сказал Чарльз, раздвигая последние кусты и выходя на поляну. Герберт последовал за ним. Они услышали гулкий рык; глубокий, хриплый, зловещий рев. Мальчики в ужасе отступили, когда почти прямо перед ними поднялась фигура красно-коричневого цвета. Они видели оскаленную пасть и маленькие глазки над ней, пылавшие яростью. Перед ними был медведь-гризли, пожиравший оленя, убитого Чарльзом.
   - Назад! Бежим отсюда, Герберт! - воскликнул Чарльз. - Это гризли!
   Он не раз слышал, что рассвирепевший гризли - самое страшное из всех диких животных, и видел это животное перед собой. Он инстинктивно отпрыгнул в сторону, когда закричал, и избежал удара могучей лапы. Тот же инстинкт заставил его вскинуть ружье и выстрелить. Пуля попала гризли в лопатку, но чудовище, издав ужасный рев, направилось прямо к Чарльзу. Герберт замер, словно совершенно обессилев. Он был немного в стороне от медведя, и Чарльз увидел, как лапа зверя угодила в его товарища, а затем медведь бросился на него и придавил лапой к земле, когда тот упал.
   Чарльз услышал крик. Его охватило отчаяние, он был уверен, что Герберт погиб, а в следующее мгновение почувствовал дыхание старого Ефрема на своем лице. У него хватило времени зарядить ружье и выстрелить снова. Медведь взревел, развернулся и поднял лапу. Чарльз, воспользовавшись моментом, отскочил, снова перезарядил ружье и снова выстрелил. Медведь пошатнулся, но выпрямился и бросился к нему.
   Дальше все происходило словно в тумане. Он не мог вспомнить все в точности, но знал, что ему помог лес. Он метался от одного дерева к другому, уклоняясь от медведя, и все время стрелял в него. Живучесть великана была поразительна, но, наконец, взрыкнув в последний раз, он опустился на передние лапы, затем на бок, и неподвижно застыл; его пасть была открыта, из полудюжины ран текла кровь. По его неподвижным глазам Чарльз понял, что тот мертв, но нападение страшного зверя было настолько неожиданным, что он выпустил в него еще несколько пуль. После чего бросился к Герберту.
   Герберт лежал наполовину на боку, наполовину на спине. Его глаза были закрыты, лицо - совсем белым, за исключением тех мест, на которые сбегала кровь из огромной раны на голове.
   Чарльз, вскрикнув, упал на колени рядом с товарищем. Он попытался нащупать пульс на его запястье, но тот не прощупывался. Он выпустил его руку, и та безжизненно упала на землю, словно кусок дерева. Герберт, несомненно, был мертв; Чарльз застонал от горя.
   - Герберт! Герберт! - кричал он, но тот молчал.
   Чарльз вспомнил о горячем источнике, неподалеку отсюда. Он побежал к нему и наполнил свою шляпу горячей горькой водой. Большая часть просочилась, пока он возвращался; но кое-что все-таки осталось, и он вылил целительный раствор на страшную рану. Послышался легкий вздох, наполнивший Чарльза восторгом. Герберт не умер! Теперь он чувствовал биение пульса на его запястье! Но это биение было едва уловимым, слабым, трепещущим; он стал энергично массировать пальцы и руки Герберта. Слабый пульс усилился, через некоторое время его товарищ открыл глаза.
   - Кто... кто это? - еле слышно спросил он.
   - Это я, Чарльз, твой товарищ, мы сражались с медведем! Подожди, я принесу тебе еще воды!
   Он бросился к источнику и принес еще воды. Герберт был не в состоянии пошевелиться, и Чарльз, наклонив свою шляпу, влил воду ему в рот. Герберт захлебнулся и запротестовал, но силы понемногу возвращались к нему, он сел.
   - Как сильно болит голова, - сказал он. - Мне показалось, будто кто-то ударил меня палкой, а потом на нее словно бы обрушился дом.
   - Можно сказать, так все и было, - сказал Чарльз. - Позволь мне осмотреть твою рану.
   Он внимательно ее осмотрел. Рана оказалась длиной около пяти дюймов; она опухла; но Чарльз увидел, что она нанесена не когтями. Он пришел к выводу, что медведь сшиб Герберта с ног ударом лапы, а затем наступил на него, когда метнулся к Чарльзу; последствия удара и шок едва не стоили его товарищу жизни.
   - Все в порядке, Герберт, - весело сказал Чарльз. - Это всего лишь синяк. Мог ли ты ожидать, что, столкнувшись с тысячефунтовым гризли, отделаешься таким пустяком? Разве ты не знаешь, чем обычно оканчиваются такие встречи?
   Герберт слабо улыбнулся.
   - Это был мой первый опыт, - сказал он.
   - Неважно. В конце концов, победа осталась за нами.
   - Ты застрелил его, не правда ли? - с восхищением спросил Герберт.
   - Да, потому что мне повезло, и я не попал под удар его когтей. Думаю, я вогнал в него по меньшей мере пятьдесят фунтов металла. Он лежит здесь, в кустах. Идем, посмотрим, Герберт, старина.
   Чарльз помог ему подняться на ноги, а затем они оба - Герберт опирался на руку Чарльза - подошли к огромному медведю и принялись рассматривать поверженного великана.
   - Чудовище! - сказал Герберт, содрогнувшись.
   - Да, но он никогда и никого больше не ударит своей ужасной лапой. Он был вором. Он украл нашего оленя, и получил по заслугам. Увы, Герберт, сейчас мы ничего не можем сделать ни с медведем, ни с оленем. Нам придется оставить их здесь и вернуться в деревню.
   Они двигались очень медленно. Герберт не мог идти долго без отдыха, рана продолжала набухать. Кроме того, его голова болела, а силы таяли с каждым сделанным им шагом. Он страдал, но продолжал бороться, и Чарльз был вынужден время от времени заставлять его передохнуть.
   - Давай-ка, старина, присядь на этот камень, - говорил он. - Если бы я был на твоем месте, то присел бы на что-нибудь раньше.
   И только тогда Герберт подчинялся. Наконец, они увидели свет возле "дома" и Джеда, готовившего ужин; Чарльз помог Герберту преодолеть последние ступени. Завидев их, Джед в изумлении поднялся.
   - Герберт, - воскликнул он, - что у тебя с головой?
   - Он попытался запеть, - ответил за своего товарища Чарльз, - и я ударил его по голове палкой. Я сказал ему, что только одному человеку в нашем лагере разрешено петь, это тебе, Джед. Два певца - это слишком много. Сожалею, но я, кажется, ударил его немного сильнее, чем хотел.
   - Брось свои шуточки, - отозвался Джед. - Что произошло на самом деле? Ставлю никель, что Герберт чуть не сорвался в пропасть.
   - Нет, я не падал, Джед, - сказал Герберт. - Я скажу тебе всю правду. Я встретил медведя-гризли и сказал ему: "Ты мне не нравишься". "Ты мне тоже", - ответил он и ударил меня лапой по голове; она была длиной в ярд, шириной в фут и толщиной тоже в фут. Затем, когда я упал, он навалился на меня, и весил он никак не менее двадцати тысяч фунтов. Когда я очнулся месяц спустя, Чарли стоял надо мной и сказал мне: "Все в порядке, Герберт, я вызвал медведя на дуэль, потому что он оскорбил тебя, и застрелил его". И он, конечно, это сделал.
   - Великая змея! - воскликнул Джед. - Вы повстречались с гризли?
   - Свидетельством тому моя голова, - сказал Герберт.
   Через несколько минут появился профессор и сразу же занялся головой Герберта. Он достал аптечку, без которой не пускался в путешествия, тщательно промыл и продизенфицировал рану, после чего заклеил ее пластырем.
   - Я дам тебе успокаивающее, а затем тебе лучше лечь спать, - сказал он. - Когда ты проснешься, думаю, головная боль пройдет, а после повторного принятия, жар в твоей ране будет ослабевать. Через неделю, полагаю, все пройдет.
   Профессор оказался прав, поскольку все так и случилось, как он предсказывал. Они с Чарльзом, на следующий день, отправились на место схватки.
   - Вам необыкновенно повезло, - говорил профессор по дороге. - Вы застали животное в тот момент, когда оно кормилось, а в это время гризли - самый свирепый и ужасный зверь.
   - Я и не знал, что гризли могут зайти так далеко на юг, - сказал Чарльз.
   - Они встречаются вплоть до Северной Мексики, хотя я полагал, что в данном регионе они чрезвычайно редки. Черные и коричневые медведи здесь более многочисленны.
   - Мы почти пришли, - сказал Чарльз. - Вот за этими кустами.
   Они раздвинули заросли и, оказавшись на поляне, услышали хлопанье крыльев, а потом увидели огромную птицу с крючковатым клювом, медленно поднимавшуюся в воздух. Профессор схватил Чарльза за руку.
   - Удача все еще на твоей стороне, - воскликнул он. - Ты только посмотри! Король птиц! Этот гриф так же огромен, как кондор, величайшая из всех птиц. Я знал, что они здесь обитают, но они очень редки, и я никогда прежде не видел его так близко.
   - Я попробую его подстрелить? - спросил Чарльз.
   - Ни за что. Это было бы бесполезным убийством. Достаточно того, что мы его увидели.
   Гриф медленно плыл по воздуху к высокому пику, пока не исчез из виду, после чего мужчина и мальчик вернулись к объектам, ради которых совершили свое путешествие. Огромному грифу не повезло. Туша медведя осталась нетронутой, также и оленя, за исключением того места, с которого начал гризли.
   Медведь оказался великолепным экземпляром, длиной, вероятно, девять футов, а весом около тысячи фунтов.
   - Нам нужно снять с него шкуру, мой мальчик, - сказал профессор. - Зимой она нам понадобится.
   Он вытащил нож и очень умело взялся за дело. Чарльз ему помогал. Огромный вес медведя мешал им, но они проделали работу до конца, после чего повесили великолепную шкуру, - замечательный трофей, - на дереве, где никакие животные не могли добраться до нее. Они вырезали самые лучшие части туш медведя и оленя и, с большим трудом, также повесили на дерево.
   - Я полагаю, стейк из гризли окажется довольно жестким, - сказал профессор. - Но Джед способен творить чудеса, так что вполне может приготовить деликатес. Во всяком случае, это касается оленины. Еще мы можем добыть горных баранов, или, как их называют апачи, mu-u. Они вон там.
   Он кивнул головой в направлении одной из снежных вершин.
   - Они вон там, - повторил он, - и, чтобы раздобыть их, нам понадобится терпение и выносливость, нам придется позабыть об усталости и не бояться холода. Возможно, позже мы отправимся туда на охоту.
   Но весь следующий день они были заняты переноской мяса оленя и медведя в деревню, а также выделкой шкуры гризли, которая почти полностью закрыла пол одного из жилищ. Джед взирал на нее с удивлением.
   - Если мне случится повстречаться со старым Ефремом, когда я буду идти по лесу, - сказал он, - то я вежливо сниму шляпу и скажу ему: "Это твоя дорога, она всегда была твоей, я это знаю. Прошу простить меня. Я ухожу". И медведь будет сильно удивлен, увидев, как я удираю, и ветер свистит у меня в ушах.
   - Это самое разумное, что ты можешь сделать, - сказал профессор.
   Достойно замечания, что никто из мальчиков не вспоминал о золоте, которое хотел разыскать Чарльз. Эта мысль не покинула совсем их голов, но она казалась чем-то очень далеким и неопределенным, наполовину реальной, наполовину фантастической, в суете будней. Их поглотила задача по устройству комфортных жилищ и подготовке к зиме в горах. Чарльз вспоминал слова Анании Брауна, искал их объяснение, но эпизодически, не сосредотачиваясь на них. Он думал о вещах более реальных, о тех, что были у него перед глазами.
   Мудрый старый профессор наблюдал за мальчиками и был ими доволен. Всю свою жизнь он посвятил приобретению знаний во всех отраслях, и сейчас его глубоко интересовал быт обитателей деревни, природа каньона и великих гор. Он не торопился покидать эти места. Он радовался дружбе Чарльза и Герберта. Он видел, что парни с Востока и Запада, оказавшись рядом, утрачивали манеры и привычки, присущие этим частям страны, и становились похожи друг на друга. Они становились не только сильнее и изобретательнее, закалялись их характеры. Пройдя через горнило печи, железо понемногу превращалось в сталь.
   - Они - прекрасные парни, - сказал как-то профессор Джедедайе.
   - Да, настоящие, замечательные парни, - согласился тот. - Они правильно окрашены. Не линяют в стирке, но становятся ярче. Забавно, насколько они были разными поначалу, и насколько одинаковыми стали сейчас.
   Тот вечер был немного холоднее обычного, и, когда они сидели возле огня на террасе, профессор поднял тему, о которой, казалось, совсем забыл.
   - Сегодня мне почему-то вспомнился этот человек, Крейкшенк, - сказал он. - Он, должно быть, тоже где-то в этих горах, и у меня такое чувство, что мы снова с ним встретимся. Разумеется, он будет этим недоволен.
   Он положил подобородок на ладони и задумался.
   - Странно, очень странно! - пробормотал он через некоторое время. - Странно, почему я не подумал об этом раньше! Он никогда не упоминал названия университета, где получил свою степень, и я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь из моих коллег говорил о нем.
   - Может быть, вы не правы, профессор, и мы никогда больше не увидим его снова, - сказал Герберт.
   - Как бы не так, - возразил профессор, и его глаза внезапно вспыхнули, - и если его звания - ложь, если он всего лишь проходимец, нам следует его разоблачить. В мире науки не должно быть никаких мошенников!
   Герберт молчал. При виде такого искреннего негодования, ему просто нечего было сказать.
   Несмотря на то, что древняя деревня, в которой они жили, располагалась достаточно высоко, здесь довольно часто бывало очень жарко из-за небольшого пространства в скалах, где сосредотачивался теплый воздух; в таких случаях они старались проводить время на террасе. У профессора имелась маленькая палатка, но они не ставили ее, предпочитая спать на расстеленных одеялах.
   Они также готовили пищу на открытом огне, профессор учил их этому, но большую часть работы выполнял сам. Они срубили два толстых ствола на плато и с большим трудом спустили их на террасу. Те оказались не совсем подходящими друг к другу, и если с одной стороны расходились дюйма на три, то с другой - около десяти. Они стесали одну сторону, так что поверхность стала гладкой, и они могли поставить на нее свои кастрюли, чайники и прочую кухонную утварь.
   С обоих концов бревна закрепили кольями. Грязь, скопившаяся на террасе, позволила им это сделать. Теперь между бревнами можно было разводить огонь, поскольку они представляли собой как бы стенки печи, и не горели, поскольку были свежими. На широком конце они расположили большие чайники и котелки, а на узком - кофейник и другие маленькие сосуды.
   Внутри бревен они могли поддерживать огонь, не опасаясь, что тот потухнет. Когда пламя угасало, угли продолжали тлеть до наступления утра.
   Впрочем, не все время они посвящали работе. Чарльз и Герберт отыскали прекрасный бассейн для купания в маленькой речке, место, где она становилась достаточно широкой и была глубиной в двадцать футов. Вода была настолько прозрачной, что они могли видеть рыбу, красивую золотую форель; кроме того, в пятнадцати футах над водой располагался выступ, с которого можно было нырять.
   Оказываясь здесь, они получали истинное наслаждение. Вода, даже в самый теплый день, была ледяной, поскольку речка брала свое начало где-то среди заснеженных вершин, и требовалось немалое мужество, чтобы прыгнуть в нее. Но мальчики были смелыми и выносливыми. Они спускались к бассейну почти каждое утро, поднимались на уступ, раздевались и начинали подначивать друг друга прыгнуть первым.
   - Ты боишься, Герберт, - сказал Чарльз, когда они впервые оказались здесь и сидели на выступе, глядя на прозрачную воду под ними - хотя прекрасно знал, что Герберт не боится, но... мальчики есть мальчики.
   - Боюсь? - отозвался Герберт. - Нисколько, Чарльз, и ты это прекрасно знаешь. Но здесь тепло, а вода холодная. Вон там, под нами, это кусок льда, или мне просто кажется?
   Чарльз рассмеялся.
   - Там нет никакого льда, - ответил он, - но мне кажется, вода сама как жидкий лед. Итак, кто из нас прыгнет первым? Прыгать первым или не прыгать первым - вот в чем вопрос.
   - Предлагаю прыгнуть вместе, - сказал Герберт. - Я досчитаю до трех, и кто не прыгнет, тот будет отъявленным трусишкой, достойным на веки веков презрения всех, кто с ним встретится.
   - Хорошо, - согласился Чарльз. - Валяй.
   - Начинаю считать, - сказал Герберт. - Приготовились! Один! Два! Три!
   Едва прозвучало "три!", как с выступа сорвались два тела, мелькнули в воздухе и одновременно погрузились в воду; вынырнули мальчики тоже одновременно, колотя руками по поверхности и хватая воздух.
   - Трусов нет, - сказал Чарльз. - Никто не заслуживает презрения на веки веков. Но, бррр, как тут холодно!
   - Это верно, - согласился Герберт, дрожа.
   Пробыв в воде не более десяти минут, они вылезли и обогрелись на солнце, испытывая приятное волнение. Затем снова прыгнули, и, в конце концов, стали задерживаться в воде гораздо дольше. А спустя два или три дня привели на уступ Джеда.
   - Мне совсем не хочется купаться, - сказал Джед, обозревая бассейн. - Удовольствие от купания сильно преувеличивают, к тому же, как вам известно, я могу простудиться.
   - Вода совсем не холодная, - сказал Чарльз с блеском в глазах, которого Джед не заметил. - Температура самая подходящая. Прыгай с нами.
   - Я? - сказал Джед, отступая от края уступа. - Профессор много раз говорил мне: "Прежде, чем прыгать, посмотри", и я всегда следую этому совету. Я всегда смотрю, прежде чем прыгнуть, и я не уверен, прыгну ли я вообще.
   - Конечно, прыгнешь, - сказал Чарльз.
   Они схватили его за руки - Джед уже разделся - и потащили его к краю уступа, так что он был вынужден прыгнуть. Однако когда он вылез и забрался на камень, то казался сильно рассерженным.
   - Первое, что я сделаю, как только согреюсь, - сказал он, - это хорошенько поколочу двух маленьких негодяев. После чего вернусь к себе на скалы и буду принимать там солнечные ванны.
   Впрочем, его гнев оказался притворным. Вскоре он, подобно мальчикам, полюбил бассейн и выказал себя прекрасным пловцом и ныряльщиком. Иногда к ним присоединялся профессор.
  

ГЛАВА IX. НОВЫЕ РЕСУРСЫ

  
   Их отлучки из деревни на плато стали более частыми, они постоянно совершали ценные и интересные открытия. В уединенном ущелье, или узкой долине, Герберт обнаружил молодые, нежные побеги маиса, свежие и зеленые. Они занимали участок размером около четверти акра, увлажняемый сбегавшей со склонов водой, а также ручьем, проложившим себе путь посередине участка, впадавшим в небольшую речку пятьюдесятью ярдами ниже. Маис рос отдельными пятачками, но обильно, и Герберт привел других взглянуть на свою находку.
   - Это очень интересно, а кроме того, еще один источник пищи для нас, - сказал профессор, внимательно рассматривая молодые побеги сквозь толстые очки. - Это указывает на то, что индейцы жили здесь долгое время после того, как обитатели утесы ушли или были изгнаны. Возможно, прошло немало лет с тех пор, как они ушли отсюда по причине какого-нибудь суеверного страха, которому подвержены дикие племена, эпидемии, приписанной ими гневу богов жителей скал. Это место стало табу, как говорят гавайцы. Тем лучше для нас, поскольку оно защищает нас от их набегов с этой стороны.
   - А маис? - спросил Джедедайя Симпсон. - Как насчет того, что здесь растет прекрасный маис, словно бы на хорошей почве вокруг Лексин'тона, К-и?
   - Это дикий маис. Изначально он был посажен индейскими скво, время от времени ухаживавшими за почвой для увеличения урожая, а когда это место было заброшено, он продолжал расти из зерен, падавших на землю из созревших початков из года в год. Если мы останемся здесь на длительный срок, то пожнем урожай того, что было посеяно женщинами апачей, но нам следует установить ловушки, чтобы сохранить его от набегов диких травоядных животных.
   - Диких травоядных животных, - шепотом сказал Герберту Джедедайя Симпсон. - Как ты думаешь, кто-нибудь иной смог бы произнести эти сложные слова так просто и ясно, словно пьет молоко? Разве ты не согласен, что профессор - величайший из людей, когда-либо рожденных в нашем мире?
   - Он, безусловно, великий человек, - совершенно искренне ответил Герберт. - По крайней мере, в окружающей нас пустыне.
   - Он знает все на свете, - по-прежнему шепотом продолжал Джедедайя.
   Они установили ловушки и капканы, ловили диких животных, снимали с них шкуры и использовали в пищу. Это предупреждало других, и их маленькое маисовое поле не подвергалось нашествиям. Герберт, считавший его своим на правах первооткрывателя, обнаружил древнюю грубую мотыгу в темном углу маленького дома на скале, куда они еще не заглядывали. Она была сделана из плоского камня, с деревянной ручкой, почти сгнившей от времени. Но Герберт без труда изготовил новую и обрабатывал ею свое поле, тщательно разрыхляя землю под каждым растеньицем. Джедедайя Симпсон, имевший представление о выращивании маиса, помогал ему советами, но Герберт настоял, чтобы и сам он принял в этом участие. Он очень гордился, когда на поле вскоре стали явственно заметны плоды его постоянной заботы. Один-два обильных дождя, и стебли взошли удивительным образом, обещая в скором времени богатый урожай.
   Джедедайя Симпсон лежал на краю поля в тени дуба, его длинная тонкая фигура вытянулась в траве, а широкая светлая шляпа была сдвинута на лоб. Он являл собой воплощение лени и довольства. Герберт, на солнце, энергично взмахивал своей каменной мотыгой, разрыхляя землю.
   - Хороший парень Герберт, - медленно протянул Джедедайя. - Нет лучшего занятия для молодого парня, чем ухаживать за маисом. Я занимался этим, когда был твоего возраста, в окрестностях Лексин'тона, К-и, самого прекрасного места на нашем земном шаре, и теперь посмотри, каков я. Никуда не сворачивай, Герберт, и ты достигнешь тех же высот, каких достиг я.
   Герберт рассмеялся.
   - Поднимайся, Джед, - сказал он. - Нет ничего лучше, чем поработать на солнышке.
   - Только не для меня, - отозвался Джедедайя. - Нет никого, кто бы лучше меня знал все о солнце и маисе. Работай, Герберт, а я пока вздремну в тени этого дерева.
   Однажды ночью их костер погас, и, когда профессор осмотрел свои запасы спичек, то пришел в некоторое беспокойство, найдя его истощившимся.
   - Нам нужно беречь спички, - скзаал он, - поэтому я буду пользоваться своими огненными палочками, хотя это очень утомительно, смею вас заверить.
   - Огненными палочками? - не понял Чарльз.
   - Этому я научился у цивилизованных апачей в восточной части штата, и, отправляясь в Аризону, взял огненные палочки с собой.
   Мальчики и Джедедайя отправились за профессором, любопытствуя увидеть, что он имеет в виду под огненными палочками. Тот извлек из своих сумок палку длиной около двух с половиной футов и толщиной в полдюйма.
   - Это, - сказал он, - часть стебля o-oh-kАd-je, как его называют апачи, то есть огненная палочка. Эту палочку нужно соединить с куском юкки, а дальше - тяжелая работа, в чем вы сами вскоре сможете убедиться.
   Он положил кусок мягкой сухой юкки на земли и крепко придавил ногой. Сунул конец огненной палочки в песок, а затем вставил его в небольшое углубление куска юкки. После чего принялся быстро вращать огненную палочку, зажав ее между ладоней.
   Маленький профессор обладал удивительной силой. Чарльз и Герберт до сих даже не представляли себе, насколько он силен. Его руки были словно из стали, длинные, гибкие, и он с невероятной быстротой крутил палочку, все время удерживая ее конец в углублении.
   Прошла минута, две минуты. На лице профессора Эразма Дарвина Лонгворта выступил пот, но скорость вращения палочки не уменьшалась. Постепенно углубление стало обугливаться, и, когда профессор счел необходимым, он аккуратно положил на уголь сухую траву. Несколько раз слегка подул, показалось робкое пламя, охватившее сначала траву, затем юкку, и вскоре превратившееся в весело полыхающий костер.
   Профессор Лонгворт убрал свою огненную палочку и сел, тяжело дыша, но с видом триумфатора.
   - Трение, парни, это всего лишь трение, которое много чего делает в нашем мире. Это, наверное, один из самых примитивных способов добычи огня, придуманных человеком, но он работает. И, как ни странно, прошли тысячи лет, а им продолжают пользоваться.
   Через несколько дней Чарльз сам попытался добыть огонь с помощью палочки, и преуспел, хотя страшно утомился, однако Герберт потерпел неудачу и все свои силы направил на маисовое поле.
   Чарльз с профессором отыскали в самом дальнем краю плато остатки поселения апачей, заброшенное, вероятно, лет двадцать назад. Разбросанные фрагменты керамики оказались в хорошем состоянии, и это подтверждало, по мнению профессора, то, что апачи бежали отсюда в панике.
   - Конечно, ими двигал суеверный ужас, - сказал он. - Здесь случился какой-то природный катаклизм, и они подумали, что на них прогневался бог жителей скальной деревни. Смотри, вот несколько совершенно целых кухонных принадлежностей.
   Он поднял большой неглазурованный горшок, изготовленный из красной глины, вместимостью, наверное, в три галлона.
   - Это, - продолжал он, - на языке апачей a-mat, то есть горшок для приготовления, а это - haht-ki-wah - чаша для хранения пищи.
   Последняя была также изготовлена из красной неглазурованной глины, была широкой и неглубокой, и содержала, по меньшей мере, четыре галлона. Они нашли также другие чашки и горшки. Некоторые из них были украшены узкими горизонтальными или зигзагообразными линиями, сделанными белой глиной. Ни у одной не было ножек. Когда их использовали для приготовления пищи, то, как пояснил профессор, их устанавливали на трех камнях, между которыми разводили огонь; эти камни назывались o-kuth-ku-nu.
   В небольшом овраге, полускрытом растительностью, она нашли два шаровидных сосуда из красной глины с водой внутри, накрытых корзиной. Каждый сосуд мог вместить около четырех галлонов, и, очистив, они отнесли их к другим, решив выбрать время и перенести все найденное в скальные жилища.
   В том же овраге Чарльз обнаружил любопытный плоский камень, длиной около восемнадцати и шириной в восемь дюймов, очевидно, обработанный рукой человека. Он показал его профессору.
   - Что это? - спросил он. Ему было любопытно, знает ли это профессор. Профессор знал.
   - Это, - ответил он, - metate, или на языке апачей ha-pi, используемый скво апачей для измельчения маиса. Она садится, зажимает его ногами, кладет на него маис и размалывает трением другим камнем, или ha-pe-cha, который должен находиться где-то рядом. Ну конечно, вот он!
   Он вытащил из обломков камень длиной около шести и толщиной в три дюйма. Подобно metate, он был изготовлен из черной лавы.
   - После того как скво разложит маис на ha-pi, - пояснил профессор, - она обеими руками берет ha-pe-cha и делает им скользящие движения над маисом вперед и назад, подобно тому как наши женщины используют скалку. Мы возьмем эти камни с собой; они понадобятся нам, когда в поле Герберта созреет урожай.
   Под руководством профессора они нашли другую пищу, неизвестную обычному человеку. Они собрали семена сагуары или гигантского кактуса, называемого индейцами ah-ah, - настоящий деликатес. Они также собрали спелые стручки мескита, измельчили их трением на камне и испекли хлеб.
   Но самой большой удачей для них оказалось мескальское или американское алоэ, которое апачи употребляют в пищу круглый год. Они спустились ниже по склону и обнаружили его в большом количестве на южной стороне высоких холмов и террас. Здесь оно росло густо, в рыхлой каменистой почве, и, под руководством профессора, они собирали его, срезая тяжелыми охотничьими ножами.
   Они срезали все растения, не превышавшие в высоту восемнадцать дюймов, и удалили нижние ветки. После этого они подрезали листья так, что каждое растение превратилось в большой зеленый шар. Они сложили эти шары в большие плоские корзины, найденные в деревне, и отнесли в овраг, где вырыли яму, на дне которой развели огонь.
   Они положили на огонь камни, а когда те нагрелись, расположили на них мискаль и покрыли сверху травой и землей.
   - Теперь оставим его на сорок восемь часов, - сказал профессор Лонгворт. - Я никогда не готовил его прежде, но много раз читал, как его готовят.
   - Конечно, он знает, как, - сказал Джедедайя Симпсон Герберту. - Нет ничего, чего бы он не знал.
   По истечении срока, назначенного профессором, яму вскрыли и достали из нее мискаль. Волокна стали более жесткими, но мясистая часть растения превратилась в сладкую сочную мякоть. То, что не могло быть использовано в ближайшее время, они забрали с собой, нанизали на палочки, высушили и убрали.
   - Если его долго хранить, - сказал профессор, - он станет твердым, и нам придется класть его в воду, прежде чем сможем употребить в пищу, но это все равно - ценный для нас запас еды, на непредвиденный случай.
   - Это величайший человек в мире, - снова заявил Джедедайя Симпсон.
   Но мискалем пополнение запасов не ограничилось.
   - Я изучал то, какие продукты могут дать пустынные и полупустынные земли, и как их использовать, - сказал профессор. - Я применял свои знания на практике в Азии и Африке, они помогут нам и здесь.
   Он показал им опунции на склонах, также именуемые tuna, которые, по его словам, должны были созреть в сентябре и могли использоваться в пищу, а также испанский штык, плоды которого напоминали бананы.
   - Они созреют в октябре, - сказал профессор. - Кроме них, мы можем собирать cama или луковицы дикого гиацинта, которые апачи называют a-nya-ka. Здесь также есть семена земли или mock orange; желуди, на языке апачей - i-hi-mi-a; кедровые орешки, u-koh; дикий чеснок, дикий картофель, смородина, ягоды можжевельника и много еще чего, о чем я пока умолчу. Каждая местность, какой бы неприветливой она ни казалась, содержит пищу для человека, если только он знает, как ее отыскать.
   - Но, профессор, - сказал Джедедайя Симпсон, - вы - единственный человек, который это знает.
   Профессор Эразм Лонгворт ласково улыбнулся. Он не имел никаких возражений против небольшой искренней похвалы.
   - Не единственный, Джедедайя, - ответил он, - но я рад, что являюсь одним из знающих.
   Спустя день или два после извлечения мескаля, Чарльз прошагал, охотясь, с дюжину миль среди холмов. Охота не принесла добычи, и, заметив среди деревьев поблескивающую воду, он сразу же направился к ней, поскольку день выдался жарким, и он страдал от жажды. Он оказался возле быстрого, но глубокого ручья, по обе стороны которого густо рос ивняк.
   Он раздвинул кусты, опустился на колени и вдоволь напился холодной, свежей воды. Но когда снова поднялся, то заметил, что его одежда покрыта беловатым сладким веществом. Он ничего не мог понять, пока не взглянул на листья ивняка и не увидел, что они также покрыты этим веществом. Он прикоснулся губами к листу и обнаружил, что тот тоже сладкий и приятный на вкус. Он не знал, что нашел, но, вернувшись в деревню, сообщил о своем открытии профессору Лонгворту.
   Профессор попросил в точности описать ивняк и сладкое вещество, найденное на листьях. Чарльз оказался хорошим наблюдателем, и описал все в мельчайших подробностях.
   - То, что ты нашел на ивах, Чарльз, - сказал профессор, - это уникально. Это - медовая роса. Мне известна только одна местность, где ее можно найти. Она встречается на листьях и молодых стеблях очень редкой ивы, растущей вдоль Дейта-крик в Аризоне. Из нее можно сделать прекрасный напиток, что я вам вскоре и продемонстрирую.
   На следующий день профессор и оба мальчика отправились к ручью, собрали немного молодых стеблей и листьев и поместили в воду. В результате получился приятный, освежающий напиток, который Герберт и Чарльз выпили в огромном количестве, без всякого вреда для себя. Они вновь и вновь возвращались к ручью за стеблями и листьями, так что теперь у них в одном из трехгаллонных сосудов всегда имелся сладкий напиток.
   Охота была удачной. Они добывали зайцев (ku-le), кроликов или cotton tail (he-lo), оленей (kwa-ka) и антилоп (mu-ul). Профессор Лонгворт знал названия этих животных на языке апачей, и вся деревня вскоре стала складом пищи и питья, как это, вероятно, было во времена, когда ее населяли скальные жители.
   - Этот термин сильно поистрепался, - сказал профессор Лонгворт, - но мы и в самом деле наследники веков. Жители скал оставили нам свои дома, построенные ими, возможно, тысячу лет назад и оставили нам многие свои изделия. Апачи также жили в этих местах, и тоже оставили кое-что, поспособствовавшее нашему комфорту. Это, безусловно, замечательный регион, самый живописный и необычный уголок нашей страны, и я никогда не пожалею о том, что оказался здесь.
   - Я тоже, - сказал Джедедайя Симпсон. - Единственное, что нам нужно, это немного больше музыки. Если бы здесь, на террасе, имелся духовой оркестр, я был бы совершенно счастлив.
   Но Герберту был не нужен духовой оркестр. Они сидели у огня, как обычно по вечерам, поскольку было холодно, и он думал, как это замечательно, что ему повезло найти таких хороших друзей. Он подошел к краю террасы и взглянул вниз, в черную пропасть. Затем поднял камень размером с кулак и бросил его в темноту. Он услышал звуки ударов камня о камень где-то далеко внизу, а потом все стихло. Некоторое время он стоял, наклонившись и прислушиваясь.
   - Что ты делаешь, Герберт? - спросил Чарльз.
   - Я могу ответить, - сказал профессор Лонгворт. - Он сравнивает себя с камнем. Он говорит себе, как он рад, что находится здесь, с нами, а не падает с тысячефутовой скалы в одиночестве, в темноте.
   - Именно так, - отозвался Герберт, возвращаясь к костру.
  

ГЛАВА X. ЗАТЕРЯННОЕ СТАДО

  
   Они продолжали свои исследования, уходя все дальше и дальше, Чарльз и Герберт, вместе и поодиночке. Эти их экспедиции отчасти были игрой, отчасти - для исследования местности, отчасти - в поисках знаков, о которых говорил Анания Браун. Они отправились утром, прихватив с собой запас еды на пару дней. Они часто задерживались, но профессор и Джед не беспокоились за них, зная, что они достаточно подготовлены, чтобы вернуться живыми и невредимыми.
   Они не делали привалов, спускаясь по склону на плато, двое стройных, сильных юношей, с легкими ружьями, шедших упругим шагом. Вскоре они достигли небольшой заболоченной долины, где обитала и процветала колония бобров, и только здесь в первый раз позволили себе отдых. Они старались не шуметь, и оставались в отдалении, наблюдая за зверьками. Они видели, как те сплавляют по каналам фрагменты бревен, как с грохотом упал клен на краю леса, четыре фута в окружности, перепиленный пополам бобровыми зубами.
   - Полагаю, зима предстоит суровая, - сказал Чарльз. - Смотри, как работают наши друзья-бобры, сколько запасов они делают.
   - Мы следуем их примеру, - рассмеялся Герберт, - по крайней мере, как можем.
   Они тихо прошли мимо, не желая беспокоить маленьких деловитых зверьков, и продолжили свое путешествие на северо-запад, к местам, в которые еще не ступала их нога. По прошествии некоторого времени, идти стало легче, чем они ожидали. Они снова поднимались, но это был сравнительно пологий подъем, среди прекрасных деревьев, свободных от подлеска.
   Было около полудня, когда они немного подкрепились олениной и отдохнули в тени великолепных сосен. Высокие вершины, покрытые снегом, казались ближе, внизу они могли видеть маленькую долину, где было расположено жилище бобров.
   - Здесь, в предгорье, маленький мир, - сказал восхищенный Герберт, - принадлежащий только нам.
   Они продолжили движение, и через полчаса Герберт, шедший впереди, в восторге остановился. Он стоял на вершине и смотрел вниз. Скалы под ними образовывали как бы чашу, а в ней синело красивое маленькое озеро, жемчужина среди гор, имевшая более темный цвет, чем отражавшееся в ней голубое небо. Оно было почти идеально круглым, возможно, не более трехсот ярдов, и, по-видимому, очень глубоким. Скалы почти перпендикулярно вздымались над поверхностью воды, окаймленной соснами, на добрых двести ярдов.
   Маленькое озеро, глубокий синий колодец, сверкающий и переливающийся на солнце, - Чарльз и Герберт испытывали радость первооткрывателей. Они были уверены, что их лица первыми отразятся в чистой голубой воде, решив при этом, что индейцы в счет не идут.
   Герберт бросил камень. Тот погрузился с всплеском и канул в бездонной глубине; вспорхнули и быстро исчезли испуганные дикие птицы. Поднялся также величественный орел; он медленно парил, и мальчикам казалось, что его маленькие красные глаза сердито смотрят на злоумышленников, посмевших нарушить покой в его владениях.
   - Мне кажется, что мистер Орел занимается незаконной добычей возле озера Карлтон и с нашей стороны было бы разумным наказать его за это, - сказал Чарльз. - У меня есть предложение, как наказать его за его высокомерие.
   - Не трать заряды впустую, - сказал Герберт. - Думаю, нам лучше не задерживаться здесь и идти дальше к Маунт Уэйн.
   Поскольку Чарльз назвал озеро в честь него, Герберт отплатил ему тем же, назвав гору его именем.
   Они взглянули друг на друга и рассмеялись.
   - Почему нет? - сказал Герберт. - Мы - первооткрыватели, а первооткрыватели имеют на это полное право.
   - Согласен, - отозвался Чарльз. - Отныне и вовеки - это озеро Карлтон и гора Уэйн.
   Они с неохотой покинули голубое озеро и направились на гору Уэйн. Им хотелось узнать, что находится за этой горой. Они поднялись довольно высоко к середине дня, миновав густые заросли сосен и других деревьев, а затем густой подлесок. Солнце клонилось к закату, окрашивая западную часть неба в красный цвет.
   Чарльз раздвинул кустарник перед собой обеими руками и протиснулся между ними, в то время как Герберт остался на месте в ожидании. Он успел сделать всего один шаг, а затем отпрянул назад, словно солдат, старающийся избежать пули; его лицо, повернутое к товарищу, в угасающем солнечном свете приобрело желтоватый оттенок. Он поднял руку и вытер влажный лоб, в то время как Герберт, пристально смотревший на него, увидел в его глазах страх, внезапный и абсолютный, как будто его товарищ увидел перед собой саму смерть.
   Они застыли так на несколько мгновений, пока ужас не исчез из глаз Чарльза; он сделал еще один шаг назад и ткнул перед собой дрожащим указательным пальцем.
   Герберт хотел было пройти вперед, но Чарльз предложил положить руку ему на плечо и только потом сделать один-единственный шаг. Герберт так и сделал, и, держась за товарища, увидел тысячефутовый обрыв, гладкий, как стена дома, серый и бронзовый там, где на него падали лучи заходящего солнца.
   Внизу они увидели вершины деревьев и серебряную нить между ними, - речку или ручей. Они смотрели на зеленую долину, и только теперь Герберт понял ужас Чарльза, которого инстинкт или быстрота зрения, или то и другое вместе, спасли от следущего шага, который привел бы его к неминуемой гибели.
   Долина выглядела очень привлекательно, с деревьями и водой, и Чарльз предположил, что в ней можно с удобствами расположиться на ночь.
   Но Герберт указывал прямо, в то место, где в трех или четырех милях от них снова вздымалась крутая скала, сверкавшая в лунном свете. Чарльз следил за его пальцем, двигавшемся по кругу, и везде видел только стену. Долина, казалось, была окружена скалами так, как коралловый остров окружает море.
   Мальчики с любопытством осматривались. Это место казалось им самым необычным из всех, какие они когда-либо видели, даже более необычным, чем деревня скальных жителей, когда они впервые увидели ее. Для большей безопасности они легли на край и смотрели в долину, выглядевшую как огромный колодец. Небо было чистым, они могли видеть, как ветви деревьев качаются от легкого ветерка. Серебряная нить ручья расширялась, прорезая долину, подобно лезвию меча, и им казалось, будто отсюда они могут различить мягкую траву на его берегах. Однако со всех сторон долину окружали скалы, изрезанные фантастическими фигурами, образовавшимися под действием времени, ветра и дождя.
   Зеленая долина внизу не могла скрасить чувство удаленности, которое навевали мрачные неприступные стены. Они перевели взгляд с растительности на скалы, черные там, где их не касались лучи заходящего солнца, в иных же местах, раскрашенные какой-то неведомой алхимией в серое, бронзовое, фиолетовое и зеленое. Их собственная фантазия помогала природе, и они видели в сплошном камне лица и изображения. Чарльз почувствовал, что рука Герберта, лежавшая на его плече, дрожит; он также почувствовал, что начинает замерзать. Он понимал, что мрачные неприступные скалы, а вовсе не холод ночи, заставляют его дрожать, и предложил закончить осмотр, по крайней мере, на сегодня, развести огонь, поужинать и отдохнуть.
   - Хорошо, - сказал Герберт. - Место выглядит довольно странным, мне хотелось бы его осмотреть, но уж никак не ночью.
   Они молча собрали хворост и развели огонь. Каждый из них знал, о чем думает другой. Там, внизу, была какая-то тайна, и им следовало дождаться рассвета, чтобы спуститься и постараться разгадать ее.
   Чарльз развел огонь, и пламя, взметнувшееся над кучкой сухих веток и листьев, завилось от ветра красным смерчем. Небольшое облачко дыма спустилось в долину и повисло там туманом, в расщелинах стонал ветер.
   Герберт пожаловался на холод, и, поплотнее укутавшись в одеяло, придвинулся поближе к огню; Чарльз заметил, что его товарищ дрожит. Он разложил свое одеяло, и мальчики легли спать.
   - Завтра долина раскроет нам свою тайну, - с вызовом произнес Чарльз.
   - Так и будет, - в тон ему ответил Герберт.
   Никто из них не знал, чему он бросает вызов, но каждый чувствовал, что это что-то очень могущественное.
   Никто из них не произнес больше ни слова.
   Ночью Чарльз проснулся. Огонь догорал, луны не было, фигура Герберта по другую сторону костра была скрыта темнотой. С гор спускался влажный туман, и его рука, когда он поправлял на себе одеяло, дрогнула от холода.
   Не в состоянии заснуть, Чарльз поднялся и подкинул дров в костер. Но огонь горел вяло, ленивым пламенем, давая лишь немного тепла и почти не рассеивая окружающий мрак. Герберт спал, как убитый. Мерцающий отблеск огня падал на его лицо, окрашивая в бледно-красный цвет. Он был настолько не похож на себя обычного, что Чарльзу на мгновение показалось, будто какие-нибудь джинны из Арабских ночей подменили его товарища, пока он спал.
   Какое-то время он сидел возле костра, оглядываясь вокруг, затем его внимание привлекла таинственная долина. Он подобрался к краю, ухватился за кусты и посмотрел вниз, но сейчас там ничего не было видно. Долина была заполнена туманом, откуда-то снизу раздавался тоскливый стон ветра.
   Мальчик долго оставался там, глядя на клубящийся внизу туман, скатывавшийся с террас и снова на них поднимавшийся. Каменные стены, показывавшиеся на мгновение, выглядели совершенно черными во мраке ночи, а их странные формы, придаваемые его воображением, казались чем-то гротескным и искаженным, из-за недостатка света.
   Долина завораживала. Он с нетерпением ожидал утра, чтобы вместе с Гербертом спуститься и посмотреть, что там было, кроме травы, деревьев и воды. Почувствовав странное желание броситься вниз, иногда охватывающее людей, смотрящих с высокого обрыва, он резко подался прочь от края и вернулся к костру.
   Герберт по-прежнему крепко спал, пламя вновь опало до углей. Чарльз лег и проспал до утра, а когда открыл глаза, то обнаружил, что Герберт готовит завтрак.
   - Мне показалось, ты слишком устал, старина, - сказал Герберт. - И я решил тебя не будить.
   - Спасибо, - пробормотал Чарльз. - Но в следующий раз наступит твоя очередь поспать подольше. Предлагаю начать спуск где-нибудь через полчаса, идет?
   - Это меня устраивает, - отозвался Герберт.
   В ярком утреннем свете долина являла собой разительный контраст: приятная зелень далеко внизу, где росли деревья и текла речка, и мрачная и изможденная там, где начиналась скала. Восходящее солнце зажгло тысячи разноцветных искр на камнях, а их скопления выглядели крошечным пламенем. Величие этого места вечером ничуть не потускнело утром.
   - Это самое впечатляющее из наших открытий, - сказал Чарльз.
   - Несомненно, - подтвердил Герберт.
   Они не сомневались, что найдут место, пригодное для спуска, если будут искать достаточно долго, и пробивались сквозь кусты, над массивом неровного камня, вдоль обрыва, пока у них не заболели ноги, а решимость не ослабла. Но они старались поддерживать друг друга, в надежде, что спуск вот-вот будет обнаружен, хотя окружность долины оказалась намного больше, чем они думали.
   Через некоторое время они были вынуждены сделать привал и пообедать, не разводя огня. Солнце сияло, каменные стены отбрасывали яркие блики, они смотрели на них, пока не были вынуждены отвести взгляд. Но они и не думали прекращать поиски; было невозможно оставить долину не исследованной, и, после обеда и краткого отдыха, они их продолжили. Около полудня они обнаружили расселину в скале, которую посчитали довольно пологим спуском, позволявшим оказаться в долине, но, когда они добрались до нее и обнаружили, что не ошиблись, было уже слишком поздно.
   Впрочем, расселина поросла невысоким кустарником, делавшим спуск относительно безопасным даже в сумерках, и они воспользовались ею, выискивая надежные места, прежде чем сделать очередной шаг, и придерживаясь за ветки и лианы.
   Заходящее солнце заливало долину потоками красного и золотого света. Стены были окрашены яркими цветами, внизу зеленели деревья и трава. Герберт остановился и, тронув Чарльза за плечо, указал на маленькое пастбище в центре долины, где паслись бизоны. Он узнал их с первого взгляда, поскольку ни с кем иным этих огромных животных, с лохматыми шеями и голыми лопатками спутать было невозможно.
   Никто из них не пытался скрыть свое удивление и, возможно, не поверил бы своим глазам, если бы не присутствие товарища, видевшего то же. Они знали, как, впрочем, знали все, что бизоны были истреблены на юго-западе несколько лет назад, и что единственное стадо, оставшееся в Соединенных Штатах, бродило где-то в труднодоступных местах Колорадо, - и все же здесь видели перед собой еще одно стадо этих великолепных животных, спокойно пасшихся, состоявшее, по крайней мере, из пятидесяти голов, насколько они могли сосчитать.
   - Герберт, это, действительно, я? - пробормотал Чарльз. - И я здесь? Я не сплю?
   Он осторожно прикоснулся ко лбу пальцем, как бы для того, чтобы понять - действительно ли это он, из плоти и крови?
   - Да, Чарли, могу тебя заверить, это действительно ты, - ответил Герберт. - И я рад, что ты здесь, и можешь подтвердить, что я вижу то, что вижу.
   - Это не иллюзия? Ведь это бизоны, настоящие живые бизоны? Я не ошибаюсь?
   - Нет, я тоже их вижу. Мы оба, одновременно, не могли бы видеть одну и ту же иллюзию.
   Некоторое время они продолжали неподвижно наблюдать, обмениваясь удивленными и восхищенными фразами, радуясь очередному своему открытию, поскольку считали обитателей долины не менее важными, чем сама долина. Солнце нависло над дальним ее концом огромным красным шаром, оранжевые лучи которого пронизывали все окрест.
   Все, освещенное ими, казалось, увеличилось в размерах. Бизоны казались просто гигантами, огромные деревья полыхали огнем, ручей переливался красным и желтым там, где его поверхности касались солнечные лучи. Снова и снова они повторяли друг другу, какое замечательное открытие сделали, поглядывая на висевшие за спиной ружья, поскольку там, в долине, их ожидала удивительная охота. Герберт сокрушался, что скоро наступит вечер, но Чарльз полагал, что ночной отдых пойдет им только на пользу. Они снова стали спускаться. Солнце скрылось за горами, красные и золотые сполохи исчезли, долина погружалась в темноту. Стадо бизонов исчезло, но они нисколько не сомневались, что снова увидят его; они продолжали спуск, цепляясь за ветви и лианы, прошупывая ногой каждый камень, прежде чем ступить на него.
   Сгущавшиеся сумерки были не настолько плотными, чтобы совсем скрыть стены; деревья и ручей также были видимы, пока они спускались. Когда оставалось совсем немного, мальчики увидели, что долина имеет большие размеры, чем это казалось им сверху; они были удивлены, каким образом здесь могли оказаться бизоны, поскольку сюда не было иного пути, кроме того, которым прошли они.
   Наконец, мальчики оказались среди зарослей и камней у подножия скал, и, стоя в траве, доходившей им до пояса, смотрели в небо, ощущая себя словно бы на дне огромного колодца.
   Сумерки по-прежнему позволяли разглядеть местность, поросшую тут и там кустами и деревьями.
   Не останавливаясь и не оглядываясь, они быстро направились к небольшому открытому пространству, на котором видели пасущихся бизонов, на ходу проверяя ружья, чтобы убедиться, что они должным образом заряжены. Окружающая их обстановка казалась им нереальной.
   Наступившая ночь не была совсем темной. На небе высыпали звезды, в их бледном свете можно было различить скалы.
   Они добрались до ручья, увиденного сверху, небольшого потока чистой воды, глубиной в фут или около того. Здесь они остановились, чтобы напиться и освежиться, и нашли воду прохладной и приятной на вкус.
   - Наверное, он скрывается в какой-нибудь расселине, - сказал Герберт. - Должен же он как-то вытекать отсюда.
   Но Чарльз не ответил, а просто дернул за рукав, призывая двигаться дальше. Герберт последовал за ним. Теперь они думали только о стаде бизонов, и каждый, в глубине сердца, начинал сомневаться, не привиделось ли оно им.
   Была еще одна вещь, казавшаяся странной и невозможной, - долина представлялась безжизненной. Пока они шли, ни одно животное не было потревожено их шагами. Среди пышной растительности не было видно птиц. Стояла тишина, нарушаемая только звуками их шагов и учащенного дыхания. Герберт заметил эту тишину и отсутствие жизни; они время от времени останавливались и прислушивались, но ничего не слышали. Ночь стояла безветренная. Ни один лист на деревьях не шевелился, воздух казался тяжелым, а их лица в темноте - смертельно бледными.
   Пройдя еще ярдов пятьдесят, мальчики приблизились к открытому пространству, на котором видели пасущееся стадо. Они вновь почувствовали уверенность, что нагонят его, а поскольку головы животных были повернуты к югу; мальчики подумали, что бизоны продолжили двигаться в южном направлении, поедая траву. Они ненадолго остановились, чтобы проверить ружья, их охватил охотничий азарт. Стадо, все еще остававшееся невидимым, перестало быть чем-то нереальным.
   - Скоро я добуду огромного быка, - сказал Чарльз.
   - И я тоже! - отозвался Герберт.
   Им было приятно осознавать, какая охота их ожидает, они чувствовали волнение, заставляющее людей рисковать жизнью в своем стремлении добыть какого-нибудь опасного дикого зверя. Сумерки сгущались, и хотя долину заволакивало туманом, он был недостаточно плотным, чтобы помешать преследованию.
   Внезапно Чарльз остановился и положил руку на плечо Герберта, хотя оба они видели одно и то же. В нескольких сотнях ярдов от них, на краю маленькой рощи, паслись бизоны. Они снова попытались посчитать их и определили, что тех около пятидесяти; они были восхищены могучими животными, настоящими царями прерий, оставшихся скрытыми для человека, обошедшего их горы в своем продвижении к Тихому океану.
   Силуэты бизонов были отчетливо видны в серых сумерках, огромные и темные, размером даже больше, чем могли себе представить мальчики. Они испытывали радость и гордость от своего открытия, они жаждали славных трофеев, которые вот-вот добудут. Каждый видел блеск нетерпения в глазах другого, они одновременно говорили о том, как им повезло.
   Чарльз послюнил палец, поднял его в воздух и обнаружил, что ветер дует от стада к ним; они снова осторожно двинулись вперед, уверенные, что смогут приблизиться к животным на расстояние ружейного выстрела. Стадо перемещалось так же бесшумно, как и мальчики; огромные животные едва двигались, поедая траву и кусты, когда проходили мимо них.
   И снова ощущение гнетущей тишины и запустения навалилось на мальчиков. Серые деревья, трава, горы, странность места, - все это угнетало, но они продолжали охоту, ибо желание добыть бизонов взяло верх над всем остальным.
   Им удавалось подкрадываться, не потревожив стадо, что обнадеживало; еще немного, и они приблизятся на расстояние ружейного выстрела. Они выбрали двух животных, самых больших из стада, стоявших близко к кустам, и решили, что стрелять будут в них, Герберт - в правого. Если они промахнутся, что было весьма вероятно, то животные побегут вниз, и они без труда смогли бы перезарядить ружья на бегу, преследуя их. Пространство было ограниченным, их охота не могла окончиться неудачей; предчувствуя близкий триумф, они с величайшей осторожностью двигались вперед, пока не оказались там, где хотели. Застыв неподвижно, они стали прицеливаться, каждый в свою цель, как они договорились раньше.
   Стадо, похоже, не подозревало об их присутствии. Сколь ни острым было обоняние бизонов, оно не предупредило животных об опасности. Их головы наполовину скрывались в высокой траве, и, когда мальчики смотрели сквозь прицелы своих ружей, они снова ощутили тишину долины, ее абсолютное одиночество, заставившее их немного придвинуться друг к другу, даже в тот момент, когда они целились.
   - Мы не можем промахнуться, - прошептал Герберт, хотя его руки дрожали от волнения.
   - Нет, не можем, - ответил Чарльз, у которого также дрожали руки.
   Выстрелы грянули одновременно.
   Каково же было их удивление, когда они увидели, что оба бизона, насколько они могли судить, даже не раненые, подняли головы и посмотрели в их сторону! Стадо последовало примеру своих вожаков, и через мгновение пятьдесят пар красных глаз уставились на мальчиков. Теперь, когда они подняли головы, они напоминали конный отряд. Чарльз и Герберт, спешно перезарядив ружья, выстрелили снова, и снова без какого-либо эффекта; испугавшись, уже почти чувствуя дыхание озлобленных животных, они повернулись и помчались прочь, опасаясь за свои жизни и надеясь найти хоть какое убежище.
   Каждый из мальчиков, в воображении или реальности, ощущал на своей спине горячее дыхание; они слышали грозный рев могучих животных.
   Это не было похоже на схватку с гризли; они испытывали странный, непреодолимый ужас. Они даже не заметили, как бросили свои ружья.
   Оглянувшись, Чарльз увидел, что стадо, находившееся не далее пятидесяти футов, преследует их, подобно кавалеристам. Он крикнул Герберту, чтобы тот сворачивал к деревьям, в надежде, что тяжелые животные продолжат бег по прямой, - и тот повиновался. Несколько раз они прибегали к подобной хитрости, но каждый раз бизоны поворачивали за ними; наконец, им удалось добраться до деревьев и, ухватившись за ветви, спешно подняться и избежать опасности.
   Бизоны остановились примерно в сотне футов, в ряд, уставившись на них красными глазами. Мальчики испытывали страх. И даже не пытались этого скрыть. Они чувствовали это каждым нервом своего тела. Они слышали, что эти животные, какими бы громадными они ни казались, были безвредны, но теперь те смотрели на них глазами, в которых, казалось, присутствовали человеческий интеллект и гнев, превышающий человеческий; гнев, который требовал их жизней за покушение, на которое они отважились. Мальчики чувствовали, как их до костей пробирает холод; гневный взгляд животных, державших их в осаде, приковывал их взгляды, пока они, наконец, не собрали остатки воли в кулак и не посмотрели друг на друга. И каждый из них увидел, что другой тоже боится.
   - Мы в безопасности, Герберт! - крикнул Чарльз.
   - Пока да! - с дрожью ответил тот. - Но ни ты, ни я, не знаем, удастся ли нам убежать.
   Пока они переговаривались, бизоны задвигались, и у мальчиков возникла надежда, что те уйдут, - которая тут же умерла. Животные окружили деревья, где они прятались, выставив кольцо часовых; и каждый из них, заняв свое место, кроваво-красными глазами, из-под нависающего лба, уставился на злоумышленников. Чарльз рассмеялся, но его смех не был веселым.
   - Нам не стоит опасаться, Герберт, - крикнул он. - Бизоны - не хищники. Вскоре они уйдут и снова станут пастись.
   Но в его голосе не прозвучало уверенности. Он сам не верил в то, что говорил. Он знал это, и Герберт тоже это знал. Ночь не становилась темнее; сгущалась серость, преобладавшая в долине, и формы животных, стоявших на страже, становились все менее отчетливыми. Тем не менее, казалось, что их красные глаза разгораются все ярче, превращаясь в подобие пламени многочисленных костров. Животные застыли неподвижно, от них не доносилось ни малейшего шума. Ветер шелестел листвой на деревьях, но это был единственный звук в долине; не было ничего, что могло бы спасти мальчиков, сидевших на деревьях и наблюдавших за бизонами.
   Сумерки сгущались, Герберт почувствовал, как холод проникает в него до мозга костей. Одинокая долина и удивительная ситуация наполняли его самыми противоречивыми чувствами. Были бизоны настоящими или выдуманными? Может быть, они - призраки? Когда он видел их, с угрозой взирающих на него красными глазами, волосы шевелились у него на голове.
   - Мне кажется, они никогда не уйдут! - крикнул он Чарльзу. - И еще кажется, что за мной следят призраки.
   - Спокойно, старина, спокойно! - крикнул в ответ Чарльз. - Крепче держись за свое дерево. Через некоторое время они обязательно уйдут.
   Герберт замолчал, однако через некоторое время рассмеялся резким, неестественным смехом.
   - Перестань! - встревожившись, крикнул ему Чарльз.
   - Я подумал, - произнес Герберт пронзительно высоким тоном. - Это последнее стадо диких бизонов. Их всех истребили, кроме этого стада, которое сохранилось здесь и теперь охотится на нас, первых людей, которых они увидели! Взгляни, вон они, живое доказательство!
   Он рассмеялся все тем же странным смехом. Чарльз тоже рассмеялся, частично из-за того, чтобы просто поддержать своего товарища, но его собственный смех показался ему таким ужасным, что, глядя на своих молчаливых стражников, он почувствовал холодный страх. Он не знал, как и когда сможет убежать, он не чувствовал приближения смерти; но сейчас во всем мире не было ничего, чего он желал бы больше, чем выбраться из этой долины.
  
   Герберт продолжал смеяться пронзительным резким смехом, а когда Чарльз попросил его прекратить, саркастически посоветовал ему обратить внимание, насколько четко исполняют их охранники свой долг.
   Ни один из них не покинул круга; их очертания стали еще более фантастическими в наступившей темноте, они становились все больше и больше. Небо было безоблачным, мальчикам казалось, они видят его бесконечную глубину; долину окружали высокие скалы, казавшиеся сплошной стеной, деревья превратились в сгустки мрака. Царила необычайная тишина. Ветер не играл листьями и травой. Бизоны застыли неподвижно. Тишина казалась тяжелой и зловещей. Она давила на мальчиков, им хотелось, чтобы хоть что-то ее потревожило, будь то кролик, если кролики водились здесь, олень или ночная птица. Но ничего не происходило; их окружал безмолвный круг, а сверху светила полная луна.
   Чарльз улегся между толстых ветвей и попытался заснуть. Ему показалось, что он впал в какое-то оцепенение, а когда проснулся, то вновь увидел луну и цепь молчаливых стражей. Где-то среди скал раздался шум, но это было всего лишь завывание ветра в расселине, и не принесло утешения.
   Чарльз окликнул Герберта, и был рад услышать, что товарищ отвечает ему обычным тоном.
   - Тебе пришла в голову какая-нибудь идея? - спросил Герберт.
   - Нам нужно отсюда выбираться.
   - И как мы это сделаем?
   - Мы могли бы открыть огонь из наших револьверов, но они слишком далеко, и, даже если бы нам удалось убить одного или двух, остальные все равно не ушли бы.
   - Ты прав, - отозвался Герберт. - Но знаешь, Чарли, у меня нет ни малейшей охоты убивать бизонов.
   - У меня тоже. И я был бы рад, если бы этого удалось избежать.
   Никто из них не знал, почему произнес эти слова, но, возможно, это стало кульминацией всего испытанного, некоторой нереальности происходящего, благоговения и веры в то, что нашлось казавшееся утраченным навеки. Но оба говорили от всего сердца.
   - Герберт, - произнес Чарльз, - бизон есть бизон, он не хищник. Думаю, обстоятельства сложились так, что мы сильно перепугались, но теперь нам стоит попробовать убраться отсюда, перебираясь с дерева на дерево.
   - Может быть, - согласился Герберт, - но давай еще немного подождем.
   Луна, скрывшаяся было за облаками, показалась снова, и бизоны приобрели четкие очертания, перестав казаться сгустками темноты, от чего последний час мальчиков бросало в дрожь. Тем не менее, свет по-прежнему увеличивал их до гигантских размеров, а воображение Чарльза и Герберта только помогало ему.
   Герберт прислонился к стволу; Чарльз подумал, что он, вероятно, собирается немного поспать, но затем, взглянув в его сторону, заметил, что глаза его товарища сияют тем же неестественным блеском, что и прежде, и с большей силой, чем до сих пор, почувствовал, что им следует как можно быстрее выбраться из долины. Но они еще некоторое время оставились неподвижными, не думая о том, что им надлежит сделать.
   Вера в то, что они оказались там, где чудом сохранились бизоны, которых человек лишил права на существование, превратилась в убеждение, и он не хотел встречаться взглядом с глазами мстительных животных, которых в любое мгновение мог представить своим мысленным взором. Свет луны падал на огромные скалы, высвечивая странные, угрожающие лица, которые его воображение видело в неровностях камня. Оно даже превращало силуэты деревьев в гигантские, напоминающие человеческие, формы, склонившиеся к нему, но он закрыл глаза и постарался избавиться от этого наваждения.
   Немного погодя он сказал Герберту, что им нужно спускаться, поскольку они не могут сидеть на деревьях вечно, и что глупо оставаться здесь, теряя силы и ослабляя волю непрестанным бдением. Но Герберт ответил отказом, заявив, что не может пошевелиться, пока эти звери наблюдают за ними; он видел устремленные на него миллионы красных глаз, и знал, что как только он коснется земли, их обладатели набросятся на него и затопчут до смерти. Чарльз видел нежелание Герберта, но, зная, что они должны уйти, решил не трать слов попусту.
   - Идем, Герберт, - сказал он. - Мы испугались призраков. Большая часть того, что мы видели, создана нашим воображением. Я спускаюсь.
   Он все еще боялся, но усилием воли заставил себя начать спускаться с дерева. Ужас охватил его, когда он почувствовал под ногой землю, и он застыл, испуганный, но настроенный решительно. Герберт, чувствуя то же самое, последовал его примеру, и теперь тоже стоял на земле. Бизоны по-прежнему смотрели на них, но не двинулись с места, и это придало мальчикам смелости.
   Герберт указал на темную линию около далекого утеса, которая была хорошо видна в лунном свете, и спросил, не там ли они спускались в долину. Чарльз ответил утвердительно и, не давая ему времени на раздумья и колебания, схватил за руку и потащил, твердя, что им следует как можно быстрее добраться до этого места и выбраться отсюда. Они начали движение к стражам, стоявшим между ними, и местом, которого они хотели достичь.
   Чарльз крепко держал Герберта за руку, и чувствовал, как она дрожит.
   Когда они оказались возле цепи бизонов, те, казалось, расступились, давая им пройти. Они наткнулись на свои ружья, лежавшие на земле там, где они их бросили во время своего панического бегства, и подняли их. У них не было ни малейшего желания стрелять в бизонов, и они испытывали от этого странное облегчение. Страх постепенно исчезал, они ускорили шаг. Чарльз отпустил руку Герберта, они чуть не бежали, глядя на темную линию, отмечавшую спуск, по которому они проникли в долину.
   Внезапно Герберт положил руку на плечо Чарльз и кивнул через плечо. Оглянувшись, тот увидел, что бизоны следуют за ними, подобно почетному эскорту. Герберт рассмеялся и сказал, что животные хотят убедиться в их уходе из долины. Чарльз был с ним согласен, но этот молчаливый эскорт снова вызвал у него безотчетный страх.
   Очертания подъема становились все более отчетливыми, стали видны скрывающие его кустарник и лианы, и через несколько минут они уже шли по нему. Чарльз чувствовал себя преступником, убийцей, с позором убегающим с места преступления, и это чувство, возникнув в нем, только росло, не желая уходить. Герберт был его сообщником, и, конечно же, его поведение свидетельствовало о том, что он сознает свою вину.
   Чарльз ускорил шаг, стараясь как можно скорее уйти отсюда. Герберт старался не отставать; ничего не говоря, они достигли первой площадки. Не оглядываясь назад, они еще некоторое время поднимались, после чего Чарльз облегченно рассмеялся. Стадо бизонов возвращалось на свое пастбище.
   - Эти животные вовсе не наша выдумка, - сказал Чарльз.
   - Да, - сказал Герберт, также почувствовав облегчение, - но наше воображение поработало на славу. Я читал о таких вещах. Необыкновенная долина, ночь, чудесная находка стада животных, считающихся истребленными, суеверный страх, - все это привело к тому, что мы многое себе нафантазировали.
   - Но нас, в самом деле, преследовали бизоны.
   - Разумеется, и они следили за нами, пока мы сидели на деревьях.
   - Интересно, как они здесь оказались.
   - Прошли через какую-нибудь расселину, которую мы не нашли.
   - Я думаю, - сказал Чарльз, - возможно, животные этого стада развили качества, оставшиеся неразвитыми у обычных бизонов с равнин. В горах северо-западной Канады имеется редкая разновидность бизона, именуемая лесной бизон, он более крупный и свирепый, чем обычный. Вероятно, вначале эти были такими же, но, уйдя в горы, стали большего размера и приобрели свирепый характер по причине их среды обитания.
   - Наверное, ты прав, - сказал Герберт, - и, скорее всего, именно по этой причине они взяли нас в кольцо. Но, хотя они и напугали нас до полусмерти, Чарли, и заставили меня дрожать от страха и холода, у меня нет желания охотиться на них. Что касается меня, то я никогда никому не расскажу о них.
   - Я тоже, - отозвался Чарльз, - за исключением профессора и Джеда, которые, я уверен, будут молчать, как и мы.
   - Разумеется! Когда я говорил никому, то имел в виду - никому кроме них, - сказал Герберт.
   Они продолжали подъем, и закончили его той же ночью. В деревню они вернулись поздно, на следующий день, и нашли профессора и Джеда очень встревоженными. Профессор был очень удивлен, когда они рассказали ему, что с ними случилось.
   - Вам посчастливилось сделать великое открытие, - сказал он. - И я рад, что не пострадали ни вы, и ни одно из этих замечательных животных. Пусть они живут спокойно, в безвестности, как и колония бобров.
   Джедедайя Симпсон из Лексин'тона, К-и, усмехнулся.
   - Сегодня не каждый мальчик может попасть в окружение бизонов, - сказал он, - и, держу пари, Чарли, что когда вы с Гербертом сидели на деревьях, то были бы рады услышать, как я играю на аккордеоне "Дом, милый дом".
   - Конечно, Джед, - ответил Чарльз. - Это было бы здорово. Мы не раз вспоминали о тебе.
   - Ну ладно, - сказал профессор, - после такого приключения вы имеете право на отдых.
  

ГЛАВА XI. ДРЕВНЯЯ БАШНЯ

  
   Но их отдых не мог быть долгим. В первую ночь после возвращения, мальчики рано отправились в свои кровати в маленьких домах на скалах. Поскольку хижины располагались близко друг другу, теперь каждый имел собственную спальню. Спальня Чарльза располагалась рядом со спальней Герберта; пожелав друг другу спокойной ночи, они разошлись.
   Чарльз минуту или две стоял неподвижно, прежде чем лечь. Многочисленные уборки привели к тому, что дом его был чистым, а воздух в нем - свежим. Плесень и запахи прошедших веков исчезли, он радовался, что снова оказался в этом странном, но уютном, месте. Он смотрел в круглое окошко, диаметром семь или восемь дюймов, и видел темное пятно неба. На этом пятнышке не было ни одной звезды, он знал, что небо скрыто облаками. В большом каньоне застонал ветер.
   Чарльз знал, что скоро начнется дождь, столь редкий в этой области, и был рад этому. Он чувствовал себя все более и более комфортно. Ветер поднимался по каньону, наконец, он ворвался в маленькое окошечко. Чарльз открыл дверь, и в дом хлынул второй поток воздуха. Если судить по направлению ветра, дождевые струи не будут попадать в дом, а значит, атмосфера внутри останется свежей и прохладной. Живя дикой жизнью, Чарльз стал сильнее, его легкие требовали больше воздуха, чем прежде.
   Он стоял и смотрел, пока не увидел всполохи молний на горизонте и не услышал сердитое ворчание грома, эхом прокатившееся по каньонам. Звук этот в обширном лабиринте высоких гор и огромных ущелий был непередаваемо торжественным и величественным, даже грозным. Чарльз не мог до конца избавиться от чувства страха, слыша гром, и был уверен, что древние обитатели скал, живя в таком окружении, должны были составить свой пантеон из богов грома, молнии и бури.
   Он увидел невероятно огромный отблеск молнии на черном базальте скалы в миле отсюда. На мгновение камень, казалось, вспыхнул, с него, вниз, запрыгали огненные шары. Затем снова наступила тьма, но секунд через двадцать молния увенчала огнем высокий, пустынний пик. Вскоре молния и гром прекратились, хлынул дождь.
   Чарльз разделся и лег. Каждый из них постарался устроить себе максимальный комфорт, и в первую очередь это относилось к кроватям. Сначала он положил слой перьев индеек, и уже на них - выделанные шкуры; сейчас он с удобством устроился на них и накрылся одеялом, поскольку похолодало. Он сразу же уснул, спал долго и проснулся уже после того, как дождь кончился. Герберт так же крепко спал в соседней спальне.
   Профессор Лонгворт и Джед Симпсон на следующий день поднялись рано, но перемещались по деревни, стараясь не шуметь.
   - Пусть поспят, - сказал профессор. - Сейчас им это просто необходимо.
   Каньон, после грозы, был наполнен чистым свежим воздухом. Дождь смыл с деревни грязь и пыль, и профессор Лонгворт, прогуливаясь по террасе, время от времени останавливался и смотрел вокруг восхищенными глазами.
   - Какой мир! Какой мир! - бормотал он. - Как хорошо, что человек редко тревожит его своим присутствием!
   Эта изоляция и воздвигнутые природой оборонительные валы привлекали профессора Лонгворта. Если здесь и побывали люди, то их было немного, - это позволяло ему заняться исследованиями. Рядом с ним находились товарищи, которые ему нравились, друзья, но не соперники. Сейчас он не поменялся бы своим положением ни с кем в мире. Но он не собирался просто восхищаться. Он придумал план, в соответствии с которым намеревался действовать последующие несколько дней.
   Чарльз и Герберт спали до полудня, и, пока они завтракали, Джед с профессором обедали. Джед постарался на славу. Он наловил форели, у них были также оленина, консервы и кофе. Мальчики жадно поглощали пищу, профессор наблюдал за ними с удовлетворением.
   - Вы в полном порядке, - заявил он. - Я нарочно попросил приготовить для вас побольше еды, и, полагаю, вы не захотите в будущем повторить попытку добыть себе стейки из бизонов.
   - Нет! Нет! - хором ответили Чарльз и Герберт.
   Профессор рассмеялся.
   - Я нисколько не удивлен тому, что вы испугались, - сказал он. - Это странная местность; странность - ее основной признак. Мне неизвестно более интересной местности во всем мире, и мне хочется продолжить ее исследование. Мы с тобой, Чарльз, отправимся послезавтра в экспедицию в горы за пределы нашего "полуострова". Люди, которые строили такие деревни, не ограничивались жильем на скалах, они строили их на плато, в долинах и на вершинах гор. Странные древние жители. Я многое узнал об их жизни, но не могу полностью воссоздать ее.
   Чарльз был в восторге от такой перспективы. Джед и Герберт оставались присматривать за домом, и их это устраивало. У них было много дел, которые необходимо было сделать.
   Чарльз и профессор отправились рано утром; каждый взял с собой ружье, револьвер, топор и нож. Топоры им понадобятся для устройства лагеря. Они также взяли одеяла, хотя стояла прекрасная погода, и дождя не ожидалось. В такой засушливой местности было маловероятно, чтобы ливни выпадали чаще раза в месяц. На всякий случай, они привязали к поясам по фляге с водой, хотя профессор мог разыскать воду где угодно и утверждал, что она здесь в изобилии.
   Будучи опытными путешественниками, они с легкостью достигли вершины скалы, не затратив при этом много сил, и помахали оттуда Джеду и Герберту. Согласно расчетам профессора, они должны были вернуться приблизительно через неделю.
   Они шли через "полуостров", главным образом, через лес, причем размер некоторых деревьев говорил о том, какая здесь, на этом высоком хребте, хорошая почва. Высокие сосны, огромные дубы, осины и кедры, кустарники и травы. Дважды они выходили к родникам, у подножия невысоких холмов. Второй, пробившись на волю, образовал выемку в скале, глубиной в шесть дюймов и фут шириной. Отсюда вода стекала ручьем по скальному выступу и падала вниз с высоты в тысячу футов. Возле родника росли два могучих, великолепных дуба.
   Это было очень живописное место, и они остановились здесь в полдень. Профессор указал на следы животных, на другом берегу ручья.
   - Медведь, олень, волк, горный лев и другие звери приходят сюда на водопой, - сказал он. - В древние времена - сколько лет прошло с тех пор, я сказать не могу, - вполне вероятно, что мужчины приходили сюда охотиться, но теперь... Теперь это кончилось, и я полагаю - навсегда.
   - Но нам это место может пригодиться, - заметил мальчик.
   - Скорее всего, - ответил профессор. - Вне всякого сомнения, мы сможем отыскать здесь индеек и оленей.
   - В этой местности, похоже, много деревьев и воды, - сказал Чарльз. - Почему же индейцы не приходят сюда?
   - Виной тому уединенность и тот факт, что эта местность изобилует высокими хребтами и глубокими ущельями, - ответил Лонгворт. - Дикие люди, как правило, ленивы, поэтому апачи, юты, пиуты и навахо предпочитают равнинные территории. Жители скал, как я полагаю, изначально искали здесь защиту, а теперь, когда они ушли, эта местность стала царством ветров и диких животных... Мне кажется, Чарльз, полуденная жара стихает, так что мы можем двигаться в путь...
   - Еще пара глотков, и идем, - отозвался мальчик.
   Он прилег возле родника и сделал несколько глотков прохладной, чистой воды. Этот родник брал свое начало где-то внутри больших пещер, в самом сердце гор. Лонгворт также напился, после чего наполнил водой бутылки. Затем они возобновили свое путешествие, изучая следы животных и осматривая местность.
   Они миновали "полуостров", плоскогорье и спускались по длинному склону, покрытому чахлой травой и отдельными, росшими тут и там, соснами. Они спускались как бы к дну огромной чаши, а вокруг них вздымались рваные хребты и беспорядочно разбросанные пики, словно бы разбросанные случайным образом могущественной рукой Создателя. Большинство склонов плотно поросли деревьями; над ними тянулись к небу пустынные каменистые вершины; на некоторых лежал снег.
   - Мне кажется, - сказал мальчик, - это страна всегда была дикой.
   - По крайней мере, сейчас она дикая, - отозвался профессор, - и я этому очень рад. Я здесь, чтобы увидеть величие Природы, а не ее обычные проявления. Склон быстро спускается, и к ночи мы окажемся, должно быть, на три четверти мили ниже того уровня, на котором расположена наша деревня.
   - А что это там такое, впереди? - спросил Чарльз. - Какая-то причудливая скала, подвергшаяся воздействию ветра и дождей?
   Профессор Лонгворт достал бинокль, внимательно посмотрел, и на лице его показались признаки необычайного возбуждения.
   - Ни в коем случае, Чарли, мальчик мой! - воскликнул он. - Это одна из тех вещей, которые я жаждал, но не надеялся, отыскать. Это сделано не природой, но руками человека. Это башня, построенная жителями скал, и я могу видеть отсюда, что это великолепный экземпляр, сохранившийся почти идеально.
   Башня находилась приблизительно в двух милях от них, но выглядела значительно ближе, благодаря необыкновенно чистому и прозрачному горному воздуху. Профессор, движимый любопытством, быстрым шагом направился к ней. Чарльз, заинтересованный не меньше его, старался не отставать. Вскоре он убедился в правоте профессора, поскольку отчетливо смог различить кладку.
   Подойдя, они увидели, что башня расположена на выступе, с видом на глубокий каньон. Чарльз прикинул, что она должна была быть футов в пятьдесят высотой, двадцать футов диаметром у основании и десять - наверху. Она была сложена из больших камней, искусно уложенных один на один, и не скрепленных раствором.
   - Остановись, - сказал профессор Лонгворт, когда они находились футах в пятидесяти от башни. - Я хочу насладиться ее видом, Чарльз, прежде чем мы приступим к ее исследованию.
   Чарльз прекрасно понял его; некоторое время они стояли и любовались видом своей находки.
   - Здесь есть еще одна, в четверти мили дальше, - сказал профессор, указывая длинным пальцем, - но время и бури оставили от нее едва половину. Та, что перед нами, наверное, сохранилась лучше всех прочих, если они есть в этих горах. Нам страшно повезло отыскать ее.
   - А для чего ее построили? - спросил мальчик.
   - Трудно сказать. Скорее всего, это была дозорная башня, служившая также для обороны. Возможно также, она была как-то связана со священными обрядами древних жителей. А теперь, воздав ей должное, Чарли, давай войдем в нее и хорошенько осмотрим.
   В стороне, обращенной к горе, имелось большое отверстие. Очевидно, когда-то здесь имелась маленькая дверь, но несколько камней выпало из кладки, и теперь отверстие превышало человеческий рост.
   - Буду очень удивлен, - сказал Лонгворт, - если мы не найдем внутри каменной лестницы, ведушей на верхнюю площадку, хотя она наверняка окажется очень узкой.
   - Чтобы было проще обороняться от врагов?
   Профессор кивнул.
   - Сейчас мы это узнаем, - сказал он, смело ступая в проем. Здесь он остановился и несколько раз втянул воздух носом. Чарльз сделал то же самое.
   - Пахнет зверем, - сказал профессор.
   - И крупным, - добавил мальчик, - иначе он не был бы столь сильным. Смотрите, вот клочья шерсти, которые он оставил, когда входил или выходил.
   Он вытащил два или три клочка грубой шерсти, каштанового цвета, из трещин между камнями, и протянул их профессору.
   - Они принадлежат Его Величеству, - сказал тот.
   - Его Величеству?
   - Медведю гризли, самому опасному из всех наших зверей, в чем ты и Герберт уже могли убедиться. Внутренняя часть башни представляет собой удобную берлогу для этого монстра зимой, и, конечно же, использовалась именно с такой целью. Но Его Величества сейчас нет дома. Вне всякого сомнения, он ушел отсюда до следующей зимы, так что мы можем не опасаться. Ага, а вот и лестница, про которую я говорил. Иди за мной, Чарльз, и будь очень осторожен.
   Осторожность и в самом деле была необходима. Маленькая извилистая лестница представляла собой выступающие камни едва ли на ширину ступни. Они были, несмотря на покрывавшую их пыль, скользкими, как стекло.
   - По ним, наверное, поднимались и спускались тысячи ног, - сказал профессор. - К сожалению, здесь нет опытного археолога, который смог бы определить ее возраст. Держись как можно ближе к стене, Чарли. Ломать кости лучше всего в большом городе, неподалеку от больницы.
   Поднявшись на пятнадцать футов, они оказались на остатках платформы. Широкие плоские камни шли по всему периметру башни, здесь имелись остатки стропил. Но не было никаких следов железных изделий; возможно, обитателям скал оно было неизвестно.
   На платформе имелось два узких окна, одно из которых выходило в долину, и здесь они остановились на минуту или две, чтобы передохнуть. Чарльз видел через окно дно долины, массу растительности, чуть потускневшей поздним летом, и понял, насколько полезной могла быть башня для людей, наблюдавших за приближающимся из долины врагом.
   В пятнадцати футах выше этой есть еще одна платформа, - сказал профессор. - И там тоже есть окна.
   Они медленно поднялись на вторую платформу, а затем на крышу, частично обвалившуюся. Профессор предположил, что некогда она была сплошной, за исключением, возможно, какого-нибудь люка.
   Прощупывая камни, чтобы найти самые надежные, способные выдержать их вес, они осторожно поднялись на вершину башни. Здесь они на некоторое время задержались, осматривая обширное пространство гор и глубокую долину.
   - Наверное, эта долина еще большего размера, чем та, в которой вы с Гербертом нашли бизонов, - сказал профессор. - Она четыре или пять миль в ширину, и даже в бинокль я не могу увидеть, где она заканчивается. Если судить по этой башне, и еще одной, расположенной дальше, она была заселена людьми, отличными от жителей скал, и им враждебными. Эта башня была неприступной для всего, кроме голода и жажды. Предлагаю спуститься и осмотреть ее основание. Мне хочется понять, как она была построена.
   Они стали медленно и очень осторожно спускаться, пока не достигли подножия. Чарльз был рад возможности немного отдохнуть и перевести дух. Он не остался в башне. Ему показалось, что запах зверя только усилился; они с профессором отошли в тень большого дуба, росшего неподалеку. Здесь воздух был чистым и сладким, пропитанным запахом горного хмеля.
   - Уже поздно, - сказал профессор, - а поскольку торопиться некуда, думаю, нам лучше всего расположиться здесь. Если я не обманываюсь, среди кедров имеется источник. Они выглядят так, словно растут у воды; вероятно также, что древние люди строили свои башни неподалеку от источников.
   Чарльз поискал среди кедров и нашел небольшой, но сильный родник, из которого они наполнили свои опустевшие бутыли. Тень дуба, очевидно, была прекрасным местом для лагеря, и они расположили свои вещи под его ветвями.
   Чарльз собрал хворост и развел огонь. Профессор, на углях, приготовил кофе в небольшом горшочке и оленину. Мальчик был уверен, что они смогут отыскать диких индеек, но они решили пока что не охотиться на них.
   Они поели с большим аппетитом, притушили костер и прислонили ружья и пояса с патронами к дереву. Рюкзаки с провизией и бутыли с водой они повесили повыше, а затем, расстелив на траве одеяла, удобно расположились на них. Профессор достал трубку и с величайшим удовольствием закурил.
   - Через час будет совсем темно, - сказал он, - мы можем спать под этим деревом в абсолютной безопасности. Не думаю, что нас обнаружат индейцы. Возможно, их воины не приходили в эти места лет сто.
   - И, будем надеяться, не появятся еще сто лет, - отозвался Чарльз. - Один раз я уже сталкивался с апачами, и с меня этого вполне хватит.
   - Завтра с раннего утра я начну осматривать башню, - сказал профессор, - но и сейчас у меня есть немного времени, чтобы кое-что сделать.
   Он достал свой маленький геологический молоток и, подойдя к основанию башни, стал откалывать кусочки камней. Вскоре он настолько углубился в свою работу, что совершенно позабыл о времени и о наступлении сумерек. Чарльз тоже забыл о них, поскольку длинный переход и подъем на башню немного утомили его. Лежа на одеяле, расслабленный, он постарался принять как можно более удобную позу, и уже было задремал, когда его внезапно разбудил ужасный рев.
   Вне всякого сомнения, его полусонное состояние добавило ужаса. Чарльз вскочил на ноги, словно его ударило током, и увидел двух огромных медведей гризли.
   - Бегите, профессор, бегите! - крикнул он, и в то же мгновение заметил Лонгворта, бросившего свой маленький молоток и ринувшегося в башню.
   У Чарльза не было возможности успеть добраться до башни, но сук большого дуба, под которым он отдыхал, находился в пяти футах от него. Страх дал ему крылья. В один прыжок он оказался возле дерева. Еще один прыжок - и он ухватился за нижний сук. Судорожный рывок, и он ухватился за другой сук, повыше, в то время как ужасные когти гризли впились в кору в том месте, где мгновение назад находились его ноги. Не останавливаясь, обливаясь потом, он поднимался все выше и выше, пока не оказался на толстой ветке в тридцати футах от земли. Какое-то время он сидел, прижавшись к стволу, и дрожал, слушая рев и рычание внизу.
   - Держись, Чарли, мой мальчик! - услышал он голос профессора. - Я увидел тебя из окна и убедился, что ты в безопасности. А потом поднялся сюда.
   Профессор Лонгворт находился на вершине башни. Он потерял свой шлем, его волосы растрепались. Он тяжело дышал. Медведь и медведица, между тем, бросались от башни к дубу и обратно, издавая ужасный рев. Вскоре к ним присоединились два взрослых медвежонка, принявшиеся подражать своим родителям.
   - Ну, Чарли, - крикнул профессор, - у нас незваные гости. Надеюсь, они тебе нравятся.
   - Мне нравится, что между нами и ими имеются башня и дерево. Похоже, вы были правы, профессор, когда сказали, что у них логово в башне, но не были правы в том, что они приходят сюда только на зиму. Они приходят сюда каждый вечер.
   Профессор Лонгворт нервно рассмеялся.
   - А как ты относишься к тому, Чарльз, - крикнул он, - что все наше оружие осталось внизу? Даже мой геологический молоток. У меня имеется только перочинный нож, но им вряд ли можно расправиться с двумя взрослыми и двумя подростками гризли, обезумевшими от того, что мы вторглись в их жилище.
   - Это дерево и я некоторое время не покинем друг друга, - отозвался Чарльз. - Это лучшее дерево, какое я когда-либо видел, прекрасное дерево, это дерево-защитник; оно росло здесь с особой целью - спасти мою жизнь, и, может быть, ожидало этой возможности сто лет.
   Он пытался говорить весело, но это была трудная задача. Он по-прежнему дрожал, но старался взять свой страх под контроль. Медведи все еще метались между деревом и башней, с пеной на губах. Они били лапами по ружьям и пистолетам, и мальчик опасался, что они схватят их зубами и повредят. Однако, гризли, обнаружив, что те представляют собой холодный металл и совершенно несъедобны, оставили оружие в покое и стали, рыча, пытаться добраться до еды, висевшей на ветке.
   Потерпев неудачу и здесь, поскольку не могли дотянуться до рюкзаков, они снова взревели от ярости. Наконец, они прекратили попытки достать их. После чего один из взрослых присел у подножия башни, а другой - возле дерева. Двое любопытных медвежат обыскивали все вокруг. Один из них нашел шлем профессора и ухватил зубами за край.
   Профессор рассердился и начал выкрикивать проклятия. Этот шлем был ему дорог. Много дней он давал ему защиту от пылающего солнца.
   - Брось его! Брось! - кричал он. - Зачем он тебе понадобился, ты, невежественный, глупый медведь? Брось его, я сказал!
   Но в юном медведе, похоже, присутствовал дух противоречия. Он присел на корточки, по-прежнему удерживая шлем в зубах, и посмотрел на профессора. Чарльзу показалось, что зверь подмигнул профессору, продолжавшему кричать, чтобы тот бросил шлем.
   Шум привлек внимание второго молодого медведя, который, почувствовав запах, исходящий от шлема, подошел и слегка похлопал по нему лапой. Профессор Лонгворт застонал.
   - Юные негодяи, - крикнул он. - Они не оставят мой шлем в покое, а в этих горах второго такого нет.
   У молодых медведей, определенно, присутствовал некий спортивный инстинкт, проявившийся не так, как хотелось бы профессору. Тот, который держал шлем в зубах, опустил его на землю, и ударил лапой так, что тот прокатился, подобно мячику, четыре или пять футов. Другой, также ударом лапы, отправил его обратно первому.
   Чарльз рассмеялся, профессор Лонгворт пришел в ярость. Его гордость была задета.
   - Мошенники! - крикнул он. - У меня кровь вскипает в венах, когда я вижу, как эти бездельники обращаются с важной частью моей экипировки.
   Шлем покатился к краю скалы, и, когда один из медведей нанес чуть более сильный удар, закрутился и свалился на выступавший из каменной стены куст, в пяти или шести футах ниже. Оба медведя подошли к краю и попытались достать его лапами. Но вскоре отказались от своих попыток и легли под ветвями дуба. Профессор вздохнул с облегчением.
   - Насколько я могу видеть, - крикнул он, - шлем невредим, и позже я его достану. Но эти демоны, похоже, не собираются отсюда уходить. Есть ли у тебя мысли, как следует поступить, Чарльз?
   - Не могу придумать ничего подходящего. Наверное, придется просто ждать.
   Наступила ночь, но было необыкновенно светло. Небо было светло-синим, усеянным блестящими звездами. Мальчик и мужчина прекрасно видели друг друга, и время от времени переговаривались. Никакой надежды на то, что медведи уйдут, не оставалось - башня была их домом. Звери лежали неподвижно, но продолжали присматривать: один - за башней, другой - за деревом.
   - Это должно послужить нам уроком, Чарльз, - сказал профессор. - Никогда больше нам не следует оставаться без оружия, где бы мы ни находились. Я вижу его лежащим возле ствола дерева, но с таким же успехом оно могло бы лежать на расстоянии сотни миль отсюда.
   - Может быть, мой сторож уснул, - преположил Чарльз, к которому постепенно возвращалась уверенность. - Я попробую спуститься ниже и посмотреть.
   - Попробуй, - согласился профессор. - Только не упади!
   Чарльз осторожно спустился футов на десять, после чего в ужасе вскарабкался обратно. Оба медведя мгновенно бросились к стволу и, поднявшись на задние лапы, передними принялись свирепо драть кору. Их глаза были налиты кровью, из пасти шла пена. Чарльз вернулся на свое прежнее место.
   - Придется ждать, - сказал профессор.
   Но ожидание затягивалось. Не было ни малейшего признака того, что медведи собираются снимать осаду. Даже молодые не ложились спать. Ночь медленно тянулась, час за часом. На бескрайнем синем небе появилось больше звезд. Долина превратилась в огромную синюю пропасть, окаймленную серыми гребнями и пиками.
   Чарльз устал ждать и предпринял еще одну попытку. Он снова стал спускаться, надеясь, что медведи уснули, но все повторилось, как и в прошлый раз. Вернувшись на свое место, он прождал еще два или три часа. Полночь давно миновала, ждать стало невыносимо. У мальчика возникла идея.
   - Профессор, вы видите, как они ведут себя, когда я пробую спуститься, - крикнул он. - Попробуйте спуститься вы, покажитесь в окне, тогда они наверняка кинутся к башне и попытаются добраться до вас. А я слезу с дерева, возьму ружье и патроны, снова залезу, а остальное уже будет легким делом.
   Но профессор покачал головой и энергично запротестовал.
   - И думать забудь! - крикнул он. - Риск слишком велик. Одна ошибка - и все будет кончено.
   - Я не допущу никакой ошибки.
   - Как ты можешь так говорить? В такой ситуации это очень легко. Нет, нет, Чарли, нам нужно подождать!
   - Но, профессор, ожидание ничего нам не дает. Мы сидим в своих убежищах семь или восемь часов, а медведи не собираются уходить. Да и зачем им это делать? Их дом здесь, они видят завтрак, обед и ужин, сидящие наверху. И они их получат, если мы ничего не предпримем.
   Чарльз продолжал настаивать, так что профессор, наконец, согласился на небольшой эксперимент.
   - Чарльз, - сказал он, - ты не должен покидать дерева, пока все медведи не соберутся у основания башни. Только тогда у тебя будет шанс забраться обратно на дерево. Ты это понимаешь?
   - Да, понимаю. Давайте попробуем.
   - Хорошо, я начинаю спускаться, и остановлюсь где-нибудь на высоте двенадцати или пятнадцати футов от основания. Можешь быть уверен, что у меня нет ни малейшей охоты сорваться со ступеней.
   Профессор осторожно выглянул. Четверо медведей лежали на земле, и, казалось, спали. Он поднял кусок камня, швырнул его в отца семейства и начал спускаться по ступеням.
   В одно мгновение все четверо зверей вскочили и бросились к башне. Профессор высунул голову из окна первой платформы и принялся издеваться над ними, используя весь свой словарный запас ученого. Он прослеживал их родословную сквозь геологические эпохи, на миллионы лет назад. Он изливал проклятия на них самих, их дальних и близких родственников. Он высмеивал их формы, манеры и характер, на английском, латинском и греческом языках, словами, состоявшими из одного слога и многосложными, а спустившись на площадку ниже, повторил свою речь снова, значительно дополнив и приукрасив ее.
   Когда он спустился ниже, медведи, полагая, что еда сама спускается к ним в лапы, пришли в неистовство. Они бросились к дверному проему, и принялись скрести когтями по нижним ступенькам, разинув пасти.
   Мальчик соскользнул на нижний сук. Теперь он спрыгнул на землю, схватил ружье, пояс с патронами, и забросил на плечо. Он слышал не прекращающийся ни на мгновение поток слов, лишившийся из уст профессора Лонгворта. Он даже предположить не мог, что у того окажется такой большой словарный запас, и даже подумать не мог, чтобы кто-нибудь был способен говорить так много времени без передышки. Временами его голос утопал в диком реве медведей. Профессор находился выше того места, до которого они могли добраться, фута на два-три, и они совершенно обезумели от желания добраться до него. В данный момент их совершенно не заботил какой-то мальчик. Профессор Лонгворт блестяще справился со своей задачей.
   Чарльз осторожно поднялся на первый сук. Здесь он сделал паузу, поправив ружье и патроны так, чтобы они не упали. После чего поднялся на свое прежнее место, самое удобное из всех на дереве, и крикнул:
   - Все в порядке, профессор. Я в безопасности, у меня ружье и патроны. Остальное - дело времени.
   Возбужденная речь Лонгворта прекратилась, он поднялся на крышу. Медведи, покинув башню, принялись принюхиваться к свежим следам Чарльза под деревом. Мальчик, тем временем, осматривал свое ружье, чтобы убедиться, что все в порядке.
   - Не торопись, Чарли, - крикнул профессор. - Не рискуй и не покидай своего убежища, сделав выстрел.
   - Не буду, - с ликованием ответил мальчик. - Я не собираюсь терять своего преимущества.
   Медведи ничего не знали о ружьях и, вероятно, никогда прежде не видели человека. Их ярость переместилась с башни на дерево, они, как и прежде, терзали его своими когтями. Их ярость не уменьшилась даже тогда, когда пуля поразила огромного самца. Поначалу, он упал на землю, но затем опять поднялся, разъяренный даже больше, чем прежде. Это было поистине ужасное зрелище: обезумевший от ярости зверь, истекающий кровью. Чарльз решил сначала покончить с ним, прежде чем заняться другими, и, прицелившись, выстрелил ему прямо в сердце. Но даже после этого огромный зверь жил еще несколько минут.
   Чтобы убить самку, понадобилось четыре пули, еще две - на одного из молодых медведей. Оставшийся в живых бросился наутек. Чарльз мог застрелить и его, но не стал этого делать.
   - Прекрасно! - крикнул профессор из своей башни. - Благодаря твоей смелости и мастерству, осада снята, и мы снова можем спуститься на землю.
   Так они и сделали.
  

ГЛАВА XII. ДРЕВНИЙ ДОМ

  
   Прежде, чем осмотреть убитых гризли, профессор Лонгворт подобрал свои ружье и пояс с патронами.
   - Откуда мне знать, что через мгновение из кустов на нас не набросится целое стадо гризли? - Он пожал плечами. - Никогда больше не позволю себе такую небрежность.
   Затем, при ярком лунном свете, они принялись осматривать мертвых монстров. По их прикидкам, самец весил никак не менее тысячи фунтов, он был даже больше чем тот, который прежде встретился Герберту и Чарльзу; самка была не намного меньше. Их огромные когти, длиной в несколько дюймов, напоминали ужасные стальные крюки.
   - Ursus horribilis, - сказал профессор. - Медведь ужасный. Таково должно быть его истинное название. Они его заслуживают. Нет более страшного хищника, чем они. Этими когтями они с легкостью могли бы разорвать тигра или льва.
   - Мы ведь не позволим пропасть здесь таким прекрасным шкурам? - спросил Чарльз.
   - Конечно же, нет. К счастью, у меня большой опыт в снятии шкур. Затем мы поместим их на первый этаж и оставим там на просушку, после чего вернемся и добавим к той, которая у нас уже есть.
   Но сколь бы ни был умелым профессор Лонгворт, даже с помощью Чарльза им понадобилось много времени, чтобы снять шкуры со всех трех медведей. А когда они отнесли их на первый этаж, то почувствовали себя совершенно обессилевшими.
   Но еще задолго до этого у них появились гости. Из кустов время от времени выглядывали пять больших треугольных голов, пять пар горящих глаз внимательно за ними наблюдали.
   - Горные волки, - сказал профессор. - Это большие, свирепые звери, но нападать на нас они не будут. Они дожидаются момента, когда мы уйдем, чтобы устроить себе праздник. И они его дождутся. Хотя мне и жаль оставлять пару тысяч фунтов, или даже больше, медвежьего мяса этим хищникам.
   - Не только им, - заметил Чарльз. - Взгляните.
   Над ними, в вышине, парили стервятники.
   - Полагаю, следует ожидать визита горных львов и прочих гостей, - пробормотал профессор. - Нужно быть к этому готовыми. Настало время позавтракать, Чарльз, нам нужно подкрепить силы, прежде чем уйти отсюда.
   Они развели огонь, профессор Лонгворт отрезал самые лучшие куски от туши младшего медведя, они приготовили их и нашли очень вкусными. Во все время их завтрака из-за кустов раздавался лай и рычание. По меньшей мере, с дюжину треугольных голов время от времени выглядывали из зарослей. Количество стервятников заметно увеличилось, они спускались все ниже.
   - Гости торопятся получить свою порцию добычи, - сказал профессор, - но мы еще не закончили. Я все еще голоден. А как ты, Чарльз?
   - Я тоже. Молодой медведь чудесно хорош, когда у тебя разыгрался аппетит. Я, пожалуй, возьму еще кусочек. Этот шум в кустах, это рычание, они вас не раздражают, профессор?
   - Поначалу раздражало, а сейчас я просто не обращаю на них внимание. Было бы неплохо, мой мальчик, если бы ты взял ружье и всадил пулю в одну из этих мерзких треугольных голов.
   Чарльз, не говоря ни слова, выстрелил в самую большую. Раздался вой, зверь подпрыгнул и исчез в кустах. Послышались рычание, лай и возня. Это было такое ужасное смешение звуков, что Чарльз невольно вздрогнул.
   - Каннибализм, - спокойно произнес профессор, продолжая завтрак. - Они едят того парня, которого ты подстрелил, и, вероятно, весьма тебе благодарны. Вот они, кажется, и закончили. Что ж, они съели его довольно быстро.
   Шум в кустах прекратился, и головы больше не показывались. Волки быстро обучаются, и достаточно было одной пули, чтобы они осознали ценность скрытности. Профессор поднялся и довольно потянулся.
   - А теперь, Чарльз, - сказал он, - мы соберемся и уйдем отсюда, но сделаем это спокойно и не торопясь. Бессонница, осада длиной в семь или восемь часов, смертельная опасность, совершенно не способствуют рвению и усердию. Мы будем идти медленно, а дальше в долине, как только отыщем подходящее место, поспим, что сейчас нужно нам более всего.
   Чарльз понимал настроение профессора. Им обоим очень не хотелось оставлять туши медведей волкам и стервятникам, и он собирался дразнить их как можно дольше. Последние спускались очень неторопливо, но тени от них уже падали на их лица, а два или три наиболее безрассудных или нетерпеливых волка снова высовывали свои головы из зарослей.
   Они взяли с собой мяса молодого медведя на два-три дня и, наконец, ушли. Едва они отдалились на сто футов, как позади них раздался страшный шум. Оглянувшись, они увидели, что все три туши плотно облепили звери и птицы.
   - Какая позорная судьба для властелина гор! - заметил профессор Лонгворт.
   Они шли вдоль края обрыва, а затем отыскали склон, по которому спустились в долину. Оказавшись на ее дне, они ступили в небольшую дубовую рощу. Было около десяти часов, солнце начало пригревать. Оба они очень устали, и профессор решил, что им следует расстелить одеяла где-нибудь в середине рощи и немного поспать.
   - Думаю, нам пока еще не следует опасаться индейцев, - сказал он. - Вне всякого сомнения, проникнуть сюда для них затруднительно. Во всяком случае, я готов рискнуть. Я ужасно хочу спать.
   - Я тоже чувствую, что должен поспать, или умру, - сказал Чарльз, растягиваясь на одеяле.
   - Ты поспишь, а значит - не умрешь, - усмехнулся профессор, расстилая рядом свое одеяло.
   Через пять минут они уже беззаботно спали. Ветви дуба создавали тень, дул приятный ветерок. Проснулись они уже во второй половине дня, а когда профессор заметил положение солнца, на его лице появилось удовлетворенное выражение.
   - Сон не только освобождает от забот, - сказал он, - сон также способствует укреплению мышц и сухожилий. Мы снова живые и бодрые. А теперь нам следует подкрепиться медвежьими стейками.
   Пообедав, они пошли дальше по долине, и обнаружили прекрасный горный ручей. Местами вода была мелкой, а местами - образовывала глубокие заводи.
   - Здесь должна водиться великолепная форель, - сказал Лонгворт, - но у нас нечем ее ловить. Насколько я могу судить, Чарльз, эта долина тянется миль на двадцать и кажется закрытой, но, воможно, мы найдем в ее конце проход. Увидим.
   Они шли по долине всю оставшуюся часть дня. Видели нескольких оленей, их не испуавшихся, что подтверждало теорию профессора - они никогда не видели человека. Они двигались не торопясь, поскольку у них не имелось никакой причины для спешки. Почва здесь была плодородной, поросшей лесом, но встречались каменистые места, имевшие все признаки застывшего лавового потока.
   Над собой они видели длинные скальные уступы, подобные языкам; их окружали низкие вершины и горные хребты с пиками. Имелись небольшие овраги, поросшие невысокими деревьями, среди которых встречались огромные сосны. Скалы, ярко-красные и желтые, были мягкими, поскольку, как сказал профессор, состояли в основном из пемзы. Из трех ущелий вытекали ручейки и сливались в небольшую реку.
   Наконец, они оказались возле глубокой расселины; профессор Лонгворт достал свой геологический молоток и принялся за дело. И вскоре Чарльз услышал его ликующий крик. Мальчик, остававшийся снаружи, поспешил к нему. Профессор, тем временем, принялся стучать молотком с удвоенной силой.
   - Я нашел!.. Я нашел кости доисторических животных, Чарли, мой мальчик! - восклицал он. - Я самый счастливый человек не только в этих горах, но и на всей земле!
   Шлем Лонгворта, к счастью, оставшийся неповрежденным, сбился ему на затылок, когда он очищал от камней и песка огромную кость, выглядывавшую из одной стороны расселины. Он забыл о припекавшем его солнце. И немного успокоился лишь тогда, когда к нему присоединился Чарльз.
   - Мне очень повезло, что я нашел эту расселину, - сказал он. - Здесь повсюду имеются кости огромных животных, живших миллионы лет назад: гиганты, напоминавшие ящериц, крокодилы, обезьяны и Бог знает что еще. Не сомневаюсь, что любой ученый мог бы до конца жизни проводить исследования в этой долине.
   Но они провели здесь только два дня. Профессор нашел еще кости, в радиусе двух-трех миль от этого места и составил тщательное его описание.
   - Я обязательно вернусь сюда с нужным оборудованием, - сказал он. - А пока мы должны их оставить. Не думаю, чтобы их нашел кто-то еще.
   - А как вы объясняете присутствие в этом месте, так высоко, таких больших, в том числе морских, животных? - спросил мальчик.
   - Когда здесь обитали динозавтры, ихтиозавры и прочие, это место еще не было горами. Оно было огромным плато, может быть, самым большим на западе и юго-западе Северной Америки, со своим чрезвычайно разнообразным животным миром. А Вайоминг, теперь располагающийся на высоте от шести до четырнадцати тысяч футов над уровнем моря, был его сердцем, и тут, Чарльз, кипела жизнь, какую нам трудно себе представить. Огромные животные, слишком огромные, чтобы выдерживать свой вес на суше, жили в болотах и реках, поедая траву и верхушки деревьев. Что это был за мир! Пещерные медвери, по сравнению с которыми наши гризли выглядели бы жалкими медвежатами, чудовщные саблезубые тигры, в два-три раза крупнее нынешних, огромные мастодонты и мамонты, длиной, возможно, футов в пятьдесят. А еще были большие ящеры, покрытые костной броней; некоторые из них достигали длины в сто пятьдесят футов. Какой мир! Какой мир, Чарльз! Я охотно отдал бы несколько лет своей жизни, за возможность переместиться назад во времени и увидеть эту местность такой, какой она была пять миллионов лет назад!
   - Человек в то время, наверное, был не больше картошки и самым маленьким существом на этих холмах, - заметил Чарльз.
   - Несомненно, он существовал уже тогда, - ответил профессор, его глаза сияли. - Но каким он был пять миллионов лет назад? Мы этого не знаем, но он, должно быть, существовал в той или иной форме даже тогда. Возможно, он перемещался на четырех ногах, но, в любом случае, он был физически слаб, маленького размера и жил в пещерах и норах. Мир принадлежал гигантам. Если бы у тебя не было ружья, Чарльз, ты наверняка испугался бы, встретив саблезубого тигра высотой в шесть футов и длиной в пятнадцать, а?
   - Я был бы испуган, даже если бы имел все огнестрельное оружие в мире.
   Лонгворт рассмеялся.
   - Я бы тоже испугался, - сказал он. - Человеку, наверное, в то время приходилось очень туго. Вне всякого сомнения, бесчисленные миллионы наших предков были съедены дикими зверями. Мамонты, мастодонты, саблезубые тигры и прочие, наверное, смотрели на нас как на существа низшего порядка. Возможно, только в последние пятнадцать или двадцать тысяч лет мы встали с ними вровень.
   Профессор с большой неохотой покидал это место. Они расположились лагерем в лесу примерно в двух милях дальше. Здесь они провели спокойную ночь и на следующее утро были готовы возобновить свой путь по долине.
   Как и предполагали, они обнаружили большую расселину, через которую протекала речка. Она была не более пятидесяти ярдов в ширину, и они не видели ее, пока не приблизились. Возле расселины она была шириной уже в тридцать футов, а глубиной в два или три фута, и текла под нависшими козырьками скал. Однако между руслом и стенами ущелья оставалось еще много свободного пространства, они шли вдоль него, пока не оказались на огромном, выжженном солнцем плато, выглядевшем частью мира, уничтоженного огромным пожаром.
   - Пополним наши запасы воды, - сказал профессор Лонгворт, - и пойдем по течению. Думаю, это самое лучшее. У меня есть предположение, что мы окажемся в большом каньоне. Эта речка, должно быть, впадает в Колорадо и оказывается, в конечном итоге, в Гранд Каньоне. О Гранд Каньоне слышал весь мир, но к западу и юго-западу от него имеется множество других, глубоких и красивых каньонов. И десятки других, которые также выходят к Колорадо.
   Они пополнили запасы воды и устроили длительный отдых. После чего отправились через огромное вулканическое плато, хотя местные вулканы, образовавшие его, спали уже целую вечность. Вскоре лес остался позади. Почва была грубая и каменистая, солнце припекало вовсю. Время от времени они делали по глотку воды, но жара была настолько сильна, что спустя пять минут они снова чувствовали жажду.
   Но ни жара, ни жажда не могли ослабить энтузиазм Лонгворта. Он с интересом осматривал окружающую его местность, огромную и казавшуюся мертвой.
   - Возможно, больше нигде в мире нельзя так хорошо увидеть мир на всех этапах его создания, - сказал он. - Здесь мы видим, слой за слоем, молодость, зрелость и угасание. Обратил ли ты внимание, Чарльз, что плато начинает повышаться?
   - Угу. Я обнаружил это несколькими способами. Во-первых, я вижу это собственными глазами, а во-вторых, чувствую напряжение мышц. Кроме того, профессор, мне жарко - ужасно жарко.
   - Тебе наверняка будет еще жарче, - весело произнес профессор Лонгворт. - Река, которую мы оставили, Чарли, где-то справа от нас. Приблизительно через милю, мы достигнем края плато, и там снова повернем к реке.
   Это была очень длинная миля, с твердой, потрескавшейся лавой под ногами и свирепым солнцем над головой, но они одолели ее, а потом повернули вправо и шли, пока не достигли речки. Здесь они легли на край скалы и смотрели в пропасть. Маленькая речка, в течение многих столетий, пробила себе дорогу сквозь камень, на пути к Колорадо, и теперь глазам их предстало зрелище, величественное и страшное. Они видели тонкую водяную нить, протянувшуюся на тысячи фунтов. С обеих ее сторон вздымались скалы, красные и желтые, в зависимости от того, под каким углом падали на них солнечные лучи, под влиянием ветров и дождей приобретших удивительные формы. В глубину пропасть была не более двухсот футов, но наверху, расстояние от одного ее края до другого составляло целую тысячу. Профессор Лонгворт более часа взирал на водопад сквозь свой бинокль.
   - Замечательно! Восхитительно! - сказал он. - Ах, мальчик мой, подумай о том, на что способны терпение и труд. Только взгляни, какое русло пробила маленькая речка в камне за несколько миллионов лет! Какой урок для нас! Как жаль, Чарли, что я не могу прожить тысячу лет. За тысячу лет я хоть чему-нибудь смог бы научиться. Я изучал бы землю и человека. Но, поскольку у меня нет этой тысячи, я постараюсь сделать как можно больше за те семьдесят или восемьдесят, которые мне отведены.
   Чарльзу также было интересно, энтузиазм профессора оказался заразительным. Ему очень хотелось узнать как можно больше тайн окружавшего их мира.
   - Профессор, - сказал он, - плато, кажется, опускается. А вдали я вижу горы.
   - Я тоже, - сказал Лонгворт, вглядываясь сквозь бинокль. - Они от нас не менее чем в сорока милях, - добавил он, - и кажутся голыми. Но мы будем продолжать наш путь, пока не доберемся до них.
   - Полагаю, нам нужно вернуться в один из боковых каньонов, - сказал Чарльз, - и оставаться там до ночи; а когда наступит ночная прохлада, идти дальше.
   - Хорошая идея, - согласился Лонгворт. - В этих боковых каньонах всегда можно отыскать какое-нибудь прохладное местечко.
   Они направились от реки к горе слева, и обнаружили один из боковых каньонов. В нем было жарче, чем на плато, но когда они достигли его конца, то обнаружил пещеру, высеченную в камне. Чарльз был удивлен, как далеко она простирается, и как в ней прохладно.
   - Наши друзья, жившие на скалах, побывали здесь, - сказал Лонгворт, - хотя, вероятно, также ушли отсюда несколько столетий назад. Наверное, мы найдем такие жилища в каждом каньоне. Но нам вполне достаточно одного. Здесь прохладно, так что мы можем замечательно отдохнуть.
   Они уснули, в тени, пока не наступила ночь, а затем продолжили путь, отдохнувшие и набравшиеся сил. Они шли всю ночь; на рассвете приготовили стейки из медвежатины, нашли еще один скальный дом в каньоне, и оставались в нем в течение дня, большую часть времени посвятив сну. Еще до рассвета следующего утра, они достигли конца равнины и оказались в пустынных, неприветливых горах. Однако им посчастливилось отыскать источник, с прохладной, свежей водой, и они устроили себе здесь отдых, посреди чахлых пиний.
   Они не возобновляли своих исследований до позднего вечера; а когда снова занялись ими, то обнаружили, что речка течет между пустынными берегами, образуемыми черным базальтом. Казалось, уровень ее несколько понизился из-за испарений; им удалось найти спуск к ней, и они пополнили свои запасы.
   В свой бинокль профессор рассмотрел впереди долину, достичь которой они рассчитывали на следующий день.
   - Она кажется бесплодной, за исключением маленьких островков зелени, - сказал он, - но там обязательно будет вода, поскольку наша речка через нее протекает. Я вижу зелень в некоторых местах, но, должен сказать, в целом она явно уступает долине, какую мы только что оставили.
   В тот день Чарльз добыл самца оленя и молодую козу, так что мясом они были обеспечены. Взяв лучшие куски с собой, они отправились в долину со скудной растительностью, окруженную высокими скалами.
   - Жители скал также здесь были, - сказал профессор Лонгворт, от острого взгляда которого ничто не ускользало. - Взгляни, они построили оросительные каналы на бесплодных склонах, там, где это было возможно. Вон остатки небольшой плотины, которая не могла обслуживать более двадцати квадратных футов земли, а вон еще одна плотина, почти такая же.
   Они обнаружили скалу, выглядевшую подобно огромному улью. Жители проделали в ней бесчисленные пещеры; они не были протяженными, но вполне пригодными для жилья. Они потратили некоторое время на их изучение, и обнаружили, что большая часть покрыта сажей. В стенах имелись ниши для хранения инструментов или оружия. Имелось также много фрагментов керамики.
   - Странно, очень странно, - сказал профессор Лонгворт. - Почему эти люди полностью исчезли еще до прихода белого человека? Конечно, их не могли полностью истребить апачи, юты и другие индейцы.
   Они оставили скалы, снова нашли свою речку и пошли вдоль нее. Здесь имелось множество следов: медведей, оленей, горного льва, но не было ни единого признака человека. Вечером, слева от реки, они увидели большое строение, в прекрасном состоянии, при виде которого профессор пришел в восторг.
   - Это одно из общежитий скальных жителей, - сказал он. - Удача все еще сопутствует нам, однако, по причине усталости, позволим нашей находке подождать до утра. Мы нашли нечто очень замечательное, Чарльз, и нам следует приступить к его исследованию отдохнувшими, телом и разумом.
   На рассвете они встали и вошли в огромное строение. Оно было сложено из тяжелых камней, и состояло из двадцати комнат одинакового размера, около шести футов в ширину и десяти в длину. Все комнаты выходили на юг.
   К этому строению примыкали два крыла, на каждом конце, вытянувшиеся к северу. В каждом крыле имелось по шесть комнат, такого же размера. Фасадный ряд и крылья окружали большой внутренний двор, своей задней частью примыкавшему к огромному холму.
   - Этот комплекс и подобные ему, вероятно, представляют собой величайшее архитектурное достижение жителей скал, - сказал профессор Лонгворт. - Здесь жили тридцать или сорок семей.
   Наружные стены сооружения были толщиной около полутора футов и выполнены из двух слоев камня, расположенных на расстоянии шести или восьми дюймов один от другого. Внешняя поверхность была отшлифована, пространство между слоями заполнено глиной и битым камнем. Перегородки между комнатами представляли собой один слой камня, толщиной около восьми дюймов.
   Позади здания возвышался огромный курган, частично покрытый растительностью. Чарльз принял его за холм, но профессор поспешил объяснить.
   - Многие люди, - сказал он, - нашли упокоение внутри этого холма, и если бы они вдруг воскресли, то мы увидели бы многочисленное племя. Возможно, этот холм использовался как курган в течение тысячи лет, и если бы мы стали его раскапывать, то, вероятно, нашли бы первые скелеты в трех футах от поверхности. Они покоятся там, сотни и сотни, нагроможденные друг на друга, слой за слоем. Керамика и прочие предметы домашнего обихода также похоронены вместе с ними, но мы не будем их трогать. Пусть ждут своего часа. Но разве тебе не грустно, Чарльз, видеть это запустение и размышлять над тем, куда исчезли люди, некогда населявшие это место?
   - Я испытываю странное чувство, - ответил мальчик, - так же как и везде, в этих диких горах, при виде запустения и одиночества. Идемте, профессор, осмотрим некоторые комнаты.
   - Идем, - согласился профессор Лонгворт, - но только с оружием. Не нужно больше допускать ошибок, как мы с тобой это сделали около башни.
   Они некоторое время осматривали комнаты и изучали находившиеся в них предметы - в основном керамику, каменное оружие и каменные же орудия, служившие для приготовления пищи. Лонгворту хотелось бы многое взять с собой, но он понимал, что они не могут слишком обременять себя на обратый путь.
   Им было так интересно, что они не замечали, как летит время. Наступил полдень. Было ужасно жарко.
   - Предлагаю пообедать в какой-нибудь комнате, где еще сохранилась крыша, - сказал мальчик. - В ней будет темно и прохладно.
   - Прекрасная идея, - одобрил Лонгворт. - Нам не следует чрезмерно изнурять себя.
   Они выбрали комнату в центре первого ряда, крыша которого, частично из камня, частично - из дерева, сохранилась почти идеально. Они обедали и наслаждались прохладой. Холодная вода в бутылках хорошо освежала; они могли пить вдоволь, зная, что легко могут пополнить ее запасы.
   Профессор прикрыл глаза и задремал. Чарльзу показалось, что тот уснул. Но Лонгворт не спал. Вскоре он открыл глаза и устремил взгляд куда-то вдаль.
   - Чарли, мальчик мой, - сказал он, - я мысленно вернулся на сотни лет назад. Я увидел это великое сооружение таким, каким оно должно было быть тысячу лет назад. Я видел, как люди своими каменными орудиями обрабатывают склоны, орошают и разрыхляют землю на своих маленьких полях с бобами и маисом, а также другими овощами и зерновыми. Они были темнокожими, возможно, не более пяти футов ростом, но на удивление крепкими, сильными и выносливыми. Мужчины и женщины работали на полях вместе, время от времени пели странные старые песни, утраченные навсегда.
   Девушки приносили воду из реки в низких широких сосудах, держа их на головах. Они были смуглолицые, с ямочками на щеках. Длинные черные волосы, наверное, ниспадали косичками, они пели старинные песни, и я не сомневаюсь, что молодые люди, работавшие на полях, поднимали головы и любовались ими.
   Здесь, перед комнатами, пожилые люди сидели в вечерней прохладе: они были старейшинами. Они наблюдали за работами, следили за наличием воды, выслушивали сообщения от разведчиков, уходивших далеко в нижнюю долину, чтобы следить за своими врагами. Они, наверное, всегда вели наблюдение, и, думаю, молодые люди становились разведчками по очереди. Они готовили пищу на земле перед зданиями, и, возможно, совсем не разводили огня в комнатах. Поэтому, скорее всего, ложились спать с наступлением темноты, а вставали с рассветом. Это было прекрасно организованное небольшое сообщество, упорно трудившееся, и всегда готовое дать отпор неизвестным врагам, которые могли прийти из долины внизу.
   - А чем они занимались зимой? - спросил Чарльз. - Когда в горах выпадал снег?
   - Зима для них, наверное, была временем отдыха. Когда они собирали урожай овощей и зерна, когда был сделан запас мяса, - зверей они добывали в основном с помощью ловушек и капканов, - они безмятежно пребывали в этом огромном доме, со всех сторон заваленном снегом. Мужчины изготавливали каменные орудия труда, выделывали шкуры. Женщины плели корзины, делали украшения из перьев. Были праздники и торжества, они любили, женились и выходили замуж. Или ты думаешь, Чарли, мальчик мой, что, ничего не зная о мире, не представляя себе чего-то более интересного, они скучали здесь, в тепле и уюте?
   - Нет, конечно. Здесь действительно было замечательно, когда снаружи шел снег, и бушевала метель.
   Они снова принялись исследовать строение, но не смогли выдержать и пары часов, поскольку днем было очень жарко. Они снова вернулись в темноту и прохладу комнаты, но решили не разводить огонь, а поужинать холодной пищей.
   - Мы останемся здесь до наступления ночи, - сказал Лонгворт. - Но спать будем на чистом воздухе, снаружи.
   Чарльз был не против, он расстелил свое одеяло и улегся на него. Тепло и утомление погрузили его в дремоту, его глаза постепенно закрывались. Профессор Лонгворт не беспокоил его, и мальчик вскоре заснул. Проснулся он от того, что профессор тряс его за плечо.
   - Просыпайся, Чарльз, - прошептал он, - но не говори ни слова. И вообще, не производи ни малейшего шума.
   Профессор казался напряженным и взволнованным, когда говорил это, и Чарльз инстинктивно почувствовал опасность. Он сел. На дворе была ночь, но они могли различать предметы на расстоянии пятидесяти ярдов. Чарльз взглянул в направлении, которое указывал ему профессор, и увидел шесть фигур, стоявшие почти в ряд, и смотревшие на старое здание.
   Это были индейцы, высокие, крепкие, длинноволосые и голые, за исключением набедренных повязок и мокасин. У каждого имелось ружье, на поясе - ножи. Они стояли и смотрели, но профессор и мальчик были хорошо скрыты темнотой.
   - Кто это? - прошептал Чарльз.
   - Я думаю, юты, - так же шепотом ответил Лонгворт. - Вероятно, охотники, зашедшие далеко на юг. Юты - воинственные индейцы, и нам было бы нелеко справиться с ними, если бы завязалась перестрелка, но мы рискуем не так сильно, как кажется. Индейцы опасаются этих развалин, они думают, что здесь обитают призраки тех, кто в них когда-то жил. Все дикие народы, как я уже неоднократно говорил, суеверны от природы. Думаю, нам лучше не вставать, Чарльз, и, пока они нас не видят, мне хочется получше рассмотреть, что они собираются делать.
   Юты сделали вперед три или четыре шага, затем снова остановились. Они не сводили с развалин глаз. Профессор рассмеялся.
   - Они любопытны и суеверны, - сказал он. - Они, безусловно, храбрые люди. Но суеверие удерживает их, поэтому они не спешат приближаться. Когда мужество одолевает суеверие, они делают шаг, но только один. Смотри, они снова остановились и дрожат от страха. Браво! Ум опять восторжествовал над трепещущей плотью! Они сделали еще шаг!
   - Но что случится, если они продолжат приближаться? - прошептал Чарльз.
   - Это могло бы закончиться для нас очень плохо. Но сейчас мы в безопасности. Нам ничего не угрожает. Ты когда-нибудь слышал, как я умею стонать?
   - Что вы имеете в виду, профессор?
   - Сейчас ты убедишься, что никто не может состязаться со мной в искусстве стонать, а это искусство, в иных обстоятельствах, чрезвычайно важно. Слушай!
   У мальчика кровь застыла в венах, когда ужасный звук, похожий на стон мятущейся души, раздался рядом с ним. Он начался вздохом, перешел в стон, пронзительный и скорбный, и окончился мучительным рыданием, - и долина повторила его, чуть менее живо. Атмосфера места разом изменилась. Восстали мертвые, скелеты поднимались из земли, держась за руки.
   Чарльз видел, как юты подпрыгнули и разом отступили на дюжину шагов. Здесь они остановились, очевидно, пытаясь восстановить утраченное мужество, но ужасный стон повторился снова, а затем и в третий раз. Они были храбрыми людьми, но не смогли этого выдержать. Вопль ужаса вырвался одновременно из шести глоток, после чего индейцы повернулись и помчались прочь.
   Вскоре, в жилищах, где-то далеко на севере, возвратившиеся охотники станут рассказывать, как они нашли древние развалины, населенные и охраняемые мертвецами.
   Профессор Лонгворт поднялся и довольно рассмеялся.
   - В искусстве стонать, вам, конечно, нет равных, - восхищенно сказал Чарльз. - И это нам здорово помогло. Мы одержали победу без единого выстрела.
   - Теперь мы можем выйти отсюда и спать снаружи, - сказал профессор. - Они больше не вернутся. А завтра, думаю, нам стоит отправиться обратно.
   Они спали спокойно, а утром повернули обратно к дому.
   Однажды они расположились лагерем в каменистой долине, окруженной соснами и кедрами. Поскольку ночи были холодными, а дров - в изобилии, они развели огонь возле огромной сосны, защищавшей их от ветра, и стали готовить ужин.
   - Мы наберем камней, - сказал профессор Лонгворт, - и сделаем из них очаг.
   Чарльз подошел к маленькой впадине, приблизительно двадцати футов в окружности, в центре которой лежали отдельные камни. Он поднял два из них, но затем решил, что хватит одного, и один бросил, удалившись от места, где поднял, футов на пять. Но когда добрался до края и обернулся, то удивленно воскликнул.
   Камень, который он бросил, двигался. Медленно, но заметно. Чарльз изумленно уставился на него. Сгущались сумерки, и он поначалу подумал, что это, должно быть, какой-то обман зрения. Он помотал головой. Глаза его не обманывали. Камень медленно перемещался к группе камней в центре, где он лежал прежде. Это была одна из самых необычных вещей, какие ему доводилось видеть, и он почувствовал, как по спине у него пробежал холодок. Но затем он рассмеялся. Ему не угрожала никакая опасность.
   Он положил на землю второй камень, все еще остававшийся в его руках, и стал наблюдать за ним. Камень был четыре дюйма в диаметре и весил несколько фунтов. И снова у него по позвоночнику пробежал холодок. Второй камень также начал перемещаться к камням в центре. Он вернулся к ним, взял еще два, и отнес на пять футов. Произошло то же самое. Камни, как и их предшественники, поползли к центру.
   Любопытство Чарльза было возбуждено, он снова и снова повторял свой эксперимент. И каждый раз результат был одним и тем же. Все камни медленно возвращались к центру. Выемка была заполнена ползущими камнями.
   - Чарли, мальчик мой, - позвал профессор, - почему бы тебе не принести камни? Огонь уже горит!
   - Эти камни не желают идти со мной, профессор. Всякий раз, когда я кладу один из них на землю, он возвращается на свое прежнее место.
   - Что ты говоришь?
   - Я не шучу. Идите сюда и взгляните сами.
   Профессор подошел к краю выемки и удовлетворенно хмыкнул.
   - Что это такое? - спросил мальчик. - Прежде я никогда не видел ничего подобного.
   - А я видел, - ответил Лонгворт. - Я видел передвигающеся камни в штате Невада, но не знал, что они могут встретиться здесь. Их поведение производит впечатление и даже пугает, но объяснение этого явления вполне научно и довольно простое. В камнях присутствует магнитный железняк или что-то подобное. Видишь, они собираются, подобно фруктам в корзинке. Но, несмотря на то, что объяснение, как я уже сказал, очень простое, Чарли, зрелище, конечно, впечатляет. Мы только начинаем исследовать скрытые силы природы. Подумай только, что человек будет знать через десять тысяч лет!
   Но Чарльза мало интересовало то, что будет известно людям через десять тысяч лет. После ужина он снова и снова экспериментировал с камнями, которые продолжали "ходить".
   На следующее утро они продолжили путь, и по дороге забрали медвежьи шкуры, оставленные в башне, к этому моменту уже высохшие. Они вернулись без приключений, товарищи с радостью встретили их и с удивлением слушали рассказы об их приключениях.
  

ГЛАВА XIII. ОБРЯД ИЗБАВЛЕНИЯ ОТ БОЛЕЗНЕЙ

  
   Чарльз, верный своей природе, смелый и предприимчивый, стал самым искусным охотником маленькой колонии, и уходил от деревни все дальше и дальше. Иногда он ходил с кем-то, чаще всего - с Гербертом, но большей частью - один.
   Сейчас, в поисках оленя, он снова направился от деревни к пустыне, тем путем, которым они шли с профессором, замечая приметы - здесь скалу, а здесь окаменевший кусок черной лавы.
   Он все еще не встретил оленя, когда приблизился к выходу речки с холмов на равнину, а когда начали опускаться сумерки, решил заночевать здесь. Он часто уходил на двое суток, и знал, что его отсутствие не станет причиной для тревоги. А потому с чистой совестью разбил лагерь.
   Он мог соорудить его за десять минут - лагерь представлял собой кучу сухих листьев под развесистыми кустами. Дождь здесь шел редко, чистый воздух был пропитан ароматами горного леса. Поужинав олениной из своих запасов, он напился ледяной воды из горной речки, а затем улегся на свое ложе из листьев.
   Сгущались сумерки. Вдали на юго-западе, где лежали равнины и пустыня, он видел солнце, подобное огромному красному щиту. Позади него горы и холмы уже были черными. Легкий ветерок блуждал среди дубов, кедров и пиний.
   Черльз лежал на листьях, положив рядом с собой ружье. Он отдыхал, умственно и физически. Неожиданно, он вспомнил о маленькой станции, затерянной в пустыне. Он не жалел, что оставил ее, он ощущал жалость к Анании Брауну, мужчине с обожженными ладонями, который умер и который, возможно, на самом деле носил другое имя. Да, Чарльз жалел его, но был рад, что покинул станцию.
   Возможно, эти поиски были безумием, но пока все шло хорошо. Он встретил прекрасных товарищей, и верил, что они отыщут золото. Чего еще мог он пожелать? Глубокое ощущение спокойствия и умиротверенности становилось все ощутимее, пронизывало все его существо. Какая чудесная, мягкая кровать - куча листьев! А каким бодрящим и чистым был воздух!
   Ветерок по-прежнему обвевал его. Где-то рядом послышалось гудение какого-то насекомого, прошелестела ящерица. Но Чарльз не шевелился. Он смотрел, как большой красный щит солнца склоняется к земле и исчезает за горами. Он видел, что ночь укутывает равнины, как они скрываются тьмой. Его веки набухали тяжестью, он едва мог различить ветви кустарника над собой. Он слегка пошевелился. Подумал, что счастлив по-настоящему, и уснул.
   Мальчик проснулся посреди ночи, и поначалу не мог понять, где находится; но теперь, вместо ощущения счастья и покоя, он чувствовал тревогу, расплывчатое, неясное опасение, пришедшее к нему во время сна. Он немного подвинул правую руку, чтобы проверить, рядом ли ружье. Холодное дерево и металл вернули ему прежнюю уверенность.
   Сейчас было светлее, чем когда он засыпал. На небе сияла полная луна, освещая деревья и кустарник. Чарльз не видел ничего необычного, но ощущал смутное опасение. Он продолжал лежать неподвижно. Приникнув правым ухом к земле, он прислушался. И услышал звук, который не был ни ветром, ни шелестом ящерицы среди листвы. Это был звук человеческих шагов, причем довольно близко. Кроме того, человек был не один.
   Возможно, это были пионеры или охотники, но Чарльз так не думал. Он сразу же решил, что рядом с ним находятся апачи, и это их шаги он услышал.
   Он похвалил себя за то, что устроил себе постель под низко нависающими ветвями кустарника, из большой кучи листьев.
   Шаги приближались. Он был всего лишь мальчиком, его охватила дрожь, и ему пришлось собрать всю свою волю в кулак, чтобы ее прекратить. Его дыхание казалось ему оглушительно громким, слышимым на большом расстоянии, но затем он с облегчением, понял, что это не так.
   Шаги по-прежнему приближались, и вскоре, из своего тайного убежища, мальчик увидел, как на небольшую поляну вышли четверо мужчин.
   Инстинкт не подвел его. Это были апачи, самые жестокие из всех индейцев, высокие, стройные мужчины, ростом в пять футов десять дюймов, с темно-красным цветом кожи; их черные волосы свисали почти до глаз, а сзади были связаны кусочками красной материи, в которой была вставлена тонкая палочка длиной около восьми дюймов, использовавшаяся в качестве гребня. В центре головы у каждого имелось перо, длиной в два-три дюйма, трепетавшее на ветру. У одного это было перепелиное перо, у другого - ястребиное, у третьего - орлиное, у четвертого - перо индейки. Три из них были окрашены в красный цвет, одно - в белый.
   Мужчины не носили бород и усов, хотя и были зрелого возраста. Их лбы были низкими и узкими, над выступающими бровями. Глаза отстояли далеко друг от друга, с веками, окрашенными в черный цвет. Зрачки были того же цвета, что и кожа, белки - чуть желтоватыми. У двоих носы имели римский профиль, у остальных - широкие и плоские, с большими ноздрями. У двоих с носов свисали бусы.
   Уши были маленькими и правильной формы, но обезображены порезами. Из мочек свисали бусы, из перламутра и камешков. Рты были большими, с длинными тонкими губами и маленькими зубами.
   Мальчик, из своего убежища, с изумлением рассматривал ужасных пришельцев. На них не было никакой одежды, кроме мокасин и набедренных повязок с полосками. Последние были изготовлены из оленьей кожи и свисали почти до земли, сзади напоминая хвост.
   В отличие от одежды, они были хорошо вооружены. Каждый имел ружье, насколько мог видеть Чарльз, последнего образца. На поясе висели нож и револьвер. Исходя из их поведения, мальчик решил, что они - не последние люди своего племени. Он мог слышать их разговор, но, естественно не понимал ни единого слова из того, что они говорили.
   Они находились на расстоянии не более пятнадцати футов от него, и стояли на открытом месте, время от времени жестами указывая в сторону гор. Мальчик испугался, что они узнали об их присутствии, и подумал, что ему следует как можно быстрее вернуться обратно и предупредить остальных. Пока же он изо всех сил старался не выдать себя ни единым звуком.
   Апачи разговаривали несколько минут, после чего повернулись и ушли вниз по течению. Чарльз наблюдал за ними, пока их фигуры не исчезли в темноте, но и после этого в течение четверти часа сохранял неподвижность. После чего осторожно встал, поднял ружье и ощупал пистолет на поясе. Он шел вдоль речки сорок или пятьдесят ярдов, после чего остановился в зарослях пиний.
   Ему нужно было принять решение. Он знал, что должен предупредить своих друзей, но если вернется назад, ему будет почти нечего им рассказать, разве только то, что он видел четырех апачей у входа в долину. Не следует ли ему пройти дальше вдоль реки и постараться узнать как можно больше, прежде чем вернуться в деревню на скалах? Последнее показалось ему более предпочтительным, и он продолжил путь вдоль реки, время от времени останавливаясь и прислушиваясь.
   Но апачей не было видно и слышно, и его уверенность стала понемногу увеличиваться. Ночь была не очень темная, тропа шла вдоль берега. Если бы рядом находились другие апачи, он обнаружил бы их присутствие. Но Чарльз помнил, что ему следует быть очень осторожным. Апачи были хитрыми, а их жестокость не поддавалась описанию. Порыв ветра, прыжок кролика через преграду, - заставят их остановиться и прислушиваться длительное время, прежде чем продолжить медленное передвижение.
   Он попытался угадать, сколько времени, и пришел к выводу, что полночь давно миновала, и оказался прав, поскольку спустя приблизительно три часа на востоке появился слабый серый свет. Затем он стал серебряным, а чуть позже из-за гор снова выплыл огромный красный щит.
   Чарльз находился у входа на перевал. Перед ним, когда он смотрел на юг, раскинулись серые пески, по которым иногда пробегали танцующие "пыльные дьяволы". Он пробормотал:
   - Пространство, не имеющее края и неизменное...
   Темные серые равнины, такие причудливые и такие странные!
   Лишенные растительности, безжалостные, но прекрасные...
   Он не видел ничего, кроме пустыни перед собой и гор позади себя. Что стало с апачами, этими ужасными призраками ночи? Они исчезли, растворились, развеялись в воздухе. Возможно, это был просто дурной сон, рожденный фантазией и одиночеством!
   Он услышал легкие шаги позади себя и быстро обернулся, но недостаточно быстро. Сильные руки схватили его и опрокинули на землю лицом вниз. Его запястья и лодыжки были связаны сыромятной кожей, после чего кто-то с презрением толкнул его ногой, переворачивая лицом вверх.
   Чарльз лежал на спине и смотрел в глаза четырем апачам, которых видел ночью. Сейчас их жестокие лица казались еще более жестокими, а глаза смотрели насмешливо, и этот безмолвный смех заставил его содрогнуться. Пока он пытался преследовать их, они зашли ему за спину, выследили его и схватили.
   Один из апачей взял его ружье, осмотрел, после чего удовлетворенно закинул себе через плечо; другой взял себе револьвер, а третий ловко ощупал карманы и забрал себе все, что в них отыскал.
   - Я - Большой Лось, - сказал самый старый и, по-видимому, занимавший из всех четверых самое важное положение. - Кто ты? Откуда ты?
   Чарльз был отважным мальчиком. Он считал, что ему все равно не удастся вырваться из их лап, и не видел причины, по которой должен был подвергать жизнь своих товарищей опасности.
   - Значит, вы понимаете английский, - с презрением ответил он. - Это не важно, кто я и откуда. Это очень неприятно, попасть к вам в руки, так же как и говорить с вами.
   Большой Лось нахмурился. Его взгляд стал диким.
   - Ты будешь говорить, когда мы захотим, чтобы ты говорил, - сказал он. - Как тебе понравится маленький огонь, разведенный у тебя на груди, который будет гореть весь день? Или, может быть, ты хочешь, чтобы мы закопали тебя в песок до подбородка и оставили так?
   - Мне не нравится ни то, ни другое, - сказал Чарльз, вздрогнув и закрыв глаза. Тем не менее, он решил ни при каких обстоятельствах не рассказывать о своих друзьях.
   Все четверо апачей снова сошлись вместе, после чего Большой Лось повернулся к пленнику.
   - Ты пойдешь с нами в нашу деревню, - сказал он.
   Он развязал лодыжки мальчика, и Чарльз с удовольствием встал на ноги; ему не нравилось лежать связанным.
   - Я готов, - сказал он. - Куда мне идти?
   Большой Лось указал на пустыню.
   - Туда, - сказал он. - И не пытайся убежать. Если ты попытаешься убежать, мы будем стрелять.
   - Я не буду пытаться убежать, - ответил мальчик. Его руки были связаны, его сопровождали четыре апача, у него и в самом деле не было намерения попытаться ускользнуть.
   Следуя указанию Большого Лося, он направился к пустыне, от которой их отделяло совсем небольшое расстояние. Они продолжали идти вдоль реки, превратившейся в небольшой ручей возле самого выхода из долины в пустыню, где, казалось, и исчезнет.
   Но когда до песков оставалось совсем немного, Большой Лось ухватил его за плечо и повернул направо. Чарльз, не сказав ни слова, прошел мимо карликовых деревьев и кустарников, и оказался в небольшой, уютной долине.
   Он удивленно остановился. Здесь располагалось довольно большое индейское поселение; в нем кипела жизнь, хотя, как ему показалось, его разбили не более нескольких месяцев назад.
   Имелось около сотни круглых хижин, называвшихся на языке апачей a-wah, каждая около пяти футов в высоту и от шести до восьми футов в диаметре. Они были изготовлены из соломы, травы и ветвей; с одной стороны имелось отверстие, служившее дверью и одновременно для выхода дыма. Рядом с хижинами, на вертикальных рамах, висели мясо, овощи, шкуры и одежда.
   Когда четверо мужчин спустились в долину с Чарльзом, поднялся крик; население деревни, мужчины, женщины и дети, выбежали, чтобы увидеть пленника. Мальчик рассматривал их с таким же интересом, как и они - его, хотя и с меньшим ликованием.
   Женщин нельзя было назвать красивыми. Все они были татуированы. Замужних женщин отличали семь узких линий, протянувшихся от нижней губы к подбородку. Наружная, тянувшаяся от угла рта, представляла собой ряд точек. Затем шли две волнистые линии, а три средних были прямыми. Мужчины не были татуированы, но у большинства молодых воинов имелись мешочки с бахромой, вышитые бисером, висевшие на шее подобно ожерельям. Внутри находились маленькие зеркала, которые они часто вынимали, чтобы полюбоваться собственным отражением.
   Мужчины и женщины были раскрашены красной смесью, состоявшей в основном из глины, используемой летом для защиты от солнца, а зимой - от мороза. Лица мужчин также были раскрашены красным, - это означало, что они вышли на тропу войны, - но Чарльз тогда этого не знал. Женщины были одеты почти так же, как мужчины, - в юбки из оленьих шкур.
   Их очень заинтересовал Чарльз, они столпились вокруг него, прикасались к нему. Одна старая скво даже ухватила его за волосы, но все отхлынули назад, когда возле одной из хижин возникла грозная фигура; даже сопровождавшие Чарльза выказали знаки почтения.
   Это был старик, высокий и статный. Пылающие, глубоко посаженные глаза, выдавали дикую натуру. Он был завернут в красивое одеяло навахо, и, когда вышел, люди расступились, освободив ему дорогу. Это был главный шаман деревни, Ka-jЗ, возрастом, должно быть, ста лет, который общался с духами на их языке, а потому власть его была безгранична, ибо он был любимцем Se-mА-che, Бога Солнца, Маниту апачей.
   Ka-jЗ остановился прямо перед Чарльзом и пристально посмотрел на него. Мальчик выдержал его взгляд и подумал, что никогда не видел более отвратительного лица. Темная кожа цвета красного дерева была покрыта бесчисленными морщинами. Губы плотно сжаты, по чему можно было судить, что зубов осталось совсем мало, а в желтоватых глазах ясно читались хитрость и жестокость. Чарльзу показалось, будто перед ним предстал злой дух из какого-то древнего, дикого мира. Он вздрогнул, но продолжал смотреть шаману в лицо.
   Ka-jЗ отвернулся и заговорил с Большим Лосем, который, почтительно выслушав его, отвел Чарльза в одну из хижин и оставил там одного.
   Руки мальчика все еще оставались связанными, но ремни немного ослабли, и не причиняли ему боли. Он прилег на сухую траву и принялся размышлять. То, что его захватили так легко, было сильным ударом по его самолюбию; мысли о будущем приводили его в трепет. Апачи будут мучить его до смерти, после чего отправятся в скальную деревню, найдут его друзей и убьют их.
   Через несколько часов Большой Лось принес ему воды в тыкве и несколько кусочков сухой кукурузной лепешки; это было как нельзя кстати, поскольку он был голоден и страдал от жажды. Апач оставался с ним, пока он ел и пил, а потом сказал:
   - Выходи, чтобы увидеть великого шамана апачей, избавляющего народ от болезней.
   - С удовольствием, - ответил Чарльз, поднимаясь на ноги. Ему был нужен свежий воздух, а кроме того, хотелось узнать, что будет происходить. Большой Лось освободил выход, и он шагнул на солнечный свет, казавшийся ослепительным после темноты хижины.
   Подняв глаза, мальчик увидел большие горы, служившие защитой ему и его товарищам. Увидит ли он их когда-нибудь снова?
   Большой Лось и еще несколько индейцев стояли рядом с ним, так что у него не было ни единого шанса убежать, но он больше не был в центре внимания. Глаза всех были направлены на большую хижину в центре поселения, и вскоре Чарльз стал свидетелем необычной сцены.
   Samada, или хижина, была около десяти футов в диаметре, намного больше других, и открыта со всех сторон. Внутри шаман и его помощники изобразили небесную или духовную землю на песчаном участке площадью около восьми футов, с помощью красной глины, древесного угля, золы, листьев и травы.
   В центре участка имелось круглое красное пятно, диаметром в фут, которое окружали несколько колец, поочередно красных и зеленых, шириной около полутора дюймов. К внешнему кольцу примыкали четыре треугольника, каждый из которых был похож на деления компаса, отчего картина напоминала собою мальтийский крест.
   Поверх треугольников и между ними имелись фигурки людей, ногами к центру. Некоторые из них были сделаны из древесного угля, с кучками пепла на месте глаз и волос, другие - из красной глины. Они были около восьми дюймов в длину, и любопытным было то, что у каждого изображения чего-нибудь не хватало - руки, ноги или даже головы.
   Чарльз стал свидетелем обряда защиты апачей от болезней и бедствий; обряда, приносящего победы и многое другое. Он понимал, насколько этот обряд важен для них.
   В то время как все население деревни собралось вокруг хижины, но на почтительном расстоянии, шаманы, во главе со старшим из них, Ka-jЗ, уселись, окружив прекрасную картину.
   Затем к ним приблизились другие; самые старые сели позади шаманов, за ними выстроились молодые, и уже потом - женщины и дети.
   Наступила тишина. Вся раскрашенная толпа пристально смотрела на картину и фигуры маленьких людей. Чарльз с любопытством смотрел, хотя и не понимал, что все это значит.
   Тишина была нарушена шаманами, начавшими медленное монотонное пение, в котором они призывали духов на помощь своему племени. Вскоре пение прекратилось, и Ka-jЗ, серый, старый, беззубый, встал. Замерев на мгновение, он осторожно прошел между мужчинами, бросив на каждого, за исключением трех, щепотку желтого порошка, которую доставал из маленькой сумки оленьей кожи, переданной ему одним из помощников. Он сделал это преднамеренно, и толпа наблюдала за ним с волнением, тяжело дыша, но по-прежнему не издавая ни звука.
   Когда последняя щепотка порошка была брошена, он протянул сумку помощнику, который прежде дал ее ему и следовал за ним шаг в шаг. После этого он взял от каждой фигуры понемногу порошка, помещая на ладонь, которая почти заполнилась, когда он завершил. Вслед за ним, то же самое проделали остальные шаманы, в порядке старшинства. И все это время члены племени с нетерпением наблюдали за ними, поскольку теперь порошок был освящен, и каждый, обсыпанный им, будет защищен от ран и болезней.
   Когда последний шаман закончил, на изображениях еще оставался порошок, и люди кинулись к ним. Те, кто оказался достаточно силен или удачлив, натирали своей добычей тела и уши, считая себя теперь защищенными от козней злых духов. Шаманы ушли, унося собранный ими порошок, чтобы использовать его в будущем.
   Чарльзу на некоторое время было разрешено остаться вне хижины. Он присел на камень; он был подавлен, но старался не показывать этого. На него смотрели с любопытством, но никто - с жалостью или милосердием. Как глупо было с его стороны отправиться выслеживать апачей, а не вернуться сразу к товарищам!
   Когда наступила ночь, он получил еще одну тыкву с водой и немного кукурузных лепешек, после чего Большой Лось отвел его обратно в хижину. Улегшись на кровать из сухой травы, он уснул.
  

ГЛАВА XIV. ТАНЕЦ БЕЗУМЦА

  
   Чарльз страдал от выпавших на его долю испытаний и эмоций, и сон его напоминал оцепенение. Он не проснулся до тех пор, пока солнце не взошло высоко над горами и долинами Аризоны, и, возможно, спал бы дольше, если бы не осознал присутствие в своей хижине четырех человек.
   Он открыл глаза, повернулся, извиваясь, на своем ложе из травы, и увидел старого шамана Ka-jЗ, Большого Лося и двух индейцев. Дверь хижины была открыта, яркий свет падал на их лица, цвета красного дерева. Но это был не тот Ka-jЗ, которого Чарльз видел вчера. Сегодня его лицо казалось более жестоким и ужасным. Мальчик никогда прежде не видел таких лиц. Создавалось впечатление, будто он пришел из далекого древнего мира. Когда он сжимал губы беззубого рта, большой крючковатый нос и острый подбородок, казалось, почти соприкасались. Похожие на тигриные, желтые глаза были полны жестокости. Чарльзу казалось, что Ka-jЗ было, по меньшей мере, сто лет, - наполненных жестокостью, суеверием и практикой диких обрядов. Чарльз мог видеть в этих шафрановых глазах испепеляющую ненависть к себе и всем белым людям. Глядя на него, он понял, что судьба его зависит только от шамана. Большой Лось и другие, какими бы важными они ни были, не решали ничего.
   Как выяснилось, Ka-jЗ мог говорить по-английски.
   - Ты спишь слишком много, - сказал он. - Se-mА-che (Бог Солнца) поднялся над горами три часа назад.
   - Это правда, - ответил Чарльз, стараясь сохранять присутствие духа, - но ты предоставил мне такую замечательную хижину и такую великолепную постель, что я не мог не проспать. Виной всему твое чрезмерное гостеприимство, мой древний друг.
   Ka-jЗ взглянул на него и нахмурился. Слова Чарльза были трудны для его понимания, но по тону он понял, что над ним смеются, - над ним, главным шаманом Апачей-Юма, самым могущественным человеком в племени, близким другом Se-mА-che, повелителем жизни и смерти. Пленному мальчику не следовало издеваться над ним; губы еще плотнее прижались к беззубым деснам, а между острым подбородком и крючковатым носом мог бы удержаться камешек. Желтоватые глаза были, возможно, очень древними, но не настолько, чтобы в них не полыхнуло пламя ярости.
   - Ты спал долго, - повторил Ka-jЗ зловещим тоном, - но, возможно, тебе предстоит гораздо более длительный сон.
   Чарльз вздрогнул, несмотря на все свое мужество - он понял смысл слов шамана.
   Тот произнес несколько слов сопровождавшим его апачам, и те освободили запястья и лодыжки мальчика. Он сел и с наслаждением вытянул руки и ноги. Циркуляция крови еще не восстановилась, но было приятно чувствовать себя свободным от ремней, даже в узком пространстве хижины. Это ощущение свободы придало ему смелости.
   - Почему вы пришли сюда вчетвером? - спросил Чарльз, обращаясь к шаману.
   - Чтобы задавать тебе вопросы, - ответил Ka-jЗ, - вопросы, ответив на которые, ты сможешь избежать пыток.
   - Что это за вопросы? - спросил Чарльз, хотя догадывался, о чем именно его будут спрашивать.
   - Ты прошел по перевалу с далеких гор, - ответил шаман, махнув своей высохшей рукой в северном направлении. - За перевалом, на скалах, находится деревня, где жили древние люди, много-много лет назад. Их прогнали воины моего племени, которые после этого сами стали жить на скале. На ее вершине. Но нас прокляли. Маленькие люди, изгнанные нами, молили своих богов отомстить нам, и многие из нас умерли. Мы ушли оттуда, и никогда не возвращались. Но теперь можем вернуться. Se-mА-che снова повернулся к нам лицом. У нас есть священный порошок. Ты сам видел это вчера.
   - Да, но какое отношение это имеет ко мне? - спросил Чарльз.
   Старый Ka-jЗ наклонился и свирепо взглянул на мальчика.
   - Ты пришел с перевала, - сказал он, - но ты был там не один. С тобой были другие, четыре, пять, шесть, может быть, даже десять. Возможно, вы охотитесь в горах за нашим золотом. Ты отведешь нас к ним, покажешь, где они скрываются, чтобы мы могли захватить их, пока они ничего не подозревают, и мы сохраним тебе жизнь.
   Чарльзу показалось, что перед ним настоящий дьявол, когда он услышал ужасные слова. Все внутри него возмутилось, и, не думая о последствиях, он воскликнул:
   - Помочь тебе схватить моих друзей! Я предпочту умереть дюжину раз, чем сделать это!
   - Ты и умрешь, по меньшей мере, дюжину раз, прежде чем умереть совсем, - сказал шаман, ухмыляясь.
   Чарльз вздрогнул всем телом. Он ничего не смог с собой поделать. Его мужество на мгновение покинуло его, когда он представил себе, что его ожидает. Конечно, он может дать им обещание, повести по ложному пути и попытаться убежать. Перед лицом пыток и смерти это было бы простительно. Но затем мужество вернулось. Нет, он этого не сделает.
   - Ничем не могу помочь, - ответил он. - Я даже не понимаю, о каких моих друзьях в горах идет речь.
   - У нас есть способ заставить тебя помогать нам, - сказал шаман. - Плоть не боится, пока не ощутит прикосновение огня и железа.
   Чарльз лежал на траве. Он не хотел слышать эти угрозы - они были ему неприятны, и больше всего ему хотелось, чтобы ужасный старый шаман ушел. Одного вида его ужасного лица было достаточно, чтобы понять, как далеко простирается его жестокость.
   Увидев, что он не намерен говорить, все четверо ушли, но Большой Лось вскоре вернулся с едой и водой, к которым мальчик едва прикоснулся.
   - Ешь и пей, - сказал Большой Лось, - силы тебе понадобятся.
   Он говорил спокойно, без единой нотки симпатии в голосе, но Чарльз, подумав, что его совет может оказаться хорошим, заставил себя позавтракать.
   - Теперь идем, - сказал Большой Лось и вышел из хижины; Чарльз последовал за ним. Шаман стоял снаружи, рядом с дверью, со злобным выражением лица. Все население деревни снова собралось, словно для участия в каком-то обряде. Чарльз похолодел от ужаса, поскольку главной фигурой этого обряда должен был стать он.
   Поднялся страшный крик, когда он вышел из хижины, но тут же смолк, стоило только старому Ka-jЗ поднять высохшую правую руку. Большой Лось взял мальчика за правую руку, другой сильный воин - за левую, и когда шаман направился из долины к пустыне, они повели Чарльза за ним. Мальчик не сопротивлялся. Он понимал, что это бесполезно, но даже в этот момент старался не утратить самообладания. Вопрос, что с ним собираются делать, колол его, точно раскаленная игла.
   Они остановились возле песков. Чарльз видел, как они простираются до самого горизонта, как над ними возникают "пыльные дьяволы", вздымаются к небу и исчезают. Позади него слышалось бормотание сотен дикарей, переступавших с ноги на ногу. Небо было огненно-голубым, он ощущал жар раскаленного песка.
   Он обернулся. Воины, женщины и дети собрались большим полукругом; на их лицах были написаны нетерпение и восторг, но никак не сочувствие.
   Ka-jЗ приблизился к мальчику и остановился перед ним. Чарльз был выше него ростом, и старик смотрел на него снизу вверх.
   - В последний раз, - сказал шаман, - я делаю тебе предложение. Ты отведешь нас к своим друзьям в горах, и позволишь нам схватить их сонными?
   - Нет, я этого не сделаю, - ответил Чарльз, собирая всю свою волю в кулак.
   Шаман отступил назад и сделал приглашающий жест. Четверо мужчин, с каменными мотыгами и лопатами, начали рыть яму в песке. Горячий песок подавался, и Чарльз увидел, что яма, хоть и неширокая, была глубокой. Его охватил ужас. Они собирались зарыть его, оставив на поверхности только голову, и оставить так, под пылающим солнцем, на радость стервятникам, ожидающим добычи. Он поднял глаза и увидел двух из них, привлеченных отвратительным инстинктом, парящих в небе прямо над ним.
   Затем снова взглянул в сторону ямы, которую рыли воины. Три фута, четыре... Скоро будет пять, и тогда они поставят его в нее. Он слышал об этой пытке, принятой среди апачей, и она казалась ему самым ужасным, что только могла изобрести человеческая жестокость. Он обернулся и снова посмотрел на полукруг апачей. Воины, женщины, дети, - никто не смотрел на него с сочувствием, он видел только интерес и восторг. Он подумал о том, как они, будучи людьми, способны на такое.
   Он смотрел на копавших индейцев и видел, как с их красно-коричневых тел слетают капельки пота. Он сам, стоя неподвижно, ощущал жар солнца, который, казалось, сжигал ему мозг. Все скоро должно было кончиться, ему следовало смириться с неизбежным, но его не покидало ощущение, будто все, происходящее с ним, происходит не в реальности, что это воображение, и это благословенное ощущение поддерживало его в тот момент, когда это было особенно нужно, позволяя ему достойно держаться перед теми, кто с надеждой вглядывался в его лицо, стараясь заметить признаки страха. Но сердце его бешено колотилось, а перед глазами начали плясать мириады маленьких черных точек.
   Он услышал позади себя крик, не громкий, но исходивший из множества глоток. Это был крик удивления, и он повернулся, чтобы посмотреть. Индейцы отвернулись от него и смотрели куда-то в сторону пустыни. Он тоже увидел то, на что они смотрели, но сначала принял это на одну из черных точек перед своими глазами. Но затем понял, что это не так. Она увеличивалась в размерах, приближаясь к апачам, пока не обрела очертания человека.
   Вероятно, это один из воинов, возвращающийся к своему племени, - подумал Чарльз, но затем, когда крик удивления повторился, он понял, что ошибся. Это был не апач; это был белый человек!
   Чарльз напряженно вглядывался. Его сердце бешено колотилось. Возможно, кто-то спешит ему на помощь, хотя проку от одного человека было мало. Но, по крайней мере, это вызвало отсрочку на несколько минут, а он был рад даже этому. Потому что эта яма, и потные тела апачей - были реальностью.
   Фигура приближалась, и Чарльз быстро заморгал, чтобы проверить, не обманывается ли он. Человек показался ему знакомым. Это было невероятно. Он снова заморгал, чтобы избавиться от пелены в глазах, но человек не исчезал. Ему еще не связали руки и ноги, прежде чем опустить в яму, и он протер пальцами глаза, - но казавшаяся знакомой фигура продолжала приближаться.
   Это был, несомненно, белый человек, и вскоре стал отчетливо виден огромный шлем, затем - круглое красное лицо, глаза за огромными стеклами очков, одежда цвета хаки и коробка под мышкой.
   Это был профессор Эразм Дарвин Лонгворт. Было невозможно поверить в то, что это он, и изумленный мальчик собирался крикнуть ему, что тот идет прямо к жестоким, беспощадным апачам, но поведение профессора было настолько странным, что он не смог произнести ни слова, и просто смотрел.
   Возможно, виной всему было пылающее солнце Аризоны, возможно, он был слишком погружен в собственные мысли, но Чарльз никогда не видел, чтобы профессор вел себя столь безрассудным и странным образом. Он шел, словно пританцовывая, покачиваясь из стороны в сторону, держа свободную руку над головой жестом испанской танцовщицы. Время от времени он что-то напевал дурным голосом. Чарльзу показалось, что эти песни - песни плантаций.
   Апачи молчали. Шаман, старый Ka-jЗ, стоял немного впереди остальных, чуть наклонившись. Но желтоватые глаза, немало повидавшие за почти столетнюю жизнь, подозрительно вглядывались в незнакомца. Чарльз не мог сказать, почему он не окликнул профессора и не предупредил его; возможно, он был слишком удивлен, а также в виду того факта, что профессор, похоже, не узнавал его.
   Взгляд профессора был каким-то странно-восторженным, он, похоже, не замечал апачей, пока не оказался в двадцати футах от них. Он беспрерывно пел и танцевал, с ловкостью акробата. Некоторое время он танцевал перед старым Ka-jЗ, размахивая руками у него перед лицом, после чего запел с новой силой. Шаман словно съежился, в его старческих глазах мелькнул страх. Профессор принялся танцевать и махать руками перед лицом Большого Лося. Тот отступил, с нескрываемым испугом, а профессор, следуя за ним, все пел и танцевал. Раздались голоса, и Чарльз понял, что происходит. Этот странный маленький человек под огромным шлемом, который пел и танцевал, был околдован, а, следовательно, защищен Се-ма-че. Никто не мог причинить ему вреда.
   Профессор пел и танцевал. Он остановился возле мальчика, и в тексте песни тот разобрал слова: "Не бойся, я спасу тебя". У мальчика появилась надежда. Разве мог он предаваться отчаянию, если профессор Лонгворт был жив и находился рядом с ним? Разум, наполненный мудростью веков, спасет его. Он не знал, как, но он знал, что это будет.
   Неожиданно, профессор прекратил петь и танцевать, достал ящик из-под мышки и поставил на песок. Затем опустился перед ним на колени и низким голосом произнес какие-то каббалистические слова. Апачи молчали, внимательно наблюдая за его действиями. Его бормотание стихло, он повернул ручку, и из ящика донеслась мягкая и чистая мелодия "Дикси".
   Апачи были изумлены. Это одинокое существо, безусловно заколдованное и лишенное разума, могло разговаривать с Се-ма-че, Богом Солнца, хозяином вселенной, и никто не мог поступить по отношению к нему враждебно, не опасаясь быть убитым самим Се-ма-че. Он может творить великие чудеса! Он поставил на землю маленькую коробку, и из нее раздались прекрасные звуки, какие был способен произвести только Се-ма-че.
   Шаман погладил свой подбородок, в душе все сильнее и сильнее терзаясь сомнениями. В течение двух поколений он правил этим племенем апачей, и никогда раньше не сталкивался ни с чем подобным. Пользуясь властью и авторитетом, он не мог отказать в защите тому, кому покровительствовал сам Се-ма-че, в чем он был убежден, подобно прочим, взирая на ящик, из которого доносилась замечательная музыка.
   Ящик смолк, профессор наклонился над ним, и он заиграл снова. Над желтыми песками величаво поплыла траурная песнь из "Лючии де Ламмермур", и теперь на лице профессора, под большим шлемом, ясно читалась скорбь, когда он снова медленно и торжественно принялся танцевать.
   Когда песня смолкла, он склонил голову над волшебной коробкой и заплакал. Затем он взял ее в руки, подошел к Большому Лосю и протянул ему. Но этот мужественный воин, издав крик ужаса, шарахнулся прочь. Точно так же поступили еще два или три воина, после чего профессор приблизился к шаману.
   Старый Ka-jЗ остался стоять на своем месте, когда профессор шел к нему, но Чарльз видел, как изменилось древнее, морщинистое лицо; на лбу и щеках обильно выступил пот. Профессор приближался, пританцовывая самым немыслимым образом, и протянул ящик ему. Шаман начал поднимать руки, но потом замер. Он утратил мужество, подобно прочим. Уронив руки, он отступил назад, и тогда толпа глубоко вздохнула. Теперь, когда даже сам великий шаман выказал страх, ничто в целом мире не могло поколебать их уверенность в том, что в лице незнакомца перед ними предстал сам Са-ма-че.
   Когда шаман отступил, профессор, напевая и пританцовывая, направился к Чарльзу. Он протянул ящик мальчику, вставив в текст своей песни слова: "Возьми его; он настроен на "Сердце красавицы"". Чарльз смело взял ящик и коснулся рычага. Раздались звуки арии Герцога из "Риголетто", и, пока мальчик держал волшебный ящик, профессор танцевал и кланялся перед ним. Толпа апачей снова вздохнула. Неужели их пленник - также избранный Се-ма-че? Ведь если нет, то зачем бы безумцу поклоняться ему?
   Песня закончилась, профессор неподвижно замер, склонив голову перед пленным мальчиком. Он оставался в таком положении в течение минуты, и никто из апачей за это время также не посмел пошевелиться. Единственный звук, который при этом доносился, было их тяжелое дыхание. Затем профессор медленно поднял голову, пока солнечные лучи не отразились от стекол его больших очков.
   Апачи разом вскрикнули. Он мог выдержать взгляд великого Бога Се-ма-че. Профессор поднял обе руки и вытянул их в направлении солнца. Затем снова повернулся к пленному и взял ящик из его рук.
   Ka-jЗ, шаман, пристально следил за происходящим. Ужас и подозрительность все еще вели борьбу в нем, но подозрение начинало одерживать верх. Он видел белых людей прежде и знал, что они полны хитрости и коварства. Что это за волшебный ящик? Мужество вернулось к нему, он взял себя в руки и был готов вступиться за свой народ. Он покажет им, что его сила ничуть не меньше, чем сила незнакомца.
   Престарелый Ka-jЗ, за свою долгую жизнь, совершил немало храбрых поступков, но никогда прежде ему не было так страшно, когда он шагнул вперед и протянул руки к волшебному ящику. Его лицо покрылось крупными каплями пота, и, тем не менее, он это сделал. Профессор Лонгворт пристально взглянул ему в глаза, и увидел в них страх, но этот страх подчинялся воле, - и он на краткий миг восхитился старым дикарем. Он отдал ему ящик и принялся танцевать перед ним.
   Ka-jЗ держал ящик в дрожащих руках и вслушивался, но оттуда не доносилось ни звука. Апачи издали слабый, но отчетливый крик ужаса. Волшебный ящик молчал в руках величайшего шамана на земле, но он пел в руках незнакомца и пленника. Они находились под защитой Се-ма-че, Ka-jЗ совершил святотатство. Впервые за долгие годы шаман слышал упрек от людей своего племени. Он понял, что поступил неправильно, и к его ужасу добавились упреки совести. Он уронил ящик на песок, словно это была ядовитая змея, и отскочил назад, к воинам.
   Профессор поднял ящик, нажал на пружину, и из него донеслись звуки "Прекрасного голубого Дуная". Все было очевидно, но удивление апачей еще более возросло, когда маленький странный человек обратился к ним на их родном языке.
   - Он - мой, - сказал он, кивая на пленника. - Я пришел за ним. Отдайте его мне.
   Апачи не ожидали подобной просьбы, и вопросительно взглянули на шамана. Но тот дрожал. Он один совершил святотатство, и он один был наказан Се-ма-че страхом. Он не мог сказать "нет", поскольку это грозило ему куда худшим наказанием, а потому он просто кивнул и махнул рукой, как бы говоря: "Возьми его, он - твой".
   Чарльз сделал несколько шагов вперед, и никто не сделал ни единого движения, чтобы остановить его. Безумец произнес суровым голосом, обращаясь к апачам:
   - Отдайте ему все, что было при нем, когда он пришел к вам. Через меня с вами говорит Се-ма-че. Он должен быть принесен в жертву богу Солнца, и я отведу его в далекие горы.
   Испуганные индейцы вернули мальчику его винтовку, пистолет и нож, патроны и прочие предметы, отобранные у него, когда он был схвачен, и, казалось, испытали облегчение, избавившись от них.
   - Иди за мной, - сказал профессор Чарльзу по-английски.
   Он нажал на пружину, из шкатулки донесся военный марш, и, сунув ее под мышку, профессор затанцевал к краю равнины, к предгорьям, поросшим кустарником. Чарльз, держа голову высоко поднятой, устремив взгляд на профессора, следовал за ним, словно повинуясь произнесенному тем заклинанию.
  

ГЛАВА XV. ПРЕВОСХОДНЫЙ ВЫСТРЕЛ

   - Молчи, - сказал профессор тихо, когда они прошли ярдов пятьдесят. - Моя власть над ними не может длиться долго. Воздействие подобного рода уходит вместе с тем, кто его оказывает.
   Но Чарльз не смог сдержаться.
   - Вы - самый храбрый человек в мире, профессор, и самый мудрый, - произнес он с благодарностью.
   Профессор продолжал танцевать следующие пятьдесят ярдов. Затем сказал:
   - Не думаю, чтобы меня хватило надолго. Я никогда не любил танцевать, по крайней мере, на такой жаре. Еще пятьдесят ярдов, и я сворачиваю в кусты. Надеюсь, шаман все еще охвачен испугом.
   Чарльзу очень хотелось оглянуться и посмотреть, что делают апачи, но он не решался. Его роль заключалась в том, чтобы следовать за тем, кого Се-ма-че выбрал своим посланником.
   Пятьдесят ярдов, о которых сказал профессор, кончились. Маленький человек внезапно нырнул в кусты; Чарльз быстро последовал за ним. Профессор наклонился и поднял оставленное им здесь ружье. Музыкальную шкатулку он привязал к спине.
   - Мы не можем оставить ее здесь, - сказал он. - Но, Чарльз, нам следует торопиться. Мое появление скоро перестанет оказывать воздействие. Это чистая психология; как только мы исчезли из виду, проницательный старый шаман начал осознавать, что мы имеем отношение к Се-ма-че, богу Солнца, не большее, чем он.
   Профессор быстро направился к перевалу, ведущему к деревне; Чарльз следовал за ним. Его охватила неописуемая радость. Он снова был свободен! Он был спасен, совершенно невообразимым образом, этим замечательным человеком! Он был вооружен, цел и невредим. Он не верил в происходящее.
   Позади них раздался громкий крик.
   - Все! - сказал профессор. - Они пришли в себя. К старому шаману вернулось мужество, и он пошлет воинов по нашему следу. Теперь только быстрота и умение могут спасти нас, Чарли, мой мальчик.
   - Я обязан вам жизнью, профессор, - ответил мальчик, когда они побежали. - Это было чудесное спасение. Как вы узнали, где я?
   - Я соскучился по тебе, перешел через перевал и увидел в руках негодяев. Что касается всего остального, думаю, это можно назвать вдохновением.
   - Я слышал, как вы говорили с ними на языке апачей. Я даже представить себе не мог, что вы знаете их язык.
   - Изучение языков, это часть моих научных занятий. Это очень просто, когда ты изучишь первые двенадцать или пятнадцать. Остальные - всего лишь разновидности, и даже обычный лингвист способен овладеть ими за неделю-другую. Конечно, я изучал апачей и их язык. Я и не подумал бы отправиться в их страну, не сделав этого. Те, от кого мы сбежали, - апачи-юма. На своем языке они называют себя тулькепайас или натчу. Они живут к северу от Гила, между Верде и Колорадо. Существует еще одна ветвь апачей, апачи-мохавы, называющие себя на своем языке джавапаи или кокенины, утверждающие, что их страна - регион, простирающийся от долины Верде и Черной скалы до гор Билла Уильямса. Следует также упомянуть и третью ветвь, апачей-тонтов, живущих в бассейне Тонто и в окрестностях гор Пинал.
   Профессор рассказывал совершенно естественно, словно о чем-то обыденном.
   - Для меня все апачи одинаковы, - сказал Чарльз.
   - Это плохо, - отозвался профессор. - Не будем обсуждать это, но мне кажется, мой мальчик, мы бежим слишком быстро. Если мы будем поддерживать этот темп, то скоро устанем. Апачи - хорошие следопыты, но земля здесь твердая, и им будет сложно преследовать нас. Если они нас догонят, то первое, что я сделаю, это попытаюсь пристрелить старого шамана. Один верный выстрел способен избавить многих белых людей от пыток и смерти.
   Профессор выразительно постучал по стволу своего ружья. Чарльз не мог увидеть выражение его глаз за стеклами очков, но понял, что маленький человек говорил серьезно. Он и сам испытывал те же чувства.
   - Они обязательно будут нас преследовать, - сказал мальчик.
   - Несомненно, - согласился профессор, - и желание схватить нас может заставить их следовать за нами до деревни на скалах; однако, даже если и так, мы, все вместе, сможем оказать им достойную встречу. Деревня расположена очень удачно.
   Они быстро двигались вдоль речки. Это был, пожалуй, единственный путь, - следовать по берегу, - поскольку скалы по обеим сторонам были слишком крутыми, чтобы на них можно было подняться. Профессор, хотя и маленький, был выносливым и казался сделанным из железа; Чарльз был полон сил молодости. Они не снижали темпа движения приблизительно часа три, иногда останавливаясь затем, чтобы напиться ледяной воды, текущей с гор. Наконец, они устроили небольшой отдых, глядя в ту сторону, откуда могли появиться преследователи.
   - Может быть, они передумали нас преследовать, - с надеждой произнес Чарльз.
   - Думаю, что нет, - сказал профессор. - Шаман наверняка убедил их в том, что мы - самозванцы, и они должны были разозлиться. Вероятно, теперь они бросятся в другую крайность, и, повинуясь импульсу, забудут о суеверных страхах, которые питали в отношении деревни на скалах.
   - Значит, нам придется сражаться?
   - Боюсь, что да.
   Было далеко за полдень, когда они оказались на холмах, среди пиний, дубов и кедров. Идти стало труднее, и они вынуждены были сделать привал, в тени, на краю пропасти, в двухстах футах выше реки. Профессор Лонгворт вытащил оленину, и они жадно принялись жевать. Чарльз не был сентиментальным, но не мог не сказать:
   - Профессор, мне никогда не удастся отблагодарить вас за то, что вы для меня сделали. Апачи собирались похоронить меня заживо, оставив добычей змей и стервятников.
   - Не стоит благодарности, мой мальчик, - ответил профессор, - я был рад возможности спасти тебя, а кроме того, это было одним из самых захватывающих приключений в моей жизни. Возможно, никогда больше мне не доведется испытать силу суеверий по отношению к такому старому и хитрому шаману, как Ka-jЗ. Такой шанс предоставляется раз в жизни, и то - не каждому. Так что, в некотором роде, я перед тобой в долгу больше, чем ты передо мной.
   Чарльз с удивлением взглянул на профессора, но маленький человек говорил вполне серьезно. Он обладал колоссальными знаниями и опытом, и сейчас его более прочего занимала грозившая им опасность.
   - Разум человека может быть на некоторое время ослеплен, - сказал он. - Ka-jЗ, хотя что-то и заподозрил, был охвачен ужасом, когда музыкальная шкатулка не заиграла в его руках, как играла в моих и твоих. Но он достаточно разумен, чтобы слишком долго оставаться под влиянием момента. Он снова стал собой, едва мы скрылись в кустах. И тогда его охватили гнев и жажда мести. Не сомневаюсь, что погоню возглавит именно он.
   - В таком случае, мне хотелось бы подстрелить его из моего ружья, - мстительно сказал Чарльз. - Я вовсе не считаю себя кровожадным, но буду рад, если моя пуля избавит мир от этого монстра.
   - Это так, - согласился профессор, - твоя пуля в таком случае послужит и нашей безопасности, и, как я уже говорил, избавит многих белых людей от пыток и смерти. Мне бы тоже хотелось получить такой шанс. Погоня может быть уже близко.
   Он раздвинул кусты стволом своего ружья и глазом охотника взглянул на перевал. Чарльз обратил внимание, что у профессора - замечательное оружие, которым он прекрасно умел пользоваться. Сейчас этот странный, на вид неуклюжий, человек старой школы, выказывал опыт и знания родившихся в дикой местности, жизнь которых каждый день зависит от их мужества и осторожности.
   Продвигаясь вперед, он почти не выдавал своего движения. Он издавал не больше шума, чем ползущий скорпион, а его внимательный взгляд за большими очками был направлен в сторону перевала. Чарльз чувствовал, глядя на него, какая огромная сила заключена в этом человеке. Фигура профессора Эразма Дарвина Лонгворта приобретала нереальные размеры. Если бы он оказался один, в пустыне, и ему грозила бы опасность, не было ничего лучше, чем если бы рядом с ним находился профессор. Теперь он понимал, почему Джедедайя Симпсон, из Лексин'тона, К-и, едва ли не боготворит его.
   Профессор, после тщательного наблюдения в течение приблизительно пяти минут, заявил, что ничего на перевале не видит.
   - Мы могли бы легко сбежать от преследователей, - сказал он, - поднявшись на горы позади нас, но об этом нельзя даже и подумать, поскольку в этом случае Джедедайя и Герберт окажутся в беде. Нам нельзя оставить их одних в деревне.
   - Вы правы, - отозвался Чарльз. - Мы не можем так поступить по отношению к ним.
   Профессор снова внимательно осмотрел перевал, после чего поднялся на ноги.
   - Они скоро появятся, мой мальчик, - сказал он. - Значит, нам пора идти. Они должны быть уверены, что мы идем прямо, и будут преследовать нас.
   Он вышел на дорогу, и они снова двинулись по ней легкой рысью. Прошел час, второй. В расщелине между высокими горами было очень жарко, но день клонился к вечеру, и вскоре сумерки накрыли их благодатной тенью. Чарльз взглянул вниз и увидел, как шевелятся кусты.
   - Они настигают нас, - сказал он. - Они от нас на расстоянии не более мили.
   - Ты прав, - спокойно сказал профессор. - Скоро они выйдут на голый участок в ущелье, который ты видишь ниже. Я думаю о нем с тех самых пор, как увидел его. Каково твое мнение о старом шамане, Ka-jЗ?
   - Это самый злой, самый жестокий человек, с каким мне когда-либо приходилось встречаться, - ответил мальчик, удивившись вопросу, заданному в такое время и в таком месте.
   - Ты, несомненно, прав. Как ты думаешь, что он сделает с нами, если поймает нас, а также с Джедедайей и Гербертом, если поймает их?
   - Вне всякого сомнения, он подвергнет всех нас ужасным пыткам.
   - Ты снова прав, а поскольку он прожил уже сто лет, то, наверное, ты не слишком бы плохо подумал о человеке, который лишил бы его возможности творить зло в дальнейшем?
   - Конечно, нет!
   - А, кроме того, это было бы, на твой взгляд, хорошо для безопасности наших товарищей и нашей собственной?
   - Разумеется.
   - Значит, нам следует сделать это, - сказал профессор Лонгворт. - Мы спрячемся за этими камнями и немного подождем.
   Они присели за валунами черной лавы и ждали, а солнце безжалостно припекало их головы. Но они не думали о солнце. Они не отводили глаз от голого места на перевале, где в скором времени, вероятно, должны были показаться апачи.
   Долгие минуты ожидания сменяли одна другую. Затем на маленьком открытом месте показалась коричневая фигура. За ней - еще две, потом с полдюжины.
   - Ты видишь среди них Ka-jЗ? - спросил профессор.
   - Уверен, что да, - ответил Чарльз. - Я хорошо его запомнил. Он - сутулый человек, впереди всех.
   - В таком случае, боюсь, дни Ka-jЗ сочтены, - спокойно сказал профессор Лонгворт. - Великий шаман апачей-юмов скоро отправится в дальний путь.
   Он положил ружье на камень перед собой и посмотрел вниз.
   - Как далеко они от нас? - спросил он.
   - Наверное, около мили.
   - Это очень далеко, Чарли, мой мальчик, но если мне и есть чем гордиться, так это моим умением стрелять, а это ружье, как ты можешь видеть, имеет оптический прицел.
   Он еще раз взглянул на группу людей, приложил ружье к плечу и резко произнес:
   - Смотри!
   Он нажал на спусковой крючок, последовали треск, вспышка, показался небольшой беловатый дымок. Это был прекрасный выстрел. Старый шаман опрокинулся на спину, с пулевым отверстием в голове, раскинув руки в стороны; его мертвое лицо было обращено к небу, а сопровождавшие его воины в ужасе кинулись обратно.
   - Идем, Чарли, мой мальчик, - тихо сказал профессор, перезаряжая ружье. - Преследование окончено.
   Мальчик, немного напуганный тем, что профессор оказался способен убить врага на расстоянии почти в милю, последовал за ним.
   - Апачи получили еще один урок, - сказал профессор спустя полчаса, - но они оправятся и от этого. Возможно, нам еще придется иметь с ними дело.
   Но больше они не замечали никаких признаков преследования, и благополучно добрались до скальной деревни, где Герберт и Джед с удивлением выслушали рассказ об их удивительных приключениях.
   - Это замечательно, что тебя удалось спасти, Чарли, старина, - сказал Герберт. - Профессор успел как раз вовремя. Пожалуй, вряд ли когда-либо в жизни тебе еще так повезет.
   - Согласен, - отозвался Чарльз.
   Профессор подошел к краю обрыва и посмотрел вниз, в пропасть. Взгляд Джедедайи Симпсона из Лексин'тона, К-и, с любовью и восхищением, следовал за ним.
   - Разве не говорил я вам, что он - величайший человек в мире? - сказал он двум мальчикам. - Разве он не доказывает это каждый день?
   - Я начинаю думать, что ты прав, Джед, - серьезно ответил Чарльз.
   В течение следующих двух-трех недель они вели разведку вверх и вниз по ущелью, но никаких следов апачей видно не было.
   - Смерть шамана, бывшего воплощением их суеверных страхов, надолго удержит их, - сказал профессор. - Но через какое-то время мужество вернется к ним, и они придут в эти горы. Человеческий опыт говорит об этом.
  

ГЛАВА XVI. "ЗА ЗАВЕСОЙ"

  
   Через несколько дней они обнаружили еще один источник питания для себя - горных козлов, на языке апачей mu-u. Профессор, Чарльз и Герберт обнаружили их высоко на заснеженном пике, и добыли три великолепных экземпляра, одним из которых был взрослый самец весом около трехсот пятидесяти фунтов, с рогами восемнадцать дюймов в окружности. Они также принесли шкуры и рога и поместили их в качестве трофеев в своих скальных жилищах.
   Теперь, когда они удобно и комфортно приготовились к зиме, Чарльз вернулся к тому, что стало причиной его путешествия. Ему казалось, что он обязан разгадать загадку и найти то, за чем пришел. Снова и снова повторял он смутные слова умирающего и сравнивал с тем, что видел.
   "Вверх и вниз! Вверх и вниз!" - Он не сомневался, что это имело отношение к первому каньону, через который он шел, а высокий белый пик, стоящий одиноко, должен был быть Старым Тандергастом, - по крайней мере, он думал именно так. Но "за завесой! За завесой!" - что это могло означать? Он часто повторял эти слова про себя, а затем, подобно вспышке молнии, вдруг понял их значение.
   Он стремился к золоту, чтобы отыскать его. Сокровище, о котором он почти забыл, вновь обрело свою прежнюю притягательную силу и манило его. Он подошел к профессору, стоявшему на площадке, и сказал:
   - Профессор, мне кажется, я решил загадку слов Анании Брауна. Это похоже на озарение. Готовы ли вы и другие последовать за мной?
   - Конечно, - сказал профессор и позвал Герберта и Джеда.
   - Не думаю, что нам предстоит далеко идти, - сказал Чарльз. - Если место, где мы живем, считать городом, то нам нужно всего лишь перейти улицу.
   Никто не сомневался в его интуиции, и все пошли с ним, не сказав ни слова. Терраса, где располагались скальные жилища, казалось, обрывами уходила вниз с обеих сторон, но Чарльз заметил на севере отметины и посчитал, что первоначально они были сделаны человеком, а потом скрыты природой.
   - У меня есть предположение, что этот путь, или, по крайней мере, то, что когда-то было путем, куда-то ведет, - сказал он. - Подождите меня здесь, ладно?
   Он вернулся к первому жилищу на скале, и, вооружившись киркой, начал расчищать путь через плотный подлесок, скрывавший начало отметин. Заросли оказались настолько плотными, а склон - таким крутым, что ему понадобилось полчаса, чтобы расчистить их, с помощью товарищей, проявляя осторожность, поскольку падение оказалось бы фатальным.
   Когда они пробились через заросли в расщелине скалы, и Чарльз вышел на другую сторону, он издал радостное восклицание.
   - Ты нашел то, что ожидал найти? - спросил профессор.
   - Именно так, профессор, - ответил тот.
   - Это, должно быть, очень любопытно и интересно, - сказал Джед.
   Герберт молчал, не сообщая никакой дополнительной информации.
   Они шли по старой тропе, едва заметной, скрытой кустарником, но дающей надежную опору ногам. Чарльз, обычно сдержанный, начал проявлять признаки возбуждения, это перекинулось остальным. Они тоже вдруг почувствовали притяжение золота, кровь заиграла в их венах.
   Тропа шла параллельно склону, шириной не более фута. Она не была заметна ни сверху, ни снизу. Она шла в направлении водопада, где заканчивался каньон, и Чарльз с удовлетворением отметил этот факт. Его предположение подтверждалось.
   - Эта тропа приведет нас на вершину горы или на дно каньона? - спросил Герберт.
   - Думаю, не туда и не туда.
   Тропа вела их прямо, никуда не отклоняясь, прямо к водопаду.
   - Это и в самом деле очень любопытно и интересно, - повторил Джедедайя Симпсон из Лексин'тона, К-и.
   Они отправились в путь под влиянием имульса, день был хмурым и туманным. Странное притяжение утраченного золота владело всеми четверыми.
   Тусклое солнце освещало своими лучами огромную гору и лицо каждого из них, казавшееся серым и призрачным. Они казались такими зыбкими в бледном свете, что Чарльз боялся вытянуть руку и прикоснуться к кому-нибудь, боясь, что его пальцы не встретят сопротивления. И все же они слишком долго были вместе, чтобы он мог сомневаться в реальности этих туманных форм или поверить в то, что вместо товарищей его сопровождают призраки.
   Их силуэты казались зыбкими, покачивались, словно поддаваясь легчайшему дуновению ветерка, и эти движения в точности соответствовали состоянию их умов. Они не слышали иного шума, кроме завывания ветра среди скал и пиков, шелеста сухой листвы. Они смотрели на солнце, и видели, как оно все более бледнеет, скрываясь за облаками. Свет угасал, вершины деревьев и скалы терялись в тумане и парах.
   Чарльз ощутил страх; он боялся, что сбился с тропы, и теперь золото ускользнет от них навсегда, и еще на многие столетия останется скрытым от человека. Он словно оказался в таинственном мире, лишенном дорог. С чувством страха смешивалось чувство вины, словно он отправился на поиски сокровищ, на обладание которыми не имел никакого права. Он был вором, идущим вперед в попытке выяснить, что скрывает земля. Он пытался уверить себя, что ошибается. Те, кто спрятали сокровище, умерли сотни лет назад, не оставив законных наследников, а потому не должы были беспокоиться, к кому в руки оно попадет; но чувство вины не исчезало и продолжало беспокоить его; ему казалось, что за ним следят тысячи глаз, он вздрагивал каждый раз, когда сухая листва шелестела от ветра; а когда у него под ногами раздался треск, он подскочил, словно бы спасаясь от гремучей змеи, хотя это были всего лишь безобидные маленькие ящерицы, сновавшие среди листьев. Герберт дрожал и выглядел бледнее, чем когда-либо. Его тоже охватил суеверный страх. Они находились в пустынных горах Аризоны, мрачных, едва освещенных, и казались затерянными в мире, не имеющем границ.
   Они продвинулись на несколько шагов, осторожно ступая, и подошли к краю водоема, образованного недавними редкими дождями, чья вода казалась иссиня-черной, за исключением тех мест, где слабые солнечные лучи создавали серые пятна на ее поверхности. Здесь они присели, глядя на воду. Дул легкий ветерок, но на поверхности совершенно не было заметно ряби. Вода казалось совершенно неподвижной в тусклом свете; она была застойной и мертвой. Чарльз бросил камень на середину водоема. Он упал с всплеском, но эха не последовало. Перед ними возвышалась гора, голая и мрачная. Солнечный свет падал на ее скалы, придавая им фантастические формы.
   Герберт взглянул на водоем и сказал о том, чем может кончиться падение в него. Никому не приходило в голову, что падение может окончиться чем-то иным, кроме смерти; услышав его слова, они поднялись и пошли дальше, поглядывая на водоем, чьи черные глубины наполняли их души неведомым страхом.
   Испытывая смутное беспокойство, Чарльз снова почувствовал себя виноватым и опустил глаза, словно вор, когда Герберт взглянул на него. Что-то внутри говорило, что они не имеют права искать сокровища, охраняемые мертвыми много лет, и все же, не было никого, кто мог бы претендовать на него, возможно, кроме них самих, знавших о его существовании. Он повторил это вслух, как бы утверждая их права на него, а затем замер от страха, как бы кто не услышал его и не отказался от этого права.
   Они обошли водоем, со страхом вглядываясь в его черные глубины, и углубились в лабиринт огромной, одинокой горы.
   Однажды они услышали шорох и звук, словно кто-то тихо ступает по земле, на склоне над ними, но, взглянув в том направлении, ничего не увидели. Остановившись на мгновение, они продолжили осторожно двигаться вперед. Тем не менее, два горящих глаза следили за ними из расщелины в скалах, где расположился горный лев, приникнув к земле и камню, наблюдая сердитым и ревнивым взором за грозными незнакомцами, посмевшими проникнуть в его владения. Несомненно, какой-то его далекий предок видел далеких предков этих незнакомцев, но это знание не передавалось у горных львов из поколения в поколение.
   Он слышал, как они перемещаются, и полз среди скал, не теряя их из виду, но они не могли видеть его. Он был исполнен любопытства, ненависти и ярости. Он мог бы нанести удар своей огромной рыжей лапой любому из них, но их необычный вид и запах, доносившийся до него, наполняли его страхом. Он убежал бы высоко в горы, подальше от этих необычных существ, но ему пришлось бы двигаться по голым камням, и его рыжее тело было бы хорошо заметно для страшных незнакомцев.
   Он опускался все ниже и ниже, не сводя с них горящих красных глаз, когда они поднимались по склону. Они были слабее его. Он мог видеть, как они стараются держаться ближе друг к другу, пошатываются, и могут, из-за своего веса и неуверенности, сорваться вниз, в зияющую пропасть, - он понимал это, и все же боялся, и прижимался к камням, дрожа, опасаясь быть замеченным ими. Но вот они прошли и скрылись от его взгляда за выступом скалы, но слабый запах человека оставался, и вселял в него ужас, и он по-прежнему оставался неподвижным, замерев в расщелине. А затем, когда запах исчез, и остался только чистый горный воздух, он одним прыжком покинул свое укрытие, бросился вверх по склону, не останавливаясь, подальше от того места, где видел незнакомцев, внушавших страх.
   Четверо продолжали идти вперед, ничего не зная о горном льве и его страхах. Они также начинали испытывать страх. Горные пики оживали перед ними. На севере, чудовище с белоснежной головой взирало на них с ледяным неодобрением, на востоке и западе другие седоголовые гиганты кивали, соглашаясь со своим старейшиной. Огромные и бессмертные, они с недоумением смотрели на крошечные человеческие существа, взбиравшиеся по плечу одного из них. Поднялся ветер, застонал среди ущелий, запел песнь, странную и величественную, которую в торжественном молчании слушали седые великаны. Но песнь эта приводила человеческие существа в ужас, они вздрагивали и старались держаться как можно ближе друг к другу.
   Вскоре стало темнеть. Сгущались сумерки, быстро подступал мрак, но ночь казалась пропитанной каким-то синеватым светом, высвечивавшим путь, хотя и не делавшим видимым все вокруг - деревья, обрывы и скалы.
   Гора становилась все более дикой, идти было сложно, а потому у Чарльза не возникало вопроса, почему тайна затерянного сокровища оставалась тайной так долго. Они продвигались вперед очень медленно, в слабом свете, осторожно ступая, чтобы не повредить ноги на острых камнях или не закончить свою жизнь на дне пропасти. Никогда прежде не видели они столь причудливых форм скал и горных склонов; гребень хребта перед ними выглядел подобно изогнутому клинку сабли, а выступающие из скалы камни делали ее похожей на гигантское насмешливое лицо. Длинные острые колючки и ветки кустарника хватали их за одежду. Тяжелые лозы, серые, спутанные, свисали со скал и тянулись к их лицам, подобно змеям. Никогда прежде не оказывались они в таком пустынном и одиноком мире, и даже шум, когда они задевали ногами за камни, переступая через них, казался дружелюбным. Эхо мнократно усиливало каждый звук.
   Наконец, они достигли водопада и оказались настолько близко к нему, что только теперь могли в полной мере оценить его красоту и мощь, его грозный голос. Чарльз наклонился и поднял ржавый железный предмет, нечто похожее на кирку шахтера, но очень старую.
   - Это кажется интересным и любопытным, - сказал Джед.
   - И важным, - добавил профессор.
   Тропа вела к краю водопада; они видели, что вода, устремляясь вниз по крутому склону, низвергалась, подобно Ниагаре, оставляя, хотя и в меньших размерах, пространство между потоком и скалой позади него.
   - Путь кончается здесь, - сказал Герберт.
   - Он ведет за водопад, - сказал Чарльз и, обогнув большой камень, как и предсказывал, оказался между водой и скалой. Он двигался вперед, не колеблясь. Другие следовали за ним, обдаваемые брызгами, поскальзываясь на мокрых камнях, пока, наконец, не оказались по другую сторону. Здесь тропинка снова была отчетливо видна.
   - За завесой, - сказал сам себе Чарльз, а затем продолжил: - Пространство, не имеющее края и неизменное... Темные серые равнины, такие причудливые и такие странные! Лишенные растительности, безжалостные, но прекрасные...
   Все инстинктивно чувствовали, что находятся неподалеку от конечной цели своих поисков. Говоря по правде, Чарльз полагал, что сокровище где-то очень близко, и был охвачен внезапным страхом, как бы кто не следил за ними и не выследил их, и не потребовал бы найденное ими золото. Он терзался неизвестностью и был смущен своими мыслями. Все сокровища принадлежали им, они не были обязаны делиться ими ни с кем. Слова предназначались ему, он был единственным наследником, он и его товарищи рисковали своими жизнями, и не обязаны были делиться ни с кем. Его рука скользнула к рукоятке револьвера, лежавшего в кармане куртки. Он был готов использовать свое оружие, подобно брошенному в океане, защищающему каждую каплю пресной воды; на его лице, от страха, выступили капли пота, как бы кто-то неизвестный, если он действительно следил за ними, не предъявил свои претензии на сокровища.
   Один раз у него под ногой хрустнула ветка, и все остановились, в страхе, как бы шум не предупредил об их приближении. Они присели на корточки, за кустами, и оставались там в течение пяти минут, после чего, ничего не услышав, продолжили движение.
   Ветер вскоре стих, его стоны сменились тишиной. Длинные черные стебли растений на фоне неба казались устремленными ввысь копьями. Выйдя из расщелины, они увидели массу растительности, преградившую им путь. Внимательно ее осмотрев, Чарльз, наконец-то, обнаружил, как ему показалось, тропу, среди мрачных зарослей, а когда обратил на нее внимание профессора, то услышал в ответ, что они, должно быть, следуют по дороге, проложенной некогда испанцами. Эти слова только укрепили Чарльза в его решимости двигаться дальше; золото притягивало их все сильнее и сильнее; они пошли дальше по тропе, среди кустов и камней; идти было проще, как если бы они шли по когда-то часто использовавшемуся пути, теперь поросшему кустарником, скрывавшим дорогу к сокровищу тем, кто пытался его найти.
   Когда они находились вблизи спуска, сужавшегося и переходившего в другую расщелину, Чарльз ударился обо что-то ногой и, когда наклонился и поднял это, глаза мальчика ярко вспыхнули. Он поднял камень размером с кулак и держал его так, что лунные лучи, падавшие на него, высвечивали мелкие светлые полосы, разбегавшиеся в разные стороны по его поверхности. Он понял, что это - прожилки золота; этот камень был брошен здесь теми, кто когда-то работал в шахте.
   Это было последним доказательством того, что они движутся к утерянному сокровищу, и Чарльз не смог подавить восторженный крик. Богатство, находившееся неподалеку от него, было таким близким, почти ощутимым; казалось, он держал его в своих руках. Он мог бы многое сделать, получив огромную сумму; деньги дадут ему власть. Но он не хотел пока думать об этом, и двинулся вперед.
   Расселина, казалось, тянулась и тянулась, но теперь она выглядела иначе. Иногда скалы нависали над ними, иногда расступались; в узких местах они двигались в темноте, там, где путь становился пошире, их освещала луна; чередование света и мрака странно совпадало с охватывающими их сомнениями и надеждами, радостью от близости сокровища и нетерпением, отчаянием и надеждой. Скалы вокруг них имели красноватый цвет и были пронизаны прожилками, казавшимися их возбужденной фантазии золотом. Им казалось, что сокровище вот-вот покажется перед ними, и испытывали нечто вроде благоговения, словно кучи золота, представавшие мысленному взору, обладали мистической властью и запрещали им разговаривать в своем присутствии. Они приближались к владыке, и бессознательно испытывали почтение к его силе, многих ставившей на колени. И не стыдились своего чувства.
   Скоро расселина закончилась, как казалось, ровной стеной, но, присмотревшись, они увидели в темном камне проход.
   Вход в пещеру оказался достаточно высок, чтобы войти в нее, не сгибаясь; они остановились перед ним, прежде чем сделать последние шаги, долженствовавшие привести их к цели поисков. В пещере царил мрак. Неизвестно, на сколько она тянулась, и выглядела она столь неприветливо, словно не собиралась раскрывать секрет, который хранила столько лет.
   Тем не менее, опасение, вызванное черным зевом пещеры, было недолгим. Они не боялись, но и не торжествовали, стараясь сохранить подобающее случаю достоинство. Они старались не улыбаться и сохранять спокойные выражения лиц.
   Они сделал несколько шагов внутрь, и Чарльз, справившись с волнением, вытащил коробку со спичками и зажег одну. Невозможно передать чувства, с которыми он смотрел, как маленькое пламя разгорается. Ему казалось, что сбудутся или нет его надежды, зависит сейчас от этой спички.
   Пламя горело ровно, и он не смог сдержать радостного крика. Они стояли в пещере с низким потолком, частично естественной, частично сделанной руками человека; возле стены стояло много мешков, возможно, с провизией. Он зажег еще одну спичку, пересек пещеру и коснулся одного из мешков. Мешок был сделан из шкуры какого-то животного; при его прикосновении он опрокинулся, и его содержимое с глухим металлическим звуком вывалилось на каменный пол. Чарльз наклонился, запустил руку в желтоватую кучку, и поднял что-то, - что именно, он рассмотреть не успел, поскольку спичка погасла. Он зажег новую и всмотрелся в то, что лежало у него на ладони.
   Профессор, стоявший рядом с ним, наклонился и тоже посмотрел.
   - Золото! - сказал он. - Сотни фунтов! И это все - наше! Испанцы добыли его два или три столетия назад; они устроили в этой пещере склад!
   Когда он это говорил, его голос дрожал. Никто из них не поклонялся деньгам, но и не был настолько глуп, чтобы презирать их.
   - Это очень любопытно и интересно, - прошептал Джедедайя Симпсон из Лексин'тона, К-и.
   - Но почему они не унесли его отсюда? - спросил Герберт.
   - Это был их склад, - сказал профессор. - Их всех убили апачи, и тайна золота оказалась утраченной. На многие годы, пока не стала известна нам. Мы - наследники.
   - Бедный Анания Браун... - пробормотал Чарльз.
   Они вышли из пещеры, и, осмотревшись, изготовили примитивные факелы из веток и палок. После чего вернулись и осмотрели сокровища, - тридцать мешков, главным образом, с золотым песком и самородками; профессор подсчитал, что общий вес составляет около двух тонн, то есть, около двух миллионов долларов.
   - Они намыли это в какой-то реке, - сказал он. - Возможно, это наша маленькая речка, выше водопада. Должно быть, испанцы мыли золото в течение года или двух.
   В пещере было темно и влажно, но для них она была хранилищем золота. Чарльз, осмотрев пол, обнаружил два или три древних орудия, напоминающих те, которые используются для промывки золота, что, по его мнению, служило доказательством, - золото добыто из реки, - хотя это было не важно, и они не собирались этим заниматься.
   Более часа провели они в пещере, после чего расстались с сокровищем и вернулись в свою деревню на скалах.
   Джедедайя Симпсон из Лексин'тона, К-и, молчал все время, пока они возвращались, но, как только они пришли, не смог удежаться.
   - Как жалко, Чарли, - сказал он, - что у меня нет доли в этом сокровище! Оно принадлежит тебе и Герберту. Мы с профессором оказались с вами совершенно случайно.
   - Он абсолютно прав, - тихо добавил профессор Лонгворт.
   - Я нисколько не шучу, - продолжал Джед. - Я шутил, когда рисовал прекрасные картины с домом, большим органом в стене, доктором музыки и красной карете с желтыми колесами. Но сейчас я не шучу.
   - Каждому из вас принадлежит четверть, - решительно заявил Чарльз. - Я был хранителем тайны. Она была открыта мне Ананией Брауном, но мне никогда не удалось бы разгадать загадку в одиночку. Вы с профессором трижды спасали мне жизнь, кроме того, будет нелегко забрать золото отсюда и переправить его в банк. Мы с Гербертом нуждаемся в вас сейчас даже более чем прежде. Мы заключили соглашение, и все в равной степени должны придерживаться его.
   - Это правда, - сказал Герберт.
   Профессор склонил голову, в знак согласия. Он понимал, какие опасности поджидают их впереди, и что ему и Джеду также может понадобиться помощь.
   - Не упрямься, Джед, - улыбнулся Герберт. - Я с нетерпением жду момента, когда ты сможешь покатать меня в красной коляске с желтыми колесами, и, конечно, мне очень хочется услышать, как доктор музыки играет на большом органе.
   Лицо Джеда просияло.
   - Вы отличные парни, - сказал он. - И я надеюсь, что если кто-то попытается отобрать у нас это золото, я докажу, что достоин своей доли.
   - Думаю, такой шанс тебе представится, Джед, - отозвался профессор.
  

ГЛАВА XVII. ЗИМА В КАНЬОНЕ

   Они покинули бы свое убежище, но изготовление новых кожаных мешков для золота и прочего потребовало неделю, и их застала зима. Путь был отрезан. Ночи, в горах всегда холодные, становились еще холоднее. Дневной солнечный свет, казалось, был наполнен влагой; листва на растительности, за исключением вечнозеленых, заметно посветлела, и профессор задумывался о том дне, когда в каньонах, над вершинами и хребтами, начнет сыпать мокрый снег, и разразятся снежные бури.
   Примерно в это же время изгнанный горный лев начал злиться. Осенью он бродил неподалеку, а когда воздух стал холодным, начал часто задумываться о своем уютном жилище на скале. В течение нескольких месяцев он, изгнанный с места, где жил длительное время и считал своим домом, вынашивал своим животным мозгом планы мести, выращивал их, подобно драгоценному цветку. Он давно бы вернулся, но человеческий запах, - запах смерти, - отпугивал его.
   Иногда он подходил к краю плато, решившись, наконец, отомстить за нанесенную обиду, но, стоило ему только почувствовать запах тропы, по которой прошли эти ужасные люди, его лапы подкашивались, он слабел. Тем не менее, его желание все росло, по мере того как воздух становился холоднее, и он жаждал вернуться в дом на скале, давно ставший для него своим. Возможно, привычка к теплу и уюту не позволяла ему подобрать себе подходящее логово в горах, но его инстинкт, говоривший о том, что зима и сильные холода вот-вот наступят, заставляли его чувствовать ярость и сознавать необходимость возвращения, возможно, заменившие ему мужество.
   Однажды он скользнул через сосны к краю плато и остановился, принюхиваясь, на тропе, ведущей к скале. Здесь чувствовался запах человека, он знал, что совсем недавно здесь прошел один из ужасных людей, и, хотя зверь дрожал от ужаса, он не убежал, как делал обычно. Он пополз вниз по склону, останавливаясь через каждые несколько футов, испытывая желание бежать, но продолжал двигаться, поскольку ярость заменяла ему мужество.
   Наконец, он остановился там, откуда хорошо была видна площадка, и прислонился к камням; его рыжеватое тело почти сливалось с листвой, начавшей приобретать такой же оттенок. Красными глазами смотрел он на площадку и видел мальчика. Герберт был повернут к нему спиной. Если бы он смог осторожно подкрасться к нему, то набросился бы и убил его, навсегда избавившись от его присутствия. Тогда другие существа, возможно, уйдут сами, и лев снова станет единственным хозяином деревни. Гнев и ярость заменяли ему мужество. Он забыл об опасности, он думал о мести.
   Лев продолжил осторожное движение по тропе, пытаясь не выделяться на фоне листвы и скал, не сдвинуть с места ни единого камешка. Он приближался к площадке, когда увидел - мальчик обернулся, заметил его и скрылся в том самом доме, где прежде укрывался он сам. Льва снова охватил ужас; все в нем дрожало, его охватило дикое желание убежать отсюда как можно дальше и спрятаться. Но он победил его, а когда увидел, как мальчик выходит из дома с палкой, бросился на него.
   В последнее мгновение своей жизни лев увидел, как мальчик поднял к лицу то, что казалось дубинкой или палкой. Но это не было ни тем и ни другим; поскольку на конце ее вспыхнуло пламя, горячая молния поразила его мозг, и, завершая прыжок, лев упал на площадку мертвым, жизнью расплатившись за ярость, желание и любопытство.
   Когда вернулись остальные, Герберт показал им убитого льва.
   - Я заметил, как он ползет по склону, - сказал он, - и вовремя успел взять ружье.
   - Это хорошо, что оружие оказалось под рукой, - заметил Джед. - Ему, должно быть, было нелегко спуститься сюда и напасть на человека. Взгляните, как он выглядит. Думаю, он был очень голоден, а также искал жилище на зиму. Есть признаки, указывающие на то, что он использовал это место как свое логово.
   Они сложили продовольственные припасы в одном из жилищ, где тем обеспечивалась безопасность от визитов диких зверей, - которых неминуемо ожидала бы судьба горного льва, - и занялись другими, необходимыми для домашнего хозяйства, делами. Профессор, следуя примеру древних обитателей скал, изготавливал грубые иглы и шила из небольших костей дикой индейки, а также ножи, долота, скребки и даже грубые ложки. Используя эти иглы, а также сухожилия оленей и других животных и грубые волокна юкки, они добились определенных успехов в изготовлении одежды.
   Пока они готовились, оттенки коричневого цвета на скалах становились заметнее, а холод в воздухе держался долго после рассвета. На юге, где лежала пустыня, могло быть жарко, но здесь, в горах, был иной мир. Они все время поддерживали огонь в большом круглом жилище, одном из наиболее хорошо сохранившихся. У стены имелась узкая каменная скамья, а в центре - яма, в которой и пылал костер. Куполообразная крыша была сделана из бревен твердого дерева и почернела от времени; бревна своими концами опирались на каменную кладку, образовывавшую жилище. Имелся дымоход, встроенный в стену. Все было в прекрасном состоянии и, учитывая грубость материалов, выказывало изобретательность, которой современный человек мог бы позавидовать.
   Рядом с ямой лежали обугленные с одного конца палочки для добывания огня и пучки кедровых волокон, связанные нитями юкки. Их профессор использовал как трут.
   - Наши предшественники придумали много полезных вещей, - сказал он, - но, пока у нас есть спички, мы можем позволить себе разрешить огню погаснуть пару раз.
   Но они были внимательны и осторожны, так что огонь ни разу не потух, и теперь, когда по утрам стало холодно, они начали готовить пищу в жилище. Профессор, спустя четыре или пять дней после находки золота, поднялся вверх по каньону к северу, и предсказал, что зима наступит через неделю, но он не учел близкой капризной пустыни, которая решила поторопить ее приход. И когда они встали на следующее утро, то увидели мир совершенно изменившимся. Солнце взошло, но вместо его лучей они видели тусклую серую дымку, повисшую между небом и землей; величественные белые вершины спрятались, в каньоне стонал пропитанный влагой ветер. Пока они смотрели, от горизонта к горизонту протянулись мрачные облака. Серая пустыня на юге перестала быть видима, равно как вершины на севере, ветер окреп. Чарльз, услышав шаги рядом с собой, повернулся и увидел Герберта, завернувшегося в новую одежду.
   - Зима на подходе, - сказал Чарльз, - скоро пойдет снег. Смотри, Герберт, вот он и пошел.
   Из большой темной тучи выскользнула белая чешуйка и упала ему на руку. За ней последовали другие, все больше и больше, падая и замирая. Гребни и скалы покрывались белой вуалью, земля побледнела.
   - Ну, вот и зима, - торжественно произнес профессор. - Пошел снег. Теперь никто не сможет добраться сюда до весны.
   - Это очень любопытно и интересно, - сказал Джедедайя Симпсон из Лексин'тона, К-и, - но мы ее переждем.
   - Да, в своих зимних квартирах, - сказал профессор.
   Они вернулись в жилище и подбросили дров в огонь, пока тот не разгорелся. Джеду удалось починить дымоход, так что дым их не беспокоил. В это первое зимнее утро пламя казалось по-особому ярким и веселым. Джед приготовил завтрак, из самых отборных кусков мяса, наполнивший жилище приятным ароматом. У них не было хлеба, и они очень скучали по нему, но на горных склонах они собрали достаточно орехов, так что изредка могли позволить себе устроить маленькое пиршество. Основной же пищей им служила оленина и мясо индейки.
   - Жаль, парни, что я не могу угостить вас кофе, - сказал Джед.
   - Мне тоже, - отозвался Герберт, - я был бы готов заплатить дублон за чашку, и делал бы это каждое утро, - а дублон, насколько я помню, это около шестнадцати долларов, - и считал бы, что это очень дешево. Смотрите, как увеличивается слой снега.
   Из крошечного окна, скорее похожего на дыру, они могли видеть каньон; но теперь за окном не было ничего, кроме сплошной падающей белизны. Небеса разверзлись, и они знали, что это предвещает. Толщина снега в каньонах и долинах составит несколько футов, он останется лежать в них до весны. Не было никакой возможности добраться сюда или выбраться отсюда несколько долгих зимних месяцев. Они снова повернулись к веселому огню. За все время пребывания в каньоне завтрак не казался им таким вкусным, как сейчас, и они долго сидели после того, как он окончился.
   - Снег все еще идет, - сказал Герберт, подходя к двери, - причем, похоже, он собирается заполнить наш каньон доверху, пусть он и глубиной в две тысячи футов.
   - Думаю, здесь мы в безопасности, - сказал профессор, - но все равно нам придется сделать дорожки.
   - Не сомневаюсь, - сказал Чарльз, и через некоторое время они приступили к выполнению этой важной задачи. Они использовали костяные скребки, оставленные им прежними жителями скальной деревни, а также изготовленные ими самими лопаты, для расчистки дорожек между жилищами. Снег продолжал падать и скрывал расчищенное, но, во всяком случае, его слой был намного тоньше, и их задача решалась проще, когда снегопад прекращался. Они работали легко и весело, иногда перебрасываясь снежками.
   Устав, они отправились отдохнуть в жилище, где горел огонь, и наблюдали из него, как падает снег. Он шел весь день, и всю ночь, а на следующее утро внезапно прекратился. Тучи умчались прочь, оставив после себя ослепительную синеву чистого неба. Солнечный свет, но не золотой, а серебристый, озарил горы, лежавшие под толстым белым покрывалом. Ветра не было, их окружали пики и площадки, сплошь укрытые непотревоженным снегом. Белизна простиралась до самого края серой пустыни.
   Они снова расчистили дорожки на уступе; это оказалось нелегкой задачей, но им было интересно и весело. Время от времени они сбрасывали вниз огромные кучи снега и смотрели, как он падает в каньон, где растворяется в огромной белой массе.
   Дни тянулись медленно. Делать было нечего. Продовольствия у них было в достатке, чтобы продержаться зиму, какой бы долгой она ни была; к тому же, снег был слишком глубоким, чтобы выбираться в горы на охоту или по каким-либо другим делам.
   Дня три или четыре спустя, на горы обрушился ветер со снегом, гораздо более страшный и опасный, чем просто снегопад. Буря свирепствовала по каньону, воздух потемнел, наполненный ледяными хлопьями. Они барабанили по стенам жилищ, подобно пулям бесчисленного множества стрелков. Но каким пустяком казались они камням, видавшим на своем веку многие подобные бури!
   Они сидели в жилище, где горел огонь, когда началась буря, и наблюдали за ней несколько часов. Она была не лишена своеобразной красоты, величественной и страшной в своих проявлениях. Ветер стонал и ревел в каньоне, время от времени срывая со скал несчастные сосны и бросая их в бездонную пропасть. Огромные массы снега, потревоженные ветром, поначалу с грохотом катились вниз, но затем, когда свежая поверхность заледенела, эти падения прекратились.
   Наступила ночь, но ветер продолжал бесчинствовать по-прежнему. А наутро мир стал словно бы стеклянным. Поверхность снега заледенела, и лежала перед ними, сверкающая и переливающаяся, подобная огромному зеркалу. Это заставило их встревожиться. Одно неловкое движение, и можно было, скользя по насту, упасть в каньон.
   В жилище имелись кирки, и ими они прорубили дорожки. Было очень холодно, но воздух бодрил, а мальчикам никогда прежде не приходилось видеть того, что они видели сейчас. Солнце сияло в голубом небе слитком красного золота, отражавшиеся от гор лучи слепили. Поначалу они были вынуждены защищать глаза, но когда немного привыкли, то часто прекращали работу, чтобы взглянуть на вершины и хребты, переливавшиеся всеми оттенками, когда солнце перемещалось по великой дуге синего неба. Казалось, все вокруг было сделано из стекла и хрусталя; никто не смог бы сейчас пройти через эти горы. Глядя на прекрасный, сверкающий мир перед собой, Герберт вспоминал старые, полузабытые арабские сказки о заколдованных горах, охраняемых духами, которых должны были побеждать герои.
   То, что Герберт в шутку называл ледниковым периодом, длилось долго. Это была одна из самых холодных зим в горах, но зима ясного неба и холодного солнца, серебра, а не золота. День за днем они видели горы, покрытые странным сверкающим одеянием, а ночь за ночью - вершины, хребты и площадки, казавшиеся необитаемыми. Если снег чуть-чуть таял днем, то по ночам снова замерзал, и вне проделанных ими дорожек каждый шаг был смертельно опасным.
   В доме было тепло и весело, но скучно; им хотелось физических упражнений и простора. Они решили, наконец, прорубить дорожки от уступа до плато, и, используя оленьи рога, чтобы зацепиться за камни или деревья в самых опасных местах, после напряженного труда, подвергая себя смертельной опасности, воплотить свой замысел в жизнь. Подниматься на скалу было очень нелегко, но они делали это каждый день и проводили час-другой, наслаждаясь свободой.
   Холода ослабли, а затем наступил сезон ливней, лед и снег растаяли, вода мощными потоками устремлялась по скалам и через каньон. Пики и хребты были затянуты серой дымкой. Снова показались черные скалы и коричневая земля. Днем и ночью они слышали, как трещит и обламывается лед, скользя по склонам в пропасть. Воздух прогревался все сильнее, из серой пустыни, лежавшей на юге, доносилось теплое дыхание. И теперь они все больше задумывались над тем, что уготовила им судьба.
   В течение зимы их очень беспокоили лошади и мулы. Холод был сильнее, а снега выпало больше, чем они могли ожидать, и они опасались, что животные погибли, что сводило на нет их дальнейшие планы. Как только это оказалось возможным, Чарльз и профессор спустились в каньон. Маленькая река набухла от тающего снега, а дальше по склону они увидели огромные снежные массы, под влиянием тепла рухнувшие в ущелье.
   - Нам лучше повернуть на юг, - сказал профессор. - Естественный инстинкт животных повел бы их в этом направлении при приближении холодов. Они отправились бы в долину.
   Они прошли много миль в южном направлении, но здесь все еще царила зима. Скалы были покрыты снегом, а река - очень холодной, и по ней плыл лед.
   - Сейчас в пустыне, в ручьях, которые обычно пересыхают, много воды, - сказал профессор.
   - Возможно, животные ушли туда, и теперь потеряны для нас навсегда.
   - Это вряд ли, - оптимистично заметил профессор. - В пустыне не было травы, а в каньоне ее всегда было много.
   Наконец, они достигли местности, расположенной достаточно низко, чтобы быть полностью свободной от снега, с молодой травой, пробивающейся вдоль русла ручья и в нишах скал. Внезапно Чарльз радостно вскрикнул.
   - Смотрите, профессор! - воскликнул он. - Вон наши животные!
   В маленькой уютной долине, окруженной нависающими скалами, паслись лошади и мулы. Они выглядели худыми, как если бы долгое время голодали, но - здоровыми.
   - Замечательно, - с облегчением произнес профессор. - Все животные целы, пусть пока остаются здесь. Мы вернемся за ними, когда они нам понадобятся.
   Они вернулись с хорошими новостями, и в голове Джедедайи Симпсона сразу же возникли грандиозные планы.
   - Я думаю о своих обязанностях, - заявил он как-то вечером. - Будучи теперь богатым человеком, я должен вести себя соответственно. Я должен взять в руки свое воображение и не делать глупости. Я, Герберт, думаю о своем докторе музыки. Полагаю, это должен быть не старый человек, умеющий петь. Я слышал, как профессор рассказывал однажды о короле Испании, у которого был тенор, певший ему одни и те же песни каждый вечер в течение двадцати лет, но у меня нет никакого желания уподобляться испанцам. Они кажутся мне странными людьми, а кроме того, я не хочу никому подражать, пусть даже и самому королю. Нет, мой доктор музыки должен быть другим, если не хочет потерять работу.
   - Ты собираешься жить на широкую ногу, Джед? - спросил Герберт.
   - Нет, - серьезно ответил Джед. - Я не собираюсь тратить все свои деньги на потребности плоти, на еду и питье. Моя настоящая потребность - в ощущении свободы и развитии интеллекта. Мне нужно то, что удовлетворит мои глаза и ум; деньги дают свободу и независимость, правильный человек не станет разбрасываться ими направо и налево. Нет ничего, лучше свободы. Когда я куплю себе дом, я назову его Аризона Плейс, в честь территории, на которой нашел богатство. Затем я разыщу лучшего портного в Лексин'тоне, К-и, и попрошу показать самый лучший товар. Он покажет мне четыре или пять рулонов самой лучшей ткани. "Какая из них лучше всего подойдет для моего костюма?" - вежливо, но немного небрежно, спрошу я его. Тогда он начнет перебирать, и колебаться, не желая выбирать лучший из своих товаров, и тогда я скажу ему: "Не обращайте внимания. Сшейте мне по костюму из каждой. Я люблю разнообразие". Ему это понравится, но и удивит. Он заведет разговор о цене, но я скажу ему: "О цене не беспокойтесь. Меня она совершенно не волнует. Когда костюмы будут готовы, отошлите их вместе со счетом Джедедайе Симпсону, сквайру, в Аризона Плейс; большой кирпичный дом посреди огромного участка земли. Чек будет выслан вам первой почтой".
   Скажи, Герберт, ведь это и в самом деле самое настоящее счастье, когда ты можешь позволить себе купить вещь, которую хочешь купить, и сказать при этом, что цена за нее тебя не волнует? После того, как я куплю костюмы, я буду езить по городу в красной коляске с желтыми колесами, и люди будут смотреть на меня, и говорить друг другу: "Это - мистер Джедедайя Симпсон; он и трое его друзей разбогатели в Аризоне после многих опасных приключений, и теперь он выглядит, как настоящий джентльмен. Он - столп и украшение нашего города". А я поеду дальше, и, после прогулки, вернусь в Аризона Плейс, и попрошу доктора музыки сыграть мне что-нибудь возвышенное. Скажи, Герберт, должен ли доктор музыки носить униформу? Я как-то не подумал об этом.
   - Нет, Джед, не должен. Униформу носят только оркестранты. Органисты обычно одеваются во фрак.
   - Значит, мне нужно будет купить фрак своему доктору музыки. Кстати, Герберт, я решил завести себе еще одну вещь - большой фонтан, на лужайке перед домом. Я видел такие во время моего путешествия с профессором по Востоку, и они мне очень понравились.
   - А профессор, - спросил Герберт, хихикнув, - когда-нибудь рассказывал тебе старинную восточную сказку о человеке, который принес корзину с посудой для продажи, а когда сидел и мечтал о том, что купит на вырученные деньги, задремал, корзина упала и вся посуда разбилась?
   - Да, я слышал эту историю от профессора, - сказал Джед, - но она меня не пугает, потому что я не собираюсь сидеть и мечтать. У меня есть золото, и хотел бы я взглянуть на того парня, который сможет забрать его у меня.
   - Не будь таким самоуверенным, Джед, - сказал профессор.
  

ГЛАВА XVIII. ПОХОД СЕРОГО ВОЛКА

  
   В то время, когда весна касалась зеленью гор, пустыня также просыпалась от сна и демонстрировала скудные признаки новой жизни. В долине, к востоку от каньона, апачи переждали суровые холода, хотя некоторые из воинов время от времени отправлялись на охоту, или в поисках неосторожного старателя, которого, в таком случае, ожидала бы пуля, и никто никогда не узнал бы о его судьбе.
   Одна из таких групп схватила Чарльза и потеряла великого шамана, старого Ka-jЗ, убитого пулей с очень большого расстояния, возможно, самим Се-ма-че, а потому они не испытывали желания идти в каньон и тревожить обитателей скальных жилищ. Однако с течением времени память об этом событии потускнела, и предсказание профессора сбылось.
   Один воин, более храбрый, чем прочие, как только начал таять снег, уходил далеко в массив скал и пиков, окружавших большой каньон. Поначалу он не рисковал забираться далеко, но, по мере уменьшения высоты снежного покрова, он достиг большого каньона, где увидел зрелище, заставившее его кровь вскипеть. На выступе, где когда-то обитали жители скал, он заметил двух мальчиков. Они были сильно загорелыми, но, вне всякого сомнения, принадлежали к белой расе, и находились далеко, очень далеко от своего народа. Если они исчезнут, никто и никогда из их народа не узнает секрет их исчезновения. Счастливая случайность всколыхнула в опытном воине жестокость и ненависть. Он помнил лицо одного из мальчиков, и теперь верил, что его освобождения стало результатом какого-то хитроумного трюка белого человека.
   Он присел в зарослях и пробыл там без движения больше часа; его тело, казалось, слилось с землей, но его горящие ненавистью черные глаза пристально следили за двумя белыми существами на выступе скалы. Он заметил третье белое лицо, также сильно загоревшее, но, вне всякого сомнения, белое, а потом - четвертое. Последним, замеченным им, был маленький человек, но с большой головой, покрытой огромным шлемом, и воин с яростью вспомнил его. Четверо все время что-то делали, изредка собираясь вместе. Казалось, они не подозревают об опасности, и, насколько мог судить воин, жили на скале длительное время.
   Душа дикаря ликовала от представившейся ему прекрасной возможности. Это были такие же люди, как он. Се-ма-че не защищал их. Он мог бы подстеречь одного или двоих из них, но, не желая рисковать, убрался из каньона и направился через пустыню к своим товарищам. То, что он им рассказал, - а он оказался убедительным оратором, - наполнило их таким же желанием, какое испытывал он сам, и они отправились в горы, чтобы вернуться с триумфом.
   Четверо, живущие на скале, ни о чем не подозревали. После смерти старого Ka-jЗ они считали себя в безопасности и редко вспоминали об апачах, а сейчас были заняты подготовкой к погрузке золота и возвращению. Между тем, апачи достигли каньона, - этому немало способствовало то, что Се-ма-че не показывал признаков гнева, - и осторожно приближались к тропе, ведущей к выступу.
   Весна вступала в свои права. В нижней части горных склонов появилась свежая зелень, небо приобрело живой, голубой цвет. Легкий ветерок играл ветвями деревьев и цветами. Теперь они снова обедали на свежем воздухе. Затем Герберт решил немного побродить по выступу.
   Он думал о своем. Он не мог сказать, почему ему так грустно; но он впервые за много дней вспомнил о погибшем мистере Карлетоне; о том, что он виноват, забыв о нем, - и от этого еще больше огорчался. От этой трагедии его мысли перешли к чему-то неопределенному, неосознанному, внушавшему ему тревогу; ему казалось, он чувствует приближение неведомой опасности; он не мог этого объяснить, но оно постоянно росло, когда он смотрел на каньон, горы и высокие белые вершины на севере. Он был "дома", под его защитой, с зеленью на склонах и золотом солнечных лучей в вышине, но этот воздух, пропитанный свежестью и чистотой, содержал нечто, заставлявшее его внутренне содрогаться, когда он втягивал его полной грудью.
   Ничего не говоря другим, забыв на мгновение об их присутствии, он подошел к краю выступа и остановился, глядя в синюю бездну. Ощущение опасности стало сильнее, как будто он приблизился к ее источнику. Почему - он и сам не мог объяснить. Легкий ветерок играл ветвями и цветами. Никакого настораживающего движения или звука, и все же, он словно слышал какое-то постоянно повторяемое предупреждение.
   По склону покатился камень, он опустил глаза, ставшие более острыми, чем прежде. Трава на тропе шевелилась сильнее, чем это могло быть от ветра, и он пристально взглянул на нее. Через некоторое время он рассмотрел за кустом пару черных глаз, глядевших на выступ, а потом - грубые черные волосы и низкий коричневый лоб. Он понял, что происходит, и знал, как ему надлежит поступить.
   Он отступил от края, крикнул другим, что на них напали, и вернулся на прежнее место. В тот момент, когда над выступом появились черные волосы и коричневое лицо, Герберт выстрелил в него из револьвера, с которым в последнее время не расставался, скорее по привычке, чем из страха перед опасностью. Раздался крик и звук падения тела, замерший где-то далеко внизу. После этого в большом каньоне наступила тишина.
   К Герберту подбежали остальные.
   - Апачи! - крикнул он.
   - Ну, что ж, я совсем не удивлен, - сказал профессор.
   Чарльз и Джед побежали за винтовками, и через некоторое время все были вооружены. Они научились понимать друг друга без слов, и обменивались только короткими фразами.
   - Они на склоне, - сказал Герберт.
   - Им с нами не справиться, - сказал Чарльз.
   - Это очень удобное для защиты место, - сказал профессор.
   - Это очень любопытно и интересно, - сказал Джед, - но, думаю, мы справимся.
   Они не испытывали страха. Они чувствовали себя первобытными людьми, защищавшими свой дом. Но они были лучше вооружены, и ждали схватки с радостным волнением. Нападавшие не спешили.
   Мужество и терпение столкнулись с мужеством и хитростью. Их, почти забывших о возможной смертельной опасности, ожидало суровое испытание. Час проходил за часом, солнце поднялось в зенит, заливая площадку потоком золотых лучей, затем покатилось к закату; по скалам поползли длинные черные тени; но двое мужчин и два мальчика, остававшихся на выступе, наблюдали за тропой, вслушиваясь в каждый звук, всматриваясь в каждое движение. Они были намерены оставаться на страже до конца, каким бы он ни был. Апачи не ушли, - они чувствовали это, - и знали, что рано или поздно, но те попытаются пробраться на террасу. Наступила ночь, на небо взошла луна.
   Пока четверо ожидали на террасе, всматриваясь и вслушиваясь, апачи, расположившись далеко в каньоне, делали то же самое. Они принадлежали к далеким, примитивным временам, и принадлежали им всецело; они не возвращались туда, они постоянно жили в этом прошлом, сейчас вступившим в схватку с настоящим.
   Они искали в своем сознании противников, которых видели в пришельцах, с которыми сражались и прежде, и жаждали мести. Все их естественные инстинкты были обострены. Се-ма-че не дал им предупреждающего знака, следовательно, был на их стороне. Кроваво-красное солнце, скрывшееся за горами, добавило огня их желанию; призрачная темнота, распространявшаяся по каньону, не внушала им ни ужаса, ни страха; это был просто приход ночи, которая могла им помочь, и они радовались этому приходу.
   Сумерки сменились тьмой, ночь накрыла горы, и темнота раззадорила осаждавших. Один из них, более уродливый и злой, чем остальные, время от времени подбадривал их. Это был их вождь, Серый Волк, и он призывал их быть упорными в своей мести.
   Тьма сгущалась, слабый ветер в каньоне стих, бледный лунный серп то и дело скрывали облака; ночь, тяжелая, задумчивая, окутала великие горы. Природа замерла, словно в ожидании черного, кровавого события; воздух в каньоне стал тяжелым, мрачное небо, на котором не было видно ни единой звездочки, припало к земле. Серый Волк и его апачи, жаждавшие крови, начали медленный подъем. Они не спешили; если и существовало какое-нибудь качество, каким в превосходной степени обладали апачи, то это, вне всякого сомнения, было терпение; они были готовы ждать вечность, чтобы только их планы мести воплотились в жизнь. Никто и никогда из людей не был похож на змей больше, чем апачи, поднимавшиеся на скалу. Если бы люди могли хорошо видеть в темноте, то они заметили бы только извилистые коричневые силуэты, сливавшиеся со склонами.
   Серый Волк, как обычно, шел во главе; он не сомневался, что их поход будет удачным; что белые будут захвачены врасплох, и с ними будет покончено без труда. Все предзнаменования сулили удачу; сквозь облака не проникал ни единый луч, из каньона не доносилось ни малейшего звука; его сердце замирало от радости близкого триумфа. Но он ни на миг не утратил осторожности. Время от времени он издавал шипение, подобно змее, и вся группа останавливалась; они замирали на склоне, абсолютно неподвижно и едва дыша.
   Они поднимались все выше и выше, и ни единый звук не достиг ушей Серого Волка. Он беззвучно рассмеялся, одними губами. На террасе были белые люди, с их притупленными инстинктами белых людей. Более благородный враг, возможно, пожелал бы менее легкой добычи, но не апач; если это было необходимо, они призывали на помощь все имевшееся мужество, но больше всего им нравилось одерживать победы легко; самой желанной добычей для них был спящий враг.
   Серый Волк снова остановился и прикинул расстояние до выступа, которого не мог видеть, но месторасположение которого хорошо знал. Двести ярдов! Он возобновил движение, и снова замер, когда осталось сто. По-прежнему ни звука, ничего, что указывало бы - их жертвы обеспокоены, подозревая присутствие мстителей. Серый Волк ослабил нож на поясе и взял ружье наизготовку. Большой Лось, шедший за ним, сделал то же самое.
   Серый Волк и его спутники преодолевали последние сто ярдов гораздо медленнее, чем прежние, поскольку им нужна была предельная осторожность, если они хотят легкой победы, - а ее хотят все апачи. Их предполагаемые жертвы, по всей видимости, все еще ничего не подозревали; черная ночь и горы скрывали индейцев. Серый Волк уже мог различить край выступа, - и на этом выступе никого не было.
   Шаг за шагом, Серый Волк, со всей осторожностью, которой он научился на своих равнинах, приблизился к выступу, отступил в сторону и дал знак двоим из следовавших за ним идти первыми. Они взошли на выступ, без единого звука, пылая жаждой мести; остальные были готовы последовать за ними.
   И в этот момент Серый Волк увидел темные фигуры, поднявшиеся с земли, гигантские и ужасные в темноте, и перед глазами апачей на выступе вспыхнуло пламя; они со стоном упали и покатились вниз, по склону горы, словно валуны. По большому каньону прокатилось эхо, и замерло, удаляясь в сторону белых вершин.
   Серый Волк был храбрым человеком, но на лбу у него выступил холодный пот, а с губ сорвался крик ужаса. Это не белые люди, это он и его воины оказались захвачены врасплох. Апачи бежали с гораздо большей скоростью, чем поднимались, стараясь найти укрытие в безопасности лежавшего ниже каньона. Четверо стоявших на выступе не могли видеть в темноте их красных тел, но они слышали крики падающих индейцев и грохот камней, и знали, что враг в ужасе отступает. Они ликовали, но больше всех радовался Джедедайя Симпсон из Лексин'тона, К-и.
   - Раскачивайся медленно, старая колесница, раскачивайся медленно, - распевал он. - Идите сюда, краснокожие! Это был всего лишь военный салют, который мы для вас приготовили, а вы убежали! Это было так внезапно! И так невежливо! Идите к нам, мы вас ждем! "Я жду тебя, только тебя!" Идите сюда, вы слышите?
   - Джед, - сказал профессор, - уймись. Не будь таким кровожадным. Прекрати орать!
   - Я вовсе не ору, профессор, - ответил Джед. - Это боевая песнь. Я пою ее перед сражением. Во мне кипит кровь предков, я чувствую это. Мы повергнем всех апачей, сколько их ни на есть, и я готов заплакать, если они не придут снова.
   Он упал на террасу и начал подползать к самому ее краю. Его глаза горели в темноте подобно двум углям, и боевая песня, вне всякого сомнения, звенела в ушах Джедедайи Симпсона.
   - Джед, глупец, немедленно назад! - воскликнул профессор, схватив его за волосы.
   - За ногу, профессор, за ногу! - воскликнул тот. - Вы схватили меня за волосы!
   - Я знаю, - твердо и спокойно произнес профессор, - и надеюсь, что смогу удержать тебя. Если ты сорвешься, мы потеряем человека, необходимого нам для защиты от индейцев.
   Джед замер, и профессор отпустил его волосы. Но тот все еще находился на самом краю выступа, с ружьем в руках, а его глаза, горевшие словно угли, вглядывались в темноту внизу.
   Дикари не любят получать отпор, а апачи - самые дикие из дикарей. Кроме того, они получили хороший урок. Теперь наступил период ужасного ожидания, угнетавший нервы и разум гораздо больше схватки. Это было самое неприятное - сидеть в темноте, не зная, что готовится против них, откуда и когда будет нанесен очередной удар.
   - Герберт, мы с тобой займемся едой и водой, пока Чарльз и Джед продолжат наблюдение, - сказал профессор. - Вряд ли они скоро снова атакуют нас.
   Небо очистилось и превратилось в огромный купол темно-синего бархата, расцвеченного мерцающими звездами. В ущелье проник лунный свет, и на противоположном склоне Чарльз увидел двигающиеся кусты. Затем раздался выстрел, эхом отдавшийся в ущелье, и в выступ угодила пуля.
   - Это меня не волнует, - с презрением сказал Джед. - Они стреляют на удачу, поскольку не могут видеть нас с той стороны каньона.
   Раздались еще три выстрела, но пули, подобно первой, угодили в черный базальт скалы.
   - Они скоро устанут, - с еще большим презрением сказал Джед, и оказался прав, поскольку больше выстрелов не последовало.
   На следующий день атака не возобновилась, апачей нигде не было видно, но защитники не ослабляли бдительности. Наступила вторая ночь.
   Профессор Лонгворт, оба мальчика и Джедедайя Симпсон сидели на выступе рядом с одним из жилищ и разговаривали шепотом. Профессор, хотя и находился в осаде, с, возможно, ожидающими впереди мучительными пытками и смертью, был необычайно жизнерадостным. Чарльз отметил про себя, что профессор всегда выглядел таким в опасных ситуациях. Опасность, вместо того, чтобы приводить его в уныние, оказывала возбуждающее воздействие на его интеллектуальные способности. По всей видимости, она пробуждала в нем скрытые ресурсы, о которых он и сам не подозревал.
   - Они могут подняться в другом месте и оказаться на плато над нами, - сказал Герберт.
   - Несомненно, - подтвердил профессор.
   - И нас, в темноте, могут атаковать как снизу, так и сверху, - продолжал мальчик.
   - Это правда, - вмешался Джедедайя Симпсон, - и тогда мы окажемся между двух огней. Я слышал, что апачи разжигают огонь огромной силы. Они наверняка сделают это, если профессор не придумает, как их остановить.
   Даже когда он шептал, в его голосе слышалась уверенность во всемогуществе профессора. Мальчики были с ним согласны.
   - Да, Джедедайя, ты совершенно прав, - спокойно сказал профессор Лонгворт. - Мы действительно окажемся между двух огней, как ты говоришь, но только в том случае, если будем сидеть, сложа руки. Между тем, есть способ этого избежать. Мы можем удалиться из пространства между двумя огнями, или же погасить один огонь, а то и сразу оба. Как это сделать - вопрос; но если ты останешься сидеть на рельсах, видя приближающийся поезд, то, скорее всего, пострадаешь; если же уйдешь с пути, - он пройдет мимо, не задев тебя. Или же ты можешь вывести из строя человека, ведущего поезд, или сам поезд. В любом случае, следует действовать. Для того, кто имеет на плечах голову, существует множество альтернатив.
   - Разве это не удивительно? - с восторгом прошептал Джед на ухо Герберту. - Один раз мы уже отбили нападение апачей. И справимся с ними столько раз, сколько понадобится. Я их совершенно не боюсь.
   - Мне тоже кажется, что профессор что-нибудь придумает, - прошептал в ответ Герберт.
   - Ночь будет темная, - продолжал профессор Лонгворт, бросая взгляд на черное небо, - и это в пользу осаждающих, факт, понятный даже тем, кто не изучал воинского искусства. Поэтому апачи вернутся, полагая, что окажутся с нами лицом к лицу, прежде чем будут обнаружены. Они не пойдут через ущелье, потому что путь узкий и подниматься по нему тяжело, а кроме того, они получили доказательство того, что он хорошо охраняется. Значит, они попытаются напасть на нас сверху. Это совершенно просто, очевидно и логично, в чем легко будет убедиться уже сегодня.
   - Если вы поняли план нападения, - спросил Чарльз, - то каков будет план защиты?
   - Я придумал этот план еще полчаса назад, мой мальчик, - спокойно и уверенно ответил профессор. - И, думаю, он сработает. Сегодня, друзья мои, мы используем то, что прежде не использовали. Герберт будет наблюдать за тропинкой, ведущей из каньона. Мы с тобой, Чарльз, отправимся на плато и подождем там этих глупых апачей, которые в своем стремлении овладеть нашими скальпами, даже не подозревают, насколько прочно они держатся на наших головах. Я скоро вернусь.
   Он отправился к скале и вернулся с маленьким, относительно длинным предметом в одной руке, и с пакетом - в другой. Затем они с Чарльзом поднялись на плато, а Герберт и Джед, с ружьями в руках, стали наблюдать за тропой, поднимающейся из ущелья.
  

* * * * *

  
   Между тем, воины-апачи в своем лагере пришли в себя. Серый Волк был из тех, кто отважно смотрел в лицо опасности. Его разум был склонен объяснять случившееся естественными причинами. У Се-ма-че могли быть свои любимцы, те, кто ему нравился и кого он защищал, но если таковые и существовали, то ими должны были быть сами апачи, а не белые мужчины и не белые мальчики.
   Серый Волк сказал это Большому Лосю, а потом всем остальным. Никогда прежде он не был более пылок, более логичен; воины были убеждены его словами. Он изложил им свой план; он возьмет на себя инициативу и пойдет первым, туда, где будет грозить самая большая опасность, и их усилия непременно должны увенчаться успехом. Он был таким же умным и рассудительным, как и профессор Лонгворт. Легче спуститься к врагу, чем подняться к нему. Поэтому нужно взойти на плато, и оттуда спуститься к жилищам на скалах.
   Серый Волк, Большой Лось и дюжина лучших воинов обошли гору и поднялись на плато над деревней. Ночь вполне соответствовала их цели. Небеса представляли собой сплошной черный купол. Ни единой звезды не было видно в вышине, но привычные апачи передвигались не останавливаясь, совершенно бесшумно.
   Уверенность Серого Волка передалась Большому Лосю и остальным воинам. Они готовились сломать заклинание, так долго висевшее над этим местом. Даже если Се-ма-че когда-то отвернулся от них, не было ни единственного доказательства, что он по-прежнему не на их стороне. Они думали о легкой победе. Они захватят белых людей спящими и оскальпируют их без малейшего сопротивления.
   Серый Волк двигался немного впереди всех, рядом с ним - Большой Лось, остальные - за ними, молчаливые, похожие на тени. На плато царила тишина. Листва на деревьях и трава слегка шевелились, из черных глубин ущелья доносился стон, но апачи прекрасно знали, что это стонет ветер, пробираясь между высокими базальтовыми скалами. Не было никаких признаков того, что враг не спит и караулит их приближение.
   Серый Волк мог видеть черный провал, и знал, что от ущелья его отделяют не более тридцати ярдов. Судя по всему, врага здесь не было, и апач радовался при мысли о скором возмездии. Сейчас осторожность требовалась, как никогда, и, получив от него тихий сигнал, воины пригибались до тех пор, пока их тела цвета красного дерева не стали невидимыми на фоне черного базальта скалы.
   Серый Волк отдал еще один приказ, - передвигаться ползком, - и тут случилось то, о чем ни он сам, ни его товарищи никогда не слышали, о чем не упоминалось в древних преданиях. Неожиданно из ниоткуда появился ослепительный луч света, пронзивший тьму подобно пылающей стреле; упав на лицо Серого Волка, он на мгновение ослепил его.
   Свет был настолько ярок, что, несмотря на одну из самых темных ночей Аризоны, каждая черточка жестокого лица Серого Волка была видна. Были видны кожа цвета красного дерева, загрубевшая от ветра и солнца, прямые черные волосы, крючковатый нос, желтоватые глаза, маленькие ровные зубы; его лицо чем-то напоминало морду волка, отчего он и получил свое имя.
   Лицо Серого Волка было видно в этом необычном свете гораздо отчетливей, чем при солнечном, воины испытали ужас. А затем свет погас; не постепенно, как затухает факел, а мгновенно, оставив апачей ослепшими, в полной темноте.
   Серый Волк, несмотря на мужество и разум, был ошеломлен. Он не старался скрыть этого даже от самого себя. Он никогда не сталкивался ни с чем подобным. Возможно, это была молния Се-ма-че, но эта молния не поразила его. Он был жив и невредим, а призрачный свет исчез.
   Он снова отдал тихий приказ продолжить движение, но прежде, чем успел сделать хотя бы шаг, снова появился странный свет, похожий в темноте на падающую звезду, только более яркий. Теперь он падал не только на лицо Серого Волка, но и на лицо Большого Лося, стоявшего чуть позади. Серый Волк повернулся и взглянул на своего товарища. Освещенное лицо Большого Лося казалось висящим в темноте, не имея опоры. Тело его по-прежнему оставалось невидимым.
   Большой Лось воскликнул от ужаса, не вздохнул, а именно вскрикнул, что происходит с апачами очень редко. Это было больше, чем он мог выдержать. Это, должно быть, сам Се-ма-че давал страшное предупреждение тем, кто собирался совершить святотатство. Сердце его сковал страх, на красном лице выступили капли пота. Затем свет переместился с его лица, так же внезапно, как появился. Но не исчез совсем. Он снова на мгновение замер на лице Серого Волка, а затем поочередно пробежал по лицам всех воинов.
   Все, не исключая Серого Волка, вздрогнули; но не побежали. Они были храбрыми воинами, движимыми местью, и не собирались отступать. Они не побежали, но и не двинулись вперед.
   Серый Волк попытался выскользнуть из этого ослепительного луча, который следовал за ним с ошеломляющей скоростью; он ничего не понимал, и начинал ошущать непреодолимый страх.
   - Это глаз Се-ма-че, - простонал кто-то, и другие повторили эти слова. Страшный взгляд Бога Солнца был направлен на них, потому что они собирались совершить святотатство. Но они по-прежнему не двигались, и через несколько секунд свет исчез. Апачи все еще прижимались к черному базальту, слыша тяжелое дыхание друг друга и стоны ветра в ущелье, которые их воображение теперь многократно увеличивало.
   А затем раздался еще один звук, резкий, напоминающий шипение гремучей змеи, и, когда мороз пополз по красной коже апачей, яркий свет вырвался, казалось, из самой земли, расколол небо длинной блестящей линией и рассыпался над деревьями красными, желтыми и синими точками.
   Этого апачи вынести уже не смогли. Раздался единый вопль ужаса, - голос Серого Волка был отчетливо слышен среди прочих, - после чего воины так же едино бросились наутек.
   Профессор Эразм Дарвин Лонгворт и Чарльз спустились с плато на террасу, чрезвычайно довольные собой.
   - Мы одержали над ними победу без малейшей опасности для себя и не сделав ни единого выстрела, - сказал профессор. - Это оказалось очень просто. Надежное убежище за камнями, мощный электрический фонарь, который я всегда вожу с собой на всякий непредвиденный случай, горсть порошка для салюта, который используют, например, мальчишки на Четвертое июля, - только его действие немного посильнее, - я подаю им сигналы Джедедайе. Просто, все очень просто! Как правило, все великие результаты достигаются самыми простыми методами! Ты обратил на это внимание, Чарльз, мой мальчик? Телеграф, телефон, электричество, беспроводная связь - все эти процессы достаточно просты, если понимать их суть.
   - Если понимать, то да, - отозвался Чарльз. И тихо добавил, почти что словами Джедедайи Симпсона из Лексин'тона, К-и: - Какой замечательный человек! Какие безграничные знания!
   Профессор его не услышал, через минуту или две они оказались на выступе и принялись рассказывать о том, что произошло, двум восхищенным слушателям.
  

ГЛАВА XIX. МОГУЧИЙ ЗАЩИТНИК

  
   Профессор Эразм Дарвин Лонгворт был очень озабочен. Он понимал, что, помимо своей собственной, он несет отвественность за еще три жизни, и решил защитить их во что бы то ни стало. Никто лучше него не знал хитрость и жестокость апачей. Когда-то он уже спас Чарльза с большим риском для себя, и был готов снова подвергнуться риску за любого из троих или за всех разом.
   Профессор был мудрым человеком, одним из немногих, обладавших не только теоретическими, но и практическими знаниями, а потому, поручив своим спутникам внимательно наблюдать, удалился утром в один из скальных домов, в котором хранились его вещи. Этот дом был довольно хорошо освещен длинным узким окном и щелями между камнями; драгоценные вещи были сложены возле окна. Профессор с большой аккуратностью принялся за работу. Он достал из ящика шесть маленьких металлических предметов, размером с куриное яйцо.
   Эти маленькие яйца были полыми, с маленьким отверстием на одном конце. Профессор осторожно наполнил каждое яйцо смесью, содержавшей пикриновую кислоту. Затем осторожно запечатал отверстия запалами и положил в разные карманы своей куртки.
   - Я предполагал использовать их для добычи образцов камня, - мрачно сказал он себе, - но они нужны для другой цели. Необходимо быть готовым к непредвиденным обстоятельствам.
   Он вернулся на террасу, не объяснив, что делал в каменной хижине, и присоединился к наблюдающим. Прошел еще час, и они услышали монотоный шум на плато.
   - Что это такое может быть? - воскликнул Джедедайя Симпсон.
   Шум перерос в рев, а затем что-то с силой обрушилось на террасу. Они увидели огромный валун, пролетевший мимо них, обдав их лица ветром, и свалившийся в пропасть, со дна которой донеслось эхо его падения.
   Минуту или две спустя, на террасу свалился другой валун, и также улетел в пропасть. Мальчики, побледнев, взглянули друг на друга. Это была очередная атака апачей, и они не знали, что делать.
   - Великий Юпитер! - воскликнул Джед. - Надеюсь, ни один из этих камней не раздавит меня!
   Но профессор Лонгворт никогда не терял самообладания.
   - Я предполагал, что они додумаются до этого, - сказал он. - Конечно, при свете дня страх покинул их, и, возможно, они разгадали мой трюк, когда я напугал их электрическим фонариком. Удивительно, что они не додумались до этого раньше.
   - Но что нам теперь делать, профессор? - спросил Чарльз. - Если они продолжат скидывать камни, нам придется искать убежище в хижинах. А если мы спрячемся в них, то тропинки, ведущие сюда, останутся незащищенными.
   - Ты сказал правду, - ответил профессор Лонгворт. - Но я думаю, у нас есть способ их остановить. Вы трое оставайтесь здесь, найдите хорошее убежище от камней, и наблюдайте за тропинками.
   Они молча повиновались, а профессор отправился в дом, ближайший к тропинке, ведущей на плато. Камень едва не задел его, пока он пробирался, но все обошлось. Находясь в укрытии, профессор немного перевел дух. Затем, по выступам, взобрался на плоскую крышу. Там он лежал, вытянувшись, не шевелясь, несколько минут. После чего медленно поднялся, почти вжавшись в скалу. Трое его товарищей могли видеть его, апачи на плато - нет.
   И все трое, несмотря на возложенную на них обязанность охранять подъем, не могли удержаться от наблюдения за профессором, стоявшем на плоской крыше хижины. Его лицо было почти целиком скрыто огромным шлемом. Солнечный свет отражался от стекол огромных очков. Некоторое время он стоял неподвижно, а затем правая рука скользнула в карман куртки.
   Свалился огромный камень, и профессор, казалось, заметил место, откуда тот упал. Его товарищи видели, как он быстро вынул руку из кармана. В ней было зажато что-то маленькое, похожее на яйцо, блеснувшее металлом, когда на него упали солнечные лучи. Профессор отвел руку назад, подобно бейсболисту, а затем с удивительной быстротой выбросил ее вперед.
   Маленькое металлическое яйцо вылетело у него из ладони, подобно камню из пращи. Оно взлетело вверх и скрылось на плато, после чего раздался оглушительный грохот. В воздух взлетели земля и камни, раздались крики боли и ярости.
   - Он бросил бомбу, - сказал Чарльз, - и попал в апачей!
   - Пусть знают, что он на это способен, - сказал Джед. - Разве не говорил я вам все время, что он - величайший человек в мире? Дело не только в том, что он прочитал все напечатанные книги, но и в том, что он умеет делать абсолютно все.
   Апачи долго выжидали, прежде чем сбросить еще один валун, но в момент, когда тот упал, профессор бросил вторую бомбу в направлении, откуда камень скатился; после этого бомбардировка прекратилась.
   Подождав, профессор Лонгворт спустился с крыши и, вернувшись в каменную хижину, где снаряжал бомбы, осторожно вынул четыре оставшиеся из карманов.
   - Не думаю, чтобы они снова стали сбрасывать камни, - сказал он себе.
   Остаток дня прошел в тишине. Затем наступила долгая ночь. Наконец, она тоже прошла, темнота развеялась, взошло солнце, над землей заклубился пар. Волны горячего воздуха пустыни столкнулись с волнами холодного воздуха вершин, над горами стали набухать тучи. Появился туман, по ущелью поползла духота. То, что происходило в небе, видели все четверо, но только профессор придал этому значение; апачи, жаждавшие крови и мести, не обратили на происходящие никакого внимания.
   Но вот тучи закрыли все небо, среди них стали видны вспышки огня. Затем со стороны пиков донеслось глухое ворчание.
   Четверо продолжали наблюдать. Снизу раздались два-три выстрела, но пули просвистели высоко над их головами; это означало, что апачи вернулись на дно каньона. Затем наступило затишье, но они продолжали ждать. Еще немного - и налетел шторм. Постоянно вспыхивали молнии, освещая горы красными бликами, пики и хребты чернели на фоне пепельного неба, каньон и ущелье эхом отзывались на громовые раскаты. А затем молнии и гром прекратились, небеса разверзлись, и ничего не стало слышно, кроме шума водяных струй, обрушившихся на жадно впитывавшую воду землю. Четверо отступили в дом, и продолжали наблюдать.
   Из каньона донесся грохот. Профессор вышел из хижины; ливень хлестал его по лицу, но он услышал, как что-то покатилось по склону, потом еще и еще, а затем громовое эхо, слышимое даже за шумом дождя.
   - Наверное, это камни, выпавшие из скалы из-за воды и ветра, - сказал Герберт. - Древние жители, должно быть, не раз становились свидетелями подобного буйства природы.
   Профессор покачал головой.
   - Взгляните, - сказал он.
   Остальные подошли к нему и посмотрели вниз. Сильный ливень разогнал туман и испарения, и они могли видеть сквозь дождевые струи, словно через вуаль. Противоположная сторона ущелья виднелась смутно, подобная черной стене колодца; маленькая речушка внизу увеличилась многократно и с ревом неслась по каньону, в вихре пены.
   - Виной всему ливень, - сказал профессор. - Если апачи оставались на дне каньона, когда это случилось, вряд ли они когда-нибудь снова станут охотиться на человека или зверя.
   Некоторое время они стояли, в безопасности, высоко на выступе, и смотрели на дикий мир, прежде никогда никем из них не виданный. Гром и молнии прекратились, но они ощущали мощь потока, слышали его гул, когда он, неся в себе вырванные с корнем деревья и кустарник, катился по каньону.
   - Это хорошо, что мы здесь, а не там, - сказал Джедедайя Симпсон; остальные молча согласились с ним.
   Ливень затихал, пока не прекратился совсем; тучи ушли, выглянуло солнце, щедро поливая золотыми лучами стены каньона, грязный поток терял свою силу, пока снова не превратился в маленькую речушку, какой они видели ее каждый день, и только мокрые деревья и кустарник остались немыми свидетелями прошедшего дождя.
   - Одно можно сказать с уверенностью, - произнес профессор. - Если апачи были в каньоне, их унесло водой. Но даже если им удалось спастись, они вряд ли вернутся в ближайшее время. Они будут убеждены, что все боги их мифологии обратились против них.
   - Вы никогда не произносили более истинных слов, чем эти, профессор, - сказал Джед. - Все это очень любопытно и интересно, но мне и вправду кажется, что природа встала на нашу сторону.
   - Разумеется, она это сделала, Джед, - искренне отозвался профессор, - а теперь, я думаю, нам нужно спуститься и разведать, что к чему, но только очень осторожно.
   Они стали спускаться по склону, грязному и скользкому после дождя, не замечая никаких признаков близости апачей. Вид каньона, упавшие камни, деревья, застрявшие в расщелинах, убедили их в том, что воины были застигнуты мощным потоком. Они спустились на дно, и до сих пор не увидели ни единого следа осаждавших. Чарльз отошел от остальных и заметил что-то коричневое, в щели, почти у самого основания противоположной стены. Он не мог понять, что это, и решил подойти поближе и посмотреть.
   Вскоре он оказался на месте, где вода поднялась особенно высоко. Было удивительно видеть - насколько. Мощный поток все сносил на своем пути, деревья, камни и кустарник, оставив после себя слой желтоватой грязи.
   Чарльз пересек мелкий ручей и оказался возле коричневого объекта, который, как он и подозревал, оказался мертвым апачем.
   Чарльзу показалось, что в теле не осталось ни одной целой кости; не приходилось сомневаться, что апач был захвачен потоком врасплох. Продолжив поиски, он обнаружил еще четыре тела, все ужасно изуродованные. По всей видимости, воины настолько жаждали добраться до своих жертв, что не заметили угрожающих примет, и, как следствие, погибли.
   Но погибли ли они все? Для четверых это был вопрос жизни и смерти. Единственный оставшийся в живых, спрятавшись в подлеске или среди камней, мог запросто напасть на кого-нибудь из них, и Чарльз вернулся к поискам, подобно остальным. Неизвестно, сколько бы еще они продолжались, если бы мальчик не услышал возле входа в более узкий каньон, соединявшийся с главным, стон, издаваемый явно человеком. Звук исходил от небольшого завала и, приблизившись с максимальной осторожностью, он обнаружил апача, лежавшего в грязи; его ноги были придавлены деревом.
   Первым импульсом Чарльза было выстрелить в дикаря, как он сделал бы это, встретив гремучую змею, и, в свете опыта, полученного в Аризоне, это казалось самым мудрым поступком. Он поднял ружье и прицелился в апача, бывшего таким же свирепым и беспощадным, как и прочие, но выстрелить не смог; это был человек, хоть и дикарь, который, даже будучи придавленным деревом, отчаянно жаждал жить.
   Индеец услышал шаги Чарльза и скосил в его сторону глаза; в этом взгляде не было мольбы о пощаде. Он ждал, что его враг сделает то, что на его месте, вне всякого сомнения, сделал бы он сам. Выражение его лица не изменилось, когда ствол ружья опустился.
   Чарльз заколебался; он чувствовал, что поступает глупо, поскольку ставит под угрозу жизнь своих товарищей. Но сострадание взяло в нем верх, и он отодвинул в сторону дерево, придавившее индейца.
   Апач что-то произнес на своем языке, выражая удивление, или, может быть, облегчение, - Чарльз не знал, что - и попытался подняться, но это ему не удалось. Чарльз провел рукой по его ногам, но перелома не обнаружил; хотя на них были огромные синяки, мягкая грязь спасла кости.
   Апач сделал еще несколько попыток и, наконец, ему удалось сесть, а затем встать. Он снова заговорил на своем языке, и это были, вне всякого сомнения, выражения удовлетворенности. Чарльз отступил на несколько шагов и снова прицелился в индейца.
   - Сядь на это дерево, мистер апач, - приказал он. - Я буду тебя судить. Я буду твоим судьей, жюри и адвокатом. Ты преступник. Садись, говорю тебе.
   Индеец, возможно, не понял ни слова, но жест Чарльза был достаточно красноречивым, и он сел на дерево, лицом к своему спасителю.
   - Ты говоришь по-английски?
   - Немного.
   - Значит, ты понял, что я сказал.
   Индеец кивнул.
   - Как твое имя?
   - Серый Волк.
   - Так вот, друг мой, в настоящий момент ты больной и очень грязный волк, ты занимался злым делом, и был за это наказан. Все твои товарищи, я думаю, мертвы.
   В желтоватых глазах апача промелькнула то ли печаль, то ли разочарование.
   - Вода обрушилась на нас, когда мы собирались подняться наверх, к вам, и она унесла жизни всех, кроме Серого Волка?
   - Это так, и теперь, мистер апач, я собираюсь сделать одно глупое дело. Как ты полагаешь, после небольшого отдыха, ты сможешь идти?
   - Думаю, что смогу.
   - Ты потерял свое оружие; вода унесла его вниз по каньону; но даже если бы ты нашел его, у тебя нечем было бы его зарядить. Разве не так?
   Апач кивнул в знак согласия.
   - Вероятно, ваш лагерь располагался так, что вода пощадила его. Покажи мне путь к нему.
   Апач, не сопротивляясь, привел его к примитивному лагерю в углублении скал, где хранились оленина и бутылки с водой. Чарльз не стал терять времени. Он приказал Серому Волку взять столько оленины, сколько нужно, две полные бутылки с водой, после чего, под дулом ружья, проводил далеко по каньону.
   - А теперь, мистер апач, - сказал он, - продолжай идти на юг, но, если оглянешься, прежде чем скроешься из виду, получишь пулю. Пуля будет ожидать тебя, если ты когда-нибудь придешь сюда снова. Иди!
   Серый Волк не произнес ни слова, выражение его лица не изменилось; он повернулся и спокойно пошел на юг. Чарльз, с ружьем в руке, наблюдал, как коричневая фигура становится все меньше и меньше, пока она не превратилась в пятнышко, а затем не исчезла.
   - Надеюсь, я видел тебя в последний раз, мистер Серый Волк, - вслух произнес он. - С меня достаточно апачей на всю оставшуюся жизнь.
   Он повернулся и медленно пошел обратно, думая о вещах, отличных от борьбы за существование. Он не сомневался, что Серый Волк был единственным выжившим. Но теперь, когда дело было сделано, он боялся, что действовал слишком импульсивно. Возможно, ему следовало посоветоваться со своими товарищами, как поступить с апачем, но он чувствовал, что они поступили бы точно так же. Они не смогли бы хладнокровно убить раненого. И когда он подумал так, его настроение снова изменилось. Вернувшись к тому месту, где оставил товарищей, он увидел, как Джед склонился над чем-то, и, подойдя, принялся напевать песню Анании Брауна:
   - Пространство, не имеющее края и неизменное... Темные серые равнины, такие причудливые и такие странные!
   Джед взглянул на него.
   - Природа, или даже нечто большее, чем Природа - Бог - встал на нашу сторону, Чарли, - сказал он. - Вот мертвый апач, наполовину занесенный грязью. Вода поступила с ним так, как потоп со злыми людьми во времена Ноя.
   - Да, - согласился Чарльз, - я видел еще нескольких.
   Они вернулись к профессору и Герберту, и все четверо продолжили поиски вместе. Им удалось найти шестнадцать безжизненных тел. Не было никаких признаков того, что кто-то из индейцев уцелел.
   - Апачи, как правило, передвигаются малыми группами, - сказал профессор, - и не похоже, чтобы кому-то из них удалось спастись, но даже если так, это не страшно; не станем его преследовать.
   Чарльз обрадовался. Профессор, не зная о его поступке, одобрил его. Но мальчик ничего не сказал.
   - Это предупреждение для нас. Нам нужно убираться отсюда как можно скорее, - сказал профессор. - В каньоне для нас гораздо безопаснее зимой, чем весной или летом.
   Все знали, что это правда. И ощутили тревогу, не погибли ли в потопе их животные, но природные инстинкты тех не подвели. Они находились далеко внизу по каньону и поднялись по склону, когда разразился ливень, и бурный поток не причинил им никакого вреда. Их с трудом удалось найти и привести поближе к скальным жилищам.
   Золото было помещено в кожаные мешки и погружено на животных. Попрощавшись со скалами, так долго дававшими им приют, четверо отправились в путь. Но, отойдя на некоторое расстояние, каждый из них почувствовал сожаление.
   - Надеюсь, это селение не будет разрушено, - сказал Герберт.
   - Это очень любопытно и интересно, - сказал Джед. - Кто бы мог подумать, что я окажусь здесь вместе с профессором, охотясь за старыми камнями, а вместо этого найду целое состояние и стану одним из богатейших граждан Лексин'тона, К-и?
   Они вышли в путь рано утром, и к наступлению ночи были уже далеко от скальной деревни.
  

ГЛАВА XX. ПО КАНЬОНУ

  
   Они разбили лагерь среди сосен, рядом с маленькой речкой, которая стала шире, но значительно обмелела.
   - Думаю, она похожа на нашу жизнь, - сказал профессор, когда они сидели у огня. - Она спускается бурным потоком с гор, где родилась; становится широкой и спокойной, выйдя на равнину; исчезает из поля зрения в пустынных песках, и после долгого подземного путешествия снова появляется где-то, ярким, блестящим, веселым потоком. Кто знает?
   - Да, кто знает? - повторил Герберт, на которого это сравнение произвело большое впечателение.
   Но у них было не то настроение, чтобы долго размышлять над такими серьезными вопросами. Даже профессор Лонгворт, человек среднего возраста, был веселым и жизнерадостным. Джед взял рыболовные снасти и поймал в речке форель. Они жарили ее на углях и упивались аппетитным ароматом. Чарльз толкнул Герберта, так что тот покатился на хвою. Герберт вскочил, обхватил нападавшего, и, через мгновение, они покатились по земле, стараясь одолеть один другого.
   - Вы только посмотрите на этих ребят! - восхищенно сказал Джед. - Эта дикая жизнь, вне всякого сомнения, укрепила у мальчиков мускулы и дух. Местный воздух улучшил их кровь. А теперь прекратите, эй, вы, маленькие гризли. Форель сейчас будет готова, и если вы опоздаете, мы с профессором съедим все.
   - Мне кажется, ты только этого и дожидаешься, Джед, - сказал Герберт. - Ты хитер, и я заявляю, что если у нас не будет хорошего обслуживания, я подам жалобу. Я хочу получить на ужин чашечку кофе, и, если не получу, то не стану оплачивать счет.
   - Не стесняйся, - ответил Джедедайя Симпсон из Лексин'тона, К-и, со своим обычным юмором. - Ты напоминаешь мне одного из древних римских парней, о которых мне рассказывал профессор - они требовали паштет из птичьих языков. Мне нечем тебя порадовать. Предположим, ты достал бы из своего мешка золота на тысячу долларов, принес мне и сказал: "Джед, хороший Джед, милый Джед, разумный Джед, Джед - любитель музыки, вот тебе тысяча долларов, и все, что я прошу взамен, всего лишь маленькая чашечка ароматного кофе". Я ответил бы тебе: "Мистер Герберт Карлтон, твое предложение чрезвычайно заманчиво, но недостаточно хорошо. У тебя не хватит золота, чтобы купить у меня чашечку кофе. Так что тебе придется обойтись речной водой".
   - Увы, Джед, это так, - сказал Герберт. - Думаю, в радиусе ста миль отсюда нет чашечки кофе, но мне очень хотелось бы выпить хотя бы одну. Но деньги в данном случае ничего не значат.
   - Здесь - нет, но когда ты вернешься в большой город, - отозвался Джед, - и когда я вернусь в Чикаго или Нью-Йорк, я отправлюсь в самый дорогой ресторан. Я когда-нибудь рассказывал вам историю об одном парне, который сделал кучу денег на приисках на Западе, был избран сенатором и отправился со своими дочерями в Вашингтон? Они пошли в большой ресторан, где играет оркестр, и возле окон стоят цветы. Официанты в черных костюмах и блестящих белых рубашках снуют тут и там. Сенатор и его дочери долго разглядывали меню и ничего не могли понять, поскольку оно было написано по-французски. Важный официант стоял рядом и улыбался. Наконец, младшая дочь сенатора сказала официанту: "Не нужно нам никаких французских блюд, а принесите-ка нам на сорок долларов ветчины с яйцами". Может быть, то же самое случится и с Джедедайей Симпсоном, а может быть, и нет. Но я собираюсь посетить большой ресторан в каком-нибудь большом городе, прежде чем осесть в маленьком старом Лексин'тоне, К-и, среди настоящих людей.
   Профессор улыбнулся.
   - Насколько я могу судить, Джед, - сказал он, - богатство делает тебя суровым и важным человеком. Не сомневаюсь, что когда я приеду к тебе в Лексингтон, ты покажешь мне своего доктора и распорядишься сыграть самую печальную мелодию, а все твои разговоры будут касаться вырождения эпохи и людской глупости.
   Джед энергично затряс головой.
   - Нет, профессор, вовсе нет! - сказал он. - Я не собираюсь лишать себя радостей жизни только потому, что стал миллионером. Мой доктор сыграет вам самые веселые мелодии, которые когда-либо игрались в нашей местности. Молодые люди будут смеяться и веселиться, а я смотреть на них, улыбаться и думать, что на самом деле я моложе любого из них.
   - Это правильно, Джед, - одобрительно произнес профессор. - Сохраняй интерес к жизни, и ты никогда не постареешь.
   - Это правда, профессор, - с восхищением сказал Джед. - Я всегда говорил Чарли и Герберту, что вы один из величайших людей в мире, который имеет право поставить тринадцать заглавных букв алфавита перед своим именем, и столько же заглавных после. Я буду собирать молодых людей, после того как они вдоволь нагуляются и навеселятся, в своей большой и прекрасной гостиной, под сверкающими люстрами, изготовленными в Париже специально по моему заказу. Их глаза будут устремлены на меня, и они будут едва дышать, потому что им будет очень интересно. А я буду им рассказывать о том, как нашел свое богатство в диких горах Аризоны, с тремя лучшими товарищами, каких только можно пожелать. Одним из них был профессор Лонгворт, знавший почти все, а то, что не знал он, не знал никто, а двое других - мальчики. Первого звали Чарли, он с Запада, а второго - Герберт, с Востока, самые чудесные парни в мире. Я скажу им: "Мальчики и девочки, вы в полном порядке, штат Кентукки может гордиться вами, Штаты могут гордиться вами, весь мир может гордиться вами, и я тоже горжусь вами, но никто из вас не профессор, не Чарльз и не Герберт". И мне бы очень хотелось, чтобы вы тогда оказались рядом со мной, профессор, сидящий выше меня, и Чарли с Гербертом, - один по левую руку, другой - по правую.
   Глаза впечатлительного Герберта увлажнились.
   - Помни, Джед, - сказал он, - то же самое мы чувствуем по отношению к тебе.
   Профессор и Чарльз молчали, глубоко тронутые.
   - Вот твоя рыба, Чарли, - сказал Джед, очень взволнованный. - А вот твоя, Герберт.
   Кроме рыбы у них были еще оленина и медвежатина. Золото они сложили у костра, лошади и мулы паслись рядом. Огонь ярко горел, они чувствовали себя легко и весело. К северу от них высились пики великих гор, откуда они пришли, но их снежные шапки были сейчас скрыты сумерками. На западе ненадолго задержались оттенки фиолетового, оранжевого и золотого, отмечая место, где скрылось солнце, а затем, внезапно, с юго-запада надвинулось огромное облако тьмы и укутало землю. Огонь был крошечной живой искоркой посреди мрака и тишины, а рядом с ним сидели четыре маленькие фигурки.
   - Нам нужно установить дежурство, - сказал профессор. - В дикой местности, с таким огромным сокровищем, как наше, необходимо проявлять бдительность.
   Первые часы он решил дежурить сам, и остальные трое, завернувшись в одеяла, через пять минут уже спали, вытянув ноги к костру и подложив под голову ладони. Профессор сидел в тишине. Не было слышно ничего, кроме заблудившегося в соснах ветра, пофыркивания лошадей. Он снял свой шлем и потер лоб. Затем взглянул на огромное небо, усеянное блестящими звездами; он всегда восхищался им. Занятия наукой не превратили его в циника, с каждым прожитым днем он был все более благодарен Творцу, создавшему такой удивительный мир. Он перевел взгляд на своих спавших товарищей. Если бы у него были сыновья, он хотел бы, чтобы они были похожи на Чарльза и Герберта. Но они и были для него почти сыновьями.
   Лошадь фыркнула громче, чем обычно. Что-то пошевелилось в кустах. Какое-то дикое животное, привлеченное огнем? Профессор взял ружье и поднялся. За толстыми стеклами очков блеснули острые глаза. Опасность? Нужно было это узнать. Маленькому человеку, с львиным сердцем, страх был неведом.
   Он снова прислушался. Лошадь негромко, но встревоженно, фыркнула, и профессор поднялся в полный рост, держа ружье наизготовку, готовый выстрелить в любое мгновение. Бесшумно двигаясь через подлесок, он добрался до небольшой поляны, где спали или бродили их животные. Сейчас они были спокойны. Профессор ждал, затаившись в темноте, но лошадь больше не фыркала. Он был не только начитанным человеком, но и хорошо знал пустыню, поэтому долгое время сидел и ждал. Затем вышел на поляну и принялся внимательно осматриваться. Вскоре взгляд его упал на след, отпечатавшийся на мягкой земле; вытащив из кармана увеличительное стекло, он опустился рядом с ним на колени и изучил. Отпечаток не принадлежал ни лошади, ни мулу, ни одному из его товарищей, но это, вне всякого сомнения, был след человека. Они, все четверо, носили ими же самими изготовленные мокасины, здесь же имелся четкий отпечаток сапога - каблука и кожаной подошвы. Белый человек! Именно так! В ярком лунном свете он нашел еще два-три отпечатка, которые вели к дальнему краю поляны, и там терялись.
   Профессор медленно вернулся к костру. Его товарищи по-прежнему спокойно спали, но ему было не по себе. Следы белого человека! И этот человек пришел в ночи, подобно вору! И так же ушел! Профессор бросил взгляд на мешки с золотом. Он был очень обеспокоен, вспомнив пословицу о том, что золото трудно найти, но еще труднее - не потерять.
   Время шло. Лунный свет залил лагерь серебром, а профессор, с ружьем на коленях, все еще смотрел на мешки. Он должен был разбудить Чарльза через час, но не сделал этого. Прошло целых два часа, прежде чем он поднял его и рассказал, что видел.
   - Не думаю, чтобы на нас было совершено нападение, по крайней мере, до наступления дня, - сказал он. - Но тебе следует быть бдительным, Чарльз, очень бдительным!
   - Разумеется, профессор, - уверенно ответил мальчик, сев на бревно и положив рядом ружье.
   Чарльз не испытывал страха. Окрепший, храбрый от природы, уроженец Запада, где всегда был вынужден полагаться только на самого себя, он привык к опасностям дикой жизни. Прошел почти год с тех пор, как он покинул небольшую телеграфную станцию в Джефферсоне; он стал совсем другим. Он сидел на бревне, настороженно вглядываясь и прислушиваясь. Долина освещалась ярким лунным светом, мириады прекрасных звезд перемигивались в черно-синей вышине. Чарльз прислушивался, но ничего не слышал; затем взглянул на своих спавших товарищей. Профессор пристроился рядом с остальными, - самый маленький из всех, - вытянув ноги к костру, в то время как голова его и руки скрывались в темноте.
   Но Эразм Дарвин Лонгворт, который по праву мог расположить все буквы алфавита, все заглавные, после своего имени, не спал, он только притворялся. Сложившаяся ситуация, присутствие золота и следы на земле мешали ему уснуть. Он чувствовал ответственность, но вовсе не за золото; он беспокоился о двух мальчиках, настоящих, храбрых мальчиках, к которым крепко-накрепко привязалось его сердце. Это был его долг - вернуть их в цивилизацию, убедиться, что у них есть шанс в жизни, полученный ими самостоятельно; а еще он чувствовал, что их испытания еще не закончились. Интуиция, шестое чувство, предупреждали его, что число поджидавших их опасностей ничуть не меньше, чем число опавших листьев в осеннем лесу.
   Тем не менее, несмотря на интуицию и нежелание оставить наблюдательный пост, профессор очень устал и хотел спать. Его глаза слипались, он сердито открывал их, но они снова закрылись и такими остались. Сон взял верх над силой воли, и профессор Эразм Дарвин Лонгворт, имевший право поставить все двадцать шесть букв алфавита, - и все заглавные, - после своего имени, крепко уснул.
   Чарльз продолжал вслушиваться. Он хорошо выспался, и сон не тяготил его веки. Никакое шестое чувство не предупреждало его, но он, подобно профессору, был уверен, - странные следы на земле, - не к добру. Это был важный факт, и он не нуждался в подкреплении силой воображения.
   Один раз он лег и приложил ухо к земле, этому огромному проводнику звука, но услышал только шелест ветра и легкий топот лошадей. Затем снова сел на лежавшее бревно и замер, молчаливый, настороженный. Сгущавшийся туман и поднимающийся от земли пар скрыли звезды. Огонь угас, лежавшие фигуры его товарищей скрылись в темноте, как вдруг одна из лошадей громко и пронзительно фыркнула. Затем послышался шум шагов, и Чарльз бросился к поляне через подлесок. Он успел заметить темную фигуру, скользнувшую по полянке, вскинул ружье и выстрелил, когда та уже исчезла. Он бросился в том направлении, где фигура исчезла, но ничего не увидел, и он вернулся, поскольку животные волновались и двигались позади него. На поляну выскочили его товарищи, с ружьями в руках.
   - Что случилось, Чарли? - крикнул Герберт.
   - Не знаю. Я услышал, как фыркнула лошадь, а когда прибежал, здесь был какой-то мужчина. Он побежал в лес, я выстрелил в него, но промахнулся.
   - Думаю, это тот самый человек, который оставил следы раньше, - сказал профессор. - Это хорошо, что ты оказался таким бдительным, Чарли.
   - Это, конечно, очень любопытно и интересно, - сказал Джед. - Но мне хотелось бы знать, что этому парню, или парням, понадобилось от наших лошадей и мулов.
   - Они сами, - ответил профессор. - Если бы не они, где бы мы сейчас были? Погоди-ка!
   Остановившись на краю леса, он достал увеличительное стекло. В свете звезд было отчетливо видно красное пятно на траве.
   -Твой выстрел оказался не так плох, как ты думал, Чарли, - сказал он. - Ты ранил его, но рана, по всей видимости, оказалась легкой, поскольку это единственное пятно, которое мне удалось найти.
   Они поискали следы в лесу, но не нашли. Затем они вернулись к костру, и больше той ночью не спали. Они чувствовали смутное волнение. В этом внимании к их животным было что-то странное и необычное, впервые за несколько дней они ощутили, что их окружает пустыня.
   С рассветом, их тяжелые мысли развеялись, подобно туману.
   - Еще один переход, - весело сказал профессор, - и мы избавимся от этого бродяги, кем бы он ни был. Возможно, кто-то из неудачливых старателей, пытавшийся украсть одну из наших лошадей. Но ты его ранил, Чарли, пусть это послужит ему наказанием.
   - Во всяком случае, это очень любопытно и интересно, - пробормотал Джед, покачивая головой.
   Они быстро позавтракали и пустились в путь. Они двигались по каньону так, чтобы слишком не утомлять лошадей и мулов, груженных золотом. Это было долгое путешествие, но они не собирались изматывать себя излишней поспешностью. Они держались берега реки, - на самом деле, это был лучший путь, - и шли несколько часов. Вода была чистой и холодной, сбегавшей с белых вершин, все еще видимых.
   Они прошли много миль, прежде чем остановились на отдых, по-прежнему рядом с рекой. Растительность становилась все менее густой, по мере их удаления от гор, но травы для животных все еще было в избытке, а веселый поток радовал глаз. Небо казалось синим и золотым, с гор доходил прохладный ветерок, освежавший в жару.
   - Я чувствую себя мальчиком, - сказал Джед, несколько раз перекатившись по траве. - Когда я, мальчиком, катался по траве, это придавало мне свежести и силы, и сейчас я чувствую то же самое. Я очень любил зеленую траву в Лексин'тоне, К-и, она не вянет даже зимой. Я куплю много земли вокруг Аризона Плейс, и на ней будет много травы, высокой, зеленой и сочной, а также огромные деревья. Мне очень нравятся деревья, Герберт, они такие большие и прекрасные, а когда налетает ветер, они склоняют свои вершины, вежливо и изящно, и говорят ему: "Как поживаете, мистер ветер, вы сегодня выглядите потрясающе". Большие деревья - всегда джентльмены, Герберт.
   - Это определенно так, - согласился Герберт.
   - Я иногда думаю, что поставлю среди травы и деревьев мраморные статуи, а потом снова подумаю, и решаю, что не буду. Не знаю, Герберт, не знаю.
   - Я бы на твоем месте не стал этого делать, Джед, - сказал Герберт. - Я полагаю, так уже давно никто не делает.
   - Рад слышать, что ты так полагаешь, - с глубоким вздохом облегчения сказал Джед. - Я хочу поступать правильно, и мраморные статуи мне не особенно нравятся. Профессор показывал мне некоторые, когда мы путешествовали по Европе, и я узнал, что чем меньше на них одежды, тем более они знамениты. Самые известные вообще раздеты полностью. Я уже сказал тебе, Герберт, что хочу поступать правильно, но как, скажи, я должен был бы себя чувствовать, если бы, пригласив к себе много хороших молодых людей Лексин'тона, К-и, из окрестностей Аризона Плейс, показал им мраморную даму совершенно без одежды, и при этом говорил, что я - скромный человек? Спасибо, Герберт, ты дал мне разумный совет. Ты разрешил мои сомнения.
   Кончился еще один прекрасный день, и они расположились лагерем примерно в двадцати ярдах от ручья. На этот раз, по совету профессора, они привязали лошадей и мулов и устроились на ночлег почти у самых ног животных.
   - Теперь ему будет сложно подобраться так, чтобы мы его не услышали, - сказал профессор.
   После ужина, она погасили костер, чтобы не привлекать внимания тех, чьего ночного визита они не желали, после чего Герберт занял пост наблюдателя. Профессор не спал, но тщательно скрывал это, чтобы не обижать мальчика. Джед сменил того в полночь, и через пять минут Герберт уже спал. Профессор тоже скоро уснул, и Джедедайя Симпсон, из Лексин'тона, К-и, бодрстовал в одиночестве.
   Он лежал на боку, опершись на локоть, расположив ружье рядом с собой так, чтобы иметь возможность использовать его в любой момент. Это была еще одна прекрасная, тихая и спокойная ночь. Джед смотрел в небо. Рассказы профессора о звездах оставили в нем глубокий след, и теперь он разыскивал в вышине своих старых друзей. Они перемигивались между собой и подмигивали ему: Канопус, яркий Сириус, великолепная Ригель, Альдебаран, Бетельгейзе, Арктур и другие огромные солнца, мириады солнц, расположенные на невообразимом расстоянии.
   В глубине души Джедедайя Симпсон был настоящим поэтом. Он больше не боялся звезд, как это было в его первом путешествии с профессором. Теперь они были его друзьями, хотя и не такими близкими, как те, кто спал сейчас рядом с ним, - но все же друзьями: старина Юп, Сатурн, с его ярким ожерельем, Нептун и Уран, Венера и "маленький нахальный Меркурий". Все они были там, на своих местах, на своих орбитах, верные, надежные парни, и Джед с интересом наблюдал за ними.
   Но вскоре его взгляд переместился с небес на землю и обежал лагерь и прилегающую к нему маленькую область северной Аризоны - Джед вовсе не был нерадивым дозорным.
   Они все еще находились в каньоне, хотя его стены стали намного ниже, и Джед уставился на черную базальтовую скалу, справа от себя, на расстоянии двухсот ярдов. В лунном свете был виден кустарник в расселине, и, мельком взглянув на него, он отчетливо увидел там какое-то движение. Он был в этом уверен. И почти сразу же заметил вспышку света. Мимо уха Джедедайи Симпсона просвистела пуля и вонзилась в землю. Он вскочил на ноги и выстрелил в направлении кустарника, но там было темно и тихо.
   Услышав звуки двух выстрелов, поднялись остальные и окружили Джеда, спрашивая, что случилось. Тот в двух словах объяснил.
   - Идемте! - воскликнул он. - Нужно осмотреть этот кустарник!
   - Нет, - твердо сказал профессор. - Если там кто-то прячется, то мы просто потеряем свое преимущество и угодим в засаду. Нам нужно быть крайне осторожными. Не сомневаюсь, это тот самый друг или друзья, навещавшие нас прошлой ночью.
   Лагерь был перенесен подальше от базальтовой скалы, и в оставшееся до рассвета время никто не сомкнул глаз. Это было долгое и утомительное бодрствование. Даже тишина казалось чем-то ужасным. Наконец, с первыми лучами рассвета они встали и продолжили путь.
   Все утро они выглядели подавленными и молчали. Никаких сомнений не оставалось: они в опасности, их преследует враг. Невидимая угроза холодила кровь, профессор чувствовал напряжение, поскольку не мог понять, откуда она исходит.
   - Мне совершенно не хочется играть никаких мелодий на маленьком аккордеоне, - сказал Джед.
   - Буду рад, когда мы доберемся до пустыни, - сказал Чарльз. - Там меньше возможностей устроить засаду. Хотелось бы мне поскорее увидеть ее серые пески.
   Когда они расположились лагерем в полдень, из небольшого каньона, в двухстах или трехстах ярдах от них, прилетела пуля. Она бросились к каньону, но никого там не увидели; лишь после тщательных поисков профессор обнаружил два следа. После длительного изучения их через увеличительное стекло, он заявил, что, без сомнения, если судить по сапогам, человек, стрелявший в них, был тем же самым, которого Чарльз видел в первую ночь.
   - Фу! - сказал Джед, потирая лоб. - Мне это не нравится. Если мы не сможем остановить этого парня, кто бы он ни был, у нас будет много проблем.
   - Да, но мы не можем тратить время на его поиски, - отозвался профессор. - Наша задача - добраться с золотом до Феникса как можно быстрее.
   Ночью они расположились на открытом участке. В течение нескольких часов все было спокойно, и им казалось, что они, наконец, избавились от своего врага, но незадолго до рассвета была предпринята попытка убить их животных. Когда все четверо вскочили на ноги, два силуэта, а не один, как прежде, скользнули в темноту, а когда они выстрелили вслед скрывавшимся, им в ответ также прозвучали два выстрела. К счастью, пули никого не задели, но они снова ничего не нашли, кроме следа, виденного прежде, и вернулись к костру, встревоженные больше, чем когда-либо.
   - Мы, по крайней мере, знаем, - сказал профессор, - что имеем дело по крайней мере с двумя нападавшими, которые преследуют нас с вполне определенной целью.
   Он взглянул на мешки с золотом. Его товарищи поняли смысл его взгляда и были с ним согласны.
   - Пока что, кем бы они ни были, нам удавалось отбиться от них, - сказал Джед.
   Они продолжали свой путь, невидимые преследователи не отставали. Они предпринимали попытки убить животных, стреляли из засад, но никто не пострадал, и в ответ также открывался огонь.
   В таком поведении профессор видел ужасную изобретательность. Постоянные засады и ночные нападения выматывали. Нервы не выдерживали; это было хорошо заметно по Чарльзу и Герберту, но сам он старался этого не показывать, хотя, конечно, чувствовал усталость. Но больше всего его беспокоило - кто были эти невидимые нападавшие.
   Сосны стали ниже ростом и встречались реже, пока совсем не исчезли; река затерялась в песках; зато в изобилии появились колючие уродливые кактусы, а возле горизонта они снова видели танцующих "песчаных дьяволов". Люди редко приветствуют пустыню, но сейчас все четверо были ей рады.
   - Наконец-то мы избавимся от наших врагов, - сказал Герберт.
  

ГЛАВА XXI. В ПУСТЫНЕ

  
   Два дня они двигались через пески и кактусы; таинственные преследователи больше не беспокоили их, но запасы воды вызывали у профессора тревогу.
   - Для четырех человек этого вполне хватило бы, - сказал он. - Но у нас есть восемь лошадей и мулов, которым воды требуется много. Мне не хотелось бы бросать их ни при каких обстоятельствах, и, конечно же, без них нам ни за что не доставить наше золото в обитаемые места.
   - Верблюды могли бы преодолеть пустыню, не требуя воды, - сказал Герберт. - Я слышал, они могут не пить по восемь-десять дней. Как было бы здорово, если бы у нас были верблюды! Почему их не развели на юго-западе, профессор?
   - Возможно, потому, что наша пустыня слишком маленькая, и поэтому в них не оказалось достаточной нужды, которая привела бы к необходимости их разведения, - ответил тот. - На самом деле, наши пустыни не могут сравниться размерами с пустынями Африки, Азии и Австралии. Возможно также, наши суровые зимы им не подходят. Верблюды были привезены в Австралию, и там акклиматизировались. Австралийский верблюд превосходит своих азиатских и африканских собратьев. Перед Гражданской войной, Джефферсон Дэвис, тогдашний военный министр, привез верблюдов, и отправил их на юго-запад, для использования армией в пустыне. Но его нововведение не имело успеха, и верблюды разбрелись, кто куда.
   - И что с ними стало? - поинтересовался Герберт.
   - Их, время от времени, видели, но не думаю, чтобы у них были шансы выжить. Они представляли собой слишком соблазнительную приманку для охотников, и большинство верблюдов были ими убиты. Может быть, где-нибудь в предгорьях, еще блуждают их потомки. Поговаривают, что их видели, но я не могу ручаться за достоверность этих рассказов.
   - Мне кажется, это правда, - сказал Герберт, будучи неисправимым романтиком.
   Разговор прекратился. Было слишком жарко, они очень устали и пропылились; им совершенно не хотелось тратить силы на разговоры.
   - Может быть, наши пустыни не такие большие, как в Африке, Азии и Австралии, - сказал Джедедайя Симпсон, - но они вполне достаточного размера, чтобы причинить кучу неприятностей. Видите вон того стервятника? Он наверняка полагает меня своей будущей добычей, и это меня сильно беспокоит.
   - Ты ему не достанешься, Джедедайя, - успокоил его профессор. - Мы не отдадим тебя; ты нам еще очень нужен.
   - Надеюсь, что так, - отозвался Джед и добавил: - Ну, что тут у нас происходит?
   Он указал на далекий песчаный холм на горизонте, где виднелись две темные фигуры.
   - Возможно, это мираж, - сказал он, - а может быть, я вижу песчинки, попавшие мне в глаз, но в любом случае, это любопытно и интересно.
   Профессор взглянул туда, куда указывал палец Джеда, и пришел в необычайное волнение.
   - Животные! - воскликнул он. - И большие! Это не могут быть бизоны, потому что они вымерли, за исключением немногих, сохранившихся в горах. Лоси и олени не бродят по этим песчаным равнинам; они слишком велики, чтобы быть антилопами. Исчерпав все возможные объяснения, я делаю единственно возможный вывод, и надеюсь, он окажется истинным. Джед, немедленно мой полевой бинокль!
   Джед немедленно подал ему мощный бинокль, и профессор долго всматривался вдаль. После чего несколько раз подпрыгнул от радости.
   - Я прав! Я прав! - воскликнул он. - Это верблюды, пара верблюдов, возможно, единственные выжившие потомки привезенных Джефферсоном Дэвисом. Какое необычное открытие! Мне необходимо сообщить о нем Географическому и Зоологическому обществам. Я вижу их отчетливо: копыта, тела, головы, хвосты, а также то, что это самец и самка. Значит, некоторым все-таки удалось выжить. Какой переполох поднимется в научном сообществе, когда я выступлю с докладом. Но мне нужны надежные свидетели. Чарльз, возьми бинокль и взгляни!
   Чарльз отчетливо видел верблюдов. Эти необычные формы нельзя было спутать ни с какими другими. Они стояли рядом, неподвижно, глядя на пустыню. Чарльз задавался вопросом, ощущают они себя последними выжившими, или знают, что у них есть братья, живущие на других континентах.
   Герберт и Джед также долго рассмативали животных, и теперь у профессора имелось трое свидетелей, на тот случай, если кто-нибудь из ученого сообщества решит оспорить его слова.
   - Хотелось бы мне понаблюдать за ними, или даже поймать, - сказал профессор. - Можно было бы обнаружить изменения в их развитии, под влиянием нового климата и условий. Это очень важный вопрос: могли ли произойти такие изменения по сравнению с их предками? Но нам нужно продолжать путь. Золото требует повышенного внимания.
   - Да, мы должны вернуть обществу испанское золото, - согласился Чарльз.
   - Испанским оно было когда-то, - сказал профессор Лонгворт, - но лучшее название для него сейчас - золото апачей. Это с апачами мы должны бороться за него, и если бы апачи не заставили двух мальчиков искать спасения в каньоне, а затем в скальной деревне, оно, вероятно, никогда бы не было найдено.
   - Это справедливо. Это - золото апачей, и нам следует называть его именно так, - согласились его товарищи.
   И с этого времени, они говорили о нем, только как о золоте апачей.
   Профессор, бросив еще один взгляд на верблюдов, глубоко вздохнул, и дал себе слово, вернуться сюда. Они продолжили путь по песку, но все время оглядывались; верблюды неподвижно стояли на холме, пока не исчезли из поля зрения.
   Было далеко за полдень, мальчикам казалось, что сейчас жара сильнее, чем когда-либо прежде. Солнце, по-видимому, зависло прямо над ними, в миле-двух, и обжигало их. То тут, то там, возникали "пыльные дьяволы", и быстро двигались по пустыне. Песок, попадавший им на кожу, был горячим, словно угли. Мальчики с тоской смотрели на мешки с водой. Животные тяжело дышали и стали беспокойными.
   Профессор, шедший во главе маленького отряда, после полудня ослабел; местность изменилась, он осматривал ее проницательными глазами за большими стеклами очков. Холмы здесь были выше, но, подобно всем прочим в этой местности, голые и безжизненные.
   - До наступления темноты осталось часа три, - сказал он. - Но мы остановимся здесь и пополним запасы пресной воды.
   - Пополним запасы пресной воды! - воскликнул Чарльз. - Ее нет, по крайней мере, в радиусе двадцати миль от нас!
   - Думаю, в радиусе миллиона миль, - отозвался Джед.
   - Как я уже сказал, мы остановимся здесь и пополним наши запасы пресной воды, - спокойно повторил профессор. - Она не в двадцати милях отсюда, и ее много. Поможете ли вы мне как можно быстрее разгрузить наших животных? У них был длинный переход по жаре, им требуется отдых.
   Профессор говорил решительно, и никто из них не подумал усомниться в его словах. Мешки, в том числе с золотом, были сняты. Из вещей достали две кирки и две лопаты.
   - Идите за мной, - сказал он.
   Он привел их в углубление между двумя холмами, такое же голове и сухое, как и сами холмы.
   - Начинай копать, Джед, - сказал он, указывая на центр углубления.
   Джед, не говоря ни слова, принялся копать, - его вера профессору была абсолютной, - оба мальчика ему помогали изо всех сил. Они быстро выбрасывали песок и грязь, копая яму так, чтобы ее стенки не обрушивались, и, когда прошли около десяти футов, Чарльз внезапно почувствовал, что его ноги намокли.
   - Здесь и в самом деле есть вода! - воскликнул он.
   - Разумется, - спокойно ответил профессор. - А ты как думал, почему мы здесь копаем?
   Они еще некоторое время выбрасывали грязь и песок, когда появилась вода, довольно прохладная и чистая. Они прекратили свой труд и вылезли, причем Джед бормотал, пока выбирался из ямы:
   - Он величайший человек в мире. Это бесспорно. Он смотрит вниз, на песок, и там, повинуясь его призыву, появляется вода.
   - Все очень просто, - сказал профессор Лонгворт. - Для объяснения всего существует наука. Человек не может создать что-то из ничего. Но он может обнаружить то, что существовало всегда, и, время от времени, объединяя, он создает нечто новое, или, по крайней мере, то, чего не видел прежде. Наши изобретения, на самом деле, именно такие объединения. То, что мы нашли воду, явилось результатом простого наблюдения. Все пустыни содержат много воды, хотя она скрыта под песком. Я заметил, что мы выходим на низину, несмотря на обилие холмов. Это место показалось мне самым низким в этой местности, и, естественно, подземные воды собираются здесь. Как только мы прокопали достаточно глубоко, вода начала выступать и просачиваться в изобилии. Это просто детская забава, если у вас есть нужные инструменты. Многие умерли от жажды, хотя, чтобы добраться до воды, им потребовалось бы не более часа.
   - Мы живем и учимся, - сказал Чарльз.
   - Учимся, - сказал профессор с ударением. - Потому что даже самый мудрый из людей все равно остается младенцем, когда речь заходит о знаниях. Ах, если бы я только мог хоть ненадолго увидеть, что будут знать люди через десять тысяч лет!
   Они наполнили водой свои мешки и напоили лошадей и мулов. Ночевали они возле вырытой ямы, и пустились в путь на рассвете, освеженные и отдохнувшие. Мальчики и Джед теперь обрели уверенность, что, если не смогут найти воду в пустыне среди песка, они наверняка отыщут ее под ним.
   Их путешествие в тот день привело их в менее унылую местность. Здесь в изобилии росли гигантские кактусы, время от времени встречались небольшие болотца, поросшие травой. Но вода была слишком горькой, чтобы ее можно было пить, и, попробовав ее, Джедедайя Симпсон сплюнул с отвращением.
   - Мне кажется, - сказал он, - что соленой воде самое место в океане. Ее там вполне достаточно, и нет необходимости ей появляться на суше, где нужна чистая пресная воды.
   Вечером они разбили лагерь на песчаном холме, и Герберт решил немного пройтись, чтобы осмотреться. Он пошел вокруг песчаного холма, так что ни товарищей, ни животных ему видно не было, и в слабом свете надвигающихся сумерек увидел красивое озеро, окруженное зеленой травой и деревьями, с самой чистой, серебристой водой, какую ему когда-либо приходилось видеть, - самую приятную картину для глаза, утомленного ежедневным зрелищем горячего песка.
   Герберт прекрасно знал, что это мираж, но ему было приятно смотреть на это мистическое зрелище, пока оно не исчезло. Оно держалось не более трех минут, а затем развеялось. Снова показались пески и кактусы, а кроме того, болото, с казавшимися ядовитыми испарениями.
   Герберт задался вопросом, не может ли это болото стать исключением, и содержать пресную воду вместо соленой. Окрыленный надеждой, он быстро направился к нему, но оно оказалось дальше, чем он ожидал. Мальчик прошел по песку с четверть мили, прежде чем оказался у его края, а когда сделал шаг вперед, то вдруг почувствовал, как его ноги погружаются. Он попытался выбраться, но вместо этого увязал еще глубже.
   И только после нескольких бесплодных попыток покинуть это место, с виду похожее на болото, Герберт понял, что с ним случилось. Он оказался в зыбучих песках, и чем больше боролся, тем глубже погружался. Он не боялся, пока не погрузился до колен. А затем ужас льдом сковал его сердце. По пустыне разливались сумерки. Кроваво-красная полоса на западе отмечала место, где скрылось солнце. Восток уже был объят тьмой, начинал постанывать ночной ветер пустыни. Его товарищи остались на холме, а страшный песок неумолимо втягивал его, словно под ним притаился какой-то подземный монстр, стремившийся пожрать его целиком.
   Мальчик на какое-то время оказался словно бы парализованным внезапной опасностью и не подумал позвать на помощь. Но как только он полностью осознал случившееся, он закричал так, как не кричал никогда в жизни. Он закричал, как кричит белый человек, а затем - подражая крику индейцев. И ничего не услышал в ответ.
   Он провалился почти до бедер и чувствовал себя, словно зажатым в тиски. Последняя ярко-красная полоска на западе исчезла, с востока быстро надвигалась тьма. Ему предстоит умереть ночью, в одиночестве, ужасной смертью. У него выступил холодный пот. И он снова, в отчаянии, громко и пронзительно закричал.
   В сумерках он смутно увидел фигуру, показавшуюся на песчаном холме, и у него появилась было надежда; фигура снова исчезла, а вслед за ней - надежда. Кто-то из его товарищей услышал, но, возможно, посчитав это обманом слуха, вернулся к остальным.
   Мальчик не смог сдержать стон, и в этот момент надежда, казалось, умершая навсегда, вновь подала признаки жизни. На холме снова появилась смутно различимая фигура и бегом направилась к нему. Герберт стал кричать, не переставая. Фигура не исчезала, она быстро приближалась, но успеет ли она? Возможно ли ей успеть? Способно ли что-нибудь помочь ему освободиться от этой ужасной хватки?
   Сумерки сгущались, но Герберт смог рассмотреть, что приближающаяся к нему бегом фигура - это профессор, державший в руке нечто странное; время от времени он размахивал тем, что держал в руках, над головой.
   Профессор подбежал к краю болота и остановился примерно в двадцати футах от Герберта. Мальчика снова охватило отчаяние. Профессор не мог добраться до него!
   - Подними руки! - крикнул профессор Лонгворт. Герберт повиновался и поднял руки над головой.
   Профессор отвел правую руку назад, а затем резко выбросил вперед. Что-то черное, распрямляясь, прошелестело в воздухе. Петля, скользнув по рукам и телу Герберта, упала на песок.
   - А теперь опусти руки! - скомандовал профессор.
   Герберт снова подчинился, и почувствовал, как лассо сжимается вокруг его талии. Профессор, маленький человек, сделанный, казалось, из стали, уперся ногами в песок и изо всей силы потащил его. Мальчик перестал погружаться, но подземный дракон по-прежнему крепко удерживал его. Ему показалось, что его вот-вот разорвет на две половины, но, к счастью, это ему только показалось.
   Из темноты показалась еще одна фигура, и также ухватила лассо; и когда силы тащивших удвоились, дракон разжал челюсти, Герберт медленно высвободился из них и, в конце концов, оказался на твердой поверхности. Здесь он потерял сознание.
   Профессор Лонгворт осторожно поднял мальчика и влил ему между зубов виски из маленькой фляжки, которую всегда носил с собой.
   - Бедняга! - сказал он. - Это было ужасно. Если бы я не услышал его крика, не понял сразу причины и не вернулся за лассо, которое единственное могло его спасти, если бы ты, Джедедайя, не пришел мне на помощь, не думаю, что у него был хоть какой-то шанс спастись.
   - Это очень любопытно и интересно, - отозвался тот, - но мне бы не хотелось, чтобы что-то подобное в будущем случилось с кем-то из нас.
   Подбежал Чарльз, и в это мгновение Герберт открыл глаза. Присел, потирая талию.
   - Я цел? - слабо спросил он.
   - Цел и в безопасности, - весело сказал профессор. - Тело у тебя будет болеть в течение нескольких дней, но это не помешает тебе есть и спать. Кстати, я не советую тебе снова попадать в зыбучие пески.
   - Мне и самому этого не хотелось бы, - произнес Герберт с такой гримасой, что остальные рассмеялись.
   Через четверть часа они отправились в лагерь, и Джед по дороге тихо сказал Чарльзу:
   - Никогда не попадай в опасную ситуацию, если не убедишься, что профессор рядом. Он каждый раз нас спасает.
   - Ты совершенно прав! - прошептал в ответ Чарльз.
   Герберт был потрясен случившимся с ним. Он сталкивался со многими опасностями, но ни одна из них не была такой загадочной, почти невидимой, - тихим, но неумолилмым засасыванием в песок, от которого он был избавлен только быстротой и умением профессора Лонгворта, человека, знавшего и умевшего все на свете. Тело его болело так, что он едва мог идти.
   Чарльз помог ему вернуться в маленький лагерь, где он, измученный, присел на седло.
   - Относительно того, что случилось, Герберт, - сочувственно произнес профессор. - Это был опыт, который никто никогда не захочет получить дважды, и я полагаю, лассо едва не разрезало тебя пополам. Но мы должны были тянуть изо всех сил, Герберт, изо всех сил! И если бы не спасли тебя целиком, то хотя бы - верхнюю половину.
   - Что касается меня, - сказал Джед, - я бы предпочел, чтобы моя верхняя половина была спасена, а нижней не было вообще. Тогда я мог бы говорить, ругаться, наслаждаться красотами природы и, может быть, нанять того, кто стал бы меня таскать.
   Герберт слабо улыбнулся. Он знал, их шутки направлены на то, чтобы поднять ему настроение, и чувствовал радость, вырвавшись из лап смерти, но его тело ужасно болело.
   - Вы должны извинить меня, - сказал он, - за такое кислое лицо, но у меня нет привычки проваливаться в зыбучие пески. Возможно, когда у меня будет больше практики, я смогу относиться к этому более спокойно.
   Профессор Лонгворт сочувственно улыбнулся.
   - Такое испытание - сильное потрясение для кого угодно, - ответил он. - Все, что тебе сейчас нужно, Герберт, это полноценный ночной отдых. И он у тебя будет.
   Лошадей и мулов спутали, ради безопасности. Было маловероятно, чтобы они ушли в пески, но, учитывая, что от животных зависела не только доставка золота, но и их собственные жизни, они не стали рисковать.
   После раскаленного дня в пустыне, наступила темная и холодная ночь. Заходящее солнце, короткие сумерки, и вдруг - полный мрак и резкий холодный ветер. Все начали мерзнуть, профессор обеспокоенно поглядывал на Герберта.
   - Он очень ослаб, холод может сильно повредить ему, - шепотом, не желая, чтобы тот его услышал, сказал он Чарльзу.
   - В таком случае, нам нужно развести костер, - ответил Чарльз. - Я видел много сухих стеблей кактусов, лежащих неподалеку, а вы знаете, сколько тепла они дают, сгорая.
   Профессор, немного поколебавшись, - Чарльз этого не заметил, - согласился.
   - Ты прав. Нам нужно развести костер, он поможет Герберту прийти в себя. К тому же, нам тоже станет немного повеселее.
   Холодные ветры в пустыне стонали, словно доказывая правоту слов профессора, и Чарльз с Джедом отправились за кактусами. Профессор же пробормотал себе под нос, будто объясняя кому-то причину своего колебания:
   - Я бы предпочел не разводить огонь, если бы без этого можно было обойтись. Он выдаст наше местоположение тем, кто за нами следит, а в том, что за нами следят, я абсолютно уверен.
   Даже для профессора, пустыня, с ее песком, тьмой и стонущим ветром, казалась наполненной призраками. Чарльз и Джед быстро вернулись, принеся большое количество сухих кактусов. Они сложили их в кучу, и профессор поджег эту кучу, использовав драгоценную спичку.
   - Не хочется возиться с огненными палочками половину ночи, - объяснил он.
   Вспыхнуло пламя. Огонь в пустыне, где до его появления царили темнота, холод и одиночество - замечательная вещь. Это не просто тепло и свет, это - жизнь. Четверо, озябшие и хмурые, согрелись и воспрянули духом. Герберт, сидевший на седле, поднялся и протянул ладони к огню.
   - Как это прекрасно, - сказал он. - Огонь словно бы возвращает меня к жизни.
   - Я видел разный огонь, - сказал Джед, присев рядом с ним, - но этот красивее всех прочих. Ты только посмотри на его цвет, Герберт! Я могу видеть желтый, красный, синий, белый, зеленый, фиолетовый и сотни других, которым даже не знаю названия.
   - Я тоже, Джед, - отозвался мальчик.
   Профессор Лонгворт весело рассмеялся.
   - Это все ваши фантазии, - сказал он, - фантазии, вызванные вашими чувствами, но иногда фантазия оказывается более реальной, чем действительность. Вы когда-нибудь слышали об английском художнике, писавшем туманные закаты? Некая графиня, в его мастерской, глядя на одну из картин, сказала: "Я никогда не видела подобного заката", на что он быстро ответил: "Нет, мадам, и не надейтесь, что увидите". Некоторым из нас глаза даны, чтобы видеть, а другим - нет; кто-то видит яркие цвета и красоту там, где другой видит только уродство. То же самое можно сказать и относительно костра в пустыне.
   Кактусы сгорали быстро и ярко, но Чарльз и Джед принесли их много, так что длительное время веселое многоцветное пламя не уменьшалось. Четыре человека были не единственными, кто по достоинству оценил его. Лошади и мулы вздыхали и старались приблизиться к огню, насколько позволяли им путы, взирая на него большими сонными глазами. Унылый ветер все еще гулял по пустыне, меняя направление, но оставаясь все таким же холодным, завывая во впадинах и издавая стоны, поднимаясь на возвышения. Трое забыли обо всем, глядя на костер, профессор Лонгворт продолжал внимательно прислушиваться.
   Через некоторое время они погасили огонь, хотя запас кактусов еще не иссяк, после чего, плотно завернувшись в одеяла, заснули - и это их спасло.
   Чарльз вытянулся на песке, положив голову на локоть, и уснул. Ему снилось какое-то странное животное, очень дружелюбное, приближавшееся к нему, и он протянул руку, чтобы его погладить. Но прикосновение оказалось холодным, холод проник до самого сердца. Он проснулся и услышал зловещее шипение.
   Он поднял голову над локтем и обнаружил рядом с собой то самое холодное тело, к которому прикоснулся, - огромную гремучую змею, готовую броситься вперед и ужалить.
   Внезапное пробуждение и ужас сковали Чарльза, словно параличом. В течение нескольких мгновений он не мог пошевелиться, даже если бы захотел. Угли еще не потухли, света было достаточно, чтобы увидеть свернувшуюся кольцами гремучую змею и ее треугольную голову, покачивавшуюся из стороны в сторону.
   Паралич прошел, но он не знал, что ему делать. Если он пошевелится, то змея ужалит его. Он повел глазами в поисках того, что могло бы помочь ему, и по другую сторону потухшего костра увидел профессора Эразма Дарвина Лонгворта, опиравшегося на левый локоть, а правой рукой поднимавшего револьвер. Чарльзу показалось, что он видит глаза профессора за толстыми стеклами очков, которые говорили ему так ясно, что он как будто слышал слова: "Не двигайся! Все будет хорошо!"
   Чарльз не шевелился. Затем из дула револьвера вырвался огонь, и покачивающаяся голова змеи, точно срезанная ножом, пролетела над мальчиком и упала футах в трех. Кольца расслабились и замерли.
   Чарльз по-прежнему не шевелился. Он понимал, что ему теперь ничто не угрожает, но напряжение во всем теле было настолько велико, что он ничего не мог с собой поделать.
   Профессор перепрыгнул через остатки костра, приподнял его голову повыше и плеснул ему в рот огненную жидкость из маленькой фляжки, которую всегда носил в кармане своей куртки.
   - Все в порядке, Чарли, мой мальчик, - сказал он. - Мистер Змея обезглавлен, и никому не сможет навредить. Несомненно, он приполз на тепло, пристроился рядом с тобой, лежал рядом и ничего бы тебе не сделал, если бы ты не коснулся его, когда спал. Хорошо, что я проснулся, и что у меня верный глаз.
   - Это правда! - сказал Чарльз, закашлявшись, но снова оживая. - Профессор, не прошло и нескольких часов, как вы спасли нас с Гербертом.
   - Разве я не говорил тебе, - сказал Джедедайя Симпсон из Лексин'тона, К-и, с восхищением и трепетом, как это обычно бывало, когда он упоминал о профессоре Лонгворте, - что он каждый раз спасает нас.
   Они осмотрели окрестности в поисках других гремучих змей, но тех не было, и вскоре все опять уснули.
   Но профессор Лонгворт по-прежнему был обеспокоен, только не гремучими змеями или зыбучими песками. Он думал о преследователях, и не верил, что сейчас они находятся в безопасности, поскольку покинули горы и шли через пустыню. Он ощущал, что преследователи не отставали от них. Тайна нападений, возможно, скоро будет раскрыта, и, возможно, ее объяснение окажется не из приятных.
   Профессор не спал всю ночь. Через некоторое время тьма немного рассеялась, вышла луна, показались звезды. Было около трех часов ночи, когда он увидел в пустыне свет. Но не был в этом уверен, поскольку свет казался очень слабым. Это была просто светящаяся точка под северным горизонтом, но он обладал очень острым зрением и полагал, что все-таки видит свет.
   Он осторожно поднялся и достал из мешка мощный бинокль. Он старался не шуметь, чтобы не разбудить никого из спящих. Он не хотел, чтобы кто-то беспокоился. В лунном свете, он теперь отчетливо видел, что яркая точка - это свет. Он перемещался из стороны в сторону; профессор перевел бинокль дальше на запад и увидел там другой свет, перемещавшийся точно так же.
   "Кто-то подает сигнали факелами, - сказал он. - И, думаю, это те, кто нас преследует".
   Факелы погасли, профессор, наблюдая до наступления рассвета, больше ничего не заметил. Он ничего не сказал другим, и они не подозревали, что он не спал всю ночь.
  

ГЛАВА XXII. СХВАТКА В ПУСТЫНЕ

  
   - Как здорово, - сказал Джед, когда они снова двинулись в путь, - что Аризона Плейс становится все ближе и ближе, и когда я доберусь туда, парни, я буду долго отдыхать в тени под деревьями. Я вижу то, чего вы не видите, в красном раскаленном песке; я вижу человека, которого я когда-то знал. Он нанялся к скупому фермеру. Фермер кормил его хлебом из кукурузы и черной патоки. Он давал ему его каждый день. Спустя шесть месяцев Джейк, так звали того человека, сказал: "Кукуруза и патока - прекрасная еда, но если я завтра не получу что-нибудь другое, то просто тебя прибью".
   После этих слов, они прошли чуть менее мили и заметили фигуру человека. Человек шел по пустыне, и это было странное зрелище.
   - Кто бы это мог быть? - воскликнул Джед. - Это весьма любопытно и интересно!
   Профессор достал из мешка бинокль и долго смотрел на человека. Когда он опустил прибор, его глаза вспыхнули.
   - Он приближается к нам и кого-то напоминает, - сказал он. - Но я не уверен. Ничего не могу сказать, пока он не подойдет поближе.
   Человек направлялся прямо к ним, и, по мере его приближения, они увидели, что он едва передвигает ноги. На его голове виднелись остатки шлема, похожего на тот, что был на голове профессора Лонгворта, его одежда превратилась в пыльные лохмотья, от обуви почти ничего не осталось. Он был высоким, худым, а его нос напоминал клюв ястреба.
   - Профессор Крейкшенк! - произнес профессор Лонгворт весьма недружелюбным тоном.
   - Да, это я, профессор Лонгворт, - ответил Крейкшенк, - и только необходимость заставляет меня обратиться к вам за помощью. Прошу поверить, мне это столько же неприятно, сколько и вам. Но мой проводник и слуга бросили меня в горах, забрав лошадей и поклажу, заставив меня голодать. Я питался корнями, орехами и всем, что мог найти. Я думал, что умру в пустыне, но заметил вас и, как видите, сумел до вас добраться. Неужели, профессор Лонгворт, вы откажете в помощи вашему ученому собрату?
   - Разумеется, нет, - сказал профессор Лонгворт, по-прежнему холодно. - Джед, дай ему воды и еды.
   Крейкшенк пил и ел с жадностью, и мальчики почувствовали жалость к нему. У него с собой не было ничего, он объяснил это тем, что слуги забрали все; он был похож на человека, находящегося на последней стадии отчаяния.
   - Вы возьмете меня с собой? - спросил он.
   - Разумеется, - все так же холодно ответил профессор Лонгворт. - Мы не можем позволить себе бросить человека, оказавшегося в такой ситуации. Мы направляемся в Феникс.
   - Меня это вполне устраивает, - сказал Крейкшенк с глубоким вздохом. - Профессор Лонгворт, мы были соперниками, но, надеюсь, не врагами. Сейчас мы даже не соперники. Признаю, что моя экспедиция потерпела неудачу, а ваша, судя по всему, была успешной. Вижу, ваши мешки набиты образцами.
   - Да, - сухо подтвердил профессор Лонгворт, - мои сумки набиты камнями Аризоны, но я не собираюсь это с вами обсуждать. Мы - ученые, профессор Крейкшенк, и вы должны меня понять. Я должен хранить все в секрете, пока не оповещу мир о своем открытии.
   Профессор Крейкшенк весело рассмеялся.
   - Я вас понимаю, - сказал он. - Это ваше открытие, профессор Лонгворт, и я не имею права даже на самую мельчайшую долю в нем. Я потерпел поражение, вы спасли мне жизнь, так что я был бы последним человеком, если бы попытался проникнуть в ваши секреты.
   Профессор Лонгворт был с ним полностью согласен. Однако ситуация была в некоторой степени обескураживающей. Появился пятый человек, которого они не могли бросить, но который не мог разделить с ними их успех. Он был с ними и - не с ними. Они попытались найти лучший выход из ситуации, а потому Джед и оба мальчика, правильно поняв подсказку профессора, заговорили о мешках с камнями из Аризоны.
   Вскоре они возобновили свое движение к югу, углубляясь в пустыню. Отблески света слепили глаза, горячий ветер обжигал лица. Но профессор Крейкшенк был весел, он радовался своему спасению. Он выказывал возбужение, естественное для человека, избежавшего неминуемой смерти, и оно нравилось мальчикам.
   "Профессор Лонгворт не любит его, - подумал Чарльз, - но это может объясняться научным соперничеством".
   Они двигались намного медленнее. Медное солнце висело над головой, песок был похож на раскаленные волны.
   Чарльз снова вспомнил слова Анании Брауна:
   - Пространство, не имеющее края и неизменное... Темные серые равнины, такие причудливые и такие странные! Лишенные растительности, безжалостные, но прекрасные...
   В полдень они сделали привал, чтобы немного отдохнуть и покормить животных, но постоянно менявший направление ветер обжигал песком их лица, подобно горячему пеплу.
   - Думаю, к ночи мы достигнем оазиса, - задумчиво произнес профессор. - Я делал заметки, путешествуя на север, и, кажется, не ошибаюсь в нашем местонахождении. Там есть немного воды, юкка и трава для животных.
   - Такое место как раз для меня, - сказал Герберт. - Но, разве есть что-либо прекраснее гор, которые мы оставили? Разве найдется река, прекраснее той, которая течет там? Трава и деревья, прекраснее тех, что там растут?
   Все рассмеялись, несмотря на то, что Герберт говорил совершенно искренне.
   - Эти парни оказались настолько глупы, чтобы отправиться искать приключений в горах, где я и нашел их прошлой осенью, - сказал профессор Лонгворт профессору Крейкшенку.
   - Замечательные парни, - отозвался тот.
   К ночи они действительно добрались до оазиса, - долины или впадины, укрытой высокими каменными образованиями, выступавшими из пустыни подобно голым ребрам. В ее центре имелся водоем, тридцати-сорока футов в поперечнике и глубиной почти в фут, образованный небольшой речкой, вытекавшей из-под камня и скрывавшейся под камнем. Водоем был окружен сочной травой, здесь росли несколько деревьев.
   Это было прекрасное зрелище для изнуренных жаром и жаждой путешественников, когда они оказались возле воды. Лошади, почуяв ее запах, ускорили шаг. Мулы подняли головы, испуская хриплые, но радостные крики, и бросились вперед. Герберт подбросил в воздух свою старую, потрепанную шляпу, глядя на лошадей и мулов. Остальные были более спокойными.
   - Выглядит очень соблазнительно, - сказал Джед. - У нас, в Кентукки, полно источников, вода в них чистая и холодная, но я не знаю, видел ли я когда-нибудь воду, выглядевшую лучше, чем эта.
   Стаи диких птиц взлетели с криками, когда животные бросились к воде; Чарльз и Джед подстрелили пару жирных уток, которых они зажарили и нашли очень вкусными. Вода была относительно прохладной и свежей, и им казалось, что они нашли одно из самых гостеприимных мест на земле.
   - Я уже говорил вам на днях, парни, что наша пустыня относительно маленькая, - сказал профессор, пока Джед занимался костром, - и значительно уступает могучим пустыням Старого Света, но и здесь человека подстерегает смерть от жары и жажды.
   - Эта судьба ожидала и меня, если бы я продолжил пересекать ее в одиночку, - сказал профессор Крейкшенк, взглянув на пески и содрогнувшись.
   - Вы ведь знакомы с пустынями Азии и Африки, не так ли? - спросил профессор Лонгворт.
   - Мне доводилось бывать там, - скромно ответил Крейкшенк.
   - Полагаю, вы представляли какой-нибудь университет? Не назовете мне его?
   Профессор Крейкшенк покачал головой и улыбнулся.
   - Пусть мой бедный университет и мои скромные степени покоятся в безвестности, - сказал он. - Потерпевший поражение не заслуживает того, чтобы говорить о себе. Я ощущаю себя так, профессор Лонгворт, что мне хочется навсегда скрыться где-нибудь на Западе.
   Профессор Лонгворт нетерпеливым движением повернулся к жареной утке, которую протянул ему Джед. Он ел с аппетитом, и какое-то время говорил меньше остальных. По крайней мере, меньше профессора Крейкшенка, который, не умолкая, болтал о Западе, с которым, казалось, был хорошо знаком.
   - Замечательная страна! Замечательная! - говорил он. - Дикая и живописная, бесконечная в своем разнообразии!
   - Это правда, - подтвердил Чарльз. - Я родился там, и мне она нравится.
   - Я там не родился, - сказал Герберт, - но тоже научился любить ее.
   - Молодежь легко приспосабливается, - доброжелательно произнес профессор Крейкшенк, удобно вытягиваясь на траве во весь рост. В этот момент он Герберту даже понравился. "Легко приспосабливается"; казалось, профессор подобрал самое подходящее слово. Крейкшенк понемногу приходил в себя и даже был кое в чем полезен. Он помогал Джеду собирать дрова для костра, выказал немалые познания в кулинарии и в целом выглядел опытным путешественником по пустыне.
   - Я оказался в весьма плачевном положении, - говорил он со слабым смехом. - Я отправился в северную Аризону с намерением совершить великие открытия. Я собирался превзойти всех, даже таких опытных и известных ученых, как профессор Лонгворт; и вот я здесь, обобранный ворами. Мне повезло только в том, что я нашел не одного доброго самаритянина, а сразу четверых.
   Он улыбался так, что Герберт понемногу проникался к нему симпатией. Ситуация тому способствовала. После песка, жара и бликов пустыни, маленький оазис был желанным убежищем, а вид проточной воды, настоящей пресной воды, которой можно было напиться вдоволь, и пруда, в котором можно было искупаться, освежал душу и чувства. Теперь Герберт понимал, что такое "тень огромного камня посреди изнуренной земли".
   После ужина все окунулись в пруд, и теперь спокойно лежали возле догорающего костра, на котором Джед готовил ужин. Животные щипали траву у края воды, а мешки с "образцами пород" были сложены на расстоянии четырех-пяти футов. Ночь была прохладная, даже морозная, высоко в небе сияли звезды, - товарищи Джеда. Наступило время отдыха для людей и животных, время покоя и сна.
   Профессор Эразм Дарвин Лонгворт лежал возле костра, с огромным шлемом на голове, его глаза скрывались за толстыми стеклами очков. Профессор не шевелился и не разговаривал, но он не спал и даже не дремал. Он думал о своем побежденном сопернике, профессоре Крейкшенке. Видел ли он его когда-нибудь на собрании какого-нибудь научного общества? Какова была его репутация? На чем он специализировался? Какие статьи были подписаны его именем? Он не мог этого вспомнить, был сильно раздражен и обеспокоен этим. Его взгляд постоянно возвращался к двум мальчикам, ставшим для него почти родными сыновьями. Ответственность за них давила на него все сильнее, поскольку профессор не забывал о таинственных преследователях, которые приходили по ночам, и могли прийти снова.
   Разговор прекратился. Ночь стала еще холоднее. Млечный Путь распростерся по всему небу, звезды, приятельницы Джеда, перемигивались друг с дружкой и с ним. Дикие птицы, несмотря на то, что их стало меньше, вернулись к пруду и плавали возле противоположного берега.
   - Спать! Спать! - сказал профессор. - Завтрашний день будет более жарким, чем сегодняшний, пыли будет больше, и нам понадобятся все силы, чтобы пройти как можно дальше.
   Профессор Лонгворт пристроился рядом с углями, Крейкшенк - в центре. Первым дежурить выпало Джеду; остальные, закутавшись в одеяла и использовав седла вместо подушек, задремали. Вскоре после полуночи Чарльз сменил Джеда и, для лучшего обзора, присел на камне над лагерем. Отсюда он мог видеть гораздо дальше, чем от пруда.
   Чарльз закутался в одеяло, поскольку ночной воздух пронизывал его холодом, и чувствовал себя одиноким даже более чем в горах. Не было никаких убеленных сединами мудрых вершин, кивавших ему, не было большого леса, напевавшего приятные песни под аккомпанемент ветра. Перед ним лежала только громадная серая пустыня, к тому же еще и мертвая. Он посмотрел вниз на маленький оазис, на трех спящих товарщей, добрых и преданных, и странника, обратившегося к ним за помощью.
   Затем перевел взгляд с оазиса на звезды. Он разделял восхищение Джеда. Небо было прекрасно своей, особенной, красотой. Созвездие следовало за созвездием, и он пытался разглядеть в них те причудливые формы, которые присвоили им астрономы.
   Мальчик неподвижно сидел на камне. В долине не было видно никакого движения. Ничто, попадавшее в поле его зрения, не сдвинулась ни на дюйм. Где-то вдали койот, одинокий волк пустыни, запел свою унылую песню. Это был странный звук, на одной ноте, и Чарльз неожиданно почувствовал странное сходство с одиноким зверем пустыни. Ему стало холодно, но это был внутренний холод. Он снова огляделся. Все вокруг было неподвижно, из костра, последними искрами, уходила жизнь.
   Койот снова завыл, теперь уже гораздо ближе, и его невыразимо скорбный вой эхом отозвался жалобными отголосками в пустыне. Чарльз увидел темную фигуру, крадущуюся между двумя холмами, и выстрелил бы в это жалкое существо, если бы не боялся потревожить своих товарищей.
   Он еще раз окинул взглядом долину и спящих. А затем вгляделся более внимательно. Ему показалось, что какой-то сгусток темноты переместился! Да, он и в самом деле двигался! Что-то длинное, тонкое, извивающееся, подобно змее, повторяющее все изгибы поверхности. Он смотрел, как это приближается, словно очарованный, и снова услышал вой койота. Наконец, фигура поднялась и быстро направилась к животным. В тот же момент раздался крик, а затем выстрел, и профессор Лонгворт вскочил, с дымящимся ружьем в руке. В ответ также раздался выстрел, из револьвера, и пуля просвистела над головой Чарльза.
   Профессор Крейкшенк бросился прочь от животных и скрылся среди деревьев, прежде чем Чарльз успел выстрелить. Койот больше не выл, но едва Чарльз спрыгнул с камня и присоединился к товарищам, раздался еще один выстрел, на этот раз - из ружья.
   Профессор Лонгворт был в ярости. С него свалился его шлем, обнажив блестевшую в лунном свете лысину.
   - Негодяй! Мерзавец! Мошенник! - воскликнул профессор. - Я всегда считал его мошенником, притворяющимся ученым с университетскими степенями! Ах, Чарльз, пока ты сторожил врагов вне лагеря, я, подозревая предательство внутри, упустил негодяя! Но теперь мы знаем, что происходит! Кто-то пытается добраться до нашего золота! Я не знаю, кто именно, но они охотятся именно за ним!
   - Ложитесь, профессор! Ложитесь! - вдруг крикнул Чарльз, дернув профессора за ноги. И как раз вовремя. Пуля просвистела там, где мгновение назад находилось тело профессора; Джед, заметив вспышку, выстрелил в ее направлении. Раздался вскрик и звук падения. Выстрелы участились, битва в пустыне разгоралась.
   - Не вставайте! - крикнул Чарльз.
   Это был хороший совет, и остальные последовали ему, прижавшись к земле за седлами, как это уже сделал Джед. У них было небольшое преимущество. Они лежали в темноте, а силуэты их врагов, если бы они появились на краю оазиса, были бы хорошо заметны.
   Стрельба прекратилась, настала настороженная тишина.
   - Никто не ранен? - прошептал профессор.
   - Все в порядке, - ответил каждый.
   Внезапно раздался выстрел, а вслед за ним - яростный, дикий крик боли. Одна из лошадей, оборвав привязь, метнулась к другой стороне оазиса, а затем обратно.
   - Бедное животное! - сказал профессор. - Хотелось бы мне поквитаться за этот выстрел!
   - Может быть, у вас будет такой шанс, - сказал Джед. - Это все любопытно и интересно, может быть, мне это только кажется, но, вроде бы, вон там имеется что-то, похожее на голову. Ты видишь это, Чарли?
   Чарльз выстрелил в голову, показавшуюся над камнем.
   - Не знаю, голова ли это, - ответил он, - но, надеюсь, это была она.
   В нем кипела ярость битвы.
   - Не сомневаюсь, они хотят получить наше золото, - сказал профессор. - Но мы используем его в качестве защиты от них. Ну-ка, парни, помогите мне.
   С большим трудом они сложили вокруг себя тридцать мешков с золотом и укрылись внутри. Это было более-менее надежное укрытие, и профессор улыбнулся в темноте.
   - Мы здесь в большей безопасности, - сказал он. - Вода и еда под рукой, и нам, в осаде, лучше, чем осажадающим, которые находятся в пустыне.
   Длительное время они лежали совершенно неподвижно. Раненая лошадь перестала ржать, остальные животные успокоились. Небо оставалось таким же чистым, как и прежде, звезды перемигивались, словно бы с интересом наблюдая за происходящей внизу схваткой. Наверху появился едва различимый силуэт, но острые глаза Джеда увидели его. Раздался выстрел. Тело скатилось в оазис и осталось лежать неподвижно. Герберт вздрогнул, но тут же взял себя в руки. Здесь, в пустыне, не могло быть иначе.
   - Одним врагом меньше, - спокойно заметил профессор.
   Снова наступила тяжелая тишина. Ожидание и наблюдение ужасно нервировали Герберта. Он хотел действия, но вынужден был лежать неподвижно и напряженно всматриваться в ночь. Ему начало казаться. Он видел фигуры, карабкающиеся по камням, и слышал звуки, которых, - он знал это, - на самом деле не было.
   Вскоре, однако, они услышали в отдалении выстрел, и Герберт понял, что это ему не показалось.
   - Что бы это могло значить? - воскликнул Джед. - Может быть, они перессорились? Это весьма любопытно и интересно!
   Профессор был удивлен не меньше остальных, но ничего не сказал.
   - Профессор, - предложил Чарльз, - я могу пробраться вон в ту кучку пиний. Думаю, скоро они попытаются атаковать нас, и тогда я окажусь у них во фланге. Они этого не ждут, и это может здорово помочь нам.
   - Да, - согласился профессор, - это было бы замечательно.
   Чарльз скользнул в купу пиний и, когда затаился в глубокой выемке, услышал в отдалении слабый выстрел из ружья, а затем крик. Удивление его увеличилось. Возможно ли, чтобы нападавшие перессорились и теперь стреляли друг в друга?
   Он лежал неподвижно в укрытии пиний и внимательно наблюдал. У него, подобно Герберту, также разыгралось воображение. Грубые каменные ребра приобрели странные фантастические формы. Он слышал много странных звуков, и сердце его временами останавливалось, но он не позволял себе испугаться или отвлечься и неподвижно ждал развития событий.
   Ближе к рассвету Чарльз увидел скользящие по камню силуэты. Вдруг один из них поднял руку и со стоном скатился вниз. Над пустыней в третий раз раскатилось эхо отдаленного ружейного выстрела. Но Чарльзу некогда было думать об этом сейчас, ему следовало спешить. Он выстрелил в первого нападавшего, со стороны мешков с золотом прозвучали еще три. Двое мужчин упали, трое замерли в нерешительности. Это позволило Джеду подстрелить еще одного; оставшиеся двое бросились бежать.
   Чарльз вскочил на ноги, и в этот момент один из убегавших неожиданно развернулся к нему. Это был Крейкшенк, с пистолетом в руке, и на мгновение они застыли. Мужчина больше не улыбался. Он был охвачен яростью, отчаянием и злобой. Его револьвер был поднят, ружье Чарльза - опущено. Мальчик был в его власти, но в это время откуда-то с края оазиса раздался выстрел; пистолет выпал из руки профессора, его высокая, худая фигура покачнулась, а затем упала на землю. Над каменистым гребнем появилось темное лицо Серого Волка, апача. Он расплатился со своим долгом, он сделал это в тот момент, когда его вмешательство оказалось нужнее всего, и Чарльз понял это.
   Серый Волк сделал значительный жест рукой, после чего исчез. Последний из нападавших, оставшийся в живых, изо всех сил пришпоривал своего пони.
   Чарльз вернулся в оазис. Его товарищи, невредимые, стояли возле Крейкшенка, лицо которого исказилось от боли, на нем ясно читались ненависть и отчаяние. Остальные нападавшие лежали неподвижно. Крейкшенк слегка приподнялся на локте.
   - Вы победили, профессор, - сказал он, глядя на Лонгворта. - Мне никогда не удавалось обмануть вас, даже на мгновение, и я знал это. Я мог заставить думать о себе, как о великом ученом, кого угодно, но только не вас. Тем не менее, я и в самом деле образованный человек.
   - Кто вы? - спросил профессор. В голосе его прозвучала жалость, когда он смотрел на Крейкшенка, поскольку понимал, что тот не проживет и пяти минут.
   - Я? Я - Стивен Эрп, главарь банды Эрпа, лихих ребят, убитых вами и каким-то тайным врагом, которого мы не видели.
   Лицо мужчины сморщилось, они ждали, когда он снова заговорит; он заговорил, медленнее, с очевидным усилием.
   - Полагаю, отправляясь в дальний путь, мне следует признаться, что нам было нужно ваше золото. Это я пытался узнать секрет Анании Брауна, - помните черные отметки на его ладонях? Я долгое время следил за вами в каньоне, мы ждали, когда вы сами принесете золото нам, - но мы проиграли.
   Он закрыл глаза; они ждали, когда он продолжит, но он молчал. Крейкшенк был мертв. Они похоронили его, и пустыня навсегда скрыла этого человека, кем бы он ни был.
   На следующий день, когда они двинулись в путь, Чарльз рассказал о Сером Волке.
   - Любопытный поступок, - задумчиво сказал профессор. - Говорят, апачам не ведома благодарность, но это доказывает обратное. Тем не менее, возможно, он был вдохновлен любовью к убийству; к тому же, он находился в относительной безопасности, стреляя в людей Эрпа, пока они стреляли в нас. Но было бы дурно с нашей стороны сомневаться в его благородных мотивах.
  

ГЛАВА XXIII. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА

  
   Они продолжали двигаться; профессор Лонгворт снова вернулся к теме апачей и Серого Волка.
   - Как я уже говорил, - заметил он, - Серый Волк, несомненно, оставит нас в покое, и вряд ли нам стоит ожидать нападения со стороны его воинов. Как я понимаю, он уведет их обратно в горы, но, к сожалению, существуют различные племена апачей. Вы здорово повзрослели, мальчики, и теперь мне нет необходимости скрывать от вас, что апачи вышли на тропу войны. И мне очень хотелось бы, чтобы мы поскорее покинули их землю.
   - Мы не можем двигаться быстрее из-за золота, - сказал Джед, - и не можем бросить его, поскольку это все равно не избавит нас от опасности.
   - Это верно, - отозвался профессор. - К сожалению, богатство становится причиной опасности не только в городе, но и в пустыне.
   Чарльз ясно видел беспокойство профессора, но не разделял его. Ему казалось, что они одержали победу над всеми своими врагами, и теперь им ничего не угрожает. Они избежали нападения апачей, они нашли селение на скалах, они отыскали потерянное золото, они отбились от индейцев, наконец, уничтожили Эрпа и его бандитов.
   Чарльз не верил, что их может ожидать неудача; он чувствовал себя счастливым, передвигаясь по пустыне. Он строил воздушные замки, и Герберт, его товарищ, делал то же самое. Покинув оазис, они снова углубились в пески, пополнив запасы пресной воды, чувствуя себя отдохнувшими и посвежевшими.
   Оазис быстро исчез из виду. Не прошло и получаса, как скрылись верхушки деревьев. Их закрыли песчаные холмы, их снова окружала пустыня, мрачная и голая, в которой лишь изредка попадался одинокий кактус. Ветра не было, песок оставался спокойным, но солнце припекало, и вскоре они стали испытывать жажду. Палящий воздух окутывал их, подобно одеялу, но это было лучше, чем ветер, бросавший в лицо раскаленный песок.
   Вскоре после полудня они обнаружили несколько пиний в маленькой впадине, и расположились лагерем в их тени. Деревья были довольно высокими, но здесь не имелось ни капли воды.
   - Возможно, если начать копать, мы смогли бы найти воду, - сказал профессор Лонгворт. - Она просачивается сквозь песок и питает корни. Удивительно, как распускают корни деревья, растущие в пустыне, чтобы добраться до воды, для них жизненно важной. Признаюсь, я тоже хотел бы добраться до воды, но у нас нет времени.
   Они отдали часть драгоценного запаса воды лошадям и мулам, и с удовольствием провели бы остаток дня среди пиний, чтобы двинуться в путь прохладной ночью, но профессор Лонгворт был против. Ему не терпелось как можно быстрее оказаться в Фениксе, и он настоял на том, чтобы двинуться в путь немедленно.
   Во второй половине дня им на помощь пришли облака, совсем небольшие, не обещавшие дождя, но хоть немного смягчавшие ярость солнца. Было чудесно иметь над головой небо, которое можно было, - при наличии воображения, - считать серым, и мальчики снова воспрянули духом.
   - Я знаю, что дождя не будет, - сказал Чарльз, - но мне нравится думать об обратном. Никакой дождь для меня сейчас не был бы сильным. Я подставил бы ему лицо, и пусть бы он хлестал меня по нему с любой силой, на какую способен. Я хотел бы почувствовать, как вода проникает сквозь мою одежду и течет по моему телу.
   - Какой смысл думать о том, чего случиться не может? - сказал Джед. - Это делает тебя похожим на одного парня, который мучился жаждой, всегда видел перед собой воду и никогда не мог до нее добраться.
   - Полагаю, ты прав, Джед, - со смехом отозвался Чарльз. - Пожалуй, я больше не буду думать о дожде.
   Профессор достал свой мощный бинокль и внимательно осмотрел горизонт. Он не увидел ничего, кроме песка, одиноких кактусов, иногда - уродливой юкки. Он почувствовал облегчение, однако его опасения не развеялись целиком, когда он снова повел вперед маленький отряд. Когда наступила ночь, они находились на открытом месте, и продолжали двигаться еще пару часов после наступления темноты, прежде чем разбить лагерь.
   Ночь была холодной, после ужина они закутались в одеяла. Лошадей и мулов спутали, мешки с золотом уложили в центре лагеря. Они не стали устанавливать дежурство, поскольку были уверены, что если кто-то попытается приблизиться, обеспокоенные животные подадут знак.
   Чарльз очень устал от долгих часов езды по однообразной пустыне, но никак не мог уснуть. Он лежал в южной части маленького лагеря. Ночь выдалась очень тихая. Утомленные лошади и мулы дремали. Мальчику было тепло и уютно в одеялах, но беспокойство профессора, совершенно очевидное, передалось и ему. Он пытался убедить себя, что это глупо, но после того, как остальные уснули, увидел слабый свет на юге.
   Свет был таким крошечным, что он пару раз терял его из виду и снова находил, благодаря неровности линии горизонта. Сначала он подумал, что это какое-то природное явление, не имеющее никакого отношения к человеку, но свет становился все ярче. Он осторожно разбудил профессора, и они стали наблюдать за светом вместе.
   Тот находился, кажется, на расстоянии двух-трех миль, и хотя сначала располагался возле уровня земли, вскоре стал подниматься над ней, и теперь горел ровно, не исчезая. Чарльз понял, что этот свет означает присутствие человека.
   - Апачи? - шепотом спросил он.
   - Думаю, что да, - ответил профессор Лонгворт.
   - Смотрите! - прошептал Чарльз.
   Внезапно свет стал совершать быстрые круги. Чарльз и профессор внимательно наблюдали за ним с минуту, после чего, когда глаза мальчика устали, он сказал:
   - Ах!
   На западном горизонте появился еще один свет, поведший себя так же, как первый. Профессор взглянул на него.
   - Апачи! - пробормотал он. - В этом нет никаких сомнений. Они подают друг другу сигналы, и можно с уверенностью сказать, что эти сигналы касаются нас. Я боялся этого, мальчик мой, я этого боялся!
   - Кажется, они перерезали нам путь, - сказал Чарльз.
   - Да, они между нами и Фениксом. Мы можем попытаться скрыться от них ночью, но утром они наверняка заметят нас на открытой местности. К тому же, возможно, их число слишком велико, чтобы сражаться с ними лицом к лицу. Это какое-то другое племя, не то, к которому принадлежит Серый Волк.
   - Что же нам делать?
   - Нам нужно снова двигаться на север. Я не видел всей Аризоны, но я тщательно изучал ее по картам; нам нужно найти низкие горы или, по крайней мере, холмы, расположенные милях в пятидесяти к северу. Там мы смогли бы уйти от апачей или, если бы они загнали нас в угол, у нас было бы больше шансов защититься.
   - Значит, уходить нужно прямо сейчас?
   - Несомненно. У нас нет всего необходимого, но нам нельзя ожидать здесь приближения апачей. Вероятно, какой-нибудь воин увидел нас или наш след и сообщил остальным.
   Они разбудили Герберта и Джеда, оседлали и нагрузили животных и отправились на север. Они снова увидели сигналы около оазиса, но после этого все погрузилось в тишину и мрак. Все четверо были сильно обеспокоены. Они понимали грозящую им опасность, исходившую от апачей, и погоняли своих уставших животных. Долгое время все молчали. Первым заговорил Джед.
   - Нет ничего хорошего в том, что апачи пытаются вернуть нас в горы, - сказал он.
   - Им это не нужно, - мрачно отозвался профессор. - Им нравится добывать скальпы, и они рассчитывают на нас.
   Джед снял шляпу и с беспокойством ощупал свою голову.
   - У меня длинные волосы, - пробормотал он. - И я всегда этим гордился.
   - Только подумай, какой прекрасный скальп им достанется, Джед, - сказал Герберт.
   Но шутка прозвучала довольно мрачно, и больше они на эту тему не говорили. Лошади начали спотыкаться от усталости, и они вынуждены были остановиться. Поднялся ветер, начавший бросать песок им в лицо. Но сейчас они нисколько не возражали. Они даже радовались этому. Ветер заметал их следы. И чем сильнее становился ветер, там больше у них было шансов оторваться от преследователей.
   Они позволили себе час отдыха. Затем, когда холод ощутимо дал себя знать, продолжили движение и не останавливались до рассвета.
   Когда развиднелось, все увидели череду холмов на севере, и это было замечательное зрелище, но, поднявшись на возвышенность, профессор достал бинокль и обратил все свое внимание на юг. Наконец, он снова убрал бинокль и издал негромкое восклицание. Мальчики поняли.
   - Они там?
   - Да, - ответил профессор. - Я надеялся, что в темноте мы от них оторвемся, но я могу разглядеть группу воинов, человек двадцать пять - тридцать. Они пока еще далеко, но они нас догоняют.
   Все четверо с тревогой переглянулись. Песок скрывал их следы, но апачи, самые жестокие из индейцев, все же не потеряли их. У четверых не было скалы, подобной форту, на которой они могли бы отражать атаки индейцев. Они находились на открытой равнине, среди перемещающихся песков, под беспощадным солнцем. Тем не менее, возможность оставалась. Они видели слабый контур холмов на севере, и могли отыскать там убежище. Профессор Лонгворт поступил правильно, изменив их первоначальный маршрут.
   - Нам нужно продолжать двигаться на север, - твердо сказал профессор. - У нас есть преимущество, и хотя наши животные устали, мы можем успеть найти укрытие или какую-нибудь выгодную позицию, которая повысит наши шансы.
   Джедедайя Симпсон ничего не сказал. Без бинокля он не мог видеть апачей, но если профессор сказал, что они там есть, значит, они там были, и его охватила ярость. Он был спокойным человеком, но всему есть предел. Он хотел, чтобы его оставили в покое. Он не мог понять, почему вдруг нашлось такое множество людей, которые хотят лишить его жизни. Он постарался взять себя в руки, провел ладонью по стволу своего ружья, проверил курок. Что ж, если эти апачи так стремятся догнать его, пусть будет так. Он и его товарищи заставят их пожалеть об этом. Он снова взглянул на юг, но никого там не увидел, однако ярость продолжала бушевать в нем, как если бы враг находился у него перед глазами.
   Они попытались принудить животных двигаться быстрее, но мулы заартачились, и им пришлось отказаться от этого. Чарльз считал, что это, возможно, даже к лучшему, поскольку экономит их силы для последнего рывка.
   Двое мальчиков с тревогой смотрели в сторону холмов. Им хотелось, чтобы они приближались как можно быстрее. Они хотели их видеть более отчетливо. Они были похожи на потерпевших кораблекрушение, спасающихся в шлюпке и заметивших долгожданную землю. Но холмы оставались далекими. Только опытный взгляд мог отличить их от низко летевших облаков. Они опять двигались в полной тишине. Их снова огненными лучами обжигало солнце. Песок раскалился докрасна, они опустили шляпы, чтобы уберечь глаза. Лошади стали задыхаться, по временам всадники спешивались и бежали рядом с ними. Легкий ветерок, осыпая их песком и пылью, делал беглецов незаметными на фоне бесконечной пустыни.
   Чарльз оглядывался, снова и снова, но никого не видел. Обычный путешественник посчитал бы, что никакой опасности не существует, он уверил бы себя, что в пустыне нет никого, кроме него, но Чарльз знал, что это не так. Профессор Лонгворт не ошибался. Его разум всегда был предельно точен, и если он сказал, что видел апачей, значит, так оно и было.
   Они двигались в течение часа. Солнце поднималось все выше и выше, жар становился все сильнее. Их одежда пропиталась потом, мозг, казалось, плавился. Они едва шли. Животные с трудом передвигали ноги. Наконец, когда они остановились на песчаном холме, чуть выше остальных, то увидели далеко на юге крошечные фигурки, которые, казалось, подпрыгивали. Эти фигурки - теперь они знали, что профессор не ошибся в определении их числа - выглядели подобно куклам, управляемым рукой человека. Но это был всего лишь эффект разделявшего их расстояния. Это были апачи, преследовавшие их со страшной целью, о которой не хотелось думать. Четверо переглянулись, и каждый прочитал мысли остальных.
   - Они догонят нас, прежде чем мы успеем добраться до холмов, - сказал Чарльз.
   - Ты прав, - согласился профессор Лонгворт, запустив руку в карман своей куртки, - но если память мне не изменяет, нас может спасти кое-что другое. Как я уже говорил, у меня есть очень подробная карта Аризоны, и я всегда ношу ее с собой.
   Он вытащил ее, развернул и радостно вскрикнул.
   - Моя память меня не подвела, - сказал он. - Простите мне мои слова, но она, кажется, не подводит меня никогда. Прямо перед нами, в пяти милях отсюда, имеется замечательный колодец, которым с незапамятных времен пользуются индейцы, переселенцы и охотники за золотом. Он довольно своеобразный, и может стать для нас лучшей защитой, чем мы могли бы найти на холмах. Странно, что я не вспомнил о нем раньше.
   - Вы сказали, около пяти миль? - спросил Чарльз.
   - Ну, - ответил профессор, привыкший к точности, - может быть, около шести, или чуть больше четырех, но, думаю, пять - ближе всего к истине.
   - В таком случае, у нас есть шанс добраться туда раньше, чем апачи настигнут нас, - сказал Чарльз.
   - Да, они достаточно далеко. У нас даже будет время кое-что приготовить, чтобы встретить их.
   - И тогда, - с торжеством в голосе произнес Джедедайя Симпсон, - мы дадим им бой. Пусть только сунутся. Я устал бегать, профессор! Я так устал, что, говорю вам, мне кажется, я мог бы улечься на песок в каком-нибудь уютном, защищенном месте, и быть счастливым, словно птичка, стреляя целый день в апачей.
   - Джедедайя, - с упреком ответил профессор, - мне жаль, что ты проявляешь такие кровожадные инстинкты. Разве для того я учил тебя основам науки, чтобы ты постоянно давал этим инстинктам волю? Одно дело, сражаться для защиты себя, это необходимо; но упиваться сражением ради сражения - это обращение к себе первобытному. Очень боюсь, Джедедайя, что, несмотря на все мои усилия, ты так и останешься дикарем.
   - Это апачи вывели меня из себя, - извиняющимся тоном произнес Джед. - Как можете вы защищать их, если они преследуют нас с одной-единственной целью: раздобыть наши скальпы?
   - На этот раз, Джед, - сказал профессор, - я признаю, что апачи поступают самым отвратительным образом, а также то, что тебе, возможно, напекло голову. Но все-таки постарайся держать себя в руках.
   Джедедайя промолчал, но кровь его продолжала кипеть. Он с любовью погладил ствол своего ружья, раскалившийся на солнце, думая о том, как будет действовать, когда придет время защищаться от кровожадных индейцев. Профессор еще раз внимательно взглянул на карту, убрал ее обратно в карман и, с удовлетворением вздохнув, ускорил шаг. Когда они поднялись на следующий гребень, он снова взглянул в бинокль, но теперь на север, а не на юг. Убирая бинокль, он опять облегченно вздохнул.
   - Я вижу колодец, - сказал он. - Рядом с ним растут деревья. Он не далее трех миль отсюда, и у нас будет время принять те меры предосторожности, о которых я говорил.
   Пройдя еще милю, они невооруженным взглядом увидели небольшую лощину, - кучку деревьев среди пустыни. Чарльз предположил, что вода поступает сюда откуда-то с дальних холмов или гор.
   Вскоре животные, почуяв воду, радостно заржали и ускорили шаг. Джедедайя Симпсон тоже радовался, но боевой дух все еще не оставил его. Он даже надеялся, что апачи не прекратят преследование и нападут на них. Он оглянулся, посмотреть, не находятся ли они на расстоянии выстрела. Нет, они были еще слишком далеко. Он вздохнул. Но причина его вздоха была иной, чем у профессора Лонгворта.
   Чарльз внимательно всматривался в оазис. Он был не похож на тот, где они сражались с бандитами. Он видел круглую долину или провал, поперечником в несколько сотен ярдов. Здесь пески пустыни уступали место скалам, а в центре, тесным кольцом, ярдов тридцать в поперечнике, росли дубы и осины. Мальчик знал, что деревья скрывают воду; это знали и животные, поскольку, несмотря на усталость, перешли на рысль, направляясь прямо к зарослям.
   Они спешились и остановились возле деревьев. Чарльз, двигаясь вперед, прошел между ними и взглянул вниз. Земля полого спускалась футов на восемь-десять к крошечной круглой поляне, поросшей высокой, сочной, ярко-зеленой травой. В самом центре имелось отверстие, похожее на колодец, глубиной в десяток футов, по дну которого текла сильная струя чистой холодной воды.
   - Лучшего нельзя и пожелать, - удовлетворенно заметил профессор Лонгворт. - У нас есть вода, трава для животных, защита из камня, и будет удивительно, если четверо таких хороших стрелков, как мы, вооруженные прекрасными ружьями, не смогут отбиться от тридцати апачей.
   Они провели животных между деревьями, вынужденные протискиваться, поскольку те росли очень близко друг к другу, затем спутились по склону к траве, где расседлали их, предварительно сняв мешки с сокровищами и сложив их возле колодца. Это отняло у них не более пяти минут, после чего профессор и Джед собрались вернуться к деревьям с ружьями в руках.
   - Чарльз, - сказал профессор, - спуститесь к воде, но не пейте слишком много. Затем возьмите ведра и напоите лошадей и мулов, но также не давайте им много воды. Независимо от того, насколько сильно вас мучит жажда, делайте то, что я вам говорю.
   Чарльз обещал, хотя сразу же почувствовал искушение нарушить данное слово. Он и его товарищ стояли у края колодца и смотрели на воду, текущую внизу. Деревья, необычной высоты и размера для этой местности, затеняли маленькую зеленую лужайку. Вода, на глубине в десять футов, манила к себе свежестью и прохладой.
   Чарльз взял оловянную чашку и стал спускаться. Наклонные стены представляли собой сплошной камень, с многочисленными выступами, так что спускаться было просто. Чем ниже он спускался, тем сильнее манила вода. Даже по виду можно было сказать, какая она вкусная и прохладная. Он опустил чашку двумя руками. Холод, после жара пыстыни, приятным покалыванием пробежал по всему его телу. Он наполнил чашку и протянул ее своему товарищу.
   Но тот тоже боролся с соблазном и чуть отодвинулся.
   - Нет, пей первым, - сказал он.
   - Ну же, Герберт! Не глупи! Поторопись, нам нельзя терять время попусту! - сказал Чарльз.
   Герберт опустошил чашку до последней капли и вздохнул. Протягивая ее товарищу, он сказал:
   - И еще немножко после того, старина, как напьешься ты. Это самая лучшая вода, какую мне когда-либо доводилось пить.
   - Следующую ты получишь нескоро, - строго сказал Чарльз. - Нужно уметь держать себя в руках, молодой человек.
   Он медленно выпил свою чашку, после чего попытался взять себя в руки. Первая, казалось, только раздразнила его; было так легко зачерпнуть вторую. Но он, громадным усилием, удержался и, взяв ведро, начал подавать воду животным, так близко сгрудившимся у колодца, что Герберту стоило немалого труда удерживать их, чтобы никто не свалился вниз. Они дали по ведру воды каждому, затем сделали еще по несколько глотков, после чего поспешили с ведром к деревьям, где профессор и Джед, с ружьями на коленях, вели наблюдение за пустыней.
   - Вы следовали моим инструкциям? - строго спросил профессор Лонгворт.
   - Да, - ответил Чарльз. - Мы пили совсем немного. Хотя я мог бы выпить это ведро, не оставив в нем ни капли.
   - Искушение было велико?
   - Ужасно.
   Профессор рассмеялся.
   - Представляю, - сказал он. - После того, как напьемся мы с Джедедайей, вы с Гербертом также можете повторить. Теперь, Джедедайся, пей первым, а я скажу тебе, когда остановиться.
   Джед схватил ведро и с жадностью припал к нему. Холодная вкусная вода лилась в горло, принося приятные ощущения каждой частичке тела, и словно смывала его кровожадность. Он снова начинал любить весь род человеческий, и был бы рад, если бы апачи перестали их преследовать и удалились с миром, по доброй воле. Это была замечательная вода, и чем больше он пил, тем сильнее она ему нравилась. Он поднимал ведро все выше и выше.
   - Джедедайя, остановись! Ты же взрослый человек! После стольких лет, в течение которых я старался подготовить тебя к различным испытаниям, ты не в состоянии проявить даже крохотную сдержанность! Если ты выпьешь слишком много воды, ты попросту умрешь!
   Он выхватил ведро у него из рук и строго посмотрел на него. Джед опустил глаза.
   - Я прошу прощения, профессор, - смиренно произнес он. - Я не выдержал искушения и пал.
   - На этот раз я тебя прощаю, - сказал профессор Лонгворт, - но в будущем помни, что ты - мужчина. Смотри на меня и следуй моему примеру.
   Он пил медленно и аккуратно, после чего позволил сделать по глотку Чарльзу и Герберту. Затем поставил ведро, наполовину полное, между деревьями, и строго сказал:
   - Оно останется здесь до тех пор, пока я не скажу. А теперь вернемся к апачам, они требуют нашего внимания гораздо больше.
   Индейцы теперь находились на расстоянии около мили от колодца, хотя, в ясном солнечном свете, казалось, что они гораздо ближе. Они шли медленно, линией, тянувшейся по пустыне на сотню ярдов. Профессор Лонгворт протянул бинокль Чарльзу, и, когда мальчик взглянул через него на врагов, он вздрогнул.
   В бинокль индейцы были видны очень отчетливо. Он видел их раскрашенные лица, жестокие глаза, длинные, грубые, черные волосы и обнаженные тела, покрытые странными узорами. Он знал, что пощады от них ждать не приходится. Среди них не было Серого Волка. Мальчик был рад, что стены, окружающие колодец, дают им надежное убежище, а их оружие - самое современное.
   - Зрелище малоприятное, - сухо произнес профессор Лонгворт, когда мальчик вернул бинокль. - Теперь, мастер Чарльз, мастер Герберт и ты, Джедедайя, - все вы должны набраться терпения. Апачи считают нас запертыми в ловушке, и, не будучи ограничены временем, станут играть с нами как кошка с мышью, оставаясь на безопасном расстоянии.
   Профессор не ошибся. Апачи остановились и спешились. Большинство из них стояли в тени кактусов и юкки, но Чарльз подумал, что солнце их не раздражает. Для них, детей жары, песков и кактусов, это был не более чем просто приятный летний день.
   - Жаль, что они не нападут на нас и не станут сражаться, как мужчины, - сказал Джед, в котором снова проснулся боевой дух, - вместо того, чтобы выжидать и стараться взять нас измором.
   - Боюсь, Джедедайя, им безразлично твое пожелание, - отозвался профессор Лонгворт. - Они, вероятно, знают, чего ты ждешь от них, и наверняка не будут этого делать.
   - Полагаю, профессор, вы правы, но скажите, нельзя ли мне еще воды?
   - Немного, Джедедайя, совсем немного! Берегись, я буду за тобой присматривать.
   Джед приник к ведру, но на этот раз вовремя остановился и вернул его на место. Апачи, через некоторое время, разделились на три отряда. Один остался возле юкки и кактусов, а два других обошли оазис справа и слева. Каждый отряд содержал по десятку воинов. Профессор Лонгворт быстро предложил план обороны.
   - Я буду следить за теми, кто справа, - сказал он. - Джедедайя возьмет на себя тот, что слева, а вы, парни, наблюдайте за теми, которые в центре, вон там, возле кактусов. У нас есть все преимущества, кроме числа. Склон и деревья дают нам прекрасное укрытие. Апачи же могут приблизиться к нам только по открытой местности, где им негде спрятаться. У нас есть вода и трава для наших животных, а у них - нет. Если мы проявим максимальную осторожность и терпение, думаю, нам будет сопутствовать успех. По крайней мере, если сделать математический анализ и свести его результат к процентам, я бы сказал, что у нас пятьдесят пять процентов против их сорока пяти.
   - Кроме того, наша крепость невелика, - сказал Чарльз. - Мы можем собраться в любом месте, откуда последует атака, в течение полуминуты, в то время как их отряды разделяет большое расстояние.
   - Совершенно верно, - одобрительно заметил профессор Лонгворт. - Ты рассуждаешь как военный, и это делает тебе честь. Насколько я могу судить, в настоящее время нападения можно не ожидать, и через полчаса, или около того, если я окажусь прав, ты, Герберт, можешь снова отправиться за водой. Нет ничего лучше, чем обеспечить себя хоть какими удобствами, а апачи пусть мучаются от жажды.
   Индейцы, разделившись на три отряда, оставались на расстоянии примерно в три четверти мили и ничего не предпринимали, разве что делали какие-то насмешливые жесты. Располагавшиеся напротив профессора Лонгворта, вели себя наиболее оскорбительно.
   - Джедедайя, - сказал он, - это может показаться моим недостатком, недостойным человека науки, но их поведение начинает меня раздражать.
   Они находились неподалеку друг от друга, так что могли переговариваться обычным тоном.
   - Мне кажется, они насмехаются над нами, - отозвался Джед.
   - Я совершенно уверен, что так оно и есть, - сказал профессор Лонгворт. - Эти люди представляют собой странное смешение ребенка и дикаря. Если снова прибегнуть к математике, я бы сказал, что в них шестьдесят процентов от дикаря и сорок - от ребенка. Мне хочется наказать вон того индейца, делающего самые неприличные и оскорбительные жесты! Нет, я должен остановить вас, мой краснокожий друг, поскольку сами вы не остановитесь!
   Он поднял винтовку с оптическим прицелом, ту самую, из которой убил шамана.
   - Возможно, я окажусь не настолько успешным, как раньше, - сказал он. - Такие выстрелы удаются редко, но, надеюсь, я смогу намекнуть нашему другу апачу, что его поведение неприлично, и он должен образумиться.
   Он долго и тщательно целился, после чего нажал на курок. Жестикулировавший апач внезапно замер и хлопнул себя рукой по плечу, после чего вскочил на свою лошадь и поскакал прочь. Другие апачи поступили так же. Профессор, отложив винтовку, взял бинокль.
   - Я ранил его в плечо, - сказал он. - Это несерьезное ранение, но он его почувствовал, у него пошла кровь. Вы выказали себя слишком глупым, мой друг, оказавшись в пределах достижимости винтовки с оптическим прицелом, и заплатили за это.
   Два других отряда апачей также отодвинулись по меньшей мере на полмили и остановились. Профессор удовлетворенно улыбнулся.
   - Пока они на приличном расстоянии, - сказал он, - нет причин, по которым нам следовало бы отказаться от удобств нашего убежища. Герберт, принеси нам еду, а кроме того, думаю, наконец-то мы можем выпить этой замечательной, холодной воды, сколько хочется.
   Герберт с охотой выполнил распоряжение, они подкрепили силы в тени деревьев. Одновременно с силами крепло мужество. Мальчикам казалось, что они могут выдержать сколь угодно длительную осаду, и единственное, чего надлежало опасаться, это нападения в темноте.
   - Ночь будет темной? - спросил Чарльз у профессора; он также привык относиться к нему как к человеку неограниченных познаний.
   - Напротив, - ответил тот. - Будет ясное чистое небо, полная луна и множество ярких звезд.
   - Значит, они не смогут подобраться к нам незаметно?
   - Полагаю, что нет. Поскольку наши острые глаза стали еще острее по причине страшной угрозы. Герберт, собери остатки еды. У нас много запасов, но, возможно, нам предстоит долгая осада, так что необходимо экономить. Вы с Чарльзом можете поспать, пока мы с Джедом будем наблюдать.
   Никто из мальчиков не хотел спать, но оба через короткое время заснули. Пока они спали, двое мужчин внимательно следили за пустыней. Апачи по-прежнему были разделены на три отряда и пока, по-видимому, не собирались ничего предпринимать. Профессор Лонгворт, даже в бинокль, не наблюдал среди них никакого движения. Расположившись на отдых, индейцы намеревались ждать.
   Солнце садилось. Холодные тени протянулись по раскаленному песку, череда далеких гор слилась с небом. Три точки на равнине, - три отряда апачей, - исчезли, но видимость оставалась прекрасной. Ночь наступила внезапно, показались звезды, яркие и многочисленные, как и предсказывал профессор. Он разбудил мальчиков, полагая, что сейчас лучше быть настороже всем; они заняли свои места и тоже принялись наблюдать.
   Сон освежил их, они не сомневались в профессоре Лонгворте и чувствовали себя уверенно.
   Они расположились в круге на равном расстоянии друг от друга. Профессор Лонгворт оставил бы двух мальчиков вместе, если бы это было возможно, но нападения можно было ожидать с любой стороны.
   Чарльз смотрел на север. Он, подобно остальным, расположился с максимально возможными удобствами и ждал. Он сидел на краю склона, прямо за величественными деревьями, где мог видеть происходящее между ними, сам оставаясь невидимым. Его позиция была прекрасной. Он сидел на мягкой траве, ружье покоилось перед ним. Дневная жара спала, среди деревьев дул прохладный ветерок. Лошади и мулы устраивались спать среди высокой травы. Из колодца доносился слабый шум ручья. Над головой, на огромном шелковом синем куполе, танцевали и перемигивались многочисленные звезды.
   Пустыня казалась идиллической. Те, кто скрывались в пышном зеленом оазисе, видели только мир и красоту, забывая о бескрайних песках. Но Чарльз не обманывался тишиной. Он пристально вглядывался в серое пространство пустыни. Луна и звезды давали достаточно света, чтобы он мог видеть на несколько сотен ярдов.
   Прошло много времени. Четверо наблюдателей обменивались короткими фразами; изредка профессор Лонгворт, оставив свой пост, поочередно подходил к каждому и старался ободрить.
   - Ночь будет светлой, - сказал он Чарльзу, - так что нам повезло. Апачи, зная, что мы будем за ними наблюдать, могут посчитать атаку слишком опасной и уйти. По крайней мере, я на это надеюсь, но, увы, это маловероятно.
   - Я думаю так же, - сказал Чарльз. - Они от нас не отстанут.
   - Очень возможно.
   Профессор направился к Герберту, поговорил с ним, после чего вернулся на свой пост. Чарльз продолжал смотреть на пустыню, где не было заметно никакого движения. Прошло несколько часов, ночь действительно оставалась светлой. Луна и звезды светили ярко, Чарльз прекрасно видел все на расстоянии в четыреста-пятьсот ярдов.
   Несколько раз он слышал шорох крыльев среди деревьев. Это поздние птицы возвращались в свои гнезда. С севера донесся слабый вой - на охоту вышел голодный койот.
   Чарльз подумал, что уже наступила полночь; его глаза устали от пристального разглядывания серой пустыни. Теперь он видел даже то, чего в ней на самом деле не было. Эти объекты были созданы его воображением. Шло время, они исчезали, пока, наконец, один исчезать не пожелал. Это было всего лишь черное пятнышко на поверхности пустыни, маленькое и непроницаемое, подобно тени, но оно не исчезало. Это привлекло внимание Чарльза. Он сосредоточил на нем взгляд и увидел, что оно движется по направлению к оазису.
   Чтобы быть уверенным в том, что воображение не обманывает его, он на некоторое время отвернулся, потом снова взглянул. Пятнышко было почти там же, - оно, казалось, немного приблизилось. Оно было совершенно плоским. Слово "тень" прекрасно ему подходило. Затем он увидел за ней еще одну "тень", потом еще и еще...
   Чарльз приподнялся. Он видел их так много, что они не могли быть игрой воображения. Он старался рассуждать подобно профессору, точно и ясно. Сведя все к процентам и чувствуя, что положение становится серьезным, он тихо окликнул профессора Лонгворта, который тут же присоединился к нему.
   - Вы видите вон там линию "теней", которые приближаются к нам? - спросил мальчик.
   - Вижу, - отозвался профессор, - и эта линия "теней" на самом деле апачи. Ты прекрасный наблюдатель, Чарльз. Ты вовремя их обнаружил, так что теперь мы предупреждены. Позови Джедедайю и Герберта, и мы подготовим незваным гостям достойную встречу.
   Чарльз тихо позвал остальных, и все четверо принялись наблюдать за молчаливым, зловещим приближением "теней". Чарльз почувствовал, как у него в венах похолодела кровь. Но жажда битвы проснулась в Джедедайе Симпсоне даже с большей силой, чем прежде. Он прицелился, но не нажимал на спусковой крючок, ожидая приказа от профессора Лонгворта, на которого с нетерпением поглядывал.
   - Еще рано, Джедедайя, - прошептал профессор, - я скажу, когда. Чарльз, все ружья заряжены?
   - Да, профессор.
   - Прекрасно. Теперь разберем врагов. Герберт, твой - первый; Чарльз, ты берешь на себя второго; ты, Джедедайя, - третьего; мне остается четвертый. Я не буду считать или что-либо говорить. Но как только я кашляну, стреляем.
   Чарльз поднял ружье и прицелился во вторую "тень", все еще медленно продвигавшуюся вперед. И принялся ждать. Вокруг все было тихо. Приближавшиеся апачи старались не шуметь, и, казалось, профессор никогда не подаст сигнал. Но он вдруг кашлянул, и четыре ружья выстрелили одновременно.
   Двое из апачей по-прежнему лежали на земле, но уже больше не двигались. Другие двое, выбранные в качестве мишеней, вскочили на ноги с криками боли. Воины, располагавшиеся за ними, также вскочили и, издав воинственный клич, бросились к оазису. Но четверо защитников схватили заранее заряженные ружья и снова выстрелили. После чего заговорили их револьверы, и апачи остановились. Подхватив остававшихся лежать на поле боя, они быстро исчезли в пустыне.
   Опять наступила тишина; казалось, бой длился менее минуты. Не осталось никаких его признаков, разве что пороховой дым, плывший среди деревьев. Испуганные животные, в конце концов, снова успокоились. Четверо перезарядили ружья и внимательно осмотрели пустыню. Никаких признаков апачей видно не было.
   - Они рассчитывали застать нас врасплох, - сказал профессор Лонгворт, - а поскольку у них это не получилось, они вряд ли скоро предпримут вторую попытку. Апачи не любят нападать на хорошо укрепленное укрытие с отважными защитниками. Полагаю, остаток ночи пройдет спокойно. Так что вы, парни, остаетесь наблюдать, а я немного посплю.
   Он так и поступил; завернулся в одеяла и уснул. Но другие не спали, хотя для наблюдения было достаточно двоих. Их нервы оказались не такими крепкими, как у великого ученого и философа. Но теперь Чарли и Герберт, вместе, смотрели в одну сторону, а Джед - в другую.
   - Это хорошо, что апачи забрали своих товарищей с собой, - сказал Герберт. - Мне не хотелось бы видеть никого, лежащего там.
   - Мне тоже, - ответил Чарльз, а затем, подумав, добавил: - Нам повезло, Герберт, или же Провидение благосклонно к нам. За все время, проведенное нами в пустыне, когда что-то случается, это непременно заканчивается в нашу пользу. Если бы не этот колодец, у нас не было бы ни единого шанса спастись.
   Герберт кивнул.
   - Даже ночь светлая, чтобы мы могли видеть приближение индейцев, - сказал он.
   Они дежурили до наступления рассвета, когда взошло яркое солнце, и жар дня сменил прохладу ночи. К своему облегчению, они увидели апачей очень далеко.
   Профессор Лонгворт проснулся и улыбнулся.
   - Доброе утро, парни, - сказал он. - Мне кажется, у нас по-прежнему все в порядке: мы удерживаем дом, то есть этот колодец и полосу травы вокруг него. У нас идеальное место для защиты и отдыха, в то время как осаждающие должны терпеть все неудобства раскаленной пустыни.
   Он осмотрелся в бинокль. Сейчас индейцы объединились в два отряда и завтракали. Белые люди, по всей видимости, в настоящий момент было последнее, что их интересовало.
   - Они завтракают, - сообщил профессор Лонгворт остальным, - и это напоминание, что нам тоже нужно позавтракать. Но сначала нам следует напоить лошадей и мулов, и вы, парни, этим займетесь. Должен признаться, меня все больше и больше восхищает красота нашего временного дома, одновременно служащего нам фортом.
   Он оглядел деревья, траву и колодец. Герберт и Чарльз напоили животных. Затем пополнили запасы воды для себя. Они позавтракали тем, что нашлось в их запасах, но Джед зашел так далеко, что развел из сухих веток костер и вскипятил кофе. Затем профессор Лонгворт оценил обстановку, и эта оценка ему очень понравилась.
   - Наши враги, - сказал он, - должны будут отправить часть воинов на поиски воды, а также продовольствия. Для нас самое разумное - сидеть здесь и не высовываться. Больше всего нам следует опасаться ночи, но в это время года они в Аризоне светлые.
   День выдался замечательным. Для наблюдения было достаточно одного, в то время как остальные отдыхали или занимались необходимыми делами. Наступила вторая ночь, такая же светлая, как и первая, с множеством звезд. Апачи, около полуночи, подползли ярдов на триста-четыреста к колодцу и произвели несколько беспорядочных выстрелов. Защитники не стали отвечать, а вскоре наступило еще одно утро, такое же жаркое, как и предшествующие.
   В свете солнца они увидели апачей на прежнем, безопасном, расстоянии. Но их количество, по сравнению с предыдущим днем, казалось, уменьшилось.
   - Остальные ушли за водой, - сказал профессор. - Они намереваются осаждать нас до бесконечности, рассчитывая на какую-нибудь счастливую случайность, которая предаст нас им в руки. Но дело в том, что мне не известно поблизости ни одного места, хоть немного похожего на наше, в котором можно было бы провести хотя бы несколько дней.
   Профессор Лонгворт оказался прав. Началась долгая осада. Помимо бесконечного времени, апачи имели бесконечное терпение. Дни проходили за днями. Почти каждую ночь они делали попытки приблизиться к колодцу, а однажды Джед был задет пулей. Под ответным огнем один апач упал, но его увлекли с собой товарищи, так что они не знали, был он ранен или убит. Днем воины устраивали состязания или играли в азартные игры. Они казались совершенно довольными жизнью и демонстрировали, что готовы остаться здесь хоть на год.
   Обитатели оазиса первые четыре или пять дней чувствовали себя достаточно комфортно, но потом мальчики стали нервничать. Длительная осада влияла на них угнетающе. Им хотелось движения. Они хотели вернуться в Феникс с золотом. Они также с тревогой замечали, что их припасы уменьшаются. Но профессор Лонгворт не терял присутствия духа.
   - Не волнуйтесь насчет продовольствия, парни, - сказал он. - У нас здесь много отличных лошадей, не говоря уже о мулах. О, не нужно так кривиться. Понимаю, что лошадиное мясо - не то блюдо, которое подобает ставить перед королем, но, в крайнем случае, сойдет и оно. Оно дважды спасало мою жизнь: один раз в Южной Америке, и один - в пустыне Средней Азии.
   Время шло. Продукты заканчивались, и профессор Лонгворт стал присматриваться к самой молодой лошади. Все животные были упитанными, но они съели большую часть травы вокруг колодца, и, поскольку не смогли бы прокормиться сами, должны были кормить своих хозяев.
   Очередная ночь выдалась темной; апачи подобрались очень близко, но были отброшены несколькими меткими выстрелами. Никто не спал, а на рассвете профессор Лонгворт, изучив окрестности в бинокль, неожиданно издал радостный возглас.
   - Я вижу много всадников, - сообщил он, - и это не апачи. Это наши кавалеристы, их, по меньшей мере, человек пятьдесят. Смотрите на север, и вы скоро увидите их невооруженным взглядом. Осаде пришел конец!
   Вскоре стали видны всадники в синей форме. Она направлялись прямо к апачам, явно застигнутым врасплох; послышался треск выстрелов. Бой был неравным. Вскоре оставшиеся в живых воины апачей рассеялись по пустыне. Четверо защитников оазиса, на радостях, послали несколько пуль им вслед.
   А затем подошла кавалерия, во главе с молодым улыбающимся капитаном Коллинзом, встреченным очень тепло.
   - Кажется, мы подоспели вовремя, - сказал тот. - Охотник видел апачей, вышедших на тропу войны, блуждавших в поисках воды. Он сказал нам, что они, возможно, загнали кого-то сюда. И вот мы здесь.
   - Никогда никого не был рад видеть больше, чем вас, - серьезно ответил профессор Лонгворт.
   Через некоторое время все четверо благополучно вернулись в Феникс, со своим сокровищем, честно поделенным на четыре части. Это вызвало большой переполох на юго-западе; многие отправились в горы в поисках золота, но ничего не нашли.
  

* * * * *

   Четыре года спустя в выпускном классе Гарварда учились два молодых человека. Они отличались видом, силой и уверенностью. Они были лучшими в учебе и соревнованиях. Герберт собирался стать адвокатом, а Чарльз - строить железные дороги на Западе. Печаль Герберта о трагической гибели дяди значительно ослабла, когда он узнал, по возвращении из Аризоны, что Джордж Карлтон распоряжался деньгами своего племянника как своими собственными.
   По окончании выпускных экзаменов они отправились в Нью-Йорк, и здесь, когда в порту пришвартовался большой лайнер, радостно приветствовали маленького человека, одетого в хаки, в огромном пробковом шлеме и очках с темными стеклами.
   В последнее время газеты много писали о профессоре Эразме Дарвине Лонгворте, обнаружившем и раскопавшем огромный забытый город в южной части Вавилонии, тем самым отодвинув назад известную историю человечества по крайней мере на тысячу лет. Весь ученый мир признал заслуги этого замечательного человека. Он вернулся на родину через Европу, и его путешествие стало истинным триумфом. Между крупнейшими университетами возникло соперничество - все желали присвоить ему ученую степень. Он мог бы использовать все буквы алфавита, причем заглавные, после своего имени, десяток раз, если бы захотел этого, но профессор Эразм Дарвин Лонгворт был скромным человеком, подобно всем великим людям.
   Но сейчас профессор мало думал о своих степенях; его мысли занимали его мальчики, так и оставшиеся мальчиками для него.
   - Чарльз, Герберт, как я рад снова видеть вас! - воскликнул он, крепко пожимая руки каждому.
   У него на глазах, по счастью, - скрытых темными стеклами, - выступили слезы.
   Проведя несколько дней в Нью-Йорке, они сели на поезд до Лексин'тона, К-и. Высокий мужчина в роскошном клетчатом костюме встретил их на вокзале. Он сам отвез их в большой коляске, выкрашенной в красный цвет, вызывающе красной, даже дерзкой, на окраину города, где они направились по широкой зеленой поляне к большому особняку из красного кирпича.
   Джедедайя Симпсон из Лесин'тона, К-и, стоя в дверях, приветствовал их словами:
   - Добро пожаловать, партнеры, в Аризона Плейс!
   Чарльз и Герберт взбежали по ступенькам, но едва профессор Эразм Дарвин Лонгворт, поднимавшийся более степенно, занес ногу над порогом, доктор музыки, сидя перед органом, заиграл торжественное: "Смотрите, вот шествует герой-победитель".
  

КОНЕЦ

  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"