Каждое утро Воронов уходил в море на старом катере. Плыл, пока берег с его виадуками и доками не становился еле виден за пыльной дымкой. Отключал двигатель и в полной тишине, когда слышен только шелест волн, говорил:
- Как они?
Искин места отвечал не сразу, сначала море выгибалось горой, поднималось всё выше, шквал воды обрушивался с высоты пятиэтажного дома. Мокрая голова искина блестела на солнце и была похожа на стальной кулак на длинной согнутой в локте механической руке. Голос неживой, гулкий разносился над пляшущими волнами:
- Спят.
- Да хватит уже спать-то, выпусти ее.
- Я помощник, - отвечал искин.
Было неясно, почему он это говорил. То ли это означало "Я ж помощник!", и он оберегал и сон подопечных, то ли имелось в виду, что он всего лишь помощник, и уж их сон - их дело.
Воронов часто вот так перебрасывался фразами с искином. Тот иногда молчал, иногда отвечал, иногда выдавал что-нибудь невпопад. Или у железяки была своя какая-то логика, и Воронов не улавливал смысла в обрывках и многозначительных фразах.
Вообще искин этого места был болтун, но говорил обычно, о чем угодно, только не о том, о чем говорили с ним. Его этому не учили. Он хорошо знал свои обязанности, обязанности своих подопечных, мог перечислить все, что должен делать, если его подопечные решат оказаться на свободе, и умел рассказывать миллион наивных сказок и историй со всей Галактики.
Их он передавал любым возможным образом и сутки напролет. То разглагольствовал вслух своим монотонным механическим голосом, то принимался невпопад транслировать под водой. Развлекал? Или воспитывал?
Рыболюди иногда поднимались ненадолго к солнцу. Болтались как поплавки на воде, откинувшись на спину, еле шевеля прозрачными крыльями-плавниками. Или лежали на пластиковых синих досках, будто на островках. Казалось, что они слушают искина. Говорить в обычном, земном, понимании рыболюди не умели, только иногда свистели и трещали, или пели свои странные заунывные песни. Или слушали сказки. Сказки и свои, и чужие, других миров и планет.
Подопечная искина под номером триста пятнадцать - тоненькая, почти прозрачная, с плавниками длинными, дымчатыми, похожими на вуаль, - лежала сейчас навзничь на пластиковой платформе, покачиваясь на волне. Она убила охранника и поэтому находилась здесь.
Никто не ожидал нападения от этого прозрачного сонного существа, и было выдвинуто предположение, что она отчаялась. Вырваться на свободу, вернуться на родную планету? Что еще? Они все здесь, в поселении у скалы, такие - отчаявшиеся. Люди не хотели принести зло рыболюдям, но не хотели зла и себе. И поэтому теперь с ними всегда был искин. То ли помогал, то ли охранял, а может, должен уберечь подопечных от отчаянного поступка... Было сказано много прекрасных слов.
Земля занесла рыболюдей в свою книгу исчезающе редких существ. Земляне любовались ими, изучали. Роботы создавали поселения на глубине. Экскурсоводы возили толпы зевак и взахлеб рассказывали им о рыболюдях как о реликтовых, застрявших где-то на середине своего развития, созданиях. Охотятся на морских животных, одеваются в их шкуры. Общаются между собой звуками высокой частоты и живут стаей, но встречаются и одиночки. "Совсем как дельфины", - перевел для себя Воронов.
Он тогда мотался, утрясая наследственные дела клиента. Обычное дело, обычная жизнь, работа, работа... Домой спешить незачем, Марина ушла к другу. "Сам виноват, сам знаю", - зло отмахивался он от воспоминаний. Ссорились последний год каждый день, по пустякам. Работы было невпроворот, вел три дела сразу. Мотался к маме - болел отец, и ей нужна была помощь. Марина, казалось, все понимала, но... все равно ушла, а он не удержал. А теперь и мамы не стало, отец умер немногим раньше. Вереница нерешаемых неподъемных событий. Так бывает. Как сказал глубокомысленно старый знакомый Ваничкин - надо просто пережить. Но "просто" не получалось. И как-то, ожидая клиента, Воронов плюнул на все и заказал экскурсию. То ли назло себе, то ли желая просто что-то изменить... ну не ездил он никогда по зоопаркам, аквапаркам и в детстве бастовал в крик против этих походов к зверям в клетках и вольерах... Так рассказывала мама. А тут рыболюди. О них только и говорили, а он до сих пор их ни разу не видел.
Прогулочный старый-престарый клиппер, устало скрипевший корпусом и всеми снастями летел на воздушной подушке под большими, не очень белыми парусами.
Их привезли в укрытую скалами бухту. Попросили отключить гаджеты. Некоторое время ничего не происходило, лишь плескалась вода у борта. Было жарко, пахло водорослями и рыбой. Но вот метрах в пятидесяти от ограждения поднялась из воды голова искина. Рыболюди медленно появлялись на поверхности. Выныривали - едва виднелась голова, застывали неподвижно, будто осматриваясь, привыкая к солнцу и жарко нагретому воздуху. Некоторые опять уходили под воду. Некоторые плыли к своим пластиковым островам.
Тогда, в самый первый раз, одна из поднявшихся вдруг запела. А Воронов понял, что слышит ее. Или понимает? Приехал домой и записал. Что записал?! То, что придумалось под этот странный тонкий свист? Или то, что почудилось? Или она и правда что-то говорила им, тем существам, которые разглядывали их, свесившись с перил клиппера?
Она пела, а экскурсовод, не обращая на нее никакого внимания, тараторил свое. Что Земля хотела спасти рыболюдей, и даже привезла несколько семей и охраняла их. Чтобы любоваться ими и изучать, помогать. А рыболюди не желали, чтобы им помогали. Они сбегали из поселений, исчезали в незнакомом для них океане, попадали в сети и даже под лопасти винтов кораблей!
"Может быть, они искали для себя и своих поселений другие места, - почему-то зло подумал Воронов. - Не те места, которые выделили им мы, а те, которые действительно подходят им! А к винтам и сетям они бы привыкли и научились обходить стороной? Как у себя на родной планете?"
Воронов несколько раз перечитывал написанное - хаотичное, сумбурное. Но картинка в его голове понемногу начинала складываться.
"Все какими-то обрывками... С другой стороны, а какими еще могут быть воспоминания? Удивительное дело, как возникают они. Каждый раз, когда стою у окна осенним ясным солнечным утром, вспоминаю свою самую первую защиту, солнечные пятна на полу кабинета в суде, конец октября. Всего лишь солнечные пятна на полу кабинета в октябре! Ну зачем мне это вспоминать, этих защит уже столько прошло!" - усмехнулся Воронов и схватился опять писать.
Песен собралось уже много и разных, но все они были несчастливы. Про ажурный город в коралловых зарослях на дне моря. Про шумные перевыборы главы в старой столице, про то, как глава не смог защитить народ, когда были затоплены навсегда первые два круга города. Про то, что он и не смог бы защитить, высота той волны поражала. Старая столица раскинулась на нескольких островах. Она возникала в мыслях белыми стенами домов, шпилями башен и арками мостов, улицы ее расходились от центра, будто круги на воде.
Еще одна задумчивая песня рассказывала о том, что возле кораллового города на дне моря лежала, вросши в песок, древняя раковина размером с сам город, что можно было плыть и плыть в ее лабиринте... плыть и плыть. Лишь бы не встретился рогатый червь.
Триста пятнадцатая жила на самой верхушке подводного города, и стаи рыб-чистильщиков сновали, выкусывали что-то на коралловых толстых ветвях. Однажды огромный червь вышел из раковины. Мутный и студенистый он казался просто бесконечным. Воронов не знал, как передать его длину. И ведь раковина была такой красивой, похожей на дворец, и не верилось, что в такой красоте могло жить совершенно жуткое существо.
Тварь напала на город. Она то обвивала его своей тушей, сжимала кольцо - город отчаянно хрустел, но держался, а то била тупой мордой в переходы и перекрытия, проламывая дыры размером с обычный земной одноэтажный дом. Мужчины вышли в открытую воду, чтобы защитить город. Парень певуньи погиб, его съела тварь. Пасть твари напоминала огромный студенистый мешок.
- Выходит, она видела, как его съели... Нет, я не мог такое сочинить сам, - Воронов рассмеялся тогда и растерянно потряс головой, сидя над своим планшетом. - Только если под гипнозом!
Он подошел к окну. Стояла ночь, духота и смог плыли над городом. Дома было прохладно, неслышно работали кондиционеры. Но вспоминалась жара, раскаленное солнце над морем, тихий свист.
Тогда он и нашел на берегу в деревне рыбацкий катер, и стал за небольшую плату брать его на день и записывать песни...
Триста пятнадцатая почувствовала взгляд и медленно перевернулась. Глаза встретились. Глаза у нее большие, раскосые, почти неподвижные. Была в них какая-то бедовая магия - отстраненная, прохладная и отчаянная. Будто взгляд из льдышки. Триста пятнадцатая скользнула с пластиковой платформы и ушла под воду.
Воронов подумал, что сегодня ее больше не увидит, она постарается. Писать о шестнадцати остальных было неинтересно. Да они и молчали. Как рыбы. Искин давно рассказал про все их преступления, по сути оно было одно - бежать. Бежать подальше от людей? И просто жить?
Старик взломал воротца в подводный грот и выпустил молодняк. А молодняк был повинен в том, что окружил прогулочный катер с людьми и принялся раскачивать, а потом угнал его далеко в море. Спасатели рванули за ними почти сразу, люди на катере спасены, но перепуганы насмерть. Вот и посадили бунтарей под замок, чтобы остыли. Под электронный замок, ведь никто, ну просто никто не ожидал побега... от рыб.
Они все здесь такие, все кажутся сонными и отстраненными, а выпусти их, и больше не увидишь.
- А потом они все погибнут! - восклицал экскурсовод, вытирая пот одноразовым платком. - Земля - не их планета, здешний океан - не их родной океан. На их родной планете суши почти нет. Рыболюди живут на дне океана Мии и строят свои города в коралловых рифах.
Воронов все это уже знал. "Да, ажурные строения, из которых выпархивают разноцветными брызгами дети. Но их исчезающе мало, осталось два поселения..."
Клиппер тогда стоял, бросив якорь и заглушив двигатели. Экскурсовод рассказывал о коралловых городах рыболюдей на их родной планете, о том, что здесь, на Земле, они их почему-то не строят... Иногда над водой, там, за ограждением, взлетало сильное тело, блестели плавники, свист и щелканье дробно разлетались в жарком мареве.
- Города! Да это смешно, жалкие хижины, - сказал один экскурсант в странном сооружении на голове, объединяющем шляпу и забрало от солнца.
Он принялся рассказывать, что просматривал рекламный проспект экскурсии, и все знал о подводных домах на планете Мия.
Экскурсанты завороженно проводили взглядом летящего над водой пловца. Все в нем было непривычно. Вроде бы человек, но видны жабры, и плавники эти.
- А вы попробуйте построить, создайте производство на дне! - шумно возразил другой в эластичном одеянии для купания.
Он время от времени прыгал в воду, окунался и лихо поднимался по сброшенным по бортам трапам.
- Захотели, смогли бы, - авторитетно покивал еще один. - Как они смешно трещат! Или свистят?
"Они говорят! - хотел сказать Воронов. Но лишь раздраженно поморщился: - Чем я могу это доказать? Мне, видите ли, слышится что-то в их пении..."
- Мы ничего не знаем про них, даже язык для нас - загадка, а пытаемся судить! - возмущенно сказала девушка в огромных старомодных очках.
Ее голос дрожал, она стояла бледная как стенка, вцепившись в перила. Кажется, ей было нехорошо.
"Славная... Теперь уже никто не носит очки, - подумал Воронов. - Похоже, у нее морская болезнь, но не подает и виду. Море сегодня неспокойное".
- А мы всех судим, такие уж мы есть. И себя порой тоже, - улыбнулся он, обращаясь только к ней. И добавил: - И хорошо, вдруг из этого что-то выйдет, и мы поможем рыболюдям...
Песен набралось уже столько, что хватило бы на книгу. Истории всплывали в голове сами по себе, пока он лежал на борту катера, заглушив двигатели и слушая пение. Самую страшную Воронов перечитывал несколько раз. Девчонка тогда пела как-то особенно тихо. Свист этот плыл над водой, будто где-то сверчок пилил. Один единственный. Так бывает поздней осенью. Темно, холодно, стыло, и этот странный звук - монотонно повторяющийся, одинокий и оттого кажущийся особенно резким.
Вслед за свистом в голове появлялся город на берегу. Невысокие здания, тонкие шпили, и рядом - гигантские, на многие километры вокруг города, дамбы. На дамбах следующий ярус странных заграждений, похожих на щиты, - они видны, когда океан откатывается на вдохе, оголяя берег со следами чудесной набережной. На завитушке невысокого - Воронову, наверное, по колено - фонаря висит незнакомое подводное существо, что-то похожее на осьминога. Выдох океана накатывает на набережную толщей мутной воды, накрывает дамбы, а потом и заграждения. Полностью, с лихвой, перекатываясь через них. Гребни волн захлестывают город. С каждым выдохом океана волна поднимается все выше. А город почти пустой. Да, он совсем пуст. Нет, старик в белом одеянии появился в проулке, спешит на площадь... Непривычное, будто чуть приплюснутое сверху, лицо. Жидкие седые пряди, глубокие морщины, отчаянный взгляд. Или гневный? Вот старик вышел на открытое место, откуда, наверное, видна дамба. Он смотрит на гребни волн там, наверху. И то ли машет, то ли грозит кому-то - его длинная рука с плотно сжатыми пальцами, острая, костистая, взметнулась в небо...
Далеко от берега виднеются лодки с высоким носами, красивые, легкие. В них люди. И в воде люди. Как они похожи...
Тогда Воронов подплыл слишком близко к певунье. Она действовала на него как магнит. Триста пятнадцатая развернулась к нему рывком, ударившись о почти невидимую сеть ограждения. Красивое лицо страшно исказилось. Голова Воронова чуть не лопнула от боли и ее крика. Она ничего не говорила, не просила. Это был крик. Хотела напугать? Он лишний, чужой, непонятный, слушавший их песни... Зачем слушавший? Кому она их пела, если не хотела, чтобы слышал кто-то другой?
В тот день солнце стояло в зените, когда Воронов опять появился возле скалы. Опять рыболюди, еле шевеля радужными плавниками, поднялись наверх и теперь покачивались на пластиковых досках. Той, которую ждал Воронов, не было. Искин разглагольствовал, задрав металлическую голову. Что-то про медуз с острова Гиде, это на Хлое. Медузы приплывали к берегу далеко от обычного места своего обитания. Хлойцы собирали медуз, вывозили опять в море, строили заповедники, охраняли, плакали и собирали-собирали их вдоль берега. Медузы по-прежнему приплывали и погибали тысячами, пока люди не поняли, что построили свою местную бурильную вышку прямо в их лагуне. Жемчужно-белые медузы на Хлое вскоре исчезли как вид...
- Рыболюди тоже исчезнут как вид, зато мы их охраним... от кого? - сказал Воронов.
Сказал негромко, без надежды на ответ, искин не всегда отвечал ему. Однако сейчас ответил:
- Эти рыболюди опасны.
- Она убила того, кто отделяет их от свободы.
- Она опасна, - твердил искин.
- Почему ее сегодня нет? - перебил его Воронов.
- Так хочет она.
И не поспоришь...
А Воронову хотелось опять услышать ее пение. Оно становилось все тоскливее, он понимал все меньше и просто записывал, что слышал. Последний раз она вспоминала, кажется, свою мать. Триста пятнадцатая лежала в прозрачной капле-капсуле, вокруг - яркие цветы и, наверное, игрушки. Триста пятнадцатая без плавников и в странном одеянии, как если бы была затянута в бинты. Она сейчас так похожа на тех людей, которые плыли на легких судах в океане. На них похожа и мать - высокая женщина с огромными глазами, неулыбчивым лицом. Лицо не очень красиво - коротковат нос, широки скулы, мелки губы. Но было в ней какое-то величие. Или спокойствие? Чтобы не тревожить дочь, которая почему-то в капсуле, и Воронов уже понял, что предстоит что-то важное. Что?
Женщина говорит. Но слова уже не имеют значение для Триста пятнадцатой. Сейчас, в этой ее жизни, те слова не важны, она просто вспоминает мать, когда поет свои песни. Поет, о чем угодно, а вспоминает мать. Как они плывут вместе в море, недалеко от берега. Плавники Триста пятнадцатой мягко переливаются в матовой бирюзе воды. У матери плавников нет, она часто вырывается на поверхность, вдыхает воздух и опять уходит на глубину к дочери.
Самую тоскливую песню Воронов не перечитывает. Про город, утонувший навсегда, про людей, смотревших в окна и видевших, как вода заливает улицы, про то, как Триста пятнадцатая ищет родной дом. Его размыло волной, он у самой набережной, и она кружит над руинами. Что там перечитывать, там несчастье.
Триста пятнадцатая не поднималась наверх вот уже вторую неделю. Воронов мотался каждый день в море. Странная тревога не давала покоя. Или это ее беспокойный свист не выходил из головы. Она будто все время звала на помощь.
- Не ходи сюда, Воронов, - вечером второй пятницы сказал искин, когда Воронов проторчав возле скалы часа три, собрался уходить.
- Почему? Я книжку про нее пишу! - вдруг неожиданно для себя крикнул Воронов, так, на всякий случай, чтобы никто не запретил ему здесь бывать.
Он встал и теперь стоял в лодке, качаясь на волне, готовый спорить и доказывать. Нельзя ему не бывать здесь, почему-то же она поет свои песни, он должен ей сказать, что слышит.
"Глупость, конечно, эта книга, - поморщился Воронов. - Что я могу написать? Мне никто не поверит. Сказки об исчезнувшем навсегда городе и народе, попытавшемся спасти своих детей, сделав их рыбами... Мне не поверят. Ну и пусть! Главное, чтобы не запретили бывать здесь. А потом, может, она поймет, что я не чужак, я слышу... Просто слышу, и мне не все равно", - подумал он.
- Триста пятнадцатая умерла, - механический голос искина, такой монотонный и не громкий, в этот раз оглушил. Воронов молчал, слова вдруг все вылетели из головы, все показалось пустым, ненужным. В ушах повис недосказанным противный звон. А искин как-то совершенно обыденно говорил: - У нее родилась девочка. Ее скоро переведут в подводное поселение. Дети не ответственны за родителей. Я покажу тебе ее. Двигатель включать запрещено, ты знаешь.
Искин нырнул металлической головой в воду. И через какое-то время показался вновь, неся в голове-кулаке пластиковый куб. В кубе, в воде, почти вертикально, застыла тонкая фигурка, плавники-крылья переливались на солнце и тихонько шевелились. А Воронов вспомнил, как рядом с матерью плыла Триста пятнадцатая.
"Вот для кого она пела", - подумал Воронов. А вслух сказал искину:
- Я расскажу тебе сказку, а ты расскажешь... им. И может быть, услышит она. Потом. Когда-нибудь...